Богатая невеста, Деянов Александр Иванович, Год: 1889

Проза
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Скачать в PDF

ПОВСТИ И РАЗСКАЗЫ ИЗЪ НАРОДНАГО БЫТА.

Дянова.

ИЗДАНІЕ РЕДАКЦІИ ЖУРНАЛА
‘ДОСУГЪ и ДЛО’.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія товарищества ‘Общественная польза’. Больш. Подъяч., 39.
1889.

БОГАТАЯ НЕВСТА.

Не одна на неб ярка звздочка,
Не одна на свт краса — двица.

Зналъ и не разъ пвалъ эту псенку Андрей Пановъ, да только не врилъ ей.
Много звздъ на неб, много и двицъ на бломъ свту, а всежъ есть звздочка поярче другихъ, есть двица краше, да миле всхъ.
Да какъ миле-то!… Не слыхалъ бы, не глядлъ бы ни на кого, только-бъ съ нея, ласточки, глазъ не спускалъ. Вкъ смотрлъ бы въ очи ясныя, голосокъ бы звонкій слушалъ, смхъ радостный… Да не судьба, видно,— не по рукамъ охабку взялъ:.
Махнетъ парень рукой, бывало, да за работу словно бшеный ухватится,
‘Ишь вдь, дьяволъ, ровно медвдь ворочаетъ!’ удивится прохожій, сторонясь отъ громаднаго бревна, съ размаху брякнутаго о земь.
Славный работящій былъ парень Андрей Пановъ, только ужь больно нужда его задала.
Отецъ его лтъ 15 тому назадъ бросилъ землю и незадавшееся хозяйство, приписался въ мщанство и занялся сначала печнымъ. а потомъ плотничьимъ дломъ. Мальчишку своего, какъ тотъ подросъ немного, тоже къ длу приставилъ.
Жили они хоть и не богато, но нужды особой не было, за послдніе годы такъ и совсмъ было поправляться стали, да не надолго — какъ у городской церкви колокольню отстраивали, такъ отца лсомъ придавило.
Съ тхъ поръ и пошла бда. Отецъ-то хворый совсмъ сталъ, лежалъ все больше, парню и пришлось всю семью на однихъ плечахъ вывозить. А семья была не малая — ддъ старый, отецъ зашибленный, мать да сестренка махонькая.
Другому такъ въ петлю-бъ впору, ну, а Андрей ничего — выворачивался. Въ дда, говорятъ, уродился,— тотъ на господской охот медвдя разъ кулакомъ зашибъ.
Городъ былъ хоть и маленькій, да торговый, бойко отстраивался, ну и село бокъ-о-бокъ тоже богатое стояло, такъ работа-то и не переводилась.
Позапрошлой осенью дда да отца схоронили, хоть и всплакнули, а все-жъ легче стало,— всего три рта осталось. Бился, бился парень, рукъ могучихъ Божій день не складывалъ, милостыни семья не просила, свой кусокъ хлба былъ, а все-жъ достаткомъ похвалиться не могли, — больно ужь цна-то рабочая сбита была.
Весной подвернулся тутъ на сел одинъ заказъ хорошій: у богатаго купца Силина домъ новый отстраивался, такъ пооправилась малость Андреева семья и самъ онъ впервые пріодлся и чего никогда не бывало, сталъ на бесды да хороводы въ село похаживать.
— Такъ ужь я, Андрюшенька, рада, что за умъ ты взялся, такъ рада, что и сказать не могу… Нако-ся — этакой молодой да пригожій парень — словно старикъ старый, сиднемъ-сидитъ, глазъ въ народъ не показываетъ… И то ужь люди добрые, какъ встртятъ, такъ спрашиваютъ: ‘Чтой-то, Николавна, сынъ-отъ твой, ровно замученный прячется?’… Пусть вотъ поглядятъ, какой такой ты у меня замученный.. И старушка съ гордостью любовалась своимъ пріодтымъ сыномъ.
А было чмъ полюбоваться.
Высокій, статный, что дубъ крпкій, съ темными кудрями да съ соколинымъ взглядомъ — писаннымъ красавцемъ глядлъ парень въ новомъ кафтан и яркой рубах.
— Подъ, соколикъ, подъ.. Пусть двки-то на тебя позарятся, провожала обрадованная Николавна своего сына.
Не знала старуха, что и безъ новаго кафтана давно ужь не одна двка на Андрея глаза проглядла, даромъ что ‘прятался’ парень.
Кром кудрей шелковыхъ да глаза яркаго былъ у парня и другой талантъ,— имъ-то пуще всего онъ ихъ и привораживалъ.
Много въ город, да на сел псенъ знали, много пвуній да пвцовъ водилось, но такого, какъ Андрей, и не слыхивали.
И что за голосъ у малаго былъ!
Чистый, звонкій, словно бархатный, вкъ слушать не устанешь, пой только.
Работаетъ парень, топоръ въ рукахъ ходенемъ ходитъ, щепа искрой сыплется, а псня такъ и льется, то тихая, да грустная, то ровно брагой опоенная — такъ хмлемъ да весельемъ и брызжетъ. Частенько не только двки, а и парни приткнутся гд у плетня, да и слушаютъ — оторваться не могутъ.
Не одна-бъ, кажись, двка не отказалась, чтобъ эта вольная, сладкая псенка ей плась, для нея бъ у парня и голосъ дрожалъ и глаза горли, да не до нихъ Андрею было. Семья сть да пить хочетъ, хоть ночь работай, такъ и то впору будетъ, гд-жъ тутъ на двокъ заглядывать.
— Куда ужь, двоньки, намъ, издвались разобиженныя двкя, рази не видите — Андрей Пановъ королевну ждетъ…
— И вдь словно напророчили, окаянныя… Встртилъ, встртилъ я тебя, звздочку мою ясную, королевну красавицу… Неина радость только встртилъ-то, не на счастье… шепчетъ парень, выходя въ своемъ праздничномъ наряд на дорогу къ селу.
Тамъ сегодня праздникъ престольный, и снова увидитъ онъ свою зазнобушку, голосъ ея сладкій услышитъ, ручку бленькую въ хоровод возьметъ. Знаетъ парень, что не достанется ему двица, знаетъ, что окромягоря да тоски ничего на его долю не придется, а не можетъ, видитъ Богъ, не можетъ отступиться онъ отъ нея,— разв силой оторвутъ.
А она-то, касаточка, поди-кось и не знаетъ, какъ любитъ, какъ тоскуетъ онъ по ней. Гд-жъ ей и знать-то,— мало-ль на нее глазъ уставлено! Первые богати по городу да селу вокругъ нея словно листья въ втеръ сбились,— не подступиться.
Эхъ ты, бдность проклятая!.. Кабы онъ-то, Андрей Пановъ, да богачемъ былъ!..
И парень грустно повсилъ голову.
Грустить и впрямь было отчего.
Приглянулась ему и крпче жизни полюбилась самого купца Силина дочка, Таня.
Та самая Таня, для которой, какъ говаривалъ старикъ Силинъ, кругомъ на тридцать верстъ жениха не было. Работалъ онъ въ его новомъ дому. Никогда до сей поры онъ дочки его не видывалъ — не приходилось. Сидитъ это онъ, въ саду, работаетъ, рзную перекладинку къ балкону прилаживаетъ, слышитъ — идетъ кто-то по садику, обернулся, да такъ и замеръ…
Разв только въ псняхъ поютъ, давъ сказкахъ разсказываютъ о такихъ красавицахъ, что передъ нимъ стоитъ…
Глядитъ парень, что заколдованный, и глазъ отвести не можетъ… А она смотритъ на него такъ, съ усмшечкой, чуть-чуть закраснлась, да легко, словно птичка, впорхнула на балконъ и прошла въ комнаты.
Долго парень шевельнуться не могъ, рука не двигалась, глаза не смотрли, все мерещилась ему поступь легкая, усмшка лукавая, да очи лучистыя.
— Ты чего-жъ это мою двку-то напугалъ, а?
Дрогнулъ парень, видитъ нянька старуха къ нему подходитъ.
— Словно филинъ лсной, прости Господи, уставился… Състь, говоритъ Таня-то, меня парень хотлъ, такъ глазищами своими черными и впился.
Покраснлъ Андрей и давай топоромъ перекладину обглаживать.
— Шалый, право слово, шалый, не отставала отъ него старуха,— ты бы, вотъ, псенку лучше сплъ, мы бъ съ Танюшей послушали, говорятъ — мастеръ.
И старуха, осторожно ступая старыми ногами по неконченнымъ ступенькамъ, пошла въ домъ.
Заплъ парень, тихо да робко сначала, точно мшало что, грудь сдавливало, за горло хваталось.
Однако оправился и раздалась по саду псня, да такая, какія только у Панова выходили.
Поетъ парень, бойко ходитъ топоръ въ умлой да сильной рук и не чудится ему, что тамъ, на верху, въ своей горенк, прислонилась къ оконцу красавица и слушаетъ, дохнуть боится, слушаетъ…
Что за псня? сто разъ ее слыхала, а до сей поры не знала, не вдала.
Вся кровь отъ сердца отхлынула, не то жарко ей, не то ознобъ трясетъ, плакать ли хочется, птичкой ли легкой высоко подняться — сама не знаетъ.
Крутенекъ и куда не ласковъ былъ Петръ Ивановичъ.
— Этому, братъ, на хвостъ не наступишь, говаривало про него и само начальство.
По богачеству да дламъ изъ первыхъ, почитай, купцовъ считался, но на деньги жаденъ не былъ. Жилъ хорошо, добра длалъ немало и не одного человка на дорогу вывелъ. Благодарностей не любилъ.
— Ладно, бисеромъ-то не разсыпайся, мн изъ тебя узоровъ не длать, а человкомъ будь,— наживаться — наживайся, только слово да честь блюди…
И не на втеръ, не для краснаго словца Силинъ такіе совты давалъ: дв вещи онъ пуще глазу берегъ — слово свое твердое, да дочку-красавицу.
Горячъ и суровъ былъ онъ для всхъ, да только не для своей Танюши. И вспылилъ бы другой разъ, да какъ обхватитъ она его ручками своими блыми, щечкой горячей прижмется, глазками яркими ему въ глаза заглянетъ — весь гнвъ, что рукой сниметъ.
— Христосъ съ ней, пусть живетъ да веселится… Говорятъ — балуешь, а кого-жъ мн и баловать-то, какъ не ее.
Весело, ровно праздникъ свтлый, текла двичья жизнь, и люба была Тан ея вольная волюшка.
— Дочка, давай жениха искать, свадьбу справлять, не то шутя, не то въ серьезъ скажетъ ей отецъ.
— Надола теб, видно, Таня-то твоя, что развязаться хочешь, съ рукъ сбыть, зальется веселымъ смхомъ двка и начнетъ къ отцу мягкой кошечкой ластиться.
— Полно, Танюша, поговоримъ толкомъ, какъ никакъ, а отъ замужества не уйти — не сегодня, такъ завтра, а выкрадетъ двку у стараго отца молодецъ-удалой, а?
— Ну, когда выкрадетъ еще! Ты бы вотъ лучше сраго заложить веллъ, я-бъ съ няней въ городъ къ тетк създила…
— Сраго отчего не заложить… А все-жь ты мн по совсти скажи, неужели ни одинъ теб парень не любъ?…
— Охъ, надолъ ты мн, тятя, съ парнями своими, ну ихъ къ Богу, всхъ-то!..
Сердился Петръ Иванычъ, а только въ душ-то, пожалуй, что и радъ былъ: больно ужь по весело-бъ дочку-щебетунью изъ дому отпускать.
Какъ ни увивались городскіе да сельскіе молодцы вокругъ красавицы — толку не было.
Смяться — смется и ласкова со всми, а ни одному отличья нтъ. Здсь ты, такъ будто и рада, нтъ тебя — не плачетъ.
Такъ и жила Таня весело да беззаботно, словно птичка Божья, пока псни въ саду не услыхала, что Пановъ по няниному приказу плъ.
Давно парень ужь и пть пересталъ, а она все еще у окна стояла, все еще псня ей слышалась.
— Что, няня, хорошо поетъ?
— А ужь какъ и хорошо-то, голубка, меня, старую, и то слеза прошибла… Мастеръ, мастеръ парень пть!.. А изъ себя-то какой ладный, видла? писаный красавецъ… Вотъ бы, Танюша, кабы такой-то, да купцомъ богатымъ былъ, глядишь — и посватался…
— А какъ его зовутъ, няня?
— Да Андреемъ, голубка, Андрей Пановъ прозывается. Хорошій парень, куда какой хорошій, только вотъ удачи Богъ не даетъ, — бденъ больно.
На другой день опять Андрей хозяйскую дочку увидалъ. Теперь ужь побойчй на нее глянулъ, да и она-то его не застыдилась — подошла, разспрашивать стала, пть просила…
Такъ и пошло день за днемъ, плъ, плъ парень и самъ не замтилъ, какъ сердце свое красавиц проплъ, — ни жить, ни дышать безъ нея, кажись, не можетъ. Вотъ и сегодня идетъ, увидитъ ее, будетъ на часъ счастливъ, а тамъ…
— Э, тамъ что-нибудь,— хоть изъ воду, а все-жъ погляжу на нее хоть разокъ.
И парень быстре зашагалъ къ селу.
Тамъ ужь праздникъ былъ во всемъ разгар. Пестрые наряды двокъ, яркія рубахи парней, шумъ псней и залихватское наигрываніе гармоникъ — все это составляло такую картину, отъ которой у парней да двокъ сами ноги пляшутъ.
У самой рчки, на широкой лужайк собралась большая толпа,— тамъ вели хороводы, пли псни и угощались сластями.
Андрей зашагалъ къ этой кучк, словно угадывая, что тамъ должна быть и его Таня.
Она, дйствительно, сидла на скамейк, окруженная цлымъ роемъ молодежи.
— А, соловей-соловушка! раздалось изъ толпы, когда подошелъ Андрей,— здравствуй, братъ, что давно не видать?— вишь какимъ франтомъ!..
— Онъ, братъ, невсту пришелъ выбирать, оттого и выползъ, подсмивался высокій, пухлый малый, Николай, сынъ богатаго мельника. Отецъ его былъ купцомъ, и на Никола поверхъ рубахи былъ надтъ франтовской пиджакъ съ выпущенной цпочкой. Онъ давно уже заглядывался на Таню и въ сел поговаривали, что Петръ Ивановичъ не прочь породниться съ богачомъ-мельникомъ. Самъ Николай давно ужь велъ кой-какія дла на свой страхъ, деньга у него водилась и добрая половина сельчанъ, помня его тароватое угощеніе, всегда лебезила и поклонничала передъ богатымъ парнемъ. Характера онъ былъ вздорнаго и, благодаря сильнымъ кулакамъ да добрымъ пріятелямъ, ссориться съ нимъ охотниковъ не было.
— Кафтанъ-то новый не жметъ? продолжалъ онъ подшучивать надъ Андреемъ, котораго сильно недолюбливалъ за ‘гордость’, какъ говорилъ онъ самъ, за ‘красоту да голосъ’ — шептались двки.
Андрей ничего не отвчалъ ему, и только сумрачно уставился на него глазами,— больно ужь обидно было это издвательство, особенно здсь, передъ Таней.
— Экой ты, братъ, молчаливый, не унимался Николай, — должно съ хорошей пищи отяжеллъ.
Въ толп засмялись.
— А вотъ, дай-ка-съ, я погляжу, тяжелъ-ли ты…
И Андрей шагнулъ къ купчику, схватилъ его поперегъ пояса и однимъ взмахомъ перевернулъ, какъ жердочку, и бережно поставилъ на земь.
— Видно, братъ, не много шь — больно ужь легокъ.
Совсмъ ошалвшій отъ неожиданнаго вертуна купчикъ стоялъ разинувъ ротъ и только тяжело отпыхивался.
— Ахъ, ты… гаркнулъ онъ, наконецъ, и бросился на Андрея.
Десятокъ рукъ ухватилось за него и не пустили.
— Брось, убьетъ вдь, куда лзешь! остановилъ его высокій черномазый парень, кузнецъ изъ города.
Сконфуженный купчикъ быстро исчезъ изъ кучки.
— Полно, Андрюша, не сердись, подошла къ Панову двушка, сидвшая рядомъ съ Таней, — разв не видишь, пьянъ онъ, съ утра по селу хороводится.
Замолкнувшіе-было псни и хохотъ полились снова и вскор Андрей держалъ въ хоровод за руку свою милую.
Кончился веселый хороводъ, разслись все больше парочками и начали шептаться.
Нсколько двушекъ и парней подошли къ Андрею и стали просить спть.
Долго тотъ отнкивался, но когда и Таня взглянула въ него и сказала тихонько ‘спой’, онъ отвелъ рукой сбившуюся около него кучку.
— Ладно, спою вамъ, такъ и быть… какую?
Вс наперерывъ закричали — кто-какую, и опять Андрей услыхалъ тихій, ласковый голосъ: ‘Ноченьку’.
— Ахъ, ты ночь моя, ночь осенняя…
Разлился среди уже темнющей лужайки бархатный голосъ Панова.
Совсмъ блдная, съ широко раскрытыми глазами, слушала его Таня, и когда увидла, что парень, кончивъ псню, быстро зашагалъ прочь отъ лужайки, и свернулъ на городскую дорогу, она быстро обжала церковь и стала поджидать его у плетня.
— Андрюша!..— окрикнула она, заслышавъ шаги подходившаго Панова.
Тотъ остановился.
Не легко было разглядть двушку, — больно ужь крпко прижалась она къ темному плетню и парень напрасно озирался по сторонамъ.
— Андрюша!.. донесся до него снова окрикъ, и какъ ни тихъ былъ голосъ, но Пановъ узналъ его.
— Таня, родная!
И словно сердцемъ угадалъ, гд притаилась красавица — шагомъ не ошибся.
Тутъ и луна выглянула и освтила она блдное личико, да тихія очи, за которыя парень душу бы отдалъ, кровь горячую по капельк-бы пролилъ.
— Ты что-жъ это, добрый молодецъ, давно-ль врать выучился?
Не узналъ Андрей Танюшина голоса — сухой, неласковый, ровно сдавленный.
— Эхъ, Татьяна Петровна, во многомъ гршонъ, а отъ вранья Богъ миловалъ,— другимъ не вралъ, а теб и подавно.
— За честь спасибо!
И Таня съ насмшкой отвсила поклонъ низкій.
— А только — такъ, не понялъ, по другому скажу — знавалъ, псни пвалъ, разговоры водилъ, а теперь въ путь-дорогу безъ прощай-поклона пошелъ…
— Да путь-то гд? домой, въ городъ иду…
— Ахъ, не ври ты мн, не обманывай! Знаю вдь, слышишь, все знаю — сестричка твоя вчерась разсказала… Въ городъ иду!.. Знаю, парень, что въ городъ, да только въ какой?
Пановъ стоялъ, опустивши голову.
— Когда идешь-то?
— Завтра, чуть свтъ, прошепталъ парень.
Таня молчала, только рука, что на плетн бллась, все крпче да крпче прутья сжимала.
— Зачмъ дешь? едва разслышалъ Андрей.
— Надо.
— А зачмъ надо-то?
— Не спрашивай ты меня, Христомъ Богомъ прошу, не спрашивай!… На куски изржь, жилы вс вытяни — одинъ отвтъ дамъ — надо!
Парень совсмъ задыхался, слова что шипли на сжатыхъ губахъ.
— Не спрашивай! Во-какъ сладко мн — не мать, такъ ножъ бы, кажись, легче былъ… ду, стало быть — надо.
— Ну, а прощаться-то не надо?
— Эхъ, Татьяна Петровна, Богъ теб судья, мучаешь ты меня… Прощай, живи счастливо, какъ допрежъ сего жила…
— Прощай и ты, посылай теб Богъ удачи да счастья… За псни сладкія, за рчи ласковыя благодаримъ покорно!..
Глянулъ ей въ лицо Андрей и понять не можетъ.
Рчь, гляди, шутливая, а въ лиц ни кровинки, глаза что тучкой подернуло, и больно-то ему глядть на нее, и оторваться-то отъ лица ея милаго не можетъ.
— Прощай! и парень быстро зашагалъ, словно смерть за нимъ торопилась…
— Андрей! послышался ему снова голосокъ Танинъ, только ужь звонкій теперь, да ясный.
Повернулся парень, видитъ совсмъ вплотную подошла она къ нему, за руку взяла и въ глаза ему заглядываетъ, а у самой все личико такъ и смется.
— Ахъ ты, горе-богатырь! Глянь какой — рукой не достать, а двки испугался… Слушай, сказку я теб скажу, а тамъ и съ Богомъ, сказка-то маленькая — маленькая, не задержу…
Притянула его къ себ за руку, да такъ лицомъ къ лицу и стоитъ.
— Жилъ былъ въ тридесятомъ царств, въ далекомъ государств молодецъ удалый — красавецъ кудрявый… Встртилъ онъ двицу, встртилъ — полюбилъ. А двица та царевна была и за царевича ее замужъ отдать собирались, только, значитъ, настоящаго, суженаго милъ-дружка все не было и пуще всхъ царевичей двица волю свою вольную, жизнь веселую да безпечальную любила.
Услыхала разъ двица, какъ молодецъ тоску да горе свое выпвалъ, какъ въ псни любушку свою ненаглядную ласкалъ, сердце молодецкое въ ея руки отдавалъ… Услыхала двица, и задумалась,— хороша ты воля-волюшка, хороша ты доля двичья, а псня молодца куда лучше, куда лучше и самъ молодецъ… Да такъ лучше, что не надо ни отца, ни матери, ни дней радостныхъ… Только что-же онъ-то, молодецъ, сдлалъ? Въ темну-темну ноченьку поглядлъ въ ту сторону, гд царевна жила, вымолвилъ: не царевичъ я, прощай, живи счастливо,— дай былъ таковъ. Только птичка-пвунья, что рядомъ была, услыхала молодца, и порхъ къ двиц, да ей все и выложила… Говорить, что царевна та сдлала, аль сказка наскучила?…
— Что-жъ молчишь?.. знать досказывать?.. Ну, такъ слушай…
— Подошла она къ нему близехонько, вотъ какъ я къ теб, да и говоритъ: ‘Умлъ, молодецъ, псни пть, сердце двичье привораживать, такъ умй ее и подъ внецъ вести…’
И слышитъ парень, какъ обхватили его руки блыя, какъ прижалась къ нему щека горячая.
— Танюша, ласточка моя ненаглядная, цвтъ ты мой ясный, люба моя милая!…
И долго, долго парень ласкалъ двицу, глядлъ въ ея очи лучистыя, зва..ъ пташкой своей сизокрылой, ясочкой…
— Таня, а что отецъ-то скажетъ? отдастъ-ли тебя за меня — Танюша?…
— Полно, чего-жъ не отдать-то? любитъ онъ меня — попрошу, не откажетъ, да и тебя, слыхалъ-бы, какъ хвалитъ… Завтра приходи, да не робй, смотри.
Самъ не свой вернулся Андрей въ городъ, до утра глазъ сомкнуть не могъ, — то сердце отъ радости выпрыгнуть хочетъ, то кто его словно рукой захватитъ, до боли сожметъ.
— Не отдастъ, не отдастъ Петръ Иванычъ дочки, не отдастъ…
Такъ, почитай, до полудни промучился, долго и широко крестился передъ образомъ, собрался съ духомъ и двинулся къ селу.
Вотъ и думъ Петра Ивановича.
Сильно у парня рука тряслась, когда онъ за калитку взялся, однако ничего, вошелъ, оправился и къ хозяину въ свтелку вошелъ.
Тотъ чай у себя съ дороги пилъ, увидалъ Панова и тоже усадилъ. Таня правду говорила, что Силинъ Андрея хвалилъ.
Работящій, честный да видный парень былъ ему по сердцу, и рдко съ кмъ ласковый, Петръ Иванычъ Панова всегда принималъ радушно.
— Что, Андрей, чай плохо пьешь?
— Эхъ, Петръ Иванычъ, не до чаю мн…
— Аль бда какая?
— Вда и есть, да такая, что и вымолвить страшно… Къ теб пришелъ, Петръ Иванычъ…
— Что-жъ, добро пожаловать, парень ты дльный и не помочь теб грхъ… Чего просишь-то, денегъ?
— Нтъ…
— Совта, что-ль?
— И не совта, больше…
— Ну, братъ, говори самъ, догадываться старъ сталъ.
— Петръ Иванычъ! и Андрей поклонился ему въ землю.
— Полно, Андрей, полно, встань… Что ты!..
Андрей всталъ.
— Видитъ Богъ, никому, никогда я въ ноги не падалъ, а теб, Петръ Иванычъ, какъ видишь, поклонился… Пришла бда великая и одинъ ты мн помочь въ ней властенъ…
— Да говори ты, чего надо-то?..
— Полюбилъ я дочку твою, полюбилъ пуще свта Божьяго…
Силинъ какъ стоялъ, такъ и остался, слова выговорить не могъ.
— Отдай, отдай ты ее за меня, вкъ я теб врный слуга и работникъ буду…
— Стой, парень! Говори, да не заговаривайся! Коль за дломъ пришелъ, такъ гостемъ будь, а коль охальничать, такъ вотъ теб Богъ, а вотъ и порогъ..
— Петръ Иванычъ, пожалй ты насъ, и она вдь, Таня-то, любитъ меня… Силина какъ кнутомъ стегнули…
— Тебя, тебя, голыша-то, нищаго любитъ! Проспись, съ утра хлебнулъ не въ мру.
— Любитъ.
Голосъ Панова звучалъ твердо.
Петръ Иванычъ придвинулся и кулаки сжалъ.
— Слышь ты, какъ тебя величаютъ, уходи до добру-по-здорову… Любитъ! А и ловокъ ты, чтобъ отецъ не гналъ, такъ запрежъ двку обошелъ… Молодчина! У тебя, братъ, и губа не дура, и разумъ не плохъ, богатую невсту что щука карася высмотрлъ,— дуракъ отецъ, поди-кось, денегъ отвалитъ, а?
— Брось ты деньги-то свои, не видалъ я ихъ, и видть не хочу, доколь руки есть, самъ себя богачемь зову. Кабы не богачество твое треклятое, рази такъ я изъ-за Тани-то мучился? Въ ней, въ деньг твоей, вся и бда моя… Такъ-что-жъ, аль нтъ въ теб жалости?
— Одинъ теб сказъ, пошелъ вонъ, пока цлъ, и къ дому подходить не смй! Сторожей наставлю, собакъ спущу, неровенъ часъ выкрадешь!..
— Раньше не кралъ и теперь не буду. Господь съ тобой, насильно милъ не будешь…
И Андрей, какъ убитый, нога за ногу потащился домой.
Стыдно парню плакать, да что длать, коль слезы-то проклятыя сами бгутъ, глаза слпятъ, щеки мочатъ.
— Дочку позови, обратился Петръ Ивановичъ къ работниц, когда вышелъ Пановъ.
Чрезъ минуту Таня стояла на порог.
Она была блдне смерти, изъ окна видла какъ Андрей выходилъ, и спрашивать нечего, сразу видно какъ ласково приняли.
Петръ Иванычъ сумрачно и неласково оглядлъ дочку.
— Пановъ былъ, слыхала?
Хоть бы словечко отвтила ему Таня, стоитъ и не шелохнется.
— Теб я говорю, али нтъ? Слышь, Пановъ приходилъ, знаешь?
— Знаю.
— Ну, а коли это знаешь, такъ пожалуй скажешь, зачмъ и приходилъ, а?..
— Свататься приходилъ, батюшка…
— Умница, ишь, догадка-то какая, живо смекнула!.. А какъ, дочка моя, разумница, полагать изволишь на счетъ отвта-то отцовскаго, каковъ онъ былъ?
— Твоя воля, батюшка…
— Моя воля!.. А какъ-же ты, дочь, покорница допрежъ воли моей парню повадку дала, глумиться надъ отцомъ позволила, а?.. Что-жь, и тогда моя воля была?… Отдашь, не отдашь, дескать, а любитъ меня, Петръ Иванычъ, дочка твоя ненаглядная баловница холенная?… Счастливъ его Богъ, что живо обернулся, а то-бъ, прости Господи, чмъ ни на есть башку его разнесъ…
— Полно, тятя, не виноватъ онъ, сказалъ правду…. Люблю его…
— Любишь!… Мн, отцу-то въ глаза говоришь!..
— Да ужь если храбрости хватило ему сказать, стыдъ да страхъ двичій позабывъ, такъ теб-то, батюшка, куда легче.. Слышишь ты, сама ему сказала, что люблю его, люблю пуще свту Божьяго, больше батюшки роднаго…
— Остановись, безстыдница!… А не то…
— Что не то, ничмъ не испугаешь,— не отдашь за милаго, такъ ничего нестрашно, хоть убей!… ‘Выходи, выходи, дочка, замужъ! Полюбишь молодца,— живо веселымъ пиркомъ да за свадебку…’ Кто, кто говорилъ-то?.. Вотъ и полюбила, да какого молодца полюбила-то! Что-жъ, замсто пирка-то кулакомъ грозишь, — твою-жъ волю исполнила… А чмъ не женихъ? Не твоего-ль Николки хуже?
— Нищій!..
— Не оттого-ль и нищій, что денегъ нтъ?.. Грхъ, грхъ теб, тятя, не самъ-ли ты говорилъ: ‘вотъ парень, такъ парень, что за руки золотыя! Такой и дв семьи прокормитъ — окромя Бога, никому поклона не дастъ’. А теперь ужь и нищій!..
— Ну, Татьяна, гляжу я на тебя и диву даюсь,— куда только у тебя стыдъ да скромность двичьи двались…
— Куда двались? Смыло ихъ, батюшка, любовь горячая прочь согнала…
— Слышь, перестань, не все терпть буду…
— Не боюсь я, сказала вдь, не боюсь — твоя-жъ дочка, кровь-то одна, испугаешь нескоро.
Недаромъ Петръ Иванычъ говорилъ, что диву дался — дивиться было чему: совсмъ другая двка стала. Блдная, дрожитъ вся, голосокъ-то такъ и звенитъ, глядитъ на отца, глазъ не спуститъ.
Смотритъ и Петръ Иванычъ на нее, смотритъ и думаетъ:
— А и впрямь нелегко сладить будетъ, кровь-то какъ есть отцовская, да ничего, обойдется — согну!..
— Батюшка!
И чудится Петру Иванычу, что снова Таня — Таней стала, такъ нжно да жалостно слово это у нея вырвалось.
— Батюшка, опустилась она на колни и къ ногамъ отцовскимъ припала,— батюшка, сжалься ты надо мной, не губи ты Тани своей, отдай, отдай ты меня за него, люблю я… Господи, какъ люблю-то его!…
Больно было отцу слышать, какъ убивается дочка его любимая, не разъ хотлось ему приласкать да утшить ее, но какъ вспомнитъ, за кого отдать просится, такъ словно ножомъ его кто въ сердце ударитъ.
— Нтъ, слышишь ты сказъ мой послдній? Не бывать теб за голякомъ-оборванцемъ.
Такъ и вышелъ онъ съ этимъ изъ горницы.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не легко было Тан предъ отцомъ убиваться, но куда тяжелй пришлось Андрею, какъ заголосила его мать старая, да сестренка маленькая.
— Андрюша, соколикъ ты мой ясный, куда-жъ ты? Куда идешь-то, мать бросаешь? Сынокъ, сынокъ мой миленькій…
И долго голосила бдная старушка, пока обряжала сына въ путь-дорогу дальнюю.
— Полно, матушка, не горюй! Заживемъ лучше прежняго… Вишь тутъ работа-то какая — съ хлба на квасъ… Пойду по блу свту, выберу мсто хорошее, да рабочее, сколочу деньгу, васъ вызову, устроимся на славу… А покуда кой-какая деньжонка, хоть и маленькая, а все есть, по людямъ просить не придется, какъ никакъ, а прокормитесь… Утшаетъ ихъ парень, уговариваетъ, а у самаго кошки на сердц скребутся.
Стала его мать образкомъ благословлять,— надрывается, плачетъ.
Чуть не силкомъ вырвался Андрей, схватилъ узелокъ свой немудрый и зашагалъ бднякъ въ ‘чужу-дальнюю сторону’, горе да тоску свою по блу свту размыкать.
Солнышко еще и вставать не думало, тихо такъ кругомъ все было да. спокойно, и больно стало парню на родныя мста смотрть.
— Росъ тутъ, тутъ и работалъ, тутъ и Таню полюбилъ. Спитъ теперь, подико-съ, желанная, наплакавшись… Чуетъ — нтъ, что милъ дружокъ въ путь-дорогу собрался, вернется, нтъ-ли — самъ не знаетъ.. Нарочно такъ рано выбрался, чтобъ безъ людей да говора уйти, безъ помхи въ послдній разокъ въ оконце посмотрть, гд спитъ его милая.
Подошелъ парееь къ селу, зачернлъ домъ Силинскій, засвтилась лампада въ Таниномъ окн.
— Спитъ, подумалъ парень.— Господь съ ней, дай ей Богъ счастья… Не судьба была намъ пожениться, вкъ мучиться да томиться буду, а никогда, видитъ Богъ, никогда не позабуду ни личика ея милаго, ни голоска сладкаго.
И сталъ парень мимо садика проходить, чтобъ на дорогу выбраться.
Слышитъ, скрипнула калитка, и оглянуться не усплъ, какъ обхватили его руки горячія, припало къ нему на грудь личико заплаканное…
— Андрюша!..
Такъ ни слова больше и выговорить не могла, бьется, словно птичка пойманная, слезы въ горл стоятъ, душатъ грудь двичью.
— Не пущу, не пущу я тебя… Сама… сама съ тобой пойду, вмст… Сейчасъ вотъ… платокъ только…
Видитъ парень: обезумла Таня, съ ногъ валится, съ лица блй снга стала. Усадилъ онъ ее на скамеечку и, словно ребенка малаго, уговаривать началъ.
— Голубка ты моя, пташка ты моя бдная… Успокойся, Христосъ съ тобой, пожалй ты меня-то, и такъ ужь…
А она обхватила его да только одно слово и шепчетъ: не пущу, не пущу…
Мало по малу успокоилась однако, выплакалась, стала ему разсказывать, какъ съ отцомъ говорила, все до слова передала.
— Любишь меня — останься… Упрошу я его, каждый денекъ, каждый часъ просить буду…
— Эхъ, Таня… Полно, голубка, и меня и себя обманывать. Не отдастъ онъ тебя за меня, и говорить нечего… Знаю я его… Видно, такъ ужь Богъ судилъ… Прощай…
— Не пущу, не пущу я тебя, заметалась опять Таня…
— Хватятся, увидятъ…
И впрямь видли.
Не спалось Петру Иванычу, и досада-то брала, и дочку-то жаль.
— Убивается, поди…
Всталъ, поднялся къ ея горенк, глядитъ — и дверь растворена… Выскочилъ онъ на крылечко, сбжалъ въ садъ, да въ калитк… Тутъ и голоса ихъ услыхалъ. Слышитъ, какъ Пановъ Таню уговариваетъ
— Видно, такъ ужь Богъ судилъ!… Прощай!.. слышатъ онъ грустный голосъ парня.
— Не пущу, не пущу я тебя…
Такъ за сердце и хватили его эти слова: столько тоски, да горя безисходнаго никогда еще Петръ Иванычъ въ голос людскомъ не слыхалъ. Жаль ему стало ее.
— Э, пусть ихъ попрощаются.. Хуже, если такъ-то, еще приключится съ ней что…
Притаился и слушаетъ.
— Милый, желанный ты мой, не жить мн безъ тебя, что ни на есть надъ собой сдлаю… Возьми, возьми ты меня съ собой!…
— Слушай, Таня, что я теб скажу, и Богомъ клянусь, слова своего не нарушу… Люблю я тебя, какъ — и говорить не стану… Не досталась ты мн, не бывать мн, значитъ, счастливымъ — не такой, разлюбить не съумю… Сама знаешь, я-ль работы боюсь: за троихъ лажу, а будь ты со мной, такъ ни устали, ни муки не будетъ, каменья голой рукой щепать буду… Взять тебя, говоришь, и коль еще хоть разъ скажешь, такъ видитъ Богъ возьму, и нтъ такого человка, чтобъ тогда тебя изъ рукъ моихъ вырвалъ: лучше сторонись, коль съ тобой пойду..
И не вралъ парень: взглянуть, такъ видно было, что, пожалуй, и лучше не подходить.
— Возьму, только сперва выслушай… Крпка любовь наша и Божье дло она, такъ ее-ль силкомъ, да обманомъ марать?.. Чти отца… слыхала небось… Ну, а какъ Богъ да счастья не дастъ?.. Совсть-то ежели мучить начнетъ, отца жалть будешь?..
— Проститъ онъ…
— Проститъ… Нтъ, Таня, я-то не такой… Насмялся онъ и обидлъ меня куда какъ… Любъ не любъ, такъ и скажи, а къ чему жъ издваться-то, вдь я-жъ къ нему не воровать пришелъ.
— Нтъ, Танюша, силкомъ взять Богъ да совсть мшаютъ, а ужь возьму ежели, такъ на поклонъ подъ ножомъ не пойду… Ну такъ что-жъ, какъ ршила, брать, аль нтъ?
Опустилась голова Танина, задрожали руки, поднялась-было она, словно кинуться къ нему хотла, а слово-то нужное съ губъ не идетъ…
— Прощай!.. слышитъ…
Глянула, а пярень-то ужь и прочь зашагалъ.
— Милый, желанный ты мой!…
Обернулся Андрей.
— Не могу я, не могу такъ-то… Всего и счастья одинъ денекъ былъ… Поцлуй ты меня, въ послдній разъ поцлуй…
— Ой, Таня, замужъ пойдешь, камнемъ чужіе поцлуи придутся… Прощай!…
Какъ цвтокъ подрзанный опустилась Танюша, даже не вскрикнула. Слышитъ Петръ Иванычъ, какъ дочь его о скамейку ударилась. Выскочилъ онъ да къ ней, а она вся такъ и бьется. Испугался Силинъ, руки трясутся, дочкиной головы сдержать не можетъ. Помогъ ему кто-то ее на скамейку уложить, глядитъ — Пановъ.
И такое лицо у парня было, что похолодлъ Петръ Иванычъ, какъ въ глаза ему глянулъ.
— Богъ теб судья, купецъ богатый, слышитъ онъ голосъ его сдавленный. Услыхала его видно и Таня, открыла глаза, подняться хотла, да силы не было, только жалобно такъ проситъ:
— Послдній разъ, разокъ только поцлуй ты меня…
Словно стонъ какой у парня изъ груди вырвался, видно такъ его къ Тан и тянуло, а все-жъ устоялъ и за котомкой своей наклонился.
Тутъ ужь и Петръ Ивановичъ не выдержалъ.
— Зврь ты безчувственный, не видишь, что-ли, каково-ей. чего ломаешься-то! И толкаетъ Андрея, торопитъ.
Тотъ наклонился, прижался губами къ блдному личику.
— Легче ей, ей Богу, легче, вишь, вишь… Да цлуй, цлуй еще-то, Иродъ ты этакій….

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Деянов Александр Иванович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. За компанию, Деянов Александр Иванович, Год: 1889
  2. Заплутались, Деянов Александр Иванович, Год: 1889
  3. ‘Лежебок’, Деянов Александр Иванович, Год: 1889
  4. ‘Не в отца’, Деянов Александр Иванович, Год: 1889
  5. Монгол, Деянов Александр Иванович, Год: 1889
  6. Вахмистр, Деянов Александр Иванович, Год: 1889
  7. На хуторе, Бунин Иван Алексеевич, Год: 1892
  8. Свадьба, Куприн Александр Иванович, Год: 1908
Электронная библиотека