СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ В. ТЕККЕРЕЯ
КНИГА СНОБОВЪ
ЮМОРИСТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ.
ИСТОРІЯ ТИТМАРША И ГОГГАРТОВСКАГО АЛМАЗА
Повсть.
ДУХЪ СИНЕЙ БОРОДЫ
РАЗСКАЗЪ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, No 16.
94—95.
ВДОВЕЦЪ ЛОВЕЛЬ
ПОВСТЬ.
Переводъ I. I. Ясинскаго.
ГЛАВА I.
Холостякъ съ Бикъ-стрита.
Кто герой этой повсти? Не я, который ее пишетъ. Я изображаю собою только хоръ въ театр. Я длаю замчанія о поступкахъ выводимыхъ лицъ: разсказываю ихъ простую исторію. Тутъ есть и любовь, и бракъ, и горе, и разочарованіе, сцена представляетъ гостиную, мсто дйствія — около гостиной. Нтъ, врне — гостиную и кухню вмст, на томъ основаніи, что об он на одинаковомъ уровн въ данномъ случа. Это не высшій свтъ, хотя вы, вроятно, называете вдову баронета свтской дамой, но нкоторыя дамы могутъ быть названы принадлежащими въ высшему обществу, а нкоторыя не могутъ. Этимъ я не хочу сказать, что во всемъ произведеніи нтъ ничего благороднаго. Правда, на сцен подвизается себялюбивая до отвращенія старуха, закоснлая воровка, старая блюдолизка, существующая на счетъ благосклонности ближнихъ, старинная жилица Батскихъ и Чельтенгэмскихъ меблированныхъ комнатъ (о чемъ могъ-ли я что-нибудь знать, ни разу въ жизни не побывавъ въ этихъ домахъ?), грабитель лица ремесленнаго люда, мучительница слугъ, гроза бдности — все это можетъ быть принято, разумется, посл нкотораго размышленія, за нчто подлое, но сама она считаетъ себя одной изъ добродтельнйшихъ женщинъ, которыя когда-либо жили на свт. Героиня не безъ недостатковъ (ахъ, это должно доставить большое облегченіе нкоторымъ людямъ, потому что хорошія женщины многихъ писателей, какъ вамъ извстно, чрезвычайно пошлы). Можно подумать, затмъ, что главное дйствующее лицо ничмъ не лучше муфты, но многіе почтенные люди, которые намъ извстны, лучше-ли этого предмета? И разв муфты знаютъ, что он муфты, а если знаютъ, то разв он отъ этого несчастливы? Какая изъ двушекъ не согласится выйти замужъ за муфтоподобнаго человка, если онъ богатъ? Кто изъ насъ откажется съ нимъ пообдать? Въ послднее воскресенье я слушалъ одного такого господина въ церкви, и вс женщины вздыхали и плакали, и, Боже мой, какъ онъ прекрасно проповдывалъ! А разв мы не оказываемъ ему кредита по части мудрости и краснорчія въ палат общинъ? Разв мы не поручаемъ ему такого важнаго дла, какъ командованіе арміей? Если можете, укажите-ка на кого-нибудь, кто могъ бы сдлать то же самое? Когда заболетъ дитя ваше, разв жена ваша не обращается къ одному изъ такихъ господъ? Разв вы не читали его очаровательныхъ поэмъ и даже повстей? Да, весьма возможно, что онъ пишетъ, и его читаютъ. И это никто иной… Довольно! Quid rides? Не думаете-ли вы, что я рисую портретъ, который каждое утро виситъ передо мною въ зеркал, когда я брюсь? Aprè,s! Но зачмъ предполагать, что я предполагаю, будто у меня нтъ слабостей, подобныхъ тмъ, которыми обладаютъ мои ближніе? Гршенъ-ли я? Всмъ друзьямъ моимъ извстно, что есть блюдо, отъ котораго я не могу отказаться, даже если бы во время обда я ужь два раза помного бралъ его себ. А у васъ, дорогой сэръ или madame, имется ли какая-нибудь слабость — какое-нибудь блюдо, которое такъ искушаетъ васъ, что вы не можете удержаться? (Если вы не знаете, спросите у своихъ друзей). Нтъ, дорогіе друзья, дло въ томъ, что вы и я не принадлежимъ къ высшей интеллигенціи, не обладаемъ громадными состояніями, мы не самаго стариннаго происхожденія, мы не безукоризненно добродтельны, мы не славимся совершенствомъ нашего тлосложенія и красотою лица. Мы не герои и не ангелы, но мы и не черти, обитающіе невдомо гд, не черные убійцы, привычные къ кинжалу и къ яду, мы не коварные Яго, смертоубійство не развлекаетъ насъ, мы не играемъ холоднымъ оружіемъ, не смотримъ на мышьякъ, какъ на нашу повседневную пищу, на ложь, какъ на нашу бесду, и когда пишемъ, то не поддлываемся ни подъ чью руку. Нтъ, мы не чудовища преступленія, но и не ангелы, блуждающіе по земл — по крайней мр, я знаю одного изъ насъ, который именно ни то, ни другое, какъ это можно наблюдать ежедневно у него дома, если ножъ его не плохо ржетъ и баранина приготовлена по его вкусу.
Кром того, ни вы, ни я не грубы и не жестоки, и многіе похожи на насъ. Наши стихи не такъ хороши, какъ стихи Альфреда Тениссона, но мы въ состояніи набросать куплетъ въ альбомъ миссъ Фани, шутки наши не всегда первоклассны, но Мэри и ея мать улыбаются очень снисходительно, когда папа начинаетъ что-нибудь имъ разсказывать или каламбурить. У насъ много слабостей, но мы не злоди.
Тмъ боле не былъ злодемъ мой другъ Ловель. Напротивъ, когда я впервые познакомился съ нимъ, онъ былъ самымъ безобиднымъ и добрымъ малымъ, какихъ я когда-либо зналъ. Теперь положеніе его измнилось и онъ, можетъ быть, сталь черезчуръ изященъ. (И, конечно, меня онъ ужь больше не приглашаетъ на свои избранные обды, какъ это бывало, когда у него за столомъ смло сидли мщане… Но я предупреждаю событія!) Въ то время, когда начинается мой разсказъ, у Ловеля были свои недостатки — кто изъ насъ ихъ не иметъ? Онъ похоронилъ жену, а передъ тмъ, само собой разумется, находился у ней подъ башмакомъ. Многіе друзья мои терпятъ такую же лямку. У него было хорошее состояніе — хотлось бы мн имть такое же, хотя, позволю себ, сказать, что есть люди, которые въ десять разъ богаче. Онъ былъ довольно хорошъ собою, а впрочемъ, я не знаю, лэди, нравятся вамъ блондины или брюнеты. У него былъ домъ въ деревн,— близъ Петнея. Занимался онъ длами въ Сити, а такъ какъ онъ былъ гостепріимнымъ человкомъ, то въ распоряженіе друзей онъ охотно отдавалъ всегда три или четыре запасныя спальни въ Шребландс, въ особенности посл смерти мистриссъ Ловель, которая весьма благоволила ко мн въ первый періодъ своего ранняго брака съ моимъ другомъ, но я пересталъ ей нравиться, и потомъ она охладла ко мн. Я знаю многихъ, которые не обдаютъ дома по цлымъ годамъ, цпко держатся за это и ни за что не бросятъ своего обычая. Что касается меня, то, когда жена Ловеля дала замтить, что ей наскучило мое общество, я постарался стушеваться: ссылался, что приглашенъ въ другое мсто, когда Фредъ вяло звалъ меня въ Шребландсъ, но принималъ его кроткія оправданія и предложенія пообдать en garon въ Гринвич, въ клуб и т. д., не обнаруживая, что я сержусь на равнодушіе его жены ко мн — потому что, въ конц концовъ, онъ относился ко мн по-дружески во многихъ отношеніяхъ и угощалъ меня любимымъ моимъ виномъ, не думая о его дороговизн. Само собой разумется, жена его казалась мн непріятной, мелочной, жеманной, самонадянной, заурядной, эгоистической особой. Что же касается до его тещи, тяготвшей надъ нимъ, то даже дочь не всегда выносила ее. И вс, кто зналъ старую лэди Бекеръ въ Бат, Уельтенгэм и Брайтон, знали также, что повсюду ее сопровождали скандальныя исторіи. Она сочиняла грязные слухи, гд только собирались личности съ подозрительной репутаціей и вдовушки съ запятнанными титулами, тамъ была и она. Кто сказалъ хотя бы одно доброе слово объ этой старух? Какое общество не разстраивалось, когда она появлялась? Какой работникъ, съ кмъ она имла дло, не раззорялся? Отъ всей души я хотлъ бы, чтобы дйствующимъ лицомъ моего разсказа была добрая теща, но вы уже знаете, дорогая лэди, что въ повстяхъ вс добрыя женщины пошлы. Эта женщина не такая. Она не только дурно воспитана, но и съ дурнымъ вкусомъ. Языкъ ея грязенъ и звонокъ, голова тупая, характеръ скверный, необыкновенная наглость, заносчивость, у ней ужасный сапъ и очень мало денегъ. Можно-ли сказать о женщин больше этого? Ахъ, моя милая лэди Бекеръ! Это я былъ mauvais sujet, неправда-ли? Это я научилъ Фреда курить, пить и разнымъ дурнымъ холостымъ привычкамъ? Это я, его старый другъ, который занималъ у него иногда въ теченіе двадцати лтъ деньги, оказался негоднымъ для общества вашего и вашей прелестной дочери? Кстати! Я заплатилъ деньги, которыя бралъ у него, и поступилъ какъ мужчина, но вы-то заплатили-ли ему, хотлъ бы я знать? Когда мистриссъ Ловель была объявлена въ первомъ столбц Таймса, тогда Фредъ и я воспользовались этимъ, чтобы здить въ Гринвичъ и въ Блекваль, какъ я ужь говорилъ, тогда его доброе старое сердце открылось для друга, тогда мы могли распить другую бутылку кларета и Бедфордъ не появился съ своимъ кофе, который, во времена мистриссъ Ловель, обыкновенно, посылали намъ, прежде, чмъ мы могли приступить ко второй бутылк, хотя лэди Бекеръ и ея дочь выпивали каждая по три бокала изъ первой бутылки. Три полныхъ бокала каждая, даю вамъ слово! Нтъ, madame, когда-то вы были моею грозой, теперь пришла моя очередь. Нтъ, старая вдьма, хотя вы утверждаете, что никогда не читаете повстей, нкоторые изъ вашихъ гнусныхъ и услужливыхъ пріятелей познакомятъ васъ съ этой повстью. Здсь-ли вы? слышите-ли вы? Васъ будутъ показывать здсь. Точно также будутъ показывать другихъ женщинъ и другихъ мужчинъ, которые оскорбляли меня. Разв можно терпть насмшки и презрніе и не отомстить? Легко забываются благодянія, но обиды — кто же изъ уважающихъ себя людей не сохраняетъ ихъ въ своей памяти?
Прежде тмъ я приступлю къ повствованію, я позволю себ предупредить благосклонную публику, что хотя все, что я разскажу, совершенно врно, однако же въ разсказ, нтъ ни одного слова правды, что хотя Ловель живъ и благоденствуетъ и вы весьма вроятно встрчали его, однако же я не совтовалъ бы вамъ указывать на него, что его жена (потому что Ловель больше не вдовецъ) совсмъ не та лэди, которую вы себ воображаете (и на чемъ вы настаиваете). О, подъ этимъ лицомъ подразумвается мистриссъ Тингеми или оно списано съ лэди такой-то. Нтъ, вы въ высшей степени ошибаетесь. Теперь даже рецензенты повсемстно покинули эту старинную стратагему анонсовъ: ‘Тайны высшаго свта’. Beau monde изумится, узнавъ портреты нкоторыхъ своихъ блестящихъ представителей въ имющемъ выйти роман de Socit миссъ Уиджинсъ. Или: мы подозрваемъ, что одинъ герцогскій домъ будетъ смущенъ, когда догадается, какъ безжалостный авторъ ‘Майскихъ тайнъ’ ознакомился (и изложилъ ихъ безстрашнымъ перомъ) съ нкоторыми семейными секретами, которые, казалось, извстны были лишь очень немногимъ членамъ высшаго общества’. Нтъ, я вамъ скажу, эти глупыя приманки для развлеченія неосмотрительной публики не составляютъ моего ремесла. Если вы сами ршились заняться провркою и хотите убдиться, кому изъ тысячи придется та или другая шляпа, то, вроятно, вамъ удастся надть ее кому нибудь какъ разъ на голову, но шапочникъ умретъ, а не скажетъ вамъ, разв ужь у него имется частный поводъ къ мести или особенный зубъ противъ какой-нибудь личности, которая не можетъ отплатить тмъ же. Тогда пусть онъ смло идетъ впередъ и хватаетъ свою жертву (лучше всего, епископа или даму, у которой нтъ драчливыхъ родственниковъ) и наднетъ на него или на нее колпакъ съ такими ушами, что весь свтъ станетъ смяться надъ бднымъ созданіемъ, которое будетъ трепетать, краснть, какъ свекла, и проливать заслуженныя слезы ярости и отчаянія, сдлавшись цлью всеобщаго вниманія. Къ тому же, я пока обдаю у Ловелей, ихъ общество и кухня считаются въ Лондон одними изъ лучшихъ. Если Ловели заподозрятъ, что я списалъ ихъ, они перестанутъ приглашать меня. Кто же изъ порядочныхъ людей потеряетъ такихъ цнныхъ друзей изъ-за какой-нибудь шутки и будетъ такъ легкомысленъ, чтобы вывести ихъ въ повсти? Вс люди, знающіе приличія свта, единогласно осудятъ эту мысль и признаютъ ее не только неосновательной, но и дикой. Я приглашенъ къ Ловелю въ домъ на слдующей недл: vous concevez, я не могу сказать, на какой именно день, потому что тогда я попался бы и, слдовательно, карты его стараго друга были бы открыты. Онъ не таковъ, какъ кажется, а кажется онъ человкомъ не очень сильнаго ума. Онъ считаетъ себя самой опредленной и ршительной особой. Онъ скоро говоритъ, носитъ густую бороду, рзко обращается съ своими слугами (которые уподобляютъ его той вышеназванной собольей или горностаевой штучк, въ которую лэди прячутъ зимою руки). И такъ зло распекаетъ свою жену, что я врю, что она вритъ, что онъ вритъ, что онъ глава дома.
‘Элизабета, любовь моя, онъ должно быть подразумваетъ А, или В, или Д’, кажется, я такъ и слышу, какъ говоритъ Ловель. А она говоритъ: ‘Да, о, это наврно Д, настоящій его портретъ!’ — ‘Не то Д, не то T’, говоритъ Ловель (у котораго ясный умъ).
А ‘она’ можетъ знать, что я разумю, изображая ея супруга въ вышеприведенныхъ безпритязательныхъ строкахъ. Но она никогда не подастъ вида, что знаетъ, разв только усилитъ немного свою любезность, разв только (могу-ли я допустить это пріятное исключеніе?) нсколько чаще станетъ меня приглашать, разв только посмотритъ на меня своими бездонными глазами (Святая простота! и подумать только, что она такъ долго носила очки и ей приходилось глядть поверхъ стеколъ!). Въ ея же глазахъ можно было видть такую глубину, глубину, глубину, что, пожалуй, легко было совсмъ утонуть въ ихъ таинственной пучин.
Когда я былъ молодымъ человкомъ, я жилъ въ улиц Бикъ-стритъ, Реджентъ-стритъ (я никогда не жилъ на Бикъ-стрит, равно какъ и въ Бельгравъ сквер, но я предпочитаю такъ говорить, и не найдется такого дерзкаго джентльмена, который бы сталъ противорчить мн). И такъ, я жилъ въ Бикъ-стритъ, Реджентъ-стритъ. Имя владтельной лэди или квартирной хозяйки было мистриссъ Прапоръ. Она видла лучшіе дни — у владтельныхъ лэди они бываютъ нердко. Ея супругъ — его не.тьзя было назвать лэндъ-лордомъ, потому что мистриссъ Прайоръ была главнымъ лицомъ въ дом, въ счастливыя времена состояла, лейтенантомъ въ милиціи. Въ Дис, въ Норфольк онъ сидлъ безъ мста, въ Норвичской тюрьм онъ сидлъ за долги, служилъ писцомъ въ Лондон на Саутгэмптонской Бирж, затмъ находился на служб въ качеств лейтенанта въ войскахъ ея величества королевы португальской, еще перемнилъ нсколько мстъ и т. д. Я воздерживаюсь отъ передачи подробностей существованія, которое законный біографъ прослдилъ уже шагъ за шагомъ и которое неоднократно было предметомъ юридическаго изученія со стороны судебныхъ чиновниковъ. Однимъ словомъ, Прайоръ претерплъ множество кораблекрушеній, вскарабкался на самое легкое суденышко, какое только нашлось, и поступилъ клеркомъ къ угольному торговцу по ту сторону рки. ‘Понимаете-ли, сэръ,— говорилъ онъ,— что должность моя временная,— таковъ жребій войны! жребій войны!’ Онъ кое-какъ болталъ на иностранныхъ языкахъ. Особа его обильно была пропитана табачнымъ запахомъ. Бородатые субъекты, гранившіе мостовую въ сосднемъ Редженгь-стрит, заходили иногда по вечерамъ и справлялись о ‘капитан’. Онъ былъ извстенъ во многихъ сосднихъ билліардныхъ заведеніяхъ и, я думаю, не особенно уважаемъ. Капитанъ Прайоръ производилъ тягостное впечатлніе нахальствомъ, съ какимъ онъ постоянно обращался за маленькими денежными подачками и надодалъ жалобами на свою судьбу, которая сложилась, само собой разумется, раньше, чмъ поднялся занавсъ и стала разыгрываться наша драма. Полагаю, что на всемъ свт только дв души жалли его: жена, которая еще помнила его красивымъ молодымъ человкомъ, волочившимся за ней, и его дочь Елизабетъ, которую въ послдніе мсяцы своей жизни, не взирая на роковую лность, онъ ежедневно провожалъ до такъ называемой ея ‘академіи’. Вы правы — Елизабетъ главное дйствующее лицо этой исторіи. Когда я зналъ, ее худенькой, веснусчатой двушкой пятнадцати лтъ, въ дрянномъ платьиц и съ красноватыми волосами, она брала у меня книжки и играла на фортепіано въ первомъ этаж. Тамъ жилъ нкто Слемлей, онъ былъ издателемъ газеты ‘Волна’, авторомъ многихъ популярныхъ псенокъ и другомъ разныхъ музыкально-торговыхъ домовъ, ради этого мистера Слемлея Елизабетъ была принята воспитанницей въ то заведеніе, которое семья ея называла ‘академіей’.
Капитанъ Прайоръ такимъ образомъ провожалъ свою двочку до академіи, но за то она часто провожала его домой. Прождавъ предварительно два-три, иногда и пять часовъ, пока Елизабетъ возилась съ своими уроками, онъ естественно проникался желаніемъ освободиться отъ холода въ какомъ-нибудь сосднемъ трактирномъ заведеніи. Каждую пятницу золотая медаль или, врне, двадцать пять серебряныхъ медалей были вручаемы миссъ Беленденъ и другимъ юнымъ лэди за хорошее поведеніе и прилежаніе въ этой академіи. Миссъ Беленденъ отдавала золотую медаль матери, а себ оставляла только пять шиллинговъ, и на это бдное дитя покупало перчатки, башмаки и разныя мелкія принадлежности туалета. Раза два капитану удавалось перехватывать золотую вещицу и, позволю себ утверждать, что онъ угощалъ тогда своихъ проспиртованныхъ друзей, шумныхъ гранильщиковъ мостовой. Онъ былъ щедрый товарищъ, когда въ карман его звенла какая-нибудь монета. Этимъ объясняется недоразумніе, которое возникло по отношенію къ отчетности, поссорившей его съ угольнымъ торговцемъ, его самымъ послднимъ хозяиномъ. Бесси, оказавъ помощь ему въ его неблагополучныхъ обстоятельствахъ и увидвъ, что нельзя врить его торжественному общанію возвратить долгъ, отказала отцу въ фунт, который онъ хотлъ у ней еще взять. Но ея пять шиллинговъ — ея скудныя карманныя деньги, которыми она надляла своихъ братишекъ и сестренокъ и на которыя покупала себ туалетныя украшенія, т. е. предметы первой необходимости — эти хорошо заштопанныя перчатки и чулки, эти жалкіе башмаки, которые надо было надвать и носить посл полуночи, эти ничтожныя побрякушки въ вид брошки или браслета, которыми бдное дитя украшало себя и свои самодльныя платья — пять шиллинговъ, изъ которыхъ для Мери пріобрталась иногда пара ботинокъ, для Томи фланелевая курточка, для малютки Билля колясочка или лошадка — эта несчастная сумма, эта кроха, которую Бесси распредляла между столькими бдняками — эти пять шиллинговъ были конфискуемы иногда ея отцомъ! Я поймалъ двочку на мст преступленія и она не отрицала, что это такъ. Я взялъ съ нея самую страшную клятву и сказалъ, что если услышу когда-нибудь, что она даетъ Прайору деньги, то съду съ квартиры, и никогда ребятишки не получатъ отъ меня никакой игрушки, ни сикспенса, ни мармелада, ни пряника, ни кукольнаго райка, ни ящика съ красками, ни поношеннаго платья, которое передлывалось на маленькаго Томи и на маленькаго Билля и которое мистриссъ Прайоръ, Бесси и ихъ маленькая служанка кроили, пороли, гладили, штопали и перешивали съ величайшимъ остроуміемъ. Правда, что въ виду всего, что происходило между мною и Прайорами, принимая во вниманіе эти денежныя одолженія, это поношенное платье и любовь мою къ дтямъ, было боле чмъ жестоко, что мои банки съ вареньемъ пустли и мои бутылки съ виномъ усыхали. А она еще жаловалась брату на неумолимаго кредитора! Ахъ, мистриссъ Прайоръ! Фи, мистриссъ Прайоръ!
Бесси ходила въ школу въ изодранной шали, въ полинялой шляпк и въ скверненькомъ платьиц, пронизанномъ пылью и дыханіемъ всхъ втровъ, между тмъ какъ было не мало молодыхъ лэди, ея товарокъ, которыя на свои золотыя медали могли устраиваться гораздо удобне. Миссъ Делямеръ на восемнадцать шилинговъ въ недлю (какъ видите, я пошутилъ, назвавъ ихъ серебряными медалями) пріобрла два десятка новыхъ шляпокъ, шелковыхъ и суконныхъ платьевъ на всякій сезонъ, множество перьевъ, муфтъ на гагачьемъ пуху и пелеринокъ, премиленькихъ носовыхъ платковъ и золотыхъ вещицъ, и покупала всякой всячины на полъ-кроны — желе, бутылку хереса, одяло или что-нибудь другое для бдной подруги, впавшей въ нужду. Что же касается до миссъ Монтанвиль, которая получала какъ разъ такое же самое жалованье, то есть около пятидесяти фунтовъ въ годъ — то она наняла маленькій, хорошенькій котеджъ въ Реджентъ-парк и здила въ двумстной карет, причемъ лошадь была украшена сбруей изъ благо металла, а у кучера на шляп красовалась необыкновенная золотая кокарда изъ галуна (впрочемъ, онъ пользовался глубокимъ презрніемъ со стороны всего кучерскаго населенія околодка). Ея тетка или мать, я не знаю, кто именно (полагаю, что тетка) была всегда тоже комфортабельно одта и присматривала за Монтанвиль. На ней были брошки, браслеты и бархатныя шубки, и все было великолпно. Но дло въ томъ, что миссъ Монтанвиль умла экономничать. Она не знала, что значитъ помочь ближнему въ нужд или дать кружку или даже стаканъ вина усталому брату или сестр. Она посылала десять шиллинговъ въ недлю своему отцу, имя котораго было Боскинсонъ и о которомъ говорили, что онъ служитъ клеркомъ въ Педингтон. Но она никогда не видалась съ нимъ, даже когда онъ лежалъ въ госпитал больной и хотя она дала взаймы миссъ Уильдеръ тринадцать фунтовъ, она потребовала, чтобы Уильдеръ арестовали, такъ какъ вексель былъ выданъ на двадцать четыре фунта, и поэтому было продано до послдней нитки все имущество Уильдеръ. Вся академія покраснла отъ стыда! Но за то съ миссъ Монтанвиль случилось происшествіе, которое могло быть названо печальнымъ даже ея недоброжелателями. Вечеромъ двадцать шестого декабря тысяча восемьсотъ котораго-то года, когда начальство академіи торжественно производило свою годичную святочную встрепку воспитанницамъ — я хотлъ сказать публичный экзаменъ предъ многочисленными друзьями своими — Монтанвиль, которой удалось фигурировать на этотъ разъ не въ двумстной карет, а въ блестящемъ воздушномъ экипаж, влекомомъ голубями, упала съ радуги и свалилась на крышу движущагося престола королевы Амаранты и чуть не зашибла Беленденъ, которая занимала престолъ, одтая въ свтлоголубое съ блестками платье, потрясая жезломъ и произнося идіотскія стихи, сочиненные для нея профессоромъ литературы, состоящимъ при академіи. Что касается до Монтанвиль, то пусть поскоре вынутъ ее изъ-подъ трапа, гд она кричитъ, потому что нога ея сломана. Пусть отнесутъ ее домой и она никогда больше не будетъ нашимъ дйствующимъ лицомъ. Никогда она не произнесетъ ни слова. Голосъ ея будетъ также сиплъ, какъ у селедочницы. Что если эта необыкновенно мужественная старая смотрительница ложъ въ… такомъ-то театр, которая, прихрамывая, подходитъ къ лэди перваго яруса и предлагаетъ ей страшную скамейку подъ ноги, чтобы всякій спотыкался, и неловко присдаетъ и смотритъ въ глаза пытливо и смю, какъ бы признавая знакомку въ блестящей лэди, занимающей ложу — что если эта старая баба была нкогда ослпительной Эмили Монтанвиль? Мн замтятъ, что въ англійскихъ театрахъ женщинамъ не поручаютъ открывать ложи. На это я отвчу, что вотъ еще одно доказательство, какъ тщательно и искусно я стараюсь скрыть отъ безпокойнаго любопытства публики оригиналы, съ которыхъ я списываю дйствующія лица настоящей повсти. Монтанвиль — не открывательница ложъ. Можетъ быть, подъ другимъ именемъ, она содержитъ кабачекъ подъ Борлингтонскою аркою, и кабачекъ вы знаете, но тайны этой у меня не вырветъ никакая пытка! Жизнь иметъ свои подъемы и свои ухабы, и были они и у васъ, старое, хромое созданіе. Монтанвиль! проходите-ка своей дорогой. Вотъ вамъ шиллингъ на чай. (Благодарю васъ, сэръ). Уберите-ка эту противную скамейку и никогда больше не попадайтесь намъ на глаза.
Въ то время прекрасная Амаранта была точно также въ нкоторомъ род милой, юной лэди, о которой мы читали въ нашей ранней юности. До двнадцати часовъ, одтая въ яркое платье, она танцовала съ принцемъ Градини (который былъ извстенъ подъ именемъ Гради въ т дни, когда его изгнали на подмостки въ Дублинъ). Къ ужину ее велъ царственный отецъ принца (онъ живъ до сихъ поръ и, случается, иногда царствуетъ, а поэтому мы воздержимся называть его почтенное имя). Она притворялась, что пьетъ изъ раззолоченнаго папье-маше и съдаетъ огромные пудинги. Она смялась, когда добрый, старый, вспыльчивый монархъ колотилъ перваго министра и поваровъ. Блескъ ея ослплялъ и она сверкала тысячами драгоцнныхъ камней, въ сравненіи съ которыми ко-и-нуръ показался бы жалкимъ, тусклымъ камешкомъ. Она узжала въ колесниц, и самъ лордъ-мэръ никогда не имлъ подобной. А въ полночь какая-то бдная молодая особа пшкомъ трепала домой по грязнымъ улицамъ, въ затасканной шляпк, въ бумажной шали и жалкой накидк, на которой, вмсто бахромки, бллись хлопья печальной зимы.
Наша Сандрильона вставала рано. У ней было не мало дла дома. Она одвала сестеръ и братьевъ, она готовила завтракъ отцу. А въ т дни, когда ей не надо было идти на утренніе уроки въ академію, она помогала варить обдъ. Небо да услышитъ насъ! Она часто приносила мн мой обдъ, когда я бывалъ дома, и разогрвала знаменитый бараній супъ. Гости приходили — приходили профессіональные джентльмены — повидать Слемлея въ первомъ этаж. Приходили отставные португальскіе и испанскіе капитаны, воинственные товарищи ея отца. Удивительно, какъ она усвоила ихъ акцентъ и болтала по-французски и по-итальянски. Она играла въ комнат мистера Слемлея на фортепіано, какъ я уже говорилъ. Но потомъ она стала воздерживаться отъ этого, а равно и не посщала его. Подозрваю, что у этого человка не было принциповъ. Газета его длала жестокія нападки на личныя репутаціи и можно было найти въ ‘Волн’ курьезныя оцнки и любопытныя выходки, направленныя противъ театральнаго люда. Мн помнится, что, нсколько лтъ спустя я встртилъ его у подъзда оперы. Онъ былъ чрезвычайно возбужденъ, когда услышалъ, что подаютъ карету одной лэди и закричалъ, употребляя отборныя слова, которыя не нуждаются въ точной передач:
— Посмотрите на нее! Пристыдите ее! Я устроилъ ее! Семья ея умирала съ голода, и ей былъ сдланъ ангажементъ, сэръ! Замтили вы ее, сэръ? Она даже не взглянула на меня!
Но въ этотъ моментъ самъ мистеръ Слемлей представлялъ собою весьма пріятный предметъ созерцанія. Я вспомнилъ, что и тогда ужо вышла ссора съ этимъ господиномъ, какъ мы жили вмст въ Бикъ-стрит. Недоразумніе разршилось ambulando. Онъ сошелъ съ квартиры и оставилъ превосходный и дорогой инструментъ въ залогъ за квартирную плату, которую онъ задолжалъ мистриссъ Прайоръ. Но залогъ былъ вскор взятъ обратно его настоящимъ собственникомъ, музыкальнымъ торговцемъ. Впрочемъ, что касается мистера Сломлея и его достойной біографіи, я долженъ выражаться какъ возможно нжне. Принято считать оскорбленіемъ всей литературы заявленіе, что есть безчестныя и дрянныя личности среди газетныхъ сотрудниковъ.
Дорогой читатель, ничто не ускользаетъ отъ вашей проницательности. Если въ вашемъ обществ кто-нибудь пошутилъ, то вы сейчасъ же отгадываете въ чемъ дло, и улыбка ваша предупреждаетъ улыбку шутника. Точно такъ же вы сразу узнали, когда я заговорилъ объ Елизабетъ и ея академіи, что рчь идетъ о театр, гд бдная двочка танцовала за гинею или за двадцать пять шиллинговъ въ недлю. Къ сожалнію, у ней, должно быть, не было ни малйшей ловкости и искусства добиться прибавки и дойти до двадцати пяти гиней, потому что, помимо всего, она не была хороша собою, въ это время, хороши были только ея темно-рыжіе волосы и большіе глаза. Дофинъ, директоръ, не очень много думалъ о ней, и она проходила передъ нимъ въ полку водяныхъ нимфъ, баядерокъ, фей и польскихъ двъ, съ ихъ гибкими копьями и маленькими красными кокетливыми платочками, и была также мало замтна, какъ рядовой Джонсъ, стоящій подъ ружьемъ въ своей рот, когда его королевское высочество, фельдмаршалъ, длаетъ смотръ арміи. У миссъ Беленденъ не было драматическихъ тріумфовъ, букеты не падали къ ея ногамъ, ни одинъ коварный Мефистофель, эмиссаръ какого-нибудь зазжаго Фауста, не подкупалъ ея дуэньи и не подносилъ ей футляровъ съ брилліантами. Если бы у Беленденъ были подобные поклонники, Дофинъ не только не былъ бы этимъ недоволенъ, но онъ даже увеличилъ бы ея жалованье. Но хотя онъ былъ, какъ можно опасаться, безнравственной личностью, однако, онъ уважалъ то, что хорошо.
— Эта Беленденъ хорошая и честная двка,— сказать онъ автору этихъ строкъ,— работаетъ и деньги отдаетъ семь. Отецъ ея старая улитка. Очень почтенная семья, сколько я слышалъ!
И затмъ онъ перешелъ къ другимъ безчисленнымъ субъектамъ, состоявшимъ у него на служб.
А все-таки, почему бдная содержательница меблированнаго дома хранила въ такой глубокой тайн то обстоятельство, что ея дочь заработывастъ свою честную гинею танцами въ театр? Почему она такъ упорно называла театръ академіей? Почему мистриссъ Прайоръ говорила это даже мн, между тмъ какъ я зналъ истину, и сама Елизабетъ не скрывалась отъ меня?
Есть такія дла и житейскіе случаи, на которые скромная бдность часто предпочитаетъ набрасывать покрывало, и это представляетъ иногда удобство. Если хорошенько вдуматься, то мы вс можемъ сравняться, благодаря этимъ шаткимъ ширмамъ. Часто за ними нтъ ничего позорнаго — только пустыя блюда, жалкія тряпки и другіе отрепанные свидтели нужды и холода. А кто согласится показать свои лохмотья публик и закричитъ на улиц о томъ, что онъ голоденъ? Въ то время (характеръ ея развивался потомъ не въ такомъ миломъ направленіи) мистриссъ Прайоръ была въ высокой степени достойна уваженія, и однако же, какъ я уже говорилъ, мои запасы лакомствъ истреблялись съ замчательной быстротой, бутылки съ виномъ и съ водкой все усыхали, пока я не сталъ держать ихъ подъ секретнымъ замкомъ. Малиновое варенье, до котораго я былъ страстный охотникъ, постоявъ нсколько часокъ на стол, всегда пожиралось кошкой или этой удивительной маленькой воровкой, которая служила одной прислугой и была дятельна, терплива, ласкова, услужлива и необыкновенно грязна. Но служанка-ли подала вс мои сласти? Я видлъ ‘Gazza Ladra’ и знаю, что бдныхъ маленькихъ служанокъ часто несправедливо обвиняютъ. И кром того, въ моемъ частномъ случа я самъ не особенно заботился о томъ, кто именно виноватъ. Къ концу года одинъ человкъ не станетъ бдне оттого, что съ него взимаютъ этотъ домашній налоги. Однажды, въ воскресенье вечеромъ, оставаясь дома по случаю холода и приступая къ бараньему супу, который Елизабетъ длала такъ хорошо и который она принесла мн, я попросилъ ее достать изъ шкафа бутылку водки. Ключъ отъ шкафа хранился у нея. Она посмотрла мн въ лицо, а я посмотрлъ на нее: это была настоящая агонія. Дло въ томъ, что не было никакой водки: она вся испарилась. Въ воскресенье же, да еще вечеромъ, нельзя было купить порядочной водки.
Елизабетъ, конечно, замтила, что я опечаленъ. Она поставила бутылку на столъ, вскрикнула, стала оправдываться и откровенно заплакала.
— Милое, мое милое дитя!— сказалъ я, схвативъ ея руку.— Вы не предполагаете, что я думаю на васъ?
— Нтъ, нтъ!— закричала она, закрывая своей большой рукой глаза.— Нтъ, но я видла ее, когда въ послдній разъ съ мистеромъ Уорингтономъ вы отпили немного. Ахъ, купите патентный замокъ!
— Патентованный, моя дорогая,— замтилъ я.— Какъ странно, что вы научились хорошо произносить итальянскія и французскія слова и длаете такія смшныя ошибки на своемъ родномъ язык. Мать ваша говорить довольно хорошо.
— Она по рожденію лэди и не получила воспитанія въ швейной мастерской, какъ я… И ей не приходилось быть въ обществ такихъ двицъ… Ужь нечего сказать, мсто у меня!— вскричала Бесси и съ отчаяніемъ сжала руку.
Тутъ начали звонить колокола у св. Вика, приглашая къ вечерн, я услышалъ, какъ мистриссъ Прайоръ своимъ рзкимъ голосомъ закричала снизу: ‘Елизабетъ!’ Двушка ушла въ церковь, по воскресеньямъ ни она, ни ея мать не пропускали церковной службы. Долженъ сказать, что, все равно, я заснулъ хорошо и безъ водки.
Когда съхалъ Слемлей, мистриссъ Прайоръ явилась ко мн однажды посовтоваться и узнать, что я имю противъ m-me Бентиваліо, оперной пвицы, нанимающей первый этажъ? Однако же, это было слишкомъ. Какъ могла идти моя работа, когда подо мною ежедневно воетъ эта женщина! Но, не согласившись на это, я не могъ отдавать Прайорамъ въ нкоторомъ денежномъ одолженіи. Прайоръ же продолжалъ напирать на меня и выдали, мн новый прекрасный вексель на сумму вдвое большую, какъ человкъ, у котораго никогда не было никакихъ сомнній и который давно заложилъ свою честь, въ качеств офицера и джентльмена. Позвольте, сколько лтъ прошло съ тхъ поръ? Тринадцать, четырнадцать, двадцать? Нужды нтъ, сколько. Моя прекрасная Елизабетъ, я думаю, что, если бы вы увидали теперь подпись вашего бднаго стараго отца, то заплатили бы. Недавно я нашелъ его росписку въ старинной шкатулк, которую не открывалъ лтъ пятнадцать, и тамъ были еще нкоторыя письма, писанныя — не все-ли равно кмъ? и старая перчатка, которой я придавалъ когда-то нелпое значеніе, и изумрудно-зеленая жилетка, которую подарила мн добрая старая мистриссъ Макменсъ и которую я надвалъ на одинъ Дублинскій балъ, въ Ф—никсъ-Парк, у В—це К—ля, когда я танцевалъ съ ‘нею’! Господи, Господи! Никогда больше не повторится того, что видла эта жилетка! Какъ мы переживаемъ наши вещи!
Но хотя я никогда не представлялъ ко взысканію этотъ единственный вексель на сорокъ три фунта (первая порція въ двадцать три фунта была авансирована мною на уплату какого-то настоятельнаго долга), хотя я никогда не ожидалъ возвращенія своихъ денегъ, какъ не разсчитывалъ быть лондонскимъ лордъ-мэромъ, я думаю, что все-таки немножко жестоко было, что мистриссъ Прайоръ написала своему брату (она написала ему уголовное письмо), въ которомъ, умоляя Провидніе ниспослать ему благородный доходъ, и общая, что ея молитвы будутъ услышаны, такъ что онъ будетъ долго жить и наслаждаться высокимъ казеннымъ окладомъ, извщала его кстати объ одномъ безжалостномъ кредитор, котораго по называетъ (подразумвая меня), который держитъ капитана Прайора въ своей власти, (если бы я обладалъ этой грязной тряпкой, я не зналъ бы, что съ ней длать), который взялъ съ мистера Прайора вексель на сорокъ три фунта и четырнадцать шиллинговъ срокомъ по третье іюля (мой срокъ) и который обязательно раззоритъ всю семью, если хоть часть денегъ, не будетъ ему уплачена.
Когда я постилъ мой старый колледжъ и захалъ къ Сэрдженту въ Бонифасъ-Лоджъ, онъ обошелся со мной такъ холодно, какъ будто я былъ еще студентомъ, почти не говорилъ со мной во время товарищескаго обда въ общей зал и за все время пригласилъ меня только всего разъ на одинъ изъ отвратительнйшихъ вечеровъ, во время которыхъ мистриссъ Сарджентъ имла обыкновеніе поить гостей чаемъ. А между тмъ, благодаря рекомендаціи этого господина, я нанялъ квартиру у Прайоровъ, какъ-то посл обда онъ долго говорилъ, пыхтя и красня, о разныхъ предметахъ и, наконецъ, навралъ мн съ три короба о своей несчастной сестр, живущей въ Лондон, она роковымъ образомъ рано вышла замужъ, а ея супругъ, капитанъ Прайоръ, кавалеръ Лебедя и двухъ португальскихъ орденовъ, отличнйшій офицеръ, но неблагоразумный спекуляторъ. У нихъ прекрасное помщеніе въ центр Лондона, тамъ будетъ спокойно, и кстати отъ нихъ недалеко до клубовъ, а если бы я заболла, (я постоянно хвораю), то мистриссъ Прайоръ, сестра его, ухаживала бы за мной, какъ родная мать. Благодаря этому, я въ самомъ дл попалъ къ Прайорамъ. Дти меня плнили, Амелія Джени (грязная двочка, о которой я раньше упоминалъ) передвигала колясочку, въ которой болталась пара грязныхъ ребятишекъ. За ними шло еще дитя и несло четвертаго на рукахъ, такого же маленькаго. Этотъ крошечный народъ пробирался черезъ толпу, словно черезъ потокъ, на Реджентъ-стрит, и доплылъ до спокойной бухты Бикъ-стритъ какъ разъ въ то время, когда и я тамъ очутился. Дверь, передъ которой остановился этотъ маленькій караванъ, была та самая дверь, которую я искалъ, и ее отворила Елизабетъ, съ своими темнорыжими волосами, падавшими на прекрасные глаза, тогда только что вышедшая изъ дтскаго возраста.
Видъ этихъ малютокъ, который многихъ оттолкнулъ бы, очаровалъ меня. Я одинокій человкъ. Можетъ быть, когда-нибудь одно изъ такихъ созданій въ состояніи было бы дурно поступить со мной, но этого не случилось. Если бы у меня были собственныя дти, мн кажется, я хорошо обращался бы съ ними. О Прайор я подумалъ, что это страшно вульгарный плутъ, объ его жен, что она жадная женщина, но дти понравились мн, и я нанялъ комнаты, съ удовольствіемъ слушая, какъ надъ моей головой по утрамъ топочутъ ихъ ножонки. Особа, на которую я намекнулъ, иметъ уже нсколько дтей, мужъ ея судьею въ Вестъ-Индіи. Allons! теперь вамъ извстно, какъ я поселился у мистриссъ Прайоръ.
Хотя я въ настоящее время упрямый и закоренлый старый холостякъ (назову себя мистеромъ Бейлоромъ въ этой повсти, и есть нкто — далеко, далеко!— кому извстно, почему я никогда не перестану быть холостякомъ {Игра словъ: The Bachelor — значитъ бакалавръ, а также холостякъ. Batchelor — фамилія стараго холостяка произносится какъ bachelor — бёчлоръ.}), въ молодости я былъ довольно веселымъ малымъ, но не злоупотреблялъ удовольствіями юности. Я выучился кадрили съ тмъ, чтобы танцевать съ ‘нею’ во время тхъ долгихъ вакацій, когда вмст съ моимъ молодымъ другомъ, лордомъ виконтомъ Польдуди, отправлялся читать въ Дуб… Полно! Успокойся, глупое сердце! Можетъ быть, будучи студентомъ, я плохо распоряжался своимъ временемъ. Можетъ быть, я слишкомъ много прочелъ повстей, слишкомъ много занимался ‘изящной словесностью’ (это было наше любимое словечко), слишкомъ часто ораторствовалъ въ собраніи, гд пользовался хорошей репутаціей. Но вс красивыя фразы не помогли мн получить награды въ колледж. Я запустилъ свои университетскія занятія, затмъ попалъ въ маленькую немилость у родныхъ, но пріобрлъ маленькую самостоятельность, беря учениковъ и давая уроки. Въ конц концовъ умеръ одинъ мой родственникъ и оставилъ мн небольшое наслдство, а я оставилъ университетъ и перехалъ въ Лондонъ.
Еще въ третій годъ моего пребыванія въ колледж, въ Сенъ-Бонифасъ прибылъ юный джентльменъ, который принадлежалъ къ немногимъ джентльменамъ-пансіонерамъ нашего общества. Его популярность быстро возросла. Милый и простой юноша, онъ нравился бы, смю сказать, даже тогда, если бы онъ не былъ богаче насъ, но Лесть, свтская угодливость, мамоно-поклоненіе — пороки эти извстны молодымъ мальчикамъ такъ же хорошо, какъ и старымъ, и богатый верзила въ школ или колледж иметъ своихъ ухаживателей, паразитовъ, подлипалъ и свой штатъ придворныхъ, какъ и пожилой милліонеръ изъ Пельмеля, который пристально посматриваетъ вокругъ себя въ клуб и выбираетъ, кого бы взять съ собой обдать, между тмъ какъ блюдолизы съ тоскою ждутъ его ршенія и каждый изъ нихъ думаетъ: ‘ахъ, не меня-ли онъ пригласитъ на этотъ разъ? или къ нему опять попадетъ эта раболпная жаба Генчманъ?’ Ну-ну! Старая исторія о паразитахъ и льстецахъ. Мой дорогой добрый сэръ, я вовсе не хочу сказать этимъ, что вы были когда-нибудь паразитомъ, но — что деньги могли быть серьезнымъ для васъ поводомъ полюбить человка. ‘Я знаю,— такъ Фредъ Ловель обыкновенно говорилъ,— я знаю товарищей, которые приходили въ мои комнаты потому, что у меня были большія средства, и у моего бднаго стараго гувернера было изобиліе вина, а я давалъ хорошіе обды. Я не обольщаю себя, по, въ конц концовъ, пріятне было бывать у меня и хорошо сть и пить, чмъ у Джека Гансона, который угощалъ жалкимъ чаемъ, или у Неда Рупора, гд подавался отвратительный ‘оксбридскій портвейнъ’. Такимъ образомъ, я допускаю сразу, что сборища у Ловеля были гораздо привлекательне, чмъ у другихъ. Можетъ быть, и другіе становились пріятными, когда заботились о томъ., чтобы ихъ гости хорошо ли. Обдъ въ общей зал и оловянныя тарелки — все это очень хорошо, и я благодарю за нихъ отъ всего сердца, но обдъ съ лондонской рыбой, съ дичью и съ двумя или тремя изысканными entres гораздо лучше — и во всемъ университет не было лучше кухни, чмъ наша въ Сенъ-Бонифас. И то сказать, тогда были не т аппетиты, не т желудки, и хорошіе обды казались вдвое вкусне.
Между мною и юнымъ Ловелемъ завязалась дружба, которая, надюсь, не уменьшится даже посл обнародованія этой исторіи. Непосредственно за полученіемъ степени бакалавра наступаетъ періодъ, когда многіе изъ окончившихъ университетъ попадаютъ въ затруднительное положеніе. Ремесленники тснятъ нашего брата своими счетами. Надо платить за перчатки, которыя мы заказали calidi juventa, за запонки и булавки, которыя ювелирамъ непремнно хочется вонзить въ нашу безъискусствсиную грудь, за фраки изъ тонкаго сукна, которые мы готовы даже напялить на наши книги. Вс эти расходы сопровождаютъ полученіе ученой степени. А такъ какъ отецъ мой, который былъ тогда живъ, отказалъ мн на отрзъ въ удовлетвореніи этихъ потребностей, подъ тмъ, совершенно справедливымъ, предлогомъ, что я получилъ сполна свое содержаніе и что мои сводныя сестры не могутъ быть лишены ничтожныхъ средствъ, причитающихся на ихъ долю, только потому, что я расточителенъ, то я очутился въ весьма затруднительныхъ обстоятельствахъ, и, пожалуй, меня подвергли бы личному задержанію, если бы не Ловель, который, рискуя исключеніемъ, бросился въ Лондонъ къ своей матери (у которой были тогда спеціальныя причины благоволить къ сыну), получилъ отъ нея денежное пособіе и привезъ мн необходимую сумму въ страшную гостинницу мистера Шекеля, гд я жилъ. Слезы стояли въ его добрыхъ глазахъ, онъ схватилъ мою руку и долго пожималъ ее, сунувъ мн въ карманъ чекъ, а вышеупомянутый туторъ (Сарджентъ былъ тогда только туторомъ), явившійся съ тмъ, чтобы препроводить его къ мастеру за нарушеніе дисциплины, тоже уронилъ слезу, когда я краснорчиво разсказалъ ему, какъ все это случилось, и спрыснулъ происшествіе особеннымъ старымъ портвейномъ 1811-го года, свободно роспитымъ нами въ этотъ вечеръ въ его комнатахъ. Я имлъ счастье постепенно выплатить долгъ Ловелю. Какъ уже сказано, я бралъ учениковъ, сталъ заниматься литературою, завелъ связи съ періодическими изданіями и, мн стыдно признаться, выступалъ передъ публикой въ качеств прекраснаго ученаго классика. Я продолжалъ ученыя занятія и тогда, когда посл смерти родственника, пріобрлъ нкоторую независимость положенія и мои ‘Переводы съ греческаго’ и мои ‘Поэмы’, а также статейки мои въ газет, которую я издавалъ въ продолженіе нсколькихъ, лтъ, пользовались въ свое время кое-какимъ успхомъ.
Еще въ Оксбридж я, хотя и не удостоился университетскихъ почестей, обнаруживалъ литературныя наклонности. Однажды въ Бонифас я получилъ награду за сочиненіе, и писаніе философскихъ опытовъ, стиховъ и трагедій причинило мн много хлопотъ. Мои школьные друзья подшучивали надъ моей расточительностью (очень маленькая шутка служить для украшенія портвейно-курительныхъ тумановъ и заставляетъ иногда смяться спустя еще долгое время) — имъ хотлось повеселиться на мой счетъ — по поводу того, что въ Лондон я заработывалъ деньги торговой предпріимчивостью. Мой Дженкинсовъ былъ со мной знакомъ еще въ колледж, и я былъ настолько глупъ, что воображалъ, будто этотъ человкъ достоинъ уваженія. У кого былъ гладкій языкъ и вылощенная вншность духовной особы. Онъ любилъ ораторствовать и кричалъ, что общественная дятельность доходная статья. Онъ и одинъ странный торговецъ виномъ и дисконтеръ, по имени Шеррикъ, какимъ-то образомъ завладли тмъ маленькимъ литературнымъ журнальчикомъ — ‘Музеемъ’, который, вроятно, вы еще помните. Эту рдкую литературную собственность уговорилъ меня пріобрсть своимъ льстивымъ языкомъ другъ мой Сладчайшій. Я не злословлю: онъ теперь въ Индіи, гд, вроятно, исправно расплачивается съ мясниками и булочниками. Но онъ страшно нуждался въ деньгахъ, когда продавалъ мн ‘Музей’. Онъ началъ протестовать, когда я сказалъ ему спустя нкоторое время, что онъ плутъ, и, вынувъ изъ задняго кармана свой носовой платокъ, сталъ слезно уврять меня, что современемъ я перемню о немъ мнніе. Слова мои, однако, произвели совершенно обратное впечатлніе на его сообщника Шеррика, который разсмялся мн въ лицо и сказалъ: ‘Да онъ глупе васъ!’ Шеррикъ былъ правъ. Несомннно, тотъ былъ глупъ, кто имлъ съ нимъ какое бы то ни было денежное дло, но былъ правъ, совершенно правъ и бдный Сладчайшій: я не думаю о немъ такъ дурно, какъ прежде. Если деньги нужны до зарза, то какъ устоять противъ искушенія вытянуть ихъ у такого молокососа? Долженъ сказать, что я лично принялся за издательство этого проклятаго ‘Музея’ и намревался, воспитавъ вкусъ публики, поднявъ ея нравственный уровень и познакомивъ народъ съ литературой, положить себ въ карманъ, взамнъ за свои услуги, изрядный гонораръ. Съ этой цлью я печаталъ въ ‘Музе’ мои собственные сопеты, трагедіи и обращенія къ ‘ней’ — къ существу, которое я не называлъ, хотя ея поведеніе и заставляло доврчивое сердце мое обливаться кровью. Я писалъ сатирическіе очерки, въ которыхъ обнаруживалъ необычайное остроуміе и блисталъ, какъ критикъ, почерпая свднія изъ энциклопедическихъ и біографическихъ словарей, такъ что въ конц концовъ мои познанія, дйствительно, удивляли меня. Я публично смюсь надъ собой. Скажи, другъ мой, ты никогда не длалъ ничего подобнаго? Будь увренъ, что кто не длаетъ глупостей, тотъ не способенъ быть и умнымъ человкомъ!
Кажется, что мой блестящій confrè,re изъ перваго этажа (у него были общія денежныя дла съ Шеррикомъ и вмст они посщали два или три раза столичныя тюрьмы ея величества) первый обратилъ мое вниманіе на то, что меня жестоко обманули. Слемлей писалъ въ газет, которая печаталась въ нашей типографіи. Одинъ и тотъ же мальчикъ приносилъ намъ обоимъ корректуры — крошка съ некрасивымъ лицомъ и свтлыми глазами, смотрвшій двнадцатилтнимъ, тогда какъ ему было шестнадцать: мужъ по уму и ребенокъ по сложенію — дитя бдности, многія бдныя дти таковы.
Маленькій Дикъ Бедфордъ обыкновенно по цлымъ часамъ спалъ въ моей передней или у Слемлея, въ то время, какъ мы творили въ нашихъ важныхъ кабинетахъ. Слемлей былъ добродушный негодяй и угощалъ мальчика виномъ и мясомъ. Въ свою очередь, и я оказывалъ помощь маленькому человчку, отдавая ему свои завтраки, которые онъ съ наслажденіемъ съдалъ. Когда онъ сидлъ съ сумкой на колняхъ, дремотно склонивъ голову, онъ производилъ трогательное впечатлніе. Весь домъ любилъ его. Онъ спускался внизъ, и подвыпившій капитанъ благосклонно кивалъ ему, держа въ рук галстухъ, сюртукъ или жилетъ и занимаясь своимъ туалетомъ въ задней кухн. Дти и Дикъ были большими друзьями А Елизабетъ покровительственно относилась къ нему и, проходя мимо, заговаривала съ нимъ. Знаете-ли вы композитора Кленси? а, можетъ быть, онъ боле извстенъ вамъ подъ фамиліей Фридриха Доннера? Доннеръ обыкновенно писалъ музыку на слова Слемлея, и vice versa, и являлся отъ времени до времени на Бикъ-стритъ, гд онъ и его поэтъ соединяли у фортепіано свои таланты. При звукахъ этой музыки маленькіе глаза Дика умилялись. ‘О, какъ замчательно!’ восклицалъ юный энтузіастъ. Я долженъ сказать, что добродушный мошенникъ Слемлей не только давалъ мальчику пенсы, но и билеты въ театры, концерты и проч. У Дика былъ дома занасъ костюмовъ. Его мать выкроила ему изъ моей студенческой мантіи очень изящный костюмъ, и онъ и она, эта скромная женщина, надвъ на себя все, что было у нихъ лучшаго, были достаточно респектабельны для любого англійскаго театра.
Мистеръ Дикъ посщалъ также и ту академію, гд танцовала миссъ Беленденъ и откуда посл полуночи выходила въ своей отрепанной накидк бдная Елизабетъ Прайоръ. Однажды капитанъ, отецъ Елизабетъ и ея покровитель, неспособенъ былъ идти пшкомъ, рчь его была несвязна и криклива. Это обратило на него вниманіе господъ полицейскихъ. Тогда Дикъ подбжалъ, посадилъ Елизабетъ и ея отца въ кебъ, заплатилъ извощику изъ собственнаго кармана и торжественно доставилъ отца и дочь домой, самъ возсдая на козлахъ. Я какъ разъ возвращался домой (съ элегантнаго чайнаго вечера у мистриссъ Уотерингэмъ въ Дорсэтъ-сквер) и стоялъ у двери въ тотъ моментъ, когда прибылъ Дикъ съ своимъ караваномъ.
— Получи, извощикъ!— сказалъ Дикъ, вынимая изъ кармана монету и глядя передъ собой своими свтлыми глазами. Гораздо пріятне было видть это сіяющее маленькое личико, чмъ капитана, шатающагося и поддерживаемаго дочерью. Елизабетъ передала мн, что, когда недлю спустя она хотла заплатить Дику его шиллингъ, онъ воспротивился и — странный ребенокъ — объявилъ, что ужь ему заплачено.
Возвращаюсь къ моему другу Ловелю. Я подготовлялъ его въ ученой степени, (а между нами сказать, думалъ, что онъ никогда ея не получитъ), когда вдругъ онъ увдомилъ меня изъ Веймута, гд проводилъ каникулы, что онъ намренъ бросить университетъ и отправиться путешествовать заграницу. ‘Такъ случилось, дорогой другъ’,— писалъ онъ,— ‘что домъ моей матери сталъ мн противенъ (я отчасти догадался, когда прізжалъ въ городъ по вашему длу, почему она такъ необыкновенно была снисходительна ко мн). Это разорвало бы мое сердце, Чарльзъ (христіанское имя мое Чарльзъ), но раны, нанесенныя ему, нашли утшительницу’.
Теперь въ этой маленькой глав содержатся кое-какія незначительныя тайны, и если бы я не отличался безъискуственностью, я легко могъ бы не разоблачать ихъ цлый мсяцъ.
1. Почему мистриссъ Прайоръ, содержательница меблированныхъ квартиръ, продолжаетъ называть театръ, въ которомъ танцуетъ ея дочь, академіей?
2. Что это за спеціальныя причины, заставившія мистриссъ Ловель быть ласковой съ сыномъ и вручить ему, по первому требованію, сто пятьдесятъ фунтовъ?
3. Чмъ нанесены раны сердцу Фреда Ловеля? И—
4. Кто исцлилъ ихъ?
Я отвчаю на вс эти вопросы сразу, безъ всякихъ проволочекъ и недомолвокъ:
1. Мистриссъ Прайоръ, получавшая иногда деньги отъ своего брата, Джона Эразма Сарджента D. Д., мастера колледжа Сенъ-Бонифасъ, знала въ совершенств, что, если бы мастеръ (которому она уже отравила жизнь) услышалъ, что его племянница подвизается на подмосткахъ, то никогда не далъ бы ни шиллинга.
2. Причина, почему Эмма, вдова покойнаго Адольфа Ловеля изъ Байтъ-Чепель-Родъ, сахаровара, была такъ особенно ласкова съ своимъ сыномъ Адольфомъ Фредерикомъ Ловелемъ, эсквайромъ, изъ колледжа Сенъ-Бонифасъ въ Оксбридж, и главнымъ пайщикомъ торговаго дома вышесказаннаго Ловеля, несовершеннолтняго, была та, что Эмма собиралась заключить второй брачный контрактъ съ преподобнымъ Самюелемъ Бонингтономъ.
3. Сердце Фреда Ловеля было потому этимъ изранено, что пріятно имть видъ Гамлета, одтаго въ черный плащъ, съ длинными волосами, свисающими на глаза, и представлять собою жертву тоски и отчаянія. И, наконецъ,—
4. Луиза (вдова покойнаго сэра Пофсма Бекера изъ Бекерсъ-тоуна въ графств Килькени, баронета) уговорила мистера Ловеля предпринять поздку по Рейну съ нею и съ Цециліею, четвертою и единственной незамужнею дочерью вышеупомянутаго усопшаго сэра Пофема Бекера.
Мое мнніе о Цециліи уже откровенно высказано на одной изъ предыдущихъ страницъ. Я продолжаю держаться его. Повторять его я не стану. Предметъ этотъ непріятенъ мн, какъ непріятна была и сама дама. Что Фредъ нашелъ въ ней хорошаго, я не могу сказать. Счастье наше, что вкусы наши, какъ у мужчинъ, такъ и у женщинъ разнообразны. Живою вы не увидите ея во всей этой исторіи. Вотъ ея портретъ, нарисованный покойнымъ мистеромъ Гандишемъ. Она стоитъ, пощипывая арфу, ту самую, при помощи которой она доводила меня до сумасшествія, распвая ‘Бдную Маріанну’. Она такъ угнетала Фреда и такъ мучила его гостей, что онъ, желая сказать: ‘душа моя, перестань-ка играть!— говорилъ,— ‘нельзя-ли исполнить еще что-нибудь’? Проклятыя струны неспособны были ни къ какой другой музык, и ‘Бдную Маріанну’ я слышалъ, по крайней мр, сто разъ. Тогда-то наступилъ періодъ, когда ко мн охладли, о чемъ я уже упоминалъ, и, такъ какъ мн это не нравилось, то я пересталъ бывать въ Шребландс.
Это сдлала моя лэди Бекеръ, а не моя добрая воля, думаете вы? Нтъ, она не была главной причиной, потому что къ ней относились очень холодно и весь домъ ссорился съ нею. Я помню, какъ Фредъ пришелъ ко мн въ хорошемъ расположеніи духа и сталъ описывать мн не безъ нкотораго юмора великую битву, происходившую между Цециліей и лэди Бекеръ, причемъ ея сіятельство потерпла пораженіе и была обращена въ бгство. Она, однако, убжала не дальше мстечка Петней, гд основалась опять и укрпилась въ нанятомъ дом. На слдующій день она сдлала безнадежную и слабую атаку, явившись къ воротамъ Шребландса и усвшись передъ ними, словно олицетвореніе печали, такъ что вс ршительно видли, какъ дочь обращается съ своей матерью. Но это было во время усмотрно, и садовникъ Барнетъ, увидвъ ее, сказалъ: ‘Такъ какъ вы здсь, лэди, то, можетъ быть, вы заплатите мн двадцать четыре шиллинга, которые вы у меня взяли’. И онъ до тхъ поръ надодалъ ей изъ-за ршетки, пока она не убжала и не скрылась. Ловель очистилъ забытый ею счетъ. Онъ говорилъ, что это самые лучшіе двадцать четыре шиллинга, которые онъ когда-либо бросилъ на втеръ.
Прошло восемь лтъ. Въ послдніе четыре года я почти не видлъ моего стараго друга и встрчался съ нимъ только въ клубахъ и кабачкахъ, гд мы подновляли если не прежнюю нашу веселую безпечность, то во всякомъ случа добрыя отношенія. Однажды зимой онъ отвезъ свое семейство за-границу. Здоровье Цециліи было ненадежно, и Ловель сказалъ, что докторъ посовтовалъ ей провести зимніе мсяцы на юг. Мужъ не остался съ женой: дла требовали его присутствія дома. Онъ затялъ множество разныхъ длъ, кром наслдственнаго сахароваренія, вошелъ въ разныя компаніи, сдлался директоромъ соединеннаго банка и долженъ былъ ковать желзо пока горячо. Съ дтьми оставалась гувернантка, на которую можно было положиться. Врный мужъ и служанка ожидали больную Ловель, обожая свою жену, въ чемъ нельзя было сомнваться, однако, переносилъ ея отсутствіе съ великимъ равнодушіемъ.
Весною я не безъ испуга прочелъ слдующее извстіе въ газетахъ: ‘Въ Неапол скончалась отъ пятнистаго тифа въ ночь на 25-е число послдняго мсяца Цецилія, жена Фредерика Лувеля-эсквайра, и дочь покойнаго сэра Пофема Бекера, баронета’. Я зналъ, что друга моего это должно было очень опечалить. Онъ похалъ за-границу при первомъ извстіи о ея смерти, но не дохалъ до Неаполя, умерла Цецилія, и онъ не принялъ ея послдняго вздоха.
Спустя нсколько мсяцевъ посл катастрофы, я получилъ письмо изъ Шребландса. Ловель писалъ мн въ старомъ дружескомъ тон. Онъ умолялъ своего милаго стараго друга пріхать къ нему и утшить его въ одиночеств: не могу-ли я отобдать у него сегодня вечеромъ? Я поспшно отправился къ нему и засталъ его въ глубокомъ траур въ гостиной съ дтьми. Признаюсь, я былъ очень удивленъ, увидвъ еще разъ въ этой комнат мою лэди Бекеръ.
— Вы, кажется, удивлены, что видите меня здсь, мистеръ Вендоръ?— сказала ея сіятельство съ граціей и свойственной ей привтливостью, если она принимала благодянія, то старалась оскорблять тхъ, отъ кого получала ихъ.
— Нтъ,— сказалъ я, взглянувъ на Ловеля, который поникъ головой. У него на колняхъ сидла маленькая Сисси. Надъ нимъ вислъ портретъ покойной музыкантши, между тмъ какъ ея арфа въ кожаномъ чехл сиротливо стояла въ углу комнаты.
— Я здсь не по своему желанію, а въ силу чувства долга по отношенію къ этому отлетвшему ангелу,— сказала лэди Бекеръ, указавъ на портретъ.
— А когда мама была здсь, вы постоянно ссорились съ нею,— сказалъ маленькій Пофемъ и нахмурился.
— Вотъ съ какой точки зрнія пріучены смотрть на меня эти невинныя малютки!— вскричала бабушка.
— Молчать, Попъ!— сказалъ отецъ.— Не надо быть грубымъ мальчикомъ!
— Разв, Попъ грубый мальчикъ?— отозвалась Сисси.
— Молчать, Попъ!— продолжалъ отецъ.— Или я тебя отошлю къ миссъ Прайоръ!
ГЛАВА II,
въ которой миссъ Прайоръ уходитъ изъ дома.
Мы уже знаемъ, кто была эта миссъ Прайоръ изъ Шребландса, которую papa и grand-maman пригласили смотрть за невоспитанными дтьми. Годы прошли съ тхъ поръ, какъ я отряхнулъ въ Бикъ-стрит прахъ отъ ногъ. Мдная дощечка съ фамиліей: ‘Прайоръ’ была снята съ двери, столь памятной мн, и привинчена — это я могу сказать — къ дешевому гробу, куда положенъ былъ капитанъ. Когда я проходилъ мимо, недлю тому назадъ, я увидлъ надъ дверями цлыя изверженія мдныхъ грибообразныхъ гвоздей, и вывска гласила: ‘Caf des ambassadeurs’. За окномъ красовались три пузатыя голубыя чашки, пара кофейниковъ изъ британскаго металла и два засиженныхъ мухами листа дипломатической ‘Indpendance Belge’ были повшены на ширмочкахъ. Что это, сами ихъ превосходительства посланники курятъ изъ вишневыхъ чубуковъ, стоя у дверей? Ихъ лица, шляпы и локти въ блыхъ пятнахъ — слды карточныхъ и билліардныхъ млковъ. Если это посланники, то впавшіе въ несчастье. Безъ сомннья, они попали въ немилость при двор ея величества, королевы Фортуны. Люди, такіе же грязные, теперь уже вышли изъ немилости, умыли свои запачканныя лица, перевязали ленты черезъ плечо и въ изящныхъ каретахъ удалились отъ жилищъ, которыя пользовались еще боле плохой репутаціей, чмъ ‘Caf des ambassadeurs’. Если бы я жилъ вблизи Лейчестерскаго сквера и пилъ кофе, я всегда относился бы съ уваженіемъ къ этого рода иностранцамъ. Теперь они служатъ маркерами или же исполняютъ нкоторыя темныя полицейскія обязанности. Но почему же потомъ не сдлаться имъ генералами и великими государственными дятелями? Почему вы знаете, что цирюльникъ, который фабритъ палочкой фиксатуара усы, современемъ не наднетъ эполетъ и не возьметъ въ руки маршальскаго жеела? Я замтилъ, что на колокольчик второго этажа, тамъ, гд были комнаты, вырзано: ‘Плегуэль’. Что за существо Плегуэль, грющее теперь ноги у того самаго камина, гд я провелъ столько длинныхъ вечеровъ? Этотъ джентльменъ въ мховомъ воротник, съ колючей бородой, съ открытымъ и ласковымъ косымъ взглядомъ, съ нсколько сиплымъ голосомъ, взывающій съ порога: ‘Войдите и вы получите всего за шиллингъ свое совершеннйшее подобіе!’ — это опять не посланникъ-ли? Ахъ нтъ, это только charg d’affaires фотографа, который живетъ вверху, и нтъ никакого сомннія, тамъ, гд жили малютки. Боже мой! фотографію представлялъ собой ребенокъ, и фотографія была въ дтской, когда мы жили на Бикъ-стритъ. Долженъ-ли я былъ, во имя прошлаго, подняться туда и всего за одинъ шиллингъ пріобрсть свое совершеннйшее подобіе? Могла бы эта вещица доставить удовольствіе одной особ? (Я уже сказалъ, кажется, что особа эта отлично вышла замужъ и проживала на далекомъ остров). Я бы удивился, если бы ей захотлось взглянуть на портретъ человка, котораго она знала, въ пору его юности, съ курчавыми темными волосами, а теперь ставшаго настоящимъ джентльменомъ — съ черепомъ гладкимъ, какъ билліардный шаръ?
Когда я взбирался и спускался по этой темной лстниц, души дтей Прайора глядли на меня изъ-за перилъ, маленькія лица улыбались въ сумрак. Сердечныя раны раскрылись и стали сочить кровь — о, какъ это было больно и мучительно! Какъ адски страдалъ я за этой дверью, въ этой комнат, то есть въ той самой, гд теперь Плегуэль. Воображаю, что думали о мн, когда видли, какъ я стучалъ кулакомъ въ дверь! Madame, вы, можетъ быть, считали меня сумасшедшимъ? Мн все равно, если вы это думали. А можетъ быть вы думали, когда я говорилъ о душахъ дтей Прайора,— будто он уже умерли? Нтъ, он не умерли, я это знаю. Высокій молодой человкъ въ синей куртк, съ пушистыми бакенбардами не такъ давно бесдовалъ со мною басомъ и сказалъ мн, что его зовутъ Гусъ Прайоръ. ‘А какъ поживаетъ Елизабетъ?’ — прибавилъ онъ, кивнувъ своей круглой головой.— Елизабетъ? Ахъ, вы вульгарный мальчишка! Елизабетъ… Но, кстати, мы слишкомъ долго заставляемъ ждать ея появленія.
Вы видите, когда я заговариваю о ней, куча воспоминаній подавляетъ меня, и я поневол черезчуръ много болтаю. Вы совершенно правы: только вы можете сдлать такое врное наблюденіе, и я напередъ угадываю его: вы хотите сказать, что мн слдуетъ нсколько сдержать свой языкъ. Елизабетъ это моя повсть. Она подружилась со мной въ самый критическій періодъ моей жизни. Съ израненнымъ сердцемъ, истекающимъ кровью (а нанесла ему раны мистриссъ… О’Д.— нтъ, я никогда не назову ея теперешнимъ ея именемъ), полный отчаянія, самымъ несчастнымъ человкомъ вернулся я изъ сосдней столицы и вновь поселился въ Бикъ-стрит. Вотъ тогда-то стала возростать странная близость между мною и молоденькой дочерью моей хозяйки. Я разсказалъ ей свою исторію. Право, мн кажется, я разсказалъ бы ее всякому, кто меня выслушалъ бы. Она, повидимому, отнеслась ко мн съ участіемъ. Она являлась ко мн, приносила мн обдъ (я тогда почти ничего не лъ), она привыкла приходить ко мн и привыкла жалть меня, и привыкла, чтобы я говорилъ съ ней о всемъ, говорилъ, говорилъ… Ежедневно плакало мое сердце въ той самой комнат второго этажа, съ которой теперь сопряжено имя Плегуэль. Уже посл того, какъ я выплакалъ вс слезы и изложилъ исторію моей любви и моихъ страданій Елизабетъ, показалъ я ей ту самую жилетку, о которой я вамъ говорилъ, и перчатку (рука Елизабетъ была гораздо больше), и показалъ письма, т. е. дв или три безсодержательныя крошечныя записки слдующаго содержанія: ‘Дорогой сэръ! Мама надется, что вы пожалуете на чашку чая’… или: ‘Дорогой мистеръ Бечлоръ! Если будете въ Фениксъ-парк, близъ Лонгъ-Майльстона около двухъ, то моя сестра и я подемъ кататься’… и проч… или: ‘О, какой вы милый! Билеты (увряю васъ, она написала белеты) присланы какъ нельзя боле кстати, и букиты — это очень любезно!’ (Кажется, было написано ‘букеты’, но она подчистила перочиннымъ ножемъ, я тогда не находилъ ошибокъ въ ея каракулькахъ), или… Но довольно! Чмъ больше я разсказывалъ объ ея капризахъ, кокетств, безсердечности и лукавомъ лицемріи (всего этого, разумется, требовала отъ нея мать, потому что моего соперника гораздо хуже принимали, чмъ меня, пока онъ не получилъ хорошаго мста), чмъ дольше я рылся въ этихъ дрязгахъ, тмъ сильне сочувствовала мн Елизабетъ.
Она привыкла приходить ко мн каждый день, а я привыкъ бесдовать съ нею. Она обыкновенно говорила немного. Можетъ быть, она даже не слушала. Но я мало заботился объ этомъ. Безъ конца, безъ конца я болталъ о томъ, какъ я былъ влюбленъ, несчастливъ и какъ велико было мое отчаяніе, неистощимы были мои жалобы, но неистощалось и состраданіе моей маленькой слушательницы. Рзкій крикъ мамаши прерывалъ, наконецъ, нашъ разговоръ, она выбгала на лстницу, ворча: ‘какъ это надоло!’ и уходила. Но на слдующій день добрая двушка опять являлась ко мн и начиналась новая репетиція нашей трагедіи.
Мн кажется, что вы начинаете предполагать (и это весьма естественно, потому что не надо быть колдуномъ, чтобы сдлать догадку), что изъ всхъ этихъ возгласовъ и сантиментальныхъ вздоховъ, которые расточалъ мягкосердый старый дуракъ передъ молодой особой, изъ всхъ этихъ слезъ и сожалній могло выйти нчто такое, что сродни сожалнію, но не само сожалніе. Однако же, моя добрая читательница, вы неправы. Есть люди, у которыхъ бываетъ оспа два раза — у меня была только разъ. По моему мннію, если сердце разбито, то оно разбито, если цвтокъ осыпался, то ужь осыпался. Если я предпочитаю относиться съ улыбкой къ своему горю, то что изъ этого? Почему вы думаете, что я долженъ длать трагедію изъ такого изношеннаго, избитаго, вульгарнаго, устарлаго, тривіальнаго, обыденнаго предмета, какъ поведеніе кокетки, которая играетъ сердцемъ мужчины, смется надъ нимъ и забываетъ его? А все же трагедія. Ядъ — прощальное письмо съ черной каймой — ватерлосскій мостъ — однимъ несчастнымъ больше и т. д. Нтъ, если трагедія идетъ, то пусть идетъ. Но у меня не будетъ никакой трагедіи, думаете вы?
Слдуетъ замтить, что человкъ, страдающій отъ безнадежной любви (кажется, я самъ былъ когда-то такимъ человкомъ, и доброй долей этого я былъ обязанъ Глорвин), есть существо себялюбивое, между тмъ какъ женщины такъ кротки и такъ несебялюбивы, что могутъ забыться или могутъ скрыть на время свою тоску, когда утшаютъ опечаленнаго друга. Я не замчалъ, посл возвращенія моего изъ проклятаго Дублина, что моя маленькая Елизабетъ была блдна и разсянна, молчалива и грустна, не замчалъ, хотя и видался съ нею ежедневно. Она сидла неподвижно, пока я болталъ, положивъ руки на колни или закрывъ ладонью глаза. Казалось, она говорила: ‘Да, да! бдный другъ! бдный другъ!’ и меланхолически соглашалась, что исторія моя печальна.
Но чмъ спокойне она была, тмъ ниже поникала ея голова, положивъ руку на подбородокъ, она опиралась ногой на каминную ршетку.
Однажды я игралъ все на той же струн. Я разсказывалъ Елизабет, какъ посл подарковъ, которые были приняты, посл писемъ, которыми мы обмнялись (если каракульки могли быть названы письмами), посл того, какъ ршительное слово сорвалось съ нашихъ губъ, я разсказывалъ Елизабет, какъ въ одинъ проклятый день мать Глорвины встртилась со мной въ сквер. ‘Дорогой, дорогой мистеръ Бечлоръ, мы смотримъ на васъ, какъ на своего. Поздравьте меня и поздравьте моего ребенка! Томъ получилъ мсто сборщика табачныхъ пошлинъ, и онъ женится на своей кузин Глори’.
— Его кузина? Кто?— вскричалъ я и засмялся, какъ сумасшедшій.
— Моя бдная Глорвина. Дти любятъ другъ друга еще съ тхъ поръ, какъ едва стали лепетать. Мн извстно ваше отзывчивое сердце, и я знаю, что вы первый порадуетесь нашему счастію.
— И такъ,— сказалъ я, кончая разсказъ,— я, воображавшій, что любятъ меня, былъ отвергнутъ даже безъ тни сожалнія! Я могъ бы привести тысячу причинъ, почему я считалъ, что Глорвина расположена ко мн. И вдругъ мн говорятъ, что на меня смотрятъ, какъ на своего, какъ на дядю! Разв такія письма пишутъ племянницы? Виданое-ли дло, чтобы дядя бродилъ по Маріонъ-скверу по цлымъ часамъ ночью, въ дождливую погоду и глядть на окно спальни только потому, что тамъ его ‘племянница’! Сердце мое было отдано, а мн его швырнули назадъ. Нсколько мсяцевъ она издвалась надо мною, глаза ея останавливались на мн, она благосклонно улыбалась мн, она плняла меня, а едва только показался другой, она насмялась надо мной и прогнала меня.
При этомъ моя маленькая бдная Елизабетъ, сидвшая понурившись, вскричала: ‘У, низкій, низкій!’ и такъ вздрогнула, что, можно было подумать, что сердечко ея разорвалось.
— Нтъ,— сказалъ я,— моя милая, мистеръ О’Даудъ нисколько не низокъ. Его дядя, сэръ Гекторъ, былъ блестящій старый офицеръ, какихъ теперь уже мало въ арміи. Тетка его была Молой изъ Молойстоуна. И вообще это очень хорошая фамилія, хотя, мн кажется, обремененная долгами. А молодой Томъ…
— Томъ?— вскричала Елизабетъ, и взглядъ ея дико засверкалъ.— Томъ? Его зовутъ не Томъ, дорогой мистеръ Вендоръ, его зовутъ Уи-уи-льямъ!— и тутъ она заплакала.
Ахъ, дитя мое! дитя мое! Бдное созданіе! И ты страдала! И ты проводила безсонныя мучительныя ночи! И ты слыхала, какъ посл полночи печально бьютъ часы! И ты встрчала невеселый восходъ солнца и глядла на него усталыми глазами! И ты просыпалась отъ грезъ! И теб снилось, что тебя любятъ и улыбаются теб и шепчутъ нжныя слова! И какъ ты сладко любила во сн! Но твое сердце ограблено, сокровищница расхищена и опустошена! Бдная двушка!
Какъ это я смотрлъ на ея грустное лицо и не замчалъ ея тоски? Она могла кротко убаюкивать мое раненое сердце, а я не замчалъ, что ея собственное сердце плаваетъ въ крови! Что, моя двочка? Можетъ быть, ты страдала сильне меня? Надюсь, что нтъ. Но такъ молода, и ужъ цвтъ жизни поблекъ для тебя! Чаша безъ сладостнаго напитка, солнце потускнло и чуть свтитъ надъ твоей головой! Истина сразу открылась мн. Мн было стыдно, что собственная печаль моя ослпила меня, и я не замчалъ ея горя.
— Что же это,— сказалъ я,— бдное дитя мое? Не онъ-ли это?…— И я указалъ пальцемъ внизъ.
Она кивнула головой.
Я зналъ, что тамъ былъ жилецъ, который нанялъ первый этажъ вскор посл отъзда Слемлея. Это былъ офицеръ бомбейской арміи, нанималъ онъ квартиру на три мсяца и ухалъ въ Индію незадолго передъ тмъ, какъ я вернулся изъ Дублина.
А Елизабетъ все ждетъ… Не пора-ли войти ей?.. Нтъ, не время. Мн надо сказать еще нсколько словъ о Прайорахъ.
Вы уже знаете, что миссъ Прайоръ нтъ больше на Бикъ-стрит и что домъ, въ то время, какъ я пишу, давно уже сданъ другимъ жильцамъ. Капитанъ уже умеръ, и вдова его слезно умоляла меня остаться у ней, что я и сдлалъ, такъ какъ никогда не могъ противиться подобнымъ настоятельнымъ приглашеніямъ. Дла ея были не въ блестящемъ положеніи. Ведутъ-ли женщины аккуратно свои дла? Домовладлецъ, справедливо негодуя, очень скоро сдалъ домикъ на Бикъ-стрит боле исправнымъ арендаторамъ. Убогая утварь бдной мистриссъ Прайоръ была описана судебными приставами.— Описали они, кстати, и мои вещи: мои изящно переплетенныя книги, съ изображеніемъ св. Бонифація, патрона нашего колледжа, и епископа Бюджона, его основателя, описали мои прекрасныя гравюры Рафаэля Моргена, пріобртенныя въ студенческіе дни (что это за сила, которая заставляла насъ, мальчиковъ, покупать, получая какихъ-нибудь пятьдесятъ гиней, оттиски Рафаэля и т. п.?), мою фисгармонію, на которой одна особа аккомпанировала себ, распвая псни моего сочиненія (я подразумваю слова, съ величавшимъ искусствомъ изображавшія мою страсть, мои надежды и мое отчаяніе), мой богатый приборъ бемскаго стекла, купленный во Франкфурт на Майн, портретъ моего отца, покойнаго капитана Бечлора (Гопнера), мой телескопъ, барометръ, миніатюру моей бдной матери, писанную Адамомъ Бокомъ тоновой краской, я ужь не говорю о другихъ вещахъ, о моихъ чайникахъ и сливочникахъ и о сотн бездлушекъ, служившихъ украшеніемъ комнаты одинокаго человка. Вс эти предметы домашняго обихода очутились во владніи судебныхъ мирмидоновъ, и я долженъ былъ заплатить за Прайоровъ, чтобы получить обратно свою собственность. Мистриссъ Прайоръ могла вознаградить меня только вдовьими слезами и благословеніями (такъ какъ Прайоръ покинулъ этотъ міръ, украшеніемъ котораго онъ уже давно пересталъ считаться). Слезы и благословенія вдова охотно расточала мн, и это было очень хорошо. Но почему же, madame, вы вндрялись въ мою чайницу? Зачмъ вы погружали палецъ — палецъ-ли? всю вашу пятерню въ банку съ вареньемъ? И ужасно было, что винныя и спиртныя бутылки также усыхали посл смерти Прайора, какъ и при его безславной жизни. Однажды посл обда, когда вдругъ мн понадобилось вернуться домой, я засталъ мою хозяику-воровку за кражею хереса. Она стала истерически хохотать, а затмъ залилась слезами. Она объявила, что, съ тхъ поръ, какъ умеръ бдный Прайоръ, она сама знаетъ, что ей надо говорить или что длать. Рчь ея была несвязна, это такъ, но въ данномъ случа, конечно, она говорила правду.
Я говорю легко и даже поверхностно объ этой старой мистриссъ Прайоръ, съ ея заискивающимъ смхомъ, озабоченнымъ лицомъ, безпокойнымъ взглядомъ, рзкимъ голосомъ. Но если бы я захотлъ, я могъ бы быть обстоятеленъ и серьезенъ, какъ проповдникъ. Да, у этой женщины были когда-то розовыя щеки и она была недурна собой. Она тогда мало лгала и не воровала хереса. Въ ея сердц ютилась нжная страсть, и я не сомнваюсь, что она цловала своего больного и добраго отца, служившаго священникомъ, очень нжно и съ угрызеніемъ совсти въ ту самую ночь, когда покидала его, чтобы пробраться въ садъ и черезъ заднюю калитку убжать съ мистеромъ Прайоромъ. У ней были материнскіе инстинкты, потому что она кормила малютку весьма старательно своей худой грудью, и ради дтей она стала такой вороватой, жадной и такой грабительницей. По воскресеньямъ она надвала изношенное черное шелковое платье и шляпку, разглаживала воротничокъ и торопливо шла въ церковь. К ней имлась плохенькая акварель Дорсетширскаго церковнаго дома и силуэты ея отца и матери, которые она непремнно вшала въ каждой новой квартир. Ей много пришлось перемнить квартиръ, но куда ни забрасывала ее судьба, она всегда цплялась за рясу приходскаго священника, говорила о своемъ дорогомъ отц, викаріи, и о своемъ счастливомъ и талантливомъ брат, мастер колледжа, съ тмъ лишь ограниченіемъ, что докторъ Сэрджентъ могъ бы сдлать для ея бдныхъ сестеръ и ея семейства гораздо больше, если бы хотлъ. Она хорохорилась и горячилась (о, эти жалкія полинялыя павлиньи перья!) своей прикосновенностью къ духовенству, въ молодости прочитала очень много основательныхъ, старомодныхъ теологическихъ книгъ и у ней былъ прекрасный почеркъ, который она пріобрла переписывая проповди отца. Она испытывала по временамъ потребность очистить совсть и исполняла въ этомъ отношеніи долгъ передъ преподобнымъ мистеромъ Гриномъ и обращалась къ нему за объясненіемъ тхъ или другихъ мстъ изъ его удивительныхъ проповдей, причемъ обнаруживала такой интересъ къ предмету, что вспоминала и произносила наизусть цитаты изъ Гукера, Бивриджа, Джерими Тейлора. Мн кажется, что у ней былъ подъ рукой какой-нибудь сборникъ съ этими цитатами и она пользовалась имъ очень ловко въ бесдахъ. Даже Гринъ заинтересовался ею. Можетъ быть, поэтому хорошенькая и молоденькая мистриссъ Гринъ тайно способствовала охлажденію доктора Брауна, ректора, къ мистриссъ Прайоръ. Между Гриномъ и мистриссъ Прайоръ возникли денежныя отношенія. Мистриссъ Гринъ прекратила свои посщенія, узнавъ, что мистриссъ Прайоръ расточительная дама. Я вспоминаю, что Модлржская Сорока въ свое время постоянно бывалъ въ маленькой гостинной мистриссъ Прайоръ съ своими книжечками, гравюрками, образками и проч., и проч.— вы знаете, его, бднаго Джэка, называли іезуитомъ въ Оксбридж. Но однажды въ Рим я встртился съ нимъ (у него была маленькая лысина въ полъ-кроны величиною на макушк и шляпа такая широкая, какъ у дона Базиліо). Онъ сказалъ мн: ‘Дорогой мой Бечлоръ, знаете-ли вы эту особу, у которой вы квартировали? Ловкое созданіе! Она заняла у меня четырнадцать фунтовъ и — я забылъ, сколько — кажется, только семь мы получили съ нея въ день Божьяго Тла. Я увренъ положительно, что она еще сорвала съ Помеля и способна была получать кое-что отъ іезуитовъ. Слыхали-ли вы кардинала? Подите послушайте, безъ этого нельзя. Это самое лучшее, что есть въ Рим’. Изъ этото разговора вытекало заключеніе, что не только въ одномъ Рим обдлываютъ свои длишки во время исповди.
Разумется, madame Прайоръ знала о любовномъ пассаж между ея дочерью и обратившимся въ бгство бомбейскимъ капитаномъ. Подобно Елизабетъ, она называла капитана Уолькингема низкимъ человкомъ довольно часто, но, если я знаю женскую натуру сколько-нибудь (а мн сдается, я знаю), то старая интриганка сама постаралась, чтобы дочь ея возможно чаще попадалась на глаза офицеру, и позволяла бдной Бесси получать подарки отъ капитана Уолькингема, она же была и главной виновницей неудачи. Въ этихъ сферахъ, гд ютится низшая жизнь, матери, не имющія принциповъ, сами хотятъ ласкать и приручать джентльменовъ, на которыхъ останавливается ихъ выборъ, чтобы устроить своихъ милыхъ двочекъ. Понятно, Прайорша поступала такъ во имя самыхъ лучшихъ побужденій. ‘Никогда, никогда чудовище не видалось съ Бесси безъ меня или безъ одного или двухъ братьевъ и сестеръ, а Джекъ и Еленочка самыя догадливыя дти во всей Англіи’, распространялась передо мной негодующая мистриссъ Прайоръ, находившая, что нельзя допускать ни малйшаго флирта между молодыми людьми. ‘Ахъ, если бы хоть одинъ мальчикъ у меня былъ большой, Уолькингемъ не посмлъ бы поступить такъ, безнравственный негодяй! И мои бдный мужъ наказалъ бы подлеца по заслугамъ, но что онъ могъ сдлать при своемъ расшатанномъ здоровь? О, вы мужчины, мужчины, мистеръ Вендоръ! У васъ нтъ никакихъ правилъ!’
— Какъ, добрйшая мистриссъ Прайоръ, возразилъ я,— вдь вы же позволяете Елизабетъ довольно часто приходить ко мн?
— Чтобы разговаривать съ другомъ своего дяди, съ человкомъ воспитаннымъ, съ человкомъ, который гораздо старше ея! Любезный сэръ, это совсмъ другое дло. Разв есть мать, которая не желаетъ добра своему ребенку? А кто же, какъ не вы, именно тотъ другъ, лучше котораго нтъ у меня?— спрашивала мистриссъ Прайоръ, вытирая глаза носовымъ платкомъ, однажды, когда она стояла передъ моимъ каминомъ съ мсячнымъ счетомъ въ рукахъ, написаннымъ ея четкимъ старосвтскимъ почеркомъ и составленнымъ съ изумительной щедростью, которая, впрочемъ, всегда была ея добродтелью въ отношеніи меня.
— Пощадите меня!— вскричала моя кузина, маленькая мистриссъ Скинеръ, явившись провдать меня, когда я былъ боленъ, и разсматривая вышеупомянутые документы.— Пощадите меня, Чарльзъ! Вы выпиваете чая гораздо больше, чмъ вся наша семья, хотя насъ семеро, и у васъ выходитъ еще больше сахара и масла. Теперь я не удивляюсь, что у васъ разлилась желчь.
— Но, моя дорогая кузина, я люблю очень крпкій чай,— отвчалъ я,— а у васъ пьютъ необыкновенно жидкій, я замтилъ это на вашихъ вечерахъ.
— Стыдно, что мужчину такъ обкрадываютъ!— кричала мистриссъ Сканеръ.
— Что у васъ за привычка кричать, что вс воруютъ, Флора,— возразилъ я.
— Это мой долгъ, Чарльзъ!— воскликнула моя кузина.— И, кром того, я хотла бы знать, что это за двушка встртилась мн здсь, этакая большая, неуклюжая, съ какими-то красными волосами?
Ахъ, имя единственной женщины, которая могла бы овладть моимъ сердцемъ, не Елизабетъ, хотя я полагаю, что было время, когда моя квартирная хозяйка ничего не имла бы противъ того, чтобы я миссъ Прайоръ назвалъ мистиссъ Бечлоръ. Къ тому же не только бдныя и нуждающіяся лэди поражены маніей сватовства, но и очень богатыя. Въ самыхъ высшихъ кругахъ, какъ мн передавали авторитетные люди, занимаются сватовствомъ. Ахъ, вы, женщина, женщина! Ахъ, вы, преданная жена! Ахъ, вы чадолюбивая мать! Какая чудовищная страсть непремнно принимать еще титулъ тещи! Мн говорили, что, когда вы, наконецъ, добиваетесь этого титула, то часто наступаетъ горе и разочарованіе, такъ, напримръ, зять, неблагодарное животное, становится грубъ съ вами! Возможно, что возмущается и дочь, безчувственная змя! А все-таки вы сплетаете сти и, разочаровавшись въ Луиз и ея супруг, пытаетесь пристроить Джемиму и Марію и снисходите даже до маленькой Тодльзъ, которая бгаетъ по дтской въ красныхъ башмачкахъ. Когда вы видите ее вмст съ крошечнымъ Томи, сыномъ вашего сосда, возсдающимъ на деревянной лошадк, то, я не сомнваюсь, въ вашемъ любвеобильнымъ и глупомъ сердц уже возникаетъ желаніе: ‘а что, если черезъ какихъ-нибудь двадцать лтъ эти дти станутъ мужемъ и женой?’ и вы суете Томи большой кусокъ пряника, и длаете ему изящный подарокъ на рождественскую елку. Вы это длаете, хотя знаете, что онъ дрянной шалунъ и уже колотилъ Тодльзъ, отнялъ у ней куклу и заставилъ ее кричать. Я вспоминаю, что, когда я самъ жестоко страдалъ отъ поведенія одной юной особы въ столиц, которая отличается тмъ, что тамъ имется вице-королевскій дворецъ, отъ ея безсердечности, а равно и отъ ея родственницы, которую я считалъ одно время будущей своей тещей, я сказалъ одному другу своему, который передъ этимъ продекламировалъ нсколько строкъ изъ Теннисоновскаго ‘Улисса’: ‘Клянусь святымъ Георгіемъ, Уорнигтонъ, я не сомнваюсь, что въ то время, какъ юныя сирены надвали свои зеленые чепчики на стараго греческаго капитана и на его команду, скользя передъ нимъ и маня его своими блыми руками и веселыми улыбками и очаровывая его сладостными взглядами, я не сомнваюсь, сэръ, что ихъ матери — старыя сирены — укрывались за скалами (съ своими мертвыми лицами и размалеванными щеками, такъ какъ краска предохраняетъ отъ воды) и оттуда взывали: ‘Эй, Гальціона, спой-ка теперь арію изъ ‘Пиратовъ’! Гляукойисъ, дорогая, посмотри-ка хорошенько на того стараго джентльмена въ шлем! Батикольносъ, милая, вонъ стоитъ у гротъ-марса молодой матросъ, который сейчасъ упадетъ въ твои объятія, какъ только ты поманишь его!’ И т. д. Я смялся и въ смх моемъ звучало дикое отчаяніе, потому что я самъ былъ на опасномъ остров и вернулся оттуда, потерявъ разсудокъ, такъ что необходимо было прибгать къ смирительной рубашк.
Такимъ образомъ, когда блорукая сирена, называвшаяся Глорвиной, качалась передо мной на морскихъ волнахъ и соблазняла меня пніемъ и строила мн глазки, я въ то время всего не видлъ, но теперь знаю, что мать руководила искуснымъ ребенкомъ.
О томъ, какъ посл смерти капитана судебные пристава описали его имущество, о чемъ я уже упоминалъ, не стану слишкомъ распространяться — довольно противная тема. Я думаю, что пристава еще при жизни Прайора заглядывали въ домъ, но онъ не зналъ объ ихъ визит. Если я заплатилъ имъ, то невелика важность, а во всякомъ случа слишкомъ смло было со стороны мистриссъ Прайоръ изображать меня какимъ-то Шейлокомъ передъ мастеромъ Бонифаса. Ну-ну, допускаю, что есть еще, кром мистера Чарльза Бечлора, джентльмены, которые точно также не поняты въ этой жизни. Сэрдженту и мн пришлось впослдствіи побесдовать на эту тему, и миссъ Бесси была причиной, почему мы свидлись.
— Даю вамъ слово, мой дорогой Бечлоръ,— сказалъ онъ мн на Рождество, когда я пріхалъ въ старый коледжъ,— не знаю, какъ выразить… вы такъ много… гм!.. такъ много помогали моимъ родственникамъ! Моя… гм!… племянница, миссъ Прайоръ, разсказала мн о разныхъ проявленіяхъ вашей… гм… вашемъ великодушіи, которое вы обнаружили по отношенію къ моей бдной сестр и къ ея еще боле злополучному супругу. Второго моего… гм!.. племянника… извините, я забылъ, какъ его зовутъ — вы опредлили въ эту, какъ она называется?.. Голубую школу. Въ разнообразныхъ обстоятельствахъ вы оказывали семейству моей сестры значительныя денежныя услуги. Человкъ не нуждается въ полученіи высшей университетской степени, чтобы имть доброе… гм!.. сердце, и, даю вамъ слово, Бечлоръ, я и моя… гм!.. жена искренно обязаны вамъ!
— Позволю себ указать вамъ,— сказалъ я,— на пунктъ, гд я, дйствительно, сдлалъ вамъ одолженіе и способствовалъ тому, что въ карман у васъ сохранилось нсколько лишнихъ гиней.
— Признаюсь, я не достаточно понимаю васъ,— сказалъ мастеръ съ величавымъ видомъ.
— Я рекомендовалъ вамъ и мистриссъ Сэрджентъ очень хорошую гувернантку для вашихъ дтей на самое маленькое жалованье,—сказать я.
— Вы знаете, какимъ бременемъ лежитъ на мн уже семья моей несчастной сестры?— спросилъ мастеръ, сдлавшись краснымъ, какъ сто ермолка.
— Они часто говорили объ этомъ,— возразилъ я.— Но Бесси служитъ у васъ гувернанткой?
— Бонной! Она подкупилась латыни и получила много другихъ свдній, съ тхъ поръ, какъ она у меня!— вскричалъ мастеръ.
— Гувернантка или бонна на жалованьи горничной!— продолжалъ я смло.
— Позвольте, моя племянница… гм! гувернантка моихъ дтей жаловалась вамъ, что ей плохо живется въ колледж?— вскричалъ мастеръ.
— Дорогой мой мастеръ,— спросилъ я,— неужели вы можете предполагать, что, выслушавъ ея жалобы, или чьи бы то ни было, я сталъ бы передавать ихъ?
— А какимъ же образомъ я узналъ бы о нихъ, Бечлоръ?— спросилъ мастеръ, расхаживая взадъ и впередъ по своему кабинету, закопченному дымомъ и украшенному портретами св. Бонифатія, епископа Бюджона и всхъ знаменитыхъ париковъ колледжа.— Какимъ же образомъ, Бечлоръ?— сказалъ онъ.
— А такимъ образомъ, что въ теченіе трехъ лтъ, которыя она служитъ у васъ, она себя зарекомендовала съ самой лучшей стороны и, мой дорогой мастеръ, миссъ Прайоръ стоить того, чтобы ей было прибавлено, по крайней мр, пятьдесятъ гиней въ годъ. Она ничмъ не хуже другихъ дамъ нашего общества. Я бы не сталъ говорить вамъ объ этомъ, если бы она не нашла лучшаго мста.
— Вы намекаете, что она намрена уходить?
— Одинъ мой богатый другъ, который, кстати, былъ членомъ нашего колледжа, нуждается въ хорошей бонн, я рекомендовалъ ему миссъ Прайоръ, ему на семьдесятъ гиней въ годъ.
— Хотлъ бы я знать, какой это членъ моего колледжа дастъ моей племянниц семьдесятъ гиней?— свирпо спросилъ мастеръ.
— Помните Ловеля, джентльмена-пансіонера?
— Сахароварнаго человка, того самаго, который вызволилъ васъ изъ…
— Одно доброе дло порождаетъ другое,— сказалъ я сухо,— вашему семейству, Сэрджентъ, я сдлалъ не меньше, чмъ мн Ловель.
Красный мастеръ, который большими шагами ходилъ взадъ и впередъ по кабинету въ своемъ плащ съ отворотами, остановился, когда я напалъ на него, онъ посмотрлъ на меня и сталъ красне еще, чмъ когда-нибудь. Закрывъ рукой глаза, онъ сказалъ:
— Бечлоръ, прошу у васъ извиненія. Я забылъ — пусть Небо забудетъ меня — я забылъ, какъ вы были добры къ моему семейству, къ моему… гм!.. жалкому семейству и какъ долженъ я быть вамъ благодаренъ за покровительство, которое вы ему оказывали.— Голосъ его совершенно упалъ, когда онъ говорилъ, не осталось у него ни малйшаго слда гнва, онъ былъ обезоруженъ. Мы разстались самыми лучшими друзьями. Онъ не только трясъ мн руку у дверей кабинета, но проводилъ меня до залы и, наконецъ, вышелъ въ переднюю Sub Jove, Геккльзъ, туторъ, (надутый Геккльзъ, какъ мы его называли когда-то)и Ботсъ (профессоръ Чепухи), которые случайно проходили по двору въ это время, остановились въ изумленіи передъ этимъ феноменомъ.
— Кажется, Бечлоръ,— спросилъ Геккльзъ,— вы сдлались маркизомъ?
— Почему маркизомъ, Геккльзъ?—спросилъ я.
— Потому что Сэрджентъ никого не провожаетъ до передней, кто ниже маркиза, отвчалъ Геккльзъ шепотомъ.
— А можетъ быть,— сказалъ Ботсъ (который любилъ пошутить) — вы не превратились-ли, Бечлоръ, par hasard въ хорошенькую, молоденькую лэди?
— Убирайтесь вы съ своими глупостями, профессоръ Чепухи!— вскричалъ я. Но обстоятельство это сдлалось басней въ тотъ вечеръ въ цломъ колледж. А затмъ мастеръ сталъ еще больше удивлять. Напримръ, въ теченіе цлаго семестра онъ ни разу не посадилъ лорда Саквиля (сына лорда Уигмора) въ карцеръ. (Отецъ лорда Уигмора, какъ вамъ извстно, Деффъ, былъ булочникомъ въ колледж). Дале, во весъ семестръ онъ только два раза грубо обошелся съ Перксомъ, младшимъ туторомъ, да и то грубость была скоре похожа на вжливость. А боле всего было удивительно, что онъ подарилъ своей племянниц салопъ, благословеніе и поцлуй на дорогу, когда она узжала. Мало того, онъ общалъ опредлить въ школу одного изъ ея младшихъ братьевъ, каковое общаніе, я долженъ сказать, онъ свято выполнилъ, потому что у Сэрджента были принципы. Онъ грубъ, онъ дурно воспитанъ, но онъ выше многихъ людей, которыхъ я зналъ. Онъ былъ великодушенъ. Онъ сознался, что неправъ, и, Боже мой, какъ глубоки были его познанія въ греческой литератур!
Хотя мой покойный другъ капитанъ никогда, повидимому, не собиралъ денегъ для семьи, а только разбрасывалъ ихъ, его присутствіе, несмотря на его неблаговидную репутацію, все-таки въ нкоторыхъ отношеніяхъ оказывало хорошее вліяніе на домашній бытъ Прайоровъ. ‘Мой милый супругъ соединялъ нашу семью, — говорила миссисъ Прайоръ, качая своей худой головой, покрытой вдовьимъ чепцомъ.— Одному Богу извстно, какъ я теперь устрою ягнятъ, которыхъ онъ покинулъ’. Въ самомъ дл, только посл смерти этого ненадежнаго пастыря волны закона добрались до ягнятъ, включая въ томъ числ и меня, который давно уже вышелъ изъ нжнаго возраста и пересталъ быть ягненкомъ. Полны потопили нашъ маленькій народъ на Бикъ-стрит, говорю я, и унесли его. Что мн было длать? Могъ-ли я оставить вдову и дтей въ ихъ отчаянномъ положеніи? я зналъ, что такое несчастье, и зналъ, какъ помогать бднымъ.
Но думаю, что нкоторое возбужденіе, испытанное мною при описи моихъ вещей, и грубость блюстителей закона, съ однимъ изъ которыхъ я чуть не свелъ личнаго счета, и другія происшествія, случившіяся въ распадающейся семь, заставили меня встряхнуться и разсять нсколько тоску и горе, причиненное мн поведеніемъ… миссъ Молиганъ. Я на свой счетъ водворилъ капитана въ его послднемъ жилищ. Друзья мои, печатавшіе ‘Музей’, опредлили одного изъ мальчиковъ въ банкирскую контору. Голубая куртка и пара желтыхъ чулокъ были сдланы для Августа. И видя, что дти мастера бродятъ по садамъ Боннфаса съ угрюмой, старой и грубой нянькой, я ршилъ предложить ему взять къ себ племянницу, миссъ Прайоръ и — Небо да не забудетъ меня!— ни однимъ словомъ не упомянулъ о миссъ Беленденъ и объ академіи. Долженъ сказать, что пришлось таки мн покланяться. Я сталъ ухаживать за великимъ знатокомъ грамматики и разливался въ краснорчивыхъ жалобахъ на то, что бдная мать Елизабетъ принуждена будетъ позволить дочери вращаться въ дурномъ обществ, между тмъ какъ она могла бы отлично научиться англійскому языку въ дом одного изъ самыхъ замчательныхъ ученыхъ Европы и одной изъ самыхъ воспитанныхъ дамъ Англіи. Я говорилъ это, честное слово, прямо и серьезно глядя въ лицо полуобразованной мистриссъ Сэрджентъ. Но я врю, что, когда ложь эта будетъ поставлена мн въ вину, ангелъ, стоящій у всовъ, найдетъ, что поводъ не былъ дуренъ, хотя комплиментъ и не совсмъ справедливъ. Въ сущности, это не было пустымъ комплиментомъ, потому что мн надо было во что бы то ни стало подйствовать на m-me Сэрджентъ. Такимъ образомъ, Бесси пріхала къ своей тетк, была взнуздана и стала пить изъ чаши униженія, сть горькій хлбъ, заботиться о томъ, чтобы исправить своихъ противныхъ маленькихъ кузеновъ, и низко наклоняла голову передъ своимъ надутымъ, дядей и передъ заносчивой теткой. Она самая воспитанная женщина въ Англіи! Эта ничтожная, тщеславная скряга!
Мать Бесси ни за что не хотла разставаться съ пятьюдесятью фунтами, которые ежегодно приносила ей дочь изъ академіи. Но надо было покинуть академію. Тамъ вышло уже нсколько недоразумній, о которыхъ двушка не считала нужнымъ разсказывать. Что-то грубое было предложено миссъ Беленденъ, но миссъ Прайоръ не подчинилась: неужели ей покинуть сцену своей собственной нищеты, забыть индійскаго капитана? Уходи, подруга по страданію, уходи, дитя несчастья, уходи оттуда! Здсь старый холостякъ, который поплачетъ вмст съ тобою!
Миссъ Прайоръ — возвращаюсь къ прерванному разсказу — вошла, наконецъ, въ гостиную. Блдное лицо, темные волосы, связанные на затылк и покрытые чернымъ чепчикомъ, синіе очки, туго накрахмаленное утреннее платье, застегнутое вплоть до благо горла, голова нсколько понурена — такова теперь миссъ Прайоръ. Она пожала протянутую мною руку, сдлала скромный реверансъ и отвчала на вопросы вжливыми односложными отвтами. Постоянно она обращалась къ лэди Бекеръ за инструкціями или за одобреніемъ, того, что она говоритъ. Какъ, неужели шесть лтъ рабства такъ измнили откровенную смлую молодую двушку, какбы я помню ее въ Бикъ-стрит? Она стала полне и выше, правда, она попрежнему нсколько неуклюжа и сутуловата, но положительно она похорошла.
— Гд будутъ пить чай миссъ Сисси и мастеръ Пофемъ — здсь или въ классной?— спросилъ Бедфордъ, дворецкій, у своего хозяина, а миссъ Прайоръ вопросительно посмотрла на лэди Бекеръ.
— Въ клас…— начала лэди Бекеръ
— Здсь, здсь!— закричали дти,
— Гораздо лучше внизу! И вы намъ пришлете фруктовъ и пирожныхъ, папа!— закричала Сисси.
— Пора одваться къ обду,— сказала ея сіятельство.
— А что, ужь былъ первый звонокъ?— спросилъ Ловель.
— Да, былъ первый звонокъ, и grand-maman должна уходить, потому что она всегда очень долго одвается передъ обдомъ!— вскричалъ Попъ. Дйствительно, взглянувъ на лэди Бекеръ, компетентный наблюдатель могъ замтитъ, что ея сіятельство представляетъ собою чрезвычайно сложную личность и что прелести ея требуютъ особенной заботы и ухода. Есть такіе старые, разрушающіеся дома, гд постоянно работаютъ маляры и замазываютъ, трещины шпаклевкой.
— Пожалуйста, позволите,— сказала она величественнымъ тономъ, обращаясь къ миссъ Прайоръ, хотя звонокъ былъ гораздо ближе къ лэди Бекеръ. (Я бросился впередъ къ звонку, и моя рука встртилась съ рукой Елизабетъ, которая повиновалась приказанію ея сіятельства и отступила, поблагодаривъ меня поклономъ). На звонокъ вошелъ Бедфордъ, дворецкій (онъ былъ старымъ моимъ другомъ) и юный Ботопсъ, помощникъ дворецкаго. Лэди Бекеръ указала на кучу разныхъ вещей, лежавшимъ на стол, и приказала Бедфорду:
— Пожалуйста, Бедфордъ, скажите моему человку, чтобы отдалъ эти вещи Пенкоттъ, моей служанк, и пусть она отнесетъ ко мн.
— Не могу-ли я этого сдлать, дорогая лэди Бекеръ?— сказала миссъ Прайоръ.
Но Бедфордъ, взглянувъ на подчиненнаго, произнесъ:
— Томасъ, скажи Болклею, человку ея сіятельства, чтобы онъ взялъ вещи ея сіятельства и передать ихъ горничной ея сіятельства.— Въ голос м-ра Бедфорда чувствовался сарказмъ или даже пародія, но манеры его были необыкновенно серьезны и почтительны.
Дождавшись слуги и, поднявъ суматоху, лэди Бекеръ, изъ вжливости или изъ недоврчивости, вошла вслдъ за человкомъ, уносившимъ ея коробки, шали, бумагу, зонтики — я ужъ не знаю, что еще. Какъ только бабушка ушла, прелестный Пофенъ поспшилъ стать на голову.
— Не будь вульгаренъ!— закричала маленькая Сисси (Милое дитя старалось быть менторомъ своего брата).
— Я такъ хочу!— отвчалъ Попъ и сдлалъ гримасу сестр.
— Знаете вы свою комнату, Бечъ?— спросилъ хозяинъ дома.
— Старая комната мистера Бечлора — это голубая комната,— отвчалъ Бедфордъ, благожелательно взглянувъ на меня.
— Дай-ка намъ,— приказалъ Ловель,— бутылку того со…
— .. терна? Мистеръ Бечлоръ его любилъ. Шато-Икемъ? Сейчасъ,— отвчалъ мистеръ Бедфордъ.— Не прикажете-ли подать тюрбо съ голландскимъ соусомъ? Не положить-ли въ салатъ омаровъ? Мистеръ Бонингтонъ любитъ салатъ изъ омаровъ,— продолжалъ говорить Бедфордъ. Попъ шалилъ въ это время за спиной дворецкаго. Очевидно, мистеръ Бедфордъ сталъ привиллегированной личностью въ дом. Нсколько лтъ тому назадъ онъ началъ службу въ этомъ дом по моей рекомендаціи, и съ тхъ поръ изъ врнаго лакея сдлался дворецкимъ и мажордомомъ Ловеля. Онъ и я — мы всегда встрчались, какъ добрые друзья.
— Кстати, Бедфордъ, почему экипажъ не былъ высланъ за мной къ мосту?— вскричалъ Ловель.— Я долженъ былъ идти пшкомъ домой, нагруженный игрушками для Попа, корзинкой съ рыбой и картонкой лэди…
— Хи-хи!
— Хи-хи!— осклабился Бедфордъ.
— ‘Хи-хи!’ Стыдно теб! Что ты скалишь здсь зубы? Разв у меня нтъ кареты? Я спрашиваю!— оралъ хозяинъ дома.
— Вамъ извстно, сэръ,— отвчалъ Бедфордъ,— карета была занята ею. И онъ указалъ на дверь, въ которую только что ушла лэди Бекеръ.
— Ну, а разв нтъ фаэтона?— спросилъ баринъ.
— А фаэтонъ у вашей матушки и у мистера Бонингтона.
— А почему же нтъ у нихъ экипажа, я спрашиваю? Мистеръ Бонингтонъ на поко, а я занятъ весь день длами. Я хотлъ бы знать, почему у нихъ нтъ фаэтона,— сказалъ Ловель, обращаясь ко мн. Пока мы сидли вмст, въ ожиданіи появленія миссъ Прайоръ, лэди Бекеръ сказала Ловелю:
— Фредерикъ, сегодня, значитъ, будутъ обдать у насъ ваша мамаша и мистеръ Бонингтонъ?— на что Ловель отвчалъ угрюмо:
— Значитъ, будутъ обдать.
Теперь я понялъ смыслъ этихъ переговоровъ. Дло въ томъ, что об женщины воевали между собою за обладаніе этимъ ребенкомъ. Но гд Соломонъ, и кто скажетъ, которая изъ нихъ побдитъ? Примчаніе первое. Какъ бы не такъ! Я не кладу весла ни въ чью лодку. Дайте мн спокойно прожить, мои дорогіе друзья, и полегче поджаривайте меня!
— Вы лучше сдлаете, если пойдете и однетесь,— сказалъ Бедфордъ, угрюмо глядя на барина.— Первый колокольчикъ пробилъ въ четверть перваго. Угодно-ли вамъ тридцать четвертый номеръ?
Ловель пристально посмотрлъ на часы.
— Я вижу, Бечъ, что вы ужъ готовы. Надюсь, вы меня немного подождете,— сказалъ онъ и ушелъ, чтобы привести себя въ порядокъ и надть крахмальное блье.
Я остался поэтому одинъ съ миссъ Прайоръ и съ ея юными питомцами, которые сейчасъ же начали шалить и ссориться.
— Милая Бесси,— сказалъ я, взявъ ее за руку,— я сердечно радъ, что…
— Ne m’appelez que de mon nom paternel devant tout ce monde, s’il vous plat, mon cher ami, mon bon protecteur! (Называйте меня, пожалуйста, только по фамиліи при постороннихъ, прошу васъ дорогой мой другъ, мои добрый покровитель!),— поспшно сказала она на чистомъ французскомъ язык, отнимая руку и учтиво присдая.
— Oui, oui, oui! Parlez vous franais? J’aime, tu aimes, il aime!— закричалъ нашъ прелестный мистеръ Нофемъ.— Что это вы тамъ такое говорите? А вотъ фаэтонъ!— И невинное существо бросилось черезъ открытую стеклянную дверь на заросшій травою дворъ, за нимъ послдовала его сестра, и мы увидли экипажъ, мягко катившійся но дорог. Въ экипаж сидли мистеръ и мистриссъ Бонингтонъ.
Бесси подошла во мн и охотно подала мн теперь руку, которую раньше отняла.
— Я никогда не думалъ, Бесси, что вы откажете мн въ этой ласк,— сказалъ я.
— Отказать лучшему моему другу! — сказала она, сжимая мн руку.— Ахъ, дорогой мистеръ Бечлоръ, я была бы самой неблагодарной и негодной двушкой!
— Позвольте-ка мн взглянуть на ваши глаза. Зачмъ вы носите очки? Въ Бикъ-стрит вы никогда ихъ не носили,— сказалъ я.
Вы видите, что я былъ очень нженъ съ двушкой. Она сама находила тысячи дорогъ къ моему сердцу. Но, поэтически выражаясь, сердце мое представляло собой развалины Персеполиса, сэръ, или руины Тадмора. Но что нужды! Дло въ томъ, можетли путешественникъ вкусить покой подъ этими обломками колоннъ? Можетъ-ли молодая аравитянка отдыхать здсь на утренней зар, пока проходитъ караванъ? Да, сердце мое Пальмира, и когда-то царица жила въ немъ. (О, Зиновія, Зиновія! Ты была взята въ плнъ О’Даудомъ!) А теперь я одинокъ, и пустынно мое одиночество. Тмъ не мене, если бы чужестранецъ зашелъ ко мн, то нашелся бы источникъ для его усталыхъ ногъ и тнистое убжище для его отдыха. Прислонись на мгновеніе, юная два, своей щекой къ моему мрамору, а потомъ иди своей дорогой и оставь меня!
Я думалъ это или нчто въ этомъ род, когда, въ отвтъ на мое замчаніе: ‘покажите-ка мн свои глаза’, Бесси сняла очки. Я взялъ ихъ и посмотрлъ на нее. Почему я не сказалъ тогда: ‘Моя дорогая, милая Елизабетъ! Гляжу на васъ и вижу, что вы страшно страдаете. Ваши глаза полны непонятной тоски. Мы образовали вдвоемъ Общество Печали, и мы его члены. Оба мы потерпли крушеніе на разныхъ корабляхъ, и теперь выброшены на одинъ и тотъ же берега. Пойдемъ рука объ руку, отыщемъ какую-нибудь пещеру и вмст найдемъ въ ней защиту отъ непогоды’. Я не сказалъ этого ей, а она бы пошла со мной, я чувствую, что пошла бы. Мы могли бы привязаться другъ къ другу. Мы заперли бы на ключъ ту комнату въ сердц, гд находился скелетъ, и ничего бы, не говорили больше о немъ, разломали бы перегородку, отдляющую насъ другъ отъ друга, и мирно распивали бы чай въ саду. Я живу теперь на водокачальномъ двор. Это было бы лучше теперешняго грязнаго одиночества и слякоти, оскорбляющей обоняніе. А для Бесси? Да, да, можетъ быть, это было бы лучше и для нея. Вспоминаю, что вс эти мысли проносились въ моемъ ум въ то время, какъ я держалъ очки. Сколько еще другихъ вещей вспоминается мн! Я помню двухъ канареекъ, которыя звонко заливались въ клтк, помню голоса ребятишекъ, которые ссорились на лугу, шумъ колесъ экипажа, хавшаго по крупному песку, которымъ была усыпана дорога, и помню, какъ до моего слуха донесся звукъ знакомаго рзкаго голоса: ‘а, мистеръ Бечлоръ, вы здсь?’ и лукавое лицо глянуло на меня изъ-подъ старой шляпки.
— Это мама,— сказала Бесси.
— А я пріхала на чай къ Елизабетъ и къ дорогимъ дткамъ. Вы будете обдать, дорогой Бечлоръ? Благодарю, благодарю за вс благодянія! Ахъ, Боже мой, здсь мистриссъ Бонингтонъ! Дорогая madame, какъ вы хорошо смотрите. Положительно, вамъ не больше двадцати лтъ! Дорогой мистеръ Бонингтонъ! О, сэръ, позвольте мн, позвольте, я должна пожать вашу руку! Что за проповдь въ послднее воскресенье! Весь Петней плакалъ.
И маленькая женщина своими костлявыми руками схватила жирную руку дороднаго мистера Бонингтона, когда онъ и благосклонная мистриссъ Бонингтонъ вошли въ открытую дверь. Жалкая женщина, казалось, хотла взять на себя роль хозяйки дома.
— Не подниметесь-ли на верхъ и не снимете-ли шляпку? Боже мой, какая прелестная лента! Какъ синее идетъ мистриссъ Бонингтонъ! Я всегда говорила это Елизабетъ!— кричала она, глядя на маленькій пакетъ, который держала мистриссъ Бонингтонъ.— Обративъ ко мн нсколько дружескихъ словъ и обмнявшись со мной поклономъ, лэди ушла, чтобы снять свою прелестную шляпку, сопровождаемая этимъ льстивымъ шакалообразнымъ адъютантомъ своимъ. Дородная духовная особа между тмъ съ удовольствіемъ смотрла на себя въ большое зеркало.
— Я снесъ вещи въ вашу старую комнату. Не угодно-ли вамъ войти и не почиститься-ли немного?— шепнулъ мн Бедфордъ.
Я былъ обязанъ идти, хотя, что касается до меня, то пока Бедфордъ говорилъ, я думалъ, что путешествіе на имперіал петнейскаго омнибуса избавило меня отъ необходимости чиститься, провтривъ мое платье и придавъ моимъ щекамъ свжесть и пріятный цвтъ.
Старая моя комната, какъ называлъ ее Бедфордъ, представляла собою уютный уголокъ, сообщавшійся двойной дверью съ гостиною и изъ нея можно было выходить на лужокъ черезъ стеклянныя французскія окна.
— Вотъ ваши книги и бумага,— сказалъ Бедфордъ, вводя меня въ комнату.— Какъ пріятно видть, что вы опять здсь, сэръ! Можете теперь курить, Кларенсъ Бекеръ куритъ, когда бываетъ. Скажите, какого вина прикажете подать для васъ къ обду?
Глаза добраго малаго преданно остановились на мн и, кивнувъ головой, онъ ушелъ присматривать, какъ накрываютъ столъ. Разумется, вы догадались уже, что этотъ Бедфордъ былъ моимъ корректурнымъ мальчикомъ въ оны дни. Что за странный малый: я только ласково обращался съ нимъ, но онъ былъ благодаренъ.
ГЛАВА III,
въ которой я играю роль шпіона.
Комната, куда привелъ меня Бедфордъ, была, по моему мннію, одной изъ самыхъ симпатичныхъ во всемъ Шребландскомъ дом. Лежать на комфортабельномъ холодномъ лож холостяка и видть птицъ, которыя скачутъ по лужку, смотрть изъ французскихъ оконъ на облака рано утромъ, вдыхать свжій воздухъ, слдить за ростомъ махровыхъ цвтовъ въ трав, слушать, какъ щебечутъ пташки, ходить въ халат и въ туфляхъ, самому собирать клубнику и срывать абрикосы, если они поспли, выкуривать дв, три и даже до полудюжины сигаретокъ, слышать, какъ бьютъ часы на почтенной петнейской башн (черезъ три часа посл завтрака) и опять растягиваться на постели съ любимой повстью или съ журналомъ, если вамъ угодно (вы видите, что я не злой человкъ, иначе я могъ бы поставить здсь имя одного болтуна, успхамъ котораго я завидую), опять растягиваться въ постели, говорю я, съ книгой, которая повергаетъ васъ вторично въ чудесный, сладостный сонъ, отчего ваше здоровье и умъ, и аппетитъ быстро поправляются — все это, по моему мннію, самыя веселыя и самыя безгршныя удовольствія, и я часто пользовался ими въ Шребландс съ благодарнымъ сердцемъ. У сердца могутъ быть свои горести, но, однако же, оно воспріимчиво къ радости и къ утшенію. Грудь можетъ быть истерзана, но отсюда не слдуетъ, что съ истерзанной грудью надо избгать комфорта. Посл извстнаго происшествія въ Дублин — нтъ, не сейчасъ, вскор, а три мсяца спустя — я, помню, отмтилъ въ своей записной книжк: ‘благодареніе моей счастливой планет, я пріобрлъ, наконецъ, кларетъ No 34’. Однажды, живя въ Шребландс, я слышалъ всю ночь шаги надъ своей головой и слабый, но неугомонный плачъ ребенка. Я проснулся, разсердился, повернулся на другой бокъ и опять заснулъ. Адвокатъ Бидлькомбъ занималъ эту верхнюю комнату. На слдующее утро я увидлъ его съ страшно желтымъ лицомъ и зловщими кругами около глазъ, его ребенокъ, у котораго прорзывались зубки, заставилъ его прошагать всю ночь, а мистриссъ Бидлькомбъ, какъ мн передавали, кром того, все время длала ему страшныя сцены. Онъ кое-какъ проглотилъ кусочекъ торта и на омнибус поскоре отправился въ судъ. Я усплъ очистить второе яйцо и мн удалось отвдать даже раза по два вкусныхъ вещей, поданныхъ на столъ (противъ страсбургскаго пирога я никогда не могу устоять и я убжденъ, что онъ въ высшей стенепи здоровое блюдо). Въ зеркал, висвшемъ напротивъ, я могъ видть, какое у меня свжее лицо, во всякомъ случа, щеки мои были такъ же розовы, какъ поджаренная семга. ‘Ну-ну,— думалъ я, когда адвокатъ взобрался на верхъ кареты и исчезъ, у него есть domus и placens uxor — но placens ли она? Хороша placens, когда теб приходится всю ночь возиться съ ревущимъ младенцемъ. Нечего сказать, сладко ложиться въ постель посл цлаго дня утомительной работы, когда жена начинаетъ тебя пилить за то, что ее не пригласили на soire къ лэди канцлерш, или за что-нибудь другое въ этомъ род! Предположи, дружокъ, что Глорвина, которую ты любишь, стала твоей…. А вдь ея брови способны были хмуриться, и можно было заключить, что она способна капризничать! А вдь глаза ея метали иногда злобныя искорки! Вспомни, какъ однажды она шлепнула крошечнаго мальчика за то, что тотъ уронилъ маслянку. Допусти parvuliis aula, что у тебя есть маленькій Бечлоръ, и въ твоей спальн у него всю ночь прорзываются зубки!?…
Мысли эти быстро проносились въ моемъ ум, пока я удовлетворялъ свой аппетитъ комфортабельнымъ завтракомъ, стоявшимъ передо мной.
— Я знаю, что вы ужасно много дите!— вскричалъ невинный мистеръ Лувль.
Это такъ, но женатый, здоровый, благополучный Бидлькомбъ усплъ прожевать только жалкую корку сухого торта.
Ага!— восклицаете вы,— онъ начинаетъ утшаться.— Грубіянъ вы! Что же, вы завидуете моему утшенію?
— Благодарю васъ, дорогая миссъ Прайоръ.— Еще чашку, и побольше сливокъ, прошу васъ.
Значитъ, лэди Бекеръ не было за столомъ, когда я сказалъ: ‘дорогая миссъ Прайоръ’ за завтракомъ. Въ присутствіи ея сіятельства я бывалъ нмъ, какъ мышь. Елизабетъ нашла случай шепнуть мн въ продолженіе дня: ‘очень рдкое событіе: лэди Бекеръ не позволяетъ мн завтракать вмст съ Ловелемъ, но она экстренно заснула, я думаю, такъ какъ вы и мистеръ Бидлькомбъ остались здсь’.
Теперь надо замтить, что одна изъ двойныхъ дверей комнаты, въ которой я жилъ, была случайно открыта и что глаза мистера Бечлора и его уши необыкновенно чувствительны и замтили множество вещей, на которыя мене наблюдательные люди никогда не обратили бы вниманія и не открыли бы ихъ, изъ этой комнаты, гд я пробылъ нсколько дней, я, какъ изъ засады, мало по-малу могъ видть все, что длается въ дом, и такимъ образомъ глубже заглянулъ въ характеры дйствовавшихъ вокругъ меня лицъ. Об бабушки Ловеля владычествовали надъ этимъ податливымъ джентльменомъ, такъ какъ женщины вообще, не только бабушки, но и сестры, жены, тетки, и дочери, разъ только представляется случай, непремнно хотятъ господствовать. Ахъ, Глорвина! какой сдой чертовкой могли бы вы сдлаться, если бы избрали своимъ спутникомъ мистера Бечлора (это я замчаю только въ скобкахъ). Оба ребенка каждый взяли сторону одной изъ бабушекъ, и въ въ то время, какъ мистеръ Попъ объявилъ, что его бабушка со стороны матери, Бекеръ, выше всхъ, и посмивался надъ сахаровареніемъ и промышленностью, маленькая Цецилія была любимицей мистриссъ Бонингтонъ, повторяла гимны Уотса съ скоросплымъ прилежаніемъ и говорила, что ей бы хотлось выйти замужъ непремнно за духовную особу. Она произносила цлыя проповди своему брату и служанк насчетъ суеты и, по правд сказать, немножко утомила меня глубокимъ самоуваженіемъ, съ которымъ она относилась къ своимъ собственнымъ достоинствамъ. Старыя лэди питали другъ къ другу такого рода любовь, какая могла только возникнуть въ ихъ взаимномъ родственномъ положеніи. Надъ израненными и безпомощными тлами — Ловеля и его достойнаго и благодушнаго вотчима, мистера Бонингтона, он часто открывали враждебныя дйствія и обмнивались артиллерійскимъ огнемъ. Лэди Бекеръ длала намеки на вторые браки, на вторыя семьи и т. д., на все то, что было больнымъ мстомъ мистриссъ Бонингтонъ. Мистриссъ Бонингтонъ не оставалась въ долгу у лэди Бекеръ по поводу ея, всмъ извстнаго, денежнаго неряшества. Она никогда не стала бы черпать изъ кошелька сына, благодареніе Господу Богу! Ей нечего бояться встрчъ съ ремесленниками въ Петне или въ Лондон. Ея никогда по выгоняли изъ дома при жизни покойной Цециліи. Она всегда могла наслаждаться свжимъ воздухомъ на свобод. Все это были страшные удары для лэди Бекеръ. Лэди Бекеръ, я, къ сожалнію, долженъ сказать, за прекращеніе платежей была заключена въ тюрьму, какъ разъ въ то самое время, когда она страшно поссорилась съ своей покойной дочерью, и только добрый мистеръ Бонингтонъ выручилъ ее изъ затруднительныхъ обстоятельствъ, какъ это мн извстно. Бедфордъ, фактотумъ Ловеля, разсказалъ мн объ этомъ, а также о томъ, что об старыя лэди постоянно схватываются, какъ дв кошки.
Только въ одномъ пункт сходились об лэди. Пышущій здоровьемъ вдовецъ еще молодой, красивый и ведущій умренный образъ жизни, обыкновенно, находитъ, въ конц концовъ, милую женщину, которая утшаетъ его въ его одиночеств и становится второй матерью его дтей. Было много семействъ въ сосднемъ Гис, въ Уимблидон, Ругснитон, Кэрис, Мортлок, Ричмонд, Ишр, Уальтон, Уиндзор, въ Ридин, Бат, Экзетер и Пензенс и въ любомъ квартал любого британскаго города, куда только вамъ угодно предпринять путешествіе — было много семействъ, которыя охотно отпустили бы своихъ прелестныхъ юныхъ двицъ позаботиться о будущемъ счасть этого человка, но ддовъ томъ, что два дракона зорко слдили за всми особами прекраснаго пола и не допускали ни одну незамужнюю приличную женщину, съ красивымъ лицомъ, переступить порогъ Шребландса. Если бы явилась таковая, то об матери Ловеля бросились бы на нее и переломали бы ей кости. Разъ или два онъ осмлился пообдать у сосдей, но лэди такъ отравили ему жизнь, что бдный человкъ нашелъ нужнымъ прекратить свои ухаживанья и уныло объявилъ, что предпочитаетъ сидть дома. ‘Дорогой мой Бечъ,— говорилъ онъ мн,— съ какой стати я буду обдать у сосдей? У кого изъ нихъ кухня лучше моей и кто изъ нихъ пьетъ лучшее вино? Когда я, усталый, прізжаю домой, какъ несносно одваться и за семь или за восемь миль отправляться сть холодныя entres, пить шипучій кларетъ и сладкій портвейнъ. Я не могу выносить этого, сэръ. Мн не слдуетъ выносить этого, сэръ! (И онъ топнулъ ногой ршительнымъ образомъ). Дайте мн спокойно жить. Дайте мн винный погребъ, которому я довряю, моихъ собственныхъ друзей, которые бы сидли со мною около моего собственнаго камина! Не выпьемъ-ли мы еще чего-нибудь? Я думаю, что мы можемъ распить еще бутылочку, мистеръ Бонингтонъ?
— Хорошо,— отвчалъ мистеръ Бонингтонъ, указывая на красный бокалъ.— Я, конечно, не стану вамъ возражать, Фредерикъ, можно и другую бу…
— Кофе подано, сэръ,— объявилъ Бедфордъ, входя.
— Ну, ну, можетъ быть съ насъ довольно,— сказалъ достопочтенный Бонингтонъ.
— Съ насъ довольно, мы очень много пили,— живо произнесъ Ловель.— Пойдемъ пить кофе.
Мы перешли въ гостиную. Фредъ, я и об лэди засли за вистъ, между тмъ какъ миссъ Прайоръ играла пьесу Бетховена подъ легкій свистящій аккомпаниментъ прекраснаго носа мистера Бонингтона, поспшившаго заснуть надъ газетой. Пока мы сидли за карточнымъ столомъ, Бесси выскользнула, какъ тнь, изъ комнаты. Бонингтонъ проснулся, едва только принесли подносъ. Лэди Бекеръ любитъ старый обычай, онъ всегда соблюдался въ замк, и она выпила добрый стаканъ глинтвейна. Мы сдлали тоже самое. Разговоръ сталъ веселе, Фредъ Ловель выразилъ надежду, что въ эту ночь я лучше буду спать. И вообще, онъ острилъ надъ Бидлькомбомъ и надъ тмъ, что тотъ подъ башмакомъ у жены.
Изъ моей холостой комнаты можно было спуститься въ нижній этажъ, изъ моей уединенной кельи перейти въ садъ и оттуда видть многое въ дом. Я могъ также многое черпать изъ разсказовъ Бедфорда, которые были любопытны и дружески откровенны. Я самъ могъ длать наблюденія, видть вс подводные камни жизни большинства этихъ людей и, наконецъ, достигнуть того, что тайны Шребландса перестали быть тайнами для меня. Я, какъ второй diable boiteux, снялъ потолки съ комнатъ Шребландса, и отъ меня ничто не могло укрыться.
Напримръ, въ первый же день моего пребыванія въ дом, въ то время, какъ члены семьи занимались своимъ предобденнымъ туалетомъ, мн удалось найти два секретные шкафа въ незапертомъ дом и узнать, что тамъ заключается. Пенгорнъ, вертлявая, кокетливая горничная, въ красныхъ лентахъ, принесла мн разныя принадлежности туалета и, уходя, не заперла за собою дверей. Я могъ бы подумать, что эта легкомысленная головка никогда не испытывала никакихъ заботъ. Но, ахъ, черная забота всегда сопровождаетъ всадника, какъ увряетъ Горацій, и не только всадника, но и пшаго, и не только пшаго, а сидитъ иногда за хорошенькими плечами горничной. Такъ было и съ Пенгорнъ. Конечно, вы замтили, что слуги въ порядочномъ дом обращаются къ вамъ въ тон крайне аффектированномъ и не натуральномъ, а когда они между собою, у нихъ совсмъ другіе голоса и жесты, совершенно отличные отъ тхъ, которые они употребляютъ въ присутствіи своихъ господъ. Эта маленькая Пенгорнъ, разговаривая съ вашимъ покорнйшимъ слугою, какъ-то необыкновенно быстро и, словно птичка, кивала головой, что, безъ сомннія, могло произвести на кого-нибудь очаровательное впечатлніе. Что же касается меня, то я былъ застрахованъ отъ какихъ бы то ни было искушеній. Если бы сама Венера принесла ко мн въ спальню свчу и кружку горячей воды, я далъ бы ея сикспенсъ и только. Дло въ томъ, что я отдалъ все, что у меня было, одной… тише, не будемъ вспоминать объ этой старой исторіи.— Однимъ словомъ, я долженъ сказать, что это созданіе кокетничало со мной, но я такъ же мало обращалъ на нее вниманія, какъ и на корзинку съ углемъ. Впрочемъ, предположимъ, что она была влюблена, предположимъ, что подъ маской легкомыслія она таила глубокую страсть. Почему же вы этого не хотите допустить? Только потому, что она получаетъ пятнадцать фунтовъ въ годъ на своемъ горячемъ и лжетъ барину и барын, что у ней нтъ сердца? Она ушла изъ комнаты, очаровывая меня, и унесла, перевсивъ черезъ руку большое стеганое одяло, но въ слдующей комнат голосъ ея уже совершенно измнился, и я слышалъ, какъ измнился и другой голосъ — впрочемъ, не такъ сильно измнился — вопросительно обращавшійся къ ней. Голосъ моего друга Дика Бедфорда въ присутствіи тхъ, кого фортуна возвысила надъ нимъ, былъ отчетливъ и отрывистъ, казалось, ему самому хотлось отдлаться поскоре отъ необходимости бесдовать съ вами и рчь его звучала такимъ намекомъ: ‘Это мое дло и я исполняю то, что мн поручено, но вы отлично знаете, что я не хуже васъ’. Въ этомъ отношеніи онъ никогда не измнялъ себ даже передъ раздражительной и подозрительной лэди Бекеръ, когда она говорила съ нимъ. Этотъ Дикъ казался мн какимъ-то Спартакомъ того времени, когда Спартакъ былъ рабомъ богатаго римскаго джентльмена. И сели Дикъ былъ понятливъ, послушенъ, способенъ и даже не поднималъ знамя возстанія, находясь въ услуженіи у высшихъ, зато воображаю, какъ онъ велъ себя съ низшими и съ равными себ. Едва-ли онъ нравился имъ, и, вроятно, вс ненавидли его за его заносчивость, суровую честность и презрніе къ нимъ.
Но женщины не проявляютъ ненависти къ человку, который ихъ презираетъ и смется надъ ними. Женщины не возмущаются грубостью и заносчивостью своихъ естественныхъ владыкъ. Женщины, если вы умете обращаться съ ними, сами идутъ по пятамъ своего господина, подчиняются его приказанію и цлуютъ ту руку, которая часто ихъ бьетъ. Я не говорю этимъ, что милйшій Дикъ Бедфордъ въ самомъ дл занесъ руку на эту бдную горничную, но его языкъ хлесталъ ее. Его обращеніе съ нею топтало ее, и она кричала и шла къ нему — стоило ему только поднять палецъ. Тише, не спорьте со мной! Если вы хотите, чтобы у васъ былъ покой въ дом, чтобы было довольство и порядокъ и чтобы все было вокругъ васъ комфортабельно, обращайтесь именно такъ съ женщинами.
Бедфордъ находился въ сосдней комнат. Это была утренняя комната въ Шребландс, она примыкала къ столовой и въ ней обыкновенно приготовляли дессертъ, прежде чмъ подать его на столъ. Бедфордъ приготовлялъ десертъ, когда вошла Пенгорнъ, вернувшись изъ моей комнаты, и онъ началъ съ какимъ-то саркастическимъ ворчаньемъ:
— Хо! Можетъ быть, вы думаете, что завербовали Бечлора?
— О, мистеръ Бедфордъ! вы-то знаете очень хорошо, кто мн дорогъ!— сказала она со вздохомъ.
— Надоло!— замтилъ мистеръ Бедфордъ.
— Хорошо, Ричардъ, когда такъ.
Тутъ она всхлипнула.
— Оставьте мою руку, я говорю! (Что означало это восклицаніе?)
— О, Ричардъ, мн не ваша рука нужна, мн нужно ваше се-серд-це, Ричардъ!
— Мери Пенгорнъ!— воскликнулъ онъ,— что выйдетъ изъ этой игры? Вы знаете, что мы не можемъ быть счастливы вмст. Вамъ извстно, что я не могу одобрить ваши идеи, Мери! Въ томъ не ваша вина. Я не порицаю васъ за это, моя дорогая. Нкоторые рождаются искусными, нкоторые высокими. Ростъ у меня невысокій.
— О, вы достаточно высоки для меня, Ричардъ!
Тутъ Ричарду опять представился случай закричать:
— Оставьте руку, я говорю! Или вы хотите, чтобы Бекеръ пришла и увидла, какъ выдержите этакъ мою руку? Я говорю вамъ, что есть люди, которые родились съ толстыми мозгами, миссъ Пенгорнъ, а нкоторые съ толстыми лицами. Посмотрите-ка на этого осла, Белклея, человка лэди Бекеръ. Онъ настоящій лейбъ-гвардеецъ, а воспитанъ не лучше и думаетъ точно такъ же мало, какъ быкъ, мясомъ котораго онъ кормится.
— Ахъ, Ричардъ, на что вы намекаете?
— Уфъ! Почему же вы знаете, что я намекаю? Разложите книги! Положите томъ къ тому, глупая! Приготовьте бумагу! Столъ приготовьте для дтскаго чаю! и не смотрите на меня такими глупыми глазами! Не притворяйтесь дурой, Мери Пенгорнъ!
— О, у васъ не сердце, а камень! камень! камень!— закричала Мери и залилась слезами.— А я хочу, чтобы его повсили мн на шею и очутиться на дн колодца и… Звонокъ сверху!
Предполагаю, что Мери исчезла по этому сигналу, потому что я слышалъ только ворчанье одного мистера Бедфорда, слышалъ шумъ передвигаемыхъ стульевъ и звонъ стеклянной посуды, а затмъ наступило короткое молчаніе, которое продолжалось до тхъ поръ, нова не явился помощникъ Дика, Ботойсъ, Ботойсъ поставилъ столъ, за которымъ должны были пить чай дти и миссъ Прайоръ.
И такъ, это старая исторія опять! Опять неудовлетворенная любовь и страстное сердечко, которое ранено и несчастливо! Бдненькая моя Мери! Такъ какъ я самъ гршенъ, то я дамъ теб крону, когда буду узжать, а не пару шиллинговъ, какъ бы слдовало. Пять шиллинговъ, конечно, тебя не очень утшатъ, но все же утшатъ хоть немного. Не станешь же ты воображать, что я подкупаю тебя съ какой-нибудь дурной цлью? Вдь Ich halte genossen das irdische Glck — Ich habe — geliebt!’
Тутъ, кажется, вошла въ комнату мистриссъ Прайоръ, потому что, хотя я не слышалъ ея безшумныхъ шаговъ, но ея скрипучій голосокъ совершенно ясно долетлъ до меня.
— Добраго утра, мистеръ Бедфордъ! Ахъ, Боже мой, какъ много, много лтъ мы уже знакомы съ вами! И подумать только, что вы тотъ самый мальчикъ изъ типографіи, который ходилъ къ мистеру Бечлору! Какъ вы выросли и похорошли!
Бедфордъ. Во мн только пять футовъ и четыре дюйма.
Мистриссъ Прайоръ. Но вы похорошли, Бедфордъ. Вы теперь очень похорошли! Да, очень. Какой вы молодецъ! А посмотрите, какая я слабенькая! Вамъ хорошо живется, а я въ гор и въ уныніи.
Бедфордъ. Мистриссъ Прайоръ, чай будутъ пить тамъ.
Мистриссъ Прайорь. Дайте мн сначала лучше стаканчикъ воды и влейте туда немного хереса, прошу васъ! Благодарю васъ! Какъ это хорошо! Какъ это согрваетъ старую кровь! Какъ вашъ кашель, Бедфордъ? Какъ вашъ кашель? Я привезла вамъ нсколько лепешекъ отъ кашля, тхъ самыхъ, которыя прописывалъ моему покойному мужу сэръ Гальфордъ.
Бедфордъ (отрывисто). Я и забылъ думать о кашл теперь, мистриссъ Прайоръ.
Мистриссъ Прайоръ. Что это такое здсь? Миндаль, изюмъ, макароны, сушеные абрикосы, бисквиты для дессерта? Ахъ, да благословитъ васъ Богъ! Какъ вы меня поразили!
Бедфордъ. Не трогайте, мистриссъ Прайоръ! Прошу и умоляю васъ, не трогайте десерта! Я не могу позволить! Я долженъ буду доложить барину, если это будетъ продолжаться.
Мистриссъ Прайоръ. Ахъ, мистеръ Бедфордъ, я возьму съ собой домой для моей бдной маленькой! Докторъ прописалъ абрикосы. Ахъ, дорогой Бечлоръ! кстати, онъ сказалъ, что это помогаетъ противъ дтскаго кашля.
Бедфордъ. Умоляю васъ! Вы опять берете хересъ! О, мистриссъ Прайоръ, вы нехорошо поступаете со мной! Неужели же мн идти жаловаться Ловелю? Въ послдній разъ я отстегалъ мальчишку за то, что онъ укралъ хересъ, а это ваше было дло.
Мистриссъ Прайоръ (съ чувствомъ). Я взяла для больного ребенка, Бедфордъ. Чего по сдлаетъ мать для своего больного ребенка!
Бедфордъ. Ваши дти всегда больны. Вы всегда берете что-нибудь для нихъ. Говорю вамъ законно, что я не могу и не долженъ этого допускать, мистриссъ Прайоръ!
Мистриссъ Прайоръ (сердито). Идите, говорите вашему барину, Бедфордъ! Жалуйтесь и разсказывайте ему сказки о мн! Сдлайте такъ, чтобы мн отказали отъ дома! Сдлайте такъ, чтобы отказали отъ дома моей дочери! Пусть ея бдная мать лишится всего!
Бедфордъ. Мистриссъ Прайоръ! Мистриссъ Прайоръ, вы таки взяли хересъ! Стакана и то я не могу дать, а вы захватили опять цлую бутылку.
Мистриссъ Прайоръ (всхлипывая). Это для Шарлотты, Бедфордъ: дли моего бднаго, нжнаго ангела! Ей прописалъ докторъ!
Бедфордъ. Къ чему тутъ Шарлотта? Какая тутъ Шарлотта? Я не могу, не долженъ, не имю права, мистриссъ Прайоръ.
Шумъ и стукъ каблуковъ прервалъ бесду мажордома Ловеля съ матерью гувернантки, и я теперь услышалъ голосъ мастера Попа.
Попъ. Вы пришли пить чай съ нами, мистриссъ Прайоръ?
Мистриссъ Прайоръ. Ваша добрая и дорогая бабушка пригласила меня, дорогой мастеръ Пофемъ.
Попъ. Но, но правда-ли, вамъ пріятне было бы обдать съ нами? Я думаю, что у васъ тамечки прескверные обды, неправда-ли, мистриссъ Прайоръ?
Сисси. Не надо говорить ‘тамечки’. Ты самъ сочинилъ, слово, Пофемъ, ты шалишь!
Попъ. А я хочу говорить ‘тамечки’. Тамечки-тамъ. А я буду говорить еще худшія слова, если мн захочется. А у тебя ротъ замазанъ! Что намъ дадутъ къ чаю? Мы будемъ сть варенье съ чаемъ? землянику съ чаемъ? тартинки съ чаемъ? Пусть будетъ такъ: земляника и тартинки съ чаемъ. Кром того, мы хотимъ десерта. Это главное. Такъ-ли я говорю, миссъ Прайоръ?
Миссъ Прайоръ. Что вы говорите, Пофемъ?
Попъ. Дадите-ли вы намъ также десерта? Тутъ ужасъ сколько хорошихъ вещей! А вина? Только, когда бабушка начинаетъ разсказывать исторію о моемъ ддушк и корол Георг — какъ его тамъ зовутъ.?— корол Георг IV…
Сисси. Взошедшемъ на тронъ въ 1820 году, а умершемъ въ Виндзор въ 1830.
Попъ. Надола съ Виндзоромъ! Такъ когда она начнетъ разсказывать, то я доложу вамъ, что въ этомъ нтъ ничего хорошаго и забавнаго.
Сисси. Ахъ, какъ дерзко говорить такъ о вашей бабушк, Попъ!
Попъ. А у васъ ротъ замазанъ, миссъ! А я буду говорить, какъ, мн хочется. А я мужчина, и у меня нтъ глупостей въ голов, я съ другой начинкой! Мери, дайте мн мармелада!
Сисси. У васъ всего сколько угодно, и мальчики не должны такъ много сть.
Попъ. Мальчики могутъ длать, что хотятъ. Мальчики могутъ сть вдвое больше женщинъ. Я могу гораздо больше. Теперь довольно! Пусть кто-нибудь достъ остатки.
Мистриссъ Прайоръ. Какой вкусный мармеладъ! Я знаю дтей, мои дорогіе, которыя…
Миссъ Прайоръ (съ мольбою). Мама, умоляю васъ…
Мистриссъ Прайоръ. Я знаю трехъ малыхъ, дтокъ, которыя очень, очень рдко кушаютъ такой прекрасный мармеладъ и такіе восхитительные бисквиты…
Попъ. Я знаю, о комъ вы говорите: это Августъ, Фредерикъ и Фани, ваши дти? Хорошо, пусть у нихъ будетъ мармеладъ и бисквиты.
Сисси. О, да, передайте имъ все это!
