Вальтер Скотт, Эльце Карл, Год: 1864 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 217 минут(ы)

СОЧИНЕНІЕ

КАРЛА ЭЛЬЦЕ.

Изданіе Редакціи журнала ‘Пантеонъ Литературы’.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія желзнодорожныхъ изданій д., ф. Штольценбурга, Моховая, 37.
1894.

I.
Шотландскія марки и ихъ кланы.

Изъ всхъ поэтовъ новаго времени никто такъ не сроднился съ страною, которая его произвела, и никто не находится въ такомъ непрерывномъ общеніи съ нею, какъ Вальтеръ Скоттъ. Подобно дроку и вереску, его поэзія выросла сама собою изъ ущелій и скалистыхъ обрывовъ шотландскихъ клановъ и возвышенностей, и часто употребляемое сравненіе съ гигантомъ Антэемъ, сила котораго состояла въ его сродств съ матерью-землею, примнима къ Скотту, какъ ни къ кому другому. Къ Скотту въ высшей степени, боле, чмъ къ какому-либо другому поэту, относятся слова:

Понять желаетъ кто поэта,

Пусть поститъ его страну.

Его произведенія не носятся въ эирныхъ областяхъ идеальнаго, но коренятся въ почв горъ и озеръ его отечества, а потому съ ними-то и нужно сродниться, чтобы умть понимать и наслаждаться его поэзіею. Но и обратно: никто не получитъ представленія объ Шотландіи, если не оцнитъ поэзію Скотта, которая окружаетъ ее, какъ неразлучная съ нею поэтическая атмосфера. И такъ, если мы хотимъ понять жизнь Скотта, его характеръ и его произведенія, мы должны начать съ краткаго очерка его родины и ея исторіи.

Отечество его — это прославленныя въ исторіи и въ поэзіи Шотландскія марки (marches, borders), которыя занимаютъ спускающіеся къ Шотландіи склоны Чевіотскаго хребта. Они представляютъ собою неправильныя, волнообразныя плоскогорій (терассы), которыя прорзываются то отдльными возвышенностями к горными хребтами, то скалистыми пропастями и боле отлогими покатостями. Между Carter-Fell и Peel Fell, вдоль южной границы графства Roxburghe идетъ главный хребетъ Чевіота, между отрогами южнаго развтвленія, къ западу до Lowther Hills, и такимъ образомъ раздляетъ марки на восточную (правильне на сверо-восточную) и западную (правильне — юго-западную), тогда какъ самый хребетъ, начиная съ Carter-Fell, къ западу обыкновенно именуется среднею маркою. Этотъ западный отрогъ Чевіота въ то же время образуетъ и линію водораздла бассейновъ Нмецкаго и Ирландскаго морей. На его сверномъ склон мы находимъ довольно развитую систему рки Твида (Tweed), паденіе которой отъ истока до устья иметъ не мене 1500 футовъ высоты, а бассейнъ его занимаетъ не мене 1870 англійскихъ квадратныхъ миль. Съ лвой стороны онъ принимаетъ въ себя рчки Gala, Lauder и Adder, а съ правой — Ettrick съ Yarrow’отъ и Тевіотъ. Къ сверо-востоку же течетъ Clyde. Къ югу, въ заливъ Solwey Frith, текутъ Esk съ Liddel’eMi, Annan, Nith съ Саіт’омъ, впадающій въ море около Dumfries, и еще дале къ западу въ Galloway впадаютъ Dee и Cree. Вс эти рки не похожи на т, которыя широко и лниво текутъ по однообразнымъ равнинамъ или болотистымъ низменностямъ: какъ истыя дти горъ, он, кристально-чистыя и мелодично-журчащія, — несутся безчисленными малыми и большими каскадами (по шотландски Linns) къ морю, гд въ широкихъ бухтахъ даютъ пріютъ многочисленнымъ судамъ. Въ ихъ плодородныхъ долинахъ (dales), на крутыхъ и скалистыхъ скатахъ которыхъ тянутся длинные ряды разрушенныхъ башенъ и укрпленій, естественно искони тснилось земледльческое населеніе, такъ какъ горы, по крайней мр, въ старые годы, были по большей части обнажены, покрыты болотами и недоступны культур. Такимъ-то образомъ и произошелъ тотъ фактъ, что ‘люди долинъ’ (dalesmen) съ Tweeddale, Eskdale, Clydesdale, Liddesdale, Annandale и Nithsdale издавна играли главную роль и въ битвахъ, и въ псняхъ шотландскихъ марокъ. Отдленные другъ отъ друга горными хребтами, эти люди долинъ мало сносились другъ съ другомъ, и этотъ недостатокъ общенія естественнымъ образомъ перешелъ въ враждебное соперничество. Такимъ путемъ возникли ихъ усобицы, а изъ ихъ усобицъ разцвла ихъ поэзія. Восточная марка съ свера ограничена горами Pentland’а, Muirfoot’а и Lammermoor’а, такъ что она до нкоторой степени напоминаетъ обширную котловину, въ середин которой возвышаются у Melros’а Eildon’скія горы. Западная марка, напротивъ, лишена подобной рамки, и горныя образованія здсь еще боле неправильны. но какъ ни неправильно физическое строеніе страны, тмъ не мене она нигд не иметъ суроваго или дикаго характера, она выказываетъ не величественную или ужасающую сторону горнаго міра, но лишь романтическую и живописную, какъ бы созданную для полной приключеніями охотничьей горской жизни въ ту эпоху, когда новое время въ этихъ краяхъ еще не водворило своей цивилизаціи.

Все прибрежье было покрыто густыми лсами, изъ которыхъ самымъ обширнымъ и извстнымъ былъ нын безслдно исчезнувшій Ettrick-Fors, занимавшій также берега озера Св. Маріи и долины Ettrick’а и Yarrow’а. Весьма вроятно, что его древность достигаетъ до временъ римскаго владычества, когда на шотландскихъ плоскогорьяхъ римляне работали не одною сотнею топоровъ, дабы освтить и искоренить лса — эти врнйшія крпости ихъ враговъ. Но къ ихъ несчастію на этихъ вырубкахъ обыкновенно образовывались болота, служившія туземцамъ не мене врнымъ убжищемъ. Ettrick-Forst держался вплоть до двнадцатаго или тринадцатаго столтія. По всей вроятности, съ нимъ въ связи былъ и Forst Paisley, который, надо думать, почти непрерывно тянулся отъ Renfremshir’а, черезъ Ayrshire и Lanarkshire почти вплоть до береговъ Galloway’а. На многихъ мстахъ, гд въ наши дни не замтишь ни одного деревца, мстныя названія (Aikenhead, Ashy hurst, Woodhead, Woodside и т. д.) или вырытыя изъ глубины болотъ гигантскіе стволы обнаруживаютъ существованіе въ этихъ мстностяхъ первобытныхъ лсовъ.

Уже въ начал современной исторіи эти Шотландскія марки были ареною самаго пестраго смшенія народовъ и походили на скалы, объ утесы которыхъ въ теченіе столтій разбивались полны народной жизни, и на которыхъ он оставляли свою пну и свои осадки. Исконными ихъ жителями, какъ и вообще всей Шотландской низменности, были племена, по всей вроятности, готскаго происхожденія, тогда какъ возвышенности были заселены кельтскими Пиктами и Скоттами, а на отдльныхъ выдающихся въ море полосахъ земли и островахъ осли бриты, датчане и норвежцы. На Шотландской низменности Римляне основали свою пограничную область — Валенцію, которую они оградили на югъ и на сверъ могучими рвами и цлыми рядами укрпленныхъ окоповъ, развалины которыхъ и до сихъ поръ поражаютъ насъ своею грандіозностью. Здсь-то и было то мсто, куда стремились кельтскіе горные народы на римскіе легіоны, и гд передъ бурнымъ напоромъ этихъ дтей природы сокрушалась римская власть въ періодъ упадка.

Около половины VI столтія и здсь вторженіе англосаксовъ вытснило первоначальныхъ жителей изъ ихъ поселеній, или по меньшей мр, обратило ихъ въ своихъ данниковъ. Подъ предводительствомъ Иды они овладли въ 547 году Портумберландіей и раздлили ее на дв провинціи: ‘Deira’ и ‘Bernicia’. Жители ‘Deira’ занимали сверную часть Нортумберланда и епископства Durham и вели постоянныя войны съ бритскими поселенцами Westmoreland’а и Kumberland’а. Напротивъ того Саксы изъ ‘Bernicia’ распространяли свои завоеванія къ сверу, заняли ныншній Berwickshire, нижнюю половину Roxburghshire, а также Lothian и обложили данью жившихъ къ сверу и западу туземцевъ. Кажется несомннно, что именно въ этомъ заселеніи слдуетъ искать происхожденія саксонско-шотландскаго языка въ Шотландской низменности. Двумя оазисами бритско-кельтскаго языка, посреди прибывающей саксонской народности, являются два малыя королевства: Reged (Cumberland) и Strattclyde (Lanarkshire, Ayrshire и Galloway), изъ которыхъ послднее сохраняло свое существованіе до 975 г. Заслуга англо-саксовъ заключается главнымъ образомъ въ распространеніи христіанства, проповдь котораго шла съ кельтской почвы изъ Iona, а также въ сооруженіи церковныхъ зданій (Coldingham, Hexham, ledburgh, Lindesfarne, Melrose и т. д.). Тмъ не мене ихъ мирное развитіе нарушалось набгами датчанъ, хотя они не могли помшать, по крайней мр, распространенію англо-саксонскаго языка.

Поздне и норманны проникли въ Шотландскія марки и такимъ образомъ увеличили еще новымъ элементомъ уже и безъ того смшанное населеніе. Все-же германскій характеръ былъ преобладающимъ, хотя и здсь, какъ и повсюду въ Британніи, въ политическомъ отношеніи норманны сумли завоевать себ первое мсто, главнымъ образомъ благодаря введенному ими ленному праву, радушно встрченному какъ королемъ и дворянствомъ, такъ и духовенствомъ. Отношеніе различныхъ частей населенія можно лучше всего выяснить себ изъ постановленія Давида I (1138—1153), которое обращено къ его подданнымъ: франкамъ (т. е. норманнамъ), англичанамъ, шотландцамъ и талвегамъ (т. е. бритамъ).

Можно съ достаточною вроятностью предположить, что населеніе Шотландскихъ марокъ съ древнйшаго времени распадалось на кланы: по крайней мр уже римляне застали ихъ раздленными на многочисленныя племена, несомннно кланы, въ то время, когда они подъ предводительствомъ великаго Юлія Агриколы впервые познакомились съ Каледоніей (80 г. по P. X.). Имена этихъ племенъ сохранены намъ древними географами. Кланы {По Скотту (Essay on Border Antiquities) отъ кельтскаго ‘cean’, т. е. глава, по другимъ отъ ирландскаго ‘dann’, ‘eland’, т. е. дти, потомки.} — это было исконное кельтское учрежденіе, совершенно въ такомъ же вид они существовали въ Валлис, Ирландіи и Галліи. Въ Валлис, говоритъ Ф. Вальтеръ {Das alte Wales. 1859, Bonn., стр. 131.}, народъ распадался на племена (ilwyth, teulu), роды (cenedl) и семьи или домы (gwelygordd). Племена соотвтствовали шотландскимъ кланамъ, и каждое имло своего главу. Однако чистота и значеніе племенъ въ большинств были утрачены уже во время Говеля (Howel) Добраго {Howel Dda, законодатель Валлиса, въ первой половин X столтія.}.

Однако еще въ 1536 г., во время присоединенія Валлиса къ Англіи, насчитывалось не мене 141 старшинъ. Очевидно, что валлійскіе роды и шотландскіе кланы были первоначально нечто иное, какъ патріархальное развитіе и распространеніе семьи. Глава семейства былъ первымъ лицомъ, и какъ таковое, управлялъ не только членами семьи, но и челядью, рабами (die Hrige), и сопровождавшею его на походы юною свитою. По предположенію Лоппенберга, римское владычество не осталось безъ замтнаго вліянія на развитіе клана, танъ какъ римляне долины были увидть въ немъ нчто подобное ихъ кліентству {Исторія Англіи, I, 12.}. Вполн понятно, что саксы во время столкновеній съ кельтскимъ населеніемъ въ Шотландскихъ маркахъ, именно въ Reged и Strathclyde, усвоили себ это учрежденіе, столь сходное съ ихъ дружинами (Gefolgschaft) и, мало по малу, превратили это первобытное патріархальное товарищество въ свой феодальный строй. Родственники по восходящей линіи превратились въ ленныхъ владтелей и предводителей, родственники же по линіи нисходящей — въ вассаловъ и холоповъ (Lehnstrger, Mannen). Такимъ путемъ произошло, что не только кельтское плоскогорье, но въ равной степени и германская низменность, и именно марки — были заселены кланами, и что здсь образовались кланы даже саксонскіе и норманскіе. Совмстно съ развитіемъ леннаго быта въ равной степени развивались и кланы до тхъ поръ, пока, во время Стюартовъ, и т и другіе достигли своего апогея. Главы возвысились въ значеніи и могуществ, увеличивая свое первоначальное имущество грабежомъ, куплею и наслдствомъ. Они выстроили себ крпкіе замки и бурги, а отъ короны получили дворянскія грамоты, такъ что на лстниц ленной іерархіи добивались иногда даже княжескаго достоинства.

Жизнь горныхъ клановъ Скоттъ изобразилъ намъ въ превосходныхъ поэтическихъ краскахъ въ ‘Дв озера’, а поздне въ ‘Робъ-Ро’ и ‘Пертской красавиц’. Основнымъ закономъ клана было правило — ‘вс за одного или одинъ за всхъ’. Члены клана почитали своего главу, который защищалъ и питалъ ихъ, почти какъ высшее существо, приказанія котораго они слпо исполняли, не задумываясь о ихъ справедливости или несправедливости {Поразительный примръ итого послушанія, сохранявшагося вплоть до XVIII вка, разсказанъ въ Chambers Traditions of Edinburgh, p. 208.}. Они клялись рукою своего вождя. Ихъ гордость и радость заключалась въ томъ, чтобы слдовать за нимъ въ бой, когда ихъ призывали на сборное мсто костры, такъ прекрасно описанные Скоттомъ. У каждаго клана былъ свой боевой маршъ (Pibroch, Gathering), который возведенъ въ идеалъ Скоттомъ въ его ‘ Pibroch of Donuil Dhu’, у каждаго была своя скорбная пснь (Coronach) на смерть главы клана, каждый на своемъ пестромъ плед носилъ цвта своего вождя, а на шапк его гербъ. Украшеніе самого вождя заключалось лишь въ одномъ горделивомъ орлиномъ пер. Извстно, что члены одного клана вс носили имя своего вождя. Такъ, когда во время Александра Ш (1249—1286) фамильныя имена стали входить во всеобщее и наслдственное употребленіе, они все же не распространялись на челядь и слугъ, но эти послдніе именовали себя патронимическими частицами Mac и О, приставленными къ имени, какъ сыны своихъ вождей. Въ пограничныхъ кланахъ, съ ихъ преобладающимъ саксонскимъ характеромъ, это патронимическое употребленіе именъ не нашло примненія у кельтовъ. Здсь члены клана, какъ приверженцы своего старшины, именовались Scott’s или Hamilton’s people, или men, а затмъ сокращенно Скоттами или Гамильтонами.

Управленіе пограничныхъ клановъ вообще, повидимому было свободне и мене выработано, чмъ управленіе клановъ горныхъ. На самой низкой степени развитія находился бытъ клана въ Остмарк (Ostmark). Въ маркахъ, какъ кажется, главы отдльныхъ семей и фамильныхъ втвей (Lairds, въ, горныхъ кланахъ — Dunniewassels) достигли боле независимаго положенія и большаго вліянія. Но и между отдльными кланами могли существовать самыя разнообразныя различія относительно ихъ управленія и нравовъ, по крайней мр, изъ росписи пограничныхъ старшинъ, подчинившихся въ 1547 году герцогу Сомерсету, явствуетъ, что кланы были въ высшей степени несходны относительно своихъ силъ, хотя въ росписи этой отдльные лэрды упоминаются въ смысл самостоятельныхъ вождей. Число ихъ дружинниковъ колеблется между 12 и 1000 человкъ. Равнымъ образомъ и число самихъ клановъ въ разныя времена могло быть различно. Самое распространенное и общепринятое число ихъ было 48 для горныхъ клановъ и 18 для пограничныхъ. По вншности пограничные кланы отличались отъ горныхъ тмъ, что они не носили тартана и вообще не имли оригинальнаго и живописнаго костюма, хотя у нихъ не было недостатка въ отличіяхъ другого рода. Такимъ, напримръ, служилъ цвтокъ вереска, эмблема Скоттовъ, которые поэтому любили шутливое прозвище Heathertops.

Кром Скоттовъ, съ которыми мы познакомимся ближе въ слдующей глав, наиболе важную роль въ исторіи и въ поэзіи шотландскихъ марокъ играли слдующіе кланы: Прежде всего Дугласы, это надменное героическое племя, спорившее съ королями и въ теченіе долгаго времени въ своихъ рукахъ державшее судьбу своего отечества. Дале — Армстронги въ Liddesdale и Джонстоны въ Annandale, Кегз’ы или Сагз’ы и Rutterford’bi въ Средней марк, Jardines, Главнымъ центромъ которыхъ былъ Loehma ben, Элліоты, Юмы (Humes) и Turnbull’ы, Гамильтоны въ Clydesdale, MaxwelFn въ Nithsdale и ‘дикіе’ Graemes. Эти послдніе представляли такъ называемый ‘отршенный’ кланъ, т. е. такой, котораго глава не могъ представить поручительства за его поведеніе, другими словами это былъ кланъ ‘опальныхъ’ (out-laws).

Всмъ этимъ кланамъ, возникшимъ изъ столь значительнаго смшенія, была врождена привязанность къ независимости и воинственность характерная черта, еще боле укрпившаяся вслдствіе особенностей ихъ родины, мало способствовавшей земледлію, лишь до извстной степени благопріятствовавшей кочевому скотоводству, но съ другой стороны невольно привлекавшей ея обитателей къ первофигной привольной жизни въ ея лсахъ и горахъ. Присоединимъ ко всему выше сказанному близость англійскихъ границъ, невольно соблазнявшихъ горныхъ жителей къ браконьерству и разбойническимъ набгамъ, также честолюбіе и распри старшинъ отдльныхъ клановъ, длавшіяся источникомъ безпрерывныхъ набговъ, междоусобицъ и грабежей. Если даже съ теченіемъ времени пограничные жители, мало по малу, пріучались къ обоюдной терпимости и къ мирному взаимному общежитію, все же въ интересахъ власти ихъ предводителей, вражда эта искусственно поддерживалась. Вслдствіе этого строго воспрещалась торговля между двумя сосдними кланами, равно какъ и браки между различными кланами, и ближайшимъ слдствіемъ перваго воспрещенія было безпрерывное разбойничество, продолжавшееся вплоть до уніи, остановить которое не были въ состояніи никакія правительственныя мры. Давидъ I конечно много способствовалъ своими великими мропріятіями въ области церковной и религіозной жизни именно въ маркахъ (Dryburgh, ledburgh, Kelso, Melrose) ихъ успокоенію и благоустройству, тмъ не мене во время наслдственной войны, опустошавшей всю Шотландію въ конц XIII и начал XIV вв., вс плоды его стараній были снова утрачены. Въ западной марк, между рками Эекомъ и Саркомъ, была даже полоса земли, такъ называемая спорная земля (the debateable land), въ прав владнія которою оба государства никакъ не могли прійти къ соглашенію, и которая была подлена лишь въ 1552 г. королевскими коммиссарами съ той и другой стороны. Это было настоящее гнздо беззаконія, прославленная страна мошенничества и грабежей, прибжище и сборище изгнанниковъ изъ того и другого королевства, и нечего удивляться, что въ исторіи горцевъ засвшіе здсь выходцы изъ Liddesdale и Annandale пользовались славою самыхъ закоренлыхъ воровъ и бандитовъ. Разсказываютъ, что когда однажды любимая корова Іакова VI нашла дорогу отъ Лондона до своей родины въ Файф, король шутливо выразился такъ: ‘Мн особенно удивительно то, какимъ образомъ ей удалось пройти черезъ спорную землю и де попасть ни въ чьи руки’. Въ своихъ драматическихъ очеркахъ ‘Halidon Hill’ Скоттъ пытался дать поэтическое объясненіе характера такого Annanбаіьца, что онъ былъ пресловутымъ мошенникомъ — этого не могъ отрицать и самъ Скоттъ, но онъ изображаетъ его самымъ преданнымъ сыномъ Шотландіи {A false thief, but yet most faithful Scotsmans. Hulidon Hili, конецъ перваго акта.}. Эти разбойничьи шайки вовсе не ограничивались пограничными грабежами. Когда въ 1587 г. имъ былъ запрещёнъ доступъ въ среднюю Шотландію безъ достаточнаго ручательства за ихъ добропорядочное поведеніе, то они стали смотрть и на эту страну, какъ на отданную имъ въ добычу иноземную область, а короля насмшливо называли королемъ Файфа и Лотіана, до котораго имъ нтъ никакого дла. За неимніемъ другихъ враговъ, они нападали даже другъ на друга съ цлью грабежа. Грабежъ былъ необходимымъ условіемъ ихъ существованія!

Англійская марка уже съ давнихъ временъ отличалась отъ Шотландской и большимъ благосостояніемъ, и лучшими нравами. Мы видимъ здсь боле сильныя и правильныя укрпленія, значительныя крпости и величественные замки, сравнительно съ Шотландіею. Berwick и Carlisle служили большею частью сборными мстами и опорными пунктами англійскихъ военныхъ силъ. Наиболе извстными долинами англійской стороны, въ которыхъ удержалась страсть къ усобицамъ вплоть до XVII столтія, были Tynedale и Redesdale. почти насупротивъ верхняго конца Liddesdale. Жители ихъ считались на столько нравственно падшими и измельчавшими, что въ 1564 г. купеческая гильдія (Marchant-Aventurers) въ Ньюкэстл сдлала постановленіе не принимать въ ученіе уроженцевъ этихъ долинъ, уничтоженное лишь въ 1771 г. Вообще города находившіеся въ этихъ маркахъ — Dumfries, Hawick, Jedburgh, Kelso, Melrose и др. въ Шотландіи, веселый Carlisle (merry Carlisle), Newcastle, Berwick, Hexham въ Средней марк и др. въ Англіи, долины были напрягать вс свои усиліядля защиты отъ разнузданныхъ страстей клановъ. Съ особеннымъ уваженіемъ слдуетъ вспомнить о мужественныхъ сапожникахъ изъ Селькирка, важнйшемъ цех этой мстности, которые самоотверженно выдержали не одну кровопролитную схватку съ окрестными кланами. За это и до нашихъ дней этимъ ‘Souters of Selkirk’ досталась въ удлъ богатая награда поэзіи {Scott Border Minstrelsy III, 110—126 (Edinburgh, 1812.— ‘The Souters o’Selkirk’ von James Hogg (Poetical Works, V, 64 folg.).}.

Такъ въ теченіе многихъ столтій Шотландскія марки были раемъ свободныхъ набговъ, нашедшихъ въ народной поэзіи свое классическое воплощеніе. Горцы были, говоря словами Фальстафа, ‘рыцари ордена ночи, Діанины лсники, кавалеры мрака, питомцы мсяца’, и многія ихъ семейства въ знакъ этого носятъ въ своихъ гербахъ мсяцъ и звзды съ подходящими девизами (въ числ ихъ Buccleuch’и и Scott’ы). Они пользовались каждымъ туманомъ, знали каждый закоулокъ и ощупью находили каждую тропинку. На своихъ проворныхъ маленькихъ лошадкахъ (вопреки шотландскимъ обычаямъ, они почти всегда сражались верхомъ) они выступали въ сумерки и возвращались домой на зар нагруженные добычею {Ср. стихотвореніе Скотта The-Foray.}. Рдко они выпускали изъ рукъ свою добычу, даже преслдуемые собаками-ищейками. Законы горцевъ дозволяли преслдованіе грабителей въ теченіе шести дней со времени момента грабежа, даже въ чужой области, но подъ тмъ условіемъ, чтобы преслдователь призывалъ въ свидтели и спутники жителей сосдняго поселенія по ту сторону границы. Оружіемъ горцевъ было необыкновенно длинное копье, двуручный или боле легкій мечъ, также тяжелая скира, а въ позднйшее время пистолетъ. Въ битвахъ и вожди, и ихъ дружина имли на себ одинаковое боевое платье, и первые отличались отъ своихъ спутниковъ лишь шишакомъ и, быть можетъ, кольчугою. Кром того, они украшали себя, по крайней мр въ позднйшее время, особыми знаками — англійскіе горцы краснымъ крестомъ, повязкою на рук или вышитыми буквами на берет, главнымъ образомъ для того, чтобы ихъ могли узнать ихъ собственные дружинники или т изъ враговъ, съ которыхъ они получали охранныя деньги (Blackmail). На важнйшихъ выдающихся окрестныхъ пунктахъ разставлялась стража, кострами дававшая знать о приближеніи враговъ. Въ укрпленныхъ пунктахъ, вслдствіе незначительности ихъ войнъ, они собственно не нуждались и часто сами ихъ разоряли, чтобы они не могли перейти въ руки непріятеля. Передъ походомъ они часто сами уничтожали соломенныя крыши своихъ жилищъ, чтобы этимъ затруднить врагу возможность предать ихъ огню. Передъ сраженіемъ они сжигали остатки лагеря, или за неимніемъ этого послдняго, зажигали стога сна, чтобы скрыться въ дыму и ввести въ заблужденіе враговъ. Открытыхъ сраженій и излишняго пролитія крови они всячески избгали, такъ какъ для нихъ всего важне была добыча и плнники, но кровавая месть была для нихъ священнымъ закономъ. Вообще у нихъ были свои законы нравственности и чести, которымъ нельзя отказать въ извстномъ рыцарскомъ благородств. Данное слово они держали честно и не обманывали никого, кто имъ оказалъ довріе, нарушителя клятвы казнилъ его собственный кланъ. Спорные вопросы ршались поединками. Плнниковъ часто отпускали на честное слово, и они, въ случа невозможности внести условленный выкупъ, добровольно возвращались въ плнъ. Тотъ, кто откупался охранною платою, могъ смло разсчитывать на защиту и пощаду {Капитанъ Вальтеръ Скоттъ въ своей стихотворной исторіи скоттовъ (1068) даетъ намъ слдующую апологію горцевъ и ихъ разбойничьихъ набговъ:

On that border was the Armstrongs, able men,

Somewhat unruey, and very ill to tame,

I would have none think that I call them thieves,

For if I did, it would be arrant lies,

For all Frontiers, and Borders, I observe,

Wherever they lie, are Free-booters,

And does the enemy much more harms,

Than five thousand’ marshal-men in arms:

The Free-hooters venture both life and limb,

Good wife, and bairn, and every other thing,

He must do so. or else must starve and die,

His substance, being, and his house most tight,

Yet he may chance to lose all in а night,

Being driven to poverty, he must needs a Freebooter be,

Yet for vulgar calumnies there is no remedie:

An arrant liar calls a Freebooter а thief,

A freebooter mav be many a man’s relief:

A freebooter will offer no ‘man wrong,

Nor will take none at any hand:

He spoils more enemies now and then,

Than many hundreds of your marsh al-men:

Near to а border frontier in time of war,

There ne’er а man but he’s а freebooter:

Where fainting fazard dare not show their face:

And calls their offspring thieves to their disgrace

These are serpents spirits, and vulgar slaves,

That slanders worthies sleeping in their graves.

But if fourty countrymen had such rascalls in bogs,

They’d make them run like fettered foals from dogs,

The Scot and Ker the mid border did possess,

The Humes possest the east, and the lohnstons the west,

With their adjacent neighbours, put the English to more pains,

Nor half the north, and all three Lothiaus.}.

Не смотря на то, что горцы жили крайне бдно, у нихъ господствовали патріархальные нравы: гостепріимство было широко развито, и открытый столъ плодъ ихъ набговъ — былъ къ услугамъ каждаго. ‘Какъ добыто, такъ и прожито’ говаривали они. Для вождей гостепріимство было почти необходимостью по отношенію къ ихъ голоднымъ дружинникамъ, а также и средствомъ распространять и поддерживать свое вліяніе. Лучшимъ и почти единственнымъ достояніемъ горцевъ были ихъ стада, находившія себ убжище въ годину бдствій въ крпостяхъ и башняхъ (peels) вождей, а въ дни мира ихъ весело уничтожали за столомъ, уставленнымъ массивными кубками.

Но и во г ли не могли долго спорить о власти и могуществ съ жателями возвышенности. Подати съ ихъ дружинниковъ были имъ едва знакомы и кром военной помощи они могли требовать отъ нихъ лишь личныхъ услугъ. При такомъ цыганскомъ образ жизни, конечно, нечего было и думать о правильныхъ налогахъ, когда все время проходило въ набгахъ и праздности (этотъ образъ жизни Скоттъ въ одномъ мст назвалъ ‘ истинно-кельтскимъ ‘). Главное увеселеніе горцевъ въ мирное время заключалось въ игр въ мячъ, поддаваемый ногою. Для этой игры многіе кланы охотно собирались въ извстномъ мст, но игра эта иногда служила маскою, подъ которой скрывались подготовленія къ военному походу. Скоттъ пытался воскресить и этотъ обычай: въ 1815 г. на пол Carterhaugh’а онъ устроилъ грандіозное состязаніе въ игр мячемъ между горожанами Селькирка и жителями Ярроу, подъ предсдательствомъ своего вождя — герцога ВиссІеисъ. Древнее знамя Скоттовъ было водружено на арен, а празднество воспто музами Скотта и ttrich’а. Однако старый духъ клановъ воспылалъ здсь новымъ огнемъ, такъ что было ршено не возобновлять въ другой разъ подобныхъ увеселеній.

Горцы оставались приверженцами католической церкви доле, чмъ остальная Шотландія, конечно не изъ религіозной ревности, а вслдствіе равнодушія: о церкви и духовенств они мало заботились и не питали особаго уваженія ни къ ея ученію, ни къ ея имуществу. Тмъ сильне они были преданы суевріямъ, происходившимъ по большей части еще изъ временъ язычества. Они врили во всякаго рода волшебство, въ волшебныя средства противъ болзней и увчій, въ священные и цлебные источники, въ духовъ, привидній, фей и вдьмъ. Главными сборными мстами духовъ они считали мрачныя озера и омуты на вершинахъ горъ, въ которыхъ видли врата, ведшія въ подземныя обиталища фей. Вокругъ этихъ горъ вилися пляски фей, и странникъ, случайно попадавшій въ ихъ заколдованный кругъ, неизбжно погибалъ и былъ увлекаемъ въ ихъ подземное царство. Къ счастью духи эти были доступны заговорамъ, преимущественно клятвенными формулами духовенства, замчательно совпаденіе, по которому и величайшій колдунъ, и знаменитйшій среди горцевъ заклинатель духовъ — оба происходили изъ клана нашего поэта. Первый былъ Михаилъ Скоттъ, съ которымъ мы скоро познакомимся ближе, другой монахъ, по имени Джонъ Скоттъ. Вс духи, впрочемъ, имли мстный характеръ, какъ и все въ этомъ кра, они были пріурочены не къ родамъ или лицамъ, но къ скаламъ и источникамъ, къ развалинамъ замковъ, башенъ и хижинъ, тогда какъ, напротивъ, горная страна была богата духами клановъ и родовъ. Пестрая вереница легендъ въ народной вр группируется вокругъ великодушнаго, всегда готоваго на помощь Brownie, веселаго Bogle, насмшливаго Steliycoat и злого Kelpy, и эти легенды въ свою очередь служатъ основаніемъ и канвою для множества старыхъ и новыхъ балладъ и романсовъ.

Какъ пограничная земля между испанцами и маврами, на которой родились безсмертныя псни о Сил, такъ и Шотландскія марки были необыкновенно плодородною почвою для народной поэзіи. Здсь каждое поле было полемъ битвы, а каждое поле битвы было прославлено въ псн. Изъ пны горныхъ источниковъ родились эти дикія строфы, и сдыя легенды какъ бы окутаны туманами, покрывающими вершины горъ. Лира и мечъ здсь, какъ и повсюду въ древнее и новое время, были связаны между собою самыми тсными узами. Не было ни одной битвы, ни одного набга, которые не нашли бы себ отголоска въ народной поэзіи. Об древнйшія англійскія баллады ‘Chery Chase’ и ‘Битва при Оттерборн’ своимъ происхожденіемъ обязаны битвамъ горцевъ между героическими племенами Percy и Douglas’овъ, которыя Прескоттъ прекрасно сравнилъ съ Цегрисами и Абенсеррагами. Въ нихъ сочетавается духъ Гомера съ романтическимъ характеромъ рыцарства. Псня ‘Chery Chase’, при звукахъ которой сердце сэра Филиппа Sidney’а трепетало, ‘какъ при звук трубы’, была сложена епископомъ Percy въ правленіе Генриха VI (1422—1461). Псня объ Оттсрбориской битв, бывшей 15-го августа 1338 г., быть можетъ, нсколько древне. Съ этого времени можно исторически прослдить потокъ шотландско-англійской горной поэзіи до самаго ея воскресенія въ подражаніяхъ Вальтера Скотта. Самъ Скоттъ былъ послднимъ минестрелемъ марокъ.

Само собою разумется, что держать въ повиновеніи дикое населеніе марокъ было трудною задачею. Будучи втиснуты между кланами горцевъ, шотландскіе короли жили то въ Стирлинг, то въ Эдинбург. Въ наилучшемъ случа (мы не могли найти объ этомъ точныхъ указаній) они ни въ чемъ не отличались отъ всхъ другихъ значительныхъ предводителей клановъ (и притомъ не самыхъ могущественныхъ) и были такимъ образомъ лишь первыми между равными и, слдовательно, долины были уступать всякому союзу двухъ или боле клановъ. Положеніе ихъ напоминало германскихъ выборныхъ императоровъ въ то время, когда они еще не пріобрли внушающаго уваженія могущества. Поэтому они долины были прибгать къ помощи иностранныхъ, именно французскихъ, наемниковъ, составлявшихъ не боле чмъ охранную стражу, такъ какъ денежныя средства короны были слишкомъ недостаточны для вербованія и содержанія регулярнаго войска. Естественно, что эти наемныя войска по большей части состояли изъ случайнаго, не надежнаго сброда, живую картину котораго рисуетъ намъ Скоттъ въ шестой псни ‘Двы озера’. Но эти ничтожныя военныя силы короны могли быть употребляемы противъ горныхъ клановъ лишь съ извстною осторожностью, на горцевъ боле, чмъ на кого другого, должно было смотрть сквозь пальцы, такъ какъ они представляли собою своего рода ландштурмъ или военную границу противъ южныхъ наслдственныхъ враговъ. Въ этомъ отношеніи время отъ времени они оказывали стран существенныя услуги, какъ напримръ, во время войны, которую велъ съ Шотландіею Генрихъ VIII, когда маркамъ пришлось выдержать самое жестокое нападеніе врага. Произведенныя англичанами опустошенія превосходятъ всякое вроятіе. Во время одного нападенія англичане сожгли или уничтожили 192 замка или укрпленія, 403 шотландца были убиты и 816 взяты въ плнъ, боле 10,000 головъ рогатаго скота и 12,000 овецъ, 1,296 лошадей и свыше 5,000 мръ ржи стали добычею врага. По другому извстію было уничтожено или сожжено семь монастырей или общежитій, шестнадцать замковъ или башенъ, пять селеній, 243 деревни, тринадцать мельницъ и три госпиталя. Вслдствіе этого горцы возстали въ громадномъ числ,— но къ несчастью нкоторые кланы перешли на сторону англичанъ. Во глав возставшихъ сталъ графъ Ангусъ, родной зять Генриха и глава Дугласовъ. По его зову ополчился также Regent Arran съ 500 человкъ, а третьимъ союзникомъ былъ лордъ Buccleuch. Шотландцы одержали ршительную побду при Ancram-Moor (1545). Франція поддержала ихъ вспомогательными войсками и деньгами, и Англійскія марки стали жертвою страшной мести {Scott, Tales of a Grandfather, chap. XXIX.}.

Надзоръ королевскихъ штатгальтеровъ (Wardens) надъ марками не былъ въ состояніи управиться съ царившими тамъ безпорядками, такъ какъ назначавшіяся на эту должность личности не занимали независимаго положенія. По большей части въ штатгальтеры избирались т вожди, которые имли наибольшее вліяніе въ маркахъ, что никоимъ образомъ не можетъ быть признано мудрою государственною мрою. Обыкновенно Восточною маркою управляли графы Юмы (Home), графы Босвелли (Bothwell) или лорды Buccleuch’и и Fairnihirst’и были штатгальтерами Средней марки, и соперничествовавшіе другъ съ другомъ роды Максвеллей (Maxwell) и Джонстоновъ (Johnstone) — марки Западной. Мы встрчаемъ также штатгальтеровъ надъ всми тремя марками, это достоинство, повидимому, было достояніемъ Дугласовъ (Douglas). Штатгальтеры легко могли употреблять во зло ввренную имъ власть, такъ какъ они въ одно и то же время являлись полководцами, законодателями и судьями въ своихъ маркахъ. Они имли также полномочіе ршать вопросы войны и мира. Передъ ихъ замками обыкновенно возвышались высокія деревья, на которыхъ они безапелляціонно вшали всхъ мошенниковъ и нарушителей мира. Въ этомъ верховномъ прав, которое присваивали себ и вс другіе предводители клановъ, заключалась вся ихъ юрисдикція, и старая пословица говоритъ, что въ Jedburgh’ людей сперва вшали, а потомъ судили. Для разнообразія вислицу замняли утопленіемъ. Лишь въ тхъ случаяхъ, когда грабежи и безпорядки въ кланахъ превосходили обыкновенный предлъ, короли пытались возстановлять порядокъ энергичнымъ вмшательствомъ вооруженною рукою, попытки, которыя рдко влекли за собою продолжительные результаты. Такъ Іаковъ V въ 1529 г. собралъ войско не мене, чмъ въ 10,000 человкъ {Конечно, не слдуетъ придавать особаго значенія этий цифр: на нее слдуетъ смотрть, какъ на произвольное, приблизительное соображеніе: ту же цифру мы видли въ недавно упомянутыхъ нами 10,000 овецъ и въ слдующей глав встртимся съ 10,000 Скоттовъ, что въ распоряженіи Іакова, напротивъ, было сравнительно незначительное число войска, это вытекаетъ уже изъ его политики, которой онъ всегда слдовалъ, такъ какъ онъ имлъ обыкновеніе нападать на вождей клановъ поодиночк и настигать ихъ въ расплохъ. См. XVII пр. Hogg ‘The Queens Wake’.}, при помощи котораго опустошилъ Ettrick-Forst, а затмъ повсилъ важнйшихъ виновниковъ смуты, какими были, напримръ, Piers Cockburn изъ Henderland, Адамъ Скоттъ изъ Tushielaw и John Armstrong изъ Gilnockie {Къ Coekburn’у относится неоднократно переводившаяся, несравненная по своей трогательной простот ‘Жалоба вдовы горца’ (Skott, Border Ministrelsy II, 319). He мене прекрасно восптъ и Armstrong (Border Ministrelsy I, 35). Преданіе разказываетъ, что деревья, на которыхъ были повшены онъ и его приверженцы, тотчасъ же завяли. Leyden, Poetical Remains (London, 1819), p. 310.}. Но въ чемъ заключалась побудительная причина, подвигшая къ этому Іакова, можно видть изъ того обстоятельства, что у него въ Ettrick-Forst’ паслось 10,000 головъ овецъ. Подобное же наказаніе было совершено въ 1501 г. Regent Murray, незаконнымъ братомъ Маріи Стюартъ, который точно также съ сильнымъ войскомъ вторгся въ Jedburgh и Dumfries, срылъ многіе бурги и замки грабителей, повсилъ двадцать зачинщиковъ, пятьдесятъ другихъ въ цпяхъ отослалъ въ Эдинбургъ и заключилъ договоръ съ англійскими горными штатгальтерами относительно правильнаго управленія марками. Но вс эти мропріятія оставались на столько безъ результатовъ, что уже въ 1565 г. графъ Bothwell снова увидлъ себя вынужденнымъ привести въ порядокъ пограничныя области: Johnston’ы и Armstrong’и сцпились другъ съ другомъ въ кровопролитной распр. Сама Марія Стюартъ, дабы придать всъ мропріятіямъ своего штатгальтера, на нкоторое время поселилась въ Jedburgh’, Какъ извстно, Bothwell въ это время получилъ рану, и Марія навстила его въ замк Hermitage — шагъ, приведшій ее къ гибельнымъ послдствіямъ.

Ршительный поворотъ приняли вс эти обстоятельства, когда Іаковъ VI вступилъ на англійскій престолъ, и оба враждовавшія королевства были объединены подъ однимъ скипетромъ. То. что прежде лежало на рубеж, теперь очутилось въ середин объединеннаго государства, и тотъ, кто прежде считался браконьеромъ, какъ говоритъ Скоттъ о Satchells’, оказался воромъ. Въ 1605 г. англійскими и пюттландскими коммиссарами было предпринято поголовное разоруженіе, отъ котораго были освобождены лишь стоявшіе вн всякаго подозрнія дворяне и владтельныя лица. Подъ страхомъ тюремнаго заключенія никто не имлъ права держать лошадей, цнностью превышавшихъ 50 шиллинговь или 30 шотландскихъ фунтовъ. Наиболе отчаянныхъ сорванцовъ удаляли силою, и Buccleuch составилъ изъ нихъ цлый легіонъ, который и былъ имъ отведенъ на помощь голландскимъ генеральнымъ штатамъ По словамъ Скотта, голландцы имли гораздо мене основанія радоваться прибытію такихъ вспомогательныхъ войскъ, чмъ шотландцы ихъ уходу. Graemes’ы изъ спорной земли были до послдняго человка переселены въ Ирландію, и возвращеніе было имъ воспрещено подъ страхомъ смертной казни. Не смотря на такія насильственныя мры еще въ теченіе 1662—1663 годовъ съ англійской стороны еще неоднократно раздавались жалобы на воровскіе набги Mosztrooper’овъ (такъ называли профессіональныхъ грабителей). Все же этимъ былъ нанесенъ смертельный ударъ горнымъ кланамъ. Другіе кланы, напротивъ, продолжали свое существованіе почти столтіе доле и нашли свой конецъ въ постановленіи 1745 (бывшемъ слдствіемъ вспыхнувшаго въ этомъ году возстанія), по которому имъ воспрещалось носить оружіе и національный костюмъ. Въ то же время были конфискованы имнія знатнйшихъ участниковъ возстанія, и многіе шотландцы, частью вынужденные, частью добровольно, переселились въ Америку. Культура и промышленность мало по малу проникли въ страну горцевъ и докончили преобразованіе прежняго политическаго и общественнаго устройства. Когда впослдствіи верхнешотландскій костюмъ былъ снова дозволенъ, а конфискованныя имнія возвращены (22 и 24 Георгъ III), то кланы, по выраженію Скотта, были лишь ‘тнью тни’. Возстанія при Іаков дйствительно были ихъ послднею вспышкою, и чмъ боле возрастала королевская власть, объединялось управленіе, а ленный бытъ падалъ подъ тяжестью закона и въ глазахъ общественнаго мннія, тмъ мене почвы оставалось для этого патріархально-феодальнаго государства въ государств. Его начильственвое подавленіе лишь немногимъ опередило естественную смерть, и оно уже принадлежало исторіи, когда его призвала къ новой жизни поэзія Скотта. И къ нему относятся слова поэта:

Что должно жить безсмертною жизнью въ псн,

То должно сперва умереть на земл.

II.
Кланъ и фамилія Скоттовъ.

Упомянутый выше капитанъ Вальтеръ Скоттъ изъ Satchells въ 1688 г. издалъ въ двухъ частяхъ ‘Справедливую исторію многихъ достопочтенныхъ семействъ многочтимаго имени Scot’. Заглавіе книжечки, не смотря на ея дв части, это все же лишь книжечка — сулитъ намъ цлую сокровищницу антикварныхъ и генеалогическихъ извстій, но что же находитъ въ ней любознательный изслдователь? Стихотворныя нищенскія посланія стараго капитана къ своимъ тезоименнымъ высокороднымъ родственникамъ, которыхъ судьба благословила богатыми имніями. Сообщенія, которыя авторъ длаетъ о самомъ себ какъ въ заглавіи книги, такъ и во введеніи къ ней, довольно характерны. Онъ называетъ себя старымъ солдатомъ, но никакъ не ученымъ: онъ едва въ состояніи написать свое имя. Ни одного часа не провелъ онъ въ школ, никогда не учился катихизису и, кром своего имени, ничего написать не уметъ. Такимъ образомъ онъ, вроятно, долженъ былъ диктовать свою старчески слабую поэму. 57 лтъ несъ онъ военную службу въ Шотландіи и въ другихъ странахъ. Когда онъ вступилъ въ 29-й годъ отъ рожденія, онъ былъ человкъ слабаго здоровья, да и теперь, на 88-омъ году онъ не чувствуетъ себя особенно сильнымъ. Онъ называетъ себя ‘Poor Wattie Scot’ и признается, что лишился своего имнія Satchells — вроятно тмъ же путемъ, которымъ и современные офицеры иногда теряютъ свои имнія. Поэтому онъ обращается къ своимъ многочисленнымъ гг. родственникамъ въ длинныхъ и краткихъ случайныхъ стихотвореніяхъ, написанныхъ дубоватыми стихами, изъ которыхъ каждое заключается благочестивымъ пожеланіемъ, чтобы золотое руно долго оставалось въ рукахъ прославляемаго Язона, а между строками мы читаемъ и просьбу, чтобы этотъ Язонъ соблаговолилъ удлить малость отъ этого рука бдному, престарлому члену его клана. Въ этомъ заключительномъ финал онъ изощряетъ всю свою изобртательность, такъ, напримръ, онъ говоритъ:

I hope Jason’s fleece shall never from him flee,

Because he is inclin’d to hospitality.

Или въ другомъ мст:

Be not offended at the stile of stepherd’s swain,

For Jason’s golder fleece is still worthy of coin.

Или:

I hope that Jason’s golden fleece

With thee still stall remain.

и такъ дале въ безконечныхъ варіаціяхъ. Въ заключеніе онъ желаетъ своей книг счастливаго пути, но лишь въ области дворянства и Gentry: ‘Ибо’, прибавляетъ онъ, — ‘ты сочинена не для слоняющихся по улицамъ звакъ и болвановъ, но лишь для дтей знатныхъ. Поэтому я напечаталъ тебя въ количеств немного свыше двадцати дюжинъ (такимъ образомъ четверть тысячи) и типографщиковъ обязалъ не выпускать большее количество экземпляровъ. Мои издержки были велики, и я разсчитываю на вознагражденіе’.

Какъ бы мало этотъ старый Вальтеръ Скоттъ изъ Satchells’а, будучи вдохновленъ славою и богатствомъ своего клана, конечно не въ томъ смысл, какъ позднйшій Вальтеръ Скоттъ изъ Abbotsford’а, ни сообщалъ намъ кое-какихъ драгоцнныхъ свдній, все же, если мы хотимъ составить себ понятіе о возникновеніи и исторіи клана Скоттовъ, мы должны затронуть вопросъ глубже: мы должны, по крайней мр, въ краткихъ чертахъ, коснуться исторіи древнихъ скотовъ.

Относительно происхожденія этого кельтскаго племени, которому суждено было дать свое имя цлому народу и его стран, ни сравнительное языкознаніе, ни изслдованія кельтскихъ древностей до сихъ поръ не могли еще прійти къ удовлетворительнымъ результатамъ. Нкоторые ученые еще до сихъ поръ держатся мннія, что скотты, если не всецло были германскаго происхожденія, то во всякомъ случа въ жилахъ своихъ носили сильную примсь германской крови {Rich, Garnett, Pliilogical Essays, p. 203.}. Значеніе ихъ имени до такой степени шатко, что ученые несогласны даже относительно того, въ какомъ кельтскомъ язык слдуетъ искать его этимологію {По Zeuss’у (Gramm. Celt, Praef. VIII) скоты, отъ ирландскаго слова Scotaib (=втеръ?), означаютъ ‘бурные’, ‘безпокойные’, значеніе, которое онъ приписываетъ и галамъ (gaodheal, gaoidheal отъ ирландскаго gid, gaith = втеръ). Вебстеръ, напротивъ, въ своемъ словар производитъ Scot, до вельски ysgotiad, отъ вельскаго слива ysgwd = тнь (греч. ) и объясняетъ значеніе слова аналогіею съ ‘скипами’, какъ живущихъ во. тьм, лсныхъ жителей, быть можетъ, врне ‘жители свера’, такъ какъ сверъ считался страною мрака. Впрочемъ мстожительство и тхъ, и другихъ было въ достаточной степени обильно лсами, чтобъ и этой этимологіи слова придать вншнюю вроятность. Третье словопроизводство (у Rees Cyclopaedic подъ словамъ Scotland) отъ ирландскаго Sceite — разршенный, разъединенный, но этому словопроизводству скоты обозначались, какъ люди, жившіе отдльно другъ отъ друга, разсянные, но это обозначеніе не идетъ къ береговому населенію, какимъ несомннно были скоты. по всей вроятности, съ этимъ корнемъ въ родств to squat, to scatter и т, д’ и американскій Scuatter былъ бы ничмъ инымъ, какъ перенесеннымъ въ современную жизнь древнимъ Scot’омъ.}. Когда скотты впервые выступили на поприщ исторіи, ихъ мстопребываніе находилось въ сверо-восточной части Ирландіи, откуда они въ IV и V столтіяхъ нашего лтоисчисленія переселились на шотландскій берегъ и осли на узкомъ полуостров Kintyre и въ ныншнемъ Argyll, откуда мало по малу они клиномъ врзывались въ пиктекое населеніе, занимавшее сверо-восточную часть Шотландіи. Главное переселеніе этихъ пришельцевъ отразилось въ саг о трехъ братьяхъ Лорн, Фергус и Ангус, сыновьяхъ Эрка. Длинный рядъ шотландскихъ королей, перечисляемыхъ въ хроникахъ отъ Эрка до Kenneth’а (приблиз, 400—880). само собою, относится къ области миовъ.

Въ союз съ родственными имъ, по всмъ вроятіямъ, пиктами, скотты, немедленно посл своего утвержденія въ Шотландіи, устремились на границы Римской имперіи, пользуясь ея политическими раздорами и нравственнымъ вырожденіемъ и постоянно угрожая ей неожиданными набгами, пока наконецъ въ 426 г. римляне принуждены были вывести изъ Британніи свои послдніе легіоны. Съ удаленіемъ этого общаго врага прекратилось и обоюдное согласіе между пиктами и скоттами, и они обратили свое оружіе другъ противъ друга. Скотты проявили большую живучесть, и втеченіе немногихъ столтій имъ удалось частью изгнать, частью поработить пиктовъ, такъ что въ середин IX вка Kenneth, сынъ Alpin’а, одолвъ послдніе остатки пиктовъ, объединилъ подъ своею властью различныя скоттскія племена (т. е. кланы) на сверъ отъ Forth’а и Clyd’а. Однако еще цлое столтіе истекло до той поры, когда мы впервые въ исторіи встрчаемся съ именемъ ‘Шотландіи’.

Безпокойный, неусидчивый характеръ скоттовъ позволяетъ намъ сдлать не подлежащее сомннію предположеніе, что отдльные, различные по многочисленности отряды разсялись по другимъ народностямъ. Такъ нкоторые изъ ихъ предводителей или вождей переселились въ пограничную марку и осли среди своихъ англо-саксонскихъ сосдей, которые и прозвали ихъ, за неимніемъ собственныхъ семейныхъ прозвищъ, ‘такимъ-то Скоттомъ’ или просто ‘Скоттомъ’ {Въ источникахъ объ основаніи аббатствъ Holyrood и Selkirk (основ. Давидомъ II въ 1128 и 1130 годахъ) въ качеств свидтели называется ‘Uchtredus filing Scoti’. Сынъ этого Ухтреда, Гячардъ, который основалъ пріоратъ см. Андрея (St. Andrew) и умеръ въ 1158 г., кажется, первый призналъ ‘Scot’ своимъ фамильнымъ наименованіемъ. Правописаніе ‘Scott’ позднйшаго происхожденія.}. Во всякомъ случа мы должны принять именно это объясненіе происхожденія имени и клана ‘Скоттъ’, къ которому принадлежалъ нашъ поэтъ, что составляло его величайшую гордость до послдняго его издыханія. Нчто подобное могло случаться и чаще, по крайней мр въ позднйшее время мы встрчаемъ Скоттовъ, не принадлежавшихъ къ клану. Но допуская это предположеніе, мы отнюдь не имемъ въ виду, что нашъ поэтъ былъ кельтскаго происхожденія, такъ какъ родоначальникомъ Скоттовъ, въ крови котораго, быть можетъ, уже была примсь германской крови, приливъ которой съ теченіемъ времени все боле и боле усиливался, безъ сомннія въ числ членовъ своего клана имлъ не только своихъ земляковъ, но и осдлыхъ пограничныхъ жителей саксонской расы, и чмъ боле возрастали его военное значеніе и родовыя имущества, тмъ боле окрестные жители стремились сдлаться членами его клана. Отъ одного изъ такихъ германскихъ выходцевъ, по всей вроятности, и слдуетъ выводить генеалогію нашего писателя.

Быть можетъ, мы имемъ право предположить, что именно это кельтское происхожденіе клана было главною причиною того, что скотты ране всхъ другихъ горныхъ клановъ стали особенно выдаваться склонностью къ грабежамъ и дикостью. Ихъ постоянный эпитетъ — ‘суровый кланъ’, (the rough Clan), а древняя народная поговорка дастъ имъ другое, еще боле суровое прозвище:

The haughty Humes, the saucy Scotts,

The cappit ¹) Kers, the bauld Rutherfords ²).

¹) Cappit = capriciously irritable.

²) Chambers, Popular Rhymes of Scotland. Eding. 1842, p. 29.

Вслдствіе этого они находились въ безпрерывныхъ распряхъ, изъ которыхъ самою продолжительною, кровопролитною и тяжкою по послдствіямъ была ихъ распря съ керсами (Kers), не прекращавшаяся втеченіе почти всего XVI столтія. Керсы распадались на дв втви: керсы изъ Fernihirst, главою которыхъ въ наши дни еще считаетъ себя маркизъ Lothian, и керсы изъ Cessford, главенство надъ которыми по наслдству перешло на герцоговъ изъ Roxburghe Ихъ родовой замокъ Cessford, на сверъ отъ Jedburgh’а по преданію (скажемъ попутно) былъ основанъ витяземъ — великаномъ Halbert’омъ Ker. Во время малолтства Іакова V Дугласы, подъ предводительствомъ графа Ангуса, производили въ стран всякія насилія и даже захватили самого несовершеннолтняго короля, именемъ котораго управляли страною. Къ нимъ волею неволею примкнули и другіе кланы, въ числ ихъ и керсы. Іаковъ, стремившійся вырваться изъ ихъ рукъ, въ конц 1526 г. послалъ тайное посольство къ лорду Buccleuch, глав скоттовъ, приглашая его прибыть съ своею дружиною въ Мельрозъ и освободить его отъ притснителей. Buccleuch, польщенный оказаннымъ ему довріемъ, явился со своими скоттами и съ ‘ворами изъ Annandale’, но былъ предупрежденъ противниками, и на Darnwick’скомъ пол, недалеко отъ Мельроза, произошло сраженіе. Buccleuch долженъ былъ уступить, но все же большое число его непріятелей, въ томъ числ и глава Cessford’скихъ керсовъ, остались на пол битвы. Это было причиною многолтней, упорной усобицы между обоими кланами. Хотя въ 1529 г. главами обоихъ клановъ Buccleuch’омъ и Kers’омъ была подписана грамота, въ которой они обоюдно обязались возносить молитвы за убитыхъ во всхъ наиболе чтимыхъ мстахъ поклоненія, но ненависть между ними все же не улеглась. Въ 1552 г. на самыхъ улицахъ Эдинбурга керсы напали на Buccleuch’а и убили его, такъ что еще въ 1596 году можно было опасаться новой вспышки этой наслдственной вражды, когда оба вождя съ ихъ дружинами, потрясая оружіемъ, прозжали по улицамъ столицы.

Первоначальное мстопребываніе скоттовъ находилось на сверномъ склон Іевіотскаго пограничнаго, хребта, между Ettrick’омъ и его правымъ притокомъ Rankelburn’омъ и Teviot’омъ съ его лвымъ притокомъ Borthwick’омъ, который впадаетъ въ Teviot выше Hawick’а. Недалеко отъ истока Borthwick’а, почти въ центр владній Buccleuch’омъ, находилось Bellenden или Bellendean, мсто сборища клана во время игръ, усобицъ и набговъ. Какъ обыкновенно у горцевъ, это названіе служило въ то же время военнымъ или боевымъ кличемъ {Chambers, Pop. Rhymes of Scotland, p. 31. Scott, Lay of the Last Minstrel, Notes къ Canto VI.}. Въ этой мстности и въ наши дни еще виднются развалины родовыхъ бурговъ клана. Branksome или Branxholm на ТеуіоС, гд поетъ свою пснь послдній минстрель, Harden на Borthwick Water, неподалеку отъ Hawick’а, Buccleuch на ПапкеІЬит’, Tushielaw на Ettrick’i, противъ впаденія Ranckelburn’а, родовой бургъ того Адама Скотта изъ Tushielaw, котораго народъ называлъ королемъ марокъ, а придворные — королемъ воровъ, и котораго Іаковъ V, какъ выше упомянуто, повсилъ на воротахъ его собственнаго замка, Thirlstane Tower на Ettriск’ {Трагическою легендою о Thirlstan’ воспользовался Hogg въ ‘Mountain Bard and Forest Minstrel’ для своей, къ сожалнію, не оконченной баллады (Thirlstame, а Fragment).} и Dryhope Tower на озер св. Маріи.

Дале, внизъ по теченію — такъ какъ по теченію ркъ движется и населеніе отъ горъ къ низменности — мы видимъ Oakwood Tower на Ettric’, гд будто бы жилъ волшебникъ Michael Scott, и Newark Castle на Yarrow’, куда насъ переноситъ вступленіе къ ‘Псн послдняго минстреля’. Изъ всхъ этихъ замковъ намъ ближе всего Harden, какъ настоящая колыбель рода нашего поэта {Приводимая Скоттомъ этимологіи Hare-den, т. е. Заячье ущелье не иметъ серьезнаго значенія. Scott, Provincial Antiquities of Scotland, III p., 11, прим.}. Скотты изъ Harden’а по значенію и могуществу, посл Buccleuch’овъ, были почти вторымъ родомъ клана, по другому извстію Buccleuch и и были лишь младшею отраслью Harben’омъ. Между зелеными нивами ржи и пурпурно-красными полями гречихи на шиферной темной скал гордо возвышается осненная вязами руина, и стаи галокъ и вороновъ наполняютъ воздухъ своимъ однообразнымъ крикомъ {Leyden, Scenes of Infancy, I (Poet. Rem., p. 312):

Where Bortha hoarse that loads the meads with sand,

Rolls her red tide to Teviot’s western strand,

Through slaty hiles whose sides are shagg’d with thorn,

Where springs in scatter’d tufts the dark-green corn,

Towers wood-girt Harden for above the vale,

And clouds of ravens o’er the turrets sail.

А hardy race, who never shrunk from war,

The Scott, tb rival realms а mighty bar,

Here fixed his mountain-home, — а wide domain,

And rich the soil, lad purple heath been grain,

But, what the niggard ground of wealth denied.

From fields more bless’d his fearless arm supplied.}. Сюда-то нашъ поэтъ въ свои юные годы предпринималъ ежедневныя паломничества. Однажды онъ даже задумалъ устроить здсь свое постоянное мстожительство, и владлецъ, его двоюродный братъ, охотно далъ на это свое согласіе.

Кланъ скоттовъ, даже и до рожденія нашего поэта, отнюдь не былъ лишенъ выдающихся и замчательныхъ личностей. Попытаемся воспроизвести очерки нкоторыхъ изъ нихъ.

Надо всми выступаетъ прежде всего уже упомянутый нами Михаилъ Скоттъ, который играетъ такую важную роль въ ‘Псн послдняго минстреля’ и который пользовался при жизни почти европейскою извстностью. Онъ родился въ Bolwearie въ Kirkaldy (Файфшайръ), гд еще и теперь показываютъ развалины замка, какъ мсто его рожденія, долгое время проведя по Франціи, Германіи и Италіи, онъ набрался необыкновенной учености, пріобрлъ глубокія познанія въ астрологіи, алхиміи и хиромантик. Кром другихъ трудовъ, онъ оставилъ посл себя переводъ или толкованіе Аристотеля (напечатанъ въ Венеціи въ 1496 г.), который однако, по мннію Мейнера (II, 644) и Галлама (I, 93), въ сущности обязанъ своимъ происхожденіемъ еврею, по имени Андрей. Онъ же, вроятно, въ 1290 г., былъ въ числ тхъ пословъ, которые имли порученіе привести изъ Норвегіи королевну Маргариту (the Maid of Norway), невсту принца Эдуарда. Но высокое уваженіе и свою обширную славу онъ пріобрлъ главнымъ образомъ, какъ волхователь, и именно въ этомъ отношеніи упоминаетъ о немъ ‘Божественная комедія’ {Адъ. XX, 116-117:

Quell’altro, che nei tianchi e eosi poco,

Michele Scotiu, che verainente

Delle magiche frode seppe il gioco.}. Память о его волшебств, которымъ онъ, по преданію, былъ обязанъ кушанью, приготовленному изъ змй, еще до сихъ поръ сохраняется въ многочисленныхъ легендахъ, которыя въ выдержкахъ приводятся у Скотта въ примчаніяхъ къ ‘Псн послдняго минстреля’. Его колдовскія книги были одарены столь чудодйственною силою, что непосвященные не могли открывать ихъ безъ опасности для собственной жизни. Одному изъ духовъ, находившихся въ его распоряженіи, было приписано растепленіе вершины горы Eildon на ея современныя три части, причемъ преданіе забываетъ, что эти горы еще въ римскую эпоху носили названіе Trimontium.

Двое другихъ членовъ клана замчательны тмъ, что они, подобно нашему поэту, были хромы. Первый изъ нихъ, время жизни котораго старый Satchells относитъ къ XIII столтію, былъ Джонъ, по прозвищу Lamiter, сынъ одного изъ Buccleuch’овъ. Такъ какъ онъ не былъ въ состояніи ни ходить, ни здить верхомъ, то его послали въ Glasgow въ высшую школу, чтобы онъ тамъ примкнулъ къ сословію ученыхъ. Второй хромецъ, шестью поколніями моложе перваго, былъ сынъ одного изъ Скоттовъ изъ Harden’а и носилъ имя William Boltfoot. Въ противоположность съ предъидущимъ, онъ былъ превосходнымъ наздникомъ и охотникомъ: ‘be did survive to be а man’, какъ эмфатически выражается Satcbells, вслдъ за которымъ и нашъ поэтъ называетъ его такъ же, конечно не безъ намека на самого себя. Вообще для поэта его собственный физическій недостатокъ освщался нкоторымъ поэтическимъ колоритомъ, благодаря этимъ двумъ легендарнымъ членамъ его клана: они придавали ему какое-то антикварное очарованіе, къ которому Скоттъ былъ особенно чувствителенъ, и въ то же время служили ему существеннымъ утшеніемъ. Онъ даже гордился тмъ, что былъ третьимъ хромцомъ въ своемъ клан и соединялъ въ своемъ лиц ученость Ламита и искусство въ верховой зд и страсть къ охот Boltfoot’а.

Во глав клана стояли уже неоднократно нами упоминавшіеся скотты изъ Buccleuch’а, глава которыхъ въ настоящее время, въ то же время и герцогъ, Buccleuch. Старый лтописецъ Satcbells разсказываетъ о миическомъ происхожденіи этого дома слдующее: Во времена Кеннета Макъ-Альпина два брата изъ Galloway, вслдствіе возстанія изгнанные изъ своей родины, пришли въ Rankelburn въ Ettrick-Forst’, гд были гостепріимно приняты лсничимъ за ихъ искусство въ игр на рог и въ другихъ охотничьихъ хитростяхъ. Вскор за симъ въ лсъ на охоту прибылъ король Kenneth. Онъ гнался за великолпнымъ оленемъ до до одного мста, лежавшаго на дв (англійскія) мили выше сліянія Rankelburn’а съ Ettrick’омъ. Здсь испуганное животное остановилось, но все же король, подоспвшій со своею свитою, не могъ захватить его вслдствіе крутого спуска и болота. Тогда John, одинъ изъ двухъ братьевъ, слдовавшій пшкомъ за охотою, соскочилъ въ пропасть, схватилъ оленя за рога, и со своею добычею снова вскарабкался на кручу и положилъ ее къ ногамъ короля. Король назвалъ эту мстность Buck-cleugh, и въ воспоминаніе объ этомъ герцоги Buccleuch еще въ наши дни въ своемъ герб имютъ изображеніе оленя {Cleugh или Clench означаетъ крутой обрывъ или крутое и узкое ущелье, слдовательно — Buck-cleugh — оленье ущелье. Какъ охотникъ получилъ еще имя Scot — этого преданіе не разъясняетъ.}. Ране, какъ и у другихъ Скоттовъ, въ ихъ герб изображался охотничій рогъ, которымъ ихъ предки такъ искусно владли.

Угодья, которыя достались въ наслдство потомкамъ этого Нимирода, вначал пользовались явнымъ благословеніемъ, по крайней мр Satcbells говоритъ про нихъ:

If heather-tops had been corn of the best,

Then Buccleugh mill had gotten a noble grist.

Но постепенно владнія ихъ улучшались и постоянно возрастали, причемъ, въ качеств лэна, оно было обезпечено отъ того гибельнаго дробленія, благодаря которому имнія лэрдовъ, между прочимъ и предковъ самаго Вальтеръ-Скотта, такъ часто распадались на ничтожные клочки. Въ правленіе Іакова I сэръ William Scott изъ Buccleuch’а выгодною мною земель положилъ основаніе Бранксгольмскаго баронства. Кром того, онъ владлъ значительными полосами земли въ Ettrickforst’а и въ Tewiotdale.

Отъ Іакова II родъ этотъ получилъ баронство Langholm на Esk’, а также угодья въ Lanarkshire въ награду за содйствіе, оказанное имъ королю противъ Дугласовъ. Посл того какъ сэръ Walter Scott изъ Buccleuch’а въ 1606 году былъ возведенъ въ пэры, а сынъ его въ 1618 году получилъ графское достоинство, ихъ родъ въ 1642 г. отъ регента Мортона, бывшаго съ ними въ родств, получилъ владніе Dalkeith и съ этого времени избралъ своимъ мстопребываніемъ замокъ Dalkeith. О княжескомъ великолпіи, здсь царившемъ, съ большимъ воодушевленіемъ разсказываетъ Satcbells, разсказъ его почти дословно Вальтеръ Скоттъ перенесъ въ ‘Пснь послдняго минстреля’. Въ своихъ залахъ, Bucchleuch’и содержали 24 знатныхъ съ оруженосцами и слугами, носившихъ ихъ имя и одной съ ними крови, которые по первому зову являлись на ихъ военную службу. Все населеніе замка сзывалась къ столу звуками колокола и барабана. Въ военное время они могли собрать подъ свои знамена сто лэрдовъ и 10.000 воиновъ. Ихъ годовые доходы, по свидтельству Satchells’а, достигали невроятной для того времени цифры 12—14,000 марокъ. Если даже и сократить эту цифру, отнеся часть ея на счетъ поэтическаго преувеличенія, то все же останется достаточно. Но высшей степени роскоши благосостояніе ихъ достигло при Анн, герцогини Buccleuch и Monmouth, въ залахъ которой поетъ свою пснь послдній минстрель. Анна, внука перваго графа Buccleuch’а и за неимніемъ мужскаго потомства единственная наслдница дома, считалась богатйшею невстою и прекраснйшею дамою своего времени, она вступила въ супружество въ 1663 г. {По другимъ въ 1665.} съ герцогомъ Monmouth, сыномъ Карла II и прекрасной Lucy Walters (род. въ 1649 г.). Это былъ бракъ изъ разсчета, устроенный самимъ королемъ. Юная чета была еще почти въ дтскомъ возраст, и бракъ этотъ при холодномъ высокомріи съ одной стороны и ничмъ не сдерживаемомъ легкомысліи съ другой — ни коимъ образомъ не могъ быть счастливымъ. Но съ другой точки зрнія онъ былъ необыкновенно выгоденъ для той и другой стороны — для Monmouth’а онъ доставлялъ опредленное общественное положеніе и богатый доходъ (10,000 ф. по Маколею), а для фамиліи Buccleuch’овъ въ томъ отношеніи, что ставилъ ихъ въ непосредственную близость, даже родство съ трономъ. Такъ какъ Monmouth уже при бракосочетаніи принялъ прибавку къ своей фамиліи Scott и соединилъ свой королевскій гербъ съ гербомъ своей супруги, то 20 апрля 1673 г. онъ былъ возведенъ въ герцогское достоинство и именовался герцогомъ Buccleuch. Какъ извстно, Monmouth былъ казненъ 15 іюля 1685 г за произведенное имъ открытое возстаніе, онъ оставилъ двухъ сыновей, старшій изъ которыхъ былъ продолжателемъ своего рода. Вдова его, не смотря на незаконное происхожденіе мужа, до самой смерти, послдовавшей лишь въ 1732 г. сохраняла санъ принцессы крови. Ей прислуживали пажи благороднаго происхожденія, а сама она въ пріемной зал сидла на троп подъ балдахиномъ, причемъ никому изъ присутствовавшихъ не дозволялось садиться {Chambers, Traditions of Edinburgh, стр. 298 сл.}. Внукъ герцога Monmouth’а въ 1720 г. женился на старшей дочери герцога Queensherry, и вслдствіе этого получилъ наслдственное право на герцогство Queensherry, которое 23-го декабря 1810 года оказалось вакантнымъ и поэтому перешло къ герцогамъ Buccleuch’амъ, такъ что эти послдніе въ настоящее время принадлежатъ къ числу богатйшихъ и знатнйшихъ дворянскихъ семей Британскаго королевства.

Родословная самого Вальтера Скотта восходитъ по врнымъ даннымъ до Вальтера Скотта изъ Harden’а во второй половин XVI в., игравшаго подъ именемъ Auld Wat выдающуюся роль въ исторіи и поэзіи Шотландскихъ марокъ. Источники единогласно изображаютъ его суровымъ, но прямодушнымъ исполиномъ, которому судьба дала въ жены Марію, этотъ знаменитый ‘цвтокъ Yarrow’а’ {Одна позднйшая miss Магу Lilias Scott также имла это прозвище, и къ ней относятся стихотворенія ‘Tweedside’, ‘Mary Scott’ (Ramsay’я) и др.}, какъ ее называютъ поэты въ знакъ ея кроткой прелести. Она была дочерью Филиппа Скотта изъ Dryhope и вышла замужъ за стараго Уата въ 1567 г. {Въ брачномъ контракт есть характерное условіе, по которому тесть обязуется еще нкоторое время содержать дочь въ своемъ дом, за что зять общалъ ему добычу своей первой Михайловой лунной ночи. Burn’s Works, ed. Cunnigham, стр. 537.}.

Она замнила мсто матери одному мальчику, похищенному во время одной разбойнической экспедиціи, котораго усыновилъ кланъ, и который впослдствіи прославился, какъ слагатель многочисленныхъ псенъ горцевъ. О немъ прекрасно выразился Leyden:

Не nameless as the race from which he sprung,

Sav’d other names, and left his own unsung.

Не смотря на всю свою кротость и привлекательность, и этотъ ‘цвтокъ Yarrow’а’ не былъ чуждъ духа разбойническихъ набговъ: когда, однажды, истощились ея запасы, она подала своему мужу и его гостямъ закрытое блюдо, на которомъ лежали блестящія шпоры, приглашая его этимъ вооружиться и идти добывать новые запасы. Въ другой разъ Вальтеръ Harden услыхалъ, какъ пастухъ, выгонявшій коровъ, звалъ корову Harden’а. ‘Корова Harden’а?’ — воскликнулъ оскорбленный старый горецъ,— неужели уже дошло до этого? Клянусь честью, ты скоро будешь звать Harden’овыхъ коровъ!’ Онъ тотчасъ созвалъ звуками рога своихъ людей, вскочилъ въ сдло и на другой день возвратился, гоня передъ собою стадо коровъ и пестраго быка. На возвратномъ пути онъ прозжалъ мимо стога сна. Это было бы прекраснымъ кормомъ для новыхъ обитателей его скотнаго двора, къ сожалнію стогъ не имлъ способности передвигаться, и Wat долженъ былъ прохать мимо, произнеся слова, вошедшія въ пословицу: ‘Клянусь душою, будь у тебя хоть четыре ноги, ты бы не долго простоялъ здсь!^tf Дйствительно, какъ говоритъ Froissart, эти хищники ничмъ не брезгали, кром того, что слишкомъ тяжело или слишкомъ горячо.

Сынъ этого предка нашего поэта, sir William Scott изъ Harden’а, который пользовался особою милостью Іакова VI и поэтому много вытерплъ отъ преслдованій Кромвеля, весьма оригинальнымъ образомъ добылъ себ жену. Во время одного набга на владнія сэра Gideon Murray изъ Elibank’а отчаянный юноша попался въ плнъ и въ оковахъ былъ приведенъ въ замокъ сэра Gideon’а на Твид. Разгнванный баронъ уже ршился наказать смертью смлаго грабителя, и передъ воротами замка уже была поставлена вислица. Тогда въ дло вмшалась предусмотрительная хозяйка дома и напомнила своему супругу-повелителю о трехъ ихъ непристроенныхъ дочеряхъ, изъ которыхъ одна, вслдствіе своего безобразія, имла лишь весьма сомнительную надежду на возможность вступить въ бракъ. Вильямъ же Скотъ, прекрасный собою юноша изъ хорошаго дома, былъ такою партіею, которою не слдовало пренебрегать. Посл краткаго размышленія, этотъ образецъ безобразія былъ предложенъ ему въ жены. Кандидатъ на тотъ свтъ три дня обдумывалъ предложеніе,.прежде чмъ ршиться предпочесть вислиц такое супружество и сочетаться съ толстомордою Гретою’, какъ ее называетъ преданіе. Брачный договоръ былъ тутъ же написанъ на барабанной шкур и до сихъ поръ хранится, какъ семейная святыня {См. между прочимъ James Hogg’s Ballade ‘The Fray of Elibank’ въ его Mountain Bard and Forest Minstrel.}.

Въ дом этого сэра Вильяма Скотта впослдствіи проживалъ въ качеств учителя и капеллана и Ричардъ Cameron, основатель названной его именемъ секты ‘камеронцевъ’, неоднократно упоминаемый Вальтеромъ Скоттомъ {У Скотта Border Minstrelsy I, ХСІ сказано, что онъ занималъ это мсто въ дом сэра Вальтера Скотта изъ Harden’а, но это, должно быть, недосмотръ.}.

Изъ сыновей сэра Вильяма третій, также Вальтеръ Скоттъ, былъ первымъ лэрдомъ изъ Raeburna однимъ изъ тхъ покровителей, которыхъ восплъ Satchells. Онъ былъ женатъ на Изабелл Mac-Dougal изъ Makerstoun’а, происходившей изъ древней и уважаемой фамиліи въ Roxburgheshir’. Хотя и его семья, и семья его супруги были сторонниками кавалеровъ, онъ перешелъ въ лагерь виговъ и даже примкнулъ къ сект квакеровъ. но какъ дорого пришлось ему поплатиться за такую измну въ политически и религіозно нетерпимой Шотландіи! По ходатайству своихъ ближайшихъ родныхъ, брата и зятя, онъ былъ заключенъ въ тюрьму Тайнымъ Совтомъ въ 1665 г. сперва въ Эдинбург, а потомъ въ Iedburgh’. Дти его были отъ него отняты, а имнія его обложены тяжкими налогами на предметъ ихъ воспитанія — жестокость и нетерпимость, которую англійскіе законы проявили еще въ XIX столтіи относительно поэта Шелли и по тмъ же причинамъ {Относящіеся сюда документы см. въ примчаніяхъ къ предисловію къ ‘Сердцу Midlothian’а’.}.

Само собою, сыновья его были воспитаны Тайнымъ Совтомъ въ исключительно іаковитскомъ дух, и второй изъ нихъ, тоже Вальтеръ, праддъ нашего поэта, представлялъ собою типъ архи-іаковита. Какъ младшій сынъ младшаго же сына онъ владлъ лишь скудными средствами, но и этого малаго имущества онъ лишился вслдствіе своей страстной приверженности длу Стюартовъ во время смутъ этого времени. Если бы за него не заступилась герцогиня Анна Buccleuch и Monmouth, то онъ лишился бы и жизни. Онъ потерялъ свои земли, но сохранилъ свою бороду, говоритъ про него его правнукъ. Его приверженность къ изгнанной королевской династіи была такъ велика, что онъ далъ обтъ не стричь бороды до тхъ поръ, пока Стюарты не возвратятъ себ утраченнаго престола. За это онъ получилъ прозвище ‘Beardie’. Одна изъ его поэтическихъ попытокъ (онъ считалъ себя призваннымъ писать стихи не только на англійскомъ, но и на латинскомъ язык) заключается такими неуклюжими стихами:

Barba crescat, barba crescat,

Donec carduus revirescat.

Сохранилось также стихотворное посланіе, въ которомъ Beardie приглашается своимъ двоюроднымъ братомъ Вальтеромъ Скоттомъ провести Рождественскіе праздники въ Mertoun Hous’, поэтому, конечно, не случайно и то обстоятельство, что его правнукъ во введеніи къ шестой псн ‘Марміона’ увковчилъ своего прадда, пославъ это введеніе также изъ Mertoun Hous’а на Рождеств своему другу Heber’у. Впрочемъ, Beardie единогласно всми источниками изображается какъ истинно благочестивый мужъ апостольскаго вида, чему конечно не мало способствовала его внушавшая уваженіе борода. Онъ умеръ сребровласнымъ семидесятилтнимъ старцемъ 3-го ноября 1729 г. въ Kelso.

Beardie оставилъ трехъ сыновей, изъ которыхъ второй, по имени Робертъ, 16 іюля 1728 г. сочетался бракомъ съ Варварою Haliburton изъ древней и уважаемой фамиліи Наliburton’овъ изъ Newmains въ Berwickshire, которая вскор посл того осталась безъ наслдниковъ мужского пола. Нашъ поэтъ, къ которому перешло замстительство этого рода, принялъ его гербъ въ свой собственный и напечаталъ въ 1820 г. ‘Memorials of the Haliburtons’, какъ семейную рукопись. Изъ имній этой фамиліи, къ которымъ принадлежало также проданное ею аббатство Dryburgh, онъ однако ничего не унаслдовалъ, кром фамильнаго кладбища въ развалинахъ этого романтическаго монашескаго замка.

Робертъ Скоттъ былъ первоначально предназначенъ для морской службы, но на первомъ же своемъ плаваніи потерплъ кораблекрушеніе недалеко отъ Dundee и ни за что не соглашался снова вврить себя предательской стихіи. Одъ съ большею охотою обратился къ мене опаснымъ земледльческимъ занятіямъ, арендовалъ у своего двоюроднаго брата Harden а помстье Sandy-Knowe, между Melrose и Kelso, и въ сопровожденіи опытнаго овчаря, по имени Hogg, отправился на скотный рынокъ въ Нортумберланд, чтобы закупить тамъ необходимое для его имнія количество скота, для чего старый Hogg ссудилъ его всми своими сбереженіями, въ количеств около 30 фунтовъ. Hogg отправился ходить по гуртамъ и взглядомъ знатока выбиралъ лучшихъ животныхъ, окончивъ осмотръ, онъ хватился своего господина, дабы окончательно покончить дло. Но кто опишетъ его удивленіе, когда онъ увидлъ его, взадъ и впередъ разъзжавшаго на статномъ кон, котораго онъ легкомысленно купилъ на ввренныя ему трудовыя деньги своего пастуха. Такъ и кончилось дло съ покупкою скота. Впослдствіи Скоттъ въ своей собственной жизни имлъ достаточно поводовъ вспоминать о легкомысліи своего дда. ‘Это у меня въ крови, говаривалъ онъ, мои покупки земли и хозяйственныя постройки, въ сущности, не что иное, какъ пріобртеніе охотничьей лошади вмсто овецъ’. Къ счастью Роберту Скотту, бывшему превосходнымъ наздникомъ, вскор представился случай на одной изъ охотъ продать свою лошадь за двойную цну, посл чего онъ серьезно занялся хозяйствомъ въ своемъ имніи. Въ его дом въ Sandy-Knowe его внукъ Вальтеръ провелъ большую часть дтства, и съ его стороны было лишь дломъ справедливой благодарности обезсмертить своего дда и его домъ въ введеніи къ третьей псн ‘Marmion’а’ {О своемъ дд онъ говоритъ между прочимъ:

Wise, without learning, plain and good,

And sprung of Scotland’s gentler blood,

Whose eye, in age, quick, clear and Keen,

Show’d what in youth its glance had been.}.

Робертъ Скоттъ и Варвара Haliburton оставили многочисленное потомство. Двое младшихъ сыновей — ужъ начнемъ съ конца — поступили въ морскую службу въ Остъ-индской кампаніи. Одинъ изъ нихъ умеръ неженатымъ въ молодые годы. Другой, капитанъ Робертъ Скоттъ, впослдствіи возвратился въ свое имніе Rosebank близъ Kelso и съ тхъ поръ постоянно съ любовью относился къ своему племяннику — нашему поэту. Третій сынъ, ома, остался вренъ земледлію и умеръ мстнымъ патріархомъ на 90-мъ году отъ рожденія, 27-го января 1823 года. Одна дочь вышла замужъ за двоюроднаго брата — Вальтера Скотта изъ Raeburn’а и неоднократно съ уваженіемъ и любовью упоминается своимъ племянникомъ. Другая дочь, Janet, осталась двицею и была нянькою и воспитательницею поэта въ его самомъ раннемъ дтств. ‘She did all but bear him’, говоритъ Allan въ своемъ жизнеописаніи Скотта. Наконецъ, старшій сынъ Роберта изъ Sandy-Knowe, также по имени Вальтеръ, былъ отцомъ нашего поэта. Онъ былъ первый изъ Скоттовъ, переселившійся съ семьею въ городъ, откуда однако его знаменитый сынъ снова перевелъ ее на ея историческую почву въ Шотландскихъ маркахъ. О немъ мы поговоримъ подробне въ слдующей глав.

Но не только со стороны отца, но и со стороны матери нашъ поэтъ происходилъ изъ хорошаго и поэтическаго рода. Она происходила изъ клана Rutherford, который собственно не иметъ европейскаго имени, но въ народной рчи обозначается, какъ ‘the bauld Rutherfords that were sae stout’. ‘ Rutherford’u изъ Hunthill’а, говоритъ нашъ поэтъ въ примчаніяхъ къ ‘Псн послдняго минстреля’. были древнимъ родомъ горныхъ лэрдовъ, которые въ исторіи являются то защитниками страны отъ англійскихъ нападеній, то нарушителями мира въ собственной земл. Одинъ изъ нихъ былъ извстенъ подъ именемъ Dickon Draw-the-Sword или птухъ изъ Huntill’а и замчателенъ тмъ, что сражался вмст со своими девятью сыновьями. Кром того, мать поэта по женской линіи вела свою родословную отъ Sir William Alexander, графа Stirling’а (род. въ 1640 г.) при посредств не мене знатныхъ фамилій Swinton и Sinclair, графъ Stirling, съ одной стороны какъ поэтъ и другъ Drumond’а изъ Hawthornden и Ben Jonson’а, съ другой — какъ первый завоеватель Канады играетъ не маловажную роль въ литературныхъ и политическихъ лтописяхъ Шотландіи. Подобно тому, какъ Скоттъ выводитъ въ ‘Псн послдняго минстреля’ кланы своей матери — Rutherford’омъ и Swinton’омъ, такъ и въ герои своего драматическаго произведенія ‘Наlіdon Hill’ онъ избралъ одного изъ Swinton’омъ. Замчательно, что онъ нигд не упоминаетъ о граф Стирлинг, тогда какъ онъ не пропустилъ ни одного изъ своихъ предковъ, сколько-нибудь заслуживавшихъ упоминанія.

Въ одномъ письм къ Ellis Скоттъ длаетъ слдующую, нсколько юмористическую характеристику своихъ предковъ: ‘Мой ддъ’, говоритъ онъ, — ‘былъ торговецъ лошадьми и скотомъ и пріобрлъ себ состояніе, мой праддъ былъ іаковитъ и измнникъ (какъ ихъ называли въ то время) и потерялъ состояніе. Передъ нимъ была еще пара полу-голодныхъ лэрдовъ, которые здили на тощихъ клячахъ, за которыми бжали еще боле тощія собаки, лэрды эти съ трудомъ могли собрать съ сотни арендаторовъ сотню фунтовъ, они дрались на дуэляхъ, носили набекрень шапки и называли себя джентльменами. Затмъ мы приходимъ къ древнимъ временамъ горцовъ, къ воровству скота, къ вислицамъ и т. д., когда, какъ я опасаюсь, о чести, по крайней мр въ современномъ смысл, едва ли можетъ быть и рчь. Но это лишь шутка, на самомъ же дл поэтъ думалъ иначе, И кто же можетъ поставить ему въ вину, что онъ гордится своей родословной, причислявшей его. какъ потомка и родственника. къ дятельнйшимъ и лучшимъ родамъ его отечества? Въ генеалогическихъ стремленіяхъ семьи выказывается не одна только суетная прихоть или высокомрная исключительность, нтъ, въ глубин этихъ стремленій лежитъ любовь къ жизни, страхъ передъ уничтоженіемъ и возвышенное сознаніе своей продолжительной многосторонней связи съ человчествомъ. Скоттъ сознательно и часто возвращается къ той мысли, что его предки отнюдь не были особенно богаты, тмъ мене кровь ихъ постоянно считалась ‘gentle’, что его литературный дипломъ лишь нсколько — но отнюдь не много — возвысилъ его надъ уровнемъ ихъ значенія — и въ минуты своей дворянской гордости вспоминалъ о томъ, что у него есть прекрасный, старый гербъ. Въ другомъ мст, въ полномъ сознаніи достоинства имени, которое онъ носитъ, Вальтеръ Скоттъ иронизируетъ надъ тми, которые ухищряются облагородить свои фамильныя прозвища, доставшіяся имъ отъ ихъ прежнихъ ремеслъ, стариннымъ правописаніемъ, и, напримръ, употребительныя фамиліи Smith. Collier и Tailleur измнили въ Smyth, Collyer и Tai Heure. Къ своему клану онъ до послднихъ мгновеній питалъ мечтательную любовь и уваженіе и во все продолженіе своей жизни былъ самоотверженно преданъ герцогу и его семейству, за что герцогъ платилъ ему столь же благородною дружбою. Поэтому иногда оригинальный взглядъ и образъ выраженій въ дух древнихъ клановъ, къ которому прибгалъ поэтъ, выливается у него въ форму, производящую на насъ почти комическое впечатлніе. Такъ, напримръ, въ письм къ графу Dalkeith поэтъ выражаетъ надежду, что его милый маленькій вождь благополучно преодоллъ опасность коклюша. У кого не вызоветъ улыбку это сопоставленіе ‘вождя’ и ‘коклюша?’ Даже въ Италіи, красоты которой не могли найти отголоска въ его душ, въ его уже погружавшемся въ мракъ дух воспоминаніе о родномъ клан вызывало послднее предзакатное мерцаніе зари, и онъ чувствовалъ себя счастливымъ, если разговоръ обращался на его вождя. Скажемъ боле: изъ ндръ семьи и клана ведетъ свое начало вся поэзія Скотта, и какъ поэтъ, онъ является членомъ клана съ ногъ до головы. Онъ въ равной степени поэтъ своего рода и поэтъ своей родины. Геройскіе подвиги и слава его клана — вотъ исходные пункты его поэзіи, развитіе которой можно прослдить отъ нихъ шагъ за шагомъ, даже и въ періодъ большаго кругозора его исторической поэзіи. Кланъ, марки, Шотландія — вотъ троица его поэзіи, пониманіе и оцнка которой поэтому всецло обусловливаются знакомствомъ съ этими тремя факторами. Его постоянное стремленіе направлено къ тому, чтобы прославить кланъ и этимъ возвеличить съ одной стороны свое отечество, съ другой и самого себя. Его завтнйшею цлью было блистать въ качеств леннаго владльца своего клана, считаться его первымъ джентльменомъ посл вождя, создать своему роду новую эру богатства и славы и обезпечить почетное мсто своему портрету въ галлере своего замка, но какъ неумолимо поступила съ нимъ судьба! Она безжалостно уничтожила вс эти завтныя надежды, и въ удлъ поэта безсмертіе досталось лишь въ области его поэзіи, на которую онъ нсколько свысока смотрлъ лишь какъ на средство достиженія своей боле великой цли.

III.
Юность и воспитаніе.
1771—1786.

Отецъ поэта (р. 1729, ум. 1799) принадлежалъ къ необыкновенно многочисленной въ Шоттландіи профессіи Writer’омъ {Шотландское, равно какъ и англійское, сословіе адвокатовъ распадается на два класса: одни (по шотландски Writers to the Signet или короче Writers, по англійски Attrorneys) ведутъ личные переговоры съ кліентами и сторонами и составляютъ необходимыя бумаги, на основаніи которыхъ вторые (шотландскіе Advocates, англійскіе Barristers) устно ведутъ дло въ подлежащемъ судебномъ учрежденіи. Оба класса строго разграничены другъ отъ друга, должность Writer’омъ обыкновенно считается боле прибыльною, должность же Advocates напротивъ боле почетною и стоящею выше. Advocates — это шотландскіе ‘noblesse de la rohe’.}. Сынъ его въ своей не оконченной автобіографіи любящей, но твердою и безпристрастной рукою начерталъ его портретъ, съ которымъ согласно и другое его изображеніе, оставленное намъ нкоимъ Mitchell’емъ, который нкоторое время былъ домашнимъ учителемъ въ семейств Скоттовъ. Скоттъ — отецъ имлъ видную наружность, кроткое выраженіе лица, исполненную достоинства осанку, близкую къ чопорности, и въ юности считался замчательнымъ образцомъ мужественной красоты. Прямодушіе, точное исполненіе своихъ обязанностей и доброжелательство, наряду съ строгостью относительно себя и другихъ, были основными чертами его характера, благодаря этимъ свойствамъ, по выраженію одной изъ его невстокъ, онъ могъ прожить всю жизнь, не пріобртая себ враговъ и не лишаясь ничьей дружбы. Но напрасно мы бы стали искать въ немъ выдающихся свойствъ ума, поэтической способности или литературнаго честолюбія, которыя бы могъ унаслдовать отъ него его сынъ. Даже и любовь, которую онъ питалъ къ своей родин и ея маркамъ, была лишена всякаго поэтическаго порыва. Чуждаясь общественныхъ связей, онъ рдко видлъ гостей въ своемъ дом, онъ скоре удалялся отъ жизнерадостныхъ кружковъ мстныхъ ученыхъ, услаждавшихъ свои досуги остроумными бесдами и веселыми трапезами и составлявшихъ въ то время дающее тонъ общество Эдинбурга, которое впослдствіе его сынъ изобразилъ по различнымъ поводамъ столь же сильною, сколько и врною кистью. Онъ былъ умренъ до воздержанія, почти до аскетизма. Такъ, напримръ, если кто-нибудь замчалъ за столомъ, что супъ хорошъ, то онъ, отвдавъ его еще разъ, обыкновенно вливалъ въ него стаканъ воды, говоря: ‘да, слишкомъ хорошъ, дти’. Только тогда, когда обстоятельства того требовали, и онъ не уклонялся отъ гостепріимства, столь свойственнаго шотландцамъ. Почти педантическій приверженецъ старыхъ нравовъ и обычаевъ, онъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ несоблюденіемъ ихъ при совершеніи крестинъ, свадебъ и похоронъ. Послднія онъ особенно любилъ, и поэтому его часто приглашали на этотъ обрядъ въ качеств распорядителя и руководителя. Въ религіозномъ отношеніи онъ былъ строгимъ пресвитеріанцемъ и неуклоннымъ постителемъ церкви, не по привычк, а по убжденію. По свидтельству его сына, который будучи мальчикомъ, не разъ засыпалъ въ церкви, празднованіе воскресеній въ родительскомъ дом было необыкновенно строго и потому лишено дйствительной благодати для дтей. Кром посщенія церкви, по воскресеньямъ совершались еще домашнія молебствія, и кром Библіи и молитвенника, допускалось чтеніе лишь наставительныхъ книгъ, врод: ‘Странствованія пилигрима’ Буньяпа или ‘Смерти Авеля’ Гесснера. Подобно тому, какъ вообще шотландцы имли склонность къ богословскимъ занятіямъ, такъ и любимымъ занятіемъ Скотта было изученіе церковной исторіи, и сынъ его предполагаетъ, что часто., когда семья его предполагала, что онъ въ своей рабочей комнат углубленъ въ изученіе юридическихъ длъ, онъ въ это время вмсто того погружался въ исторію церкви Кнокса и Spottiswoode’а. Въ политик онъ былъ тори и умлъ счастливо лавировать между Брауншвейгскимъ домъ и Стюартами, какъ между Оциллою и Харибдою, не разрывая связей ни съ тою, ни съ другою партіею. Въ этомъ отношеніи его сынъ добродушно скопировалъ его въ лиц Mr. Saunders’а Fairford’а въ ‘Redgautlet’. Говоря о Карл Стюарт, онъ не употреблялъ ни выраженія ‘принцъ’, что могло оскорбить царствующую династію, ни выраженія ‘претендентъ’, непріятнаго для слуха іаковитовъ, но всегда говорилъ ‘кавалеръ’. Онъ зналъ лишь ‘affaire’ 1745 г. и тхъ лицъ, которыя въ этомъ году были ‘тамъ’.

При такихъ свойствахъ характера, Скоттъ не былъ созданъ для того, чтобы извлекать вс выгоды, которыя ему давала его должность. Онъ могъ бы составить себ значительное состояніе, если бы не былъ слиткомъ честенъ, и многіе изъ его кліентовъ, вроятно, стоили ему боле, чмъ платили. Какъ онъ относился къ своимъ кліентамъ, можно видть по слдующимъ двумъ анекдотамъ. Въ одно изъ воскресеній къ нему пришелъ зажиточный помщикъ, дабы освдомиться о ход своего процесса, при чемъ пожелалъ взглянуть на относящіеся къ длу акты. Такъ какъ дло не было спшно, то Скоттъ попросилъ его зайти къ нему въ другой день недли. Когда тотъ сталъ настаивать, Скоттъ вручилъ ему вс его бумаги, объяснивъ, что онъ не иметъ обыкновенія заниматься мірскими длами по воскресеньямъ, и что онъ, конечно, найдетъ въ Эдинбург многихъ другихъ адвокатовъ, которые въ этомъ отношеніи не раздляютъ его воззрній. Mitchell, сохранившій намъ эту черту характера Скотта, съ восторгомъ прибавляетъ къ своему разсказу, что подобный человкъ безъ сомннія долженъ былъ пользоваться неограниченнымъ довріемъ и истиннымъ уваженіемъ. Митчелъ, конечно, былъ столь закоренлымъ ‘ревнителемъ субботы’ (Sabbatharier), что впослдствіе внесъ значительный вкладъ въ Монтрозскій монастырь, такъ какъ не могъ убдить матросовъ въ томъ, что плавать подъ парусами по воскресеньямъ есть безбожное дло, — на что матросы со своей стороны смотрли какъ на благопріятное предзнаменованіе. На сколько приведенный анекдотъ характеризуетъ Скотта съ религіозной стороны, на столько нижеслдующій рисуетъ его въ политическомъ отношеніи. Любопытство г-жи Скоттъ въ теченіи долгаго времени было сильно возбуждаемо постоянными посщеніями неизвстнаго господина, который регулярно по вечерамъ являлся въ закрытыхъ носилкахъ и до поздней ночи оставался въ комнат ея супруга. На ея многократные вопросы, къ великому прискорбію, она получала отъ мужа уклончивые отвты. Однажды вечеромъ, снова услыхавъ приближеніе носилокъ, возвщавшее посщеніе таинственнаго гостя, она была боле не въ состояніи обуздать свое любопытство и ршилась проникнуть въ святилище съ чайными чашками, предлагая ихъ сидвшимъ тамъ мужчинамъ. Незнакомецъ поклонился и взялъ чашку, Скоттъ нахмурился и отказался. Едва гость усплъ ухать, Скоттъ схватилъ чашку, изъ которой пилъ гость, открылъ окно и вышвырнулъ ее вонъ. Когда его жена выразила сожалніе о своемъ прекрасномъ сервиз, мужъ обратился къ ней съ слдующими словами: ‘Я могу извинить вамъ, сударыня, ваше невинное любопытство, но и вы долины помириться съ наказаніемъ, къ которому оно васъ привело. Въ моемъ дом я могу по длу принимать лицъ, совершенно недостойныхъ гостепріимства моей жены. Ни я, ни кто-либо изъ моихъ не долженъ прикасаться къ тому сосуду, изъ котораго пилъ Murray Broughton’ {Блюдечко это счастью уцлло. Нашъ поэтъ сохранилъ его и этимъ положилъ основаніе своего антикварнаго кабинета.}. Murray Broughton былъ несчастный тайный секретарь претендента, который цною доноса на приверженцевъ своего бывшаго повелителя купилъ себ жизнь, но вмст съ нею и презрніе обихъ партій.

Мать Скотта (ум. 24 дек. 1819 г.) была дочерью доктора John’а Rutherford’а, профессора медицины въ Эдинбургскомъ университет, отъ его перваго брака съ миссъ Swinton. Dr. Rutherford, какъ ученикъ великаго Boerbave. занялъ не маловажное мсто въ исторіи своей науки и отличался не только своими спеціальными познаніями, но и вообще превосходнымъ общимъ образованіемъ и остротою и живостью ума. Дочь его получила поэтому прекрасное воспитаніе, на сколько это вообще въ то время было возможно въ Шотландіи, конечно, не безъ неизбжной примси формальности и сухости. Уже въ преклонныхъ годахъ она, напримръ, никогда не позволяла себ облакачиваться спиною къ спинк стула, помни строгія предписанія пройденной ею школы. Ростомъ она была мала, одвалась просто и вообще никакъ не могла считаться красавицею. Тмъ не мене она обладала развитымъ умомъ, хорошимъ вкусомъ и кроткимъ, привлекательнымъ обхожденіемъ, не разъ смягчавшимъ суровость ея супруга. Притомъ она умла соединять въ своемъ домашнемъ хозяйств мудрую бережливость съ необыкновенною благотворительностью. Съ счастливымъ характеромъ она соединяла ршительную склонность къ поэзіи, особенно къ балладамъ, она обладала яснымъ умомъ и рдкою памятью, въ которой хранила много семейныхъ анекдотовъ и преданій, такъ что Вальтеръ, къ которому она всегда обнаруживала особую любовь, откровенно признается, что въ этомъ отношеніи она имла ршительное вліяніе на его развитіе, и что онъ обязанъ матери значительнымъ матеріаломъ для своихъ романовъ. Особенна сильна она была въ генеалогіи извстныхъ и дружественныхъ фамилій. Ея пресвитеріанство не препятствовало ей любить Шекспира, такъ какъ, какъ ни была она религіозна, ея благочестіе, сообразно съ особенностями ея пола, было скоре дломъ сердца и не имло характера догматической сухости и суровой строгости, отличавшей ея супруга.

Такимъ образомъ родительскій домъ Скотта представляетъ намъ картину благоустроеннаго, основаннаго на разумномъ пониманіи жизни и строгомъ исполненіи обязанностей домашняго быта. Мы не увидимъ здсь буйныхъ и безпорядочныхъ страстей, какъ, напримръ, у Шекспира, Байрона, Шелли и Бёрнса, здсь скоре каждый членъ семейства своимъ основнымъ правиломъ избралъ афоризмъ Лютера — конечно самъ того не зная:

Пусть каждый учитъ свой урокъ,

Пойдетъ тогда все въ дом впрокъ.

Все движется здсь по коле порядка и благоразумія. Мы видимъ обезпеченное состояніе, безъ заботъ о насущномъ хлб, но и безъ излишества, гармоничное согласіе съ общимъ мнніемъ и общими нравами и вытекающее отсюда уваженіе и почетъ. Родители Скотта представляются намъ, какъ настоящіе родители поэта, какими, напримръ, были родители Гёте или Шиллера: строгій и властный отецъ, мужъ ума и долга, женственная и кроткая мать, одаренная чувствительностью и фантазіею. Только количествомъ дтей, которымъ небо благословило ихъ бракъ, они отличаются отъ родителей Гёте: отъ ихъ брака, заключеннаго въ апрл 1758 г., родилось не мене 12 дтей. Шестеро первыхъ впрочемъ вскор посл рожденія скончались — несчастье, которое главнымъ образомъ должно приписать нездоровому помщенію, въ которомъ тогда жили родители. Оно находилось въ третьемъ этаж одного изъ самыхъ старыхъ домовъ на College Wynd, одной изъ тхъ невроятно узкихъ улицъ стараго Эдинбурга, которыя впослдствіе были уничтожены, чтобы дать мсто новому зданію университета. Безъ сомннія, она была до невозможности узка, мрачна, сыра и пропитана всякими міазмами, и Скоттъ-отецъ, вскор посл рожденія нашего Вальтера, увидлъ себя вынужденнымъ переселиться въ просторный и веселый домъ на George Square, самой обширной и красивой площади стараго города.

Седьмой ребенокъ, первый изъ оставшихся въ живыхъ, былъ Робертъ Скоттъ. Онъ поступилъ въ королевскій флотъ участвовалъ во всхъ морскихъ сраженіяхъ подъ начальствомъ адмирала Rodney, затмъ поступилъ на службу въ Остъ-индскую компанію и палъ жертвою индійскаго климата. За нимъ слдуетъ Джонъ Скоттъ, родившійся въ 1768 г. и умершій 8 мая 1816 г. майоромъ 73 полка. Онъ остался холостякомъ и помогалъ брату въ его покупк Абботсфорда. Затмъ идетъ Вальтеръ, поэтъ, родившійся въ одинъ день съ Наполеономъ. 15-го августа 1771 г., не смотря на хромоту, онъ пережилъ всхъ своихъ братьевъ и сестеръ. Десятымъ ребенкомъ была двочка, по имени Анна, родившаяся въ 1712 г. и умершая въ 1801 г., болзненное существо, страдавшее безпрестанными недугами. Во время послдней болзни своего отца она была его преданною сидлкою, что и было главною причиною ея преждевременной смерти. Братъ ея оставилъ намъ изображеніе этого ухода за больнымъ въ ‘Chronicles of the Canongate’ (Croftangry и его племянница). Слдующимъ по порядку былъ ома, любимый братъ Вальтера, родившійся въ 1773 г. Сперва онъ унаслдовалъ карьеру своего отца, но вскор, благодаря смлымъ спекуляціямъ, очутился въ значительныхъ денежныхъ затрудненіяхъ, затмъ поступилъ казначеемъ въ Чо—й полкъ, въ какой должности оставался до смерти въ 1823 г. въ Канад. Посл Вальтера, это былъ самый талантливый изъ всхъ своихъ братьевъ, такъ что братъ всячески пытался склонить его къ занятіямъ литературой, при появленіи ‘Ваверлея’, онъ весьма многими былъ признанъ его авторомъ, — предположеніе, которое настоящій авторъ въ видахъ лучшаго сохраненія своего инкогнито, считалъ нужнымъ всячески поддерживать. Послднимъ отпрыскомъ родителей Вальтера Скотта былъ Даніель (ум. 1806 г.). Предназначенный въ купцы, онъ вскор сталъ вести легкомысленный образъ жизни, долженъ былъ оставить отечество, но и на Ямайк не вступилъ на путь исправленія и возвратился на родину, чтобы умереть здсь жертвою своихъ излишествъ. Вальтеръ смотрлъ на него, какъ на пятно своей семьи, и на столько не признавалъ его, что въ тогдашней своей переписк постоянно называлъ его своимъ родственникомъ и никогда братомъ, когда братъ умеръ, его не могли уговорить (о чемъ онъ впослдствіи сожаллъ) оказать ему послдній долгъ и носить по немъ трауръ.

Вальтеръ явился на свтъ Божій необыкновенно здоровымъ ребенкомъ, но былъ ввренъ чахоточной кормилиц, что продолжалось до тхъ поръ, пока докторъ, съ которымъ она втайн совтывалась о своей болзни, еще во время предупредилъ родителей, которые тотчасъ же ей отказали. На ея мсто поступила здоровенная крестьянка. Вальтеръ сталъ замтно полнть до возраста полутора или двухъ лтъ. Въ это время, когда у него шли зубы, и онъ долженъ былъ пролежать въ кроватк три дня, по выздоровленіи внезапно оказалось, что онъ хромаетъ на правую ногу. Ддъ его Rutherford и другіе городскіе врачи, которыхъ призывали одного за другимъ, испробовали надъ нимъ все свое искусство, но безуспшно: нога такъ и осталась безсильною и хромою. Полагаютъ, что причиною этого убожества было нчто въ род удара, быть можетъ, въ связи съ скрофулезнымъ предрасположеніемъ, и дйствительно нельзя отрицать, что расположеніе къ удару было у нихъ въ семь. Ребенокъ сталъ хирть и нкоторое время долженъ былъ ходить на костыляхъ. Кром профессіональной медицины, озабоченные родители стали прибгать къ всевозможнымъ домашнимъ средствамъ, но такъ какъ и это не привело ни къ чему, то по совту врачей ребенка отвезли къ дду въ Sandy Knowe, гд надялись на благодтельное вліяніе сельскаго воздуха и моціонъ на свобод. Кром того, пробовали и кровяныя ванны. Конечно, и тутъ исцленія не достигли, во житье въ деревн въ другомъ отношеніи самымъ ршительнымъ и благодтельнымъ образомъ повліяло не только на тлесное, но и на духовное развитіе ребенка.

Въ Sandy-Knowe Вальтеръ былъ перенесенъ на классическую почву своего племени и его поэзіи, здсь онъ возросъ на лон природы и впиталъ въ себя уже въ самомъ нжномъ дтств глубокую любовь къ неодушевленной и одушевленной природ и примыкающей къ ней сокровищниц преданій {См. введеніе къ 3-й псн ‘Mannion’.}. Въ отличіе отъ городскихъ дтей, чуждыхъ міру растеній и животныхъ, онъ научился здсь считать себя родственнымъ имъ звеномъ въ цпи творенія. Съ горныхъ высотъ передъ нимъ разстилался широкій горизонтъ, онъ видлъ передъ собою, какъ прекрасно выразился Вашингтонъ Ирвингъ, обтованную землю своей будущей славы. На утесахъ, окружавшихъ домъ его дда, стояли развалины Смалькольмскаго замка, которымъ онъ впослдствіи посвятилъ свою балладу ‘Ивановъ вечеръ’. Въ незначительномъ отдаленіи взоръ его встрчалъ руины замковъ Hume и Littledean, а на краю горизонта синли Чевіотскія горы. Здсь слышалъ онъ шумъ теченія Твида, катившаго свои волны мимо романтически достопамятнаго Dry burgh’а, гд Вальтеру нкогда суждено будетъ найти мсто вчнаго упокоенія, здсь духъ его возвышался къ аркамъ и колоннамъ чудеснаго Мельрозскаго аббатства. Но надъ всею страною господствовала тройная вершина Эйкдонскихъ горъ, истинный Парнассъ Скотта. Какъ уснувшаго во время игры мальчика-Горація голуби Апуліи покрывали молодою листвою, чтобы его не могла найти злая гадюка, такъ здсь феи Шотландской горной страны соткали маленькому Скотту невидимую одежду, защищавшую его отъ всякихъ опасностей, и наввали на него сладкія и блаженныя грезы. Природа для него не заключала въ себ ничего ужаснаго, разсказываютъ, что когда однажды во время грозы мальчика забыли вн дома, онъ радовался грому и молніи, хлопалъ ручонками и въ восторг восклицалъ: ‘чудесно! чудесно!’.

Патріархальными обитателями Sandy-Knowe были его ддъ и бабка и ихъ незамужняя дочь миссъ Janet. Поэтъ изображаетъ всю эту семью одаренною необыкновенно стоическимъ характеромъ, въ доказательство чего разсказываетъ, что его дядя, капиталъ Робертъ, его тетка мистрисъ Curie и нкоторые другіе родственники, чувствуя приближеніе смерти, высылали всхъ присутствующихъ, чтобы встртить смерть съ глазу на глазъ. По видимому, ддъ особенно заботился о физическомъ благосостояніи ввреннаго его попеченіямъ внука, и поэтъ очень забавно разсказываетъ, какъ его регулярно обертывали въ свжую шкуру каждой убитой овцы, и какъ его ддушка самъ всячески старался побудить мальчика ползать и ходить, чтобы возбудить жизненную силу въ его больной ножк. Добрый старикъ скончался черезъ годъ, и его мсто заступилъ дядя ома, помогавшій бабушк поэта въ управленіи имніемъ. Бабушка обыкновенно сидла за прялкою и разсказывала внуку разныя исторіи про національныхъ героевъ Wallace и Bruce, про Робина Гуда и его товарищей, а также о нкоторыхъ изъ предковъ и другихъ горныхъ герояхъ. Наконецъ тетка Janet была настоящею воспитательницею ребенка и дйствительно замняла ему мать. Она была очень вспыльчиваго характера, но сердечно любила своего питомца. Еще прежде чмъ онъ усвоилъ себ искусство читать, она напечатлла въ его рано созрвшей памяти многіе народные романсы и баллады. ‘Баллада о Hardiknut’ {Въ Percy’s Reliques.}? говоритъ Скоттъ, ‘была первая, которую я выучилъ, и будетъ послднею, которую я забуду’. Къ числу книгъ, впервые попавшихъ въ руки рано пробужденнаго къ умственной работ ребенка, принадлежали упомянутая нами выше исторія рода Скоттовъ, которая во всю его жизнь оставалась одною изъ его любимйшихъ книгъ, и ‘Tea Table Miscellany’ Аллана Ramsay’я.

Для поправленія здоровья ребенокъ большую часть дня проводилъ на свобод. Рано утромъ, когда старый пастухъ, котораго въ шутку называли ‘коровьимъ чиновникомъ’, выгонялъ ‘Sandy-Knowe’скихъ коровъ’, Вальтеръ не могъ угомониться до тхъ поръ, пока онъ не сажалъ его верхомъ себ на спину и не приносилъ къ тому мсту, гд между скалами и обрывами паслось стадо коровъ и овецъ. Пока пастухъ, сидя на камн, занимался своею ручною работою, Вальтеръ ползалъ между ягнятами, любовь къ животнымъ отъ самаго дтства не покидала его во всю его жизнь. Въ то же время, въ обществ пастуховъ и служанокъ, онъ усвоилъ себ нравы и языкъ народа, которые впослдствіи сохранилъ для потомства въ своей художественной передач. Если мальчику приходила охота вернуться съ пастбища домой, ‘коровій чиновникъ’ трубилъ въ рогъ особый сигналъ, который отлично понимали служанки Скоттова дома и приходили за мальчикомъ.

Когда стало ясно, что сельскій воздухъ и сельская жизнь, какъ они ни благотворно вліяли на общее состояніе ребенка, не могли принести ему желаннаго исцленія, родители ршились (въ 1775 г.) послать Вальтера въ Bath на морскія купанья, и тетка Janet, привыкшая къ своему мирному уединенію, принесла себя въ жертву своему любимцу и сопровождала его въ этотъ модный Вавилонъ. Путешествіе совершилось моремъ до Лондона (на что потребовалось около двнадцати дней), и Вальтеръ Скоттъ не забылъ замтить, что корабль носилъ имя ‘Герцогиня Buccleuch’. Во время перезда пассажиры шутили съ искалченнымъ, но развитымъ ребенкомъ, и тридцать лтъ спустя, когда слава Скотта разнеслась по всему міру, одна дама гордилась тмъ, что спала съ мальчикомъ на одной койк. Впечатлнія открывшагося передъ глазами ребенка новаго міра были такъ сильны, что поэтъ сохранилъ ихъ до глубокой старости. Во время пребыванія въ Bath’, продолжавшагося около года, мальчика посылали въ школу къ одной дам, гд онъ собственно и выучился читать. Его главныя воспоминанія о Bath’ской жизни заключались въ томъ, что ему и его тетк оказывалъ особое вниманіе достопочтенный John Home, авторъ трагедіи ‘Douglas’ {‘Our only Scottish Tragedy ^w. Odd Morality, первая глава.}, и что дядя его Робертъ во время одного изъ посщеній Bath’а взялъ его въ первый разъ въ театръ, гд они видли комедію Шекспира ‘Какъ вамъ будетъ угодно’.

Но и купанья не оказали своего благотворнаго дйствія на больного ребенка, и Вальтеръ съ теткою похали сперва, навстить домъ своихъ родителей въ Эдинбург. Въ это время онъ произвелъ сильное впечатлніе своими не по годамъ развитыми способностями и живостью воображенія. Одна дама, находившаяся въ дружественныхъ отношеніяхъ съ его семействомъ, мистриссъ Cockburn въ письм отъ 15-го ноября 1777 года рисуетъ намъ ребенка такими чертами:

‘Вчера вечеромъ, пишетъ она, я обдала у г. Вальтера Скотта. У мальчика необыкновенный геній, какой я когда-либо видла. Когда я вошла, онъ читалъ матери стихотвореніе. Я просила его продолжать, это было описаніе кораблекрушенія. Его оживленіе росло вмст съ бурею. Онъ возводилъ глаза къ небу и поднималъ руки. ‘Теперь ломается мачта’, говорилъ онъ, — ‘крахъ,— вотъ она лежитъ! Они вс пойдутъ ко дну!’ Посл этого восклицанія онъ обратился ко мн: ‘Это слишкомъ печально’, сказалъ онъ, — ‘я прочту вамъ лучше что-нибудь поинтересне’. Я предпочла поболтать съ нимъ и спросила, что онъ думаетъ о Мильтон и другихъ книгахъ, которыя онъ въ это время читалъ. Одно изъ его замчаній было такое: ‘Какъ странно, что Адамъ, только что явившійся на свтъ, зналъ уже все — это. вроятно, фантазія поэта’. Когда ему возразили, что Богъ создалъ Адама совершеннымъ, онъ тотчасъ успокоился. Когда тетка вечеромъ укладывала его спать, онъ сказалъ ей, ‘что онъ можетъ полюбить даму’. ‘Какую даму?’ спросила тетка. ‘Ну, мистриссъ Cockburn, я думаю, что она такой же виртуозъ, какъ и я’. ‘Милый-Вальтеръ’, сказала тетка Janet,— ‘что такое виртуозъ?’ ‘Разв ты не знаешь? Такой человкъ, который все хочетъ знать и будетъ все знать’Пожалуйста скажите, какъ вы думаете, сколько лтъ этому мальчику? Скажите это прежде, чмъ я вамъ это скажу. Ну, двнадцать или четырнадцать. Какъ бы не такъ! Ему едва минуло шесть лтъ. И онъ читаетъ, какъ Гаррикъ!’ На эту послднюю похвалу мы сейчасъ же долины замтить, что если и возможно, что Скоттъ-мальчикъ, главнымъ образомъ, благодаря своему пребыванію въ Bath’, и усвоилъ себ чистое англійское произношеніе, то во всякомъ случа впослдствіи онъ не былъ свободенъ отъ шотландскаго акцента и въ сношеніяхъ съ народомъ всегда употреблялъ шотландское нарчіе. Во всякомъ случа онъ и въ зрломъ возраст возбуждалъ всеобщее удивленіе своимъ чтеніемъ, въ чемъ ему въ значительной степени способствовалъ его мелодичный, звучный органъ. Приблизительно къ тому же возрасту относится и другая черта изъ жизни Вальтера. Онъ былъ въ гостяхъ въ одномъ знакомомъ семейств и сидлъ съ служанкой у дверей дома, къ нимъ подошелъ дряхлый нищій и попросилъ милостыни. Служанка воспользовалась случаемъ, чтобы внушить ребенку, какъ благодаренъ онъ долженъ быть Провиднію, которое сохранило его отъ нужды и лишеній. Вальтеръ посмотрлъ на нее недоврчиво и сказалъ: ‘Гомеръ былъ тоже нищій’. ‘Откуда ты это знаешь?’ — ‘Разв ты не помнишь стихи’, отвтилъ маленькій виртуозъ:

Seven Roman cities strove for Homer dead,

Through which the living Homer begged his bread.

‘Римскіе города ‘ его фантазія и находчивость поставили на мсто ускользнувшихъ изъ его памяти греческихъ.

Чтобы исчерпать вс средства, Вальтера на восьмомъ году послали на морскія купанья въ Prestonpan’, но и они, къ сожалнію, не принесли ему никакой пользы. Но съ другой стороны пребываніе его въ этомъ курорт заронило въ его душу смя, которое впослдствіи созрло въ его романахъ. Старый офицеръ въ отставк по имени Dalgetty и другъ юности его отца, Георгъ Constable, оказывали ему особое участіе и часто гуляли съ нимъ по окрестностямъ. Первый бесдовалъ съ нимъ объ американской войн, причемъ Вальтеръ, уже настоящій тори, считалъ себя на сторон королевской партіии, къ прискорбію Дальгетти, приходилъ въ восторгъ отъ пораженія американцевъ при Саратог, второй, страстный антикварій, послужилъ ему впослдствіи образцомъ его Джонаана Oldbuck’а.

Изъ Prestonpan’а Вальтеръ снова и окончательно возвратился въ родительскій домъ. Его дтство прошло, онъ вступилъ уже въ годы отрочества, пора было серьезно подумать о его школьномъ ученіи. Вальтеру пришлось снова привыкать къ ставшему ему чуждымъ родительскому дому и къ совмстной жизни съ братьями и сестрами, что ему было тмъ трудне, что въ дом дда онъ, благодаря своей болзни, конечно, былъ до нкоторой степени избалованъ, какъ единственный ребенокъ. Однако кроткая рука матери сумла сравнять эти трудности и привести все на настоящій путь. но какъ счастливо и благопріятно было для поэта то обстоятельство, что судьба снова доставила ему возможность провести годы отрочества и юности въ Эдинбург, въ этомъ сверномъ Капитоліи романтизма, въ этомъ чудесномъ город, куда со всхъ сторонъ — изъ ущелій и озеръ горной страны, изъ Шотландско-англійскихъ марокъ, даже съ туманныхъ береговъ и острововъ свернаго побережья, черезъ Нмецкое море, стекалось множество древнйшихъ псенъ и легендъ! Здсь процвтало племя, возникшее изъ столкновенія кельтской и германской народностей, закаленное въ длившихся въ теченіе многихъ столтій междоусобныхъ и религіозныхъ войнахъ. Здсь среди самаго города возвышаются къ небу вковчныя базальтовыя скалы и говорятъ нашему духу о величіи и древности творенія, съ каждаго высокаго пункта взглядъ видитъ волнующееся море съ его кораблями, уносящими духъ въ безконечныя дали. Прекраснымъ, уносящимся въ выси внкомъ этотъ городъ опоясанъ горами, усянными многочисленными руинами, кровавыя пятна и подземныя темницы которыхъ покрываетъ примирительный плющъ. Какое глубокое впечатлніе долины были производить такія окрестности на впечатлительное воображеніе даровитаго и пылкаго мальчика! Какъ быстро при такой обстановк развивались и крпли въ его душ т зачатки, которые были въ нее брошёны еще въ тиши жизни на лон природы!

Прежде чмъ мы послдуемъ за Вальтеромъ въ школу, намъ кажется необходимымъ бросить сперва взглядъ на англо-шотландскій школьный бытъ, дабы такимъ путемъ получить твердую точку опоры для сужденія объ относящихся сюда обстоятельствахъ.

Какъ извстно, Англія, включая сюда Шотландію и Ирландію, гордится не сомнительнымъ счастьемъ общей организаціи государственнаго школьнаго образованія, нтъ, — въ этой стран вс школы, начиная съ элементарныхъ и до университета, по большей части не что иное, какъ или частныя предпріятія, или благотворительныя заведенія, или учрежденія городскихъ, церковныхъ и другихъ корпорацій и Ферейновъ. Однимъ словомъ, все дло обученія есть дло народа, и участіе въ немъ правительства ограничено до послдней возможности (въ новйшее время участіе это въ значительной степени усилилось). Благодаря этому, школа является здсь народною въ тсномъ смысл слова, преимущество, распространяющееся не только на устроеніе школьной жизни, но въ равной степени и на выборъ предметовъ и методу преподаванія. Основою научнаго проподававія естественно повсемстно служитъ классическая древность, которая усвоивается учениками скоре путемъ природнаго смысла, чмъ филологическою ученостью и даже въ университет еще составляетъ главный предметъ ученія, спеціальное же знаніе врачей и юристовъ пріобртается ими практическимъ изученіемъ предметовъ въ госпиталяхъ, юридическихъ школахъ или бюро адвокатовъ. До начала прошлаго стол гія шотландскіе университеты состояли изъ 4-хъ классовъ, подъ руководствомъ такъ называемыхъ регентовъ, въ которыхъ, кром классическихъ предметовъ, преподавались еще математика и философія. По окончаніи четырехлтняго курса, студенты получали степень магистра свободныхъ искусствъ. Англійская школа иметъ въ виду производить не чиновниковъ, но образованныхъ людей — gentlemen, которые, по воззрніямъ и опыту англичанъ, лучше всего могутъ исправлять и ту или другую должность. Поэтому школа даетъ лишь основы и направленіе для дальнйшаго образованія, а собственное воспитаніе и вліяніе семьи долины довершить остальное. Вслдствіе этого въ общемъ ученики получаютъ меньшій запасъ положительныхъ свдній, чмъ въ Германіи, но за то въ несравненно большей степени отъ нихъ требуется развитіе характера и личности. Тогда какъ къ Германіи юноша, начиненный энциклопедическими свдніями всякаго рода, тотчасъ же по окончаніи китайскихъ испытаній, раскланивается со всмъ этимъ не пригоднымъ для жизни балластомъ, англичанинъ, напротивъ, со своимъ, конечно, мене обширнымъ запасомъ, бодро идетъ впередъ, и невозможно не признать, что, быть можетъ, нигд не длается такъ много для продолженія образованія въ зрломъ возраст, что нигд сама жизнь не представляетъ такую превосходную школу, какъ въ Англіи. Однимъ словомъ, въ Англіи господство школы несравненно мене значительно, чмъ въ Германіи, и тамъ учатся не для школы, а для жизни. Вслдствіе этого молодежь англійскимъ школьнымъ и университетскимъ образованіемъ въ гораздо меньшей степени отрывается отъ общественной и гражданской жизни, напротивъ, съ самаго начала ее направляютъ на настоящій путь. Если съ одной стороны для нея остается чуждою идеальная, такъ часто оказывающаяся вредною въ жизни мечтательность, свойственная академической независимости, то съ другой стороны она богато вознаграждается національными удовольствіями, рыцарскими и деревенскими упражненіями, свойственными этому возрасту. Эти точки зрнія мы должны постоянно имть ввиду, чтобы правильно оцпить школьное образованіе Скотта, столь несостоятельное съ нмецкой точки зрнія.

Итакъ, Вальтеръ въ октябр 1778 г. на седьмомъ году былъ ввренъ High School, старйшей и уважаемйшей школ Шотландіи, гд онъ значительно уступалъ своимъ товарищамъ въ систематическихъ познаніяхъ, недостатокъ, которому не могли вполн помочь даже старанія упомянутаго вами выше благочестиваго и ограниченнаго М. Mitchell’я, котораго въ 1782 г. отецъ Вальтера пригласилъ въ качеств домашняго учителя. Вальтеръ съ самаго нжнаго дтства привыкъ учиться шутя и уже неоднократно было сказано, что у него не было недостатка въ природной лни, и что онъ всегда былъ расположенъ заниматься не тмъ, что входило въ его обязанности, а чмъ-нибудь другимъ. Въ то же время его посылали и въ частную школу, гд онъ долженъ былъ пополнять свои недочеты въ правописаніи и ариметик и гд онъ приводилъ въ восторгъ своихъ соучениковъ и соученицъ — были тамъ и такія — своими поэтическими разсказами и мечтаніями, такъ что онъ уже въ первые годы жизни пріобрлъ между своими сверстниками и товарищами игръ великую славу и любовь въ качеств разскащика. Лишь въ 1782 г. въ класс ректора, Dr. Адама, Вальтеръ на столько догналъ своихъ товарищей, что очень свободно могъ читать римскихъ классиковъ и постигать красоты ихъ языка. Въ это время онъ даже пріобрлъ — что довольно удивительно — особое расположеніе къ Лукану и Клаудіану, а въ боле поздніе годы къ латинской поэзіи Буханана. Но въ грамматик онъ по прежнему отставалъ отъ другихъ. Въ греческомъ язык онъ успвалъ мало, о чемъ впослдствіи сильно сокрушался, такъ мало, что слылъ среди своихъ сотоварищей ‘греческимъ колпакомъ’ (Greek blokhead), а впослдствіи забылъ даже греческій алфавитъ. Трудно сказать, слдуетъ ли особенно сокрушаться, вмст съ нимъ, о такомъ неуспх. Припомнимъ, что величайшіе, міровые поэты отнюдь не выдавались особыми успхами въ школьномъ изученіи классицизма, и то, что Ben Jonson сказалъ о Шекспир, въ равной степени примнимо икъ Гёте, икъ Шиллеру: ‘Они плохо знали латынь, и еще мене по гречески’.

Юная душа поэта получила уже такое предрасположеніе къ романтизму, что самоуглубленіе въ классическую древность могло, по всей вроятности, лишь послужить въ ущербъ единству и внутренней крпости его духовной жизни и его творческой сил. Уже съ дтства привыкнувъ ге свои знанія переносить въ кругъ своей собственной жизни и жизни своего семейства, или по крайней мр въ тотъ романическій міръ, съ которыми такъ тсно были связаны его семейныя преданія, Вальтеръ Скоттъ едвали могъ чувствовать особое влеченіе къ классической древности. Кром того, древность эта по большей части изображалась его учителями въ слишкомъ сухомъ вид. Одинъ только Dr. Адамъ умлъ оживлять передъ нимъ мертвые языки и своими антикварными комментаріями, конечно, способствовалъ оживотворенію и развитію уже лежавшихъ въ душ его ученика зародышей антикварныхъ наклонностей. Dr. Адамъ былъ достойнымъ и даровитымъ ученымъ, его учебники древней географіи и римскихъ древностей существенно способствовали глубин и живости филологическихъ занятій и доставили ему заслуженное уваженіе и вн предловъ Шотландіи. Въ тоже время онъ, какъ кажется, былъ настоящимъ самодержцемъ въ школ. Его классъ былъ его вселенною. Впродолженіи пятидесяти лтъ онъ съ какою-то свойственною лишь учителю любовью слдилъ за каррьерою всхъ своихъ учениковъ и причину ихъ успха или неуспха всегда безъ исключенія видлъ въ ихъ особенностяхъ, обнаруженныхъ ими въ его класс. Параличъ разбилъ его во время урока. Его снесли домой, гд онъ впалъ въ горячечный бредъ, ему казалось, что онъ все еще стоитъ на кафедр, и онъ испустилъ послднее дыханіе со словами: ‘Становится темно, ученики могутъ идти по домамъ!’

Въ школ Вальтеръ игралъ лишь второстепенную роль: за то на мст игръ и въ уличной жизни онъ стоялъ въ первыхъ рядахъ и отличался среди своихъ товарищей, не смотря на хромоту, физическою силою, отвагою и ловкостью. Онъ взапуски карабкался съ ними не только на Артурову гору, но даже на крутые утесы Замковой горы (Schlossherg) по самому опасному ея склону, онъ самъ говоритъ, что могъ карабкаться не хуже дикой кошки. Главнымъ мстомъ состязаній была городская стна, гд школьная молодежь въ зимнее время, къ великой досад городскихъ солдатъ, старалась овладть башнею Cowgate (впослдствіи разрушенною) и перекидывалась съ ея защитниками мткими снжками. Все дтское населеніе Эдинбурга въ то время имло обыкновеніе собираться толпами въ разныхъ кварталахъ Эдинбурга, и наиболе знатные мальчики съ Георгова сквэра получили въ подарокъ отъ герцогини Sutterland’ской свое собственное знамя, подъ снью котораго вступали въ уличныя схватки (Bickers) съ молодежью, принадлежавшею къ мене важному сословію сосднихъ улицъ. Въ этихъ схваткахъ особенно отличался голубоглазый, блокурый юноша, которому его зеленые невыразимые, вроятно единственное украшеніе его костюма, доставили прозвище ‘Зеленоштанника’ (Green-Breks) — настоящихъ именъ мальчики не знали ни съ той, ни съ другой стороны. Этотъ ‘Зеленоштанникъ’ едва не поплатился жизнью въ этихъ уличныхъ дракахъ: однажды, когда онъ уже почти овладлъ герцогскимъ знаменемъ своихъ противниковъ, одинъ изъ нихъ нанесъ ему старымъ оленьимъ ножемъ такую опасную рану въ голову, что его пришлось отправить въ больницу. Виновникъ остался неузнаннымъ, такъ какъ ‘Зеленоштанникъ’ считалъ ниже своего достоинства сдлаться донощикомъ и съ достоинствомъ отказался отъ предложеннаго ему противниками денежнаго вознагражденія. ‘Зеленоштанникъ’, въ качеств переселенца въ Канаду, долженъ былъ впослдствіи стать предметомъ задуманнаго Томасомъ Скоттомъ романа, но болзнь и смерть помшали осуществленію этого намренія.

Оставивъ High-School, Вальтеръ снова провелъ нсколько мсяцевъ у тетки Janet, такъ какъ вообще во время школьной своей жизни — ученикомъ или студентомъ — онъ всегда стремился въ это свое настоящее отечество, гд немного лтъ спустя поселился и дядя Robert въ очаровательномъ имніи Rosebank, посл его смерти перешедшемъ Вальтеру. Только тамъ Вальтеръ и находилъ отдыхъ, исцленіе отъ болзни и запасъ силъ для новыхъ трудовъ. Тетка, со смерти бабушки, жила въ хорошенькомъ домик въ Kelso (при сліяніи Тевіота и Твида), быть можетъ, въ самомъ живописномъ изъ всхъ шотландскихъ городковъ. Вокругъ дома былъ распланированъ въ голландскомъ вкус садъ, занимавшій 7—8 морговъ, гд въ блаженномъ спокойствіи Вальтеръ втеченіи цлыхъ часовъ дремалъ надъ своими книгами. Здсь-то, подъ тнью гигантскаго стараго платана, Вальтеръ въ первый разъ прочелъ Percy’s Reliques. Здсь же онъ впервые воспринялъ сельскія впечатлнія и привязался къ мысли, впослдствіи приведенной имъ въ исполненіе — теоретически въ его стать о садоводств, и практически — въ его собственномъ имніи въ Abbotsford’. Чтобы не дать заржавть своей латыни, съ такимъ трудомъ имъ усвоенной, онъ посщалъ мстную латинскую школу, ревностный ректоръ которой, Lancelot Whale, считалъ за великое счастье вмсто долбившихъ азбуку ребятишекъ заниматься съ ученикомъ, съ которымъ онъ могъ читать Тацита и Персія и восхищаться ихъ красотами. Въ Kelso же Вальтеръ познакомился съ двумя братьями Джемсомъ и Джономъ Ballantyne, которымъ суждено было имть такое глубокое и трагическое вліяніе на всю его жизнь.

На тринадцатомъ году (въ ноябр 1783 г.) Вальтеръ началъ посщать Эдинбургскій университетъ. Уже по этому возрасту, отнюдь не удивительному для шотландскаго студента, мы можемъ судить о томъ разстояніи, которое отдляетъ шотландскій университетъ отъ любого изъ нмецкихъ. Во всякомъ случа мы не долины упускать изъ виду, что Вальтеръ въ теченіи своего ученія посщалъ университетъ дважды: въ первый разъ съ цлью закончить свое гуманистическое образованіе, во второй — для пріобртенія спеціальныхъ знаніи, и что эти два періода отдляются другъ отъ друга промежуткомъ времени въ шесть лтъ. Такимъ образомъ молодость начинающаго студента не покажется намъ черезчуръ удивительной. Совмстно съ продолженіемъ занятій по классическимъ языкамъ, въ которыхъ онъ, по собственному сознанію, значительно шагнулъ назадъ, онъ началъ изучать исторію, математику и логику. Трудно ршить съ достоврностью, въ это ли время, или при вторичномъ курс, слушалъ онъ лекціи нравственной философіи знаменитаго Dugald Stewart’а. Къ сожалнію, эти занятія, уже сами по себ недостаточныя и лишенныя общей связи, были прерваны болзнью, къ которой мы еще возвратимся, а также несовсмъ понятною торопливостью его отца. Этотъ послдній ничего такъ страстно ни желалъ, какъ возможно скоре направить своего сына на путь адвокатской карьеры, и дйствительно, онъ формально принялъ его, по шотландскому обычаю, 31-го марта 1786 г. въ качеств ученика въ своей контор.

Вотъ очерки такъ сказать вншняго воспитанія Вальтера. Оно было, какъ мы выше сказали, лишь канвою, заполнить которую предстояло его собственному самообразованію и домашними занятіями. И здсь мы должны прежде всего отдать полную справедливость отцу Вальтера въ томъ, что онъ не оказалъ никакого противодйствія своему сыну на пути его свободнаго развитія, но ограничился лишь нкоторымъ, можно сказать даже — почти недостаточнымъ надзоромъ. Такъ глубоко былъ проникнутъ даже его строгій характеръ общеанглійскимъ чувствомъ свободы. Въ третьей глав ‘Waverley’а’, между строкъ котораго иногда возможно прочесть и кое-какіе автобіографическіе намеки, В. Скоттъ говоритъ, что ‘онъ перехалъ черезъ море книгъ, какъ корабль безъ кормила’. Но въ этомъ онъ не справедливъ къ себ. Самъ того не зная, онъ руководился указаніями своего природнаго компаса: это было его стремленіе къ романтизму. Все, что имъ было упущено въ занятіяхъ классицизмомъ, онъ сторицею вознаградилъ изученіемъ романтизма, и нельзя отрицать что въ этомъ отношеніи онъ проявилъ поразительно раннюю зрлость. Еще ребенкомъ онъ, какъ мы видли, читалъ Мильтона, и вскор затмъ украдкой Шекспира, котораго онъ откопалъ между книгами матери. За этими двумя солнцами англійской поэзіи слдовали Оссіанъ и Спенсеръ. Однообразіе перваго впрочемъ вскор ему опротивло, тогда какъ рыцарскіе разсказы второго, которые онъ принималъ за чистую монету, оставляя безъ всякаго вниманія ихъ аллегорическій смыслъ, приводили его въ восторгъ. Изъ общественной библіотеки, абонементомъ которой онъ пользовался еще ученикомъ, онъ получалъ сочиненія Ричардсона, Henry Mackenzie, Фильдинга, Смоллетта, ‘Замокъ Отранто’ Вальполя и др. Но ни одна книга не имла въ его глазахъ столько привлекательности, ни одна не оказала такого ршительнаго вліянія на его душу, какъ Percy’s Reliques, большую часть которой при своей счастливой памяти онъ зналъ наизусть. Съ чувствомъ глубокаго удовлетворенія В. Скоттъ разсказываетъ о томъ, какъ онъ употребилъ первые шиллинги, которые могъ назвать своими, на покупку этого сокровища, и о томъ, какъ духовно упиваясь имъ, онъ забывалъ тлесною пищу. Но онъ и самъ уже записывалъ со словъ устной передачи такія же баллады, и собраніе ихъ уже на десятомъ году его жизни составляло нсколько томовъ.

По посредственному прозаическому переводу Нобіе’я мальчикъ знакомился въ это время съ ‘Освобожденнымъ Іерусалимомъ’ Тассо и ‘Неистовымъ Орландомъ’ Аріосто. Но разв онъ могъ удовлетвориться этимъ прозаическимъ водопроводомъ изъ волшебнаго источника романтической поэзіи! Нтъ, онъ долженъ былъ утолять жажду струею самаго источника, и онъ до тхъ поръ не успокоился, пока не овладлъ ‘чистымъ и звучнымъ нарчіемъ, на которомъ говорятъ по ту сторону Альпъ (l’idiom gentil suonante е puro che al di l dell’ Alpi si parla). Вскор затмъ онъ прочелъ въ подлинник Pulci, Bojardo и Dante. Отъ италіанскаго языка онъ перешелъ къ испанскому, въ которомъ достигъ возможности понимать Don Quixote, Lazarillo de Tormes Mendoz’а и другіе рыцарскіе романы. Такимъ же путемъ онъ познакомился и съ французскимъ языкомъ, здсь его вниманіе особенно приковывали къ себ Gil Blas, Biblioth&egrave,que Bleue и Biblioth&egrave,que des Romans. Знаніе нмецкаго языка онъ пріобрлъ лишь впослдствіи. Наряду съ высокими произведеніями поэзіи онъ проглатывалъ рыцарскія книги и хроники, напримръ, Фруассара, Матвя Парижскаго и Brantome’а. Его необыкновенная память въ этомъ отношеніи оказывала ему большое подспорье, такъ какъ онъ съ рдкою точностью сохранялъ въ голов все прочитанное, не смотря на обиліе и разнообразіе содержанія.

Все это, конечно, были занятія, о которыхъ его учителя или вовсе не подозрвали, или, случайно узнавъ о нихъ, пожимали плечами. Однажды Вальтеръ, будучи студентомъ, оказался виновнымъ въ неслыханной ереси: въ сочиненіи для греческихъ лекцій профессора Dalzell’а онъ осмлился сравнить Гомера съ Аріостомъ и притомъ къ невыгод перваго. Знаніе новыхъ языковъ поэтъ сохранилъ и въ зрломъ возраст, хотя ни въ одномъ изъ нихъ не достигъ возможности пользоваться ими устно или письменно. Въ крайней необходимости онъ прибгалъ и къ французскому языку и, конечно, не слишкомъ удачно. Въ этомъ отношеніи познанія Скотта, пріобртенныя чтеніемъ, значительно отличаются отъ знаній Байрона, который обязанъ ими путешестіямъ и живому общенію съ иноземными націями. Но не смотря на это, мы должны признать, что Скоттъ освоился съ новыми языками въ большей степени, чмъ кто-либо изъ англійскихъ поэтовъ. По, конечно, истиннаго мастерства и художественности онъ боле всего достигъ въ своемъ природномъ язык, причемъ его главнымъ источникомъ было считавшееся образцовымъ руководство ‘ Кладезь неиспорченнаго англійскаго языка’ (The wells of English undefiled). Еще почти въ дтскомъ возраст онъ пробовалъ свои силы въ стихахъ. Его мать съ трогательною любовью сохранила листокъ, обозначенный 1782 г., т. е. одиннадцатымъ или двнадцатымъ годомъ жизни поэта, съ надписью: ‘первые стихи моего Вальтера’. Это одно изъ метрическихъ подражаній Вергилію или Горацію, вызванныхъ совтами Dr. Адама, любившаго поощрять своихъ питомцевъ въ подобнаго рода опытахъ. Два другіе стихотворные опыта, относящіеся къ слдующему году и озаглавленные: ‘На случай грозы’ и ‘Къ заходящему солнцу’ были сохранены Dr. Адамомъ и находятся въ библіотек High School. Стихи на грозу, къ великому прискорбію Вальтера, были признаны однимъ изъ ‘синихъ чулковъ’ того времени, женою аптекаря, за заимствованіе изъ одного стараго журнала. Эти юношескія стихотворенія, строго говоря, не были заимствованы, они были литъ откликомъ поэтическаго чтенія Вальтера. Мы имемъ извстія и о боле обширныхъ его произведеніяхъ въ томъ же подражательномъ род. Стихотвореніе, написанное имъ на четырнадцатомъ году, ‘Гюшкаръ и Матильда’, очевидно плодъ его занятій италіанскимъ языкомъ, вызвало въ честь его хвалебную пснь, вроятно, той же мистриссъ Cockburn, въ ней авторъ общаетъ ему внецъ славы и полноту счастья. Еще боле высокопарное стихотвореніе, посвященное завоеванію Гранады, обязано своимъ происхожденіемъ испанскимъ междоусобицамъ (Guerras civiles), оно написано, вроятно, лтомъ 1786 г. и состояло изъ 4-хъ книгъ, каждая около 400 стиховъ, но поэтъ предалъ его пламени, равнымъ образомъ погибла и поэма ‘Guiscard и Matilda’.

Мене значительны были успхи Вальтера въ изящныхъ искусствахъ. Къ музык у него не было никакой способности, и въ этомъ отношеніи его разсудочный саксонскій складъ стоялъ въ рзкой противоположности съ исключительно музыкальнымъ кельтскимъ характеромъ Бёрнса и Мура. Природа отказала ему какъ въ голос, такъ и въ слух, и лишь посредствомъ долгаго навыка добился онъ того, что могъ различать мотивы и находить удовольствіе въ простыхъ народныхъ псняхъ. Точно также его сестры и братья, за единственнымъ исключеніемъ Роберта, были совершенно не музыкальны, и Скоттъ разсказываетъ не безъ внутренняго удовольствія, что когда однажды у дтей былъ урокъ пнія, ихъ сосдка, леди Куммингъ, прислала къ нимъ съ просьбою, нельзя ли не счь всхъ дтей въ одно время, хотя она не сомнвается, что они заслужили наказаніе, но что крикъ этотъ ужъ слишкомъ нестерпимъ. Лучше были успхи Вальтера въ рисованіи, хотя и въ этомъ отношеніи судьба не одарила его талантомъ. Онъ занимался живописью масляными красками сперва у одного прусскаго жидка, по имени Burell, который во время уроковъ занималъ его анекдотами о старомъ Фриц, затмъ у нкоего Вальтера, столь же много о себ думавшаго, какъ и безобразнаго, сдлавшагося въ конц концовъ несостоятельнымъ. Локгартъ высказываетъ мнніе, что эти занятія были конечно очень полезны Скотту, но что боле глубокое проникновеніе и боле продолжительныя занятія живописью, вроятно, послужили бы въ ущербъ его описательному таланту, какъ романиста. Какъ бы то ни было, но во всякомъ случа, не кисть, а перо было тмъ орудіемъ, которое природою предназначено было для его живописи. Вслдствіе своей хромоты Вальтеръ не могъ принимать участія въ танцовальныхъ урокахъ своихъ сестеръ, братьевъ и друзей, но и помимо этого, онъ врядъ ли бы сдлалъ успхи въ искусств Терпсихоры при недостатк музыкальнаго слуха {Алданъ (Life of Scott p. 24) напротивъ утверждаетъ, что Скоттъ, не смотря на свою хромоту, будучи молодымъ человкомъ, былъ лихой танцоръ. Но намъ кажется, что въ ятомъ отношеніи слдуетъ больше врить Лоагарту.}. Напротивъ того, онъ длалъ нкоторыя попытки въ сценическомъ искусств. Иногда, въ свободные отъ занятій часы строгій отецъ допускалъ превращеніе столовой въ сцену, на которой давались театральныя пьесы, причемъ Вальтеръ обыкновенно былъ дятельнымъ режиссеромъ. Они отваживались даже ставить Ричарда III Шекспира, и Вальтеръ самъ бралъ на себя главную роль съ замчаніемъ: ‘Почему бы хромому не представить и горбатаго’.

Совершенно особеннымъ и поэтическимъ путемъ Вальтеръ Скоттъ умлъ соединять свои занятія съ жизнію во всхъ ея разнообразныхъ проявленіяхъ. Учась, онъ всегда переживалъ то, чему учился, какъ по вншности, такъ и по внутреннему смыслу. Его хромота не служила ему препятствіемъ быть чрезвычайно проворнымъ пшеходомъ, хотя при этомъ онъ не обходился безъ помощи толстой палки. Конечно, отецъ бранилъ его за эту страсть къ путешествію, предсказывая ему въ будущемъ роль коробейника, но Вальтеръ въ своихъ скитаніяхъ запасался громадными сокровищами топографическихъ и историческихъ свдній. Въ окрестностяхъ Эдинбурга не было такого исторически или поэтически достопримчательнаго пункта, котораго бы онъ ни постилъ и исторію котораго ни усвоилъ бы себ этимъ самымъ естественнымъ и живымъ путемъ. Романтическій Roslin, классическій Hawthoniden и славный Erichtoun были его любимыми прогулками. Съ какимъ патріотическимъ благоговніемъ проходилъ онъ поле сраженія Bannockburn’а, этого шотландскаго Мараона, посщалъ королевскій замокъ Stirling, бродилъ по Pentland’скимъ, Korstorphine’скимъ и Blackfords’скимъ горамъ, изъ коихъ именно послднія воспты имъ въ Марміон (Canto IV). Въ самыхъ уединенныхъ мстахъ, подъ деревьями или на склонахъ руинъ располагался онъ со своимъ задушевнымъ другомъ, впослдствіи адвокатомъ Джономъ Ирвингомъ, его постояннымъ спутникомъ во всхъ его странствованіяхъ. Тогда являлась на сцену книга, взятая съ собою, они читали, или разсказывали другъ другу безконечныя исторіи собственнаго изобртенія, или длились своими произведеніями въ проз и стихахъ. Впослдстіи его спутникомъ былъ James Skene, какъ мы это видимъ изъ прелестнаго описанія въ введеніи къ четвертой псн Марміона, которое кончается словами:

Not Ariel lived more merrily

Under the blossom’d bough, thou we.

Пока Скоттъ углублялся въ свою книгу, Skene длалъ наброски, и его искусной рук мы обязаны возникшими такимъ путемъ иллюстраціями къ сочиненіямъ Скотта. Духовная жизнь Вальтера всегда, какъ кажется, нуждалась въ вещественныхъ напоминаніяхъ, поэтому онъ во всхъ своихъ излюбленныхъ мстностяхъ срзывалъ сучки съ росшихъ тамъ деревьевъ, и собраніе этихъ вещественныхъ напоминаній называлъ своимъ словаремъ (Logbnh). Однажды ему пришла въ голову остроумная мысль дать вырзать изъ такихъ сучковъ шахматныя фигуры такъ, чтобы короли были выточены изъ втвей, срзанныхъ близъ королевскихъ замковъ Falkland’а и Holyrood’а, королевы изъ тисоваго дерева изъ Crookston’а Маріи Стюартъ, офицеры (по англійски епископы) изъ аббатствъ, кони (англійскіе рыцари) изъ рыцарскихъ замковъ, а туры изъ королевскихъ укрпленій.

Болзнь, которая прервала университетскія занятія Вальтера (1784), составляетъ поворотный пунктъ въ его тлесномъ и духовномъ развитіи. Онъ самъ, въ общемъ предисловіи къ романамъ ‘Waverley’ дастъ объ этомъ слдующее объясненіе: ‘Когда мое переходное состояніе изъ отрочества въ юношество потребовало боле серіозныхъ занятій и боле значительныхъ заботъ, продолжительная болзнь, какъ бы по вол провиднія, отбросила меня опять въ царство поэзіи, причиною моего нездоровья былъ, по крайней мр отчасти, разрывъ кровеноснаго сосуда, и потому всякое движеніе и разговоръ были мн безусловно запрещены на долгое время Подъ страхомъ смерти. Нсколько недль я долженъ былъ быть прикованъ къ постели, въ теченіе которыхъ не смлъ говорить иначе, какъ шопотомъ, сть не боле двухъ или трехъ ложекъ разварнаго рису и покрываться не иначе, какъ тонкимъ стёганымъ одяломъ. Если я скажу читателю, что въ ту пору я былъ подростающимъ юношей, съ живостью, аппетитомъ и нетерпніемъ пятнадцатилтняго и естественнымъ образомъ сильно страдалъ отъ такой строгой діэты, то онъ не удивится, что относительно чтенія, моего почти единственнаго удовольствія, я былъ предоставленъ самому себ, и что этимъ-то снисхожденіемъ, предоставлявшимъ въ мое полное распоряженіе все это праздное время, я, говоря откровенно, сильно злоупотреблялъ’. Иногда, будучи утомленъ чтеніемъ. больной пробовалъ играть въ шахматы со своимъ другомъ Ирвингомъ, который, какъ преданный другъ, замнялъ у постели больнаго его мать и сестру. Но онъ скоро бросалъ это развлеченіе, такъ какъ считалъ его печальною тратою умственныхъ способностей, по его мннію, изученіе Какого-нибудь новаго языка не требовало большаго напряженія. Болзнь, которая по странному стеченію обстоятельствъ, совпала съ его тлеснымъ, развитіемъ имла характеръ кризиса и была на столько серіозна, что дядя Вальтера, докторъ Rutherford, считалъ его выздоровленіе почти сверхъ естественнымъ фактомъ. Его здоровая природа одержала побду и изъ этого испытанія огнемъ онъ вышелъ сильнымъ юношей, здоровымъ и тломъ, и душой. Его хромота была лишь мстнымъ страданіемъ, не вредившимъ общему состоянію его здоровья. Сдлана была еще послдняя безнадежная попытка къ устраненію этого недуга. Вальтера пользовалъ электричествомъ и такъ называемыми земляными ваннами славившійся въ то время чудодйственный докторъ Graham къ услугамъ котораго въ это время находилась игравшая роль богини здоровья любовница Нельсона, впослдствіи леди Гамильтонъ. Конечно, нечего и говорить объ успх этого леченія.

Слдуетъ упомянуть еще объ одномъ событіи изъ семейной хроники этого времени, такъ какъ оно очевидно произвело продолжительное вліяніе и неизгладимое впечатлніе на образъ мыслей Вальтера и не осталось безъ вліянія и на его произведенія. Недалеко отъ его родительскаго дома, на Георговомъ сквер, жила бабушка Вальтера мистриссъ Margarethe Swinton. Она принадлежала, по словамъ ея племянника, къ той почтенной пород женской родни, которая принимаетъ на себя вс заботы и лишенія, связанныя съ обладаніемъ дтей, за исключеніемъ лишь тхъ, которыя вызываются ихъ появленіемъ на свтъ. На ея долю выпали вс обязанности матери, кром значенія и достоинства материнскаго характера. Къ ней обыкновенно Скотты отсылали дтей въ тхъ случаяхъ, когда ихъ неудобно было удерживать дома. Маленькія дти играли у нея безъ стсненія, а старшимъ она разсказывала исторіи о привидніяхъ изъ своей жизни, такъ какъ эта 80-ти лтняя тетка Маргарита была существомъ, окруженнымъ таинственностью и ужасомъ. Уже въ конц своего литературнаго поприща Скоттъ обнародовалъ одинъ изъ ея разсказовъ подъ заглавіемъ: ‘Зеркало моей тетки Маргариты’. Главнымъ предметомъ ужаса для дтей былъ черепъ, который она употребляла вмсто подсвчника. Загадочная жизнь этой тетки завершилась еще боле загадочною кончиною. Она была убита топоромъ своею старою служанкою въ припадк помшательства. Такъ уже въ годы юности предъ Вальтеромъ выступили самыя мрачныя стороны человческой природы, каковы душевная болзнь и преступленіе, какъ будто въ ход его развитія не должно было не доставать ни одного обстоятельства, для того, чтобы романтизмъ въ его поэзіи получилъ свое окончательное выраженіе.

IV.
Годы ученія.
1786 — 1792.

Кто, прочитавъ заглавіе этой главы, вспомнитъ объ учебныхъ годахъ Вильгельма Мейстера, и быть можетъ, возыметъ надежду найти въ ней нчто подобное, тотъ долженъ будетъ сильно разочароваться. Здсь не будетъ рчи о безцльной, геніально-безпорядочной кочевой жизни въ обществ актеровъ, здсь мы не встртимъ ни Маріанъ, ни Аврелій, ни Филинъ. Скоттовы годы ученія имютъ, напротивъ, простой и опредлившійся характеръ, они были именно годами ученія въ узкомъ значеніи слова на поприщ, избранномъ имъ по влеченію, и въ то же время въ боле широкомъ значеніи — годами ученія для всего его образованія и предстоявшей жизни. Мы видли, что 31-го марта 1786 года онъ поступилъ въ качеств ученика въ контору своего отца, контрактъ былъ явленъ въ факультет адвокатовъ, учебное время должно было продолжаться пять лтъ, нарушившая условіе сторона долина была уплатить 40 фунтовъ неустойки. Такъ серьезно и формально было обставлено это дло. На первый взглядъ можетъ показаться, что подобная ремесленная дисциплина была величайшимъ несчастіемъ для расцвтающаго генія, но при ближайшемъ изслдованіи нельзя не прійти къ тому убжденію, что обстоятельство это, по крайней мр для Скотта, повело къ самымъ благотворнымъ послдствіямъ и не мало способствовало полному развитію его ума и характера. Шагъ за шагомъ оно вводило въ жизнь. При укоренившейся въ немъ привычк къ не знающей оковъ мечтательности въ воздушной области романтизма, правильное занятіе этою самою формальной изъ всхъ наукъ служило для него спасительнымъ противовсомъ и развивало въ немъ твердость и устойчивость. Оно вносило въ его жизнь спокойствіе вмсто тревоги, безпорядокъ замняло порядкомъ. Оно пріучило его къ усидчивости и къ правильной дятельности и въ то же время давало ему надежду на почетное и вліятельное положеніе въ обществ. Кром того, шотландскій юридическій бытъ (въ то время еще въ большей степени, чмъ теперь) былъ запечатленъ феодальнымъ и романтическимъ характеромъ и не имлъ ничего общаго съ нашимъ кодифицированнымъ правомъ. Вслдстіе этого бытъ этотъ отнюдь не былъ чуждъ природнымъ наклонностямъ Скотта, и даже поверхностный взглядъ на его романы покажетъ намъ, какъ онъ умлъ извлекать обильный антикварный и поэтическій медъ изъ своихъ юридическихъ занятій. Въ первой глав ‘Сердца Midlothian’а’ онъ по своему выразилъ свой взглядъ на этотъ вопросъ. ‘Собраніе шотландскихъ ’causes cl&egrave,bres’, говоритъ онъ,— ‘доставило бы на долгое время матеріалъ для романовъ и трагедій, и ихъ голая правда безъ всякаго сомннія побдила бы самые блестящіе вымыслы самаго богатаго воображенія’. ‘Наше соединенное королевство’, говоритъ онъ дале (по поводу статистики преступленій), — ‘походитъ на прекрасно обработанное поле, не смотря на вс свои заботы, его хозяинъ уже приготовленъ къ тому, что вмст съ рожью на немъ взойдетъ и много плевелъ, и можетъ даже заране назвать ихъ имена и опредлить ихъ наружный видъ. Но Шотландія подобна какому-нибудь ущелью своей горной страны, и моралистъ, читающій лтописи ея уголовнаго права, найдетъ въ исторіи человческаго духа столько же удивительныхъ и аномальныхъ фактовъ, сколько ботаникъ найдетъ на ея долинахъ и горахъ рдкихъ видовъ растеній’. Поэтому комментаріи на Шотландское уголовное право могутъ легче, чмъ гд либо, при извстной обработк, составить книгу для общедоступной библіотеки. Причины этого обстоятельства Скоттъ видитъ въ продолжительныхъ междоусобныхъ и религіозныхъ войнахъ Шотландіи, въ наслдственныхъ юрисдикціяхъ вождей и владтельныхъ лицъ и наконецъ въ ‘perfervidum ingeniuin Scotorum’. Скоттъ, который никогда въ глубин души не смотрлъ на писательство, какъ на призваніе своей жизни, кром того постоянно держался того воззрнія, что поэтическій геній можетъ прекрасно соединяться съ дловою жизнью, и даже гордился ролью дльца, не смотря на то, что въ самыхъ важныхъ обстоятельствахъ своей жизни (его связь съ двумя Ballantynes) проявилъ совершенно противоположныя качества. Мы недавно упоминали, что Скоттъ обвинялъ себя въ лности, но въ этомъ онъ несправедливъ къ себ, какъ и вообще онъ слишкомъ низко цнилъ свои способности и преимущества. Какъ онъ умлъ напряженно работать, можно видть изъ того факта, что однажды, будучи еще ученикомъ въ контор отца, втеченіе 24-хъ часовъ переписалъ не мене 120 заказанныхъ ему страницъ. При этомъ онъ усвоилъ себ правильный канцелярскій почеркъ, шаблонныя очертанія котораго впослдствіи огорчали его, какъ недостаточно аристократичныя. Поощрительнымъ стимуломъ его прилежанія было и то обстоятельство, что онъ получалъ плату за свою работу и благодаря этимъ маленькимъ доходамъ съ прибавкою своихъ карманныхъ денегъ былъ въ состояніи удовлетворять своимъ прихотямъ, состоявшимъ по большей части въ покупк книгъ и монетъ и въ посщеніяхъ театра. Конечно, по временамъ на его конторк лежалъ романъ, занимавшій его мысли боле, чмъ акты, и вообще онъ, какъ ученикъ, не слишкомъ много работалъ и учился въ контор своего отца. Главное значеніе по прежнему заключалось въ томъ, что свое свободное время онъ употреблялъ на продолженіе поэтическихъ и антикварныхъ занятій. Съ своимъ другомъ Джономъ Ирвингомъ, въ то время тоже адвокатскимъ ученикомъ, онъ охотно предпринималъ вечернія прогулки при свт мсяца и мнялся съ нимъ мыслями по поводу прочитаннаго или того, что предполагалось прочесть. Мы выше уже неоднократно указывали, какъ глубоко проникли въ душу Скотта еще въ юности зароненныя смена, чтобы посл многихъ лтъ дать отъ себя ростки, и еще неоднократно намъ придется приводить новыя и новыя доказательства того же. Среди современныхъ ему писателей двое особенно пользовались большою популярностью, хотя теперь они оба совершенно позабыты, мы разумемъ Julius’а Mickle {Mickle (1754—1788) извстенъ, какъ переводчикъ Луизіады и долгое время пользовался знакомствомъ cъ Dr. Johnson’омъ. См. Boswell’я, Johnson (Murray, 1885, 8 vol.), VIII, стр. 240 sq.} и Dr. Jolin’а Langliorne’a {Langhorne arrived from southern dale,

And chimed his notes on Yarrow vale,

They would not, could not, touch the heart —

His was the modish lyre of art.

Hogg, The Queen’s Wake, конецъ.

Langhorne (1736—1779) былъ пасторомъ въ Лондон, а поздне въ Wells’ и извстенъ также, какъ прозаикъ, именно сноими ‘Letters of Theodosius and Constantia’ и переводомъ Плутарховыхъ жизнеописаній. Въ своемъ ‘Country Judge’ онъ является предшественникомъ Crabbe’а.}. Молодой Скоттъ особенно восхищался балладою перваго ‘Cumnor Hall’ и безпрестанно повторялъ ея первую строфу, приводившую его въ восторгъ мелодическимъ кадансомъ:

The dews of summer night did fall,

The Moon, sweet regent of the sky,

Silvered the walls of Cumnor Hall

And many an oak that grew thereby.

Баллада эта разсказываетъ о тайномъ брак графа Лейчестера, и 35 лтъ спустя Скоттъ обработалъ ту же тему въ Kenilworth’, который первоначально предполагалось озаглавить ‘Cumnor Hall’, и Скоттъ отказался отъ своего намренія лишь по настояніямъ издателя. Такъ долго душа сто сохраняла первоначальныя смена, и воображеніе леляло пристрастіе къ ‘Cumnor Hall’.

Такъ какъ родители Скотта удалялись отъ общественной жизни, то ему было предоставлено самому искать знакомствъ и доступа въ общество. Замчательно, что его первыя знакомства имли гораздо боле литературный характеръ, чмъ въ зрломъ возраст. Его родной дядя, Dr. Daniel Rutherford {Онъ былъ профессоромъ ботаники въ Единбургсномъ университет, но прославился въ качеств химика, а не ботаника. Ему приписываютъ открытіе мефитическаго (удушливаго) газа углеводорода.} имлъ литературный кругъ знакомства и у него онъ встрчался между прочимъ съ Dr. Cartwright’омъ, въ свое время извстнымъ поэтомъ {Вроятно, Rev. William Cartwright, въ 1786 г. издавшій стихотвореніе ‘The Seasons of Life’. Онъ написалъ также ‘Osmyn and Elvira’. См. Allibone подъ словомъ Cart-wright. Scott Essay on Imitations of the Ancient Ballad, Poet Works, p. 569 (People’s Ed.) Allan, Life of Scott, 37 cл.}. John Home, авторъ ‘Дугласа’, былъ въ дружб съ родителями Скотта, и нашъ юноша былъ любимымъ гостемъ въ его сельскомъ дом близъ Единбурга. Еще боле оживленнымъ кружкомъ былъ домъ родителей товарища его Фергюссона. Здсь у профессора Adam’а Fcrgusson’а (1724—1816) Скоттъ познакомился съ слпымъ поэтомъ Thomas’отъ Blacklock, котораго тринадцать лтъ ране ‘съ благоговніемъ’ постилъ самъ Dr. Johnson во время поздки въ Шотландію и на Гебридскіе острова {Dr. Blacklock (1721—1791) былъ тотъ самый другъ, котораго ободряющее вліяніе и прямодушная симпатія удержали отъ эмиграціи Burns’а, уже готоваго вступить на палубу, и тмъ сохранили его для отечества, а быть можетъ и для поэзіи. Скоттъ между прочимъ обязанъ ему знакомствомъ съ поэзіею Оссіана. Cunningham. ‘Life ot Bums (Poetical Works of Burns), стр. 39 и 602. Boswell’ Johnson, V, 14G: ‘he (Dr. Johnson) breakfasted at Dr. Blacklock’s’. Chamber’s Cyclop. II, 102. Allibone подъ сл. ‘Blacklock’.}. Здсь же бывалъ и философъ Dugald Stewart {Dugald Stewart (1753—1828) былъ съ 1780 (или 1785) года, преемникомъ Адама Fergusson’а на каедр нравственной философіи. Его лекціи, благодаря его благородному и изящному краснорчію, нашли себ совершенно необыкновенный пріемъ. Въ числ его трудовъ назовемъ ‘Philosophy of the Human Mind’ (3 тома) и его ‘Outlines of’ Moral Plilosophy’. Фергюссонъ, уже ране долгое время не читавшій лекцій вслдствіе отъзда въ Америку въ качеств компаньона графа Chesterfield’а и секретаря коммиссіи по заключенію мира, въ 1785 г. окончательно отказался отъ должности и впослдствіи возвратился въ St. Andrews, гд провелъ старость, отдыхая за литературными занятіями. Его главный трудъ ‘The History of the Progress and Termination ot the Roman Republic’.}.

Но самымъ блестящимъ изъ всхъ этихъ знакомствъ поэта была его случайная встрча въ дом Фергюссона съ Бёрнсомъ, такъ какъ поэтъ уже неоднократно пытался познакомиться съ этимъ великимъ бардомъ Шотландіи. ‘Vergilium vidi tantum’ — такими словами начинается письмо Скотта, въ которомъ онъ много лтъ спустя, по желанію своего зятя Lockhart’а, подробно разсказываетъ объ этой встрч. ‘Мы юноши’, продолжаетъ онъ дале,— ‘конечно, пребывали въ молчаніи, смотрли и слушали’. Бёрнсъ, который чувствовалъ себя не особенно уютно въ этомъ важномъ кругу, разсматривалъ картины, висвшія на стнахъ, и взоръ его остановился на гравюр на мди (работы Bunbury): гравюра эта до сихъ поръ, какъ святыня, сохраняется въ семейств. На ней былъ изображенъ мертвый лежащій на снгу солдатъ, надъ которымъ печально склонилась его вдова съ груднымъ младенцемъ на рукахъ, тутъ же находился и его врный песъ. Подъ картиною были подписаны стихи:

Cold en Canadia’s hills, or Minden’s plain

Perhaps that parent wept her soldier slain,

Bent o’er her babe, her eye dissolved in dew,

The big drops, mingling with the milk he drew,

Gave the sad presage of his future years,

The child of misery baptized in tears.

Бёрнсъ былъ такъ тронутъ этимъ сюжетомъ, что прослезился. Онъ спросилъ объ автор этихъ стиховъ. Никто не могъ ему отвтить, и тутъ-то начитанность Скотта оказала ему по истин ‘рыцарскую услугу’, говоря словами Гамлета. Онъ шепнулъ своему другу на ухо, что стихи эти взяты изъ ‘Сельскаго судьи’ Dr. Langhorne’а, другъ сообщилъ это Бёрнсу, и юноша былъ вознагражденъ благодарнымъ взглядомъ и привтливымъ словомъ, не забытыми имъ до глубокой старости.

Весьма существеннымъ средствомъ развитія были для Скотта и литературныя общественныя бесды, служившія повсюду въ Англіи и Шотландіи подготовительною школою юношества передъ вступленіемъ въ общественную жизнь въ сельскихъ общинахъ, въ судахъ и въ парламент. Онъ былъ послдовательно членомъ трехъ такихъ обществъ, пока наконецъ въ 1791—92 гг. одно изъ самыхъ почетныхъ обществъ — ‘Общество отвлеченныхъ разсужденій’ — избрало его своимъ библіотекаремъ, секретаремъ и хранителемъ, здсь онъ впервые познакомился съ лордомъ Jeffrey. Здсь молодые люди обсуждали философскіе и политическіе вопросы {Напримръ: Возможно ли оправдать казнь Карла I (одна изъ излюбленныхъ темъ)? должно ли уничтожить торговлю невольниками? Послужили ли человчеству на пользу вра въ будущую жизнь и послужитъ ли когда-либо? Должна ли существовать государственная религія? Въ интересахъ ли Великобританіи поддерживать такъ называемое европейское равновсіе? Слдуетъ ли наказывать смертью какія-либо преступленія и т. п.} по поводу сообщеній, представлявшихся поочередно членами общества. Здсь Скоттъ между прочимъ сдлалъ сообщенія о происхожденіи леннаго быта, о подлинности Оссіановыхъ псенъ и о происхожденіи скандинавской миологіи. Само собою, общества эти имли и свою увеселительную сторону, они служили средоточіемъ празднествъ и пирушекъ юношества, переживавшаго здсь свои студенческіе годы. Скоттъ, носившій въ этихъ клубахъ шутливыя прозвища Дунсъ-Скоттъ и полковникъ Grogg, никоимъ образомъ не тормозилъ общее веселье, напротивъ, благодаря веселому нраву и добродушному, заразительному юмору быль всегда желаннымъ гостемъ, чему не мало способствовали его тактъ, привлекательныя манеры и сто нравственное благородство. Если онъ охотно принималъ участіе въ безразсудныхъ выходкахъ молодежи, то за то никогда не сочувствовалъ имъ, если они принимали безнравственный характеръ. Онъ всячески удалялся отъ распутства и остерегался всего, въ чемъ впослдствіи долженъ былъ бы раскаиваться. Друзья сперва шутили надъ его холоднымъ темпераментомъ, но вскор открыли, что онъ таилъ въ сердц юношескую любовь, которая служила ему покровомъ и щитомъ отъ заблужденій.

Въ одно изъ воскресеній Вальтеръ, выходя изъ Greyfriars’ской церкви во время дождя, предложилъ свой зонтикъ молодой дам и проводилъ ее до дому, случилось, что она жила неподалеку отъ его родителей. Оказалось, что молодая красавица была дочерью сэра Джона Стюарта Belches изъ Invermay (въ Пере). Встрчи въ церкви стали повторяться, и Вальтеръ сталъ обычнымъ спутникомъ дамы даже и тогда, когда не было дождя. Мять Вальтера стала не только участницею его тайны — если только здсь можетъ быть рчь о тайн — но и съ своей стороны стала спутницей молодыхъ людей, особенно, когда узнала, что мать молодой дамы была ея старою подругою, которую она съ теченіемъ времени потеряла изъ-виду. Об матери возобновили знакомство, и любовь ихъ дтей, казалось, была на хорошей дорог. Однако, не смотря на это, все дло окончилось по истеченіи нсколькихъ лтъ столь же неожиданно, сколь прозаично, о чемъ мы, дабы не прерывать нить разсказа, сообщимъ здсь же. Когда старый Скоттъ узналъ о любви своего сына, онъ проявилъ въ необыкновенномъ свт непоколебимую честность своего характера. Миссъ Маргарита Стюартъ на столько стояла выше своего поклонника по положенію и состоянію, что старый джентельменъ, предвидя несчастье для обоихъ семействъ, могшее возникнуть отъ такого брака, счелъ своею обязанностью во время предупредить сэра Джона Стюарта объ угрожавшемъ ему удар, конечно, не предувдомивъ о томъ сына. Однако старый баронетъ взглянулъ на дло гораздо снисходительне, и съ этой стороны бракъ молодыхъ людей, вроятно, не встртилъ бы серьезныхъ препятствій. Но, что было гораздо хуже, склонность Вальтера, не смотря на вншность, не нашла себ отзыва, и посл многолтнихъ тщетныхъ надеждъ, онъ долженъ былъ пережить горькое разочарованіе, узнавъ, что миссъ Стюартъ (въ конц 1796 г.) вышла замужъ за сэра Вилльяма Forbes изъ Pitsligo, который впослдствіи выказалъ себя другомъ и благодтелемъ поэта въ трудныя минуты его жизни. Скоттъ могъ утшаться лишь словами Шекспира: The course of true love never did rum smooth {Ср. Peveril of the Peak, chap. XII.}.

Первая юношеская любовь въ жизни каждаго человка, а особенно поэта, обыкновенно оставляетъ продолжительные слды. Она служитъ для него безсознательнымъ испытаніемъ его внутренней жизни, невольно прорывающейся въ свтъ. Если мы сравнимъ первую лтобовъ Скотта съ страстью Байрона къ миссъ Chaworth, съ чувственною любовью Бёрнса, съ непостоянными вспышками Гёте или съ высокопарною страстью Шиллера къ вдов полковника Фишера, то она среди всхъ покажется намъ самою естественною и истинно мужественною. Мы отнюдь не видимъ въ этомъ особой заслуги, а скоре счастье. Будучи одинаково далека отъ губительной страсти чувственности и отъ заблужденія платонической мечтательности и чувствительности, Скоттова любовь имла въ виду своею конечною цлью супружество. Конечно, мы привыкли видть геній и поэзію въ области любви лишь на пути отступленія отъ естественной колеи, и съ этой точки зрнія отношенія Скотта къ Маргарит Стюартъ покажутся намъ вялыми и прозаическими Можетъ ли быть что-нибудь прозаичне, чмъ, напримръ, предложеніе зонтика? Въ самомъ дл это такое обыденное обстоятельство, которому не уступитъ даже Гётева Лотта, приготовляющая буттерброды. Но кто можетъ утверждать, что юное сердце Вальтера не было такъ же сильно потрясено, такъ же доступно этому сладкому движенію самаго благороднаго и возвышеннаго человческаго чувства, какъ сердце любого изъ выше названныхъ поэтовъ? Ничто само по себ, говоритъ Гамлетъ, ни хорошо, ни худо, лишь наши мысли и чувства длаютъ его таковымъ.

Скоттъ уничтожилъ сонеты и другіе стихи, вдохновленные этою любовью. По удостовренію его друзей, они никоимъ образомъ не превосходили уровня посредственности. Онъ не былъ поэтомъ субъективныхъ ощущеній, какимъ былъ, напримръ, Байронъ. Онъ былъ слишкомъ шотландецъ и джентельменъ, чтобы предаваться дикимъ порывамъ, и никогда не изливалъ въ стихахъ скорбь конечнаго разочарованія. Если и можно найти намеки на болзненные отклики его несчастной юношеской любви въ его позднйшей поэзіи {Сюда относится, напримръ, въ ‘Веверле’ переходъ отъ первой къ второй любви. Также въ образ Матильды въ ‘Rokeby’, повидимому, воплотился предметъ его первой любви, и внутренняя борьба обоихъ любонниковъ безъ сомннія выхвачена изъ его собственнаго сердца и жизни. Ср. стихотвореніе ‘The Violet’ и др.}, то все же скорбь о ней не наполняла всю его послдующую жизнь желчью и ядомъ, какъ то было съ Байрономъ. Онъ не говоритъ: ‘несчастная любовь — несчастная жизнь’, и въ этомъ проявляетъ свой мужественный характеръ, ибо любовь, конечно, наполняетъ жизнь женщины., но отнюдь не мужчины.

Отношенія къ миссъ Стюартъ, отецъ которой былъ землевладльцемъ въ Perthshire’, съ одной стороны, и дловыя сношенія его отца — съ другой были причиною частыхъ поздокъ Вальтера въ годы его ученичества въ горную часть Шотландіи, поздокъ, плоды которыхъ лишь по истеченіи многихъ лтъ созрли въ его романахъ. Для него раскрылся здсь новый міръ, какъ по отношенію къ природ, такъ и въ историческомъ и общественномъ. Въ гордомъ сознаніи, что онъ самъ себ господинъ, на собственномъ пони разъзжалъ нашъ юноша въ этомъ новомъ мір. Высоко романтическій Perthshire, этотъ внецъ всхъ шотландскихъ графствъ, ‘гд красота покоится на лон ужаса’, совершенно очаровалъ его и оставилъ неизгладимое впечатлніе въ его душ {The Fair Maid of Perth, chap. I.}. Исторія горныхъ кладовъ, ихъ правы, преданія и саги тмъ боле были сродни Вальтеру, что онъ только что освоился съ доэзіею Оссіана, онъ даже, повидимому, пріобрлъ нкоторыя познанія въ гаэльскомъ язык. Приверженность горцевъ къ дому Стюарта вполн соотвтствовала его антикварнымъ и политическимъ склонностямъ. Разсказы стараго архи-іаковита Александра Stewart’а изъ Invernahyl’я, длового друга его отца, дважды бывшаго ‘тамъ’, о политическихъ буряхъ 1715 и 1745 годовъ, развертывали передъ его духовнымъ взоромъ живое полотно.

Тамъ еще по были вполн забыты симпатіи къ дому Стюартовъ и воспоминанія объ этихъ возстаніяхъ, и политическое море еще продолжало волноваться въ умахъ клана. Stewart изъ Invernahyl’я, кром того, разсказывалъ о Робъ-Ро, съ которымъ однажды ему пришлось вступить въ поединокъ на мечахъ. Равнымъ образомъ Вальтеръ знакомился съ общественнымъ состояніемъ горной страны, иногда довольно своеобразно. Такъ однажды онъ засталъ одного изъ лэрдовъ, котораго имлъ намреніе постить, спавшимъ вмст съ сыновьями и лсничими на возвышенности, заросшей верескомъ, и окруженнымъ собаками и убитою дичью, довершавшими эту картину успшной охоты. Не желая нарушать покой этого общества, Вальтеръ направился къ двору своего хозяина и здсь очутился посреди женщинъ, сваливавшихъ въ телгу навозъ — среди нихъ была супруга и дочери лэрда. При его появленіи, безъ всякаго ложнаго стыда, они удалились въ свои горницы и вскор затмъ явились въ гостиную въ качеств дамъ, не чуждыхъ свтскости. Другое приключеніе, случившееся съ нимъ во время его частыхъ путешествій, вроятно относится къ этому же времени. Въ деревенской корчм, въ которой онъ предполагалъ провести ночь, Вальтеръ не могъ получить иного пріюта, кром комнаты, гд стоялъ покойникъ. Удостоврившись, что причиною смерти не была заразительная болзнь, онъ, недолго думая, завладлъ стоявшею въ комнат пустою кроватью и впослдствіи уврялъ, что никогда не спалъ такъ спокойно. Также и съ Loch’омъ Katrine, впослдствіи столь высоко-поэтически имъ восптымъ, Вальтеръ познакомился во время своей прозаической поздки въ качеств ученика. Ему было поручено произвести опись имущества и выселеніе упрямыхъ Масіагепз’омъ, для чего онъ взялъ съ собою изъ Стирлинга капрала и шесть человка’ горцевъ, въ вид прикрытія. Вооруженные съ ногъ до головы, Вальтеръ впереди верхомъ на своемъ пони, они прибыли въ Invernenty, на берегу озера, теперь столь мирнаго, но застали домъ уже пустымъ: бдные Maclarens’ы были уже на пути въ Америку.

Учебные годы Вальтера никоимъ образомъ не ограничились одною практическою стороною его развитія: въ 1788 г. онъ снова поступилъ въ университетъ, гд съ этого времени сталъ посщать лекціи по своей собственной спеціальности, а именно лекціи гражданскаго и шотландскаго права профессора David Hume’а (1765—1838), племянника знаменитаго историка. Въ это время онъ не только возобновилъ знакомство со своими прежними товарищами Ирвингомъ и Фергюссономъ, которыхъ было потерялъ изъ виду, но завязалъ и новыя связи, имвшія продолжительное вліяніе на его жизнь. Если въ контор своего отца и другихъ writer’овъ ему по большей части приходилось имть дло съ писцами и учениками, принадлежавшими къ среднимъ классамъ, то теперь въ своей юридической коллегіи онъ очутился въ кругу молодыхъ людей изъ лучшихъ и знатнйшихъ фамилій, которые отличались научнымъ и вообще литературнымъ и общественнымъ образованіемъ и стремились не къ второстепенному положенію writer’а, но къ боле почетной каррьер адвоката, и дйствительно, переступивъ эту ступень, вспослдствіи достигли высшихъ государственныхъ должностей. Это обстоятельство воспламенило Вальтерово честолюбіе и аристократическое чувство, и хотя отецъ предложилъ ему вступить въ его контору въ качеств пайщика, онъ все же съ согласія отца ршился посвятить себя адвокатур, а на его мсто въ отцовскую контору поступилъ его младшій братъ ома. Съ этой минуты Вальтеръ оставилъ общество конторскихъ учениковъ, сталъ больше обращать вниманія на свою вншность, что до сихъ поръ считалъ совершенно излишнимъ, и все боле и боле сталъ находить удовольствія въ кругу своихъ новыхъ аристократическихъ друзей. Среди послднихъ онъ боле всего сблизился съ однимъ юношей, который началъ въ его сердц заступать мсто Джона Ирвинга, съ Вильямомъ Клеркомъ, сыномъ Джона Клерка изъ Eldin’а, извстнаго своимъ трактатомъ о морской тактик {John Clerk (ум. 1812), Essay on Naval Tactics, London, 1790, 4^о.}. Въ его обществ онъ теперь сталъ совершать свои прогулки и странствія, съ нимъ велъ диспуты въ Спекулятивномъ обществ, съ нимъ же и готовился къ предстоявшему экзамену. Хотя жилище Клерка находилось въ двухъ миляхъ отъ Георговой площади, тмъ не мене два лта сряду Скоттъ каждое утро еще до семи часовъ поднималъ съ постели своего друга, чтобы повторять съ нимъ Heineccius’а и другіе юридическіе труды. Въ сущности они условились по очереди приходить другъ къ другу, но такъ какъ Клеркъ нелегко разставался съ постелью, то Скоттъ долженъ былъ ходить къ нему ежедневно. Скоттъ часто съ особымъ удовольствіемъ вспоминаетъ объ этомъ и прибавляетъ, что это были самые прилежные годы всей его жизни. Записки по шотландскому праву онъ дважды собственноручно переписалъ и одну изъ этихъ тетрадей, аккуратно переплетенную, подарилъ отцу, къ его большому удовольствію, въ минуты отдыха старый джентльменъ находилъ удовольствіе въ чтеніи этихъ записокъ. Оба друга 30-го іюня и 6-го іюля 1792 г. передъ факультетомъ адвокатовъ благополучно сдали экзаменъ по гражданскому и шотландскому праву. По своему обыкновенію Скоттъ впослдствіи изобразилъ все это событіе въ ‘Redgauntlet’, при чемъ вывелъ себя подъ именемъ Alan Fairford, а своего друга Клерка — въ Darsie Latimer. Тезисъ Скотта касался одного изъ титуловъ пандектовъ: ‘о тлахъ казненныхъ’ {Lib. 48, tit. 24: De cadaveribus punitorum.} и былъ посвященъ, конечно, до настоянію его разсчетливаго родителя, лорду юстиціи Clerk Macqueen изъ Braxfield’а. Какъ громадное большинство докторскихъ и экзаменаціонныхъ диссертацій, это была незначительная работа на весьма посредственномъ латинскомъ язык. 11 іюля друзья были торжественно облачены адвокатскою мантіею (gown) и приняты въ члены факультета. Юморъ Скотта однако не былъ вполн заглушенъ важностью этого событія. Когда они возвращались домой по High Street. Вальтеръ увидлъ магазинъ тканыхъ чулокъ. ‘Вдь мы празднуемъ нчто врод дня свадьбы, Вилли’, сказалъ онъ своему другу, ‘мн безъ сомннія слдуетъ зайти сюда и купить себ новый ночной колпакъ’. Въ одну минуту онъ привелъ свою мысль въ исполненіе и вышелъ изъ магазина съ роскошнымъ ночнымъ колпакомъ. День закончился веселою пирушкою въ дом Скоттовъ, за которою, конечно, присутствовалъ и Вилли. Такъ-то счастливый отецъ проводилъ счастливаго сына на его дальнйшій жизненный путь.

V.
Вступленіе въ свтъ.
1792—1797.

По старинному нмецкому обычаю за годами ученія слдуютъ годы странствованій. По Скоттъ, не смотря на прирожденную ему любовь къ путешествіямъ, никогда не пускался въ странствія. Время его юности не ознаменовалось образовательными путешествіями за границу, по примру нмецкихъ писателей второй половины прошлаго столтія, у которыхъ путешествіе въ Парижъ или въ Италію считалось самымъ полнымъ заключеніемъ ихъ образованія. Слова Гомера ‘онъ видлъ города многихъ людей и познакомился съ ихъ правами’ долины быть примнены къ нему совершенно въ обратномъ смысл: до самой поры полнаго расцвта своей славы, онъ не видлъ ничьихъ городовъ и не познакомился ни съ чьими нравами, кром своихъ земляковъ, и мы склоняемся къ тому мннію, что и это обстоятельство послужило ему на пользу, такъ какъ оно сохранило его образованію то національное единство и проникновеніе народнымъ духомъ, которое составляетъ главное основаніе всего его существа и творческаго характера. Вообще юношескій возрастъ Скотта никоимъ образомъ не обнаруживаетъ въ немъ будущаго поэта, но показываетъ намъ лишь молодого джентльмена. Мы не видимъ здсь Sturm und Drangperiode, подобныхъ Гетевымъ, не видимъ насильственнаго самоосво-‘ божденія, какъ у Шиллера: нтъ въ немъ и юношескихъ проступковъ, приведшихъ къ удаленію изъ отеческаго дома и семьи, какъ у Шекспира, нтъ и безпредльнаго самоволія и дикой меланхоліи Байрона. Все въ жизни Скотта течетъ плавно и ровно въ естественномъ русл общественной жизни, и тотъ, кто узнаетъ гелія лишь по страстнымъ вспышкамъ юношескаго возраста, тотъ долженъ отказать Вальтеру Скотту въ малйшемъ проблеск генія. Скоттъ никогда не прерывалъ связей съ обществомъ, да и къ чему это было нужно? Поле для его дятельности и его самолюбія было такъ обширно, какъ только можно было этого желать.

Нсколько дней спустя посл пріема Скотта въ факультетъ, начались судебные каникулы, и ему не оставалось ничего лучшаго, какъ поспшить въ Розебанкъ къ своему дяд и отдохнуть тамъ отъ треволненій послдняго времени. Оттуда онъ предпринялъ экскурсію въ Нортумберландъ, приведшую его до самаго Hexham’а, такъ какъ еще въ одну изъ прежнихъ прогулокъ въ обществ дяди онъ уже ознакомился съ полемъ битвы при Flodden’ и его окрестностями. Объ обстоятельствахъ этой поздки Скоттъ въ письм къ Клерку даетъ слдующія увлекательныя подробности: ‘Невжество населенія’, говоритъ онъ между прочимъ, ‘поразительно для шотландца. У торговцевъ скотомъ, торговля которымъ вообще ведется въ весьма значительныхъ размрахъ, существуетъ обыкновеніе приносить вс дловыя письма въ церковь, гд ихъ, посл службы, прочитывалъ вслухъ кистеръ, а также, смотря по обстоятельствамъ, сочинялъ подходящіе отвты’.

Большее значеніе имла поздка, или, какъ ее называетъ Скоттъ, пользуясь стариннымъ горскимъ словомъ, набгъ (raid) въ Liddesdale. Онъ желалъ познакомиться съ развалинами этой области, а именно съ замкомъ Эрмитажъ и въ то же время собрать народныя псни съ голоса мстнаго населенія, хотя въ то время онъ еще не имлъ въ виду ихъ изданія. Liddesdale въ эту эпоху была страною, еще не тронутою культурою. Тамъ нельзя было встртить экипажъ,— первымъ былъ, нсколько лтъ спустя, собственный гигъ Скотта, во всей долин не было ни одной гостинницы. Со своимъ спутникомъ, нкимъ Shortreed’омъ, заступавшимъ мсто шериффа Roxburghshire’а, Скоттъ верхомъ здилъ отъ пасторскаго дома къ пастушеской хижин или хутору и нашелъ здсь прототипы для своего Cliarlieshope и честнаго Dandie Dininont, которыхъ онъ съ такою правдивостью вывелъ въ ‘Guy Mannering». Своимъ привтливымъ обращеніемъ и бойкимъ юморомъ онъ повсюду привлекалъ къ себ мстное населеніе, которое при первой встрч съ нкоторымъ ужасомъ встрчало столичнаго адвоката. Онъ умлъ примниться къ каждому положенію, умлъ участливо относиться къ каждому настроенію духа, къ каждой шутк. Однажды вечеромъ два друга остановились у одного крестьянина. Посл ужина все семейство собралось на общую молитву, которую читалъ случайно бывшій тамъ кандидатъ богословія. Вс были погружены въ религіозное созерцаніе, какъ вдругъ самъ хозяинъ вскочилъ съ возгласомъ: ‘Ну, слава Богу, вотъ наконецъ и боченокъ!’ Дйствительно два пастуха вкатили боченокъ съ водкой, добытый хозяиномъ для своихъ гостей отъ контрабандистовъ въ Solway Frith, какъ изъ наиболе удобнаго источника. Библія была отложена въ сторону, бочка водружена на столъ, и молитвенное настроеніе обитателей вскор смнилось живою бесдою за стаканами пунша, участниками которой до утра были старый и малый. Скоттъ, по свидтельству его спутника, казался необыкновенно тяжеловснымъ и глупымъ, такъ какъ вскор былъ ‘готовъ’, но его джентльменское обращеніе и находчивость и тутъ ему не измнили. Въ конц концовъ онъ возвратился домой съ такимъ богатымъ запасомъ балладъ и романсовъ, а также боевыхъ роговъ, шпоръ и удилъ, что впослдствіи семь лтъ подрядъ повторялъ свои назды въ Liddesdale.

Продолжались также и поздки въ горную страну и въ еще боле обширныхъ размрахъ, и повсюду Скоттъ заводилъ новыя знакомства. Здсь ддъ его друга Abercromby разсказывалъ ему о своемъ посщеніи Робъ-Роя, здсь онъ восхищался древнимъ замкомъ Glaminis, резиденціею графовъ Strathmore и здсь же въ замк Craighall (Perthshire) нашелъ оригиналъ своего Tully-Beolan въ ‘Антикваріи’, здсь въ Dunnottar онъ лично познакомился съ настоящимъ Old Mortality, по имени Peter Paterson, здсь же наконецъ онъ постилъ свою ‘ch&egrave,re adorable’, какъ онъ называлъ ее въ шутку, въ ея родовомъ мстопребываніи Invermay. Собранныя во время этихъ наздовъ историческія и литературныя свднія Скоттъ пополнялъ дома рукописными сокровищами изъ адвокатской библіотеки, съ которою онъ вскор такъ освоился, что не только могъ оказать весьма существенныя услуги извстному антикварію Георгу Chalmers’у (1742 —1825) въ обработк его ‘Caledonia’, но уже въ іюн 1795 г. онъ по порученію факультета занялъ должность одного изъ кураторовъ библіотеки, а въ слдующемъ году тмъ-же факультетомъ на него было возложено порученіе привести въ порядокъ принадлежавшій этому учрежденію нумизматическій кабинетъ.

Но въ гораздо большей степени пробудились въ Скотт энергія и дятельность патріотическими мропріятіями, вызванными въ Единбург возможностью нападенія французовъ. Весною 1794 г. здсь былъ образованъ добровольный полкъ, въ который поступилъ братъ Скотта ома, ему самому это было невозможно вслдствіе его хромоты. Но любовь къ отечеству, поэтическая жажда дятельности и старая кровь горца не давали ему покоя. Такъ какъ нога его не мшала верховой зд, онъ возъимлъ намреніе поступить въ добровольный конный полкъ, во, повидимому, и къ этому встртились неодолимыя препятствія. Только тогда, когда опасенія блокады стали все боле и боле серьезны и образованіе добровольной конницы въ Лондон возбудило неудержимое соревнованіе свера, предложеніе Скотта и его друзей, благодаря поддержк герцога Buccleuch’а, было принято правительствомъ въ феврал 1797 г. и тотчасъ же приведено въ исполненіе. Скоттъ былъ выбранъ квартирмейстеромъ и письмоводителемъ полка, мстопребываніемъ котораго было назначено прибрежное мстечко Musselburgh, гд каждое утро въ 5 часовъ производилось ученіе. Скоттъ, или какъ называли его товарищи, графъ Вальтеръ, благодаря тмъ же качествамъ, которымъ онъ былъ обязанъ своимъ выдающимся положеніемъ въ Спекулятивномъ обществ, главнымъ образомъ благодаря неистощимой веселости, былъ душей всего. Конная служба для защиты отечества боле, чмъ что-либо другое, соотвтствовала наклонностямъ внука стараго Ватта, тмъ боле, что онъ имлъ возможность оживлять ее и находить въ ней поэтическую сторону. Онъ сочинилъ для добровольцевъ псню: ‘То horse! to horse!’ которая, какъ кажется, дйствительно нтала полковою пснью его полка, хотя, конечно, товарищи его се разъ подымали на смхъ его поэтическія стремленія. Онъ былъ въ необыкновенномъ восторг отъ своего мундира, который впослдствіи оказалъ ему самыя разнообразныя услуги — въ Gisland’, гд онъ познакомился со своею будущею женою, въ Париж, когда онъ представлялся императору Александру, и въ Неапол, когда онъ былъ приглашенъ къ тамошнему двору. Но онъ обязанъ своей добровольной служб и еще кое-чмъ, боле важнымъ, именно нкоторымъ знакомствомъ съ основами тактики, которое впослдствіи оказало ему важныя услуги яри описаніи различныхъ эпизодовъ сраженій. Если мы припомнимъ, что Скоттъ каждое утро, по окончаніи ученія, спшилъ въ Единбургъ и тамъ съ 10 часовъ утра облачался въ адвокатскую мантію и парикъ и дятельно исполнялъ обязанности адвоката, что онъ однимъ словомъ, кром занятій по полку, долженъ былъ думать и о своей адвокатур и, кром, того находилъ еще время для своихъ любимыхъ занятій и общественныхъ увеселеній, то мы, по справедливости, не можемъ не удивляться напряженной дятельности молодого человка и его необыкновенному физическому и духовному запасу силъ.

Нельзя не отмтить необыкновеннаго совпаденія: въ то время какъ Скоттъ во всей полнот наслаждался высочайшимъ счастьемъ молодости во время своей добровольной службы, Бёрнсъ приносилъ въ жертву той же служб въ Dumfries’ свои послднія, надломленныя силы. На восточномъ берегу Шотландіи восходило солнце шотландской поэзіи, на западномъ закатывалось ея прежнее свтило. Въ то время, какъ Скоттъ, это дитя счастья, предавался радостямъ аристократической жизни,— бдный, больной Бернсъ не былъ въ состояніи уплатить 7 фунтовъ 4 шиллинга за свой мундиръ добровольца! Ему угрожало тюремное заключеніе, и онъ долженъ былъ, заглушивъ насильственно свою гордость, обратиться къ двоюродному брату James Burness’у въ Монтроз съ просьбою объ уплат этого долга. ‘О Джемсъ’, пишетъ онъ, — ‘еслибы ты зналъ гордость моего сердца, ты бы вдвойн сочувствовалъ моему горю. Увы! я не привыкъ просить милостыню. Спаси меня отъ ужасовъ тюрьмы!’ Сердце обливается кровью, когда мы читаемъ эти горькія строки, писанныя всего за девять дней до его смерти, припомнимъ еще и то, что жена Бёрнса въ самый день его похоронъ разршилась отъ бремени сыномъ. Уже на смертномъ одр его терзалъ повренный кредитора требованіемъ уплаты, и быть можетъ, его послднею мыслью было проклятіе своей судьб! Добровольцы съ военными почестями предали земл его прахъ… Вотъ въ карихъ противоположныхъ условіяхъ двое величайшихъ писателей Шотландіи въ одно и то же время вооружались на защиту отечества!

Можно было бы думать, что Скоттъ въ круговорот добровольной службы и другихъ любимыхъ занятіяхъ позабывалъ свое настоящее призваніе. Но это было вовсе не такъ, хотя его адвокатская практика весьма медленно подвигалась впередъ, такъ какъ ему, какъ начинающему, поручались лить второстепенные, мало выгодные процессы, по большей части лишь т, которые ему доврялъ отецъ, или же дла бдняковъ. Первый боле важный процессъ, ему довренный, была защита въ 1793 г. одного духовного лица въ Galloway, но имени М’Naught, обвинявшагося въ томъ, что онъ предался пьянству, плъ на свадьб одного крестьянина непристойныя псни и плясалъ съ какою-то торговкою (a sweetie wife). Дло слушалось церковнымъ собраніемъ (Assembly), и когда Скоттъ громогласно сталъ, приводить нкоторыя неприличные образцы изъ разговоровъ своего кліента, одинъ изъ членовъ достопочтеннаго судилища призвалъ его къ порядку. Смущенный этимъ, онъ осмлился лишь тихимъ голосомъ цитировать одну изъ относившихся къ длу псенъ, на что его друзья въ мстахъ для публики стали кричать: ‘Слушайте! слушайте!’ и ‘da capo!’ Ихъ тотчасъ же вывели, и когда Скоттъ кое-какъ окончилъ свою рчь, онъ нашелъ все общество, которое въ то время составляло клубъ подъ названіемъ The Mountain, собравшимся въ сосдней таверн въ веселомъ настроеніи духа и скоро утшился въ его веселомъ кругу. М’Naught однако лишился своей должности. Другой разъ Скотту предстояло защищать одного опаснаго грабителя, котораго и самая искусная защита не могла бы спасти отъ смертной казни. Преступникъ самъ это видлъ, и когда Скоттъ по его просьб постилъ его въ послдній разъ въ камер для осужденныхъ, онъ въ вид благодарности, вмсто гонорара, далъ ему слдующій совтъ: ‘Никогда по держите’, сказалъ онъ, — ‘большой дворовой собаки вн дома: мы скоро съ ней покончимъ: такъ какъ это собака, то это легче сдлать, чмъ свиснуть, гораздо лучше привязать маленькую лайку внутри дома. Вовторыхъ, не полагайтесь на маленькіе замысловатые замки: единственное, что намъ можетъ послужить препятствіемъ—это большой, тяжелый замокъ, хотя бы самаго простого устройства — и чмъ грубе и ржаве ключъ, тмъ лучше для жильцовъ дома’ {Yelping terrier, rusty key,

Was Walter Scott’s best Jeddart fee,

шутливо выразился поэтъ тридцать лтъ спустя.}. Вообще, какъ кажется, Скотта никогда не имлъ большой удачи въ своей практик, но по крайней мр въ первое время у него не было недостатка въ дятельности, какъ доказываютъ постоянно увеличивавшіяся въ числ довряемыя ему дла. На свой первый заработокъ онъ купилъ своей матери серебряный ручной подсвчникъ, который до самой ея смерти былъ у нея въ большомъ почет, какъ драгоцнный знакъ привязанности ея сына. Въ первые годы доходы Вальтера не превышали 24-ха. Фунтовъ, впослдствіи же мало по малу на пятомъ году его дятельности возросли до 144 фунтовъ. Конечно, и это весьма ничтожная сумма, и на этомъ пути Скоттъ никогда бы не могъ достигнуть возможности постройки Abbotsford’а.

Важнйшимъ успхомъ Скотта за это время, успхомъ, который впервые вывелъ его на дорогу писателя, было изученіе нмецкаго языка и знакомство съ нмецкою поэзіей. Какъ часто бываетъ въ жизни, что самое близкое духовное родство требуетъ какого-нибудь вншняго толчка, такъ было и въ Единбург съ изученіемъ нмецкаго языка, столь близкаго къ шотландскому и по составу словъ, и по духу его словесности. Прочитанное 21-го апрля 1788 г. въ Королевскомъ Ученомъ Обществ сообщеніе о нмецкомъ театр Henry Mackenzie (the Man of Feeling), который, что довольно удивительно, почерпнулъ свое поверхностное знаніе нмецкой литературы изъ французскихъ переводовъ, впервые привлекло вниманіе Единбургскаго литературнаго міра на Германію, а вскор затмъ появившійся переводъ ‘Разбойниковъ’, сдланный Alexander Fraser Tytler (впослдствіи лордомъ Woodhouselee), далъ новую пищу и опредленную цль пробужденному участію {The Robbers, a Tragedy, translated from the German, London, Robinson, 1792. То обстоятельство, что до 1800 г. явилось четыре изданія этого перевода, и кром того въ 1799 и 1802 гг. еще дв передлки той же драмы, въ достаточной мр показываетъ намъ, въ какой степени юношеская драма Шиллера снискала себ пріязнь и уваженіе у англичанъ. Tytler, вроятно, былъ переводчикомъ и ‘Донъ-Карлоса’, обнародованнаго нсколько лтъ спустя.}. Вліяніе пробуждавшейся нмецкой національной литературы на англійскую въ конц прошлаго и въ начал настоящаго столтій, дйствительно, нельзя признать значительнымъ. Англійская художественная поэзія по французскимъ образцамъ находилась въ предсмертныхъ судорогахъ, и въ поэтической жизни народа наступило затишье. Открытая Percy сокровищница древней народной поэзіи своимъ ближайшимъ послдствіемъ на первыхъ порахъ имла лишь оживленіе антикварныхъ изслдованій, но отнюдь не поэзіи. Бёрнса еще не поняли и не оцпили Необходимо было, говоритъ Allan {Life of Scott, 62—64.}, вншнее вліяніе, дабы пробудить дремавшее воображеніе націи и воскресить его къ новой жизни. Это вншнее вліяніе было предназначено въ удлъ нмецкой литератур. Сообразно со вкусами времени, на первыхъ порахъ стали распространяться т произведенія, которыя, по словамъ Allan’а, были направлены боле на чувственную, чмъ на исключительно созерцательную сторону человческой природы, т. е. волшебныя и фантастическія повсти, произведенія болзненной и напряженной страсти, однимъ словомъ ‘Разбойники’, ‘Вертеръ’, стихотворенія Бюргера, драмы Коцебу и тому подобное. Мало по малу тамъ и сямъ прививались и боле благородныя и возвышенныя произведенія нмецкаго генія. Боле зрлыя творенія Гёте и Шиллера, Клопштокъ и Лессингъ стали обращать на себя вниманіе по крайней мр избранныхъ читателей. Замчательно явленіе, что именно т направленія и т произведенія нмецкой литературы нашли въ Англіи наибольшее сочувствіе, которыя съ своей стороны своимъ появленіемъ обязаны англійскимъ вліяніямъ. ‘Гёцъ’ и подражанія ему были первыми, еще не зрлыми плодами изученія, посвященнаго Шекспиру въ Германіи, баллады Бюргера были вызваны на свтъ Божій благодаря ‘Reliques’ Percy, и въ ‘Мессіад’ Клопштока мы замтно чувствуемъ отголоски Мильтона. Дло представляется въ такомъ вид, будто бы въ литератур, какъ въ океан, каждое теченіе должно имть свое противотеченіе, и на великомъ ткацкомъ станк литературъ европейскихъ культурныхъ народовъ челнокъ безпрерывно долженъ взлетать то кверху, то книзу. Для англичанъ, особенно для Скотта — занятія нмецкою литературой имли то особое значеніе, что они прививали имъ не чуждую, быть можетъ даже вредную національность, но возвращали ихъ къ ихъ собственному народному духу, только боле обработанному и получившему большее развитіе.

Между тми, кого мы выше назвали ‘избранными’. Скоттъ занимаетъ одно изъ самыхъ выдающихся мстъ. Въ сообществ съ своими друзьями Вилльямомъ Клеркомъ, Вилльямомъ Erskine {Erskine, который втеченіе всей жизни былъ довреннымъ другомъ и литературнымъ совтчикомъ Скотта, былъ сынъ одного духовнаго лица въ Perthshire’, изъ хорошей семьи, но вовсе не богатой, онъ получилъ образованіе въ Glasgow. Затмъ онъ былъ шериффомъ Оркнейскихъ острововъ и наконецъ судьею въ одномъ изъ высшихъ судилищъ (Court of Session) съ титуломъ лорда Kinedder. Не обладая особымъ талантомъ, онъ имлъ здравыя сужденіи и просвщенный вкусъ и пріобрлъ обширныя познанія и любовь къ старинной, преимущественно Елизаветинской, англійской литератур. Къ нему обращается Скоттъ во введеніи къ третьей псн ‘Марміона’.} и Томасомъ Томсономъ онъ прошелъ зимою 1792 г. курсъ нмецкаго языка у нкоего Dr. Виллиха, что долгое время составляло центральный пунктъ ихъ занятій и дружескихъ сношеній. Dr. Willich, по профессіи собственно врачъ, особенно бредилъ Гесперомъ, но въ ученикахъ своихъ не могъ пробудить такого же участія къ своему любимому писателю. Они искали боле здоровой пищг. для своихъ юношескихъ умовъ и нашли ее въ юношескихъ драмахъ Гёте и Шиллера и у ихъ подражателей. Нкоторые даже дерзали обращаться къ Канту, а изъ отрывковъ Скоттова дневника за 1797 г. мы знаемъ, что онъ впослдствіи прочелъ и Лессингова ‘Натана’. Метода ученія Скотта осталась прежнею, онъ мало заботился о грамматик, для чего ему не хватало филологическаго чутья, а практически добивался непосредственнаго пониманія писателя. Нмецкія баллады, рыцарскія и разбойничьи пьесы представляли Скотту аналогію родной ему поэзіи горцевъ, въ иноземномъ зеркал онъ узнавалъ свои родныя положенія, и они казались ему отъ этого еще боле романтическими. На вершин всего для него стоялъ ‘Гёцъ’. ‘Въ рыцаряхъ-разбойникахъ на берегахъ Рейна’, справедливо замчаетъ Lockhart,— ‘въ ихъ обоюдныхъ грабительскихъ набгахъ, въ ихъ осажденныхъ замкахъ и похищенныхъ стадахъ, въ трепещущемъ отъ ужаса епископ и въ безсильномъ ленномъ сюзерен, напрасно стремившемся обуздать это дикое своеволіе, Скоттъ видлъ живую картину жизни горныхъ клановъ, съ дтства наполнявшую его душу’. ‘Гецъ’ есть драматизированное изображеніе времени и нравовъ, и въ этомъ отношеніи онъ тсно сливался съ собственнымъ поэтическимъ характеромъ Скотта. Но Скоттъ все же усвоилъ себ лишь второстепенныя достоинства этого произведенія и не проникъ въ самую ея сущность. Чувство политической независимости, прорывающееся на свтъ въ ‘Гец’, имъ было столь же мало усвоено, какъ и историческая необходимость, вслдствіе которой изъ анархіи вымирающаго рыцарства возникаетъ новое, лучшее и свободное время. Подобнаго рода политическія идеи всегда были чужды шотландскимъ горцамъ. То, что Гете говоритъ въ ‘Wahrheit und Dichtung’ (ки. XIII) относительно поклонниковъ своего ‘Геца’, иметъ полное значеніе и для Скотта: ‘Такъ какъ большая часть читателей’, говоритъ онъ, — ‘увлекается скоре содержаніемъ, а не его обработкою, то и участіе, съ которымъ молодежь встрчала мои произведенія, относилось по большей части къ сюжету. Она видла въ немъ знамя, подъ прикрытіемъ котораго все, что въ ней живетъ необузданнаго и грубаго, могло дать себ полный просторъ, и поэтому-то именно лучшія силы, въ которыхъ уже ране началось подобное броженіе, особенно ими увлекались’. Не смотря на невполн достаточное знаніе языка, Скоттъ не ограничился переводомъ ‘Геца’, но пробовалъ свои силы и на другихъ рыцарскихъ пьесахъ, каковы Gerstenberg’ова ‘Невста’ (подражаніе Beaumont’у и Флетчеру), ‘Otto v. Wittelsbach’ Штейнберга и ‘Fust von Stromberg’ Якова Майера {Gdeke, Grundriss II, 604, 10S6, 1074 и 1079. Имени авторовъ и ихъ пьесъ у Lockhart’а (Mmoirs, p. 73, изд. въ 1-мъ том) приведены съ ошибками.}, переводы эти онъ однако никогда не считалъ достойными печати. Все это были переводы въ проз. Впослдствіи Скоттъ переводилъ и стихотворенія Гете, — ‘Erlknig’ (1797), ‘Морлахскую псню’ и ‘Романсъ о Клодин изъ Villa Bella’ подъ заглавіемъ: ‘Frederick and Alice’ — съ излишнею свободою, послднее стихотвореніе есть скоре обработка, а не переводъ.

Но самое сильное впечатлніе на англичанъ, въ то время особенно отзывчивыхъ къ міру духовъ, произвела Бюргерова ‘Леонора’, неоднократно посл того переводившаяся п передлываемая. Одинъ изъ такихъ переводовъ, принадлежавшій перу William’а Taylor’а, былъ прочитана, извстною писательницею мистриссъ Barbauld, во время ея посщенія Единбурга осенью 1795 г., разойдясь въ многочисленныхъ рукописныхъ спискахъ, баллада эта пріобрла въ литературныхъ кружкахъ такую извстность, что слухъ о ней достигъ и до Вальтера Скотта. Въ это время его занятія нмецкимъ языкомъ получили новое поощреніе, такъ какъ его двоюрод ный братъ Скоттъ изъ Harden?а вступилъ въ бракъ съ графинею Brhl, дочерью саксонскаго посланника въ Лондон. Эта образованная молодая кузина, вскор пріобрвшая значительное вліяніе на нашего поэта, кром другихъ нмецкихъ произведеній, снабдила его стихотвореніями Бюргера (весною 1796 г.), такъ что вскор Скоттъ общалъ одной изъ своихъ пріятельницъ — миссъ Jane Anne Cranstoun {Вскор вышедшей замужъ за графа Purgstall. См. Capt. Basil Hall, ‘Schloss Hainfield, or, А Winter in Lower Styria’. London, 1836.} собственноручный переводъ ‘Леоноры’. Посл ужина онъ съ помощью Аделунга заслъ за работу и не ложился спать, пока наконецъ не справился съ своимъ переводомъ. На слдующее утро онъ прочелъ его миссъ Cranstoun, чмъ не мало ее изумилъ и привелъ въ восторгъ. ‘Честное слово’, пишетъ она одной общей знакомой,— ‘Вальтеръ Скоттъ вскор сдлается настоящимъ поэтомъ-чмъ-то среднимъ, какъ мн кажется, между Бёрнсомъ и Греемъ’. Вечеромъ того же дня онъ еще разъ продекламировалъ свой переводъ своему другу сэру Александру Wood и затмъ, погрузившись въ думу, долго сидлъ передъ каминомъ, устремивши взглядъ въ огонь. ‘О еслибы Господь мн послалъ черепъ и два остова ногъ!’ воскликнулъ онъ неожиданно. ‘Ну, это довольно легко можно устроить’, съ улыбкой сказалъ сэръ Александръ, и оба друга тотчасъ же отправились къ знаменитому хирургу, который съ полною готовностью предоставилъ Скотту возможность выбирать любое въ его остеологическомъ кабинет. Съ гордостью и съ полнымъ удовлетвореніемъ Скоттъ въ носовомъ платк принесъ домой свое сокровище и установилъ его на своемъ письменномъ стол, на которомъ оно еще много лтъ спустя красовалось и въ Абботсфорд. Другая черта его жизни, относящаяся сюда же, не такъ меланхолична: Скоттъ своего перваго коня во время службы въ добровольной конниц назвалъ ‘Леонорой’.

Нсколько дней спустя Скоттъ отправился за городъ, гд надялся встртить свою ‘ch&egrave,re adorable’. Миссъ Кранстоунъ, посвященная въ тайну, надялась привлечь сердце миссъ Stewart ея поклоннику и при содйствіи William’а Erskine’а роскошно напечатала его переводъ и послала предмету его любви. Переводъ былъ принятъ благосклонно, но увы, не рука и сердце переводчика.

Какъ бы то ни было, Скоттъ обязанъ своимъ первымъ опытомъ боле благопріятнымъ успхомъ въ области литературы, чмъ въ любви. По настоянію друзей онъ ршился осенью того же года обнародовать въ тоненькой брошюрк in 4^о ‘Леонору’ и ‘Дикаго охотника’. Хотя его имени и не было на заголовк, онъ не длалъ изъ этого тайны, переводъ его удостоился самыхъ лестныхъ похвалъ. Нкоторые критики высказывались даже въ томъ смысл, что переводчикъ превзошелъ оригиналъ (котораго они не знали). Оба перевода, или врне, оба подраженія обнаруживаютъ несомннный поэтическій талантъ, тонъ балладъ схваченъ врно и напоминаетъ ‘Reliques’ Percy, счастливо усвоенная переводчикомъ естественная звучность стиховъ оригинала, непривычная для англійскаго уха, возбудила справедливое восхищеніе. Напротивъ того, рифмы и постройка стиха крайне небрежны. Молодой поэтъ облегчилъ себ задачу тмъ, что черезчуръ свободно отнесся къ своей работ. Искусно построенныя строфы оригинала онъ превратилъ въ четверостишія, свойственныя англійскимъ балладамъ, причемъ въ ‘Леонор’ рифмуются лишь второй и четвертый стихъ каждаго куплета. Въ сущности этотъ размръ англійскаго балладнаго станса есть не что иное, какъ отрывочная полустрофа ‘Нибелунговъ’, разница лишь въ томъ, что цезура въ середин стиха бываетъ чаще мужскою, чмъ женскою. Кром того, Скоттъ перенесъ Леонору изъ семилтней войны въ эпоху крестовыхъ походовъ и озаглавилъ ее ‘Вильгельмъ и Елена’.

Мы уже упомянули, что миссъ Stewart въ конц 1796 г. отдала руку другому искателю. Свое сердечное горе Скоттъ старался заглушить своею одинокою поздкою по горной стран. Нигд, ни въ письмахъ, ни въ стихотвореніяхъ своихъ онъ не высказывается по этому поводу. Чтобы придать себ бодрости, онъ и на слдующее лто, во время судебныхъ каникулъ, въ сообществ своего брата Джона и друга Адама Фергюссона предпринялъ боле продолжительное путешествіе въ романтическій Кумберландъ, гд они избрали своею квартирою маленькое мстечко Gilsland, въ окрестностяхъ котораго Скоттъ впослдствіи создалъ свою ‘Свадьбу Triennain’. Здсь-то Скоттъ впервые познакомился со своею будущею женою. Во время одной изъ прогулокъ верхомъ три друга встртили прекрасную всадницу, такъ сильно приковавшую ихъ вниманіе, что они три дня спустя, сочли за необыкновенное счастье, встртивъ ее на одномъ балу. Три друга блистали своими красными мундирами и наперерывъ ухаживали за молодою дамою. Вальтеръ не могъ принимать участія въ танцахъ, но тмъ не мене удостоился счастья предложить ей руку и вести ее къ ужину, при чемъ не упустилъ случая завязать съ нею боле близкое знакомство. Шарлотта Маргарита Carpenter, или точне Charpentier, была дочерью почтеннаго французскаго чиновника въ Ліон и вмст со своимъ единственнымъ братомъ Карломъ получила хорошее образованіе въ протестантскомъ дух. Она лишилась отца еще въ начал революціи и вмст съ матерью нашла себ убжище въ Англіи, гд въ ней принялъ участіе маркизъ Downshire, познакомившійся съ ея семействомъ во время поздки во Францію, онъ принялъ изгнанниковъ съ теплымъ участіемъ и сталъ отцомъ несчастныхъ сиротъ. Посл смерти ихъ матери, онъ въ качеств опекуна, заботился о ихъ воспитаніи, составила. имъ порядочное состояніе и предоставилъ сыну выгодное мсто на служб въ Остъ-индской кампаніи. Вс свидтельства единогласно изображаютъ Шарлотту плнительнымъ существомъ, хотя и не обладавшимъ правильною красотою: нжнаго сложенія, съ южнымъ цвтомъ лица, съ большими блестящими глазами и съ цлою массою черныхъ шелковистыхъ волосъ, внчавшихъ ея чело. Англійское воспитаніе до нкоторой степени сдерживало ея французскую живость, хотя она на всю жизнь сохранила легкомысленный и веселый характеръ и никогда не могла скрыть своего иностраннаго происхожденія ни въ привычкахъ, ни въ разговор. Немного недль спустя посл ихъ первой встрчи, Скоттъ просилъ ея руки и получилъ согласіе подъ тмъ условіемъ, что съ одной стороны лордъ Downchire, а съ другой Скоттовы родители не будутъ противиться ихъ союзу. Однако достигнуть этого было не такъ-то легко. Лордъ Downshire освдомился о положеніи, характер и состояніи жениха и былъ въ нкоторомъ затрудненіи вврить судьбу своей прежней питомицы — Шарлотта только что вышла изъ подъ его опеки — еще не совсмъ опредлившейся будущности. Скоттъ однако говорилъ съ нимъ на столько откровенно и мужественно, что старый лордъ тотчасъ же успокоился и далъ свое согласіе. Трудне было поладить съ родителями Скотта, тмъ боле, что усилившаяся болзненность отца длала его столь упрямымъ и несговорчивымъ, что Скоттъ съ извстіемъ о своей помолвк обратился не къ нему, а къ матери. Иностранное происхожденіе будущей невстки встртило сильное препятствіе со стороны родителей, и, дйствительно, бракъ съ иностранкою, а не съ одною изъ дочерей горскихъ клановъ, съ какою-нибудь Дугласъ, Джонстонъ или Гамильтонъ, былъ настоящимъ отступленіемъ отъ исключительно шотландскаго характера Скоттовъ. Но любовь не обращаетъ вниманія на генеалогію,

For love will still be lord ol all,

какъ самъ Скоттъ поетъ про любовь въ ‘Псн послдняго минстреля’. Пуританскимъ предубжденіямъ Скоттова семейства француженка сама по себ уже казалась чмъ-то безбожнымъ и грховнымъ. Но всего хуже было то, что молва называла Шарлотту дочерью маркиза Downshire. По одной версіи ея матерью была ея воспитательница, миссъ Nicholson, которая и посл брака часто гостила въ дом молодой четы {Allan, Life of Scott, 183 сл.}. Женскіе члены Скоттовой семьи — и во глав ихъ тетка Janet — серьезно обсуждали вопросъ, согласно ли съ ихъ достоинствомъ, посщать молодую чету въ то время, пока тамъ находится эта подозрительная особа, но эта же энергичная дама объявила, ‘что пока она ведетъ себя прилично, ей нтъ никакого дла до того, кто она, чертъ ее возьми!’ Но во всякомъ случа гораздо вроятне предположеніе, что лордъ Downshire состоялъ въ недозволенной связи съ г-жею Charpentier. Lockhart въ мемуарахъ своего тестя хранитъ полное молчаніе объ этомъ пункт, но за это подвергся такому гоненію, что въ позднйшемъ извлеченіи изъ этого произведенія нашелъ себя вынужденнымъ прервать молчаніе {Lockhart, Life of Sir W. Scott, 3 ed., p. 102.}. Онъ не считалъ нужнымъ, говоритъ онъ, упоминать объ этихъ слухахъ, пока былъ въ живыхъ хоть одинъ изъ Скоттовыхъ дтей. ‘Но теперь’, продолжаетъ онъ, ‘достаточно сказать лишь то, что ни я, ни, какъ я твердо увренъ, кто-либо изъ дтей никогда не слышалъ ни малйшаго намека о настоящемъ слух ни отъ сэра Вальтера, ни отъ его супруги, ни отъ мисъ Nicholson (которая пережила обоихъ). Въ сохранившейся переписк между Скоттомъ, молодою дамою и маркизомъ нтъ ни одного выраженія, которое имло бы хоть тнь подтвержденія этихъ слуховъ. Лэди Скоттъ хранила у себя миньятюрный портретъ отца, постоянно висвшій надъ ея кроватью (въ настоящее время онъ находится въ моихъ рукахъ) и много разъ цловала его не задолго передъ смертью. Это прекрасно нарисованное изображеніе красиваго мущины, но, какъ я достоврно знаю, черты его не имютъ никакого сходства съ лордомъ Downshire или съ кмъ-либо изъ его родственниковъ’. Если что-либо можетъ заставить врить въ истину этихъ слуховъ, то это именно ихъ неудачное опроверженіе, въ которомъ самъ Lockhart долженъ былъ бы признать, что оно, ничего не доказывая, напротивъ того усиливаетъ подозрніе. Знала ли лэди Скоттъ или ея дти что нибудь по этому поводу — въ этомъ не заключается ничего важнаго для сути дла. Не и обстоятельства, поведеніе маркиза и родителей Скотта, могутъ быть на самомъ дл объяснены лишь дйствительнымъ родствомъ лорда Downshire’а и Шарлотты. Родители Скотта выражали свое неудовольствіе безъ всякаго стсненія, и побдить ихъ предубжденіе и устранить вс препятствія было на столько трудно, что Скоттъ имлъ даже отчаянную мысль, выраженную имъ своей невст, переселиться въ Вестъ-Индію Обоюднаго соглашенія и искренняго примиренія двухъ сторонъ, столь противоположно настроенныхъ, невозможно было достигнуть, да оно и на дл не воспослдовало, хотя впослдствіи родители не могли отказать новому члену семьи ни въ уваженіи, ни даже въ извстномъ расположеніи.

Объ отношеніяхъ жениха и невсты другъ къ другу и знаемъ кое-какія подробности, благодаря письмамъ невсты: письма Скотта къ сожалнію утрачены. Откровенно говоря, письма эти не производятъ особенно благо пріятнаго впечатлнія, въ нихъ главнымъ образомъ рчь идетъ о дловыхъ обстоятельствахъ, чему, конечно, не мало способствовали исключительныя обстоятельства, о которыхъ мы упомянули выше. Но насъ гораздо боле смущаетъ упрямый, властный, почти возмутительный тонъ, съ которымъ невста иногда бесдуетъ со своимъ женихомъ. Она не только въ каждомъ письм твердитъ о томъ, какъ ей непріятны освдомленія и колебанія его семейства, но уже какъ бы заране подготовляетъ его къ предстоящимъ супружескимъ головомойкамъ. Онъ не долженъ, пишетъ она, такъ часто употреблять въ своихъ письмахъ слова ‘долина’, такъ какъ еще слишкомъ рано принимать такой тонъ, кром того, она беретъ на себ смлость надяться, что скоре онъ будетъ соображаться съ тми ‘долженъ’, которыя она ему предпишетъ. Нсколько разъ она въ рзкихъ словахъ объявляетъ ему ‘что онъ не въ своемъ ум’ (you are out of your senses). Въ ея письмахъ нтъ и слда задушевности и глубокаго чувства, двственной застнчивости и мягкости, не говоря уже о мечтательности, только подъ конецъ, когда дловая сторона была благополучно улажена, и она уже назначаетъ день свадьбы, она становится мягче и чувствительне. Напротивъ того вс друзья единогласно рисуютъ намъ Скотта за это время вн себя отъ восторга и наверху блаженства. Одъ былъ необыкновенно счастливый, влюбленный и преданный женихъ, и даже изъ любви къ невст отъ пресвитеріанской церкви перешелъ къ епископальной. Если мы припомнимъ, что не прошло еще и года посл несчастнаго исхода его первой, многолтней любви, то можетъ почти показаться, что онъ очертя голову бросился въ увлеченіе новой любви. Въ письм, въ которомъ онъ испрашиваетъ благословеніе матери, онъ проситъ ее въ самыхъ трогательныхъ словахъ, чтобы она не считала его ‘легкомысленнымъ и безразсуднымъ въ этомъ дл’, ‘Врь мн’, продолжаетъ онъ,— ‘что моя опытность въ извстномъ случа (ты знаешь, на что я намекаю), еще слишкомъ свжа во мн. чтобы я могъ быть слишкомъ скоръ на ршеніе, что при другихъ условіяхъ легко могло бы случиться, при пылкости (wanhth) моего темперамента’. Впрочемъ Скоттъ можетъ въ этомъ отношеніи напомнить извстную французскую поговорку ‘qui s’excuse s’accuse’ или стихи Гейне, только съ перемною пола:

Die Jungfrau heirathet aus Aerger

Den ersten, besten Mann.

Онъ, повидимому, и самъ это чувствовалъ. Какъ бы то ни было, мы не долины преступать справедливости и забывать, что браки въ Англіи вообще заключаются скоре и и боле практически, чмъ въ Германіи. Быть можетъ, Скоттъ сдлалъ свой выборъ, слиткомъ поспшно, но онъ по сдлалъ ложнаго шага Конечно, мы имемъ весьма скудныя извстія объ отношеніяхъ супруговъ другъ къ другу, и именно Локгартъ въ этомъ отношеніи само собою особенно несообщителенъ. Но вообще можно считать несомнннымъ, что характеры обоихъ супруговъ были весьма не сходны, и потому бракъ ихъ не былъ освященъ свыше внутреннимъ, духовнымъ и тснымъ общеніемъ другъ съ другомъ. Того, что особенно глубоко затрогивало душу Скотта — клана, марки и ‘poor auld Scotland’, равно какъ и его литературной дятельности, Шарлотта не могла постигнуть или искренно этому сочувствовать. Съ другой стороны Скоттъ нашелъ въ ней образованную и любезную представительницу своего дома и разумную и врную совтницу во всемъ, что касалось житейскихъ и дловыхъ обстоятельствъ. Хотя и воспитанная въ большомъ свт, съ несомнннымъ предрасположеніемъ къ вншнему лоску и блеску жизни, Шарлотта все же сумла войти въ обстоятельства Скотта, вначал далеко не блестящія, и вообще по мр силъ и возможности примниться къ его жизненному пути и характеру. Свадьба была отпразднована тихо 24-го декабря 1797 г. въ Carlisle’, и непосредственно посл нея Скоттъ увезъ свою молодую жену въ Единбургъ, гд она была встрчена, по крайней мр его друзьями, весело и сердечно.

VI.
Вступленіе въ литературу.
(1797—1805).

Исторія литературы, между прочимъ и нмецкой, представляетъ не мало примровъ молодыхъ писателей, которые при своемъ первомъ появленіи съ титаническою гордостью надялись осилить небеса, но восковыя крылья которыхъ, какъ у Икара, скоро таяли отъ лучей солнца, такъ что они спускались ниже и ниже, пока наконецъ не превращались въ жалкихъ писакъ изъ-за денегъ или въ переводчиковъ-промышленниковъ. Литературное поприще Скотта представляетъ нчто совершенно противоположное. Подобно Клопштоку онъ не выступилъ на него съ своимъ величайшимъ произведеніемъ, онъ не вышелъ во всеоружіи, подобно Аин изъ головы Зевса. Онъ началъ съ небольшихъ попытокъ и постепенно закалялъ свои силы силами другихъ писателей. Сначала онъ изучалъ задачи поэта собираніемъ и переводами чужихъ произведеній. Затмъ онъ перешелъ къ собственнымъ свободнымъ подражаніямъ, пока наконецъ въ ‘Псн послдняго минстреля’ не сталъ на пол битвы въ качеств самостоятельнаго и законченнаго поэта. Эти-то первыя поэтическія попытки мы имемъ въ виду прослдить въ настоящей глав.

Посл того, какъ прошли медовые дни молодой четы въ Единбург, Скоттъ нанялъ лтомъ небольшой домикъ въ Lasswade’ хорошенькой деревушк въ 6 ¹/₂ англійскихъ миль отъ Единбурга, въ романтической долин Эека, еще съ отроческихъ лтъ бывшей его любимою мстностью. Домашній бытъ ихъ былъ необыкновенно скроменъ, Скоттъ собственноручно смастерилъ обденный столъ, а изъ двухъ изъ при вход въ садъ онъ устроилъ нчто врод тріумфальной арки съ деревяннымъ крестомъ наверху и съ молодою женою выходилъ на улицу любоваться при свт мсяца своимъ произведеніемъ искусства. Онъ не затвалъ еще никакихъ плановъ и считалъ себя счастливымъ, если имлъ возможность въ часы свободные отъ практики наслаждаться идиллическою сельскою жизнью, предаваться своимъ любимымъ антикварнымъ и поэтическимъ занятіямъ или пользоваться обществомъ благородныхъ и образованныхъ семействъ, жившихъ въ его сосдств въ собственныхъ замкахъ и помстьяхъ. На первомъ мст стоялъ глава его клана герцогъ Buccleuch, жившій въ сосднемъ Dalkeith’, и лордъ Melville въ своемъ одноименномъ замк, съ семействами которыхъ Скоттъ въ это время завязалъ дружескія сношенія, впослдствіи превратившіяся въ продолжавшуюся всю жизнь дружбу. Старыхъ друзей онъ нашелъ здсь въ Клеркахъ — въ Pennycuit’, въ Henry Mackenzie, жившемъ въ имніи Auchendinny, и въ лорд Woodhouselee, проводившемъ лто въ замк того же имени на склонахъ Pentland’скихъ горъ. Все это мстоположеніе невозможно изобразить лучше, чмъ это сдлано самимъ Скоттомъ въ нижеслдующихъ строфахъ его баллады ‘Срый братъ’:

Sweet are the paths, oh passing sweet!

By Esk’s fair stream that run,

O’er airy steep, through copsewood deep,

Impervius to the sun.

There the rapt poet’s step may rove,

And yield the Muse the day,

There Beauty, led by timid Love,

May sham the telle-tall ray,

From that fair dome, where suit is paid

By blast of bugle free,

To Auchendinny’s hazel glade,

And haunted Wooclhousclee.

Who knows not Melville’s beechy grove,

And Roslin’s rocky glen,

Dalkeith, which all the virtues love,

And classic Hawthornden?

Какъ вс эти обстоятельства ни были благопріятны для развитія поэтической дятельности, тмъ не мене побужденіе къ ней должно было и на этотъ разъ явиться извн. Во время одного изъ своихъ посщеній Лондона весною 1798 г. William Erskine познакомился тамъ съ Matthew Gregory Lewis (1773—1818), составившимъ себ имя появившимся въ 1795 г. романомъ ‘Монахъ’ и въ то время находившимся на вершин славы. ‘Монахъ’ принадлежитъ къ числу тхъ романовъ съ привидніями, которые со времени ‘Замка Отранто’ Horace’а Walpole’я (1764), повергали весь англійскій читающій міръ въ сладкій трепетъ. Опуская ‘profanum vulgus’ его подражателей, назовемъ изъ ихъ числа лишь ‘Стараго англійскаго барона’ miss Reeve (1777), ‘Тайны Удольфскія’ мистриссъ Анны Radcliffe (1794) и появившійся вслдъ за ‘Монахомъ’ романъ ‘Saint-Leon’ William» Godwin» (1799). Даже въ Америк романъ съ привидніями нашелъ себ современнаго представителя въ лиц Charles Brockden Brown’а (1771—1810), котораго ‘Wieland’ явился въ 1798 г. и ‘Ormond’ въ 1799 г. Къ позднйшему времени принадлежатъ ‘Роковая месть’ Maturin’а, ‘Melmoth’ и другіе того же направленія. ‘Монахъ’ былъ написанъ въ Германіи, куда двадцатилтній Lewis былъ посланъ для окончанія образованія, подъ непосредственнымъ вліяніемъ рыцарскихъ, разбойничьихъ и сверхъестественныхъ исторій. Это было время полнаго расцвта Шписса, Крамера и Вульпіуса, хотя ‘Ринальдо Ринальдини’ послдняго появился лишь нсколько лтъ спустя (1797). Равнымъ образомъ и Шиллеровъ ‘Духовидецъ’, появившійся въ ‘Альманах музъ’ на 1797 г. былъ написанъ еще въ 1789 г. {Упомянемъ здсь кстати, что Lewis перевелъ ‘Коварство и любовь’ Шиллера (1797).}. Такимъ образомъ мы снова самымъ яснымъ образомъ видимъ нмецкое вліяніе, которое дйствовало на Скотта на этомъ пути. Ужасныя сцены ‘Монаха’ были, по старинному правилу: Murder’s as near to lust, as flame to smoke {Шекспиръ, ‘Периклъ’ I, 1. Распутство и убійство согласне живутъ, чмъ дымъ съ огнемъ.}, первоначально соединены съ соотвтствующею дозою распутства, которое впрочемъ во второмъ изданіи было уничтожено авторомъ по настоятельнымъ требованіямъ.

Монахъ Lewis, какъ обыкновенно автора называли по имени его произведенія, былъ маленькій, сморщенный человчекъ, съ робкимъ, почти дтскимъ видомъ, съ смшнымъ преклоненіемъ передъ знатными, къ которымъ онъ, по его словамъ, принадлежалъ и самъ, что однако совершенно несправедливо. Въ одномъ обществ въ замк Dalkeith, въ которомъ находился и онъ самъ въ числ приглашенныхъ, однажды показывали его портретъ. ‘Какъ! воскликнулъ герцогъ Buccleuch, разсматривая его, какъ! Mat Lewis? Да, вдь, онъ на портрет и въ самомъ дл похожъ на мужчину!’ Оглянувшись, онъ увидлъ самого Mat’а Lewis’а, стоявшаго рядомъ съ нимъ. Въ сущности Lewis, недостатки котораго, по словамъ Скотта, были только комичны, обладалъ благороднымъ характеромъ и втайн длалъ много добра, его дятельное милосердіе даже стоило ему жизни. Посл смерти отца, онъ унаслдовалъ значительную плантацію на Ямайк и дважды здилъ туда, чтобы привести въ порядокъ ея управленіе, главнымъ же образомъ, чтобы улучшить положеніе своихъ многочисленныхъ рабовъ и обезпечить ихъ отъ притсненій жестокосердныхъ управителей. Въ этомъ климат онъ получилъ лихорадку и во время обратной поздки умеръ въ Флоридскомъ залив {Байронъ, который также былъ друженъ съ Левисомъ и цнилъ въ немъ и человка, и поэта, оплакалъ его преждевременную смерть словами горской баллады:

I’d give the lands of Deioraine

Dark Musgrave were aln’e again,

которыя онъ по своему обыкновенію пародировалъ такъ:

I would give many a sugar-cane

Monk Lewis were alive again.}.

По всей вроятности, по приглашенію Erskine’а, ‘монахъ’ въ 1798 г. постилъ Эдинбургъ, гд съ нимъ познакомился и Скоттъ. Хотя онъ былъ на два года моложе Скотта, однако онъ явился передъ нимъ въ качеств уже закопченнаго и признаннаго поэта, и Скоттъ утверждаетъ, что со времени своей встрчи съ Бёрнсомъ, онъ никогда такъ не гордился, какъ въ тотъ день, когда Левисъ въ первый разъ пригласилъ его на обдъ въ гостинницу. Въ то время Левисъ собиралъ матерьялъ для своихъ ‘Чудесныхъ исторій’ (Tales of Wonder {Первоначально он долины были называться ‘Tales of Terror’.}), и такъ какъ Erskine сообщилъ ему печатные переводы Скотта и говорилъ о его еще ненапечатанныхъ работахъ, то Lewis настоятельно сталъ просить Скоттова содйствія для своего сборника, которое разумется и было дано ему съ полною готовностью. Левисъ, въ своихъ балладахъ, помщенныхъ во многихъ мстахъ въ его романахъ, заявилъ себя и даровитымъ поэтомъ, и въ этомъ отношеніи знакомство съ нимъ было для Скотта весьма привлекательно и заманчиво. Выходъ въ свтъ ‘Чудесныхъ исторій’ однако, по счастью для Скотта, замедлился до 1801 года.

И въ другомъ отношеніи знакомство съ Левисомъ было полезно для начинающаго поэта, такъ какъ онъ нашелъ ему издателя его перевода ‘Геца фонъ Берлихингенъ’, который и появился съ именемъ Скотта въ феврал 1799 года. Скоттъ получилъ 25 гиней гонорара, и еще 25 гиней были ему общаны за второе изданіе. Этотъ переводъ обратилъ на себя вниманіе и сочувствіе лишь въ небольшомъ кругу, такъ какъ въ симпатіяхъ большой публики къ нмецкой литератур какъ разъ въ это время начались несогласія. Англійская публика познакомилась съ этою рыцарскою драмою на первыхъ порахъ лишь по подражаніямъ Гетевой пьесы, такъ что она уже была до нкоторой степени пресыщена, когда пьеса эта была ей предложена въСкотіовомъ перевод. Къ этому присоединилось еще и то обстоятельство, что все это направленіе-литературы — ‘нмецкая школа’, какъ ее называли въ Англіи, было только что осмяно въ остроумной пародіи ‘The Rovers’ Georg’а Canning’а въ Anti-Jacobiner William’а Gifford’а (ноябрь 1797 — іюль 1798). Несомннныя преимущества ‘Геца’ передъ его подражаніями въ замысл и выполненіи отчасти утратились въ перевод, отчасти не имли для англійскихъ читателей значенія притягательной силы: весь этотъ родъ литературы получилъ осужденіе въ его лучшихъ образцахъ. Лучшимъ успхомъ, которымъ Скоттъ обязанъ своему ‘Гецу’, былъ дружественный пріемъ, ожидавшій его въ литературныхъ кружкахъ Лондона, куда онъ повезъ свою молодую жену въ март 1799 года и гд онъ занимался изученіемъ древностей Tower’а и Вестминстерскаго Аббатства, а также рукописей Британскаго Музея. Лишь одно обстоятельство отравило ему счастливыя недли, тамъ проведенныя,— это горестное извстіе о смерти его отца, которое, какъ кажется, было причиною его поспшнаго возвращенія на родину.

Въ это же время, вроятно вскор посл возвращенія изъ Лондона. Скоттъ написалъ свою драму ‘Домъ Асповъ’, свободное подражаніе ‘Священной фемы’ Veit’а Вебера {Sagen der Vorzeit, т. 6. Фема (Vehme, Feme) — тайное вестфальское судилище въ средніе вка (прим. перев.).}, которую онъ тщетно пытался при содйствіи Левиса и Kemble’я, поставить на сцену въ Лондон, и только тридцать лтъ спустя (1829) обнародовалъ въ маленькой книжк ‘The Keepsake’. Это запоздалое появленіе въ печати своей драмы Скоттъ снабдилъ извинительнымъ примчаніемъ, что онъ смотритъ на это произведеніе глазами исправленнаго повсы, оплакивающаго незаконный плодъ своей юношеской любовной связи, и теперь еще есть причина, заставляющая стыдиться своего проступка, но все же родительское тщеславіе нашептываетъ ему, что его дитя иметъ нкоторое сходство съ его родителемъ.

За исключеніемъ написанныхъ-въ 1818 и 1819 годахъ переложеній ‘Битвы при Земпах’ Альберта Чуди и ‘Der edle Moringer’ Bsching’а и ‘Нмецкихъ народныхъ псенъ’ Hagen’а, этимъ заключается весь рядъ поэтическихъ переводовъ Скотта, и мы слдуемъ за нимъ въ періодъ его самостоятельныхъ балладъ, первыя попытки которыхъ были сдланы имъ сперва для упомянутаго сборника Левиса, а затмъ для своего собственнаго ‘Minstrelsy of the Scottish Border’. Народная баллада никогда окончательно не умирала въ Шотландіи. Поэтому Скоттъ не создалъ ничего новаго: онъ умлъ лишь сочетать успхи современной искусственной поэзіи съ духомъ древней народной псни и влить молодое вино въ старый мхъ. По времени во глав его балладъ стоитъ ‘Glenfinlas’, по крайней мр онъ самъ называетъ ее своею первою самостоятельною балладою, какъ впослдствіи ‘Пснь послдняго минстреля’ — своею первою самостоятельною поэмою Языкъ и стихъ ‘Glenfinlas’ сильно напоминаютъ ‘Cumnor Hall’. За нею слдуетъ ‘Ивановъ вечеръ’, написанный имъ осенью 1799 года въ Mertoun Hoos’ у кузена Harden’а и который во всхъ отношеніяхъ гораздо выше предшествовавшей баллады. И это стихотвореніе возникло благодаря вншнему толчку. Скоттъ обратился къ двоюродному брату съ просьбою предпринять реставрацію находившейся въ его имніи руины Смайльгольмскаго замка, на что Harden согласился подъ тмъ условіемъ, что Скоттъ изберетъ его предметомъ одной изъ своихъ балладъ.

Какъ эта, такъ и другія баллады — ‘Срый братъ’, ‘Огненный царь’ и ‘Cadyow Castle’, которыя еще до напечатанія ходили по рукамъ его друзей въ многочисленныхъ спискахъ, въ общемъ были встрчены съ большими похвалами, но въ частностяхъ вызвали такъ много замчаній, что Скоттъ, составивъ въ особой таблиц вс предлагавшіяся ему поправки, пришелъ къ тому выводу, что лишь два вовсе незначущихъ стиха — и то именно вслдствіе ихъ незначительности — остались безъ измненій. Это побудило его, разъ навсегда, положить конецъ критик отдльныхъ мстъ и напечатать баллады въ ихъ первоначальномъ вид. Только отъ Erskine’а и обоихъ Ballantyne’овъ онъ и впослдствіи принималъ поправки при печатаніи своихъ произведеній. Левисъ, обладавшій тонкимъ чутьемъ въ римахъ и размрахъ, въ особенности забраковалъ множество неполныхъ и несовершенныхъ римъ {См. относящіяся сюда письма въ примчаніяхъ къ ‘Scott on Imitations of the Ancient Ballad’.}. Относительно тона онъ изъ всхъ балладъ отдалъ преимущество ‘Иванову вечеру’, тогда какъ ‘Glenfinlas’, по его мннію, походитъ скоре на рубленную прозу, чмъ на старинную балладу.

Невозможно долго затянувшееся изданіе ‘Чудесныхъ исторій’ Левиса было причиною, которой Скоттъ обязанъ своимъ ршеніемъ издать ‘Minstrelsy’. Исторія этого изданія слдующая. Уже ране упомянутый нами Janies Ballantyne, съ которымъ Скоттъ впервые познакомился въ Kelso, а затмъ снова возобновилъ знакомство въ одну изъ своихъ поздокъ, подобно Скотту, посвятилъ себя адвокатур, но въ своемъ родномъ городк нашелъ себ такъ мало дла, что завелъ себ типографію и основалъ газету ‘The Kelso Mail’. Когда онъ по этому случаю обратился къ Скотту съ просьбою оказать содйствіе его листку, Скоттъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы постить его и его типографію. Скоттъ былъ съ покопъ вка библіофиломъ и любителемъ типографскаго дла и впослдствіи въ Roxburghe-Club’, а также въ Bannatyne-Club’, основанномъ имъ самимъ въ 1823 г., могъ вполн удовлетворять своей страсти перепечаткою рдкихъ старинныхъ книгъ. Точно также и при появленіи ‘Border Minstrelsy’ велика была его радость, когда англійскіе библіофилы ломали голову надъ неизвстнымъ имъ мстомъ напечатаніи книги — ‘Kelso’, въ которомъ появилась такая превосходная типографская работа. И дйствительно это было лучшимъ печатнымъ изданіемъ, когда либо до того времени появлявшимся въ Шотландія. Скотту понравилась типографія его друга, и онъ посовтовалъ ему печатать и для книгопродавцевъ, дабы его станки не оставались безъ дла въ промежутки между выходомъ листка. Разговоръ коснулся Левиса, Скоттъ съ восхищеніемъ продекламировалъ нкоторыя стихотворенія своего знаменитаго друга, а затмъ и кое что изъ собственныхъ стиховъ. Ballantyne сталъ хвалить эти послдніе и даже ставилъ ихъ выше первыхъ. Тогда Скоттъ выразилъ предположенія, не предоставить-ли въ распоряженіе его типографіи предназначавшіяся для Левиса баллады, въ вид рукописи для избраннаго кружка друзей {Подъ заглавіемъ: ‘Apology for Tales of Terror’, 1799.}. Какъ задумано, такъ и сдлано. Исполненіе работы встртило полное одобреніе Скотта, и онъ сдлалъ новое предложеніе напечатать также томъ собранныхъ имъ горныхъ балладъ, на что Ballantyne съ радостью изъявилъ согласіе.

Тогда Скоттъ ревностно взялся за дло, въ значительной степени облегченное для него совершившеюся именно въ это время перемною его общественнаго положенія. Соединенными стараніями герцога Buccleuch’а и лорда Melville’я 10-го декабря 1799 г. онъ получилъ мсто шериффа въ Selkirkshire’а и вмст съ тмъ ежегодный доходъ въ 300 фунтовъ стерлинговъ. Это была должность, какъ нельзя боле соотвтствовавшая его наклонностямъ. Съ одной стороны должность эта требовала безпрестанныхъ сношеній съ любимымъ имъ герцогомъ, во владніи котораго находилась большая часть земель Селькиркскаго округа, съ другой стороны она еще живе сближала его съ народомъ, у котораго съ этихъ поръ и до самой смерти онъ былъ извстенъ лишь подъ прозвищемъ ‘the Shirra’ (шериффъ). Selkirkshire, орошаемый Jarrow’омъ и Ettrick’омъ былъ кром того первоначальною колыбелью его клана, родиною его сердца, и въ то-же время дико-романтическою, обильною воспоминаніями мстностью, такъ что Скоттъ очень часто и съ особеннымъ удовольствіемъ величалъ себя ‘the sheriff of the cairn and the scaur’. Здсь находилось привтливое озеро Маріи и Ettrick-forth, по крайней мр по имени. Это былъ небольшой, мирный уздъ, и должностныя занятія Скотта благодаря этому не могли быть особенно обременительны и не отнимали много времени. Кром того съ этого времени его адвокатура все боле и боле отступала на задній планъ, и Скоттъ очень остроумно примнялъ къ себ и къ своему призванію слова Slender’а въ ‘Виндзорскихъ кумушкахъ’: ‘между ними сперва не было особенно сильной любви, и небу было угодно, чтобы она при ближайшемъ знакомств все боле и боле уменьшалась’. Но тмъ свободне и ревностне Скоттъ могъ теперь отправляться на охоту за пснями и обработывать дома собранныя сокровища.

Въ этомъ отношеніи Скоттъ нашелъ поддержку и словомъ и дломъ въ лиц своего друга Георга Ellis’а, съ которымъ онъ поддерживалъ оживленную переписку, отличавшуюся добродушнымъ остроуміемъ и искреннею сердечностью,— а также въ лиц знаменитаго библіомана Richard’а Heber’а, который проводилъ въ Единбург зиму 1799—1800 (или 1800—1801). {Richard Heber (1773—1883) былъ однимъ изъ величайшихъ библіомановъ не только въ Англіи, но и но всемъ свт. Посвятивъ всю свою жизнь страсти къ собиранію книгъ, онъ посл своей смерти оставилъ въ своихъ различныхъ домахъ и жилищахъ слдующія библіотеки: во первыхъ въ своемъ дом въ Hodnet, гд онъ построилъ новую библіотечную залу, затмъ въ своемъ дом въ Рин1іс~ (Лондонъ), гд и умеръ и гд вс столы, стулья и проходы были завалены книгами. Равнымъ образомъ и домъ его на Yorkstreet’ былъ сверху донизу набитъ книгами. Дале онъ имлъ библіотеки въ Оксфорд, Париж, Антверпен, Брюссел, Гент и въ другихъ мстахъ континента. Общее число его книгъ опредляется приблизительно отъ 100,000 до 150.000, пріобртенныя имъ за 180,000 ф. ст. Послдовавшая посл его смерти распродажа этихъ собраній пролжаласъ 216 дней и принесла въ общемъ около 65,000 ф. ст., такъ что Heber пожертвовалъ своей страсти капиталъ въ 115,000 ф. ст. Впрочемъ Heber не былъ чуждъ и физическихъ наслажденій и держалъ превосходный винный погребъ, на одномъ аукціон онъ однажды накупилъ вина на 1100 ф. ст.} Въ еще большей степени оказалъ ему содйствіи дотол совершенно неизвстный молодой человкъ, съ которымъ онъ познакомился при посредств Heber’а, который въ свою очередь встртился съ нимъ въ то-время еще незначительной книжной торговл Archibald’а Constable’я. Это былъ John Leyden. Родившійся въ крестьянской лачужк въ одной изъ. самыхъ дикихъ долинъ Roxburglieshire’а (въ деревн Denholm, между Jedburgh’омъ и Hawick’омъ) 8-го сентября 1775 года Лейденъ путемъ лишеній и нуждъ добился учености. Мать его, по странному стеченію обстоятельствъ, была урожденная Скоттъ, и какой-то сэръ Вальтеръ Скоттъ былъ его учителемъ въ сельской школ — вотъ, вроятно, двумя причинами боле, для того чтобы Скоттъ почувствовалъ къ нему особую склонность. Это было настоящее дитя природы, со всми его преимуществами и недостатками, одаренное высокими поэтическими порывами, необыкновенною выносливостью въ работ и рдкимъ даромъ слова. Эти дарованіи соединялись съ суровою честностью и увлекающимся честолюбіемъ. Но въ привтливой и общежительной стороны жизни ему было совершенно отказано. Хотя по окончаніи курса богословскихъ yаукъ въ Единбургскомъ университет, его ожидала почетная духовная каррьера въ его отечеств, тмъ не мене, слдуя своему любимому девизу изъ Оссіана: ‘темный Cuchullin хочетъ славы или смерти’, и своему воображенію, раздраженному восточною поэзіею, онъ неудержимо стремился на востокъ. Единственное мсто, котораго онъ могъ добиться на служб Остъ-индской кампаніи, было мсто врача. Это препятствіе нисколько не устрашило молодого человка и послужило для него лишь новымъ стимуломъ, такъ что онъ посл полугода самыхъ напряженныхъ занятій, къ полному удивленію друзей, съ честью выдержалъ экзаменъ на степень врача. Но увы! земля, въ которую онъ такъ стремился, стала для него могилой, онъ умеръ 26-го августа 1811 г. въ Батавіи жертвою тамошней лихорадки, которою онъ заразился опять таки вслдствіе своей неодолимой жажды знанія, и безъизвстную могилу шотландскаго горца на цвтущей Яв украшаютъ три неувядающіе внца краснорчія, поэзіи и языкознанія {Scott, Essny on the Life of Leyden.— The Poetical Remains of John Leyden with а Memoir of his Life by the Rev. James Morton, Lond, 1819.

Hogg въ The Queens Wake характеризуетъ Лейдена слдующими стихами:

Then Leyden came from border land,

With dauntless heart and ardour high,

And wild impatience in his eye.

Though false his tones at times might be,

Though wild notes marred the symphony

Between, the glowing measure stole

That spoke the bard’s inspired soul.

Sad were those strains, when hymn’d afar,

On the green vales of Malabar:

O’er seas be neath the golden morn,

They travell’d, on the monsoon borne,

Thrilling the heart of Indian maid,

Beneath the wild banana’s shade.

Leyden, а shepherd wails thy fate,

And Scotland knows her loss too late!

На берегу озера Маріи недавно воздвигнутъ памятникъ этому рано скончавшемуся поэту.}.

Таковъ былъ человкъ, принявшій на свои могучія плечи существенную часть сотрудничества при изданіи ‘Border Minstrelsy’, въ это время онъ былъ желаннымъ гостемъ и другомъ Скоттова дома. Лейденъ помогалъ не только собирать баллады и однажды пшкомъ прошелъ 50 англійскихъ миль, чтобы со словъ одной старухи записать недостававшій конецъ романса, онъ кром того оказывалъ существенныя услуги Скотту и своею проницательною критикою, и богатымъ запасомъ антикварныхъ свдній, особенности въ области вры въ духовъ, и обогатилъ книгу нсколькими превосходными подражаніями своего пера. Оба первые тома ‘Border Minstrelsy ‘ появились въ 1802 году, третій — спустя годъ совмстно со вторымъ изданіемъ двухъ первыхъ {‘Border Minstrelsy’, говоритъ Прескотъ (Critical and Historical Essays, p. 129), по странному стеченію обстоятельствъ появился въ свтъ въ томъ самомъ году, въ которомъ смерть унесла изъ него пвца изъ Ayrshire’а, какъ будто природа заботилась о томъ, чтобы цпь поэтическаго вдохновенія не прерывалась’. Какъ ни прекрасна мысль, выраженная въ этихъ словахъ, мы съ прискорбіемъ долины указать на неврность сообщаемаго факта. Бёрнсъ умеръ уже въ 1796 году, т. е. за шесть лтъ до появленія ‘Minstrelsy».}.

Изъ многочисленныхъ сборниковъ англо-шотландской народной поэзіи только два пережили свое время и достигли европейской извстности, оба они удивительно похожи другъ на друга и взаимно другъ друга дополняютъ. Первый — Reliques епископа Percy (1765) — исчерпываетъ англійскую часть, второй — Border Minstrelsy Скотта исходитъ изъ шотландскихъ марокъ. Такъ вковая пограничная война была нкоторымъ образомъ доведена до конца на почв древностей и поэзіи. Епископъ Percy былъ потомкомъ рода, прославившагося во время пограничныхъ усобицъ, и его сборникъ посвященъ герцогин Нортумберландской, какъ глав дома Percy. Для окончательнаго параллелизма и шотландскій сборникъ исходилъ отъ члена Дугласова клана и былъ посвященъ его глав. Дйствительность такъ близко совпадаетъ съ нашимъ идеальнымъ заключеніемъ, что по одной англійской версіи Оттербориской битвы, въ числ приверженцевъ Дугласовъ упоминается одинъ изъ Скоттовъ и одинъ изъ Свинтоновъ, родственныхъ Скоттамъ. Для Скотта, гордившагося своими предками, конечно было бы весьма лестно, еслибы и въ баллад Chery Chase его кланъ игралъ какую нибудь роль. Будучи вренъ себ, онъ посвятилъ Minstrelsy глав своего клана, чьи храбрые предки, какъ говорится въ посвященіи, прославляются въ этихъ псняхъ, такъ часто оглашавшихъ своды ихъ пиршественныхъ залъ.

Такихъ семейныхъ связей, которыя связываютъ какъ Dr. Percy, такъ равно и Скотта съ старинною народною поэзіею, не имлъ никто изъ всхъ другихъ собирателей, и нельзя не признать, что именно это обстоятельство придаетъ указаннымъ сборникамъ особую привлекательность. Оба собирателя были сами горцы и чувствовали себя самихъ неразрывнымъ цлымъ съ своею народною поэзіею.

Но ‘Reliques’ и ‘Minstrelsy’ имютъ между собою и внутренее несомннное сродство, такъ какъ оба эти сборника составлены поэтами, которые, не довольствуясь однимъ простымъ собираніемъ, чувствовали потребность поэтически связывать между собою отдльные отрывки, дополнять ихъ и распространять въ дух и тон древней народной поэзіи. Этими стремленіями составителей объясняются находящіяся въ обоихъ сборникахъ подражанія, которыя, быть можетъ, не могутъ быть вполн оправданы передъ судомъ строгой критики. Критически настроенный филологъ вообще сталъ бы собирать народныя произведенія по другому методу, чмъ это длалъ Скоттъ, который, несмотря на удостовренія Lockhart’а, едва ли можетъ быть вполн оправданъ отъ обвиненія въ томъ, что онъ измнялъ древніе оригиналы, внося въ нихъ свое собственное творчество {Notice Biographique et Littraire sur Sir Walter Scott par Allan Cunnigham, traduite par Defauconpiet, Paris, 1833, 41—43.}. Вспомнимъ хотя бы дтскія сказки нашихъ Гриммовъ, и мы поймемъ образъ дйствія Скотта и отдадимъ ему должную справедливость. James Hogg, Эттрикскій пастухъ, разсказываетъ по этому поводу интересный анекдотъ {The Poetical Works of the Ettrick Shepherd. Glasgow, Blackie and Son, 1840, vol. V, p. XCVI—CVIII. Указаніе времени невозможно согласить со временемъ появленія ‘Minstrelsy’, вообще Hogg вслдствіе пристрастія къ Скотту и ко всмъ, его окружавшимъ, никоимъ образомъ не можетъ считаться классическимъ свидтелемъ.}. Лтомъ 1801г. Скоттъ розыскалъ Эттрикскаго пастуха, который въ то время дйствительно еще насъ овецъ, чтобы услышать отъ него и отъ его матери Маргариты старинныя народныя псни, которыми была богата особенно послдняя. Она пропла ему балладу ‘Old Maitland’, точный списокъ которой Скоттъ имлъ отъ ея сына, и которою онъ особенно гордился, благодаря ея древности. Скоттъ спросилъ, была ли она уже напечатана. ‘Нтъ, возразила Маргарита, кром Georg’а Warton’а и James’а Steward’а, ни одна изъ моихъ псенъ еще не была напечатана, пока не напечатали ее вы, и вы ее совершенно исказили. Псни эти назначались для пнія, а не для чтенія, и он у васъ, и неврно напечатаны, и неврно записаны’ {Замчательно, что Lockhart, сколько намъ извстно, нигд не упоминаетъ объ этомъ анекдот.}. Успхъ и признаніе достоинствъ сборника Скотта втеченіи цлаго полустолтія ршили этотъ спорный вопросъ въ пользу Скотта, вопреки мннія старой Маргариты. Скоттъ съ самою прилежною добросовстностью пользовался всми печатными и рукописными источниками, а также всми устными преданіями, такъ что ‘Minstrelsy’ спасло отъ забвенія по крайней мр 43 баллады, до тол не напечатанныя. Даже сотрудники Скотта на томъ же поприщ охотно сознаются, что ‘Border Minstrlesy’ отличается отъ всхъ ему подобныхъ сборниковъ любовнымъ проникновеніемъ собирателя въ свой матерьялъ, обиліемъ антикварныхъ свдній, поэтическимъ пониманіемъ и обработкою, а также тактомъ и вкусомъ въ выбор безчисленныхъ варіантовъ, и что поэтому Скоттовъ сборникъ занимаетъ неотъемлемо почетное мсто въ англійской литератур {Border Minstrelsy можно довольно точно перевести словами ‘Чудесный рогъ горца’. Но всмъ признакамъ онъ не остался безъ вліянія на изданіе ‘Des Knaben Wunderhorn’ (1808—1809).}.

Успхъ ‘Border Minstrelsy’ въ Шотландіи (въ Англій на первыхъ порахъ на него мало обратили вниманія) долженъ считаться весьма существеннымъ, особенно для начинающаго писателя, хотя, конечно, его нечего и сравнивать съ позднйшими успхами Скотта. Скоттъ получилъ за право его изданія 500 фунтовъ и, какъ выше сказано, въ слдующіе годы должно было послдовать второе изданіе. Не мене лестны были похвалы друзей и знатоковъ, со всхъ сторонъ получавшіяся авторомъ. Георгъ Ellis, которому англійская литература обязана многими почтенными трудами по народной поэзіи, 5-го марта 1802 года писалъ Скотту, что онъ съ такимъ же удовольствіемъ наслаждался обоими томами, съ какимъ школьникъ лакомится медовымъ печеніемъ, откусывая по кусочкамъ съ разныхъ концовъ, облизывая губы, отдляя порцію на завтра и при каждомъ глотк причмокивая, чтобы какъ можно больше продлить удовольствіе. Одинъ критикъ пророчески сказалъ, что ‘Border Minstrelsy’ заключаетъ въ себ зачатки для сотни историческихъ романовъ. Даже упрямый, но основательный чудакъ Joseph Ritson не могъ отказать ему въ одобреніи, не смотря на то, что чувствовалъ себя обиженнымъ частыми препирательствами съ Leyden’омъ въ дом Скотта {Лейденъ между прочимъ поднялъ на смхъ Ritson’а, воздерживавшагося отъ всякой мясной пищи, тмъ, что объявилъ сырую говядину лучшимъ и питательнйшимъ кушаньемъ и на его глазахъ уничтожилъ сырой бифштексъ.— Joseph Ritson (1752—1803) извстенъ своимъ ‘Selection of Ancient English Romances’ и другими подобными трудами.}. Не было недостатка въ одобреніи и заграницею, и вскор появились нмецкіе, датскіе и шведскіе переводы. Наконецъ, появленіе ‘Border Minstrelsy’ составило эпоху и въ судьб Ballantyne’а, такъ какъ его типографскій успхъ содйствовалъ его ршимости перевести свое заведеніе въ Единбургъ (1802), въ чемъ онъ былъ щедро поддержанъ Скоттомъ.

Вскор посл появленія двухъ первыхъ томовъ, Скоттъ съ женою отправился на нсколько недль въ Лондонъ (апрль 1803), отчасти для того, чтобы отдохнуть и запастись новыми силами, отчасти, чтобы воспользоваться знаменитою библіотекою герцога Roxburgh’а для своихъ дальнйшихъ занятій, отчасти, чтобы сказать послднее прости своему другу Leyden’у передъ его отъздомъ въ Индію. Послднее однако ему не удалось. Leyden только что передъ его пріздомъ уже отплылъ въ море. Какъ въ это, такъ и въ слдующія посщенія Лондона, Скоттъ постоянно пользовался гостепріимствомъ придворнаго зубного врача Шарля Дюмерга, образованнаго француза, который въ своемъ отечеств былъ близкимъ другомъ семейства Charpentier, и врно помогалъ матери-изгнанниц во время ея пребыванія въ Лондон. Въ его дом Скоттъ нашелъ пріятный и интели рентный французскій кружокъ. Кром того онъ лично познакомился со своимъ корреспондентомъ Эллисомъ, въ живописной вилл котораго ‘Sunnighill’ близвиндзора молодая чета прожила нсколько счастливыхъ дней. Здсь Скоттъ прочелъ нсколько отрывковъ изъ своей ‘Псни послдняго минстреля’. Въ сообществ съ Richard’отъ Heber’омъ онъ предпринялъ поздку въ Оксфордъ (представителемъ котораго Heber двадцать лтъ спустя былъ въ парламент) и здсь познакомился съ его младшимъ братомъ Реджинальдомъ, впослдствіи епископомъ въ Калькутт, который, только что, еще девятнадцатилтнимъ юношей, обратилъ на себя вниманіе университета своею конкурсною поэмою ‘Палестина’. Понятно, что при такихъ условіяхъ Скоттъ возвратился домой въ высшей степени довольный Оксфордомъ и Лондономъ.

Едва усплъ Скоттъ обнародовать свой первый трудъ, какъ мы уже видимъ его погруженнымъ въ новыя литературныя работы. Основанное въ 1802 г. Sidney’емъ Smith’отъ ‘Эдинбургское обозрніе’ въ томъ же году перешло въ руки университетскаго друга Скотта Jeffrey, и уже въ слдующемъ году мы видимъ въ немъ обширныя статьи, принадлежащія перу Скотта. Онъ напечаталъ тамъ этюды объ ‘Амадис Галльскомъ’ Southey, о Sibbald’овой ‘Хроник шотландской поэзіи’, о Godwin’овой ‘Жизни Chaucer’а’, впослдствіи даже о какихъ то поваренныхъ книгахъ, но въ сущности онъ никогда не былъ постояннымъ сотрудникомъ, такъ какъ его дятельность сосредоточивалась въ его самостоятельныхъ трудахъ. Кром того его воззрнія на литературу и политику вскор совершенно разошлись съ взглядами Jeffrey’я. ‘Псня послдняго минстреля’ за это время настолько подвинулась впередъ, что во время одного изъ посщеній Wordsworth’а и его сестры (сентябрь 1803), что составляло самый блестящій эпизодъ изъ его пребыванія въ Lasswade’, онъ уже могъ прочесть первыя четыре псни. Однако этому произведенію предшествовало еще изданіе ‘Tristrem’а’, которымъ онъ преимущественно занимался втеченіе лта 1803 г. Но прежде чмъ мы обратимся къ этому произведенію, мы сперва долины снова бросить взглядъ на домашнюю жизнь Скотта.

Идиллическій ‘Lasswade’ былъ необыкновенно благопріятенъ не только для поэтическаго развитія Скотта, но благодаря своему мстоположенію, и для его практической дятельности, направленной въ разныя стороны. Отсюда онъ не только могъ легко здить въ Единбургъ, куда его призывала адвокатская практика и гд жила его мать, когда она не гостила въ его собственномъ дом, но и въ квартиру добровольной конницы, находившуюся также въ недалекомъ разстояніи въ Portobello и Mussel burgh’. Нсколько дальше находился Selkirkshire, котораго онъ былъ шериффомъ, и весьма можетъ быть, что онъ не всегда исполнялъ обязанности своей должности съ тою же ревностью, съ какою отдавался другимъ занятіямъ, добровольно на себя принятымъ. Когда опасенія французской блокады становились часъ отъ часу серьезне, то окружныя графства съ. тмъ большею готовностью предались длу защиты отечества, что со стороны правительства на защиту Шотландіи могли быть удлены лишь немногіе линейные полки.

Поэтому жители Ettrickforst’а также ршили вооружиться, и теперь то настало время, когда въ особенности ощущалась потребность въ организаторской дятельности и разумномъ руководительств Скотта. Но Скоттъ находился на ученіяхъ въ Musselburgh’ и не могъ часто посщать свой округъ. Лордъ-штаттгальтеръ Selkirkshire’а, лордъ Napier {Лордъ Napier былъ представителемъ Скоттовъ изъ Thirlestane и слдовательно членъ того же клана, что и патъ поэтъ. И его мелочности разсказываютъ слдующій анекдотъ. Однажды со своей супругою онъ пріхалъ въ гостя въ одно знакомое семейство, гд разсчитывалъ провести нсколько дней. Но уже на слдующее утро онъ совершенно неожиданно и не объясняя причины ухалъ обратно, потому что, какъ оказалось впослдствіи, его камердинеръ взялъ съ собою воротнички, нумера которыхъ не подходили къ нумерамъ рубашекъ.} взялъ на себя смлость въ самыхъ вжливыхъ и обязательныхъ выраженіяхъ предложить Скотту избрать себ мстопребываніе въ черт его графства. Конечно, лорда Napier’а намъ рисуютъ какъ формалиста въ высшей степени, но въ данномъ случа онъ былъ совершенно правъ, такъ какъ и законъ предписываетъ, чтобы каждый шериффъ по крайней мр четыре мсяца въ году проводилъ въ своемъ округ. Въ силу этого Скоттъ долженъ былъ ршиться разстаться съ своимъ любимымъ домикомъ въ Lasswade’k и присмотрть себ пріютъ въ Ettrickforst’k. Къ тому-же и вышеупомянутое предложеніе его двоюроднаго брата Harden’а — перестроить башню стараго Ватта въ Hawick’k оказалось неисполнимымъ, но счастье улыбнулось Скотту съ другой стороны. Какъ разъ въ это время скончался одинъ изъ его дядей, полковникъ Russel, владвшій помстьемъ Ashestiel въ Селькирк, а такъ какъ его старшій сынъ и наслдникъ проживалъ въ Индіи, то Скоттъ взялъ его имніе въ аренду и устроился со своимъ перездомъ туда въ іюл 1804 года. Ashestiel былъ со всхъ сторонъ окруженъ имніями герцога Buccleuch’а, обстоятельство отнюдь небезразличное для Скотта, особенно потому, что вслдствіе этого возникли разнообразныя охотничьи удовольствія. Вообще это также было вполн поэтическое мстопребываніе, съ старомоднымъ садомъ, окруженное живою изгородью изъ остролиста и широкими зелеными террассами. Съ одной стороны сада находился крутой обрывъ, поросшій лсомъ, внизу журчалъ ручеекъ, впадавшій въ Tweed. Твидъ, со стороны его высокаго берега, на которомъ стоялъ домъ, отдлялся отъ него лишь узкимъ, роскошнымъ лугомъ. На горизонт со всхъ сторонъ зеленыя горы окаймляли все это мсто, которое въ общемъ производило впечатлніе полной сельской тишины и уединенія. За исключеніемъ въ то время еще совершенно ничтожнаго Селькирка (теперь 2600 жителей), на семь англійскихъ миль въ окружности не было ни одного города, вслдствіе чего съ одной стороны Скоттъ долженъ былъ каждое воскресенье самолично совершать богослуженіе для своего семейства и слугъ, съ другой стороны ему пришлось завести свое собственное сельское хозяйство. Въ этомъ отношеніи имніе Ashestiel составляло переходъ отъ сельскаго домика въ Lasswade’ къ великолпному барскому помстью Abbotsford. Для этого хозяйства Скоттъ задумалъ было пригласить къ себ въ услуженіе извстнаго Ettrick’скаго пастуха James Hogg’а (1772—1835). Но къ счастью для обоихъ мысль эта не была приведена въ исполненіе, такъ какъ оба поэта едва-ли могли бы ужиться. Скоттъ и Hogg принадлежали къ двумъ совершенно различнымъ жизненнымъ сферамъ, Скоттъ во все время былъ для ‘Пастуха’ доброжелательнымъ благодтелемъ и покровителемъ, тогда какъ этотъ послдній претендовалъ не только на литературную, но и на личную дружбу на равной ног, что естественно должно было бы давать поводы къ постояннымъ недоразумніямъ. Hogg смотрлъ на себя, какъ на принадлежавшаго къ клану Скотта и поэтому воспваетъ Скоттовъ почти на каждой страниц своихъ стихотвореній. Его ‘Mauntain-Bard and Forest-Minstrel’ (1807) посвященъ нашему поэту въ знакъ признательности за его покровительство. Весьма замчательное явленіе, что Hogg самъ, происходившій изъ низшихъ слоевъ общества, подобно Скотту, повсюду стремится прославлять своихъ предковъ. ‘Предки автора, говоритъ онъ въ примчаніяхъ къ своей баллад ‘The Fray of Elibank’, подъ предводительствомъ Скоттовъ изъ Harden’а, втеченіе столтій владли землею въ Fauldshope, пока расточительность Джона Скотта не заставила ихъ разстаться съ нею. Многія изъ ихъ женщинъ считались безобразными (rank) ‘вдьмами’. Одна изъ такихъ прабабушекъвдьмъ осмлилась даже соперничать въ волшебств съ грознымъ Michael Scott’омъ и даже однажды похитила его волшебный жезлъ, ударомъ котораго обратила его въ зайца и его собственными собаками загнала его въ домъ. Михаилъ Скоттъ воспылалъ мщеніемъ и посредствомъ заклинанія передъ дверью ея жилища заставилъ Lucie Hogg пуститься въ такую дьявольскую пляску, что она на другой день испустила духъ отъ истощенія. {Hogg The Queen’s Wake, nota X.} Съ неменьшею гордостью, чмъ на своихъ прабабокъ, взиралъ Ettrick’скій пастухъ и на своихъ праддовъ. которые съ незапамятныхъ временъ вс безъ исключенія были пастухами, особенно же на Вилльяма Hogg’а, который носилъ народное прозвище ‘дикаго кабана изъ Fauklshope’а’. Онъ былъ извстенъ своею неодолимою силою, храбростью и дикостью и былъ любимцемъ стараго Wat’а изъ Harden’а {Hogg, The Eray of Elibank въ его Mountain Bard and Forest Minstrel.}. Такимъ образомъ у пастуха мы видимъ туже аристократическую семейную гордость, что и у герцога его клана.

Вмсто Hogg’а, должность управляющаго имніемъ была поручена Скоттомъ другому лицу, также по своему нелишенному поэзіи. Это былъ Thoraas Purdie, котораго Скоттъ въ качеств должностнаго лица избавилъ отъ наказаніи за браконьерство и который оказался необыкновенно надежнымъ управителемъ р до самой смерти съумлъ сохранить за собою уваженіе и благоволеніе своего господина, какъ врный и преданный служитель Въ это же время на службу къ Скотту поступилъ и зять Purdie, Peter Matthieson, который исполнялъ обязанность лейбъ-кучера, до самой смерти своего господина. Аренда и веденіе хозяйства, вроятно, были бы не по силамъ Скотту, но 10-го іюня 1804 г. его дядя Робертъ умеръ, и Скоттъ сдлался наслдникомъ его имнія Rosebank, которое Скоттъ въ томъ-же году продалъ за 5000 ф. ст. Какъ кажется, фамилія Скоттовъ, особенно же тетка Janet, никогда не могла помириться съ этою продажею, такъ какъ въ намреніяхъ завщателя, на сколько мы можемъ судить, было удержать имніе въ семь Скоттовъ по возможности втеченіе многихъ столтій и этимъ сохранить въ кра почетное воспоминаніе. Еслибы Скоттъ могъ ршиться ограничиться Rosebank’омъ, то его жизнь во всякомъ случа была бы лишена Abbotsford’скаго блеска, хотя съ другой стороны ему не пришлось бы испытать связаннаго съ нимъ несчастья. Благодаря этому наслдству, дла Скотта устроились настолько благопріятно, что онъ могъ пользоваться ежегоднымъ доходомъ въ 1000 ф. съ своего собственнаго {Его часть въ отцовскомъ наслдств достигала приблизительно 5000 ф.} состоянія, равно какъ и съ доходовъ его жены, не включая сюда того, что ему доставляла его адвокатская и писательская дятельность. На адвокатскую дятельность въ сущности вовсе не слдовало разсчитывать, такъ какъ вслдствіе удаленія отъ Единбурга и подъ натискомъ другихъ разнообразныхъ и несравненно боле привлекательныхъ для него занятій, Скоттъ могъ удлять ей весьма мало времени и силъ.

Удовольствія общественной жизни при ея новыхъ условіяхъ были первоначально весьма ограничены, но все же мы должны упомянуть объ одномъ изъ его сосдей, знакомство съ которымъ (осенью 1804 г.) не было лишено привлекательности для Скотта. Это былъ Mungo Park, знаменитый африканскій путешественникъ, который, возвратясь изъ своего перваго путешествія, тщетно искалъ врачебной практики въ Наміск’ и въ крайней нужд проживалъ въ своей родной деревн Fowlsheils на Jarrow% почти напротивъ Newark’а. Его сндало желаніе снова постить землю, въ которой онъ открылъ такъ много новаго, и когда Скоттъ выразилъ ему удивленіе по поводу новыхъ плановъ его путешествія, онъ сказалъ ему на это, что онъ охотне подвергнетъ себя всмъ ужасамъ Африки, чмъ ршится провести всю свою жизнь въ постоянныхъ, утомительныхъ разъздахъ по шотландскимъ горамъ и получать за нихъ вознагражденіе, едва достаточное для поддержки своего существованія. Незадолго передъ своимъ вторымъ и послдними путешествіемъ (въ которомъ его сопровождалъ соплеменникъ Скоттова клака, Георгъ Скоттъ), Паркъ въ послдній разъ постилъ на прощанье Ashestiel и переночевалъ здсь у своего друга. На другое утро Скоттъ проводилъ его на нкоторое разстояніе по дорог въ Единбургъ. Незадолго передъ минутой разставанія лошадь Парка споткнулась, и онъ едва не упалъ. ‘Я боюсь, Мунго, сказалъ Скоттъ, тщетно пытавшійся удержать его отъ его предпріятія, я боюсь, чтобы это не было дурнымъ предзнаменованіемъ’. ‘Предзнаменованія, былъ отвтъ Park’а словами одной старинной шотландской баллады, сбываются лишь надъ тми, кто на нихъ обращаетъ вниманіе’ {Thein look to ireits, my master dear.

Then freits will follow them.}, пришпорилъ коня, — и Скоттъ никогда не видалъ его боле.

Такова была вншняя обстановка жизни Скотта за это время. Несмотря на разнообразныя занятія, въ которыя онъ былъ погруженъ, его литературная дятельность не прерывалась ни на минуту. Существенную поддержку въ нихъ онъ нашелъ въ молодомъ нмецкомъ ученомъ, Гейнрих Вебер {Гейнрихъ Веберъ былъ основательнымъ знатокомъ старой англійской литературы и пріобрлъ себ почетную извстность своими трудами, каноны ‘Ancient Metrical Romances’ и изданіемъ ‘Beaumont and Fletcher’ (Единбургъ, 1812, 14 т.). Посл многихъ лтъ, проведенныхъ имъ на служб у Скотта, онъ жалко окончилъ свои дни въ сумашедшемъ дом, гд онъ содержался на средства Скотта. О его происхожденія мы не имемъ никакихъ свдній.}, котораго онъ въ это время пригласилъ къ себ на службу въ качеств домашняго библіотекаря (Amanuensis) и при помощи котораго его ‘Tristrem’ сдлалъ такіе быстрые шаги, что уже 2-го мая 1804 года онъ появился въ продаж у Constable. Скоттъ не получилъ за него гонорара, и все изданіе состояло изъ 150 экземпляровъ. Книга эта вообще въ начал не обратила на себя вниманіе, лишь много времени спустя, благодаря возраставшей слав издателя, она получила боле обширное распространеніе и въ конц концовъ нашла себ мсто въ полномъ изданіи сочиненій. Вскор за появленіемъ ‘Tristrem’а’ началось печатаніе ‘Послдняго минстреля’. Ellis посовтовалъ украсить это изданіе иллюстраціями, и если возможно Флаксмана. Скоттъ возражалъ, что талантъ Флаксмана носитъ на себ слишкомъ классическій отпечатокъ и едва-ли можетъ снизойти къ его готическимъ горцамъ, по сдлалъ уступку въ томъ смысл, что вступилъ въ переговоры съ другимъ художникомъ, по имени Masquerier. Но дальность разстоянія отъ мстопребыванія художника, а также и торопливость издателя помшали этому намренію, и ‘Пснь послдняго минстреля’, явившаяся въ январ 1805 года у Longmann’а, иллюстрировала сама себя!

VII.
Эпилліи.
1805—1817.

Къ Скотту можно примнить извстныя слова Байрона: онъ проснулся посл появленія ‘Псни послдняго минстреля’ и увидлъ себя знаменитымъ. Дйствительно, первое изданіе этого произведенія было раскуплено втеченіе немногихъ мсяцевъ, и до 1809 г. потребовалось не мене семи новыхъ изданій. Со всхъ сторонъ Скоттъ получалъ изъявленія удивленія и хвалебные отзывы, даже со стороны Питта и Фокса, что было особенно лестно для Скотта, и о чемъ онъ не преминулъ упомянуть съ особою благодарностью во введеніи къ первой псн ‘Марагіона’. Даже Jeffrey, который, подобно Саулу, поражалъ своимъ копьемъ всякаго юнаго Давида, осмливавшагося пть въ его присутствіи, высказался сочувственно по поводу произведенія товарища своей юности, хотя вообще былъ настолько далекъ отъ пониманія и сочувствія къ Скоттовой поэзіи, что могъ дать ему совтъ оставить въ сторон его пристрастіе къ народной поэзіи горцевъ, дабы не навлечь на себя неудовольствія своихъ англійскихъ земляковъ.

Такой успхъ ‘Послдняго минстреля’ сдлается попятнымъ, если мы бросимъ взглядъ на предшествовавшее и современное состояніе англійской поэзіи. Ея характеръ въ послдней четверти XVIII столтія не превышалъ уровня тощей художественной ограниченности и разсудочной дидактики. Это была салонная поэзія съ ея вычурною прилизанностью. William Hayley (1745—1820), съ его поэтическими эпистолами и римованными эссеями, Dr. Erasmus Darwin (The Poet of Flora, 1731—1802), близкій землякъ Скотта, но безъ примси горской крови, съ его поэтизированною ботаникою Линнея (The Botanic Garden, 1781—1792, The Temple of Nature, 1802), George Crabbe (1754—1832) съ его домашними и сельскими пейзажиками (The Library, 1781. The Village, 1783), William Cowper (1731—1800), воспвавшій истину, надежду и милосердіе, а также прогрессъ заблужденій, James Beattie (1735—1803), творецъ ‘Minstrel’а’ и Thomas Campbell (1777—1844), прославлявшій радости надежды вс они въ достаточной степени утомили читающій міръ. Вс стремились вырваться изъ однообразія и монотонности ихъ прозаическаго стиха, т. е. попарно римовавшихся пятистопныхъ ямбовъ. Требовалось свжей, боле крпительной пищи и въ тмъ большей степени, что французская революція своими политическими вліяніями оживила и усилила и въ Англіи національный духъ и національныя стремленія. Тщетно пыталась ‘озерная школа’ удовлетворить такимъ потребностямъ. ‘Лирическія баллады’ Wordsworth’а появились въ 1798 году, за ними слдовали ‘Thalaba’ Sauthey (1801) и его ‘Метрическіе разсказы’ (1804). Однако это стремленіе направить поэзію отъ искусственности на путь естественности выразилось отчасти въ ничтожной, прозаической обыденности, отчасти въ безсвязной, утомительной растянутости. Кром того ни у кого не нашлось умнья дать пищу и выраженіе подъему національнаго сознанія: везд исходною точкою была политическая утопія. И Скоттъ, по его собственному признанію, пытался снизвести свою поэзію къ боле простому и боле естественному стилю, но онъ проложилъ себ новую дорогу, замнивъ философское содержаніе повствовательнымъ и описательнымъ. Въ введеніи къ своей ‘Псн’ онъ самъ говоритъ, что цлью его произведенія было изображеніе нравовъ и обычаевъ минувшаго времени. Онъ не переносилъ своихъ читателей, подобно Southey въ ‘Thalaba’ и позже въ ‘Kehama’, въ волшебный садъ арабскаго и индйскаго сказочнаго міра, нтъ — онъ проникалъ въ прошлое своего собственнаго народа и пробуждалъ его къ новой поэтической жизни. Попытка сдлать предметомъ своей поэзіи бытъ старыхъ шотландскихъ горцевъ напоминаетъ подобную же попытку Клопштока и его подражателей замнить въ нмецкой поэзіи классическую миологію германскою. Въ этомъ нельзя не видть той-же національной реакціи противъ классическаго Парнаса. Обстоятельства, сопровождавшія возникновеніе ‘Псни’ приводятъ насъ къ совершенно опредленнымъ заключеніямъ именно въ этомъ смысл. Какъ и ране во всхъ произведеніяхъ Скотта, такъ и въ данномъ случа, его поэтическое творчество было пробуждено вншнимъ поводомъ. Молодая графиня Dalkeith, невстка герцога Buccleuch’а и впослдствіи герцогиня, любимая предводительница (chiftainess) его клана, какъ онъ ея обыкновенно называлъ, однажды слышала со словъ Gilfin’а Horner’а шотландскую легенду и такъ ею заинтересовалась, что предложила своему кланному вассалу избрать ее предметомъ какой нибудь баллады. Но для вассала легенда эта сама по себ не представлялась самостоятельнымъ цлымъ, а лишь неразрывнымъ звеномъ великой цпи легендъ и повстей, наполнявшихъ его умъ и сердце, и такимъ образомъ подъ его перомъ эта легенда стала все боле и боле развиваться въ объем и содержаніи. Отъ его поэтическаго чутья не ускользнуло и то обстоятельство, что монотонность балладной строфы не пригодна для пространнаго поэтическаго произведенія, и онъ сталъ искать боле подходящей метрической оболочки, и тутъ-то напалъ на настоящій путь, благодаря въ то время еще необнародованной поэм Coleridge’а ‘Christabei’, знакомству съ которой онъ былъ обязанъ его пріятельскому обмну мыслей. Но неправильная постройка строфы съ ея четырьмя арзисами новйшими поэтами употреблялась лишь для легкаго и комическаго рода поэзіи, лишь предшествуемый попытками Coleridge’а, котораго Скоттъ въ обращеніи къ читателямъ вполн опредленно признаетъ своимъ учителемъ и образцомъ, онъ осмлился примнить тотъ-же стихъ и къ боле серьезному содержанію. По словамъ Байрона ‘Скоттъ одинъ изъ всхъ современныхъ ему поэтовъ овладлъ вполн легкостью восьмисложнаго стиха, что составляло не маловажное торжество его плодовитаго и могучаго генія’. Самъ Скоттъ называетъ свой стихъ какимъ-то родомъ драгунскихъ стансовъ (a light-horseman sort of stanza) — вдь и самъ онъ душой и тломъ былъ драгуномъ-добровольцемъ — и нельзя не признать, что онъ нашелъ въ этомъ стих самую свободную форму для выраженія своихъ образовъ и сюжетовъ. Въ этихъ стихахъ онъ легко сплетаетъ цлую поэтическую гирлянду повствованій о предкахъ своей любимой предводительницы и своихъ собственныхъ, воскрешаетъ передъ нашими глазами ихъ замки, и даже тотъ фантастическій и волшебный міръ, въ который врили древніе горцы, служитъ для него поэтическимъ украшеніемъ легенды. Все это онъ влагаетъ въ уста послднему представителю странствующихъ минстрелей (кто же не угадаетъ въ немъ самого поэта?) и въ конц концовъ посвящаетъ этотъ новорожденный рыцарскій романсъ своему юному глав — графу Карлу Dalkeith’у, супругу талантливой своей вдохновительницы. Такъ дйствительно, по мннію Jeffrey’я, плъ бы старый минстрель, неожиданно возставшій изъ могилы и перенесенный въ наше время.

Быть можетъ, здсь будетъ вполн умстно попытаться дать общую характеристику всхъ Скоттовыхъ эпиллій, во всякомъ случа мы этимъ общимъ обзоромъ избгнемъ повтореній одного и того-же. Впрочемъ мы должны еще, ради полноты, предпослалъ вашему обзору слдующія свднія: эпилліи Скотта охватываютъ собою пространство 12-и лтъ: за ‘Пснею послдняго минстреля’ послдовали: ‘Марміонъ’ (1808), ‘Два озера’ (1801), затмъ ‘Видніе дона-Роддериха’ (1811), ‘Rockeby’ (1812), ‘Трирмэнская свадьба’ (1813), ‘Владыка острововъ’ (1815), ‘Поле битвы при Ватерлоо’ (1815)и наконецъ ‘Гарольдъ Смлый’ (1817). Самымъ подходящимъ названіемъ для всхъ этихъ стихотвореній (за исключеніемъ ‘Дона-Родериха’ и ‘Ватерлооскаго поля’) нам^гі’ представляется выраженіе ‘романтическая эниллія’, т. е. маленькій эпосъ, маленькія эпическія стихотворенія, которыя относятся къ настоящей эпопе, какъ члены ко всему тлу, и первоначально долины были изображать лишь отдльный эпизодъ. Каждая изъ нихъ есть недоразвившійся эпосъ, или такъ какъ въ современной литератур мсто эпоса замнилъ романъ,— недоразвившійся историческій романъ. { уменьшительное отъ , какъ (идиллія) уменьшительное отъ . Прим. перев.} За единственнымъ исключеніемъ трехъ боле обширныхъ по объему псенъ ‘Трирменской свадьбы’, вс он состоятъ изъ шести псенъ, изъ которыхъ каждая обнимаетъ собою пространство одного дня. Вс он съ одной стороны представляютъ собою зародыши романовъ Веверлеева цикла со всми ихъ преимуществами и недостатками, съ другой стороны — развитіе балладъ. Такимъ образомъ эти эпилліи представляютъ собою, по нашему мннію, промежуточную ступень въ развитіи поэтическаго творчества Скотта, какъ бы органическое звено, связывающее его баллады съ его трехтомными романами, въ которыхъ онъ откинулъ метрическую оболочку и нашелъ ту ниву, на которой, говоря словами Платона, на его лаврахъ выросли самыя сплыя ягоды.

Кром того эпилліи. или метрическія повствованія, въ англійской литератур, являются однимъ изъ самыхъ распространеныхъ и удачныхъ видовъ поэзіи. Кром Скоттовыхъ эпиллій. наибольшую извстность получили эпилліи Байрона. Байронъ, поэтъ субъективнаго міра, въ своихъ эпилліяхъ изображаетъ намъ преимущественно внутренній міръ человка. Онъ вводитъ насъ въ безконечное море страстей, безпрерывно волнующееся и бушующее въ сердц и дух человка. Онъ рисуетъ намъ человка, независимо отъ его страны, главнымъ образомъ, въ тхъ заоблачныхъ сферахъ, въ которыхъ люди развиваются наиболе свободно, независимо и самостоятельно. Его эпилліи всего мене національны, напротивъ космополитичны, чмъ главнымъ образомъ и объясняется тотъ почти безъ исключенія благопріятный пріемъ, который он нашли у всхъ націй. Въ противоположность къ такому обобщенію, Скоттъ является поэтомъ національной обособленности, даже ограниченности извстною мстностью. Скоттъ самъ откровенно въ этомъ сознается, говоря, что вообще главная притягательная сила шотландской народной поэзіи находится въ тснйшей связи съ мстностью, гд она возникла. Для кого эта мстность чужда, для того, само собою, недоступно ни пониманіе, ни наслажденіе поэзіею шотландцевъ вообще или Скоттовою въ частности. Поэтому для всхъ своихъ не шотландскихъ читателей — не исключая изъ этого числа и англичанъ — Скоттъ въ своихъ введеніяхъ и приключеніяхъ даетъ топографическій и антикварный ключъ къ пониманію своихъ произведеній. Если кто съуметъ удачно имъ воспользоваться, тотъ вступаетъ въ прекрасную миическую область, для того все, что раньше казалось срымъ туманомъ, получаетъ опредленный образъ и окраску. Поэтому введенія и примчанія составляютъ существенную часть его эпиллій, тогда какъ каждое поэтическое произведеніе, разсматриваемое съ строгой точки зрнія поэтики, безъ примчаній, даже безъ заглавія, должно быть понятно и закончено само въ себ. Одинъ только ‘Гарольдъ Смлый’ свободенъ отъ этихъ объяснительныхъ придатковъ, на что авторъ не преминулъ съ полною опредленностью указать въ заключеніи этой пьесы. Два самые замчательные примра точности, распространяющейся на самыя мелкія частности, съ которою Скоттъ обыкновенно рисуетъ намъ мстныя черты, мы находимъ въ ‘Дв озера’ и въ ‘Rokeby’¹. Что касается перваго изъ названныхъ произведеній, припомнимъ, что авторъ предварительно лично совершилъ поздку короля Іакова изъ лоха ‘Bennaliar’ въ Стирлингъ, дабы собственнымъ опытомъ убдиться, что поздка эта дйствительно могла совершиться въ указываемое балладою время. Въ ‘Rokeby’ {Rokeby близь Grotabridge въ Jorkshire’ было помстье нкоего Morritt’а, съ которымъ Скоттъ находился въ дружескихъ отношіеніяхъ и котораго романтическій замокъ онъ избралъ мстомъ дйствія своего стихотворенія, получившаго отъ него свое названіе.} Скоттъ въ одно изъ своихъ предыдущихъ посщеній тщательно отмтилъ вс виды цвтовъ и растеній, которые расли на скалахъ ущелья ‘Guy Denzil’. Когда другъ его Morritt посмялся надъ этою видимою педантическою добросовстностью и выразилъ мнніе, что вдь не заставятъ же его присягать въ точности его описаній, Скоттъ возразилъ на это, что въ природ нтъ двухъ мстностей, вполн похожихъ другъ на друга, и что поэтому, если точно скопировать то, что видишь передъ собою, то въ описаніи повторится то-же разнообразіе и проявится такая же безграничная фантазія, которую обнаружила изображенная имъ природа, тогда какъ тотъ писатель, который полагается на свою собственную силу воображенія, вскор увидитъ предлы своего духа и найдетъ себя вынужденнымъ ограничиться лишь немногими излюбленными картинами. То. что Скоттъ такимъ образомъ, благодаря своему добросовстному и любовному погруженію во вс детали извстнаго мстоположенія, заимствовалъ у природы, то онъ съ другой стороны возвращалъ ей обратно, разливая на нее поэтическое освященіе и создавая ей неувядаемую славу. Посл появленія ‘Марміона’ цлыя толпы путешественниковъ стали стекаться въ дотол забытый Flodden Field {Одинъ хозяинъ гостинницы, нашедшій себ богатую жатву на самомъ пол битвы, вопросилъ поэта сочинить ему подходящую надпись для вновь выстроенное имъ гостинницы. Скоттъ съ добродушнымъ юморомъ симъ предложилъ для этой цли стихъ изъ своего стихотворенія, въ которомъ нужно было пропустить лишь одну букву: Drink, weary pilgrim, drink aud p(r)ay.}, а благодаря ‘Дв озера’ лохъ Катерины и Тгоsaehs сдлались цлью поздокъ безчисленныхъ туземцевъ и иностранцевъ. Случайно время появленія въ свт ‘Двы озера’ совпало съ обычнымъ временемъ путешествій (въ ма), и желаніе постить берега этого привтливаго озера втеченіе лта этого года было такъ сильно, что въ гостинницахъ не было мста для такого скопленія публики, а на почтовыхъ дворахъ не хватало лошадей для перевозки новоприбывшихъ въ Perthshire. Скоттъ самъ въ конц концовъ сталъ опасаться, что постоянный наплывъ туристовъ вредно повліяетъ на шотландскій народный характеръ и что онъ самъ содйствовалъ возникновенію этого вреда. Американецъ Emerson обозвалъ Скоттовы эпилліи презрительнымъ прозвищемъ ‘ римованныхъ гидовъ’, и даже Thomas Moore сдлалъ подобное же насмшливое замчаніе при появленіи ‘Rockeby’. ‘Скоттъ, говоритъ онъ, намревается подобнымъ же образомъ описать вс помщичьи резиденціи отъ Марокъ до Лондона, что безъ сомннія дло вовсе не безвыгодное: поэтому онъ предлагаетъ его издателямъ гг. Lackington’у и С^о сдлать предложеніе какому-нибудь автору выхать Скотту навстрчу изъ Лондона, такъ что когда Скоттовъ пегасъ пустится въ галопъ, его соперникъ по крайней мр успетъ добратся до Woburn’скаго аббатства, прежде прибытія туда Скотта.

Но Скоттъ любитъ описывать не одни мстности, но вообще всякую вншность, и можно сказать, что существенную часть его эпиллій составляютъ описанія и изображенія, а не дйствіе или повствованіе. Это совершенно въ дух англійской поэзіи, такъ какъ вообще эта послдняя отличается сильною примсью описательнаго и изобразительнаго элемента. Съ этою постоянною наклонностью къ описаніямъ и изображеніемъ нравовъ, проходящею черезъ вс его эпилліи отъ первой до послдней, въ тсной связи стоитъ и пространность изложенія и слабость композиціи, позволяющая восхищаться подробностями, но не органическою постройкою цлаго. Очень часто его композиція иметъ совершенно мозаичный характеръ, и часто самыя прекрасныя части суть въ то-же время и наимене идущія къ длу, какъ напримръ знаменитыя письма въ ‘Марміоп’ и вошедшія въ него баллады. На ихъ пространность критика жаловалась на разные лады. Часто поэтъ прерываетъ нить своего разсказа въ самый разгаръ дйствія, даже тогда, когда его герой заноситъ мечъ для рокового удара, поэтъ останавливается и описываетъ его наружность {Harold the Dauntless, canto V. Другимъ примромъ можетъ служить описаніе семи щитовъ въ послдней псн того же стихотворенія.}. Если мы присоединимъ къ этому только что упомянутые нами ‘драгунскіе’ стансы, которые не знаютъ никакихъ правилъ и узъ и уклоняются то въ ту, то въ другую сторону, то разв намъ не станетъ понятно, что нетолько Jeffrey, но и William Erskine и другіе друзья поэта могли совтовать ему направить свой геній по слдамъ художественной поэзіи въ ея законной, классической области? Дружескіе совты Erskine» опровергаются во введеніи къ третьей псн ‘Mannion’а’, и напротивъ того отсутствіе правилъ и дикость были признаны Скоттомъ неотъемлемымъ правомъ своего характера и своей музы. Jeffrey смотрлъ на шотландскую поэзію Скотта, какъ на схизму въ каолической церкви поэзіи, какъ на неслыханное отступничество, и неоднократно призывалъ великаго апостола этой ереси къ покорности истинной церкви, въ противномъ случа, онъ опасается, что не будетъ другого исцленія, кром отлученія всякаго приверженца покой школы. Въ рецензіи ‘Марміона’ онъ, подобно баккалавру и цирюльнику въ ‘Донъ-Кихот’, проклинаетъ тотъ день, когда такой одаренный мужъ впалъ въ соблазнъ, благодаря безбожнымъ разсказамъ о странствующемъ рыцарств, волшебств и т. н. Но именно пристрастіе ко всему горскому и разсказы о странствующемъ рыцарств были любимою стихіею Скотта, и отреченіе отъ нихъ было для него совершенно невозможно, пока онъ оставался Скоттомъ. Именно имъ онъ былъ обязанъ своимъ успхомъ и своею славою и во всхъ отношеніяхъ представлялъ прямой контрастъ такъ называемой классической поэзіи. Критикъ Monthly Review нашелъ средній путь. Онъ не лишаетъ Скотта его любимаго міра фей и напротивъ желаетъ ему долгаго и счастливаго надъ нимъ господства, онъ требуетъ лишь классической обработки, сліянія красотъ упорядоченной поэзіи съ красотами дикаго и романтическаго содержанія. Довольно врное выраженіе всеобщаго критическаго настроенія по отношенію къ Скоттовымъ эпилліямъ мы, какъ кажется, находимъ въ той ихъ характеристик, которую даетъ Jeffrey въ критик ‘Двы озера’ и которую мы считаемъ необходимымъ привести здсь въ подлинныхъ словахъ. ‘Относительно слога и картинности языка, говорятъ онъ, вполн ясно, что г. Скоттъ вовсе не имлъ ввиду писать чистымъ или вполн послдовательно-правильнымъ стилемъ. Онъ, повидимому, заботился лишь о томъ, чтобы привлечь вниманіе и быть легко понятымъ всмъ и каждымъ, и для этой цли онъ, повидимому, усвоилъ себ наиболе блестящія и поразительныя выраженія любимйшихъ писателей и вполн блистательно съумлъ сочетать ихъ съ своимъ собственнымъ сильнымъ стилемъ и со своимъ свободнымъ стихомъ. Поэтому совершенно безразлично, творитъ ли онъ самъ или заимствуетъ: онъ съ одинаковою свободою пускаетъ въ ходъ и свою память, и силу своего воображенія, съ полнымъ довріемъ къ своему непобдимому богатству онъ смло идетъ впередъ и ослпляетъ роскошью и разнообразіемъ даже тхъ, которые боле всего склонны возмущаться всякимъ его неудачнымъ шагомъ или всякою неправильностью. У г. Скотта нтъ ничего общаго со строгимъ и величественнымъ стилемъ Мильтона, съ твердою и прекрасною композиціею Роре’а или съ вылощеннымъ изяществомъ и гармоничностью Campbell’я или, наконецъ, съ плавнымъ и богатымъ слогомъ Southey. За то въ его распоряженіи запасъ блестящихъ картинъ и мткихъ словъ, которыя онъ сопоставляетъ съ небрежностью и свободою, слогъ, который отличается то безпечнымъ богатствомъ Шекспира, то суровостью и античною простотою старыхъ рыцарскихъ стихотвореній, то банальностью (homeliness) простонародныхъ балладъ и анекдотовъ, то, наконецъ, сентиментальными проблесками современной поэзіи, его слогъ то изъ границъ смшного перескакиваетъ въ область возвышеннаго, поочередно становится то шутливымъ, то сильнымъ,— иногда искусственнымъ и еще чаще небрежнымъ, но всегда исполненнымъ вдохновенія и живости, обилуетъ картинами, которыя при первомъ же взгляд поражаютъ умы всякаго темперамента, — и никогда не можетъ не быть доступнымъ пониманію даже самаго обыкновеннаго читателя’.

Какъ ни справедливы эти сужденія и замчанія, не смотря на ихъ нкоторую рзкость съ точки зрнія эстетики, тмъ не мене какъ современники, такъ и потомство признали за Скоттовой поэзіей особое, совершенно исключительное положеніе. Къ ней нельзя примнять огуломъ общепринятаго шаблона. Въ полной гармоніи съ ея содержаніемъ, она находится въ такомъ-же отношеніи къ упорядоченному искусственному поэтическому творчеству, въ какомъ стоятъ жизнь и обычаи горцевъ къ благоустроенному государственному быту. Въ ней есть жизненная сила и красота и вн рамокъ поэтическихъ правилъ. Скоттовы эпилліи въ англійскій литератур были вполн новы и оригинальны, и самъ Скоттъ главную причину ихъ выходящаго изъ ряда вонъ успха видитъ въ ихъ новизн. Но все оригинальное, какъ таковое, иметъ въ себ нчто привлекательное, хотя бы оно и не было лишено погршностей. Дале, эпилліи были специфически національны. Ихъ міръ — Шотландія. Вс національныя воспоминанія и симпатіи получили въ нихъ новую жизнь, въ нихъ прославлены вс герои минувшаго, вс подвиги предковъ. Къ этому наконецъ присоединяется и то, что читающій міръ былъ обрадованъ возможностью наслаждаться поэзіею безъ посторонняго привкуса философіи. Вдь большая часть англійской поэзіи, и именно та, которая получила самую высокую оцнку, есть въ сущности ничто иное, какъ отголосокъ философіи, преимущественно этики, на которую англичане смотрли, какъ на высшее содержаніе поэзіи, тогда какъ въ Германіи этика получила свое исключительное, а потому и несравненно высшее развитіе на почв строго научной. Дйствительно, потомство не всецло присоединилось къ критик Jeffrey’я. Но все же многія произведшія искусственной англійской поэзіи со времени Скотта были преданы полному забвенію, тогда какъ стихотворенія Скотта, по крайней мр, отчасти, продолжаютъ свое существованіе и далеко вн предловъ его отечества.

Вопросъ о томъ, какая изъ семи эпилліи Скотта выше всхъ и соединяетъ въ себ наиболе достоинствъ, въ сущности вопросъ довольно праздный. Ни одна изъ нихъ, собственно говоря, особенно рзко не возвышается надъ общимъ уровнемъ остальныхъ. Въ каждой есть свои преимущества и свои недостатки. Но можно сказать съ увренностью, что до появленія ‘Двы озера’ вообще замчается извстный прогрессъ, и если ужъ должно присудить какой нибудь изъ нихъ пальму первенства, то именно ей, хотя въ ней и нтъ столько выдающихся, проникающихъ въ плоть и кровь народа эпизодовъ, какія мы находимъ въ двухъ ей предшествовавшихъ. Въ ‘Дв озера’ творчество достигло своего апогея, и она и на самомъ дл осталась самою любимою и до сихъ поръ возбуждающею удивленіе. Съ этого пункта къ поэтическому творчеству стали примшиваться вншнія побужденія — ‘даже нужда въ деньгахъ,— пересиливавшія внутреннія, тогда какъ три первыя эпилліи возникли изъ внутренняго порыва и дйствительнаго вдохновенія.

Поэтъ настолько выработалъ свою форму, пользуется сю съ такою легкостью, что все боле и боле расплывается въ незначительномъ содержаніи и болтливой растянутости. Пора новизны миновала какъ для Скотта, такъ и для его читателей. и послдніе, пресытившіеся какъ самимъ Скоттомъ, такъ и его подражателями, обратились къ новому восходившему свтилу лорда Байрона. Кром того послднія эпилліи написаны по большей части съ излишнею торопливостью. Вс эти причины вмст взятыя привели къ тому, что вншній успхъ постепенно сталъ уменьшаться, что въ свою очередь отозвалось и на Скотт, такъ какъ послужило къ уменьшенію его самоувренности и къ ослабленію охоты къ поэтическому творчеству.

Самъ Скоттъ слдующимъ образомъ охарактеризовалъ свои четыре наиболе значительныя эпилліи. ‘Въ ‘Rokeby’, говоритъ онъ, интересъ обусловливается изображеніемъ характеровъ, въ ‘Псн послдняго минстреля’ центръ тяжести составляетъ стиль, въ ‘Марміон’ — описанія и въ ‘Дв озера’ — развитіе сюжета’. Что слдуетъ разумть подъ ‘стилемъ’ въ ‘Псн послдняго минстреля’, представляется несовсмъ понятнымъ. Локгартъ выражаетъ общественное мнніе въ томъ вид, въ какомъ оно дошло до его времени, слдующими словами: ‘Псня’ считалась вообще самою естественною и оригинальною, ‘Марміонъ’ самою сильною и блестящею, а ‘Два’ самою заманчивою, самою романтическою, живописною и привлекательною изъ всхъ его большихъ поэтическихъ произведеній’.

Главная ошибка ‘Псни’, по признанію самого Скотта, заключается въ хромомъ и излишнемъ прибавленіи шестой псни, которая кое-какъ тащится въ слдъ за предъидущею, тогда какъ уже въ конц пятой псни все стихотвореніе приведено къ своей естественной развязк. Этотъ недостатокъ тмъ сильне бросается въ глаза, что 6-я псня по большей части состоитъ изъ введенныхъ въ нее балладъ, причемъ ясно чувствуется, что поэтъ всячески старался растянуть свое произведеніе, чтобы дать четное число псенъ. Относительно карлика, не безъ основанія было сдлано замчаніе, что онъ не принадлежитъ ни къ какому извстному типу шотландскихъ духовъ. Пародія на ‘Пснь’, написанная американцемъ James Kirke Paulding’омъ появилась подъ заглавіемъ: ‘The Lay of the Scottish Fiddle’.

Слабая сторона ‘Марміона’ заключается въ совершенно такомъже обстоятельств: шесть вводныхъ писемъ, которыя первоначально долины были явиться въ качеств самостоятельнаго произведенія (подъ заглавіемъ: ‘Six Epistles from Ethrick Forest’), составляютъ совершенно неидущую къ длу вставку, которая не иметъ ни малйшей связи съ стихотвореніемъ. Другая важная ошибка. ‘Марміона’ заключается въ томъ, что герой его оказывается виновнымъ въ преступленіи довольно пошломъ и вовср не поэтическомъ, именно въ подлог. Вообще же эта эпиллія отличается отъ другихъ исполненнымъ силы порывомъ и величіемъ, и описаніе битвы въ шестой псн есть по всеобщему признанію удивительный художественный chef d’oeuvre. Скоттъ признается, что онъ много поработалъ надъ ‘Марміономъ’, что, но его собственнымъ словамъ, случалось съ нимъ рдко, и прибавляетъ къ этому, что онъ въ то время былъ молодъ, а отъ избытка сердца уста глаголятъ. Замчательно, что и ‘Псня послдняго минстреля’ и ‘Марміонъ’ еще носятъ на себ несомннные слды вліянія готской поэзіи привидній, и въ особенности Левисова ‘Монаха’. Въ первой эпилліи сюда относится, кром карлика, сцена на кладбищ въ аббатств, когда разверзается могила Михаила Скотта, а въ ‘Марміон’ въ особенности вторая псня, въ которой замуравливаютъ въ стну преступную монахиню. Jeffrey прислалъ въ, единбургское Обозрніе’ такую невозможно рзкую критику ‘Марміона’, что Скоттъ вслдствіе этого прервалъ всякія сношенія съ ‘Обозрніемъ’ и много лтъ не могъ забыть этого удара, хотя по смотря на всякія литературныя и политическія препирательства, никогда не переставалъ цнить Jeffrey’я и смотрть на него, какъ на друга. Глубже всего его, вроятно, задло за живое совершенно несправедливое замчаніе, что у него не достаетъ ‘шотландскаго духа’. Зато совершенно спокойно поэтъ отнесся къ тому, что и ‘Марміонъ’ подвергся пародіи {Marmion Travestied, a Tale of Modern Times. By Peter Pry, Esq., Лондонъ, 1809.}.

Если уже извстнымъ шагомъ впередъ является то обстоятельство, что мы въ ‘Марміон’ не встрчаемся съ Скоттомъ, за исключеніемъ лорда Montagu, второго сына герцога Bucceleucb’а, которому посвящено стихотвореніе, то ближайшая по времени эпиллія ‘Два озера’ длаетъ еще большій шагъ впередъ, такъ какъ она переноситъ насъ въ горы. Несомннно, это обстоятельство придаетъ стихотворенію еще боле возвышенную привлекательность, такъ какъ въ немъ мсто дйствія является въ еще боле романтическомъ и живописномъ освщеніи. Если гд-либо, то именно въ западной части Perthshire» Шотландія является ‘страною горы и потока’..Высокоуважаемая тетка поэта, миссъ Christiane Rutherford, доброжелательно предостерегла его въ то время, какъ онъ работалъ надъ своею третьею эпилліей: ‘Не будь такъ самоувренъ, милый племянникъ, говорила она. Ты теперь очень популяренъ, быть можетъ, популярне, чмъ ты самъ подозрваешь, боле даже, чмъ ты заслуживаешь въ глазахъ моихъ и другихъ твоихъ приверженныхъ друзей. Ты стоишь высоко: не пытайся же легкомысленно подниматься еще выше, чтобы не упасть, врь моимъ словамъ, любимцу не простятъ и того, если онъ хоть разъ споткнется’. Скоттъ возразилъ словами Montrose’а:

He cither fears his fate too much,

Or his deserts arc small.

Who dares not put it to the touch,

To gain or lose it all.

‘Если мн не удастся’, сказалъ онъ дале,— ‘то это знакъ того, что мн никогда не слдовало бы имть успха, и тогда я всю свою жизнь буду писать прозою. Ты не замтить во мн перемны настроенія, да и я отъ этого не потеряю аппетита. Но если мн удается, то

Up with the bonny blue bonnet,

The dirk, and the feather and а!’

И ему дйствительно удалось! Быть можетъ, ни одно изъ произведеній нашего поэта не ожидалось съ такимъ напряженіемъ и, быть можетъ, ни одно не отвтило на это напряженное ожиданіе въ такой степени, какъ ‘Два озера’. Вся страна гремла похвалами поэту. ‘Успхъ’, говоритъ Скоттъ, — ‘былъ такъ необычаенъ, что одну минуту я думалъ, что мн удалось пріостановить колесо фортуны, по пословиц никогда не останавливающееся’, врность и красота поэтической живописи достигла здсь своего апогея, и благодаря ‘Дв озера’ Loch Katrine съ его окрестностями сдлался классическою почвою и останется такою, пока существуетъ англійскій языкъ. Ellen Douglas всегда для всхъ временъ останется цвтомъ обаятельности. Даже самая строгая критика благосклонно отозвалась о ‘Дв’. ‘Быть можетъ, было бы трудно’, говоритъ Critical Review,— ‘найти въ ней хоть одно мсто, исполненное такимъ одушевленіемъ, какъ одно или два, на которыя можно указать въ ‘Псн послдняго минстреля’. Но вообще, но нашему мннію, должно признать, что по интересу, по художественной обработк разсказа, по легкости и звучности стиха и по правильности языка ‘Два озера’ выше и даже гораздо выше своихъ обоихъ предшественниковъ’. Даже Jeffrey призналъ себя склоннымъ думать о ‘Дв озера’ въ общемъ лучше, чмъ о двухъ предшествовавшихъ произведеніяхъ автора! Однако онъ тмъ не мене ‘боле убжденъ въ томъ, что стихотвореніе это заключаетъ въ себ мене ошибокъ, чмъ въ томъ, что оно иметъ большія красоты’ и въ окончательномъ своемъ приговор довольно близко сходится съ сужденіемъ ‘Critical Review’: ‘Стихотвореніе это’, говоритъ онъ дале,— ‘написано языкомъ боле гладкимъ и размромъ боле правильнымъ, фабула разсказана съ безконечно большею ловкостью и искусствомъ, въ ней большее число пріятныхъ и нжныхъ мстъ и гораздо мене, антикварныхъ подробностей, точно также въ общемъ больше разнообразія характеровъ, которые сопоставлены между собою искусно и понятно’. Jeffrey при этомъ вспоминаетъ о волшебств Аріоста и сожалетъ лишь о томъ, что поэтъ не избралъ кельтскаго сюжета, такъ какъ въ этомъ случа, по его воззрнію, поэтъ могъ бы создать еще нчто большее. Въ заключеніе мы должны упомянуть еще о томъ, что ‘Два озера’ непосредственно вслдъ за своимъ появленіемъ была передлана въ мелодраму, и еще сравнительно недавно (1862) послужила сюжетомъ фарса R. W. Taylor’а. который имлъ нкоторый успхъ на одномъ изъ второстепенныхъ театровъ Лондона.

Почти три года посл ‘Двы’ появился ‘Rockeby’. Скоттъ принялся за него 15-го сентября 1812 г., окончилъ въ послдній день того же года и выпустилъ въ свтъ въ январ 1813 г. Въ введеніи къ этому произведенію, написанномъ лишь въ 1830 г., Скоттъ откровенно признается, что возникновеніе его было результатомъ нужды въ деньгахъ. Въ это время онъ запродалъ свои труды Твиду, а перестройка Abbotsford’а, равно какъ собираніе книгъ и древностей, стали мало по малу поглощать значительныя суммы. ‘Вслдствіе этого’, продолжаетъ Скоттъ,— ‘я былъ поставленъ въ необходимость снова выступить въ качеств искателя общественнаго расположенія, такъ какъ я сдлался въ будничное время землепашцемъ, это могло состояться лишь при томъ условіи, чтобы моя маленькая аренда на Парнасс, доступная моимъ трудамъ, не оставалась невоздланною’. Съ нкотораго времени онъ сталь задумывать поэму, героемъ которой долженъ былъ быть Bruce, но ‘ради новизны’ онъ предпочелъ англійскій сюжетъ, и такимъ образомъ возникъ ‘Rokeby’. Весьма любопытно наблюдать, какъ Скоттъ шагъ за шагомъ удалялся отъ своего исходнаго пункта — шотландскихъ марокъ. Въ ‘Марміон’ онъ покинулъ кланъ Скоттовъ, въ кругу котораго вращалась ‘Псня минстреля’, въ ‘Дв озера’ — страну горцевъ, а въ ‘Rokeby’ и вообще Шотландію. Успхъ этого произведенія, который для всякаго другого поэта, кром Скотта, могъ бы считаться блестящимъ, все же уступалъ успху предшествовавшихъ произведеній. Какъ для поэта, такъ и для публики было во всякомъ случа невозможно удержаться на той высот, на которую и тотъ, и другая были вознесены при появленіи ‘Двы озера’. Самъ Скоттъ во введеніи 1830 г. въ числ причинъ такой деградаціи приводитъ и разнообразныя подражанія или такъ называемую школу, получившую отъ него свое имя, и благодаря которой публика стала чувствовать нкоторое пресыщеніе. Однако въ данномъ случа мы видимъ хронологическую ошибку, такъ какъ эти подражанія, насколько мы могли прослдить въ большинств относятся къ позднйшему времени, сравнительно съ появленіемъ Rokeby {Сюда мы причисляемъ: miss Mitford’s Christine, the Maide of the South Seas (1806 или 1809?), Sir Willibert de Waverlcy, or the Bridal Eve — Элизы S. Francis (Лондонъ, 1816), miss Halford, о которой мы не могли найти ближайшихъ свдній, а особенно стихотвореніи: James Hogg, Еттрискаго пастуха, The Queen’s Wake (1818), The Hunting of Badlevre (1815?), Малое of the Moor (1816) и The Poetic Mirror (1818).}. Но несомннное и по всей вроятности боле значительное вліяніе имло послдовавшее за это время появленіе лорда Байрона, ‘Чайльдъ Гарольдъ’, который (1-я и 2-я пснь) вышелъ въ свтъ въ март 1812 г. Къ этимъ вншнимъ причинамъ присоединяются и внутреннія, главнымъ образомъ то, что выбранное Скоттомъ содержаніе было слишкомъ современно для антикварной формы. Время вполн историческое не подходитъ къ условіямъ романтической поэзіи, передъ свтомъ документальной исторіи разступается туманъ преданія, необходимый для романтизма, такъ какъ романтизмъ требуетъ не свта, о которомъ молилъ Гёте, а скоре какъ можно боле тумана. Прежнія эпилліи Скотта прикрывались полутьмою XVI столтія, тогда какъ содержаніе его послдняго произведенія относится къ середин XVII (1664), то-есть, ко времени позднйшему, чмъ какая бы то ни было изъ его ране появившихся эпиллій. Какъ бы для того, чтобы переполнить мру всхъ этихъ неблагопріятныхъ обстоятельствъ, почти непосредственно вслдъ за эпилліей Скотта появилась необыкновенно удачная пародія ‘Jokeby’, соперничествовавшая въ популярности со своимъ оригиналомъ. Одинъ изъ знакомыхъ Скотта увлекся на столько, что привелъ къ Скотту книгопродавца Tegg’а, выдававшаго себя въ шутку за автора ‘Jokeby’. ‘The more jokes, the better’, сказалъ Скоттъ на представленіе со своимъ добродушнымъ юморомъ и началъ разговоръ о постороннихъ предметахъ.

Однако настойчивость Скотта не позволила ему отступить передъ неудовлетворительнымъ успхомъ, но напротивъ возвратила его къ тому же неудавшемуся ему Bruce’у. Предметъ этотъ, не смотря на то, что былъ лишь недавно обработанъ въ одномъ изъ героическихъ стихотвореній Barbour’а, обезпечивалъ ему общее и восторженное вниманіе и находился въ необходимой отдаленности времени, покрытаго туманомъ. Мсто дйствія, съ которымъ Скоттъ познакомился еще въ одну изъ своихъ прежнихъ поздокъ на Гебриды (1810) и снова воскресшее въ его воображеніи во время упомянутаго нами морского путешествія вокругъ береговъ Шотландіи, общало много и было полно оссіановской привлекательности. Подъ заглавіемъ ‘Владыка Острововъ’ (по всей вроятности оно должно было составлять параллель ‘Двы Озера’) стихотвореніе это появилось въ январ 1815 г. Скоттъ имлъ намреніе посвятить его герцогин Buccleuch, какъ своей покровительниц. Но незадолго до окончанія этого произведенія онъ получилъ извстіе о внезапной кончин этой привтливой и уважаемой особы, почему его поэма — единственная изъ всхъ эпиллій, появившихся съ его именемъ — осталась безъ посвященія. Между тмъ, по собственнымъ словамъ Скотта, онъ окончилъ своего ‘Владыку Острововъ’, неохотно, поспшно и скоре въ силу сознанія долга, какъ лицо, которое считаетъ себя обязаннымъ исполнить назначенный ему урокъ,— чмъ съ ревностью того, который самъ стремится исполнить свою задачу, какъ можно лучше. Тмъ не мене это произведеніе нашло себ такой сбытъ, что поэтъ, по его собственнымъ словамъ, могъ покинуть поле битвы съ воинскою честью. Онъ могъ находить утшеніе въ оказанномъ ему пріем тми лаврами, которые ему нсколько мсяцевъ ране принесъ ‘Waverley’ на поприщ прозаическаго творчества. Критика, въ ея главныхъ представителяхъ, произнесла суровый приговоръ о ‘Владык Острововъ’, и на этотъ разъ такимъ строгимъ судьею былъ не критикъ ‘ Эдинбургскаго обозрнія’, но ‘Quarterly Review’. Здсь не побоялись высказаться въ томъ смысл, что ‘поэтъ на этотъ разъ не проявилъ въ своемъ произведеніи свойственнаго ему труда и вдумчивости, отсутствіе которыхъ едва ли прилично (decorous) было допустить’. Въ извиненіе такой небрежности Lockhart въ краткомъ предисловіи къ ‘Владык Острововъ’ (въ полномъ собраніи стихотвореній) указываетъ на то обстоятельство, что т части стихотворенія, которыя явились во время жизни Скотта въ Абботсфорд, писались отчасти во время пребыванія тамъ семейства сэра Вальтера, а отчасти даже во время посщеній случайныхъ постителей, къ тому же въ старомъ помщеніи, въ которомъ поэтъ жилъ до постройки новаго, гд онъ не имлъ особой комнаты для своихъ занятій. ‘Но ни бесды, ни музыка, какъ казалось, его не безпокоили’.— Въ совершенной противоположности къ выше приведенному смертному приговору, Allan Cunnigham {Notice biographique et littraire, p. 76.} считаетъ совершенно невозможнымъ указать на то, въ чемъ ‘Владыка Острововъ’ стоитъ ниже другихъ эпиллій. ‘Въ немъ’, говоритъ онъ,— ‘мы видимъ тотъ же огонь и тотъ же порывъ въ стил и въ разсказ, и произведеніе это въ выведенныхъ въ немъ характерахъ проявляетъ высшее поэтическое достоинство, чмъ какое бы то ни было изъ ране появившихся стихотвореній. Оба Брюса изображены истинно историческимъ перомъ, смерть пажа принадлежитъ къ числу самыхъ трогательныхъ эпизодовъ, когда-либо воспроизведенныхъ, возвращеніе съ острова Аррана при сверхъестественномъ освщеніи запечатлло необыкновенною возвышенностью, а битва при Bannockburn’ едва ли уступитъ битв при Flodden’. Все стихотвореніе лишь въ томъ смысл ниже другихъ, что оно не выше ихъ, такъ какъ читатели никогда не бываютъ довольны авторомъ, если онъ не превосходитъ себя въ каждомъ изъ своихъ новыхъ произведеній’. Кром того, нкоторый рискъ, какъ впослдствіи призналъ и самъ Скоттъ, заключался въ томъ, что предметъ, избранный поэтомъ, пользовался такою популярностью, что задача поэта заключалась не въ томъ, чтобы воодушевить читателя, а въ томъ, чтобы самому оставаться на высот собственнаго вдохновенія. Настоящимъ героемъ поэмы, по свойствамъ своимъ приближающейся къ характеру рномованной хроник, является, конечно, не Рональдъ, владыка острововъ, но самъ король Bruce и, какъ справедливо замчаетъ Monthly Review, поэма долина была бы именоваться именно его именемъ. Но Скоттъ, вроятно, съ намреніемъ уклонился отъ этого, чтобы не явиться въ роли соперника Barbour’а. Что касается тхъ положеній, въ которыя Скоттъ въ своихъ произведеніяхъ, ставитъ историческія лица, то къ этому вопросу мы еще возвратимся, когда будемъ говорить о романахъ цикла ‘Веверлея’.

Уменьшеніе популярности навело Скотта на попытку испытать сужденіе публики о своихъ произведеніяхъ, не называя своего имени, и такимъ образомъ проврить своихъ критиковъ на почв анонимности. Быть можетъ, справедливо и то, что другъ его Morritt въ шутку поддразнивалъ его, говоря, что его произведенія обязаны своимъ успхомъ исключительно его имени. Впрочемъ склонность къ анонимному или замаскированному писательству, вообще была въ характер Скотта. Вскор за появленіемъ ‘Rokeby’ Скоттъ напечаталъ эпиллію въ стил итальянской школы ‘Свадьба въ Еriermain» безъ своего имени, за нею въ 1817 г. послдовалъ и ‘Гарольдъ Смлый’, также безъ имени поэта. Въ первомъ изъ названныхъ произведеній Скоттъ весьма ловко принудилъ читателей авторомъ его считать своего друга William’а Erskine’а, котораго заставилъ общать ему не употреблять никакихъ усилій къ тому, чтобы отклонить отъ себя подозрнія въ его авторств. Онъ всячески старался писать въ дух и стил своего друга такъ что даже въ литературныхъ кружкахъ Единбурга нкоторое время Erskine считался авторомъ этого произведенія. Но Erskine тяготился навязанною ему маскою, почему третье изданіе явилось подъ настоящимъ именемъ автора. Даже Байронъ поддался обману. ‘Между всми подражаніями Скотту’, пишетъ онъ,— ‘по всеобщему признанію читателей, лишь два могутъ сравниться съ его произведеніями — ‘Свадьба’ и ‘Гарольдъ’, и даже превосходятъ его. И что же?

Отсюда столь несвойственныя Скотту греческія цитаты въ предисловіи, которое, вроятно, было обработано самимъ Erskine’омъ. Черезъ три или четыре года оказалось, что и эти произведенія принадлежатъ перу самого Скотта!’

‘Свадьба’ и ‘Гарольдъ’ отличаются отъ другихъ эпиллій тмъ, что въ нихъ отведено слишкомъ обширное поле дйствію сверхъ-естественныхъ силъ. Кром того, въ нихъ замчается еще и другая особенность, отразившаяся въ довольно яркомъ свт: мы разумемъ дисгармонію, которая слишкомъ часто чувствуется между тономъ вступленій и собственно повствовательными частями. Во вступленіяхъ слишкомъ часто проглядываетъ современный, ироническій тонъ, который совершенно не согласуется съ стилемъ основного разсказа. Всего рзче эта дисгармонія замчается въ ‘Гарольд’, гд воззваніе къ тоск — какъ слишкомъ современное проявленіе современности-стоитъ въ прямомъ противорчіи къ разсказу о дикомъ, нехристіанскомъ великан. Заключеніе, посвященное безотчетной тоск молодой двушки, производитъ впечатлніе капли холодной воды. Даже и въ повствовательной части Скоттъ часто теряетъ настоящій тонъ, что, впрочемъ, повторяется во всхъ его эпилліяхъ. Такіе скачки изъ области паоса въ область комическаго или ироніи, вообще, относятся къ прерогативамъ романтической поэзіи и прежде всего находятъ свое оправданіе и защиту въ образцахъ, данныхъ Шекспиромъ.

Примромъ того, какъ поэтъ пользуется своими введеніями, какъ извстнымъ родомъ преддверій или рамокъ, въ которыя заключена его поэзія въ собственномъ смысл, всего ясне можетъ служить ‘Свадьба въ Triermain». Во введеніи къ этому стихотворенію мы видимъ обстоятельную исторію любви, помолвки, свадьбы и медоваго мсяца, въ перемежку между которыми Артуръ разсказываетъ своей Лучіи исторію сэра Роланда де Vaut, который во время сна влюбляется въ заколдованную Gyneth, разрушаетъ волшебныя чары и становится ея счастливымъ обладателемъ. Но чтобы еще боле запутать нить разсказа, въ исторію сэра Роланда вплетена разсказанная бардомъ Lyulph онъ сага о любви короля Артура къ фе Guendolen’ (варіантъ саги о Венериной гор), а также происшедшее во время турнира признаніе и совершенныя Мерлиномъ чары надъ рожденною отъ нея Gyneth. Вс эти три эпизода во всякомъ случа искусно сплетены одинъ съ другимъ, а равнымъ образомъ недостатокъ композиціи скрытъ красотами изложенія. Но такъ какъ вс эти три эпизода относятся къ различнымъ періодамъ времени, то и цль эпиллій, указанная самимъ Скоттомъ, то-есть, изображеніе времени и нравовъ, могла быть достигнута лишь до извстной степени. Единство, конечно, было утрачено: ни одна изъ трехъ легендъ не выступаетъ на первый планъ, ни одна не достигаетъ полнаго и самостоятельнаго развитія.

‘Гарольдъ Смлый’, слабыя стороны котораго вполн сознаетъ и самъ Скоттъ, переноситъ насъ въ среду скандинавскихъ поселенцевъ Британіи, къ которымъ мы привыкли прилагать въ тлесномъ и духовномъ отношеніи боле крупный масштабъ, чмъ къ другимъ земнымъ обитателямъ. Но сравнительно даже и съ этимъ гигантскимъ масштабомъ, творчество поэта переступаетъ границы прекраснаго. Возможно ли чувствовать симпатію къ богатырю, ‘уста котораго покрыты пною, какъ у кабана’? Кром того, какое глубокое противорчіе лежитъ въ томъ, что нжная, двственная Eivir (Gunnar) искренно привязывается къ такому чудовищу во всей полнот трогательной врности и преданности, слдуетъ за нимъ шагъ за тагомъ на его кровавомъ пути, даже приноситъ ему отрубленныя головы и руки, пока наконецъ — съ невроятною неожиданностью — ей удается обратить его на путь истины! ‘Гарольдъ Смлый’, непосредственно вслдъ за своимъ появленіемъ, былъ такъ превосходно скопированъ Томасомъ Pringle’мъ въ ‘Poetic Mirror’ Hogg’а, что самъ Скоттъ, считавшій Hogg’а авторомъ этой копіи, высказываетъ убжденіе, что подражаніе невозможно отличить отъ оригинала, и что многіе читатели, безъ сомннія, сочли произведеніе Hogg’а (то-есть, Pringle’я) за оригиналъ, а его собственное за подражаніе.

Дабы закончить перечень наиболе пространныхъ стихотворныхъ произведеній Скотта, намъ остается разсмотрть дв его поэмы — ‘Видніе Дона Родериха’ и ‘Поле битвы при Ватерлоо’, изъ которыхъ первая появилась въ 1811 году, а вторая въ 1815. ‘Видніе дона Родериха’ посвящено комитету, который былъ образовалъ для поддержанія португальцевъ, разоренныхъ маршаломъ Массеною. Скоттъ принималъ живйшее участіе въ ход военныхъ дйствій на Пиринейскомъ полуостров и въ судьб его обитателей, Онъ имлъ постоянно при себ карту театра войны и обозначалъ на ней блыми и черными булавками положенія того и другого войска. Одно время онъ даже намревался лично познакомиться съ мстомъ военныхъ дйствій и отказался отъ него лишь по просьб жены. И здсь сказалось его ‘драгунское’ сердце. Чтобы сдлать хоть что-нибудь, онъ отослалъ всю выручку (100 ф. ст.), полученную за это стихотвореніе, вышеупомянутому комитету, какъ свою лепту въ организованный имъ вспомогательный фондъ. ‘Видніе’ есть единственное значительное по объему стихотвореніе Скотта, которое написано правильными строфами и даже размромъ Спенсеровыхъ стансовъ. Въ предисловіи онъ проситъ извиненія въ обычной ему поспшности и небрежности, ссылаясь на неожиданно послдовавшую смерть президента Віаіг’а и лорда Melville’я, которые были съ нимъ лично въ близкихъ отношеніяхъ и оба умерли во время самаго разгара его творческаго труда. Что касается критики на его стихотвореніе, особенно со стороны ‘Единбургскаго Обозрнія’, надо сказать, что здсь не осталась безъ вліянія политическая его окраска. Виги были недовольны особенно тмъ, что въ немъ не было упомянуто о сэр Джон Мур, павшемъ при Корунн. Тмъ не мене, по крайней мр по свидтельству Локгарта, отдльныя красоты получили справедливую оцнку, особенно же т неподражаемыя, классическія строфы, въ которыхъ прославляются военныя особенности и достоинства англичанъ, шотландцевъ и ирландцевъ. Чтобы быть справедливымъ, надо также отдать должное и стройности плана.

‘Поле битвы при Ватерлоо’ обязано своимъ происхожденіемъ поздк въ Бельгію, предпринятой Скоттомъ непосредственно вслдъ за окончаніемъ войны..и къ которой мы еще возвратимся. ‘Поле битвы при Ватерлоо’, подобно всмъ стихотвореніямъ Скотта, начинается посвященіемъ герцогин Веллингтонъ, княгин Ватерлоо. Оно признано самымъ слабымъ и наимене достойнымъ таланта поэта изъ всхъ его стихотвореній, и лордъ Байронъ, какъ ни высоко онъ цнилъ нашего поэта, смется надъ нимъ въ сатирическихъ стихахъ, относящихся къ 1817 г., въ такихъ словахъ:

I turn’d а page of Scott’s ‘Waterloo’,

Pooh! Pooh!

Гонораръ, полученный за стихотвореніе, Скоттъ пожертвовалъ семействамъ падшихъ въ битв.

Вншній успхъ Скоттовыхъ эпиллій, говоря вообще, былъ настолько значителенъ и блестящъ, что съ нимъ не можетъ сравниться ни одинъ успхъ нмецкихъ поэтовъ, даже въ то время, когда они находились на пятидесятилтнемъ, увнчанномъ славою поприщ. Даже никто изъ французскихъ или англійскихъ писателей до нашихъ дней включительно въ этомъ отношеніи не можетъ сравняться съ Скоттомъ. Новыя стихотворенія нашего поэта принесли ихъ автору такой доходъ и такую славу, которыя могли бы удовлетворить самаго корыстолюбиваго и честолюбиваго писателя, и если бы Скоттъ закончилъ на нихъ свою писательскую дятельность, то все-таки его имя блистало бы въ первомъ ряду въ исторіи англійской литературы. И всеже это было лишь прелюдіею къ несравненно большимъ успхамъ — матеріальнымъ и художественнымъ. Какъ извстно, Байронъ въ своей юношеской сатир ‘English Bards and Scotch Reviewers’ обрушился co своимъ сатирическимъ бичемъ и на нашего поэта, главнымъ образомъ за высокій гонораръ, полученный имъ за ‘Марміона’, и даже высчиталъ, что онъ за одну строку получилъ по полъ-кров. ‘Кто’, говоритъ онъ,— ‘утруждаетъ свой мозгъ для денегъ, а не для славы, тотъ не заслуживаетъ священнаго имени поэта и оскверняетъ свою музу. Поэтому — такъ искажаетъ онъ въ сущности совершенно справедливое замчаніе — поэтому мы презираемъ продажнаго сына Аполлона и желаемъ ‘Марміону’ долгой, покойной ночи!’ Въ собраніи сочиненій Байрона, появившемся посл его смерти, Скоттъ, пережившій его, длаетъ примчаніе, живо напоминающее извстную надпись на колодц въ Кобленц: ‘Vu et approuv par nous, Commandant Russe de la ville Koblentz’. Скоттъ вполн справедливо замтилъ, что ни одинъ писатель не можетъ заслуживать порицанія за то только, что онъ получаетъ гонораръ, предлагаемый ему издателемъ, и что вообще отношенія между писателемъ и издателемъ не терпятъ третьяго лица. Дйствительно, Constable добровольно предложилъ 1000 гиней за ‘Марміона’, не видя еще ни одной строчки, и заплатилъ ихъ задолго до появленія стихотворенія, такъ какъ Скоттъ нуждался въ этихъ деньгахъ для приведенія въ порядокъ обстоятельствъ его брата омы. Правда, Байронъ началъ свою литературную карьеру съ твердымъ намреніемъ не брать платы за свои произведенія, и писать лишь для славы. Но онъ скоро долженъ былъ отречься отъ своего идеализма и впослдствіи прекрасно умлъ получать впередъ отъ Murray’я высокіе гонорары, общій итогъ полученныхъ имъ отъ него авансовъ достигаетъ солидной суммы въ 23,540 ф. ст. Подвести итогъ полученныхъ Скоттомъ со своихъ издателей суммъ, при запутанности обстоятельствъ, сопровождавшихъ появленіе въ свтъ его произведеній, гораздо трудне, но по приблизительному разсчету, онъ получилъ за свои эпилліи около 5,300 ф. ст., то-есть, почти 35,000 талеровъ. За одну ‘Дву озера’ онъ получилъ 2,000 гиней. Соразмрно съ этою суммою былъ и спросъ на его отдльныя стихотворенія, такъ какъ его первыя три эпилліи въ отдльныхъ экземплярахъ, не считая различныхъ ‘йодныхъ собраній’ и перепечатокъ, превосходятъ 35,000. Число экземпляровъ ‘Rokeby’ и ‘Владыки Острововъ’, напротивъ, въ отдльныхъ изданіяхъ достигло лить 12—13,000 экземпляровъ. Любопытно сопоставить эти цифры съ тми гонорарами, которые получали въ свое время Шекспиръ и Мильтонъ, или Лессингъ и Шиллеръ за произведенія ихъ генія. Шекспиръ за ‘Гамлета’ получилъ поспектакльной платы около 5 ф. ст. О правахъ изданія въ то время не могло быть и рчи. Мильтонъ за ‘Потерянный Рай’ получилъ также 5 ф. ст. при продаж рукописи, и еще 5 ф. за 1300 проданныхъ экземпляровъ. Третьяго изданія (въ 1500 экземплярахъ) не потребовалось до самой его смерти. Гёте и Шиллеръ долины были печатать на собственный счетъ ‘Гёца’ и ‘Разбойниковъ’ и для этого войти въ долги. Конечно, это были ихъ юношескія произведенія, но Лессингъ при изданіи своего ‘Натана’ находился въ подобныхъ же условіяхъ и во все продолженіе своей жизни не могъ избавиться отъ нужды. Еще поразительне сопоставленіе съ Бёрнсомъ. Бёрнсъ въ 1792 г. доставилъ для Томсонова изданія ‘Melodies of Scotland’ — около ста пьесъ. За нихъ онъ получилъ 5 ф. ст., шаль для жены и картину Давида Allan’а, изображавшую эпизодъ изъ его стихотворенія ‘The Cotter’s Saturday Night’. Денегъ онъ не отослалъ, потому что, по его словамъ, это могли счесть за жеманство, ‘но’, пишетъ онъ,— ‘что касается дальнйшихъ сдлокъ въ этомъ дух, то клянусь честью, внчающею горделивую статую краснорчія Роберта Бёрнса, — при малйшемъ побужденіи, я сдлаюсь въ одно мгновеніе лицомъ, ей вполн чуждымъ’.

Таковы примры того, какъ часто духовная дятельность стоитъ въ прямомъ противорчіи съ оказываемою ей земною благодарностью, при этомъ мы вовсе несклонны всю вину сваливать на однихъ издателей, которые, весьма естественно, соразмряютъ платимые ими гонорары съ размромъ спроса на товаръ. Напротивъ того, гонорары, получавшіеся Скоттомъ, равно какъ и спросъ на его произведенія, были для своего времени поразительны и безпримрны во всей предшествовавшей исторіи литературы. Скоттъ не принадлежитъ къ той категоріи поэтовъ, которые, подобно изображенному Шиллеромъ поэту, остались съ пустыми руками при раздл земли и для которыхъ свободное мстечко осталось лишь въ области Зевса. Въ своихъ романахъ онъ нашелъ себ настоящій источникъ доходовъ, но къ этому обстоятельству мы еще вернемся.

Посл появленія ‘Гарольда Смлаго’ въ 1817 г., Скоттъ, говоря его же словами въ введеніи къ ‘Владык Острововъ’, уже не утомлялъ публику значительнымъ по объему стихотворнымъ произведеніемъ.

VIII.
Ashestiel.
1804—1811.

Мы разстались со Скоттомъ въ его неустроенномъ имніи Ashestiel, и теперь пора возвратиться къ его жизни, которую мы оставили именно тамъ. Годы, прожитые въ Ashestiel’ во многихъ отношеніяхъ представляютъ лучшіе годы жизни Скотта. Онъ въ это время находился въ полномъ расцвт лтъ (33—40) и своего поэтическаго творчества. Въ Ashestiel’ возникли его три первыя эпилліи. Кром того, его общественное положеніе было вполн обезпечено: его окружала слава и веселая, все увеличивающаяся семья. Первый ребенокъ, сынъ, которымъ его подарила его супруга 14-го октября 1798 г., умеръ на другой день посл рожденія, но въ короткій промежутокъ времени въ Единбург и здсь у него родились четыре ребенка — два сына и дв дочери: Шарлотта-Софія (15 ноября 1799 г.), Вальтеръ (28 окт. 1801 г.), Анна (2 февр. 1803 г.) и Карлъ (24 декабря 1805). Въ кругу своей семьи Скоттъ проводилъ жизнь сельскаго дворянина, такъ какъ въ его домашней жизни ничто не напоминало ему ни о его служебномъ положеніи, ни еще мене его писательской дятельности. Въ AshestieVi кругъ его знакомства, вначал весьма ограниченный, возросталъ по мр возрастанія его литературной славы. Въ особенности укрплялись его дружественныя отношенія къ герцогской семь Dalkeith. Но и число постителей, изъ окрестностей и изъ дальнихъ мстъ стекавшихся познакомиться и засвидтельствовать почтеніе сверному барду, возрастало все боле и боле. Самымъ замчательнымъ и пріятнымъ гостемъ былъ, безъ сомннія, Southey, постившій Скотта въ октябр 1805 года. Скоттъ по натур былъ однимъ изъ самыхъ гостепріимныхъ хозяевъ (хотя впослдствіи это отрицали) и любилъ общество, въ чемъ вполн сходился съ наклонностями своей жены. Никакая работа никогда не мшала ему исполнять обязанности привтливаго хозяина, никто изъ гостей никогда не заставалъ его за работой. Посвящать себя своимъ гостямъ, показывать имъ мстныя и антикварно-поэтическія достопримчательности своей родины и оживлять бесду своимъ неисчерпаемымъ запасомъ сагъ и балладъ, а также никогда не покидавшимъ его источникомъ добродушнаго юмора, шутокъ и остротъ — вотъ въ чемъ, казалось, съ этого времени заключалась главная задача и любимая приправа его жизни, и вс его друзья и гости въ этомъ отношеніи единогласно воздаютъ ему самую горячую похвалу. Въ начал Скоттъ имлъ обыкновеніе удлять работ поздніе вечерніе часы, когда общество расходилось или разъзжалось по домамъ, но впослдствіи врачъ указалъ ему на происходящій отъ этого вредъ для его тлеснаго и духовнаго здоровья, и Скоттъ, съ полнымъ сознаніемъ считая себя предназначеннымъ для долгой и здоровой жизни, измнилъ свои привычки и избралъ для своихъ литературныхъ трудовъ ранніе утренніе часы, въ которые, кром того, велъ съ каждымъ днемъ возраставшую переписку. Въ этомъ отношеніи онъ до самой старости оставался вренъ пословицамъ: ‘ Aurora Musis arnica’ и ‘Morgenstunde hat Gold ini Munde’, послдняя имла для него не только переносное значеніе. Онъ регулярно вставалъ въ пять часовъ утра, самъ затоплялъ каминъ, если того требовало время года, тщательно одвался — онъ ненавидлъ распущенную халатность жизни ученаго — затмъ навщалъ въ конюшн своего верхового коня (причемъ по большей части самъ насыпалъ ему кормъ), и затмъ не отходя отъ стола просиживалъ съ 6-и до 9-и часовъ утра за своимъ письменнымъ столомъ, къ этому времени за завтракомъ собиралась его семья. Книги, необходимыя для справокъ, лежали тутъ же вокругъ него, а вн этого заколдованнаго круга, въ сладкой нг лежалъ его любимый песъ, и дв любимыя гончія безпрепятственно вскакивали и выскакивали изъ открытаго окна {Въ Abbotsford’ Майда однажды вскочила въ росписанное окно, чтобы приласкаться къ своему господину, и мистриссъ Скоттъ такъ на это разсердилась, что хотла ее застрлить. Но Скоттъ на этотъ разъ сталъ на сторону своей собаки, вопреки желанію жены.}.

Когда Скоттъ посл этого являлся къ завтраку, то онъ уже, по его словамъ, ‘сломилъ шею’ своему рабочему дню. Если въ дом не было постителей, требовавшихъ его присутствія въ гостинной, то посл завтрака онъ снова на нсколько часовъ удалялся въ кабинетъ. Изъ такихъ свободныхъ отъ гостей дней, а также изъ дождливой погоды онъ составлялъ, какъ самъ выражается ‘сберегательную кассу’ своей работы, изъ которой впослдствіи могъ занимать для особенно благопріятныхъ по погод дней. Въ хорошую погоду, а также въ угоду дорогихъ гостей, Скоттъ уже посл завтрака былъ готовъ на экскурсію. Тогда онъ являлся совершеннымъ джентльменомъ, какъ будто его пальцы никогда не знали чернильнаго пятна, и онъ говорилъ шутливо, повторяя слова лэди Макбетъ: ‘прочь проклятое пятно, прочь!’ Тогда сдлали коней, скликали собакъ, и въ веселомъ настроеніи духа общество трогалось въ путь. Самъ Скоттъ, какъ смлый всадникъ, былъ впереди всхъ: для него не было слишкомъ крутой горы, слишкомъ крутого обрыва. Общество направлялось по берегамъ Твида, и ни одинъ бродъ на его теченіи не оставался неиспробованнымъ. Скоттъ питалъ особое пристрастіе къ бродамъ, которое перенесъ даже на своихъ героевъ, и отъ котораго его не могло изцлить никакое несчастное приключеніе. Мостовъ же онъ намренно старался избгать. Онъ вспомнилъ при этомъ о своемъ сородич Boltfoot’ и декламировалъ относящіеся къ нему стихи, выдавая ихъ за старинные, но въ сущности сочиненные имъ же:

То tak’the foord he aye was first,

Unless the English loons were near.

Plunge vassal then, plunge horse and man,

Auld Boltfoot rides into the rear.

Скоттъ былъ страстнымъ любителемъ всякаго рода охоты, а въ это время особенно увлекался охотой на лососей съ острогою — днемъ при свт солнца или ночью при свт факеловъ, въ чемъ его постояннымъ спутникомъ бывалъ жившій съ нимъ по сосдству Джонъ лордъ Somerville {Скоттъ впослдствіи издалъ семейныя бумаги Somerville’ и по смертисвоего друга обезсмертилъ его въ своемъ Character of the late Lord Somerville (Miscell. Prose Works).}. Его обычные назды, въ которыхъ въ это время его сопровождалъ его другъ Skene изъ Rubislaw’а (близъ Aberdeen’а), въ это время приняли большіе размры и продолжались иногда нсколько дней. Съ собой брали слугъ и собакъ, за которыми всадники скакали по цлымъ часамъ, когда он мчались по слдамъ дичи. Конечнымъ пунктомъ поздки обыкновенно выбиралось одно изъ сосднихъ озеръ (St. Mary’s Loch, Loch of the Lowes, Loch Skene), или же направлялись къ развалинамъ бурговъ этого клана. Затмъ всадники, за неимніемъ гостинницъ, на счастье зазжали къ фермерамъ или пасторамъ, которые вс весело привтствовали своего ‘Shirra’ и его друзей и угощали ихъ по мр силъ и возможности. Скоре путешествіемъ, чмъ ‘набгомъ’ была та поздка, которую въ сопровожденіи жены Скоттъ предпринялъ къ романтическимъ озерамъ Кумберлэнда и Вестморлэнда, гд они отдали контръ-визитъ Вордсворту на берегу Grassmere (1805). Во время этой поздки оба поэта вмст поднимались на Hellvellyn и избрали предметомъ поэтическаго состязанія несчастный случаи, здсь происшедшій. Изъ Grassmere’а Скотты постили также Gilsland, гд впервые встртились ихъ жизненные пути. Здсь путешествіе было внезапно прервано упорно распространившимися слухами о французской высадк въ Шотландію. Скоттъ, недолго думая, вскочилъ на коня, оставивъ жену медленно возвращаться въ экипаж, и въ 24 часа достигъ сборнаго мста у Dalkeith’а, лежавшаго въ разстояніи неявне 100 англійскихъ миль отъ Gilsland’а. Но здсь слухи оказалась пустыми, добровольцы были уже распущены, и Скоттъ съ неменьшею поспшностью возвратился въ Carlisle, гд снова съхался съ женою и вмст съ нею вернулся въ Ashestiel.

Такая жизнь съ замашками, которые Скоттъ самъ впослдствіи сравнивалъ съ герцогскими, требовала значительныхъ денежныхъ средствъ, это сознавалъ и Скоттъ. Его содержаніе, какъ шериффа, равно какъ доходы съ имущества его и его жены были недостаточны. Его адвокатская практика существовала лишь номинально, а доходы съ литературной дятельности были слишкомъ шатки, чтобы основывать на нихъ устройство образа жизни. Поэтому онъ сталъ подумывать о второй должности, которую возможно было бы соединить съ первою, и которая, не требуя слишкомъ много труда, была бы достаточно доходна — условія, по его мннію, соединявшіяся въ должности перваго секретаря (Clerkship) Court of Session. Мсто это въ то время занималъ старый другъ Скоттова семейства, Георгъ Home изъ Wedderburn’а, который, выслуживъ тридцатилтній срокъ, хотлъ удалиться на покой. Въ то время еще не существовало пенсій, и обычный путь заключался въ томъ, что чиновникъ или уступалъ за извстную сумму свое мсто и содержаніе лицу, избранному имъ или общиною, или же приглашалъ себ помощника, съ которымъ въ такомъ случа длился содержаніемъ. Скоттъ изъявилъ согласіе оставить полное содержаніе прежнему владльцу мста до его смерти и до тхъ поръ безплатно исполнять его обязанности. Само собою, Home весьма охотно согласился на такое предложеніе, а правительство еще того мене могло воспрепятствовать такой сдлк, такъ какъ во глав правленія въ то время находились политическіе друзья Скотта, и его назначеніе было горячо поддержано герцогомъ Bookleuch’омъ и лордомъ Melville’мъ. Однако еще прежде, чмъ постановленіе о назначеніи Скотта прошло по всмъ присутственнымъ мстамъ, Питтъ скончался (23 января 1806), и во глав правленія стало министерство виговъ Фоксъ-Гренвилль. Скоттъ, гордившійся своимъ торизмомъ, никогда не допустилъ бы возможности склонить себя просить у своихъ политическихъ противниковъ какой бы то ни было милости. Но его назначеніе уже было въ ходу, и дло шло лишь объ окончательномъ утвержденіи, такъ что Скоттъ счелъ себя вправ занять мсто, назначенное ему еще прежнимъ министерствомъ, и дйствительно занялъ его. Но такъ какъ онъ могъ опасаться отмны своего назначенія со стороны виговъ, а между тмъ придавалъ большую важность удач своего плана, то ршилъ самъ отправиться въ Лондонъ для устройства дла (февраль и мартъ 1806 г.). Единственная причина, нсколько смущавшая его, заключалась въ его невдніи министерскаго хода длъ и въ его чрезмрномъ рвеніи. Но виги самымъ обязательнымъ образомъ встртили желаніе прославленнаго поэта, и все устроилось быстро и благопріятно {Его назначеніе было опубликовало въ офиціальной газет 8-го марта 1806 года.}, причемъ Скотту нимало не пришлось поступиться своими политическими убжденіями. Онъ весьма ясно указываетъ на то, что ни по этому, ни по какому другому поводу не имлъ свиданія съ Фоксомъ, равно какъ не сдлалъ ему визита, хотя ни отъ кого другого не принялъ бы такъ охотно одолженія, если бы только дло шло о немъ, какъ о частномъ человк, а не о политическомъ дятел. Торійскій образъ мыслей Скотта, или скоре его торійскія симпатіи, были такъ сильны, что онъ съ намреніемъ въ первое время по вступленіи въ новую должность, выражалъ ихъ въ почти суровой форм, какъ бы стремясь открыто показать, что онъ ничмъ не обязанъ министерству виговъ. Онъ принималъ самое живое участіе въ парламентскихъ выборахъ, собиралъ митинги, держалъ рчи и всячески дйствовалъ въ интересахъ своей партіи, въ особенности семейства Buccleuch. Онъ даже прославилъ въ стихотвореніи оправданіе лорда Melville’я. обвиненнаго новымъ министерствомъ, стихотвореніе, поставившее втупикъ многихъ лучшихъ друзей Скотта въ высшихъ слояхъ виговъ. Кром того, пребываніе въ Лондон, въ литературномъ и общественномъ отношеніи, представляло настоящій рогъ изобилія удовольствій и успховъ, излившійся на Скотта. Какъ онъ самъ пишетъ графу Dalkeith’у, его тамъ ‘фетировали и ласкали до полу-смерти.’ Кром того, что онъ былъ введенъ въ домъ любезной, но легкомысленной принцессы Уэльской въ Montagu House, онъ познакомился еще при посредств Ellis’а съ Conning’омъ и Frere’омъ {George Cooing (1770—1827) и John Hooklam Fr&egrave,re (1770—1846) были торійскіе государственные дятели, а на поприщ литературы извстны, какъ сотрудники Ellis’а въ Antijacobmer.}, а также со своею землячкою — поэтессою миссъ Baillie, которая въ 1808 г. отдала ему визитъ, и съ которою онъ находился въ дружескихъ отношеніяхъ втеченіе всей жизни {Ioanna Baillie, род. въ 1764 F. въ Bothwell’ близъ Glasgow, умерла въ 1851 г. въ Hampstead’ близъ Лондона, занимаетъ выдающееся мсто въ ряду новйшихъ драматическихъ писателей Англіи, благодаря своей ‘Plays of the Passions.’}.

Уже въ ма 1806 года Скоттъ вступилъ въ новую должность, которая, скажемъ мимоходомъ, требовала всхъ условій адвокатуры, но до жалованья, простиравшагося до 1,300 ф. ст., дослужился лишь шесть лтъ спустя. Такимъ образомъ онъ занималъ дв должности, изъ которыхъ одна требовала его пребыванія въ Selkirkshire’, по крайней мр часть года а другая — въ Единбург. Въ провинціи онъ былъ ‘Shirra’, въ город — клеркомъ, въ обществ и въ своихъ глазахъ сельскимъ дворяниномъ, для всего свта — поэтомъ. Въ качеств клерка онъ былъ занятъ съ 12-го мая до 12-го іюля и съ 12 ноября до 12-го марта съ 10-ти часовъ утра втеченіе 2—4 часовъ. Только въ исключительныхъ случаяхъ присутствіе длилось доле. Такимъ образомъ онъ имлъ около шести мсяцевъ каникулъ, которые онъ конечно проводилъ сперва въ Ashestil’, потомъ въ Abbotsford’, если только не употреблялъ это время на путешествія. Время же сессій онъ проводилъ въ унаслдованномъ имъ отъ отца дом на Castle-Street. Такъ какъ по понедльникамъ засданій не было, то Скоттъ даже во время сессій, имлъ обыкновеніе какъ только было возможно, по субботамъ узжать изъ города и возвращаться лишь въ понедльникъ вечеромъ. Часто по субботамъ экипажъ увозилъ его въ полдень непосредственно изъ зданія суда. Также и каждая вторая среда была свободна. На Скотта не была взвалена слиткомъ большая тягость труда, но вся его работа и вообще положеніе имло лишь второстепенное значеніе. Lockhart, въ качеств его зятя, конечно, пытается характеризовать должность своего зятя, какъ значительную и почетную, а съ другой стороны изображаетъ двадцатипятилтнюю службу Скотта образцовою и во всхъ отношеніяхъ удовлетворительною. Но и то, и другое — не боле, какъ результатъ пристрастнаго взгляда. Въ то время, какъ друзья Скотта уже достигли возможности засдать на судейскихъ мстахъ, его мсто оставалось лишь за столомъ секретаря, то-есть, ниже ихъ, а по нмецкимъ понятіямъ, просто на просто, при канцеляріи. Его занятія были по большей части чисто механическія, его главная задача состояла въ томъ, чтобы переводить на бумагу устныя постановленія судей, для чего, конечно, требовалось извстное знаніе закона. Конечно, онъ долженъ былъ наводить справки и т. п. въ подлинныхъ длахъ. Большую часть своего дла онъ могъ поручать своимъ подчиненнымъ и, безъ сомннія, пользовался возможностью такого облегченія своего собственнаго труда. Что во время сессій онъ занимался совершенно побочными предметами, а именно своею корреспонденціею, объ этомъ самъ Скоттъ свидтельствуетъ неоднократно. Такъ, въ одномъ изъ своихъ писемъ онъ говоритъ, что время, посвященное своему письму, онъ похитилъ у емиды. Въ другой разъ онъ извиняется передъ герцогомъ въ томъ-же смысл и присовокупляетъ, что это его нисколько не смущаетъ. Но ‘qui s’excuse s’accuse’. Во всякомъ случа мы знаемъ, что нкоторыя изъ его стихотвореній (какъ напримръ, Pibroch of Donuil Dhu) были задуманы за канцелярскимъ столомъ, а ‘Гарольдъ Смлый’, по свидтельству Allan’а, былъ написанъ всецло во время сессій. Часто взоры Скотта останавливались неподвижно или же блуждали по рядамъ зрителей и устремлялись преимущественно на мстныхъ слушателей. Въ другія минуты онъ внезапно оставлялъ свое мсто и отправлялся въ верхніе этажи, гд находилась адвокатская библіотека, чтобы, быть можетъ, справиться съ какою-нибудь хроникою. Пока онъ длалъ здсь нужныя ему справки, на него глядли любопытные постители, которые въ его отсутствіе завладвали на память перьями, которыми онъ писалъ, или перелистывали книгу, бывшую въ его рукахъ, и пытались угадать по ней содержаніе его будущаго романа. Конечно, впослдствіи при окончательномъ направленіи всхъ своихъ мыслей на задачи писательства, Скоттъ могъ допускать небрежность и ошибки въ своей офиціальной должности, объ этомъ ясно свидтельствуетъ, не смотря на увренія Локгарта, и очевидная вроятность, и утвержденіе Allan’а. Самъ Локгартъ не могъ пройти молчаніемъ, что въ нижней палат раздавались голоса въ томъ смысл, что еслибы Clerk’и of Session имли настоящее дло, то невозможно было бы поручить такую должность человку, ‘который написалъ боле книгъ, чмъ другой ихъ прочелъ, и который, кром того, проводитъ все время въ обществ, какъ человкъ, для котораго удовольствіе — единственная цль жизни.’ При этомъ здсь вовсе не затрогивается должность Скотта, какъ шерифа.

Хотя мы не можемъ вполн согласиться съ Локгартомъ, который клеймитъ всхъ парламентскихъ порицателей Скотта эпитетомъ злонамренныхъ, тмъ не мене во имя справедливости мы не долины забывать, что указанные недостатки относятся скоре къ самой должности, чмъ къ личности Скотта, и что едва ли Скоттъ не удовлетворялъ своимъ обязанностямъ боле, чмъ сколько это было въ обыча у его сослуживцевъ. Всякая должность въ то время была чмъ-то въ род синекуры. Скоттъ даже выдлялся своею пунктуальностью, а со своими сослуживцами жилъ въ полномъ согласіи и на такой дружеской ног, что ихъ дти называли его ‘дядею’, подобно дтямъ самого Скотта, называвшихъ тмъ-же прозвищемъ его товарищей по служб.

Конечно, по нашимъ понятіямъ, мы не можемъ примирить противорчія между поэтомъ и будущимъ баронетомъ Скоттомъ, владтелемъ Абботсфорда — и Скоттомъ, начальникомъ канцеляріи, такъ какъ этотъ титулъ всего врне характеризуетъ его положеніе въ судебной палат. Внутренней потребности къ дятельности эта должность не могла удовлетворять, смотрть на нее, какъ на заслуженный постъ для отдохновенія посл многолтней службы, Скоттъ также не могъ, почета она ему также не приносила, слдовательно, онъ могъ исполнять ее въ теченіе цлыхъ двадцати пяти лтъ единственно ради жалованья. Въ одномъ мст Скоттъ говоритъ, что литературная дятельность долина была быть для него тростью, не костылемъ, вотъ именно костылемъ-то и была для него его должность. Если бы онъ имлъ нужду въ жалованіи для содержанія своего семейства, то нечего было бы и говорить, но вдь онъ имлъ совершенно достаточное для его положенія состояніе, а доходами отъ должности пользовался лишь въ смысл осуществленія своихъ плановъ относительно пріобртенія грандіознаго имнія и постройки въ немъ замка. Мы согласны съ тмъ, что характеръ Скотта явился бы въ боле благопріятномъ освщеніи, если бы, отложивъ въ сторону такія матеріальныя заботы, онъ не предавался такимъ роскошнымъ мечтамъ, но довольствовался бы мудрымъ самоограниченіемъ. Но по обычаямъ и нравамъ его родины — а только съ этой точки зрнія и должно судить каждаго — занятія такою должностью не заключало въ себ ничего предосудительнаго, а по свойственному англичанамъ стремленію къ наслдственному землевладнію, и образъ дйствій Скотта является извинительнымъ, даже законнымъ. Только зависимое положеніе его должности, какъ кажется, впослдствіи было сознано самимъ Скоттомъ, и мы упомянемъ здсь же, предупреждая ходъ событій, что онъ въ 1816 г. ходатайствовалъ черезъ своего покровителя-герцога о полученіи рыцарскаго сана (въ качеств Baron of the Exchequer). Впослдствіи (въ начал 181!) г.) Скоттъ боле объ этомъ не заботился, повидимому потому что задумывалъ предпринять обширное путешествіе, вроятне же потому, что онъ глубже погрузился въ литературныя и книжныя дла и мене сталъ интересоваться рыцарскимъ достоинствомъ. Еще поздне (январь 1822 г.) William Erskine, благодаря главнымъ образомъ хлопотамъ Скотта, занялъ мсто на судейской скамь. По всей вроятности, Скоттъ вполн могъ бы хлопотать объ этомъ мст и для себя лично, если бы его не удержала отъ этого вышеприведенная причина, а также, быть можетъ, и сознаніе того, что для него это было слиткомъ поздно.

Если мы до сихъ поръ говорили лишь о занятіяхъ Скотта по его двумъ должностямъ, то все же они составляли самую малую, почти незамтную долю его дятельности, центръ тяжести которой всецло находился въ его литературныхъ трудахъ. Откровенно говоря, нельзя не дивиться его рдкой энергіи и выносливости въ работ, благодаря которымъ онъ могъ удовлетворять такимъ многочисленнымъ и такимъ разнообразнымъ требованіямъ и притомъ съ такимъ успхомъ. Правда, его эпилліи являлись посл большихъ промежутковъ, и могло бы показаться, что он были плодами его свободнаго досуга. Но теперь онъ обнаруживаетъ такую неусыпную и обильную плодами дятельность по изданіи чужихъ трудовъ, что способности его на этомъ поприщ, независимо отъ всхъ прочихъ, были бы сами по себ достаточны для обезпеченія за нимъ неувядаемой славы. Пребываніе въ Ashestiel’ составляетъ какъ разъ тотъ періодъ его жизни, когда онъ особенно много занимался издательствомъ. Замчательно, что и этотъ родъ дятельности Скотта произошелъ изъ того же источника, изъ какого родилась его поэзія, то-есть. изъ горскаго духа кланной жизни. Во время занятій въ адвокатской библіотек ему попались въ руки Auchinleck-manuscripte, рукописное сокровище, осносящееся, вроятно, къ первой половин XIII ст., которое въ 1744 году было принесено въ даръ библіотек Александромъ Boswell’емъ, лордомъ Auchinleck, отцомъ извстнаго друга доктора Джонсона. Изъ заключавшихся въ этомъ сборник полныхъ и отрывочныхъ стихотвореній особое вниманіе Скотта обратилъ на себя рыцарскій романсъ о сэр Тристремъ, который Скоттъ приписываетъ Thomas’у Learmont’у изъ Ereeldoune’а, обыкновенію называемому ‘слагателемъ римъ’ (Reimer). Erceldoune, нын Oarlstoun или Carlston, лежитъ въ графств Berwick, при впаденіи Leader’а въ Tweed, близехонько отъ Sandyknowe’а. ома слагатель римъ былъ такимъ образомъ ближайшимъ землякомъ Скотта и истинное дитя горъ,— обстоятельство, всего боле способствовавшее тому, что Скоттъ особенно имъ заинтересовался. Чмъ боле Скоттъ погружался въ поэзію и исторію Слагателя римъ, тмъ боле росло въ немъ убжденіе, что это произведеніе послужило оригиналомъ ‘Тристана’ Готфрида Страсбургскаго. Кто же могъ считать себя боле счастливымъ, чмъ Скоттъ, которому посчастливилось прослдить въ маркахъ древнйшую самостоятельную обработку такого прославленнаго поэтическаго сюжета? Онъ пошелъ еще дале, доказывая, что древнйшія извстныя англійскія рыцарскія стихотворенія, ‘Gawain и Gologras’, а также ‘Galeran изъ Galoway’, по его мннію, оба относящіяся къ XIII столтію, получили свое происхожденіе, въ шотландскихъ маркахъ, тогда какъ стихотворенія, возникшія въ собственной Англіи, по его воззрнію, долины были быть моложе по крайней мр на цлое столтіе. Остроумною цпью доказательствъ Скоттъ опредлилъ время происхожденія ‘Sir Tristrem’ 1220-мъ годомъ, а ‘Тристана и Изольду’ Готфрида Страсбургскаго отнесъ къ 1232-му году (вроятно, слишкомъ поздно). Положительно извстно, что Римослагатель еще въ 1286 г. былъ въ живыхъ, а потому, чтобы согласить эти факты, Скоттъ былъ вынужденъ допустить для него возможность довольно рдкаго долголтія, приблизительно въ 90 лтъ. Также и то, что стихотвореніе написано ‘изящнымъ англійскимъ языкомъ’ {In quainte Inglis’. По мннію Скотта, ома Римослагатель и Сома Британскій были однимъ и тмъ же лицомъ.}, и что ома упоминается въ немъ въ третьемъ лиц — весьма сомнительно. Несомннно, бритскій, то-есть, кельтскій, сюжетъ былъ, по мннію Скотта, зарожденъ въ королевств Strathclyde’, къ границ котораго примыкаетъ Erceldoun: Отсюда сюжетъ этотъ, именно при посредств омы Римослагателя, былъ перенесенъ во Францію и Германію. Скоттъ подробно развиваетъ свои взгляды во введеніи, а для основательнаго объясненія вещественныхъ (realia) и стилистическихъ затрудненій снабдилъ свое изданіе примчаніями и словаремъ. Кром того, онъ съ необыкновенною ловкостью дополнилъ недостающій конецъ стихотворенія строфами, совершенно въ дух необыкновенно искусственныхъ строфъ оригинала. Скоттъ вообще обладалъ большимъ талантомъ писать въ стил другихъ эпохъ и другихъ писателей. Теперь окончательно признано, что патріотическія чувства и пристрастная горячая кровь Скотта по поводу Тристрема унесли его въ область воззрній и выводовъ, которые не могутъ устоять противъ трезвой, невозмущаемой никакими страстями научной критики. Вс англійскіе историки литературы отвергли воззрнія Скотта, и даже Локгартъ не осмлился открыто за нихъ вступиться {Lockahrt Memoirs 113. Quarterly Review, vol. IV, p. 141. Price въ Warton History of English Poetry I, 95. Scott, Castle Dangerous, chap. V. Coxpaнилйя также отрывокъ романа, задуманнаго Скоттомъ объ этомъ ‘ом Римослагателя’.}. Какъ бы то ни было, произведеніе это составляетъ необыкновенно цнный вкладъ въ исторію англійской рыцарской поэзіи и, какъ таковое, заслуживаетъ своего полнаго признанія.

Изданіе ‘Tristrem’а’ было ‘a labour of love’, явившееся результатомъ любви Скотта къ маркамъ съ одной стороны и къ старинной поэзіи — съ другой. Вскор посл того Скоттъ началъ заниматься издательствомъ, смотря на него съ другой точки зрнія, а именно съ дловой. Благодаря безпримрному успху своихъ первыхъ эпиллій, Скоттъ получилъ большой всъ у книгопродавцевъ и вызвалъ въ ихъ сред убжденіе, что все то, что появится въ свт подъ его чарующимъ именемъ, найдетъ себ самый необыкновенный сбытъ. Поэтому издатели не переставали приставать къ нему съ просьбами, а онъ со своей стороны былъ вполн расположенъ какъ можно выгодне воспользоваться такимъ благопріятнымъ для него настроеніемъ. Боле легкаго заработка онъ до сихъ поръ еще не зналъ и ни при какой другой литературной работ не могъ въ такой степени пользоваться чужими руками, какъ въ качеств издателя. Издательство, по его собственному выраженію, должно было пополнять промежутки между его собственными сочиненіями, ‘подобно посвамъ брюквы или бобовъ, которые необыкновенно полезны для тхъ, которымъ обстоятельства не позволяютъ оставлять поля подъ паромъ втеченіе цлаго лта’. ‘Вовсе не по собственной склонности’, говоритъ онъ къ другимъ мст,— ‘я длаюсь поденьщикомъ у книгопродавцевъ, по что же мн длать? Въ этомъ виновата моя бдность, а мои желанія тутъ не при чемъ’. Какія обстоятельства онъ называетъ ‘бдностью’ — это мы только что видли. Главною побудительною причиною для него въ это время было, безъ сомннія, то обстоятельство, что онъ былъ негласнымъ компаньономъ Ballantyne’а и потому имлъ двойную причину заботиться объ успхахъ его типографіи. Онъ неоднократно ссужалъ деньги для веденія дла или давалъ свое поручительство. Своимъ издателямъ онъ ставилъ непремннымъ условіемъ печатать доставляемыя имъ произведенія въ типографіи Ballantyne и К^о (то-есть, самого себя). При такихъ обстоятельствахъ становится понятнымъ, до какой степени Скоттъ и тогдашніе вожаки англійской книжной торговли наперерывъ другъ предъ другомъ строили разные планы, которые собственно для Скотта удались лишь до извстной степени. Уже съ 1805 года онъ носился съ мыслью полнаго изданія англійскихъ поэтовъ, которое онъ замышлялъ не мене, какъ въ 100 томахъ. Кром того, онъ замышлялъ собраніе англійскихъ хроникъ подъ заглавіемъ ‘Corpus Historiarum’, и наконецъ со стороны Murray’я, который именно для этой цли пріхалъ въ Ashestiel, былъ предложенъ проектъ ‘Общаго изданія британскихъ романистовъ’. Но изо всхъ этихъ плановъ не вышло ничего. За то въ это же время Скоттъ началъ заниматься подготовительными работами для ‘Полнаго собранія сочиненій Dryden’а’, совмстно съ его біографіею. Было бы большою несправедливостью не признать, что онъ посвятилъ себя этому предпріятію съ полнымъ рвеніемъ и любовью, многочисленныя письма къ Эллису по этому поводу служатъ, тому достаточнымъ доказательствомъ. Главный вопросъ, который въ нихъ затрогивается, заключается въ выборк подходящихъ мстъ, противъ котораго Скоттъ повсюду высказывается съ полною опредленностью. Труды по обработк жизнеописанія снова привели его въ март того же года въ Лондонъ, гд онъ основательно изучилъ въ Британскомъ музе вс относящіеся сюда современные документы. На возвратномъ пути, упомянемъ мимоходомъ, онъ прохалъ черезъ Lichfield, гд лично познакомился съ поэтессою миссъ Seward, съ которою уже давно былъ въ переписк. ‘Dryden’ появился въ апрл 1803 г. въ 18 томахъ, за каждый изъ которыхъ Скоттъ получилъ гонораръ въ 40 гиней. Пріемъ, который встртило это изданіе, былъ благопріятне, чмъ этого можно было ожидать по справедливости, такъ что въ 1821 году уже потребовалось его второе изданіе. ‘Единбургское Обозрніе’ объявило все изданіе трудомъ, недостойнымъ назначенія поэта, по Алланъ напротивъ расточаетъ ему необыкновенныя похвалы: ‘Скоттъ показалъ, что онъ можетъ, безъ ущерба для своей славы, снисходить изъ области романтизма и заниматься длами этого низменнаго міра, что взглядъ его одинаково устремляется на землю, какъ и за облака, — что сила его сужденія такъ же могущественна, какъ и сила его воображенія.— что онъ, наконецъ, въ одинаковой степени обладаетъ способностью и поучать человчество, и услаждать его своею поэзіею’. Если Скоттова біографія Драйдена не имла большого успха въ читающемъ мір, то это слдуетъ приписать главнымъ образомъ чрезмрному обилію антикварныхъ и анекдотическихъ подробностей, Скоттъ не умлъ ограничивать самого себя: его недостатокъ заключается въ ’embarras de richesse’. Все сказанное въ равной мр относится и къ біографіи Свифта, о которой мы теперьповедемъ рчь.

Еще до появленія ‘Драйдена’ Скоттъ вошелъ въ сдлку относительно изданія ‘Tracts’ лорда Somers’а. ‘State Papers’ сэра Ральфа Sadler’а и жизнеописанія и сочиненій Свифта, за послднее изданіе Murray предложилъ ему 1,500 ф. ст. За ‘Tracts’ Somers’а онъ получилъ 1,300 гиней. Кром того, въ 1808 году онъ редактировалъ для Murray’я изданіе Strutt’ова романа ‘Queenhoo-Hall’, недостающее окончаніе котораго онъ взялся дописать. Относительно этой работы онъ неоднократно высказывалъ сожалнія. ‘Пожайлуста’, пишетъ онъ Ballantyn’у,— ‘справьтесь, до какихъ поръ доведена рукопись ‘Queenhoo-Hall,’ отосланная вчера вечеромъ, чтобы мн не пришлось написать боле безсмыслицы, чмъ того требуется.’ Какъ бы то ни было, это дополненіе было пробою его крыльевъ, предшествовавшею его вступленіе на поприще романиста. Политическія сочиненія Садлера явились въ слдующемъ году въ трехъ томахъ in 4^о, окончаніе же ‘Tracts’ лорда Сомерса, занявшихъ цлые тринадцать томовъ, затянулось до 1812 года. Къ этимъ работамъ Скотта безъ сомннія побудили лишь антикварныя и патріотическія симпатіи. Но, кром того, въ этомъ же году Скоттъ выпустилъ въ свтъ изданія, мемуаровъ Carliton’а о войн за Испанское наслдство,’ ‘Мемуаровъ Роберта Сагу, графа Monmuth’ и ‘Стихотвореній миссъ Seward’ съ краткою біографіею послдней. Эту послднюю работу Скоттъ принялъ на себя въ силу послдней воли писательницы. Но на изданіе ея переписки, не смотря на выраженное ею желаніе, онъ не могъ ршиться и предоставилъ этотъ трудъ другому лицу. Даже и объ стихотвореніяхъ ея онъ не могъ удержаться отъ выраженія своего сужденія, что большинство ихъ ‘совершенно невозможны.’ Но названными изданіями еще далеко не исчерпывается рядъ самыхъ разнообразныхъ произведеній, изданныхъ Скоттомъ за этотъ періодъ времени, мы ограничимся лишь ихъ полнымъ перечнемъ. Самъ Скотгъ впослдствіи такими словами, обращенными къ Локгарту, отзывается объ этой своей фабричной (мы не находимъ другаго выраженія) дятельности:, о да, всего этого было достаточно для того, чтобы разорваться на части, и все же я испытывалъ удивительное напряженіе. Кровь моя постоянно кипла какъ въ горячк — мн казалось, что я могу предпринять все, что угодно. Кром того, ни одно изъ моихъ предпріятій не было начато безъ заднихъ мыслей прійти на помощь тому или другому изъ бдняковъ, моихъ сотоварищей по перу. Мн постоянно приходилось возиться съ кучами матеріаловъ, приводить ихъ въ порядокъ, просматривать и регистрировать, приходилось переписывать цлые томи выдержекъ, предпринимать поздки то туда, то сюда для проврки различныхъ фактовъ и датъ, однимъ словомъ я могъ содержать на свой счетъ по крайней мр полъ-дюжину воиновъ изъ разсяннаго Парнасскаго воинства ‘. Въ такой побудительной причин (по всей вроятности, преувеличенной) Скоттъ самъ ошибается, настоящіе мотивы его дятельности были боле эгоистическаго свойства и опредлялись, какъ онъ самъ сознается въ другомъ мст, постоянною погонею за денежными выгодами.

Что касается изданія Свифта, то это была достойная параллель къ изданію Драйдена. Прошло шесть лтъ, не смотря на неустанную дятельность Скотта, прежде чмъ были закончены вс девятнадцать томовъ. При этомъ Скоттъ пользовался многостороннею литературною помощью многихъ лицъ, чему, какъ и его собственнымъ изслдованіямъ, мы обязаны тмъ, что многія, до того времени не напечатанныя или забытыя сочиненія великаго юмориста могли найти себ мсто въ новомъ изданіи. Біографія, равно какъ историколитературныя введенія и примчанія ‘соединяютъ въ себ’, какъ выражается Единбургское обозрніе (то-есть, Jeffr’у) — ‘ глубокое знаніе частностей и трудолюбіе изслдователя, подобно Malone’у или Chalmers’у, съ силою сужденія и свжестью изображенія, на которыя эти послдніе не имютъ никакого права’. Въ то же время трудъ этотъ, по мннію Jeffrey’я обнаруживаетъ не только ученаго, но и свтскаго человка. Лишь въ одномъ обстоятельств онъ видитъ слабую сторону труда — въ томъ, что Скоттъ относится къ своему автору слишкомъ пристрастно и показываетъ сто въ слишкомъ привлекательномъ свт. Но въ этомъ заключается опасность, скрывающаяся какъ подводная скала: біографъ слишкомъ часто становится панегиристомъ. Вншній успхъ такого объемистаго, не предназначаемаго для массы читателей труда, конечно, не можетъ выдержать сравненія съ успхомъ эпиллій, тмъ не мене онъ все же былъ достаточно великъ, такъ какъ уже бъ 1024 году потребовалось второе изданіе, которое явилось въ свтъ съ многочисленными поправками и дополненіями.

Вс эти разнообразныя и напряженныя работы были бы достаточны для того, чтобы окончательно истощить силы обыкновеннаго смертнаго, но он все же не охватываютъ вполн всей литературной дятельности Скотта за этотъ періодъ. Какъ разъ къ этому времени относится основаніе ‘Quarterly Review’ и Единбургскаго ‘Annual Register’, въ которомъ Скоттъ игралъ выдающуюся роль. Участіе Скотта въ ‘Единбургскомъ Обозрніи’, какъ мы видли, прекратилось вслдствіе приговора надъ его ‘Марміономъ’. Но и помимо этихъ личныхъ отношеній, цлая пропасть, все боле и боле увеличавшаяся, лежала между вигскими симпатіями Jeffrey^ и Скоттовымъ торизмомъ, а замчательная статья Brougham’а ‘Don Cevallos объ узурпаціи Испаніи’ заставила Скотта въ конц того же года прекратить даже подписку на ‘Обозрніе’. Дйствительно, ‘Единбургское Обозрніе’ проповдывало не только литературную диктатуру, цр подъ ея покровомъ и диктатуру политическую, и мысль противопоставить этому журналу равносильный органъ торійскаго лагеря нашла полное сочувствіе въ разныхъ слояхъ общества. Со стороны Скотта въ данномъ случа играло извстную роль и личное обстоятельство, а именно непріятности, возникшія между нимъ и его издателемъ Constable’мъ (собственно говоря его компаньономъ Hunter’омъ), который въ то же время былъ и издателемъ ‘Обозрнія’. Съ обихъ сторонъ посыпались обоюдные упреки, Скоттъ говорилъ, что Constable еще убдится, къ собственному прискорбію, въ томъ, что нельзя бросать своего путеводителя, прежде чмъ станешь на врную дорогу, а Constable, со своей стороны, топалъ ногами и полагалъ, что дубъ, выращенный его заботами, въ конц концовъ лишаетъ его своей опоры. Такого рода отношенія и соображенія не давали Скотту покоя до тхъ поръ, пока ему не удалось привлечь къ участію въ задуманномъ имъ торійскомъ изданіи своихъ лондонскихъ друзей — Ellis’а, Canning’а, Frere’а, Rose’а и др. Редактированіе было предложено ему самому, но онъ въ совершенно правильномъ сознаніи своихъ силъ отклонилъ это предложеніе: его назначеніе было боле высоко. Вмсто него издатолемъ былъ избранъ Gifford {William Gifford, 1756—1826, былъ сынъ бдныхъ родителей, которыхъ потерялъ на 13-мъ году. Онъ поступилъ въ моряки, затмъ въ ученье къ сапожнику, и уже почти 20-и лтъ отъ роду, благодаря содйствію одного врача, получилъ возможность учиться въ Оксфорд. Въ качеств компаньона одного лорда онъ ознакомился съ континентомъ и затмъ поселился въ Лондон, гд скоро получилъ извстность своими сатирическими стихотвореніями ‘Бавіада и Мевіада’ (1794—1795). Затмъ онъ былъ издателемъ ‘Анти-якобинца’ и напечаталъ превосходный переводъ Ювенала, а также извстныя изданія Бенъ-Джонсона, Massinger’а, Форда и Shirley’я. Его болзненность была причиною его разочарованія и озлобленія, которое постоянно слышится въ его критикахъ и отнимаетъ у нихъ значительную долю ихъ достоинства. Lockhart, Memoirs, 654, Alibone, подъ словомъ Gifford.}, который вполн былъ способенъ, благодаря пылкости и полемическому задору, давать отпоръ Jeffrey’го.

Но самымъ дятельнымъ и выдающимся сотрудникомъ новаго Quarterly Review былъ Southey. Издательскую часть взялъ на себя Murray, тогда еще новичекъ, а подписку въ Шотландіи поручили Джону Ballantyne’у, меньшему брату Джемса. John Ballantyne, перепробовавшій въ Лондон разныя коммерческія предпріятія, въ начал 1805 г. оказался вынужденнымъ закрыть доставшуюся ему отъ отца мелочную лавку въ Kelso, чтобы покрыть свои долги, сдланные благодаря его легкомыслію. Привлеченный успхомъ своего брата, онъ отправился въ Единбургъ, чтобы помогать брату въ веденіи книгъ или какимъ бы то ни было другимъ путемъ. Скотту понравилась его личность, и отчасти побуждаемый желаніемъ, вопреки Constable’ю, основать неограниченное господство въ литературномъ мір, отчасти, конечно, поддавшись уговорамъ обоихъ братьевъ, онъ ршился основать собственный книгопродавческій складъ совмстно съ типографіею, для чего, какъ ему казалось, онъ нашелъ вполн подходящее лицо въ Джон Ballantyne’. Подъ фирмою ‘John Ballantyne и С^о‘ дло было открыто въ іюл 1809 года, но настоящее положеніе дла скрывалось въ глубокой тайн. Скоттъ далъ требовавшійся для дла капиталъ и въ промежутокъ времени съ мая 1805 г. до конца 1810 г. уплатилъ на надобности типографіи и книжной торговли не мене 9000 ф. ст. Къ несчастью, Джонъ не обладалъ ни нужными для дла знаніями, ни вообще дловыми наклонностями и во всхъ отношеніяхъ былъ не такимъ человкомъ, который требовался для такого мста, такъ что это обстоятельство и было начальною причиною послдовавшей вскор неурядицы и полнаго разстройства денежныхъ обстоятельствъ Скотта. Отчасти для того, Чтобы представить John’а Ballantyne’а въ Лондон редакціи и издателю новаго журнала, частью чтобы оказать личное содйствіе началу новаго предпріятія, Скоттъ въ феврал 1809 года отправился въ Лондонъ. Первые нумера, вышедшіе въ свтъ во время его отсутствія, заключали въ себ три статьи, написанныя имъ самимъ.

Несравненно меньшій успхъ, чмъ Quarterly Review, имло второе предпріятіе, которое Скоттъ осуществилъ въ пику Constabl’, для усиленія рессурсовъ своей покой книготорговли, мы говорилъ объ Единбургскомъ ‘Annual Register’, изданіи, которое, не смотря на свое продолжительное существованіе, никогда не переставало служить предметомъ заботъ и затрудненій для своего основателя. Чрезмрное рвеніе, съ которымъ онъ (1808) посылаетъ своимъ друзьямъ проспектъ этого журнала, дабы привлечь ихъ къ сотрудничеству, производитъ очень непріятное впечатлніе. Историческая часть изданія долгое время велось Southey, а впослдствіе Laidlaw’омъ и Lockhart’омъ. Предпріятію не хватало энергичнаго и пунктуальнаго руководительства, и это было главною причиною того, что оно никогда не могло установиться на твердой почв. До 1813 г. на Annual Register было безплодно затрачено приблизительна 1000 ф. ст.

Изъ этого водоворота дловыхъ занятій Скоттъ попалъ подъ видомъ отдыха въ другой не меньшій водоворотъ удовольствій. Дло въ томъ, что онъ былъ страстный любитель театра, и французскія наклонности его жены въ этомъ отношеніи опять таки вполн соотвтствовали его собственнымъ. При своей во всхъ отношеніяхъ увлекающейся натур, Скоттъ никакъ не могъ удовольствоваться одними посщеніями театра, но принималъ участіе въ управленіи Единбургскаго театра, котораго былъ до нкоторой степени собственникомъ въ качеств акціонера. Благодаря этому онъ былъ въ дружескихъ сношеніяхъ съ разными выдающимися актерами и актрисами, особенно съ m-rs Siddons, ея братомъ Iohn’омъ Kemble’омъ и ея сыномъ Henry Siddons’омъ, который въ 1809 году принялъ на себя веденіе длъ Единбургскаго театра. Этотъ замчательный театральный тріумвиратъ пользовался и гостепріимствомъ Скотта въ Ashestiel’. Еще боле тсную дружбу онъ заключилъ съ актеромъ Даніелемъ Terry, который впослдствіи при поддержк Скотта арендовалъ театръ Adelphi въ Лондон, и съ которымъ Скоттъ поддерживалъ непрерывную переписку. Terry, по образованію собственно архитекторъ, неоднократно былъ призываемъ для совщанія при постройк Абботсфорда и оказывалъ въ этомъ отношеніи неутомимое содйствіе своему другу. Въ 1816 г., при личномъ содйствіи Скотта, онъ передлалъ для сцены ‘Guy Maunering’а’, и Скоттъ поэтому обыкновенно называлъ передлку своихъ романовъ для сцены ‘the art of Terry-fying’. Для его сына, Вальтера-Скотта-Terry, у котораго Скоттъ былъ крестнымъ отцомъ, онъ написалъ ему ‘на зубокъ’ ‘The Doom of Devorgoil’, пьесу, которая однако такъ и не могла быть поставлена на сцену. Дла Terry въ Adelphi пошли очень плохо, и онъ вскор умеръ (22 іюня 1829 г.) въ самыхъ стсненныхъ обстоятельствахъ {Его вдова впослдствіи вышла замужъ за извстнаго лексикографа Charles Ridiardson’а.}. Своими связями съ Единбургскимъ театромъ Скоттъ воспользовался, между прочимъ, для того, чтобы поставить на сцену ‘Семейную легенду’ своей пріятельницы мисъ Baillie (январь 1810). Онъ самъ написалъ прологъ и вообще сдлалъ все возможное для того, чтобы пьеса имла успхъ. И въ самомъ дл это было важнымъ событіемъ въ лтописяхъ Едипбургскаго театра. На тхъ же подмосткахъ впослдствіи были поставлены драматическія переработки ‘Робъ-Роя’ и другихъ романовъ Скотта.

Впечатлніе благодтельнаго освженія производитъ на насъ лтомъ 1810 поздка, предпринятая Скоттомъ съ женою, старшею дочерью и еще одною родственницею, съ цлью хотя на краткое время освободиться отъ этого оглушительнаго водоворота городской жизни, въ Западномъ Горномъ округ и на Гебридахъ. Мальчикомъ онъ путешествовалъ пшкомъ, будучи юношей, гордо возсдалъ на своемъ пони, теперь же, возмужавъ, онъ спокойно разъзжалъ въ собственной карет, что однако не мшало ему зачастую оставлять дамъ и самому то пшкомъ, то верхомъ пускаться проселочными путями. Это были т мста, гд впервые въ его воображеніи родились мысли и картины, воплотившіяся въ ‘Владык острововъ’ или по крайней мр получившія свою окончательную форму. Проливъ Mull, Staffa и Іона пробудили его вдохновеніе. Величественная и дикая природа, очарованіе старинной исторіи и поэзіи слились въ одинъ потокъ въ его дух и, подобно ключу, пропадающему подъ землею, они снова пробились посл многихъ лтъ на свтъ Божій въ его поэзіи.

IX.
Абботсфордъ.
1811—1820.

На жизненномъ пути Скотта должно отмтить три важнйшіе момента: появленіе ‘Псни послдняго минстреля’, покупку и перестройку Абботсфорда и обнародованіе ‘Веверлея’. Средній изъ нихъ иметъ боле существенное значеніе, чмъ два другіе, такъ какъ онъ является цлью, тогда какъ два остальные служатъ лишь средствомъ для ея достиженія. Въ самомъ дл, чмъ дале Скоттъ идетъ впередъ въ своей литературной дятельности, тмъ непосредственне и ясне вся его литературная и общественная карьера начинаетъ служить главнымъ образомъ стремленію къ пріобртенію состоянія. Конечно, онъ не служитъ маммону съ исключительною цлью обогащенія, но все же главною цлью Скотта было пріобртеніе имнія, которое должно было бы переходить изъ рода въ родъ въ его потомств. Цль эта вначал носилась передъ нимъ, какъ прекрасный и неясный сонъ, но годъ отъ году она принимала все боле опредленныя начертанія и осязательный образъ по мр того, какъ возрастали средства для ея осуществленія. Ршительный шагъ въ этомъ направленіи былъ сдланъ въ 1811 г. покупкою имнія, имвшаго около 100 англійскихъ морговъ на рк Твид. Срокъ аренды Asliestiel’а къ этому времени истекъ и могъ быть продленъ лишь на короткое время, такъ какъ уже приближалось время возвращенія изъ Индіи настоящаго владльца — полковника Russel’а. Къ происходившему отъ этого сознанію неопредленности присоединился еще и другой вншній поводъ, приведшій Скотта къ окончательному ршенію. Къ этому времени уже было подготовлено постановленіе, въ силу котораго отслужившіе свой срокъ должностныя лица долины были получать соотвтственныя пенсіи, и постановленіе это безъ всякаго сомннія должно было быть утверждено парламентомъ въ ближайшемъ будущемъ. Если бы оно состоялось, то было очевидно, что Mr. Юмъ тотчасъ же долженъ будетъ отказаться отъ должности, которую вмсто него уже въ теченіе пяти лтъ исправляло другое лицо, и что Скоттъ такимъ образомъ долженъ будетъ возвратиться къ своему содержанію, получавшемуся имъ въ качеств клерка. Дйствительно, это постановленіе состоялось въ начал 1812 г., и такимъ образомъ Скоттъ получилъ возможность обратить вс свои литературные доходы на пріобртеніе имнія. Его вниманіе было обращено главнымъ образомъ на два смежныхъ помстья на правомъ берегу Твида, между Meirose’омъ и Selkirk’омъ, которыя вмст могли быть пріобртены за 7—8000 ф. ст. Но не смотря на получаемые Скоттомъ безпримрные гонорары, сумма это превосходила его средства, и онъ пока долженъ былъ ограничить свои желанія пріобртеніемъ лишь одного изъ этихъ имній, цна котораго приблизительно равнялась половин всей суммы. Но эту сумму онъ могъ выплатить лить въ томъ случа, если бы получилъ впередъ отъ Jolin’а Ballantyne гонораръ за эпиллію, изъ которой не было еще написано ни одной строки (мы говоримъ о Rokeby). Имніе, о которомъ идетъ рчь, принадлежало почтенному духовному лицу Dr. Роберту Дугласу въ G-alashiels’ и носило не поэтическое названіе ‘Сагtley Hole’ {По Локгарту оно называлось ‘Clarty Hole’, то-есть, грязная дыра.}, которое Скоттъ, сообразно со своимъ пристрастіемъ къ бродамъ, одинъ изъ нихъ велъ къ границамъ этого помстья, переименовалъ въ Abbotsford’. По всей вроятности, имніе это, какъ и вс окрестныя земли, находилось во владніи Мельрозскихъ аббатовъ, которые по этому броду, вроятно, часто переправлялись черезъ Твидъ. Вообще имніе это не было роскошно, построекъ, за исключеніемъ крестьянскихъ избъ и большаго, безобразнаго амбара, выстроеннаго Dr. Дугласомъ, не было никакихъ, и все ограничивалось землею на берегу рки и на склон къ ней (Halde, по шотландски haugh), бдной и лысой, какъ набранный Фальстафомъ полкъ. Такъ описываетъ ее самъ Скоттъ въ одномъ изъ писемъ къ Leyden’у, но для собственнаго утшенія прибавляетъ, что это, какъ говоритъ Touchstone {‘Какъ вамъ будетъ угодно’, V, 4.} ‘невзрачная вещица, по собственно ему принадлежащая’. Въ качеств териффа ‘of the cairn and the scaur’, Скоттъ сознается, что ему вовсе не противно то, что его владніе иметъ ‘дикій, пустынный видъ’. Для сельскаго хозяйства Скоттъ во всякомъ случа его не предназначалъ, для этого у него не было ни охоты, ни умнья, и въ одномъ письм къ миссъ Baillie онъ называетъ свою покупку ‘разорительною сдлкою’. Но такою же была для него и покупка Ashestiel’я. ‘Хозяйство я ненавижу’, объявляетъ онъ въ другомъ мст, — ‘что мн за дло до откармливанія и убоя скота, или до посва хлба для того только, чтобы производить его снова, или до торгашества съ арендаторами, или, наконецъ, до того, что находишься въ постоянной зависимости отъ погоды?’ Очевидно, что для него вс эти дрязги были недостаточно аристократичны. Но тмъ большее пристрастіе питалъ онъ къ культур деревьевъ, и въ этомъ отношеніи онъ проявилъ въ своей новопріобртенной собственности по крайней мр ‘великія способности’.

Имніе, о которомъ идетъ рчь, тмъ не мене въ глазахъ Скотта имло гораздо большую привлекательность и большее значеніе, и это-то обстоятельство, какъ ни ничтожно оно можетъ казаться непосвященному, имло ршающее значеніе при выбор и покупк помстья. Абботсфордъ былъ расположенъ на классической почв Скоттова клана. Здсь находилось поле Мельрозской битвы между Скоттами и Керсами, здсь пролилась кровь его предковъ и сородичей по клану и освятила почву въ глазахъ Скотта, отсюда онъ видлъ развалины Мельрозскаго аббатства и вершины Эйльдонскихъ горъ, окруженныя вечернимъ сумеркомъ, здсь каждый камень, каждое дерево было для него носителемъ историческаго воспоминанія или саги. Даже отецъ Скотта, который, какъ мы видли, не имлъ склонности къ поэзіи горцевъ и ихъ клановъ, прозжая однажды по этому пути съ сыномъ Вальтеромъ, еще отрокомъ, веллъ остановить экипажъ и показалъ своему юному спустнику то мсто,

Where gallant Cessford’s life-blood dear

Reeked on dark Elliot’s borderspear.

Кто же можетъ упрекнуть Скотта въ томъ, что онъ стремился назвать своею собственностью участокъ Ханаанской земли своего клана? Въ томъ, что онъ желалъ, чтобы его правнуки могли находить успокоеніе въ построенной имъ хижин и подъ тнью имъ насаженныхъ деревьевъ, вспоминая о немъ, какъ о своемъ великомъ предк? Въ томъ, что онъ надялся, посл многихъ столтій, когда его замокъ сдлается развалинами, а его потомство исчезнетъ съ лица земли, сдлаться героемъ преданій своего клана и прославляться въ псняхъ Барда грядущихъ вковъ? Онъ бы не былъ поэтомъ, если бы не питалъ въ душ подобныхъ вожделній.

Къ этимъ поэтическимъ побудительнымъ причинамъ, кром того, присоединилась и причина прозаическая: до ныншнихъ дней въ Шотландіи, боле чмъ гд-либо, на владніе имніемъ смотрли какъ на отличительный признакъ аристократіи. Едва ли тамъ могли смотрть на человка, не имющаго недвижимой собственности вн города, какъ на истиннаго джентльмена. Къ тому же въ эпоху Скотта развитія торговли и промышленности въ Шотландіи вовсе не существовало, такъ что для непромышленника не могло быть и рчи о какомъ-нибудь иномъ помщеніи своего капитала, кром покупки имнія. У кого посл этого оставалась еще сотня фунтовъ стерлинговъ, тотъ основывался въ своемъ имніи и съ теченіемъ времени къ своему фамильному имени присоединялъ названіе своего помстья. По шотландскимъ обычаямъ дло доходило даже до того, что мстное названіе помстья иногда вытсняло родовое имя владльца, и Скоттъ впослдствіи не разъ въ шутку подписывая ь свое имя съ прибавленіемъ словъ: ‘Abbotsford and Kaeside’. Скоттъ, какъ носитель древняго имени, какъ тори и какъ родственникъ богатыхъ землевладльцевъ, знакомство котораго вращалось преимущественно въ богатыхъ классахъ, и въ этомъ отношеніи могъ считать себя нравственно обязаннымъ пріобрсти себ боле твердое положеніе посредствомъ покупки недвижимаго имнія и этимъ до нкоторой степени наложить на себя печать знатности.

Замчательно то совпаденіе, вслдствіе котораго мы замчаемъ такое же стремленіе къ владнію землею, выразившееся, пожалуй, еще ясне въ другомъ великомъ поэтическомъ геніи Англіи. Невольно кажется, что именно величайшіе геніи какъ бы нуждались въ противовс, перетягивавшемъ ихъ изъ области поэзіи и мысли и приковывавшемъ ихъ къ земл. Какъ только Шекспиръ окончательно основался въ Лондон въ качеств актера и поэта, мы непосредственно вслдъ за тмъ видимъ его погруженнымъ въ I заботы — не о томъ, чтобы сохранить современникамъ и потомкамъ свои произведенія и увковчить ихъ, нтъ, — эту работу онъ предоставлялъ любому встрчному, — а о томъ, чтобы пріобрсти значительную по тогдашнимъ цнностямъ собственность и обезпечить владніе ею за своими потомками. И для него, какъ и для Скотта, литературная дятельность повидимому служила лишь средствомъ для достиженія боле грубой и земной цли. Онъ не только пріобрлъ значительный пай въ театрахъ ‘Globe’ и ‘ Blackfriars’ — это было бы лишь весьма шаткое пріобртеніе, легко могущее быть утрачено, но и сдлалъ покупки недвижимости какъ въ Лондон, такъ и въ своемъ родномъ город. New-Place въ Stratford’ было его Абботсфордомъ, и туда-то онъ удалился на покой посл тревожной театральной жизни, чтобы тамъ въ качеств джентльмена пользоваться своимъ ‘otium cum dignitate’. Онъ неоднократно увеличивалъ свои владнія покупками домовъ и земель, и изъ одной купчей отъ 1-го мая 1602 года мы знаемъ, что къ этому времени онъ уже пріобрлъ въ собственность около 107 морговъ ‘удобной’ земли. Если судить по этому факту, то Шекспиръ умлъ помщать свои деньги выгодне Скотта, который пріобрлъ лишь пустопорожнюю землю. По обнародованнымъ Halliwell’емъ источникамъ мы знаемъ, что Шекспиръ занимался и денежными спекуляціями въ точномъ смысл слова. Онъ покупалъ паи, давалъ въ займы деньги и взыскивалъ ихъ судебнымъ порядкомъ, такъ что этимъ путемъ сумлъ доставить себ ежегодный доходъ въ 300 ф. ст.. что но ныншней стоимости денегъ составляетъ по крайней мр въ четыре раза боле, дкіе стихи Роре’а на Шекспира удивительно подходятъ и къ Скотту:

Scliakespeare, whom you and every playhouse hill

Style the divine, the matchless, what you will,

For gain, not glory, wing’d his roving flight,

And grew immortal in his own despight.

Шекспиръ похожъ на Скотта и въ томъ отношеніи, что имущество свое, пріобртенное перомъ, онъ предназначалъ по возможности многочисленному и долголтнему ряду своихъ потомковъ. Но небу было угодно покарать его за такія земныя желанія: его единственный сынъ Hamnet умеръ еще при жизни отца, такъ что New-place, какъ и Abbotsford, по наслдству переходилъ отъ дочери къ дочери, пока съ теченіемъ времени пресклась цпь потомковъ его рода.

Какъ непохожъ на нихъ въ этомъ отношеніи Байронъ! Ахиллесовою пяткою его земной жизни была любовь не къ пріобртенію имущества, а къ наслажденіямъ жизнью. То, что Шекспиръ и Скоттъ долины были еще пріобртать — къ чему Байронъ вовсе не имлъ дарованія — то досталось ему путемъ наслдства. Но вмсто того чтобы упрочить и расширить свое наслдіе, онъ безпечно довелъ его до полнаго упадка и не сдлалъ ничего ровно для того, чтобы оно сохранилось въ его потомств

Перездъ Скотта въ Абботсфордъ состоялся въ ма 1812 года и, не смотря въ радость по поводу новой покупки, разставаніе съ ставшимъ ему дорогимъ Ashestiel’емъ не было лишено извстной доли горечи. И окрестные жители неохотно разставались со своимъ Shirra и еще боле жалли его жену, которая свою благотворительностью сумла покорить себ многія благодарныя сердца. Караванъ, состоявшій изъ 24-хъ повозокъ, которыя увозили въ себ все движимое имущество семейства, самъ Скоттъ сравниваетъ съ кочевымъ таборомъ цыганъ. ‘Старые мечи’, такъ описываетъ онъ это переселеніе, — ‘самострлы, щиты и копья играли при этомъ выдающуюся роль, семейство индекъ устроило себ квартиру въ шлем одного храбраго горнаго рыцаря, и въ заключеніи всего, на сколько мн извстно, выступали коровы, нагруженныя знаменами и мушкетами’. Первое время пребыванія въ Абботсфорд было въ достаточной степени сопряжено съ лишеніями и не давало никакого понятія объ образ жизни будущаго хозяина замка. Одна единственная комната долина была вмщать все семейство и въ одно и то же время служила гостиною, столовою и кабинетомъ. Ниша съ окномъ на Твидъ въ глубин, отдлявшаяся старинною кроватью отъ остального пространства комнаты — вотъ и все, что могло быть удлено поэту для его занятій. Онъ поставилъ сюда свою письменную конторку и трудился надъ своимъ ‘Rokeby’, тогда какъ снаружи орудовали каменьщики, плотники, столяры и садовники. Скоттъ лично присматривалъ за всмъ, чтобы какъ можно скоре привести и домъ и садъ въ состояніе, необходимое для обыденной жизни. Первоначально его планы не простирались дале сельскаго дома, и Абботсфордъ напоминаетъ его романы и въ томъ отношеніи, что онъ былъ выстроенъ безъ строго обдуманнаго плана. Скоттъ началъ постройку наудачу и продолжалъ ее по частямъ. ‘ Абботсфордъ говоритъ Алланъ Cunmingham,— ‘весь состоитъ изъ пристроекъ и уголковъ, но вс они объединены рукою мастера’. Чмъ боле накоплялось крышъ, зубцовъ, башенокъ, угловъ и закоулковъ, тмъ боле домъ приходился по вкусу Скотта. Впослдствіи онъ не называлъ свое жилище ни ‘замкомъ’, ни ‘аббатствомъ’, во лишь ‘древнешотландскимъ владтельнымъ домомъ’. Архитектора Atkinson и Bullock совмстно съ Ferry составляли архитектурный тріумвиратъ, съ которымъ Скоттъ совщался во все время своихъ построекъ. Критическое положеніе его книжной торговли, которое онъ могъ устранить лишь цною самыхъ усиленныхъ сбереженій и пожертвованій, въ начал въ сильной степени заставляло его ограничивать свои замыслы. Сперва были построены лишь самыя необходимыя хозяйственныя строенія, конюшни, кухня и садовыя помщенія: за ними послдовали прежде всего комнаты для гостей, которыя онъ изображаетъ своимъ друзьямъ заманчивыми, но скромными красками. Онъ считалъ себя счастливымъ, будучи снова въ состояніи дать просторъ своей склонности къ гостепріимству. Равнымъ образомъ уже въ это время старался онъ украсить свой домъ и внутри, и снаружи лпными украшеніями и древностями, дабы тмъ придать ему романтическую вншность. Для этой цли онъ всего охотне пользовался обломками или просто имитаціями подобныхъ же украшеній древнихъ замковъ, бурговъ и монастырей, каковы Мельрозъ, Dunfermline, Roslin и др. Для этого онъ поручалъ покупать на всхъ аукціонахъ, особенно въ Лондон, и у торговцевъ древностями за большія деньги все, что только приходилось ему по вкусу {На одномъ аукціон вблизи Селькирка между прочимъ продавался шишакъ какого-то стараго Masztrooper’а, за который особенно усиленно торговалась какая-то старая женщина, желавшая обратить его въ котелъ. Скоттъ, бывшій на аукціон, набавилъ цну и постепенно довелъ ее до 5-ти ф. ст. ‘Ну бда’, воскликнула старуха,— ‘куда уже мн торговать котелъ, если самъ Абботсфордъ даетъ за старый печной котелъ цлыхъ пять фунтовъ. Ужь лучше мн отправляться восвояси’. Такъ она и ушла, не купивъ своего котла. James White, Robert Bums and Sir Walter Scott, Load., 1858, стр. 84.}. Скоттъ совершенно не былъ въ состояніи обуздывать свою склонность или скоре страсть къ расширенію предловъ своего помстья:

‘По мр того, какъ увеличивались издержки, возрастало и его желаніе’.

Одно мсто соблазняло его тмъ, что на немъ росли старыя ели, другое — тмъ, что округляло его владнія, третье — тмъ, что въ немъ были мергелевыя залежи, цнность которыхъ простиралась до 2—3,000 ф. ст., и которыя могли служить прекраснымъ удобреніемъ для его остальныхъ полей. Его сосди скоро сумли воспользоваться этою слабою стороною и требовали за свои земли непомрныя суммы, при помощи которыхъ совершали весьма выгодныя спекуляціи въ другихъ оборотахъ. Даже въ самый тяжелый для него 1813 годъ Скоттъ не устоялъ передъ искушеніемъ и пріобрлъ участокъ земли только потому, что въ немъ находилось озеро, а Скоттъ во что бы то ни стало хотлъ сдлаться обладателемъ озера. Два года спустя онъ снова пріобрлъ около 100 морговъ пустопорожней земли, а въ 1817 г. онъ совершилъ покупку цною въ 10,000 ф.. благодаря которой пріобрлъ въ собственность все поле, на которомъ произошла Мельрозская битва, а также оврагъ, по которому протекаетъ ручей Huntly, то мсто, въ которомъ по преданію ома-римослагатель имлъ свиданія съ царицею фей. Наконецъ въ 1820 году, онъ пріобрлъ участокъ земли при подошв Ейльдонской горы, который непосредственно примыкалъ къ владніямъ его герцога. {Общій итогъ, далеко не исчерпывающій всхъ затратъ, сдланныхъ Скоттомъ для пріобртенія въ собственность названныхъ участковъ земли, будетъ приблизительно слдующій.’ Cartley Hole — 4000 ф., Kaeside — 4100, окрестныя поля при Toftfield’ — 6000 ф., Toftfield съ паркомъ 10,000 ф., Abbotslea — 3000 ф., поля у Langsid’а — 500 ф., Shearind Flat — 3500 ф., Bromilees — 4200 ф., Short Acres и Scralitree-Park — 100 ф. Обработка и культура этихъ земель стоила приблизительно 5000 ф., а постройки на нихъ и ихъ содержаніе по крайней мр 20,000 ф., причемъ мы не считаемъ стоимости библіотеки и оружейнаго музея. Все это въ общей сложности составляетъ около 61,000 ф. ст.} Селеніе Durnick, вблизи Мельроза, было въ такой степени окружено владніями Скотта, что его жители именовали Скотта ‘герцогомъ Darnick’скимъ’. Кто знаетъ, быть можетъ и дйствительно, Скоттъ въ своихъ не знавшихъ предловъ мечтахъ предназначалъ своихъ потомковъ для этой высшей ступени на лстниц англійской аристократіи? Во всякомъ случа такое названіе льстило его честолюбію, и самъ Локгартъ свидтельствуетъ объ этомъ съ видимымъ самодовольствіемъ. Только одного не хватало его владніямъ, чего онъ не могъ достигнуть и о чемъ, безъ сомннія, глубоко сожаллъ, это развалинъ его клана. Однажды онъ уже вступилъ въ переговоры по этому поводу, но владлецъ въ конц концовъ не пожелалъ съ ними разстаться. Къ сожалнію, истинная стоимость всхъ этихъ пріобртеній заключалась въ связанныхъ съ ними историческихъ и поэтическихъ воспоминаніяхъ, для земледлія они по большой части вовсе не годились, а какой либо доходъ съ лсовъ могъ получаться лишь въ будущихъ поколніяхъ, такъ какъ они впервые были засяны самимъ Скоттомъ.

Какъ бы то ни было, если бы даже Скоттъ и могъ пріобрсти въ собственность готовое, вполн благоустроенное имніе оно въ его глазахъ имло бы лишь второстепенное значеніе. Ему нужно было лишь поле для своей дятельности и творчества, онъ до извстной степени увлекался стремленіемъ воздвигнуть новый памятникъ тмъ самымъ маркамъ, которыя обогатили его своими бургами и башлями, своими замками и монастырями такимъ богатымъ матерьяломъ для его поэзіи, и исполненный благодарности Скоттъ стремился обогатить ихъ новымъ матеріаломъ для поэзіи будущаго. Абботсфордъ — это его твореніе, на вчныя времена связанное съ его именемъ.

Такимъ образомъ Абботсфордъ сдлался средоточіемъ, вокругъ котораго вращались и поэзія, и вся дятельность Скотта, цлью его жизни, которой подчинялась вся его посторонняя дятельность. Онъ жилъ и дышалъ однимъ Абботсфордомъ, Абботсфордъ былъ цлью его дневнаго труда и мечтою его ночныхъ сновидній. Вс свои доходы онъ ввергалъ въ эту бездонную пропасть, такъ какъ, по его собственному признанію, его домъ сталъ для него ‘всепоглощающимъ чудовищемъ’. ‘Я самъ вижу’, пишетъ онъ своему старшему сыну,— ‘что я могъ бы помстить деньги боле выгодно, но нтъ такого помщенія ихъ, которое съ теченіемъ времени могло бы быть лучше для тебя, и конечно доставлять боле удовольствія лично мн’. Съ особеннымъ рвеніемъ онъ заботился объ обработк земли, и дйствительно она въ сравнительно короткое время достигла значительныхъ успховъ. Свои мысли и опытность въ этомъ направленіи Скоттъ изложилъ въ двухъ своихъ статьяхъ: ‘Объ осмененіи пустопорожнихъ земель’ и ‘О сельскомъ садоводств’. Ничто не доставляло ему большаго удовольствія, какъ возможность собственноручно пускать въ дло свой ручной топорикъ, которымъ онъ особенно умлъ владть, ручную пилу и садовый ножъ, вооруженный ими онъ бродилъ по своимъ владніямъ и обрзывалъ и подстригалъ или срубалъ деревья. ‘Сажать и обрзывать деревья, говоритъ онъ, я могъ съ утра до ночи. Есть какое-то самоудовлетвореніе, что-то щекочущее мое самолюбіе въ мысли, что въ этомъ удовольствіи въ то же время заключается и серьезное содйствіе будущему благосостоянію имнія, и что наши дубки дадутъ въ грядущемъ новые побги для будущихъ побдъ, подобныхъ Трафальгарской’. Съ какихъ различныхъ точекъ зрнія представлялось садоводство его духовному взору, это. всего лучше показываетъ поученіе, которое онъ влагаетъ въ уста старому Dumbiedykes’у (въ ‘Сердц Midlothian’а’), который на смертномъ одр говоритъ своему сыну: если нтъ другаго дла, сажай деревья: пока ты спишь, они будутъ рости. Вслдствіе такого сильно дйствующаго совта прежній графъ горныхъ возвышенностей долженъ былъ со временемъ превратиться въ страстнаго любителя лсоводства. Даже сосди Скотта были увлечены его примромъ и стали въ честь его, а также для украшенія помстій — быть можетъ, также изъ желанія увеличить съ теченіемъ времени свои доходы — заботиться о насажденіи деревьевъ. Быть можетъ, въ тайник души Скотта при этомъ дремала скрытая мысль объ Ettrickforst’ и о возможности его возрожденія. Нкоторое понятіе о насажденіяхъ Скотта мы можемъ получить изъ распоряженія, сдланнаго имъ изъ Единбурга своему управляющему, при чемъ онъ извщаетъ его о высылк 600 тополей, для которыхъ онъ выбралъ самое подходящее и лучшее мсто. Чтобы оградить свой питомникъ отъ весенняго разлива, по всему Твиду воздвигались плотины и другія береговыя постройки, а впослдствіи для эксплоатаціи лса была устроена пильная мельница, успхъ которой доставлялъ самую живую радость Скотту. Но поэтъ не упускалъ изъ виду и другихъ способовъ къ улучшенію и украшенію своего имнія: такъ, напримръ, въ ущель ‘Римослагателя’ имъ былъ устроенъ искусственный водопадъ. Но о земледліи въ собственномъ смысл не было и рчи: оно было всецло предоставлено арендаторамъ.

Управленіе и надсмотръ за этими все возраставшими въ объем землями вскор потребовали больше времени и силъ, чмъ сколько могъ имъ удлять Скоттъ, и поэтому онъ былъ весьма обрадованъ, найдя въ своемъ друг William’ Laidіlow’ помощника, соединявшаго въ себ и вс необходимыя свднія и самую врную преданность Скотту. Laidlow былъ человкъ образованный и даже не чуждый литератур, какъ писатель. Во время изданія ‘Border Minstrelsy’ онъ снабжаетъ Скотта матеріалами и способствуетъ его знакомству съ Hogg’омъ. Hogg съ безграничнымъ уваженіемъ отзывается о близкомъ его сердц Laidlow’ и, какъ кажется, даже впадаетъ въ крайность, выражаясь въ томъ смысл, что безъ Laidlow’а Абботсфордъ былъ бы тломъ безъ головы {Hogg! Domestic Manners and Private Life of Sir Walter Scott, p. 121.}. Въ то время, о которомъ идетъ рчь, Laidlow взялъ на себя аренду, по вслдствіе различныхъ неблагопріятныхъ обстоятельствъ, долженъ былъ отъ нея отказаться. Тогда Скоттъ очистилъ для него небольшой домикъ въ своемъ помсть Kaeside’, назначилъ ему годовое содержаніе въ 100 ф. ст., побуждалъ его къ литературнымъ трудамъ (какъ мы видли, онъ принималъ участіе и въ ‘Единбургскомъ ежегодник’) и, дйствительно, пріобрлъ въ немъ на всю жизнь не только прозорливаго, честнаго и самоотверженнаго замстителя въ управленіи Абботсфордомъ, но и испытаннаго и преданнаго друга.

Скоттъ видлъ величайшее счастіе во всемъ томъ, что придавало ему видъ наслдственнаго землевладльца, почему и самъ герцогъ представлялся ему въ ореол завиднаго величія. Но съ другой стороны, Скоттъ отнюдь не скрывалъ отъ себя, что такое положеніе въ то же время налагаетъ и серьезныя обязанности. Когда все боле и боле усиливавшаяся болзненность герцога вынудила его искать убжища въ боле тепломъ климат (онъ ухалъ въ Лиссабонъ, гд и скончался 20 апрля 1819 г.), Скоттъ умоляетъ его заботиться о здоровь и по этому поводу прибавляетъ: ‘Вдь вы дыханіе нашихъ устъ, вы полезны для тысячей, а для многихъ изъ этихъ тысячъ вы прямо необходимы’. Имть подчиненныхъ и вассаловъ, оказывать имъ отеческія попеченія — такая задача кажется Скотту не только счастьемъ и гордостью, но даже приказаніемъ свыше. Въ этомъ отношеніи онъ является феодаломъ до мозга костей. Въ силу такихъ воззрній онъ всячески старается устроить своихъ работниковъ на своей собственной земл, затваетъ планъ построить для нихъ деревню, которая долина носить горделивое наименованіе ‘Abbotstown’. Равнымъ образомъ и по отношенію къ окрестному населенію онъ былъ благосклоненъ и милосердъ. Онъ не окружалъ своихъ владній высокими стнами и не окружалъ себя капканами и западнями, но всмъ и каждому охотно открывалъ безпрепятственный доступъ. Поэтому и его питомники не подвергались дерзкимъ и своевольнымъ покушеніямъ, и только оршники въ Овраг Римослагателя служили богатымъ полемъ нападеній со стороны юнаго населенія Мельроза и Селькирка. ‘Я постоянно’, говоритъ онъ въ одномъ мст, — ‘употреблялъ двойной доходъ съ моихъ владній только для того, чтобы доставлять работу моимъ сосдямъ’. Онъ даже гордился тмъ, что всячески ограничивалъ свои личныя издержки, чтобы быть въ состояніи какъ можно лучше исполнять свои обязанности сюзерена по отношенію къ своимъ подданнымъ. Подобно тому, какъ онъ самъ являлся истинно врнымъ приверженцемъ своего герцога, къ которому онъ, по его собственнымъ словамъ, былъ боле привязанъ, чмъ къ кому бы то ни было, кром членовъ своей собственной семьи, такъ съ другой стороны и его подданные долины были питать къ нему т же чувства приверженности и обращаться къ нему въ минуты нужды и несчастья, а въ счастливые дни получать изъ его рукъ знаки вниманія. Чмъ боле соблюденіе или возстановленіе древнихъ нравовъ и обычаевъ шло рука объ руку съ его желаніями, тмъ счастливе чувствовалъ себя Скоттъ. Такъ, напримръ, онъ извщаетъ миссъ Baillie съ особою гордостью о томъ, что въ послдній день года вс дти его служащихъ принесли ему свои пожеланія при пніи старинныхъ псенъ, и были за это имъ одарены подарками {Шотландское названіе этого обряда есть ‘Hogmanay’. При этомъ дти наряжались и вооруженныя деревянными мечами исполняли нчто въ род театральнаго представленія.}. Главнымъ лицомъ между его арендаторами былъ флейтщикъ, John Skye, о пріобртеніи котораго особенно долженъ былъ заботиться Laidlow. Какъ въ залахъ горскихъ вождей, такъ и въ замк Скотта въ Абботсфорд Джонъ долженъ былъ въ одежд горцевъ являть свое искусство въ торжественные дни, конечно, къ великой досад англійскихъ и континентальныхъ гостей, но къ полному удовольствію самого Скотта.

Въ той же степени, въ какой возрастала слава Скотта какъ писателя, возрастала и извстность Abbotsford’а. И та, и другая шли рука объ руку. Извстное выраженіе одного французскаго путешественника, что Абботсфордъ ни что иное, какъ тотъ же романъ, только сдланный изъ камня и штукатурки, справедливо и въ томъ отношеніи, что весь свтъ стремился туда и до нкоторой степени вс считали своею обязанностью такъ же внимательно прочесть и этотъ романъ великаго волшебника, какъ и его печатные. Никогда жилище ни одного поэта во время его жизни не бывало такимъ часто посщаемымъ мстомъ, какъ замокъ Скотта, и конечно не будетъ преувеличеніемъ, если мы скажемъ, что благодаря Абботсфорду и его строителю, Шотландія сдлалась извстна и открыта всему образованному міру. Стеченіе даже вовсе незнакомыхъ Скотту лицъ было такъ сильно, что Скоттъ оказался вынужденнымъ объявить по всмъ гостинницамъ Мельроза и Селькирка, что не будетъ принимать никого, кто ране не извститъ его и не получитъ согласія. Локгартъ совершенно основательно высказываетъ сожалніе по поводу того, что не велось правильнаго списка всхъ постителей Абботсфорда, на подобіе, напримръ, Веймарскихъ гофмаршальскихъ списковъ во времена Карла-Августа. Въ самомъ дл это было бы перечнемъ всего того, что выдавалось своимъ рожденіемъ, богатствомъ, талантомъ и дарованіями въ наук, литератур и искусств — или, по крайней мр, вншнимъ видомъ этихъ отличій. Помимо многихъ лицъ, теперь вовсе неизвстныхъ, мы найдемъ здсь королевскаго сына рядомъ съ сыномъ пастуха, герцогиню на ряду съ актрисою. Въ числ гостей Скотта мы встрчаемъ принца Густава Ваза, который инкогнито, подъ именемъ графа Itterberg’а долгое время проживалъ въ Единбург, а также принца Леопольда Саксснъ-Кобургскаго, впослдствіи короля Бельгійскаго, на ряду съ сэромъ Humphry Davy, изобртателемъ предохранительной лампы, съ художникомъ William’омъ Allan’омъ и ирландскимъ Анакреонтомъ. Thomas’омъ Moore’омъ. Изъ дамъ назовемъ, напримръ, милліонершу мистриссъ Coutts, бывшую субретку, а впослдствіи герцогиню St. Alban, путешествовавшую въ сопровожденіи шести кучеровъ, двухъ врачей, двухъ камеристокъ и прочей свиты, леди Байронъ, разведенную жену поэта, уже упоминавшуюся нами мистрисъ Siddons и миссъ Edgeworth, знаменитую ирландскую писательницу. Трансъ-атлантическіе сородичи также посылали многочисленные курьезнйшіе экземпляры, самымъ достойнымъ представителемъ Америки были однако Washington-Irving и George Ticknor. Какъ извстно, Ирвингъ обезсмертилъ свое посщеніе Абботсфорда въ проникнутомъ любовью описаніи, причемъ сумлъ избгнуть опасности, въ которую впослдствіи впалъ капитанъ Basil Hall, позволившій себ даже во время обда заносить замтки въ записную книжку, не стсняясь тмъ, что это замтилъ и самъ хозяинъ. Только необыкновенная терпимость и невозмутимое добродушіе Скотта позволяли ему приноровляться къ такимъ разнообразнымъ элементамъ и на сколько возможно сливаться съ ними въ полнйшемъ сочувствіи. Онъ дйствительно обладалъ искусствомъ или тайною заставлять всхъ своихъ гостей быть довольными самими собой, другъ другомъ и ихъ хозяиномъ. Подобно тому, какъ его романы отодвинули на второй планъ вс, имъ предшествовавшіе, такъ и его гостепріимство затмило все, до тхъ поръ существовавшее. Нельзя не признать, что и гостепріимство это имло тсную связь съ прирожденнымъ ему духомъ кланнаго быта, онъ чувствовалъ себя какимъ-то средневковымъ барономъ въ своемъ замк и съ такимъ же достоинствомъ и привтливостью игралъ роль представителя своего отечества. Во все продолженіе пребыванія его семейства въ Абботсфорд, ни одинъ день не проходилъ безъ гостей, и Скоттъ подчасъ испытывалъ отъ этого много стсненій. Чтобы до нкоторой степени облегчить свои обязанности гостепріимнаго хозяина, онъ однажды обратился къ своему брату ом, жившему въ то время на остров Мэн, съ просьбою подписываться подъ рекомендательными письмами, которымъ онъ не придавалъ большаго значенія, не полнымъ именемъ, а сокращенію: . Скоттъ, что — бы самъ Скоттъ, руководствуясь этимъ условнымъ знакомъ, могъ до нкоторой степени ограничивать свое гостепріимство.

Три главныхъ годовыхъ праздника, въ особенности во время процвтанія Абботсфорда, были главнымъ пунктомъ, когда въ немъ собиралось наиболе многочисленное общество: Абботсфордская охота, рыбная ловля и время жатвы. Охота, начинавшаяся всегда 28-го октября въ день рожденія старшаго сына Скотта, само собою заканчивалась параднымъ обдомъ, во время котораго настоящая, неподдльная ‘горная роса’ (то-есть, виски изъ тайныхъ, не платившихъ никакого акциза винокурень въ Горной Шоттландіи) развязывала языки, когда кубки въ быстрот соперничали съ охотничьими конями, когда непринужденность и праздничное настроеніе изливались въ каскад остротъ, анекдотовъ и псенъ, и когда лишь самъ хозяинъ сохранялъ свое достоинство. Полные восторга гости около полуночи ввряли себя своимъ конямъ и возвращались по домамъ. Одинъ изъ арендаторовъ въ Чевіотскихъ горахъ однажды такъ выразилъ полноту своего сердца, возвратясь къ себ домой: ‘Ну, жена, я хочу спать. Ахъ! еслибы можно было спать цлый годъ: только одно на свт и стоитъ того, чтобы для этого ждать еще цлый годъ: это Абботсфордская охота’.

Рыбная ловля, или точне ловля лососей, начиналась посл заморозковъ раннею или позднею осенью, и флагъ, разввавінійся на одной изъ башенъ Абботсфорда, сзывалъ гостей къ этому торжеству, какъ и ко всмъ другимъ. Вс послдователи великаго удильщика Исаака Walton’а собирались тогда съ крючками, лесами, острогами и стями для дружнаго опустошенія Твида. Передъ хижиною Абботсфордскаго рыбака на берегу рки къ вечеру подъ высокимъ ясенемъ располагался веселый пикникъ, и тутъ-то захваченные въ плнъ рчные обитатели уничтожались въ вареномъ, жареномъ и печеномъ вид. Наконецъ въ ноябр, прежде чмъ вся семья переселялась въ Единбургъ, по древне-шотландскому обычаю, въ огромномъ амбар праздновали праздникъ жатвы (по шотландски kirn), причемъ, конечно, думали скоре не о жатв, а о соблюденіи стараго обряда. Во время всхъ этихъ празднествъ Скоттъ былъ душою общества. Онъ отличался и какъ лихой наздникъ на охот, и какъ искусный рыбакъ на лученіи рыбы, но на праздник жатвы онъ не могъ находиться во глав хоровода, зато онъ принималъ на себя обязанность чашника и угощалъ стараго и малаго съ привтною рчью и веселыми шутками.

При такомъ безпокойномъ образ жизни, Скоттъ, конечно, не могъ вполн отдаваться настоящей, интимной семейной жизни. Но и сама г-жа Скоттъ, безъ сомннія, чувствовала себя въ своей сфер въ этомъ круговорот знатныхъ и постоянно смнявшихъ другъ друга гостей. Самъ Скоттъ, какъ мы видли, находилъ возможность оберегать часы своихъ утреннихъ занятій въ тиши своего кабинета, равнымъ образомъ онъ умлъ энергичными мрами оберегать и дтей своихъ отъ излишняго разсянія и его губительныхъ послдствій. Въ Ашестил Скоттъ еще самъ слдилъ за ихъ ученіемъ и воспитаніемъ. Тамъ они могли во всякое время приходитъ къ нему въ кабинетъ, и Скоттъ никогда не видлъ въ этомъ нарушенія своего покоя. Онъ откладывалъ перо въ сторону, снисходительно выслушивалъ ихъ требованія и даже не уклонялся отъ необходимости разсказывать имъ сказки. Воспитательница находилась лить при двочкахъ. Но въ Абботсфорд Скоттъ оказался вынужденнымъ пригласить и для мальчиковъ домашняго учителя, по имени Георга Томсона, добродушнаго богослова, исполненнаго преданности и рвенія къ своимъ обязанностямъ, хотя и чуждаго высшихъ дарованій и стремленій. Особую симпатію Скотта онъ пріобрлъ вслдствіе того, что по причин несчастнаго случая онъ еще мальчикомъ лишился ноги и съ этого времени долженъ былъ ходить на костыл. Скоттъ изобразилъ его подъ именемъ Доминика Сампсона въ своемъ ‘Гюи Маннеринг ‘. Не смотря на то, что сыновья Скотта, во время пребыванія его семейства въ Единбург, посщали High School, они, идя по стопамъ своего отца, получили не ученое, а скоре практически-свтское воспитаніе. Вальтеръ рано отличился въ качеств молодца-наздника во время верховыхъ прогулокъ и охотъ, и отецъ его съ родительскою гордостью неоднократно упоминаетъ о его успхахъ въ этомъ отношеніи, проходя полнымъ молчаніемъ его успхи въ наукахъ. По словамъ Hogg’а въ немъ не было даже искры генія его отца. Первый убитый имъ тетеревъ преисполнилъ сердце его родителя необыкновенною гордостью, какъ будто дло шло о чемъ-нибудь боле важномъ, съ тхъ поръ какъ онъ самъ сдлалъ свой первый удачный выстрлъ. Какія же чувства долины были волновать сердце Скотта, когда во время устроенной имъ игры въ мячъ на Carterhaugh’скомъ пол (декабрь 1815) его четырнадцатилтнему Вальтеру одна изъ дочерей герцога вручила древнее знамя ихъ клана, и онъ съ тріумфомъ прохалъ съ нимъ на своемъ пони вокругъ всей арены? На шестнадцатомъ году Вальтеръ ростомъ былъ выше шести англійскихъ футовъ и сталъ врнымъ спутникомъ отца и въ лсу, и въ пол. Въ его жилахъ текла настоящая горская кровь, дававшая себя знать даже въ его отношеніяхъ къ товарищамъ по High School. Хотя отецъ его не безъ удовольствія принялъ бы его вступленіе въ сословіе адвокатовъ или судей, но, по всей вроятности, Скоттъ въ глубин сердца еще боле сочувственно отнесся къ его ршенію, подобно старому Satchells’у, сдлаться на ‘soldier and no scholar’, и онъ позволилъ сыну, но его желанію, лтомъ 1819 г. поступить прапорщикомъ въ 18-ый гусарскій полкъ. Несомннно, Скоттъ, по пристрастію къ военной жизни, видлъ въ гусар то современное положеніе, которое ближе всего подходило къ образу средневковаго горца. Его второй сынъ, Карлъ не обнаруживалъ подобнаго развитія тлесныхъ силъ, въ 1820 году онъ былъ ввренъ попеченіямъ почтеннаго духовнаго лица, John’а Williams’а въ Lampeter, такъ какъ разстройство въ родительскомъ дом въ это время сдлалось препятствіемъ его дальнйшихъ успховъ {Благодаря стараніямъ Скотта, мистеръ Williams нсколько лтъ спустя былъ назначенъ первымъ ректоромъ новооснованной Academy въ Единбург.}. Еще ране, когда Карлъ еще не достигъ зрлаго возраста, его отцу было сдлало по поводу его предложеніе относительно службы въ Индіи, но Скоттъ предназначалъ его для службы на родин и поэтому послалъ его въ октябр 1824 г. изъ Lampeter’а въ Оксфордъ. Равнымъ образомъ и об двочки долины были принимать участіе въ жизни на свобод и въ ея укрпляющихъ физическое здоровье упражненіяхъ он рано выучились искусству здить верхомъ. Напротивъ: того, литературная дятельность и связанная съ нею слава ихъ родителя долгое время оставалась неизвстною его дтямъ. Вальтеру было весьма непріятно, когда его школьные товарищи въ шутку называли его ‘двою озера’, такъ какъ онъ не имлъ никакого представленія объ этомъ духовномъ дтищ своего отца. При появленіи этого произведенія ему шелъ всего десятый годъ. Напротивъ того, Софіи было въ это время уже двнадцать лтъ. Джемсъ Баллантайнъ засталъ ее однажды одну въ кабинет ея отца. ‘Ну, миссъ Софія’, обратился онъ къ ней, — ‘какъ вамъ нравится ‘Два озера?’ ‘0^й, возвразила она въ сердечной простот, — ‘я ее не читала, папа говоритъ, что не можетъ быть ничего хуже для молодыхъ людей, какъ чтеніе плохихъ поэтическихъ произведеній’.

Если уже благодаря постояннымъ переселеніямъ изъ Единбурга въ Абботсфордъ, укрплялось физическое и духовное благосостояніе Скотта, то въ еще большей степей той же цли служили частые назды и путешествія, без. которыхъ не могла обходиться Скоттова натура. Вскор посл появленія ‘Waverley’а’ (іюль 1814), Скоттъ получилъ приглашеніе принять участіе въ морскомъ путешествіи отъ Шотландской коммиссіи по надзору за маяками, съ членами которой онъ находился въ дружескихъ отношеніяхъ. Коммиссія эта предполагала сдлать объздъ на находившемся въ ея распоряженіи шестипушечномъ катер шоттландскихъ береговъ и острововъ отчасти для осмотра уже существующихъ маяковъ, отчасти для опредленія мстъ постройки новыхъ. Поэтъ нашъ съ удовольствіемъ принялъ предложеніе, и экспедиція, продолжавшаяся съ 29-го іюля до 28-го сентября, отправившись изъ Leith’а къ Шотландскимъ и и Оркнейскимъ островамъ вокругъ свернаго побережья Шотландіи, вдоль Гебридовъ къ сверному берегу Ирландіи, закончила свой объздъ въ Glasgow. Скоттъ отличился въ качеств хорошаго моряка и платилъ дань Нептуну лишь въ очень сильную непогоду. Онъ характеризуетъ эту поздку извстными стихами А. Cuningham’а:

The world of waters was our home,

And merry men were we.

Скоттъ былъ необыкновенно доволенъ какъ обществомъ, въ которомъ во все продолженіе путешествія царило полное согласіе, такъ особенно созерцаніемъ величественныхъ красотъ природы, открывавшихся его взору, и изученіемъ исторіи, быта и обычаевъ этихъ романтическихъ острововъ. Обширный дневникъ, который онъ велъ на палуб, вовсе не предназначая его для печати, рисуетъ его любезнымъ и преданнымъ членомъ общества, а также проницательнымъ, образованнымъ и многостороннимъ наблюдателемъ. Поэтическіе плоды этого путешествія читающій міръ пожалъ въ его ‘Владык острововъ’ и въ ‘Пират’. Къ сожалнію, для Скотта этотъ прекрасный эпизодъ его жизни былъ омраченъ печальнымъ заключеніемъ, такъ какъ въ порт Rush на Ирландскомъ берегу онъ узналъ о скрывавшейся отъ него его спутниками кончин герцогини, улыбка которой, по его словамъ, была для него лучшею наградою минстреля.

Веспою слдующаго года (1815) мы находимъ Скотта въ сообществ супруги и старшей дочери въ Лондон, гд онъ не былъ втеченіи шести лтъ, и гд снова онъ былъ почти подавленъ сочувствіемъ, удивленіемъ и лестными отзывами. ‘Будьте готовы’, писала ему Joanna Baillie незадолго передъ тмъ,— ‘что вы будете здсь предметомъ удивленія, не много меньшимъ, чмъ Русскій Царь или старый Блюхеръ’. Два обстоятельства особенно выдляются въ этомъ вторичномъ пребываніи въ Лондон: личное знакомство съ Байрономъ и пріемъ у принца-регента. Байронъ уже давно раскаивался въ своей юношеской выходк противъ Скотта, и между ними при посредств книгопродавца Murray’я уже нкоторое время установилось взаимное соглашеніе и обмнъ писемъ, къ которому Скоттъ сдлалъ первый шагъ. И личное знакомство обоихъ поэтовъ происходило преимущественно въ дом Murray¹‘, гд они почти ежедневно сходились на нсколько часовъ. Уважая другъ друга, какъ писатели, они скоро почувствовали взаимную склонность, какъ люди. Объ ихъ литературныхъ отношеніяхъ другъ къ другу намъ еще придется говорить подробне въ слдующихъ главахъ. Скоттъ почтилъ своего великаго соперника, подаривъ ему кинжалъ съ золотою насчкою, когда-то принадлежавшій грозному Эльфи-бею, а Байронъ отплатилъ ему за это серебряною похоронною урною, которая была наполнена остатками изъ аинскихъ кургановъ, на которой онъ веллъ вырзать слова Ювенала: ‘Expende, quot libras in duce summo hivernes? Mors sola fatetur quantnla sint hominum corpuscula {‘Взвсь, сколько фунтовъ вситъ величайшій вождь. Одна смерть можетъ показать, какъ ничтожна человческая персть’, Juv. Sat. X, 147 и 172.}’. Скоттъ веллъ присоединить къ этому еще слдующія слова: ‘Подарокъ лорда Байрона Вальтеру Скотту’, и сверху помстилъ письмо Байрона, сопровождавшее этотъ подарокъ, и то и другое онъ включилъ въ свою коллекцію въ Абботсфорд. Къ сожалнію, мы должны прибавить, что письмо это было впослдствіи похищено у него какимъ-то странствующимъ собирателемъ рдкостей. Оба поэта искренно смялись при мысли о томъ, что подумаетъ свтъ о трагическомъ характер этихъ взаимныхъ подарковъ.

Несравненно боле свтлое впечатлніе производитыізвстіе о пріем поэта у принца-регента. Принцъ уже давно высказывалъ желаніе лично познакомиться съ авторомъ ‘Марміона’. Скоттъ, будучи предварительно представленъ ему во время ‘lever’, былъ затмъ приглашенъ къ его столу. Общество было немногочисленное, но избранное и, какъ надялся принцъ, во вкус Скотта. Бесда была тмъ оживленне, такъ какъ принцъ не уступалъ своему гостю въ качеств блестящаго разскащика. О веселомъ и непринужденномъ тон бесды лучше всего свидтельствуетъ анекдотъ, разсказанный Скоттомъ, и замчаніе, сдланное по этому поводу самимъ принцомъ. ‘Одинъ шотландскій судья’, такъ началъ Скоттъ,— ‘во время своихъ судейскихъ разъздовъ постоянно останавливался у зажиточнаго господина по близости отъ одного изъ городовъ, гд происходилъ судъ, и такъ какъ оба они были страстными любителями шахматной игры, то часто просиживали цлую ночь, испытывая свои силы за шахматною доскою. Однажды весною партія къ утру еще не была приведена къ окончательному результату. ‘Нечего длать, Дональдъ’, сказалъ судья,— ‘осенью я снова буду здсь, отложимъ окончаніе партіи до этого времени’. Дйствительно, онъ возвратился въ октябр, но уже не въ домъ своего хозяина, такъ какъ тотъ въ это время былъ уличенъ въ подлог, и имя его находилось въ числ подсудимыхъ, которые долины были предстать на судъ его бывшаго гостя. Судъ призналъ его виновнымъ, и судь не оставалось ничего боле, какъ произнести роковой приговоръ: ‘Ты будешь повшенъ за шею до тхъ поръ, пока не испустишь духъ, и да сжалится Господь надъ твоею несчастною душою!’ Едва онъ произнесъ приговоръ и надлъ на голову шляпу, какъ благосклонно прошепталъ своему старому знакомому: ‘Ну, любезный Дональдъ, наконецъ-то и я сдлалъ вамъ матъ’. Принцъ отъ души расхохотался при такомъ обращик судейскаго юмора и затмъ провозгласилъ тостъ за автора ‘Веверлея’, причемъ значительно посмотрлъ на Скотта. Тотъ съ благодарностью уклонился отъ такой чести, и прежде чмъ гости снова услись, принцъ пригласилъ ихъ снова наполнить бокалы и выпить за здоровье автора ‘Марміона’. ‘Ну, любезный Вальтеръ’, прибавилъ онъ шутя, — ‘наконецъ-то и я сдлалъ вамъ матъ’. Регентъ имлъ обыкновеніе называть по имени тхъ лицъ, которымъ хотлъ оказать особое отличіе. Скоттъ впослдствіи оправдывался въ непризнаніи своего произведенія передъ своимъ повелителемъ тмъ, что вс они были въ то время, ‘почти готовы’.

Третье путешествіе, несравненно боле значительное, чмъ оба предыдущія, было предпринято Скоттомъ еще въ томъ же году. Мы уже знаемъ, какое пламенное желаніе имлъ Скоттъ постить театръ войны на Пиринейскомъ полуостров. Въ 1813 г. онъ испытывалъ не меньшее стремленіе увидать союзныя войска и ихъ лагерь, но и на этотъ разъ долженъ былъ сдержать свой порывъ. Но теперь, когда съ быстротою молніи по всей Англіи распространилась всть о пораженіи Наполеона при Ватерлоо, онъ не могъ боле удержаться отъ потребности увидть по крайней мр поле битвы, на которомъ окончилось поприще великаго завоевателя, родившагося въ одинъ день съ нимъ. Въ сопровожденіи нсколькихъ младшихъ своихъ друзей, Скоттъ 27 іюля поспшилъ черезъ Hull, Lincoln, Cambridge, Harwich, Helvoetsluis и Антверпенъ въ Брюссель. Чтобъ окупить свою поздку, онъ подобно позднйшимъ туристамъ, при отъзд заключилъ, при посредств John’а Ballantyn’а, контрактъ съ Constable’ относительно изданія своихъ путевыхъ писемъ. Поэтому вся эта поздка, какъ она ни соотвтствовала наклонностямъ Скотта, носитъ характеръ какой-то книгопродавческой сдлки и вслдствіе этого прямо противоположна путешествію на яхт Маячной коммиссіи, не стоившему Скотту никакихъ издержекъ. Слдствіемъ этого условія было то, что вс письма, которыя Скоттъ посылалъ во время путешествія своему семейству или друзьямъ, посл прочтенія ихъ въ этомъ кругу, поступали затмъ въ руки Ballantyn’омъ для печати, и уже въ январ 1816 г. они вышли изъ подъ станка подъ заглавіемъ ‘Письма Павла къ своимъ роднымъ {Lockhart подражалъ имъ въ ‘Peter’s Letters to his Kinsfolk’.})’. Только то обстоятельство, что, какъ мы выше видли, Скоттъ пожертвовалъ всю прибыль отъ продажи ‘Поля битвы при Ватерлоо’ въ пользу семей павшихъ воиновъ, можетъ до нкоторой степени примирить насъ съ такою фабрикаціей) книгъ. Если Скоттъ, въ качеств добровольца, зналъ лишь веселую, мы бы сказали — даже игрушечную сторону военнаго дла, то теперь въ Ватерлоо онъ познакомился и со стороною трагическою. И то, и другое было лишь поэтическими полюсами войны, прозы собственно военной службы онъ никогда не зналъ. Посл подробнаго обозрнія этого всемірнаго поля битвы, причемъ было собрано не мало сабель, ружей, пуль, кирассъ, крестовъ Почетнаго Легіона и другихъ рдкостей — причемъ не были забыты и герцогъ, и другіе ближайшіе друзья — путешествіе продолжалось черезъ Моясь, Валансьеннъ, Каморэ, Регонне и черезъ Пикардію въ Парижъ, гд пестрая толпа войскъ всхъ націй въ высшей степени восхитила солдатское сердце Скотта. Нужно считать за чудо, что Скоттъ былъ замченъ въ этой сутолок, и онъ, дйствительно, былъ обязанъ этимъ отличіемъ не своей поэтической слав, которая въ то время еще не достигла до французовъ и союзниковъ, но своимъ аристократическимъ знакомствамъ. Онъ представлялся не только Веллингтону, но и при посредств лорда Cathcart’а самому императору Александру. Александръ, увидвъ его въ мундир и замтивъ его хромоту, спросилъ поэта, служилъ ли онъ и гд былъ раненъ. Скоттъ былъ доволенъ и тмъ, что хоть на первую часть вопроса могъ отвчать утвердительно, такъ какъ онъ дйствительно служилъ въ Шотландскомъ ландвер или ландштурм, но на окончаніе вопроса принужденъ былъ дать отрицательный отвтъ и признаться въ томъ, что его хромота не боле, какъ физическій недостатокъ. Лордъ Cathcart нсколько смутился, но и онъ, и императоръ, были вполн удовлетворены, когда Скоттъ присовокупилъ, что онъ тмъ не мене участвовалъ въ стычкахъ при Cross-Causeway и при Moredun’ской мельниц. Скоттъ познакомился также съ Блюхеромъ и другими военными свтилами, а казачій атаманъ Платовъ, особенно полюбившій Скотта, взялъ его съ собою на парадъ. Но никто изъ всхъ союзныхъ военачальниковъ и полководцевъ не оказалъ ему такого высокаго вниманія, можно сказать, почти благоговнія, какъ его соотечественникъ Веллингтонъ, и Скоттъ неоднократно самымъ краснорчивымъ образомъ вспоминалъ потомъ объ этомъ пріем. На обратномъ пути Скоттъ въ послдній разъ въ Лондон имлъ личное свиданіе съ Байрономъ.

Какъ ни свтло протекли годы жизни Скотта за этотъ періодъ, все же и они были отчасти омрачены мрачными тнями и темными тучами, служившими какъ бы предвозвстниками угрожавшей ему близкой бури. 1819 годъ былъ для него въ извстной степени роковымъ: его со всхъ сторонъ обступили демоны недуга, смерти и политическихъ невзгодъ.

Посл того какъ Скоттъ счастливо преодоллъ болзненный періодъ своего дтства, онъ пользовался ничмъ не нарушаемымъ, крпкимъ здоровьемъ до весны 1817 года, когда онъ внезапно занемогъ сильными спазмами желудка, продолжавшимися съ промежутками довольно долго, но въ конц концовъ, благодаря искусному леченію, постепенно прекратившимися. Весною 1819 г. болзнь эта возобновилась и притомъ съ удвоенною силою, не уступая никакому искусству врачей. Хотя врачи и удостовряли, что болзнь не представляетъ никакой опасности, тмъ не мене она сопровождалась такими невыносимыми болями, что уже однимъ этимъ угрожала жизни больнаго. Во время такихъ припадковъ выносливый больной кричалъ такъ громко, что вопли его были слышны не только во всемъ дом, но даже и въ саду. Ему были прописаны такія сильныя дозы опіума, что средства эти принесли его здоровью большій вредъ, чмъ самая болзнь. По собственному его свидтельству онъ однажды въ теченіе шести или семи часовъ принялъ шесть гранъ опіума, три грана ціанистаго кали и около 200 капель лавровишневыхъ капель, причемъ не достигъ замтнаго уменьшенія своихъ страданій. Лучшимъ средствомъ утишенія болей служили для него горячія ванны. Помимо спазматическихъ припадковъ онъ одновременно страдалъ разлитіемъ желчи. Конечно, въ это время онъ долженъ былъ соблюдать самаго строгою діэту. отчего исхудалъ, до такой степени, что его одежда моталась на немъ, какъ на птичьемъ пугал. Волосы его замтно посдли. Въ одну изъ такихъ ночей онъ серьезно простился со всми своими, а тщеславный и взбалмошный графъ Buchan, глава семейства Erskin уже выработалъ подробную программу его похоронъ — причемъ, конечно, предназначилъ себ первую роль, — и настаивалъ, чтобы церемоніалъ этотъ былъ прочитанъ для вящаго удовольствія больнаго, однако долженъ былъ уступить передъ угрозами прислуги спустить его съ лстницы. Своимъ окончательнымъ выздоровленіемъ Скоттъ былъ обязанъ пріемамъ каломели, прописанной ему однимъ старымъ врачомъ, долгое время практиковавшимъ въ Остъ-Индіи. Затмъ предполагалось прибгнуть къ теченію Карлсбадскими водами. Кром того, больной во время болзни высказывалъ желаніе ‘de courir le monde’, и съ удовольствіемъ излагалъ своему старшему сыну, какъ будущему спутнику въ этомъ путешествіи, планъ предстоявшей поздки. Также и второй сынъ до нкоторой степени долженъ былъ принять въ ней участіе, Скоттъ предполагалъ помстить его въ Фелленбергскій институтъ. Все это должно было завершиться поздкою въ Испанію и Италію, такъ чтобы все путешествіе продолжалось не мене года. Однако изъ всхъ этихъ плановъ ни одинъ не былъ приведенъ въ исполненіе, такъ какъ Абботсфордъ и литературные труды сковывали Скотта несокрушимыми узами. Даже во время болзни онъ не былъ въ силахъ пресчь своихъ работъ. Будучи не въ состояніи держать перо въ рукахъ, Скоттъ прибгнулъ къ диктованію, причемъ самъ, стеная, лежалъ на соф, или же, чувствуя себя немного лучше и будучи воодушевленъ предметомъ своего творчества, прихрамывая, ходилъ взадъ и впередъ по комнат. Писцами ему по очереди служили то Laidlaw, то John Ballantyne, съ послднимъ онъ могъ работать успшне, такъ какъ онъ записывалъ быстре и не прерывалъ теченія его мыслей возгласами удивленія и восторга, какъ то длалъ добродушный Laidlaw. При такихъ обстоятельствахъ были написаны ‘ Ламермурская невста’, ‘Легенда о Моптраз’ и большая часть ‘Айвенго’. Джемсъ Ballantyne свидтельствуетъ въ своихъ замткахъ, что Скоттъ, когда ему принесли печатный экземпляръ ‘Ламермурской невсты’, не могъ припомнить ея содержанія, первоначальныя составныя части фабулы романа были для него ясны, но онъ никакъ не могъ припомнить, какъ онъ ими воспользовался, распредлилъ и изложилъ.

Не только собственная болзнь поэта, но цлый рядъ смертныхъ случаевъ въ кругу его родныхъ и друзей, сроднили его съ мыслью о смерти, хотя вс эти смертные случаи были вполн въ порядк вещей. Въ 1816 году Скоттъ потерялъ своего брата Джона, такъ что изъ всхъ его братьевъ и сестеръ въ живыхъ оставался лишь братъ ома въ Канад, отъ котораго онъ былъ такъ далекъ разстояніемъ, что онъ былъ для него какъ бы уже не живымъ существомъ. Такъ какъ Джонъ не оставилъ посл себя наслдниковъ, то двое оставшихся въ живыхъ братьевъ раздлили между собою оставшееся посл него наслдство, простиравшееся до 6.000 ф. ст. Для нашего поэта такая часть была ни чмъ инымъ, какъ каплею влаги на раскаленномъ камн. О смерти герцога, послдовавшей въ апрл 1819 г. въ Лиссабон, мы уже упоминали. Едва Скоттъ усплъ утшиться въ этой потер, какъ ангелъ смерти сразилъ въ декабр того же года его дядю Dr. Rutherford’а (апрля 15-го), его тетку Христіану (17-го) и наконецъ его мать (24-го). Тетка умерла, по счастью не успвъ получить извстія о неожиданной кончин ея горячо любимаго брата, что безъ сомннія было бы величайшимъ горемъ ея послднихъ дней. Вс трое родныхъ Скотта наслаждались счастливою старостью: безболзненно, въ полной памяти и въ лучахъ славы ихъ сына и племянника они достигали того предла, который, по словамъ Псалмопвца, положенъ человку. И жизнь ихъ была содержательна. О другихъ, почти единовременныхъ смертныхъ случаяхъ, близко отозвавшихся въ сердц Скотта, мы можемъ упомянуть мимоходомъ, такова кончина его зятя, Чарльза Carpenter’а въ Индіи (1818 г.), супруги Вильяма Erskine’а и единственнаго сына его друга, Давида Юма.

Въ то время, какъ вс эти потери сыпались на Скотта, вс его заботы и живйшее участіе были обращены на смутное состояніе тогдашнихъ политическихъ отношеній. Застой въ торговл и промышленности посл окончанія войны, а также неотложная необходимость реформы парламента породили сильное возбужденіе въ радикальной партіи, тмъ боле опасное, что его пытались подавить насильственными мрами въ Манчестер (16-го августа 1819) и еще кое-гд. Въ Ирландіи дло дошло до кровавыхъ схватокъ, въ Нортумберлендъ и Глазго были двинуты войска гвардіи. ‘Боле 50,000 землекоповъ и угольщиковъ’, говоритъ Скоттъ,— ‘между Tyne’омъ и Wrea’омъ готовы къ поголовному возстанію’. Носились слухи, что въ Глазго радикалы замышляли овладть оружіемъ и боевыми припасами. Единбургскій гарнизонъ поэтому былъ переведенъ на главную шоттландскую фабрику, а Единбургскій замокъ отдавъ подъ защиту старыхъ инвалидовъ и молодыхъ добровольцевъ. Изъ Бервика была вытребована артиллерія и боевые снаряды. Городскія власти были смущены и растеряны. При такихъ обстоятельствахъ Скоттъ чувствовалъ себя какъ бы снова перенесеннымъ ко временамъ добровольной службы въ конниц. Тогда дло шло о защит противъ вншняго врага, теперь — противъ внутренняго. Конечно, Скоттъ былъ уже не тотъ, что прежде, онъ уже не былъ беззаботнымъ, легкомысленнымъ юношей, теперь у него была жена и дти, движимая и недвижимая собственность, требовавшія защиты. Какъ опасенія французской высадки, такъ и возстанія радикаловъ кажутся намъ теперь, на разстояніи времени и пространства, черезчуръ преувеличенными у Скотта. Страхъ передъ революціею въ Англіи превратился у него почти въ ide fixe, по его искренній патріотизмъ и рвеніе къ исполненію долга не подлежатъ сомннію даже въ глазахъ тхъ, которые не раздляли его политическихъ взглядовъ. Скоттъ соединился со своими сосдями Torwoodle и Скоттомъ изъ Gala для принятія энергичныхъ мръ и содйствовалъ образованію добровольнаго полка подъ именемъ ‘The Loyal Foresters’, который долженъ былъ поддерживать правительство. Онъ и Скоттъ изъ Gala одни навербовали 200 человкъ. Изъ Единбурга, гд его удерживали смерть и похороны, онъ посылалъ Laidlaw’у пространныя предписанія. Изъ своихъ собственныхъ людей онъ вооружилъ не мене 60-и человкъ. Они были одты въ простые мундиры и во все время службы получали опредленное жалованье. Состязанія въ стрльб въ цль и другія военныя упражненія долины были служить увеселеніями ихъ службы. Неоднократно Скоттъ съ похвалою отзывается о врности и преданности населенія своего графства и стэ полнымъ довріемъ относится къ его лояльности. Онъ самъ былъ назначенъ майоромъ этого ополченія, но такъ какъ онъ по чувствовалъ себя достаточно здоровымъ для того, чтобы лично нести службу, то онъ предполагалъ выхлопотать отпускъ для Вальтера и поручить ему охрану Ettrickfort’а. Его особенно радовало, что и зять его Lockhart готовился къ защит, какъ настоящій добровольный рыцарь, и вмст со своими сверстниками выказалъ себя достойнымъ потомкомъ древнихъ mosstrooper’омъ. Но вс эти приготовленія въ конц концовъ оказались излишними. Добровольному войску ни разу не пришлось показать себя на дл, такъ какъ правительство отказалось принять на себя часть издержекъ. Еслибы герцогъ былъ еще живъ, жалуется Скоттъ, и еслибы его преемникомъ не былъ безсловесный ребенокъ, то дло приняло бы другой оборотъ. Къ счастью, вс опасенія и предохранительныя мры оказались излишними. ‘Весь этотъ радикальный заговоръ’, говоритъ Скоттъ, — ‘провалился къ черту, какъ только взялись за ружье и мечъ⁰.

Какъ, по народнымъ примтамъ, за дождемъ слдуютъ солнечные дни, такъ и въ данномъ случа за смутами 1819 года наступилъ годъ, въ который Скоттъ достигъ вершины общественнаго положенія, славы и богатства, годъ, въ который звзда Скотта достигла своего зенита. Мы уже видли, что принцъ-регентъ съ особымъ благоволеніемъ относился къ Скотту. Съ самаго начала онъ съ участіемъ слдилъ за поэтическою дятельностью Скотта и цнилъ въ немъ не только поэта, но и человка. Въ знакъ своего расположенія, онъ въ 1813 году по собственной иниціатив выхлопоталъ ему почетное назначеніе придворнаго поэта — Poet Laureate. Эта должность, при условіи поэтически украшать дни рожденія членовъ королевскаго семейства и другіе придворные праздники, давала ежегодный доходъ въ 100 фунтовъ и традиціонную бочку Канарскаго вина, она уже давно утратила тотъ блескъ, который имла при Спенсер и Драйден, и мало по малу стала посмшищемъ остряковъ. Она была

Profaned by Gibber and contemned by Gray.

Послднимъ ея представителемъ былъ Pye, совершенно ничтожный и теперь давно уже забытый римоплетъ. Для Скотта конечно не представлялось особенно заманчивымъ быть преемникомъ такого жалкаго стихокропателя, и единственное, что его соблазняло, было довольно не поэтическое соображеніе — разсчетъ на ежегодный доходъ, который онъ по незнакомству съ обстоятельствами цнилъ слишкомъ высоко и который былъ для него особенно привлекателенъ въ критическій для него 1813 годъ. Скоттъ обратился къ герцогу, прося его совта, и герцогъ отвтилъ ему довольно категорично: ‘Придворный поэтъ Вальтеръ Скоттъ’, писалъ онъ,— перестаетъ быть Вальтеромъ Скоттомъ, авторомъ ‘Псни’, ‘Марміона’ и т. д. Ваша муза была До сихъ поръ независима, не подводите же ее подъ ярмо! Подумайте лишь о томъ, что въ какой-нибудь высокоторжественный день ваши стихи будутъ обезображены цлою толпою хриплыхъ и сиплыхъ хористовъ къ вящшему назиданію епископовъ, пажей, фрейлинъ и т д. О ужасно, трижды ужасно!’ Слдуя совту, Скоттъ отклонилъ предложеніе и притомъ съ такимъ тактомъ, что своимъ отказомъ снискалъ еще большее расположеніе регента.

Между другими причинами своего отказа Скоттъ указывалъ на то обстоятельство, что онъ уже и безъ того иметъ счастье занимать дв офиціальныя должности, что принявъ на себя еще постъ, спеціально предназначенный писателю, онъ боится подвергнуться упреку въ томъ, что онъ употребляетъ во зло милости его королевскаго высочества въ ущербъ казн и въ ущербъ другихъ столь же достойныхъ и не обезпеченныхъ кандидатовъ. Тутъ-же онъ обращаетъ вниманіе принца на Gonthey’а, который дйствительно вскор и принялъ предложенную ему должность. Во имя справедливости мы должны присовокупить, что Southey, а равно и его преемники Wordsworth и Tennyson, возвратили этой должности прежнее достоинство, главнымъ образомъ, благодаря тому, что, соотвтственно съ духомъ времени, были уничтожены оды на рожденіе и т. п., стихотворенія на случай, и должность эта получила значеніе обыкновенной почетной пенсіи (синекуры).

Немного лтъ спустя (1818 г.) принцъ-регентъ снова вспомнилъ о своемъ пріятел Вальтер и предложилъ ему санъ баронета. На этотъ разъ онъ намтилъ врно. Баронетство есть первая наслдственная ступень англійской аристократіи, и именно наслдственность этого сана и придавала ему особую цну въ глазахъ Скотта, тогда какъ въ другихъ отношеніяхъ, по свидтельству самого Скотта, она представляла нкоторыя неудобства. Герцогъ и Скоттъ изъ Harden’а, какъ главы клана и семьи, безусловно совтовали принять предложеніе. Единственное препятствіе, останавливавшее Скотта, то-есть, сомнніе въ возможности достойнымъ образомъ поддерживать новый санъ — было устранено завщаніемъ его зятя Карпентера, который, будучи бездтнымъ, отказалъ все свое пріобртенное въ Индіи состояніе Скоттовымъ дтямъ, предоставивъ своей вдов лить пожизненное пользованіе доходами. Все наслдство оцнивали (какъ впослдствіи оказалось слиткомъ высоко) приблизительно отъ 30 до 40 тысячъ фунтовъ ст., и Скоттъ утшалъ себя надеждою на то, что онъ, по своей ‘неисправимой привычк’, кое-когда будетъ ‘царапать’ своимъ перомъ, такъ какъ серьезная писательская дятельность казалась ему несовмстимою съ новымъ аристократическимъ титуломъ. Остротою Фальстафа {Король Генрихъ IV, V, 3.}. ‘Мн не по душ такая двусмысленная честь, какая досталась сэру Вальтеру’ онъ самъ предупреждалъ своихъ зоиловъ, изъ его писемъ къ Moritt’у и къ Joann’ Baillie мы ясно видимъ, на сколько образъ его мыслей былъ дйствительно аристократиченъ, и на сколько онъ считалъ себя способнымъ быть достойнымъ носителемъ не только рыцарскаго сана, но и сана высшихъ ‘земныхъ боговъ’. Титулъ ‘графа Вальтера’ сдлался для него, подъ вліяніями горской поэзіи, на столько родственнымъ, что онъ сознательно считалъ его вполн подходящимъ, если не для себя лично, то во всякомъ случа для своего сына или внука.

Однако возвышеніе его въ новый сапъ состоялось лишь ко времени вступленія принца-регента въ права правителя, такъ какъ Скоттъ долженъ былъ лично явиться въ Лондонъ по случаю этого торжества. Скоттъ только 12-го марта 1820 года могъ предпринять это путешествіе, и нсколько дней спустя получилъ посвященіе въ рыцарскій санъ, посвященіе это имло для него особое значеніе по тремъ причинамъ: Во первыхъ, онъ не искалъ такого почета, во вторыхъ, онъ былъ первымъ, кому такая честь была оказана Георгомъ IV, и наконецъ, въ третьихъ, Скоттъ удостоился ея едино лично, а не ‘en masse’. ‘Я всегда буду вспоминать съ удовольствіемъ’, сказалъ ему король, — ‘что посвященіе сэра Вальтера Скотта въ рыцарскій сапъ было первымъ въ мое царствованіе’. Дйствительно, цль короля заключалась не въ одномъ изъявленіи своего благоволенія къ Скотту: онъ хотлъ въ его лиц выразить свое уваженіе къ литератур, и именно съ этой точки зрнія и общественное мнніе отнеслось къ новому назначенію. Лордъ Байронъ писалъ къ Murray’ю: ‘Съ этихъ поръ я всегда буду лучшаго мннія о рыцарскомъ достоинств: оно было даровано Скотту. Это первый поэтъ Великобританіи, удостоившійся рыцарскаго сана за свой талантъ’.

Вообще король осыпалъ Скотта знаками своего благоволенія и приказалъ сэру Томасу Lawrence’у написать его портретъ для галлереи въ Виндзор. Lawrence говорилъ впослдствіи, что величайшими людьми, съ которыхъ ему пришлось писать портреты, были герцогъ Веллингтонъ и Скоттъ. Въ это же время нашъ поэтъ, по просьб скульптора Chantrey’я, позволилъ ему снять съ себя бюстъ,— лучшій и наиболе похожій изо всхъ, какіе сохранились до насъ, слпки съ него въ скоромъ времени получили необыкновенную популярность.— Не смотря однако на такія дочести, не смотря даже на то, что и старшій сынъ Скотта въ это же время находился въ отпуску въ Лондон, Скоттъ на этотъ разъ не такъ остался доволенъ своимъ пребываніемъ въ столиц и всею душою стремился къ своимъ горамъ, къ своимъ теплицамъ и постройкамъ. Онъ чувствовалъ, что Лондонъ и дворъ не могъ быть твердою почвою для его простой, сильной натуры. ‘Все это хорошо’, говорилъ онъ, — ‘на нкоторое время, но постоянно оставаться здсь это все равно, что пуделю стоять на заднихъ лапахъ’. Это впечатлніе, безъ сомннія, было усилено тмъ, что Скотту пришлось издержать въ Лондон много денегъ — боле 1000 ф. ст. Равнымъ образомъ и семейныя обстоятельства призывали его да родину. Его старшая дочь Софія уже съ половины февраля была помолвлена съ Локгартомъ, а такъ какъ по старинному шотландскому народному предразсудку, вс свадьбы, которыя совершались въ ма, приносили несчастье, то бракъ этотъ былъ назначенъ на послдніе дни апрля. Поэтому Скоттъ употребилъ вс старанія, чтобы какъ можно скоре покончить со всми длами, сопряженными какъ съ новымъ назначеніемъ, такъ и со многими другими обстоятельствами, и со своимъ сыномъ, прапорщикомъ, поспшилъ въ Единбург, гд 29-го апрля была отпразднована свадьба — просто, но въ истинно шотландскомъ дух.

Нельзя не видть непонятнаго предопредленія въ томъ, что Скоттъ, при томъ неважномъ значеніи, которое онъ придавалъ роли писателя, долженъ былъ отдать руку своей любимой дочери именно писателю. Независимо отъ того, что Софія не была наслдницею ни имени, ни имущества своего отца, она тмъ не мене была его любимицею, точно такъ же, какъ старшая дочь Шекспира Сюзанна. Изъ всхъ своихъ сестеръ Софія питала самую искреннюю привязанность къ отцу, ея глаза загорались, лишь только онъ входилъ въ комнату, и для той, и для другого высочайшимъ наслажденіемъ были т минуты, когда она могла пть подъ акомпаниментъ арфы народныя шотландскія псни. Mr. Adolphus, который въ письмахъ къ Геберу {Iohn Leycester Adolphus, Letters to Richard Heber Esq., containing Critical Remarks on the Series of Novels beginning with Waverley and au Attemp to ascertain their Author, London, 1821.} путемъ цлаго ряда остроумныхъ соображеній указалъ на Скотта, какъ на автора романовъ Веверлеева цикла, совершенно врно замчаетъ, что во всхъ его поэтическихъ и прозаическихъ произведеніяхъ выдающееся мсто занимаетъ любящій отецъ и его дочь. Женихъ Софіи, John Gibson Lockhart (род. 1794), былъ сынъ духовнаго лица въ Lanarkshire’ (впослдствіи въ Glasgow) и получилъ образованіе въ Glasgow и Оксфорд. Въ 1816 г. въ Эдинбург онъ былъ принятъ въ число адвокатовъ, но, подобно своему тестю, мало по малу промнялъ адвокатскую карьеру на карьеру писателя. Онъ былъ ревностнымъ тори и вмст со своимъ единомышленникомъ и другомъ-профессоромъ Вильсономъ принадлежалъ къ числу первыхъ и наиболе выдающихся сотрудниковъ Blackwood’ова ‘Магазина.’ Скоттъ въ своемъ имніи устроилъ для юпой четы домикъ, ‘Chifswood Cottage’, и въ этомъ уединеніи Локгартъ написалъ цлую серію романовъ, встрченныхъ публикою съ заслуженнымъ сочувствіемъ, причемъ, опять-таки подобно своему тестю, не называлъ своего имени. Къ его наиболе выдающимся литературнымъ трудамъ принадлежатъ его знаменитые переводы испанскихъ романсовъ (1821) и превосходная біографія Бёрнса (1825). Въ 1826 г. онъ переселился въ Лондонъ, гд заступилъ мсто умершаго въ томъ же году Gifford’а въ качеств редактора ‘Quarterly Review’ и велъ свое дло съ умньемъ, талантомъ и рвеніемъ. Онъ былъ Jcffrey’eMb своего журнала. Кром того, поздне въ министерство Пиля онъ получилъ довольно выгодную синекуру. Не смотря однако на такія блестящія обстоятельства, онъ не пользовался счастьемъ. Онъ былъ высокомренъ, холодно эгоистиченъ, саракастиченъ и нетерпимъ, а кром того на столько честолюбивъ, что никогда не могъ удовлетвориться даже пріобртеннымъ имъ блестящимъ положеніемъ, а тмъ мене умть обращаться въ высшемъ кругу общества. Но боле глубокую рану, независимо отъ тхъ непріятностей, которыя онъ создалъ себ выше указанными чертами характера, ему нанесла преждевременная смерть трехъ его сыновей и его жены. Его пережила только одна дочь. Обстоятельства его кончины, очевидно преднамренно, походили на кончину его тестя. Вслдствіе расшатаннаго здоровья онъ передалъ редакцію ‘Quarterly’, отправился въ Италію, не нашелъ тамъ желаннаго исцленія, возвратился на родину, веллъ перевезти себя въ Абботсфордъ и умеръ тамъ 25 ноября 1854 г. Его прахъ покоится въ Dryburgh’скомъ Аббатств рядомъ съ родителями его жены. По отношенію къ Скотту онъ проявлялъ всегда сыновнюю привязанность, во время его финансовыхъ бдствій онъ оказывалъ ему постоянную поддержку, а во время его болзни заботливо за нимъ ухаживалъ. Въ своемъ завщаніи Скоттъ назначилъ его своимъ литературнымъ душеприкащикомъ, и благодаря этому назначенію, мы обязаны тмъ, что имемъ знаменитое жизнеописаніе Скотта. Это не только лучшее произведеніе Локгарта, но и истинное украшеніе англійской литературы, съ которымъ могутъ сравниться лишь немногія біографіи англійскія и неанглійскія. {Локгарту ставили въ вину, что его нетерпимость простиралась даже и на его тестя, и что онъ иногда между строкъ коварно пытался ‘to dishero him,’ какъ говоритъ Карлейль. Но въ біографіи его мы никакъ не можемъ найти доказательства этого общераспространеннаго мннія.}

Посл этого отступленія мы снова возвращаемся къ 1820 году. Возвышеніе Скотта въ рыцарскій санъ было со стороны правительства доказательствомъ признанія его заслугъ, что съ феодальной точки зрнія Скотта было для него источникомъ всякихъ почестей. За симъ въ томъ же году послдовали не мене блестящія выраженія признательности со стороны важнйшихъ ученыхъ корпорацій Англіи. Оксфордъ и Кэмбриджъ удостоили Скотта высшей академической степени-доктора гражданскаго права. Но такъ какъ онъ неоднократно встрчалъ препятствія къ личному принятію докторства, то все дло и ограничилось однимъ намреніемъ. Наконецъ въ ноябр того же года ‘Эдинбургское Королевское Ученое Общество’ въ его, любезномъ романтическомъ родномъ город’ единогласно избрало его своимъ президентомъ и тмъ всенародно поставило его во глав литературы и науки въ его отечеств. Это было высочайшею литературною почестью, которую могла оказать ему Шотландія, и никто не.былъ ея боле достоинъ, чмъ сэръ Вальтеръ Скоттъ.

X.
Романы Веверлеева цикла.
1814—1831.

Исторія возникновенія ‘Веверлея’ извстна. Еще въ 1805 г. Скоттъ въ вид опыта написалъ первыя главы и показалъ ихъ Erskine’у. Такъ какъ этотъ послдній не могъ дать ему опредленнаго отвта и склонялся скоре къ отрицанію, да и самъ Скоттъ, не смотря на свою склонность къ разсказамъ въ товарищескомъ кружк, не вполн доврялъ своимъ силамъ, то рукопись была отложена въ сторону, и лишь въ 1813 г. она снова случайно попала подъ руки Скотту въ заброшенной конторк, въ которой онъ хранилъ рыболовныя принадлежности. Это случилось какъ разъ въ ту пору, когда съ одной стороны успхъ его эпиллій примтно уменьшался, а съ другой — когда его дловыя сношенія съ Ballantyne’ами боле чмъ когда-либо требовали литературнаго заработка. Все это побудило его отважиться подъ глубочайшимъ incognito на попытку приняться за прозаическій романъ, и Скоттъ сталъ работать съ такимъ успхомъ, что Erskine, по окончаніи перваго тома, окончательно измнилъ свое первоначальное мнніе, а къ его похваламъ присоединились и Ballantyne’ы. Въ невроятно короткій срокъ — отъ 4-го іюня до 1-го іюля — во время сессіи въ Эдинбург были окончены второй и третій томы, такъ что все произведеніе могло быть выпущено 7-го іюля. О неутомимомъ прилежаніи Скотта въ эти дни Локгартъ разсказываетъ поразительный анекдотъ: Локгартъ, въ то время еще молодой человкъ, приготовлявшійся къ адвокатской дятельности, именно въ эти недли пріхалъ въ Эдинбургъ и вмст съ другими молодыми людьми былъ приглашенъ на обдъ къ William’у Menzies’у, впослдствіи бывшему губернаторомъ на ‘Мыс Доброй Надежды’. Посл обда, захвативъ съ собой вино, они удалились въ библіотеку, окна которой выходили на небольшой дворикъ, въ конц котораго видны были окна рабочей комнаты Скотта. Пока весело бесдовали за полными стаканами, Локгартъ сталъ замчать, что хозяину что-то не по себ, и обратился къ нему съ вопросомъ о его здоровь. ‘О нтъ’, возразилъ онъ,— ‘я буду чувствовать вполн хорошо, если только вы будете такъ добры и помняетесь со мною мстами. Со своего мста я не могу не видть проклятой руки, уже много испортившей мн крови и уже не въ первый разъ не позволяющей мн со спокойною совстію осушать стаканы. Все время, пока мы здсь сидимъ, я не могъ отъ нея оторваться, и она не остановилась ни на секунду: листъ исписывается за листомъ и откладывается въ общую кучу, и такъ продолжается до тхъ поръ, пока подадутъ свчи и Богъ всть еще сколько времени посл. И это каждый вечеръ — и я не могу выносить этого зрлища, если только самъ не сижу надъ книгами’, ‘Ну это, конечно, какой-нибудь бездарный, сумасшедшій писака!’ воскликнулъ Локгартъ. ‘Нтъ друзья, я очень хорошо знаю, чья это рука. Это никто иной, какъ Вальтеръ Скоттъ’.

Такъ-то, говоря словами самого Локгарта, неутомимая рука поэта, привела въ смущеніе веселыхъ юношей и, какъ знаменитая надпись на стн, разстроила Валтасарово пиршество.

‘Веверлей’ явился безъ имени автора: кром Erskine’а и Ballantyne’омъ, еще только Morritt и, быть можетъ, герцогъ, (были посвящены въ тайну. Не смотря на это, Скоттовы друзья не могли сомнваться въ истинномъ автор. Jefrey даже готовъ былъ поклясться, что романъ принадлежитъ перу Скотта, ‘монахъ’ Lewis и издатель Constable равнымъ образомъ признали его перо, и Morritt въ письм къ Скотту говоритъ, что онъ не очень-то благодаренъ за оказанное ему довріе, потому что разв возможно было бы для него не узнать автора? И Southey скоро раскрылъ тайну. Профессоръ Hume говоритъ, что авторъ долженъ происходить изъ іаковитской семьи, что онъ кавалеристъ-доброволецъ и шотландскій ученый юристъ, и просилъ Скотта угадать, кто соединяетъ въ себ вс эти качества. Впослдствіи число посвященныхъ возросло. Такъ ‘Эттрикскій пастухъ’, недолго думая, веллъ вытснить на переплет Веверлеевыхъ романовъ заглавіе: ‘Scott’s Novels’, Байронъ ни минуты не сомнвался, а Murray, посл появленія ‘Old Mortality’, писалъ Скотту: ‘Эти романы написаны или Вальтеромъ Скоттомъ, или самимъ чортомъ’. Не смотря на все это, Скоттъ ршился упорствовать въ своемъ incognito и съ удивительнымъ успхомъ игралъ свою роль передъ большою публикою до самой смерти. Конечно, впослдствіи это было лишь маскою, и тайну его никоимъ образомъ нельзя приравнять къ тайн ‘Писемъ Юніуса’, быть можетъ, единственной литературной тайн, до сихъ поръ не разршенной съ достоврностью. Инкогнито Скотта, по словамъ Carlyle’я, походило на инкогнито путешествующаго монарха.— Причины такой анонимности были весьма разнообразны. Въ характер Скотта была, какъ мы уже упоминали, нкоторая склонность къ маскировк, и весьма интересно наблюдать, какъ Скоттъ постоянно мняетъ свои маски, сколько въ немъ изобртательности для изысканія средствъ отклонить всякое подозрніе въ его истинной личности. Онъ выдаетъ себя то за ‘Peter Patison и Jedediah Cleishbotham’, то за ‘Капитана Clutterbuck’, ‘Dr. Dryasdast’, ‘Chrystal Croftangry’ или ‘Malachi Malagrowther’. Безъ сомннія, главною причиною этого маскарада было то, что положеніе романиста казалось ему несовмстнымъ съ его служебнымъ положеніемъ. ‘Если судьи имютъ санъ монаха’ говоритъ онъ въ письм къ Morritt’у, — ‘то клэрки представляютъ изъ себя нчто въ род мірскихъ братьевъ, отъ которыхъ требуется нкоторая торжественность поведенія и осанки’. Впрочемъ не только его служебное положеніе, но и мсто, занимаемое имъ въ обществ, Скоттъ считалъ невполн совмстнымъ съ ролью романиста, особенно въ пуритански настроенной Шоттландіи, и дйствительно, роль эта сдлалась почетною только со времени его личной дятельности въ этомъ направленіи. Кром того, своимъ инкогнито онъ избгалъ непріятныхъ для него литературныхъ толковъ и пересудовъ. Онъ никогда не высказывался о своихъ литературныхъ трудахъ, даже во время горячечнаго бреда, въ который онъ по временамъ впадалъ въ теченіи своей послдней болзни. Напротивъ, въ бесдахъ съ Moore’омъ, во время пребыванія послдняго въ Абботсфорд (1825), онъ охотно признавалъ себя авторомъ Веверлеевыхъ романовъ, съ его стороны онъ могъ не опасаться мелкой ежедневной болтовни: и скрываться передъ такою одаренною природою было бы даже недостойно. Скоттъ не считалъ себя виновнымъ въ обман читающей публики: вина его была бы лишь въ совершенно противоположномъ случа, то-есть, если бы онъ ставилъ свое имя на книгахъ, не имъ сочиненныхъ. До его мннію, писатель совершенно въ прав по собственному желанію открывать или скрывать свое имя. Въ послднемъ случа писатель получаетъ то преимущество, что можетъ высказываться съ большею свободою и съ меньшею личною отвтственностью. Что же касается денежнаго вопроса, то становится само собою очевидно, что въ данномъ случа онъ только потерялъ, скрывая свое имя. Но это неудобство, если оно и существовало, то лишь относительно двухъ или трехъ первыхъ романовъ, съ теченіемъ времени ‘авторъ Веверлеевыхъ романовъ’ получалъ плату не меньшую той. какую получалъ бы и ‘Вальтеръ Скоттъ’. Съ другой стороны, инкогнито никогда не теряло своего соблазна для любопытныхъ, и Скоттъ, быть можетъ, въ этомъ отношеніи выигралъ боле, чмъ при открытомъ признаніи своего имени.

Мы недавно говорили, что Скоттъ, непосредственно посл выпуска ‘Веверлея’, предпринялъ увеселительную поздку, продолжавшуюся нсколько недль въ обществ ‘Маячной коммиссіи’. По своемъ возвращеніи онъ снова погрузился въ литературные труды — даже, повидимому, онъ не прекращалъ ихъ и во время самаго путешествія. Превзошедшій вс ожиданія пріемъ, оказанный ‘Веверлею’, былъ слишкомъ заманчивъ и не могъ не возбудить въ Скотт желанія и и увренности продолжать свои труды въ томъ же направленіи. Когда вслдъ затмъ 25-го декабря (1814) онъ отослалъ въ печать послднюю рукопись ‘Владыки острововъ’, онъ писалъ своему издателю, что онъ намренъ ‘отправиться въ Абботсфордъ и тамъ нсколько освжить ‘свою машину’. Однако, въ чемъ же должно было состоять это ‘освженіе’? Въ томъ, что онъ съ безпримрною быстротою написалъ второй романъ, который подъ заглавіемъ ‘Guy Mannering’ появился въ свтъ 24-го февраля слдующаго года. Съ прискорбіемъ мы должны присовокупить, что это необыкновенное рвеніе и на этотъ разъ было вызвано денежными причинами. Успхъ новаго романа былъ еще грандіозне: 2.000 экземпляровъ перваго изданія были распроданы на слдующіе же дни, и втеченіи трехъ слдующихъ мсяцевъ потребовалось второе и третье изданія, всего въ числ 5.000 экземпляровъ. Этотъ блестящій пріемъ окончательно опредлилъ дальнйшее направленіе литературной дятельности Скотта: настоящій путь былъ найденъ, открытъ настоящій кладъ, и съ этого времени вплоть до послдней болзни Скотта не проходило ни одного года, въ который ‘авторъ Веверлея’ не выдавалъ бы хоть одного романа {Такъ какъ подробное упоминаніе о каждомъ роман ‘автора Веверлея’ не входитъ въ нашу программу, то мы приведемъ здсь ихъ хронологическій перечень: 1814. Waveriey.— 1815. Guy Mannering.— 1816. The Antiquary. Tales of my Landlord, 1 series (Black Dwarf и Old Mortality).— 1817. Rob Roy.— 1818. Tales of my Landlord, 2 series (The Heart of Midlottian).— 1819. Tales of my Landlord, B series (The Bride of Lammernioor и Legend of Montrose). Jvanhoe.— 1820.The Monastery. The Abbot.— 1821. Kenilworth. The Pirate.— 1822. The Fortunes of Nigel.— 1828. Peveril of the Peak. Quentin Durward. St. Ronan’s Well.— 1824. Redgauntlet.— 1826. Tales of the Crusaders (The Betrothed и The Talisman).— 1826. Woodstock.— 1827. Chronicles of the Canongate, 1 series (The Two Drovers, The Highland Widow, The Surgeon’s Dauhter).— 1828. Chronicles of the Canongate, 2 series (The Fair Maid of Perth).— 1829. Anne of Geierstein.— 1831. Tales of my Landlord, 4series (Count Robert of Paris и Castle Dangerous).}. Они слдовали одинъ за другимъ такъ быстро, что публик едва хватало времени прочитывать ихъ, и въ семнадцатилтній періодъ времени они составили библіотеку изъ 29-ти различныхъ произведеній, появившихся первоначально въ 74-хъ томахъ. Даже одинъ механическій трудъ, необходимый для появленія въ свтъ такой массы произведеній, вызываетъ нате изумленіе, въ особенности если мы припомнимъ, что лишь въ двухъ или трехъ исключительныхъ случаяхъ Скоттъ обращался къ помощи писца. Единственный поэтъ, который превзошелъ Скотта въ плодовитости, былъ Лопе де Вега, который, по разсчету Прескотта {Essays, 168.}, втеченіи своей пятидесятилтней писательской дятельности еженедльно выдавалъ въ свтъ по одному драматическому произведенію, не считая 21-го тома in 4^о его другихъ сочиненій, между которыми находимъ пять эпическихъ поэмъ. Вдь Лопе написалъ же однажды по поводу пари съ Монтальваномъ, въ одно утро, съ 5-ти часовъ утра до обыкновеннаго времени завтрака., трехъ-актную пьесу въ стихахъ, тогда какъ Монтальванъ, вставъ въ 2 часа, едва могъ окончить свою пьесу къ 11ти часамъ вечера. Очевидно, Скоттъ боле времени удлялъ наслажденіямъ жизнью, чмъ Лопе. Вообще Скоттъ склоненъ считать свою плодовитость саму по себ за особую заслугу и считаетъ ее существеннымъ условіемъ для знаменитости писателя. Лучшіе писатели всхъ странъ, говоритъ онъ, были въ то же время и наиболе объемистыми. Ью этого еще мало: почти каждый новый романъ Вальтера Скотта заставляетъ снова удивляться изобртательности и искусству изображенія автора, который своимъ волшебнымъ жезломъ открываетъ своему искусству все новые и новые источники, вызываетъ къ поэтической жизни все новые и новые эпизоды исторіи. Подъ конецъ съ нимъ произошло почти то же, что и съ Гетевымъ ученикомъ колдуна: онъ уже не могъ укротить волшебнаго потока, онъ₍не могъ перестать писать, хотя прекращеніе это было для него и необходимо, и желательно. Къ прозвищу ‘Великій Незнакомецъ’, которое далъ ему James Ballantyne, вскор присоединилось другое: ‘Великій волшебникъ’, за которое онъ долженъ быть благодарнымъ профессору Вильсону (Christopher North), и на автора ‘Веверлея’, благодаря такому волшебству и такой неистощимости, стали смотрть почти какъ на восьмое чудо свта.

Такая плодовитость, само собою, возможна лишь при содйствіи силы воображенія, но и она станетъ намъ понятною лишь въ томъ случа, если мы обратимъ вниманіе на то, какъ В. Скоттъ привыкъ работать, а также и на обстоятельства, способствовавшія ему въ этомъ отношеніи. Мы уже ране неоднократно имли случаи упоминать о рдкой памяти Скотта, теперь достаточно одного примра, дабы охарактеризовать эту способность во всей ея полнот. Когда Hogg создалъ свою балладу Gilinan’s-Cleuch, состоявшую изъ 88 строфъ (создалъ, но не написалъ, потому что въ то время онъ еще не умлъ писать), онъ продекламировалъ ее Скотту, а три года спустя Скоттъ по собственному свидтельству Hogg’а могъ прочитать ее наизусть, слово въ слово, не пропустивъ и не измнивъ ни одного стиха, не смотря на то, что за все это время ему не пришлось прослушать ее или прочесть во второй разъ. Точно такъ же твердо сохранились въ его памяти ‘Aberbrothock’скій Аббатъ’ Southey и другія баллады {Hogg, Domestic Maners, 67 сл.}. Вообще не было ни одной шотландской баллады, которой онъ не зналъ бы въ совершенств. Такая память сохраняетъ не только вс событія, но и вс плоды его собственныхъ занятій, равно какъ и всякое сообщеніе другихъ лицъ и притомъ съ такою точностью, что онъ не имлъ надобности въ кропотливыхъ и отнимающихъ много времени вспомогательныхъ средствахъ, при помощи которыхъ другіе писатели пополняютъ проблы своей памяти. Историческія и антикварныя изслдованія, на которыя опираются вс его романы, были закончены за много лтъ ране, и все же Скотту не представлялось необходимымъ освжать ихъ въ своей памяти. Къ довершенію всего этого Скоттъ для матеріальной стороны своихъ романовъ съ самаго начала нашелъ громадную поддержку въ лиц таможеннаго чиновника Train’а въ Newton Stewart (близъ Wigton’а), обратившаго на себя вниманіе Скотта небольшимъ томикомъ стихотвореній. Train сдлалъ много основательныхъ подготовительныхъ работъ для спеціальной исторіи Galloway, но ради Скотта отказался отъ собственной писательской дятельности и съ этихъ поръ съ самоотверженною преданностью сталъ длиться съ нимъ всми плодами своихъ изслдованій и длать богатые вклады въ его собранія.— Почти вс свои романы Скоттъ задолго до ихъ появленія переживалъ въ самомъ себ, вс они были для него любимыми воздушными замками, точно такъ же какъ и самъ себ онъ представлялся однимъ изъ величайшихъ воздушныхъ архитекторовъ и никогда не могъ вспомнить такого періода времени, въ который онъ оставался бы безъ такой воздушной работы. Безъ воздушныхъ замковъ, говоритъ онъ, жизнь перестаетъ быть жизнью. Оттого-то и происходило, что для него писаніе романовъ было скоре непосредственнымъ изліяніемъ, чмъ строго обдуманною работою,— наплывомъ его внутренняго содержанія, причемъ форма не представляла для него ни малйшаго затрудненія или задержк.

Въ его дневник мы находимъ открытое признаніе отсутствія плана въ его работахъ. ‘У меня нтъ ни малйшаго представленія’, жалуется онъ по поводу ‘Вудстока’, — ‘о томъ, какъ я доведу дло до развязки, и я нахожусь совершенно въ такомъ же положеніи, въ какомъ мн случалось находиться ране, когда я плуталъ по незнакомой мстности. Я всегда старался хать по самой живописной дорог и, въ конц концовъ, приходилъ къ убжденію, что она-то и была кратчайшею или казалась мн такою. То же и съ моемъ писательствомъ. Я никогда не могъ заране начертать планъ или же, начертавъ твердо его придерживаться, во время самаго процесса творчества нкоторые пассажи растягивались, другіе сокращались или выпускались, личности то выдвигались, то скрывались на второй планъ, вовсе не сообразно съ ихъ положеніемъ въ первоначально намченномъ план произведенія, но лишь сообразно съ тмъ успхомъ (или наоборотъ), съ которымъ мн удавалось его выполнить, Я стремился лишь къ тому, чтобы сдлать привлекательнымъ то, что я пишу въ данную минуту, а все остальное предоставлялъ на волю судебъ. Такая удача или неудача, предоставленная наугадъ на волю судьбы, конечно, опасная метода,— я съ этимъ согласенъ,— но измнить это не въ моей власти… Однако, я не желалъ бы, чтобы молодые писатели подражали моей беззаботности’.

Лучшія мысли приходили Скотту обыкновенно по утрамъ, когда способности его были всего сильне и напряженне. Онъ охотно оставался нкоторое время въ постели ‘мечтая’, и затмъ, садясь за письменный столъ, такъ скоро заносилъ на бумагу все передуманное, что ему не приходилось почти вычеркивать или измнять ни одного слова. И именно тогда, когда онъ работалъ всего поспшне, его работа удавалась ему лучше, долгія же отсрочки только вредили длу. Все написанное утромъ обыкновенно въ тотъ же день отправлялось въ типографію. Онъ любилъ, чтобы наборщикъ, такъ сказать, слдовалъ по его пятамъ, и часто типографія еле-еле успвала въ этомъ. Тогда какъ свои стихотворныя произведенія Скоттъ переработывалъ по два и по три раза, его романы вс безъ исключенія суть результаты перваго порыва, Карлэйль характеризуетъ ихъ какъ внецъ спшной работы. Онъ съ самымъ ршительнымъ порицаніемъ высказывается по поводу такого импровизированнаго способа писанія, но для Скотта онъ былъ самымъ естественнымъ и успхъ вполн подтверждалъ это. Кто знаетъ, быть можетъ, и методъ работы Шекспира былъ весьма близкаго рода? Другой методъ не довелъ бы Скотта до цли, и только ему Веверлеевы романы обязаны своею непосредственностью и свжестью, конечно, впрочемъ и своими недостатками, которые мы вовсе не желаемъ скрывать. Слогъ Скотта, по мннію Chambers’а, былъ небреженъ и неправиленъ, и ни въ проз, ни въ поэзіи онъ не былъ безукоризненнымъ стилистомъ. Очевидно, въ этомъ отношеніи сужденіе его соотечественниковъ должно быть для насъ наиболе цнно. Главный недостатокъ Скотта, вытекавшій изъ такой спшной работы, заключался въ его расплывчивости, проявляющейся главнымъ образомъ въ начал его романовъ. Скоттъ это сознаетъ и извиняется въ этомъ передъ своими читателями съ свойственнымъ ему юморомъ въ пятой глав ‘Веверлея’. Растянутость начала въ конц романа смняется излишнею поспшностью. Только тогда, когда Скоттъ приближается къ концу третьяго тома, онъ начинаетъ задумываться о развязк. ‘Какъ-то придется мн вмстить развязку въ указанныхъ ей предлахъ’, восклицаетъ онъ въ ‘Анн Гейерштейнъ’,— ‘я долженъ прибгнуть къ tour de force и преодолть время и пространство’.

Въ связи съ такимъ методомъ работы стоитъ и то обстоятельство, что въ кругу Веверлеевыхъ романовъ мы не замчаемъ никакого прогресса. Послдній изъ нихъ отнюдь не лучше первыхъ, но наоборотъ значительно слабе. Это то же явленіе, которое замчается и въ его эпилліяхъ. Весьма естественно, что такъ какъ форма романовъ не была результатомъ работы и изученія, то не можетъ быть и рчи о ихъ постепенномъ совершенствованіи. У Скотта никогда не можетъ быть и рчи объ изученіи теоріи и науки композиціи, единственное, что онъ изучалъ, и притомъ изучалъ основательно, — это сценаріумъ, костюмы и древности. Классификація его романовъ основана отчасти на вншнихъ причинахъ, на тлесномъ и духовномъ настроеніи автора въ моменты творчества, на возраст и состояніи здоровья, отчасти на выбор содержанія и характеровъ. Какъ въ эпилліяхъ, такъ и въ романахъ стиль постепенно впадалъ въ манерность, а композиція принимала механическій характеръ, при которыхъ болтливость а вншнія описанія возрастали въ той же мр, въ какой исчезали діалоги и юморъ. Изображеніе характеровъ мало по мало ослабвало, а интрига теряла свою интенсивность. Отдльные эпизоды и вводные разсказы становились многочисленне, и вмсто порывистой жизненности выступаетъ мелочность и холодность. Однимъ словомъ романы все боле и боле становятся разсказами., Въ этомъ отношеніи согласны вс критики отдльныхъ романовъ. Счастливый замыселъ, конечно, иметъ величайшее значеніе. Счастливо избранные и вполн обдуманные авторомъ сюжеты, напримръ, изображеніе шотландской жизни,— получаютъ особенно врную и живую характеристику въ лиц историческихъ лицъ, а равно и интересную и.ловко выполненную фабулу, и особенно замчательно, что постепенное ослабленіе художественнаго значенія романовъ Скотта, идетъ рука объ руку съ удаленіемъ ихъ съ почвы Шотландіи,! пока авторъ въ конц концовъ не приводитъ насъ на Босфоръ и Востокъ.

Какъ относительно эпиллій, такъ и относительно романовъ нельзя не признать, что главная причина ихъ необыкновеннаго успха заключалась въ томъ обстоятельств, что они въ англійской литератур явились совершенно новымъ видомъ словесныхъ произведеній. Англійскій романъ, какъ извстно, достигъ процвтанія въ середин XVIII вка (1740—1760), имена Ричардсона, Фильдинга, Смолетта, Стерна и Гольдсмита всегда будутъ считаться звздами первой величины на небесномъ свод англійской литературы. До него, какъ справедливо замчаетъ Скоттъ, Купидонъ былъ всевластнымъ божествомъ романической поэзіи, и поэтому не слдуетъ удивляться тому, что и Ричардсонъ не могъ вполн освободиться отъ господства этого слпого божка. Романы его преслдуютъ ясно выраженныя нравственныя тенденціи, кром того, они написаны въ эпистолярной форм и свыше мры растянуты. Геттнеръ {Исторія литературы XVIII стол, I, 438 слл.} опредляетъ ихъ какъ моралистическіе семейные романы, тогда какъ въ противоположность Ричардсону, романы Фильдинга, Гольдсмитта и Смолетта, онъ называетъ комическими, а романы Стерна юмористическими. Но общую основу всхъ этихъ второстепенныхъ видовъ, какъ и у Ричардсона, составляетъ семейная и общественная жизнь. Ихъ предметомъ служитъ индивидуальная личность въ ея вншнихъ и внутреннихъ проявленіяхъ, и поэтому романы эти даютъ намъ скоре біографію, чмъ фабулу, задуманную по строго составленному плану. Кром того, они бичуютъ заблужденія и пороки своего времени и поэтому вмщаютъ въ себ выраженныя или невыраженныя нравственныя проповди. Ихъ ближайшимъ родственникомъ по духу въ другой области является Hogarth, который представляется намъ не столько живописцемъ, сколько сатирическимъ проповдникомъ нравственности и съ полнымъ правомъ причисляется къ числу англійскихъ юмористовъ. Фильдингъ съ двухъ точекъ зрпія можетъ быть сопоставленъ со Скоттомъ, во всемъ своемъ существ онъ былъ спеціально носителемъ англійской національности и сохранялъ прекрасныя отношенія со всми классами общества. Къ сожалнію, эта близость способствовала тому, что онъ велъ низменный и разнузданный образъ жизни, тогда какъ Скоттъ не только упрочилъ свое аристократическое положеніе, но и утвердилъ его и возвысилъ. За семейнымъ романомъ, какъ мы однимъ выраженіемъ можемъ опредлить весь этотъ классъ, послдовалъ, введенный Вальполемъ, ‘готическій романъ съ привидніями’, о которомъ мы упоминали въ своемъ мст. Вальполь (1716—1797) во многихъ отношеніяхъ представляетъ несомннное сходство со Скоттомъ, подобно ему онъ съ дтства былъ антикваріемъ и преданіямъ ревнителемъ старинныхъ хроникъ и рыцарскихъ исторій, и, какъ у Скотта, его романтика достигла своего апогея въ постройк его готическаго замка ‘Strawberry Hill’. Его ‘Замокъ Отранто’ (1764) былъ, говоря словами Скотта, первою современною попыткою построить разсказъ занимательнаго содержанія на почв старинныхъ рыцарскихъ романсовъ. По этому случаю мы не долины забывать, что въ, англійской литератур длается строгое различіе между двумя родами романа: между тмъ, вроятность котораго не утрачивается ни въ какую эпоху (novel), и тмъ, который бываетъ вроятенъ только въ современную ему эпоху (romance). Семейный романъ Ричардсона. Фильдинга и Смолетта относится къ первому роду, готическій романъ Вальлолевой школы ко второму, онъ пользуется сверхестественнымъ міромъ. Попытка m-rs Radcliff объединить оба эти рода, заключавшаяся въ томъ, что въ конц своихъ романовъ она объясняла все чудесное естественными причинами,— надо считать вполн неудавшеюся. Такимъ путемъ писательница, подобно Пенелоп, сама же распустила сотканную ею ткань, и неудовлетворила ни критика, ни читателя. Отъ Вальполя до Скотта (1764—1814, то-есть, ровно полъ-столтія) не явилось никакого новаго самостоятельнаго направленія въ литератур англійскаго романа {Godwin былъ подражатель готическаго направленія съ спеціальною окраскою, a the Man of Feeling — подражаніемъ Стерну.}, онъ казался окончившимъ свое существованіе или по крайней мр находился въ рукахъ второстепенныхъ писателей. Какъ бы то ни было, у Скотта не было недостатка въ нкоторыхъ непосредственныхъ предшественникахъ, о которыхъ онъ самъ упоминаетъ съ благодарностью, но они въ сущности имютъ значеніе не сами по себ, а по отношенію къ нему. Сюда относятся ‘Разсказы изъ англійской исторіи’ Сгокег’а, ‘Разсказы’ миссъ Edgeworth и ‘Scottish Chiefs’ миссъ Porter, содержаніе которыхъ заимствовано изъ отечественной исторіи. Скотту было предназначено судьбою согласить оба предшествовавшія ему направленія въ высшемъ единств историческаго національнаго романа. Весьма ясно выраженная цль его романа заключается въ изображеніи нравовъ, подобно Фильдингу и Смолетту, но отнюдь не въ изображеніи нравовъ даннаго индивидуума или его семейства — Скоттъ изображаетъ намъ націю, взятую за индивидуумъ въ извстную эпоху, другими словами цль его заключается въ изображеніи эпохи. Съ другой стороны, міръ духовъ и вра въ чудесное не такъ, какъ у Вальполя, не была для него собственною цлью, но лишь побочною для характеристики изображаемаго періода, для него чудесное было лишь случайнымъ признакомъ (accidens) или симптомомъ народной жизни, и различіе его романовъ въ Novels и Romances не составляетъ противорчія съ такимъ намреніемъ и обозначаетъ лишь исключеніе или допущеніе сверхъ-естественнаго элемента, изображеніе котораго ему, вообще говоря, не всегда удавалось.

Строго говоря, въ нмецкой и французской литературахъ еще задолго до Скотта существовали уже историческіе романы, такъ что историческій романъ не вообще, а лишь въ извстной степени можетъ быть разсматриваемъ, какъ изобртеніе Скотта {Въ этомъ отношеніи мы можемъ указать лишь на нкоторыя, почти забытыя имена. Во глав нмецкаго историческаго романа стоитъ никто иной, какъ великій Haller, историко-политическіе романы котораго (Usong, 1771, Alfred, 1773, Фабій и Катонъ, 1774) забыты въ тни его научныхъ произвелоній. За нимъ слдовали Готтлибъ Мейснеръ, Beuediete Naubert, Leonhard Wchter (Veit Weber), Aurelius Feezler, Friedrich Christian Schenkert и von Baczko. Во Франціи въ до-Скотовскій періодъ историческій романъ разработывался преимущественно женскими руками — графинею Lafayette, Madame de Geng и Madame Gttin.}. Конечно, Скоттъ первый далъ роману дйствительно историческое направленіе. Вс предшествовавшіе ему романы на самомъ дл имли лишь самое отдаленное сходство со Скоттовыми. Романы эти могутъ названы историческими лишь въ томъ смысл, что выводимыя въ нихъ дйствующія лица принадлежатъ исторіи. Въ нихъ нтъ никакого слда біенія пульса исторической жизни, образа мыслей, чувствъ и дйствія народа, національныхъ взглядовъ и народнаго развитія. Одинъ проницательный критикъ характеризуетъ {Jenisch, философско-критическая оцнка четырнадцати языковъ Европы. (1796), стр. 187.} ихъ поэтому, ‘какъ неудачное порожденіе исторіи и поэзіи, полной ничтожности и водянистой растянутости, своимъ легкомысліемъ угрожавшихъ нмецкой литератур неплодотворною производительностью⁰. ‘Каждый литераторъ’, говоритъ онъ дале,— ‘знаетъ судьбу историческихъ романовъ французовъ, въ своемъ род не худшихъ, чмъ вышеупомянутые. Конечно, кое-что хорошее можно замтить и въ этихъ произведеніяхъ’. Воззрнія подобнаго рода впослдствіи примнялись и къ Скотту, особенно же ставилось на видъ, что привлеченіе исторіи въ область легкой литературы гршило противъ серьезности и достоинства исторической пауки. ‘Исторіи’, говорятъ такіе критики,— ‘было сдлано насиліе: она была искажена и лишена своихъ правъ, слдовало боле строго охранять границы исторіи и поэзіи’. Судьи эти, однако, упустили изъ виду, что подобныя же нарушенія были допущены въ эпической и драматической поэзіи, и что, слдовательно, должно не признавать законности эпоса и исторической драмы. Въ настоящее время окончательно признало всми критиками, что авторъ романовъ, равно какъ и драматическій писатель, иметъ полное право избирать для своихъ произведеній содержаніе изъ исторіи и поэтически воспроизводить историческія событія и ихъ героевъ. Слдовательно, все сводится лишь къ вопросу, какъ это длать, и на вопросъ этотъ Скоттъ первый далъ ршительный и геніальный отвтъ.

Кром того, Скоттъ положилъ въ основу своихъ романовъ національный и народный элементъ, тогда какъ его нмецкіе и французскіе предшественники содержанія историческаго романа искали по большей части въ древнемъ мір или въ исторіи востока. Истинный же историческій романъ могъ возникнуть лишь на почв выдающейся національности и въ этомъ отношеніи едва ли возможно было найти почву боле благопріятную, чмъ шотландская. Многолтнія войны шотландцевъ съ ихъ южными сосдями возбудили въ нихъ полное силы національное сознаніе, чтобы не сказать національную исключительность, снова воспламененную политическимъ вліяніемъ французской революціи. Какъ и во всхъ государствахъ Европы, высокомрное презрніе національности въ лиц Наполеона вызвало и въ Шотландіи противодйствіе снова пробудившагося, энергичнаго народнаго самосознанія, и Скоттъ былъ такимъ писателемъ, роторый нашелъ этому чувству поэтическое выраженіе. Любовь къ отечеству у шотландцевъ облеклась въ плоть и кровь, и въ этомъ отношеніи Скоттъ явился ея выразителемъ и знаменосцемъ. ‘For poor auld Scotia’s sake’ гласятъ слова Бёрнса въ надписи на этомъ знамени. Кром того, гражданскія и церковныя войны и осложненія, воодушевлявшія жизнь шотландскаго народа, способствовали тому, что онъ не превратился въ инертную, индифферентную массу. Какъ единодушно дйствовалъ онъ вн отечества, такъ же разрозненна была его внутренняя жизнь. Эти битвы были для Скотта и его романовъ самою плодотворною почвою. Значеніе ихъ было для него столь ршительно, что онъ, если исключить самыя марки, немедленно перенесъ мсто дйствія своихъ первыхъ романовъ въ горную страну, какъ на дйствительное поприще борьбы іаковитовъ противъ Ганноверскаго дома. Но шотландскую подкладку и почву указываютъ не только его первые девять романовъ, но равнымъ образомъ его лучшія произведенія. Ради новизны, а также ради избжанія собственнаго пресыщенія и пресыщенія своихъ читателей, онъ перенесъ мсто дйствія своего десятаго романа (‘Ivanhoe’) въ Англію. Какъ ни блистателенъ былъ успхъ, Скоттъ все же не вполн свободно чувствовалъ себя на чуждой почв и въ двухъ ближайшихъ по времени романахъ (‘Монастырь’ и ‘Аббатъ’) снова возвратился въ Шотландію. Въ ‘Кенильворт’ онъ сдлалъ новый набгъ въ Англію, что объясняется вполн естественнымъ желаніемъ изобразить королеву Елизавету и ея окружающихъ, тогда какъ въ ‘Аббат’ онъ далъ намъ съ особымъ сочувствіемъ задуманный образъ ея соперницы Маріи Стюартъ. На новый путь выступаетъ ‘Квентинъ Дорвардъ’, такъ какъ въ немъ сцена переносится на материкъ. Тмъ не мене и здсь не прерывается связь съ Шотландскою родиною, такъ какъ героемъ разсказа является молодой шотландецъ, который ищетъ и находитъ свое счастіе во Франціи. Ту же духовную связь видимъ мы и въ разсказахъ крестоносцевъ, которые переносятъ насъ въ Византію, а въ ‘Анн Гейерштейнъ’ въ Швейцарію. И здсь носителями исторіи являются если не шотландцы, то все же англичане.

Скоттъ очень хорошо сознавалъ, что не вс эпохи исторіи одинаково пригодны для поэтической обработки, и что на первомъ мст въ этомъ отношеніи стоятъ времена переходныя. Во введеніи къ ‘Приключеніямъ Нигеля’ онъ высказывается совершенно правильно: ‘Лэди Mary Wortley Montagu пишетъ онъ,— ‘выразилась столь же справедливо, сколь изящно, что наиболе романическая область всякой страны находится тамъ, гд горы перескаютъ низменности. Ко подобнымъ же причинамъ можно подобнымъ образомъ сказать, что наиболе живописные періоды исторіи суть т, въ которые суровые нравы варварскихъ столтій начинаютъ обновляться и вступаютъ въ борьбу съ просвщеніемъ, зарождающимся подъ вліяніемъ вновь воскресшей учености и высшей религіи. Рзкая противоположность, возникающая между старыми нравами и тми, которые ихъ мало по малу вытсняютъ, получаетъ необходимое освщеніе и необходимыя тни, сообщающія особую энергію поэтическому повствованію. Такого рода историческій періодъ, съ одной стороны дастъ поэту возможность вплетать приключенія удивительнаго и невроятнаго свойства, на сколько они вытекаютъ изъ еще недавно господствовавшей дикой независимости и насильственныхъ привычекъ, съ другой стороны, поэтъ иметъ возможность съ большею правдоподобностью изображать характеры и чувства многихъ изъ дйствующихъ лицъ въ контурахъ и ретушахъ, принадлежащихъ позднйшимъ и боле гуманнымъ періодамъ, свтъ которыхъ лишь недавно затмился передъ нами’. Еще выгодне т переходныя эпохи, память о которыхъ еще не вполн исчезла у читателей, особенно если возможно вескреситъ ихъ при помощи воспоминаній и живыхъ преданій и въ то же время до нкоторой степени окутать туманомъ забвенія. И въ этомъ отношеніи іаковитскія возстанія представляютъ плодоносный и привлекательный матеріалъ: ‘Веверлей’, говоритъ Скоттъ въ другомъ мст,— ‘охватываетъ время жизни нашихъ отцовъ, ‘Гюи Манне’рингъ время нашей собственной юности, а ‘Антикварій’ относится къ послднему десятилтію XVIII вка’.

Веверлеевы романы, однако, достигли такого числа, что не всегда было возможно избирать для нихъ періоды, соотвтствовавшіе вышеизложеннымъ соображеніямъ. Такъ ‘Ivanhoe’ и ‘Крестоносецъ’ относятся къ эпох слишкомъ отдаленной для того, чтобы вызвать живыя симпатіи какъ читателя, такъ и самого поэта, и оба они долины быть отнесены къ избраннымъ эпохамъ лишь благодаря искусству и эрудиціи автора. То обстоятельство, что ‘Ivanhoe’ тмъ не мене увнчался такимъ выдающимся успхомъ, заслуживаетъ тмъ большаго признанія. ‘С. Рованскія воды’, съ другой стороны, слишкомъ близко приближаются къ современности и поэтому совершенно лишены перспективы. Вообще это не историческій, а скоре общественный или нравоописательный романъ, и Скоттъ самъ чувствовалъ, что въ этомъ отношеніи онъ не былъ въ состояніи сравниться съ дамами-писательницами. Мы едва ли ошибемся, если признаемъ, что это обстоятельство составляетъ одну изъ причинъ, вслдствіе которой романы эти долины быть отнесены къ числу слабйшихъ романовъ Скотта.

Уже говоря объ эпилліяхъ, мы познакомились со Скоттомъ, какъ съ настоящимъ мастеромъ въ описаніяхъ, и едва ли нужно прибавлять, что онъ сохранилъ то же мастерство и въ своихъ романахъ. Но въ нихъ мы видимъ еще и другую отличительную черту, для которой эпилліи не давали достаточнаго поприща, — мы говоримъ о мастерств, въ изображеніи характеровъ. Въ этомъ отношеніи самъ строгій Carlyle отдаетъ ему справедливость, признавая, что нигд нельзя найти боле свжую живопись или приблизительно такую же охвачивающую симпатію къ людямъ, какъ у Скотта. Лишь немногіе писатели всхъ временъ и народовъ создали такое число новыхъ характеровъ, такъ-же превосходно задуманныхъ и исполненныхъ, какъ то видимъ у Скотта. Для большинства своихъ историческихъ характеристикъ онъ обладалъ необыкновеннымъ даромъ проникновенія (дивинаціи), и его характеристики Маріи Стюартъ, Елизаветы, Людовика XI и др. могутъ выдержать критику самаго ученаго историка. То, что Прескоттъ хвалитъ въ ‘Веверле’, можетъ быть примнено и ко всмъ послдовавшимъ романамъ. ‘Въ наши дни’, говоритъ онъ,— ‘появилось произведеніе, въ которомъ авторъ съ полною свободою и въ то же время врностью прослдилъ по ступенямъ всю лстницу человческихъ характеровъ, облагородивъ цлое высокими историческими намеками и притомъ въ такомъ стил, который соотвтствуетъ избранному предмету, но чистый классическій потокъ котораго освщень такою поэтическою окраскою, что вполн приноровленъ къ цлямъ романа {Весьма любопытно, какъ этотъ же самый стиль нызвалъ столь противоположныя сужденія, каковы, напримръ, сужденія Прескотта и Chambers’а.}. Это новый Шекспиръ въ проз’. Дйствительно, въ изображеніи характеровъ Скоттъ едва ли уступаетъ кому-нибудь другому, кром Шекспира. Карлейль однако находитъ существенную разницу между характерами Шекспира и Скотта. ‘Шекспиръ’, такъ судитъ онъ, — ‘творитъ свои характеры, начиная прямо съ сердца, Скоттъ же творитъ ихъ, начиная съ наружнаго облика и никогда не добирается до самаго ихъ сердца’. Съ небольшимъ измненіемъ можно согласиться съ такимъ воззрніемъ притомъ нисколько не въ ущербъ Скотту. Дйствительно, проникать въ тайники сердца и въ пропасти страсти не составляетъ задачу Скотта, поэтому онъ не иметъ власти, при своей спокойной, уравновшенной природ, воспламенять сердца читателя до страстныхъ порывовъ, но, съ другой стороны, его знаніе и изобразительность все же простираются до самого ядра изображаемыхъ характеровъ. Пріемъ и созданія Скотта вполн эпичны и боле или мене встрчаются у всхъ эпиковъ, тогда какъ Шекспиръ въ своей драматической обработк характеровъ не имлъ никакого поползновенія изображать словами вншній обликъ своихъ героевъ, такъ какъ онъ выводитъ ихъ на сцену облеченными въ плоть и кровь. При такихъ условіяхъ описаніе вншности могло быть большою ошибкою.

Особому порицанію подвергались главные герои Скотта, и нельзя отрицать, что въ большинств случаевъ мы видимъ въ нихъ не героевъ, а напротивъ юношей съ неустановившимся и слабымъ характеромъ, геройство которыхъ часто состоитъ лишь въ ихъ горестныхъ похожденіяхъ. Да и на самомъ дл они не представляютъ изъ себя главныхъ фигуръ романа. Скоттъ не скрывалъ отъ себя этого обстоятельства, про Веверлея онъ самъ говоритъ, что это ‘a sneaking piece of imbecillity’. Онъ подчеркнулъ эту черту слабости своихъ героевъ довольно недвусмысмысленнымъ выборомъ ихъ именъ {Waverley значитъ приблизительно ‘качающійся’ или ‘колеблющійся’.}. То же надо сказать и о Франк Osbaldiston’ (въ Робъ-Ро), о Генри Morton’ (въ Old Mortality), о Роланд Graeme’ {Warner, Illustrations И, 270 называетъ его ‘dull, weak and vacillating’.} (въ Аббат), о Квентин Дорвард, о Darsie Latimer (въ Redgauntlet) и другихъ. Но, не смотря на это, безусловное порицаніе характеровъ было бы неосновательно. ‘Экономія’ Скоттовыхъ романовъ требовала въ качеств носителей исторіи именно такихъ лицъ, которыя могли бы легкомысленно попадать въ различныя положенія, неожиданно очутиться въ лагер или западн противника, что едва ли могло бы случиться съ выдержанными, вполн сознательно дйствующими характерами. Какъ же иначе могъ Скоттъ проложить мостъ между двумя борющимися силами,— древнею дикостью и молодою цивилизаціею? Выводимыя имъ лица служатъ для него лишь связующимъ средствомъ или звеномъ между историческими картинами. Великое искусство Скотта состоитъ въ томъ, что онъ уметъ никогда не помщать своихъ историческихъ личностей на ярко освщенномъ переднемъ план, по выводитъ ихъ въ полуосвщенномъ среднемъ сценаріум. Конечно, изготовители новйшихъ такъ называемыхъ культурно-историческихъ романовъ въ Германіи поступаютъ иначе, они помщаютъ историческихъ героевъ своихъ жалкихъ издлій въ самыя яркоосвщенныя мста,— во съ какимъ успхомъ, объ этомъ предоставляемъ судить всякому думающему читателю. Такимъ путемъ Скоттъ по мр силъ избгаетъ опасности слишкомъ детальнаго описанія историческихъ фигуръ. и погршить противъ истины и достоинства исторіи, — стремленіе, въ которомъ не могутъ отказать ему даже самые упорные враги историческаго романа. Было бы странно утверждать, что вс историческіе портреты одинаково удались Скотту или воспроизведены имъ съ одинаковою врностью, однако онъ очевидно стремился къ тому, чтобы какъ можно мене искажать исторію, и никогда добровольно и сознательно не отступалъ отъ исторической истины. Напротивъ, уже въ его чистомъ и правдивомъ характер лежала строгая откровенность. Ему ставили въ упрекъ, что въ Old Mortality не отдалъ должнаго Covenanter’амъ, {Dr. М’Crie Strictures (они, къ сожалнію, остались намъ недоступными)и Rev. It. Warner Illustrations.} но этотъ упрекъ исходилъ со стороны духовенства, и мы тмъ боле не можемъ считать его вполн безпристрастнымъ, что одинъ ихъ такихъ критиковъ (Warner) разнымъ образомъ упрекалъ Скотта въ томъ, что онъ влагалъ въ рчи многихъ своихъ дйствующихъ лицъ библейскія цитаты или заставлялъ изъ говорить въ библейскомъ стил. Варнеръ самъ сознается, что Скоттовы романы безъ этого ‘свободнаго пользованія библіею’ были бы не тмъ, что они есть, но, думаетъ онъ, мы бы скоре согласились потерять многое, чмъ лишиться всего нашего состоянія. Именно въ этомъ отношеніи Скоттъ представляется безъ всякаго сомннія самымъ врнымъ истин живописцемъ, какъ онъ и самъ ставилъ на видъ въ свое оправданіе, и что касается Covenanter’овъ. онъ съ особенною основательностью и добросовстностью изучалъ этотъ предметъ, когда писалъ Old Mortality. Быть можетъ, что Скоттъ до нкоторой степени унизилъ Covenanter’овъ слишкомъ выгоднымъ освщеніемъ ихъ притснителя и сокрушителя Claverhouse’а, но дло Claverhouse’а еще не ршено окончательно, изображеніе ихъ, принадлежащее Wodrow’у, которому слдовали вс англійскіе историки до Маколея включительно, носитъ на себ явный отпечатокъ партійности. Кром того, само собою понятно, что Claverhous’e, говоря словами Маколея, составляетъ предметъ ненависти и отвращенія повсюду, гд шотландскій народъ ‘прилпился къ земл’, то-есть, по скольку онъ сталъ приверженцемъ пресвитеріанства. По основательнымъ преслдованіямъ Mapk’а Natier’а {Memorials and Letters illustrative of the Life and Times of John Graham, of Claverhouse, Viscount Dundee. By Marie Napier, Edinburgh, 1859.} весьма многое можетъ представляться совсмъ въ другомъ свт и до нкоторой степени оправдать пророческую проницательность Скотта въ обработк характеровъ. Безпристрастный читающій міръ съ самаго начала стоялъ на сторон автора: онъ былъ буквально увлеченъ ‘Old Mortality’ и несовсмъ несправедливо называлъ его ‘Marmion’омъ’ романовъ. {Lord Holland свидтельствуетъ, что въ ту ночь, въ которую онъ съ семьею читалъ ‘Old Mortaltiy’ въ дом никто не спалъ, кром его ревматизма.}

Обвиненіе въ торизм, которому подвергался Скоттъ по этому поводу, приводитъ насъ къ другому вопросу, въ которомъ, какъ мы полагаемъ, всего ясне обнаруживается значеніе и величіе Веверлеевыхъ романовъ. Allan (стр. 392) совершенно справедливо замчаетъ, что тотъ духъ, который ветъ въ произведеніяхъ Скотта, особенно въ его романахъ, находится въ противорчіи съ тми основами, которыми онъ руководился въ жизни. Если кто-нибудь на основаніи блестящаго изображенія рыцарскаго быта придетъ къ заключенію, что Веверлеевы романы есть результатъ проявленія исключительно аристократическаго образа мыслей, тотъ едва ли стоитъ на истинной дорог. Конечно, Скоттово государство есть государство феодальное, конечно, онъ нигд не проповдуетъ демократическихъ принциповъ. Но онъ столь же мало проповдуетъ и принципы аристократическіе,— лучше сказать, онъ вообще ничего не проповдуетъ. Даже радикалы, вооружаться противъ которыхъ Скоттъ въ жизни считалъ своею обязанностью, читали его романы съ не меньшимъ увлеченіемъ, чмъ герцоги и графы. Скоттъ на вс классы распостраняетъ одинаковую любовъ и всхъ ихъ изображаетъ съ одинаковыми сочувствіемъ и врностью. Для него не существуетъ людей, въ чье положеніе онъ не могъ бы перенестись, въ чьей душ онъ не умлъ бы читать. У какого поэта, за исключеніемъ одного Шекспира, вс слои общества пользуются такъ одинаково своими правами, кром Скотта? Разв не съ одинаковою любовю онъ выводитъ передъ нами глазговскаго мщанина Baillie Nicol’я, нищаго Edie Ochiltree, цыганку Meg Merrilies, разбойника Робъ-Роя, жидовку Ревекку и многихъ другихъ, окружая ихъ такимъ же непреходящимъ блескомъ, какъ и королевъ Елизавету и Марію Стюартъ, Карла Смлаго, претендента, барона Bradwardine’а и другихъ рыцарей и вельможъ? Разв ему не удалось въ ‘Сердц Midlothian’а’ заинтересовать даже модный сптъ въ пользу ‘those low creatures the cow-feedres,’ какъ это довольно характерно высказала одна знатная старая два? Совершенно напротивъ ему именно мене всего удается изображеніе салонной жизни, несомннное доказательство того, что его романы не проникнуты духомъ аристократизма. Скоттъ даже самъ замчаетъ въ предисловіи къ ‘Антикварію’, что онъ съ особою любовью изображаетъ средніе и низшіе классы и даетъ этому объясненіе. ‘Особенно въ двухъ моихъ только что упомянутыхъ произведеніяхъ (Guy Mannering, Антикварій) я преимущественно выбиралъ своихъ главныхъ дйствующихъ лицъ въ тхъ классахъ общества, которые позже всхъ принимаютъ на себя вліяніе того общаго лоска, который длаетъ сходными другъ съ другомъ нравы различныхъ націй. Къ тмъ же классамъ я перенесъ нкоторыя изъ тхъ сценъ, въ которыхъ я стремился изобразить дйствіе высшихъ и боле сильныхъ страстей, отчасти потому, что низшіе классы мене привыкли подавлять силою привычки свои внутреннія движенія, отчасти потому, что я согласенъ съ моимъ другомъ Водевортомъ въ томъ, что люди этихъ классовъ рдко не умютъ выражать эти порывы въ самой сильной и энергичной форм. Это, какъ я полагаю, особенно примнимо къ крестьянамъ моей родины, съ которыми я такъ долго былъ связанъ. Первобытная сила и простота ихъ языка, иногда окрашенная восточнымъ краснорчіемъ св. Писанія, придаетъ ихъ страданію паосъ, а ихъ гнву достоинство’. Мы уже неоднократно указывали на то, что Скоттъ и въ жизни относился съ одинаковымъ пониманіемъ и одинаковою симпатіею ко всмъ сословіямъ. Въ одинъ и тотъ же день онъ однажды въ Лондон былъ гостемъ короля и актера Terry на его чердак въ театр Adelphi, который онъ сравниваетъ съ бли чьею клткою, а еще ране, будучи студентомъ, онъ былъ даже приглашенъ къ обду профессіональнымъ нищимъ. Скоттъ относится именно къ числу тхъ людей, которые не только въ области поэзіи, но и своимъ вліяніемъ на способъ писанія исторіи содйствовали народу въ собственномъ смысл къ признанію его правъ и присущаго ему значенія. У него никто не превознесенъ, никто не униженъ. Поэтому его романы представляютъ врнйшую картину человческаго общества: и т, и другое въ равной степени не могутъ обойтись безъ крестьянина и нищаго, или безъ графа и придворнаго. Въ этомъ-то и заключается и главная причина ихъ очарованія, и объясненіе, почему они были встрчены повсюду — во всхъ классахъ отъ королевскихъ дворцовъ и до нищенскихъ хижинъ — съ одинаковымъ сочувствіемъ. Точно также и различныя политическія воззрнія и принципы Скоттъ воспроизвелъ съ удивительнымъ безпристрастіемъ, въ доказательство чего достаточно припомнить Jonathans Oldbuck’а, ревностнаго вига старой школы. Никто не превзошелъ въ степени оцнки многосторонности Скотта въ созданіи и обрисовк характеровъ Cunnigham’а (или Defauconpret’а?), который не усомнился назвать его столь же неисчерпаемымъ, какъ сама природа и даже — въ противоположность Карлейлю — поставить его выше Шекспира. ‘Подражаніе природ, ‘ — таково заключеніе его статьи,— ‘ еще выше у Скотта, чмъ у нашего великаго драматурга, который не вывелъ передъ нами ни Dinmont’а, ни Неагdigg’а, ни Ochiltrees а, ни Moniplies’а. Вс его простолюдины напротивъ шуты въ арлекинскомъ плать, его горожане — олицетворенная простота или герои East-Cheap’а.’

За разнообразіемъ созданныхъ Скоттомъ характеровъ непосредственно слдуетъ, какъ второй моментъ, нравственное благородство, которымъ онъ одарилъ ихъ въ громадномъ большинств. Даже его злоди носятъ человческій обликъ и запечатлли примиряющими чертами. Ни въ одномъ’ еще не угасла вполн искра Божія. Какъ въ жизни, такъ и въ своихъ произведеніяхъ Скоттъ сохранилъ свое кроткое, симпатизирующее другимъ сердце, которое любитъ сосредоточиваться скоре на добродтеляхъ и преимуществахъ, чмъ на преступленіяхъ я недостаткахъ своихъ собратій. Гд только возможно, онъ выводитъ на свтъ хорошую сторону ихъ характеровъ. Скотту не по душ вивисекція человка, онъ не копается въ ранахъ и язвахъ общества, онъ не проповдуетъ психологической анатоміи и не знаетъ соціалистическихъ тенденцій. Все это было предоставлено въ удлъ современной французской школ и недавно возникшимъ въ англійской литератур такъ называемымъ сенсаціоннымъ романамъ, которые, по странной случайности, стали достояніемъ незамужнихъ дамъ (Miss Braddon, m. Muloch, in. Kavanagh, Lady Chatterton). Скоттъ слишкомъ высокъ для того, чтобы гоняться за эффектомъ въ ту или другую сторону. Конечно, и онъ ведетъ насъ черезъ цлый рядъ трагическихъ и ужасныхъ сценъ, по во всякомъ случа сцены эти не составляютъ для него главнаго, и онъ уметъ смягчить впечатлніе справедливою и примиряющею развязкою. Благорастворенное дыханіе благородной нравственности ветъ во всхъ его произведеніяхъ, и въ свои смутныя времена Скоттъ могъ утшать себя сознаніемъ того, что онъ не написалъ ничего такого, чего бы ему пришлось стыдиться или что онъ охотно взялъ бы обратно. Если онъ и считалъ себя въ прав выводить на сцену историческія и общественныя личности, то, съ другой стороны, его успокаивало сознаніе, что онъ никогда не затрогивалъ святости семейной жизни. Хотя онъ далекъ отъ всякаго моральнаго прекраснодушія и вычурности, тмъ не мене даже самая крайняя чопорность не могла найти предлога очищать его произведенія или сглаживать шероховатости, и Скоттъ въ полной мр заслуживаетъ той похвалы, которую произнесъ ему по этому поводу Ламартинъ. До сихъ поръ еще не существуетъ семейныхъ изданій Скотта, подобно такимъ же изданіямъ Шекспира, да едвали и будутъ такія. Только исключительность католической церкви считала нужнымъ выпустить ‘очищенный’ французскій переводъ Веверлеевыхъ романовъ для юношества. Такое предпріятіе само себя осуждаетъ {Переводъ этотъ изданъ подъ покровительствомъ Общества Св. Николая въ Ларилгк. Имя переводчика — D’Exauvillez. См. Feller и Simonin Biographie Universelle (Lyonj подъ ея, Scott, и Athenaeum, No 1781, Dc. 14, 1861, стр. 809.}.

О другомъ обвиненіи, кром этого французскаго перевода, мы считаемъ нужнымъ упомянуть лишь мимоходомъ. Мы разумемъ упрекъ въ бдности мыслей, сентенцій, который длаетъ Скотту Карлейль. Разв богатство сентенцій можетъ служить мриломъ, прилагаемымъ къ произведеніямъ поэта? ‘Никто’, говоритъ Карлейль, ‘не написалъ такъ много томовъ съ столь небольшимъ запасомъ афоризмовъ, которые могли бы быть изъ нихъ извлечены’. Въ этихъ словахъ видно непониманіе Карлейля эпическаго характера произведеній Скотта, онъ ставитъ разсудочную (рефлектирующую) поэзію выше эпической. Но эпическая поэзія, по самому своему существу, не можетъ быть сентенціозной, и еще до сихъ поръ никто не требовалъ ничего подобнаго отъ Гомера или ‘Нибелунговъ’ и не искалъ въ нихъ богатства сентенцій.

Но кто былъ самаго низкаго мннія о Веверлеевыхъ, романахъ, такъ это ихъ собственный авторъ, который и въ данномъ случа не признавалъ своего дарованія. Онъ признаетъ за ними лишь матеріальную пользу, принесенную ими съ одной стороны, лично ему, съ другой — своему отечеству. Для него романы эти, по его собственному выраженію, были золотымъ дномъ. Какъ велики были его доходы, принесенные ему его романами, едва ли возможно установить въ точности въ виду его запутанныхъ обстоятельствъ. Изъ его предшественниковъ разв одинъ Ричардсонъ собралъ столь же обильную жатву какъ чистою монетою, такъ и народною любовью, но въ какой же мр его успхи въ томъ и другомъ отношеніи были ниже успховъ Скотта! Конечно, какъ Скоттъ ни старался во вступительномъ письм къ ‘Приключеніямъ Нигеля’ освободить себя отъ обвиненій въ неблагородныхъ стремленіяхъ и корыстолюбіи, это удалось ему далеко не вполн, и поэтому онъ прибгаетъ къ снисходительности своихъ соотечественниковъ. ‘Разв вы не получили отъ этого чтенія удовольствія на цлыхъ пятнадцать пенсовъ?’, обращается онъ къ нимъ словами Пистоля. Онъ указываетъ на національно-экономическую пользу, оказанную его романами. Онъ высказываетъ притязаніе заслужить благодарность современныхъ Аинъ и быть причисленнымъ къ сонму благодтелей отечества. Когда входятъ въ моду общественные выборы, Скоттъ высказываетъ намреніе искать мста въ парламент въ качеств представителя литературныхъ поденщиковъ. Это во всякомъ случа полушутливое національно-экономическое самосознаніе напоминаетъ подобныя же намренія и притязанія Александра Дюма, высказанныя имъ нсколько лтъ тому назадъ съ полнйшею серьезностью. Это печальная картина, на которую смотришь съ грустью, но мы должны присовокупить сюда еще и тотъ фактъ, что по смерти Скотта англійская нація дйствительно издержала на покупку его трудовъ боле, чмъ полъ-милліона ф. ст. {Warner, Illustrations, I, 8.} Какого итога достигли Веверлеевы романы со всми перепечатками и переводами вплоть до нашихъ дней — это сказать въ точности довольно трудно, но это могло бы послужить весьма любопытною иллюстраціею къ культурно-исторической статистик.

До сознанія духовной или даже нравственной пользы своихъ романовъ, какъ и вообще всякихъ романовъ, Скоттъ никогда не могъ возвыситься, отчасти отъ скромности, отчасти отъ другихъ причинъ. Онъ былъ слишкомъ далекъ отъ того, чтобы думать, что авторъ романовъ занимаетъ высокое мсто въ литературной іерархіи, и единственное, что онъ высказалъ въ пользу романа, это лишь то, что онъ по крайней мр не приноситъ никакого вреда.

‘Если мы’, говоритъ онъ въ другомъ мст,— ‘оставимъ въ сторон т безчестныя произведенія, которыя имютъ

цлью возбужденіе низменныхъ страстей нашей природы, то мы склоняемся къ мннію, что самое худшее злое, которое можетъ быть причинено чтеніемъ романовъ, заключается въ томъ, что привычка къ подобному чтенію можетъ поселить отвращеніе къ дйствительной исторіи и къ полезной литератур, напротивъ, лучшее, чего мы только въ прав ожидать отъ чтенія романовъ, заключается въ томъ, что романы иногда поучаютъ юные умы изображеніемъ дйствительной жизни и могутъ пробудить въ нихъ самыя лучшія чувства и симпатіи порывами благородныхъ стремленій и повстью о вымышленныхъ страданіяхъ. Съ этой точки зрнія романы являются лишь украшеніемъ, предметомъ роскоши, служащимъ для удовольствія утонченной жизни и для удовлетворенія той любви къ литератур, которая при извстномъ развитіи проникаетъ во вс слои общества. Во всякомъ случа ихъ читаютъ гораздо боле для развлеченія, чмъ съ малйшею надеждою найти въ нихъ поученіе’. Не смотря на это скромное мнніе, Скоттъ не могъ удержаться отъ того, чтобы не закончить, напримръ, своего ‘Квентина Дорварда’ нравственнымъ наставленіемъ. Онъ даже сравниваетъ историческій романъ съ турецкимъ кіоскомъ на развалинахъ греческаго храма. Какъ на заключительное возрніе Скотта на цпу и значеніе своихъ романовъ должно указать на побудительную причину, заставившую его посвятить королю ихъ полное собраніе (онъ охотно называетъ изданіе это своимъ ‘Opus Magnum’). Посвященіе это гласятъ такъ: ‘Авторъ этого собранія поэтическихъ произведеній не осмлился бы просить Высочайшаго покровительства Вашего Величества, если бы не предполагалъ, что чтеніе ихъ въ нкоторыхъ Случаяхъ имло успхъ, служа увеселеніемъ въ часы отдохновенія, или облегченіемъ въ часы утомленія, страданія и тоски, и что поэтому романы эти до нкоторой степени содйствовали осуществленію самаго горячаго желанія Вашего Величества, такъ какъ они содйствовали, хотя и въ самой ничтожной мр, счастію Вашего народа’.

Между тмъ какъ матеріальная польза, которую Скоттъ всегда выдвигалъ на первый планъ, не продлилась даже до смерти Вальтера Скотта, нравственное вліяніе его романовъ дйствуетъ и до настоящихъ дней. Потомство знаетъ и цнитъ лишь это послднее, оно обозрваетъ необыкновенное вліяніе, оказанное романами Веверлея не только на англійскую, но и на вс литературы образованной Европы. Въ конц своего литературнаго поприща Скоттъ открыто высказался, что онъ не только самъ написалъ внушительное число произведеній, но и научилъ сотни другихъ господъ писать если и не такъ же хорошо, какъ онъ самъ, то почти такъ же. Веверлеевы романы, совершили кругосвтное путешествіе. Только библіографъ можетъ ршиться на предпріятіе — собрать и регистрировать все море переводовъ на всхъ языкахъ. Въ вид примра дятельности въ этой области мы на удачу беремъ французскаго переводчика Скотта Defauconpret, который въ искусств книжнаго мастерства вполн слдовалъ по стопамъ своего великаго оригинала: ‘подобно ему. онъ поперхается и плюется’. Въ своей Notice Bibliographique онъ перечисляетъ различныя изданія своего перевода Скотта in 8^о (въ 60 томахъ), in 12^о (165 томовъ), in 18^о (84 тома) и въ 32^о (82 тома) съ самодовольною точностью и разсчитываетъ, что эти изданія въ общемъ итог достигаютъ цифры 1,452,700 томовъ, при чемъ не приняты еще въ разсчетъ перепечатки его перевода, появившіяся въ Брюссел и Люттих {Упомянемъ по этому поводу, что первые три романа во Франціи прошли совершенно не замченными, напротивъ того Old Mortality и слдующіе романы встрчались съ постоянно возраставшимъ восторгомъ.}. Итакъ, даже переводчикъ изъявляетъ притязаніе на національно-экономическое значеніе! Переводы съ одной стороны возбуждали желаніе познакомиться съ оригиналомъ, что со своей стороны порождало массу новыхъ перепечатокъ, съ другой прологали дорогу многочисленнымъ подражаніямъ. Въ первомъ отношеніи романы Скотта, безъ сомннія, необыкновенно способствовали тому, что возбудили интересъ къ изученію англійской литературы и англійскаго языка на континент. Такъ въ Германіи романы Скотта нашли столь благопріятную почву тмъ боле, что явились въ тотъ періодъ, когда пробудившееся народное самосознаніе стремилось на всхъ поприщахъ низвергнуть ненавистное французское вліяніе и съ тмъ большимъ пыломъ обратилось къ изученію языка и литературы родственнаго по племени народа. Что касается подражаній, то вскор каждая страна, даже каждая провинція пожелала имть своего собственнаго Скотта, такъ что слова ‘Вальтеръ Скоттъ’ сдлались вскор почти типическимъ прозвищемъ. Во всхъ странахъ Европы романическая литература, благодаря Скотту, получила новый толчокъ и благодаря ему вступила въ новую стадію развитія {Въ доказательство приведемъ лишь самый краткій перечень наиболе выдающихся именъ: 1. Великобританія: Allan Cunuigham, lohn Banim (The Tales of the Ayrshire Legatees, the Annals of the Parish), G. P. R. lames. Thomas Colley Grattan, Horace Smith (Brambletye House), Rob. Charles Maturn ирландскій Скоттъ). 2. Германія: Wilibald Alexis (Walladmor), Wilhelm Hauff (вюртембергскій Скоттъ), Van der Velde (шлезвигскій Скоттъ), Heinrich Steffens, Herloszsohn, Karoline Pichler и т, д. 3. Голландія и Бельгія: Jakob van Lennep, Анна Luise Toussaint, Hendrik Conscience. 4. Данія: Bernhard Severin Ingemann. S. Франція: Paul Lacroix (Библіофилъ Jacob, Soires de W. Scott, Le Roi des Ribauds), Victor Hugo (Notre Dame de Paris). Alfred de Vigny (CinqMars), Jules Janin (Ватате). 6. Италія: Varete (Folchetto Maleapina), Manzoni (Ipromesai Sposi), Giovanni Rosini (La Monaca die Monza). 7. Испанія: Fernan Caballero. 8, Венгрія: баронъ Isika. 9. Россія: едоровъ, аддей Булгаринъ (Димитрій, Роставлевъ (sic!), М. Загоскинъ (Юрій Милославскій). 10. Америка. Cooper, Rob. Montgomery Bird, William Ware, Nathaniel Hawthorne.}. Но вліяніе это простиралось и дале, — такъ какъ историческіе романы повсюду влекли за собою боле глубокое проникновеніе и живое изученіе отечественной исторіи. Само собою понятно, что нельзя писать историческихъ романовъ, предварительно не ознакомясь съ исторіею, точно такъ же нельзя и читать ихъ, будучи безучастнымъ къ исторіи. Вліяніе Скотта на исторіографію едва ли возможно оцнить въ достаточной степени, а по отношенію къ его собственному отечеству не будетъ преувеличеніемъ, если мы скажемъ, что безъ Скотта не было бы и Маколея. Во второй половин XVIII ст. такъ называемая шотландская школа, съ Юмомъ и Робертсономъ во глав, довела англійскую исторіографію до высокой степени совершенства. Вс преимущества, которыя могли быть оказаны французскою философіею и стилистикою, были ею уже усвоены, но въ то же время усвоены были и вытекавшіе изъ этого источника недостатки, отсутствіе изученія источниковъ и.національнаго чувства. Оба эти фактора, благодаря Скотту, были внесены въ область исторіографіи, и такимъ образомъ шотландское вліяніе отразилось и на послдующей исторической школ. Это вліяніе Скоттъ оказалъ по странной случайности не своими историческими наслдованіями, а главнымъ образомъ своими романами. Въ своихъ романахъ онъ показалъ, какъ должно воскрешать прошлое во всхъ его жизненныхъ проявленіяхъ, онъ показалъ, что исторія не состоитъ исключительно изъ перечня важнйшихъ государственныхъ фактовъ или изъ однихъ генеалогическихъ таблицъ. Явились совершенно новые историческіе источники, которыхъ до сихъ поръ не знали или не считали заслуживающими вниманія: семейныя достопамятности, хозяйственныя книги, народныя псни, календари, однимъ словомъ все то, что могло содйствовать всестороннему изображенію избраннаго историкомъ періода. Особое вниманіе стали обращать на изображеніе сценаріума и костюма, и въ этомъ отношеніи исторія охотно подчинилась эпико-романическому вліянію Скотта. Маколей первый возвелъ этотъ методъ на его вершину и въ этомъ состоитъ его величіе. Его знаменитое изображеніе состоянія Англіи въ 1685 году написано совершенно въ дух и характер Скотта, конечно, за исключеніемъ творческой фантазіи. Впрочемъ, что Маколей не былъ лишенъ поэтическаго воззрнія и высокихъ порывовъ, — это онъ доказалъ какъ своею исторіею, такъ и пснями древняго Рима, такъ что и въ этомъ отношеніи не будетъ слиткомъ смло видть въ немъ новаго Скотта въ области исторіи.

ВАЛЬТЕРЪ СКОТТЪ.

КАРЛА ЭЛЬЦЕ.

I.Шотландскія марки и ихъ кланы.

II.Кланъ и фамилія Скоттовъ.

III.Юность и воспитаніе.1771—1786.

IV.Годы ученія.1786 — 1792.

V.Вступленіе въ свтъ.1792—1797.

VI.Вступленіе въ литературу.(1797—1805).

VII.Эпилліи.1805—1817.

VIII.Ashestiel.1804—1811.

IX.Абботсфордъ.1811—1820.

X.Романы Веверлеева цикла.1814—1831.

Читайте также: