Вельможа екатерининского времени, Шубинский Сергей Николаевич, Год: 1869

Сергей Николаевич Шубинский

Вельможа екатерининского времени

Князь Василий Михайлович Долгоруков-Крымский

Время императрицы Екатерины II, несмотря на распущенность нравов среди тогдашнего высшего общества, особенно богато людьми даровитыми, отличавшимися глубокой преданностью родине, умевшими на всех поприщах своей службы приносить ей пользу и оставившими по себе завидную память бескорыстных и прямодушных слуг отечества. К числу таких светлых личностей принадлежит князь Василий Михайлович Долгоруков-Крымский. Уже самое прибавление к его родовой фамилии титула ‘Крымский’, полученного им за покорение Крыма в 1771 году, доказывает важные заслуги его перед Россией. Но я не имею в виду описывать здесь его многочисленные военные подвиги, а хочу только передать несколько сохранившихся о нем рассказов, которые относятся к двум последним годам его жизни (1780 — 1781), когда он управлял Москвой в звании главнокомандующего. Эти рассказы, по моему мнению, довольно ярко характеризуют один из типов екатерининских вельмож, справедливо называемых ‘екатерининскими орлами’.

Почти семидесятилетним стариком Долгоруков принял начальство над Москвой по настоянию императрицы, имевшей много случаев убедиться в высоких качествах его души. С детства находясь на военной службе, он не был вовсе знаком с гражданскими делами и поэтому, вступая в новую для него должность, обратился к правителю своей канцелярии В.С. Попову с следующими словами:

— Слушай, Попов, я человек военный, в чернилах не окупан, если принял настоящую должность, то единственно из повиновения всемилостивейшей государыне. Итак, смотри, чтобы никто на меня не жаловался — я тотчас тебя выдам. Императрица меня знает. Старайся, чтобы и тебя узнала с хорошей стороны.

Поселившись в своем огромном доме, принадлежащем ныне московскому дворянскому собранию, и обладая большим состоянием, князь Василий Михайлович зажил истинным вельможей. Его двери были открыты для всех, и каждый, даже самый простой человек, мог приходить к нему во всякое время с жалобой или просьбой в уверенности быть выслушанным. Страдая частыми припадками подагры, князь обыкновенно принимал просителей лежа на диване, в шлафроке и черной вязаной шапочке на голове. Все особы, до чина бригадира включительно, имели право приезжать к нему обедать каждый день, лицам же ниже этого ранга рассылались особые приглашения. За стол его садилось всегда не менее пятидесяти персон. Ласковый и внимательный к людям низшим, Долгоруков держал себя довольно гордо относительно лиц титулованных и не стесняясь говорил им в глаза правду, иногда весьма резкую.

Однажды им был приглашен к обеду приехавший из Петербурга генерал-майор Каульбарс. Ровно в три часа — установленный час обеда — князь вошел в столовую, где его уже ожидали несколько десятков лиц, среди них Каульбарса не было. Князь подождал десять минут и затем пригласил присутствовавших садиться. Когда подали суп, явился опоздавший Каульбарс. Началось движение стульев, чтобы дать ему место.

— Не беспокойтесь, — громко и с неудовольствием сказал Долгоруков, — немец всегда найдет себе место.

В другой раз какой-то генерал, пользовавшийся весьма дурной репутацией, проезжая через Москву, счел долгом представиться главнокомандующему. Князь встретил его очень холодно и, сухо ответив на низкий поклон, приветливо обратился к другим присутствующим.

— Я вижу, что ваше сиятельство предубеждены против меня, — перебил его генерал. — Может быть, вы разделяете обо мне мнение моих недоброжелателей?

Долгоруков сделал вид, что не расслышал вопроса, но генерал повторил его. Как ни отнекивался князь, генерал продолжал настаивать, чтобы он высказал о нем свое мнение. Тогда Долгоруков, выведенный из терпения такой назойливостью, потребовал, чтобы он дал обещание не обижаться, если с языка сорвется что-нибудь неприятное. Генерал дал обещание.

— Ну, так вот тебе правда, — сказал князь, — ты из каналий каналья. Сам этого хотел. Слышали, честные люди? — и с этими словами повернулся к нему спиной.

Сконфуженный и растерявшийся, генерал, разумеется, поспешил уехать.

Среди своих подчиненных Долгоруков особенно преследовал взяточничество, пьянство и распутство.

Императрица поручила ему уплатить князю Д.К. Кантемиру двадцать тысяч рублей из магистратских сумм. Долгоруков приказал магистратскому судье, статскому советнику Т.И. Черкасову, отвезти деньги по назначению. Исполнив поручение, Черкасов явился к князю, представил расписку Кантемира в получении денег и с радостным видом прибавил, что Кантемир подарил ему сто рублей.

— Попов, — сказал князь, обращаясь к своему правителю канцелярии, — никогда не зови обедать этого господина.

Один из канцелярских чиновников, Ведерников, овдовев, начал вести распутную жизнь, пьянствовать и пропадать по целым неделям неизвестно где. Докладывая об этом князю, Попов просил разрешения уволить Ведерникова от службы.

— А дети у него есть? — спросил Долгоруков.

— Есть, двое малолетних, — отвечал Попов.

— Ну вот, видишь, прогнать его со службы недолго, а что же будет с детьми? Лучше приведи его ко мне, я попробую его усовестить.

Ведерникова с трудом отыскали в каком-то трактире и представили его князю, оборванного, нечесаного, с оплывшим лицом.

— Посмотри на себя в зеркало, — сказал ему Долгоруков, — ты опустился до такой степени, что на тебе нет человеческого подобия. Бросил детей, позабыл Бога, небрежешь царской службой. За это надо бы забрить тебе лоб и сослать в оренбургский гарнизон. Да хочется мне верить, что ты одумаешься и исправишься. Вот что, Попов! Напиши ему трехмесячный отпуск и отправь его в Угрешский монастырь к игумену под самую строгую епитимью. Пусть кается и замаливает свои грехи, а детей его пришли ко мне, пускай пока живут у меня. Надо будет похлопотать пристроить их куда-нибудь. Когда же он вернется из монастыря, посади его опять в канцелярию и каждую неделю докладывай мне о его поведении.

Ведерников упал на колени, просил прощения, благодарил за снисходительность и клялся исправиться.

— Проси прощения не у меня, а у Бога, — сказал князь, — а благодарить приходи, когда исправишься.

О том, как Долгоруков судил и вершил дела в Москве, сохранился следующий рассказ.

Однажды является к нему мещанка и, упав в ноги, со слезами просит возвратить ей дорогие вещи, присвоенные немцем, у которого она заложила их за ничтожные деньги.

— Встань, — сказал ей Долгоруков, — и говори толком, без визга, заплатила ты ему долг или нет?

— Весь до копеечки принесла ему, ваше сиятельство. Убей меня Бог, если лгу. Только три дня просрочила, а он, окаянный, от денег отказывается и вещей не отдает.

— Вот видишь, просрочила! Сама виновата, а жалуешься! Да точно ли вещи у него?

— Точно, батюшка! Иначе я не осмелилась бы тебя беспокоить. Он еще не сбыл их с рук, соглашается отдать мне, но только с тем, чтобы я заплатила вдвое против того, что взяла под них.

— А как зовут немца и где он живет?

— Зовут его Адам Адамович Шпис, а живет недалеко отсюда, в своем доме в Гнездниковском переулке.

— Ну, ладно, Попробую тебе помочь. Попытка не пытка, спрос не беда! — сказал Долгоруков. — Попов! Пошли-ка сейчас квартального за немцем, вели моим именем попросить его немедленно пожаловать ко мне.

Когда немца ввели в кабинет, князь ласково обратился к нему:

— Здравствуй, Адам Адамович, очень рад познакомиться с тобой.

— И я очень счастлив, ваше сиятельство, — отвечал немец, кланяясь.

— Вот и хорошо. Будем же друзьями. Ты знаешь эту мещанку?

— Как не знать, ваше сиятельство, знаю. Я дал ей взаймы деньги, скопленные с большим трудом, и, кроме того, призанял у одного знакомого за большие проценты. Долга она мне в срок не заплатила, и я, чтобы остаться честным человеком и расплатиться со своим знакомым, вынужден был с большим для себя убытком продать оставленные ею мне в обеспечение малоценные вещи.

— Если ты, Адам Адамович, действительно такой человек, каким себя описываешь, то докажи это и удружи мне: она отдаст тебе долг, а ты возврати ей ее малоценные вещи.

— С великой радостью исполнил бы желание вашего сиятельства, — отвечал немец, — но я продал вещи на рынке неизвестному человеку, их у меня нет.

— Слышь ты, какая беда, — сказал Долгоруков, обращаясь к мещанке.

— Не верь, батюшка! — завопила та. — Лжет он, разорить хочет меня, несчастную. Вещи спрятаны у него дома, я сама их видела сегодня.

— Тогда, вот что, Адам Адамович, присядь-ка к моему столу.

— Помилуйте, ваше сиятельство, много чести для меня. Не извольте беспокоиться, я могу и постоять перед вашей великой особой.

— Ну, полно болтать пустяки, Адам Адамович, — сказал Долгоруков, улыбаясь, — ты ведь у меня не гость, и растабарывать с тобой мне не время. Садись сейчас, вот тебе бумага и перо. Пиши к своей жене по-русски, чтобы я мог прочесть: ‘Принеси мне с подателем хранящиеся у нас вещи мещанки N.N.’.

Перо задрожало у немца в руке, он то бледнел, то краснел, не знал, на что решиться, и попробовал еще раз уверять, что вещей у него нет.

— Пиши! — грозно крикнул Долгоруков. — Я тебе приказываю, иначе худо будет, я тебя сию минуту упрячу в острог!

Записка написана, отправлена, вещи привезены и Долгоруков, отдавая немцу деньги, сказал:

— По закону ты прав и мог не возвращать вещей, но как человек ты поступил самым бессовестным образом. Несмотря на просьбы этой несчастной женщины и мои убеждения, ты хотел разорить ее и обмануть меня, начальника города. Ты гнусный ростовщик и лжец! На первый раз я прощаю тебя. Ступай домой и больше не смей заниматься ростовщичеством. Попов, запиши его имя в особую книгу, чтобы он был у нас на виду.

Доброта, доступность, справедливость и благотворительность князя В.М. Долгорукова привлекли к нему сердца всех москвичей, которые не называли его иначе как ‘наш отец’. Когда он умер, вся Москва оплакивала его, несметная толпа народа провожала его гроб с рыданиями, в течение нескольких дней город имел траурный вид, и жители только и говорили о понесенной ими утрате.

Екатерина, получив известие о кончине Долгорукова, сказала: ‘Потеря невознаградимая!’ — заперлась в своем кабинете и не выходила из него весь вечер.

Поэт Нелединский-Мелецкий написал ему следующую эпитафию:

Прохожий! Не дивись, что пышный мавзолей

Не зришь над прахом ты его:

Бывают им покрыты и злодеи —

Для добродетели нет славы от того.

Пусть гордость тленная гробницы созидает:

По Долгорукове Москва рыдает!

—————————————————-

Опубликовано: Шубинский С.Н. Исторические очерки и рассказы. СПб.: Тип. М. Хана, 1869.

Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/shubinskiy/shubinskiy_velmoja_ekaterininskogo.html.