Вахмистр, Деянов Александр Иванович, Год: 1889 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 12 минут(ы)

ПОВСТИ И РАЗСКАЗЫ ИЗЪ НАРОДНАГО БЫТА.

Дянова.

ИЗДАНІЕ РЕДАКЦІИ ЖУРНАЛА
‘ДОСУГЪ и ДЛО’.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія товарищества ‘Общественная польза’. Больш. Подъяч., 39.
1889.

ВАХМИСТРЪ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Да вы, сударь, не тревожьтесь, останетесь довольны — коньки на диво, врно слово говорю! Кореннику-то хоть стаканъ съ водой ставьте — не расплещетъ… Тройка первый сортъ будетъ… Не угодно-ль зайти чайку выкушать?

— Спасибо, выпилъ бы съ удовольствіемъ, да какъ бы не запоздать — вонъ какъ темнетъ…

— Это въ Дубки изволите торопиться? А на счетъ верховаго-то какъ-же, аль раздумали?

— Нтъ, тамъ и куплю.. У Силантьева гндой продается, слыхали?

— Слыхать-то слыхалъ, а только покупать, значитъ, не посовтую…

— Что такъ?

— Да такъ… У меня, вотъ, по-сейчасъ конь-отъ стоитъ, и не Силантьевскому чета, а и то, по совсти ежели, такъ не предложу…

— Да отчего-жъ?

— Оттого, сударь, что не такого вамъ коня надо,— вотъ что… Видалъ я зду вашу и прямо говорю, что окромя Серебряковскаго воронка вамъ ни единый конь не годится.

— Что-жъ такого въ моей зд особеннаго?

— Особенная — не особенная, а зда отмнная-съ, тонкая… Вамъ конька-то нужно, чтобъ и съ огнемъ-съ, и благородный былъ…

Я очень недавно поселился въ этихъ мстахъ. Умерла тетка, оставила мн имніе и я, выйдя въ отставку, ршилъ заняться хозяйствомъ. Само собой разумется, что какъ старый кавалеристъ, я сейчасъ же началъ обзаводиться лошадьми — теткины были изъ рукъ вонъ плохи и стары. Пріхавъ на дняхъ по дламъ въ городъ, увидалъ я на проздк тройку, понравилась она мн очень, и я отправился къ владльцу — Звягину, довольно крупному мстному барышнику.

Изъ предъидущаго разговора читатель уже знаетъ, что тройка была куплена.

— А что, больно ужь хорошъ, что-ли, конь-то Серебряковскій?

Фамилію Серебрякова я слыхалъ не разъ, его вс знали первымъ знатокомъ и любителемъ считался.

— Да ужь такъ, сударь, хорошъ, что отдай все да мало! Мой куда рзве Силантьевскаго будетъ, ну, а Серебряковскій-то и отъ моихъ, что отъ стоячихъ уходитъ.. Не конь, а втеръ — одно слово!..

— Надо будетъ поглядть.

— Да чего лучше — оставайтесь у меня заночевать, а тамъ, утречкомъ, и тронемся… Всего тутъ верстъ двнадцать будетъ, дорога чудесная — мигомъ доставимъ…

— Цна-то какая, не знаете?

— А разная — какъ кому… Вамъ, напримръ, не дорого отдастъ.

— Почему такъ?

— А потому, что толкъ знаете, — въ хорошія руки, значитъ, конь попадетъ… Бугорковскій-то баринъ, ономнясь, пятьсотъ давалъ, такъ Серебряковь-то что ему отвтилъ?.. Давайте, говоритъ, Сергй Ивановичъ, къ этимъ пятистамъ еще тыщу, такъ и то не отдамъ — потому не понять, не оцнить вамъ коня этого… Вотъ онъ какой… А что, сударь, ежели намъ да въ садик чайку-то откушать, ишь, теплынь какая, разчудесно будетъ.

Густой душистый садикъ Звягина лежалъ на горк, какъ-разъ надъ рчкой. Въ легонькой, сквозной бесдк услись мы съ нимъ за самоваромъ и принялись за закуски, благо наставлено ихъ было порядкомъ и аппетитъ-то къ вечеру разыгрался.

Было, дйствительно, ‘разчудесно’.

— Въ военной служб изволили быть? спросилъ меня радушный хозяинъ за вторымъ стаканомъ чаю съ ромомъ ‘для запаха’.

— Да, пятнадцать лтъ прослужилъ…

— Въ кавалеріи?

Я назвалъ полкъ.

— Такъ-съ… А мы, вотъ, съ Серебряковымъ, въ Х—скомъ гусарскомъ, два похода отломали… Шрамъ-отъ, изволили замтить? Кабы не Серебряковъ тогда, такъ бы мн ни Георгія, ни родной стороны не видать…

Звягинъ задумался. Вспомнилось, видно, былое, и лицо его все свтлй, словно ласковй да моложе длалось…

— Эхъ, золотое было времячко!… Знаете ли, ваше благородіе, и люди-то тогда, право слово, лучше были… А нашъ братъ-солдатъ? Гд теперь такихъ розыщешь — днемъ съ огнемъ, да и то не найдешь… Вотъ хоть, къ примру, взять того же Серебрякова — что за молодчина былъ! Врите ли, ваше благородіе, земляки вдь, домъ о домъ жили, вмст, почитай, мальчонками бгали, а боялся я его въ полку какъ огня, — глянетъ, бывало, такъ куда твой скадронный… Годовъ на пять, коль не вру, постаре онъ меня будетъ… Пріхалъ это я въ полкъ, гляжу — накось, а онъ ужь и вахмистръ… Вотъ, думаю, своему-то обрадуется, какъ же — землякъ и сосдъ близкій! И глупъ же я, изволите видть, былъ въ ту пору!.. Только, значитъ, Серебряковъ-то меня по первому-жъ разу вылечилъ — сунулся я къ нему съ своимъ землячествомъ, да такъ обжогся, что долгонько помнилъ! И пробралъ же онъ меня — на совсть, доложу вамъ… И по дломъ, самъ скажу — по дломъ: гд служба, тамъ съ родствомъ да знакомствомъ не суйся! Отдлалъ это онъ меня, а вечеромъ-то, слышу, зовутъ въ ‘вахмистерскую’. Испугался я на смерть, вхожу — ногъ не слышу… А онъ сидитъ за столикомъ, самоварчикъ это, закусочка разная и такъ привтливо обернулся: А, Василій, здорово, братъ!.. Разцловалъ, угощалъ, о родной старин разспрашивалъ — совсмъ, однимъ словомъ, другой человкъ. Прощается, да и говоритъ.— здсь, братъ, въ комнат моей, ты мн и землякъ и товарищъ, ну а въ строю, аль въ казарм — не прогнвайся, — рядовой ты Звягинъ, и ничего больше… Даромъ не взыщу, а за дло взгрю, и здорово, пуще другаго взгрю, потому совстно Каменскому плохимъ солдатомъ быть… А какимъ почетомъ да уваженіемъ онъ въ полку пользовался, такъ и сказать трудно. Боялись мы его крпко, а любили еще крпче! Да и было за что… Вотъ хоть такой случай… Да вы, ваше благородіе, поди, сметесь — чего, дескать, разболтался…

— Полно. Звягинъ, разсказывай. Видишь, вечеръ-то какой, не спать же идти…

— Такъ вотъ о Серебряков. Красавецъ былъ на загляднье, силища — что у медвдя, глянешь — страхъ беретъ, а вдь какой души человкъ былъ! Придутъ это новобранцы, и сейчасъ, значитъ, между нами ‘неудачники’ объявятся, — хоть брось другаго: и пріемы-то у него не ладятся, на лошади сидитъ, что жидъ на забор, и конь-то все не задается — то зашибется, то такъ заболетъ… Совсмъ парня оглушатъ: и тутъ кричатъ, и тамъ вздуютъ, и здсь влетитъ, ну онъ. понятно, и отчается. И вдь частенько съ такими грхъ всякій случается, только у Серебрякова этого въ эскадрон не водилось. Сейчасъ онъ его позоветъ, по душ съ нимъ поговоритъ, обученіемъ да выправкой займется, и изъ кулька гусара сдлаетъ, откуда что у парня возьмется… А въ кампанію, бывало, что за неоцненный человкъ былъ,— страха-то съ нимъ никакого не знаешь, хоть чорту въ пасть — не задумаешься. Лтъ съ десятокъ прослужили — попалъ и я въ вахмистры, во второй эскадронъ. Помню, онъ мн и говоритъ: ‘Коли по твоему ‘смирно’ — не то что человкъ, а и лошадь замретъ — такъ значитъ настоящій вахмистръ!’ Умерла у него въ эту пору родственница… Тутъ, подъ городомъ жила, въ большихъ достаткахъ старуха была. Осталось это ему и деньжонокъ не мало, и земля, и домикъ важнецкій. Могу, говоритъ, и на покой идти — время мирное, будетъ нужда — опять Батюшк Царю послужимъ!— А ты, Василій, какъ думаешь? Что тутъ думать-то, сжился я съ полкомъ, свыкся, а все-жъ домой нтъ-нтъ, да и тянуло. Опять семьей обзавестись хотлось — не вкъ бобылемъ жить. Такъ мы съ нимъ въ отставку и вышли, вернулись по домамъ, да и занялись дломъ — лошадками. Я въ тотъ годъ и женился. Серебряковъ-то все подсмивался: эхъ ты, говоритъ, горе-богатырь, былъ гусаромъ, а теперь конемъ сталъ — баба засдлала!… Вотъ-я, говоритъ, ни за что не женюсь, не таковскій.

— Что же, такъ до сихъ поръ и остался холостымъ?

— Какое. Живо окрутился, да какъ еще — ровно мальчишка съ ума сходилъ, ей Богу, куда и строгость вахмистерская двалась! Занятная исторія, долго разсказывать-то…

— Нтъ, братъ, началъ, такъ договаривай.

— Странно это намъ съ Серебряковымъ дома посл жизни-то полковой показалось, совсмъ, какъ есть, отъ прежчяго отвыкли… Однако, ничего, помаленьку свыклись и устроились на славу. Серебряковъ, такъ тотъ ровно помщикомъ зажилъ — отстроился, почитай, заново и коньками занялся. Глядя на него, я я тоже, только, по совсти скажу, ни у меня, ни у другаго кого, такой сметки да таланту къ этому длу, какъ у него, нту — глянетъ на коня, и готово! Теперь выздить тамъ подъ верхъ, аль въ упряжку — опять супротивъ его не найдешь… А на кон поглядть на него, такъ, одно слово, картина — не шелохнется… Много тутъ объ насъ толку на первыхъ порахъ было, всяко болтали, пока мы имъ, значитъ, не примелькались, ну, а потомъ ничего — обошлось. Тутъ и я женился, и хотя сильно Серебряковъ надо мной подсмивался, однако частенько сталъ похаживать — семейный-то ладъ да порядокъ, видно, приглянулись. Жена-то пристанетъ порой:

— Что бы, говоритъ, вамъ, Николай едоровичъ, да жениться. Охота такъ-то бобылемъ жить — ни кругомъ, ни около! Посмотрите, двки-то у насъ въ город какія — на подборъ! А онъ гмыкнетъ на это въ усы свои вахмистерскіе, да и смется:

— И не такихъ, говоритъ, Марья Андреевна, видали — получше.

— А вотъ, постойте, Оля огородника прідетъ, такъ тогда посмотримъ — видали-ль лучше. Такъ это они пересмиваются и никто изъ насъ не думалъ, какая изъ всего этого исторія выйдетъ. Только пріхала, значитъ, и Ольга, эта хваленая, что въ губернскомъ у тетки жила. Ну, и двка же, доложу вамъ — мало-ль какихъ наглядлся, какъ по свту-то рыскалъ, а такой — нтъ, не встрчалъ. Красавица на диво, пвунья, хохотунья, огонь-двка. Увидлъ ее Серебряковъ, а жена-то при немъ и смется ей:

— Вотъ, говоритъ, Оля, Николай едоровичъ сказываетъ, что и получше тебя двушекъ встрчалъ! Какъ думаешь, правда аль хвастается?

Покраснлъ мой Серебряковъ, что двка, не знаетъ куда и глаза двать, а Ольга-то такъ бойко на него глянула, закраснлась тоже малость, потупилась, да и говоритъ:

— Что-жъ, трудно разв лучше найти? Спасибо Николаю едоровичу за правду, правду и я ему скажу — краше меня онъ видывалъ, а вотъ я лучше его молодца не встрчала!

— Ну, и двка: такъ, значитъ, его и срзала, понимай дескать, какъ хочешь. Тутъ-то меня во дворъ позвали, вернулся, а они сидятъ этакъ рядкомъ и онъ ей про края разные разсказываетъ, гд какъ люди живутъ, а она сидитъ, глазъ съ него не сводитъ. Женато мн потомъ и говоритъ:

— Знаешь, Вася, быть Ол за Серебряковымъ…

Сначала-то оно такъ и выходило. Снова, что въ полку, сталъ Серебряковъ за собой ухаживать, выйдетъ, залюбуешься. Усы свои черные расчешетъ, венгерку такъ и не снималъ. Въ церковь-то о праздникъ придетъ, вся грудь къ крестахъ да медаляхъ, народъ-отъ, бывало, глаза проглядитъ. Еще чаще сталъ къ намъ захаживать, благо каждый день къ жен Оля забгала. Весело жилось о ту пору,— кататься-то, почитай, черезъ вечеръ здили. Усадитъ, бывало, Серебряковъ Ольгу въ свою тройку, съ женой на другой, и въ перегонки… Только стали мы замчать, что чмъ дальше, тмъ грустне да задумчиве сталъ становиться нашъ Серебряковъ.

Приходитъ разъ это къ намъ батюшка, отецъ Василій, славный и умственный пастырь былъ, царство ему небесное… Былъ тутъ и Серебряковъ. Стали мы чайкомъ баловаться, о томъ, о семъ разговаривать. Только отецъ Василій все какъ-то на Серебрякова поглядываетъ да и спрашиваетъ, наконецъ:

— А что, Николай едорычъ, правду аль нтъ люди-то говорятъ, что скоро въ твоемъ дом новомъ хозяюшка молодая объявится?… ‘

— Пустое, батюшка, болтаютъ… Раньше поженился, такъ теперь подъ старость оно и не гоже будто бы…

— Подъ старость! Ахъ, ты шутникъ, шутникъ! Подъ старость… да отъ такой, братъ, старости другой молодой не откажется… Такъ какъ-же, жениться не думаешь?

— Не думаю, батюшка.

— Ну, не думаешь, такъ и Господь съ тобой! На молвь-то людскую не сердись, Николай едорычъ, самъ поводъ да причину далъ, нельзя такъ…

Ничего ему Серебряковъ не отвтилъ на это, и точно прошло что межъ нами, такъ бесда и разстроилась. Посидлъ еще отецъ Василій малость, да и сталъ собираться, за нимъ и Серебряковъ простился. Остались мы съ женой, я ей и говорю:

— Что, Марья, обожглась? Плохо, видно, посватала?

— Ума, говорить, не приложу, что такое тутъ приключилося… И Оли-то не видно, цлую недлю глазъ не показываетъ… Не обидла-ль она его какъ, что-ли… Вотъ зайду къ ней вечеркомъ, узнаю…

Сильно меня, признаться, эта исторія заняла: хожу это вечеромъ по саду, да на дорогу поглядываю, не идетъ-ли жена…

Однако, ничего, — съ чмъ пришла, съ тмъ и ушла — никто ничего не знаетъ.

— Спрашивала Ольгу-то?

— Спрашивала.

— Ну, что?

— Не знаю, говоритъ отчего, а только перемнился Николай едоровичъ, не взлюбилъ, видно, меня.— И такъ, говоритъ жена, она это грустно сказала, что злость меня на твоего чорта усатаго разобрала.

Диву я дался,— что, думаю, за оказія… Поглядимъ, что дальше будетъ… Тутъ вскор и впрямь штука одна такая вышла. Случилось это о праздникахъ.

Отдавалъ купецъ Шиловъ дочку замужъ, пиръ горой былъ, на весь городъ. Больно ужь Шиловъ Серебрякова зазывалъ, самъ приглашать здилъ, даромъ, что двнадцать верстъ конца-то будетъ.

Была на свадьб, само собой, и Ольга наша. Увидали ее парни и отбою, просто, нтъ: съ однимъ спляши, съ другимъ ‘горть’ становись, третьему хоть словечко скажи.

Пуще всхъ увязался за ней племянникъ Шиловскій, парень ладный и съ достаткомъ, посл отца лавокъ да складовъ не мало осталось. Присталъ это онъ къ ней и не отходитъ, глазъ свести не можетъ, совсмъ, значитъ, втюрился. Ну, а двк само собой любо, смется, то словечкомъ бойкимъ его ошпарить, то взглядомъ ожжетъ, а, сама нтъ-нтъ, да и глянетъ въ ту сторону, гд Серебряковъ сидитъ. Не веселъ и куды не привтливъ былъ онъ въ этотъ вечеръ, что тучей занесло,— нахмурился и усъ свой кудрявый пощипываетъ. Подходитъ къ нему хозяинъ и дочку свою, молодую-то, значитъ, подводитъ.

— Проси, говоритъ, дочка гостя неласковаго хозяевъ не обижать, угощеньемъ не брезговать.

Та стоить, кланяется, подносъ держитъ.

Всталъ это Серебряковъ, усы расправилъ, глянулъ на молодую, да усмхнулся.

— Позабылъ, говоритъ, видно хозяинъ на радостяхъ, что не слдъ молодую учить: сама хозяйничаетъ, сама и гостя угоститъ.

Взялъ онъ со стола кружку, да весь, почитай, графинъ туда и ухнулъ.

— Поздравляю я тебя, молодица, по-гусарски, только и ты меня, значитъ, проси какъ гусара просить полагается.

Та потупилась и смется.

— Живи счастливо, мужа люби, молодцовъ сынковъ выхаживай!

Кружка-то, что ученая, и дно потолку показала.

Крякнулъ Серебряковъ, да прямо въ губы и чмокъ молодую.

— Старику не грхъ! Закраснлась молодая, да и порхъ изъ комнаты.

— Хорошъ старикъ! говоритъ молодой, нтъ, Николай едоровичъ, я Грушу-то отъ такихъ стариковъ подъ второй замокъ спрячу!

— Ишь, братъ, жадный какой… Плохихъ ты, видно, гусаръ зналъ, коли имъ замки мшали!.. Ну, не сердись, выпьемъ, братъ, и поцлуемся!

И опять по той же порціи: молодаго-то чуть съ ногъ не снесло, едва опомнился.

И развернулся-же тутъ нашъ Николай едоровичъ, истинно-что по-гусарски. Хохотъ, визгъ, да прибаутки такъ вокругъ него и сыпались, половина гостей со смху умирала.

Началась опять пляска. Вышла Оля съ Шиловскимъ племянникомъ, лучшими плясунами у насъ считались, хорошо очень плясали, и на этотъ разъ лицемъ въ грязь не ударили.

— Вотъ какъ у насъ!.. притопнулъ парень, и лихимъ колнцомъ плясъ окончилъ.

— Эхъ, ты, сусликъ!.. У васъ! Плохо, братъ, у васъ, вотъ что!… Погляди, какъ у насъ это выходитъ!..

И выступилъ впередъ Николай едоровичъ, стоитъ, подбоченился, головой выше всхъ, глазами поводитъ и посмивается.

— Молодыхъ потшу, кости старыя разомну… Сударушку-барыню краше всхъ выберу… и подлетлъ къ молодой вдов Трубовой, дйствительно, раскрасавиц.

Вотъ пляска-то была — на диво.

Хороша вдова молодая, блой лебедью плыветъ, каблучкомъ подстукиваетъ, плечомъ блымъ, крупичатымъ поводитъ: что и говорить, хороша, а только далеко ей до Николая едорыча было. Кудри смолевые разметались, глаза, ровно уголья, сверкаютъ, самъ-отъ статный да осанистый, соколомъ вокругъ вьется. Совсмъ въ конецъ горницы уплыла красотка, обернулась, да чрезъ плечико поглядываетъ, платочкомъ кружевнымъ поводитъ… Гикнулъ гусаръ, подлетлъ съ посвистомъ да мелкой дробью передъ ней и замеръ. Откинула такъ голову въ бокъ, да тихо-тихо такъ уплываетъ отъ него, словно уйти не хочетъ. Онъ за ней, руку-то протянулъ, да такъ около стана и несетъ, не дотронется. Плывутъ оба, не колыхнутся… Вдругъ плясунья ахнула, подхватилъ ее Серебряковъ, вернулъ лихо, ажъ та на руку его закинулась и прямо онъ ее въ губки-то сладкія…

— Вотъ это, говоритъ, такъ по нашему!..

Просто, доложу вамъ, стонъ стоялъ по дому, вс что съ ума сошли. Глянулъ я тутъ нечаянно на Олю: гляжу, а у ней ни кровинки, смотритъ на Серебрякова и такъ, это, лицо у нея нехорошо передергиваетъ. А рядышкомъ Шиловскій племянникъ что-то разсказываетъ, только, видно, ни словечка она изъ его рчей не слышитъ. Хозяинъ-то съ молодымъ подбжали къ Серебрякову и давай упрашивать.

— Николай едорычъ, голубчикъ, выпьемъ за плясъ твой, за молодецкій… По-гусарски, по твоему выпьемъ!…

— Выпить-то отчего не выпить, только, хозяева дорогіе, какъ бы вамъ отъ чарки отъ этой совсмъ не ссть: особливо теб, молодому-то, совсмъ не гоже! Пойди къ жен, а мы со старикомъ выпьемъ…

И выпили. Такъ я хозяина больше и не видалъ, словно громомъ убило.

Подслъ Серебряковъ къ женской половин и давай смшки строить.

— А что, говоритъ, двицы-красавицы, нтъ-ли промежъ вами невсты мн, старенькому?

— Вс невсты, вс хотимъ, кричатъ т, а сами на Олю поглядываютъ, что рядомъ съ ними у стны прислонилась.

Глянулъ на нее и Серебряковъ, и такое у него лицо злое стало, что я рдко видывалъ.

— Что-же, говоритъ, вы, Ольга Петровна, молчите, не подарите словцомъ самымъ маленькимъ?..

— Безъ меня, Николай едорычъ, много охотницъ выискалось, какъ бы лишней не быть.

— Какая спсивая! А вотъ якъ вамъ поближе подойду, такъ вы, можетъ, ласковй отвтите… На ушко… чтобъ кавалеръ вашъ не услышалъ…

Разсердилась-ли, застыдилась-ли Оля, не знаю ужь, только быстро такъ отошла въ сторонку и къ окну подощла.

Всталъ и Серебряковъ, шагнулъ къ Шиловскому племяннику, потрепалъ его по плечу, да и говоритъ:

— Полно, горе-богатырь, кукситься… Старика испугался! Небойсь, отбивать не стану, своихъ много.

И такъ это онъ громко сказалъ, словно хотлъ, чтобъ вс его услышали…

— Ну, думаю, дло ясно, ревнуетъ Николай едорычъ Олю къ парню, съ того и злится.

Посл этой самой свадьбы, что водой ихъ розлило, и не встрчались, почитай.

Зачастилъ нашъ Серебряковъ къ Трубих, и хоть женихомъ не объявляли, а видимо къ тому дло шло. Вскор тутъ и Ольгу просватали за племянника Шиловскаго.

Приходитъ разъ она къ намъ, невстой ужь, поздравляемъ мы ее, посмиваемся, а она сидитъ такая невеселая, хоть бы словечко вымолвила, уставилась въ окно и лица къ намъ не повертываетъ. Вдругъ это по улиц съ гикомъ да перезвономъ тройка мелькнула, мелькнула, вижу — Серебряковъ съ Трубихой.

Вздрогнула Оля, поблла вся, поднялась, уйти, видно, хотла… Жена къ ней:

— Оля, милая, что ты. голубушка?.. уговариваетъ ее, значитъ, всячески. Обняла та ее, припала на плечо, да какъ зарыдаетъ… Никогда я допрежъ того слезъ такихъ не слыхивалъ, душу словно выплакиваетъ. И начала она все какъ есть разсказывать: какъ, значитъ, ей Серебряковъ полюбился, какъ и дома-то, и вс его за жениха считать стали, какъ онъ ни съ того, ни съ сего отъ нея отвераулся…

— Подомъ, говоритъ, меня дома сть стали… Тутъ и Сергй подвернулся, сватовъ засылать сталъ, житья мн не было. Отказывалась я сначала-то, не любъ онъ мн, а мать-то съ отцомъ и пристали: ‘Гусара, говорятъ, ждешь, что-ли? Съ дому сгонимъ, проклянемъ’… Такъ я невстой и стала…

Едва успокоили бдную.

Думаю я, что-же. дескать, Серебряковъ-то выкидываетъ, и просто ума приложить не могъ. Хотлъ я къ нему сходить, по душ потолковать атакъ, да жена остановила.

— Не суйся, говоритъ, добра не будетъ, только совсмъ двку-то собьете.

Такъ я и оставилъ.

Пришлось тутъ мн верстъ за пятьдесятъ на ярмарку конную пробраться. Встртилъ тамъ и Серебрякова.

— Что, говорю, Николай едорычъ, давно не видно?

— И радъ бы, говоритъ, къ вамъ захать когда, да боюсь Ольгу Петровну встртить.

— Да чего въ ней страшнаго: прежде-то не боялись, кажись?

— Полно, говоритъ, братъ, въ жмурки-то съ старымъ товарищемъ играть. Самъ видишь, какое дло вышло. Эхъ, думалъ я… да не судьба, видно…

Сталъ это я его тихонечко такъ выспрашивать, и вдь какую исторію узналъ! Дло-то все мать Ольгина испортила, оказывается.

Очень ей хотлось дочку за Николая едоровича выдать, и какъ тотъ ни придетъ, она предъ нимъ такъ и разсыпается, а баба, доложу вамъ, дура была извстная.

Разъ и говоритъ ей Серебряковъ, къ слову такъ, о женитьб рчь зашла:

— Немолодъ я, Агафья Семеновна, не слдъ бы мн молодую-то больно брать.

— И, Николай едорычъ, Господь съ вами… Еще какъ жить-то будете… Всякая двка, коль не глупа, скажетъ: ‘хоша и старенькій онъ, да за той сосредствіемъ испокой мн будетъ…’

— Можетъ, и дочка ваша такъ скажетъ, а?

— Знамо дло, да не то что скажетъ, а можетъ и говорила!.. Какъ выпалила она ему это, такъ только и видла.

И вдь, подумаешь, изъ-за какой глупости судьба человческая погибнуть можетъ…

Звягинъ замолчалъ и оглянулся по садику.

Была совсмъ ужь ночь.

— Экъ заболтался-то, прости Господи, и гостя, поди, замучалъ…

— Ну, какое замучалъ… Чмъ-же дло-то кончилось?

— Чмъ кончилось? Да кончилось оно, значитъ, какъ слдуетъ… И такая потха у насъ пошла, что и сказать нельзя… Городъ-то весь рты разинулъ, просто… Вернулись это мы съ Серебряковымъ съ ярмарки и прямо ко мн, значитъ. Сейчасъ это жена за Ольгой спроворила.

Входитъ та, а Серебряковъ-то къ ней, взялъ за руку, смотритъ въ глаза и спрашиваетъ:

— Разсказали вамъ, Ольга Петровна, вину-то, дурачество мое?…

— Разсказала все какъ есть разсказала — жена, значитъ, отзывается.

Батюшки, глядимъ, а нашъ Николай едорычъ, спсивый-то, да на колни всталъ.

— Прости, ты, говоритъ, родная меня…

А у той слезы въ три ручья: и плачетъ, и смется, не разберешь.

— Люблю, говоритъ, я васъ, Николай едорычъ, а только обидли, Господи, какъ обидли вы меня…

Ну, знамо дло, Шиловскаго племяша сейчасъ по боку, и веселымъ циркомъ да за свадебку…

И свадьба же была!.. Я три дня въ себя придти не могъ… Однако, ваше благородіе, пора и на боковую… Позвольте, я васъ въ горенку провожу…

А. Д—овъ.

ПОВСТИ И РАЗСКАЗЫ ИЗЪ НАРОДНАГО БЫТА.

Дянова.

ВАХМИСТРЪ.

Читайте также: