В волостных писарях, Астырев Николай Михайлович, Год: 1886 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 316 минут(ы)

ВЪ ВОЛОСТНЫХЪ ПИСАРЯХЪ.
ОЧЕРКИ
КРЕСТЬЯНСКАГО САМОУПРАВЛЕНЯ.

Н. Астырева.

ИЗДАНЕ ВТОРОЕ, ДОПОЛНЕННОЕ, РЕДАКЦИ ЖУРНАЛА
‘РУССКАЯ МЫСЛЬ’.

МОСКВА.
Типо-литогр. Высоч. утвер. Т-ва И. Н. Кушнеревъ и К^о.
Пименовская улица, собств. домъ.
1896.

Книга Н. М. Астырева была издана въ первый разъ въ 1886 году и давно уже разошлась. Онъ подготовилъ къ печати второе изданіе, отмчая на поляхъ перваго измненія и дополненія. Вс эти измненія и дополненія перенесены мною въ новое изданіе. Согласно желанію покойнаго автора, въ книгу включена глаза изъ другого его сочиненія.

Нкоторыя свднія о жизни и дятельности покойнаго Николая Михайловича напечатаны въ Энциклопедическомъ Словар Брокгауза-Эфрона (третій полутомъ) и въ Критико-біографическомъ Словар г. Венгерова.

Родился Николай Михайловичъ въ город Тихвин, въ 1857 году. Онъ былъ незаконнымъ генеральскимъ сыномъ. Отецъ далъ ему хорошее домашнее воспитаніе, но съ девяти лтъ отдалъ пансіонеромъ въ первую петербургскую гимназію (мать Николая Михайловича скончалась, давши ему жизнь). Потомъ Астыревъ перешелъ въ шестую московскую гимназію, опасно проболлъ годъ, перешелъ затмъ въ московское реальное училище. По окончаніи курса, онъ поступилъ въ институтъ инженеровъ путей сообщенія. Черезъ полтора года онъ оставилъ это учебное заведеніе и отправился въ Воронежскую губернію, волостнымъ писаремъ. Свою дятельность и свои наблюденія за три года въ этой должности Николай Михайловичъ и изображаетъ въ книг, которая выходитъ теперь вторымъ изданіемъ. Она произвела сильное впечатлніе правдивостью и наблюдательностью автора, его горячею любовью къ народу, темныхъ сторонъ въ жизни котораго Астыревъ никогда не скрываетъ. Народу онъ былъ безъ лести преданъ.

Возвратясь поневол изъ Воронежской губерніи, Николай Михайловичъ, по предложенію покойнаго Василія Ивановича Орлова, поступилъ въ статистическое бюро московскаго земства. Статистическіе труды Астырева дали ему почетную извстность. Въ 1887 году онъ былъ приглашенъ генералъ-губернаторомъ Восточной Сибири завдывать иркутскимъ статистическимъ бюро. Его работы въ этой мстности обратили на себя своими выдающимися достоинствами вниманіе спеціалистовъ.

Черезъ два года Николай Михайловичъ вернулся въ Москву. Кром статистическихъ трудовъ, онъ написалъ много статей въ Русской Мысли и Русскихъ Вдомостяхъ, здилъ для статистическихъ изслдованій въ Самарскую губернію, а въ конц 1891 года, въ голодную пору, постилъ т мста, гд былъ волостнымъ писаремъ. Впечатлнія изъ этой поздки Астыревъ вынесъ тяжелыя…

Николай Михайловичъ выступалъ и какъ беллетристъ, и разсказы его были замчены читателями и критикой.

30 марта 1892 года Николай Михайловичъ былъ арестованъ. Выпущенный черезъ два года, онъ скончался въ Москв 3 іюня того же 1894 года и похороненъ на Ваганьковскомъ кладбищ, рядомъ съ Левитовымъ. По смерти Астырева нашлось нсколько его рукописей (до сихъ поръ не изданныхъ).

Къ этому изданію приложенъ портретъ Николая Михайловича, снятый не задолго до его безвременной кончины (онъ умеръ тридцати семи лтъ отъ роду). Весь чистый доходъ съ книги назначается тремъ дтямъ покойнаго писателя.

В. Гольцевъ.

ОГЛАВЛЕНЕ.

I. ду на служеніе народу

II. Предводитель дворянства Столбиковъ

III. Первое знакомство съ администраціей Демьяновской волости.

IV. Продолжаю осматриваться на новомъ мст

V. Не осмотрвшись, однако, впутываюсь въ кляузу и покидаю Демьяновское

VI. Кочетовская волость и ея старшина, Яковъ Ивановичъ

VII. Сельскіе старосты, въ качеств членовъ вол. правленія

VIII. Попытка передла земли на ‘новыя души’

IX. Одинъ изъ новйшихъ типовъ деревенскихъ дльцовъ

X. Исправникъ, содйствующій коренному передлу земли

XI. Умственныя силы деревни. Парфены-міроды

XII. Что такое волостной писарь?

XIII. Сельскіе писаря (изъ ‘Дер. тип. и кар.’)

XIV. Выборы волостныхъ судей…

XV. Типичное засданіе волостного суда

XVI. О волостномъ суд вообще

XVII. Дла, разбираемыя волостнымъ судомъ

XVIII. Нкоторые мстные обычаи и ихъ значеніе для волостного суда

XIX. Конокрады и борьба съ ними

XX. Представленіе крестьянъ о земств

XXI. Въ виду выбора въ земскіе гласные

XXII. Выборы гласныхъ по нашему участку

XXIII. Я неоднократно провинился въ глазахъ начальства и потому отцвлъ, не расцввъ

XXIV. Какую память оставилъ я среди кочетовцевъ

XXV. Какую пользу я принесъ населенію за три года служенія народу?

Въ волостныхъ писаряхъ.
ОЧЕРКИ.

I.
ду на службу народу.

Въ ма мсяц 1881 года я оставлялъ Петербургъ, направляясь въ одинъ изъ уздовъ Воронежской губерніи искать мста волостного писаря. Нкоторыя обстоятельства сложились относительно меня такимъ образомъ, что жизнь въ город, въ ‘культурной’ сред, стала мн просто ненавистна: перспектива продолженія и окончанія курса въ высшемъ (спеціальномъ) учебномъ заведеніи, куда я попалъ безъ всякаго ‘призванія’ къ будущей дятельности своей,— эта перспектива нисколько мн не улыбалась, необезпеченный матеріально, я не могъ вполн покинуть житейскаго омута, чтобы съ большей или меньшей для себя пользой и пріятностью пережидать непогоду, но долженъ былъ непрестанно работать изъ-за куска хлба. Конторскія занятія,— единственныя для меня доступныя,— были мн въ конецъ противны, благодаря своей сухости и безжизненности, хотлось живого дла, хотлось общенія съ живыми людьми, хотлось доказать самому себ свою пригодность на служеніе истиннымъ общественнымъ нуждамъ, а не на одну только службу интересамъ различныхъ ‘компаній’ и ‘товариществъ’, наконецъ, думалось, что такое служеніе можетъ имть мсто единственно въ деревн. Къ сожалнію, выборъ обусловленныхъ этимъ обстоятельствомъ поприщъ дятельности былъ не великъ: учительство и писарство, но въ то время, чтобы стать сельскимъ учителемъ, необходимо было лицу, хотя бы и съ высшимъ образованіемъ, сдать сперва спеціальный экзаменъ на учителя, и этого одного было уже для меня достаточно, чтобы отказаться отъ несовсмъ завидной перспективы, всю жизнь возиться съ ребятишками, обучая ихъ такой грамот, въ цлесообразность которой я и самъ плохо врилъ. Взвсивъ вс эти обстоятельства, я ршился искать мсто волостного писаря, какъ представлявшее, по моему мннію, большій просторъ для дятельности. Долгое время исканія мои оставались безуспшны, я обращался и къ вліятельнымъ землевладльцамъ, и къ чиновникамъ, и къ лицамъ, въ деревн власть имющимъ,— но вс они или прямо отказывали въ своемъ содйствіи, находя желаніе мое въ данное время по меньшей мр — страннымъ, или же ограничивались одними общаніями. Наконецъ, одинъ изъ товарищей моихъ, тогда еще студентъ, землевладлецъ Воронежской губерніи, предложилъ мн свою помощь, не ручаясь, однако, за успхъ. Я такъ обрадовался появившейся надежд на какой бы то ни было исходъ изъ моего томительнаго положенія, что обими руками ухватился за его предложеніе,— и вотъ я на пути къ обтованному краю, гд я долженъ былъ поселиться у этого товарища впредь до ршенія моей участи.

Въ —скомъ узд, какъ и въ прочихъ уздахъ нашего отечества, самую видную роль играетъ уздный предводитель дворянства, который, какъ таковой, состоитъ членомъ или предсдателемъ множества учрежденій, въ числ коихъ чуть ли не первое мсто занимаетъ уздное по крестьянскимъ дламъ присутствіе. Вс должностныя лица крестьянскаго самоуправленія, какъ выборныя, такъ и наемныя — старшины, старосты, писаря — вс они состоятъ подъ непосредственнымъ началомъ предводителя, какъ предсдателя присутствія, и въ его власти — ихъ карать и миловать, а, слдовательно, увольнять отъ должностей и назначать на оныя. О всхъ этихъ порядкахъ и о лицахъ, соблюдающихъ эти порядки, я буду впослдствіи говорить обстоятельно, теперь же я упомянулъ о власти предводителя лишь для того, чтобы не вполн знакомымъ съ крестьянскимъ ‘самоуправленіемъ’ читателямъ стало понятно, почему мой товарищъ,— назовемъ его хоть Ковалевымъ,— всю надежду на благопріятный исходъ нашего предпріятія возлагалъ на предводителя, котораго — также къ примру — назовемъ Столбиковымъ. Нужно сказать, что Столбиковъ, когда не состоялъ еще въ предводителяхъ, былъ или, по крайней мр, слылъ за человка ‘радикальнаго’ образа мыслей, такъ что мстные консерваторы даже всполошились по случаю его избранія, имъ, однако, не долго пришлось безпокоиться, такъ какъ оказалось, что, по избраніи, у Столбикова осталось краснаго — только сафьяновые отвороты его лакированныхъ сапогъ. Но чтобы не отстать отъ вка, онъ и въ предводителяхъ не отказывался при случа чуть-чуть полиберальничать, щегольнуть, напримръ, своими ‘симпатіями’ къ ‘безотвтному труженику-народу’, къ ‘трезвой’ части молодого поколнія, къ народнической литератур и т. п., благо все это не вредило его карьер, и вс эти симпатіи ограничивались на дл… изданными имъ картинками къ одному некрасовскому стихотворенію изъ народнаго быта. Но обо всемъ этомъ какъ-нибудь посл, теперь же я буду вести рчь по порядку.

Ковалеву удалось увидть предводителя на именинномъ обд, данномъ однимъ изъ ихъ общихъ сосдей-землевладльцевъ. Разными дипломатическими ухищреніями пріятель мой достигъ того, что заинтересовалъ моей личностью и моимъ намреніемъ поступить въ писаря — ‘для изученія народнаго быта’ — какъ все собравшееся общество, такъ и самого Столбикова, подъ давленіемъ общественнаго мннія и изъ желанія показать себя покровителемъ всякихъ благихъ начинаній, Столбиковъ общалъ Ковалеву дать мн мсто писаря, но не иначе, какъ по личномъ со мною знакомств, для чего и просилъ Ковалева передать мн, чтобы я явился къ нему въ непродолжительномъ времени. Возвратясь домой, пріятель мой сообщилъ мн, что ему удалось сдлать по моему длу.

— Ты постарайся попасть ему въ тонъ,— это главное.— Если не попадешь, пропало твое дло!.. Онъ суметъ подъ какимъ-нибудь благовиднымъ предлогомъ отказаться отъ своего общанія. Полиберальничай, но крайне умренно, восхищайся народными порядками, общиной, но осторожно. А главное, напирай на литературу и на свои, хотя бы и небольшія, ‘литературныя’ знакомства.

Такъ обучалъ меня Ковалевъ, засыпая:, я же долго ворочался съ боку на бокъ, обдумывая, что и какъ я стану говорить завтра моему будущему начальнику.

II.
Предводитель дворянства Столбиковъ.

Отъ имнія Ковалева до Борокъ было верстъ 15, я выхалъ часовъ въ 10 утра на бговыхъ дрожкахъ, по незнакомой мн совсмъ дорог, меня, однако, уврили, что заблудиться я не могу, такъ какъ дорога одна, и всякій встрчный укажетъ мн Борки.

— А какъ подъдешь версты за дв къ нимъ, то и самъ не ошибешься. Столбиковъ, братъ, выстроилъ себ такую дивную штуку, въ такомъ невиданномъ стил, что изъ всхъ россійскихъ построекъ это, вроятно, единственная въ своемъ род. Впрочемъ, самъ увидишь,— говорилъ Ковалевъ.

Я халъ держась все на сверъ и, наконецъ, увидлъ большое село съ двумя, какъ мн издали показалось, церквами. Одна, повидимому, каменная, бллась посреди села, другая, темная и мрачная, напоминала скоре нмецкую кирку и стояла въ нкоторомъ отдаленіи отъ села, саженяхъ въ двухъ стахъ. Мн показалось страннымъ, что церковь стоитъ въ такомъ отдаленіи отъ села (въ Воронежской губ. почти нтъ столь обычныхъ на свер погостовъ), и я принялся разглядывать постройки, группирующіяся около нея. То не могли быть, однако, дома причта: они были черезчуръ велики, а въ особенности меня смущалъ громадный квадратъ скотнаго двора, расположеннаго налво отъ церкви, и тнистый, старинный паркъ — направо отъ нея, сама же она стояла на юру, и около нея виднлись лишь какіе-то кустики. Но тутъ я замтилъ десятка два рабочихъ, хавшихъ съ сохами по направленію къ постройкамъ около церкви, подъхавъ, они остановились и стали отпрягать коней… Я догадался, что это помщичья усадьба, а не церковь,— и кого же. могла быть эта усадьба, если не Столбикова? Меня вдь предупреждалъ уже Ковалевъ, что архитектура главнаго зданія нсколько странна, но я никакъ не ожидалъ, что она будетъ въ такомъ род. Деревянный двухъэтажный домъ, одинъ конецъ котораго замыкается полукруглою башней въ три этажа съ большимъ шпилемъ на верху, окна въ род готическихъ, съ откосами по бокамъ и снизу, вдоль гребня высокой и крутой кровли фестончатая ршетка:, манерно выпяченный балконъ во второмъ этаж и стеклянный разноцвтный подъздъ внизу, отъ башни шло нчто въ род оранжереи, покрытой некрупными стеклами въ рамахъ, кругомъ дома дорожки, усыпанныя блымъ пескомъ, клумбы съ цвтами и чахлыя, плохо принявшіяся, молодыя деревца. Шпиль, крыша и странной формы окна длали зданіе очень похожимъ на церковь, и, какъ передавали мн, богомолки, мимо ходящія каждой весной въ Кіевъ, набожно останавливались и крестились на об церкви въ с. Боркахъ. Въ парк, о которомъ я уже упоминалъ, имется отличный двухъэтажный каменный домъ, весь окруженный живописными куртинами деревъ, въ немъ жили ддъ и отецъ Столбикова, но когда, за смертію ихъ, имніе перешло въ его руки, то онъ не захотлъ жить ‘въ трущоб’, и изъ хозяйственныхъ, какъ онъ объяснилъ, цлей поселился на гору, чтобы имть возможность безпрепятственно окидывать взоромъ свои три тысячи десятинъ земли, изъ которыхъ, впрочемъ, половина сдана была въ аренду. Башня служила остроумному хозяину обсерваторіей, и онъ съ подзорною трубой въ рукахъ высматривалъ, пашетъ ли какой-нибудь Кузька или куритъ трубку, лежа на брюх въ тни телги, и если Кузька оказывалъ наклонность къ лежанію на брюх въ неурочное время, то, по возвращеніи съ поля, къ ужасу своему узнавалъ, что уже оштрафованъ конторой имнія на полтинникъ. Все это я узналъ уже впослдствіи, но никогда не узналъ, во сколько лтъ Столбиковъ расчелъ вернуть штрафными полтинниками съ разныхъ Кузекъ т тридцать тысячъ рублей, которые онъ убилъ на устройство своего фантастическаго жилья,— совершенно излишняго при наличности ддовскаго, расположеннаго въ прекрасномъ мст?…

Я подъхалъ къ хлопотавшимъ около сохъ рабочимъ, попросилъ одного изъ нихъ привязать куда-нибудь лошадь, а самъ направился къ барскому дому и, посл нкотораго колебанія, ршилъ пойти черезъ разноцвтный подъздъ. Только что я взялся за стеклянную, изящную ручку, какъ гд-то надъ моей головой поднялся рзкій звонъ, я посмотрлъ наверхъ, переставъ нажимать на ручку — и звонъ прекратился. ‘Несомннные признаки цивилизаціи’, подумалъ я, и при новой трели электрическаго звонка вошелъ въ переднюю, но тутъ ожидалъ меня немалый сюрпризъ: вмсто лакея или горничной, я увидлъ датскаго дога огромной величины. Это чудовище степенно подошло ко мн и своими страшными глазами уставилось на меня… Такъ простояли мы нсколько минутъ, и никто не являлся ко мн на выручку, наконецъ, я сталъ взывать: ‘послушайте, нтъ ли тамъ кого-нибудь?’ На зовъ выпорхнула откуда-то двочка лтъ девяти, вся въ кисе и, увидавъ меня, спросила: ‘вамъ папу?’

— Да,— отвтилъ я, — но потрудитесь, милая барышня, отозвать сначала эту собачку, иначе я не въ состояніи буду идти къ вашему пап.

— Милордъ, ici,— позвала она моего пріятеля, и тотъ величественно удалился въ боковую дверь.

— Вы идите на верхъ по лстниц, папа тамъ,— говорила двочка.— А горничной у насъ нтъ, вчера ушла, а новая еще не прізжала.

Вся лстница, по которой я поднялся, была завшена различными гравюрами и олеографіями, крайне разнообразными и по содержанію, и по качеству: рядомъ съ старинной, хорошею вещью, висла чуть не лубочная картинка, верхняя площадка была также увшена картинами, но писанными масляными красками, такимъ образомъ лстница была превращена въ домашнюю картинную галлерею.

Первая комната, куда я вошелъ, была прелестно убрана: противъ дверей стоялъ бильярдъ подъ чехломъ, налво отъ него, у окна, фисгармонія съ кучей нотъ, покрытыхъ пылью, въ другомъ конц комнаты нсколько дивановъ, столовъ и креселъ, разбросанныхъ группами тамъ и сямъ, и, наконецъ, въ углу — громадный каминъ. По стнамъ висли картины, гравюры, оленьи рога, ружья, удочки, на столахъ разбросаны были альбомы и иллюстрированные журналы. Въ комнат никого не было, но большая массивная дверь указывала, что рядомъ есть и еще помщеніе. Я сталъ кашлять, послышался голосъ, спрашивавшій: ‘кто тамъ?’ — и когда я отвтилъ: ‘А—въ отъ Ковалева’,— ко мн вышелъ мужчина лтъ тридцати пяти, невысокаго роста, съ золотыми очками на носу. Онъ былъ одтъ въ легкую тиковую поддевку, голубую шелковую рубаху, широкіе полосатые шаровары изъ какой-то восточной матеріи и въ высокіе лакированные сапоги съ сафьяновыми красными отворотами. Окинувъ меня взглядомъ, онъ подалъ мн руку и жестомъ пригласилъ въ сосднюю комнату, эта оказалась такой же величины, какъ и первая, но гораздо свтле- помщавшіеся же въ ней предметы длали изъ нея какую-то кунсткамеру. По стнамъ шли шкафы съ книгами, на шкафахъ бюсты различныхъ знаменитостей, у окна — столъ съ химическими и физическими аппаратами: колбы, склянки съ веществами были перемшаны съ лейденскими банками, химическіе всы стояли рядомъ съ электрическою машиной, и все это, казалось, успло уже заплсневть отъ мертвеннаго продолжительнаго покоя. Рядомъ другой столъ: на немъ географическія карты, чертежи, краски — и опять все въ полномъ хаос. Еще столъ: на немъ дюжины полторы тарелокъ съ различными сменами — я не усплъ разглядть какими. Наконецъ, письменный столъ, весь заваленный газетами, журналами и разными изящными письменными принадлежностями, около него, на полу, куча книгъ, въ углу комнаты — чучела медвдя и двухъ волковъ, подъ потолкомъ парило чучело орла. На одномъ изъ дивановъ лежалъ какой-то большой альбомъ въ великолпномъ переплет, а на немъ, пуская слюни, отдыхала старая легавая собака, еще въ одномъ углу, дальнемъ отъ входа, стояла какая-то штука съ колесами подъ чехломъ… Безпорядокъ въ комнат царилъ ужасный: ни системы, ни вкуса. Видно было, что хозяинъ хватался за все рукой диллетанта и затмъ быстро бросалъ, а разъ бросивши, не скоро ужъ возвращался къ брошенному. Я съ любопытствомъ осматривался кругомъ, пока хозяинъ освобождалъ подъ меня стулъ изъ-подъ груды книгъ.

— Прошу садиться. Мн Ковалевъ говорилъ о васъ. Вы хотите поступить въ волостные писаря?

— Да, желалъ бы.

— Что васъ побуждаетъ на этотъ эксцентричный шагъ?

Я постарался, какъ можно убдительне, доказать, что теперь, въ виду назрвшихъ крестьянскихъ вопросовъ, требующихъ разршенія, и правительству, и обществу необходимы точныя свднія о крестьянскомъ быт, а имть таковыя возможно лишь при наитснйшемъ общеніи съ крестьянскою средой, затмъ, я сказалъ про себя, что я лично чувствую потребность въ осмысленной работ на пользу своего ближняго, и т. д., и т. п. Все это, молъ, заставило меня оставить городъ и перейти въ деревню, но такъ какъ я человкъ безъ средствъ, то мн необходимо какое-нибудь занятіе въ деревн — преимущественно по письменной, мн извстной, части. А такое мсто имется лишь одно: мсто волостного писаря.

— Это очень хорошо,— и ваше стремленіе служить на пользу младшаго брата и… и проч. Но знаете ли вы, что вамъ предстоитъ?

— Т.-е., въ какомъ смысл?…

— Въ смысл жизненной обстановки. Вы будете получать рублей 30 жалованья,— не больше, вы должны будете вести знакомство со всякою дрянью — со старшинами, писарями и кабатчиками, я, да и вс прочіе… начальники при встрч съ вами руки вамъ не будемъ подавать, и вы должны стоять въ моемъ присутствіи… Правда, въ нашихъ засданіяхъ я веллъ ставить старшинамъ и писарямъ стулья — прежде они стояли — но когда васъ будутъ спрашивать, вы должны будете вставать… Словомъ, вы совершенно выйдете изъ… изъ интеллигентной сферы…

Я отвтилъ на это, что надюсь безъ особаго труда приноровиться къ новой обстановк.

— Да, это, конечно,— говорилъ онъ въ раздумь и потомъ внезапно оживился.— Но не пожелаете ли вы лучше занять мсто приказчика или конторщика въ чьей-нибудь экономіи? Я бы могъ похлопотать…

— Нтъ, благодарю васъ: сельское хозяйство мн незнакомо, и занятія въ контор не представляютъ ничего привлекательнаго.

— Но вамъ незнакомо и писарство!.. Вы не знаете, какъ много въ волости самыхъ разнообразныхъ длъ, это очень сложная и отвтственная работа.

— Надюсь справиться. А чтобы познакомиться съ дломъ, я покорнйше просилъ бы васъ назначить меня предварительно помощникомъ писаря въ какую-либо волость.

— Да, это будетъ необходимо,— отвтилъ онъ, закуривая сигару.— Скажите жъ мн, пожалуйста,— спросилъ онъ посл нкотораго молчанія,— что вы, однако, думаете: учить народъ или учиться у народа?

Мн ужъ начало становиться неловко отъ его допроса, и потому я коротко отвтилъ:

— Изъ моихъ отвтовъ вы могли понять,— что ни того, ни другого, я желаю лишь наблюдать и изучать, но не учиться, и не учить.

Онъ смаковалъ сигару, поводя глазами по стн, потомъ взялъ клочокъ бумаги и написалъ въ Демьяновское волостное правленіе записку — принять меня въ помощники писаря.

— Вотъ съ этой запиской позжайте въ с. Демьяновское, это недалеко отсюда, васъ тамъ примутъ… Да постойте, я вамъ дамъ экземпляръ ‘Общаго Положенія’ съ примчаніями, вамъ его надо изучить.

Онъ сталъ рыться въ хаос книгъ, лежавшихъ на столахъ, стульяхъ, въ шкафахъ и просто на полу,— но все безуспшно.

— Не трудитесь, пожалуйста, Павелъ Ивановичъ… Я гд-нибудь достану,— замтилъ я.

— Нтъ, нтъ, постойте!.. Вдь вотъ тутъ она лежала, куда жъ она могла дться? Ну, видно до другого раза, я прикажу поискать. Прощайте!..

— Ну, что?— спросилъ меня Ковалевъ, когда я вернулся домой,— благополучно?

— Не знаю, право,— это покажетъ будущее. Во всякомъ случа — завтра ду въ Демьяновское.

И я передалъ ему свой разговоръ со Столбиковымъ.

III.
Первое знакомство съ администраціей Демьяновской волости.

Демьяновскій волостной писарь, худой, высокій человкъ лтъ 50, кривой на одинъ глазъ, гладко выбритый и остриженный, взялъ у меня записку Столбикова и долго держалъ ее передъ своимъ единственнымъ окомъ, перечитывая нсколько разъ: онъ видимо соображалъ что-то. Я, между тмъ, осматривалъ канцелярію волостного правленія и находившихся въ ней лицъ, которыя, со своей стороны, тоже пристально разглядывали меня. Комната была о четырехъ окнахъ, высокая, но мрачная отъ большого количества, стоявшихъ въ ней черныхъ шкаповъ. У оконъ расположены были три стола: одинъ большой, два поменьше, въ углу, у печки, большой сундукъ, обитый желзомъ. У большого стола въ кресл сидлъ мужикъ лтъ сорока, въ синей поддевк, въ сапогахъ съ бураками и съ густо намазанными масломъ рыжими волосами, онъ лниво позвывалъ, крестя ротъ, и въ антрактахъ между двумя звками барабанилъ толстыми, неуклюжими пальцами по столу. Я догадался, что это не кто иной, какъ демьяновскій старшина. У одного изъ меньшихъ столовъ сидлъ старичокъ, росту небольшого, но, что называется, поперекъ себя шире,— такъ онъ былъ толстъ, волосъ на немъ было очень мало: это лба до затылка красовалась большая плшь, а бороду и усы онъ брилъ, такъ что голова его, при толстыхъ отвислыхъ щекахъ, производила впечатлніе гладко выточеннаго шара. Старый, черный, порванный и до глянцовитости засаленный сюртукъ и синяго цвта обтрепанныя брюки составляли его костюмъ. Старичокъ съ любопытствомъ и умильно поглядывалъ на меня, болтая коротенькими ножками, и поминутно нюхалъ табакъ изъ оловянной табакерки, приговаривая: ‘вотъ такъ ловко’,— и затмъ, не торопясь, утиралъ себ губы рванымъ, кофейнаго цвта платкомъ. Позади меня въ дверяхъ стоялъ, по виду, отставной солдатъ съ шиломъ въ одной и съ рванымъ сапогомъ въ другой рук, и съ неменьшимъ, чмъ прочіе, любопытствомъ оглядывалъ меня: видимо, всхъ смущали мое хорошее лтнее пальто и касторовая шляпа.

— Павелъ Ивановичъ приказываютъ принять ихъ къ намъ въ помощники,— обратился кривой писарь къ рыжему мужику. Тотъ усиленно забарабанилъ пальцами, потомъ наскоро звнулъ и, наконецъ, промолвилъ:

— Ну, что-жь, въ добрый часъ!..

— Вы прежде служили гд-нибудь?— обратился ко мн съ вопросомъ кривой.

— По писарской части — нигд. Поэтому и поступаю къ вамъ въ помощники, чтобъ подучиться.

— Потомъ въ волостные писаря думаете поступить?

— Наврное не знаю, тамъ дло покажетъ…

Писарь нагнулся къ старшин и пошепталъ ему что-то на ухо. Тотъ кивнулъ головой.

— У насъ жалованье второму помощнику положено небольшое, только десять рублей въ мсяцъ. Согласны будете?

— Мн все равно,— отвтилъ я, по возможности равнодушно.

— Вы изъ чьихъ будете? Откедова? Изъ губерніи?..— спросилъ старшина.

— Это какъ ‘изъ губерніи’? Я не понимаю.

— Ну, изъ города, изъ Воронежа, что ли?

— Нтъ, я не здшній.

Вс замолчали, видно было, что мои краткіе отвты отбили у нихъ охоту производить дальнйшій допросъ.

— Когда же мн начать службу?— спросилъ я.

— Когда хотите, хоть сейчасъ,— отвтилъ кривой, садясь за столъ и перебирая бумаги.

— Сейчасъ мн нельзя, я пріду завтра съ вещами, которыя у меня оставлены въ имніи Ковалева. А скажите, пожалуйста, у кого бы мн здсь можно остановиться?

— Казенныхъ квартиръ у насъ никакихъ не имется, кром арестантской, но вы, вроятно, такой квартиры не пожелаете, ха-ха!..

Кривой постарался хохотомъ смягчить дерзость своего отвта, но я заране ршился на такія выходки не обращать вниманія, и потому спокойно отвтилъ:

— Нтъ, арестантской мн не нужно, а нтъ ли тутъ какого-нибудь постоялаго двора, гд бы я могъ оставить вещи, покуда не найду квартиры?

— Да хотъ у меня на постояломъ,— лниво сказалъ старшина.

— Благодарю, до скораго свиданія,— сказалъ я и вышелъ на крыльцо, къ которому была привязана моя лошадь. Я уже собирался садиться на дрожки, какъ услыхалъ позади себя старческій сладенькій голосокъ.

— Не знаю, какъ васъ назвать, молодой господинъ…

Я обернулся. Это былъ кубическій старичокъ изъ канцеляріи.

— Меня зовутъ H. М. Что прикажете?

— Видите ли, таперича мы съ вами въ одной берлог, хе-хе… сидть будемъ: я здсь тоже помощникомъ вотъ уже пятнадцатый годъ, а передъ тмъ, въ 1845 году, поступилъ сюда волостнымъ писаремъ и служилъ девять лтъ…

— Извините, пожалуйста, мы какъ-нибудь на досуг поговоримъ,— перебилъ я его.— Успемъ еще, а теперь мн хать надо, видите,— лошадь не стоитъ.

— Правду, правду изволили сказать,— успемъ, хе-хе!.. А хотлъ я вамъ предложить, если угодно будетъ, остановиться покуда у меня,— что вамъ на постояломъ двор тамъ длать? Мужичье, скверность одна… А домокъ мой вотъ напротивъ.

Онъ указалъ на маленькій, выбленный, въ три оконца домикъ, стоявшій какъ разъ противъ волости. Я пожалъ старичку руку, поблагодаривъ за любезное приглашеніе, и тронулъ лошадь.

На другой день, уложивъ въ чемоданъ свои немногочисленные пожитки, я окончательно распростился съ ‘культурною’ обстановкой и пустился въ невдомые края.

Когда я вошелъ въ снцы маленькаго домика моего будущаго товарища по служб, меня встртила высокая, лтъ подъ пятьдесятъ, женщина. Она удивленно смотрла на меня, на бывшій у меня въ рук чемоданъ и на пару лошадей, стоявшихъ у крыльца. Не дождавшись съ ея стороны вопроса, я самъ объяснилъ, что я новый ‘помощникъ’, что хозяинъ этого дома предложилъ мн остановиться у него, и кончилъ вопросомъ: дома ли теперь хозяинъ? Но не успла высокая женщина отвтить на мой вопросъ, какъ въ снцы, пыхтя, отдуваясь и размахивая кофейнаго цвта платкомъ, вкатился самъ хозяинъ.

— Хе-хе,— изволили уже пріхать, почтеннйшій H. М.?… Отлично, отлично-съ. Петровнушка, это вотъ молодой господинъ, хорошій господинъ:, они къ намъ поступаютъ, я ихъ и прислалъ къ себ, покуда что… Ну, квартирку покуда себ пріищутъ…

— Да гд они у насъ остановятся? Тсно у насъ, негд,— отвчала сердито женщина.

— Ну, много ли имъ мста надо?.. Они и весь тутъ: какъ нибудь ужъ переночуемъ одну ночку, потснимся.

Старичекъ все это говорилъ мягкимъ, виноватымъ тономъ: видно было, что онъ въ своемъ дом плохой хозяинъ и теперь почти что раскаивается въ своемъ необдуманномъ проступк — позвать меня къ себ безъ разршенія своой — я не зналъ еще, что — родственницы, или жены.

Кое-какъ, однако, устроились, т. е. поставили въ уголъ чемоданъ, на кровать положили подушку и плэдъ, а на гвоздикъ повсили пальто. Сли, я закурилъ папироску, старичокъ ожесточенно нюхалъ табакъ и поглядывалъ въ окно, не зная, какъ начать разговоръ. Я вывелъ его изъ затрудненія, спросивъ нельзя ли самоварчикъ поставить? съ дороги, молъ, полезно чайку напиться.

— Какъ же, какъ же-съ… Въ минуточку будетъ готовъ. А я, старый, изъ ума выживать сталъ,— самъ-то не догадаюсь никакъ… Да это сейчасъ: у меня самоваръ, я вамъ доложу, въ пять минутъ закипаетъ… Вотъ такъ, вотъ, вотъ,— приговаривалъ онъ, наливая воду и кладя уголья.

— Палъ Палычъ, ужъ вы бы не совались, дайте я!..— говорила женщина, стоя въ дверяхъ.

— Ну ужъ, мата,— нтъ, куда теб: ни въ жисть онъ у тебя такъ скоро не закипитъ, какъ у меня.

Женщина вышла, съ сердцемъ стукнувъ дверью. Мн представлялся очень удобный случай изъ разговора съ словоохотливымъ старичкомъ разузнать подноготную Демьяновской волости, а это было необходимо, чтобы знать, съ кмъ будешь имть дло.

— Вы, Павелъ Павлычъ, передъ чаемъ водочки не выпьете ли со мной для знакомства?— спросилъ я, увренный, что за водочкой разговоръ пойдетъ оживленне, чмъ за пустымъ чаемъ.

— Ахъ, батюшка вы мой, да спасибо вамъ!.. Это отчего же, можно. Только вотъ… да погодите, я это мигомъ сооружу.

Я далъ ему тридцать копеекъ. Онъ съ нкоторымъ замшательствомъ вертлъ монеты въ рукахъ и видимо ршался на важный шагъ. Наконецъ, озабоченное чело его прояснилось, и онъ, пріотворивъ дверь, звонко крикнулъ.

— Петровнушка, а Петровнушка, выдь-ка сюда! Вотъ молодому господину хочется передъ чаемъ водочки откушать, такъ ты кликни Егоровыхъ Ванюшку — пусть сбгаетъ въ кабакъ, да живо: вотъ и деньги. А самъ я не пойду туда,— что тамъ хорошаго!..

Сунувъ деньги въ руку Петровнушк, онъ сталъ хлопотливо заниматься около чайной посуды, какъ бы не замчая грозныхъ взоровъ, на него бросаемыхъ.

— Водки, опять водки!.. Затйщики! Знаемъ мы васъ: небось сами выпросили денегъ на водку,— говорила она, выходя изъ комнаты.

— Строгая она у меня, хе-хе…— оправдывался Палъ Палычъ.— Не любитъ, когда, я съ хорошимъ человкомъ рюмку, другую выпью:, а по старости, знаете, иногда и случается….

Черезъ нсколько минутъ оборванный мальчуганъ подалъ въ окно неполную бутылку водки. Палъ Палычъ поднялъ ее на свтъ и скорбно покачалъ головой, приговаривая: ‘на двадцать копеекъ, не больше, чмъ на двадцать… Гривенникъ не додала, ох-ох-хо!’..

Услись мы за чай, выпили по одной,— я безъ особеннаго удовольствія, Палъ Палычъ съ блаженной улыбкой на лиц. Я не торопилъ его разговоромъ, будучи увренъ, что онъ самъ что-нибудь начнетъ разсказывать.

— Чудно мн, добрый мой баринокъ, что это вы вздумали къ намъ поступать… Сейчасъ вдь видать, что вы съ высокими людьми знакомы: у господина Ковалева проживать изволили, отъ самого Павла Иваныча — именитая особа!— рекомендацію доставили. Вдь въ столичномъ город проживали?

— Да надоло, Палъ Палычъ, въ столицахъ-то жить, захотлось и въ деревн побывать, а рукомесла никакого не знаю, кром какъ перомъ по бумаг водить, ну, и посовтовали мн въ писаря пойти. Можетъ быть, и до волостного изъ помощниковъ дослужусь….

— Какъ не дослужиться, какъ не дослужиться,— вамъ это какъ рукой подать! А только у насъ вамъ трудно будетъ,— не въ такое мсто вы попали… У насъ Григорій едоровичъ, писарь,— охъ, и лютъ же, охъ, и золъ же! Я уже старикъ, мн семьдесятъ третій годъ идетъ, много я на своемъ вку послужилъ, самъ въ волостныхъ двадцать шесть лтъ пробылъ, ну, а лютовства такого не видалъ. Ненавистникъ онъ, вотъ что!.. Другой человкъ ненавидитъ по длу, а этотъ изъ одной ненависти… А что, по рюмочк еще прикажите налить?

— Сдлайте одолженіе,— а я и забылъ.

Выпили по другой.

— Теперь онъ большую противъ васъ злобу имть будетъ: все ему мниться будетъ, что вы на его мсто поступите. Дай-то Богъ!.. Тогда и мн, старику, можетъ, полегче станетъ. И все изъ ненависти!.. Получалъ я въ прошломъ году 17 рублей жалованья, а онъ въ ныншнемъ году на сход и сбавилъ: довольно, говоритъ, съ него и пятнадцати! А самому тридцати двухъ рублей мало: выпросилъ себ пять цлковыхъ прибавки,— это мои то кровные рубли къ нему и перешли! На пятнадцать-то какъ проживешь? Все дорого… Вс какъ есть, и пятидворные, и староста, говорятъ: ‘Палъ Палычу за долгую службу семнадцать’,— а онъ имъ: ‘не ваше это дло,— пятнадцать’. И что я ему сдлалъ? Ничего, единственно, какъ я здсь третій десятокъ служу,— вс меня знаютъ, и уважаютъ многіе именитые люди,— вонъ, Степановскій приказчикъ всегда три копны старновки на топку присылаетъ… купецъ тутъ Махонинъ — пшенца мрочку отсыпаетъ къ масляной на блины,— ну, ему это и ненавистно… Такъ то-съ!… А, что, достоуважаемый H. М., по одной еще можно?

— Сдлайте одолженіе, кушайте, а я больше не буду.

— Не будете — и отлично. Потому, къ этому снадобью привыкать — одинъ только грхъ,— говорилъ онъ, наливая себ рюмку снадобья и не замчая, что позади его, въ дверяхъ, стоитъ Петровнушка.

— Такъ, такъ,— старый грховодникъ,— дорвался, и радъ! Ужо опять никуда годиться не будешь, чмъ бы въ волости сидть, онъ тутъ водочку попиваетъ! Вотъ Григорій едоровичъ опять разгнвается, откажетъ отъ мста, такъ чмъ тогда промышлять будешь?

— Ну, ну, Петровнушка, я только одну, и больше ни ни! Да присядь съ нами чайку выпить, они не побрезгаютъ. Это моя хозяйка, H. М., лучше матери родной за мной, старикомъ, наблюдаетъ. Я вдь двадцать пять лтъ уже вдовю, дтей у меня нтъ,— что бы я сталъ длать? Умирать скорй, да и только!.. А вотъ съ ней двадцать лтъ маемся душа въ душу,— и горя, и радости наприняли довольно. Ну, побранитъ когда, да за дло, за дло, а не то что этотъ ненавистникъ… А ты теперь Петровнушка, не горюнься,— у насъ защита будетъ, H. М. меня въ обиду не дастъ, и мы кривого этого лиходя теперь бояться — шабашъ!.. А когда они писаремъ станутъ, тогда меня, старика, и вовсе не обидятъ: я ужъ сейчасъ вижу доброту ихъ душевную…

— Ну, а скажите, Павелъ Павлычъ, каковъ у васъ здсь старшина? Хорошій человкъ?

— Старшина? Это не настоящій старшина: кандидатомъ срокъ за стараго дохаживаетъ. Вотъ тотъ былъ форменный старшина: строгъ, потачки не любилъ давать, свою линію велъ твердо, такъ что даже кривой съ нимъ сладить не могъ — зато и сгубилъ. Приговоръ тутъ онъ на счетъ кабаковъ сочинилъ… А, впрочемъ, чего я разболтался? Поживете, сами все узнаете. Надо въ правленіе еще сбгать: Григорій едорычъ, должно, сердится… Вы не зайдете сейчасъ, а?

И онъ съ внезапно измнившеюся на дловой манеръ физіономіей сталъ искать свой платокъ и табакерку, и потомъ, размахивая этими аттрибутами, съ перевалкой побжалъ къ волости, не глядя, слдую я за нимъ, или нтъ.

Войдя въ переднюю при волости, я услышалъ недовольный голосъ писаря, онъ говорилъ Палъ Палычу: ‘вотъ пустилъ къ себ постояльца и будетъ теперь цлыми днями пропадать… Чтобъ у меня не было тамъ этихъ штукъ,— шуры-муры! Не очень-то его испугались: всякихъ видали, и не этакихъ!’…

При вход моемъ въ канцелярію онъ мелькомъ взглянулъ на меня и потомъ сталъ усиленно щелкать на счетамъ. Я подошелъ къ столу, онъ все какъ бы не замчалъ меня. ‘Здравствуйте, Григорій едоровичъ’,— говорю. Онъ быстро поднялъ голову и на лиц его, жолчномъ и зломъ, старалась показаться какая-то привтливая улыбка, но очень неудачно.

— А, это вы? Не знаю, какъ васъ звать… т. е. забылъ, извините. Аккуратно, аккуратно пріхали, это хорошо. Гд изволили остановиться?

— Да вотъ у Павла Павлыча.

Старикашка заерзалъ на стул и еще усердне сталъ водить перомъ по бумаг, мн стало жаль его, и, чтобы выручить его, я добавилъ:

— Впрочемъ, онъ мн и не предлагаетъ оставаться: говоритъ, что тсно будетъ. Надо поискать себ неподалеку отсюда какое-нибудь помщеніе.

— Вы у Хатунцевыхъ спросите, можетъ быть и пустятъ,— посовтовалъ писарь.— Семья хорошая, а домъ — рукой подать, черезъ улицу перейти только. Сегодня ужъ заниматься не будемъ, устраивайтесь, а завтра пожалуйте.

Я послдовалъ его совту и пошелъ разыскивать Хатунцевыхъ. Пройдя мимо двухъ, трехъ неприглядныхъ избъ, я остановился передъ большой, новой, крытой подъ глину, ршивъ, что ‘хорошая’ семья должна жить и въ хорошемъ дом. Разсчетъ мой оказался на этотъ разъ врнымъ. На двор поилъ лошадей высокій, совершенно сдой старикъ.

— Ддушка, а ддушка,— вы не Хатунцевы ли будете?

Старикъ посмотрлъ на меня слезившимися отъ старости глазами и отвтилъ:

— Не слышу родной, оглохъ. Кричи дюжй.

Я повторилъ вопросъ надъ самымъ его ухомъ.

— Хатунцевы будемъ, Хатунцевы. Что надоть?

— Да вотъ, сказали мн, что вы пустите къ себ на квартиру.

— На фатеру?.. Ужъ не знаю, родной^, сходи вонъ въ ригу, съ Васяткой погутарь: онъ у меня хозяйствуетъ, сынъ-то… Въ риг лошадямъ счку ржетъ. Сходи, можа пуститъ.

Я пошелъ къ риг, стоявшей на гумн. ‘Васятка’, мужикъ лтъ пятидесяти, рзалъ на особомъ станк солому въ снопахъ, которую подавалъ ему мальчонка лтъ девяти. При вход моемъ, ‘Васятка’ взглянулъ на меня искоса, и потомъ сталъ опять крошить солому.

— Здравствуйте, Богъ въ помощь!

— Благодаримъ,— отвтилъ онъ, не отрываясь отъ работы.

— Меня батюшка вашъ — вонъ, на двор лошадей поитъ — прислалъ къ вамъ спросить на счетъ квартиры. Пустите меня къ себ на квартиру?

Онъ пересталъ работать и, внимательно осмотрвъ меня, спросилъ:

— А вы изъ какихъ будете?

— Въ волость, въ помощники къ писарю, опредлиться хочу.

— Такъ-съ. Въ писаря, значитъ?

— Да, да. Такъ какъ же на счетъ квартирки-то?

Онъ опять началъ крошить солому, искрошивъ снопъ, отвтилъ:

— Тсно у насъ, потому — семья, четырнадцать тоже душъ… Да ты одинъ, али съ женой?

— Одинъ какъ есть.

— Коли такъ, то и въ клтушк лтомъ до осени поживешь, что теб длать-то? А у меня клтушка почитай залишняя есть, опорожню — и живи себ съ Богомъ. Сна теб дамъ, полость можно послать, зима подойдетъ, тогда, подыщешь себ фатеру настоящую.

— А что возьмешь съ меня, Василій… какъ по батюшк звать?

— Иванычемъ звали… Да что съ тебя взять-то? Сколько теб Григорій Федорычъ жалованья положилъ?

— Десять рублей.

— Ну, вотъ видишь! Что съ тебя взять? И не знаю, право. Кормиться съ нами будешь?

— Извстно съ вами,— гд жъ больше?

— Ну, ну,— переходи, живи,— опосля сочтемся. Ты гд теперь стоишь-то?

— У Павла Павлыча,— знаете?

— У Палъ Палыча? Какъ не знать, знаемъ…

Онъ ссыпалъ въ плетушку нарзанную солому, взвалилъ ее къ себ на плечи и пошелъ къ дому. Я ему крикнулъ въ слдъ:

— Такъ я, Василій Иванычъ, завтра перейду?..

— Ну, что жъ, съ Богомъ,— отвтилъ онъ на ходу.

IV.
Продолжаю осматриваться на новомъ мст.

Переночевавъ кое-какъ у Палъ Палыча, я рано утромъ сталъ ‘переходить’ къ Хатунцевымъ. Мужиковъ никого дома не было, кром старика, прилаживавшаго крюки къ косамъ, въ снцахъ меня встртила молодуха баба, съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ, очень бойкая и говорливая.

— Куда мн тутъ идти?— спросилъ я.— Хозяинъ вчера общалъ клтушку отвести подъ квартиру…

— Такъ это вы писаремъ будете? Сказывалъ, сказывалъ вчерась бачка за ужиномъ, слыхали. Идите за мной, я укажу…

Она повела меня на дворъ. Съ правой стороны его тянулись навсы, подъ которыми стояли телги, сохи и проч., въ глубин устроены были загородки для лошадей, коровъ и свиней, а слва былъ рядъ клтокъ — иныя бревенчатыя, иныя плетневыя. Къ одной изъ нихъ и привела меня молодуха, отворивъ дверь, я оглядлъ внутренность моего жилья. Съ боку стояли козлы, на нихъ были положены доски, на доскахъ сно, покрытое полостью, т.-е. блымъ войлокомъ въ 1 ¹/₂ арш. ширины и 2 ¹/₂ длины. По стнамъ, на вбитыхъ кольяхъ, висли ршета, недоуздки, грабли и всякій хозяйственный хламъ. Въ углу стояли пустыя кадушки.

— Теб тутъ очень даже спокойно будетъ!.. Ни теб мухъ, ни ребята сюда не зайдутъ: живи на здоровье.

— Спасибо, спасибо, только вотъ темно,— окошка нтъ.

Она засмялась.

— Да нешто въ пунькахъ или клтяхъ бываютъ оконца? Это вотъ въ клтяхъ, что при избахъ стоятъ, ну, тамъ длаютъ. Да теб на что и окно-то? Кабы семья,— а то выспался и пошелъ. Ты платье-то вонъ на колышекъ повсъ, дайко-съ мн… Ишь, платье-то у тебя хо-орошее, барское. Ты самъ откуда будешь?

— Я, умница, дальній, нездшній.

— Дальній?.. Что-жъ, здсь сродственники есть, или нтъ? Ты гд же жилъ-то до мста?

— У Ковалева, Сергя Николаевича.

— Сергя Николаевича!.. Какъ не знать, батюшка ты мой! Онъ, какъ детъ на машину, всегда у насъ лошадей беретъ, потому — своихъ жалетъ,— тутъ вдь пески пойдутъ. Такъ у него жили. Въ приказчикахъ, что-ли?

— Нтъ, не въ приказчикахъ, а такъ до мста.

— До мста, понимаемъ. Онъ баринъ хорошій:, какъ не знать, знаемъ: бдному человку завсегда уваженіе сдлаетъ. Когда прозжаетъ, нашимъ ребяткамъ всегда двугривенничекъ на крендели даетъ и насъ, бабъ, иной разъ даритъ, коль молочка спроситъ напиться.

Словоохотливая баба не переставала разсказывать и разспрашивать, покуда я окончательно не прибралъ своихъ вещей. Когда же я сталъ собираться уходить, то собесдница моя заволновалась.

— Ахъ батюшки, я-то съ тобой тутъ закалякалась, а варево еще и въ печь не становила. А я нон вдь деньщица… Ты у насъ кормиться-то будешь?

— У васъ.

— Ну, ну,— такъ приходи ужотка-съ завтрикать. Съ нами сндать будешь, аль одинъ?

— Когда съ вами, когда нтъ,— какъ дла въ волости.

— Извстно, извстно,— тамъ дла…

Я ушелъ въ волость. Палъ Палычъ сидлъ уже на своемъ мст и что-то строчилъ, писаря еще не было. Я подслъ къ старику, онъ на мгновеніе оторвался отъ работы, какъ-то разсянно взглянулъ на меня, быстро проговорилъ: ‘а, а, H. М., пришли?’ и опять углубился въ писаніе, бормоча: ‘а посему… вышеизложенному… честь имю донести’… и передвигалъ со строчки на строчку бумаги, которую переписывалъ, футляръ отъ своихъ очковъ, чтобы не перескочить черезъ строку. Тутъ же на стол лежало еще нсколько бумагъ, верхняя была написана на бланк земской управы. Я хотлъ ее взять, чтобы прочесть отъ нечего длать, но Палъ Палычъ, замтивъ мое движеніе, быстро схватилъ бумаги и спряталъ въ столъ.

— Нельзя, перепутаете, не люблю я этого. Да и Григорій едоровичъ увидитъ — сердиться будетъ.

Я на него посмотрлъ съ удивленіемъ,— такъ этотъ сухой, дловой тонъ поразилъ меня. Поздне ужъ я понялъ, что Палъ Палычъ дома за стаканомъ чаю и Палъ Палычъ въ волости — два лица совершенно разныя. Сорока-лтняя служба въ волостяхъ сдлала изъ него пишущую машину, и только въ домашней обстановк онъ становился похожимъ на самого себя, дома онъ ршался и покритиковать начальство, и обругать писаря, и пороптать на судьбу, въ волости же онъ былъ подчиненнымъ, маленькимъ человчкомъ — и только. Передъ всякимъ начальствомъ, начиная съ писаря, онъ благоговлъ и никогда ему не перечилъ, къ ‘бумагамъ’ относился съ благоговніемъ, къ мужикамъ — по начальнически. Но стоило кому-нибудь изъ этихъ мужиковъ сказать: ‘Палъ Палычъ, брось сердиться, пойдемъ по стаканчику выпьемъ’,— какъ на лиц Палъ Палыча показывалась широкая, радостная улыбка, и онъ говорилъ: ‘ахъ, другъ ты мой, спасибо, что старика вспомнилъ! Чтожъ, пойдемъ,— стаканчикъ отчего не выпить’. Они шли, и дорогой Палъ Палычъ ругалъ и волость, и службу свою ‘анаемскую’, и писаря. Но, возвратившись изъ заведенія, Палъ Палычъ мгновенно облекался въ суровую оболочку дльца и на своего же пріятеля обрушивался примрно такой тирадой: ‘дуракъ, такъ дуракъ и есть! Сказано, нельзя этого сдлать. Ступай къ становому — одна дорога, дубина ты этакая, пойми ты! До вечеру мн съ тобой говорить, что ли?’ и т. д.

Таковъ былъ Палъ Палычъ. Впослдствіи я привыкъ къ этимъ переходамъ отъ дружескаго тона къ дловому, и никогда не заговаривалъ съ нимъ въ волости, но въ данную минуту я никакъ не могъ понять, чмъ это я разобидлъ моего добродушнаго старикашку? Въ это время, въ канцелярію вошелъ ‘самъ писарь’. Я привсталъ немного и подалъ ему руку. Онъ сказалъ: ‘а, вы уже здсь?’ и, сунувъ мн свои холодные пальцы, прошелъ къ своему мсту. Минутъ пять длилось молчаніе.

— Вотъ вамъ бумага, снимите вотъ съ этого предписанія копію,— сказалъ, наконецъ, писарь, протягивая ко мн бумагу, но не глядя на меня.

Я взялъ бумагу — полъ-листа — и циркулярное предписаніе исправника о починк гатей и мостовъ, и сталъ переписывать его съ дословною точностью. Окончивъ, я отступилъ на палецъ и сдлалъ подпись исправника, а затмъ понесъ свою работу показать писарю. Въ это время въ канцелярію вошелъ мужчина въ бломъ кител, онъ держалъ въ одной рук клеенчатое кепи, а въ другой — классическую нагайку. Я сейчасъ же догадался, что это мстное начальство,— урядникъ. Онъ развалисто подошелъ къ писарю и, пожавъ ему руку, небрежно протянулъ ее потомъ Палъ Палычу, который, привставъ, взялъ ее, потрясъ и спросилъ: ‘а, а, Харитонъ Никитычъ, здоровы ли себ?’ — Но Харитонъ Никитычъ не разслыхалъ, должно быть, этого вопроса, потому что занятъ былъ разглядываніемъ моей особы, я вертлъ папиросу.

— А это кто такой-съ?— обратился ‘онъ’ къ писарю.

— Новый помощникъ мой! Разв не слыхали? Да-съ, видите, господинъ хоть куда, а къ намъ на десять рублей пошелъ. Должно быть, охота — пуще неволи!..

Какъ ни старался я сохранять хладнокровіе, но не сдержался.

— Что вамъ за дло, господинъ Ястребовъ, по охот я или по невол пошелъ къ вамъ? Если я пошелъ сюда, то единственно по указанію Павла Ивановича, а вовсе не изъ желанія познакомиться съ вами,— въ этомъ вы можете быть уврены.

— Ох-хо-хо, какъ строго!.. Испугались очень!— отвтилъ Ястребовъ, хотя и вполголоса.— Конечно, еслибъ не рекомендація Павла Ивановича, то никогда вамъ и не бывать тутъ: кто васъ знаетъ, кто вы такой?

— Для этого,— говорю,— существуетъ полиція, обязанная удостовриться въ моей личности,— если удостовренія Павла Иваныча мало…

И я, вынувъ изъ бокового кармана бывшій всегда при мн видъ мой, подалъ его уряднику, тотъ поклонился, улыбаясь, и подалъ мн руку.

— Ахъ, зачмъ же-съ?.. Позвольте познакомиться,— мстный урядникъ-съ… Такъ въ наши края на жительство-съ?

— Да, на жительство.

— Вы ужъ позвольте бумагу вашу къ г. приставу свезть. Я сейчасъ къ нимъ ду,— у крыльца и лошадь стоитъ,— такъ кстати ужъ и свезу… Нельзя-съ, сами изволите знать — времена ныньче какія строгія пошли!..

— Сдлайте одолженіе, только не потеряйте.

— Ка-акъ это можно-съ! Вдь документъ!.. Мы сами — хоть люди и не очень образованные, а все-таки понимать можемъ-съ…

Я ему ничего не отвчалъ, а обратившись къ писарю, подалъ ему свою работу со словами: ‘я кончилъ’.

— Хорошо, подождите,— былъ отвтъ.

Онъ неторопливо сталъ дописывать страницу. Понявъ, что это съ его стороны ‘фортель’,— чтобы заставить меня стоять передъ нимъ въ ожиданіи его резолюціи, я отошелъ къ своему мсту и слъ, онъ съ сердцемъ взялъ мое писаніе и сталъ читать. Дойдя до конца и посмотрвъ на подпись, онъ насмшливо скривилъ губы и дко захохоталъ.

— Ха, ха! Разнымъ наукамъ обучаться изволили, а не знаете, какъ копію снять! Пожалуйте сюда, полюбуйтесь, Харитонъ Никитычъ: новый исправникъ у насъ появился, ха, ха!.. Подпись-то не въ строку сдлана!.. Разв такъ пишутъ?

Его нахальство вывело меня изъ терпнія. Я рзко ему замтилъ, что не терплю такого обращенія, что совтую ему попридержать свой языкъ и говорить лишь то, что требуется по служб. Этотъ отпоръ послужилъ мн въ пользу: Ястребовъ уже не позволялъ себ впослдствіи такихъ ‘начальническихъ’ выходокъ и сдлался вообще сухо вжливъ.

Возвращаюсь, однако, къ первому моему знакомству съ урядникомъ. Въ тотъ же день, когда я сидлъ вмст съ семьей Хатунцевыхъ за обдомъ и разсказывалъ имъ кое-что о себ, въ избу вошелъ урядникъ.

— Хлбъ соль… А я опять къ вамъ съ докукой, почтеннйшій Н. М.

Мужики привстали изъ-за стола и начали кланяться.

— Харитонъ Никитычъ, милости просимъ, пожалуйте съ нами обдать!..

— Некогда, благодарю покорно. Къ вамъ дльце есть,— обратился онъ ко мн.— Пожалуйте сюда на пару словъ.

Я вышелъ за нимъ въ снцы.

— Господинъ становой приставъ приказали вамъ сейчасъ къ нимъ пожаловать. Очень нужно-съ.

— Хорошо, я пойду, какъ пообдаю. Но для чего было изъ-за стола меня звать!.. А гд онъ живетъ,— приставъ?

— А вотъ, какъ перейдете мостикъ, на правой рук и будетъ ихъ домъ:, сразу узнаете. Такъ вы ужъ поскоре,— я буду въ надежд, потому — строго приказали-съ.

— Хорошо, хорошо. Пообдаю и пойду.

Я опять слъ за столъ, онъ еще помялся въ снцахъ и, опять пріотворивъ дверь, повторилъ убдительнымъ шопотомъ: ‘такъ вы ужъ пожалуйста!’…

Встревоженные нежданнымъ визитомъ урядника, мужики молча хлебали квасъ и посматривали на меня:, наконецъ, Василій вскользь замтилъ:

— Должно дла?..

— Да, становой что-то зоветъ къ себ.

— Такъ. Ухъ, и становой же!..

— А что?

— Строгъ. Харитонъ Никитычъ, или другой тамъ урядникъ, какой не угодитъ,— онъ прямо по щекамъ, а десятскихъ такъ плетью лущитъ… Нтъ, у этого не забалуешься! Который къ нему ежели десятскій назначенъ, такъ чуть не молебны служитъ, идя въ очередь.

— Чтожъ у него десятскіе длаютъ?

— Разное, что прикажутъ, то и длаютъ: по домашней части, или по хозяйству,— что потребуется. Посвами они занимаются тоже…

Хозяинъ замолчалъ, боясь сказать лишнее. Впослдствіи самъ былъ свидтелемъ такого эпизода. Сижу въ волости, тутъ же и старшина отъ скуки позвываетъ^, входитъ волостной сторожъ и говоритъ:

— Матвй Иванычъ! Костюха отъ станового пришелъ,— говоритъ — прогнали, не годится, потому малъ…

— Чмъ тамъ малъ? Для-ча не годится? Какихъ ему еще десятниковъ надо?..

— Не могу знать. Только, говоритъ, у него молотьба ныньче, такъ мужика ему заправскаго пришлите, а энтому всего 15 лтъ, онъ и цпа не подыметъ… А какое не подыметъ: онъ завсегда дома молотитъ!

Послали другого десятскаго, мужика, хоть и не въ очередь, а пошелъ, потому что шутки съ становымъ плохи.

Въ другихъ станахъ, гд пристава сельскимъ хозяйствомъ не занимаются, они получаютъ отъ каждой волости, входящей въ составъ стана, 25—35 рублей въ годъ на наемъ постояннаго десятскаго, понятно, что вс обязанности таковаго — позвать кого-нибудь, отнести бумагу — исполняетъ мальчуганъ лтъ 14-ти, которому въ дйствительности платится становымъ рубля 2—3 въ мсяцъ, такъ что отъ суммы въ 100—125 руб., получаемой съ волостей, остается ‘въ экономіи’ недурненькій кушъ.

Посл обда я пошелъ представляться по начальству. Про домъ станового незачмъ было и спрашивать, такъ онъ выдлялся изъ общей массы крестьянскихъ избъ. На крыльц съ навсомъ, въ род террасы, обставленномъ цвтами, сидлъ пожилой мужчина въ бломъ кител на распашку и курилъ большую самокрученную папиросу. У крыльца стоялъ съ шапкой въ рукахъ мужикъ и о чемъ-то просилъ, низко кланяясь. При моемъ приближеніи, мужчина въ кител крикнулъ мужику: ‘отойди прочь, постой тамъ,— тогда позову’. Мужикъ продолжалъ стоять у крыльца, приговаривая: ‘ужъ вы, батюшка, ваше благородіе’… но, замтивъ энергичный жестъ руки его благородія, поспшно отретировался. Я поклонился, становой смотрлъ на меня, попыхивая папироской.

— Я новый помощникъ писаря: урядникъ сказалъ мн, что я вамъ нуженъ.

— Да, я хотлъ спросить — кто вы такой?

— Странный вопросъ… Изъ моего вида вы могли въ подробности узнать, кто я такой.

Онъ помолчалъ, соображая что-то, потомъ усмхнулся.

— Да, паспортъ… Ныньче паспорта, гм… Какъ вы сюда попали?

— Очень просто: по назначенію или, правильне сказать, по рекомендаціи узднаго предводителя, Павла Ивановича Столбикова.

Сцена нсколько измняется. Меня приглашаютъ ссть, и, хотя настойчиво, но ужъ вжливо разспрашиваютъ,— кто я, чмъ занимался прежде, и проч. Я немногосложно отвчаю. Наконецъ, меня просятъ написать на бумажк свое званіе, имя и фамилію, а документъ возвращаютъ обратно. Я съ улыбкой замчаю:

— Справки будутъ наводиться?.. Напрасный трудъ…

— Нтъ-съ, это такъ, одна формальность,— замчаетъ онъ, успокоительно улыбаясь.

Аудіенція кончается, и я ухожу, удостоенный на этотъ разъ пожатія начальнической руки.

V.
Не осмотрвшись, однако, впутываюсь въ кляузу и покидаю Демьяновское.

Такимъ-то образомъ завелъ я знакомство съ начальственными особами, теперь, по моему мннію, оставалось заняться дломъ, т.-е. знакомиться съ сельскимъ людомъ, наблюдать и изучать его жизнь и быть ему полезнымъ, по мр силъ своихъ, словомъ и дломъ. Но, странная вещь, хотя я и жилъ въ клтешк у заправскаго мужика, обдалъ и ужиналъ вмст съ его семьей, за что платилъ ему три рубля въ мсяцъ, хотя я служилъ въ мужицкомъ присутствіи, занимаясь исключительно мужицкими длами,— но самъ мужикъ былъ ко мн не ближе, чмъ былъ въ Петербург, и волна народной жизни не касалась меня въ своемъ бг. Мужикъ кормилъ меня, но постоянно давалъ чувствовать, что общеніе наше съ нимъ случайно и безрезультатно: я былъ для него чиновникомъ чужого вдомства, до него никакого касанія не имющаго. На мои вопросы онъ отвчалъ лниво, неохотно, считая ихъ къ своему длу не идущими, и поддерживалъ со мной разговоръ все больше на благородныя, по его мннію, темы: разсказывалъ о сосднемъ приказчик, о бывшемъ старшин, о свадьб, недавно состоявшейся у мстнаго попа, о писаряхъ и прочу онъ длалъ это совершенно естественно, изъ любезности, желая мн доставить удовольствіе и ршительно не допуская мысли, чтобы я, писарь, горожанинъ, вообще — не мужикъ — могъ безкорыстно и безхитростно интересоваться мужицкими длами, и это обстоятельство, что онъ — мужикъ, а я — не мужикъ, давало себя постоянно чувствовать и воздвигало между нами непроницаемую стну, раздлявшую весь міръ, все человчество, вс интересы, вс вопросы и злобы дня на дв группы,— мужичью и не мужичью. Такое міровоззрніе заслуживаетъ да и заслужило уже, до извстной степени, подробнаго изученія, но и я надюсь вернуться когда-нибудь къ этой оригинальной страниц изъ исторіи стремленія интеллигенціи къ общенію съ народомъ, теперь же упомяну только, что я чувствовалъ себя очень скверно нкоторое время, покуда не постарался утшить себя мыслью, что въ положеніи младшаго помощника писаря нельзя свободно дйствовать, и что я необходимо обреченъ на глупую канцелярскую работу безъ всякаго живого дла, впредь до полученія мста волостного писаря, тогда, думалось мн, дло будетъ другого рода: тогда у меня развяжутся руки, вырастутъ крылья, и мн представится полный просторъ для моей честной и плодотворной дятельности… Наивныя мечты!

Такъ или иначе, а послдняя мысль утшила меня и вдохнула мн бодрость переносить мое глупое положеніе. А глупаго въ моемъ положеніи было предостаточно: я прибылъ длать живое дло, а мн давалось переписывать донесеніе о пропавшей у крестьянина Митина кобыл, поручалось нарзать конвертовъ, задлать почту, подшить бумаги къ дламъ, составить описи къ нимъ,— словомъ, на меня возложена была самая неинтересная канцелярская черная работа, которой, кстати сказать, была цлая бездна. Связи и смысла въ моихъ работахъ не было никакихъ, и почему одно длается такъ, а другое — иначе, я совершенно понять не могъ, механизмъ крестьянскаго самоуправленія оставался для меня такъ же скрытымъ, какъ и въ то время, когда я былъ въ Петербург, а денежныхъ приходо-расходныхъ книгъ Ястребовъ мн и въ глаза не показывалъ. Я очень хорошо понималъ, что все это онъ длаетъ мн на зло, что нарочно меня держитъ на черной работ, въ надежд, что я не вытерплю и удалюсь подобру-поздорову, но я ршился все это претерпть и добиться таки своего, т.-е. познакомиться съ длопроизводствомъ въ правленіи, поэтому, во время отлучекъ самого Ястребова, я бралъ изъ шкафа дла и разсматривалъ бумаги, слдя, какое исполненіе производилось по тмъ или другимъ требованіямъ или предписаніямъ различныхъ вдомствъ и лицъ. И какая же масса разношерстнйшихъ вдомствъ и начальствующихъ лицъ обращается въ волостное правленіе съ требованіемъ немедленнйшаго исполненія своихъ приказаній! Уздное по крестьянскимъ дламъ присутствіе, уздная и губернская земскія управы, воинское присутствіе, училищный совтъ, дворянская опека, полицейское управленіе, казенная палата, губернское правленіе, палата государственныхъ имуществъ, казначейство, мировой създъ и мировые судьи, исправникъ, непремнный членъ, становой, судебный слдователь, судебный приставъ, губернскій статистическій комитетъ, агентъ земскаго страхованія, и проч. и проч.— все это и вс эти пишутъ: ‘немедленно доставить’, ‘безотлагательно распорядиться’, ‘съ нарочнымъ донесть’, ‘лично явиться’, разыскать, составить, оцнить, выслать, описать, изслдовать, ‘имть наблюденіе’, и т. д., до безконечности… У меня, въ начал, въ глазахъ зарябило, и я отчаявался когда-либо понять всю эту премудрость, съ укоромъ глядлъ я на 90 и 91 ст. Общаго Положенія, въ которомъ говорится о четырехъ книгахъ, имющихъ быть въ волостномъ правленіи, и сравнивалъ эту ничтожную цифру съ тми 38 книгами, которыя велись въ нашемъ правленіи, и въ числ коихъ однихъ денежныхъ было шесть!.. Меня, однако, утшалъ Палъ Палычъ, говорившій, что ‘не такъ страшенъ чортъ, какъ его малюютъ’, и что единственныя вещи, которыя надо хорошо знать — это веденіе денежныхъ книгъ, земское страхованіе отъ огня и составленіе призывныхъ списковъ на военную службу. Но я продолжалъ унывать, какъ вдругъ мой патронъ Ястребовъ самъ, противъ своей воли, улучшилъ мое положеніе.

Однажды, вернувшись скоре, чмъ предполагалось, съ одной изъ своихъ поздокъ по волости, онъ засталъ меня на мст преступленія, т.-е. разбирающимъ бумаги, подлежавшія исполненію. Съ сердцемъ взялъ онъ ихъ у меня и, бормоча какія-то ругательства, заперъ въ шкапъ, а потомъ напустился на бднаго Палъ Палыча, грозя, что онъ прогонитъ его, если онъ дозволитъ мн еще разъ рыться въ бумагахъ. ‘Тутъ можетъ пропасть что-нибудь, а я отвчай за всякаго’… Я ршилъ написать Столбикову, что не имю никакой возможности научиться чему-нибудь у Ястребова, что онъ мн ничего не показываетъ, заставляя только длать конверты. Послдствіемъ моего письма было приказаніе Ястребову — познакомить меня со всми длами и съ веденіемъ денежныхъ книгъ, посл этого распоряженія Ястребовъ сильно упалъ духомъ, пересталъ ломаться надо мной и хотя ничего не разъяснялъ, но позволялъ, сколько-угодно, рыться въ книгахъ и длахъ.

— Нажаловались на меня,— говорилъ онъ,— что я заставляю васъ одни конверты длать…

— И конверты умть длать не мшаетъ,— отвчалъ я ему въ тонъ,— но странно было бы, еслибъ я забрался къ вамъ за тысячу верстъ съ одною цлью — научиться длать конверты!..

Такъ шли мои канцелярскія занятія, ну, а знакомство съ народомъ, изслдованіе его быта, и проч.? Это, какъ я уже говорилъ, вполн отсутствовало. Я, дйствительно, сблизился съ моими хозяевами настолько, что они перестали стсняться въ моемъ присутствіи, но въ послднее время моего пребыванія въ Демьяновскомъ я ихъ вовсе мало и видлъ, потому что наступила уборка хлба, и они по цлымъ недлямъ, отъ воскресенья до воскресенья, проживали на пол, а если и прізжали домой, то только чтобы поужинать, лечь спать и на завтра встать часа въ два ночи и опять хать на поле, съ другими же крестьянами я вовсе не могъ сходиться, потому что для этого не представлялось никакихъ удобныхъ случаевъ. Въ волость всякій приходилъ за своимъ дломъ, крестился на образа, кланялся всмъ присутствовавшимъ и начиналъ говорить объ интересующемъ его предмет: чаще всего это была жалоба на кого-нибудь. Въ такомъ случа слдовало подробное изложеніе обиды съ безчисленными отступленіями, прерываемыми нетерпливыми окриками писаря: ‘короче, говори толкомъ,— въ чемъ же дло?’ Изъ словъ жалобщика всегда оказывалось, что обидчикъ его кругомъ виноватъ, что онъ воръ, мошенникъ и разбойникъ. Конечно, легко было замтить, что. нкоторыя обвиненія черезчуръ преувеличены и даже противорчатъ одно другому, такъ что весь разсказъ иногда казался сомнительнымъ, и приходилось съ горечью сознаваться, что эти ‘разсказы изъ народнаго быта’ правильнаго понятія о самомъ быт не дадутъ. Еще приходили брать паспорта, получать и взносить деньги, свидтельствовать расписки и проч., словомъ, въ волости мы, служащіе, были заняты совершенно сухо оффиціальнымъ дломъ, дававшимъ очень мало пищи для наблюденій. Когда же случалось, очень впрочемъ рдко, разговориться съ кмъ-нибудь, то лишь рчь заходила о народномъ быт, разсказчикъ начиналъ обыкновенно говорить такъ: ‘извстно,— какъ лучше! Еще бы, какъ можно!.. А и такъ сказать, гд-жъ намъ: мы народъ темный, а вы ученые… По маленьку, слава Богу’,— и проч. въ такомъ же отрывочно-непонятномъ род. Сначала я думалъ, что именно моя личность и именно мое неумніе разговоры разговаривать производятъ такое отталкивающее впечатлніе на мужиковъ, но впослдствіи я убдился, что сюртучникъ и лапотникъ — два взаимноотталкивающіеся элемента, и никакихъ общихъ интересовъ, по мннію лапотника, въ данное время не имютъ, если же сюртучникъ представляетъ изъ себя хотя бы самое микроскопическое начальство, въ род волостного писаря или письмоводителя станового, то всякій трезвый крестьянинъ старается по возможности укрыть все свое нутро, свои помыслы, желанія и надежды отъ взоровъ этого представителя ненавистнаго крапивнаго племени, не умя въ представленіи своемъ отдлять личность отъ занимаемой ею должности, и думая обо мн, наприм., не какъ о человк, Н— М—ч, его кум и пр., а непремнно какъ о писар, пьяный же мужикъ нердко ругается и придирается, вымещая на попавшемся ему поперекъ дороги сюртучник старинныя обиды, когда-нибудь нанесенныя ему другими сюртучниками и ‘стрюцкими’. Эта любопытная особенность народной жизни, это многовковое убжденіе народное, что сословіе стрюцкихъ — особь статья, а ‘хрестьянскій народъ’ — тоже особь статья,— этотъ камень преткновенія для интеллигенціи въ ея стремленіи къ сближенію съ лапотнымъ міромъ будетъ еще долго служить темой для изслдованія и изученія, и я ограничиваюсь здсь только бглымъ указаніемъ на существующую испоконъ вка странную, на первый взглядъ, но совершенно понятную, съ народной точки зрнія, вковую сословную рознь.

Итакъ, приходилось довольствоваться тмъ матеріаломъ для наблюденія, какой представляли изъ себя волостные заправители и близко стоявшій къ нимъ людъ. Писарь Ястребовъ былъ пришлый, хотя уже обжившійся въ Демьяновскомъ человкъ, происходилъ онъ изъ кантонистовъ и въ молодости былъ спеціально подготовляемъ къ писарской карьер, затмъ служилъ двнадцать лтъ военнымъ писаремъ въ полковой канцеляріи и, наконецъ, получивъ, по случаю бльма на глазу, чистую отставку, при помощи какого-то покровительствовавшаго ему начальства водворился въ Демьяновскомъ, гд, къ началу моего разсказа, благополучно доживалъ девятый годъ. Характеристиченъ анекдотъ, который мн о немъ разсказывали.

Когда онъ служилъ старшимъ писаремъ въ полковой канцеляріи, то на его, конечно, обязанности лежало писаніе отпусковъ, отставокъ и проч. Ни одинъ увольняемый не могъ миновать острыхъ когтей Ястребова, всегда умвшаго подъ тмъ или другимъ предлогомъ — въ случа непокорности солдатика — затянуть выдачу билета на недлю и больше, понятно, что всякій, желая поскоре вырваться изъ душныхъ казармъ на милую родину, отдавалъ послднее, лишь бы развязаться со ‘старшимъ’.— ‘Прихожу это я,— повствуетъ одинъ солдатикъ,— въ канцелярію за билетомъ. Не готовъ, говоритъ, приходи завтра. Прихожу назавтра — не подписанъ, говоритъ. Что ты будешь тутъ длать?.. Ажъ затосковалъ я, ну, товарищъ мой одинъ,— дай Богъ ему добраго здоровья,— и научилъ: ‘ты, говоритъ, поклонись старшому писарю, да и отблагодари его, а то недлю цлую промаешься’. А чмъ я его буду благодарить, когда у меня два двугривенныхъ всего и капиталу?.. Ну, всежъ-таки я не сроблъ, подхожу къ нему и говорю: такъ и такъ, Григорій едорычъ, ужъ вы меня не задержите!.. А онъ-то и спрашиваетъ: что дашь? Ничего у меня нтъ, говорю, вотъ два двугривенныхъ на дорогу есть, да и вс тутъ. Покачалъ это онъ головой, посмотрлъ мн на ноги,— и говоритъ: или за мной. Пошелъ я. Приводитъ онъ меня къ себ на фатеру и говоритъ: скидай сапоги. Взяло меня тутъ сумлніе.— Господи ты Боже мой, чтожъ это будетъ?— Одначе снялъ.— Выбирай, говоритъ, изъ этихъ, какіе теб по ног… И показываетъ мн — вдоль стнки паръ двадцать сапоговъ стоятъ, и все худые, должно на рынк, самые, что ни на есть дешевые выбиралъ.— Батюшка, говорю, да мн триста верстъ идти, не выдержатъ эти-то!— Какъ хочешь, говоритъ, я не принуждаю. А самъ смется… Подумалъ я, подумалъ, была не была, отдалъ ему свои сапоги — четыре съ полтиной по тогдашнимъ цнамъ стоили,— новые какъ есть, и взялъ себ пару изъ его магазея: красная цна сапогамъ три четвертака!.. Ну, врать не хочу, благородно опосля этого онъ обошелся, въ тотъ же день и билетъ выдалъ, значитъ — ступай на вс четыре стороны’…

Хищническіе инстинкты Ястребова, конечно, не замерли въ Демьяновк, а только видоизмнились. Ни одно хлбное дло не проходило черезъ его руки безнаказанно: кабатчики и не являлись за засвидтельствованіемъ общественнаго приговора безъ большей или меньшей, смотря по доходности кабака, мзды для Григорія едоровича, торговцы, при предъявленіи документовъ въ начал новаго года, также не забывали отблагодарить ‘нужнаго человка’, всякіе приговоры, взысканія по исполнительнымъ листамъ, мало-мальски цнные иски въ волостномъ суд — все это оплачивалось извстнымъ % въ пользу Ястребова,— и благосостояніе его замтно росло. При тридцати-восьми рублевомъ жалованьи онъ ухитрялся хорошо одвать свое семейство изъ шести душъ, воспитывать старшаго сына, въ прогимназіи и жить, вообще, въ достатк. Я его засталъ строющимъ себ домъ о четырехъ комнатахъ, среди села Демьяновскаго, на общественной усадьб, отведенной ему обществомъ въ награду за полезную службу — въ вчное пользованіе, нын онъ преблагополучно уже жительствуетъ въ своемъ новомъ дом. Но, какъ ясное солнце закрывается иногда тучами, такъ и въ безмятежномъ жить Ястребова былъ ненастный періодъ: предшественникъ настоящаго старшины оказался человкомъ алчнымъ, властолюбивымъ и самостоятельнымъ. Съ самаго же начала его служенія, у него пошли ‘контры’ съ писаремъ: онъ пожелалъ перехватить т куши, которые, по привычк, плыли въ руки къ Ястребову. Дло въ томъ, что прежніе старшины, смирные и безграмотные, были совершенно въ рукахъ у писаря и довольствовались тми лишь крупицами, каторыя онъ находилъ нужнымъ отпускать имъ, этотъ же старшина, Живоглотовъ, понадясь на свою грамоту и не умя соразмрять своего аппетита съ умніемъ жить, сталъ вырывать у Ястребова куски прямо изъ-подъ носу, тотъ тщетно старался его урезонить, бранился, ссорился, но все напрасно: наконецъ, посл года мученій, онъ ршился поддть самого старшину на удочку, что не было трудно,— въ виду разыгравшагося у Живоглотова аппетита. Благодаря стараніямъ Ястребова, выплыло наружу дло о подложно составленномъ приговор касательно сдачи кабаковъ въ сел Демьяновскомъ племяннику старшины, при другихъ обстоятельствахъ, дло могло бы остаться шитымъ-крытымъ,— пришлось бы только раскошелиться, ведеръ десять поднести обществу, да раздать главнйшимъ міродамъ по синенькой. Но вступился Ястребовъ, донесъ куда слдуетъ, заварилась каша, и Живоглотовъ угодилъ на полтора года въ арестантскія роты. Ястребовъ торжествовалъ, будучи увренъ, что участь Живоглотова послужитъ урокомъ для будущихъ старшинъ, однако ошибся нсколько въ расчет.

Дльцовъ новйшей формаціи можно сравнить съ наступающими полчищами не окрылившейся саранчи: раскладываютъ огни, копаютъ канавы, чтобы задержать ея ходъ — все напрасно: передовые гибнутъ ужасной смертью, но многочисленные трупы ихъ тушатъ огонь и засыпаютъ канавы, и вторые ряды, не ужасаясь сценами едва ли даже замченной ими агоніи, бодро шествуютъ по ихъ тламъ туда, куда влечетъ ихъ инстинктъ. Ссылка Митрофаніи, Овсянникова, Юханцева — не испугала Рыкова, Мельницкаго и Свиридова, участь Живоглотова не устрашила преемника его, Матвя Иваныча, который хотя и не обладалъ безмрною алчностью Живоглотова, но тоже не любилъ упускать своего и поэтому тоже сталъ въ несовсмъ пріязненныя къ Ястребову отношенія. Я скоро замтилъ ихъ антагонизмъ, тмъ боле, что старшина какъ будто заискивалъ немножко у меня, какъ у своего естественнаго союзника, и даже усплъ меня затянуть, совершенно для меня незамтно, въ интригу противъ писаря, интересы ихъ сталкивались, конечно, и ране, но слдующій случай окончательно обострилъ ихъ взаимныя отношенія.

Въ одинъ прекрасный августовскій вечеръ обыкновенно безлюдная площадка передъ волостнымъ правленіемъ кишла народомъ: это собирался обычный въ это время года волостной сходъ для производства полугодового учета денежныхъ суммъ, обращавшихся въ касс правленія (для несовсмъ знакомыхъ съ порядками крестьянскаго самоуправленія поясню, что волостной сходъ составляется изъ всхъ сельскихъ старостъ по волости и сборщиковъ податей и изъ выборныхъ крестьянъ, по одному отъ каждыхъ десяти дворовъ). Это былъ первый сходъ, на которомъ я присутствовалъ, и меня сильно интересовало имющее на немъ происходить. Группы выборныхъ, по три и по пяти человкъ, расположились въ тни растущихъ возл зданія правленія акацій и лниво перекидывались отрывочными словами, у пожарнаго сарая стояли телги и лошади пріхавшихъ изъ дальнихъ деревень, хозяева задавали лошадямъ корму, не разсчитывая, очевидно, скоро возвратиться во-свояси, день былъ праздничный, нерабочій, и никто, по крайней мр, громко не ропталъ на невольный прогулъ. Лниво отдыхали измученные на лтней работ члены мужицкихъ тлъ, съ удовольствіемъ лежали владльцы ихъ на спин и поглядывали на чистое, голубое небо, сулившее славную уборку проса… Картина была бы идиллическою, если бы не группа въ нсколько человкъ, очевидно побывавшихъ уже въ блой харчевн, и теперь задорно о чемъ-то переругивавшихся между собою. Старосты, съ значками на груди, толпились въ канцеляріи и нетерпливо переминались съ ноги на ногу. Ястребовъ уже нсколько разъ спрашивалъ: ‘ну, вс’ — на что слышались отвты: ‘Подтыкинскаго старосты еще нтъ… Птуховскій не прізжалъ, кажись’… ‘Что врешь-то, Птуховскій здсь!» ‘И то? Ку-быть {‘Ку-быть’ — испорченное ‘какъ будто’.} нтъ’… ‘Анъ здсь, въ трахтир!’ Противникъ умолкалъ, не находя ничего страннымъ въ томъ обстоятельств, что Птуховскій староста одновременно можетъ присутствовать и здсь, и въ трактир. Наконецъ, старшина, нсколько разъ уже вспотвшій въ душной комнат, измученный долгимъ ожиданіемъ Подтыкинскаго старосты, возгласилъ: ‘ну, выходите, да собирайтесь живе!’ и вс стали выходить наружу. Послднимъ вышелъ Ястребовъ съ кучею книгъ подъ мышкою: это были денежныя книги, которыя слдовало проврить. На крыльц поставлены были столъ и два стула — для писаря и старшины. Ястребовъ сталъ громко выкликать имена и фамиліи выборныхъ, отмчая по списку отсутствующихъ, по окончаніи переклички, сосчитавъ количество явившихся, онъ объявилъ, что сходъ полонъ,— иначе сказать, что на немъ присутствуетъ боле половины всхъ лицъ, имющихъ право голоса на волостномъ сход.

— Теперь, господа старички,— продолжалъ онъ,— намъ надо проврить, т.-е. учесть суммы за полгода, съ 1 января по 1 іюля. Такъ слушайте же!

— Эй вы! Слушайте вс!— эхомъ повторилъ за нимъ старшина.

Ястребовъ сталъ читать заране приготовленный приговоръ, въ которомъ, посл обычнаго вступленія, говорилось…. ‘производили учетъ денежныхъ суммъ, обращавшихся въ нашемъ волостномъ правленіи, при семъ оказалось: къ 1-му января 1881-го года на лицо состояло волостныхъ суммъ 643 р. 23 ¹/₂ к., съ 1-го января по 1-ое іюля поступило на приходъ 1024 р. 89 к., за это время израсходовано 1430 р. 65 к., такъ что къ 1-му іюля и т. д.^—‘ въ томъ же род — относительно переходящихъ суммъ, мірского капитала, штрафныхъ суммъ и проч. Въ конц приговора значилось: ‘нашли произведенный расходъ правильнымъ, а потому постановили: утвердить его, въ чемъ и подписуемся’^—… По прочтеніи этого документа, Ястребовъ громко спросилъ: ‘согласны? такъ, что ли?’ И старшина поддержалъ ‘согласны?’ — Десятка два голосовъ крикнуло: ‘согласны!»

— Може {‘Може’ — испорченное ‘можетъ быть’.}, кто хочетъ книги, али суммы поврить?— спросилъ опять старшина, и на этотъ разъ Ястребовъ его поддержалъ:

— Подходите, господа, кто желаетъ!

— Ну, гд тамъ!.. Стоитъ возжаться… Са-агласны!..

— Такъ подымайте руки,— крикнулъ старшина, и сотня рукъ, какъ бы принося какую-то клятву, поднялась къ голубому, безоблачному небу.

Такъ происходилъ учетъ, и, какъ посл я на личномъ опыт узналъ, онъ почти всегда и всюду такъ происходитъ^, да это и понятно, гд же выискаться изъ числа совершенно безграмотныхъ крестьянъ охотника поврить шесть денежныхъ книгъ съ тысячными приходами и расходами? Это совершенно невозможно, и это отлично извстно какъ самому сходу, такъ и волостнымъ, предлагающимъ сходу — ‘для формы’ — учесть ихъ. Дйствительные же учеты хотя и бываютъ, но, въ большинств случаевъ, лишь при смн одного старшины другимъ: тогда затрогиваются интересы вновь поступающаго старшины, и онъ, а не сходъ, съ помощью писаря, а иногда и посторонняго счетчика, которому довряетъ, старается точно опредлить ту сумму, которую ему слдуетъ получить съ рукъ-на-руки, вотъ при этихъ-то не фиктивныхъ учетахъ и раскрываются растраты, влекущія за собою скамью подсудимыхъ и арестантскія роты. Обыкновенные же полугодовые учеты — одна формальность, и никогда дале чтенія заране написаннаго приговора и ‘дачи на него рукъ’ нейдутъ. Конечно, явленіе это довольно печально, такъ какъ указываетъ на отсутствіе сознанія общественной солидарности и на господство начала — ‘моя хата съ краю’ и ‘лишь бы мое при мн’, но, чтобы не слишкомъ сурово относиться къ демьяновцамъ, я просилъ бы читателя сгруппировать на мгновеніе въ своей памяти все то, что было имъ читано или слышано объ ‘учетахъ’ въ нашихъ земствахъ, думахъ, акціонерныхъ компаніяхъ и благотворительныхъ учрежденіяхъ… Читатель непремнно долженъ припомнить и согласиться, что часто и очень часто учеты производятся въ указанныхъ учрежденіяхъ такъ же, какъ и на крестьянскихъ сходахъ: демьяновцы, не желая (и, замтьте,— почти не умя) контролировать своего начальства,— поднимаютъ руки, изъявляя этимъ согласіе на все, написанное въ приговор, а мы — пайщики, гласные или члены-благотворители — тоже не находимъ возможнымъ нанести стоящему во глав дла Петру Иванычу или Ивану Петровичу личное оскорбленіе — провркой его счетовъ и отчетовъ: подписано — и съ плечъ долой!.. ‘Пожалуйте хлба-соли откушать!..’ А демьяновцамъ говорятъ: ‘ставлю ведро!..’ Вотъ и вся существенная разница между нашими и ихъ сходками…

Посл учета произошелъ нкоторый перерывъ: стали шутки шутить и о своихъ длахъ толковать, Ястребовъ любезничалъ съ десяткомъ выборныхъ, столпившихся около его стола.

— Вотъ сколько ихъ, книгъ,— все денежныя.

— Поди жъ ты! Извстно, а мы что знаемъ?

— Да, большія тысячи берегу, потому что старшина вдь мною только и держится. Хоть сумма и у него въ рукахъ, а онъ ее и счесть порядкомъ не можетъ.

— Куда ужъ!.. Извстно, тутъ вдь тоже надо съ умомъ, а такъ пойди — сунься-ка!..

— Прізжалъ намедни самъ губернаторъ, спрашиваетъ: ‘книги!’ Я ему и выволокъ вотъ эту кучу, говорю ‘денежныя’, потомъ еще и еще кучу,— онъ смотритъ, а я все таскаю…

— Хо-хо-хо-хо!.. Такъ-то!.. И смотритъ, говоришь?.. Должно, думалъ, то-ись про себя… а у насъ вдь не какъ нибудь: въ аккурат значитъ… Ну, ловко!

— То-то, въ аккурат! Я стараюсь, ну и вамъ хорошо.

— Это конечно… Что и говорить!

— Я всегда ваше добро соблюдаю. Вотъ, теперь скоро зима подойдетъ, опять училище топить надо будетъ,— а сколько вы соломы въ него пожжете? И напрасно совсмъ: въ немъ дв комнаты совсмъ лишнія, и печка въ нихъ особая,— ее тоже зиму-то протопить чего нибудь стоитъ? А вотъ пустили бы меня въ эти комнаты жить, пока еще домишко мой строится,— я бы и печь эту топилъ: и вамъ бы барышъ, и меня бы уважили!..

— Это что! Это пустое!.. Намъ что,— убытка нтъ. Извстно, коли лишнія, отчего же не жить?.. Только ты намъ, Григоръ Федорычъ, поднеси могарычикъ, хоть полведра…

— Много, старички, не изъ чего: топка тамъ большая будетъ, убытокъ одинъ. Четверочку могу…

— Ну, что изъ нея длать,— бороды не обмочишь!.. Ты ужъ не жмись, поднеси старикамъ! Уважь, и мы тебя не забудемъ…

— Ну чтожъ, такъ — и такъ. Только какъ общество?..

Одинъ изъ выборныхъ, уже на весел, шепнулъ что-то на ухо Ястребову, а потомъ что есть силы заоралъ:

— Старички, господа пятидворные! Послухайте сюда!

Шумный говоръ нсколько затихъ. Старшина, все время тоже бесдовавшій съ другой группой, съ неудовольствіемъ спросилъ кричавшаго:

— Ты чего глотку дерешь, идолъ? Чего надыть?..

— Я сейчасъ, Матвй Иванычъ. Я одно словечко… Такъ вотъ, старички, что я думаю: училища наша намъ одинъ убытокъ,— соломы кажинную зиму травимъ копенъ триста, шутъ ее знаетъ, куда идетъ такая прорва!.. А все потому, что хороминъ въ ней много залишнихъ, а на кой ихъ лядъ зря топить? Учительша, извстно, рада, что ей простору много,— ну, а намъ это не антиресъ! Теперь Григорій Федорычъ, писарь, отъ себя желаетъ всю зиму дв хоромины отапливать,— ну чтобы ему и жить тамъ,— такъ какъ, старички, согласны будете? Полведра жертвуетъ!..— особенно громко выкрикнулъ въ заключеніе ораторъ.

— Жалаимъ, жалаимъ!..— крикнуло съ полсотни человкъ и громче прочихъ т избранные, которые передъ этимъ торговались съ Ястребовымъ.

Но тутъ внезапно вмшался въ дло старшина, онъ мгновенно стряхнулъ съ себя свою апатію и азартно сталъ выкрикивать, жестикулируя руками:

— Старики! это не въ порядк, такъ нельзя!.. Какъ же теперь общественское зданіе, учоба тамъ, начальство разное назжаетъ, и, къ примру, писарь поросятъ заведетъ, либо куръ?.. Не хорошо будетъ. Учительш опять стсненіе — хоромину у ней отнять надо… Это не дло, я такъ и печать прикладывать не буду! А въ мысляхъ у меня — надо сдлать вотъ какъ: у насъ теперь два магазея: новый ежели пустить подъ хлбъ, а старый перечинить и училище изъ него сдлать,— онъ какъ разъ выйдетъ въ четыре покоя, а энто училище продать съ аукціона, да на деньги, что выручимъ, и починить магазею. Такъ ли я говорю?..

— Такъ, это что-жъ!.. И такъ можно,— поддержало его съ десятокъ голосовъ.

— Не надо, не надо,— кричали въ другой сторон.— Опять деньги гноить на чинку!.. Знаемъ ужъ, наслышались объ этихъ штукахъ довольно!..

— Дубина ты неотесаная! Ты пойми, чинить эвто училище тоже вдь надо? А гд денегъ возьмемъ?..

— А ну те и съ училищемъ! Такъ вовсе его къ ляду!..

— Дубина, такъ дубина и есть!..

— Самъ съшь!..

— Брось его, что съ нимъ толковать…

— Старики!— Григоръ Федорыча пустить?

— Пустить!.. Продать!.. Ну ихъ въ болото, пусть по старому остается!.. Пустить!.. Не надо!.. Прода-ать!..

Писарь отошелъ въ это время въ сторону съ недавнимъ ораторомъ, они меня не замчали и жарко шептались:

— Ты не сумлвайся, Федорычъ,— али впервое?.. Ставь, говорю, полведра и вся недолга…

— Поставить не долго, да что выйдетъ-то?

— То и выйдетъ, что вс къ ней потянутся, а ты всхъ и пиши къ приговору.

— Ну, ладно, а вамъ потомъ, кто понужнй, особливый могарычъ.

— На этомъ спасибо…

Шепчущіеся уходятъ. Черезъ минуту я начинаю замчать, что крики постепенно стихаютъ, но не потому, что мужичьи глотки охрипли, а потому, что толпа стала быстро рдть, устремляясь по направленію къ ‘заведенію’, гд поставлена была выговоренная водка. Старшина гнвно махнулъ рукой и пошелъ въ волость, сходъ, такимъ образомъ, кончился.

Подвохъ въ этомъ дл со стороны писаря былъ совершенно ясенъ: онъ пріобрталъ за полведра (ц. 2 р. 60 к.) удобную квартиру съ отопленіемъ,— потому что и маленькому даже понятно было, что писарь будетъ пользоваться безцеремонно училищнымъ топливомъ, и самое большее, что истратитъ копны дв своей соломы — для отвода глазъ. Такое хищеніе общественнаго скуднаго пирога производилось на моихъ глазахъ еще впервые, и я съ живйшей энергіей, достойной лучшей участи, принялся дйствовать противъ писаря, естественнымъ образомъ найдя себ въ старшин горячаго союзника. Не зная оборотной стороны медали, я думалъ, что старшина такъ же, какъ и я, безкорыстно хочетъ ршить училищный вопросъ выгоднйшимъ для общества способомъ. Правда, я съ нимъ пытался спорить и доказывать, что невроятно, чтобы приспособленіе хлбнаго амбара подъ училище стало дешевле хотя бы и обстоятельнаго ремонта крытаго желзомъ училищнаго зданія, но, слыша энергичныя возраженія старшины и не имя ни малйшаго понятія о стоимости ремонта, я долженъ былъ въ конц концовъ уступить.

Между тмъ Ястребовъ не дремалъ и уже написалъ приговоръ волостного схода относительно разршенія ему занять дв училищныхъ комнаты, и двое изъ шестерыхъ грамотныхъ, бывшихъ на сход, уже приложили руки къ этому приговору. Старшина узнавъ объ этомъ, раскипятился и потребовалъ, чтобы приговоръ былъ уничтоженъ, онъ общалъ во всякомъ случа къ нему своей печати не прикладывать, что длало de facto приговоръ недйствительнымъ. У него съ Ястребовымъ произошла по этому поводу крупная ссора..

— Еще погоди,— дай срокъ, увидимъ, чья возьметъ!— кричалъ старшина.

— Ладно, не такихъ объзживали!

— Не объздишь… Подавишься!

— Не подавлюсь,— подтрунивалъ Ястребовъ.

Вскор посл этого, какъ-то въ отсутствіи писаря, старшина спросилъ у Палъ Палыча, гд лежитъ приговоръ объ училищ?

Палъ Палычъ усердно щелкалъ на счетахъ.

— Эй, Палычъ, оглохъ что ли? Дай приговоръ, говорю теб.

— Эхъ, Матвй Иванычъ, собьете, некогда. Спросите вонъ у H. М.

— Да я не знаю, гд онъ,— замтилъ я.

— У Григорія едорыча въ стол,— быстро отвтилъ Палъ Палычъ и продолжалъ, какъ ни въ чемъ не бывало, стучать на счетахъ.

Я нашелъ между прочими бумагами приговоръ и, показывая его старшин, сказалъ:

— На что онъ вамъ?

— А вотъ на что!.. и приговоръ, выхваченный у меня изъ рукъ, оказался во мгновеніе ока изорваннымъ въ клочки.

— Пусть теперь собираетъ руки, пусть теперь въ училище переходитъ: я его оттуда метлой!.. говорилъ старшина.

Палъ Палычъ какъ бы и не слыхалъ шума отъ разрываемой бумаги и продолжалъ невиннйшимъ образомъ подводить итоги.

— Ахъ, зачмъ вы это!.. вырвалось у меня.— Вы и такъ могли бы сдлать его недйствительнымъ: стоило бы только не прикладывать печати, созвать новый сходъ…

— Ну, эта музыка-то долга! Вотъ такъ-то лучше… Хо-хо!..

— Да вдь онъ можетъ новый написать?

— Н-тъ, не посметъ! А то опять тоже… Жалься на меня, сколько влзетъ, а я не попущу!..

Старшина ушелъ, ушелъ и я чай пить, а Палъ Палычъ, къ удивленію моему, отъ чая отказался и продолжалъ неистово щелкать костяшками счетовъ. Я пилъ второй стаканъ, когда волостная пара подкатила Григорія едорыча къ волости, вскор затмъ оттуда вышелъ Палъ Палычъ и присоединился къ моему самовару.

— Что это васъ нын не дозовешься чай пить, Палъ Палычъ? Что вы тамъ экстренное считали?

— Ммъ… вдомость о хлбныхъ магазинахъ.

— Да вдь это къ 1-му числу, а ныньче только 24-ое?..

— Такъ Григорій едорычъ приказали.

Къ окну подходитъ десятскій и говоритъ:

— Н. М., въ волость идите, писарь требуетъ.

— Меня?..

— Васъ. Пожалуйте скоре.

— Ладно, вотъ допью стаканъ. Что это онъ меня зоветъ, Палъ Палычъ? Ни разу еще не бывало…

— Не знаю-съ, не знаю-съ, ангелочекъ мой!.. Да воскреснетъ Богъ, и расточатся…— мурлыкалъ Палъ Палычъ, равнодушно барабаня по столу своими короткими пальцами.

Только-что я перешагнулъ порогъ канцеляріи, какъ Ястребовъ, задыхаясь отъ злости, говорилъ:

— Отлично-съ, почтеннйшій, отлично-съ! Врно въ Петербург научились казенныя бумаги рвать?.. Шуры-муры съ старшиною разводить?..

— Я и въ мысляхъ не имлъ рвать вашего приговора, а только досталъ его изъ стола по требованію старшины.

— Только достали, ха-ха!.. Не имли никакого права-съ доставать! Вы младшій, еще не утвержденный помощникъ, и не смете въ моихъ бумагахъ рыться! Вы такъ вс бумаги у меня съ старшиной порвете, а я отвчай за васъ!..

— Однако, Григорій едорычъ…

— Что тамъ — Григорій едорычъ! Знать я ничего не хочу-съ. Завтра же все Павлу Иванычу будетъ извстно,— пусть полюбуется…

— На кого изъ насъ любоваться-то будетъ,— сказалъ я и вышелъ изъ канцеляріи, чтобы не слушать расходившагося ненавистника.

Палъ Палыча уже не было дома: онъ куда-то усплъ уйти. Несомннно было, что онъ счелъ своимъ долгомъ, въ видахъ самосохраненія, сообщить Ястребову, кто далъ старшин приговоръ, понялъ я теперь, почему онъ такъ усердно щелкалъ на счетахъ, покуда я доставалъ приговоръ, а старшина рвалъ его… Поздно вечеромъ, когда я, уже отужинавъ, ложился спать, въ клтушку ко мн ввалилась грузная фигура Палъ Палыча:, онъ скоре упалъ, чмъ слъ на кучу сложенныхъ въ углу хомутовъ. Глаза его были мутны, лицо въ поту: онъ былъ жестоко пьянъ.

— Проклятый, проклятый, ястребъ кривой!.. Держитъ меня въ когтяхъ, не вырвешься. И что ему отъ меня надо? Нтъ, погоди, и на нашей улиц будетъ праздникъ… Я вдь свинья, ангелъ мой, ты не сердись на старика, на пьянаго дурака… Вдь боюсь я его,— безъ куска хлба оставитъ, на улицу выгонитъ! Боюсь, охъ боюсь, потому и свинья!..

Я старался заснуть, но не могъ, и потому поневол слушалъ жалобы бднаго старика.

— Теперь Палъ Палычъ изъ чести вонъ, теперь онъ никому не нуженъ… А, бывало, возьмешь волостного голову за бороду, мотаешь, мотаешь его, пока рука устанетъ, ну бросишь… Ястребовъ теперь помыкаетъ тобой, какъ старой шваброй. Терпи, дуракъ, за то, что глупъ былъ! Сколько денегъ въ рукахъ бывало, ничего не сберегъ, все прахомъ пошло!.. Ну, и терпи. А тоже вдь отъ короны служилъ, отъ ко-ороны,— въ четырнадцатомъ класс считался… Да, Ястребовъ, шалишь… Такъ-то!..

Бормотанія становились все тише и тише, и наконецъ гость мой незванный громогласно захраплъ. Утромъ, когда я проснулся, его уже не было: ушелъ, должно быть, чуть свтъ въ кабакъ,— на него нашелъ запой, повторявшійся у него раза четыре въ году…

Быстро стали чередоваться ‘событія’ въ нашемъ демьяновскомъ міру. На другой день посл объясненія моего съ писаремъ, онъ привелъ свою угрозу въ исполненіе — отправился жаловаться къ Столбикову, я былъ совершенно увренъ, что Столбиковъ не обратитъ никакого вниманія на доносъ Ястребова,— но ошибся: Ястребовъ, вернувшись, сообщилъ мн съ ехидной улыбкой, что ‘Павелъ Ивановичъ требуетъ васъ къ себ для объясненія’. Я не ожидалъ такого пассажа, но длать было нечего, и я отправился на допросъ, обидно было, что доносу Ястребова придано значеніе.

Славянофильствующій начальникъ мой принялъ меня на этотъ разъ гораздо холодне, чмъ въ предыдущій, и хотя предложилъ мн ссть, но самымъ начальнически-небрежнымъ тономъ. Я передалъ ему исторію объ училищ, пассажъ съ приговоромъ, и неожиданно получилъ замчаніе:

— Видите ли, А—въ, я предупредилъ васъ, что вы входите въ новый міръ, гд существуютъ свои обычаи и нравы…

— Да помилуйте, Павелъ Ивановичъ, какіе это обычаи! Это просто явное хищеніе…

— Мм… Хищенія я тутъ не вижу, Ястребовъ у меня на отличномъ счету, и то, что онъ длаетъ, пустяки въ сравненіи съ тмъ, что длается въ другихъ мстахъ… Вы же сразу стали въ такія рзкія съ нимъ отношенія, что ужиться вамъ будетъ уже трудно.

— Не трудно, а невозможно, и я покорнйше прошу васъ, Павелъ Ивановичъ, перевести меня куда-нибудь въ другую волость.

— Хорошо, я подумаю.

Если я ошибся въ расчетахъ относительно доноса Ястребова, то и онъ ошибся относительно результатовъ моего объясненія со Столбиковымъ. Впослдствіи, посвященный въ тайны нашего узда, я узналъ, что Ястребовъ первый фаворитъ Столбикова, и что не было еще примра, чтобы какая-нибудь кляуза, пущенная Ястребовымъ, осталась безъ всякихъ послдствій. На этотъ же разъ все дло кончилось тмъ, что я черезъ недлю получилъ увдомленіе отъ Столбикова объ открывшейся въ кочетовской волости вакансіи на мсто волостного писаря, и что я могу хать туда принимать должность. Но Ястребовъ все-таки торжествовалъ: я, какъ неудобный сожитель, былъ отъ него убранъ. Въ виду моего сомнительнаго, впрочемъ, пораженія, онъ сильно помягчлъ передъ моимъ отъздомъ, тмъ боле, что я становился теперь ему товарищемъ: онъ мн обязательно давалъ указанія, какъ принимать должность, расхваливалъ мсто въ Кочетов и въ заключеніе ехидно добавилъ:

— И знаете, что я вамъ скажу, H. М.: не суйтесь никогда въ воду, не спросись броду, особенно въ незнакомыхъ мстахъ. Вы у насъ человкъ новый, нашихъ порядковъ и дловъ не знаете, и хотите съ налету разсудить,— кто правъ, кто виноватъ. Вотъ вамъ не по-сердцу пришлось, что я хотлъ двумя училищными комнатами воспользоваться, и на этомъ основаніи вы стали тянуть руку старшины. А этого, небось, не знали, что онъ шелъ противъ меня только потому, что самъ мтилъ не на дв комнаты, а на все училище?..

— Это какимъ родомъ?..

— Очень просто-съ. Училище стоитъ на базар, на самомъ бойкомъ мст, вотъ ему и хотлось передлать старый амбаръ подъ новое училище, старое же училищное зданіе, вмст съ мстомъ купить съ торговъ,— а онъ, покуда старшиной, купилъ бы его за-дарма,— да и перевесть туда харчевню, которую содржитъ на имя свояченицы… Поняли-съ?

Да, я понялъ и устыдился своей ‘непрактичности’…

VI.
Кочетовская волость и ея старшина Яковъ Ивановичъ.

Съ очень понятнымъ чувствомъ тревоги подъзжалъ я къ селу Кочетову. Вотъ мсто, гд я долженъ былъ стать лицомъ къ лицу съ ‘народомъ’, вотъ арена, на которой я впервые могу употребить свои силы и знанія на помощь трудящимся и обременнымъ, вотъ уже близится разгадка мучившихъ меня сомнній и недоумній… Теперь все зависитъ отъ меня и только отъ меня, сумю я воспользоваться обстоятельствами, сумю я понять и быть понятымъ,— и мое внутреннее ‘я’ освтится ровнымъ, спокойно-сознательнымъ свтомъ, не сумю — и опять хаосъ представленій, смшеніе понятій .

Село Кочетово раскинулось двумя длинными рядами дворовъ версты на три, подъ селомъ протекаетъ небольшая, лтомъ почти пересыхающая рчка, въ низинахъ, близъ рчки, растетъ мстами тощая ольха, а кругомъ, въ другія три стороны, тянутся, покуда глазъ хватитъ, поля, поля и поля… Не на чемъ остановиться глазу поотдохнуть, нтъ уютныхъ прелестныхъ лсныхъ ландшафтовъ, такъ изобильно разбросанныхъ въ сверныхъ губерніяхъ Россіи, природы здсь какъ будто нтъ,— есть только матеріалъ для земледльческаго труда — черноземъ. Мн, коренному жителю свера, привыкшему къ нашимъ невырубленнымъ еще въ конецъ лсамъ, освщеннымъ кое-гд ясно смющимися полянами, прорзанными прихотливыми изгибами неумолчно журчащаго ручейка,— мн очень скучны казались и мстность, и люди, и даже само солнце того края, куда забросилъ меня порывъ своенравной судьбы. Уже три года живу я здсь среди голыхъ полей, но не могу забыть поэтическихъ картинъ моей родины, знакомство же съ людьми, живущими на этихъ безбрежныхъ, тучныхъ и безъ удобренія, поляхъ, еще боле укрпило во мн антипатію къ этимъ равнодушнымъ, тупо-самодовольнымъ, жирнымъ полямъ. Люди здсь гораздо жестче и безсердечне, чмъ у насъ на свер, казалось мн, въ нихъ нтъ поэтической жилки, мать-природа не научила ихъ пониманію прекраснаго и изящнаго, не слышно здсь псенъ, кром безсмысленнаго визжанія двокъ и бабъ, одтыхъ безвкусно-пестро, съ громадными золочеными треугольными головными уборами, нтъ здсь ни сказокъ, ни былинъ нашего свера, нтъ игръ и забавъ нашей удалой молодежи… Жеваніе смячекъ подсолнуха, да кулачные бои — единственное развлеченіе въ праздничные дни, самая обыкновенная изъ забавъ — горлки, не говоря уже о хороводахъ — здсь неизвстны. Соберутся двки у кабака въ кучу и начнутъ визжать что-то непонятное, съ припвомъ: ‘ай-ле-ли, ле-ли’,— а парни либо сидятъ въ кабак и учатся у старшихъ глотать водку, либо забавляются угощеніемъ другъ друга пинками и подзатыльниками… Старшіе, т.-е. домохозяева-мужики, народъ сухой, узко-положительный, за все это время мн не случалось ни разу натолкнуться на человка, живущаго не исключительно мыслью о рубл, а интересующагося чмъ-либо умственнымъ. Сверный мужикъ иметъ свое міросозерцаніе, свое толкованіе, подчасъ поэтическое, для разнообразнйшихъ явленій жизни: его занимаютъ и тайны природы, и чудеса мірозданія, и вопросы вры, встрчаются поэтическія натуры, обезсмертившія себя въ нкоторыхъ произведеніяхъ нашей литературы, есть аскеты, фанатики, люди мысли, люди убжденій — есть народная интеллигенція… Въ Кочетов и на тридцать верстъ кругомъ, т.-е. насколько я знаю эту мстность,— нтъ ея: все здсь живетъ рублемъ и изъ-за рубля. А, между тмъ, народъ здсь вдвое и втрое богаче тверитянина или новгородца, казалось бы, что ему представляется больше досуга для работы мысли, потому что онъ не такъ забитъ нуждой, какъ сверянинъ, и можно было бы ожидать, что онъ разовьетъ въ себ интеллектъ настолько, насколько никогда не развить его новгородцу съ вчно болзненно-раздутымъ брюхомъ отъ мякины пополамъ съ осиновою корой… Но это ошибка: воронежецъ гораздо ограниченне потомковъ тхъ неспокойныхъ людей, которые ватагами ходили извдывать новые края, потшить раззудвшуюся молодецкую руку,— а дома у себя изгоняли нелюбого князя, приглашая другого, и доле другихъ племенныхъ группъ отстаивали отъ алчности и властолюбія татарскихъ данниковъ свое могучее, вольное вче!.. Скучный край, скучные люди! Будто большая фабрика для добыванія хлба раскинулась на сотни верстъ, и снуютъ по этой фабрик суетящіеся люди, вс помыслы которыхъ устремлены на добычу возможно большаго количества хлба… Мн, можетъ быть, еще придется касаться печальнаго факта почти полнаго отсутствія внутренней, душевной жизни въ населеніи этой мстности, и я не стану здсь подробно разсказывать, какъ и почему я во все время пребыванія моего въ Кочетов не могъ сродниться съ окружающимъ, и какъ я оставался чужимъ, временнымъ гостемъ между чуждыми мн, несимпатичными людьми, въ чуждой несимпатичной обстановк.

Кочетовская аристократія приняла меня, хотя нсколько недоврчиво, но несравненно любезне, чмъ демьяновская. Оно и понятно, потому что разница между волостнымъ писаремъ, человкомъ всегда сравнительно достаточнымъ, и помощникомъ его, едва зарабатывающимъ себ на хлбъ, огромная:, кром того, должность писаря такова, что и немужики имютъ до него часто дло: торговцы и кабатчики — дла съ торговыми документами, попы — страхованіе домовъ своихъ, получку писемъ и газетъ, частные землевладльцы, кром этого,— еще заключеніе условій съ рабочими, взысканія за потравы, и проч. Понятно, что пріздъ мой всхъ заинтересовалъ, стоустая молва, далеко забжавъ впередъ, уже разгласила, что новый писарь — столичный житель, бывалый человкъ, знакомый со всми мстными тузами, словомъ, писарь, какихъ еще не видали. Предшественникъ мой не пользовался ни авторитетомъ, ни властью: онъ очень недолго прослужилъ на этомъ мст, что-то около полугода, имлъ громадное пристрастіе къ пиву, почему и благодушествовалъ постоянно съ разными просителями и жалобщиками въ ‘Центральной блой харчевн’, помщавшейся какъ разъ противъ волости. Только что выслушаетъ онъ одного жалобщика и выпьетъ при этомъ, конечно, на его счетъ — смотря по важности жалобы — бутылку или дв пива, только что придетъ въ канцелярію, чтобы, для очистки совсти, поводить перомъ по бумаг, какъ вдругъ какой-нибудь мстный тузикъ зоветъ его: ‘на два слова — дльце есть’. Непремнными аттрибутами ‘дльца’ — новыя дв бутылки пива,— и прощай вс дла! Однажды, передъ волостнымъ сходомъ, бесдуя въ ‘Центральной’ то съ однимъ, то съ другимъ, онъ такъ набесдовался, что растянулся, и никакія совокупныя усилія старшины и сторожа не могли его привести въ чувство… Сходъ собрался, а дло не длается, какъ тутъ быть? Поршили, что помощникъ его будетъ читать бумаги, но вдугъ другая бда: любитель пива задвалъ куда-то ключи отъ шкафа, пришлось ломать замокъ. Между тмъ собравшимся надоло ждать, и они стали допытываться о причинахъ задержки, узнавъ таковыя и воочію убдившись, что ‘первый министръ’ лежитъ мертвымъ тломъ въ аптек на кровати,— сходъ воспользовался этимъ случаемъ: скинулъ изъ писарского жалованья 10 рублей, а помощнику набавилъ два рубля, за что получилъ отъ него полведра водки, такимъ образомъ, писарское жалованье, въ моментъ моего поступленія, равнялось 25 рублямъ въ мсяцъ. Наконецъ, одинъ ‘злосчастный случай’,— какъ выражался мой предмстникъ,— окончательно доканалъ его: 10-го числа каждаго мсяца вс старшины и писаря этого узда собираются въ крестьянское присутствіе для полученія приказаній, выговоровъ, и проч. Похали 9-го сентября и кочетовскіе заправилы, однако, къ засданію присутствія явился одинъ старшина, а писаря, какъ на грхъ, и потребовали. ‘Гд писарь?’ — Не могу знать-съ, пріхалъ со мной, да и сгибъ куда-то,— отвчалъ старшина. Писаремъ были уже давно недовольны, этотъ же случай переполнилъ чашу: его во мгновеніе ока отршили. А съ милымъ человкомъ случилась непріятная оказія, помшавшая ему явиться въ присутствіе: возвращаясь поздно вечеромъ отъ пріятеля, обильно угощавшаго его пивомъ, онъ прилегъ въ одномъ изъ городскихъ скверовъ отдохнуть и проснулся безъ пальто, шапки и сюртука, вслдствіе чего попалъ въ часть…

Конечно, ко мн, хотя и невольному, но все же осязательному участнику въ разрушеніи его карьеры, онъ не могъ не относиться безъ нкотораго раздраженія, но я скоро смягчилъ его полдюжиной пива и за это имлъ удовольствіе быстро и безпрепятственно принять вс дла. Думалъ я было проврять ихъ по описи, но поршилъ принять ихъ такъ, какъ они есть: все равно,— упущеній, если таковыя имются, сразу не замтишь, по неопытности, а если ихъ нтъ, то тмъ лучше для меня, такимъ образомъ, вся передача длъ заключалась, собственно говоря, въ передач мн связки ключей отъ шкаповъ, гд хранились текущія и архивныя дла.

Старшины не было въ Кочетов, когда я пріхалъ: онъ отправился производить раскладку податей, какъ мн сказали, впрочемъ, я изъ этого немного понялъ, такъ какъ ни о какихъ ‘раскладкахъ’ отъ Ястребова не слыхалъ. Первый день я провелъ въ поискахъ квартиры, во второй день сталъ знакомиться съ бумагами, требующими исполненія: оказалась ихъ масса, мсяца по два, и по три лежали нкоторыя неисполненными. Вечеромъ, часовъ въ семь, слышу — подъзжаютъ къ крыльцу съ колокольчиками. Старшина, думаю. Дйствительно, входитъ мужчина въ полушубк, лтъ 35, рыжій и юркій, съ начальническими замашками (кричитъ: ‘сторожъ, достань тамъ изъ тарантаса мой халатъ’).

— Здравствуйте,— говорю.— Новый писарь.

— Слыхалъ, слыхалъ. Что-жъ, въ добрый часъ!

Помолчали^, онъ пытливо смотритъ на меня, я шуршу бумагами. Молчаніе становится тягостнымъ.

— Куда здили?— спрашиваю, чтобы не безмолвствовать.

— Раскладку здили-съ длать съ едотычемъ — сельскій писарь у насъ такъ прозывается. Запустилъ нашъ соколъ ясный: у добрыхъ людей весною все кончается, а мы только осенью, Господи благослови, зачинаемъ.

— Да, это нехорошо.

— Нехорошо, что и говорить. А вы раскладку умете длать?

— Какъ вамъ сказать,— конечно, сумю, хоть и не приходилось еще длать, надо присмотрться, но теперь вотъ бумаги все исполняю запущенныя, такъ вы ужъ съ едотычемъ продолжайте здить, а я ему за труды заплачу.

Посмотрлъ онъ на меня и говоритъ:

— А чай пили уже… не знаю, какъ васъ назвать?..

— Зовутъ такъ-то. А васъ?

— Яковъ Иванычемъ.

— Такъ нтъ, Яковъ Иванычъ,— не пилъ еще.

— Что-жъ, пойдемте?

— Пожалуй, пойдемте для перваго знакомства.

Долженъ сказать нсколько словъ о любопытной, въ своемъ род, личности Якова Ивановича. Онъ далеко не походилъ на господствующій типъ старшинъ-міродовъ, добивающихся этой должности лишь для лучшаго обдлыванія своихъ торгово-промышленныхъ предпріятій: онъ былъ совершенная противоположность и Живоглотову, и Матвю Иванычу. Причина такого уклоненія отъ общаго типа коренилась отчасти въ его личномъ характер, преимущественно же въ его семейномъ положеніи: въ то время какъ большинство старшинъ — вмст съ тмъ старшіе въ своей семь, домохозяева и, слдовательно, безконтрольно завдывающіе всмъ своимъ хозяйствомъ, Яковъ Иванычъ былъ вторымъ сыномъ у старика-отца, чистокровнаго земледльца, державшаго еще въ своихъ рукахъ бразды домашняго правленія. Отсюда вытекало то обстоятельство, что Яковъ Иванычъ былъ человкъ какъ бы подначальный, и голосъ его въ семейскихъ длахъ не имлъ должнаго значенія, такъ какъ первенство въ семь принадлежало отцу и, отчасти, старшему брату, такимъ образомъ, кулаческіе инстинкты, если бы они и были въ Яков Иваныч, не могли бы развиться и быть примнены къ длу безъ согласія этихъ двухъ старшихъ членовъ семьи.

Въ самомъ дл, представимъ себ, что старшин, благодаря его вліянію на какое-нибудь сельское общество, представляется возможность почти задаромъ снять участокъ общественной земли, будь онъ домохозяиномъ, не будь онъ подъ началомъ, онъ наврное не устоялъ бы отъ искушенія и воспользовался бы представлявшимся случаемъ ухватить жирный кусокъ пирога, но, какъ младшій членъ семьи,— онъ можетъ снять эту землю лишь съ согласія старшихъ въ семь, которые, очень можетъ быть, отъ этого лакомаго куска и откажутся, потому что имъ, не начальникамъ, а зауряднымъ мірянамъ, черезчуръ ужъ задорно было бы, передъ обществомъ, пахать и бороновать на его глазахъ украденный у него участокъ земли. Торговаго или какого-нибудь промышленнаго дла Яковъ Иванычъ также не можетъ вести безъ согласія своихъ старшихъ на ихъ капиталы, а своихъ у него нтъ по той причин, что изъ 240 рублеваго годового жалованья, получаемаго имъ въ должности старшины,— онъ обязанъ вносить ‘въ семью’ 200 руб., принципъ родового начала такъ еще могучъ, что Яковъ Иванычъ не сметъ и протестовать противъ такого деспотизма родителя, а остающихся 40 рублей, даже плюсъ, примрно, 60 руб. получаемыхъ въ годъ ‘безгршныхъ благодарностей’, черезчуръ мало для начатія собственнаго дла, и едва-едва хватаетъ ему на поддевки, сапоги, гостинцы жен и тому подобныя мелочи. Я безошибочно могу сказать, что за пять лтъ своего старшинства (я засталъ его служащимъ второе трехлтіе) онъ скопилъ себ не боле 150 рублей, которые, благодаря его добродушію, рдко лежали у него въ карман, а чаще всего ходили малыми партіями по рукамъ его хорошихъ пріятелей,— богатыхъ, умственныхъ мужиковъ, сельскихъ торговцевъ и проч., которымътребовалось иногда до зарзу 25—50 р., чтобы временно обернуться, сдлать какой-нибудь оборотъ, процентовъ за эти пріятельскія ссуды Яковъ Иванычъ не бралъ, а довольствовался угощеніями въ ‘Центральной харчевн’. Характеръ у него былъ веселый, общительный, говорить онъ любилъ до страсти, и, за неимніемъ лучшей компаніи, готовъ было по часу разговаривать съ какой-нибудь бабой или мужикомъ, пришедшими въ волость жалобиться о своихъ кровныхъ обидахъ. Говоритъ онъ, говоритъ съ этой бабой, разспроситъ и о родныхъ ея, и о сосдяхъ, подробно обсудитъ ея обиду и вдругъ, въ то самое время, когда баба, подкупленная ласковымъ обращеніемъ, уже начинаетъ врить, что все немедленно будетъ сдлано, какъ по щучьему велнію, т. е. обидчикъ ея будетъ посаженъ въ холодную, а осьминникъ земли отобранъ у него и возвращенъ ей,— въ это самое время вдругъ входитъ въ волость какой-нибудь богачъ-мужикъ или сосдній приказчикъ.

— Якову Иванычу добраго здоровьица! Какъ живете-можете?

— Благодаримъ, благодаримъ, Афанасій Козьмичъ,— какъ вы себ поживаете? Что давненько не видать?..

— Слава Богу… (понижая голосъ) тутъ дльце есть одно,— пойдемъ чайку попить?.

— Что жъ, пойдемъ.

Беретъ шапку и направляется къ двери, баба за нимъ.

— Батюшка, Яковъ Иванычъ!.. Что-жъ о моемъ дл-то ничего не приказалъ? Что-жъ ты суда-то мн никакого не далъ?..

— Ахъ, ты разумница, разумница! Какой же я судъ теб могу дать? Я не судья, а старшина. Ступай вонъ къ писарю, проси записать жалобу на Егорку, онъ те законы покажетъ и въ воскресенье на судъ его вызоветъ,— ну, тамъ и разберутъ ваши дла. А то нешто я судья,— ну, сама ты посуди?..

Афанасій Козьмичъ теряетъ терпніе и вопрошаетъ:

— Яковъ Иванычъ, скоро ли ты?

— Сейчасъ, сейчасъ!.. Такъ ты ступай, запиши у писаря жалобу, поняла?

— Да какъ же, батюшка, Яковъ Иванычъ…

Но Яковъ Иванычь уже шествуетъ съ Козьмичемъ въ ‘Централку’, горячо о чемъ-то разсуждая и размахивая руками.

Нужно правду сказать, что Яковъ Иванычъ очень часто посщалъ ‘Центральную харчевню’, и наврно добрую четверть своего старшинства проводилъ въ ея гостепріимныхъ стнахъ, но и этого нельзя ставить ему въ серьезный укоръ. Дома онъ не любилъ бывать, потому что его не считали тамъ за старшину: ‘ты у меня потолкуй еще’,— кричалъ на него отецъ,— ‘я те виски такъ оттреплю, даромъ что ты старшина,— до новыхъ вниковъ не забудешь’… И только что онъ прідетъ домой, его-то на мельницу пошлютъ, то цпъ въ руки сунутъ, то топоръ (до старшинства онъ былъ плотникомъ и даже хаживалъ въ артеляхъ), поэтому домой въ свое село, отстоявшее верстъ на пять отъ волости, онъ зжалъ или только на праздники, чтобы хорошенько пообдать, или ночевать къ жен, и въ послднемъ случа приказывалъ прислать за собой лошадей пораньше на другое утро и возвращался опять въ Кочетово. Но въ волости, если тамъ не случалось собесдниковъ, ему ршительно нечего было длать: онъ былъ безграмотенъ, и вся волостная канцелярщина проходила мимо него, не задвая, печать, замнявшая его подпись, всегда хранилась въ шкапу у писаря, и почти вс бумаги получались, исполнялись и отправлялись безъ его вдома. Бывало, въ почтовый разв день спроситъ: ‘ну что, не пришелъ штрахъ отъ исправника за подати?’… И когда ‘штраха’ не оказывалось, то онъ или заваливался спать на диванъ, или ‘балакалъ’ {‘Балакать’ — синонимъ болтать, балагурить.} съ жалобщиками, а, за неимніемъ таковыхъ, и съ десятскими, или же, соскучившись этимъ безцльнымъ балаканьемъ, шелъ коротать время въ ‘Централку’. Иной разъ чуть не нарочно придумаешь какое-нибудь дло, чтобы онъ только не болтался и не мозолилъ глазъ.

— Яковъ Иванычъ, въ Подбережномъ Архипъ едулычъ просилъ застраховать новую ригу, такъ ты бы създилъ.— Или: Яковъ Иванычъ, что это у насъ въ Ольховк подати совсмъ стали,— ты бы понавдался?…

И Яковъ Иванычъ радъ-радешенекъ предлогу взять лошадей и похать къ едулычу, у котораго рига могла бы быть застрахована и сельскимъ старостой, или въ Ольховку, гд его пріздъ не страшенъ, потому что вся забота о податяхъ кончится двухчасовымъ ‘балаканьемъ’ съ старостою у какого-нибудь кума за самоваромъ и полуштофомъ водки. Впрочемъ, когда отъ исправника приходила угроза наложить штрафъ за медленное поступленіе податей, то Яковъ Иванычъ въ теченіе нсколькихъ дней выказывалъ кипучую дятельность: леталъ изъ села въ село, ругался со старостами, сажалъ двухъ-трехъ недоимщиковъ, для острастки, въ холодную, уставалъ къ вечеру, какъ гончая собака, и, наконецъ, опять мало-по-малу успокоивался — до новаго циркуляра исправника.

Одно было нехорошо въ Яков Иваныч: очень онъ ужъ роблъ передъ каждымъ ‘начальствомъ’, будь это хоть акцизный надзиратель или судебный приставъ. Когда, бывало, кто-нибудь изъ похожихъ на начальство останавливался въ волости для чаепитія во время смны лошадей, то Яковъ Иванычъ чуть не самъ ставилъ самоваръ и бгалъ со стаканами и блюдцами. Я старался, по возможности, убдить его въ неприличности его поведенія, упрашивалъ его держаться съ большимъ достоинствомъ, но онъ односложно отвчалъ:

— Вдь стрескаетъ!..

— Да зачмъ же онъ тебя стрескаетъ, если не ты будешь стаканы подавать? Вдь на это сторожъ есть?… А если и вздумаетъ стрескать, то ты, во-первыхъ, этимъ подслуживаньемъ его не умаслишь, а во-вторыхъ, онъ даже смле будетъ трескать, потому что увидитъ, какая ты баба… Другого еще побоится,— пожалуй, отпоръ получитъ, а съ тобой ужъ церемониться не будетъ…

— Такъ-то оно такъ, а все-таки — членъ!..

Однако, благодаря моимъ насмшкамъ и убжденьямъ, Яковъ Иванычъ началъ по немногу переставать лично подавать стаканы, и только покрикивалъ на сторожа: ‘эй, Петровичъ, живй тамъ поворачивайся!’… И то ужъ прогрессъ!

Такъ вотъ каковъ былъ, въ общемъ, мой ближайшій начальникъ, Яковъ Иванычъ.

VII.
Сельскіе старосты, въ качеств членовъ волостного правленія.

Въ нашей волости, какъ и въ большинств другихъ, издавна существуетъ правило для сельскихъ старостъ собираться каждое воскресенье для составленія такъ-называемаго въ ‘Общ. Положеніи’ волостного правленія. Но уже самимъ ‘Положеніемъ’ обязанности этого правленія ограничены однми пустыми формальностями: каждое 1-ое число приложить печати къ денежнымъ книгамъ въ доказательство произведеннаго будто бы учета, который, за неграмотностью членовъ правленія, никогда не производится назначить день для продажи съ торговъ имущества какого-либо неплательщика, дать старшин довренность на полученіе съ почты денежнаго пакета — и только. Но единовременный созывъ старостъ тмъ удобенъ, что при этомъ гораздо легче исполнять присылаемые въ волость разнаго рода порученія и запросы отъ начальствующихъ мстъ и лицъ. Старостамъ въ этотъ день читаются начальническія предписанія, относящіяся до всхъ или до одного изъ нихъ, выдаются повстки отъ мирового судьи и на волостной судъ, длаются распоряженія о высылк въ волость лицъ, до которыхъ есть дло, назначаются дни для созыва сельскихъ сходовъ, если есть надобность въ нихъ, и проч., и проч. Въ это же время и старосты спрашиваютъ указаній по разнымъ возникшимъ въ ихъ обществахъ недоразумніямъ и вопросамъ: какъ поступить съ такимъ-то недоимщикомъ, что длать по случаю несогласія, возникшаго при длеж имущества между двумя братьями, надо ли выбрать опекуна къ оставшимся посл смерти мужика сиротамъ, и можно ли посадить въ холодную подравшихся на сходк двухъ сватовъ?.. Вопросовъ масса, и самыхъ разнообразныхъ. Встарину, громадное большинство ихъ безапелляціонно ршалось міромъ, и дла, въ род дракъ, раздловъ и опеки никогда не доходили даже до волости, не говоря уже — до высшихъ административныхъ мстъ и лицъ, но теперь, въ періодъ индивидуализаціи личности, когда власть и авторитетъ ‘стариковъ’ и міра почти совсмъ пали, когда послдній пьяница-прощалыга узналъ отъ ‘врнаго человка’, что ‘по закону’ можно идти и противъ міра, и что міръ часто остается ‘по закону’ виноватымъ, что на ‘стариковъ’ есть управа въ волости, а на волость можно найти расправу въ город,— теперь почти вс, даже ничтожныя мірскія дла доходятъ до волости, а порядочный процентъ изъ нихъ передается выше въ городъ. Въ виду этого, въ виду опасенія, какъ бы ‘въ отвтъ не попасть’, старосты добровольно отказываются отъ имющейся у нихъ даже ‘по закону’ власти и о всякомъ дл совтуются съ волостью, чтобы этимъ санкціонировать свои распоряженія, волость же, т. е. старшина и писарь, тоже изъ опасенія взысканій со стороны ‘города’, стараются о возможно меньшемъ личномъ участіи своемъ въ разнаго рода длахъ, и потому — взгляните, какъ завалены прошеніями и жалобами канцеляріи крестьянскаго присутствія, непремннаго члена, исправника и мировыхъ судей!.. Посмотрите, какая масса длъ разбирается въ волостныхъ судахъ,— длъ самыхъ ничтожныхъ и кляузныхъ!.. Старшина и писарь — лица подначальныя и отвтственныя, а волостные судьи — безотвтственны, и какъ они посудятъ, такъ тому и быть, поэтому, осторожные волостные самостоятельно никакихъ жалобъ не разбираютъ, а, умывая руки, направляютъ ихъ въ волостной судъ, выгода отъ соблюденія такого нейтралитета хорошо понята и сельскими старостами, и потому волостные суды буквально завалены жалобами объ оскорбленіи ‘на словахъ’ или ‘дйствіемъ’, о ‘самоуправномъ отнятіи коноплянаго недоуздка’, о ‘перелом ноги забжавшему на огородъ къ сосду поросенку’, о ‘придушеніи семилтнимъ ребенкомъ двухъ сосдскихъ писклятъ’ {‘Писклята’ — мстное названіе циплятъ.} и проч. въ томъ же род. Все стало, такимъ образомъ, длаться ‘по закону’, и первымъ послдствіемъ новаго порядка вещей явилось огромное развитіе кляузничества и ябеды… Разумется, это до нкоторой степени печально, но, взглянувъ на это же обстоятельство съ другой точки зрнія, можно даже порадоваться, что личность начинаетъ, наконецъ, сознавать свои человческія и гражданскія права и стремится оградить ихъ, хотя нелпымъ и несимпатичнымъ — на первое время — образомъ.

Итакъ, въ первое воскресенье посл моего прибытія въ Кочетово, собрались, по обыкновенію, старосты. Для ‘формы’ надо было сдлать постановленіе отъ волостного правленія о принятіи меня на должность волостного писаря, я было хотлъ при сей удобной оказіи просить о прибавк мн жалованья до прежняго размра, но, по здравомъ размышленіи, ршилъ подождать нкоторое время, чтобы тмъ врне можно было разсчитывать на успхъ. Любопытную коллекцію крестьянскихъ физіономій представляли изъ себя собравшіеся старосты: тутъ были самыя разнохарактерныя личности, но опытный глазъ сейчасъ могъ бы отличить представителя богатаго и сильнаго общества отъ захудалаго, бывшаго помщичьяго. Вотъ наприм., опершись обими руками о столъ, разговариваетъ вполголоса съ моимъ помощникомъ мужикъ въ новомъ полушуб и крпкихъ, густо смазанныхъ дегтемъ сапогахъ, съ хитрыми, бгающми во вс стороны глазами, онъ искоса посматриваетъ въ мою сторону и видимо разспрашиваетъ обо мн: это староста села Добраго, самаго богатаго и зажиточнаго села Кочетовской волости. Вотъ сидитъ на денежномъ сундук съ ничего не выражающей, кром скуки, физіономіей, другой хорошо одтый староста: это начальникъ села Кочетова, присмотрвшійся уже къ волости и ничего въ ней страшнаго или интереснаго не находящій, онъ ждетъ,— не дождется, какъ бы улизнуть скорй въ ‘Центральную’. А вотъ у дверей стоитъ въ рваномъ полушубк и лаптяхъ мужикъ съ рдкою, блобрысою бородкой: это, безъ сомннія, глава общества съ полутора-десятиннымъ на ревизскую душу надломъ… Всхъ сельскихъ обществъ въ Кочетовской волости восемнадцать, старостъ же собралось только двнадцать человкъ, очевидно, за дурной погодой и скверной дорогой, дальніе не прідутъ. Старшина, оглянувъ собраніе, начинаетъ такую рчь:

— Старосты! Какъ теперь прежній нашъ писарь неугоденъ сталъ и его смнили, а намъ новаго прислали, вотъ H. М., такъ вы какъ — согласны?..

— Что-жъ, пускай послужитъ.

— Глядите вы, Яковъ Иванычъ,— вамъ видне!..

— Извстно, коли ежели прислали, надо быть, господинъ хорошій…

— Я, окромя хорошаго, отъ него еще ничего не видалъ,— вступается старшина.— Не знаю, что дале будетъ…

— Ну, и въ добрый часъ,— слышатся общія пожеланія.

— Такъ надо будетъ, господа, сдлать постановленіе, что вы утверждаете меня въ должности съ прежнимъ двадцатипяти рублевымъ жалованьемъ… Такъ?— спрашиваю я.

— Такъ, такъ!..

— Прикладывайте же печати, а кто грамотный — расписывайтесь,— сказалъ я, прочтя текстъ постановленія.

— Никого нтъ грамотныхъ,— замчаетъ мой помощникъ и начинаетъ отбирать печати.

Ко мн подходитъ и таинственно нагибается одинъ изъ старостъ:

— А что,— не знаю какъ назвать — на четверочку съ вашей милости намъ не будетъ?

— Т.-е. какъ это четверочка?

— Хе-хе,— извстно, водочки старостамъ для ради перваго знакомства… Ужъ это какъ водится, спрыснуть, значитъ. Потому честь честью, мы ужь для васъ, а вы для насъ…

— За что же я водку буду вамъ подносить? Не понимаю.

— А какъ же, все-таки, значитъ, начальникомъ нашимъ васъ поставили. Ужъ вы не пожалйте рубля тридцати копеекъ.

Старшина перегибается ко мн черезъ столъ и тоже шепчетъ:

— Ужъ вы сдлайте имъ уваженіе, H. М., киньте имъ рублевку! Все-жъ они старались…

— Да кому и надъ чмъ они старались?..

— Какъ хотите, а то дайте,— оно съиспоконъ-вку ведется.

Я притворяюсь углубившимся въ чтеніе бумагъ, а между тмъ обсуждаю вопросъ: дать или не дать? Съ одной сторороны — дать, передъ собой какъ-будто совстно, а съ другой — не дать,— сочтутъ за жадность, и только… Ршилъ дать, но по окончаніи всхъ длъ.

Когда розданы были повстки и письма, сдланы нкоторыя необходимыя распоряженія, и старосты уже стали собираться уходить, я подозвалъ къ себ просившаго четверочку.

— На-те, получайте,— говорю я, давая ему рубь,— пейте на здоровье, хоть и не за что. Только ужъ такъ даю, чтобъ жаднымъ не назвали.

Онъ взялъ бумажку и съ сожалніемъ разглядывалъ ее.

— Что еще?— спрашиваю.

— Маловато бы: четверочка вдь рупь-тридцать.

Я съ понятной досадой вынулъ изъ своего тощаго кошелька еще тридцать копеекъ и, сунувъ ему въ руку, сказалъ: на-те, отвяжитесь, пожалуйста.

Однако, онъ не скоро отвязался, разсыпаясь въ благодарностяхъ и пожеланіяхъ — сто лтъ мн прослужить у нихъ въ волости и проч. Нсколько минутъ спустя я имлъ удовольствіе видть, какъ сельское начальство гурьбой отправилось въ ‘Центральную харчевню» пропивать мои ‘рупь тридцать’.

Не знаю, какъ было прежде, но теперь рдкій изъ старостъ уметъ держать себя съ достоинствомъ: они или безличны, или черезчуръ нахальны. Вообще преобладаютъ два типа: если выбираютъ тихаго, смирнаго мужика, ничего не знавшаго, кром своей сохи, то выборъ его на должность нисколько его не измняетъ,— онъ остается вполн мужикомъ, и названіе свое смотритъ какъ на обузу, наложенную на него за какую-то провинность. На сходкахъ онъ не играетъ никакой роли, ‘преніями’ не руководитъ, и заинтересованъ въ томъ или другомъ ршеніи дла ни боле и ни мене, чмъ и вс прочіе его однообщественники, въ волости онъ чувствуетъ себя какъ на скамь подсудимыхъ, старается по возможности мене попадаться на глаза старшин и писарю, а если имъ и встрчается до него надобность и они начнутъ ему что-нибудь приказывать или о чемъ-нибудь спрашивать, то онъ отвчаетъ невпопадъ, усердно поддакиваетъ, киваетъ головой, стараясь выразить на своемъ лиц пониманіе, и въ конц концовъ все-таки ничего не пойметъ, все перевретъ, повстки перепутаетъ, вышлетъ въ волость Ивана Дмитріева вмсто Дмитрія Иванова, и вс три года своей службы положительно страдаетъ. Такіе старосты — плохіе слуги обществу, и мірскими длами во время ихъ служенія заправляютъ глоты и міроды, общественныхъ суммъ они на себя никогда сознательно не растрачиваютъ, но въ конц концовъ, при учет ихъ, они всегда оказываются виновными въ растрат 20, 50 рублей, или даже нсколькихъ сотенъ,— смотря по величин общества. Растраты эти дло рукъ тхъ же міродовъ, длается же это, примрно, такъ. При сдач общественнаго лужка условятся на восьми рубляхъ ‘въ міръ’ и на ведр водки, водку тутъ же разопьютъ, деньги получаетъ староста на руки, и три четверти сходки расходится по домамъ. Остаются одни заправилы и глоты.

— Кондратичъ! Эй, староста!— кричатъ:— ставь на общественный счетъ еще четверть.

А Кондратичъ, предчувствуя такое требованіе, собрался ужъ домой улизнуть незамченнымъ, да не усплъ, онъ начинаетъ отговариваться, но къ нему пристаютъ, ругаютъ, общаются дохать чмъ нибудь и въ конц концовъ уломаютъ-таки поставить еще четверть. За три года такихъ четвертей и осьмухъ набирается достаточное количество, а глоты ревутъ на сходк, при учет:

— Когда ‘Матренкинъ логъ’ сдавали — ведро вдь выговорено было,— такъ, старики? А у него, анафемы, показано ведро съ четвертью!.. Опять быка мірского нанимали — ведро выпили, а онъ семь рублевъ пропитыхъ поставилъ!..

— Побойся Бога, Миронъ Евдакимычъ,— да ты самъ опосля съ Егоркой Дубовымъ, да съ Митькой Косолаповымъ меня ‘за пельки’ {‘За пельки’ — за петельки, т.-е. взять за грудь зипуна или полушубка.} бралъ и четверть еще стребовалъ! Вспомника-съ!..

Моментально подымается общій гамъ.

— Какъ такъ? Общество ведро пьетъ, а вы потомъ еще четверть?.. Нтъ, шалишь,— это вы дюже умны будете!.. Такъ-то-съ!.. Мы ведро, а они само собой еще четверть…

— Да вдь это Миронъ…

— Какой тамъ къ чорту Миронъ! Не у Мирона деньги, а у тебя, ворона щипаная! Четверть?.. Этакихъ-то четвертей вы съ Мирономъ за три года потрескали може во-сколько, а намъ за васъ отдувайся…

И въ конц концовъ, ‘чтобы смирнаго малаго не обижать’,— покровительственно предложатъ т же Мироны и Егорки — съ отходящаго изъ старостъ Кондратича постановятъ выпить ведро или два, смотря по размру начета, остальное простятъ, и, насмявшись, обозвавъ его вороной и рохлей, отпустятъ опять къ столь милымъ ему сох и борон, а онъ, идя за старымъ саврасымъ мериномъ по борозд, долго съ горечью вспоминаетъ, какъ съ него ни за что, ни про что, за праведную его трехлтнюю службу, сорвали два ведра…

Но есть старосты и другого типа: эти и въ кабак, и въ церкви, и, тмъ боле, на сходк помнятъ, что они не простые мужики, а начальственныя лица. У нихъ и замашки и аппетиты начальственные:, они покрикиваютъ на десятскаго: ‘эй, ты, чучело,— поворачивайся!’ Они съ угрозой спрашиваютъ провинившагося передъ ними: ‘ты знаешь, кто я такой есть? Не видишь мидали?’ Такой староста смотритъ на общественныя суммы, какъ на свои, поглупе который — въ конц концовъ попадается, поумне — выходитъ сухъ изъ воды. Мн разсказывали про одинъ любопытный экземпляръ этого типа. Онъ давно уже желалъ быть старостой, но, за молодостью, его долго не выбирали, когда же его, наконецъ, выбрали, онъ немедленно отправился въ городъ къ непремнному члену. Этотъ господинъ еще часто будетъ намъ встрчаться, и здсь я кратко скажу, что онъ былъ капитанъ въ отставк, чистокровный бурбонъ, глупъ, золъ, драчливъ и высокомренъ. Къ такому-то господину является едотъ и отвшиваетъ ему низкій поклонъ. Происходитъ разговоръ.

— Ты что?

— Да вотъ, ваше выскродіе, меня въ старосты выбрало общество.

— Ну, такъ чтожъ?

— Явите божескую милость, ослобоните!

— По какой причин? Семья большая или боленъ?

— Никакъ нтъ, это все слава Богу, да только…

— Что ‘только’?.. Развай ротъ, говори толкомъ!

— Драчливъ я, ваше выскродіе. У меня не такъ, какъ у прочихъ будетъ: строгъ я, и какъ ежели что, сейчасъ у меня, значитъ, рука зудитъ. И въ семь меня боятся, а въ обществ и вовсе страху нагоню…

— Хо-хо-хо!.. Такъ драчливъ, говоришь,— рука зудитъ, ха-ха!.. Страху задашь? Это, братъ, хорошо, такъ и слдуетъ. Я и самъ воли не люблю давать, не гляжу, что теперь все благородныя манеры пошли. А кулакъ и у меня не плохъ, слыхалъ?..

— Какъ не слыхать-съ, слыхалъ, хе, хе… Такъ ужъ ослобоните, ваше выскродіе! Боюсь,— жалобы пойдутъ, погубятъ ни за что: вы же меня штраховать будете… А у меня такой ужъ карахтеръ,— не стерплю. Ослобоните!

— Ха, ха, ха! Ну, братецъ, ловко! Ну, удружилъ!… Ослобонить!.. Да мн такихъ и нужно, чтобъ подтягивали, а то воли много дали, дворянами всхъ сдлали… А о жалобахъ ты не думай: ни одной не приму, и разбирать не стану. Ступай себ, служи, и не бойся, хо-хо!..

И началъ едотъ служить: десятскіе его больше боятся, чмъ станового, мужики, когда ихъ позовутъ на сборню, бросаютъ ложки, если обдали, и бгутъ къ начальнику, передъ которымъ во все время разговора стоятъ безъ шапки, недоимщики и прочіе виноватые выходятъ изъ сборни съ встрепанными волосами и распухшими щеками, бабы — и т знали кулакъ едота и неоднократно сиживали въ амбарахъ, замнявшихъ на эти случаи классическую ‘холодную’. Исполнителенъ былъ едотъ до совершенства: все, что въ волости прикажутъ,— у него на другой день уже исполнено въ точности: мосты и гати — въ отличномъ состояніи, въ рк конопля не мокнетъ, пожарный инструментъ — въ исправности, даже ночные караульщики всю ночь стучатъ въ колотушки. едоту оказывали почетъ не меньшій, чмъ старшин: если онъ войдетъ ‘съ хорошимъ человкомъ’ въ дальнюю комнату харчевни чаю напиться,— все мужичье оттуда мигомъ ретируется, чтобы не мшать разговору пріятелей, становой — и тотъ относился къ едоту съ невольнымъ уваженіемъ: языкъ какъ-то не поворачивается упомянуть родительницу этого степеннаго, солидно держащаго себя, красиваго мужика. И растратъ у едота къ концу трехлтія его службы не оказалось: онъ копйки мірской не пропилъ, а Мироны и Егорки за вс три года шкаликомъ на общественный счетъ не попользовались, сколько назначитъ едотъ выпить — ведро или полведра,— столько и поставитъ, а больше ни капельки, хоть все общество взбунтуйся. Правда, что при немъ кабакъ, который прежде ходилъ за 400 рублей, сталъ сдаваться только за 250 рублей,— никто изъ кабатчиковъ не давалъ больше, намекая, что много ужъ очень стало ‘темныхъ’ расходовъ, да участки земель и снокосовъ, которые сдавались за 10—15 рублей, стали ходить по 8—12 рублей… Вс понимали, въ чемъ тутъ причина, но никто не перечилъ, да и перечить нельзя было: къ чему жъ тутъ придраться, если меньше даютъ, чмъ прежде?— Цна, значитъ, упала,— и только. Тже деньги, которыя едотъ на міру принималъ къ себ на руки, т.-е. фффиціальный доходъ за мірскія угодья и оброчныя статьи,— были правильно израсходованы до копечки, такъ что и Миронамъ не подо-что было подкопаться. Вотъ каковъ былъ, по разсказамъ едотъ, я уже не засталъ его въ должности старосты — его не выбрали на второе трехлтіе,— и опять гати стали размываться, мосты проваливаться, а вода въ рк вонять коноплей… Зато доходъ съ кабака сразу поднялся до прежняго размра — 400 рублей…

Между типами едота и безотвтнаго пахаря-старосты, Кондратича, существуютъ, конечно, переходныя ступени, т.-е. личности старостъ, боле или мене приближающіяся къ тому или другому типу. Но, какъ общее правило, чмъ лучше староста для волости, для начальства,— тмъ хуже для общества, исключеніе составляютъ разв совершенные олухи, но жадные до денегъ: эти и общество обкрадутъ, и какъ должностыя лица — невозможны.

VIII.
Попытка передла земли на ‘новыя души’.

Постараюсь теперь обстоятельно разсказать о томъ, какъ въ Кочетов добились передла земли на наличныя души мужского пола., или, говоря книжнымъ языкомъ — коренного передла. Исторія эта будетъ долга, какъ долга она была и въ дйствительности: окончательное ршеніе вопроса послдовало лишь черезъ полтора года посл первой постановки его, но подробно изложить весь этотъ процессъ заставляетъ меня то обстоятельство, что здсь ярко обрисуются и отношенія партіи кулаковъ-міродовъ къ общей масс сраго крестьянства и отношеніе начальствующихъ лицъ къ возбужденному вопросу, и личное мое участіе, какъ волостного писаря въ этомъ дл.

Сообщу, для ясности, нсколько данныхъ о Кочетовскомъ обществ. Въ немъ около 1,300 ревизскихъ душъ, съ надломъ въ 8 тысячъ десятинъ земли, изъ которой боле 6 тысячъ — пахотной, а остальная — подъ усадьбой, лсомъ и прочими угодьями^, такимъ образомъ, общество это, по всмъ вншнимъ признакамъ, богатое, многоземельное: на ревизскую душу приходится до 4 ¹/₂ десятинъ пахаты, т.-е. по 1 ¹/₂ десятины въ каждомъ пол. Послдній передлъ происходилъ, какъ и у всхъ государственныхъ крестьянъ этой мстности,— въ 1858 г., т.-е. при Х-й ревизіи, съ тхъ поръ не было не только коренного передла, но не въ обыча была и такъ-называемая скидка и накидка тяголъ, потому что земля здсь хороша, арендная ея стоимость уже съ конца 60-хъ годовъ превышала лежащіе на ней платежи, и надлъ съ барышомъ окупаясь, никому не былъ въ тягость, пашущій свой надлъ крестьянинъ дорожилъ имъ, потому что его надльная земля обходилась ему дешевле, чмъ арендуемая на сторон, не-пашущій, бездомовый или безлошадный, сдавалъ ее охотнику, который вносилъ вс лежащіе на ней платежи и давалъ ему еще нсколько рублей ‘верховъ’, т.-е. уплачивалъ разницу между арендной ея стоимостью и количествомъ взнесенныхъ за нее платежей. Такимъ образомъ, вымершія души ни крестьянину, ни сиротамъ, ни вдовамъ не были въ тягость: вс они пользовались, или дешевой землей или ‘верхами’.

Не такъ стояло дло въ моментъ Х-й ревизіи для крестьянъ, по той или другой причин отставшихъ отъ земледлія, наприм., промнявшихъ его на какое-нибудь ремесло или промыселъ, или же опустившихся до безлошадности и батрачества: этимъ приходилось бы сдавать свой надлъ съ доплатой отъ себя, потому что,— по тогдашней чрезвычайно низкой (75 коп.— 1 руб. за десятину) арендной стоимости земли въ этой мстности,— платежи за душу превосходили арендную стоимость надла, такіе бобыли, какъ милости, просили общество ‘ослобонить ихъ отъ земли’, т.-е. взять землю на міръ, а ихъ пустить на вс четыре стороны. Общество, взявъ съ нихъ отступное (мн не удалось выяснить — сколько),— составило въ 1858 году приговоръ, по которому просители, всего до 70 ревизскихъ душъ, отпускались на прожитіе въ пригороднія слободы, а надлы ихъ поступали въ общество навсегда.

Въ то время земля была дешева, ея было вволю на сторон, и въ обществ ею не очень дорожили: многіе клины и отрзы, затруднявшіе разверстку, остались въ міру, т.-е. неподленными на души, самыя же мелкія полоски, въ четвертокъ и осминникъ {Четвертокъ — ¹/₄ десятины, осминникъ — ¹/₈ десятины казенной въ 2,400 кв. саж.}, тутъ же пропивались ‘навчно’, т.-е. до новаго передла, который, какъ оказалось, заставилъ себя ждать двадцать пять лтъ. Я лично знаю нкоторыхъ владльцевъ такихъ участковъ, ‘на вчно’ купленныхъ еще отцами и ддами ныншнихъ хозяевъ: такъ, нкто Иванъ Дронинъ владлъ въ теченіе 25 лтъ полъ-десятиной земли, доставшейся его отцу за четверть ведра водки, поднесенной мірскимъ мрщикамъ:, Степанъ Бородкинъ владлъ въ двухъ мстахъ отрзами, всего около ³/₄ десятины, за поднесенное во-время полведра, и т. п. Такой ‘гулящей’ земли набиралось около 50 десят., да мірской, сотенной, не подленной на души, было боле 300 десятинъ, эта послдняя состояла частью изъ надловъ вышеупомянутыхъ добровольныхъ ‘бобылей’, т. е. крестьянъ, отказавшихся отъ пользованія своими надлами, частью изъ отрзовъ, спеціально оставленныхъ сотнями {Мелкое дленіе большого сельскаго общества, въ Кочетов восемь сотенъ. Каждая изъ нихъ составляетъ какъ бы отдльную поземельную общину, производитъ свои мірскіе сборы и расходы и т. п. ‘Сотня’, въ свою очередь, распадается на ‘десятки’.} для сдачи въ аренду на мірскія нужды. Все это громадное количество земли эксплуатировалось обществомъ самымъ безобразнымъ образомъ: оно сдавалось въ аренду разнымъ міродамъ почти за полцны, половина, если не больше, этой полцны тутъ же пропивалась, и только жалкіе остатки шли на удовлетвореніе мірскихъ нуждъ: на уплату десятскимъ и разнаго рода караульщикамъ жалованья, на починку мостовъ, пожарнаго инструмента и проч. Понятно, что міроды, ежегодно снимавшіе эти земли и бравшіе на нихъ чуть ли не рубль на рубль барыша, должны были явиться самыми ожесточенными противниками передла, такъ какъ, при ныншнихъ цнахъ на землю, клины эти и отрзы неминуемо пошли бы въ разверстку, ускользнувъ изъ рукъ прежнихъ постоянныхъ съемщиковъ. Противниками передла должны были явиться и т домохозяева, у которыхъ предвидлась ‘убыль въ душахъ’, т. е. потеря одного или нсколькихъ надловъ ихъ умершихъ родственниковъ, которыми они думали пользоваться безпрепятственно до новой ‘ревизіи’. Иные изъ домохозяевъ этой категоріи могли существовать почти одними верхами: получая, напр., за каждую изъ пяти вдадемыхъ имъ душъ по 15 руб. ‘верховъ’, одинъ изъ нихъ имлъ такимъ образомъ 75 руб. чистаго дохода отъ своего надла, безъ всякой затраты капитала или мускульнаго труда. Рядомъ съ такими многоземельными домохозяевами, владвшими надлами умершихъ братьевъ и дтей были такіе, которые владли, по числу ревизскихъ душъ, только однимъ или двумя надлами, а въ семь имли наличныхъ пять и боле душъ мужского пола: словомъ, равномрность въ распредленіи земли за двадцатипятилтній періодъ времени сильно нарушилась, и во многихъ крестьянскихъ головахъ уже бродила мысль о коренномъ передл, толчокъ для осуществленія этой мысли пришлось дать мн.

Прошло мсяца полтора, какъ я занялъ мсто писаря въ Кочетов. Однажды утромъ, когда еще изъ постороннихъ никого въ правленіи не было, входитъ ко мн въ канцелярію кочетовскій староста, Дормидонъ Аанасьевичъ. Два слова о немъ: мужикъ онъ былъ хитрый, лицемрный, добившійся должности старосты при помощи подкупа и подпаиванья, и норовившій за три года своего царствованія вернуть съ лихвой затраченный имъ на выборахъ капиталъ, при всемъ этомъ онъ былъ ограниченнаго ума и лнивъ въ исполненіи своихъ служебныхъ обязанностей. Со временемъ я его въ совершенств распозналъ и имлъ съ нимъ жестокія стычки, но въ начал своей службы я не зналъ сельскаго люда и, подъ вліяніемъ воспитанныхъ городомъ традицій о мужик въ частности и о народ вообще,— видлъ въ каждомъ, носящемъ полушубокъ, предметъ для умиленія… Только долговременная практика и развившаяся опытность научили меня быть недоврчивымъ и искать у всхъ просителей, жалобщиковъ и совтчиковъ изнанку ихъ просьбъ, жалобъ и пріятельскихъ совтовъ. Такъ было и въ данномъ случа: по всей видимости, Аанасьичъ явился ко мн по мірскому длу изъ желанія порадть міру, между тмъ какъ онъ дйствовалъ изъ совершенно личныхъ расчетовъ, совпадавшихъ, къ счастію, съ желаніемъ значительной части міра.

— Съ добрымъ утромъ, H. М., какъ здоровьице?

— Благодарю. Что скажете?

— Признаться, дльце тутъ есть одно, погутарить {‘Погутарить’ — поговорить.} хотлось бы.

— Такъ что жъ, говорите.

— Дло-то вотъ какое, H. М.,— большое… Наслышамшись мы, что въ прочихъ мстахъ кой-гд землю длятъ на новыя души, а у насъ въ обществ равненье тоже давно потеряно: у кого пять должно быть душъ, у него одна, а то есть такіе, что одинъ, какъ перстъ, а владетъ четырьмя душьми. Ну, и мірской земли зря много пропадаетъ… Такъ что вы намъ скажете, какъ по законамъ-то? Признаться, мы тутъ кой съ кмъ подговорились, да пришли на счетъ этого посовтоваться…

— А скажу я вамъ, что задумали вы дло хорошее… Да вы не одни вдь пришли,— такъ зовите и остальныхъ, я поразскажу, что вамъ знать хочется.

Аанасьичъ пріотворилъ дверь въ ‘сельскую’,— такъ называлась комната въ правленіи, служившая сборней,— и, махнувъ рукой, громкимъ шопотомъ сказалъ:

— Идите, что жъ вы?..

Трое мужиковъ, очевидно, ждавшихъ этого оклика, вошли въ канцелярію и, истово покрестившись на иконы, поочередно пожали мн руку.

— Ну, что скажете, почтенные?— началъ я разговоръ.

— Къ вашей милости. Аеавасьичъ говорилъ вамъ, что насчетъ земли задумали?

— Что жъ, дло хорошее.

— Это точно. Да сумлніе насъ беретъ.

— Какое сумлніе?

— Говорятъ тутъ кой-какіе изъ нашихъ мужиковъ, да и солдатъ одинъ дюже твердо стоитъ на томъ, что безпремнно царскій указъ должонъ быть, царь письмо должонъ прислать,— тогда и длить можно. А теперь, будто и не моги,— въ Сибирь будто за самовольство сошлютъ… Такъ вотъ мы и сумлваемся.

Я не могъ не разсмяться этому ‘сумлнію’. Очень ужъ выходило смшно.

— Охъ вы, чудаки, чудаки!.. Какихъ это царскихъ писемъ вы ждать будете? Бываютъ, дйствительно, указы передъ ревизіей,— такъ вы не ревизію вдь производить будете, а передлъ своей, надльной земли, а въ своемъ добр всякъ воленъ, и, по закону, можете хоть каждый годъ длить,— никто вамъ препятствовать не сметъ, лишь бы приговоръ былъ законный.— И я, доставъ ‘Общее Положеніе’, прочиталъ статью, въ которой упоминается, между прочими правами схода, и право производить передлы земли. Крестьяне слушали меня съ напряженнымъ вниманіемъ: видно, слова мои были для нихъ совершенною новостью. Когда я, прочитавъ статью и разъяснивъ имъ, что на постановку приговора требуется согласіе двухъ третей всхъ домохозяевъ, спросилъ: поняли? то они съ просвтлвшими лицами разомъ отвтили:

— Какже, поняли, поняли!.. Покорнйше благодаримъ, что потрудились. Такъ, значитъ, никакой опаски нтъ, и въ отвт за это не будемъ?

— Не будете, говорю я вамъ. Да вотъ что: вы, староста, объ этомъ сходъ хотите собирать?

— Да, надо будетъ,— все еще нершительно отвчалъ онъ.

— Такъ чтобы показать, что тутъ никакой опаски нтъ, я самъ начну говорить объ этомъ дл на сход: вдь не буду же я на свою голову бду накликать, еслибъ закона не было говорить про это!

— Вотъ покорнйше благодаримъ, вотъ уважите! Ужъ потрудитесь, этакъ поврне будетъ, они скоре поймутъ, да и солдату этому укажите, какой такой законъ есть!

Все, что я выше говорилъ о мірскихъ клиньяхъ, о значеніи, которое они имютъ для мстныхъ богачей міродовъ,— все это я узналъ уже впослдствіи, а въ моментъ начатія кампаніи я ничего въ мірскихъ длахъ еще не смыслилъ и никакихъ закулисныхъ пружинъ не подозрвалъ, принимая все за чистую монету. Настойчиво разспрашивать первыхъ попавшихся подъ руку крестьянъ я стснялся, чувствуя постоянное тяготніе клички ‘писарь’,— должности, столь подозрительной для крестьянской массы, знакомствъ же я не усплъ еще завесть, и говорить ‘по душ’ было не съ кмъ,— да я, въ своемъ незнаніи деревни, и не подозрвалъ, что было такъ много, о чемъ говорить.

Черезъ нсколько дней посл этого разговора, когда староста уже оповстилъ черезъ десятскихъ по селу, что въ ближайшее воскресенье будетъ сходка ‘насчетъ земли’,— подходитъ ко мн старикъ-крестьянинъ, истый патріархъ съ виду, съ правильными, строгими чертами лица и по поясъ длинной, совершенно сдой бородой,— просто — бери кисть и рисуй: лучшаго натурщика для типа крестьянскаго патріарха-общинника не найти.

— Что скажете?

— Да вотъ, поговорить съ вашей милостью надо бы.

— Говорите, пожалуйста. (Въ такой форм начинаются въ волости девять разговоровъ изъ десяти).

— Наслышамшись мы, будто общество хотятъ кой-кто смутить,— землю чтобъ длить на новыя души.

— Да. Только какая же здсь смута?

— Не всяко лыко въ строку, просимъ извинить, коли обмолвились. Смуты тутъ, извстно, нтъ, а все-жъ… Значитъ, правда, что длить-то хотятъ?

— Кой-кто поговариваетъ.

— Такъ-съ. А хотлъ я вашу милость побезпокоить: въ правахъ они сейчасъ будутъ?

— Это если подлятъ-то? Въ правахъ, закономъ дозволено. А до васъ это разв касается?

— Да изволите видть: землю тутъ мірскую сымаемъ, за годъ деньги впередъ отданы, такъ если по весн длить будутъ — разорятъ… Ужъ надо правду говорить!

— Зачмъ разорятъ? Они деньги вернутъ.

— Изъ какихъ это вшей, прости Господи, вернутъ они?— разгорячился патріархъ.— Почитай половину пропили, а половину такъ, кой-куда, поразсовали, и выйдетъ — ни земли, ни денегъ. Ужъ вы — забылъ какъ звать васъ — не оставьте, дайте помощь!— внезапно перемнилъ онъ рчь.

— Т. е. какъ и въ чемъ помощь?

— Ужъ будто не знаете? У васъ это дло всегда въ рукахъ… Извстно, чтобъ хоша до будущаго года погодили съ длежомъ, какъ землю отдержимъ, ну — тогда съ Богомъ! А мы ужъ васъ ублаготворимъ, въ обид не будете, не сумлвайтесь…

— Да чего же вы отъ меня хотите? Что я могу сдлать?— спрашивалъ я, все еще недоумвая, о чемъ проситъ патріархъ.

— Приговора не пишите, вотъ что. Растолкуйте имъ, что сейчасъ длить нельзя, законы, что ли, покажите… А вы не сумлвайтесь: ни старшина, ни староста въ это дло соваться не будутъ.

— Нтъ, ужъ это извините: никакихъ подлостей я длать не буду и небывалыхъ законовъ показывать не стану. Прощайте, не мшайте мн,— я занятъ.

Патріархъ нехотя поднялся со стула и въ нершительности простоялъ съ минуту, думая, не ‘фортель’ ли это только съ моей стороны, чтобы набить цну за прочтеніе небывалаго закона. Но видя, что я пишу, не обращая на него вниманія, онъ еще разъ окликнулъ меня, уже тономъ ниже:

— Такъ какъ же быть-то? Не уважите?

— Я вамъ сказалъ, что нтъ, и довольно съ васъ,— рзко отвтилъ я.

— Такъ прощенья просимъ-съ,— сказалъ онъ, уходя.— Только напрасно это вы круто дюже!..

Я съ облегченіемъ вздохнулъ, когда сдая, какъ лунь, борода скрылась за дверью… Это было еще первое предложеніе крупной взятки, и мн, совершенно неопытному въ житейскихъ длахъ идеалисту, большого труда стоило хладнокровно держать себя и не поступить съ патріархомъ по его заслугамъ. Мелкія ‘благодарности’, впрочемъ, предлагались мн уже неоднократно: то паспортъ, подписавши, отдаешь, а теб въ руку гривенникъ суютъ, то удостовреніе напишешь, а теб на столъ пятачекъ кладутъ, и проч., но въ такихъ случаяхъ достаточно бывало строго сказать: ‘возьми назадъ, не надо’,— какъ сконфуженный доброхотъ спшилъ, бормоча что-то въ вид извиненія, обратно спрятать свое приношеніе въ карманъ закорузлаго полушубка, торгъ же о прочтеніи несуществующаго закона предлагался мн еще въ первый разъ, и не могу сказать, чтобы я спокойно чувствовалъ себя въ этотъ день въ званіи волостного писаря…

Глухого слуха, что на сходк будетъ толкъ ‘насчетъ земли’, было достаточно, чтобы въ воскресенье народъ толпами повалилъ къ волости: изъ 510 домохозяевъ, составляющихъ Кочетовское общество, явилось на сходъ 420 человкъ,— количество необычайное, почти небывалое. Толпа глухо волновалась и, разбившись на кучки, обсуждала вопросъ дня, это была первая большая сходка, на которой мн приходилось играть роль,— и я былъ нсколько взволнованъ… Сельскій писарь кончилъ перекличку, старшина влзъ на перила крыльца ‘Правленія’ и сталъ предлагать сходу на разршеніе мелкіе вопросы, подлежавшіе обсужденію: выдать ли одному крестьянину увольнительный приговоръ для путешествія къ святымъ мстамъ, кого выбрать въ опекуны къ сиротамъ умершаго однообщественника, и еще что-то въ этомъ род. Вс эти вопросы ршены были почти моментально простымъ поднятіемъ рукъ: видимо, вс какъ бы торопились перейти къ сути, и вотъ воцарилось мертвое молчаніе. Старшина сдлалъ витіеватое вступленіе, примрно въ той форм:

— Таперича, почтенные господа старички, прошу послушать нашего новаго господина волостного писаря. Онъ хочетъ вамъ разъяснить оченно интересное для васъ дло, отъ котораго у многихъ въ глазахъ зарябитъ…

Послышалось два-три одобрительныхъ смшка, мгновенно, однако, затерявшихся среди общаго торжественнаго молчанія. Старшина слзъ съ перилъ, очередь говорить была замной. Я всталъ на порогъ крыльца и былъ, такимъ образомъ, на голову выше стоявшей на земл публики. Приподнявъ шапку, на что половина народа отвтила мн такимъ же привтствіемъ,— я поклонился и началъ свою рчь такъ:

— Господа! Для перваго нашего съ вами знакомства я хотлъ бы поговорить объ одномъ дл, которое, какъ я слыхалъ, задумано нкоторыми изъ васъ уже давненько…— Рчи моей, какъ совершенно неинтересной для читателей, я приводить не буду, упомяну только, что я старался по возможности ярко обрисовать то неравномрное пользованіе землей, которое происходило отъ долговременнаго измненія состава семей, потомъ я объяснилъ, что передлы дозволены закономъ, и что въ другихъ мстахъ, съ иными жизненными условіями,— они практикуются очень часто, иногда ежегодно, въ заключеніе я сказалъ, что для составленія приговора о передл необходимо согласіе ²/₃ общаго количества домохозяевъ въ сел. Сказавъ все это, я отошелъ къ сторонк, толпа колыхнулась, но опять замерла: никакого взрыва не произошло,— никто не ршался первымъ прервать молчанія. Не выдержалъ только староста Аанасьичъ, и, влзши на мсто старшины, на перила, завопилъ:

— Такъ что-жъ, старички, длить согласны? Желаете?

Изъ толпы раздался голосъ, какъ я впослдствіи узналъ, кривого Парфена, отчаяннаго обиралы и мірода.

— Какой тамъ чортъ желаетъ!.. Это, може, писарю нужно, да ты смутьянишь… Лестно, небось, на шесть душъ получить!..

Эти слова кривого Парфена были искрой, упавшей на давно заложенную пороховую мину: моментально поднялся ревъ и гамъ невообразимый. Груди четырехсотъ человкъ, здоровыхъ, на деревенскомъ воздух взросшихъ, приводили воздухъ въ сотрясеніе, отдльныхъ звуковъ не было слышно,— стоялъ сплошной гвалтъ. Непривычный къ такого рода вчу, я въ испуг прокричалъ на ухо стоявшему рядомъ со мною старшин:

— Что это они? Бить хотятъ того, кто кричалъ?

— Ничего,— отвтилъ онъ,— это они всегда такъ. Вотъ поугомонятся, тогда и разберутся, кто куда тянетъ.

Дйствительно, минуту спустя, гудъ сталъ понемногу затихать, и изъ общаго хора начали выдляться наиболе энергическія восклицанія: ‘Длить!.. Не надо! Грабить вздумали!.. У васъ научились!.. Въ кабакахъ наснимали!.. Молодъ дюже… Длить, длить!.. Не надо!’ и т. д.

— Пойдемъ отсюда, H. М.,— сказалъ мн старшина,— ихъ вдь не переслушаешь: покуда глотокъ не обдерутъ себ, никакого толку не будетъ.

У меня, съ непривычки, уже стоялъ звонъ въ ушахъ, и я съ удовольствіемъ воспользовался предложеніемъ старшины и ушелъ съ нимъ въ волость, но и тутъ стоялъ гвалтъ, хотя и не такой могучій какъ съ наружи.

Въ канцеляріи собралось до десятка мужиковъ ‘поумственне’, принадлежащихъ, однако, къ разнымъ партіямъ-были тутъ двое, трое богачей міродовъ и въ томъ числ знакомый уже мн патріархъ, было человка три мужиковъ, въ споръ не вступавшихъ и только съ любопытствомъ слушавшихъ резоны противниковъ, и было, наконецъ, нсколько человкъ — сторонниковъ длежа. Слушавшіе безмолвно мужики принадлежали къ индифферентной партіи, которой отъ длежа не было ни тепло ни холодно, такъ какъ у нихъ, благодаря неизмнившемуся составу ихъ семей, не произошло бы ни убавки, ни прибавки въ душевыхъ надлахъ, только самый размръ надла могъ уменьшиться, вслдствіе прибавки числа душъ (естественный приростъ населенія), но и это уменьшеніе не могло быть велико, потому что въ общую разверстку должны были войти т четыреста десятинъ, которыя теперь состояли въ аренд.

— Вотъ, еслибъ царскій указъ,— говорилъ патріархъ,— тогда, извстно, исполнять надо.

— Будетъ теб, едоръ Степанычъ, туману на насъ наводить,— азартно выкрикивалъ худощавый, въ старомъ полушубк мужикъ. Я узналъ его впослдствіи поближе: это былъ довольно разумный, работящій, но какой-то безталанный человкъ, въ теченіе пяти лтъ онъ два раза на-чисто погорлъ, а за годъ до описываемаго времени у него увели разомъ обихъ бывшихъ у него лошадей, кром того, у него была большая семья съ пятью душами мужикого пола, а землей онъ владлъ только на дв ревизскихъ души. Прибавка къ надлу была для него единственнымъ лучомъ надежды выбиться изъ того тяжкаго положенія, въ которое вогнали постигшія его несчастья.

— Туману ты не наводи,— продолжалъ онъ,— мы вдь тоже кое-что смкаемъ! Полянскіе нешто получили указъ, а вся волость землю передлила?.. Панскіе тоже писемъ не дождались, а по весн длежку задумали… Опять писарь законы читаетъ, что во всякое время безъ указовъ длить можно…

— Это что говорить! Знамо, на свою голову врать не будетъ,— одобрительно поддакнули сторонники худощаваго мужика.

— Теперь скажемъ о земл,— продолжалъ онъ, наступая на патріарха и приходя въ азартъ.— Бу-удетъ вамъ общество-то ломать: вдь у васъ длая прорва земли мірской за пазухой сидитъ вотъ уже двадцать годовъ,— а намъ по нужд по нашей земли нтути? Нешто это порядки, нешто это по-божьи? Да что толковать: Бога-то у васъ давно нтути!..

— Богъ-то, молодецъ, у всхъ есть,— поглаживая бороду, отвчалъ патріархъ.— Ты разсуди — вдь всяка тварь подъ Богомъ ходитъ,— такъ какъ же безъ Бога-то? А вотъ ограбить насъ — это вы, точно, что желаете…

— Грабить?.. Кого грабить? Это васъ-то?— кричали противники.

— А то что-жъ, извстно грабить!— въ свою очередь воодушевляясь, наступалъ патріархъ.— Аренду отнять хотите, деньги взяли, а земли не будетъ? Это-то по-божьи, а? По-божьи, спрашиваю?…

— А зачмъ вы по кабакамъ землю-то снимаете? Напоите народъ, да задаромъ и возьмете?.. Сами грабили, такъ скусно было, а теперь — такъ назадъ, на Бога спираться?..

Конца разговора, еслибы таковой и могъ быть, мн не пришлось, однако, дослушать, потому что крики на двор сильно ослабли, и являлась возможность придти къ какому-нибудь соглашенію. Старшина опять влзъ на перила и старался унять самыхъ рьяныхъ противниковъ, все еще перебранивавшихся, наконецъ, водворилась относительная тишина.

— Ну, что-жъ, господа старички,— началъ старшина,— какъ у васъ рчь о новыхъ душахъ зашла, и переговорили вы теперь, такъ чмъ дло кончать задумали?

Нсколько голосовъ крикнуло: ‘длить!’ Имъ отвчали: ‘не надо!’ — но поднимавшаяся опять-было буря затихла при возглас старшины:

— Помолчите, эй вы, оглашенные! Ругаться, да орать будете,— толку мало выйдетъ. А кто желаетъ длить — пусть руку подниметъ, вотъ и видно будетъ. Ну, поднимайте, кто ежели желаетъ!

Къ неописанному удивленію моему поднялось не боле полусотни рукъ, остальныя оставались опущенными. Старшина тоже обозлился.

— Что-жъ вы, оглашенные, кричать — вс кричите, а рукъ не поднимаете? Поднимайте, говорю вамъ, кто желаетъ.

Та же исторія: на этотъ разъ поднялось, кажется, еще мене рукъ, чмъ въ первый.

Старшина въ сердцахъ соскочилъ съ перилъ и хотлъ идти въ волость, но я удержалъ его и сказалъ, чтобы онъ такимъ же путемъ опросилъ нежелающихъ длить. Тутъ произошло нчто, могущее поставить втупикъ посторонняго, незнакомаго съ деревней, наблюдателя: и нежелающихъ оказалось десятка три, четыре не боле. Такимъ образомъ, боле 300 человкъ ‘воздержались отъ подачи голоса’.

— Что-жъ мн съ вами, до полночи, что ли, стоять?— вопилъ старшина.— Коли ни такъ, ни этакъ ршать не желаете, то ступайте по домамъ… Что-жъ безъ толку стоять?

— Скажите-ка, Яковъ Ивановичъ,— спросилъ я старшину, когда мы вошли съ нимъ въ волость,— отчего они ни такъ, ни этакъ рукъ не поднимаютъ?

— Не обдумали всего,— должно быть есть какая-нибудь загвоздка. Гаять — вс гаютъ, потому знаютъ, что изъ ихъ гаянья ничего не выйдетъ, а какъ подошло время дло кончать, ну, и сомнительно для большинства стало,— боятся дло второпяхъ кончить. Вотъ они ни въ ту, ни въ другую сторону и нейдутъ.

— Что-жъ, какъ же теперь съ этимъ дломъ быть?

— А пройдутъ недльки дв, раскинутъ умомъ, столкуются, тогда и ршеніе выйдетъ.

Я выглянулъ на улицу: передъ крыльцомъ оставалась кучка человкъ въ двадцать,— остальные уже разошлись по домамъ. Я вышелъ къ этой кучк и, оставаясь въ тни незамченнымъ, разслушалъ, о чемъ они толкуютъ, какая именно загвоздка смутила большинство: ходило мнніе, что если будетъ передлъ земли до объявки ревизіи, то при ревизіи прирзки земли на ‘новыя души’ ужъ не будетъ, поэтому многіе сторонники передла боялись высказаться ршительнымъ образомъ, чтобы не лишить себя въ будущемъ желанной даже для этого многоземельнаго, сравнительно, общества прирзки…

IX.
Одинъ изъ новйшихъ типовъ деревенскихъ дльцовъ.

Прежде чмъ продолжать разсказъ о передл земли, позвольте познакомить васъ съ Иваномъ Моисеевичемъ Герикомъ, крестьяниномъ села Кочетова, отецъ котораго, выкрестъ изъ евреевъ, лтъ двадцать съ лишнимъ тому назадъ приписался къ кочетовскому крестьянскому обществу. Личность эта настолько любопытна какъ по своимъ индивидуальнымъ качествамъ, такъ и по той роли, которую она играетъ въ Кочетов, что мн частенько придется говорить о ней, поэтому я, не откладывая, хочу здсь же, хотя и бгло, очертить ее.

Отецъ Герика, солдатъ, завдывалъ когда-то этапнымъ пунктомъ въ с. Кочетов, на этой должности онъ съумлъ нажить кой-какія деньжонки и, благодаря этому обстоятельству, имлъ возможность сдлать нкоторое приношеніе кочетовскому обществу, за что и принятъ былъ ‘на землю’ въ число крестьянъ. Деньжонки у Моисея Герика, однако, не удержались, и когда подвыросли двое его сыновей, Иванъ и едоръ, то имъ пришлось жить тяжелымъ трудомъ. едоръ больше оставался дома, пахалъ землю и завдывалъ скуднымъ хозяйствомъ, а Иванъ долженъ былъ посторонними заработками доставлять какую-нибудь поддержку обнищавшей семь, съ 15-тилтняго возраста сталъ онъ заниматься самыми разнообразными работами: гонялъ гурты, ходилъ въ извозъ, копалъ землю и, наконецъ, опредлился на винокуренный заводъ рабочимъ. Теперь, ставъ почти первымъ человкомъ въ Кочетов, онъ не загордился, и даже любилъ порою вспоминать о пройденныхъ имъ мытарствахъ. Помню, сидли какъ-то мы въ волости и посматривали въ окно, лниво перекидываясь незначущими фразами. Зима была въ этотъ годъ снжная, и весною, когда происходило дйствіе, образовались громадныя задоры по всмъ дорогамъ, такая-то глубокая зажора была какъ разъ противъ волости. Видимъ мы, детъ мужикъ съ возомъ соломы: лошаденка тощая, сбруя мочальная, лаптишки у мужика старые, полушубокъ весь въ дырахъ,— словомъ, отчаянная бдность такъ и бросается въ глаза, и попалъ несчастный возъ этотъ въ самую зажору: лошадь выбилась изъ силъ, вытаскивая его, споткнулась и упала. Горемычный мужикъ, по колна въ вод, надрывался, помогая своей кормилиц встать, но безуспшно. Моисеичъ, бывшій съ нами, участливо глядлъ на эту сцену и, вздохнувъ, сказалъ: ‘вотъ точь въ точь, бывало, и я такъ-то надрывался. Везу возъ и самъ не разберу, кто дюжй везетъ: я ли, лошадь ли?.. Надо ослобонить его, вспомнить старину’. Онъ скинулъ съ себя поддевку и, выйдя на улицу, по колно въ вод побрелъ къ возу, поднять лошадь, налегнуть на возъ — было для него минутнымъ дломъ, такъ какъ силы онъ былъ замчательной,— и несчастныя созданія, мужикъ и его кляча, стали кое-какъ продолжать свой горькій путь. Когда Моисеичъ вернулся, я совтовалъ ему пообсушиться, говоря, что онъ можетъ простудиться, но онъ только разсмялся: ‘не такіе видывалъ я виды… По поясъ въ вод и по часу приходилось возиться, да потомъ верстъ десять по морозу идти — заскорузишь даже весь,— и то ничего, Богъ миловалъ!’

На винномъ завод скоро замтили Моисеича, онъ постепенно повысился съ пяти на десяти-рублевое жалованье, мало-по-малу ему, какъ сметливому, исполнительному и врному служащему, стали давать значительныя порученія и, наконецъ, владлецъ завода сдлалъ его сидльцемъ на отчет въ одномъ изъ своихъ кабаковъ. Четыре года орудовалъ Моисеичъ въ кабак: грабить народъ — не грабилъ, а только ‘по совсти’ подливалъ воду въ бочку въ небольшой убытокъ своему патрону, длалъ же онъ это такъ совстливо, что водка его все-таки считалась лучшей въ околотк, и торговля у него шла шибко въ ущербъ конкурентамъ. За эти четыре года онъ нсколько поправился и заручился репутаціей дльнаго и умственнаго человка. Случилось, что кочетовскіе кабаки снялъ одинъ мщанинъ, незнакомый съ мстными условіями и жителями, онъ просилъ управляющаго винокуреннымъ заводомъ указать ему надежнаго человка, которому онъ могъ бы доврить веденіе дла въ Кочетов, ему указали на Моисеича,— и вотъ Моисеичъ уже компаньонъ въ торговомъ предпріятіи. Съ тхъ поръ Моисеичъ сталъ выходить въ люди, построилъ себ каменную связь изъ двухъ избъ, сталъ заниматься поставками картофеля, который отправлялъ вагонами въ Ростовъ, мелкимъ кулачествомъ онъ не занимался, но плывшаго въ руки, конечно, не упускалъ: такъ, наприм., онъ былъ однимъ изъ значительныхъ арендаторовъ мірской земли, которую засвалъ картофелемъ. При случа, когда интересы его не затрогивались,— онъ горой стоялъ за обиженнаго, за правду, для всего же общества, для міра,— онъ былъ преданнымъ и врнымъ слугою: его выбрали повреннымъ по общественнымъ дламъ, и онъ оказался какъ разъ къ мсту: выхлопоталъ въ земств въ пользу общества не выплаченныя за шесть лтъ деньги за починку гатей — всего 600 руб., оттягивалъ два года нарзку бобылямъ земли и, наконецъ, выигралъ возбужденную имъ противъ нихъ тяжбу въ сенат. Въ послднее время онъ попалъ въ гласные, и въ первую же сессію удивилъ всхъ ‘господъ’ своими здравыми сужденіями и смлыми спорами даже съ предсдателемъ собранія: онъ горой стоялъ за мужицкіе интересы и имлъ за собой 21 голосъ гласныхъ-мужиковъ.

Таковъ былъ Моисеичъ по вншности, внутреннее же содержаніе этого замчательнаго человка я не могъ себ вполн уяснить: несомннно, что онъ былъ уменъ, и поэтому въ немъ часто замчалось презрніе къ людской пошлости и глупости. Но и самъ онъ, не получившій никакого образованія, едва умвшій подписывать свою фамилію и отродясь не читавшій ни одной книги, не имлъ, кажется, никакихъ твердыхъ нравственныхъ правилъ: иногда онъ являлся образчикомъ честности и безкорыстія, иногда просто мошенничалъ, часто прощалъ сдланное ему зло или обиду, а случалось,— бывалъ мстителенъ и низко злопамятенъ. Онъ отлично понималъ людей и ладилъ съ людьми самаго тяжелаго характера. Виннозаводчикъ Борщевъ, внукъ двороваго человка, сумвшаго воспользоваться милостями барыни, былъ, какъ и вс богачи-выскочки, заносчивъ и грубъ до крайности, достаточно было отъ него зависть хотя бы самымъ косвеннымъ образомъ, положимъ, относительно покупки или продажи чего-нибудь, чтобы онъ забывалъ всякую вжливость и начиналъ ругаться по-кабацки, служащіе стояли предъ нимъ по три и боле часа, ожидая отъ него приказаній, а онъ валялся все это время на диван и болталъ всякій вздоръ то съ тмъ, то съ другимъ^, рабочихъ онъ билъ прямо палкой по голов, крестьянъ, прізжавшихъ продавать рожь или картофель, бранилъ всячески,— за что, неизвстно. И съ такимъ-то ошаллымъ милліонщиковъ Моисеичъ умлъ отлично ладить, сохраняя свое достоинство. Вотъ нсколько случаевъ, которые пришли мн на память.

Вздумалъ Борщевъ для распространенія водки своего издлія понаснять кабаковъ побольше, захвативъ, на сколько окажется возможнымъ, вс значительныя села въ округ. Снимать кабаки онъ доврилъ тремъ лицамъ, въ числ которыхъ былъ и Герикъ. Эти лица въ два мсяца сняли до 80-ти кабаковъ въ нсколькихъ смежныхъ уздахъ^, Моисеичъ отличился, быстро и хорошо устраивая самыя невозможныя сдлки. Но Борщевъ все брюжжалъ: ‘вс меня обкрадываютъ,— жаловался онъ Моисеичу, небось, и ты только думаешь, какъ бы меня надуть’.

— Да около кого же намъ, маленькимъ людямъ, и поджиться-то, какъ не около васъ? Вдь и вы подживаетесь около тхъ, кто покрупне, и ничего, не жалуетесь!

— Это какъ такъ?..

— А когда вбухиваете въ заторъ лишнихъ пятьдесятъ пудовъ муки,— нешто не подживаетесь? Такъ что-жъ намъ глаза-то колоть?..

— Да вдь я, каналья ты этакій, не граблю никого…

— Да и я не граблю: вотъ привезъ вамъ 900 рублей,— остались отъ снятія кабака въ Нагорномъ. Что мн стоило ихъ въ расходъ поставить? Ничего, у васъ я не служу, документовъ на меня нтъ, ну и гладки взятки. А грабить тоже не хочу — нате, получайте…

Сталъ Борщевъ подыскивать контролеровъ — учитывать сидльцевъ въ кабакахъ. Разговаривалъ онъ съ однимъ изъ такихъ господъ въ то время, какъ въ комнату вошелъ Моисеичъ.

— Вотъ смотри, чучело, какого я золотого человка нашелъ!.. похвастался Борщевъ,— Ну-ка, разскажи, какъ ты будешь сидльцевъ учитывать?

— Какъ пріду въ село, оставлю лошадь у крайняго двора, а самъ пшкомъ въ заведеніе, приду, да прямо къ денежному ящику — цопъ! Показывай, много ли выручки?…

— Хо-хо-хо!.. заливался Борщевъ.— Молодчина!..

— А какъ сидлецъ, не говоря дурного слова, да прямо вамъ въ ухо?— замтилъ Моисеичъ.

— Это за что?— удивился ‘контролеръ’.

— А за то,— не лзьте къ денежному ящику. Разв васъ сидлецъ знаетъ, кто вы такой есть? Вы должны тихимъ манеромъ войти, Богу на образа помолиться, сидльцу открытый листъ изъ конторы подать, да и учесть, а потомъ деньги потребовать, онъ вамъ и самъ ихъ отдастъ, изъ денежнаго ли ящика, изъ женинаго ли сундука — до этого вамъ дла нтъ: гд хочетъ, тамъ и бережетъ, лишь бы цлы были.

— Да, братецъ,— сказалъ Борщевъ ‘контролеру’,— ступай-ка съ Богомъ: не годишься ты…

— Почему это у меня все колеса воруютъ, на худыя обмниваютъ?— удивлялся Борщевъ.— Недавно еще шестьдесятъ новыхъ становъ купилъ, а говорятъ — половина уже развалилась?

— Да разв у васъ по-людски длается?— отвчалъ Моисеичъ.— Есть у васъ плотникъ при телгахъ, обязанность его — смотрть за ними, чтобъ цлы были. Отпуститъ онъ, скажемъ, Тимох телгу съ новыми колесами, онъ правъ, покуда Тимоха не вернется, а вернулся, онъ обязанъ телгу принять отъ него, колеса осмотрть, все ли ладно. А у васъ нешто такъ?..

— А то какъ же?!.

— Да, вотъ у васъ какъ. Отпустилъ плотникъ пятьдесятъ телгъ, сидитъ — трубочку покуриваетъ, ждетъ, когда вернутся. А вы тутъ и идете. ‘Ты что, такой-сякой, безъ дла сидишь? Вотъ я тебя, мошенникъ!’ — ‘Да я телги!’…— ‘Знаю я телги!.. И безъ тебя поставятъ. Ступай въ подвалъ!’ Плотникъ пойдетъ, а Тимоха ужъ давно этого случая ждалъ: вмсто новыхъ колесъ однетъ старыя, телгу — подъ сарай, а новыя — къ себ на дворъ, да такъ въ день-то телгъ пять и обрядятъ… Вотъ вы выгадали на плотник двугривенный, а на каждой телг потеряли по два рубля…

— Ну, ладно, ступай!— только и сказалъ Борщевъ, между тмъ какъ всякаго другого на мст Моисеича онъ изругалъ бы самыми площадными словами.

Моисеичъ очень тяготился нкоторыми вещами, чего въ трезвомъ состояніи никогда не выдавалъ, но мн пришлось раза два видть его очень выпившимъ и въ нервно-разстроенномъ состояніи. Со слезами, правда — пьяными, на глазахъ жаловался онъ, что онъ неучъ, невжда, что онъ хотлъ бы жить по-людски, жить ‘по чистой совсти’, что у него нтъ поддержки (подразумвая подъ этимъ, вроятно, нравственныя правила), онъ плакался, что его компаньонъ по кабакамъ держитъ его въ рукахъ, не отпуская отъ себя благодаря двухтысячному векселю, который онъ имлъ глупость выдать въ вид обезпеченія, и который ему теперь не отдаютъ, хотя онъ, Моисеичъ, уже давно желаетъ покинуть кабацкое дло. Онъ повидимому неподдльно возмущался слабостью народа къ вину, нарушеніемъ общинныхъ традицій, развитіемъ кляузничества и сутяжничества, и прочими обрисовывающимися темными сторонами народной жизни… Еще нсколько чертъ: онъ былъ весельчакъ, юмористъ и остроумный разсказчикъ, любилъ бывать въ обществ деревенской аристократіи, не жаллъ денегъ на угощеніе ‘хорошихъ людей’, былъ падокъ до женскаго пола и не прочь былъ въ компаніи прокутить цлую ночь, никогда, впрочемъ, не вредя этимъ своему длу, потому что посл безсонной, пьяной ночи могъ цлый день заниматься чмъ ему надо было, безъ всякихъ признаковъ усталости…

Такъ вотъ однажды вечеромъ, нсколько дней спустя вышеописаннаго схода, приходитъ этотъ Иванъ Моисеевичъ прямо ко мн на домъ. Я пилъ чай.

— Какими это судьбами, Иванъ Моисеичъ?— говорю я, такъ какъ уже усплъ съ нимъ познакомиться.

— Съ добрымъ вечеромъ, Н. М., вотъ, пришелъ къ вамъ чайку напиться,— какъ будто сердце чуяло, что у васъ самоваръ на стол.

— Милости просимъ, подсаживайтесь.

Выпили стакана по два, поговорили кой-о-чемъ. Я все жду, что-то будетъ? потому что не чай же пить, въ самомъ дл, пришелъ Моисеичъ, и онъ видно понялъ, что я жду отъ него объясненія: отставилъ допитый стаканъ.

— За чай-сахаръ покорнйше благодаримъ, Н. М.— Признаться, пришелъ-то я къ вамъ собственно не чай пить,— вдь это ужъ дюже чудно было бы называться на чай, ни разу самъ не угостивши… Пришелъ же я къ вамъ насчетъ людской глупости поговорить, а вы меня, мужика, не перебивайте, дайте все высказать по порядку. Это опять все насчетъ длежа земли. Небось слыхали, что дло это кой-кому изъ насъ не по скусу, потому что мірскихъ клиньевъ, да душъ, наснимали мы порядкомъ, признаться, и моихъ деньжонокъ тамъ сотни три сидитъ… Вотъ между нами, какъ межъ тараканами передъ пожаромъ, и пошла возня: эти-то здсь суетятся, а я — признаваться ужъ, такъ во всемъ — въ городъ усплъ смахать, чтобъ объ этомъ дл разузнать. Ну и узналъ: дло правильное, длить можно во всякое время, только длежку эту плевокъ стоитъ затянуть, хоть бы и приговоръ поставленъ былъ правильно. Только подать жалобу въ присутствіе,— пока разслдуютъ, не меньше трехъ мсяцевъ пройдетъ, не выйдезъ по нашему — взять копію, да въ губернское… Этакъ ужъ врно на годъ затянется, а намъ только это и нужно… чтобы годъ землю отдержать. Понятно-съ?… Ну, а здшніе-то умники къ вамъ, да къ старост на поклонъ задумали, думаютъ одними поклонами прожить на свт: собрали съ восемнадцати дворовъ арендателей по десятк и мн принесли, велли свою десятку добавить, чтобы вамъ полтораста дать, да старост сорокъ,— лишь бы приговоръ этотъ затянуть. Вотъ и деньги: ей-Богу, не лгу, посмотрите сами.

Онъ вынулъ изъ бумажника объемистую пачку мелкихъ кредитныхъ билетовъ, повертлъ ее въ рукахъ и опять спряталъ. Я молчалъ, ожидая, что будетъ дальше.

— Такъ вотъ дло-то какое,— продолжалъ Моисеичъ посл нкоторой паузы.— Къ незнакомому человку не пойдешь съ чмъ-нибудь опаснымъ, а тутъ бды никакой, по-моему, нтъ: дураки сами деньги суютъ, только бери, а ихъ жалть, по моему, нечего,— у нихъ денегъ этихъ много, не горбомъ достаютъ… Старост я ничего не дамъ,— его и впутывать въ это дло не для чего, а вамъ я сотеньку предлагаю, другую же у себя оставлю, за комиссію, значитъ, Ей-Богу, тутъ ничего дурного нтъ: я не прошу васъ, какъ т олухи, читать какіе-то законы и указы, говорю вамъ только: что вы ни длайте, а ваша не возьметъ,— такъ съ какой же стати отъ добра отказываться? А коли на честность дло пошло, такъ вы длайте, какъ допрежь загадывали: собирайте сходку, говорите тамъ, что хотите, и ведите дло по своей линіи,— а я поведу по своей. Черезъ годъ же,— я перекрещусь, коли хотите,— тоже вдь крещеный, хотя и ‘изъ насихъ’,— черезъ годъ это дло оборудуемъ въ разъ: я самъ за это дло возьмусь,— только дайте срокъ аренду додержать. Нешто я не вижу, что обществу большое утсненіе, а многосемейнымъ и прямо петля? Нешто у меня глазъ нтъ?.. Вижу,— и длить мы будемъ, врно, вамъ говорю,— только на будущій годъ. Ну, какъ?… А если не согласны, я вс у себя оставлю, скажу, что вамъ отдалъ, а дло все-таки по моему выйдетъ…

Что могъ я, неискушенный и неопытный въ житейскихъ длахъ, подлать съ такимъ могучимъ противникомъ, напередъ отрзавшимъ мн вс выходы изъ моего сквернаго положенія? Прежде чмъ я узналъ что-либо о деньгахъ, все село уже знало, что деньги эти собираются для меня, не прими я ихъ,— никто бы не поврилъ этому, а поврили бы Моисеичу, что онъ отдалъ мн мою долю. Кром того, мн начинало выясняться одно обстоятельство, на которое я въ начал не обратилъ никакого вниманія: это фактъ аренды и затраты большихъ денегъ какъ со стороны нсколькихъ кулаковъ, такъ и со стороны многихъ исправныхъ домохозяевъ-хлбопашцевъ, не упускающихъ, по сил вещей, случаи снять за дешево мірскую землю. И по закону, и, отчасти, по совсти, арендаторы эти были вполн вправ требовать отсрочки передла до окончанія срока ихъ аренды, или возвращенія имъ денегъ или же исключенія арендуемыхъ ими участковъ изъ оборота передла,— но, въ послднемъ случа, и значеніе самого передла на половину умалилось бы. Между чмъ было выбирать: произвести ли весной пародію на передлъ земли, оставляя участки арендаторовъ нетронутыми, или же, отложивъ дло на годъ, произвести тогда безпрепятственно передлъ всей мірской земли? Я начиналъ склоняться къ отсрочк передла, но меня ужасала мысль, что подумаетъ общество, узнавъ происшедшую перемну въ моихъ намреніяхъ, и не будетъ ли оно въ прав поставить эту перемну въ непосредственную связь съ фактомъ сбора для меня денегъ? Теперь я вижу, что единственный выходъ изъ глупаго положенія, въ которое поставилъ меня Макіавель въ смазныхъ сапогахъ, это было бы взять у него всю предназначенную мн сумму денегъ, т.-е. сто рублей, и представить ее на благоусмотрніе сельскаго общества, разсказавъ ему, въ чемъ дло. Но на такой смлый шагъ у меня не хватило опытности, и я ршился на компромиссъ, оказавшійся, впослдствіи, довольно неудачнымъ. Я отказался взять отъ Моисеича вс деньги, объясняя, что возьму ихъ, когда дло кончится, потому что я не люблю брать впередъ, но, въ вид задатка, попросилъ у него двадцать-пять рублей, которые онъ мн, съ нкоторымъ недоумніемъ на лиц, тотчасъ и отдалъ.

Слдующая сходка была малочисленне первой: не собралось и четырехсотъ человкъ, но собравшіеся, видимо, составили уже себ извстное мнніе о предстоявшемъ ихъ ршенію вопрос. Хотя шумъ и крики не умолкали во все время сходки, но это уже не былъ стихійный гулъ, какъ въ первый разъ, а осмысленный споръ и перебранка между двумя сформировавшимися партіями… По предложенію старшины, сходъ раздлился на дв стороны: направо стали желающіе произвести передлъ въ слдующую же весну, налво — вовсе нежелающіе его, или желающіе отсрочки его на годъ^, въ этой групп стояли вс арендаторы, въ томъ числ и Моисеичъ. Направо оказалось 291 человкъ, налво около 80. Выше гд-то я упомянулъ, что въ Кочетов считалось 510 домохозяевъ, поэтому, согласно 54 ст. Общ. Положенія, передлъ земли могъ состояться только въ томъ случа, если за него выскажется не мене 340 голосовъ, т. е. ²/₃ общаго количества, такимъ образомъ, 49 голосовъ до законнаго количества не хватало. Я понималъ, что при данныхъ обстоятельствахъ приговоръ будетъ недйствителенъ, но, въ видахъ личнаго интереса, ршилъ написать его. Я влзъ на перила и сказалъ сходу:

— Господа! За раздлъ получилось 291 голосъ, этого количества, по закону, недостаточно. Законъ требуетъ, чтобы дв трети голосовъ было бы за передлъ, тогда только его можно произвести. Васъ теперь не хватаетъ 50 человкъ желающихъ (слышатся разные возгласы: ‘хо-хо,— что взяли? Съли?’… И съ другой стороны: ‘ну, такъ,— теперь ужъ не хватаетъ! То все ладно было, а какъ что, такъ и не хватаетъ!’).— Вы думаете, господа желающіе длить,— продолжалъ я,— что тутъ стакнулись съ арендаторами продать васъ, сдлать мошенничество? Вы, можетъ быть, уже слыхали, что и деньги для меня сбирали (рзкій возгласъ: ‘а то не слыхали?…’), и что я взялъ ихъ, поэтому ихъ руку и тяну? Честью васъ завряю, что денегъ ихъ я для себя не бралъ, и руки ихъ не тяну. Слушайте же: чтобы васъ уврить, что тутъ никакого мошенничества нтъ, я напишу вамъ приговоръ съ 290 голосами, изберите кого-нибудь, пускай въ городъ пойдутъ и представятъ этотъ приговоръ въ присутствіе: вамъ скажутъ тамъ, что приговоръ не годится (возгласъ: ‘извстно, вдь самъ писать будешь?..’). Да поймите же, что не самый приговоръ будетъ плохъ, а плохо будетъ то, что васъ подпишется 290 человкъ, а надо 340! (возгласъ: ‘а ты добавь еще…’). Ну, ужъ отъ этого увольте: я добавлять никого не стану,— это вдь подлогомъ называется, а за подлогъ въ острог сидятъ… А насчетъ денегъ,— это точно,— приносили мн кучу цлую, сто рублей, да не взялъ я ихъ себ, потому что отродясь никогда не мошенничалъ, а пришло мн на мысль, что не мшаетъ вамъ еще разъ отъ богачей-арендателей за мірскую землю угощеніе принять, благо у нихъ денегъ много, и они съ ними дуромъ навязываются… Такъ вотъ я и взялъ изъ этихъ денегъ только четвертную, будто въ задатокъ, чтобы глаза имъ отвесть, да и кланяюсь вамъ теперь этими 25 рублями,— выпейте на нихъ за здоровье вашихъ благодтелей, да посогрйтесь, а то на мороз вдь перемерзли, пожалуй…

Толпа безмолвствовала: сказанное мною было такъ ново, такъ непонятно для нея. И точно, мужикъ привыкъ видть, что вс всегда стараются съ него что-нибудь содрать: попъ, писарь, старшина, староста, урядникъ и проч. и проч., а. тутъ вдругъ выискивается человкъ, принадлежащій къ сословію дерущихъ, и вдругъ ни съ того, ни съ сего, ничего не прося, вынимаетъ двадцать пять цлковыхъ и даетъ: на, пей. Многіе приняли это за шутку, но когда я подозвалъ знакомаго мн мужика, содержащаго ямщицкихъ лошадей, и почти насильно всунулъ ему въ руку пачку кредитокъ, то вокругъ меня раздались самыя различныя восклицанія.

— Вотъ такъ штука, братцы,— видали?.. Мы думали — съ насъ еще будутъ тягать, а тутъ намъ даютъ!.. Хо-о-охъ, ловко!.. Эй, братцы, брать ли?!.. Глядите, какъ вы!.. Чего глядть, бери коли даютъ, потомъ разглядимъ! и т. п.

Мужикъ, которому я сунулъ деньги, въ недоумніи сжималъ ихъ въ рук.

— H. М., помилуйте, да что же мн съ ними длать?

— Раздлите по сотнямъ, пусть длаютъ, что хотятъ.

Я постарался скорй ускользнуть домой, надясь, что въ темнот меня не узнаютъ. Но не тутъ-то было: черезъ пять минутъ по моемъ приход, въ комнату мою вваливаются человкъ восемь мужиковъ.

— Ну, что вамъ еще?

— Боязно приматъ, H. М.! Нтъ ли тутъ подвоха какого? Ты ужъ намъ по совсти скажи, какъ это дло будетъ?..

— Да какой же тутъ подвохъ можетъ быть?

— А вдругъ мы за эти самыя деньги отвчать будемъ?

— Поймите же,— это мои деньги, мн ихъ дали, но себ я не взялъ, а арендаторовъ захотлъ все-таки хоть на малость наказать, чтобъ они зря съ такими штуками ко мн не совались, ну, и взялъ у нихъ только двадцать пять рублей, собственно для васъ, на пропой, значитъ… Поняли?

— Теперь поняли, покорнйше благодаримъ, какъ не понять, а намъ было сумнительно,— заговорилъ одинъ, но другой его перебилъ:

— Ну, чего таперь сумнительно! Видишь, господинъ писарь уважденіе намъ длаютъ, отъ своего куска и намъ ломоть даютъ… Покорнйше благодаримъ на этомъ! Пойдемъ, ребята, за ихнее здоровье выпьемъ!

И вс стремительно двинулись къ выходу. Я только спустя нкоторое время узналъ, что значило — ‘отъ своего куска и намъ ломоть даетъ’. Дло въ томъ, что люди, всмъ складомъ своей жизни убжденные, что въ каждомъ эксперимент, надъ ними совершаемомъ, въ каждой попытк принять участіе въ ихъ личныхъ или общественныхъ длахъ, кроется какой-нибудь подвохъ, какое-нибудь посягательство на ихъ тощій карманъ,— люди эти никакъ не могутъ поврить заявленіямъ, что ‘писарь’ не взялъ ста рублей и такъ, отъ добраго сердца, даетъ имъ на водку 25 рублей. Это все логично и объяснимо, но на практик было для меня очень огорчительно, когда мн передали, что поступокъ мой получилъ такое толкованіе: взялъ-молъ двсти (варіантъ — сто) рублей, но посовстился (варіантъ — отъ добраго сердца) и я отъ своего куска кинулъ, чтобы заткнуть глотки, ломоть въ 25 рублей. И въ конц-концовъ я выигралъ только то, что многіе признали за мной ‘совсть’, а нкоторые ‘добрую душу’, и лишь иные поумне, въ род старшины и Моисеича, признали, что я незаурядный писарь, и что со мной надо держать ухо востро… Иванъ Моисеичъ, такъ тотъ потомъ никогда не заговаривалъ со мной объ этомъ казус, стыдясь, вроятно, выпавшей на его долю роли, и около года меня дичился, но наконецъ, мы почувствовали надобность другъ въ друг и вели сообща много длъ, не поминая прошлаго.

Кстати, въ пропитіи тхъ двадцати пяти рублей приняли участіе не только желавшіе передла, которымъ собственно я и предназначалъ презентъ, но и стоявшіе противъ передла. И никто ихъ не попрекнулъ, при поднесеніи стакана съ водкой, признавая совершенно въ порядк вещей, что всякій беретъ свою долю изъ свалившагося съ неба куска…

Приговоръ былъ мною написанъ и представленъ черезъ нсколько дней старостой и тремя выборными въ присутствіе по крестьянскимъ дламъ, имъ сказали тамъ то же, что и я говорилъ, т.-е. что недостаточно голосовъ и что приговоръ, поэтому, недйствителенъ. Тмъ дло это на время и кончилось.

X.
Исправникъ, содйствующій коренному передлу земли.

Какъ-то весною слдующаго года пріхалъ къ намъ въ Кочетово тотъ непремнный членъ, о которомъ я уже говорилъ вскользь. Кочетовское общество не пожелало принять обратно въ свою среду конокрада, сидвшаго въ арестантскихъ ротахъ и подлежавшаго, вслдствіе этого отказа общества, ссылк въ Сибирь на поселеніе, непремнному члену и надо было проврить приговоръ о непринятіи обществомъ въ свою среду арестанта.

Пріхалъ къ намъ Щукинъ вечеромъ, когда мы, писаря, занимались. У меня на стол стояли дв свчи, а на томъ, за которымъ работали мои два помощника — три. Проходя черезъ нашу комнату, Щукинъ остановился у ихъ стола и уставился на свчи, помощники, конечно, привстали.

— Это что?— спрашиваетъ Щукинъ.

Помощники молчатъ, не понимая вопроса.

— Отчего у васъ три свчи?— поясняетъ капитанъ.

Помощники молча переглядываются. Наконецъ одинъ изъ нихъ, побойче, да къ тому же ужъ получившій назначеніе въ урядники въ другой уздъ и занимавшійся у меня послдніе дни, собрался съ духомъ подшутить надъ начальствомъ.

— Это во имя св. Троицы, ваше высокоблагородіе.

Его в-діе подумало и изрекло:

— Это хорошо, но лучше, если дв или четыре, а три свчи — дурная примта. Потуши одну!

Чуть-чуть не прыснувъ со смху, помощникъ мой исполнилъ приказъ.

На другой день, когда сходка уже собиралась, къ Щукину, пившему чай, подошло двое кочетовскихъ мужиковъ и, объяснивъ ему, что общество уже полгода не можетъ придти ни къ какому соглашенію относительно передла земли, просили его ‘разбить’ сходъ и поврить голоса,— ‘чтобы на чемъ ни на есть, а ршить дло’.

Щукинъ бросилъ на нихъ грозный взглядъ:

— А кто вамъ позволилъ длить землю? Разршеніе имете, а?

Мужики въ недоумніи молчали. Видя ихъ затруднительное положеніе, я, стоя въ дверяхъ комнаты, объяснилъ, что по ‘Общему Положенію’ разршенія отъ начальства на передлъ земли крестьянамъ не требуется, а нужно лишь согласіе извстнаго количества домохозяевъ, Противъ моего ожиданія, Щукинъ промолчалъ и только угрюмо посматривалъ на меня, потомъ вдругъ накинулся на мужиковъ:

— Пьянствовать захотли, а?.. Мало трескаете, больше понадобилось? ‘Землицы нтути’, а водка есть, а подати стоятъ?.. Канальи!..

— Помилуйте, в. в-діе,— пьянство уменьшится, потому земли ровне будетъ: теперь у кого лишняя — сдаетъ, у кого не хватаетъ — принаймаетъ, ну, извстно, магарычика и выпьютъ, а подлимъ — сдачи и съемки меньше будетъ. Насчетъ же податей будьте покойны: у насъ уже годовъ двадцать ни одной копеечки въ недоимк не было,— такъ еще отцами нашими заправлено.

Щукинъ соплъ и сердито вращалъ глазами, наконецъ буркнулъ: ‘пошли вонъ!’ Мужики мигомъ исчезли.

Поврка приговора о конокрад была быстро покончена. Щукинъ спросилъ сходъ: не принимаете такого-то? Десятка три мужиковъ, ближе стоявшихъ и разслышавшихъ вопросъ, отвтили: ‘не примаемъ!’ Тмъ дло и кончилось. Потомъ Щукинъ произнесъ рчь примрно такого содержанія:

— Тутъ мн заявили, что вы землю длить хотите? Все общество этого желаетъ, или только горланы смуту заводятъ?.. А?

Общество, конечно, отмалчивается.

— Старшина! Ты долженъ знать, какъ тутъ дло? Желаетъ общество, или не желаетъ раздла?

— Одни, в. в-діе, желаютъ, другіе нтъ. Желающихъ однако, большинство.

— Такъ чего жъ ко мн лзутъ, отчего приговора нтъ?

— Голосовъ быдто не хватаетъ, в. в-діе.

— Ну, а не хватаетъ — я то что жъ подлаю? А?.. Я тутъ ни при чемъ… Эй, какой тамъ чортъ въ шапк стоитъ? Забываться стали, канальи?.. Бариномъ захотлось быть? Старшина, разыскать его и посадить въ арестантскую на сутки, мерзавца!.. Ну, такъ длайте, какъ хотите, длите, или на длите,— мн наплевать, не мое дло… Слышали?..

Строгое начальство ухало, сходъ разошелся въ какой-то апатіи, даже не побранившись по поводу передла. Провинившагося мужика не разыскивали и въ арестанскую не сажали: Яковъ Иванычъ, хотя и подавалъ стаканы начальству, но за спиной его чувствовалъ себя самостоятельнымъ и позволялъ себ критически относиться къ наиболе нелпымъ распоряженіямъ ‘членовъ’.

— Какой это членъ?— говорилъ онъ.— Ни слова сказать толкомъ не уметъ, только и слышно: я, да я!.. Мужику надо дать понятіе, что и какъ… Вотъ у насъ членомъ допрежь этого г. Русаковъ былъ: не скажу, чтобы и онъ вовсхъ статьяхъ хорошъ былъ, но, по крайности, онъ мужика не гнушался и умлъ такое слово сказать, что его всякій понималъ. Хоть бы объ этихъ конокрадахъ: выйдетъ на крыльцо,— ‘здравствуйте, старички’,— скажетъ. И потомъ начнетъ: ‘таперь, старички, задумали вы изъ среди себя человка исторгнуть, какъ есть взять и въ Сибирь его вогнать… Вы подумайте, старички, дло это не легкое, какъ есть человка отъ родного своего мста оторвать и ввергнуть за большія тысячи верстъ’… Ну, скажетъ это — ‘подумайте’, да и уйдетъ въ волость, а черезъ десять тамъ, али пятнадцать минутъ опять выйдетъ и спроситъ: ‘надумались?’ и всхъ къ сторонк къ одной сгонитъ, да и скажетъ: ‘переходите на другую сторонку, кто согнать его желаетъ!’ Такъ вотъ какъ образованные господа съ мужикомъ обращеніе имютъ, а это что,— срамъ одинъ!..

Прошелъ годъ. Вмсто стараго исправника появился въ нашемъ узд новый, человкъ еще молодой. Онъ сразу проявилъ себя: нсколько урядниковъ, считавшихъ единственною своею обязанностью обревизовывать питейныя заведенія въ своихъ участкахъ, лишилось возможности продолжать свою плодотворную дятельность, одинъ становой былъ переведенъ въ другой уздъ, а еще одинъ причисленъ къ губернскому правленію, за штатъ, старшины и староста стали платить штрафы за дурное содержаніе мостовъ и пожарныхъ инструментовъ, хлбные магазины стали повряться не на бумаг, а на мст, въ натур, въ полицейскомъ управленіи закипла дятельность, и даже постоянно дремавшее присутствіе по крестьянскимъ дламъ оживилось, благодаря многочисленнымъ заявленіямъ исправника о цломъ ряд неисправностей, найденныхъ имъ въ узд. Къ Бльскому,— такъ его фамилія,— былъ для всхъ самый свободный доступъ: дома ли, въ присутствіи, въ управленіи, на перекладныхъ въ дорог,— онъ всхъ выслушивалъ, кто къ нему ни обращался, длалъ, что могъ, и если не было повода и возможности принять прямого участія въ дл, то помогалъ, по крайней мр, совтомъ… Не задаваясь широкими задачами, оставаясь тмъ, что есть, онъ съ полною добросовстностью, безъ пустозвонства и шума, исполнялъ свои — и служебныя, и человческія обязанности.— Помню, я, имя до него какое то дло, вошелъ въ комнату, гд онъ разговаривалъ съ какою-то бабой, изъ словъ ея я понялъ, что она вдова и что мужъ оставилъ ей домъ, дтей у ней не было, правъ на наслдство законнымъ путемъ она не предъявила, не подозрвая совсмъ существованія пятнадцати томовъ законовъ и думая дожить вкъ свой подъ снью ддовскихъ обычаевъ. Такимъ легковріемъ ея воспользовался племянникъ по покойному мужу, какой-то городской прохвостъ, и заявилъ права на наслдство. Когда судебный приставъ описывалъ домъ, то племянникъ объяснилъ баб, что это ее вводятъ во владніе, а приставу — что эта женщина живетъ у него на квартир. Вызовъ наслдниковъ по газетамъ, которыхъ никто, не читаетъ, состоялся, сроки вс прошли, и длецъ новйшей формаціи выгналъ тетку изъ дому при помощи полицейской власти, выкинувшей сундуки бдной женщины на улицу. Вотъ она и мыкается по добрымъ людямъ,— не научатъ ли ее, что длать ей горькой… Исправникъ молча ее слушалъ, постукивая ногой о полъ.

— Батюшка мой, желанный, на тебя одна надежда! Сказывалъ мн человкъ одинъ, коли ужъ ты не поможешь,— такъ некого больше искать… Не оставь меня, сироту, родимый!— и баба, зарыдавъ, упала на колни.

— Встаньте, встаньте, сказалъ исправникъ надтреснутымъ голосомъ.— Я по совсти долженъ сказать, что ничего тутъ поправить не могу, потому что все дло, кажется сдлано по закону (онъ усмхнулся)… Но я вотъ что попытаю, на будущей недл пріду къ вамъ въ село и поговорю съ вашимъ племянникомъ. Усовстить-то его врядъ ли удастся, а можетъ быть, случится… Такъ идите съ Богомъ и ждите меня, все что смогу сдлалъ,— сдлаю. Идите, пожалуйста, а то у меня дла много.

Я потомъ стороной услышалъ, что племянникъ отъ дома не отказался, но обязался уплачивать тетк ежемсячно по три рубля. Немного сдлало заступничество исправника, да и это случилось только благодаря какимъ-то воскресшимъ счетамъ племянника съ полиціей…

Одна изъ пригородныхъ слободъ, Воробьевка, почти не занимается хлбопашествомъ, такъ какъ вс жители ея промышляютъ въ город каменщиками, штукатурами, малярами и проч. Большая часть надльной земли, что-то около двухъ тысячъ десятинъ, была сдана лтъ восемь тому назадъ одному изъ воробьевскихъ міродовъ по четыре рубля за десятину на двнадцать лтъ, при чемъ на обязанности съемщика лежали какъ ремонтъ сельскаго запаснаго магазина, такъ и пополненіе хлбныхъ запасовъ въ законномъ количеств, кром того они долженъ былъ на свой счетъ содержать трехъ полицейскихъ десятскихъ, за всмъ этимъ, ловкій міродъ получалъ ежегодно отъ арендуемой имъ земли чуть ли не рубль на рубль барыша, такъ какъ сдавалъ подъ озимое по 16—18 руб., а подъ яровое по 14—15 рублей за десятину. Но этимъ онъ не довольствовался и выгадывалъ еще на томъ, что имлъ въ ‘общественномъ’ магазин только микроскопическую долю законнаго количества хлба да и то затхлаго, никуда негоднаго, въ десятскіе же онъ набиралъ увчныхъ глухихъ стариковъ, которымъ и платилъ рубля полтора въ мсяцъ жалованья… Бльскій узналъ, что арендаторъ этотъ, далеко до окончанія аренднаго срока, хочетъ заблаговременно вновь снять на нсколько лтъ мірскую землю и хищничать, такимъ образомъ, попрежнему, вотъ какъ онъ разсказывалъ про свою попытку разстроить планы арендатора.

— ‘Прізжаю я въ Воробьевку въ тотъ самый день, когда сходъ долженъ былъ собираться: народу ужъ было порядочно. Беру съ собой старосту и приглашаю всхъ, кто желаетъ, идти за мной, пошло человкъ боле полусотни. Ведите меня, говорю, къ вашему хлбному магазину. Привели. Крыльцо развалилось, навсъ надъ нимъ вотъ-вотъ упадетъ.— Кто у васъ долженъ чинить магазинъ? спрашиваю.

— ‘Арендатель Грачевъ,— отвчаютъ.

— ‘Смотритель магазина тутъ? спрашиваю.

— ‘Смотритель померши съ полгода, а новаго еще не выбирали,— отвчаетъ староста.— Ежели угодно-съ, ключъ отъ гамазеи у меня.

— ‘Отворяй.

‘Отперъ, вошелъ я. Полъ прогниваетъ, закрома пусты, только въ одномъ, какъ бы для виду, лежитъ четвертей, примрно, тридцать какой-то трухи. ‘Это что такое?’ говорю. ‘Рожь’,— докладываетъ староста. ‘Ну-ка, возьми горсть!’ Взялъ онъ и въ смущеніи пересыпаетъ ее съ ладони на ладонь.— ‘Много ли ревизскихъ душъ въ вашей Воробьевк?’

— ‘Подъ тысячу будетъ…

— ‘Ну, ладно,— говорю,— а много ли тутъ этой трухи? Вдь и тридцати четвертей не наберется? Гд же ‘подъ тысячу’ четвертей хорошаго хлба и пятьсотъ чистаго овса?.. Отчего ты, староста, не собираешь хлбъ? Вдь ты виноватъ будешь,— я тебя подъ арестъ возьму.

— ‘Я не виноватъ, отвчаетъ онъ, это арендателя дло полностью содержать магазины, у насъ и контрахтъ на это есть.

— ‘А для чего у тебя сходка собирается?— спрашиваю я, будто ничего не знаю.

‘Онъ замялся, но при повтореніи вопроса объяснилъ, что все тотъ же ‘арендатель’ хочетъ новый ‘контрахтъ’ на 12 лтъ длать, хотя и старому еще два года до срока остается, на новый срокъ онъ прибавляетъ рубль на десятину. Я вернулся въ волость и думалъ объясниться съ самимъ арендаторомъ, но онъ не являлся, узнавъ, вроятно, о моей ревизіи магазина. Мн нельзя было долго оставаться, такъ какъ у меня были неотложныя дла въ город, и я ршилъ потолковать съ обществомъ, чтобы раскрыть ему глаза на денной грабежъ, практикуемый Грачевымъ. Касаться размра арендной платы, т. е. нарушать ‘свободу договора’, я не имлъ права, и поэтому ограничился указаніемъ въ предлахъ своей компетенціи на неисполненіе Грачевымъ контракта, т. е. на разрушающійся, пустой хлбный магазинъ. Я совтовалъ сходу передъ заключеніемъ новаго контракта обязать Грачева исполнить вс пункты стараго. Меня слушали со вниманіемъ, соглашались со всми моими доводами, поддакивали и, наконецъ, объявили, что Грачеву землю на новый срокъ совсмъ не сдадутъ. Я предложилъ старост составить объ этомъ ршеніи общества приговоръ и ухалъ,— въ полной надежд, что все сдлается къ лучшему… Черезъ два мсяца нечаянно узнаю, что Грачевъ вновь снялъ всю землю на девять лтъ, прибавивъ лишь по четвертаку къ пяти рублямъ за десятину, т. е. къ цн которую, онъ давалъ прежде, и выставивъ нсколько лишнихъ ведеръ водки для схода, да приличное угощеніе въ трактир — для избранныхъ… Такъ труды мои и пропали почти даромъ. Но я все-таки помаленьку допекаю этого господина: всхъ десятскихъ-инвалидовъ его я забраковалъ, велвъ нанять новыхъ, помоложе: магазинъ заставилъ починить, а о недостач хлба, сообщилъ въ земскую управу… Да врядъ ли что изъ этого выйдетъ’…

Отдержавъ годъ арендуемую землю, наши кочетовскіе міроды не стали снимать ея на новый срокъ, боясь передла. Съ своей стороны, Иванъ Моисеичъ сдержалъ данное мн слово: онъ сталъ ревностно пропагандировать необходимость передла и изъ противника сталъ моимъ сторонникомъ.

— Теперь все на чеку, никто супротивничать не станетъ, побоятся,— какъ бы не вышло чего худого. А все-таки лучше было бы, еслибъ кто изъ начальства пріхалъ на сходъ: тогда дло ршилось бы въ разъ, безъ всякихъ споровъ,— говорилъ мн Иванъ Моисеичъ.

Пообсудивъ съ нимъ этотъ вопросъ, я ршился обратиться за содйствіемъ къ исправнику, который, какъ я надялся, съ полной охотой возьмется за такое дло, а, взявшись, суметъ выполнить его. Внутренно скорбя о печальной необходимости обращаться къ полиціи за содйствіемъ возстановленію подавленныхъ общинныхъ традицій, я изложилъ исправнику обстоятельства этого дла, и онъ съ перваго же слова согласился пріхать въ Кочетово къ назначенному дню и, при аттрибутахъ своей власти (въ качеств члена узднаго по крестьянскимъ дламъ присутствія), разсять заблужденіе относительно ‘царскихъ писемъ’.

Онъ пріхалъ довольно рано, когда не весь еще народъ былъ въ сбор. Сидя въ ‘присутственной’ комнат волостного правленія, онъ пилъ чай и разспрашивалъ о волостныхъ порядкахъ, о жизненныхъ условіяхъ въ деревн, о моей прежней жизни, о причинахъ, заставившихъ меня промнять комфортабельную городскую жизнь на презрнную должность писаря. Въ его разспросахъ не было никакой задней мысли, и я ему совершенно свободно разсказывалъ, что и какъ я длаю и думаю длать. Онъ со вниманіемъ слушалъ.

— Да,— сказалъ онъ,— вы попали на. хорошее дло. Я самъ родился въ деревн и въ деревн выросъ, я обученъ на мдныя деньги, но съ чистымъ сердцемъ могу сказать, что никогда отъ деревни не отшатывался, и что интересы деревни мн такъ же близки и понятны теперь, какъ и въ молодые годы. Я служу, какъ видите, въ исправникахъ, но все, что могу сдлать полезнаго, или какъ человкъ, или какъ исправникъ, длаю по мр своего умнія.

— Степанъ Васильевичъ,— замтилъ я,— ловлю васъ на слов. Я держу въ засад нсколько человкъ, которые желали бы съ вами поговорить о своихъ длахъ и нуждахъ…

— Пожалуйста, сдлайте одолженіе, впускайте ихъ! Я все радъ сдлать, что могу.— И онъ наскоро сталъ додать кусокъ булки, запивая ее чаемъ.

Первымъ вошелъ угольскій староста, которому я нарочно далъ знать, чтобы онъ пріхалъ къ этому дню въ волость. Нсколько словъ о немъ. Ему всего 30 лтъ, онъ женатъ, дтей не иметъ и, такимъ образомъ, вся семья его состоитъ изъ него и жены, бабы смиренной и работящей. Хозяйство у него небольшое, лошади нтъ, изба крошечная, но, благодаря тому, что онъ довольно искусный столяръ и что кормить ему приходится только жену, онъ живетъ вполн безбдно, допуская даже такую роскошь въ крестьянскомъ быту для этой мстности,— какъ ежедневное чаепитіе. Обезпеченный своимъ мастерствомъ въ матеріальномъ отношеніи, и обладая отъ природы недюжиннымъ умомъ и стойкимъ характеромъ, онъ держалъ себя въ обществ самостоятельно, не подлизываясь и не угождая богатымъ кулакамъ-міродамъ,— которыхъ въ Угольскомъ, какъ и въ каждомъ большомъ сел, былъ непочатой уголъ,— и часто даже прямо вредилъ ихъ интересамъ. Это ихъ обозлило, и они подбили общество выбрать его въ старосты, противно деревенскимъ обычаямъ — въ старосты одиночекъ не становить, сдлано же это была въ надежд, что онъ испугается тяжелой должности и связанной съ нею отвтственности, побоится перспективы забросить свой домъ, перестать столярничать и, такимъ образомъ, обнищать, думали, что онъ смирится и запроситъ пощады, а можетъ быть, предполагалось подвести его подъ какую-нибудь уголовщину, чтобы окончательно угомонить… Но ожиданія міродовъ не сбылись. Селивановъ отъ должности не отказался, пощады не запросилъ, обязанности старосты исправлялъ отлично, самостоятельно расправлялся съ виноватыми, поколачивалъ ихъ — ‘для острастки’ — своимъ бадигомъ, работалъ на верстак по вечерамъ при огн и продолжалъ попивать чаи съ своей супругой, мірскія же дла вс сразу забралъ въ свои руки, и міроды попали, такимъ образомъ, изъ огня да въ полымя… Впрочемъ, пусть онъ самъ разсказываетъ объ одномъ изъ своихъ столкновеній съ деревенскими хищниками.

— Какое у васъ дло?— спросилъ его исправникъ.

— Да вотъ, ваше б-діе, съ богачами нашими немножко не поладилъ, да и сумлніе беретъ, не дюже ли круто завернулъ?— нисколько не робя передъ начальствомъ, отвчалъ Селивановъ.— Они мн все Сибирью грозятся, а H. М. и послали меня къ вашей милости…

— Разсказывайте, разсказывайте, въ чемъ у васъ было дло?

— Изволите видть,— лсъ у насъ есть почитай-что завтный, тридцатилтній, крупный, на избы годится. Дали мы приговоръ срубить изъ него четыре десятины,— для себя, значитъ. Ладно, а думаютъ у насъ землю подлить осенью, если кочетовскіе подлятъ. Такъ одинъ изъ богачевъ и сталъ вдругъ на сход говорить: на какія, молъ, души лсъ-отъ длить будемъ,— на старыя, аль на новыя? Сказалъ онъ это слово и бунтъ у насъ поднялся страшный… Иные, кто понимаетъ, что это пустой разговоръ, молчатъ, а бднота и надрывается: кто свое, а кто свое тянетъ. Ну, я ихъ маленько сообразилъ, говорю, что не дозволю на новыя души длить, потому и землю еще не подлили, и приговора еще нтъ на это дло, да и то сказать: не гоже лсъ, тридцать лтъ нами и отцами нашими береженый, за который уйма денегъ въ казну переплачена,— вчера народившимся соплякамъ въ надлъ давать. Самъ это я говорю, а самъ про себя мекаю: къ чему это Гаврило Иванычъ эту смуту затялъ,— вдь не спуста же, а къ чему нибудь да гнетъ?.. Только выходитъ тутъ нашъ же общественникъ,— кабакомъ занимается,— Никита Петровичъ, и говоритъ этто обществу: ‘старички! такъ и такъ,— для чего смуту имть и другъ на друга обижаться? Не лучше ли богоугодное дло сдлать и лсокъ этотъ самый на церковь пожертвовать? Церковь, молъ, у насъ безъ ограды стоитъ, мы ограду и соорудимъ во славу Божію’… Ну-съ, таперь-то ужъ я понялъ, что и какъ,— потому Гаврило Иванычъ съ Никитой Петровичемъ всегда одно дло орудуютъ сообща, наши же мужики и рты поразинули: и лсу-то жалко и, къ примру сказать, церковь Божія… А Никита Петровичъ сейчасъ ведро водки отъ себя, отъ усердія, значитъ: кушайте, молъ, старички, на здоровье, да ограду и спрыснемте. Пить-то, почитай, вс пили,— у насъ хоть отъ самого чорта — и то не побрезгуютъ, лишь бы поднесъ,— а вижу, что многіе и въ мысляхъ не имютъ лсъ отдавать. Я и говорю: старички! А если мы такое дло задумали, вдь намъ старателя надо, чтобы онъ могъ все это произвесть,— и лсъ продать, и ограду соорудить? ‘Извстно, надо!’ кричитъ Гаврило Иванычъ.— Такъ кого же выбрать?— спрашиваю: ‘давайте Игната выберемъ?— ‘Куда ему, онъ ужъ старъ дюже’,— говоритъ опять Гаврило Иванычъ.— ‘Ну, Дениса’!… кричатъ изъ толпы. ‘У Дениса семья большая, отяготительно ему будетъ’,— бракуетъ опять Гаврило Иванычъ.— Что-жь,— говорю,— старички, видно у насъ въ обществ лучше Гаврилы Иваныча и Никиты Петровича народу нтъ, такъ давайте ихъ и выберемъ!… А они это сейчасъ и размякли: ‘мы, говорятъ, не прочь на храмъ Божій порадть, и еще обществу отъ себя ведро жертвуемъ’.— Ладно, говорю, это ваше дло, а вотъ я только объявлю, кто-жъ у на, съ лсъ купитъ? ‘У насъ уже покупщикъ есть,— говорятъ новые старатели: батюшко отецъ Никита согласіе свое даетъ’… А батюшка-то нашъ лсомъ занимается и большую торговлю ведетъ. Этакъ я несогласенъ,— говорю я,— поторопились вы маленько покупщика-то искать, а по моему надо торги назначить, окрестныхъ покупщиковъ оповстить, и кто дороже дастъ, тому и продать, а продавши, деньги въ банкъ положить. ‘Уменъ ты,— говоритъ Никита Петровичъ,— а какъ же строить-то будемъ, коли деньги въ банк лежать будутъ?’ — Да вотъ какъ: нужно вамъ, скажемъ, сто рублей,— мн скажите, я вамъ достовреніе дамъ,— вы деньги изъ банка получите, что нужно купите, да счетъ мн и представите!… ‘Какъ, ты насъ на распискахъ держать хочешь? Доврія намъ нтъ?’ кричатъ они.— А вы что жь меня за мальчика, говорю, считаете? И лсъ взять хотите, и деньги у себя держать?… Умны вы дюже, посмотрю!.. Нтъ вамъ никакого лса, нтъ и приговора! Кто свою долю хочетъ жертвовать, жертвуй — хоть лсъ, хоть корову, хоть жену съ дтьми, а я заказываю общественной ни втки не давать,— жалуйся на меня, кто хочетъ!… На томъ я и ушелъ. Они тамъ, батюшки мои, чуть съ рычагами за мной не погнались: какъ же, два ведра поднесли и задарма!…

— Такъ вы объ этомъ-то дл сомнваетесь?— спросилъ, улыбаясь, исправникъ.

— Лтъ-съ еще, не объ этомъ. Вотъ дня черезъ два я оповстилъ лсъ рубить. Вышло насъ на работу человкъ восемьдесятъ. Вдругъ, слышимъ, у насъ въ сел набатъ… Что такое?… Побросали мы топоры,— думаемъ, ужъ не пожаръ ли?.. Дыму, однако, не видать. А тутъ прибгаетъ церковный сторожъ и говоритъ, что батюшка о. Никита требуетъ меня въ караулку, я ему на это говорю, что теперь я дломъ занятъ и что въ караулку мн нечего ходить, а что есть у насъ сельская сборня, туда батюшка можетъ вечеромъ придти, коли у него дло до меня есть. Гляжу, черезъ полчаса и самъ батюшка въ лсъ пожаловали… ‘Ты что это, антихристъ,— говоритъ,— длаешь?’ Батюшка,— говорю,— я не антихристъ, а староста, и прошу васъ не оскорблять меня, потому я этого не попущу, а длаю я — сами изволите видть что: лсъ общественный длимъ и рубимъ. ‘Да какъ же ты смешь? вдь онъ на церковь пожертвованъ?’ Нтъ, говорю, никто его не жертвовалъ, а вотъ какъ срубимъ, да подлимъ по душамъ, тогда всякъ свою часть воленъ хоть куда хошь двать. А зачмъ изволили вы въ набатъ бить, народъ пужать?… ‘Анаема,— говоритъ,— ты церковь грабишь’… Ну, я тутъ топоръ бросилъ, да медаль на себя и одлъ.— Повторите, говорю, батюшка, что сказали?… Онъ замолчалъ, только погрозился: ‘помни же’, говоритъ,— и ушелъ. А потомъ слышу, похваляется, что непремнно въ Сибирь меня загонитъ… Извстно, онъ человкъ ученый, вс законы знаетъ, а я что знаю? И взяло меня сумлніе, ваше б-діе,— не буду я за это въ отвт?…

— Вы мн все разсказали, какъ было?

— Все, какъ было.

— По сущей совсти, ничего не утаили?

— Вотъ же ей-Богу, все какъ есть!…

— Такъ васъ не въ Сибирь, а благодарить васъ за полезную вашу дятельность надо, вы поступили и по совсти, и по закону. А батюшка самъ неправъ: въ набатъ не слдовало бить, да для чего же онъ билъ?…

— Кто его знаетъ! Видно, ‘своихъ’ сзывать, на помощь, значитъ,— лсъ намъ не давать рубить. Да они никто не пошли, потому мало ихъ,— человкъ пятнадцать,— а насъ безъ малаго сотня.

— Какъ звать вашего батюшку? Котораго числа и въ какомъ часу били въ набатъ?.. сталъ задавать исправникъ вопросы.— Хорошо, идите. Я поручу приставу произвести объ этомъ дознаніе, и если заявленіе ваше подтвердится, то я буду просить преосвященнаго разъяснить вашему черезчуръ рьяному къ церковнымъ интересамъ батюшк, въ какихъ именно случаяхъ полагается бить въ набатъ.

Посл старосты вошли два мужика: одинъ — высокій, худощавый, угрюмый старикъ, другой — молодой еще, юркій, съ плутовскимъ лицомъ. Это были ‘ходоки’, повренные одного бывшаго господскаго сельскаго общества, они уже неоднократно донимали меня, заставляя рыться въ архив, давать имъ разныя ‘скопіи’, справки, писать приговоры и проч., и вотъ по какому поводу. Семь человкъ изъ ихъ господскихъ дворовыхъ людей пошли еще до X ревизіи на военную службу, при чемъ ‘послуги’ были обществу зачтены, когда же отставные солдатики вернулись со службы посл 1861 г., то надла у нихъ въ родномъ сел не оказалось, дворни уже не было, и имъ приходилось измышлять себ сердства къ существованію, за нихъ заступился тогдашній посредникъ и, въ силу своей диктаторской власти, приказалъ обществу нарзать имъ земли. Общество пожалось и выдлило солдатамъ по полоск. Прошло около двадцати лтъ, земля вздорожала въ десять разъ, и крестьяне стали съ алчностью смотрть на душевые надлы солдатъ изъ дворовыхъ людей, т. е. изъ лицъ, не имющихъ права на полученіе отъ общества надла. Теперь общество это отъ кого-то прослышало, что солдаты ихъ неправильно владютъ землею, потому-де на нихъ отъ господъ земли не нарзано, глаза у мужиковъ и разгорлись: пять душевыхъ надловъ (двое солдатъ къ этому времени ужъ умерли и надлы ихъ вернулись въ общество) — это, по крайней мр, сто двадцать пять рублей въ годъ одной аренды!… Кусокъ черезчуръ лакомый, чтобы не попытаться его ухватить. Немедленно выбрали двухъ повренныхъ: старшаго, Дубинина, испытаннаго кряжа, вынесшаго отъ бывшихъ господъ не одну тысячу лозановъ, и младшаго, Капустина, не битаго, но умственнаго пролазу. Сначала общество хотло просто отобрать у солдатъ ихъ надлы и потомъ уже, по ихъ выраженію, судиться съ ними, но я ихъ убдилъ, что они за своевольство въ отвт будутъ, и что имъ слдуетъ сначала допытаться, въ прав ли он это сдлать, у узднаго присутствія, въ увренности же, что лучше исправника никто не столкуется съ ними, я и направилъ ихъ къ нему.

Съ этими ходоками исправникъ долго протолковалъ: сначала выслушалъ ихъ, потомъ сталъ усовщевать. Онъ указывалъ имъ, что отъ крестьянъ отошло къ солдатамъ не боле чмъ по сажени земли съ души, что это такая малость, о которой и говорить не стоитъ, что солдаты эти — старики и скоро перемрутъ, и тогда надлы ихъ безъ всякихъ хлопотъ вернутся въ общество, что обижать служившихъ за нихъ людей, все несчастіе которыхъ состоитъ въ томъ, что они принадлежали по вол барина къ дворн,— грхъ, и что, обидя стариковъ, они будутъ виноваты и передъ закономъ, и передъ своей совстью… До сихъ поръ съ исправникомъ говорилъ только младшій ходокъ, Капустинъ:, старшій же угрюмо молчалъ, но тутъ заговорилъ.

— Душевно изволите говорить, ваше б-діе, хорошо васъ и послухать, да что съ обществомъ подлаешь, коли оно, какъ одинъ человкъ, поршило?.. Опять, ваше б-діе, солдаты эти не нищіе: только двое у насъ въ сел живутъ и землю пашутъ, да табакомъ занимаются:, а прочіе — кто гд… Одинъ въ кабак сидитъ, прочіе на чугунк въ сторожахъ, али въ лсу въ караульщикахъ,— доподлинно не знаю, они и землю-то нашу кровную въ глаза не видятъ, а намъ же ее сдаютъ ежегодно, да верхи берутъ. Ну, и стало намъ обидно за свою же землю имъ деньги платить, а они возьми, да чужому дяд изъ другого села и сдай, это ужъ вовсе не въ порядк…

Прошло нсколько минутъ въ тяжеломъ молчаніи, ходоки глубоко вздыхали.

— Ну, старики, я не врю и не хочу врить, чтобы правда на небо ушла, я убжденъ, что въ міру есть еще совсть. Если ужъ все общество ваше находитъ, что солдаты эти неправильно пользуются землей, то длать нечего — хлопочите, чтобы законнымъ порядкомъ признали эту неправильность. А мое вамъ послднее слово,— напрасно вы изъ такой малости людей собираетесь обижать: съ міру по нитк, голому рубаха, вы же только водки больше попьете… Ступайте!

Стали являться новые просители: одинъ жаловался, что его неправильно въ сотскіе выбрали, другой просилъ оставить у него на порукахъ приставшую къ нему лошадь, какая-то старуха пришла жаловаться на своего зятя, что онъ ей хлба не даетъ, со свту сживаетъ… Со всми исправникъ радушно говорилъ, всхъ удовлетворилъ, на сколько могъ. Я слушалъ его и думалъ: сколько горя на Руси, сколько мелкихъ бдъ и недоразумній было бы устранено, если бы имлось побольше такихъ честныхъ, преданныхъ своему длу служакъ, каковъ исправникъ Бльскій…

Какъ я ужъ упоминалъ, со вступленіемъ его на должность измнился къ лучшему составъ становыхъ приставовъ и, насколько вообще возможно, составъ урядниковъ. До Бльскаго послдовательно, одинъ за другимъ, завдывали станомъ, въ составъ котораго входила наша волость, двое становыхъ, оба — преинтересныя, въ своемъ род, личности. Первый, Коневъ, имлъ страсть разъзжать по питейнымъ заведеніямъ и ‘блымъ харчевнямъ’, прідетъ, напр., и начинаетъ придираться, съ какими-нибудь пустяками къ хозяину. Происходитъ сцена въ род слдующей:

— Отчего у тебя, другъ мой, паутина на полк?.. Разв ты не знаешь, что въ закон сказано?.. ‘Содержатель заведенія иметъ наблюденіе, дабы посуда была чиста’… Такъ-то, братецъ. А какъ же она можетъ быть чиста, когда вокругъ пыль, паутина, грязь,— ужасъ, ужасъ!.. Нтъ, другъ мой, сердись не сердись, а актецъ я на тебя напишу: нельзя,— не я, а законъ того требуетъ?.. Понимаешь? Законъ!

Содержатель ни мало не смущался, однако, перспективой: составленія ‘актеца’, ибо по опыту зналъ, къ чему это ведетъ. Онъ шопотомъ приказывалъ жен или служащему приготовить закусочку и поставить самоваръ, а затмъ звалъ начальство за перегородку: ‘вамъ тамъ удобне писать будетъ, ваше б-діе, пожалуйте’. Слдовала выпивка, затмъ назначалась цна несоставленному ‘актецу’: иногда, при большомъ финансовомъ разстройств въ длахъ станового, брался четвертной билетъ, иногда же дло ограничивалось пятишницей и даже трешницей. Собираясь узжать, Коневъ цловался съ радушнымъ хозяиномъ и приговаривалъ: ‘да смотри, чтобъ намъ друзьями оставаться, чтобъ обиды на меня никакой,— ни-ни!.. ‘

Такъ держалъ Коневъ бразды правленія лтъ пять, но наконецъ сорвалось,— и какъ еще сорвалось! Пріхалъ онъ въ одно село для сбора податей, заставилъ гнать народъ въ сборню и при себ приказалъ сборщику принимать деньги. Принимали и набрали цлую пачку: ‘Коневъ протянулъ къ ней свою руку со словами: ‘дай ка, я пересчитаю, ты вдь, мужиковина, и считать не умешь!’ Сталъ считать,— ивдругъ пятишницы не оказывается. ‘Ты, видно, обчелся,— говоритъ онъ сборщику,— тутъ не 187, а только 182 рубля’. Сборщикъ сталъ шарить по лавк и подъ столомъ, разыскивая исчезнувшую ассигнацію, какъ вдругъ одинъ изъ стоявшихъ у стола мужиковъ протягиваетъ — о, дерзость!— свою грязную лапу къ форменному обшлагу станового и говоритъ сборщику: ‘да ты, дядя Митряй, вотъ гд поищи пятишницъ-то, а то что зря подъ столомъ смотрть’.. Всеобщій хохотъ!.. Сборщикъ торжественно вытаскиваетъ изъ обшлага пятишницу, одинъ уголъ которой предательски торчалъ наружу. Коневъ, въ смущеніи отъ неудавшагося фокуса, старается оправдаться, говоря, что онъ захотлъ испытать сборщика, что нарочно спряталъ ‘на время’ бумажку, но ему не врятъ: подымается хохотъ, насмшки градомъ сыплются на сконфуженнаго начальника, слышатся даже возгласы: ‘куроцапъ, разбойникъ?’ Ему ничего не оставалось, какъ, свши въ сани, удариться въ бгство… Дло дошло до начальства, и неловкій фокусникъ, во избжаніе скандала, былъ уволенъ въ отставку.

Его мсто занялъ нкто Псаревскій. Этотъ къ кабатчикамъ не здилъ, пятишницъ не таскалъ, водки не пилъ, но былъ жестокъ на руку и на слова. Ругался онъ художественно, а встрепки, волосянки тожъ, задавалъ настолько мастерски, что знатоки въ этомъ дл, всю жизнь получавшіе начальническіе зуботычины и побои съ окровавленіемъ и безъ онаго, только руками разводили: ‘ну, и мастакъ же драться, ловокъ, шутъ-те возьми! Дня два въ голов звонъ стоялъ,— такъ по щекамъ отдулъ лихо и по всмъ угламъ избы за виски таскалъ, а ни одного синяка нтъ теб на всемъ тл,— никто и не повритъ, что битъ былъ!’ Этотъ Псаревскій былъ большой любитель до ‘скоромнаго» и не упускалъ ни одного случая позубоскалить съ пришедшей къ нему по длу бабой или двкой. Циникъ онъ былъ ужасный, и одинъ изъ его поступковъ и былъ причиной его перевода въ другой уздъ. Вотъ какъ было дло.

Во время лтнихъ работъ, когда вс мужики были на пол, въ одну изъ небольшихъ деревушекъ верстъ за двадцать отъ Кочетова, въ богатый домъ зашли три цыганки съ предложеніемъ бабамъ поворожить. Предложеніе, конечно, принято,— потому что нтъ, кажется, на свт боле любопытнаго и падкаго на всякія шарлатанства существа, какъ деревенская баба,— и покуда дв старыя цыганки ворожили, третья, молодая двушка, вышла будто на дворъ, да изъ незапертой клтки и утащила сундучокъ съ деньгами — около тысячи рублей. По всей вроятности, существованіе этого сундучка, было заране извстно ворамъ, потому что на задворкахъ стояли повозки съ ожидавшими ихъ прочими цыганами:, молодая цыганка передала сундучокъ одному изъ сообщниковъ, а сама успла вернуться въ избу, гд товарки ея продолжали разсказывать разныя небылицы глупымъ бабамъ. Наконецъ, попрощались, подучили за ворожбу пятокъ яицъ и ушли, какъ будто къ сосдямъ, а на самомъ дл бросились къ ожидавшимъ повозкамъ и — маршъ проселками на Кочетово. На этотъ разъ, однако, разсчетъ цыганъ не удался: они надялись, что сундучка хватятся только разв мужики по возвращеніи съ поля, вышло же иначе: одна изъ бабъ пошла въ клть за какимъ-то дломъ, тотчасъ посл ухода цыганокъ, и нечаянно замтила отсутствіе сундучка. Съ воемъ и плачемъ кинулась она въ избу, а потомъ вс вмст въ поле, гд работали мужики, на счастье поле было недалеко. Мужики, узнавъ, въ чемъ дло, вскочили на коней и пустились разными дорогами въ погоню. Подъ Кочетовымъ одному изъ нихъ удалось почти что нагнать узжавшія отъ него вскачь повозки, но лошадь его стала уставать, тогда онъ принялся кричать ‘караулъ’. Народъ, бывшій на пол, сообразилъ, въ чемъ дло: образовалась новая погоня, и цыгане были пойманы въ верст отъ Кочетова. Произошелъ ужасный самосудъ: цыганъ били и кулаками, и палками, и кнутомъ — об повозки были перерыты, но дорогого сундучка въ нихъ не нашлось. Опять били, опять искали, и такъ до трехъ разъ — цыгане стоически переносили мученія, наконецъ, ихъ повезли въ волость. Народу собралось человкъ пятьсотъ, можно было ежеминутно ожидать, что толпа доконаетъ своихъ исконныхъ враговъ-конокрадовъ, разорвавъ ихъ въ клочки… Пошли допросы обыски, цыганъ, въ числ девяти человкъ, наперли — для ихъ же безопасности — въ арестантскую, за становымъ послали нарочнаго. Пріхавъ, становой вновь перерылъ вс вещи, но сундучка, или сколько-нибудь значительной суммы денегъ, не нашелъ. Вотъ тутъ Псаревскій и отличился: молоденькую, хорошенькую цыганку, главную виновницу кражи, онъ приказалъ подробнйшимъ образомъ обыскать, а для лучшаго успха — раздть ее до-нага, что и было исполнено десятскими тутъ же на глазахъ у собравшейся въ сборн толпы не мене ста человкъ. Во время ‘обыска’, Псаревскій плотоядно облизывался, да и толпа чувствовала себя неспокойно,— животные инстинкты разыгрывались, несмотря на жалобные стоны и слезы цыганочки… (Считаю необходимымъ объяснитъ, что я пишу со словъ очевидцевъ^, самого же меня при всей этой исторіи не было: я былъ въ отъзд ‘по дламъ службы’). Денегъ, конечно, при ней найдено не было, да и врядъ ли ихъ искалъ Псаревскій: врне всего, онъ не захотлъ упустить удобнаго случая доставить себ безнаказанно рдкое удовольствіе… Что же касается пропавшихъ денегъ, то дло было такъ: цыгане по дорог взломали сундукъ и бросили его въ логъ, а, при вид погони, одинъ изъ нихъ ускакалъ верхомъ на пристяжной другой дорогой, увезя съ собой деньги, такъ что погоня гналась на ложному слду. Ускакавшій цыганъ такъ и остался неразысканнымъ и ужъ, конечно, не выданнымъ своими сообщниками, упорно отрицавшими даже самый фактъ таинственнаго исчезновенія одного члена изъ ихъ табора и одной пристяжной лошади… Дло же о черезчуръ строгомъ и публичномъ обыск молодой цыганки получило нкоторую огласку, и Псаревскій проживаетъ теперь въ другомъ узд, завдуя, въ наказаніе (гм, гм!..), огромнымъ, разбросаннымъ на полсотни верстъ станомъ.

А то, по сосдству, былъ и такой становой, котораго раза два поджигали, и которому пришлось какъ-то прыгать изъ окошка волостнаго правленія вмст съ пріятелемъ своимъ, писаремъ, утекая отъ бушевавшихъ крестьянъ, ‘бунтъ’ же этотъ произошелъ по тому обстоятельству, что становой вмст съ писаремъ сняли у пяти-шести міродовъ мірской лужокъ подъ снокосъ, рублей за пятнадцать (точныхъ цифръ не помню), въ то время, какъ онъ стоилъ втрое дороже, собравшаяся сходка объ этомъ узнала, вознегодовала и пошла, шумть, требуя къ себ на отвтъ черезчуръ невыгодныхъ съемщиковъ, а т предпочли улепетнуть черезъ окно… Этотъ становой также переведенъ въ другой уздъ, правда, съ повышеніемъ… за долголтнюю полезную службу.

Теперь у насъ становымъ добродушнйшій старичокъ, никому зла не длающій… виноватъ,— страшный злодй для своихъ собесдниковъ. Дло въ томъ, что старичокъ считаетъ, себя компетентнымъ лицомъ ршительно по всмъ отраслямъ знанія и вопросамъ жизни. Онъ одинаково легко и усыпительно разсуждаетъ о политик Гладстона и о приготовленіи малороссійскихъ варениковъ, о финансовомъ кризис въ Россіи и о воздушныхъ шарахъ, о соціалистахъ и… и о чемъ угодно. Ни разу не случалось за двухлтнее наше знакомство, чтобы старичокъ сказалъ ‘не знаю’, или замолчалъ бы по собственному побужденію, когда въ одной комнат съ нимъ былъ хоть кто-нибудь, достойный состоять его собесдникомъ. Когда онъ прізжалъ къ намъ въ волость и, расположившись на отдыхъ, приглашалъ меня принять участіе въ чаепитіи, я усердно курилъ папиросы, думалъ свои думы, и изрдка — такъ минутъ черезъ пять — говорилъ ‘да’ или ‘вотъ какъ!’, не заботясь, впопадъ ли говорю, и не зная, къ чему относится мое восклицаніе: къ разсужденіямъ ли о воздушныхъ шарахъ, или къ критик нмецкихъ мропріятій противъ соціалистовъ, а добродушный хозяинъ безконечно разглагольствуетъ, очень довольный моимъ молчаливымъ вниманіемъ. Поэтому мы съ нимъ были большіе друзья, и лично для меня другого станового не надо было.

Однако, пора возвратиться къ давно прерванному разсказу. За полуторагодовой промежутокъ времени, прошедшій со времени первыхъ сходокъ по поводу передла земли и до описываемаго момента, мнніе мірянъ объ этомъ предмет нсколько поизмнилось. Многіе, остававшіеся нейтральными относительно ршенія этого вопроса, подчинились духу времени и хоть слабо, но стали признавать, что ‘длать нечего,— видно, супротивъ міра не пойдешь, хоша и убыточно маленько будетъ’. Это т домохозяева, у которыхъ количество наличныхъ душъ мужского пола совпадаетъ съ количествомъ ревизскихъ, и число надловъ не должно было поэтому подвергнуться измненію, но самая величина надловъ необходимо должна была нсколько уменьшиться сравнительно съ размромъ прежнихъ надловъ на ревизскія души, потому что, по ревизіи, пахотная земля, принадлежащая обществу, была подлена на 1300 душъ, а наличныхъ душъ мужского пола, на которыхъ приходилось нарзать ее теперь, оказывалось никакъ не мене 1800. Но домохозяева эти помнили, что часть земли, неподленную на души, бывшую до сихъ поръ въ общемъ владніи сотенъ и сдававшуюся изъ года въ годъ на покрытіе общественныхъ нуждъ и на пропой,— предполагалось нын тоже разверстать на души, такъ что уменьшеніе новаго душевого надла должно было произойти не въ пропорціи 1/3000 : 1/1800, а нсколько меньшей. Съ другой стороны, самые ярые противники передла, арендаторы общественныхъ участковъ, отдержавъ свою аренду, отказались отъ новой съемки, и имъ, такимъ образомъ, уже не грозила опасность потерять свою оплаченную впередъ аренду. Словомъ, предсказаніе Ивана Моисеича, что препятствій къ раздлу больше не будетъ, оправдалось: если и было человкъ сорокъ домохозяевъ, которымъ, вслдствіе значительнаго сокращенія числа ихъ надльныхъ душъ, передлъ былъ сильно невыгоденъ, то они, по малочисленности своей, открыто противорчить составившемуся подавляющему большинству не осмливались, и многіе изъ нихъ даже не пришли на сходку, созванную по случаю прізда исправника.

Онъ сталъ говорить со сходомъ не съ крыльца, какъ это обыкновенно практиковалось, а войдя въ самую толпу и составивъ изъ нея широкій, такъ называемый казацкій кругъ. Пригласивъ сходъ надть шапки, что было посл нкотораго колебанія исполнено, Бльскій въ ясныхъ, ‘хорошихъ’ словахъ разъяснилъ необходимость отъ времени до времени длить землю — во избжаніе крайней неравномрности въ распредленіи ея, между прочимъ онъ указалъ на то обстоятельство, что есть уже молодые солдаты, вернувшіеся съ царской службы домой, но не имющіе дома ни борозды земли, какъ рожденные посл Х-й ревизіи… Толпа слушала, съ глубокимъ вниманіемъ, рчь исправника была для нея какъ бы выводомъ изъ всхъ ея мыслей, споровъ и брани по поводу передла, кой-гд слышались вздохи и сочувственныя восклицанія, когда же Бльскій, кончивъ говорить, предложилъ всмъ желающимъ передла земли стать по лвую отъ него руку, а не желающимъ — по правую, то ни одного желающаго стоять по правой сторон не оказалось: приговоръ былъ постановленъ единогласно 387 домохозяевами.

У всхъ какъ бы тяжелая обуза спала съ плечъ, раздались восклицанія: ‘Слава Богу, наконецъ-то покончили! Пора ужъ!.. Ну, Господи благослови, въ часъ добрый!.. Покорнйше благодаримъ, ваше б-діе, что потрудились изъ-за насъ…’ и проч. Бльскій ушелъ въ волость, а сходъ занялся выработкой деталей будущаго длежа. Было, между прочимъ, опредлено произвести передлъ срокомъ на шесть лтъ, 1-го сентября этого года опредлить количество душъ мужского пола, кои окажутся на-лицо, и нарзать имъ равные душевые надлы, причемъ два поля передлить осенью того же года, въ сентябр или октябр, а третье, которое будетъ засяно озимымъ, подлить на будущій годъ, тоже осенью, по снятіи урожая, количество ‘сотенъ’ оставить то же, т.-е. восемь, а ‘десятковъ’ сдлать — сколько выйдетъ, вдовамъ, имющимъ однхъ дочерей или хотя бы и бездтнымъ, но живущимъ самостоятельно, дать по половин душевого надла, безъ платежа податей и отбыванія повинностей, и пр. Я не буду вдаваться въ подробности производства передла, такъ какъ здсь меня не интересуетъ этотъ техническій вопросъ, но нахожу необходимымъ упомянуть о нкоторыхъ частныхъ обстоятельствахъ, его сопровождавшихъ.

Бобылямъ, о которыхъ я упоминалъ выше, надлы были нарзаны наравн съ прочими, т.-е. черезполосно, и оставлены въ мірскомъ владніи сотенъ до тхъ поръ, пока споръ о земл не будетъ разршенъ сенатомъ, куда кочетовокое общество подало кассаціонную жалобу на ршеніе губернскаго по крестьянскимъ дламъ присутствія, ршившаго, что бобыли, сами отказавшіеся отъ земли, имютъ полное право въ каждую данную минуту требовать ее себ обратно, на случай же, если и сенатъ ршитъ это дло въ пользу бобылей {Лтомъ 1884 г. меня увдомили, что сенатъ кассировалъ ршеніе губернскаго присутствія, поручивъ ему разсмотрть это дло вновь, а по новомъ разсмотрніи (какъ я узналъ впослдствіи) дло было ршено въ пользу кочетовскаго общества съ тмъ, чтобы бобыли, которые фактически возвратились бы къ земледлію, т.-е. перехали бы въ с. Кочетово и завели бы свое хозяйство,— были надлены землею наравн съ прочими крестьянами.}, и была устроена черезполосица ихъ надловъ, съ тою цлью, чтобы они не могли свой участокъ сдать цликомъ въ постороннія руки, а принуждены бы были или сами обрабатывать землю, или сдавать ее подесятинно своимъ же однообщественникамъ. Дале, не вс вдовы подучили даровые полунадлы: четверымъ изъ нихъ (двумъ ‘черничкамъ’, затмъ одной, имющей богатаго зятя и одной имющей 300 р. денегъ, положенныхъ въ банкъ покойнымъ свекромъ на имя ея двухъ дочерей-двочекъ) общество отказало въ этихъ полунадлахъ, въ виду ихъ относительной обезпеченности въ матеріальномъ отношеніи, прочимъ же восьми вдовамъ, не имвшимъ никакихъ средствъ къ жизни, даровые полунадлы были даны. Вс безземельные крестьяне,— т.-е. лица, приписавшіяся къ обществу посл ревизіи и владвшія земельными надлами только на бумаг, большею частью по собственному желанію, благодаря малодоходности земли и связаннымъ съ нею повинностямъ,— нын себ надлъ потребовали, такъ какъ ‘верхи’ — рублей 10 съ души — получаются теперь безъ всякаго труда, этимъ господамъ, аристократіи изъ бывшихъ дворовыхъ людей,— всего на одиннадцать душъ,— земля была нарзана, но при всеобщемъ неудовольствіи, такъ какъ при приписк своей они словесно общали никогда земельнаго надла себ не брать и приписывались къ обществу, какъ бы для одного счета.

Самый длежъ тянулся недли три: но это неудивительно, если принять во вниманіе, что пахотной земли у Кочетовскаго общества имется боле 6,000 десятинъ. Каждое утро толпы пшихъ и конныхъ крестьянъ, человкъ въ 20—30, представители своихъ десятковъ,— отправлялись на поле, вооруженные заступами и саженью въ вид раскрытаго циркуля, вс имли съ собой запасы хлба на день. Пахотныя поля кочетовскія изстари разбиты на столбы, которые при передлахъ не измнялись, а о владніи тмъ или другимъ столбомъ бросался между сотнями жеребій. Столбы, однако, были такъ неравны между собой, что разница между душевыми надлами въ той или другой сотн доходила до ¹/₂₀ десятины и боле, дло въ томъ, что вс столбы предполагались шириной въ 80 саженъ, такъ что при 30 саж., отложенныхъ по длин, и должна бы была получиться казенная десятина въ 2,400 кв. саж., но столбы имли форму неправильную, въ одной сотн на всемъ протяженіи его оказывалось всего 76 саж. въ ширину, въ другой, въ начал столба — 82 саж., а въ конц — 79 саж. и т. п., но на эти небольшія неточности вниманія не обращалось, и площадь шириною въ 30 саж., отложенныхъ по ребру столба, какова бы ни была его длина, считалась за десятину. Крестьяне, конечно, замчали неточность своего измренія, но перемрку самихъ столбовъ съ нарушеніемъ столбовыхъ межъ произвести не ршались, вслдствіе громадности работы, перемрка же каждой десятины, при огромномъ количеств ихъ, была бы затруднительна. Измренія производились молчаливо и сосредоточенно, и только по поводу какого-либо спорнаго обстоятельства подымался шумъ и крикъ, трудно было понять постороннему наблюдателю что-нибудь въ этой масс отдльныхъ, безсвязныхъ восклицаній, выкрикиваній и ругательствъ, и новичокъ могъ бы подумать, что поднялась такая неурядица, которая и въ годъ не распутается. Однако, голоса спорящихъ мало-по-малу стихали, наконецъ, замолкали вовсе, и мрщикъ опять продолжалъ свою работу, выкликая: разъ, два, три и т. д. до тридцати, а счетчикъ съ биркой и ножемъ въ рукахъ заканчивалъ: ‘первая’ или ‘вторая’,— подразумевая: десятина. Вс сомннія разршались тутъ же, на мст, и ни одной жалобы на неправильность длежа не было предъявлено волостному суду, точно и довольно быстро вычислялась площадь очень сложныхъ фигуръ, въ род неправильнаго многоугольника съ нсколькими округленными (логомъ или рчкой) сторонами. Сажень въ вид циркуля, развернутаго подъ прямымъ угломъ, служила и для измренія, и за астролябію для возставленія и опусканія перпендикуляра, все длалось такъ просто и отчетливо (хотя геометрически — далеко не всегда точно), что ршительно всмъ участникамъ въ длеж было понятно, что длаетъ или хочетъ длать мрщикъ, измряя эту сторону клина, или разбивая острый уголъ треугольника — клина тожъ — пополамъ, если же въ комъ-нибудь рождалось сомнніе, то тутъ-то поднимался крикъ и шумъ и продолжался до тхъ поръ, пока оставался хоть одинъ сомнвающійся. На пол оставались до поздняго вечера, особенно когда приступили къ длежу дальнихъ столбовъ, отстоящихъ отъ села верстахъ въ 12—15^, поздними вечерами приходилось мн видть изъ окна, какъ кавалькада срыхъ тружениковъ подъзжала съ поля прямо къ кабаку и распивала четверть или дв — въ счетъ арендной платы за какой-нибудь маленькій клинъ, который не стоило длить на души, и который сдавался, поэтому, въ аренду въ одн руки, охотники снимать такіе клинушки находились всегда тутъ же, между мрщиками. При сдач за водку десятина шла не дороже 7—10 руб., между тмъ какъ нормальная ея стоимость была не мене 10—15 руб., впрочемъ, цифры эти выведены мною по расчету, потому что десятины въ отрз никогда не остаются, а бываютъ только клочки, въ четверть десятины и мене. Эта разница въ цн не можетъ, однако, служить значительнымъ упрекомъ мрщикамъ въ пропиваніи мірского добра: прежде чмъ осуждать, нужно войти въ положеніе людей, цлые дни проводящихъ въ пол на мірской служб въ то время, какъ прочіе однообщественники ихъ живутъ дома и работаютъ на себя, вознагражденія за эту исполняемую мірскую работу мрщики не получаютъ, и она имъ въ прямой убытокъ, такъ какъ домъ и хозяйство ихъ лишаются на все это время работника. Понятно, что мрщики считаютъ себя вправ посл долгаго рабочаго дня выпить шкаликъ-другой на мірской счетъ. Изъ разспросовъ моихъ по поводу этого обстоятельства оказалось, что всего пропито было разныхъ клинушковъ, величиной отъ ¹/₁₀ до ¹/₄ десят. на сумму около 120 рублей, что составляетъ расходъ по измренію земли на одного домохозяина около двадцати копекъ. Этотъ расходъ, конечно, долженъ считаться очень скромнымъ, въ виду того, что двадцать копекъ, разложенныя на шесть лтъ, опредлятъ ежегодный расходъ на предметъ правильнаго распредленія земли всего около трехъ-четырехъ коп. на домохозяина,— величина окончательно ничтожная, въ силу этого ли, или просто въ силу обычая, мн никогда, даже въ частномъ разговор, не приходилось слышать выраженія неудовольствія по поводу пропитаго мрщиками клинушка. Кром того, не надо упускать изъ виду, что составъ мрщиковъ непостояненъ, а совершенно случаенъ, и что каждый изъ сидвшихъ ныньче дома можетъ завтра отправиться на поле мрить и затмъ вечеромъ принять участіе въ общей выпивк. Бобыльскіе надлы и нкоторые другіе, боле крупные участки, по тмъ или другимъ причинамъ не попавшіе въ разверстку, становились общественной собственностью всей сотни, которая впослдствіи и распоряжалась ими по своему усмотрнію, безъ всякаго контроля со стороны всего сельскаго общества или старосты. Такимъ образомъ, сотня есть не что иное, какъ мелкая, но самостоятельная поземельная община, то же самое до нкоторой степени относится даже къ десяткамъ, т.-е. по-любу соединившимся домохозяевамъ, у которыхъ въ общей сложности десять надльныхъ душъ, эти десятки также владютъ иногда микроскопическими клинушками, не подленными между членами десятка на души, и эти клинушки составляютъ уже собственность только этого десятка. Такимъ образомъ, крестьянинъ можетъ быть: первое — неограниченнымъ (въ извстномъ отношеніи) собственникомъ своего надла, и второе — участникомъ а) въ мірскихъ земляхъ своего десятка, б) своей сотни и в) своего сельскаго общества. Эти-то мірскіе, не подленные на души клинушки обыкновенно сдаются ‘десятками’ или ‘сотнями’,— смотря по тому, въ чьемъ владніи состоятъ,— въ аренду, и при этихъ сдачахъ происходитъ злоупотребленій гораздо больше, чмъ, напримръ, при раздл земли. Дло въ томъ, что въ процедур сдачи въ аренду мірскихъ клиньевъ и десятинъ участвуютъ только немногіе наиболе состоятельные или многосемейные домохозяева, у которыхъ есть кому остаться дома, нарзать счки, напоить скотину,— и которымъ ничего не стоитъ потолочься часъ-другой около кабака, въ виду даровой выпивки въ томъ же кабак большинство или, во всякомъ случа, порядочная часть такихъ сдатчиковъ — всегда міроды, между собой не конкурирующіе. Дло происходитъ обыкновенно такъ.

Иванъ, мужикъ изъ среднесостоятельныхъ, не упускающій случая схватить ‘счастье’, если оно дается въ руки, облюбовалъ себ сотенно-мірскую десятину. Первымъ долгомъ онъ направляется къ Парфену, самому завзятому горлодралу, кулаку и выжиг на первый взглядъ, и вмст съ тмъ самому нужному человку въ сотн,— если къ нему присмотрться поближе,— знающему вс мірскіе распорядки и нужды, вс мірскіе клоки, будь онъ не боле ¹/₁₅ десятины, характеры и наклонности всхъ своихъ односотенныхъ домохозяевъ, ихъ семьи, ихъ коровъ и лошадей, количество свезеннаго ими съ поля хлба, количество проданнаго въ город овса, количество заготовленной ими къ празднику водки,— словомъ, ршительно весь домашній ихъ обиходъ… Вотъ къ такому-то всевдущему Парфену и приходитъ Иванъ.

— Добро ли поживаешь себ, Парфенъ Семенычъ?— начинаетъ Иванъ.

— Богъ грхамъ терпитъ!.. Помаленьку! Садись, Иванъ Иванычъ, гостемъ будешь.

— И то сяду. Чтой-ти никакъ строиться задумалъ, кирпичу навезъ?

— Какая моя стройка,— такъ, случай подошелъ. За землю, значитъ, кирпичемъ одинъ человкъ заплатилъ. Я себ думаю,— взять хоть кирпичемъ, на что-нибудь да пригодится, больше съ него вдь нечмъ взять, а про деньги и не поминай… Ты ужъ не купить ли хочешь?

— Нтъ, на что мн!.. А я къ теб по длу, Парфенъ Семенычъ. Въ ‘Поповомъ Отрог’ десятину мірскую снять бы хотлъ. Колесовъ Митюха ужъ отдержалъ,— нон ее сять надо рожью. Она хоша мн и не дюже нужна, а такъ, къ мсту пришлась: у меня тамъ еще пахота есть…

Иванъ отворачивается, какъ будто разглядывая лежащіе на податяхъ полушубки.

— Знаемъ эту десятину, какъ не знать… Только, какая-жъ у тебя тамъ еще пахота? Не слыхалъ я, чтобъ ты у кого снялъ.

Иванъ жмется, онъ хотлъ бы соврать, но чувствовалъ себя въ положеніи ученика передъ строгимъ и всезнающимъ экзаменаторомъ, соврать же ему показалось необходимымъ, чтобы не обнаружить сразу нужду въ земл.

— Да признаться, снять еще не снялъ, а почти поладилъ, набивается тутъ одинъ человкъ.

— Кто такой?

— А этотъ… какъ его?.. Да едька Волохинъ… Намеднись приходилъ…

— Такъ, ну, это онъ вретъ. У едьки еще до масляной вся земля раздата, только одинъ осьминникъ на кашу себ оставилъ.

— Ска-ажи на милость! Ахъ, онъ, мошенникъ!— негодуетъ Иванъ, сворачивая со своей больной головы на здоровую едькину, потому что едька въ мошенничеств невиноватъ и къ Ивану съ землей не набивался.

— Такъ какъ же десятину-то?— приступаетъ опять къ длу Иванъ,— Ты ужъ подсоби, Семенычъ, я те вотъ могорычекъ принесъ,— говоритъ онъ, вытаскивая изъ-за пазухи кошель, а изъ кошеля засаленную рублевую бумажку.

Парфенъ хладнокровно наблюдалъ за дйствіями Ивана, ‘чижикъ’ лежитъ на стол передъ ПарФеномъ, но онъ его не трогаетъ до окончательнаго ршенія дла.

— А много-ль давать хочешь?— спрашиваетъ онъ Ивана.

— Это за десятину-то? Да что положишь,— теб видне… Самъ знаешь, земля тамъ не больно, чтобъ хороша, опять — ложбина есть…

— Какая тамъ ложбина,— вниманья не стоитъ! А земля — зачмъ хаять — хорошая, отличная земля… Ставь полведра, да деньгами семь рублей.

— Семь рублей!— дланно ужасается Иванъ.— А я такъ думалъ, пятишницы за-глаза?

— Пя-ятишницы!.. Уменъ ты дюже, я погляжу!.. Пятишницы… Пойди-ка, поищи за пятишницу,— и ледащаго осьминника нон не найдешь, а ты — десятину!..

— Ну чтожъ,— сдается Иванъ, самъ сознавая несообразность своей цны,— семь, такъ семь. Когда же сходу собирать будешь?

— Это соберемъ, не твоя забота. Ты только не прозвай, приходи, а то кто-нибудь еще ввяжется.

— Ладно, не впервое, неужто-жъ маленькій?.. Счастливо себ оставаться.

— Благодаримъ! Съ Богомъ,— заключаетъ Парфенъ, беря со стола ассигнацію, такъ какъ торгъ пришелъ къ благопріятному концу. Эта бумажка — подарокъ или, если хотите, взятка лично Парфену за его труды.

Въ чемъ же состоятъ его труды?

XI.
Умственныя силы деревни: Парфены-міроды.

Я хочу въ отдльной глав познакомить читателя съ Парфеновой дятельностью и съ Парфеновыми трудами. Они такъ многосторонни, такъ необходимы обществу, эти труды, что Парфены никакъ не могутъ считаться наноснымъ или случайнымъ явленіемъ въ деревн: они — экономическая категорія, они — продуктъ, неизбжно вырабатываемый каждой достаточно большой по численности общиной, въ которой дифференціація и индивидуализмъ находятъ достаточно почвы для своего развитія. Парфенъ — сила умственная, совсмъ не требуется, чтобы онъ былъ богатъ, или чтобы онъ сильно и быстро богатлъ, сила на мірской ше, но необходимо нужно, чтобы ему представлялась возможность ‘кормиться’ около міра, имть нкоторыя матеріальныя выгоды отъ занятій мірскими длами,— иначе Парфенуне будетъ никакого интереса, никакого расчета тратить свое рабочее время на сходкахъ, длежахъ, наемкахъ и проч. Повторяю, Парфенъ такъ необходимъ ныншнему крестьянскомъ міру, что, при случайномъ отсутствіи его, сходки нердко расходятся ни съ чмъ, ибо толп недостаетъ коновода, заправилы и знатока мірскихъ длъ и нуждъ, и умри сегодня Парфенъ, міръ необходиы о долженъ завтра же выдлить изъ свой среды другого Парфена… Нсколько фактовъ изъ дятельности Парфена наилучшимъ образомъ объяснятъ его значеніе для міра, его силу, пользу и вредъ, приносимые имъ обществу, и проч.

Возьмемъ хоть случай съ Иваномъ. Прежде всего, какъ я сказалъ уже, Парфену нужно помнить, что мірская десятина въ ‘Поповомъ Отрог’ (а такихъ не одинъ десятокъ) отошла уже отъ Колесова и никому еще вновь не сдана, чего наврное ⁴/₅ прочихъ односотенныхъ его совсмъ не помнятъ, а, записей, разумется, никакихъ не ведется, зачмъ ему нужно знать мстоположеніе и качество этой десятины: послднее само собою понятно, для чего,— первое же на тотъ случай, если бы десятину снялъ кто-нибудь заочно, не видавъ ея, тогда тотъ же Парфенъ — больше некому — долженъ указать съемщику, гд его десятина находится. Потомъ, посл посщенія Ивана, Парфену необходимо затратить нкоторое время на созывъ схода, онъ долженъ знать, въ какое время большинству изъ нужныхъ ему людей посвободне, и когда они безъ всякаго ущерба для своего хозяйства могутъ придти на сходку. Парфенъ не начальство, не старшина и даже не староста, онъ не можетъ сзывать схода, когда ему вздумается, не иметъ ‘законнаго’ права отрывать людей отъ работы по пустякамъ и долженъ сообразить, въ какой день и въ какое время дня народъ будетъ имть свободный часъ-другой. Сообразивъ все это, Парфенъ долженъ сходить къ десятскому, который, кстати упомянуть, бываетъ у него всегда въ послушаніи — мы увидимъ ниже почему — и приказать ему созвать нужныхъ ему людей: Савелья Панкрашина, Сидора Колесова, Михайлу Серегина и другихъ. Званныхъ бываетъ не боле 12—15 изъ общаго числа 60—75 домохозяевъ, входящихъ въ составъ сотни, прочіе не приглашаются, какъ люди, значенія не имющіе, званые же — Савелій, Сидоръ и проч.— принадлежатъ къ самымъ сильнымъ, вліяніе имющимъ, дворамъ. Но на совщаніе являются обыкновенно человкъ 5—10 лишнихъ, незваныхъ постителей, такъ или иначе узнавшихъ, что будетъ сдаваться мірская земля и что, слдовательно, предстоитъ выпивка на мірской счетъ. Если всть о семъ пріятномъ для мужицкихъ сердецъ событіи разнесется быстро, то бгутъ на сходку вс мужики, которые въ данную минуту дома и не имютъ спшной работы, если ихъ набгаетъ много, человкъ 40—50 (иногда по-двое и по-трое съ одного двора), то Иваново дло не выгораетъ: онъ бываетъ принужденъ накинуть еще полведра водки, да рубль-другой деньгами, такъ что десятина вгоняется въ ея нормальную цну 14—15 рублей. Въ такихъ случаяхъ, Иванъ иногда отказывается отъ аренды, расчитывая гд-нибудь снять подешевле, и сотня или понижаетъ свои требованія (относительно денегъ, но никогда — водки), или сдаетъ землю другому охотнику, если таковой выискивается. Парфенъ въ этомъ случа, однако, почти никогда не измняетъ Ивану, а держится нейтралитета, если новый претендентъ мужикъ вліятельный, и возвращаетъ Ивану взятый у него рубль, или же, если новый арендаторъ не страшенъ, т. е. принадлежитъ къ простымъ лапотникамъ, то наскакиваетъ на него, оретъ, шумитъ, припоминаетъ какія-то потравы, какія-то неотъзженныя подводы, приплетаетъ сюда сноху, подравшуюся съ сосдкой, словомъ,— старается сбить смирнаго противника съ позиціи, что ему иногда и удается. Такъ или иначе, Парфенъ въ убытк не будетъ: съ Ивана ли, съ новаго арендатора Петра — свое онъ получитъ, не считая законной доли въ мірской выпивк, только съ Петра, котораго онъ честилъ на сходк, онъ получитъ нсколько мене противъ того, что давалъ Иванъ,— совершенно же отказать Парфену въ магарыч никакой Петръ не ршится, потому что Парфенъ — человкъ нужный и не сегодня-завтра пригодится тому же Петру, ругательски ругаясь изъ-за него съ какимъ-нибудь Панкрашкой. Выставленную съемщикомъ водку пьютъ огульно,— вс, кто пришелъ, конечно, изъ этой сотни,— безъ различія того, сколько душевыхъ надловъ у пришедшаго, и даже двое и трое съ одного двора, такъ что выпивки въ этомъ отношеніи чисто братскія, дружескія, безъ всякой экономической подкладки. Непьющіе же водки (ихъ вообще 5—10%, но на такихъ сходкахъ ихъ бываетъ и того меньше) или уходятъ по домамъ, если количество водки, падающее на ихъ долю, невелико и о ней хлопотать не стоитъ или же отливаютъ свою часть, если она больше шкалика, въ нарочно принесенныя посудины и несутъ ее домой, гд и берегутъ до случая, т.-е. до праздника, когда придется угощать гостей, или же до какого-нибудь длового посщенія ‘нужнаго’ человка,— хоть бы это случилось изъ будни.

Если ‘простонародіе’ про сходку не прослышало, и на ней присутствуетъ только аристократія мужицкая, созванная Парфеномъ, то дло Ивана идетъ какъ по маслу. Начинается съ того, что Парфенъ объявляетъ: нужны, молъ, деньги — жалованье уплатить десятскому, сторожу, бочку пожарную починить, и т. п.

— Думайте, старички, откуда денегъ добыть?..

— Господа старички,— вступается Иванъ,— мн бы вотъ десятинку отдали, что въ ‘Поповомъ Отрог’, я бы уважилъ, полведерочки поставилъ, и деньги сейчасъ — вотъ он, безъ хлопотъ получайте, значитъ.

— О?.. Вотъ и чудесно!— кричитъ Парфенъ.— А я ужъ давешь, какъ сюда еще шелъ, думаю съ кого бы это намъ по стаканчику выпить,— а выпить смерть хочется… Много ль деньгами даешь?

— Деньгами? Да что деньгами… Земля тамъ не то, чтобъ очень хороша, опять ложбина… Пятишницу дамъ.

— Маловато! А, впрочемъ, какъ старички, не мое дло. Михайло Панкратычъ, Василій Антонычъ, сватъ Митрій!… Да что-жъ вы молчите? До ночи намъ тутъ стоять, что ли?..

— Да!.. Какъ сказать,— пятишницы маловато бы!..

— И я говорю вдь, что мало!— поддерживаетъ Парфенъ.

— Двнадцать рублевъ, во сколько!— кричитъ одинъ изъ незваныхъ.— Да полведра чтобы окромя!..

— Ну, что зря болтать,— дловымъ тономъ обрываетъ Парфенъ незванаго совтчика.— А по моему, старички, положить девять рублевъ, ни ему не обидно, ни намъ… Опять тамъ ложбина.

— Какая тамъ ложбина, откуда ей взяться?— сомнвается кто-то.

— Ка-ка-я ложбина!.. передразниваетъ Парфенъ.— Извстно, какая — обыкновенная!— Да ты разинь глаза-то, поди сперва посмотри, коли память на старости лтъ плоха стала, а потомъ ужъ толкуй!…

— Есть, есть ложбина, старички,— распинается Иванъ.

— Двнадцать рублевъ!— твердитъ незваный.

— Эх ты, пустомеля,— твоя видно, недля!— огрызается Парфенъ, и въ такихъ препирательствахъ проходитъ полчаса, всмъ становится невтерпежь, хочется до смерти водочки испить, и дло кончается, какъ и можно было ожидать, тмъ, что Иванъ накидываетъ два рубля къ пяти, а только изъ приличія томившіе себя передъ выпивкой ‘старики’ скидываютъ два рубля изъ девяти (собственно говоря, это длаетъ Парфенъ при молчаливомъ согласіи прочихъ), такимъ образомъ, десятина идетъ за семь рублей и полведра, т.-е. за цну, еще нсколько дней до этого назначенную Парфеномъ. Полведра немедленно распивается присутствующими, стоимость его — 2 р. 50 к.— поступаетъ, слдовательно, не въ пользу всей сотни, а только пятой или четвертой части ея, которая захватываетъ доли прочихъ, не пришедшихъ на сходку,— имъ даже не объявленную. Вотъ такіе-то, ставшіе обиходными, случаи, во-первыхъ дйствуютъ крайне развращающе на деревенскіе нравы и во вторыхъ,— явно убыточны для мірского хозяйства, такъ какъ, вмсто пятнадцати рублей чистыми деньгами за десятину, сотня получаетъ на удовлетвореніе своихъ общественныхъ нуждъ только семь рублей, а остальные застреваютъ въ карманахъ Ивана и Парфена и въ глоткахъ тхъ ‘стариковъ’, которые распивали ‘мірское’ вино. И противъ такого наглаго хозяйничанья мірскимъ имуществомъ мн никогда не приходилось слышать протеста, кром вышеразсказаннаго случая съ становымъ: мужики находятъ такія ‘сдачи’ въ порядк вещей и сами сознаютъ, что если бы на сходк, вмсто 12 человкъ, присутствовало пятьдесятъ, то ‘только водки побольше полопали бы, и отъ семи рублей наврядъ ли и трешница бы уцлла’… Случай же со становымъ я объясняю уже бывшей до этого ненавистью къ нему, такъ что этотъ случай былъ только поводомъ къ ея проявленію: сходъ обидлся не на то, что лужокъ пошелъ дешево, а что онъ пошелъ ненавистному становому.

Исторія съ семью рублями, однако, этимъ не кончается: Парфенъ ихъ еще разъ фильтруетъ и выжимаетъ себ нкоторый барышокъ… Когда Иванъ предъявляетъ свои бумажки старикамъ, Парфенъ выхватываетъ ихъ у него изъ рукъ и провозглашаетъ: ‘глядите почтенные,— я деньги получилъ сполна и съ десятникомъ ужо расчитаюсь!..’

— Ладно,— говорятъ занятые черпаніемъ водки ‘почтенные’,— расчитывайся.— Большинство, а пожалуй, и вс они не помнятъ и не знаютъ, сколько забралъ десятскій Архипъ и сколько ему слдуетъ дополучить. Архипу выдаютъ деньги по мелочамъ, сколько случится: ныньче — рубль, завтра — три, черезъ мсяцъ — пять, нынче были на сходк Михайло и Василій, завтра не будетъ Михайлы, а чрезъ мсяцъ не случится Василія, запиской никакихъ не ведется, и если бы не Парфенъ, который обязательно на всхъ сходкахъ бываетъ, то учесть Архипа стоило бы не малаго труда. Поэтому расплаты съ десятскимъ Архипомъ, сторожемъ омой, плотникомъ Никитой, чинившимъ бочку, поручаются всегда Парфену, который становится, такимъ образомъ, фактическимъ хозяиномъ этого люда, и при расплат съ ними всегда съуметъ вознаградить себя за свой добровольный трудъ.

Десятскій Архипъ видлъ, что деньги отъ Ивана взялъ Парфенъ, онъ знаетъ, когда надо ковать желзо, и тутъ же на сходк, подходитъ къ Парфену.

— Нельзя ли, Парфенъ Семенычъ, деньжонки получить? Сдлай такую милость!

— Обожди, намъ съ тобой еще счесться надо. Ужо, теперь некогда.

— Да что считаться-то? Забралъ я самую малость: рупь, да три, да пять,— вотъ и вся недолга… Выручи, сдлай, божеску милость,— пшенца купить надо.

— Завтра успешь купить,— авось, не пропадетъ пшенцо-то! Теперь не до тебя, отстань: вишь вино пить собираемся. Приходи завтра.

Архипъ знаетъ достаточно это ‘завтра’: онъ уже не первый годъ служитъ въ десятскихъ, поэтому онъ усиленно пристаетъ къ Парфену — отдать ему деньги, общая за это могарычъ. Если Парфенъ дюже разгулялся, а мірская водка вышла вся, то онъ даетъ рубля три Архипу и получаетъ за это въ вид благодарности шкаликъ или косушку водки, если же Парфенъ затвердилъ свое ‘завтра’, то дло Архипа усложняется. На утро раннимъ-раненько приходитъ онъ къ Парфену, но, къ неудовольствію своему, застаетъ уже конкуррентовъ — ому и Никиту: они тоже прослышали, что есть мірскія деньги, и пришли за своей получкой. Архипъ изъявляетъ претензію получить всю сумму, ома и Никита ожесточенно набрасываются на него и другъ на друга, они высчитываютъ свои заслуги, а Парфенъ держитъ себя бариномъ, иронизируя слегка на счетъ голодныхъ претендентовъ. Наконецъ, наскучивъ слушать ихъ просьбы и брань, онъ ршаетъ сложный вопросъ такимъ образомъ: Архипу онъ даетъ 2 р. 50 к., ом (этотъ посмирне) — 2 р. 75 к., а Никит рубль, остальные же 45 к. поступаютъ ему за комиссію, затмъ вс четверо отправляются въ ‘заведеніе’, при чемъ каждый изъ получившихъ жалованье выставляетъ не мене, чмъ по полуштофу, Парфенъ пьетъ съ каждымъ, поздравляя съ ‘получкой’. Кстати замчу, что Парфены, живущіе всегда на міру, переходящіе отъ одного магарыча къ другому, до того впиваются въ водку, что могутъ потреблять ее въ громадномъ количеств: съ разстановкой и маленькими перерывами они выпиваютъ въ день до четверти ведра, если только представляется случай пить на даровщину.

Теперь понятно, почему Архипъ, мужикъ бдный, слабосильный, къ полевымъ работамъ не гожій, слпо исполняетъ приказъ Парфена — звать на сходку только лицъ, угодныхъ ему: въ Кочетов десятскіе служатъ на жалованьи, и боясь лишиться куска хлба, Архипъ не сметъ перечить всесильному Парфену. Зависимость всякаго рода наемныхъ должностныхъ лицъ — отъ десятскаго и до волостного писаря включительно — прекрасно обрисуется изъ слдующаго разсказа одного изъ Парфеновъ, который однажды разоткровенничался со мной подъ пьяную руку и сообщилъ кое-что изъ своей многосторонней дятельности. Я постараюсь разсказъ его привести дословно.

‘Какъ-то собрались мы десятскаго нанимать, мн было хотлось стараго оставить, Архипа, потому — малый онъ проворный, покладистый, послушливый, да и просилъ онъ меня, признаться, подсобить ему. Ну, на сходк Архипъ и говоритъ: ‘желаю, молъ, служить за старую цну и ставлю полведра’, а шло ему въ годъ сорокъ рублевъ деньгами и по пяти фунтовъ печенаго хлба съ души. Откуда тутъ не возьмись Лукьянъ,— такъ, ледащій мужиченка: ‘я, говоритъ, согласенъ на тридцать пять рублей и ставлю ведро’. Ну, старики, извстно, и стали тянуть за Лукьяна… Архипъ ко мн: ‘что длать? Научи, а то Лукьянъ цну сбиваетъ’. Я ему и говорю: отзови его къ сторонк и покажи ему свою пятерню, да пальцы дюже растопырь. ‘Это что же,— спрашиваетъ Архипъ-то,— пятишницу, значитъ, ему общать отступного?’ — Ну, я ему веллъ длать, какъ сказалъ, и общался потомъ научить, какъ отъ Лукьяна отвязаться. Онъ такъ и сдлалъ: отозвалъ Лукьяна къ сторонк и говоритъ ему: ‘ты, Лукьянъ, отстань, я те-во’… и показалъ это свою пятерню. Лукьянъ-то и размякъ, подумалъ, что онъ ему пятишницу сулитъ отступного, да и объявилъ старикамъ, что такъ и такъ, раздумалъ наниматься. Ну, Архипа и наняли за прежнюю цну. На утро раннимъ-раненько прибгаетъ ко мн Архипъ и спрашиваетъ: ‘что-жъ мн длать? Вдь Лукьянъ, должно, сейчасъ за деньгами придетъ?’ А ты спроси его, говорю: какія теб деньги? и коли онъ теб скажетъ — отступныя молъ, которыя ты вчера общалъ, пятерню показывалъ,— то мы ему такую рчь держи: это ты, братъ, ошибку понесъ! не пятишницу я теб сулилъ, показывая пятерню, а судилъ теб этой самой пятерней хорошую встряску задать, коли будешь не въ свое дло соваться, да цну сбивать… Что-жъ вы думаете? Архипка такъ и сдлалъ: мужикъ-то онъ посильне Лукьяна будетъ,— тотъ и испугался, выругался только, плюнулъ и пошелъ, не солоно хлебавши… Что смху-то потомъ было, какъ про эту Архипову штуку узнали!..

‘Съ писарями, да со старшинами я все больше въ ладу живалъ, потому — я въ ихъ дла не суюсь, а они въ наши не лзутъ, ну, другъ дружк, значитъ, не мшаемъ. Только однова пришлось мн съ писаремъ, съ волостнымъ, потягаться,— и вотъ по какому случаю. Чмъ-то я не угоденъ ему оказался, сталъ онъ меня тснить и передъ самымъ новымъ годомъ, когда у насъ выборныхъ на волостной сходъ назначали,— онъ и забуянилъ: взялъ меня — да изъ списка и вычеркнулъ, ‘не годится, говоритъ, Парфенъ въ пятидворные, потому что завсегда пьянъ, я его помаралъ, выбирайте другого’… Ахъ, въ ротъ-те малина! Ты такъ-то, думаю,— ладно-жъ! Стали другого выбирать, а я и говорю обществу: ‘старички! чмъ намъ по-пусту выбирать, отпишемъ лучше по начальству, что выбирать не согласны, а пусть господинъ писарь сами назначаютъ, кто имъ угоденъ выборнымъ быть, и кто нтъ’… Тутъ старики и смекнули, къ чему я дло клоню, и какъ закричатъ вс разомъ: ‘какъ! мы выбирать, а онъ оставлять! Мы по домамъ разойдемся и никого выбирать не будемъ, если Парфена отставятъ! Пущай вышнему начальству доносятъ, что и какъ!..’ Ну, старшина первый тутъ смуты этой испугался и сталъ упрашивать писаря не марать меня изъ списка. Оставили. Только я эту штуку не забылъ ему. Недли дв спустя созвали волостной сходъ смту производить, кому какое жалованье назначить и почемъ съ душъ собирать. Тутъ я кой-кому изъ своихъ рубля три собственныхъ пропоилъ,— все училъ, что на сход говорить. Ну, положили старшин жалованье — честь честью, по старому: двадцать рублевъ въ мсяцъ, теперь писарю? ‘Писарю сбавить’,— закричали мои. ‘Это почему?’ — спрашиваетъ старшина. ‘А потому, что дорого,— отвчаютъ,— много тридцати пяти рублей’. Тутъ я и говорю: ‘намеднись я въ город на базар былъ,— такъ человка съ три ко мн навязывалось, тамъ ихъ много безъ штановъ-то бгаетъ: по пятнадцати рублевъ согласны служить. Я вамъ обязуюсь въ два дня предоставить хучь троихъ,— выбирайте любого’… Шумъ тутъ поднялся — и Боже ты мой! ‘Много,— кричатъ,— сбавить! Четвертной!.. Пятнадцать!’ А писарь кричитъ свое: ‘меньше чмъ за тридцать за gять не буду’… Ну, наконецъ, поршили: взяли съ него два ведра и жалованье оставили прежнее — тридцать пять, мн онъ пятишницу далъ,— и я не въ убытк остался… Потомъ мы ничего себ жили, мирно,— меня онъ не затрогивалъ больше, да не долго ему послужить-то пришлось: съ полугода, или и того мене. Начальство смнило, потому зашибаться сталъ здорово,— по недл безъ просыпу пивалъ, а въ нашей должности это не рука, потому дла стоятъ^, ну, и смнили.

‘Любопытно вамъ узнать про наши мірскіе распорядки. Извстно, чудного въ нихъ бываетъ много, потому что міръ ослабъ, некому хозяйствомъ мірскимъ заниматься, а всякъ свое только дло правитъ, свое только и видитъ, а съ міра, что съ паршивой овцы, хоть шерсти клокъ и то радъ сорвать… Кому какая охота съ мірскими нуждишками возжаться, коли у него дома своя кровная нужда осталась, свое дло стоитъ, копейку выработать надо, дться окромя этого некуда? Ну, извстно, придетъ такой-то на сходку,— ему бы только стакана два мірского вина выпить,— своего онъ мсяца по два и въ глаза не видитъ, а тутъ случай упускать жалко: ну, сойдетъ съ него, скажемъ, за какое-нубудь дло двумя копейкими больше, да онъ зато вина выпьетъ на гривеникъ, да и отъ мірского дла ослобонится,— capай чинить, или гать подправлять. А ослабъ міръ вотъ почему. Встарину бывали семьи большія: по трое, по четверо женатыхъ сыновей или братовъ было, ну, старшему-то и вольготно: сыновья, али меньшіе браты на работ, а старички соберутся и какъ слдуетъ быть, не торопясь и не кривя душой — потому что изъ чего-жъ имъ кривить?— вс мірскія дла, поршатъ. А теперь пораздлились вс: рдко-рдко, гд два работника въ семь, а коли три, такъ это ужъ на диво,— все больше одиночками стали жить. Вотъ такимъ-то одинокимъ, или самъ-другъ, въ мірскія дла и нтъ никакого разсчета соваться: онъ на мірскомъ дл копейку себ выгадаетъ, а дома на рубль упуститъ, такъ какъ же тутъ отъ міра не отслониться? Ну, и занимаются мірскими длами либо старики отъ большихъ семей, либо побогаче кто, рукомесло который иметъ какое, землю ли снимаетъ, картофелемъ ли занимается, али подряды какіе беретъ: эти, извстно,— мірскіе люди и всегда на міру живутъ…

‘Да вотъ,— разскажу вамъ,— дло-то это ужъ прошлое, а може и занятно вамъ покажется. Вышелъ какъ-то отъ начальства приказъ, чтобы бочки, на случай пожара которыя подъ навсами стояли, а не такъ, какъ прежде — на вольномъ втру. Намъ хоша и чудно показалось, на что ее подъ навсъ ставить, коли ей и такъ ничего не подлается, лишь бы всегда водой налита была, да и не хотлось бы для одной-то бочки навсъ длать,— у насъ, окромя тхъ, что при волости, въ каждой сотн еще по бочк,— а нельзя, потому — приказъ строгій, чтобы безпремнно, значитъ. Вотъ и собралось насъ человкъ пятнадцать отъ сотни. Какъ ни какъ, а строить надо. Думали было съ душъ собрать соломки, да жердей, да хворосту, и поставить міромъ сарайчикъ, да раздумали: кому охота въ кляузы входить,— солому собирать, жерди учитать?.. Пропади оно пропадомъ, говорятъ, лучше наймемъ кого! А пора-то рабочая, не скоро и охотника сыщешь, я и говорю: отдайте мн, старички, я вамъ сарайчикъ поставлю въ лучшемъ вид,— ‘А что возьмешь?’ — Да что, говорю, чтобъ не обидно было — по гривенничку съ души… Душъ-то у насъ въ сотн 160, это, значитъ, шестнадцать рублей выходитъ. Подумали: ‘ладно,— говорятъ,— бери, а много ли могорыча дашь?’ — Полуведра, говорю, ставлю. Согласились. Сейчасъ это я живымъ манеромъ Архипку-десятскаго въ кабакъ за полуведерной, выпили, захмелли маленько. ‘Дорого,— кричатъ,— дали мы: давай другого охотника искать!’ А я ужъ знаю, къ чему это рчь они ведутъ: еще попиться хочется. ‘Что вы, что вы, почтенные,— говорю,— какое дорого! вовсе дарма взялся — уваженіе вамъ сдлать хотлъ, а если ужъ на то пошло,— ставлю еще четверть!’ — Ну, угостились мы въ лучшемъ вид, потому — по полштофа на брата пришлось, а пьемъ мы, извстно, дуромъ: на тощакъ да безъ всякой закуски — живо раскиснетъ человкъ… Вотъ,— господа, да попы пьютъ,— они больше нашего полопаютъ, а все ничего,— потому, выпьетъ онъ вотъ эстакую рюмочку и сейчасъ въ ротъ закуску — селедочку тамъ, или еще что, а малость погодя — опять рюмочку, да опять съ закусочкой. Вотъ оно ему и въ пользу идетъ: рюмокъ двадцать въ себя вгонитъ, или поболе — и ничего… Самъ видалъ — въ училищ посл экзамена господа пили, а то и на ярмарк случалось… А натощакъ, да безъ закуски,— и съ десяти на карачкахъ поползешь, это врно!.. Ну, ладно, ублаготворились мои други милые: кто тутъ же уснулъ, кто домой поволокся, а за кмъ и бабы пришли, — потому ихней сестр ужъ доподлинно извстно, что коли сходка, такъ мужьевъ идти выручать надо.— Началъ я ставить на другой день сарайчикъ,— смхъ одинъ и говорить-то!.. Къ плетню, что въ проулк, приставилъ я наискосокъ два колышка, да отступя на сажень, еще два кола въ землю стоймя вбилъ, сверху перекладины подлалъ, хворосту охапку раскидалъ, соломы съ полъ-воза натрусилъ — готовъ мой сарай. Сталъ онъ мн, если и работу считать — безъ малаго день я съ нимъ провозился,— рубля въ полтора, или отъ силы ужъ въ два рубля… Подъ вечеръ бочку подъ него подкатилъ и любуюсь: хорошо дюже вышло!.. дутъ тутъ съ поля двое нашихъ.— ‘Ты что, Семенычъ, строишь?’ спрашиваютъ. ‘Нешто,— говорю — не видите? Сарай вамъ пожарный длаю’.— Поглядли они, поглядли, схватилися за бока и покатились со смху… ‘Ахъ,волкъ те шь!’ кричатъ. ‘Ну, уморушка! Да какой же это сарай? его ногой пхнуть, онъ и развалится!’ А на что, говорю, пхать: нешто онъ на то поставленъ? Онъ для начальства поставленъ, а не для васъ… ‘Хо-хо-хо!— гогочутъ: ну, ловко, ну, братъ, молодецъ!’

‘Недолгое житье моему сараю было,— недли три, не боле. Налетла какъ-то буря огромная, крышь много разворотила, крылья у мельницъ, что похуже, поломала,— ну, моему сараю гд ужъ устоять? Такъ и рухнулъ, да случись еще грхъ къ тому — днище у бочки перекладиной выломало,— вотъ те и спрятали бочку!.. Днище вставить отдали два рубля — осьмуху съ плотника выпили, да я для кабатчика нашего, для Ивана Ермилыча, матеріалъ отъ сарая купилъ ему на топку — еще осьмуху поставилъ, а онъ мн деньги отдалъ, да косушку могорыча поднесъ. Съ тхъ поръ наша бочка опять у Степана Колесова крыльца стоитъ: и на виду она у всхъ, да и днище цле будетъ, чмъ подъ сараемъ, начальство-жъ боле не принуждало строить сараевъ, а иныя сотни и вовсе ничего не строили: начальство — приказъ, а они — ‘сдлаемъ сейчасъ’, да по сію пору и собираются длать…

‘Иной разъ приходится и для общества постараться… Жилъ у насъ въ сел позапрошлымъ годомъ жидяга одинъ, изъ солдатъ, сапожникъ,— да больше бабьими черевиками занимался, и надувалъ, признаться, здорово: извстно — жидяга, и моей старух онъ подсунулъ такіе черевики, что полгода не проносились. Ладно, была у сапожника у этого корова, и надумался онъ мірскихъ покосцевъ снять,— сна заготовить на зиму, думалъ дешевле обойдется. Повелъ я его показывать поляны, что въ ольховыхъ кустахъ, вотъ,— говорю,— поляна, а вотъ другая, а вотъ еще,— и показалъ ему такимъ манеромъ вс восемь. ‘А эта,— спрашиваетъ онъ и указываетъ на поляну, которую ужъ осмотрли,— тоже моя будетъ?’ — Извстно, коли снимешь, то будетъ твоя. ‘А эта?’ — И эта твоя!.. И насчиталъ онъ вмсто восьми полянъ тринадцать, все по тмъ же ходилъ, я вижу, что дуракъ набитый — не можетъ осмотрнную уже поляну признать и на себя надется, жидяга: ни разу не спросилъ — смотрли, молъ, эту поляну, али нтъ? и напрямки не договорился, сколько, молъ, всхъ полянъ? Видно, думалъ дурака поднадуть, да не на таковскаго напалъ, а мн чего учить? Не маленькій, у самого глаза есть,— да и черевики бабьи припомнились… Надавалъ онъ въ общество десять рублей деньгами, да ведро водки, а какъ вышелъ на покосъ, хвать-похвать,— пяти полянъ и нтъ. ‘Куда-жъ мои поляны двались?’ кричитъ. Ему говорятъ, что вс, молъ, тутъ. Ажъ осатанлъ онъ, какъ увидалъ, что промахнулся: ругается, плюется… Дешевое-то снцо на дорогое вышло, накосилъ онъ отъ силы, на десять рублевъ, да уборка, да возка… Засмяли его совсмъ, проходу не давали,— все о сн спрашивали, и жить у насъ не сталъ, по зимнему первопутью собрался и въ другую волость ухалъ’…

И еще много слышалъ я о дятельности разныхъ Парфеновъ, при случа буду приводить примры. Здсь же хочу упомянуть, что Парфены въ нкоторыхъ обстоятельствахъ просто незамнимы для общества,— именно, когда приходится хлопотать у начальства о какомъ-нибудь мірскомъ дл,— и чмъ выше инстанція, въ которой приходится хлопотать, тмъ больше шансовъ на то, что мірскимъ ‘повреннымъ’, какъ ихъ здсь называютъ, будетъ избранъ кто-либо изъ Парфеновъ. Они и ‘умственне’ прочихъ мужиковъ, и лучше всякіе ‘ходы’ знаютъ, и съ ‘волостными’ въ пріятеляхъ состоятъ, подчасъ даже становому извстны, не разъ ‘въ губерніи’ бывали, и въ земств, и въ крестьянскомъ присутствіи, словомъ — имъ и книги въ руки. Кром того, они и навязчиве, нахальне и смле рядовыхъ мужиковъ, не видавшихъ видовъ, они почтя перестали робть передъ начальствомъ, съ становымъ скалятъ зубы и споры ведутъ, а передъ боле высокими ‘членами’ {Общее названіе для всякаго рода начальства, кром урядника и станового, терминъ ‘чиновникъ’ мене употребителенъ.} хотя и стоятъ безъ шапокъ, но не жмурятся и безъ стсненія спрашиваютъ ‘скопію’ съ ршенія, или что-нибудь въ этомъ род. Прогрессъ въ смысл сознанія собственнаго достоинства — несомннный, и впечатлніе производитъ преотрадное, для контраста стоитъ только взглянуть на мужиченку, вынесшаго на своихъ плечахъ крпостное иго и нын обдленнаго землей: онъ сельскаго писаря считаетъ за начальство, а при старшин ни за что не ршится ссть или одть шапку…

На расходы по мірскимъ дламъ Парфенъ затрачиваетъ или свои деньги — если искъ врный и представляется возможность вычесть впослдствіи расходы изъ выигрыша,— или, что гораздо чаще, мірскія суммы. Въ послднемъ случа, когда деньги нужны, Парфенъ сзываетъ сходъ и проситъ стариковъ достать ему денегъ на расходы: ‘вс вышли, нужно еще, раздобывайтесь, а то придется дло бросать!’

— Да куда жъ ты цлую уйму двалъ? Вдь на заговнье мы те сорокъ рублевъ отвалили?..

— Со-орокъ рублевъ!.. Ишь, какую невидаль сказалъ,— сорокъ рублевъ! Поди-ка ты сдлай что на сорокъ рублевъ, а я посмотрю, какъ ты длать будешь!.. Молчалъ бы ужъ, чмъ зря болтать.

— Нтъ, стой! Зачмъ зря болтать, никто не болтаетъ… А ты учтись, куда что двалъ?

— И учтусь!.. А ты думалъ — не учтусь? Себ, что ль, я ихъ попряталъ? Еще своихъ полтора рубля зашло, какъ анадысь въ губернію здилъ. Клади сейчасъ: первое, здилъ за скопіей — два съ полтиной прохарчилъ…

— Много дюже, жирно будетъ!

— Мно-ого… Пшій ты, вотъ что! За одну машину рубль двадцать заплатилъ, да тамъ полтора сутокъ прожилъ, опять писарьку, чтобъ скоре отпустилъ, полтину отдалъ… Ты самъ-то попытай перво-на-перво създить, да охлопочи, а потомъ ори, что много!..

— Ну, ладно,— два съ полтиной, такъ два съ полтиной! Живетъ! Клади дальше!

— Въ волости надо было старыя дла, архиву, подымать, справку искать отъ полаты, опять — туды-сюды, со старшиной чайку попилъ, писаря поблагодарилъ,— три рубля вышло.

— Ишь ты!.. И какъ ихъ не прорветъ!

— Въ губернію здилъ къ аблакату,— за прошеніе отдалъ пятишницу, да за марки…

Въ конц-концовъ всегда оказывается, что Парфенъ деньги израсходовалъ правильно и даже своихъ полтора рубля затратилъ. Учесть его нтъ никакой возможности, такъ какъ данныхъ для учета, кром собственныхъ его показаній, нтъ никакихъ, а показанія его, заране заготовленныя и затверженныя, всегда сходятся, и сбить его нтъ никакой возможности, хоть десять разъ учитай съ начала до конца. Само собой разумется, что изъ сорока рублей — десять, не мене, прилипаетъ къ рукамъ Парфена, но дйствуетъ онъ очень осторожно, опасаясь, чтобы міръ, осердившись, не выбралъ въ повренные другого Парфена и не отобралъ бы у него, такимъ образомъ, доходной статьи. Если искъ денежный, то Парфену, сверхъ покрытія его затратъ, накидываютъ иногда нсколько рублей, а то, случается, и этого не бываетъ: ‘буде, и такъ поживился не мало, пора и честь знать’,— говорятъ въ такомъ случа неблагодарные кліенты. Если же дло не денежное, а о земл, напримръ, то Парфену ужъ ни въ коемъ случа денежной награды не ждать,— не съ душъ же собирать! Много-много, если клинъ мірской землицы или покосецъ какой-нибудь дадутъ безденежно, но и то попросятъ могорычика… Парфены это знаютъ и поэтому не дремлютъ, покуда есть возможность распоряжаться мірскими деньгами: чмъ дло успшне идетъ, чмъ больше шансовъ на выигрышь, тмъ прогрссивне возрастаютъ расходы, потому что Парфенъ въ успх увренъ, а въ случа успха — общество не такъ придирчидо будетъ учитывать его… Оченъ рдко приходилось мн наблюдать, чтобы ‘въ повренныхъ’ ходили простые лапотники, эти правда, дйствуютъ по-божески, но все таки и себя не забываютъ: или мірскихъ подводъ требуютъ, или же здятъ на своей лошади и кладутъ цну за проздку процентовъ на двадцать выше настоящей, или идутъ пшкомъ въ городъ, а за подводу все-таки берутъ — это ужъ хозяйственный расчетъ повреннаго, и міръ никогда такому заработку его не препятствуетъ, за харчи въ город тоже вычитаютъ, хотя хлбъ, а подчасъ и баранину, берутъ изъ дому. Но за то съ этими повренными вести дло просто мука: ничего-то они не понимаютъ, ничему въ толкъ не возьмутъ и все твердятъ свое, предполагая со всехъ сторонъ обманъ и подвохъ, и поэтому недоврчивы ужасно. Является, напримръ, въ канцелярію волостную мужикъ съ мшкомъ и посохомъ въ рукахъ.

— Къ вашей милости съ просьбицей, ужъ потрудитесь!..

— Что такое?

— Намеднись обществу объявляли, что насчетъ луговъ отказъ намъ вышелъ. Пожалуйте скопію.

— Да вы кто такой?

— Знамо кто, повренный отъ обчества… Руки на меня задали.

— Гд же руки-то?

— А вотъ…

Изъ котомки достается грязная бумажка, на которой какимъ-нибудь самоучкой огрызкомъ карандаша нацарапано: Хвидоть Костявъ, Пітра нинъ, и т. д. въ томъ же род — одни имена и фамиліи, а внизу накопченная печать старосты — это называется у крестьянъ, не знающихъ формальностей,— а такихъ и по сію пору не мене 99%,— задать руки, или то же, что дать общественный приговоръ.

— Не годятся ваши ‘руки’ — нигд ихъ въ расчетъ не примутъ. Надо новый, настоящій приговоръ написать. Нынче что, пятница? такъ ужо, на будущей недл, какъ посвободне будетъ, мы съ старшиною прідемъ, сходъ соберемъ, общество опросимъ, согласны ли, и тогда я вамъ напишу приговоръ. Понимаете?

— Какъ не понять, понимаемъ… Только вы ужъ сдлайте божескую милость, не задерживайте, напишите приговоръ-то, коли онъ нуженъ, сейчасъ, а то я вовсе было собрался въ губернію идтить,— надо-жъ правду сыскать!..

— Да какъ же я могу написать, когда не знаю, врно-ли, что общество хочетъ дальше вести дло, врно ли, что васъ, а не кого-либо другого выбрали въ повренные? Ну, если я, напишу, а общество-то откажется,— вдь это подлогъ будетъ, а за подлогъ большое наказаніе полагается по закону…

— Вотъ-вотъ!— радуется повренный знакомому и излюбленному словечку, не обративъ на вс прочія мои ‘словечки’ никакого вниманія,— по закону и напишите: вамъ лучше знать, какъ написать,— вы народъ ученый. А я вашу милость ужъ поблагодарю чмъ ни на есть… пшенца, али еще чмъ…

— Провались ты къ черту съ твоимъ пшеномъ!.. Сказано — ждите, дня черезъ три пріду, а теперь не могу — некогда

— Нтъ, намъ ждать невмоготу… Ужъ вы отдайте мн обчественныя руки-то, я и съ ними до правды дойду, какой тамъ еще приговоръ понадобился — неизвстно… И печать старостина приложона… Скопію то мн дадите?

— И копіи никакой не могу дать: бумага была изъ присутствія — оно и дастъ теб копію, когда настоящій приговоръ будешь имть. А такъ, съ этими ‘руками’ хоть ни зди,— не дадутъ.

Мужикъ мнется и что то соображаетъ.

— Такъ мн ничего отъ васъ и не будетъ? ни приговора, ни скопіи?

— Покуда ничего, сказано — на той недл пріду.

— Такъ-съ, предупрежоно, значить… Не стало нигд правды, нтути закона… Понимаемъ-съ, какъ не понять!.. А мы все-таки до вышняго начальства дойдемъ, все какъ на духу — разскажемъ, чтобы по закону, значитъ…

Мужикъ — упорный и недоврчивый, хоть колъ на голов теши — детъ въ губернію, живетъ тамъ сутокъ трое, обойдетъ вс ‘палаты’ и ‘присутствія’ и, конечно, везд получаетъ съ первыхъ же словъ отказъ, везд говорятъ: ‘приговоръ надо’, и когда онъ подаетъ свои ‘руки’, то ихъ даже не берутъ, а требуютъ настоящаго приговора. Наконецъ, обезкураженный, онъ возвращается назадъ и опять заходитъ въ волость.

— Ужъ видно вы лучше знаете, какъ по закону. Когда-жъ къ намъ общаетесь пожаловать?

А потомъ, въ разговорахъ съ столь же много смыслящими въ ‘законахъ’ односельчанами, сокрушается: ‘нигд суду не дали, везд отказъ, видно, у нихъ повсюду рука, и въ губерніи везд предупрежоно. Нтути нигд правды, вс на ихъ сторону тянутъ: знамо, люди богатые, не то, что мы!.. Я было — пшено, а онъ ка-акъ закричитъ! Извстно, на что ему пшено?’…

Парфены, въ качеств мірскихъ повренныхъ, гораздо пріятне для начальства и полезне въ нкоторомъ отношеніи, для общества. Парфенъ уметъ говорить довольно толково и связно, можетъ въ немногихъ словахъ объяснить, въ чемъ дло, слушаетъ со вниманіемъ, соображаетъ,— словомъ, во сто разъ развите простого лапотника — просителя. Если Парфеново дло не выгораетъ и ему ‘выходитъ отказъ’, то онъ старается вникнуть, какъ и почему отказано, смекаетъ и совтуется съ ‘хорошими людьми’, нельзя ли дло поправить, обществу же своему подробно разъясняетъ мотивы отказа, не прибгая къ туманной формул, врод ‘не стало правды на свт’… ‘Сроки пропустили’, ‘планта нтъ’,— говоритъ Парфенъ и самъ понимаетъ, и прочимъ старается разъяснить, что ‘безъ планта, какъ безъ рукъ, ничего не подлаешь’… Умственный кругозоръ деревенскаго міра расширяется отъ Парфеновъ въ несравненно значительнйшей степени, чмъ отъ убогихъ школъ, гд выучиваются читать и писать, но гд не учатъ понимать условія жизни…

Но что меня всегда удивляло, это крайне добродушное отношеніе міра къ своимъ паразитамъ. Явной злобы или вражды къ Парфенамъ мн никогда не приходилось подмчать, бывали случаи, когда Парфены принуждены были уступать передъ дружнымъ натискомъ міра, но лишь только спорный вопросъ сходитъ со сцены, какъ Парфены опять вступаютъ въ свою роль диктаторовъ, ничуть не смущаясь временнымъ пораженіемъ, а стригомыя овцы, частью одобрительно, частью съ завистью смотрятъ на Парфеновы эксперименты съ мірскимъ имуществомъ. ‘Ну, ловко,— ну и собака же!.. Скажи, братецъ ты мой, то ись какъ пить далъ, вотъ какъ обчистилъ!’… И въ тон говорившаго большею частью слышалось лишь сожалніе, что ‘обчистилъ’ Парфенъ, а не онъ- злобы же на Парфена за ‘обчистку’ не чувствовалось…

Я неоднократно принужденъ буду касаться той или другой сферы дятельности кулаковъ-міродовъ, изъ фактовъ, которые я представлю, читатель самъ себ можетъ составить понятіе объ этомъ жгучемъ вопрос ныншней народной жизни, мое же мнніе таково, что деревенскіе Парфены-міроды — явленіе, логически проистекающее изъ даннаго экономическаго и общественнаго деревенскаго строя, и существованіе ихъ такъ же строго необходимо, какъ необходимо появленіе лишаевъ и мховъ на гніющемъ ствол дерева… И никакіе палліативы не остановятъ роста этихъ лишаевъ: деревня будетъ вс дале и дале дифференцироваться, и въ одну сторону будутъ стекаться представители умственности, которые все безграничне будутъ господствовать надъ отлагающимися по другую сторону рабами физическаго труда, глубже и глубже уходящими въ мелкія, развращающія заботы о куск насущнаго хлба. Это, по моему, логически неизбжный конецъ исторіи нашей крестьянской общины въ существующей ея форм, избжать этого почальнаго конца можно, только перейдя отъ общиннаго владнія объектомъ труда — землею къ общественной форм самого труда.

XII.
Что такое волостной писарь?

Да, въ самомъ дл: что такое волостной писарь?.. Въ глазахъ начальства всякаго сорта — это парія, это рабъ, безъ мысли и воли, безпрекословно обязанный выполнять всякія требованія, быть на вс руки и, по начальническому приказу, не останавливаться даже передъ не совсмъ благовидными вещами, въ глазахъ мужиковъ — это тонкая бестія, законникъ, крючкотворъ, которымъ, въ случа своей нужды, можно и попользоваться, но вообще же лучше быть отъ него подальше, какъ отъ души продажной, за рубль-цлковый на все готовой. Такъ вотъ этотъ-то человкъ, съ очень подозрительною нравственностью и безъ всякаго образовательнаго ценза, ведетъ денежныя и прочія книги волости, которыхъ боле 30 штукъ, пишетъ разные приговоры, выдаетъ паспорта, составляетъ всякаго рода акты, состоитъ секретаремъ (и, скажу въ скобкахъ, главнымъ заправилой) въ волостномъ суд, производитъ статистическія описанія и изслдованія, принимаетъ дв-три тысячи дворовъ, на страхъ на сумму 200—300 т. руб., составляетъ ежегодно призывные списки по отбыванію воинской повинности 100—150 чел., производитъ поврку торговыхъ документовъ и преслдуетъ разныя нарушенія закона въ области торговли и промышленности, опекаетъ сиротъ, слдитъ за дломъ обученія въ земскихъ школахъ (sic), за оспоприваніемъ въ земской аптечк, слдитъ за санитарнымъ состояніемъ 10-ти тысячнаго населенія, длаетъ распоряженія въ области гигіены, завдываетъ военно-конскимъ участкомъ, прекращаетъ падежи скота, составляетъ списки лицамъ, могущимъ быть присяжными засдателями, производитъ описи, аукціоны и судебныя взысканія, преслдуетъ нарушителей строительнаго устава, получаетъ въ годъ до тысячи входящихъ и выпускаетъ до двухъ тысячъ исходящихъ бумагъ,— и проч., и проч. Какъ видите, дятельность этого паріи самая многосторонняя, захватывающая нсколько областей знанія и науки. Понятно, что de jure на писар лежитъ только канцелярская обязанность, т. е. писать бумаги и вести книги, но такъ какъ, съ одной стороны, масса существующаго надъ нимъ начальства старается по возможности свалить всякое ‘дло’ на эту всевыносящую выю, требуя лишь немедленнаго увдомленія о точномъ исполненіи предписанія, а съ другой — главный хозяинъ волости, старшина, на которомъ и лежитъ, въ сущности, обязанность всхъ этихъ изслдованій, завдываній, наблюденій и проч., уметъ только пить могарычи съ пріятелями и сажать недоимщиковъ и прочихъ проштрафившихся въ ‘холодную’,— то писарь и является единственною пружиной, приводящей въ дйствіе весь многосложный механизмъ волостного благоустройства! Въ большинств случаевъ старшина бываетъ виноватымъ и терпитъ взысканія только за плохой сборъ податей, что и составляетъ его главную обязанность, все же остальное длаетъ писарь, и начальственныя особы, хорошо знающія механизмъ волостного правленія,— со всякаго рода приказаніями, личными разъясненіями и проч. обращаются всегда къ писарю, а тотъ ужъ отъ себя длаетъ распоряженія старшин. ‘Позжай туда-то, узнай о томъ-то, вызови ко мн того-то’,— говоритъ писарь, и старшина безпрекословно исполняетъ его приказанія, зная, что устами его глаголетъ высшее начальство. Большая часть старшинъ и писарей живутъ довольно ладно другъ съ другомъ, потому что интересы у нихъ совершенно общіе: ублажать начальство, по возможности выполняя, хотя бы для виду, на бумаг, его предначертанія и тмъ обезпечивать свое существованіе… Если же поселится рознь между этими глазами волости, то об он проигрываютъ: писарю нтъ ничего легче, какъ подвести старшину, прочесть ему мудреное предписаніе, порядкомъ не растолковавъ, въ чемъ дло, или даже вовсе не читать и ждать противозаконныхъ дйствій безграмотнаго мужика, а потомъ раскрыть его ошибки передъ начальствомъ, обвинить его въ небрежности, нерадніи и проч. Старшина же можетъ или непосредственно пожаловаться на лукавое мудрствованіе писаря, если у него — старшины есть между начальствомъ ‘рука’, или же дйствовать закулисными интригами черезъ волостной сходъ, жалуясь ему на писаря, предлагая сбавить жалованье, и т. д.. Тогда происходитъ въ волости полнйшій кавардакъ, самымъ грустнымъ образомъ отзывающійся, конечно, на ни въ чемъ неповинномъ крестьянств. Приходитъ, напр., мужикъ по какому-нибудь длу въ волость и обращается къ старшин: этотъ и радъ бы, можетъ быть, ему помочь, но не знаетъ, какъ, или знаетъ, но боится попасть какимъ-нибудь образомъ впросакъ, чувствуя за собой зоркій глазъ недруга-писаря. ‘Не знаю,— говоритъ онъ изъ осторожности,— ступай къ писарю’. Мужикъ идетъ къ писарю и слышитъ отвтъ: ‘не моя это забота, мое дло — перо. Ступай къ старшин’. Ну, и приходится хоть волкомъ выть изъ-за полученія какого-нибудь приговора о раздл или удостовренія о личности. Но такія натянутыя отношенія между старшиной и писаремъ бываютъ, какъ я сказалъ, очень рдки, потому что долго продлиться не могутъ: одна изъ сторонъ непремнно проштрафится, спасуетъ и принуждена будетъ уступить другой, старшина — выйдя въ отставку, а писарь — перейдя въ другую волость,— смотря по тому, чья сторона возьметъ верхъ.

Волостной писарь — это связующее звено крестьянства со всми и со всмъ, что похоже на начальство, все, что иметъ что-нибудь приказать, предписать, объяснить, объявить, вс, кто нуждается въ какой-нибудь справк или цифр,— вс эти и все это обращается въ волость, т. е. къ волостному писарю, какъ единственному источнику, могущему доставить все необходимое. Земская управа спрашиваетъ, сколько уродилось хлба, сколько его будетъ подено и сколько останется, казенная палата — каковъ оборотъ на ярмарк, крестьянское присутствіе — каковы мотивы, вызывающіе переселеніе, исправникъ — каковы причины обдннія населенія, сопряженнаго съ возрастаніемъ недоимокъ, губернскій статистическій комитетъ — нтъ ли въ предлахъ волости какихъ-либо антиковъ, кургановъ и т. п., кто-нибудь изъ нихъ, или вс вмст — каковы могутъ быть заработки населенія въ виду постигшаго край неурожая, и проч., и проч… Въ волостномъ правленіи ведутся дла изъ областей вднія шести министерствъ,— внутреннихъ длъ, финансовъ, военнаго, юстиціи, народнаго просвщенія, государственныхъ имуществъ, и только благодаря отдаленности иностранныхъ державъ и окіяновъ-морей отъ волостныхъ правленій центральной Россіи (объ окраинахъ судить не смю), ихъ не касаются министерства иностранныхъ длъ и морское… И вс эти сорокъ шесть — я на досуг какъ-то сосчиталъ — начальственныхъ мстъ и лицъ требуютъ врныхъ, точныхъ и, главное, немедленныхъ исполненій и донесеній о предметахъ самыхъ разнообразныхъ, понятно, что одному человку, къ тому же никогда не слыхавшему о статистик, экономик, археологіи, гигіен и проч., не разорваться, и поэтому къ длу онъ относится самымъ формальнымъ образомъ. Если приходитъ предписаніе, на которое отвта не требуется, то оно спокойно подшивается ‘къ длу’, если предписаніе требуетъ отвта объ исполненіи, то до подшитія его къ длу берется бланокъ и пишется донесеніе: ‘во исполненіе предписанія в. в-дія, имю честь донести’ и проч.,— словомъ, что все исполнено, если наконецъ требуется обстоятельное донесеніе съ цифрами и проч., то половина ихъ нахватывается изъ прошлогоднихъ длъ, а половина присочиняется сообразно обстоятельствамъ. Требуются, напр., свднія объ урожа, писарь, какъ мстный житель, видлъ при разъздахъ и слышалъ изъ разговоровъ въ ‘Центральной Харчевн’, что ‘рожь нон ни лучше, ни хуже прошлогодней, овсы погорли, а проса слава Богу’. Недолго думая, онъ беретъ донесеніе объ урожа прошлаго года и смотритъ, какъ велики тамъ цифры: ржи значилось собранной 29,351 четверть,— онъ напишетъ 29,845 четв., овса было 41,200 ч., появится 27,630 ч., проса было 3,823 ч., въ новомъ донесеніи окажется 4,655 ч. и т. п. Затмъ будетъ также ‘примрно’ исчислено, сколько требуется на прокормленіе людей ржи, картофеля и пшена, а для скота и лошадей — овса и сна, а вычтя вторыя количества изъ первыхъ, не трудно уже получить математически точныя ‘данныя объ излишкахъ хлбныхъ запасовъ по такой-то волости, такого-то узда, воронежской губерніи’… Идите, пожалуй, по дворамъ, повряйте сами, коли не врите!.. Долженъ, однако, оговориться: конечно, цифр 29,351 ч. нельзя доврять, гораздо боле вроятности имли бы цифры съ четырьмя нулями, но писаря ‘не смютъ’ ставить такихъ огульныхъ величинъ, потому что — какая же это выйдетъ статистика, наука, какъ извстно, требующая особой точности? Но какъ ни смшно писарское остроуміе, а совершенно безполезнымъ его считать нельзя, надо только крайне осторожно относиться къ цифрамъ и брать не столько абсолютныя, какъ относительныя ихъ величины, которыя въ большинств случаевъ достаточно врны. Дло въ томъ, что, благодаря многолтнимъ комбинаціямъ, основныя цифры, изъ которыхъ черпаютъ писаря свои отчеты, сложились довольно счастливымъ образомъ и очень недалеки отъ истины, умышленно же искажать правду писарямъ, въ большинств случаевъ, нтъ никакого расчета, и стараются они обыкновенно производить измненія въ прошлогоднихъ данныхъ ужъ не вовсе съ бухты-барахты, а боле или мене согласно съ дйствительностью. Былъ, напримръ, урожай ржи въ прошломъ году самъ-8, какъ значится въ вдомости волостного правленія, въ дйствительности-то, Богъ его знаетъ, можетъ быть, онъ былъ самъ-7, а, можетъ быть, самъ-9, но дло въ томъ, что центральному учрежденію, собирающему справки, уже извстно до нкоторой степени, каково при данномъ урожа было экономическое благосостояніе населенія. Вдругъ писарь, потолковавъ съ Козьмой и узнавъ, что у него копна даетъ нон только 2 ¹/₂ мры, когда въ прошломъ году давала 5 мръ, и съ Трофимомъ, у котораго рожь вышла еще хуже, давъ только 2 мры съ копны,— вдругъ писарь уменьшаетъ цифру урожая до сам-3 ¹/₂. Кто его знаетъ, какъ оно выйдетъ въ общей сложности, можетъ быть, самъ-3 ¹/₂, можетъ быть самъ-2 ¹/₂, а можетъ быть, самъ-4, но дло въ томъ, что урожай ныншняго года несомннно ниже прошлогодняго, и можно даже съ увренностью сказать, что онъ около двухъ разъ мене прошлогодняго. Соображаясь съ другими данными, которыя у собирателя свдній имются, конечно, подъ руками, можно-таки, по моему, придти къ какому-либо заключенію, очень недалекому отъ истины, о затрудненіяхъ, которыя придется переносить населенію при ныншнемъ неурожа. Этотъ примръ былъ апріорный, позволю себ разсказать о бывшемъ въ дйствительности факт, приведшемъ меня въ немалое смущеніе. Когда я поступилъ въ 1881 г. на должность писаря, то со времени военно-конской переписи, произведенной наканун турецкой войны, прошло уже около пяти лтъ, за это время въ кочетовской волости былъ небольшой падежъ лошадей. Въ 1870 году, если не ошибаюсь (пишу на память, такъ какъ въ настоящее время я уже далекъ отъ Кочетова), была по требованію губернской земской управы произведена перепись всей крестьянской скотины — конечно, волостными писарями же, и съ тхъ поръ переписи новой не было. За одиннадцатилтній промежутокъ, было нсколько падежей скота. Наконецъ, при дл волостного правленія за 1880 г. имлись свднія ‘о движеніи’ народонаселенія по волости, съ точными цифрами о количеств лицъ мужск. и женск. пола, когда и откуда взялись эти послднія цифры, не припомню,— во всякомъ случа, недавней переписи не было, а врне всего, что взяты были он, цифры, изъ посемейныхъ списковъ, составленныхъ при введеніи новаго устава о воинской повинности въ 1874 г. и затмъ ежегодно измнялись согласно даннымъ, сообщаемымъ священниками о естественномъ прирост населенія, т.-е. о числ рожденій и смертей. Какъ видите, промежутки времени между моментами опредленія основныхъ цифръ и тхъ, которыя относились къ 1881 г., были довольно значительны, и можно бы ожидать, что, при ежегодномъ измненіи ихъ ‘на глазокъ’ волостными писарями, послднія цифровыя данныя уже сильно разнятся отъ дйствительныхъ, натуральныхъ величинъ. И что же,— несмотря на падежи, войну, эпидеміи и проч., цифры, полученныя при переписи, дйствительно произведенной вновь образованнымъ земскимъ статистическимъ бюро въ 1884 г., очень не много разнились отъ выведенныхъ мною ‘на глазокъ’ въ вдомостяхъ^, такъ наприм., при общемъ, боле четырехъ тысячъ штукъ, количеств лошадей, разница была только въ нсколько десятковъ, для коровъ — около двухъ-сотъ-пятидесяти при 3500 шт., а для лицъ мужского пола — около трехсотъ при общемъ количеств въ 6 тысячъ! Иначе сказать, разница между волостными и дйствительными цифрами колебалась между 2% и 7%!.. Разница, собственно говоря, не особенно значительная. Я спрашивалъ писарей, какъ они это длаютъ, и получалъ въ отвтъ, что они сообразуются съ падежами и эпидеміями: ‘если не было падежа, ну, прикинешь штукъ 200, а то если былъ, да небольшой, ничего не прибавишь, а еще скинешь полусотку, такъ и ведемъ изъ года въ годъ’. Такъ велъ и я три года, ршительно не имя возможности производить ежегодно. статистическую подробную перепись двухъ тысячъ дворовъ и удовлетворяя своему нравственному чувству лишь тмъ, что въ конц вдомостей добавлялъ ‘приблизительно’, или ставилъ при цифрахъ вопросительные знаки, но въ 1884 г., какъ сказано, имлъ удовольствіе убдиться, что большого грха на душ моей относительно статистическихъ данныхъ не лежитъ.

Возвращаюсь къ прерванному изложенію. Итакъ, волостные писаря, даже при всей своей доброй вол, должны ограничиваться формальнымъ, канцелярскимъ отношеніемъ ко многимъ благимъ начинаніямъ, человкъ всегда остается человкомъ и склоненъ преимущественно стараться о своемъ благополучіи, писаря же, при своемъ невысокомъ образовательномъ и, пожалуй, нравственномъ ценз, никакъ не могутъ быть одушевлены идеей служенія человчеству или народу. Они ограничиваются боле легкимъ служеніемъ: служеніемъ начальству изъ-за средствъ къ существованію, и поэтому вся задача ихъ жизни состоитъ въ томъ, чтобы не прогнвить начальство, работая какъ можно мене и какъ можно боле выгадывая свободнаго времени ‘для себя’. Отсюда и происходитъ формальное, небрежное отношеніе къ обязанности и появляется въ обиход пословица: ‘настрочилъ — и съ плечъ долой’. Да и какъ не строчить, когда, кром указанной уже мною переписки, такъ сказать, текущей, на обязанности писаря лежитъ еще веденіе тридцати съ лишнимъ книгъ, въ томъ числ нсколькихъ денежныхъ, и удовлетвореніе всхъ нуждъ населенія, что сопряжено съ безпрерывными разъздами для составленія приговоровъ, описей, актовъ и проч.? Трудъ, воистину, громадный, безъ передышки, потому что воскресенье и праздники — самые тяжелые дни для писаря: народъ, свободный отъ полевыхъ работъ, спшитъ, чтобы не потерять день въ будни, обдлать въ эти дни вс свои дла въ волости, трудъ, повторяю, громадный, и не будь въ писарств мрачныхъ сторонъ — кляузничества, халуйства и взяточничества,— лица, несущія этотъ трудъ на своихъ плечахъ, заслуживали бы полнаго уваженія всхъ людей.

Какое же вознагражденіе получаетъ этотъ статистикъ, бухгалтеръ, изслдователь народной жизни, этотъ агентъ земскаго страхованія, и проч.? Въ —скомъ узд только одинъ счастливецъ получалъ 50 р. въ мсяцъ, а вс остальные — 40, 30 и даже 25 руб., но все это еще ничего бы, потому что въ деревн на такія средства кое-какъ прожить можно, отвратительно то, что эти рубли приходится ежегодно выпрашивать у волостного схода, ублаготворяя его полуведромъ или ведромъ водки, претерпвая униженіе отъ разныхъ Парфеновъ, держащихъ весь сходъ въ рукахъ. Въ предъидущей глав я передавалъ разсказъ одного изъ этихъ Парфеновъ, какъ онъ смирилъ заартачившагося писаря. Положимъ, что этотъ писарь никакими особенными доблестями не отличался и самъ вызвалъ Парфена на бой, превысивъ свою власть, но не всегда же случается, что Парфены дйствуютъ только изъ оскорбленнаго самолюбія: обыкновенно они ратуютъ за прибавку къ жалованью писаря или за убавку — смотря по тому, дана ли имъ трюшница, или нтъ. Лично я за три года своей дятельности въ Кочетов настолько съумлъ расположить къ себ населеніе, что при послднемъ назначеніи мн жалованья въ 1684 г. и рчи не было о водк: никто не заикнулся потребовать съ меня могорычъ, а нкоторые предлагали мн даже прибавить жалованья, но я самъ пожелалъ остаться при прежнемъ оклад въ 35 р. въ мсяцъ, но прошу не забыть, что это произошло на третій годъ моего служенія,— а эти годы мн чего-нибудь да стоили!..

Несомннно, что частью благодаря ничтожности вознагражденія за громадный трудъ и, главное, благодаря денежной зависимости отъ Парфеновъ,— черезчуръ мало находится охотниковъ изъ порядочныхъ людей занимать должность волостныхъ писарей, предпочитая сидть въ городахъ, въ душныхъ конторахъ и правленіяхъ и получать какими-нибудь двумя десятками рублей боле жалованья, чмъ они могли бы получить въ деревн (о такъ называемыхъ ‘независящихъ обстоятельствахъ’ препятствующихъ многимъ охотникамъ изъ числа интеллигенціи взяться за этотъ трудъ — можно разв только упомянуть, а обсуждать его — не полагается). Съ другой стороны, благодаря хуже, чмъ неудовлетворительному составу писарей, разныя начальствующія лица привыкли къ нимъ относиться не какъ къ самостоятельному и заслуживающему хотя бы нкотораго уваженія люду, а какъ къ низшаго сорта наемникамъ, безъ воли и достоинства, обязаннымъ безпрекословно исполнять вс разумныя, неразумныя и даже беззаконныя требованія власть имющихъ. Поэтому, положеніе порядочнаго человка, попавшаго въ писарскую шкуру, бываетъ порой почти что невыносимо: начальство помыкаетъ, Парфены дозжаютъ, крестьянство сторонится и относится съ недовріемъ ко всякому доброму порыву… И рдкій-рдкій, не совсмъ опустившійся, человкъ удержится на этомъ проклятомъ мст, вс такіе, при первой возможности, бгутъ на частныя должности — въ приказчики, конторщики, управляющіе, а то и въ урядники, лишь бы только имть не-двусмысленное положеніе и знать одного опредленнаго хозяина, а не цлую коллекцію разныхъ властей!..

Лично я стоялъ на совершенно особомъ положеніи отъ другихъ волостныхъ писарей, потому что нкоторые изъ начальниковъ познакомились со мной черезъ моего товарища Ковалева, о которомъ я упоминалъ въ начал этихъ очерковъ, другіе же, хотя и незнакомые съ моимъ прошлымъ, все-таки чувствовали во мн что-то такое, что заставляло ихъ относиться ко мн совершенно иначе, чмъ къ прочимъ писарямъ. Однако, несмотря на всю выгоду моего положенія, я часто бывалъ въ прескверныхъ обстоятельствахъ, и самолюбіе мое, или, врне сказать, чувство собственнаго достоинства — нердко достаточно-таки страдало. Вотъ, наприм. одиннадцать часовъ вечера, осень, слякоть, я дома и собираюсь уже ложиться спать, такъ какъ встаю рано, въ седьмомъ часу утра. Вдругъ сильный стукъ въ окно.

— Кто тамъ? Что нужно?

— Пожалуйте въ волость,— узнаю голосъ десятскаго, — слдственникъ пріхалъ, требуютъ васъ къ себ.

Недоумваю, что за экстренная надобность, однако, одваюсь, натягиваю закорузлые болотные сапоги и иду за полверсты въ волость, шлепая по лужамъ и насквозь пронизываемый мелкимъ осеннимъ дождемъ.

— А, здравствуйте,— говоритъ слдователь, сидя за привтливо шумящимъ самоваромъ и кушая чай со свжими сливками и съ сдобными сухарями, привезенными изъ города.— Вотъ мн нужны эти люди, которыхъ я выписалъ на эту бумажку, распорядитесь, чтобъ они завтра къ 9-ти часамъ утра были здсь.

— Но, г. слдователь, я вижу, что нкоторые вызываются изъ селеній за 12 и 15 верстъ: въ такую погоду они не успютъ пріхать къ 9-ти часамъ.

— Надо сейчасъ послать ямщика, тогда успютъ.

— Теперь такъ темно и такая скверная дорога, что ни одинъ ямщикъ не ршится хать проселками, придется ждать разсвта.

— Глупости!.. Я вдь только-что пріхалъ же…

— Вы хали большой почтовой дорогой, съ которой нельзя сбиться…

— Ну-съ, довольно. Я вамъ приказалъ, а вы можете длать, какъ знаете: я съ васъ буду взыскивать.

— Не за что взыскивать. Всми принято, что при большомъ количеств вызываемыхъ дается знать волости за день или за два впередъ,— говорю я раздражительно, и вдругъ, совершенно неожиданно для самого себя, прибавляю: да кром того, я покорнйше просилъ бы васъ по ночамъ меня въ волость не вызывать:, я цлый день работаю и ночью нуждаюсь, какъ и вы, въ отдых…

Поворачиваюсь и опять совершаю прогулку по лужамъ, приказавъ десятнику въ 5 час. утра прислать ко мн двухъ верховыхъ ямщиковъ для вызова нужныхъ слдователю людей…

Слдователь этотъ боленъ печенью, и потому желченъ и раздражителенъ до крайности, для своей должности онъ совсмъ не годится, потому что у него на допрос и обвиняемый, и обвинитель, и свидтели, по свойственной мужикамъ — въ отношеніи начальства — трусости, трепещутъ и думаютъ только о томъ, какъ бы допустилъ Господь унести ноги.

— Ты не замчалъ ли какихъ-нибудь натянутыхъ отношеній между Париновымъ и обвиняемымъ, до пожара у потерпвшаго Паринова?

Свидтель пыхтитъ, съ тоской посматривая на предметы, разложенные на стол.

— Че-то-же ты сто-ишь и не от-в-ча-ешь?..— отчеканиваетъ инквизиторъ, повышая голосъ.

— Н-не могу знать-съ…

— Т. е., чего ты не можешь знать?— уже гремитъ слдователь.— Что ты дуракъ набитый, это ты давно долженъ былъ знать!.. Я спрашиваю тебя,— не ругались ли или не ссорились ли когда-нибудь В. и П. до пожара у П.?

Съ мужика потъ градомъ льется, и онъ съ страшнымъ усиліемъ ршается наконецъ отвтить:

— Извстно, брань у нихъ допрежъ была про огородъ…

И такія-то сцены разыгрывались съ утра до вечера въ присутственной комнат волостного правленія, когда шло слдовательское длопроизводство.

По моемъ уход, слдователю стало жарко, а такъ какъ двойныя рамы были уже вставлены, форточки же на грхъ не было сдлано, то строгое начальство палкой вышибло два стекла — ‘для вольнаго воздуха’, предварительно нашумвъ на нашего волостного сторожа такъ, что тотъ долго руками разводилъ, не будучи въ состояніи очувствоваться отъ начальническихъ криковъ и топанія ногъ. ‘Ну, и строгій же баринъ,— говаривалъ впослдствіи сторожъ Петровичъ, улыбаясь: и гд только такой зародился?..’ Однако, строгій баринъ не вызывалъ меня уже больше никогда въ волость по ночамъ.

Вроятно, благодаря своей нмецкой натур, онъ былъ щепетиленъ, брезгливъ и самолюбивъ до смшного. Съ собой онъ возилъ цлое хозяйство: въ тарантас его, истинномъ мученіи для ямщиковъ, вслдствіе его громоздкости и тяжеловсности, помщались: желзная складная кровать со всми постельными принадлежностями, керосиновая кухня съ жестяною посудой, бутылки съ бульономъ, холодные пирожки и котлеты, цлая аптека медикаментовъ, и проч. Пріздъ его былъ ршительно карой небесной для всхъ волостныхъ, начиная отъ старшины, который мыкался взадъ и впередъ, до сторожа включительно, этому послднему доставалось больше всхъ: крикъ ‘строгаго барина’ не умолкалъ во все время, покуда Петровичъ исполнялъ даваемыя ему приказанія, никогда не умя ‘потрафить въ такцію’. И кровать онъ не такъ разставлялъ, и умываться не умлъ подавать, и дверей за собой плотно не притворялъ.— ‘Куда ты стаканъ ставишь мн подъ руку? Вдь я уроню его?.. Вотъ, вотъ куда его надо ставить’,— кричалъ ‘строгій баринъ’, съ трескомъ ставя на нравившееся мсто стаканъ,— и стаканъ, отъ черезчуръ энергичнаго обращенія, разлетался въ дребезги… Въ одной волости не понравился ему столъ, показался высокъ: онъ приказалъ при себ на вершокъ отпилить у него ножки… Впрочемъ, къ чести его нужно сказать, что онъ за вс причиненные имъ убытки, разбитые оконныя стекла и стаканы, исправно платилъ и въ каждый пріздъ награждалъ Петровича двумя, тремя серебряными монетами. Но это никакъ не искупало его неделикатнаго обращенія со всми, кто былъ на низшей, чмъ онъ, общественной ступени.

Прізжаетъ онъ какъ-то въ полночь въ одинъ изъ нашихъ поселковъ и, не вылзая изъ саней, требуетъ къ себ старосту.

— Отводи мн квартиру!

— Извольте, ваше б-діе, въ сборню пожалуйте,— опричь некуда.

Въ сборн оказалась окотившаяся овца съ ягненкомъ.

— Это что такое?.. Ты меня въ овчарню завелъ? Мн надо земскую квартиру, чистую, а не хлвъ!

— Куда же, ваше б-діе, я не знаю… Земскихъ фатеръ у насъ никакихъ нту, все мужичье живетъ. Вотъ разв къ отцу батюшк толкнуться, не пуститъ ли онъ?..

— Веди хоть къ самому чорту!..

И батюшка, и матушка уже спали, но по усиленному стуку, а потомъ по настойчивымъ просьбамъ старосты, они, наконецъ, ршились пустить слдователя ночевать въ единственную свободную комнатку ихъ маленькаго дома.

— Ужъ вы извините,— говорилъ батюшка,— мы по деревенски, ложимся спать рано, потому долго и не отпирали. А вы извольте располагаться здсь, почивайте на здоровье.

— А какъ же самоваръ мн?

— Самоваръ?!.. Что-жъ, и это, пожалуй, можно, только вотъ работницу разбужу. Она, признаться, весь день стирала блье, ну, и спитъ, а впрочемъ, я сейчасъ…

Черезъ полчаса сонная Акулина-работница вноситъ самоваръ.

— Что это за самоваръ?.. Вдь это отрава, а не самоваръ,— позеленлъ весь, должно быть, годъ не чищенъ! Убирай назадъ, я не хочу отравляться!

И это — человкъ съ высшимъ образованіемъ. Чего же ждать, напр., отъ Щукина, штабсъ-капитана изъ мелкотравчатыхъ дворянъ, убоявшагося бездны премудрости, всю жизнь поровшаго, бившаго, ругавшагося кабацкими словами и этимъ поддерживавшаго свой офицерскій авторитетъ?.. Однажды, при случа, о которомъ я буду говорить ниже, на мое замчаніе, что онъ дйствуетъ незаконно и ограничиваетъ права нашей волости въ ущербъ прочимъ, Щукинъ раскричался въ отвтъ мн такъ: ‘что вы ко мн съ законами лзете? Что я скажу,— то и законъ для васъ! А то — ‘незаконно, незаконно’!.. Умны ужъ очень! Длайте, какъ я сказалъ’. Я былъ въ данномъ случа въ безправномъ и безгласномъ положеніи, возражать не имло смысла, и беззаконіе благополучно совершилось…

Самый главный изъ начальниковъ, Столбиковъ, поступалъ съ старшинами и писарями такъ. Пишетъ, напримръ, записку: ‘явиться ко мн завтра старшин и писарю въ девять часовъ утра’. Вызываемые скачутъ за десятки верстъ, побросавъ вс текущія дла, и поспваютъ къ 9-ти часамъ, заявляются въ контору имнія — сборный пунктъ всхъ имющихъ личное дло до ‘самого’. Имъ говорятъ: рано пріхали,— ‘самъ’ никогда раньше 11-ти часовъ не встаетъ. Ждутъ до 11-ти, по телефону (чтобъ не отставать отъ вка, Столбиковъ завелъ у себя въ имніи эту штуку) даютъ въ контору знать, что ‘всталъ’. Старшина проситъ доложить, отвтъ — ‘подождите, когда позовутъ’. Ждутъ, въ третьемъ часу пополудни раздается приказъ: ‘идите къ барину’. Только-что подходятъ къ крыльцу — глядь, подъзжаетъ тарантасъ съ гостями-сосдями, конечно, опять ждать. Восемь часовъ вечера, ухали гости, ‘доложите!..’ ‘Сейчасъ приметъ, только управляющаго отпуститъ,— съ докладомъ пришелъ’. Наконецъ, въ десять часовъ вечера: ‘идите, зовутъ’. Голодные, измученные и одурлые отъ тринадцати-часового ожиданія являются они къ начальству,— и что же оказывается? Какъ-то темною ночью прозжалъ Столбиковъ черезъ одну изъ деревень, находящихся въ вдніи злополучнаго старшины, и потребовалъ у мстнаго десятскаго дать ему провожатаго, но десятскій, вроятно, о Столбиков никогда не слыхавшій, провожатаго не далъ, да и самъ долго не сталъ растабарывать съ требовательнымъ прозжающимъ: воспользовавшись темнотой, онъ куда-то скрылся. Изъ боязни свалиться въ оврагъ, злополучному начальнику пришлось всю дорогу хать шагомъ. Такъ вотъ требовалось наказать дерзновеннаго десятскаго, и для этого-то важнаго предмета волостные, бросивъ вс дла, дежурили цлый день въ контор съ телефономъ… Врне всего, это былъ новый остроумный способъ выдерживанія подъ арестомъ нерадивыхъ подчиненныхъ, допускающихъ въ своей волости подобные страшные безпорядки.

Вообще, если я скажу, что всмъ старшинамъ, кром двухъ, и большинству изъ писарей почти вс начальствующіе говорили ‘ты’, а нкоторые, въ экстренныхъ случаяхъ, употребляли и довольно крупную брань, то некрасивое положеніе представителей десятитысячныхъ группъ населенія будетъ вполн ясно. Чувство собственнаго достоинства и нравственная порядочность никакъ не могутъ развиться у лицъ, сознающихъ себя, съ одной стороны, полновластными хозяевами надъ цлой территоріей, а съ другой — безотвтными рабами разныхъ ‘благородій’, такіе люди неизбжно должны придти къ высокомрію съ низшими и къ раболпству передъ высшими. Благодаря низкому нравственному и умственному уровню большинства ‘членовъ’, волостные обязаны и въ служебныхъ, и въ неслужебныхъ длахъ оказывать всяческое угожденіе этимъ ‘членамъ’, но въ то же время, сознавая и себя начальниками, они, для равновсія, требуютъ уже отъ своихъ подчиненныхъ такихъ же изъявленій почитанія и угодливости. Чмъ же у простыхъ людей, незнакомыхъ съ изысканными манерами и цвтистою рчью, можетъ быть выражена угодливость къ своему волостному начальству? Конечно, чмъ либо вещественнымъ, обиходнымъ и для всхъ понятнымъ,— угощеніемъ или деньгами. Тутъ дло не въ шкалик водки, и не въ гривенник деньгами, потому что такіе дары сами по себ не могутъ прельстить волостныхъ, людей сравнительно обезпеченныхъ, важно то, чтобы получающій паспортъ или удостовреніе выразилъ чмъ-нибудь, что онъ чувствуетъ доброту начальника и много этимъ доволенъ,— это служитъ нравственнымъ удовлетвореніемъ для нихъ, изврившихся въ себ, вслдствіе постояннаго трепета, и опять повторяю, чмъ же облагодтельствованный паспортомъ подчиненный можетъ выразить свои чувства? Ничмъ, кром приглашенія на чаепитіе въ ‘Центральную’ или предложенія гривенника. Первое время, когда я поступилъ, мн — особенно по воскресеньямъ — отбою не было отъ приглашеній на чай, пятачки совались, но рже, въ иной день получишь до десяти приглашеній ‘откушать чайку’, и когда я всмъ отказывалъ, то приглашающіе даже оскорблялись,— слышались замчанія: ‘брезгуетъ нами’ и проч., я не могу этого объяснить чмъ-либо другимъ, кром какъ уже вкоренившеюся въ мужик привычкой изъявить чмъ-нибудь свою благодарность за труды по его длу, доказать, что онъ не безчувственная скотина, а тоже ‘понимаетъ’. Въ этихъ случаяхъ происходитъ какъ бы не высказанный громко діалогъ:

Начальникъ.— Видишь, какъ о васъ трудимся, по праздникамъ отдыху нтъ, отъ высшаго начальства васъ заграждаемъ, за всякую вину вашу на себя отвтъ беремъ…

Мужикъ.— Какъ, батюшка, не понимать, очень даже чувствуемъ и много довольны вами. Благодарствуемъ, что потрудились, пожалуйте отдохнуть — чайку покушать!..

Но бываютъ случаи, когда то же, или почти то же, высказывается и вслухъ. У высидвшаго нсколько дней подъ арестомъ за чужія недоимки старшины или старосты невольно является желаніе поднять падающее и въ своихъ, и въ чужихъ глазахъ свое достоинство. Отъ него, конечно, нельзя требовать гражданской доблести, готовности страдать за міръ, да и сами міряне далеки отъ предъявленія такого рода требованій: они вполн сознаютъ, что старшина пострадалъ за ихъ вину и считаютъ справедливымъ вознаградить его — чмъ же? не пустыми благодарностями, изъ нихъ, извстно, шубы не сошьешь,— а чмъ-нибудь вещественнымъ, осязательнымъ. А оскорбленное самолюбіе тмъ временемъ вымщаетъ на нихъ свой позоръ: ‘вы, анаемы, податей не платите, а я въ холодной за васъ, какъ прощалыга, сиди? Свои то у меня давно заплачены,— за что же я одинъ въ отвт буду?.. Нтъ, шалишь, пойдите-ка таперича вы туда, узнайте, какъ тамъ скусно…’ ‘Батюшка, Парамонъ едулычъ, ужъ ослобони, сдлай божескую милость!.. А мы не то-что… мы оченно даже понимать можемъ… Пожалуй-ка яишенки закусить, не побрезгуй!..’ Я былъ однажды глубоко возмущенъ юмористическимъ разсказомъ двухъ старостъ, посаженныхъ становымъ за недоимки въ арестантскую при чужой волости: ‘посадили насъ,— говорили они,— ну и сидимъ, тоска одолла, хоть бы, думаемъ, еще кого привели. Глядь, тутъ и есть: двухъ лошадниковъ привели, съ темною лошадью попались. Извстно, растабарывать стали, они и спрашиваютъ: кто, молъ, мы такіе и за какія провинности сидимъ? А мы, чтобы подшутить, взяли да и соврали: тоже, дескать, съ лошадью попались. Такъ мы, говорятъ, значитъ, товарищи, и давай это намъ про свои дла разсказывать. На четвертыя сутки пришелъ сторожъ выпускать насъ и говоритъ: ну, староста, собирайтесь! А лошадники намъ: нешто вы староста? Нтъ, говоримъ, это насъ за то тутъ прозвали, что давно ужъ сидимъ, до старостовъ дослужились…’ Да гд же тутъ мсто чувству собственнаго достоинства, когда человка за то только, что онъ гуманно относится къ своимъ односельцамъ, равняютъ съ отъявленнйшими негодяями, бичомъ крестьянства,— конокрадами? И можно ли винить ихъ, если они, вернувшись къ себ въ село, начнутъ ломаться передъ недоимщиками и выпивать съ нихъ ‘за уважденіе’ въ отсрочк недоимокъ, косушки и шкалики, чтобы заглушить неясное, но все-таки ощутительное чувство стыда?.. Не хорошо, впрочемъ, было и мое положеніе, когда я слушалъ приправленный легкимъ юморомъ разсказъ старостъ и зналъ, что кара, ихъ постигшая, была слдствіемъ донесенія, писаннаго моей рукой… А не указывать виновныхъ ‘въ нерадніи къ казеннымъ интересамъ’ — нельзя было, такъ какъ, при неуказаніи таковыхъ, козломъ отпущенія оказался бы старшина, которому и предстояла бы перспектива знакомиться съ конокрадами: ‘своя рубашка ближе къ тлу’,— ршили мы со старшиной, и старосты были переданы въ руки начальства. Кстати замчу, что денежные штрафы, налагаемые начальствомъ на старшинъ и старостъ, никогда не падаютъ на нихъ, а на общество, и штрафъ, напр., за недоимки, очень быстро вносится старостами изъ имющихся у нихъ на рукахъ мірскихъ суммъ, а общество всегда санкціонируетъ впослдствіи, при учет, такую растрату. Въ данномъ случа старосты даже не благодарятъ за избавленіе ихъ отъ штрафа: они принимаютъ, какъ должное, чтобы отвчалъ тотъ, кто виноватъ, а относительно существованія недоимокъ виновате, конечно, все общество, нежели одинъ изъ его членовъ, наименованный, по приказанію начальства же, старостою. Случалось даже, что общество принимало на себя наложенный на старосту штрафъ за пьянство, въ этомъ случа, вроятно, дйствовало то соображеніе, что староста — мірской слуга, и что міръ за него и отвчаетъ, коли онъ плохъ, впрочемъ, былъ одинъ случай, когда общество заставило старосту заплатить ‘изъ своихъ’ штрафъ за пьянство и нерадніе къ служб,— не принявъ его на мірской коштъ. Начальство и само отлично знаетъ, что штрафы рдко падаютъ на виновнаго въ ихъ глазахъ, т.-е. на старосту, и поэтому господствующимъ наказаніемъ является арестъ, но и арестованные сельскіе начальники не могутъ пожаловаться на безсердечіе мірянъ: имъ идутъ щедрые харчевые — полтинникъ и даже рубль въ сутски,— и мірскія подводы обязательно доставляютъ ихъ къ мсту назначенія, т.-е. въ кутузку, задаромъ.

Читая въ ‘Отеч. Зап.’ за 1882 г. въ стать ‘Изъ Фабрично-заводского міра’ о порядкахъ въ нкоторыхъ мстностяхъ нечерноземной полосы,— о порядкахъ, при которыхъ сотни мужиковъ недоимщиковъ закабаляются старшинами, безъ вдома и согласія этихъ ‘свободно договаривающихся’ разнымъ прикащикамъ и подрядчикамъ для работъ на болотахъ и въ особенности для сплава по Кам и Чусовой — работъ истинно каторжныхъ, читая, разсказы Гл. Уснеяснаго о произвол, царствующемъ въ новгородской губерніи, гд цлыя селенія за недоимки подвергаются порк по приказанію станового или даже только старшины,— я неоднократно благодарилъ судьбу, забросившую меня въ сравнительно зажиточный уголокъ Россійской Имперіи, въ которомъ недоимки являются только какъ результатъ выходящаго изъ ряда вонъ бдствія — полнаго неурожая (какъ напр., въ 1882 г.), опустошительнаго пожара, градобитія и т. п. Въ кочетовской волости въ 1881, г. не было ни одного селенія съ недоимками, съ 1882 г., когда случился большой неурожай (рожь давала отъ самъ-1 до самъ-3), нкоторыя селенія позапустили подати, и недоимки въ настоящее время (1884 г.) еще не покрыты, но я увренъ, что одинъ-два хорошихъ года дадутъ населенію возможность вполн оправиться. Я не говорю, чтобы экономическое положеніе всхъ селеній кочетовской волости было блестяще,— далеко нтъ, но фактъ, во всякомъ случа, остается фактомъ: здшнему крестьянству живется гораздо легче сравнительно съ населеніемъ сверныхъ, нечерноземныхъ губерній, и вслдствіе этого оно не находится въ такой ужасной кабал у кулаковъ и въ такомъ угнетенномъ положеніи относительно власть имющихъ. Круговая порука съ ея нравственно развращающимъ (въ существующемъ ея вид) вліяніемъ здсь неизвстна, продажъ имущества у недоемщиковъ за невзносъ податей также не бываетъ, потому что обезпеченіемъ недоимки всегда служитъ земля, арендная стоимость которой сильно превышаетъ лежащіе на ней платежи. Такимъ образомъ, экзекуціи, т.-е. продажи имущества, случаются только за частные долги, по опредленію судебныхъ мстъ,— но и эти случаи крайне рдки, потому что добросовстные должники имютъ полную возможность покрыть долгъ, если онъ не великъ,— примрно 10—15 р.,— арендной стоимостью одной десятины земли изъ своего надла или лтними заработками, которые, кстати сказать, здсь очень недурны. Убрать десятину, т.-е. скосить и связать, въ обыкновенное время стоитъ 3 р. 50 к.— 5 р. (при найм зимой — 1 р. 50 к.— 2 р.), а въ 1881 г. уборка доходила, по случаю урожая, до 10 и даже 15 рублей за десятину, въ большихъ экономіяхъ, преимущественно у купцовъ, производящихъ огромные посвы въ нсколько тысячъ десятинъ, и заработки, напр., во время возки хлба съ поля, даютъ 2—3 руб. въ день на человка съ лошадью. Я знаю двухъ братьевъ мужиковъ изъ Кочетова, которые, проработавъ въ такой экономіи шесть дней — съ понедльника до вечера субботы на трехъ лошадяхъ — привезли домой 35 руб., жаловаться на такіе заработки, во всякомъ случа, нельзя… Впрочемъ, все это къ слову. Какъ-ни какъ, а приходилось все-таки и мн производить нсколько разъ продажу имущества за неплатежъ по исполнительнымъ листамъ, изъ десяти случаевъ въ девяти назначенные торги кончались ничмъ, такъ какъ стороны кончали дло миромъ, заключая новое условіе между собою, при чемъ истецъ не оставался, конечно, невознагражденнымъ за данную отсрочку, но два или три раза пришлось-таки продать, въ одномъ случа — десятокъ куръ, въ другомъ — боровка, и т. п. Состоялась ли продажа или не состоялась, сцены, бывающія на этихъ ‘укціонахъ’, такъ тяжелы, что я почти всегда посылалъ для производства торговъ своего помощника, не желая принимать активнаго участія въ узаконенномъ насиліи… Представьте себ морозъ въ 20, сильный втеръ пронизываетъ до костей, несмотря на валенки, теплое пальто и тулупъ, подпоясанный кушакомъ, слезы невольно выступаютъ изъ глазъ, тутъ же примерзая къ рсницамъ. Семи-аршинная ольховая избенка, съ двухвершковыми въ діаметр бревнами, вся окутана снаружи соломой, но, несмотря на эту мру, въ изб такъ продуваетъ, что вся семья сидитъ на печк, отогрвая зазябшія тла, и вдругъ мы, архаровцы, т.-е. старшина, староста, я и понятые, являемся продавать съ ‘укціона’ снцы — единственную защиту отъ втра входныхъ въ избу дверей. Спрашиваемъ хозяина,— припасъ ли онъ деньги 8 р. 45 к., которыя долженъ крестьянину изъ сосдней деревни Захару Филипычу за снятый въ прошломъ году осьминникъ, на которомъ, по случаю неурожая, родилось ржи четыре копны, давшихъ по дв мры, такъ что урожай едва окупилъ смена и работу, но Захаръ Филипычъ въ неурожа невиноватъ и требуетъ ‘свое’, т.-е. арендную плату за землю, и волостные судьи, разбиравшіе это дло, единогласно признали право на полученіе Захаромъ Филипычемъ 8 р. 45 к. съ Тихона Скворцова. Этотъ послдній, ссылаясь на ‘божеское наказаніе’, просилъ обождать уплатой до слдующаго года, но истецъ остался неумолимъ — и мы принуждены были произвести опись имущества и назначить день для торговъ. Назначены къ продаж снцы — за неимніемъ чего-либо другого, годнаго къ продаж, такъ какъ все недвижимое имущество Скворцова заключается въ изб съ снцами, да въ двор плетневомъ съ провалившимися навсами, а движимое — въ кобыл ‘безъ годовъ’, нешинованной телг и развалившихся саняхъ съ мочальною упряжью, нтъ даже куръ, сбытыхъ, по случаю опять таки неурожая, курятнику, еще съ осени. Итакъ, спрашиваемъ Скворцова: ‘приготовилъ деньги?’

— Отцы родные, да откуда же я возьму? Продать нечего, работишки въ округу нтъ никакой, скоро и хлбушка весь выйдетъ… Гд ужъ тутъ деньги заготовлять! Захаръ Филипычъ, сдлай ты божеску милость, ослободи до осени: може, хлбушко уродится — отдамъ, не то отработаю!..

— Отработаю!.. Знаемъ мы васъ, какъ отработываете-то! Теперь ты кланяешься: Захаръ Филипычъ, такой-сякой, а тогда мн за тобой бгать придется: Тихонъ Иванычъ, родненькій, выходи на работу… Нтъ, братъ, очень даже хорошо обучены мы этому производству, на мякин не обойдешь!.. Ты мн мое подай, я лишняго ничего не прошу, ни пятачка не набавилъ за подожданье, не хочу грха на душу приматъ, что договорено было, то и ищу…

— Очень это мы понимаемъ, Захаръ Филипычъ, и даже то есть во-какъ чувствуемъ… Да откуда-жъ мн-то взять теперь, посуди самъ?

— А откуда хошь, мн что, я свое прошу, лишняго не беру. У меня такихъ-то, какъ ты, може тридцать человкъ наберется,— это, сосчитай, много ль денегъ-то выйдетъ? Этакъ самъ по-міру съ вами пойдешь, коли очень распускать-то будешь…

Невтерпежъ становится мерзнуть на-втру, старшина въ послдній разъ спрашиваетъ должника, отдастъ ли онъ деньги, потомъ проситъ Захара Филипыча отложить взысканіе до осени, но посл полученныхъ отъ обоихъ отрицательныхъ отвтовъ объявляетъ торги открытыми, въ такой, примрно, форм:

— Ну, намъ съ вами не замерзать же тутъ… H. М., читай тамъ, что продается-то?

— Снцы ольховыя, рубленыя, оцнены въ 4 р. 50 к.

— Эй, желающихъ никого нтъ покупать?

Въ нашей кучк все офиціальныя лица — начальство и понятые, желающихъ торговаться на такую дрянь никого не явилось, и у меня начинаетъ зарождаться надежда, что снцы останутся во владніи злосчастнаго Тихона, какъ вдругъ раздается голосъ Захара Филипыча: ‘гривенникъ накидываю, за себя беру… О весн строиться буду,— такъ на что-нибудь пригодятся, а то все равно деньгамъ пропадать’,— объясняетъ онъ понятымъ, которые уныло поддерживаютъ его восклицаніями: ‘это такъ, что и говорить!.. Извстно, для хозяйства ежели…’

— Такъ вотъ, Иванычъ,— говоритъ Захаръ Филипычъ,— вотъ дло-то какое, за себя беру. Таскай изъ нихъ пожитки-то, что у тебя тамъ есть… Завтра я ломать пріду.

Но тутъ ужъ я, а потомъ и старшина начинаемъ упрашивать деревенскаго капиталиста подождать до тепла и не морозить несчастную семью… Баба съ воплемъ бросается на колни… Тихонъ задумчиво скребетъ бороду… На душ очень скверно, и свободне дышится, когда, подъ вліяніемъ нашихъ просьбъ и убжденій, Захаръ Филипычъ отсрочиваетъ уплату до весеннихъ работъ. ‘Заработаешь — ладно, надуешь — снцы сломаю’,— говоритъ онъ Тихону. Понятно, что работа Тихона будетъ на 20—30% дешевле цниться противъ существующихъ цнъ… Мы бгомъ отправляемся грться въ кабакъ, гд Захаръ Филипычъ подноситъ и начальству, и понятымъ по стаканчику ‘за труды’, понятно, никто не отказывается отъ заслуженной на мороз порціи.

А то разъ пріхали въ деревушку амбаръ продавать съ торговъ же у одного должника. ‘Погодите, Христа ради,— молитъ малый лтъ 22 хъ, единственный мужикъ въ семь изъ 5 душъ: — дайте сроку на три дня, я къ дяденьк въ Соколки (селеніе за 40 верстъ) сбгаю, може, онъ выручитъ’.

— Никакъ нельзя, торги на ныншнее число назначены, мы тоже въ отвт будемъ за самовольную отсрочку… Да ты что раньше-то думалъ, отчего загодя не готовилъ денегъ? Вдь теб было объ укціон объявлено, было, а?..— допрашиваетъ парня старшина.

— Было-то, было, да мы, извстно, народъ темный, думаемъ — авось Господь и пронесетъ…

— Пронесетъ!.. Ахъ, ты розиня этакая,— а?.. Да какъ же это пронести-то можетъ? Ты думаешь, мы шутки съ тобой шутить за пятнадцать верстъ пріхали? Нтъ, братъ, шалишь, раздобывайся тутъ, ежели кто повритъ, а то въ ‘секундную’ продадимъ — вотъ и покупщикъ называется.

Парень упрашиваетъ мстнаго капиталиста, унтеръ-офицера, тайно поторговывающаго водкой,— ссудить его на три дня двадцатью рублями, тотъ беретъ въ залогъ амбаръ, стоющій на худой конецъ 30 рублей, и даетъ на три дня 20 р., но съ тмъ, чтобы ему возвращено было 21 рубль,— ‘а то и возжаться съ тобой не стоитъ’. Вся сдлка происходитъ при насъ: старшина получаетъ деньги, я отмчаю на исполнительномъ лист время уплаты:, и мы узжаемъ домой, при чемъ я не совсмъ хорошо себя чувствую, сознавая, что какъ бы санкціонировалъ своимъ присутствіемъ ссуду изъ 600% годовыхъ.

Резюмируя все сказанное здсь, увидимъ, что волостному писарю приходится, во-первыхъ, исполнять скучныя и тяжелыя, по своему обилію, канцелярскія работы, во-вторыхъ, производить такія служебныя дйствія, которыя могутъ совершенно не согласоваться съ его взглядомъ на вещи, въ-третьихъ, вполн зависть отъ всякаго рода начальства и быть обязаннымъ исполнять всякія его требованія, даже беззаконныя, и въ-четвертыхъ,— въ довершеніе всхъ этихъ бдъ,— зависть въ матеріальномъ отношеніи отъ кучки міродовъ, въ каждую данную минуту могущихъ уменьшить писарское жалованье до невозможности существовать на него. Припоминается мн случай, какъ въ одной изъ волостей нашего же узда выжили черезчуръ уже загребистаго писаря, не сумвшаго, къ тому же, жить въ ладу съ Парфенами. Онъ получалъ жалованье 500 р. въ годъ, да на наемъ помощника отпускалось ему же 180 р., какъ вдругъ сходъ положилъ ему, вмст съ помощникомъ, 300 руб. въ годъ, такъ что, за уплатой помощнику, ему самому оставалось бы только по 10 р. въ мсяцъ, понятно, что на такихъ условіяхъ онъ оставаться не могъ и очистилъ мсто. Дйствительно, при той власти, которую забрало себ въ руки уздное присутствіе относительно назначенія и удаленія писарей,— хотя ни одна статья Общаго Полож. не оправдываетъ такихъ вмшательствъ,— единственнымъ оружіемъ въ рукахъ міра для самообороны или для нападенія на неугодное ‘чернильное начальство’ осталось назначеніе ему денежнаго вознагражденія, въ принцип худого тутъ ничего нтъ, но на практик рождается изъ этого масса злоупотребленій, и могорычи играютъ самую видную роль при ежегодномъ составленіи смты волостныхъ расходовъ. При всемъ моемъ отвращеніи къ систем могорычей, я былъ-таки въ необходимости два раза ставить таковой: въ первый разъ — при прибавк мн, мсяцъ спустя посл вступленія на должность, къ двадцати-пяти рублевому жалованью еще десяти рублей, а во второй разъ — при составленіи первой годовой смты для удержанія прежняго 35-ти рублевого оклада. Меня не успли еще узнать и, по привычк, такъ настойчиво требовали угощенія, что я, чтобы избавиться отъ навязчивыхъ приставаній, въ оба раза ‘выставилъ’ по полведра… Потомъ міръ попривыкъ ко мн, да и Парфены буквально не осмливались тягаться со мной, такъ что о могорычахъ не бывало и помину, въ начал же, попавъ въ чужой монастырь и не успвъ еще ввести своего устава, приходилось покоряться существовавшему.

Что касается до нравственной разладицы, происходящей отъ необходимости поступать, какъ должностное лицо, противъ своихъ убжденій, какъ человка,— я упомяну еще о слдующихъ случаяхъ: въ качеств секретаря волостного суда, приходится подчасъ записывать явно-пристрастныя ршенія, а также постановленія о тлесномъ наказаніи провинившагося субъекта, при выдач дворовымъ людямъ паспортовъ, приходилось ихъ притснять, выматывая изъ нихъ подушную подать, такъ какъ — по закону — можно давать паспорта только уплатившимъ подати (теперь, по уничтоженіи подушной подати, сцены этого ‘законнаго’ вымогательства почти прекратились, такъ какъ остались одни волостные сборы), составленіе, по требованію общества, явно несправедливыхъ приговоровъ, наприм., о ссылк на поселеніе (былъ даже такой случай,— о немъ впослдствіи) и проч. Все это такіе случаи, когда совсть моя, какъ человка, возмущается, но я все-таки обязанъ, какъ должностное лицо, поступать ‘по закону’, находящемуся въ этихъ случаяхъ въ прямомъ противорчіи съ моею совстью… Помучившись, позлившись, испортивъ себ нсколько золотниковъ крови, ршаешься на какое-нибудь такое средство, которое можетъ быть оправдано только разв цлью: случалось, наприм., искать поводовъ къ кассаціи въ собственноручно записанномъ постановленіи волостного суда, или писать безсмысленную жалобу въ высшую инстанцію съ одной лишь цлью — затянуть время и дать должнику возможность обернуться, и проч. Повторяю, что, служа въ волостныхъ писаряхъ, надо забыть брезгливость въ отношеніи выбора средствъ для достиженія благой цли, если вы — человкъ робкій и черезчуръ нравственно-чистый, то вамъ не совладать съ той массой зла, подлости и насилія, которая со всхъ сторонъ нависла надъ безпомощнымъ населеніемъ селъ и деревень, вы будете только безполезно мучиться, терзаться и въ конц концовъ сами сочтете себя ни къ чему негодной тряпкой…

Въ виду всхъ этихъ обстоятельствъ, неудивительно, что многія лица съ среднимъ и даже высшимъ образованіемъ довольствуются 300—600 рублевымъ жалованьемъ въ город и не идутъ въ деревню на должность писаря, гд жалованье въ 500 руб. можетъ быть смло приравнено къ девятисотрублевому городскому — благодаря дешевизн квартиръ и жизненныхъ продуктовъ въ деревн. И въ самомъ дл, какая кому охота претерпвать оскорбленія и обиды отъ начальствъ и Парфеновъ, ежеминутно трепетать за свое существованіе (нтъ ничего легче, какъ погубить интеллигентнаго человкка, живущаго въ деревн и имющаго, хотя бы по долгу службы, постоянныя сношенія съ народомъ), возиться подчасъ съ безсмысленными, подчасъ съ невыполнимыми бумагами — и все это изъ безкорыстнаго желанія имть рдкую возможность словомъ или дломъ помочь темному человку, указать ему дорогу, написать прошеніе, похлопотать въ присутственныхъ мстахъ, и проч.? Такихъ охотниковъ, такихъ людей, готовыхъ — несмотря на неблагопріятныя обстоятельства — длать въ тиши не громкія дла, еще очень мало (впрочемъ, тутъ большое значеніе имютъ такъ-называемыя ‘независящія обстоятельства’ — объ этомъ не слдуетъ забывать), и поэтому составъ писарей до невозможности плохъ: это большею частью или отставные военные писаря, или недоучившіяся въ приходскихъ и духовныхъ училищахъ дти пономарей и дьячковъ… Для занятія этой крайне важной — въ общественномъ значеніи — должности не требуется никакого аттестата, никакого образовательнаго ценза, обыкновенно достаточно бываетъ самой микроскопической протекціи, хотя бы секретаря уздной управы, или станового пристава. И вотъ эти-то кантонисты и пономарскія недоучки непосредственно вліяютъ, управляютъ, разъясняютъ, даютъ судъ и защиту 60-тимилліонному сельскому населенію!.. Откуда же проникнетъ свтъ въ сферу мужицкаго самоуправленія, откуда же научиться мужику понимать свои права и обязанности, откуда ему узнать, что онъ полноправный гражданинъ земли русской, а не только объектъ для всякихъ приказаній и распоряженій, подчасъ безсмысленныхъ?.. Гд ему узнать, что онъ кандидатъ въ присяжные засдатели, въ гласные, кто ему растолкуетъ различіе между этими обязанностями, такъ часто смшиваемыми и понын — посл двадцатилтняго существованія ихъ — въ народномъ понятіи? Кто ему разъяснитъ, какія права и обязанности лежатъ на старост, на старшин? Ныншняя школа, конечно, далека отъ этой просвтительной роли,— опять же — часто — не по своей вин, а все по тмъ же ‘независящимъ обстоятельствамъ’, но далека будетъ и всякая школа, потому что она иметъ дло съ теоріей и съ малолтними дтьми. Между тмъ, волость, этотъ центръ всего административнаго устройства крестьянства, и волостной писарь, представитель волости, умственный человкъ и законникъ, толкователь всякихъ распоряженій и ближайшій исполнитель ихъ,— вотъ кто могъ бы принести громадную пользу въ дл умственнаго развитія сельскаго населенія. Писарь бываетъ на всхъ важныхъ сходахъ, не говоря уже о волостныхъ, составляетъ приговоры, относящіеся до самыхъ разнообразныхъ сторонъ крестьянской жизни, и будь онъ человкъ развитой, интеллигентный,— вліяніе его на народную жизнь могло бы быть громадно,— такъ громадно, что роли школьнаго учителя и священника, какъ теоретиковъ, не принимающихъ непосредственнаго участія въ дл народнаго самоуправленія, совсмъ стушевались бы. Если бы были установлены какія-либо мропріятія для привлеченія въ деревню интеллигентныхъ лицъ на должность писарей, переворотъ въ крестьянской жизни вышелъ бы огромный, для этого нтъ надобности даже въ сложныхъ мропріятіяхъ: нужно только дать возможность интеллигенціи стать въ непосредственное общеніе съ сельскими массами…

Я самъ сознаю, что договорился до несбыточныхъ вещей,— и поэтому умолкаю, не предлагая никакихъ дальнйшихъ мропріятій для достиженія недостижимаго… ‘Никто не обниметъ необъятнаго’, сказалъ Кузьма Прутковъ,— и онъ былъ правъ.

XIII.
Сельскіе писаря *).

*) Эта глава заимствуется изъ ‘Дерев. типовъ и картинокъ’, гд она явилась отдльнымъ разсказомъ, подъ заглавіемъ ‘Сельскіе министры’. (Стр.133—178).

Однажды, въ хмурое зимнее утро, когда я только-что протиралъ глаза, съ неудовольствіемъ размышляя о необходимости вылзать изъ-подъ волчьяго тулупа и совершать свой туалетъ при шести градусахъ тепла въ изб, дверь, ведущая въ ‘снцы’, тихонько скрипнула и въ образовавшуюся щель заглянуло въ избу чье-то лицо. Холодный воздухъ волною понесся по полу комнаты и кинулъ меня въ дрожь.

— Кто тамъ?.. Входите, или закрывайте дверь, ради Христа! Всю избу выстудите!..

Дверь быстро захлопнулась, но минуты черезъ дв вновь распахнулась,— на этотъ разъ ровно настолько, чтобы дать возможность юркнуть въ избу небольшому человчку, одтому въ черный дубленый полушубокъ и въ блые валенки, ‘обсоюженные’ кожей. Маленькое лицо этого человка было довольно своеобразно: бородъ и усовъ на немъ не имлось,— только нсколько жесткихъ волосъ отмчали мста, на которыхъ должна была бы красоваться пушистая растительность, скулы у вошедшаго были очень припухши, какъ бы отъ жестокаго хроническаго флюса, и лоснились, напоминая собою жирный, хорошо подрумяненный пирогъ, естественно, что, благодаря припухлости скулъ, глаза моего гостя выглядывали какъ бы изъ впадинъ, кром того, что они были малы сами по себ, онъ постоянно еще прищуривалъ ихъ, такъ что трудно бывало иногда сказать, глядитъ онъ куда-нибудь или вовсе не глядитъ? Сильно смазанные коровьимъ масломъ жидкіе волосы на голов лежали ровными прядями вокругъ низкаго, угловатаго лба. Вся же фигура вообще носила отпечатокъ чего-то съеженнаго, пугливаго и, вмст съ тмъ… какъ бы это сказать?— елейнаго. Я уже усплъ встать и накинуть на себя тулупъ, подъ которымъ спалъ.

— А, Евтихій Лукичъ! Это вы?… Чего же вы сразу не входили?

Онъ, не торопясь, крестился на висвшій въ углу образъ, закопченный до того, что на немъ и разобрать ужъ ничего нельзя было. Тряхнувъ послдній разъ нависшими на лбу волосами, гость обернулся ко мн, потирая руки, поклонился а сказалъ:.

— Съ праздникомъ Господнимъ, Н.М.! Благополучно времячко провесть, въ мир и благовременіи!.. Все ли въ добромъ здоровьиц?..

— Благодарю… Вы какъ поживаете?— говорилъ и я, не подавая однако руки, такъ какъ еще не умывался, а отступать безъ особенной нужды отъ деревенскаго этикета я себ не позволялъ.

— Еще Господь-Батюшка грхамъ моимъ терпитъ… Живемъ по маленечку,— отвчалъ гость.

Наступило нкоторое молчаніе, я убиралъ постель, а гость мой посматривалъ на полку съ книгами, прибитую рядомъ съ образомъ.

— Сколько-жъ у васъ книгъ, H. М.!.. Должно, все законы?.. Или и духовныя есть?

— Признаться, ни законовъ, ни духовныхъ нтъ… А такъ, кой-какія…

— Это точно-съ… А я къ вамъ съ просьбицей!.. Не откажите!… Потому что душевное мое расположеніе къ вамъ. Сродственникъ есть у меня на Аон: посвятилъ себя служенію Владычиц Аонской… Онъ мн присылаетъ оттуда святыни, высокочтимыя православными христіанами… Какъ вы въ нашихъ мстахъ состоите недавно, я и хотлъ вамъ поднести благословеніе со св. горы Аона.

Онъ вынулъ изъ-за пазухи тщательно сдланный пакетикъ изъ писчей бумаги и развернулъ его. Тамъ оказались два изображенія аонскихъ чудотворныхъ иконъ, отпечатанныхъ синею краскою на коленкоровыхъ лоскуткахъ, величиною съ ладонь.

— Примите святыню замсто хлба-соли… Я человкъ небогатый, да и такъ въ мысляхъ своихъ держу, что благословеніе изъ святыхъ мстъ дороже всякихъ плодовъ труда мірского.

Я взялъ пакетикъ, поблагодарилъ гостя за его вниманіе и за благопожеланія, сдланыя по моему адресу. Поговорили немного объ Аон, при чемъ Евтихій Лукичъ очень сокрушался, что у него не хватаетъ ршимости распутаться съ міромъ (‘семья’…) и посвятить себя, по примру сродственника, служенію Господу и Владычиц Аонской. Я утшалъ его, говоря, что и на міру можно спастись, и проч. въ томъ же род. Такимъ образомъ мы благодушно побесдовали минутъ десять о душеспасительныхъ предметахъ.

— А что я хотлъ просить васъ,— сказалъ гость посл небольшой паузы. Въ сел Зарчномъ сельскимъ писаремъ ходилъ едулычъ,— изволите знать его? Ну вотъ, вотъ!.. Y него округа большая,— обществъ двнадцать, онъ и не поспваетъ везд, потому что старенекъ ужъ сталъ, да еще — прости Господи мое согршеніе!— зашибается иной разъ этимъ самымъ виномъ… Ну, особенно осенью съ податями задержка и выходитъ. Староста зарчный противъ него неудовольствіе большое иметъ и, признаться, меня зоветъ на мсто едулыча. А мн это съ руки, потому — все равно ходить мн почти мимо Зарчнаго въ Грязновку,— самую малость крюку дать.

— А сейчасъ у васъ много обществъ?

— Шесть,— да они вс въ кучк, такъ что за мной замедленія никогда не бываетъ. Я, вдь, этого вина ни-ни!… И книги податныя у меня ведутся вс исправнйшимъ образомъ… За мной царское дло никогда не стоитъ.

— Такъ чмъ же я то могу быть вамъ полезенъ?

— Вотъ объ этомъ самомъ дл,— о Зарчьи… Вы бы старост приказецъ дали, чтобы въ писаря при наемк едулыча не брали… А помимо меня имъ некого будетъ приговорить…

— Нтъ, вы меня ужъ извините: я приказа такого давать не буду. А спросить — спрошу, пожалуй, старосту, насколько онъ недоволенъ едулычемъ.

Евтихій Лукичъ помялся еще немного, поговорилъ о томъ, какъ онъ усердно дло свое исправляетъ, и, наконецъ, распрощался, пожелавъ мн всякихъ благъ, и земныхъ, и въ особенности — небесныхъ.

Въ начал семидесятыхъ годовъ Евтихій Лукичъ былъ извстенъ въ сел подъ именемъ Евтишки-сапожника. Сапоги онъ шилъ прескверно, но такъ какъ конкурентовъ ему въ этомъ дл былъ только Вавила-сапожникъ, горькій пьяница, нердко закладывавшій у кабатчика или даже вовсе пропивавшій ввренный ему заказчиками товаръ, то дла Евтишки шли не дурно, кочетовцы волей-неволей обращались къ нему, разсуждая вполн основательно, что лучше имть плохо сшитый сапогъ, нежели ходить въ праздники босикомъ или, что чуть ли не еще хуже,— въ лаптяхъ. Именно въ то время пошла сильная мода на сапоги: бдный-бдный мужикъ считалъ почти что долгомъ чести имть пару сапогъ въ запас и надвать ихъ хотя бы въ экстренные случаи, наприм. въ торжественные праздники, или для поздки въ городъ, и т.п. Лтъ пятнадцать-двадцать тому назадъ вс, а въ особенности старые мужики, въ будни ходили еще въ лаптяхъ, теперь и въ будни мало-мальски состоятельные носятъ сапоги,— понятно, не во время полевыхъ работъ и не зимою, ибо лапти незамнимы на пол, а валенки — во время морозовъ.

Итакъ, Евтишка зарабатывалъ себ шиломъ недурной кусокъ хлба — по теперешнему времени. Было ему тогда лтъ двадцать пять и жилъ онъ съ матерью-старухой, женой и двумя ребятишками въ изб, которая досталась ему отъ отца, бывшаго двороваго человка, приписавшагося за два ведра водки къ крестьянскому обществу села Кочетова, но землей не занимавшагося. Евтиша, унаслдовавъ отъ отца избу, шило и молотокъ, а также умніе читать и писать, первые годы своей самостоятельной жизни ничмъ особымъ себя не проявилъ и къ мечтаніямъ склонности не оказывалъ, но одинъ неожиданнйшій случай вышибъ его надолго изъ проторенной колеи деревенскаго сапожника и вывелъ въ большой свтъ.

Однажды, поздней осенью, самъ господинъ исправникъ разъзжалъ по волостямъ, съ цлью ‘подогнать подати’: только что пріхалъ новый ‘хозяинъ губерніи’, и исправникъ, старый, травленый волкъ, хотлъ въ первое же время показаться въ хорошемъ свт своему начальству, ибо помнилъ, что первое впечатлніе остается навсегда неизгладимымъ и что ‘новая метла всегда чисто мететъ’. Вотъ почему вс крестьянскіе начальники въ узд, отъ послдняго десятскаго и до самаго откормленнаго старшины включительно, находились въ трепет, мірскія суммы многихъ волостей сразу пополнились цлыми десятками рублей,— то были штрафы съ старостъ и старшинъ за медленный сборъ податей, кутузки кишмя-кишли бородатыми мужиками, преимущественно старшинами и старостами же, кое-гд раздавался свистъ розогъ,— это уже спеціально надъ простыми мужицкими спинами. Но все-таки потребовалось отъ ‘хозяина узда’, пользы дла ради, наиболе экстренная мра: личный объздъ недоимочныхъ волостей. Въ Кочетовскую волость исправникъ пріхалъ уже на обратномъ пути въ городъ. Онъ былъ въ дух: тысячъ двадцать рублей было при немъ внесено въ сундуки волостныхъ правленій, по нкоторымъ волостямъ не осталось ни рубля недоимки, по другимъ — самыя пустыя суммы. Кочетовскій старшина безъ шапки кинулся къ подъхавшему тарантасу, изъ него, страшне льва рыкающаго, выскочилъ исправникъ и чуть-чуть не упалъ, зацпивъ ногою за подножку.

— Старшина!.. Подати?..

— Благополучно-съ, вашескородіе! Только сто двадцать рублей осталось, черезъ недльку вс очистимъ.

Лицо начальника окончательно просіяло. ‘Вотъ что значитъ энергично повести дло,— самодовольно улыбнулся онъ: давно-ли у этого канальи было еще тысячъ шесть несобранныхъ, а какъ узналъ, что я самъ пріду… Да, теперь-то я утру носъ кузьминскому исправнику!.. Держись, куманекъ любезный! Довольно теб въ любимчикахъ состоять, хе-хе!’

— Ахъ, вашескородіе,— сапожокъ изволили разорвать!.. Должно, о подножку зацпились!… сокрушенно замтилъ старшина.

Но такіе пустяки не могли испортить хорошаго расположенія духа исправника. Онъ только выругался, больше привычки ради, и веллъ позвать сапожника, потому что хать дальше въ дырявомъ сапог (‘да и дыра-то на самомъ виду’!..) было не совсмъ удобно.

Послали за Евтишкой, съ строгимъ наказомъ явиться немедленно, захвативъ съ собой все нужное для починки сапога. Евтишка прибжалъ запыхавшись и тутъ же, въ канцеляріи волостного правленія, пррінялся за работу. Исправникъ тмъ временемъ пилъ чай съ ромомъ (съ нимъ всегда былъ запасъ этого незамнимаго въ дорог напитка) и милостиво шутилъ съ старшиной, тотъ вздрагивалъ всмъ корпусомъ и усиленно моргалъ заплывшими жиромъ глазами отъ неизмримо сладостнаго удовольствія. Между прочимъ, исправникъ спросилъ, назначены ли отъ волости депутаты для производства выборовъ членовъ-засдателей узднаго полицейскаго управленія отъ ‘поселянъ’.

— Такъ точно-съ!— отвчалъ старшина.— По одному человку-съ отъ тысячи душъ, какъ въ приказ сказано-съ…

— Ну, ладно. Вотъ черезъ дв недли и выборы будутъ. Хочу, братецъ, Кикина этого отставить,— очень ужъ забываться сталъ!..

Старшина разставилъ руки, вздернулъ плечами и всей фигурой своей выразилъ негодованіе по поводу неблагодарности засдателя Кикина.

— Нтъ, ты вотъ что себ представь!.. Я его послалъ съ денежнымъ пакетомъ на почту, а онъ только къ вечеру вернулся назадъ: ну, я ему говорю, что такъ служить нельзя… А онъ… Какъ ты думаешь, что онъ мн сказалъ на это?..

Наступила эффектная пауза. Старшина тщился изобразить на откормленной физіономіи своей нчто въ род горестнаго недоумнія… У него даже поджилки тряслись: съ нимъ ‘разговариваетъ’ исправникъ, тотъ самый исправникъ, отъ котораго онъ только и слышалъ бывало: ‘я тебя’… да ‘ты у меня’… Если бы въ эту минуту исправникъ приказалъ ему перепороть все село, онъ съ радостью бы выполнилъ приказъ,— не страха ради, а чтобы доказать свое усердіе, выразить чмъ-нибудь, что онъ ‘чувствуетъ’ и ‘понимаетъ’… А эту шельму Кикина… гм.! Да онъ его, кажется, по одному слову начальства…

Но тутъ скрипнула дверь. Старшина у же стиснулъ-было кулакъ, чтобы однимъ ловкимъ движеніемъ отбросить назадъ дерзновеннаго, осмлившагося побезпокоить начальника,— но мгновенно успокоился: это былъ Евтишка, съ сапогомъ въ рук.

Художественное чутье исправника подсказало ему, что сдланная имъ пауза длилась достаточно ужо времени, чтобы вызвать должный эффектъ. Отчеканивая каждое слово и знаменательно приподнявъ указательный палецъ правой руки къ небу, онъ самъ отвтилъ на свой вопросъ.

— ‘Я’,— говоритъ,— ‘засдатель, а не разсыльный… Я и вовсе могъ бы не носить пакета: это не моя обязанность’… А?.. Какъ это теб покажется?… Этакая каналья — и объ обязанностяхъ тоже разсуждаетъ!.. Да чтобъ я его потерплъ у себя въ управленіи посл этого?… Шалишь! Я вотъ скорй этого сапожника себ возьму, чмъ такого мерзавца!.. Ну-ка, покажи сапогъ!.. Ничего, молодецъ!..

Евтишка осклабился. Старшина всмъ корпусомъ нагнулся, чтобъ лучше разглядть заплату на драгоцнномъ сапог.

— Ничего, молодчага!..— еще разъ повторилъ исправникъ и протянулъ Евтишк необутую ногу, тотъ ловко надлъ сапогъ.

— Вотъ его и поставлю въ засдатели, да!.. Впрочемъ, ты вроятно неграмотенъ, каналья?..

— Умемъ-съ нсколько,— отвтилъ Евтишка.

— Ишь ты!.. А здорово заливаешь?..

И исправникъ выразительно щелкнулъ себя по галстуку.

— Этого онъ — ни Боже мой!.. На удивленье даже!..— поспшилъ отвтить старшина.

— Странно: сапожникъ и не пьяница! ха-ха!.. А въ засдатели хочешь?.. А?..

Евтишка улыбался. Старшина фыркнулъ въ кулакъ.

— Нтъ, да ты чего смешься?.. Я съ тобой не шутки шучу… Хочешь?

— Гд намъ-съ!.. Не нашего ума дло-съ!

— Пятьдесятъ шесть рублей шестьдесятъ одна копейка жалованья въ годъ, ну, тамъ, будешь еще пятачки да гривенники собирать,— только у меня не прижимать: чтобъ жалобъ ни-ни!.. Слышишь?

— Это какъ прикажете-съ!.. Только что мы по этой части ничего не смекаемъ.

— Что прикажу, то и длать будешь,— вотъ теб и вся смекалка!.. Ты какъ думаешь, старшина,— вдь, онъ годится въ засдатели? Кажется, ничего?…

Старшина топтался на мст, ничего не отвчая: онъ не усплъ еще сообразить, шутитъ ли исправникъ, или правду говоритъ. Евтишка усиленно скоблилъ ногтемъ какое-то сальное пятно на своей поддевк.

— Такъ ты перепиши приговоръ,— какого-нибудь выборнаго замни вотъ имъ. А тамъ ужъ я улажу… Ну, будущій засдатель, ха-ха! посмотри тамъ, готовы ли лошади?

Евтишка бросился на крыльцо. Онъ не давалъ еще своего согласія на принятіе новой должности, но ослушаться прямого приказанія — посмотрть лошадей — не посмлъ. Такимъ образомъ все сдлалось какъ-то само собой: Евтишка не посмлъ ничего возразить, а исправникъ счелъ его молчаніе за согласіе и, садясь въ тарантасъ, еще разъ крикнулъ старшин

— Такъ ты приговоръ, того!.. И подати, чтобъ!..

Лошади взяли съ мста вскокъ, колокольцы залились нескончаемою трелью, колеса загремли по замерзшимъ колеямъ, а Евтишка съ старшиной еще долго смотрли вслдъ умчавшемуся начальству.

— Ну что, Лукичъ, вотъ и въ начальники попалъ, ха-ха!..— говорилъ старшина, какъ-то сразу вспомнивъ, какъ Евтишкина отца звали по имени.

— Я ужъ и ума не приложу, Провъ Васильичъ, что это только со мной теперь будетъ?… Что-то очень ужъ чудно!

Однако, чудного ничего не вышло, а все сдлалось, какъ по маслу. Собрались передъ Рождествомъ въ полицейскомъ управленіи депутаты со всего узда, человкъ до пятидесяти, имъ, конечно, указали, кого надо выбрать, и Евтишка, т.-е. Евтихій Лукичъ Подгорловъ, былъ избранъ единогласно въ члены отъ крестьянъ — скаго узднаго полицейскаго управленія. Онъ выставилъ депутатамъ ведро водки, принялъ присягу и дв недли спустя приступилъ къ отправленію своихъ обязанностей, надолго забросивъ шило и дратву.

А обязанности эти были многосторонни.

Уздныя полицейскія управленія, также какъ и многія другія россійскія учрежденія, по замыслу ихъ организаціи оставляютъ желать очень немногаго, но на практик они пришли въ такое невозможное состояніе, что среди даже наиболе мирныхъ обывателей стали притчей во языцхъ. Коллегіальныя учрежденія, въ составъ коихъ входятъ представители отъ дворянскаго и крестьянскаго сословія, выродились, въ дйствительности, въ личныя канцеляріи гг. исправниковъ. Сословные представители не играютъ тамъ никакой роли: дворянинъ бываетъ въ управленіи разъ въ мсяцъ — расписаться въ книгахъ {Жалованья въ годъ идетъ ему 280 руб. 17 коп.}, одинъ изъ крестьянъ бываетъ тамъ ежедневно, но не для подачи своего совщательнаго голоса, а для топки печей, разноски пакетовъ, пріема почты и т. п., а другой — состоитъ обыкновенно на дворянскомъ положеніи и является лишь для получки жалованья. Все это произошло отъ чрезмрнаго сосредоточенія власти въ рукахъ исправника, предсдателя коллегіи, и нын коллегіи эти могутъ служить лишь одной изъ яркихъ иллюстрацій къ тому, что происходитъ во внутренней жизни нашихъ провинцій.

Итакъ, Евтихій Лукичъ приступилъ къ отправленію своихъ обязанностей. Истопивъ утромъ печи, убравъ, съ помощью сторожа, загаженныя до-нельзя комнаты управленія, онъ садился на свое мсто, въ уголку присутственной комнаты, за шкафомъ съ ‘законами’. Тамъ его и заставалъ исправникъ, передъ которымъ онъ немедленно вытягивался въ струнку.

— Да, Лукичъ!.. Чтожъ, сдалъ ты вчера пакетъ?..

— Такъ точно-съ, Иванъ Иванычъ!

— Вотъ что, братецъ, хотлъ я теб сказать: сходи ты…

И тутъ слдовало новое распоряженіе ‘коллегіальнаго’ учрежденія, исполненіе каковаго возлагалось на засдателя отъ поселянъ, Евтихія Подгорлова.

Лукичъ покряхтывалъ: на 4 р. 71 к. въ мсяцъ, подучаемые отъ казны въ качеств жалованья, жить въ город было мудрено. Положимъ, что на квартиру Лукичъ не тратился, ибо ночевалъ тутъ же, въ присутственной комнат, на стол, но сть-пить надо было — и ему, да и семь, оставшейся въ деревн. Мсяца три-четыре Лукичъ протянулъ кое-какъ, помаленьку, продая деньжонки, заработанныя тачаньемъ мониторовъ-сапогъ, но, наконецъ, взвылъ и началъ оглядываться: нельзя ли въ какую-нибудь краюшку пирога вцпиться зубами, заплснвшими отъ долгаго лежанья на полк.

Это оказалось нетрудной, но довольно рискованной штукой, ибо приходилось идти въ разрзъ съ интересами г. предсдателя коллегіи. Съ полгода, однако, удавалось Лукичу незамтнымъ образомъ отщипывать себ на прокормленіе по крохотному кусочку пирожка, но, наконецъ,— сорвалось!.. Вышла ‘скучная’ исторія, и онъ долженъ былъ выйти въ отставку, ‘по разстроенному здоровью’. Угрожало ему даже нчто худшее, но… слишкомъ серьезный оборотъ дла былъ бы одинаково непріятенъ и другимъ его коллегамъ, поэтому все было улажено домашнимъ образомъ, безъ выноса сора изъ избы.

И вотъ, почти ровно черезъ годъ посл того памятнаго дня, когда исправнику понадобилось поставить заплату на сапогъ, Лукичъ опять вернулся на свое родное пепелище. Приходилось вновь браться за шило и дратву,— и Лукичъ взялся за нихъ, кляня свою судьбу. Впрочемъ, онъ скоро утшился нсколько, ибо заказы потекли къ нему ркой, вроятно потому, что заказчикамъ было лестно покрикивать на бывшаго ‘члена’, чуть чуть не ‘чиновника’. ‘Членъ’,— какъ его прозвали въ околотк,— не упустилъ случая: онъ выписалъ себ мастера и подмастерье изъ города, взялъ двухъ учениковъ — и повелъ мастерскую на широкую для деревни ногу. Но самолюбіе его все-таки страдало: кличка ‘членъ’ не давала ему спокойно спать, ибо даже собственная его супруга любила донимать его этимъ прозвищемъ въ минуты семейныхъ неурядицъ (нужно замтить, что мать и жена его относились крайне неодобрительно къ бгству ‘сдурвшаго Евтишки’ въ городъ изъ родной избы). Чтобы хоть сколько нибудь поддержать свое сильно пошатнувшееся достоинство, Лукичъ стадъ читать божественныя книги, не пропускалъ ни одной церковной службы, становясь всегда на клирос и подпвая дьячку, знакомился съ монахами сосдняго монастыря, зазывалъ къ себ въ гости о. діакона, завелъ переписку съ афонскими схимниками,— словомъ, старался своимъ образомъ жизни засвидтельствовать, что онъ не какой-нибудь простой ‘сапожникъ’, а человкъ ‘съ понятіемъ’.

Такъ мирно протекло нсколько лтъ. Евтихій Лукичъ работой себя не нудилъ,— за него работали мастера и ученики, кром того, сталъ подростать и старшій сынъ, представлявшій изъ себя ужь вовсе даровую силу. Но тутъ-то и грянула бда: въ село Кочетово почти одновременно переселилось еще двое сапожниковъ, изъ коихъ одинъ былъ вполн капитальный человкъ,— и сцена сразу измнилась: то прежде спросъ превышалъ предложеніе, а теперь предложеніе поглотило весь спросъ и въ дальнйшемъ грозило все большимъ и большимъ возрастаніемъ. Новые сапожники отбили значительную часть заказовъ у ‘члена’, и онъ распустилъ половину своей мастерской. Приходилось опять думать о заработк, о куск насущнаго хлба. Онъ и явился въ вид жалованья сельскаго писаря нсколькихъ обществъ: прежній, державшійся многіе годы на этомъ мст, померъ, новаго взять неоткуда было. Евтихій Лукичъ предложилъ свои услуги, поставилъ мірянамъ нсколько четвертей водки и сталъ вести податныя книги, получая по 12 к. съ ревизской души въ годъ. Но мастерства своего онъ не бросалъ совсмъ: свободнаго времени у него оставалось масса, да и сынъ становился уже хорошимъ помощникомъ.

Первые годы у него было не боле трехсотъ ревизскихъ душъ, но ко времени начала разсказа онъ сумлъ отбить у своего конкурента, служившаго писаремъ въ групп другихъ сельскихъ обществъ, еще дв-три деревеньки, такъ что теперь онъ зарабатывалъ на этомъ дл уже до 60 р. въ годъ, собирая по 13—16 к. съ души, смотря по тароватости мірянъ и сельскихъ старостъ. Понятно, что между нимъ и его конкурентомъ, едулычемъ, была глухая вражда: тутъ происходила борьба за существованіе, въ буквальномъ смысл этого слова.

Я прекрасно помню свое первое знакомство съ другимъ сельскимъ писаремъ, едулычемъ, боле извстнымъ въ околотк, впрочемъ, подъ кличкой ‘брюхана’. Это случилось мсяца черезъ полтора посл моего вступленія на должность волостного писаря.

Только-что выпалъ первый глубокій снгъ. Мн нужно было объхать нсколько деревень, и поэтому я довольно еще раннимъ утромъ отправился въ путь. Лошади лниво бжали, утопая въ неназженой дорог, налво и направо виднлись сплошныя блыя равнины, слившіяся на горизонт съ блесовато-пасмурнымъ зимнимъ небомъ, такъ что трудно было даже опредлить, гд кончается земля и гд начинается небо. Ни деревца, ни кусточка на нколько верстъ кругомъ, не на чемъ глазу остановиться, ршительно нечмъ развлечься во время скучной дороги.

Понятно, что какая-то вдругъ появившаяся на горизонт черная точка привлекла наше вниманіе,— и мое, и ямщика. Прохали еще съ версту, поднялись на бугоръ: теперь уже можно было разглядть, что заинтересовавшая насъ точка была человкомъ, шедшимъ по одному направленію съ нами. Нсколько минутъ спустя мы его стали нагонять.

— Хе, да это брюханъ!..— замтилъ ямщикъ и на мой вопросъ, кто этотъ брюханъ, добавилъ: ‘едулычъ, писарь сельскій. Чай, туда же, на сходку идетъ’.

Заслышавъ звонъ колокольчиковъ, брюханъ остановился и далъ намъ дорогу. Это былъ старикъ лтъ шестидесяти на видъ, въ дйствительности же ему перевалило уже за семьдесятъ. Тлосложенія онъ былъ замчательнаго: высокій, тучный, широкоплечій, лицо красное, словно налитое кровью, сдые волосы жидкими прядями окаймляли широкую лысину на голов, на которой какъ-то бочкомъ сидла маленькая, чуть ли не дтскаяфуражка съ рванымъ козырькомъ, борода — желтоватая, жесткая, короткая. Изъ-подъ стараго, засаленнаго до невозможности полушубка, украшеннаго прорхами въ ладонь величиной, сквозила розовая ситцевая рубаха, на ногахъ были жалкіе остатки валеныхъ сапогъ. Онъ держалъ подъ мышкой лвой руки кожаную сумку, на манеръ портфеля, обвязанную бечевой, а въ правой — длинную палку. Отъ всей его фигуры шелъ — въ буквальномъ смысл слова — паръ, явственно замтный при легкомъ мороз, бывшемъ въ это утро.

Я сказалъ остановить лошадей и, отрекомендовавшись едулычу, спросилъ его, куда онъ идетъ. Оказалось, что онъ направляется въ ту же деревню, куда халъ и я, тамъ иметъ быть сходка,— объяснилъ онъ,— и этимъ случаемъ староста хотлъ воспользоваться для сбора податей.

— Садитесь къ намъ, мы васъ подвеземъ,— предложилъ я.

— Ну, вотъ!.. гладокъ: дойдетъ и самъ!.. Чего лошадей дарма морить?.. Дорога тяжелая… протестовалъ ямщикъ.

едулычъ, помахивая дубинкой, добродушно замтилъ на это:

— И то правда: дорога — страсть тяжелая. Позжайте, а я далеко не отстану отъ васъ.

Ямщикъ уже тронулъ-было лошадей, но я воспротивился этому.

— Да вдь если лошадямъ тяжело, то и вамъ нелегко! Смотрите, вы чуть не по колно въ снгу утопаете. Садитесь.

Наконецъ, уступая моимъ настойчивымъ предложеніямъ и виновато поглядывая на нелюбезнаго ямщика, едулычъ слъ, но не какъ слдуетъ — на сиднье (сани были очень просторны), а бочкомъ, на грядку, свсивъ ноги на дорогу.

— Ну, ты, гусь лапчатый, садись какъ слдуетъ, а то сани опрокинешь еще. Въ теб, вдь, что въ бык-годовик, пудовъ десять наврняка будетъ…— говорилъ обиженнымъ тономъ ямщикъ.

— И ругатель же ты, братецъ мой!.. Хуже француза, врно слово!— отвчалъ остротой на остроту едулычъ, усаживаясь поудобне и распахивая полушубокъ.

— Вы простудитесь,— замтилъ я.

— Онъ-то?— вмшался ямщикъ: его хоть въ прорубь окуни, все ни по чемъ!.. Ишь, отъ него пышетъ, словно отъ битюга здороваго. Брюханъ, одно слово — брюханъ, какъ есть!..

Видимо было, что ямщику хотлось побольне уколоть непрошеннаго сдока, но этотъ послдній молча улыбался и, снявъ фуражку, утиралъ какой-то тряпицей крупныя капли пота съ лысины. Я, конечно, постарался съ нимъ разговориться… Впослдствіи онъ нердко пивалъ у меня чай, когда заходилъ въ волость по дламъ, и я узналъ его біографію довольно подробнымъ образомъ изъ собственныхъ его разсказовъ, мн однажды случилось даже навстить его въ занимаемой имъ ‘квартир’, словомъ, я его узналъ довольно коротко.

Онъ былъ какимъ-то гжатскимъ или ржевскимъ мщаниномъ, не помню въ точности. Еще въ ранней молодости судьба забросила его, круглаго сироту, къ какому-то калужскому лсоторговцу въ мальчики, потомъ онъ перешелъ къ орловскому хлботорговцу, дале очутился въ приказчикахъ у воронежскаго скотопромышленника, наконецъ, сталъ управлять небольшимъ имніемъ. Женился онъ поздно, когда крпко устроился, уже на четвертомъ десятк, но черезъ нсколько лтъ, въ недлю похоронилъ четырехъ дтей и жену, умершихъ отъ холеры. Запилъ, промотался, былъ согнанъ хозяиномъ съ мста, поступилъ въ конторщики, попался въ растрат хозяйскихъ денегъ, служилъ помощникомъ волостного писаря, постоянно пилъ и, наконецъ, вотъ уже лтъ пятнадцать состоитъ сельскимъ писаремъ въ Кочетовской волости, не переставая ‘душить водку’ и удивляя всхъ своей живучестью.

Его нердко спрашивали подвыпившіе въ кабак шутники:

— едулычъ! И когда это ты умрешь, скажи на милость?

— А какъ Господь-Батюшка велитъ, я и готовъ буду. Хоть сейчасъ.

— Да вдь тебя смерть тверезымъ не застанетъ?..

— Такъ чтожъ!.. Зачмъ мн Господа-Батюшку обманывать: всю жизнь пьянымъ былъ, а на тотъ свтъ трезвымъ вдругъ явлюсь… Это не модель! Нтъ, ужъ въ какомъ вид жилъ, въ такомъ и представлюсь. Весь тутъ, скажу…

Мужики грохотали и подносили ему стаканчикъ. Онъ пилъ закусывая богатырской понюшкой изъ самодльной тавлинки.

Обдалъ онъ очень рдко,— только когда угостятъ, но за то, разъ усвшись къ столу, могъ привести въ отчаяніе самыхъ радушныхъ хозяевъ количествомъ истребленной пищи: състь полную плошку студня, выхлебать чашку щей и закусить бараньей ногой — ему ничего не стоило. Онъ могъ жевать часа два подъ-рядъ. Когда челюсти ужъ окончательно уставали дйствовать, онъ грузно вылзалъ изъ-за стола и добродушно похлопывалъ себя по животу, приговаривая:

— Ну ловко же набилъ я чрево себ: кованая лошадь на немъ теперь не устоитъ!.. Гололедъ, одно слово!.. Спасибо, хозяюшка, за хлбъ-за соль!..

Дома у себя онъ не держалъ никакой провизіи, а лъ, гд придется,— гд накормятъ, иной разъ не далъ по суткамъ и боле… Жилъ онъ въ ветхой, пятиаршинной избенк, заброшенной хозяиномъ ея, тоже бобылемъ, ушедшимъ на чугунку въ сторожа. Это жилище представляло собою столь малую цнность, что покупателей на него почти не находилось: давали два — три рубля, на сломъ, такъ что хозяинъ счелъ за боле выгодное пустить едулыча на квартиру за плату 1 р. 20 к. въ годъ, ‘гривенникъ въ мсяцъ’, нежели продавать свое недвижимое по такой дешевой цн. Оконце въ изб было только одно,— не боле четверти аршина въ квадрат, печь полуразвалилась, полъ былъ земляной, крыша вся прогнила и грозила ежеминутно рухнуть. Но едулычъ не боялся катастрофы: ‘Божья воля!’ говорилъ онъ. ‘Ежели мн написано на роду быть задавленнымъ,— берегись, не берегись, все ужъ когда нибудь да задавитъ. А ежели Богъ милостивъ, такъ она, крыша-то, найдетъ свое время, когда упасть безъ грха: я, вдь, случается, по трое и больше сутокъ дома не ночую’…

Имущества у него буквально не было никакого, кром донельзя рваной полости (большого войлока), служившей ему тюфякомъ, и омерзительной, по своему засаленному виду, подушки, набитой какой-то трухой. ‘Все его — было на немъ’. Рубаху онъ имлъ одну, когда она слишкомъ сильно грязнилась,— что случалось, по мннію едулыча, не чаще четырехъ разъ въ годъ,— онъ отправлялся къ одной вдов, жившей подаяніемъ, скидавалъ съ себя всю одежду, требующую ремонта и стирки, и залзалъ — въ чемъ мать родила — на печь, старуха же, между тмъ, стирала и чинила его доспхи, за что получала пятакъ деньгами и право на участіе въ распитіи косушки водки. Когда же рубашка отказывалась служить вовсе, онъ покупалъ себ новую, это случалось въ годъ разъ, не боле того.

Такъ жилъ уже не одинъ десятокъ лтъ этотъ жалкій старикъ, одинокій, никмъ не пригртый, утерявшій даже христіанское имя свое,— потому что его знали только подъ именемъ ‘Брюхана’, да еще разв ‘едулыча’. Когда онъ умретъ, его принуждены будтъ похоронить на общественный счетъ^, ни одна слезинка не прольется надъ его могилой, ни одна живая душа не помянетъ его въ своихъ молитвахъ: да и какъ помянуть, когда даже самое имя этого раба Божія извстно одному только Господу Богу?..

Я какъ-то спросилъ его, шутя:

— А что, едулычъ, вдь вы, должно быть, безпаспортный?.. Смотрите, доберется до васъ становой!.. Теперь, вдь, вонъ какія строгости пошли…

— Ну что-жъ, не велика для него будетъ заслуга семидесятилтняго пропойцу изловить. Мн хуже нигд не будетъ: длай, что хошь, со мной. А насчетъ паспорта,— это вы нсколько правду сказали: годовъ ужъ двадцать я безъ всякаго вида живу. За мной недоимокъ-то накопилось, небось, гора, а можетъ быть, и изъ книги живота вычеркнули.

Про его способность по части истребленія спиртныхъ напитковъ я уже упоминалъ выше. Но слдуетъ добавить на эту тему еще нсколько словъ. Видлъ я много пьяницъ на своемъ вку, и пьяницъ замчательныхъ: едулычъ, однако, всхъ ихъ заткнулъ бы за поясъ, если бы дло дошло до состязанія. Къ водк онъ относился какъ-то презрительно-небрежно. Пробовалъ я ему давать рюмками, нердко, во время его посщеній, подносилъ ему и чайными чашками, однажды, когда онъ пришелъ ко мн поздравить съ днемъ ангела, я далъ ему два чайныхъ стакана,— онъ одинаково равнодушно глоталъ и рюмки, и чашки, и стаканы. Именно равнодушно,— я лучшаго слова не подберу. Другіе пьяницы дрожатъ надъ водкой, сосутъ ее съ жадностью, чисто животной, едулычъ относился къ ней какъ къ близкому, давно испытанному другу, не томился въ ожиданіи его, но никогда и не отказывался отъ встрчи съ нимъ. Разсказываютъ, что разъ, на монастырской ярмарк въ день Успенія, одна компанія ‘бла-ародныхъ людей’ вздумала его во что бы то ни стало напоить пьянымъ, но напрасно только потратила, на эту затю нсколько рублей: едулычъ выпилъ неимоврное количество стакановъ (говорятъ, до 30-ти шкаликовъ, т.-е. 0,3 ведра или 6 бутылокъ,— но этому почти невозможно поврить) и пьянъ не былъ, хотя покраснлъ, какъ піонъ. Его бросили наливать только потому, что боялись уголовщины,— мертваго тла…

Посмотримъ, однако, на едулыча въ его сфер.

Уже при възд въ деревню было видно, въ какой изб предполагается сборъ ‘стариковъ’: кучка ихъ толпилась на улиц, нкоторые сидли на завалинк, другіе — на крылечк. Меня почти никто не зналъ въ этомъ селеніи, кром разв старосты: встрча вышла поэтому молчаливо-сдержанная Только относительно едулыча раздались два-три добродушно-насмшливыхъ замчанія:

— Глянь ка, братцы: Брюханъ нашъ съ колокольчикомъ сталъ разъзжать!..

— Ахъ, онъ, старый шутъ!..— и т. п.

Дло, по которому я пріхалъ, было немногосложное: въ какіе-нибудь полчаса я окончилъ его. Все это время едулычъ сидлъ въ отдаленьи у печки. Одного изъ домохозяевъ, котораго мн надо было повидать, на сходк не оказалось: онъ ушелъ по экстренному длу въ сосднее село, но долженъ былъ съ минуты на минуту вернуться. Въ ожиданіи его, я вышелъ изъ-за стола, на которомъ писалъ, и предложилъ едулычу заняться сборомъ податей: мн хотлось посмотрть, какъ онъ управляется съ податными книгами. Староста началъ отнкиваться, увряя, что народъ подождетъ, что ‘неловко, молъ, будетъ, какъ при васъ галдть начнутъ’, и т. д. Но я упросилъ его начать.

едулычъ услся въ красный уголъ, вынулъ изъ деревяннаго бурачка большіе очки въ оловянной оправ, осдлалъ ими носъ и раскрылъ податную книгу. Мужики стали подходить, кладя на столъ — кто трешницу, кто пятерку. едулычъ записывалъ внесенную сумму два раза: у себя въ книг и въ податной тетрадк, долженствующей быть у каждаго домохозяина на рукахъ. Писалъ онъ стариннымъ крупнымъ почеркомъ, каждую букву отдльно, безъ соединительныхъ черточекъ.

— Съ меня сколько, едулычъ?

— Съ тебя?.. За дв души — по 7 р. 63 к.— (онъ медленно и обстоятельно клалъ на маленькихъ, чуть живыхъ счетахъ, которые носилъ всегда въ своемъ ‘портфел’),— да за полъдуши… Да ты еще за Андрюхину, рендованную, платишь? У него солдатская — 4 р. 8 к… Всего слдуетъ… Внесъ ты о Покров 15 р.? Ну, 8 р. 15 ¹/₂ к. доплатишь,— тогда чистъ будешь.

— Что то, ку-быть, многонько?— говоритъ мужикъ.

— Многонько кажется,— проси начальство, чтобы сбавило.

— Тутъ и волостные?

— И волостные.

— А твои?

— И мои тутъ.

— Много-ль себ кладешь?

— Самъ знаешь… Сколько разъ еще спрашивать будешь?.. По 15 к. съ души,

— Никакъ допрежь по 13-ти платили?.. Это что за новость?..

— Да вдь ты жъ, чортъ этакій, самъ водку съ меня пилъ? Вдь чуть ли не первый за стаканомъ ползъ?.. Вдь за прибавку поднесъ я вамъ осьмуху, окромя годовой четверти, а?.. Забылъ?..

— Брось, Иванъ!.. Онъ правильно говоритъ!.. Что пустое болтать!.. вступаются за едулыча изъ толпы.

— Ну что-жъ,— правильно, такъ правильно!.. Запамятовалъ значитъ. Только я гляжу, что много ку-бытъ… Ошибка съ кмъ не случается.

— Будетъ разговаривать-то! Клади деньги.

Тутъ вступается и староста, дотол политично молчавшій:

— Не держи міръ, Иванъ Петровичъ! Ишь народу сколько стоитъ за тобой. едулычъ — онъ не ошибется: ему по книгамъ все видно.

Иванъ Петровъ кладетъ на столъ передъ сидящимъ тутъ же сборщикомъ податей восемь рублей съ двугривеннымъ и проситъ четыре съ половиной копейки сдачи. Но тотъ, въ отвтъ, требуетъ съ него еще приплаты шести копеекъ за поздку въ городъ. Посл новыхъ препирательствъ, въ результат коихъ оказывается, что сборщикъ дйствительно уполномоченъ обществомъ собирать 3 к. съ души за поздки въ городъ на своей лошади. Иванъ Петровъ, сконфуженный и обиженный, наконецъ, уступаетъ свое мсто слдующему плательщику.

Я, между тмъ, высчитывалъ про себя доходы едулыча. Всхъ ревизскихъ душъ въ тхъ двнадцати селеніяхъ, въ коихъ онъ состоитъ писаремъ, насчитывается до шестисотъ, въ иныхъ обществахъ онъ получаетъ по 12-ти, въ другихъ — по 13-ти и т. д., до 16 коп. включительно, съ души: въ среднемъ — можно положить 14 коп. Итого валовой его доходъ равняется 85 руб. въ годъ. Но отсюда слдуетъ исключить расходы на водку, ибо вошло въ обычай, что ежегодно, при наемк писаря, этотъ послдній ‘выставляетъ’ обществу, смотря по его величин, четверть, осьмуху или, наконецъ, полуштофъ водки. Въ общемъ выйдетъ на угощеніе стариковъ не мене 10—12 рублей. Итакъ, весь чистый доходъ едулыча не превышаетъ 70-ти съ небольшимъ рублей въ годъ. Понятно, что на такое жалованье можетъ существовать лишь едулычъ, или, подобный ему, нетребовательный человкъ, не имющій прихотей, въ род ежедневныхъ обдовъ, крпкихъ сапогъ, нсколькихъ смнъ рубахъ, и т. п., о семь же (тоже прихоть своего рода для бдняка), конечно, ему и помышлять нечего. Чтобы ясне представить себ всю мизерность этого жалованья, вспомнимъ, что батраку, чернорабочему, платится не мене 50—60 руб. въ годъ на хозяйскихъ харчахъ и при готовой квартир, работнику съ спеціальными знаніями,— напримръ, кучеру,— платится уже не мене 120 руб. въ годъ, садовникъ, деревенскій поваръ или лакей — получаютъ по 200 и боле руб. въ годъ, конечно,— также на всемъ готовомъ. А сельскій писарь — на всемъ своемъ — получаетъ иногда только 60—70 рублей въ годъ, а то и меньше.

На какія же средства существуютъ, въ такомъ случа, сельскіе писаря? Вотъ вопросъ, который придетъ въ голову, вроятно, многимъ изъ читающихъ эти строки. Попробую отвтить на него, насколько мн дозволяетъ мое личное знакомство съ деревней, ибо какихъ-нибудь точныхъ объ этомъ предмет данныхъ въ литератур, насколько мн извстно… нтъ. Вышелъ было, въ недавнемъ времени {Писано весною 1887 года.}, трудъ центральнаго статистическаго комитета о мірскихъ расходахъ въ Европейской Россіи, въ эти послдніе, само собой разумется, включенъ и расходъ на жалованье должностнымъ лицамъ деревни, между прочимъ и сельскимъ писарямъ, но данныя, касающіяся стоимости деревенскаго самоуправленія, не даютъ возможности выдлить жалованье, получаемое сельскими писарями, отъ прочихъ статей расхода, а между тмъ размръ этого жалованья, по различнымъ мстностямъ, представилъ бы, вроятно, любопытныя колебанія. Кром того, нтъ никакихъ свдній о личномъ состав должностныхъ лицъ и о размр ихъ вознагражденія,— такъ что нельзя получить никакихъ указаній относительно того, гд, кто и какое жалованье получаетъ и отъ какихъ причинъ зависитъ размръ этого послдняго. А вопросъ этотъ, вообще, далеко не маловаженъ: какъ удовлетворяютъ сельскія общества свои потребности въ грамотномъ лиц, которое вело бы письменную отчетность по селенію?

При обыкновенныхъ условіяхъ, сельскій писарь, какъ самостоятельное лицо, существовать почти-что не можетъ: слишкомъ ужъ ничтожно получаемое имъ вознагражденіе. Только крупныя сельскія общества, состоящія, напр., изъ тысячи и боле ревизскихъ душъ, могутъ себ дозволить роскошь — имть своего собственнаго писаря, всегда готоваго къ услугамъ обществу, ничмъ постороннимъ не занятаго, умло разбирающагося въ сотняхъ податныхъ книжекъ, и съ которымъ сборщикъ можетъ себя чувствовать спокойно. Мн доводилось, хотя и рдко, видть такихъ писарей, интереснаго они изъ себя представляютъ мало для тхъ, кто знакомъ съ составомъ волостныхъ писарей: это они же, только въ миніатюр. Получаютъ они жалованье (обыкновенно съ души по стольку-то) въ годъ 150—200 р. и даже боле, смотря по размру общества, а главное — по умнію ихъ ладить съ Парфенами-міродами и во-время выставлять сходу, назначающему жалованье, по два-три ведра водки. Таковъ второй типъ сельскихъ писарей, если за первый считать бдствующую братію, пролетаріевъ въ полномъ смысл этого слова, разнаго рода неудачниковъ-едулычей.

Третій типъ — самый распространенный. Это лица, для коихъ писарской заработокъ служитъ лишь подспорьемъ ихъ коренному промыслу,— будь то земледліе, или какое-нибудь ремесло, или, наконецъ, торговля. Занятія сельскаго писаря сосредоточиваются, главнымъ образомъ, на осень, когда происходитъ сборъ податей, въ прочее время года его только изрдка тревожатъ, а въ лтнее время, когда ни сходокъ не бываетъ, ни сбора не происходитъ, онъ и вовсе свободенъ. Поэтому, занятіе ‘писарской частью’ очень сподручно даже крестьянину-земледльцу: въ самое горячее для полевыхъ работъ время — онъ свободенъ отъ письменныхъ занятій, и наоборотъ. Такихъ писарей, каковъ, напр., Евтихій Лукичъ, сапожникъ, можно встртить очень часто, случалось мн видть и торговца-лавочника въ этой должности, видлъ и дьячка, негнушающагося писарскимъ копеечнымъ заработкомъ, и особенно много видлъ отставныхъ и запасныхъ солдатъ, разныхъ ‘каптернармусовъ’ и ‘питьфебелей’, прилагающихъ свою солдатскую грамоту къ длу. Къ сожалнію, писаря изъ среды самаго сельскаго общества, т.-е. солдаты и другіе случайные грамоти, рдко удовлетворяютъ самымъ скромнымъ требованіямъ, которыя могутъ быть предъявляемы сельскимъ писарямъ: они настолько плохо владютъ перомъ и счетами, что при всей своей добросовстности нердко попадаютъ въ просакъ и причиняютъ большія непріятности, а иногда и матеріальный ущербъ сборщикамъ податей и старостамъ.

Дйствительно, можно наврняка сказать, что нкоторая часть столь многочисленныхъ денежныхъ растратъ крестьянскихъ должностныхъ лицъ произошла, на самомъ дл, исключительно по вин,— вольной или невольной,— сельскихъ писарей. Если волостной старшина, человкъ, обыкновенно, боле или мене бывалый, все-таки въ значительной степени находится въ зависимости отъ волостного писаря, разъ онъ не владетъ въ достаточной степени грамотой, то что же сказать о старостахъ и сборщикахъ податей, о людяхъ совершенно темныхъ и до поступленія своего на должность ничего не понимавшихъ относительно ‘оброчной подати’, ‘земскаго сбора’, ‘лсного налога’, ‘поземельнаго налога’, ‘страховыхъ платежей’, и считавшихъ — какъ и вс прочіе крестьяне — вс эти виды платежей за одну ‘казенную подать’, которой ‘сходитъ’ по стольку-то рублей съ души? Они бродятъ совершенно какъ бы въ темномъ лсу среди этихъ непонятныхъ для нихъ терминовъ, и ловкому, или же незнающему писарю не трудно бываетъ запутать ихъ денежную отчетность и навлечь на нихъ фиктивное обвиненіе въ растрат общественныхъ и иныхъ суммъ. Нечего и говорить, какъ легко можетъ просчитаться плохой счетчикъ-писарь въ сотняхъ рублей, которыя поступаютъ старост или сборщику на руки: забылъ записать въ расходъ, вдвойн — въ разное время и въ разныхъ мстахъ — записалъ на приходъ,— разбирайся тамъ, какъ знаешь!.. Мн приходилось видть такія ‘денежныя записи’ въ книгахъ, которыя велись писарями изъ унтеръ-офицеровъ, что при учетахъ даже сами авторы не могли разъяснить ихъ порядкомъ. Понятно, поэтому, насколько затруднителенъ бываетъ какой бы то ни было учетъ сельскихъ должностныхъ лицъ, и почему при новой поврк получается иногда и новая цифра растраты и недобора. Кто изъ лицъ, знающій крестьянскій бытъ, не слыхалъ о такого рода случаяхъ: производили учетъ въ первый разъ,— оказалось растраты 41 р. 53 к., производили во второй разъ,— оказалось излишне перерасходованныхъ (т.-е. ‘внесъ изъ своихъ’) 3 р. 29 к., позвали новыхъ учетчиковъ — оказалось вновь растрата въ 23 руб. 47 ¹/₂ к. И нужно замтить, что вс три группы учетчиковъ хотли ‘по-божески’ произвести учетъ, но каждая изъ группъ понимала загадочныя записи прихода и расхода по своему. Я не говорю уже о томъ, что огромное количество сельскихъ-писарей изъ доморощенныхъ грамотеевъ не можетъ сколько нибудь толково написать мірского приговора: нтъ,— но даже составленіе коротенькой записочки перевышаетъ ихъ разумніе. Сошлюсь на примръ, благо онъ свжъ.

Я получилъ отъ одного сельскаго писаря, старшаго унтеръ-офиццера, письмо, въ которомъ онъ проситъ выслать ему руководство для сельскихъ писарей. Эта просьба служитъ лучшимъ доказательствомъ тому, что мой корреспондентъ стоитъ головой выше своихъ товарищей по ремеслу, что онъ ищетъ знанія, сознаетъ свое невжество, и проч., словомъ, это довольно симпатичный еще типъ. Но посмотрите, какъ онъ пишетъ: (сохраняю орографію подлинника):

‘Топерича я прошу вашего высокоблагородія пришлите мн письмо и выпишите мне писорскую книжку разныя формы на разныя чины нопримеръ о выбор титора… а вписме положте форму обучети (объ учет) еще добавте изъ законовъ волосного дйствія’, и т. д.

Такому грамотю не трудно сдлать запись въ книг старосты, врод слдующей: ’27 м. (марта или мая?) у старосты оказалось внесенъ платежъ выкупной 37 р. 54 к. и осталось^, а всего 14 р. 15 к.’ Вспомнитъ ли авторъ этой записи черезъ годъ, когда будутъ учитывать старосту, что должно обозначать выраженіе ‘у старосты внесенъ платежъ’: старостой ли внесенъ (въ казначейство), или старост внесли? и т. д. А въ результат — такая путаница въ денежныхъ счетахъ, что староста легко можетъ поплатиться ни за что, ни про что, своимъ карманомъ, или даже попасть на скамью подсудимыхъ.

Но приходилось также слышать нердко и о мошенническихъ продлкахъ сельскихъ писарей, умвшихъ извлекать личныя для себя выгоды изъ неграмотности сборщиковъ податей. Одн изъ продлокъ этихъ состоятъ въ слдующемъ. Писарь входитъ съ кумомъ или сватомъ своимъ въ сдлку, въ результат коей оказывается, что кумъ внесъ будто бы сборщику 13 р. 65 к., какъ значится въ записяхъ, тогда какъ этимъ послднимъ, въ дйствительности, принято было только 3 р. 65 к.,— утаенная же ‘десятка’ дружелюбно подлена между кумовьями. Въ конц концовъ, при сводк счетовъ, у сборщикъ оказывается недохватка десяти рублей. Онъ ахаетъ и охаетъ, а писарь сидитъ въ сторон — и правъ, потому что денегъ онъ не касается, его дло — перо. Конечно, подозрніе падаетъ на самого сборщика.

Вотъ почему вновь избранный сборщикъ или староста объявляетъ нердко міру: ‘я съ такимъ-то писаремъ ходить не желаю’. Это значитъ, что доврія къ писарю у новоизбраннаго нтъ, и общество обыкновенно длаетъ ему ‘уваженіе’, нанимая новаго писаря по его рекомендаціи.

Въ нкоторыхъ мстностяхъ сельскихъ писарей совсмъ нтъ: функціи ихъ отправляются или старостами, если они грамотны и если на нихъ же лежитъ обязанность сбора податей, или волостнымъ писаремъ съ его помощниками, которыхъ бываетъ по этому самому нсколько большее число, нежели было при наличности сельскихъ писарей. При этой послдней комбинаціи, сборщики бываютъ, конечно, гарантированы отъ случайныхъ прочетовъ.

Грамотныхъ старостъ довольно много въ мстностяхъ, гд грамотность вообще достаточно распространена, какъ напр. въ Московской губ. Поэтому, здсь можно найти цлыя группы сельскихъ обществъ, даже, пожалуй, цлыя волости, въ коихъ совсмъ нтъ сельскихъ писарей: старосты сами принимаютъ и сами записываютъ подати на приходъ. Но тутъ же рядомъ можно встртить и чрезвычайно любопытное явленіе: женщинъ въ должности писарей. Дло въ томъ, что отхожіе заработки сильно развиты во многихъ уздахъ этой губерніи. Изъ нкоторыхъ деревень, напр., Можайскаго узда, буквально все рабочее населеніе мужского пола уходитъ осенью въ Москву на шесть-десять мсяцевъ въ году, возвращаясь домой лишь къ Пасх или даже только къ Петрову дню. Въ старосты такихъ селеній выбирается обыкновенно дряхлый старичокъ, къ работ уже неспособный и принужденный, поэтому, сидть дома на печи. Съ грхомъ пополамъ собираетъ онъ подати и является, съ медалью на груди, въ волость за приказами, но вести книгъ онъ не можетъ, такъ какъ въ его время школа была еще неизвстна даже и въ подмосковной области. И вотъ на сцену является женщина-писарь, точно также, какъ явилась и въ этихъ мстахъ,— за отсутствіемъ мужской рабочей силы, женщина-пахарь и женщина-косецъ. Мн разсказывалъ одинъ крестьянинъ Можайскаго узда слдующее:

— Домна у насъ шесть лтъ, какъ книги ведетъ. Жалованье ей за это положено пять цлковыхъ въ годъ, потому — общество маленькое и дла ей немного. Баба она какъ слдуетъ быть: мужъ есть,— на фабрик живетъ, ребятъ человкъ до пяти, ну, и пашетъ, и коситъ,— все, какъ требуется у насъ, справляетъ. Пріхалъ это разъ становой, въ позапрошломъ году: подати стали. Разыскалъ старосту: созывай, говоритъ, сходъ. Тотъ, извстно, бабъ и созвалъ. ‘Гд-жъ мужики?’ — спрашиваетъ становой. ‘Да во всемъ сел никого нтъ’,— говоритъ ему староста.— ‘А книги у кого податныя? За кмъ недоимка стоитъ?..’ Тутъ Домна выходитъ изъ толпы, залзаетъ за столъ подъ образа, раскрываетъ книги и давай класть на счетахъ. Становой смотрлъ, смотрлъ, да какъ фыркнетъ… ‘Ну, говоритъ, да у васъ тутъ чисто бабье царство!’

Еще слышалъ я, что въ Богородскомъ узд двочка лтъ четырнадцати, дочь неграмотнаго старосты, служитъ обществу за писаря, и очень исправно. Это говорило мн лицо, которое имло случай познакомиться съ податными книгами въ этомъ селеніи.

Постепенно, по мр развитія грамотности въ народ, должность сельскихъ писарей начнетъ уничтожаться сама-собою: грамотные старосты будутъ лично вести приходо-расходныя книги и писать приговоры,— дло это, вдь, не мудрое и всякому кончившему курсъ въ сельской шкод подъ силу. Тогда отойдутъ въ область давно прошедшаго типы ныншнихъ сельскихъ министровъ, врод едулыча и Евтихія Лукича съ братіей. Скоре бы только!…

Надо, однако, закончить повствованіе о борьб Евтихія Лукича съ еодулычемъ изъ-за зарченскаго сельскаго общества, дающаго дохода писарю до одиннадцати рублей въ годъ: кусокъ, какъ видите, лакомый.

Среди зарченской публики образовались дв враждебныя группы, лишь только зашла на сходк рчь о найм писаря. Во глав первой стоялъ сборщикъ податей, мужикъ, по обыкновенію, неграмотный. Онъ желалъ ‘ходить’ съ едулычемъ, какъ съ человкомъ испытаннымъ, при которомъ съ десятокъ сборщиковъ отслужило свой срокъ и ни одинъ съ нимъ не ‘запутлялся’. Но вновь избранный староста, типъ деревенскаго выжиги-формалиста, твердо стоялъ за перемну писаря, т.-е. за отставку едулыча и за наемъ, на мсто его, Евтихія Лукича. Свои резоны онъ излагалъ такъ, во время перебранки съ сборщикомъ: ‘

— едулычъ ужъ старъ, еле ноги таскаетъ. Опять — запивать любитъ. Его не скоро и найдешь, коли вдругъ экстра какая случится: гд его искать будешь по пятнадцати поселкамъ?.. А нон въ волости порядки какіе пошли,— страсть! Что-жъ, мн въ отвт за него быть, что ли?.. Приказъ дадутъ опись тамъ составить, али еще что,— а у меня по мсяцу будетъ дло стоять? Это разв порядокъ?..

— А порядокъ старика теперь обездолить?.. Сколько лтъ ходилъ, все ничего, а вдругъ — негожъ сталъ?..— возражалъ сборщикъ.

— Это что и говорить!.. Это правильно!.. поддакивали его сторонники.

— По крайности, Лукичъ намъ порядокъ заведетъ… Я вдь о чемъ и говорю, какъ не о порядк?..

— А головки-то Лукичъ теб къ сапогамъ сдлалъ?.. Не за энто ли ты руку его и тянешь?..

— Какъ?.. Головки?.. Да ты какъ смешь мн говорить?.. Самъ съ Брюханомъ третій день въ кабак сидишь, а мн головками въ зубы тычешь?..

И пошла писать деревня! Такая каша заварилась, что Боже мой!.. Прочіе миряне относились спервоначала довольно равнодушно къ вопросу,— кто будетъ писаремъ у нихъ, но лишь только дло дошло до головокъ и до кабака,— почти вс вступили въ споръ. Кто кричалъ о головкахъ, кто — о полуштофахъ, поднесенныхъ Брюханомъ своимъ сторонникамъ, потомъ явился на сцену мірской осминникъ, а тамъ о пожарномъ сара загалдли,— и пошло!.. Оба претендента были тутъ же, на сходк, и злобно посматривали другъ на друга. Нсколько разъ они пытались что-то говорить, но, не обладая могучими легкими,— одинъ за старостью, другой — благодаря сидячей жизни надъ сапогами,— не были услышаны задтыми за живое мірянами. Наконецъ, перебранка какъ-то сразу замолкла: предметъ разговора былъ достаточно исчерпанъ, и вс поняли, что ршительно не изъ чего ругаться.

— А провались они оба, писаря эти! резюмировалъ все сказанное одинъ изъ наиболе рьяныхъ спорщиковъ.

— Почтенные, дайте слово сказать?… взмолился едулычъ.

— Ну что-жъ, говори! Послухаемъ!

— Староста вотъ докладываетъ вамъ, что я не гожъ, что меня на живодерню пора отправить… Ну, ладно, отправляйте! А все-жъ таки, спросите вы въ волости сначала, какъ писарь съ старшиной скажутъ: могу ли я должность свою выполнять, какъ слдуетъ, или ужъ мн на покой пора? Какъ скажутъ, такъ тому и быть. Потому господину старост нечего тогда безпокойство имть, что въ волости на него за писаря серчать будутъ. А онъ, какъ неграмотный самъ, указомъ вамъ быть не можетъ!.. Что онъ въ книгахъ понимаетъ,— хорошо ли, дурно ли я ихъ веду? Ничего не понимаетъ, какъ есть ничего!.. Правильно я говорю?..

— Правильно, правильно! Вотъ это чудесно!.. заговорили вс, даже сторонники старосты.

Въ слдующее воскресенье въ волость явилась депутація отъ зарченскаго общества, состоявшая изъ старосты, сборщика и еще одного крестьянина. На ихъ вопросъ относительно едулыча я сказалъ, что въ прочихъ обществахъ, гд онъ служилъ писаремъ, имъ довольны, и особенной задержки въ длахъ изъ-за него не происходитъ. Сборщикъ торжествовалъ, староста сконфузился и обидлся на меня.

Такъ едулычъ и остался доживать свой вкъ писаремъ двнадцати сельскихъ обществъ, въ томъ числ и зарченскаго. Съ того времени прошло уже нсколько лтъ, а все еще можно видть его тучную фигуру, съ неизмнною ‘портфелью’ подъ мышкой, медленно шагающую по снжнымъ сугробамъ отъ одной деревни до другой.

Евтихій Лукичъ ужъ больше никогда не приносилъ мн благословеній съ святой горы Аонской.

XI.
Выборы волостныхъ судей.

— Петровичъ!— взываю я почти каждое воскресенье между тремя и четырьмя часами по-полудни:— сажай судей.

Это значитъ, что старостъ я отпустилъ, просителей всхъ удовлетворилъ и теперь намреваюсь приступить къ отправленію правосудія. Петровичъ — отставной солдатъ, семидесяти пяти лтъ отъ роду, но бодрый и свжій, съ зычнымъ голосомъ и представительною наружностью, онъ — сторожъ при волостномъ правленіи, получаетъ шесть рублей жалованья въ мсяцъ, въ будни — вставляетъ свчи въ подсвчники, ‘соблюдаетъ’ сидящихъ въ арестантской и спитъ по ночамъ на денежномъ сундук правленія, по воскресеньямъ же его главная обязанность заключается въ извлеченіи, по мр надобности, изъ ‘Центральной Блой Харчевни’ то старшины, то судей, то тяжущихся… Ахъ, эта ‘Блая Харчевня’! Сколько она мн крови испортила за эти три года!.. Расположена она какъ разъ напротивъ волости, саженяхъ въ двадцати отъ нея (есть законъ, что кабаки не могутъ быть ближе 40 саж. отъ волости, а блыя харчевни, т. е. т же кабаки, но съ продажей горячаго чая — это ничего). Флаги надъ ней такъ весело полощутся, а въ открытыя двери несется такой заманчивый гулъ, что рдкій поститель волости утерпитъ не заглянуть и въ ‘Харчевню’, считая ее какимъ-то необходимымъ дополненіемъ къ волостному правленію. Просовывается, напримръ, ко мн въ дверь канцеляріи чья-нибудь кудластая голова и спрашиваетъ:

— Яковъ Иваныча нтъ тута?

— Нту,— отвчаешь съ сердцемъ, потому что приходится въ это утро въ десятый разъ отвчать на подобный вопросъ. Поститель, ничего больше не разспрашивая, твердыми стопами направляется въ ‘Центральную’ и, пробывъ тамъ боле или мене долгое время, возвращается уже съ румянцемъ на лиц, предшествуемый обезпокоеннымъ старшиной, который, торопясь, открываетъ денежный сундукъ, вынимаетъ требуемую гербовую марку или паспортъ и вновь спшитъ въ ‘Центральную’, гд такъ внезапно была прервана его дружеская съ кмъ-нибудь бесда… И такъ ежедневно, по десяти и боле разъ. По воскресеньямъ же ‘Харчевня’ ршительно отравляетъ мое существованіе…

— Петровичъ! гд Петровичъ?— взываю я во всю глотку до тхъ поръ, пока кто-либо изъ десятскихъ не сжалится надо мной и не объяснитъ, что ‘Петровичъ въ трактир-съ’.

— Бги скорй, тащи его сюда, да и судей захвати.

Я очень боюсь, чтобы Петровичъ не напился, потому что онъ незамнимъ въ роли судебнаго пристава для вызыванія тяжущихся и свидтелей и водворенія между ними порядка. Онъ такъ зычно покрикиваетъ, такъ энергично поворачиваетъ и выпроваживаетъ изъ комнаты какого-нибудь забредшаго ‘на огонекъ’ пьянчужку, что публика боится его гораздо больше, чмъ самого старшины. Вообще, Петровичъ — рдкій и крайне симпатичный типъ стараго служаки, всмъ существомъ своимъ преданнаго начальству… Миръ праху его, этого врнаго слуги, нашедшаго разъ пачку съ деньгами до пяти сотъ рублей, забытую старшиною на стол, и возвратившаго ее безъ всякаго промедленія: за этотъ подвигъ онъ получилъ отъ старшины рубль серебра… Исполнителенъ онъ былъ замчательно, бывало, скажешь ему: ‘пришли мн завтра въ 4 ¹/₂ часа утра лошадей на квартиру’,— и ужъ вполн увренъ, что лошади ни на пять минутъ не опоздаютъ, ни на четверть часа ране назначеннаго срока не прідутъ… Былъ однажды на суд такой случай: тягались два мужика о запроданной лошади, свидтелемъ у одного изъ тяжущихся былъ священникъ изъ сосдняго села, который очень тянулъ руку своего кліента и даже съ азартомъ наскакивалъ на судей, покрикивая такъ: ‘да чего вы думаете,— тутъ и думать нечего! Пишите прямо: отказать’ и проч. Между тмъ я замтилъ, что дло попова кліента неправое, да и судьи, хотя поддакивали ‘батюшк’, но тоже что-то мялись, необходимо было имъ дать поговорить между собой,— но никакъ не въ присутствіи полуначальственнаго лица, т.-е. священника. Поэтому я, по обыкновенію, предложилъ всмъ присутствующимъ оставить комнату, ‘такъ какъ судьи будутъ совщаться’. Вс вышли, кром священника, преважно разсвшагося на диван, съ видимымъ намреніемъ производить ‘давленіе’ на судей.

— Батюшка,— говорю я ему:— предложеніе мое — на время удалиться изъ этой комнаты — относилось къ вамъ въ той же степени, какъ и ко всмъ прочимъ.

— А вы что-жъ не уходите?— придирчиво спрашиваетъ онъ меня.

— Моя обязанность быть здсь въ качеств секретаря суда. Постороннимъ же здсь нтъ мста.

— Я уйду только въ томъ случа, если и вы уйдете,— настойчиво твердитъ расходившійся пастырь.

— Петровичъ,— говорю я,— попроси батюшку оставить эту комнату.

Несмотря на свою набожность и полное уваженіе къ духовенству, Петровичъ мигомъ подскочилъ къ священнику и, взявъ его легонько за рукавъ рясы, вжливо, но настойчиво просилъ удалиться, тотъ, во избжаніе пущаго скандала, покорился… Я потомъ спрашивалъ Петровича, какъ это онъ ршился вывести священника?— ‘Мн покойный предводитель Сифоновъ говорилъ,— отвчалъ онъ: старикъ, ты знай только старшину, да писаря,— ихъ только и слушайся^, а становые, урядники и прочая шушера — для тебя не начальники. Вотъ я теперь и знаю: что старшина, или писарь сказалъ, такъ тому и быть. Онъ, батюшка-то, у себя въ церкви хозяйствуй, а здсь онъ не хозяинъ’… Такъ вотъ каковъ былъ Петровичъ.

Возвращаюсь къ прерванному разсказу. Десятскій бжитъ въ харчевню, но судей безпокоить не ршается, а приглашаетъ только ‘дяденьку Петровича’ — такъ вс его называютъ — ‘сходить къ писарю’^—. Этотъ послдній на полуслов обрываетъ рчь и мгновенно является въ дверяхъ канцеляріи, вопрошая: что прикажете?

— Ты, другъ мой, который счетомъ шкаликъ пропустилъ?.. Только говори по совсти!

— Врать не буду, H. М.,— четвертый.

— Ну, это ничего, только больше до конца суда — ни-ни!.. Зови же судей.

— Слушаю-съ.

Онъ длаетъ на лво кругомъ и бглымъ шагомъ отправляется въ харчевню… Жду пять, десять минутъ,— наконецъ, появляются и судьи.

— Ужъ вы простите великодушно, H. М.,— признаться, чайкомъ съ морозу побаловались. Морозецъ нын важный, благодаря Создателю!

— Добраго здоровьица, H. М., съ праздникомъ-съ! Все-ли по добру себ, по здорову?

— Слава Богу, благодарю… Садитесь, пожалуйста, пора начинать, а то поздно засидимся: ныньче восемнадцать длъ.

— Господи, Создатель Милосердый! Да откуда-жъ ихъ такая пропасть?.. Нтъ, вы ужъ насъ не держите, H. М., выпустите поскоре: нельзя ли кой-какія до будущаго воскресенья отложить?..

— Къ будущему воскресенью опять наберется десятка два длъ,— ужъ сейчасъ семь жалобъ новыхъ записано. Садитесь, начнемъ поскоре, чего народъ зря держать…

Крестясь и покряхтывая, залзаютъ судьи на свои мста, позади длиннаго стола, покрытаго зеленымъ сукномъ. Ихъ четверо. Но позвольте мн сначала разсказать, кто сейчасъ сидитъ со мной за этимъ судейскимъ столомъ, и какимъ путемъ они достигли высокаго званія народныхъ судей.

На самомъ дальнемъ конц стола, противъ того мста, гд обыкновенно стоятъ тяжущіеся, сидитъ Петръ Колесовъ, мужикъ изъ средне-состоятельнаго дома, лтъ около сорока, живой и юркій, любящій вести допросы и ежеминутно перебивающій какъ свидтелей, такъ и тяжущихся своими восклицаніями и замчаніями. Колесовъ всегда съ живйшимъ интересомъ слушаетъ дло, задаетъ вопросы очень остроумные, хотя подчасъ къ длу не относящіеся, а имщіе только цлью уяснить лично Колесову какое-нибудь непонятное ему побочное обстоятельство, о которомъ кто-либо упомянулъ на суд. Когда дло доходитъ до постановки ршенія, то онъ всегда первый предлагаетъ что-нибудь, но зачастую отказывается отъ своего мннія подъ вліяніемъ разсужденій сосда, Дениса Черныхъ. Денисъ, безспорно, мужикъ умный, разсудительный, несмотря на свои 60 лтъ, онъ еще крпокъ и не покидаетъ сохи, хотя у него трое взрослыхъ сыновей. Говоритъ Денисъ мало, слушаетъ тяжущихся, опустивъ глаза въ землю и сохраняя безстрастное выраженіе лица^, онъ, несомннно, предсдатель нашего суда, хотя такой должности, въ дйствительности, и нтъ, но его авторитетъ настолько великъ, что при постановк ршенія очень рдкіе осмливаются перечить ему. Колесовъ уступаетъ ему охотно, хотя и позволяетъ себ иногда задать нсколько вопросовъ или хотя бы сдлать нсколько восклицаній, долженствующихъ выразить его удивленіе и сомнніе. Совершенно иначе относится къ Черныхъ другой его сосдъ, Василій Пузанкинъ или, какъ его по просту называютъ, лишь только онъ выйдетъ изъ-за судейскаго стола,— Васька Голопузъ. Этотъ Васька — типъ деревенскаго прохвоста, на все готоваго за рубль или за полштофъ водки, въ судьи онъ попалъ благодаря поддержк подобныхъ ему, которымъ онъ ‘стравилъ’ рубля полтора на водку,— и вотъ теперь онъ старается ‘вернуть свое’. Онъ совершенно продаженъ, съ упорствомъ, достойнымъ лучшей участи, отстаиваетъ онъ кругомъ неправаго, если этотъ неправый посулилъ ему могорычъ, онъ со злостью уступаетъ только соединеннымъ усиліямъ Дениса и Петра, подкрпляемымъ и моимъ писарскимъ авторитетомъ,— и часто иметъ нахальство, уступивъ, приговаривать: ‘смотрите, дло ваше, человка, извстно, не долго обидть… А нужно такъ, чтобы, то есть, по правд’… Въ эти минуты великолпенъ Черныхъ, бросающій на озлобленнаго взяточника мрачно-презрительные взгляды, подъ вліяніемъ этихъ взглядовъ, причитанія Васьки становятся все тише и тише и наконецъ переходятъ въ невнятный шопотъ про себя. На судъ Васька является всегда нсколько зарумянившимся отъ трехъ, четырехъ выпитыхъ ‘въ задатокъ’ стаканчиковъ, выпить сверхъ этого онъ не ршается до суда — съ того времени, какъ я однажды потребовалъ, чтобы онъ вышелъ изъ-за судейскаго стола, такъ какъ онъ былъ окончательно пьянъ, Васька было запротестовалъ, не желая оставлять теплаго мстечка, но я объявилъ, что не буду продолжать дла и покину судейскую комнату на все то время, покуда тамъ будетъ засдать пьяный Васька. Это подйствовало: онъ вышелъ изъ за стола и впослдствіи остерегался уже ‘перепускать’ лишній стаканчикъ, изъ боязни вновь осрамиться, за то, по окончаніи судовъ, Пузанкинъ переставалъ стсняться и напивался съ тяжущимися до положенія ризъ. Любопытне всего, что его угощали даже т изъ судившихся, которые, несмотря на его заступничество въ суд, проигрывали тяжбы, длалось это изъ благодарности за подмогу: все-таки, молъ, старался человкъ, а и такъ сказать надо,— можетъ быть, и хуже безъ него было бы… Но большею частью Васька доилъ имющихъ еще только судиться въ будущемъ, застращивая однихъ и суля другимъ всякую благодать, а зачастую не стснялся выпить и съ противной стороны стаканчикъ-другой, при чемъ склонялъ ее на мировую съ уступкою, стращая всякими ужасами… Словомъ, это былъ въ полномъ смысл негодяй.

Четвертый судья, едька-ямщикъ, былъ дйствительно ямщикомъ и попалъ въ судьи именно потому, что онъ былъ ямщикъ. Свою судейскую обязанность онъ отправлялъ, какъ натуральную повинность, во время длопроизводства обыкновенно дремалъ, во всемъ соглашался съ мнніемъ большинства, по нскольку разъ мняя свои ршенія, и думалъ только объ одномъ, какъ бы скоре отпустили его ‘ко двору’. Это онъ-то всегда и проситъ меня передъ началомъ засданія,— нельзя ли нсколько длъ отложить до другого раза? Такимъ образомъ, едька сидлъ только для счета, никакого вліянія на ходъ дла не оказывая.

И вотъ за однимъ столомъ сидятъ такія разнохарактерныя личности, каковы Петруха Колесовъ и едька-ямщикъ, Денисъ Черныхъ и Васька Голопузъ. Какъ же они попали сюда, кто и какъ уполномочилъ ихъ отправлять функціи народнаго правосудія?

Начало января мсяца, большая комната сборни при волостномъ правленіи биткомъ набита выборными на волостной сходъ, явившимися для составленія смты волостныхъ расходовъ на начинающійся годъ и для производства выборовъ двнадцати волостныхъ судей, полномочія которыхъ простираются также на одинъ годъ. Смту уже составили, жалованье всмъ назначили, при чемъ выторговали съ волостныхъ ямщиковъ ведро, со сторожа и съ десятскаго (которымъ положили — первому шесть и второму — четыре рубля въ мсяцъ) — по четверти, да отъ старшины,— коли его милость будетъ,— ожидается полуведерка. Такимъ образомъ, въ перспектив имется два ведра водки, т.-е. по полтора шкалика на человка, потому что собравшихся всего около ста сорока душъ. Понятно, что вс горятъ нетерпніемъ приступить къ даровому угощенію и поэтому съ явнымъ неудовольствіемъ выслушиваютъ мое предложеніе избрать изъ своей среды двнадцать человкъ на должность волостныхъ судей. Слышится даже нсколько восклицаній: ‘да чего тамъ выбирать, назначай кого-нибудь, все равно отходятъ!’ но восклицанія эти все-таки подавляются крикомъ большинства: ‘нтъ, такъ нельзя,— длать нечего, надо по закону! Ужъ мы сами назначимъ, какъ допрежь было!..’

— Ну, такъ выбирайте, господа, кого желаете?— повторяю я.

— Да вы разложите по душамъ, много ли на каждое общества приходится судей-то?

— Это не по закону будетъ, господа, надо, чтобы весь сходъ производилъ выборы, а не каждое общество отдльно.

— Да изъ кого же, лшій ихъ возьми, будемъ выбирать-то, коли примромъ сказать — Никольскіе никого изъ нашихъ не знаютъ, а мы Никольскихъ впервое въ глаза видимъ? Кабы вс изъ одного села были, ну тамъ другъ дружку все-таки знаемъ, а тутъ за пятнадцать-то верстъ поселки наши лежатъ,— намъ никогда и бывать-то у нихъ не приходилось!..

— Все это такъ, господа, но я не могу раскладку судейской повинности по душамъ длать^, мн законъ этого не разршаетъ.

— Дозвольте намъ выйти, пообдуетъ насъ маленько втеркомъ-то, а то дюже ужъ запотли… Выходи, ребята, на улицу, тамъ столкуемся!..

Толпа выходитъ на ‘втерокъ’, но нсколько человкъ, въ числ коихъ знакомые уже намъ Иванъ Моисеевичъ, Парфенъ, Петръ Колесовъ и другіе, забгаютъ предварительно въ канцелярію, гд сидитъ мой помощникъ, и просятъ его сдлать неофиціальную раскладку — по многу ли судей на каждое общество приходится соотвтственно числу его ревизскихъ душъ. Оказывается, что изъ Кочетова должно быть выбрано четыре человка, изъ Никольскаго двое, изъ Осиновки двое, изъ Надгорнаго и Троицкаго {Кстати, считаю долгомъ замтить, что вс названія мстъ и имена лицъ, которыя приведены въ этихъ очеркахъ,— вымышлены.} вмст — одинъ, и т. д. Справлявшіеся выходятъ къ ожидающей ихъ у крыльца толп, которой и передаютъ результатъ раскладки, тогда общая толпа распадается на кучки односельчанъ, и начинаются оживленные толки. Я прислушиваюсь къ тому, что происходитъ въ самой многочисленной групп, состоящей изъ представителей села Кочетова.

— Такъ какъ же мы надумаемся теперь длать-то, господа?— ведетъ пренія Иванъ Моисеичъ.— Давайте двоихъ изъ нашего прихода выберемъ, а двоихъ изъ энтаго, чтобы поровну было.

— Ладно, валяй…

— У насъ, я думаю, Петруху Колесова можно, да Прохора Дубоваго… Ладно, что ли будетъ!

— Чего лучше!.. Отходятъ!.. Валяй теперь, ребята, своихъ!

— У насъ Гаврикова Илюху, да Ваську Пузанкина!— авторитетно заявляетъ Парфенъ.

— На кой лядъ Пузанкина-то?..— восклицаетъ одинъ скептикъ.

— Какъ на кой лядъ? Да чмъ же онъ хуже другихъ-то?..

— Да я, то-ись, къ слову.

— Къ слову?.. Нтъ, ты мн скажи, чмъ онъ плохъ?… Не суметъ ншто разсудить, думаешь?.. Да онъ лучше твоего разсудитъ, небось!..

— Да я ничего, я только то-ись про себя мекаю… А ну-те къ ляду, отвяжись ты совсмъ!— внезапно озлобляется скептикъ.

— Ваську, Ваську Пузанкина!— поддерживаютъ Парфена человкъ пять сторонниковъ Пузанкина, только-что распившихъ три полштофа на его, Пузанкина, счетъ.

Иванъ Моисеичъ безмолвствуетъ. Онъ свое дло сдлалъ, своихъ двухъ кандидатовъ (Колесовъ ему сватъ, а Дубовый — пріятель сосдъ) провелъ, а до другихъ ему дла нтъ… Но тутъ мое вниманіе отвлекается другой группой избирателей.

— Конаться, вотъ что! Иначе никакъ нельзя…

— И чудакъ же ты, братецъ мой!.. Вдь прошлымъ годомъ нашъ надгоренскій Тимоха отходилъ, теперь вашему троицкому чередъ…

— Ладно, толкуй Захаръ съ бабой!.. А позапрошлымъ годомъ опять-таки нашъ Андрюха ходилъ?.. А душъ-то у васъ сто сорокъ, а у насъ сто пятнадцать,— вотъ и нтъ никакого расчета намъ съ вами наравн чередоваться: душъ-то у васъ побольше…

— Ну, шутъ съ тобой, конайся коли такъ!…

— Живетъ! Такъ на слдующій годъ опять вашъ надгоренскій будетъ, а нон кому достанется?..Такъ, что ли, старички?..

— Такъ, такъ!.. Кому жъ конаться?..

— Ну, у насъ опричь тебя, Фролушка, некому быть,— ты здсь одинъ отъ трехъ душъ. Конайся ты! А у васъ кто будетъ?

— Да у насъ вотъ Игнатъ Мартынычъ.

— Эхъ, сватъ, лучше бы ужъ теб: старъ я сталъ, пора бы и на покой.

— Вотъ-та! Намъ стариковъ-то и надо, которые насъ бы уму-разуму по старински учили… Такъ-то. Походишь, небось, не умрешь!.. А умрешь, все почетне поминать будутъ! Судьей былъ, скажутъ… хо-хо!..

— Охъ, не хотлось бы мн!..— продолжалъ упираться старикъ, но, легонько подталкиваемый сзади сватомъ, придвигается къ кандидату ‘противной партіи’, Фролушк и берется съ нимъ за кнутовище: чья рука придется, при послдовательномъ перемщеніи ихъ, къ противоположному концу кнутовища,— тотъ, значитъ, и судья… Судьба оказалась милостива на этотъ разъ къ Игнату Мартынычу и опредлила въ судьи Фролушку, развеселаго малаго лтъ тридцати-трехъ, четырехъ.

А вотъ и еще одна группа, привлекшая мое вниманіе.

— едя, а едя, да что т стоитъ, не упрямься,— выручи ты насъ, сдлай милость!..

Оказывается, что очередь выставить судью пала на селеніе Хуторки, отстоящее отъ Кочетова на 30 верстъ, это выселки изъ села Гладкаго, которое во время VIII ревизіи получило прирзку на излишнее количество душъ въ отдльномъ участк, потому что по близости свободныхъ казенныхъ земель уже не было. Но Хуторки, хотя и составляютъ отдльное, самостоятельное селеніе и даже избираютъ своего старосту, все-таки остались причисленными къ кочетовской волости, потому что владнная запись на землю у нихъ общая съ метрополіей — селомъ Гладкимъ, отсюда крайне отяготительная обязанность для хуторянъ — здить въ Кочетово на суды, сходы и проч. Они нанимаютъ особаго ямщика, едьку, платя ему 90 р. въ годъ, чтобы онъ доставлялъ по воскресеньямъ старосту въ волость и отвозилъ бы его обратно, теперь же, когда до хуторянъ дошла очередь ‘выставить своего судью’, они и пришли въ крайнее затрудненіе, потому что никто изъ четырехъ выборныхъ не хочетъ каждое воскресенье длать прогулку въ 60 верстъ. Просили они кочетовскихъ ослобонить ихъ, взять на себя лишнюю судейскую должность, да т заломили ведро водки, а они давали только четверть… Ну, насмялись надъ ними только: ‘ладно, отходите, разжирли тамъ, сидя въ углу-то! А вы вотъ съ наше походите-ка’!..

— Да что, ребята, думаю я,— говоритъ одинъ изъ выборныхъ,— едьк все равно кажинное воскресенье забиваться сюда со старостой, такъ его и выберемъ въ судьи. Онъ посидитъ, посидитъ, да и отходитъ такъ-то, Господи благослови.

Нужно сказать, что едька попалъ и въ выборные на волостной сходъ на томъ же основаніи, т.-е. что ему ужъ все равно забиваться въ волость съ старостой, такъ и въ выборныхъ, молъ, за одно отходитъ.

Вс отлично понимали, что едька ни на какую общественную должность, кром старостинаго ямщика, не годится, потому что Богъ его умомъ обидлъ, не говоря ужъ про то, что онъ до страсти жаденъ на вино, но стремленіе съэкономить одного человка при отбываніи общественной повинности натолкнуло хуторской міръ на мысль сдлать едьку однимъ изъ своихъ представителей. едька, посл легкаго протеста, получивъ полштофъ мірского вина, согласился принять на себя обязанности выборнаго на волостной сходъ, такъ какъ вс обязанности могли заключаться лишь въ томъ, чтобы при перекличк на сход онъ сказалъ бы ‘здсь’, а потомъ до самой минуты отъзда онъ могъ уже безпрепятственно хранить глубокое молчаніе и дремать, прислонившись спиной къ жарко-натопленной печк. Но перспектива судейскихъ обязанностей испугала едьку, и онъ энергично сталъ открещиваться отъ сдланнаго ему предложенія.

— Да что вы, почтенные, помилуйте, какой же я судья! Опять мн за лошадью присматривать надо, а тамъ сиди за столомъ… Нтъ, ужъ вы ослобоните!

— Пустое ты болтаешь! Прикажешь десятскому за лошадью посмотрть,— на то онъ и десятскій, а ты судья… А тамъ себ будешь смирнехонько въ тепл сидть, отсидишь, да и подешь съ Господомъ…

— Никакъ это невозможно, старички.

— едька, будь другъ! Уважь міръ!.. Мы те и въ караульные цлый годъ выгонять не будемъ…

— Это врно,— не будемъ!— поддерживаютъ ‘міръ’ и староста.

— И два полштофа сейчасъ выставимъ теб!..

едька колеблется.

— Да что толковать!— замчаетъ еще одинъ выборный: насъ пятеро — цлую четверть мірскую выпьемъ, во какъ!..

— Выпьемъ!.. Это что и говорить!.. Такъ какъ же, едька, а?..

У едьки слюнки текутъ…

Сборня начинаетъ вновь наполняться, выборные столковались и спшатъ теперь объявить результаты своихъ совщаній.

— Кого же, господа старички, желаете въ судьи?— спрашиваетъ старшина.

— Петруху Колесова!— объявляетъ Иванъ Моисеевичъ.

— Вс желаете,— опять спрашиваетъ старшина.

— Вс… Желаемъ!..— какъ одинъ человкъ отвчаютъ сто сорокъ выборныхъ.

— Прохора Дубоваго…

— Вс желаете?..

— Вс…— и т. д., покуда не будутъ провозглашены судьями вс двнадцать кандидатовъ, въ числ коихъ значатся и Илюха Гавриковъ, и Васька Пузанкинъ, и Фролъ Бородинъ и едоръ Ягодкинъ, т.-е. по обиходному — едька ямщикъ…

— Господа,— заканчиваю я выборы: у насъ издавна ведется, чтобы вс судьи разбивались на три очереди, по четыре человка въ каждой, при чемъ каждая очередь обязана ‘отходить’ по четыре мсяца, первая очередь съ января по апрль включительно, вторая — съ мая по августъ, третья — съ сентября по декабрь. Дозволите вы мн со старшиной распредлить новыхъ судей по очередямъ, или сами будете назначать, когда кому ходить?

— Чего тамъ!.. Стоитъ толковать изъ пустяковъ!.. Сами назначайте, вамъ видне!..— слышатся со всхъ сторонъ восклицанія.

Сходъ кончается. Вс спшатъ къ ‘распивочному и на выносъ’ — пить могорычи и разныя отступныя, волость мгновенно пустетъ — остаемся только мы съ старшиной, потому что даже Петровичъ съ десятскимъ убжали, чтобы изъ своихъ четвертей хоть по стаканчику выпить.

— Ну, какъ же, Яковъ Ивановичъ, надо вдь разсортировать судей? Я многихъ еще не знаю, такъ ты ужъ помоги мн.

— Что жъ, это можно: вотъ Ваську Пузанкина надо пріобщить къ Черныху, этотъ окарачивать будетъ, а то Васька — дюже плутъ-мужикъ…

— Какой это Васька? я что-то не припомню…

— А вотъ, что намедни приходилъ жаловаться на Воробьева Ивана, будто тотъ у него сно на гумн потравилъ…

— А, а! это что еще просилъ пять рублей за потраву, а на полтинник сошелся?

— Ну, вотъ, этотъ самый выжига такой, бда! Онъ ворочать теперь пойдетъ, посмотри-ка… Безпремнно къ нему Черныха приспособить надо.

— Ладно, записалъ. А вотъ Прохоръ Дубовый, этотъ каковъ изъ себя будетъ?

— Это Иванъ Моисеича сватъ! Что жъ, мужикъ хорошій, тверезый мужикъ! Про него дурного ничего сказать нельзя. Его хоть во вторую очередь запиши, онъ тамъ будетъ головой…

Такимъ путемъ и произошла разсортировка судей, послдствіемъ этого совщанія было, что въ знакомой уже намъ очередной групп находились такія разнохарактерныя личности, каковы Пузанкинъ, Черныхъ, Колесовъ и Ягодкинъ, взаимно дополнявшіе или нейтрализовавшіе другъ-друга.

Посмотримъ, однако, что и какъ длается этими судьями на этихъ народныхъ судахъ.

XV.
Типичное засданіе волостного суда.

Итакъ, мы усаживаемся за столъ, покрытый зеленымъ сукномъ, судьи сидятъ у стны по длин стола, я — съ боку, за узкимъ концомъ его. Петровичъ мн порадлъ, поставилъ единственное имющееся у насъ кресло, онъ это длаетъ каждое воскресенье, несмотря на мои протесты: ‘вы больше ихъ работаете — пишете, а они только языкомъ болтаютъ, вамъ и отдохнуть надо, а на кресл и мягче, и откинуться можно’,— говоритъ онъ, судьи сидятъ на разнокалиберныхъ стульяхъ. Засданіе наше носитъ вначал офиціально-торжественный характеръ: судьи сидятъ въ застегнутыхъ на-глухо полушубкахъ, туго перепоясанныхъ праздничными домотканными кушаками, но по мр того, какъ въ небольшой комнат, гд мы засдаемъ, становится все душне,— полушубки разстегиваются, позы становятся свободне, на лицахъ сказывается утомленіе, рчь принимаетъ боле домашній характеръ. Но въ начал, какъ я сказалъ, вс держатся чопорно, глубоко вздыхаютъ, шепчутся другъ съ другомъ вполголоса, какъ бы боясь нарушить торжественность обстановки, Петровичъ стоитъ у дверей на вытяжку, на диван сидятъ два офиціальныхъ свидтеля, при которыхъ читаются постановленія суда, что и отмчается въ книг такимъ образомъ: ‘ршеніе это объявлено такого-то числа при свидтеляхъ, крестьянахъ такихъ-то’. Такъ какъ комнатка наша мала, и къ тому же случается, что публика не ведетъ себя достаточно чинно, то кром этихъ двухъ свидтелей присутствовать при допросахъ допускается лишь избраннымъ, изрдка приходящимъ ‘скуки ради’ послушать суды: учителю, священникамъ, мстнымъ торговцамъ, Ивану Моисеичу и нкоторымъ другимъ лицамъ, составляющимъ сливки кочетовскаго общества. Для прочей, ‘черной’ публики двери нашей залы засданій растворяются только въ моментъ объявленія ршенія суда.

— Василій Коняхинъ!— вызываю я по жалобной книг истца по первому, стоящему на очереди, длу.

— Василій Коняхинъ!— гремитъ Петровичъ въ полуотворенныя двери, ведущія въ сборню.— Коняхинъ!

— Гд Коняхинъ?.. Аль въ трактиръ ушелъ?

— Здся, чего кричишь!..

— Чего жъ ты не отзываешься, коли тебя зовутъ?— допекаетъ его нашъ судебный приставъ.

— Для-ча мн отзываться?.. Ты зовешь,— я и иду, а отзываться мн не для-ча…

— Ну-ну, не разговаривай, а становись вонъ къ печк!..

Вошедшій мужикъ, сутуловатый и широкоплечій, съ угрюмымъ выраженіемъ лица, нсколько разъ истово крестится на икону, длаетъ глубокій поклонъ судьямъ и, тряхнувши волосами, становится на указанное ему мсто,

— Вы — Василій Ивановъ Коняхинъ? спрашиваю я.

— Я самый.

— Въ чемъ ваша жалоба? Разсказывайте суду.

— Въ чемъ?.. Извстно, въ чемъ: Гришка побилъ!

— Чей это Гришка?— вмшивается Колесовъ.

— Волковъ.

— А, а… Волковъ? Это Матвя Ивановича зять? Ну такъ, такъ… Побилъ, говоришь ты, и больно?

— Лучше не надо. Глазъ во-какъ раздуло, почернлъ совсмъ:, теперь зажило.

— Такъ-съ. Гд же у васъ дло-то было?

— Да около кабака. Я домой хотлъ хать, а онъ догналъ и давай бить…

— Такъ ни за, что и побилъ?

— Ни за что… Съ празднику мы хали, отъ гудовскихъ. Праздникъ у нихъ былъ.

— Да что жъ у тебя языкъ-то, прости Господи, словно жерновъ ворочается! Сказывай веселе, какъ у васъ дло было?

— Сказывать-то нечего: побилъ, да и только. Безъ глазу дв недли ходилъ…

— H. М.,— обращается ко мн Колесовъ, потерявъ охоту допрашивать такого неразговорчиваго субъекта:— зовите виновника, послушаемъ, что онъ скажетъ, а отъ этого никакого толку не добьешься.

На выкликъ Петровича, въ комнату быстро входитъ очевидно ожидавшій у дверей отвтчикъ Григорій Волковъ, юркій вертлявый мужиченка, на видъ гораздо слабе коренастаго Коняхина. Онъ начинаетъ говорить, не дожидаясь вопроса.

— Не врьте, господа судейскіе, ему: навретъ со злобы, ей-Богу навретъ, какъ пить дастъ…

— Ты не мели!— осаживаетъ его Денисъ Ивановичъ,— а говори дломъ, что и какъ у васъ было?

— Изволите видть, господа судейскіе: были мы, значитъ, у праздника, въ Гудовк, значитъ… Тамъ на Введеніе завсегда престолъ бываетъ…

— Знаемъ, какъ не знать, сами не однова были!— не утерплъ, чтобы не вставить своего слова, Колесовъ.

— Вотъ, вотъ, это я и говорю… Хорошо-съ, демъ мы оттелева съ нимъ, я на его лошади — потому, первымъ дломъ, лошади у меня нтъ — еще около Покрова увели, може, слыхали?..

— Съ озимей?— участливо замчаетъ Колесовъ.

— Съ озимей, съ озимей, какъ пить дали, увели… А добрый меренокъ былъ,— хоть и въ годахъ, а грхъ покорить… Ладно, такъ я и говорю: кумъ (а онъ мн и кумомъ еще доводится)!— подемъ къ празднику вмст! Ну, что-жъ, говоритъ, подемъ…

— Вы покороче говорите,— останавливаю я словоохотливаго разсказчика, опасаясь, что мы принуждены будемъ выслушать подробное повствованіе о всхъ ихъ похожденіяхъ на праздник.— Сказывайте прямо, съ чего у васъ драка вышла? Тамъ, что ли, подрались?..

— Упаси Богъ, зачмъ тамъ! Мы тамъ, то-ись, во-какъ, душа въ душу были, и вмст по гостямъ ходили, а это ужъ какъ мы назадъ хали, неудовольствіе-то промежъ насъ привлючилось. Чтой-то, говорю, кумъ, прозябъ я будто маленько?— И то, говоритъ, холодно что-то къ ночи.— Задемъ, говорю, въ Шепталиху, она намъ по дорог будетъ, по стаканчику и выпьемъ. Захали. Спросилъ я у цловальника, Ивана Митрича, косушку, да и говорю: у меня, вдь, кумъ, денегъ-то нту, ужъ видно ты заплатишь.— Въ ту пору онъ промолчалъ, только, какъ выпили по стаканчику, онъ и сталъ ко мн приставать, чтобы я ему на свои деньги поднесъ косушку. Я ему божусь, что денегъ нту, а онъ видно опять захмеллъ — ругаться сталъ: ‘такой, да сякой, на моей лошади детъ, да еще мою водку пьетъ, иди же, говоритъ, пшкомъ, а я не повезу’. И пошелъ садиться на телгу. Я за нимъ: кумъ,— говорю,— да что ты, очумлъ, родимый, чтоли? тутъ еще пять верстъ до дому, а ужъ ночь на двор: куда я пойду въ этакую темь?.. А кумъ мой распрелюбезный быдто меня и не слышитъ, и ухомъ не ведетъ, знай понукаетъ лошадь, ну, я тутъ и схватился за возжу — попридержать его маленько… Ка-акъ онъ мн въ тую пору дастъ леща прямо въ ухо, ажъ звонъ у меня въ голов пошелъ!.. Ну, въ этотъ разъ и я ужъ не стерплъ, прыгъ къ нему въ телгу, и пошло у насъ тутъ неудовольствіе… Да мн гд-жъ было-бъ съ нимъ справиться, кабы онъ пьянъ не былъ: сами извольте, господа судьи, посмотрть на него и на меня…

— А глазъ ты ему точно подбилъ?— допрашиваетъ Колесовъ.

— Врать не хочу, случился такой грхъ: маленько не ладно потрафилъ. Да теперь у него, слава Богу, зажило.

— Вотъ что, почтенный,— прерываетъ свое молчаніе Черныхъ, обращаясь къ жалобщику:— брось это дло, ничего не получишь, самъ виноватъ: первый зачалъ, потому оба подрались,— о чемъ же жаловаться?

— Это, то-есть, какъ же?.. Ни съ чмъ?

— Ахъ, кумъ, кумъ!..— подхватываетъ обидчикъ, ободренный заступничествомъ судьи,— Я-жъ теб еще полуштофъ на мировую поставить хотлъ, а ты, поди-жъ, что выдумалъ!.. Въ судъ идти, судейныхъ утруждать такимъ пустякомъ!..

— Ну, вотъ это первое дло!— восклицаетъ Колесовъ.— Пойдите-ка, выпейте на мировую, да чтобъ ни на комъ…

— Миритесь, говорю вамъ,— заключаетъ Черныхъ,— миритесь скорй, не то обоихъ въ холодную на сутки.

— Дровецъ мн подможете наколоть!— подхватываетъ Петровичъ,— А то нтъ моей моченьки: на дв печки-то каждый день, сколько ихъ наготовить надо?..

— Что-жъ, кончаете дло мировой?— вставляю и я свое словечко.

— Кумъ, брось, пра-слово, брось, а?..

— Да ну-те къ лшему! Пойдемъ!.. Прощенья просимъ, господа судейскіе.

— Вотъ это превосходно, на что ужъ лучше!— одобряютъ и Колесовъ, и Пузанкинъ, и даже успвшій уже задремать ‘въ тепл’ едька Ягодкинъ. Одинъ Денисъ Иванычъ угрюмо молчитъ.

— Сторожу-то за хлопоты не забудьте приберечь стаканчикъ!— въ догонку уходящимъ кумовьямъ кричитъ Петровичъ, тоже довольный состоявшейся мировой, хотя надежда на помощь при колк дровъ и остается тщетной.

— Ладно, оставимъ. Подходи!..— отвчаетъ уже изъ другой комнаты Гришка.

— И съ чего это вздумалось Коняхину жаловаться на кума?— полувопросительно замчаю я.— Мужики оба, кажется, хорошіе, ну, подрались, такъ это не въ диво.

— Обидно очень стало Василію-то ходить съ подбитымъ глазомъ: кабы не глазъ — ничего бы и не было, а то засмяли его вовсе онамеднись въ трахтир… Вотъ онъ съ пьяну-то и пошелъ жалобу записывать, а потомъ ужъ поопасался отступиться, какъ бы за это что не было,— объяснилъ судья Пузанкинъ, знающій почти всю подноготную житья-бытья кочетовскихъ обывателей.

Выступаетъ на сцену истецъ по второму дду, старикъ, лтъ шестидесяти. Онъ жалуется, что сынъ его пересталъ слушаться, бранится, бросается съ кулаками на мачеху — его, старика, вторую жену… Старикъ проситъ судъ ‘постращать’ сына, всыпавъ ему десятокъ горячихъ. Зовемъ парня, входитъ малый лтъ двадцати-пяти, самъ уже отецъ двоихъ дтей, за его спиной становится его жена, а съ боку старика — мачеха. Бабы эти вторглись къ намъ, несмотря на протесты Петровича, я оставляю ихъ, однако, въ поко, думая, что изъ имющей произойти семейной сцены скоре выяснится, кто изъ нихъ правъ, кто виноватъ.

— Батюшки мои, заступитесь, родные!..— причитаетъ мачеха.— Житья мн не стало, со свта сгоняетъ…

— Кто тебя сгоняетъ? Сама всхъ изъ дому выгоняешь, подомъ меня шь,— замчаетъ молодая.

Отецъ съ сыномъ молчатъ, не глядя другъ на друга.

— Ты что-жъ это, молодецъ, длаешь, а? Нешто годится это отца родного да мать забижать?— спрашиваетъ Колесовъ.

— Отца я не обижаю, а она — какая же мн она мать!— нехотя замчаетъ бунтовщикъ.

Судьи молчатъ, съ двухъ словъ становится для всхъ понятной семейная драма тяжущихся: мачеха не уживается съ молодой и натравляетъ на нее старика, а сынъ заступается за свою жену и отстаиваетъ ее передъ стариками. ‘Отцы’ не ладятъ съ ‘дтьми’,— исторія далеко не новая.

— Проси, чего-жъ ты не просишь?— слышу я шопотъ старухи.

— Такъ какъ же, господа судейскіе, постращайте малаго-то?.. Совсмъ отъ рукъ отбился.

— Старикъ! ты не дарма ли просишь на него? Не твоя ли хозяйка тебя подбиваетъ свое дтище тснить?— строго спрашиваетъ Черныхъ.

— Да разрази меня Мать Пресвятая Богородица!.. Да провались я на этомъ мст,— начала-было причитать старуха, но быстро умолкла при грозномъ жест Петровича. Старикъ ничего на вопросъ не отвтилъ.

— Эй, молодецъ, слухай сюда,— говоритъ Черныхъ.— Можетъ, тутъ и не вся вина твоя, а все-жъ ты супротивъ отца родного не долженъ идти, не смешь ругаться, это великій грхъ!.. Проси прощенья: онъ, може, и проститъ, а то, не прогнвайся, отстегаемъ.

‘Молодецъ’ угрюмо молчитъ, не поднимая глазъ съ полу.

— Ддушка! А то, на первый разъ, вы бы простили его!— длаю я слабую, что и самъ замчаю, попытку смягчить старика.

— Какъ же мн прощать, коли онъ не проситъ?— говоритъ онъ и этимъ порываетъ всякую надежду на мирный исходъ дла.

По предложенію Петровича (онъ понялъ кивокъ головой, сдланный Денисомъ Иванычемъ) вся группа тяжущихся выходитъ изъ комнаты.

Наступаетъ моментъ ршенія участи малаго, почему-то пріобрвшаго мою симпатію. Я выжидаю, что скажетъ Денисъ Иванычъ: мннія прочихъ не имютъ для меня такого значенія. Первымъ, по обыкновенію, начинаетъ говорить Колесовъ.

— Что-жъ, господа товарищи,— всыпать ему десяточекъ, или много?

— Чего много!— поддерживаетъ Пузанкинъ, не попользовавшійся ничмъ отъ обвиняемаго и поэтому сохраняющій суровый ригоризмъ: чего много, въ самый разъ! Имъ гляди въ зубы-то, они живо осдлаютъ…

— Такъ, такъ,— это первымъ дломъ!— поддакиваетъ и едька, всегда согласный съ чужимъ авторитетно-высказаннымъ мнніемъ. Въ эту минуту едька даже забылъ, какъ въ прошлый праздникъ, напившись въ кабак, пришелъ домой и такъ саданулъ въ бокъ своего родного батюшку, начавшаго длать ему выговоръ, что тотъ дня два кряхтлъ и грозилъ идти жаловаться въ судъ на драчливаго судью…

Денисъ Ивановичъ все молчитъ, я начинаю надяться, что онъ несогласенъ съ мнніями прочихъ, и стараюсь расчистить ему путь, указывая на выяснившееся на суд обстоятельство — злющій характеръ мачехи, притсняющей, по всей вроятности, жену обвиняемаго, что и послужило поводомъ къ открытой ссор между ‘отцами и дтьми’. Я намекаю, что не худо бы на первый разъ все дло оставить безъ послдствій, предупредивъ отвтчика, что если на него еще будутъ жалобы, то онъ въ слдующій разъ будетъ подвергнутъ тяжелому взысканію.

— Нтъ, вовсе прощать ку-быть не годится,— замчаетъ Черныхъ.— А дать ему одинъ лозанъ — для острастки…

Но я окончательно возстаю противъ тлеснаго наказанія. Парень, доказываю я, кажется, хорошій и долженъ теперь пропасть изъ-за ехидной старушенки. Если пороть, то разница между однимъ и двадцатью ударами — только въ относительной боли, а послдствія для осужденнаго одни и. т же: онъ лишается многихъ правъ, не можетъ быть выбранъ старостой, старшиной и пр. Я горячо защищаю жертву семейныхъ неурядицъ и, какъ крайнее средство, предлагаю остановиться на арест, если судъ найдетъ окончательно невозможнымъ совершенно простить обвиняемаго… Прежде всхъ со мной соглашается едька-ямщикъ, такъ какъ онъ — изъ уваженія къ моему писарскому званію — считаетъ необходимымъ согласоваться съ моими взглядами даже въ ущербъ авторитету Дениса Ивановича, но остальные молчатъ, упорно отстаивая права родительской власти. Совщаніе наше тянется около получаса, Колесовъ и Пузанкинъ начинаютъ, наконецъ, сдаваться и говорятъ Черныху: ‘а то, ну его къ лшему!… давай его въ холодную сутокъ на пять посадимъ, коли закона нтъ пороть?’ — на что Черныхъ отрывисто отвчаетъ: длайте, какъ знаете’- Я ухватываюсь за эту полууступку съ его стороны и пишу ршеніе: арестовать такого-то при вол. правленіи на пять сутокъ… Денисъ Ивановичъ устранилъ себя отъ ршенія вопроса, не осмливаясь измнить ветхозавтнымъ традиціямъ, по которымъ въ данномъ случа требовалось выдать сына головой отцу, т.-е сдлать съ нимъ все, что пожелаетъ отецъ, но новыя времена съ такой неудержимой силой разрушаютъ вс отцовскіе и ддовскіе обычаи, что Денисъ Ивановичъ иногда въ полномъ недоумніи,— гд же ложь, и гд истина, и, не умя разршить этихъ жгучихъ вопросовъ, вовсе отстраняется отъ активнаго вмшательства, ограждая себя словами: ‘длайте — какъ знаете’…

Недоразумніямъ, возникшимъ по поводу этого дла, не суждено было, однако, кончиться на этомъ: когда я прочелъ постановленіе суда о ‘подвергнутіи Порфирія Алексевича пятидневному аресту за неповиновеніе родительской власти’, то старикъ вдругъ завопилъ.

— Батюшки, господа судейные!.. да что-жъ это вы со мной длаете? Намъ съ нимъ завтра хать надо къ Сысоеву дрова возить,— я договорился и задатки на три подводы взялъ,— а вы его въ холодную посадить хотите!.. Да гд-жъ мн одному, старику, справиться? Вдь онъ у меня одинъ, какъ перстъ!.. Ослобоните, родимые, не зорите!..

Я пытаюсь успокоить старика, увряя, что его сына арестуютъ не сейчасъ, а по истеченіи тридцати-дневнаго срока, и что онъ самъ можетъ явиться, какъ посвободне будетъ,— но старикъ и на этотъ компромиссъ нейдетъ.

— Завсегда работа около дома найдется: помолотиться, счки скотин нарзать, гд-жъ мн одному пять-то дней справляться со всмъ хозяйствомъ?.. Нтъ, господа судейные, ужъ вы его лучше постегайте, да и отпустите домой!

Черныхъ глубоко вздыхаетъ, Колесовъ ерзаетъ на стул, Пузанкинъ шепчетъ: ‘я говорилъ постегать’… Подсудимый все время стоитъ, потупивъ глаза, и только изрдка нетерпливо встряхиваетъ волосами, когда стоящая позади его молодуха шепчетъ ему что-то на ухо. Я объявляю, что постановленіе суда уже сдлано и измнено быть не можетъ, недовольные же имъ имютъ право обратиться съ жалобой въ уздное присутствіе.

— Коли такъ, съ сердцемъ объявляетъ старикъ,— не надо-жъ мн вашего суда!.. Ничего не хочу — помарайте, кубыть я и не судился!.. Видно, нон законъ такой есть: сыновьямъ на ше отцовской здить!.. Прощенья просимъ, что обезпокоили васъ.

И онъ величественно — не подберу другого слова — уходитъ, шмыгая избитыми лаптями, сынъ тоже молча поварачивается къ выходу, одна только молодуха низко кланяется намъ и говоритъ: ‘Дай вамъ, Господи!.. Помоги, Царица Небесная!..’ Петровичъ ласково толкаетъ ее къ двери… Мы сидимъ, словно воды въ ротъ набрали, всмъ тяжело, даже и едьк,— про Дениса Ивановича я и не говорю: онъ видимо даже въ лиц измнился… Не суду возстановлять дискредитированную власть ‘отцовъ’ надъ ‘дтьми’!

Слдующее за этимъ дло нсколько разгоняетъ мрачное настроеніе нашего духа. Тяжущіеся: мужъ, плюгавый мужиченка, горбатый, съ слезящимися глазами, и жена,— по городскому одтая женщина, лтъ 32—34, все еще довольно красивая, несмотря на отпечатокъ бурной жизни на лиц, она держитъ себя модно, говоритъ по ‘благородному’ и вообще смахиваетъ на горничную средней руки. Истица проситъ судъ заставить отвтчика выдать ей паспортъ для проживанія въ город.

— Я вотъ уже шесть годовъ по господамъ живу, хорошія мста имю, и вдругъ онъ требуетъ меня къ себ, господину старшин не дозволяетъ документъ мн выдать…

— Не хочу, чтобъ болталась: иди ко мн жить.

— Никакъ это невозможно-съ, господа!.. Оченно прошу принять въ резонъ, что еслибъ у него хозяйство было, еслибъ онъ меня, какъ должно, соблюдать могъ, то это разговоръ иной былъ бы, а то домишко у него весь развалился, самъ онъ въ пастухахъ живетъ… Разв у него достатка хватитъ соблюдать меня?.. А теперь я и сама не хуже людей живу и еще дочь при себ имю,— ничего отъ него не прошу, только дай мн документъ.

— А вотъ не дамъ! Иди ко мн, шь мой хлбъ!..

— Да есть ли онъ у васъ-то еще, надо перво-на-перво спросить?..— презрительно спрашиваетъ городская.

— Вотъ что, другъ, покайся-ка: ты вдь самъ ее спервоначалу отпустилъ въ городъ?— спрашиваетъ Колесовъ.

— Извстно, самъ,— мрачно отвчаетъ ‘другъ’.

— И все время пачпорта давалъ?

— Давалъ…

— Вотъ и разбаловалъ бабу! Самъ виноватъ, теперь и кайся. Что ты съ ней теперь длать будешь, коли ежели теперь она къ теб придетъ? Вдь она чаи-сахары любитъ, а ты гд ей возьмешь?

— И безъ чаевъ поживетъ…

— Господа судьи!.. Сдлайте вы такую милость, уговорите его! Я ему пять рублей въ годъ буду давать, чтобы только онъ не нудилъ меня…

— Не надо мн денегъ, иди жить.

— Нтъ, едулычъ, это не дло теперь бабу кругомъ обрзать… Куда она теперь годится? Никуда… Она только тебя по рукамъ, по ногамъ свяжетъ, она теперь теб ужъ не жена!..

Пастухъ молчитъ. Меня все больше начинаютъ интересовать мотивы, заставившіе его вдругъ измнить отношенія къ пущенной давно на вольную жизнь дражайшей половин. Впослдствіи я узналъ, что онъ серьезно сталъ тосковать отъ своей бобыльской жизни и вздумалъ свить себ вновь гнздо, не принявъ только въ расчетъ полнаго разлада между всей своей жизнью и жизнью городской горничной.

— Ну, выдьте,— говоритъ Колесовъ разнокалиберной чет. Что намъ съ ними длать?— обращается онъ къ Денису Черныхъ.— Отпустить ее: пусть беретъ хвостъ въ зубы и убирается, куда глаза глядятъ?..

— Тоже баловать-то не годится ихнюю сестру: он такъ-товс поразбгутся.

— Ну, этой дряни всегда хватитъ… На кой лядъ она ему,— вдь она теперь ему не жена и не хозяйка!

— Извстно — городская…

— H. М.! А можемъ мы ей пачпортъ-то дать?.. Какъ тамъ въ законахъ-то?..

— Въ закон — о томъ, что нельзя давать — ничего не сказано… Я думаю, что можно.

— И превосходно. А недоволенъ, бери ‘скопію’,— пусть тамъ высшее начальство разбираетъ ихъ: намъ и того пріятне будетъ!.. Пиши, H. М.,— дать ей билетъ.

Мужъ остается этимъ ршеніемъ недоволенъ и требуетъ ‘скопію’, но въ назначенный день за полученіемъ ея не является: за два дня, протекшіе съ воскресенья, онъ, видно, помирился съ своей судьбой — доживать вкъ одинокимъ бобылемъ.

— Андрей и Егоръ Петровы!

Входятъ два брата, старшему, Андрею,— 30 лтъ, младшему, Егору,— 26 л. Они ршили подлиться, благодаря семейнымъ неурядицамъ: бабы, т.-е. ихъ жены, вздурили и никакъ ужиться не могутъ, ни старшого, ни старшой въ дом нту, а молодухи другъ другу подчиняться не хотятъ,— ну и не стало житья самимъ братьямъ,— лучше ужъ отъ грха разойтись. Но и разойтись не такъ-то легко: помстье у нихъ маленькое, двумъ дворамъ не умститься: надобно которому нибудь изъ нихъ удаляться съ родительскаго гнзда. Конечно, никому изъ нихъ нтъ охоты садиться на выгон-пустыр, спорили, спорили, раза два до драки доходило,— а толку нтъ никакого… Селенье ихъ небольшое, вс прочіе домохозяева — родня имъ: ни на чью сторону и не тянутъ, вотъ и поршили они разобраться на суд: что чужіе умственные люди скажутъ,— такъ тому и быть.

— Ну, какъ тутъ съ этимъ дломъ быть, Денисъ Иванычъ?— спрашиваетъ Петруха Колесовъ, и вс взоры обращаются на Дениса Иваныча, ибо несомннно, что изъ всхъ засдающихъ судей онъ одинъ только вполн компетентенъ въ области ддовскихъ обычаевъ, нын по наслышк разв извстныхъ молодому поколнію, возросшему подъ снью писаннаго закона.

— А вотъ какъ,— говоритъ Денисъ Иванычъ посл минутной паузы:— идти теб, Андрей, на новое мсто и отцовскую избу оставить Егорк, а самъ возьмешь, во что старики положатъ взамнъ ея, клтку съ амбаромъ, или еще что…

— Это мы очень понимаемъ, только почему же это и помстье ему, и изба, а мн одн клтки?— говоритъ Андрей.

— А потому, молодецъ, что это еще ддами нашими заведено такъ: всегда старшій братъ уходитъ отъ младшаго. Не будь этого, старшіе-то всегда спихивали бы молодшихъ на выгона, знамо, они посильне будутъ, они въ годахъ, ну, и потяжеле жеребій имъ долженъ идти. Не длись, а сталъ длиться, начинай хозяйство съизнова, такъ-то!..

Андрей покоряется и остается доволенъ ршеніемъ: видно, онъ ‘не дошелъ’ еще до отрицанія власти стариковъ.

Истецъ по слдующему длу предъявляетъ ко взысканію росписку въ 90 р., засвидтельствованную въ волостномъ правленіи, срокъ уплаты давно истекъ.

— Сколько же вы взыскиваете?— спрашиваю я, чтобы оформить дло.

— Пятьдесятъ два рубля съ полтиной,— къ удивленію моему отвчаетъ истецъ.

— Какъ такъ? А росписка на 90 руб.?

— Это точно-съ. Только я ужъ получилъ по ней тридцать рублей землицей, да осьмину ржи, да четверть овса, да поросенка, да пахалъ онъ на меня день… Вотъ мы сочлись: какъ разъ на тридцать семь съ полтиной вышло. Остальные ищу, какъ собственно срокъ давно уже прошелъ.

— Должны вы ему?— спрашиваю отвтчика.

— Что зря болтать, долженъ.

— А много ли?

— Да подсчитывались, ку-быть пятьдесятъ два рубля.

— Анъ съ полтиной!— вмшивается истецъ.

— Анъ, нтъ!

— Врешь!..

— Анъ, не вру. Перекрестись, коль съ полтиной?..

— И перекрещусь… А ты думаешь, что и не перекрещусь?..

— А слеги-то забылъ, что бралъ у меня десятокъ о заговнье? по пятачку положили?

— Такъ они за картошку пошли…

— Разуй глаза-то!.. За картошку даве посчиталисъ, какъ за землю-то усчитывались!

— А ну-те къ Богу въ рай!..— говоритъ истецъ упавшимъ голосомъ, должно быть, смутно припоминая, что слеги точно не шли за картошку, но все-таки не желая признать своей ошибки,— Пятьдесятъ два, такъ пятьдесятъ два… Не обдняю съ полтинника.

— Да и не разживешься…

— Ну, вотъ что, почтенные,— вступается Колесовъ,— чего браниться? Честь-честью столковались, и слава Богу: зачмъ Его, Батюшку, гнвить… Такъ какъ же, милушка, отчего деньги-то не отдаешь?

— Да у насъ уговоръ былъ землей расплачиваться по дв десятины, я ему каждый годъ отдаю, только больно ужъ обидную цну онъ кладетъ — десять съ полтиной, вотъ я и сталъ покупщика искать, съ четырнадцатью рублями за десятину ужъ набиваются…

— А ты денежки-то умлъ брать, а отдавать-то не любо?… А что я второй годъ жду на теб, это ты въ счетъ не кладешь?…

— А ты не кладешь, что поросенка-то у меня за два рубля зачелъ, а онъ на худой конецъ четыре стоитъ?..

— Да не ты ли кланялся, Христомъ Богомъ просилъ просеца на смена?.. Это ты забылъ?..

Долго препираются такимъ образомъ пріятели, ихъ денежныя отношенія такъ запутаны, что крайне мудрено опредлить, кто изъ нихъ больше пользовался услугами другого, но что должнику услуги, оказанныя кредиторомъ, обошлись не дешево, это вн всякаго сомннія, и симпатія Черныха и Колесова, какъ я замчаю, лежитъ къ нему, потому что они общими усиліями стараются сбить истца на мировую, что имъ, наконецъ, и удается посл получасового усовщеванія. Тяжующіе кончаютъ дло миромъ: десятина идетъ за тринадцать безъ четверти, а уплата остального долга отсрочивается до будущей осени.

Затмъ слдуетъ цлый рядъ длъ о взысканіи за землю, о недожитіи въ работникахъ, и проч. Это дла заурядныя, составляющія самый значительный процентъ всхъ тяжбъ, разбираемыхъ въ волостномъ суд. Прослушаемъ еще дв финальныхъ тяжбы.

— Еще позалтошнимъ годомъ бралъ у меня этотъ молодецъ дв десятины подъ яровое по 18 руб. за десятину, рубль далъ задатку, да какъ возить время пришло и я снопы на пол пріостановилъ, онъ 15 руб. мн далъ и въ ногахъ валялся — просилъ остальные подождать на немъ. Я съ дуру и поврилъ, да вотъ по сію пору и жду: ‘нын, да завтра’, только и слышишь. Прикажите ему, господа старички, остаточные 20 р. додать.

Это говоритъ старикъ лтъ шестидесяти, хозяйствующій по-кулацки, снимающій землю у нуждающихся по осени и раздающій ее по весн, наживая за ‘комиссію’ отъ 25 до 75%. Но у старика этого есть еще гоноръ нын исчезающаго уже типа коренного сына деревни, ведущаго безъ всякихъ росписокъ тысячныя дла.

— Ты чтожъ не отдаешь Ефиму Степанычу денегъ?— спрашиваетъ, по обыкновенію Колесовъ.

— Да я ему отдалъ,— говоритъ отвтчикъ, малый лтъ 24-хъ.

— Отдалъ, да не вс…

— Нтъ, вс отдалъ.

— И языкъ у тебя не отсохнетъ такъ врать-то? Бога хоть побойся!.. говоритъ старикъ.

— Чего мн еще бояться, я и такъ боюсь.

— Ахъ, ты паскуда, паскуда!.. Да смешь ли ты такъ говорить-то?.. А ну, перекрестись, коли отдалъ?…

Я спшу вмшаться въ дло, чтобы не допустить божбы, но опаздываю: отвтчикъ, не дрогнувъ и нахально посматривая на старика, кладетъ широкій крестъ…

— Тьфу ты, окаянный! плюетъ старикъ въ негодованіи.— Пропади ты пропадомъ и съ двадцатью рублями этими!.. Чтобы такой грхъ на душу принимать, да упаси тебя Царица Милосердая!.. Не надо мн ничего, господа старички, отъ своихъ денегъ отказываюсь, не хочу объ него мараться… Ни на комъ…

И старикъ уходитъ, длая крестныя знаменья.

— А нельзя ли ему подъ портки десятка два всыпать?— говоритъ Колесовъ, со злобой глядя на небрежно стоящаго ‘молодца’.

— Никакъ нельзя,— говорю я, и чувствую, что красню, потому что не прочь былъ бы въ данномъ случа нарушить законъ и допустить подвергнуть отвтчика по гражданскому длу уголовному взысканію.

— Петровичъ! Убери его!.. приказываетъ Колесовъ, и я увренъ, что онъ чувствуетъ нкоторое удовлетвореніе, когда ‘молодецъ’ подъ мощной рукой Петровича турманомъ вылетаетъ изъ ‘залы засданія’.

А вотъ старуха-черничка на сцен. Вся она брыжжетъ злостью, накопившейся у ней на сердц за полстолтіе ея невольнаго двства… Она уже много лтъ въ ссор со своими сосдями, и об стороны, когда только возможно, гадятъ другъ другу. Случилось черничкину цыпленку залетть черезъ плетень на дворъ къ сосдямъ, мальчишка съ того двора немедленно свернулъ цыпленку шею и трупъ его перебросилъ обратно къ черничк на дворъ. Это и послужило поводомъ къ настоящему длу: черничка взыскиваетъ за цыпленка рубль. Къ разбору дла за восемь верстъ явились: истица, отвтчикъ — отецъ провинившагося мальченки съ самимъ виновникомъ дла, и десятскій, въ качеств свидтеля, которому старуха, по всмъ правиламъ крючкотворства, предъявила трупъ цыпленка и, такимъ образомъ, засвидтельствовала свершенное преступленіе.

— Изъ своихъ обидовъ къ вамъ, господа судіи праведные… Нтъ моей моченьки отъ нихъ, въ гробъ меня вогнать хотятъ!..

— Ты-то насъ скоро изъ села выживешь своимъ языкомъ безстыжимъ,— говоритъ отецъ мальченки.

— Я безстыжая? Я?.. Праведные судьи! Помилосердствуйте! будьте заступниками! На старости лтъ такое поношеніе…

— Да вы постойте!.. Вы разскажите намъ толкомъ, о чемъ вы просите?

— Писклака у меня задушилъ его зменышъ… Они у меня такъ всхъ куръ передушатъ.

— Ври больше, рада языкъ-то чесать… А мальченка точно, побаловался, такъ я ему за это вихры надралъ.

— Сколько-жъ вы за цыпленка вашего получить желаете?— останавливаю я ихъ препирательства.

— Меньше рубля никакъ не могу, потому они у меня калехинскаго завода. Еще упокойная барыня, Надежда Яковлевна, когда изволила…

— Постойте, постойте!… Такъ рубль просите?

— Да-съ, рубликъ-съ. А что сверхъ этого положите, коли ваша милость будетъ, ваше благородіе, господинъ писарь…

— Ну, будетъ!.. прерываетъ ее Черныхъ.— Ты, Игнатичъ, сына, говоришь,— поучилъ?

— Поучилъ, Денисъ Иванычъ, какъ-же,— въ ту-жъ пору поучилъ, чтобъ не баловался.

— А ну-ка поучи еще!

Отцовская длань немедленно запутывается въ блобрысыхъ волосенкахъ восьмилтняго мальчугана, раздается жалобный пискъ: ‘батя, не буду! Ой, ой, никогда не буду!’…

— Ладно!— останавливаетъ Денисъ Иванычъ экзекуцію.— Такъ ты не будешь больше баловаться, парнишка, а?

— Не буду, дяденька!..

— То-то-жъ, смотри!.. А то я вотъ Петровичу тебя отдамъ — онъ не такъ раздлаетъ… А ты, Игнатичъ, отдай ей пятиалтынный-то за писклака…

— Что-жъ, Денисъ Иванычъ,— я цну настоящую завсегды отдать готовъ… А то вдругъ — рупь!..

— Это какъ-же, судьи праведные, сверхъ рублика пятиалтынничекъ мн на убожество пожаловали?— алчнымъ тономъ спрашиваетъ черничка.

— Ну, зажирешь, мать: всего-на-всего пятиалтынный.

— Это что же будетъ?.. Въ насмшку вы мн это длаете?— такъ я не молоденькая!.. Нтъ-съ, я этимъ судомъ недовольна, два раза по восьми верстъ проздила…

— А кто-жъ те сюда тянулъ? Сидла бы себ дома, акаисты читала, да душу спасала… ехидствуетъ Колесовъ.

— Скопію мн пожалуйте, господинъ писарь: я дла кончать не буду, я завтра-жъ къ господину становому приставу… Рази это по закону?… Я до высокихъ особъ доходить буду!

— За копіей приходите въ середу, раньше не будетъ готова,— объясняю я.

— Это мн еще разъ восемь-то верстъ переть?.. Понимаю-съ, очень даже преотлично понимаю-съ, что все это вы въ насмшку мн длаете. Только ужъ я не позволю — нтъ, ужъ я не позволю!..

И черничка, при дружномъ хохот всхъ присутствующихъ (кром Черныха), бгомъ бжитъ изъ волости — жаловаться товаркамъ на причиненную ей обиду.

— Никого тамъ больше на судъ нту? — спрашиваю я Петровича.

— Никакъ нтъ-съ!..

Судьи съ нетерпніемъ ожидаютъ этого отвта, что вполн понятно, ибо уже одиннадцать часовъ вечера. Мы сидли, такимъ образомъ, безъ перерыва, семь часовъ, и въ это время разобрали тринадцать исковъ, остальныя пять длъ, назначенныя на этотъ день ‘къ слушанію’, пришлось оставить безъ разсмотрнія, потому что по двумъ — не явились истцы, въ одномъ — не оказалось отвтчика, а по двумъ прочимъ состоялось примиреніе между тяжущимися до вызова ихъ на судъ.

— Слава Теб, Создатель Милосердный!..— шепчутъ судьи, длая истовые поклоны передъ иконой. Однако, я увренъ, что всякій изъ нихъ влагаетъ въ эти слова свой особый смыслъ, кром разв Колесова, который кладетъ кресты машинально, по привычк: Черныхъ благоговйно благодаритъ Создателя за наставленіе его уму-разуму, едька — за то, что наконецъ-то настала минута хать ко двору, а Пузанкинъ — за то, что настала возможность пропить полтинникъ, полученный имъ съ пастуховой жены — въ благодарность за содйствіе, оказанное ей при полученіи ‘разводной’ отъ мужа…

XVI.
О волостномъ суд вообще.

Волостной судъ представляется мн всегда, выражаясь низкимъ стилемъ, въ образ человка, сидящаго на двухъ стульяхъ, которые постепенно раздвигаются подъ нимъ въ разныя стороны. Стулья эти — законъ и обычай.

Не столтіями, а только десятилтіями приходится измрять промежутокъ времени съ того момента, когда новая струя вторглась въ тсно замкнутый кругъ народной жизни, гд все было такъ прилажено по своимъ мстамъ, гд всякое явленіе имло свое объясненіе, а на всякій случайно возникавшій вопросъ имлся уже готовый, ддами и праддами выработанный во всхъ деталяхъ отвтъ,— и за этотъ-то сравнительно короткій промежутокъ времени новыя начала успли произвести такую ломку въ основахъ народной жизни, что отъ стройнаго зданія мірскихъ и семейныхъ обычаевъ остались лишь жалкія развалины, и только богатое воображеніе можетъ возстановить по нимъ всю картину исконнаго обычнаго права. Но, съ другой стороны, и новое, стройное зданіе писанной регламентаціи, т.-е. закона, не успло еще воздвигнуться на мст катастрофы, и вотъ ныншній деревенскій обыватель съ тоской бродитъ между развалинами одесную и начатыми постройками ошую, тщетно разыскивая т ‘устои’, которые послужили бы ему опорной точкой въ его исполненной треволненіями жизни. Правда, что слово ‘законъ’ получило уже въ народ полное право гражданства: его употребляютъ и кстати, и не кстати, въ послднемъ случа даже чаще, чмъ въ первомъ, выраженіе — ‘сдлать по закону’ стало синонимомъ ‘сдлать ловко, хорошо, надежно’, независимо отъ того, будетъ ли это сдлано по совсти, согласно мірскимъ воззрніямъ на справедливость, или нтъ, но законъ не замнилъ собою народу полу-исчезнувшихъ устоевъ его жизни. Дйствительные законы совершенно неизвстны народу, онъ знаетъ только одинъ законъ: это то, что говоритъ или приказываетъ начальство, какое бы оно ни было,— урядникъ ли, писарь, мировой ли судья или судебный слдователь… Законъ сталъ аттрибутомъ власти, власть, попрежнему, внушаетъ одинъ только страхъ (признаковъ уваженія, доврія, любви — нтъ),— поэтому, и законъ сталъ внушать безотчетный страхъ. И вотъ откуда происходитъ такое колоссальное значеніе закона въ народной жизни и такое, при этомъ, огромное непониманіе истиннаго его смысла и требованій: законъ, въ глазахъ мужика, это — нчто грозное, необъятное, таинственное, то нчто, во имя котораго начальство напускаетъ страхъ, ругается, поретъ, выколачиваетъ недоимки, ссылаетъ въ Сибирь, потрошитъ покойниковъ, сноситъ избы, убиваетъ больную скотину, бретъ лбы, прививаетъ оспу, и т. д., и т. д., до безконечности. И откуда же темному, невжественному народу понять логическую причину всхъ этихъ на него воздйствій, если нкоторые исполнители закона, понимающіе ими творимое, не удостаиваютъ входить въ разъясненіе своихъ поступковъ и ограничиваются всесильной формулой: ‘законъ того требуетъ’,— а нкоторые, преимущественно низшіе исполнители, наиболе близко стоящіе къ народу, сами не понимаютъ истиннаго смысла и конечной цли выполняемыхъ ими предначертаній начальства, которыя и суть въ ихъ глазахъ самъ законъ? Изъ этой путаницы понятій вытекаетъ путаница терминовъ, выраженій и проч., и наоборотъ, ничего не говорящіе термины порождаютъ дикія представленія: ‘сдлать по закону’ значитъ, съ точки зрнія мужика, сдлать такъ, чтобы начальство, съ которымъ придется имть дло, осталось довольно, не придралось бы. ‘Напиши мн росписку: да гляди — по закону напиши!’ говоритъ мужикъ писарю: это значитъ, что онъ проситъ написать такъ, чтобы мировой судья, которому, можетъ быть, придется читать росписку, не швырнулъ бы ее обратно (что нердко случается), а принялъ бы ее къ разсмотрнію. ‘Ямы для зарыванія павшаго отъ чумы скота надо рыть не мене 3-хъ аршинъ’,— приказываетъ урядникъ и, для большаго убжденія, добавляетъ: ‘ты пойми, вдь это не я говорю, а законъ!’ И мужики пунктуально выполняютъ сообщенный имъ законъ: роютъ ямы въ 3 аршина глубины, но валятъ въ одну яму по три трупа, такъ что верхній лежитъ почти въ уровень съ поверхностью земли. А урядникъ уходитъ довольный собою и увренный, что имъ въ точности исполнено требованіе закона… Да такихъ примровъ можно привести не десятки, не сотни, и не тысячи, а милліоны: въ любомъ No любой газеты найдется разсказъ о послдствіяхъ дурно понятаго или вовсе непонятаго закона.— Посмотримъ, что изъ всего этого слдуетъ. Зная, какъ народъ боится закона и, вмст съ тмъ не понимаетъ, что законъ и что произволъ,— всякій, кто по развязне (ужъ не говоря про начальство) отарается при помощи ‘закона’ извлекать выгоду въ трепещущихъ передъ этимъ сфинксомъ простофилей.

— Ты чего, тетеря, не сворачиваешь съ дороги?— кричитъ мой ямщикъ на встрчнаго мужика съ возомъ.

— Да пострянешь: вишь, сугробъ какой!

— А не знаешь, иродъ, что ‘по закону’ ты должонъ начальнику дорогу давать?.. Сворачивай иль я те кнутомъ огрю…

Въ данномъ случа, ямщикъ, везущій хотя такое микроскопическое начальство, каковъ волостной писарь, тмъ самымъ уже выдвинулся изъ общаго уровня народной массы и считаетъ себя въ прав издавать встрчнымъ лапотникамъ выгодные для себя ‘законы’… И такъ всегда и везд, и примровъ этого рода такое обиліе, что ихъ приводить не стоитъ.

Куда мужикъ ни сунется, везд ему тычутъ истинными или вымышленными законами. Хочется батюшк съ мужика содрать лишнюю пятишницу за свадьбу,— онъ говоритъ, что нужна метрическая выпись. ‘Батюшка, да нельзя-ли какъ-нибудь безъ этой метривки?’ — Нельзя, надо, не я, а законъ этого требуетъ.— ‘Батюшка, ужъ я те трюшницу дамъ, не нудь ты меня!’ И законъ — попранъ, но мужикъ не знаетъ, истинный или вымышленный.— Пошла баба въ казенный лсъ ягодъ набрать, ее поймалъ объздчикъ и требуетъ рубль штрафу, таща къ лсничему: ‘не я, а законъ требуетъ’.— ‘Отпусти, родименькій, я те двоегривенничекъ дамъ!’.. И законъ опять исчезаетъ со сцены.— Старшина не хочетъ страховать зданія: ‘нельзя по закону,— тутъ четырехсаженнаго разрыва нтъ’, а напился чаю, да получилъ рублевку,— и четырехсаженный разрывъ превращается въ законный.— Нужно мужику подать какое-нибудь прошеніе, сунулся онъ къ становому, а тотъ посылаетъ его въ городъ къ исправнику: ‘я бы помогъ теб, да по закону не могу’… Мужикъ — къ исправнику, а тотъ его — въ уздное присутствіе, которое — ‘по закону’ — должно вдать эти дла, но въ присутствіи ему именемъ того же закона приказываютъ доставить прежде всего справку изъ волостного правленія,— и вотъ мужикъ опять идетъ въ село за справкой. Такимъ образомъ, мужикъ видитъ вокругъ себя сплошные тенета закона и постоянно чувствуетъ тяжесть опеки: нкоторыя личности, посмле, прибгаютъ къ хроническому подкупу, какъ испытанному средству ускользать изъ тенетъ закона, другія, по-проще, доходятъ даже да комизма въ опасеніяхъ своихъ проштрафиться по отношенію къ законамъ, существующимъ иногда только въ ихъ напуганномъ воображеніи.

Приходитъ ко мн какъ-то разъ мужикъ, котораго я лично зналъ, мужикъ хорошій, но по ныншнимъ временамъ излишне смирный. Выбрали его недавно опекуномъ къ сиротк-мальчику, и вотъ эта опека стала истиннымъ источникомъ мученія для несчастнаго мужика, чувствующаго себя постоянно подъ дамокловымъ мечомъ закона.

— Ты что, Акинфьевичъ?

— Да что, H. М., къ вашей милости. Дло тутъ выходитъ такое, что и ума не приложу.

— Небось, опять касательно опеки?..

— Объ ней, батюшка, объ ней, постылой. Ужъ вы, H. М., ослобоните меня, сдлайте такую милость: выберите другого опекуна! Совсмъ она меня скружила, треклятая!..

— Да что такое случилось? Сказывай, пожалуйста!

— Дло то вотъ какое: остался отъ покойничка Ивана Сидорыча полушубокъ старенькій, а какъ таперича къ зим дло подходитъ, я было надумался переченить полушубокъ для Мишутки,— пускай, думаю, себ носитъ на здоровье,— да ужъ и не знаю, какъ съ этимъ дломъ быть…

— Мишутка — это сирота что-ль?

— Онъ, онъ самый!.. Такъ какъ же, батюшка H. М., по закону это какъ будетъ — ничего? Въ отвт я не буду?

— Да что ты, другъ мой, рехнулся что ли? За что же ты виноватъ будешь? За то, что старый отцовскій полушубокъ сыну передлаешь?.. Да посуди ты самъ, ты этимъ вдь добро сирот сдлаешь: такъ за что же тутъ виноватымъ быть?

— Вотъ то-то мы народъ темный!.. Думается, ку-быть ничего плохого нтъ, а сосди говорятъ: пойди, спросись, какъ бы въ отвтъ за это не попасть, потому, молъ, все до совершенныхъ годовъ мишуткиныхъ въ цлости должно быть, какъ на руки принялъ, такъ и сдай,— до нитки то-ись…

— Пустое, Акинфьевичъ, пустое! Зря тратить, или на себя изводить не хорошо, а если на пользу…

— Ну, вотъ это самое и я думалъ, а все-таки, говорятъ,— поди съ писаремъ погутарь,— онъ человкъ ученый, вс законы знаетъ… А мы народъ темный, кто е знаетъ, може, и впрямь такой законъ есть…

Въ одномъ изъ селеній нашей волости ршительно въ каждомъ двор занимаются посвомъ табаку-махорки на огородахъ, культура эта возникла лтъ около семи тому назадъ. До изданія акцизныхъ правилъ 1883 года сбытъ табака производился безпрепятственно, безъ всякихъ формальностей, а тутъ вдругъ пошли разныя регламентаціи относительно выправленія изъ волости ярлыковъ, укупорки табачныхъ мстъ, и пр. Недоразумній по этому поводу была въ первое время масса.

— А что, H. М., хотли мы поспрошать васъ объ одномъ дл… таинственно докладываютъ мн два табаковода изъ этого селенія.

— Спрашивайте.

— Ужь мы не знаемъ, какъ и говорить-то: такого горя напринялись. Научите ужъ насъ, какъ бы намъ въ отвт не быть. Табачекъ-то мы отвезли свой, продали, все по форм, и ярлыки сдали, что отъ васъ получили, а оказывается, что все-таки грхъ-то насъ попуталъ.

— Какой же грхъ? Вы не бойтесь, говорите все, какъ есть.

— Да вотъ какое дло. H. М.: трубочкой мы и сами съ сватомъ займаемся, такъ не весь табачекъ-то свезли на продажу, а оставили себ фунтиковъ по десятку — на баловство, значитъ, а тутъ и прослышали, быдто этого по новому закону нельзя, быдто за это въ острогъ сажаютъ!

Посл нкоторыхъ усилій съ моей стороны мужики успокоиваются относительно своей контрабанды.

— И еще ужъ хотли за одно обезпокоить вашу милость. Правду гуторятъ, что съ будущаго года мене пятидесяти пудовъ табаку нельзя и съ огорода сымать, чтобы маленькихъ, значитъ, огородовъ совсмъ не было? А у кого меньше полъ-ста окажется, такъ у того задаромъ будутъ табакъ въ полки отбирать для солдатъ?

А вотъ подлинный разсказъ мужика о волненіяхъ, охватившихъ деревню при появленіи новаго въ ней начальства — урядника.

— …Вбгаетъ, этто, мальченка мой, запыхался весь и говоритъ: ‘тятька, сичасъ мы на улиц съ робятами играли,— вдругъ идетъ по улиц новый урядникъ, что вечоръ пріхалъ,—важный такой, усищи — во!.. и большущая у него сабеля на боку виситъ. А тутъ тетка Матрена съ теткой Анисьей стоятъ и гуторятъ промежъ себя: вотъ его, говорятъ, царь прислалъ, и можетъ онъ, по закону, этой самой сабелей головы рубитъ ворамъ… А съ сабелей этой онъ, слышь, и спитъ, николи не съимаетъ, а какъ снялъ,— сичасъ его въ Сибирь’… Что ты, говорю, щенокъ пустое болтаешь? ‘Нтъ, гритъ ей-Богу, не вру! Поди, самъ посмотри’. И взяло меня тутъ раздумье: пожалуй, и впрямь новое такое начальство проявилось, пойду, думаю, въ трахтиръ, тамъ у людей узнаю. Пришелъ, а тамъ народу — словно въ праздникъ набралось, и все объ этомъ самомъ урядник толкуютъ. Кто гритъ — что точно, головы рубить будетъ, а кто — что только поджилки на ногахъ будетъ подрзывать… Только сидимъ это мы, толкуемъ промежь себя — глядь, вотъ онъ и самъ тутъ: сурьезный такой, и прямо къ Ермилычу въ его горницу прошелъ. Ну, думаемъ, чтой-то будетъ?.. Какіе — по домамъ разбглись, а какіе — не поопасались, остались чай допивать: мы, говорятъ, свои деньги за чай заплатили, а такого закона нтъ, чтобы чай пить въ трактир нельзя было… Смотримъ, Ермилычъ къ нему водку несетъ, а тутъ Михейка у насъ есть, безшабашная головушка — и гритъ Ермилычу: ‘слышь, Ермилычъ, а что: для-ради перваго знакомства нельзя полуштофчикомъ господина урядника попросить?’ Тотъ смется: чего опасаетесь, подносите!— Мы это живымъ манеромъ сорудовали водочку, и селедочку спросили, кренделей фунтъ взяли пшеничныхъ, и говоримъ Ермилычу: какъ бы это ихнюю милость кликнуть?.. А тотъ по-просту — извстно, ему не боязно — и гритъ ему-то: тамъ, молъ, мужики съ поклономъ васъ ждутъ. ‘Онъ’ и выходитъ къ намъ: что вы, гритъ, ребята?— Такъ и такъ,— Михейко-то ему,— не пожалуете ли для-ради прізда стаканчикъ отъ насъ откушать? Какъ мы, т.-е., всею душею… Ну, да и ловокъ же Михейка зубы-то чесать, это что и говорить… Ладно, а тотъ долго ломаться не сталъ, сичасъ, это, слъ, выпилъ стаканъ и гритъ: хороша, дескать, водка. Ну, мы тутъ духу-то набрались и стали допытываться, что и какъ, а онъ все это съ форсомъ о себ: теперь, гритъ, я по закону старе всхъ у васъ по волости,— мн и старшина ни по чемъ. Одначе, про сабелю сказалъ, что она только по форм требуется, а что поджилокъ рзать онъ не будетъ: такого, вишь, закона еще не было.

Не могу тутъ же не вспомнить разсказъ старшины Якова Иваныча о томъ, какъ онъ знакомился съ машиной, т.-е. съ желзной дорогой. Было ему лтъ 17, когда провели эту машину, надлавшую огромнаго шума въ околотк. Пронесся, между прочимъ, слухъ, что на нее глядть не дозволяется, ‘а кто глядть будетъ, въ того съ машины изъ ружья палить будутъ’. Вотъ Яковъ Иванычъ былъ въ лсу, какъ-то недалеко отъ линіи желзной дороги.—‘Вдругъ слышу, гудитъ… Ну, думаю, пропалъ я: застрлятъ!.. Либо въ чащу бжать, либо на мст остаться — посмотрть, что за машина такая, авось въ лсу-то не замтятъ… Легъ я на брюхо, да ползкомъ за кустъ, оттуда и посмотрлъ. Потомъ, какъ на деревни сказывалъ, не врили: врешь, говорятъ, хвастаешь’…

И вотъ тотъ же самый Михейка, допытывавшійся,— будетъ ли урядникъ рзать поджилки,— попадаетъ въ волостные судьи, его берутъ прямо изъ трактира, гд рчь идетъ про ‘сабелю’ и ‘поджилки’, сажаютъ за столъ, подъ портретомъ въ золотой рамк, и говорятъ: суди!.. А судить надо ‘по закону’ — это Михейка твердо знаетъ, потому что ежедневно слышитъ это и отъ мужиковъ, и отъ старшины съ писаремъ, и отъ всякихъ деревенскихъ грамотевъ и бывалыхъ людей. И тяжущіеся очень часто говорятъ ему, Михейк, во время судопроизводства: ‘ты какъ насъ судишь-то?.. ты суди по закону, а не какъ-нибудь’. Да и у писаря, что рядомъ сидитъ, книги лежатъ на стол и бумаги разныя,— значитъ, и впрямь законы есть, по которымъ судить должно, а какіе-такіе законы — онъ, Михейка, ршительно не знаетъ и потому держитъ себя на судейскомъ кресл смирнехонько, слушаясь во всемъ писаря. Несмотря на то, что я на практик старался возможно объективно относиться къ дйствіямъ волостныхъ судей, но и мн иногда приходилось ‘во имя закона’ становиться въ разрзъ съ мнніями судей: изъ описанія длопроизводства въ крестьянскомъ суд читатель, я думаю, замтилъ, что я принужденъ былъ защищать отвтчика по гражданскому длу отъ тягчайшаго уголовнаго наказанія — порки. Не сдлать этого я, по закону, не могъ, такъ какъ на писар лежитъ обязанность разъяснять судьямъ законы, а поступивъ такъ, какъ поступилъ, я грубо подавилъ требованіе народнаго правосудія о наказаніи наглаго обманщика, вина котораго — ложная божба — хотя и не была юридически доказана, но очень ясно чувствовалась всею обстановкою дла. Сколько же давленія производится вообще писарями и старшинами на правовой обычай въ пользу химерическаго, экспромтомъ придуманнаго ‘закона’, подъ которымъ, въ большинств случаевъ, скрывается пристрастіе, подогртое мрою пшена или поросенкомъ?.. И вотъ, судья окончательно не знаетъ, чмъ ему руководствоваться,— слышанными ли отъ стариковъ изреченіями народной мудрости: ‘какъ допрежь живали дды и отцы и какъ намъ приказывали жить’,— или авторитетными указаніями писаря на законы?

Я не говорю, что вс писаря всегда толкуютъ фальшиво законы, но, при нкоторой беззастнчивости, самыя невроятныя штуки могутъ сходить съ рукъ единственному умственному во всей волостной администраціи человку. Хотя и не вс такія продлки съ закономъ удаются, но мужикъ въ теченіе своей жизни успваетъ тысячу разъ убдиться на дл, что начальство въ одномъ случа примняетъ одинъ законъ, въ другомъ, совершенно подобномъ случа — другой законъ, и т. д., отсюда происходитъ стремленіе упросить администрацію примнить къ данному случаю какой-нибудь законъ полегче, а всякій проситель твердо памятуетъ пословицу: ‘сухая ложка и ротъ деретъ’.. Послдствія такого положенія вещей понятны.

Однако, кром ближайшаго, непосредственнаго толкователя законовъ — писаря, надъ волостными судами тяготетъ еще другой, боле авторитетный и поэтому боле опасный для самостоятельности судовъ толкователь: это: — уздное по крестьянскимъ дламъ присутствіе. Писарь въ поступкахъ своихъ руководствуется, главнымъ образомъ, матеріальнымъ расчетомъ: дана ему мра пшена — попранъ обычай, торжествуетъ ‘законъ’, въ другомъ, однороднымъ съ этимъ, случа,— пшено на сцену не появлялось — и писарю нтъ никакой цли, никакого расчета производить давленіе на судей, словомъ, принципъ не играетъ въ данномъ случа никакой роли, и отдльныя злоупотребленія писарей, не будучи, такъ сказать, систематизированы, никакъ не могутъ производить такого же эффекта, какой производитъ сознательное подчиненіе одного начала другому, рядъ мропріятій, имющихъ одну цль,— словомъ, какъ дятельность уздныхъ присутствій.

Эти присутствія суть, по закону, кассаціонныя инстанціи для обжалованія ршеній волостного суда, аппелляціонной инстанціи для той же цли реформа 1861 года не учредила, а возложила на кассаціонную обязанность слдить за ненарушеніемъ волостными судами, съ одной стороны — общихъ существующихъ законовъ, и съ другой — предловъ компетенціи. Отсутствіе посредствующей инстанціи между этими двумя сословными учрежденіями — волостнымъ судомъ и крестьянскимъ присутствіемъ (кому же неизвстно, что крестьянскія присутствія только по названію крестьянскія, а въ дйствительности, по составу своихъ членовъ — чисто дворянскія?) — привело къ полному подчиненію одного изъ нихъ другому и къ безпрепятственному вторженію сильнйшаго въ область слабйшаго. Нужно ли говорить, которое изъ этихъ двухъ учрежденій сильне и которое слабе, беззащитне!.. Здсь не мсто производить полную оцнку вліянія уздныхъ присутствій на волостные суды, такая оцнка уже нсколько разъ выполнялась лицами, располагавшими матеріаломъ несравненно обширнйшимъ, чмъ располагаю я, да цль настоящихъ замтокъ не есть какая-либо цль научная, съ готовыми, законченными выводами, я предполагалъ дать только рядъ картинъ изъ народной жизни въ области, ея соприкосновенія съ волостью вообще и съ волостнымъ писаремъ — въ особенности. Поэтому, не ршая такого важнаго вопроса, каковъ вопросъ о подчиненіи сословнаго суда, основаннаго на обычномъ прав, административно-чужесословному учрежденію, я ограничусь только нсколькими бглыми замчаніями.

Совокупность мропріятій узднаго присутствія относительно волостного суда клонится къ захвату непосредственной надъ нимъ власти черезъ низведеніе себя изъ кассаціонной инстанціи въ апелляціонную, конечная цль этой метаморфозы есть подчиненіе независимаго учрежденія писанному закону, нивеллировка особенностей народной жизни, не гармонирующихъ съ началами, положенными въ основаніе всего строя государственнаго бюрократизма. Наилучшій практическій способъ для такого подчиненія себ независимыхъ крестьянскихъ судовъ уже открытъ и состоитъ въ регламентаціи дятельности этихъ судовъ посредствомъ различныхъ распоряженій, длаемыхъ по адресу волостныхъ правленій. И вотъ, мы видимъ грустную и вмст съ тмъ преуморительную картину. Волостной судъ не есть какое-либо постоянно функціонирующее учрежденіе: оно возникаетъ по воскресеньямъ, примрно въ 4 часа дня, и вновь распадается посл нсколькихъ часовъ существованія, никакія ‘бумаги’ до него не доходятъ, волостной старшина и сельскіе староста не имютъ, по закону, права даже присутствовать при разборахъ длъ, не говоря уже — руководить судомъ или разъяснять ему что-либо. Слдовательно, единственнымъ посредникомъ между узднымъ законодательнымъ учрежденіемъ и волостнымъ судомъ опять-таки является наемное лицо,— волостной писарь, не имющій, по закону, права вмшиваться въ разборъ дла,. и вся обязанность котораго, опять по закону же, должна ограничиваться записью постановленій этого ‘независимаго’ суда. Между тмъ, въ силу распоряженій присутствія, которыя даются волостнымъ правленіямъ и которыми разршаются или возбраняются волостному суду т или другія отправленія,— этотъ писарь является какъ бы предсдателемъ независимаго суда, законо-толкователемъ, единственнымъ лицомъ, знающимъ, что дозволено и что не дозволено суду, и поэтому накладывающимъ на то или другое ршеніе суда свое veto. Судъ хочетъ приговорить человка къ наказанію — стой, нельзя, онъ въ этомъ дл только свидтелемъ, а не отвтчикомъ, судъ хочетъ взыскать съ вора убытки, причиненные его кражей, и, кром того, наказать его уголовнымъ порядкомъ — опять стой, нельзя въ одномъ дл соединять уголовный и гражданскій иски, судъ хочетъ разобрать дло о принадлежности огорода, тому или другому брату — опять нельзя: эта дло сельскаго схода, судъ хочетъ наказать подравшихся пьяницъ — опять и опять нельзя: это дло мирового судьи, потому что драка происходила на улиц… И вотъ, цлымъ рядомъ распряженій, уздное присутствіе узаконяетъ беззаконіе: даетъ просторъ дйствіямъ волостного писаря, т.-е. сознательно подчиняетъ судъ писарю, не выпуская этого послдняго изъ своихъ ежевыхъ рукавицъ и властвуя, такимъ образомъ, надъ судомъ чрезъ посредство своего вполн зависимаго подчиненнаго, вольнонаемнаго безправнаго лица. Вотъ въ общихъ очертаніяхъ картина настоящаго положенія вещей, позволяю себ, по принятому мною порядку, нсколько иллюстрировать все вышесказанное.

Въ одномъ сельскомъ кабак, поздно вечеромъ, засидлась компанія пріятелей-кумовьевъ, кабатчикъ, истый типъ мелкаго деревенскаго кулака, закрылъ ставни и входную дверь, самъ присосдился къ компаніи, и попойка продолжалась, такимъ образомъ, какъ бы въ домашнемъ кругу. Изрядно выпивъ, одинъ изъ гостей заспорилъ о чемъ-то съ хозяиномъ, дальше больше, дошло и до драки: драться началъ кабатчикъ и, будучи сильне своего противника, избилъ его, раскровянилъ ему губу и разорвалъ на немъ новую рубаху ‘французскаго ситца’. Все это подтвердилось на суд свидтельскими показаніями прочихъ двухъ кумовьевъ, когда ихъ спрашивали,— почему же они не вмшались въ дло и не прекратили избіенія своего товарища, то они отвтили, что не посмли идти противъ Сергича, т.-е. кабатчика. Избитый подалъ жалобу въ волостной судъ. Вызванный по повстк кабатчикъ еще до суда отозвалъ меня къ сторонк и просилъ ‘похлопотать’, чтобы дло окончилось ничмъ или, самое большее, какимъ-нибудь денежнымъ штрафомъ въ полтинникъ или рубль… Несмотря на то, что двое изъ четырехъ судей видимо клонили дло къ желаемому отвтчикомъ исходу, въ конц концовъ было постановлено подвергнуть негостепріимнаго хозяина аресту на трое сутокъ и взыскать съ него въ пользу потерпвшаго — за изорванную рубаху ‘французскаго’ ситца — одинъ рубль. Кабатчикъ остался ршеніемъ этимъ недоволенъ и подалъ жалобу въ присутствіе, которое и отмнило ршеніе на томъ основаніи, что драка происходила въ публичномъ мст, и разборъ дла подлежалъ, поэтому, вднію мирового судьи. Какимъ образомъ избушка, служащая въ ночную пору квартирою хозяина, оказалась публичнымъ мстомъ, когда у ней были окна и двери на запор — ршить не берусь. Послдствіемъ такого примненія закона было, что обиженный мужикъ, уже три раза здившій за 10 верстъ по этому длу въ волость (въ 1-й разъ — записать жалобу, во 2-й — явиться къ разбору дла и въ 3-й — выслушать ршеніе узднаго присутствія), только рукой махнулъ и отъ дальнйшаго веденія дла отказался, въ виду новыхъ поздокъ за 25 в. къ мировому судь… А Сергичъ торжествовалъ.

Въ описываемой черноземной мстности, гд земля съ избыткомъ окупаетъ лежащія на ней повинности, скидка и накидка тяголъ совсмъ не производится, и общество не вмшивается въ порядокъ владнія отдльными домохозяевами своими душевыми надлами: братья длятся, сыновья наслдуютъ отцовскія души безъ всякаго вмшательства со стороны общества,— потому что земля, числящаяся за извстной семьей, считается какъ бы ея неотъемлемою собственностью отъ передла до передла, которые въ описываемой мстности бываютъ большею частью при ревизіяхъ. Всякіе споры, происходящіе при раздл или при наслдованіи, принято здсь передавать на разсмотрніе волостного суда, изъ этого общаго правила не изъемлются и споры о надл, какъ объ объект владнія.— Два брата, давно уже жившіе врозь, не сумли мирно подлитъ земельный надлъ ихъ умершаго отца: одинъ требовалъ подлить его пополамъ, а другой хотлъ его вовсе присвоить себ на томъ основаніи, что покойный отецъ жилъ у него до самой своей смерти, требовалъ ухода, содержанія, и былъ, наконецъ, похороненъ имъ на свой счетъ, безъ всякой матеріальной помощи со стороны перваго брата. Волостной судъ, разсмотрвъ это дло, ршилъ, чтобы младшій братъ, у котораго жилъ отецъ, въ возмщеніе своихъ убытковъ отъ болзни и похоронъ отца, пользовался два года всмъ отцовскимъ надломъ, а по прошествіи двухъ лтъ — уступилъ бы половину его другому брату. Этотъ послдній остался ршеніемъ суда недоволенъ и подалъ жалобу въ присутствіе, но такъ какъ тамъ не спшатъ съ разборомъ длъ, и они лежатъ по году и дольше, то, пождавъ нкоторое время резолюціи присутствія, жалобщикъ махнулъ рукой и ршилъ подчиниться постановленію суда — т.-е. дозволилъ брату запахать весь надлъ,— какъ вдругъ приходитъ изъ присутствія ненужная уже резолюція: постановленіе суда отмнить, такъ какъ принятое имъ къ разсмотрнію дло подлежитъ-де вднію сельскаго схода, на основаніи такой-то ст. Общ. Полож. И вотъ, сельскій сходъ, изъ боле чмъ ста человкъ, долженъ приступить къ необычному для него длу,— разбору семейной тяжбы, братья тратятся на угощеніе ‘стариковъ’ виномъ, чтобы задобрить ихъ, происходитъ трехчасовая брань, чуть-чуть не доходящая до всеобщаго мордобитія, и дло, наконецъ, кончается тмъ же, что и на волостномъ суд, врне сказать — утверждается состоявшееся годъ тому назадъ постановленіе суда, которое, конечно, было сходу извстно… Какое, подумаешь, знаніе мстныхъ обычаевъ, какое пониманіе духа Общ. Положенія сказалось въ резолюціи узднаго законо-толковательнаго учрежденія!..

XVII.
Дла, разбираемыя волостнымъ судомъ.

Не мене 50% всхъ длъ, разбираемыхъ въ волостномъ суд, сославляютъ иски о земл и иски по поводу сдачи и найма земли. Въ описываемой мстности земля составляетъ почти единственный объектъ труда, такъ какъ кустарныхъ промысловъ или фабричныхъ и другихъ какихъ-либо заработковъ здсь почти не существуетъ, весь смыслъ крестьянской жизни составляетъ земля, все вниманіе крестьянина обращено на эту его кормилицу, и поэтому не удивительно, что на волостномъ суд она играетъ первенствующую роль между всми прочими предметами исковъ. Съ другой стороны, слабая власть міра обусловливается отсутствіемъ передловъ (я говорилъ уже, что въ большинств обществъ передловъ не было или съ Х-ой ревизіи — это у государственныхъ, или со времени выхода на волю — у бывшихъ крпостныхъ, только въ послдніе годы нкоторыя общества государственныхъ крестьянъ опять передлили поля), даетъ поводъ къ возникновенію частыхъ недоразумній изъ-за земли, недоразумній, разршеніе коихъ не по закону, а по необходимости перешло на обязанность волостного суда. Довольно значительную долю общаго числа тяжбъ, имющихъ отношеніе къ земл, составляютъ споры при наслдств, такъ какъ земельный надлъ умершаго члена семьи остается въ семь покойнаго, наровн со всмъ прочимъ имуществомъ какъ движимымъ, такъ и недвижимымъ: общество не предъявляетъ правъ на выморочный надлъ и не награждаетъ имъ кого-либо изъ своихъ членовъ, а предоставляетъ наслдникамъ умершаго вдаться между собой. Въ не-черноземныхъ пространствахъ Россіи надльная земля составляетъ для крестьянина, если не совсмъ тягость, то ужъ во всякомъ случа не слишкомъ лакомый кусокъ, благодаря лежащимъ на ней чрезмрнымъ повинностямъ — съ одной стороны, и необходимости большого количества удобренія — съ другой:, тамъ земля безъ удобренія иметъ лишь цнность выгона, а не пахоты, и слабому домохозяину, баб-вдов или сиротамъ, нтъ никакого разсчета ‘тянуть душу’, т.-е. имть надлъ, если у нихъ нтъ навоза.— Совсмъ не то у насъ, на аршинномъ чернозем. До сихъ поръ лишь очень рдкія общества, и то преимущественно мелкія, бывшія помщичьи, навозятъ землю, потому что черноземъ и въ своемъ естественномъ вид, безъ всякаго удобренія, даетъ урожай и поэтому составляетъ цнность самъ по себ, а арендная его стоимость въ три или четыре раза превышаетъ лежащіе на немъ платежи и повинности. Поэтому, отъ наслдованія хотя бы ¹/₄ десятины никто изъ крестьянъ — безъ различія пола и возраста — не отказывается, такъ какъ, въ случа наличности рабочаго инвентаря, доставшійся ‘четвертокъ’ будетъ запаханъ и дастъ урожай, не требуя крупныхъ затратъ, труда или капитала, а въ случа полнаго отсутствія инвентаря, ‘четвертокъ’ можетъ быть сданъ въ аренду и опять-таки дастъ наслднику барышъ, каковой составится изъ разности между арендной стоимостью земли и лежащими на ней платежами, наконецъ, не трудно даже нанять кого-либо обработать полоску за деньги или изъ части урожая. Во всхъ этихъ случаяхъ, владлецъ получаетъ большую или меньшую выгоду отъ земли и ни за что добровольно не отдастъ ее на міръ, что противно порядкамъ, установившимся, по необходимости, на свер: тамъ зачастую умоляютъ міръ снять душу, а міръ не снимаетъ. Еще одна черта разницы: у насъ души, такъ или иначе попавшія на міръ, обыкновенно и остаются мірскими, поступая ежегодно въ арендное содержаніе къ желающимъ, въ нечерноземной же мстности всякую душу, попавшую на міръ, стараются немедленно навязать кому-нибудь въ пользованіе. Причины всхъ этихъ особенностей понятны.

Такимъ образомъ, отъ передла до передла, надлъ составляетъ семейскую собственность и наслдуется на-ряду со всякимъ другимъ имуществомъ. Здсь не мсто выяснять особенности формъ землевладнія данной мстности, я считаю совершенно достаточнымъ указать лишь на причину сравнительно высокаго процента тяжбъ о земл между родственниками. Случается, что вдова, выходя замужъ въ другое селеніе, въ качеств приданаго приноситъ своему второму мужу земельный надлъ перваго, это, впрочемъ, допускается со стороны другихъ сонаслдниковъ — братьевъ умершаго — только въ томъ случа, если со вдовой уходятъ жить къ вотчиму малолтніе сыновья ея отъ перваго брака, такъ что земля идетъ, собственно говоря, не за матерью, а за сиротами, которые и суть настоящіе ея владльцы, если же у вдовы остались только двочки, то при выход ея въ замужество обыкновенно возникаютъ споры и стремленіе ‘отбить’ землю — или со стороны сонаслдниковъ, или же, за отсутствіемъ таковыхъ, со стороны и самихъ обществъ, которыя отбиваютъ такія души на міръ. Какъ мн неоднократно говорили старики, такіе случаи, что міръ отбираетъ двичье наслдство, стали встрчаться лишь въ послднее время, когда арендная стоимость земли начала ужъ черезъ-чуръ значительно превышать платежи за нее, чмъ и стала возбуждаться корысть, прежде же, вдов будто бы разршалось и на двочекъ сохранять душевой надлъ покойнаго мужа. Если вдова бездтна, то ей дозволяется питаться отъ надла мужа лишь до выхода ея въ новое замужество, въ случа же вторичнаго замужества, она непремнно лишается его. Впрочемъ, какъ мн уже случилось указать при разсказ о кочетовскомъ передл земли, правило это (за исключеніемъ послдней оговорки) также стало въ послднее время нарушаться, и нкоторымъ престарлымъ бездтнымъ вдовамъ и вдовамъ съ однми двочками было нарзано по полъ-души безъ платежа податей, а нкоторымъ и вовсе ничего не было дано. Братья, если живутъ врозь другъ отъ друга, наслдуютъ отцовскій надлъ поровну, т.-е. получаютъ изъ него по равной части, въ случа смерти кого-либо изъ такихъ братьевъ, его сыновьями длится, какъ личный его душевой надлъ, такъ и доля ддовскаго надла, такимъ образомъ случается, что у двухъ родныхъ братьевъ бываетъ по одному собственному душевому надлу, да по половин отцовскаго, да по четвертой или шестой части ддовскаго (восьмыхъ долей надла мн не встрчалось). Въ случа смерти старика дда, или дяди бездтнаго, или тестя безсыновнаго, дочери котораго вс пристроены,— земля переходитъ къ его внуку, племяннику или зятьямъ — хотя они были бы изъ другого селенія, при чемъ наслдники должны прокармливать бабку, тетку, если таковыя есть, если же он пожелаютъ жить самостоятельно, не переходя къ родственнику по мужской линіи ‘въ домъ’, то сохраняютъ за собой надлъ по вышеизложеннымъ правовымъ обычаямъ, но въ послднее время вс вдовы вообще встрчаютъ большее или меньшее противодйствіе, въ отношеніи наслдованія землею, со стороны общества.

Однимъ словомъ, покуда существуютъ какія-либо лица мужского пола въ семь (а иногда, какъ сказано, достаточно только женскихъ),— земля, отъ передла до передла есть собственность семейская, я нарочно употребляю выраженіе ‘семейская’, такъ какъ никогда крестьянинъ не смотритъ на землю, находящуюся во владнія семьи, какъ на собственность главы семьи — дда или отца. Всякій знаетъ, что въ случа отдленія его отъ семьи, его доля — не душа, а доля — должна пойти съ нимъ и никакъ не можетъ быть удержана старшимъ въ семь и, въ случа малйшаго отступленія отъ существующихъ обычаевъ, дло непремнно доходитъ до суда, случалось, напр., что отцы выгоняли своихъ сыновей изъ дому, не давая имъ ‘ни синь-пороху’ изъ движимаго имущества, но сыновней земли удержать при себ не могли. Впрочемъ, за послднее время все чаще и чаще раждаются попытки нарушать порядокъ обычнаго наслдованія земельнымъ надломъ, вслдствіе чего волостной судъ и крестьянское присутствіе постоянно завалены такого рода тяжбами. Понятіе крестьянъ, что земля есть собственность семейская и вс земельныя дла и иски поэтому тоже — семейскіе, очень рельефно обрисовывается въ слдующихъ, на первый взглядъ, почти не значущихъ мелочахъ. Если случится крестьянину, имющему братьевъ или взрослыхъ сыновей, засудиться при покупк лошади, овцы, или изъ-за платы за личный трудъ, или вообще изъ-за чего-нибудь, не имющаго прямого отношенія къ земл, то никогда ни братья, ни сыновья тяжущагося ‘не станутъ за него на судъ’, т.-е. не признаютъ его интересовъ за свои. ‘Нашихъ дловъ тутъ не было, пущай онъ (братъ или отецъ) самъ отвтъ держитъ, какъ знаетъ’,— приходилось слышать отъ отвтчика, высланнаго сельскимъ старостою вмсто настоящаго отвтчика, его брата, отца или сына, въ данную минуту за отлучкой, или по болзни, лишеннаго возможности лично явиться въ судъ. Совсмъ не то будетъ, если дло той или другой стороной своей касается земли.

Истецъ записалъ жалобу на крестьянина села Норокъ, Ивана Васильева, о взысканіи полъ-десятины земли въ яровомъ пол. Къ разбору дла являются истецъ и отвтчикъ.

— Въ чемъ у васъ дло?

— Снялъ я у нихъ еще передъ святками осьминникъ въ яровомъ, два рубля задатку далъ. Только, мясодомъ приходитъ братъ его и говоритъ: дай денегъ, нужда, говоритъ, пришла^, ну, я далъ ему еще цлковый,— осталося за мной, значитъ, четыре. Пришло время хать пахать, я и говорю: ну какъ же, Васильичъ, укажи осьминникъ-то?— А онъ и пошелъ вилять: сегодня-завтра, сегодня-завтра, да такъ по сію пору и нтъ мн ничего… Прикажите землицу отдать.

— Ты что жъ это, Васильичъ?— обращается къ отвтчику его односелецъ-судья.— Деньги брать, а землю въ другія руки сдавать?.. Это, вдь, не модель такъ-то!..

— Вина наша, что-жъ, я не отказываюсь. Три рубля, точно, получили. Только мы его Христомъ-Богомъ просили намъ вс деньги отдать, потому — хлбушка весь изошелъ, сть нечего было, одна картошка осталась,— сами знаете, лтошнимъ годомъ по пяти копенъ свезли съ поля… А онъ не даетъ, что-жъ намъ, не помирать же стать: ну, и отдали Кузьм Панфилычу за шесть рублевъ, онъ намъ и деньги въ ту-жъ пору отдалъ.

— А я то какъ же? Такъ и пропали мои денежки?

— Прибавь малость, Платонъ Емельянычъ,— мы ужъ теб осьминничекъ въ озимомъ отдадимъ.

Но Платона Емельяныча не скоро разжалобишь: основываясь на своемъ прав, онъ въ конц концовъ получаетъ осьминникъ озимаго вмсто ярового безъ всякой приплаты.

— Такъ вы, Иванъ, кончаете дло миромъ?— спрашиваю я.

— Онъ Семенъ, а не Иванъ,— поправляетъ меня судья-односелецъ.

— Какъ Семенъ?.. Вдь въ жалобной книг записанъ Иванъ?

— Этъ точно-съ,— объясняетъ истецъ,— потому, какъ землю мн сдавалъ братъ его старшій, Иванъ, и деньги онъ же у меня бралъ, такъ я его и записалъ… Да это все одно-съ…

— Да какъ же все одно? Вдь вы съ Иваномъ имли дло, а Семенъ отвчаетъ?..

— Да нтути Ивана-то: на степь ухамши,— убждаетъ меня судья не толковать о пустякахъ.— Еще позавчера ухалъ, вотъ Семенъ за него и вышелъ на отвтъ.

Я соображаю, въ чемъ дло, и, для полнаго успокоенія своего относительно нерушимости закона, спрашиваю:

— Да они вмст, что-ль, живутъ? Не подлимшисъ?..

— Зачмъ подлимшись!.. Вмст, вмст.

Тогда я перемарываю въ жалобной книг и въ постановленіи суда имя ‘Иванъ’ и замняю его ‘Семеномъ’… Для интересовъ семейской собственности — земли — совершенно все равно, кто будетъ за нее ‘отвтъ давать’: Иванъ, или Семенъ, потому что хотя хозяйствуетъ Иванъ, какъ старшій, т.-е. снимаетъ землю, сдаетъ, распредляетъ посвы, распоряжается уборкой и проч., но длаетъ все это съ вднія и молчаливаго согласія Семена, который не хуже его знаетъ, почему это сдлано именно такъ, а не иначе, и въ каждый данный моментъ знакомъ со всмъ положеніемъ дла, такъ что можетъ безъ всякаго ущерба для хозяйства замнить Ивана.^, иначе сказать: въ отношеніи земли Иванъ поступаетъ не такъ, какъ ему хочется, а такъ, какъ этого требуетъ сама земля, поэтому не важно, кто выражаетъ волю земли — Иванъ, или Семенъ,— ибо не они властвуютъ надъ землей, а земля распоряжается всми ихъ поступками, всей ихъ жизнью, какъ это прекрасно доказано Гл. Успенскимъ въ цломъ ряд его блестящихъ очерковъ. Совсмъ не то было бы, если-бъ дло шло, напримръ, о купленной лошади: кто его знаетъ, какими соображеніями руководился Иванъ при покупк лошади на такихъ-то и на такихъ-то условіяхъ?— Можетъ быть, онъ разсчитывалъ занять денегъ у тестя, можетъ быть, онъ надется самъ обернуться,— уплату податей позадержитъ, что ли, и посидитъ за это въ холодной, или же еще что-нибудь придумаетъ,— ничего этого Семенъ не знаетъ, да это и не его дло, и Семенъ ни за что не станетъ за Ивана въ отвтчики по ‘лошадному ‘ длу: ‘моихъ дловъ тутъ нтути, какъ они сходились, такъ пущай и расходятся, а я ничего не могу знать въ ихнихъ длахъ’,— говоритъ онъ.

По земельнымъ искамъ даже сынъ иногда замняетъ на суд отца, или племянникъ — дядю, если только они живутъ вмст, во всхъ же прочихъ длахъ всякій отвчаетъ самъ за себя, кром разв случаевъ ‘неотжитія’ въ работникахъ сына или младшаго брата, или въ случа иска за убытки, причиненные хозяину шалостью или нерадніемъ мальчикомъ-сыномъ или братомъ, за которыхъ отвчаетъ отецъ или старшій братъ ихъ, т.-е. хозяева семьи. Не хозяйствующіе сынъ или младшій братъ ни наняться въ работники, ни оставить мсто безъ согласія старшаго въ семь не могутъ,— конечно, если они не живутъ въ отдл, потому что въ этомъ случа они являются совершенно самостоятельными домохозяевами, независимо отъ того, есть ли у нихъ отецъ или старшій братъ, при совмстномъ же жительств старшій въ семь и подряжается съ нанимателемъ, и расчетъ ведетъ онъ же, въ исключительныхъ разв случаяхъ довряя поступившему въ работники младшему члену семьи самостоятельно производить расчетъ съ нанимателемъ, забирать деньги и проч. Даже въ случаяхъ такого, крайне рдкаго, доврія, отданный въ работу членъ семьи можетъ употребить на себя только какой-нибудь двугривенный въ мсяцъ ‘на табачишко’, а все остальное обязанъ вносить въ семью, откуда уже и получаетъ одежду и, въ случа надобности, пищу. Понятно, что при такомъ положеніи вещей наниматель знаетъ, въ качеств своего контръ-агента, не самого работника — будь онъ хоть тридцатилтній мужикъ,— а его отца или старшаго брата, договаривавшагося при найм и взявшаго на себя, нкоторымъ образомъ, нравственную отвтственность за исполненіе договора. Въ случа же нарушеніи этого договора,— когда, напр., работникъ уйдетъ до срока, не заживъ забранныхъ денегъ, и т. п.,— наниматель вдается на суд {Все сказанное здсь относится до словесныхъ договоровъ и до волостного суда, а не до юридически, ‘по закону’, обставленныхъ исковъ у мирового судьи.} не съ ушедшимъ отъ него работникомъ, а съ своимъ контръ-агентомъ, старшимъ членомъ въ семь, который, какъ предполагается въ вид правила, санкціонировалъ своимъ согласіемъ нарушеніе младшимъ членомъ семьи заключеннаго съ хозяиномъ обязательства. Бываютъ, впрочемъ, случаи,— какъ исключенія,— когда работникъ уходитъ самовольно, безъ согласія своего старшаго, тогда это обстоятельство выясняется на суд черезъ допросъ работника въ качеств свидтеля, что именно побудило его уйти до срока,— тайное ли приказаніе старшого, или постороннее какое-либо обстоятельство, напр., слишкомъ непосильная работа, или побои со стороны работодателя, и проч.? Если судъ приметъ во вниманіе объясненіе работника-свидтеля, уважитъ его жалобу на непосильную, напр., работу, или если окажется, что онъ ушелъ отъ хозяина съ согласія своего старшого,— то онъ совершенно устраняется отъ участія въ дл, и начинается уже опредленіе размра и качества претензіи нанимателя къ своему контръ-агенту. Если же окажется, что работникъ ушелъ ‘по своевольству’, безъ согласія своего старшого и безъ всякихъ уважительныхъ причинъ, то старшой обязанъ или заставить его доработать условленный срокъ, или вполн удовлетворить вс претензіи нанимателя, такъ какъ онъ, старшой, является виноватымъ или въ томъ, что онъ ‘распустилъ’ подчиненныхъ ему членовъ семьи до своевольства,— или въ томъ, что далъ свое согласіе на ничмъ необусловленный уходъ работника отъ хозяина. Въ томъ случа, когда младшій членъ семьи самовольно ушелъ отъ хозяина, при чемъ послдній не былъ виною его ухода (не отягощалъ его работой, не билъ, кормилъ исправно и проч.),— старшій членъ обязанъ вознаградить обманутаго хозяина, а съ своимъ не покорнымъ подчиненнымъ, причинившимъ обще-семейскому фонду убытки, можетъ поступить по своему усмотрнію: или дома ‘поучить’, или просить судъ заняться этой педагогической дятельностью черезъ посредство Петровича. Такимъ образомъ, изъ гражданскаго дла, предъявленнаго А къ Б, вытекаетъ уголовное дло Б къ сыну своему В о неповиновеніи родительской власти, отъ гражданской же отвтственности передъ А,— В избавленъ, какъ неимущее, неполноправное, юридически неправоспособное лицо, а отвтствуетъ за него представитель семьи — В. Изъ массы случаевъ подобнаго рода приведу здсь только одинъ, но довольно характерный.

Старуха-вдова отдала своего четырнадцати-лтняго сына въ работники за 15 руб. въ годъ: задатку взяла три рубля. Проживъ дв недли, мальчикъ ушелъ отъ хозяина, тотъ пожаловался въ судъ. Мать на суд показала: ‘пришла я Ванюшку провдать,— смотрю, а онъ плачетъ, ркой разливается. Ты что?— говорю. Прибилъ, говоритъ, хозяинъ: заставилъ меня солому подавать крышу крыть, а я не смогъ,— онъ и побилъ. Сами посудите, господа судьи — гд-жъ ему силы взять на крышу снопы подавать?.. Ну, я его и взяла къ себ,— не дозволила свое дитю мучить’… Судьи признаютъ, что она въ прав была взять мальчика, но присуждаютъ все-таки уплатить истцу не зажитые мальчикомъ 2 руб. 60 коп., отсрочивъ, въ вид льготы, уплату до весны.

Изъ группы длъ о взысканіи частныхъ долговъ рзко выдляются по своей характерности иски, предъявляемые къ членамъ раздлившихся семей, когда долгъ бывалъ сдланъ еще до раздла кмъ-либо изъ членовъ этой семьи. Если семья длится по необходимости, безъ ссоры и недоразумній, то при раздл имущества вс лежащіе на ней долги и обязательства распредляются соразмрно получаемой каждымъ членомъ имущественной дол, такъ напр., если сынъ отдляется отъ отца, у котораго остается еще сынъ, то отдляющійся получаетъ свои душевые надлы земли, третью часть движимаго имущества и третью часть строеній, при чемъ беретъ на себя уплату и третьей части всхъ лежащихъ на семь долговъ. Недоразумнія при этихъ длежахъ бываютъ крайне рдко или, если и возникаютъ, то быстро улаживаются. Вотъ одинъ случай изъ этой категоріи длъ.

Единственный сынъ отдлился отъ отца, вслдствіе несогласной жизни. Зимою 1882—83 г., когда они жили еще вмст, отецъ взялъ подъ работу у сосдняго помщика 20 руб., изъ коихъ за лто отработано было только 10 руб.:, работалъ сынъ.

Осенью они подлились. Благодаря тому обстоятельству, что долгъ былъ помщичій, что помщикъ ко времени ихъ раздла иска своего еще не предъявлялъ,— а мужикъ расчитывается съ бариномъ вообще только тогда, когда чувствуетъ себя окончательно припертымъ къ стн, во все же остальное время втайн питаетъ надежду — ‘авось-де до расчета выйдетъ какая перемна’,— долгъ этотъ не былъ своевременно разверстанъ между отцомъ и сыномъ. Зимою 1883—84 г. помщикъ подалъ мировому судь искъ къ нсколькимъ крестьянамъ, въ томъ числ и къ этому старику, взыскивая съ нихъ какъ дйствительный долъ, такъ и оговоренную по условіямъ неустойку, мировой судья ршилъ дло, конечно, въ пользу истца, но этотъ послдній ‘великодушно’ предложилъ крестьянамъ вновь отработать свои долги лтомъ 1884 г., общая простить въ этомъ случа неустойки. Отвтчикомъ по длу явился отецъ, такъ какъ онъ былъ записанъ въ условіи, но, посл тяжбы у мирового, онъ подалъ въ волостной судъ искъ къ своему отдленному уже сыну, требуя, чтобы тотъ обязался отработать половину слдуемой съ ихъ бывшей семьи работы. Сынъ упорно отказывался отъ выполненія стараго семейскаго обязательства, оправдываясь, во-1-хъ, тмъ, что онъ свою половину уже отработалъ въ прошломъ году, когда жилъ въ семь, и, во 2-хъ, тмъ, что онъ не былъ сполна выдленъ отцомъ, т.-е. не получилъ всей слдовавшей ему половины имущества, а только одну четверть (произошло это потому, что старикъ узналъ, что онъ ‘по закону’ единственный владлецъ всего имущества и можетъ поэтому располагать имъ по своему усмотрнію). Судъ, принимая во вниманіе, что сынъ отработалъ половину работы еще тогда, когда жилъ въ семь, что работа эта ‘шла въ семью’ и поэтому принята въ расчетъ быть не можетъ, и что посл этого онъ получилъ ‘изъ семьи’ только половинную часть слдовавшей ему половины семейнаго имущества,— опредлилъ: обязать его отработать одну четвертую часть остающейся работы, т. е. на 2 р. 50 коп., а остальной долгъ оставить на отц. Оба тяжущіеся остались ршеніемъ суда довольны.

Совсмъ иначе бываетъ, если раздлъ происходитъ не по личнымъ несогласіямъ, а вслдствіе сказывающейся розни въ имущественныхъ интересахъ. Вотъ два случая, лучше всякихъ разсужденій, дающіе отвтъ на этотъ вопросъ.

Егоръ Елкинъ былъ сборщикомъ податей и не съ умлъ отдать отчетъ въ 70 руб., сходъ постановилъ взыскать ихъ съ него судебнымъ порядкомъ. Тогда онъ сорокъ рублей внесъ своихъ, а недостающіе тридцать занялъ у другого мужика. Егоръ былъ младшимъ изъ двухъ братьевъ, хотя и ему насчитывалось уже не мене 45 лтъ, онъ занимался лсными операціями, которыя ко времени начета на него пошли все хуже и хуже: дла его позапутались и онъ сталъ покучивать. Тогда старшій братъ, Николай, исключительно занимавшійся хлбопашествомъ, потребовалъ раздла, который, наконецъ, и произошелъ посл цлаго ряда препирательствъ, дракъ, брани и проч. Николай ршительно отказался взять на себя какую-либо часть братниныхъ долговъ, указывая на то обстоятельство, что онъ — старшій въ семь и поэтому хозяинъ, а долги сдланы Егоромъ за свой личный страхъ, безъ всякаго участія его, Николая. Какъ устроился Егоръ съ прочими своими долгами — я не знаю, но тридцати рублей, занятыхъ для пополненія растраты, онъ въ срокъ не уплатилъ и былъ вызванъ въ судъ по жалоб кредитора, дать, однако, единоличный отвтъ по этому длу онъ отказался, говоря, что деньги онъ бралъ въ семью, и что поэтому, наравн съ нимъ, долженъ быть вызванъ въ качеств отвтчика его братъ, Николай. Явившійся къ слдующему засданію Николай отказался отъ уплаты части предъявленнаго къ нимъ, Елкинымъ, иска,— на томъ основаніи, что деньги эти пошли не на семейскія нужды, а на пополненіе братниной растраты, куда же братъ затратилъ собранную имъ подать, онъ, Николай, не знаетъ, и легко можетъ быть, что при своей пьяной жизни Егоръ просто пропилъ ихъ. Судъ не уважилъ претензіи Егора возложить уплату половины долга на Николая и постановилъ: взыскать вс 30 руб. полностью съ одного Егора.

Другой случай. Одинъ изъ трехъ братьевъ, Демьянъ, былъ на военной служб въ то время, какъ двое другихъ, Иванъ и Тимоей, занимались крахмально-паточнымъ производствомъ. Семья эта была состоятельная, имла дв избы, крахмальный заводъ небольшой, англійскую втряную мельницу и порядочный оборотный капиталъ. Вздумали они заниматься еще скупкой овецъ, но промахнулись. Ко времени возвращенія Демьяна со службы, дла братьевъ сильно пошатнулись, между ними пошли несогласія, проявилось стремленіе утаить другъ отъ друга часть выручки, стали длаться долги, былъ проданъ заводъ и заложена мельница, словомъ — хозяйство поразстроилось. Между прочимъ, занято было сто тридцать рублей у одного мстнаго капиталиста, при чемъ расписка была заключена формальная и засвидтельствована въ волостномъ правленіи. Въ расписк значилось, что деньги взяты всми тремя братьями на обще-семейскія нужды, и къ ней подписались: Тимоей, какъ грамотный, самолично, а за неграмотныхъ Ивана и Демьяна — совершеннолтній сынъ Ивана, Кириллъ. Прошелъ годъ, вражда между братьями приняла такой острый характеръ, что не оставалось ничего, какъ раздлиться на-трое. Демьянъ получилъ только клтку, лошадь, нсколько овецъ и душевой надлъ земли, отказавшись отъ своей части въ убранномъ хлб и въ прочемъ строеніи, съ тмъ условіемъ, чтобы не быть отвтчикомъ по долговымъ обязательствамъ братьевъ. Иванъ же и Тимоей подлили прочее имущество поровну, причемъ было немало перекоровъ объ утаенныхъ будто бы семейскихъ деньгахъ. Еще до раздла они отдали своему главному кредитору, въ счетъ долга, корову за 40 руб., остальныхъ же 90 руб. не уплатили, за что и были вс привлечены, въ качеств отвтчиковъ, къ волостному суду. Вотъ что они показали на суд.

Тимоей. Я отъ уплаты своей части долга, т.-е. 30 руб. не отказываюсь, такъ какъ деньги были взяты на общесемейскія нужды.

Иванъ. Я денегъ этихъ не бралъ и сыну Кириллу не приказывалъ за себя расписываться. На что ихъ бралъ Тимоей и куда ихъ двалъ,— я не знаю, такъ какъ въ дла его не вмшивался, и поэтому отъ уплаты какой-либо части долга отказываюсь.

Демьянъ. Когда я уходилъ на службу, мы были втрое богаче, чмъ когда я вернулся. Теперь нтъ у насъ ничего,— ни денегъ, ни мельницы, ни завода… Я ушелъ отъ нихъ почти нищимъ: они мн не дали ни одной копны хлба, и я на все это согласился, лишь бы они не путали меня въ свои дла. На заключеніе новаго долга я своего согласія не давалъ, да оно и не спрашивалось ими, такъ какъ они поступали всегда по собственному своему разуму, не соображаясь съ моимъ мнніемъ.

Сынъ Ивана, Кириллъ. Отецъ приказалъ мн расписаться, и дядя Демьянъ былъ при этомъ дл, но спрашивали ли его согласія, я не помню.

Показаніе Ивана, будто бы онъ въ длахъ брата не участвовалъ и долга не длалъ, опровергалось уже тмъ однимъ обстоятельствомъ, что обще-семейская корова пошла на уплату долга, который, слдовательно, не могъ не быть общесемейскимъ же. Несмотря на то, что въ расписк значились должниками вс трое братьевъ въ равной степени, судъ, помимо писаннаго закона, постановилъ Демьяна отъ отвтственности освободить вовсе, а съ Ивана и Тимоея взыскать поровну, т.-е. по 45 руб. съ каждаго, въ пользу кредитора.

Въ приведенномъ только что ршеніи обычно-правового суда очень характерно, между прочимъ, игнорированіе со стороны суда ‘писаннаго закона’, въ данномъ случа — росписки: нельзя не согласиться, что такое ршеніе суда было въ высшей степени согласно съ требованіями справедливости и обычая. Но вотъ почти однородный фактъ,— и какъ приходится жалть, что точная буква закона не восторжествовала въ этомъ случа…

Дядя выдавалъ племянницу-сироту замужъ, при сведеніи съ ней счетовъ, оказалось, что онъ затратилъ нкоторое количество оставленныхъ ей покойною ея матерью денегъ и нкоторыя ея вещи, какъ-то: нсколько штукъ холстовъ, полушубокъ и т. п. При нсколькихъ свидтеляхъ и при старост, дядей была написана росписка, по которой онъ обязывался уплатить въ извстный срокъ вышедшей уже замужъ племянниц тридцать пять руб. Долга этого онъ не уплатилъ, однако, въ теченіе цлыхъ двухъ лтъ и довелъ, такимъ образомъ, дло до суда. На суд онъ привелъ цлый рядъ произведенныхъ имъ будто бы на свадьбу племянницы расходовъ, которые и опредлилъ въ 25 руб., и соглашался доплатить только остальные 10 рублей. Хотя въ росписк было ясно сказано, что онъ обязуется уплатить 35 руб. полностью, и хотя спрошенные свидтели подтвердили, что когда онъ просилъ племянницу отсрочить ему уплату долга, то ничего не упоминалъ о произведенныхъ имъ для свадьбы расходахъ и ихъ въ счетъ не клалъ, но судъ, руководствуясь какими-то странными соображеніями (въ этомъ засданіи подборъ судей былъ очень плохъ), а, врне всего, посуленнымъ могорычемъ, постановилъ взыскать съ дяди только 15 руб. въ пользу племянницы, а остальные 20 р. зачесть въ счетъ произведенныхъ расходовъ… Истица жаловалась на это ршеніе уздному присутствію, но оно, вопреки своему обыкновенію, это ршеніе суда ‘по обычаю’ утвердило, а жалобу истицы оставило безъ послдствій.

А вотъ торжество и писаннаго закона. Отецъ сталъ притснять жену сына, свою сноху:, злые языки говорили, что онъ добивался ея благосклонности, но получилъ отказъ и въ отместку сталъ дозжать какъ сына, такъ, и сноху въ особенности Родители молодухи были люди довольно зажиточные и къ мужу ея относились хорошо, поэтому безъ вины виноватые молодые поршили уйти къ нимъ на житье, что и исполнили однажды въ отсутствіе отца, взявъ изъ дому только свое носильное платье и приданое молодухи. Разсерженный старикъ поднялъ въ волостномъ суд цлый рядъ исковъ къ сыну и снох, обвиняя ихъ — то въ краж полушубка, то въ оскорбленіи его на словахъ, то въ самовольномъ оставленіи родительскаго дома, и т. п., сынъ же, съ своей стороны, сталъ просить сельскій сходъ выдлить ему часть изъ отцовскаго имущества, но просьба его не была уважена, благодаря большому значенію, которымъ пользовался старикъ въ сел. Тогда сынъ обратился съ жалобой въ волостной судъ, прося о томъ же выдл части имущества, но и тутъ получилъ отказъ, мотивированный тмъ, что все имущество — отцово, и что отецъ воленъ сына имъ наградить, или не наградить,— по своему личному усмотрнію. Но нужно добавить, что, для сохраненія хотя бы нкотораго равновсія, и отецъ на вс свои жалобы, поданныя въ судъ, получилъ отказъ… Обездоленному малому ничего не оставалось длать, какъ окончательно войти ‘въ затья’ къ своему тестю, что онъ и сдлалъ, хотя это въ деревенскомъ обиход и считается нсколько зазорнымъ…

XVIII.
Нкоторые мстные обычаи и ихъ значеніе для волостного суда.

За мое трехлтнее отправленіе обязанностей ‘секретаря’ волостного суда, мн пришлось присутствовать при разбор около 600 длъ^, такъ какъ въ кочетовской волости считается до 1800 крестьянъ-домохозяевъ, то въ среднемъ, одна треть домохозяевъ успла пересудиться за это время. Правда, что нкоторыя личности — кулаки, маклаки землей и прочій сельскій ‘коммерческій людъ’ — перебывали за это время понскольку разъ въ суд,— то въ качеств исцовъ, то отвтчиковъ, но, съ другой стороны, по одному и тому же длу бывало часто по двое, по трое и боле отвтчиковъ, такъ что отношеніе судившихся къ несудившимся ни въ какомъ случа не будетъ мене вышеуказаннаго. Такимъ образомъ, не мене одной трети домохозяевъ волости перебывало при мн на волостномъ суд, и я имлъ полную возможность наблюдать и изучать какъ общій характеръ предъявленныхъ исковъ, такъ и характеръ даваемыхъ на предъявленные иски отвтовъ. Вообще, всякій судъ есть лучшій пробный камень для нравственности населенія, ибо нигд такъ ярко не высказываются, подчасъ удачно маскируемыя въ обыкновенной жизни, отрицательныя качества личности — корыстолюбіе, подлость, лицемріе, неуживчивость и т. п.,— какъ на суд, и, по этому удобству разслдованія сокровенныхъ побужденій тяжущагося, волостной судъ превосходитъ вс другіе суды, благодаря отсутствію всякихъ стснительныхъ формальностей какъ для судей, такъ и для тяжущихся. На волостномъ суд стороны держатся совершенно свободно, говорятъ и спорятъ безъ всякаго стсненія, часто уклоняясь отъ сущности дла къ побочнымъ обстоятельствамъ, такъ или иначе имвшимъ отношеніе къ длу, касаются своихъ личныхъ и семейныхъ отношеній, словомъ, не стсняясь, ‘выносятъ соръ изъ избы’, зная, что судьи — свой братъ, мужикъ, и судьи, не стсняясь своимъ высокимъ званіемъ и не боясь уронить свое достоинство, входятъ въ препирательство и даже въ споры съ тяжущимися… Конечно, вншняя обстановка суда отъ этого много теряетъ, и городской житель, привыкшій къ торжественности обстановки мирового и окружнаго суда, былъ бы сильно пораженъ шумомъ и гвалтомъ, царящимъ въ волостномъ суд, гд тяжущіеся перекрикиваютъ другъ друга, перебиваютъ судей, ‘чертыхаются’, божатся и плюются, гд сторожъ, на обязанности котораго лежитъ отворять двери, и всякій случайный поститель — свободно вмшиваются въ разборъ дла, обращаютъ вниманіе суда на какое-нибудь выяснившееся, по ихъ мннію, важное обстоятельство, подаютъ совты, усовщеваютъ упорнаго отвтчика или черезчуръ жестокосердаго истца, но все это иметъ ту хорошую сторону, что все, происходящее на суд, вполн естественно, не стснено никакими формальностями и соотвтствуетъ представленію народа о суд, какъ объ учрежденіи, для всхъ доступномъ, вс функціи коего должны быть для всхъ понятны и не изъяты отъ общей, гласной критики. Волостные судьи — т же рядовые мужики, они не имютъ даже какого-нибудь вншняго знака, который отличалъ бы ихъ отъ массы, какъ напр. отличаетъ старосту его ‘мидаль’, и поэтому они вполн солидарны съ массой въ понятіяхъ, взглядахъ и проч. Частныя злоупотребленія со стороны судей служатъ лишь доказательствомъ низкаго уровня нравственности всего населенія, зависимость судей отъ кулаковъ-міродовъ указываетъ лишь на общее порабощеніе народа кулаками, словомъ, крестьянскій судъ служитъ лучшимъ конкретнымъ выразителемъ народной жизни, какова она есть въ дйствительности. То, что посторонняго человка, не-крестьянина, приводитъ въ недоумніе,— волостныхъ судей не удивляетъ: вс побужденія истцовъ и тяжущихся имъ совершенно понятны, они сами мыслятъ и поступаютъ такъ, какъ мыслятъ и поступаютъ тяжущіеся, вся разница только въ томъ, что въ данномъ случа у тяжущагося взглядъ на дло затемненъ личнымъ интересомъ, расчетомъ или страстью, а судья, стоящій вн сферы дйствія этого расчета или страсти, можетъ сохранить свой взглядъ на дло безъ всякаго посторонняго давленія. Я говорю — можетъ, потому что, въ дйствительности этого иногда не бываетъ: у тяжущагося есть много средствъ втянуть судью въ сферу дйствія своихъ личныхъ побужденій, эти средства извстны: дружба, взятка, экономическое давленіе, и т. п.

Главнымъ стимуломъ, побуждающимъ населеніе обращаться въ судъ, есть желаніе ‘вернуть свое’, многіе истцы, прошатели то-жъ, такъ и заявляютъ: ‘мн чужого не надо, я свое прошу’. Но бываетъ, что, пользуясь удобнымъ случаемъ, прошатель не прочь съ своимъ прихватить и чужое, серьезнымъ укоромъ для нравственности народа это обстоятельство не можетъ, впрочемъ, служить, потому что наряду съ этими явленіями бываетъ много случаевъ, когда прошатель, при полной возможности прихватить чужое,— и не думаетъ воспользоваться этой возможностью. Мы уже видли на одномъ примр, что истецъ просилъ о взысканіи не всей суммы, значившейся въ расписк, а только части ея, изъ-за полтинника же, казавшагося ему спорнымъ, онъ поднялъ цлую бурю… Убдительнйшимъ же доказательствомъ тому, что въ судъ обращаются преимущественно съ справедливыми исками, служитъ масса мировыхъ сдлокъ, заключаемыхъ какъ до разбора дла, такъ и во время самаго разбора, и даже посл разбора. До суда доходитъ не боле двухъ третей заявленныхъ въ волостномъ правленіи жалобъ: одна треть кончается миромъ безъ всякой помощи правосудія — если не называть помощью посылку отвтчику повстки, эта послдняя какъ бы напоминаетъ ему о существованіи и на него ‘управы’, и онъ спшить мириться, если на столько честенъ, чтобы безусловно признать свою вину или долгъ. Но еще характерне мировыя сдлки, заключаемыя посл постановки ршенія суда. Нердко случается, что судъ присудитъ Ивану съ Петра, скажемъ, пять рублей за потравленное у него сно, черезъ полчаса, или боле, по объявленіи ршенія, когда начинается разборъ третьяго или четвертаго посл этого дла, въ ‘залу засданія’ врываются Иванъ съ Петромъ, уже немного выпившіе.

— Вамъ что?

— Да вотъ просимъ покорнйше нашъ судъ помарать, потому — мы помирилися…

— На какихъ условіяхъ?

— Рублевку съ него беру. Что его обижать, Господь съ нимъ!

Это говоритъ истецъ, сначала оцнившій потравленное у него сно въ десять рублей и оставшійся сильно не довольнымъ, когда судъ присудилъ ему ‘по такс’, т.-е. по закону, только пять рублей.

Особенно много мировыхъ сдлокъ бываетъ по уголовнымъ дламъ. Нужно сказать, что въ послднее время стали появляться въ суд массы жалобъ за ‘нанесенные побои’, за оскорбленія ‘дйствіемъ’ и даже ‘словомъ’. Я указывалъ выше на причину этого явленія, кроющуюся въ ослабленіи власти міра и въ сознательномъ устраненіи себя со стороны сельскихъ старостъ отъ вмшательства въ такого рода ‘кляузныя’ дла. Жалуются въ судъ и мужикъ на десятскаго, за то, что онъ, гоняя его на сходку, ‘бадигомъ’ ударилъ, и десятскій на мужика, что онъ его ‘сволочью’ назвалъ, жена на мужа — за побои, отецъ на сына — за непочтеніе, кумъ на кума — за драку въ пьяномъ вид, двка на парня — за уличеніе ея въ связи съ боле счастливымъ соперникомъ, и т. д., и т. д. Но вс эти уголовные, въ извстномъ смысл, иски можно подраздлить на дв, рзко другъ отъ друга отличающіяся группы: одна будетъ заключать въ себ иски родственниковъ къ родственникамъ, живущимъ въ одной семь (отецъ къ сыну, жена къ мужу, золовка къ деверю, и проч.), другая — вс остальные, между тмъ какъ первые всегда имютъ цлью обуздать насиліе посредствомъ уголовнаго возмездія отвтчику арестомъ, тлеснымъ наказаніемъ,— вторые составляютъ, въ сущности, лишь удобный случай сорвать съ обидчика боле или мене приличный кушъ за обиду. Какъ исключеніе, въ одномъ иск изъ двадцати случается, что истецъ проситъ не-родственнаго ему отвтчика ‘попужать, чтобъ умне былъ’, и не требуетъ за свою ‘обиду’ какой-нибудь ассигнаціи, это случается преимущественно тогда, когда истцомъ является или богатый человкъ, не имющій нужды зариться на тощій гаманокъ ‘виновника’, или старикъ, или старуха, хоть и не богатые, но считающіе себя, по своему возрасту, достойными уваженія, и по ветхозавтнымъ понятіямъ своимъ не понимающіе, какъ можно рублемъ загладить нанесенную ихъ старческому достоинству обиду. Вообще, требованіе денегъ за нанесенную обиду есть явленіе сравнительно новйшее, и нкоторые старики, съ которыми мн случалось говорить объ этомъ, съ неодобреніемъ относятся къ ноншнимъ временамъ, когда сталъ процвтать торгъ своей личностью. ‘Бывало,— говорятъ они,— подерутся мужики, извстно, пьянымъ долго ли до грха?.. Коли ровно подрались,— протрезвятся и даже не вспомнятъ о драк:, ну, а ежели кто кого ужъ дюже изобидлъ, либо старика или старуху затронулъ — старикамъ пожалуются. Виновникъ и начнетъ въ ноги кланяться обиженному, ну, тотъ и проститъ, а виновникъ на радостяхъ старикамъ за утружденіе четверочку поставитъ. Коли старшаго кто обругаетъ или, Боже упаси, побилъ, такъ это ужъ завсегда поучатъ: бывало, на сходк ‘горяченькихъ’ всыпятъ десятка два или три, а онъ за учобу опять стариковъ водочкой поблагодаритъ… Такъ вотъ и жили безо всякихъ кляузъ, и судовъ этихъ не знали, а теперь, Господи ты Боже мой милостивый! сколько этихъ обидовъ развелось — и уму непостижимо!.. Пьяные подрались, сичасъ это въ судъ: давай пять цалковыхъ, парень съ двкой пошутилъ — она въ судъ: давай ей рубль… Ей бы, безстыжей, такой судъ задать, по-старински, чтобъ она туда и дорогу забыла, а вы сидите, слушаете ее, паскуду… Нтъ, теперь народъ куда-какъ ослабъ противу прежняго’…

Съ этими поборниками стараго порядка нельзя безусловно согласиться, въ особенности касательно прославленія ими волшебнаго дйствія розогъ… Самымъ фактомъ возникновенія жалобъ объ оскорбленіяхъ доказывается лишь развитіе сознанія собственнаго достоинства и проявляющееся сознаніе неприкосновенности личности, какъ таковой. Правда, что въ переживаемый нами періодъ всеобщаго господства рубля и полнаго порабощенія всякихъ другихъ принциповъ — принципомъ легкой наживы на счетъ другого, какъ единственно доступнымъ неразвитому уму выходомъ изъ бдственнаго экономическаго положенія,— возникшее сознаніе о неприкосновенности личности тотчасъ же подчинилось духу времени и стало источникомъ наживы: но все-таки первый шагъ къ поднятію значенія личности уже сдланъ, и если со временемъ будутъ устранены нкоторыя пагубныя вліянія на жизненныя условія крестьянства,— вліянія, придающія отвратительную окраску многимъ сторонамъ народной жизни, то прогрессъ въ указанномъ отношеніи обрисуется совершенно явственно. Какъ-никакъ, но надо признаться, что въ настоящую минуту неприкосновенность личности вошла въ фазисъ оцнки ея на рубль, подобно тому, какъ оцнивается теперь мірская правда, человческая совсть, двичья честь…

— Ты чего, красавица?

— Окажите защиту, господа судейные! Яшка Шведовъ осрамилъ, опозорилъ меня кругомъ: мн въ люди показаться нельзя!.. Онамеднись, въ воскресенье, при всей улиц, зачалъ срамить меня: и потаскуха, и такая-сякая. Чмъ это я заслужила такую срамоту?.. А ежели онъ ко мн лзъ, а я ему отваливать велла, такъ это еще не есть причина срамить меня…

— Такъ ты о чемъ же просишь?

— Вы лучше моего знаете, какъ по закону-то…

— Ахъ, глупая!.. Мы и такъ, и этакъ можемъ. А мы тебя спрашиваемъ, какъ теб желательно?..

— Извстно, деньгами.

— Много-ль же ты хочешь?..

— Какъ угодно, господа судейскіе, а я меньше десяти рублей никакъ несогласна, потому этакій срамъ принять…

Дло кончается тмъ, что Яшку приговариваютъ къ одному рублю штрафа въ пользу мірскихъ суммъ, истиц же ничего ни присуждаютъ, чтобы не повадить ее таскаться по судамъ. Она уходитъ, возмущенная неправеднымъ судомъ и въ увренности, что Яшка ‘подпоилъ’ судей…

Другая жалоба — о побояхъ. Разсказъ потерпвшаго кончается опять просьбой взыскать ‘по закону’, судьямъ удается допытаться, что Тимохины побои оцниваются ‘прошателемъ’ въ 25 руб. Имъ предлагаютъ помириться на рубл, и посл отказа идетъ судъ. По объявленіи постановленія суда о подвергнутіи, за обоюдную драку, аресту — Тимохи на трое сутокъ, а истца на сутки,— оба они съ выраженіемъ обманутой надежды выходятъ, но черезъ нсколько минутъ вваливаются обратно въ комнату.

— Прикажите помириться, господа судьи!.. Мы теперь согласны, чтобы онъ, то-ись, мн рубль и больше ни на комъ…

Живущимъ подъ одной кровлей, имющимъ одинъ общій семейскій фондъ, близкимъ родственникамъ или супругамъ, нтъ, конечно, никакого смысла просить другъ съ друга деньги за обиду, и поэтому они всегда просятъ ‘поучить’ виноватаго. Большая часть этихъ длъ кончается миромъ: виноватый (конечно, младшій членъ семьи) кланяется въ ноги обиженному прошателю, тотъ читаетъ ему краткое нравоученіе, врод: ‘ну, смотри же, Васька, на этотъ разъ Богъ проститъ, а коли ежели еще что, не прогнвайся’. Судьи съ своей стороны ‘попужаютъ’ какими-нибудь страшными словами обидчика,— тмъ и кончается домашняя распря… въ большинств случаевъ, впрочемъ, только на время… Но иногда оказывается, по мннію суда, необходимымъ поучить упорнаго обидчика и на дл…

Наиболе подавляющее впечатлніе производятъ дла, возникающія по жалоб жены на жестокое обращеніе съ ней мужа.

— Билъ это онъ меня,— билъ кулаками, за косы по изб таскалъ, только показалось это все ему мало,— разсказывала молодая бабенка на суд: схватилъ веревку, давай веревку объ меня трепать… Не вытерпла я его смертнаго боя, вырвалась отъ него и къ мамыньк убгла, пришла я сама не своя, сижу — плачу, и мамынька около меня ркой разливается, потому — вся то я въ синякахъ, косы растрепаны и рубаха новая изъ хранцузскаго ситца въ клочья порвана… Извольте хоть посмотрть синяки…

— Нтъ, нтъ, не надо!.. Говори дальше.

— Только плачемъ это мы такъ-то, вдругъ онъ въ избу и входитъ. ‘А,— кричитъ,— змя, такъ ты жалиться на меня бгаешь?’ И опять схватился за меня… Мамынька было отнимать стада, да гд же ей съ нимъ справиться? Онъ и ее отпихнулъ къ печк,— больно она ударилась въ-ту-пору,— да и давай опять меня тиранить… Билъ, билъ, покеда заморился, потомъ схватилъ за косы и къ себ во дворъ поволокъ… Нту моей моченьки, господа судейные,— что хотите, длайте со мной, а не могу я больше терпть отъ него!..

— Гд-жъ ты жила до сихъ поръ?..

— Да у тетеньки жила въ другомъ сел, мамынька присовтовала уйти,— а то, гритъ, онъ убьетъ тебя…

— У тебя дти-то есть?

— Двое есть: старшему-то третій годокъ пошелъ, а младшему четвертый мсяцъ съ Успенья…

— Что жъ ты, съ собой унесла грудного-то?

— Извстно, съ собой.

— Ты что же, Дмитрій, охальничаешь? Разв можно такъ бабу забижать?..

Дмитрій молчитъ.

— Слышь, что-ль теб говорятъ!..

— Чего жъ мн слышать!.. Она — баба и должна меня слухать… А она перечитъ!

— Въ чемъ же она перечитъ?

— Мало ли въ чемъ!.. По домашности больше… Пьяный когда придешь, ужъ она пилитъ-пилитъ… а мать зудитъ: такой, да сякой, губитель ты, гритъ, мово дтища… А какой я губитель?.

— Это все ладно… Только, для чего жъ ты такъ, не жалючи то, бьешь?..

— А она меня жалетъ? Однова говорю — портки дай новые, а то это сопрли, а она на меня и взълась: кто-те, говоритъ, припасалъ? И пошла, и пошла!.. Ну, что жъ тутъ длать?.. Безъ ученья никакъ не обойдешься.

— Вы бы помирились, голуби, вотъ что! Тебя какъ звать-то… еклой?.. Такъ вотъ что, еклуша, поклонись ка ты мужу въ ноги, онъ те проститъ, и ты его прости, да и ступайте опять по любу жить… Ребята вы славные…

— Я и то два раза здилъ къ ней, звалъ къ себ, а она вишь что вздумала — на судъ идти…

— Поклонись, екла, а?

— Хоть заржьте, господа судьи — не буду, не могу жить съ нимъ, варваромъ… Разводную мн дайте!..

— Глупая, глупая, какую жъ мы те разводную дать можемъ? Ничего въ нашей власти нтъ,— окромя какъ въ холодную его сутокъ на двои засадить: пороть его тоже изъ-за тебя не годится, не законъ… А посадимъ, отсидитъ онъ — теб же вдь хуже будетъ? Куды ты отъ него съ малыми дтьми пойдешь? Никуда,— и вся ты у него завсегды въ рукахъ, и онъ теб за эту холодную такую горячую баню задастъ, что вкъ будешь помнить!.. Миритесь, говорю вамъ честью…

— Пусть идетъ — живетъ… Я принимаю,— говоритъ Дмитрій.

— А я не пойду!..

— Ну вотъ что,— коли миромъ васъ не сведешь, такъ идите себ съ Богомъ: какъ сходились, такъ и расходитесь, а мы вамъ не разводчики!.. Ступайте себ, живите, какъ хотите…

Черезъ нсколько минутъ подъ окнами волостного правленія раздается отчаянный бабій крикъ. Я въ безпокойств спрашиваю, что это такое случилось?

— Это, должно, Митрій, вотъ что сейчасъ судился, бабу свою учитъ… Охъ, и супротивная же она!— философствуетъ хладнокровно Петровичъ, почесывая себ спину между лопатками о дверной косякъ!..

Вообще представленіе о баб, какъ о полной собственности мужика, сохранилось еще въ сильной степени. Крайне характерно сказалось это воззрніе по одному случаю, который я здсь приведу, такъ какъ онъ также иметъ нкоторое отношеніе къ волостному суду.

Подрались дв бабы изъ-за холстовъ, зачинщицу, при томъ въ лоскъ побившую свою противницу, судъ приговорилъ къ аресту на трое сутокъ при волостномъ правленіи. Когда ршеніе это вошло въ законную силу, я, по обыкновенію, выдалъ старост приказъ привести ршеніе суда въ исполненіе. Дня черезъ два посл этого приходятъ ко мн старшина вмст съ старостой.

— Н. М.! Что мы васъ спросить хотли?.. Сами не посмли, думаемъ, спрошаючи все-жъ лучше… Мужикъ тутъ одинъ, Николка Рыжій, вотъ жену котораго въ холодную-то присудили,— проситъ, нельзя ли ему отсидть замсто нея?..

Я и ротъ разинулъ отъ удивленія.

— Что ты, Яковъ Иванычъ!.. Да вдь осуждена она, а не онъ, такъ какъ же его сажать можно?..

— То-то и я говорю, спрошаючи лучше!.. Вишь, по закону-то и нельзя… Мы было думали: какъ она — одна баба, и печку истопить, опять ребятишки, и коровъ подоить… Если ее таперича посадить, кто все это справлять будетъ?.. Такъ нельзя?.. Пойди, староста, скажи Николк, что писарь не велитъ,— нельзя, молъ, по закону!.. А мы было думали… Ахъ, грхи, грхи!..

Черезъ полчаса входитъ ко мн самъ Николка съ узелкомъ въ рук.

— Ужъ вы, H. М., не тсните меня, сдлайте такую милость!.. Я вотъ и гостинчика вамъ — десяточекъ свженькихъ яичекъ — принесъ.

— Помилуй, братецъ, да что-жъ теб отъ меня надо?

— Прикажите ужъ мн за бабу отсидть!.. Потому, ей никакъ нельзя отъ дома отлучиться… Да и то сказать,— опять моя тутъ вина, что я не соблюлъ ее, допустилъ до драки, вотъ я отсижу, а тогда ужъ съ ней самъ слажу: она у меня будетъ знать, какъ драться!.. Сдлайте такую божескую милость!..

Конечно, я такой божеской милости сдлать не могъ.

Выше я упомянулъ бгло, что крестьяне оттягиваютъ расчеты съ помщиками до послдней возможности, въ чаяніи какой-либо грядущей ‘перемны’. Это-то чаяніе и составляетъ часто причину неисполненія обязательствъ по отработкамъ, нарушенія заключенныхъ зимою условій подъ лтнюю работу. Лность, пьянство, нерадніе (офиціальные мотивы) суть лишь второстепенныя причины этихъ неотработокъ, хозяйственный расчетъ, присущій всякому мужику,— вотъ главная причина подобныхъ явленій. Беря зимой работу огромное большинство — почти вс подряжающіеся искренно намреваются исполнить взятыя на себя обязательства, но настаетъ рабочая пора — и вдругъ разносятся слухи, что ‘вышелъ указъ не работать на господъ’, или — ‘работать, но не дешевле 40 руб. за десятину’, или — ‘черезъ мсяцъ, въ такой-то день, будетъ общее поравненье’… Ну, скажите, пожалуйста: какой же расчетливый хозяинъ будетъ затрачивать свой трудъ, во 1-хъ, противно ‘указамъ’ (надо вспомнить, что говорилось выше объ уваженіи мужика ко всякаго рода законамъ и указамъ), а во 2-хъ, съ явнымъ для себя убыткомъ, такъ сказать на втеръ, потому что черезъ мсяцъ, все равно, выйдетъ ‘поравненье’, и работа должника не достанется ни барину, ни ему, работавшему, а какому-нибудь ‘чужому дяд’?.. Но проходитъ назначенный для объявки ‘перемны’ день, проносится слухъ, что ‘отложили ищо на годъ’,— и мужикъ безропотно идетъ съ поклономъ къ барину, проситъ подождать на немъ долгъ, опять искренно надясь все честно отработать. Конечно, не вс баре хотятъ или могутъ задать,— и отсюда масса исковъ съ громадными неустойками, какъ у мирового судьи, такъ и въ волостномъ суд. Господа судятся, впрочемъ, съ мужичьемъ чаще у мирового судьи, считая нсколько унизительнымъ для себя прибгать къ защит волостного суда, гд засдаютъ такіе же мужики, а, частью, не довряя этому суду, хотя совершенно напрасно. Если у помщика есть формальная росписка — а у кого ихъ теперь нтъ!— то дло его въ волостномъ суд такъ же врно, какъ и ‘у своего’ судьи: писарь — законникъ и чувствуетъ, къ тому же, уваженіе къ сильному истцу, судьи — боятся и закона, и писаря, и истца,— и помщикъ всегда выигрываетъ формально обставленное дло. Лично помщики никогда почти даже не являются на судъ, а присылаютъ лишь довреннаго приказчика или старосту.

Закончу этотъ бглый очеркъ отношеній волостныхъ судовъ къ ‘господамъ’ небольшой сценкой съ натуры.

Дйствіе происходитъ не въ кочетовскомъ суд, а въ одной изъ сосднихъ волостей. Истецъ — приказчикъ извстнаго въ округ своимъ кулачествомъ помщика П., отвтчикъ — безземельный и бездомовый бобыль, живущій по работникамъ, онъ служилъ у П., но ушелъ отъ него въ самую горячую пору, соблазнясь высокой поденной платой въ степи и забывъ, что обязался передъ П., при найм, двухрублевымъ штрафомъ за каждый прогульный день. Три рубля забрано было имъ впередъ, да сорокъ дней прогулу,— итого искъ въ 83 р., обставленный всми формальностями. Судьи присуждаютъ взыскать съ бобыля 83 руб. въ пользу П. По окончаніи дла, одинъ изъ присутствовавшихъ постороннихъ зрителей спросилъ судей:

— Къ чему вы присудили такъ много съ него? Вдь онъ во вкъ не расплатится,— съ него взять нечего…

— Хе, хе… А потому и осудили такъ: съ него, все едино, взять нечего, а барину,— какъ-ни-какъ, почетъ!..

Вотъ какого рода впечатлнія вынесъ я изъ трехлтняго своего знакомства съ волостнымъ судомъ Кочетовской волости, а частью — и двухъ-трехъ сосднихъ волостей.

XVIII.
Конокрады и борьба съ ними.

Какъ-то разъ зимою возвращались мы съ старшиною Яковомъ Иванычемъ изъ нашей обычной, по дламъ службы, поздки въ городъ. Мелкій, сухой снгъ билъ намъ прямо въ лицо, и мы старательно кутались въ тулупы, ни мало не будучи расположены любоваться однообразными снжными равнинами, тянувшимися по обимъ сторонамъ дороги.

— А вдь это будто Василій кого-то въ городъ везетъ,— вдругъ замтилъ нашъ ямщикъ, полуоборотясь къ намъ.— По кореннику вижу, что его тройка,— ишь голову деретъ… Кого это Богъ ему далъ?..

Навстрчу намъ, дйствительно, неслась земская тройка изъ нашего Кочетова, мы съ любопытствомъ высунули изъ воротниковъ головы — посмотрть на прозжихъ.

— Стой, стой!— закричали со встрчныхъ саней, лишь только он поровнялись съ нами. Прозжіе оказались священникомъ одного изъ приходовъ нашей волости и мстнымъ нашимъ урядникомъ.

— Вы изъ города?— торопливо крикнулъ намъ о. Никита, вылзая изъ саней.

— Изъ города… А что?

— Цыганъ не встрчалось вамъ?

— Нтъ, никого не встрчалось…

— Ахъ, грхъ какой!.. Должно слдъ-то мы потеряли… Еще въ Карповк опрашивали,— говорятъ,— прохали, а вотъ сейчасъ на мельниц,— нтъ, говорятъ, не были… Видно, стороной взяли!

— Извстно, стороной,— далъ свое заключеніе и урядникъ.

О. Никита, въ сильномъ возбужденіи, разсказалъ намъ, что прошлою ночью воры взломали у него заднія ворота во двор, задушили дворную собаку и увели трехъ лошадей, одну, старую кобылу, уже не бывшую въ состояніи быстро бгать, бросили за селомъ, а дв другія, молодыя матки, рублей по двсти каждая, исчезли совершенно. Подозрніе въ краж падало на какихъ-то цыганъ, прозжавшихъ вечеромъ черезъ село, и вотъ о. Никита, захвативъ съ собой урядника, бросился на тройк догонять конокрадовъ. Потолковавъ и пораскинувъ умомъ, гд и какъ можно найти слдъ воровъ, и пожелавъ погон всякаго успха, мы съ старшиной тронулись своимъ путемъ.

На другой день о. Никита пришелъ ко мн въ волость длать формальное заявленіе о случившейся у него покраж. Цыганъ онъ не догналъ: они, должно быть, свернули куда-нибудь проселкомъ и этимъ ловкимъ маневровъ сбили своихъ преслдователей съ толку.

— А вдь это все штуки омки Сухменева,— заключилъ батюшка свой разсказъ.— Никто, какъ онъ, подвелъ ‘ихъ’ подъ моихъ лошадей. Работникъ мой говоритъ, что, поужинавъ, онъ вышелъ на улицу и видитъ — дутъ какіе-то люди на двухъ саняхъ съ задками — не то, говоритъ, барышники, не то — цыгане. ‘Гд намъ — спрашиваютъ работника-то — переночевать?’ Онъ имъ и говоритъ: направо, молъ, постоялый будетъ. Похали, сталъ онъ имъ вслдъ глядть и видитъ, что держатъ они не направо, а налво… Это они, должно быть, для отвода глазъ его спросили, а сами завернули къ Сухменеву,— онъ какъ разъ налво и живетъ!

— А видлъ кто-нибудь, что они дйствительно захали къ омк?— спрашиваю я.

— Видать хоть не видали, да куда-жъ имъ было заворачивать налво, коли тамъ ни одного постоялаго нтъ?..

— Такъ-то такъ, а все-таки это не прямая улика, что они къ омк завернули. Въ этой слобод не одинъ вдь омка живетъ.

— Ну, да вы всегда за этихъ канальевъ заступаетесь!

— То-есть, какъ это я всегда заступаюсь?.. Что вы, о. Никита, хотите этимъ сказать?

— Нтъ, нтъ, это я такъ… А все-таки — некому, кром омки…

— Очень можетъ быть, но то, что вы сообщаете, не можетъ служить противъ него уликой, надо собрать боле вскія обвиненія…

О. Никита сухо распрощался, разочаровавшись найти во мн горячаго союзника.

Нсколько словъ объ о. Никит. Онъ можетъ служить характернымъ представителемъ любопытнаго типа деревенскаго попа-кулака. Приходъ у него маленькій, семья большая, а ‘кормиться’ — по его выраженію — чмъ-нибудь да надо, вотъ онъ и промышляетъ чмъ попало: и посвы производитъ, и овецъ скупаетъ на убой, и шерстью занимается, и пеньку не прочь пріобртать, но главная его спеціальность — лсъ. Ежегодно, на казенныхъ торгахъ, о. Никита покупаетъ дв или три ‘длянки’ строевого лса, сводитъ его, заготовляетъ строительные матеріалы, дрова, и все это распродаетъ по мелочамъ, подъ овецъ, пеньку и проч., и только очень дальнимъ покупщикамъ,— съ которыми опасно водить сложныя торговыя операціи,— за наличныя деньги. Отъ этихъ оборотовъ онъ наживаетъ не мене, чмъ рубль на рубль, но, несмотря на всю свою предпріимчивость, онъ никакъ разбогатть не можетъ,— ему, что называется, не везетъ: года три тому назадъ онъ погорлъ начисто, прошлымъ лтомъ ливнемъ съ градомъ заскло у него сотню овецъ, бывшихъ въ пол на подножномъ корму, а теперь вотъ увели двухъ рысистыхъ матокъ, изъ которыхъ одна была уже жеребой отъ знаменитаго въ околотк производителя… Но чмъ больше несчастій постигаетъ о. Никиту, тмъ жадне къ нажив онъ становится: глаза его безпокойно бгаютъ по сторонамъ, какъ бы постоянно высматривая, что бы ‘купить-продать’, живетъ онъ, во всемъ себ отказывая, ходитъ въ старомъ засаленномъ подрясник, за требы деретъ неистово (до 25 р. за свадьбу, 6—8 р. за выносъ, и т. д.) и паству свою держитъ въ ежевыхъ рукавицахъ. Въ своей алчности онъ заходитъ даже за предлы сколько-нибудь дозволеннаго^, такъ, однажды, на торгахъ, облюбованную имъ длянку лса сталъ у него отбивать его же прихожанинъ-мужикъ, тоже лсопромышленникъ.

— Семьсотъ пятьдесятъ!— кричитъ о. Никита.

— Мой рубль,— не уступаетъ мужикъ.

— Рубль!— накидываетъ о. Никита.

— Рубль!.. твердитъ мужикъ.

— Рубль, рубль, рубль, рубль… насчитываетъ лсничій, но ни одна изъ торгующихъ сторонъ не поддается, вогнали они такимъ образомъ длянку въ девятьсотъ рублей. ‘Василій!— шепчетъ о. Никита: брось, отступись!..’ Но Василій ухомъ не ведетъ и продолжаетъ накидывать по рублю. Наконецъ, на тысяч ста двадцати рубляхъ о. Никита отступился, и длянка досталась Василію. Только-что побдитель вышелъ на крыльцо, какъ на него накинулся побжденный: ‘а, анаема,-такъ ты противъ меня пошелъ? Да ты забылъ, кто я?.. Я тебя причастья за это лишить могу!..’ ‘А я,— отвчаетъ Василій,— въ монастыр говть буду…’ Не помню, чмъ кончилась эта сценка, но знаю, что угрозу свою привесть въ исполненіе о. Никита не ршился.

Вмст съ алчностью въ о. Никит прогрессивно развивалось и злобное отношеніе ко всмъ лицамъ, заподозрннымъ имъ въ устройств ему препятствій на пути его къ нажив. Достаточно было хоть разъ не исполнить какой-либо его дловой просьбы, чтобы нажить себ въ его лиц непримиримаго врага… И вотъ такой-то человкъ обратилъ теперь свою энергію на ‘искорененіе’ омки Сухменева. Этотъ послдній былъ довольно зауряднымъ мужикомъ-бднякомъ. Нтъ десять тому назадъ онъ отдлился отъ двухъ братьевъ своихъ посл цлаго ряда ссоръ и дракъ при длеж, за одну изъ которыхъ онъ даже былъ высченъ по приговору волостного суда. Считая себя не по-божески отдленнымъ, онъ увезъ у братьевъ съ поля дв копны ржи,— былъ опять судимъ и опять высченъ, должно быть — ‘по отчаянности’ — сталъ шибко запивать, стащилъ въ кабак полштофъ водки, попался и былъ жестоко избитъ кабатчикомъ, но суду на этотъ разъ не преданъ. Наконецъ, въ прошломъ году, при длежк мірскихъ луговъ, будучи пьянъ, сталъ назойливо приставать къ о. Никит, чтобы тотъ поднесъ обществу еще четверть водки за отмежеванный ему ‘въ уваженіе’ кусокъ мірского покоса и, получивъ отъ скупого пастыря энергическій отказъ, обозвалъ его, хотя и за глаза, довольно скверно, что о. Никит было, конечно, передано его сторонниками… Такимъ-то образомъ за омкой сложилась репутація пропащаго, отчаяннаго, на все способнаго человлка. На грхъ случилось такъ, что посл двухъ-трехлтняго перерыва въ сел Удольскомъ произошло нсколько покражъ лошадей. Крестьяне заволновались, стали доискиваться виновнаго, но, по обыкновенію, не доискались, а оставили въ сильномъ подозрніи нсколькихъ человкъ, неугодныхъ міру. Тмъ бы это дло и кончилось, какъ вдругъ случилась новая покража, на этотъ разъ у о. Никиты,— а о. Никита не былъ человкомъ, который пропустилъ бы такое дло безнаказанно. Не много надо было приложить стараній, чтобы замутить міръ…

Нсколько дней спустя посл посщенія волости о. Никитою, Яковъ Ивановичъ сообщилъ мн, что пріхалъ удольскій староста и зоветъ его, старшину, въ Удольское на сходъ, который будто бы поршилъ составить приговоръ о ссылк въ Сибирь на поселеніе трехъ изъ своихъ односельчанъ. Я, конечно, присовтовалъ Якову Ивановичу немедленно же хать въ Удольское, разузнать, въ чемъ тамъ именно дло и, по возможности, уладить возникшія недоразумнія. Поздно вечеромъ вернулся Яковъ Ивановичъ:

— Ну, что тамъ?— спрашиваю его.

— Да что! грхъ одинъ!.. Ршили омку Сухменева, да Ивана Дятлова, да Семена Рожнова сослать.

— За что же это?

— Вишь, подозрніе на нихъ падаетъ въ лошеводств. Вотъ за это самое.

— Да вдь ихъ не поймали? Какія-жъ противъ нихъ доказательства?

— Поди-жъ ты, поговори съ ними!.. Бился я съ ними, бился, ажъ въ потъ ударило — ничего не беретъ: стоятъ на своемъ, и шабашъ… Вс, какъ одинъ человкъ, кричатъ: ‘не надо намъ ихъ!’

— Ужъ не о. Никита ли тутъ причиненъ?

— Може и онъ, кто его знаетъ!.. Я еще дла не кончалъ, веллъ на посл-завтра сходку опять со двора на дворъ собирать,— сказалъ, что съ вами пріду приговоръ поврять.

На посл-завтра, когда мы со старшиной пріхали въ Удольское, сходка была уже въ сбор, толпа встртила насъ, по обыкновенію, молчаливымъ скидываніемъ шапокъ, только староста, да человкъ пять изъ ‘знакомыхъ’ старшин мужиковъ, принадлежащихъ къ сельской аристократіи, толпились около насъ, покуда мы раздвались въ сборн. Намъ длали обычные въ такихъ случаяхъ вопросы, мы давали обычные, сотни разъ говоренные, отвты.

— Благополучно ли дохать изволили?

— Ничего, слава Богу. Дорога теперь отличная.

— Благодарить Создателя надо! Ужъ такая дорога, такая дорога!.. А все-таки безпокойство вамъ одно… Чайку съ дорожки не пожелаете ли?

— Нтъ, нтъ, благодаримъ покорно, не надо!

— Ахъ, напрасно!.. Потому какъ вы изъ нашихъ дловъ такое безпокойство примаете… Мы тоже вдь понимать можемъ!

— Скажите-ка, что у васъ тутъ за смута пошла?

— И-ихъ, ужъ точно, что смута!.. То-есть, доложить вамъ, и сами не поймемъ, на удивленье даже! То — жили себ, слава Богу, чинно, благородно,— а тутъ вдругъ — и ума не приложишь!

Вс эти разговоры, конечно, никакого длового значенія не имли, и об стороны, т.-е. и мы со старшиной, и представители удольскаго общества — очень хорошо это знали, поэтому, лишь только зазябшіе пальцы поотошли въ теплой изб и оказались въ состояніи держать карандашъ,— я прекратилъ эти дипломатическія тонкости и предложилъ всмъ выходить на улицу для переклички. Сходъ оказался полнымъ: изъ 92-хъ человкъ на лицо было 78.

— Такъ какъ же, старички,— спрашиваетъ старшина,— надумались, что-ль, объ этомъ дл-то?

‘Старички’ молчатъ, переминаясь съ ноги на ногу, нкоторые въ переднихъ рядахъ стоятъ безъ шапокъ.

— Да надньте же шапки, господа!— говорю я.

— И то одть,— бормочетъ одинъ и, застыдившись, что онъ стоялъ безъ шапки, когда большинство было въ шапкахъ, быстро надваетъ ее:, прочіе стараются по возможности незамтно продлать то же самое.

— Воля ваша, Яковъ Иванычъ,— говоритъ одинъ изъ аристократовъ,— а мы такое свое согласіе имемъ, какъ анадысь, когда поврять изволили.

— И чаго тамъ по нскольку разъ народъ тревожить!.. слышится голосъ изъ толпы.— Вдь сказано разъ — сослать, чаго-жъ еще?..

— Кого же вы ссылать хотите?— спрашиваю я.

— омку Сухменева, Ванюху Дятлова… Рожнова Семена!— раздаются отдльные возгласы.

— Троихъ?

— Точно такъ, троихъ-съ! Обчество надумало такъ, чтобы троихъ, значитъ…

— За что же вы ихъ сослать хотите? Въ чемъ они передъ вами провинились?

— Очень ужъ безпокойно стало,— житья просто нтъ! Нынче — у сосда увели, завтра — у меня уведутъ! Раззоръ, да и только!.. Ихъ пужануть надо, може и другіе, на нихъ глядючи, поугомонятся!.. раздаются изъ толпы замчанія, преимущественно изъ переднихъ рядовъ.

— Но есть ли у васъ доказательства, улики, что въ этихъ длахъ виноваты эти именно трое? Можетъ быть, вы только подозрваете ихъ?

— Это точно-съ, подозрваемъ!.. Потому, нешто въ законахъ сказано, что воровать дозволено, особливо лошадей уводить? Вдь этакъ самъ сбжишь, не то что въ Сибирь, а хоть куда хошь!

— Все это такъ, но врно ли вы знаете, что лошадей уводили именно омка съ Ванюхой и съ Семеномъ?

— Кому-жъ, окромя нихъ? Боле некому!.. Потому, и допрежъ они у насъ на замтк были…

Я открываю штрафной журналъ и ищу, значатся ли въ немъ за ссылаемыми какія-нибудь старыя прегршенія. Проступки Сухменева уже объяснены выше, за Иваномъ Дятловымъ значится только одинъ грхъ: онъ былъ нсколько лтъ тому назадъ подвергнутъ аресту за пьянство и оскорбленіе, въ пьяномъ вид, сельскаго старосты, Семенъ же Рожновъ ни разу еще не былъ внесенъ въ штрафной списокъ. Я сообщаю обо всемъ этомъ сходу.

— Да нешто до волости все доходитъ?— раздались голоса.— Намъ-то на міру вс ихъ штуки оченно хорошо извстны!.. Кто съ омкой полштофъ съ полки въ кабак стащить хотлъ?. .

— Братцы, я сильно хмленъ былъ!.. оправдывается Рожновъ.

— Ладно, хмленъ!.. Этакъ всякій напьется, да полуштофы таскать зачнетъ!.. Опять, съ порубкой въ мірскомъ ольшатник кто попался?..

— Православные, да нешто-жъ я одинъ? Почитай, кажинную сходку съ кого-нибудь за порубку пьемъ, такъ чего-жъ мн одному этимъ дломъ въ носъ тыкать?

Препирательства грозятъ перейти въ безконечную всеобщую перебранку, въ которой наиболе энергичное участіе примутъ вс попадавшіеся съ порубками, изъ всего этого ждать добра нечего, и я стараюсь вновь поставить вопросъ на настоящую почву. Я подзываю къ себ ссылаемыхъ и потихоньку совтую просить пощады у міра, при чемъ общать никакого безпокойства міру впредь не причинять.

— Нтъ ужъ, господинъ писарь, увольте насъ отъ этого! Кабы въ чемъ причины были, то разговоръ бы другой былъ, а то — вотъ какъ на духу говоримъ — ни вотъ эстолько нашего тутъ дла нтъ!.. Чего-жъ намъ зря кланяться? Пущай ихъ воля теперь будетъ, а мы настоящаго закона искать будемъ, коли ежели вы намъ защиты не дадите…

Такъ говорилъ Семенъ, а прочіе двое поддакивали ему: ‘воля ваша, а мы не желаемъ…’ Ихъ ршительный отказъ кланяться міру заставилъ меня призадуматься: или они ужъ очень ловкій народъ, или же дйствительно невинны въ этомъ дл. Невольно припомнилась мн другая подобнаго рода сцена, но съ дйствующими лицами иного характера.

Передъ зданіемъ волостного правленія стоитъ толпа въ полтораста человкъ: это созванъ волостной сходъ для разсмотрнія приговора кузьминскаго сельскаго общества {Въ немъ мене 300 ревизскихъ душъ, а такія общества должны представлять свои приговоры о ссылк на поселеніе на утвержденіе волостному сходу.} ‘о преданіи въ руки правительства крестьянина Григорія Сдова, пойманнаго съ поличнымъ и уличеннаго въ конокрадств’. Сдовъ уже привлеченъ къ судебному слдствію, улики противъ него неотразимы, и онъ наврное будетъ присужденъ къ арестантскимъ ротамъ. Въ виду этого, я стараюсь разъяснить сходу, что приговоръ о ссылк его совершенно излишенъ и причинитъ лишь массу хлопотъ, а что, по окончаніи срока заключенія Сдова, общество будетъ непремнно опрошено,— желаетъ ли оно принять его обратно въ свою среду, или же онъ долженъ быть сосланъ на поселеніе? Тогда, говорилъ я, все равно придется составлять приговоръ ‘о непріем’, а теперь вс хлопоты преждевременны и ни къ чему не ведутъ. Но сходъ не вритъ моимъ словамъ, не довряетъ и суду и хочетъ теперь же ршить дло: больно ужъ злы вс на конокрадовъ… Ршительная минута настала, старшина ‘сгоняетъ’ всхъ выборныхъ къ одной сторон, толпа стоитъ сумрачно, стараясь не глядть на Сдова и жену его, ползающихъ передъ міромъ на колняхъ.— ‘Старики! кто Григорія жалетъ,— оставайся на мст, а кто не прощаетъ — отходи направо!’ выкрикиваетъ старшина. Дрогнула толпа, колыхнулась — и замерла на мст: никто не ршался первымъ сдлать роковой шагъ… Григорій лихорадочно перебгалъ глазами по лицамъ своихъ судей, стараясь прочесть на нихъ жалость къ нему, жена его глухо рыдала, припавъ лицомъ къ земл, возл нея, засунувъ пальцы въ ротъ и собираясь заревть благимъ матомъ, стоялъ трехгодовалый мальчуганъ (дома у Григорія осталось еще четверо дтей)… Но вотъ отъ толпы отдляется одинъ мужикъ, у котораго года два тому назадъ уведена была кмъ-то лошадь.— ‘Чаво намъ жалть!.. А онъ насъ жаллъ?’ говоритъ старикъ и, насупившись, ршительными шагами переходитъ на правую сторону,— ‘И то правда,— худую траву изъ поля долой’,— говоритъ еще одинъ изъ толпы и слдуетъ за старикомъ… Начало было сдлано: первые — по-одиночк, а потомъ ужъ и цлыми кучками стали переходить выборные направую сторону. Осуждаемый общественнымъ мнніемъ колотился головой о землю, билъ себя кулаками въ грудь, хваталъ шедшихъ мимо него за полы, кричалъ, ‘Иванъ Тимофеичъ!.. Дядя Лександра!.. Васинька, милый куманекъ!.. Погодите, родные, дайте слово сказать!.. Петрушенька!’.. Но, не останавливаясь, съ суровыми лицами, обходили міряне слва и справа группу ползавшихъ у ногъ ихъ несчастливцевъ… Наконецъ, затихли вопли Григорія,— около него на 3 саж. вокругъ было пустое мсто, некого стало просить: вс выборные, за исключеніемъ одного, родного дяди ссылаемаго, оказались перешедшими направо. Баба тоскливо рыдала, а Григорій замеръ на колняхъ, опустивъ голову и тупо глядя въ землю…

Вотъ именно эта сцена припомнилась мн, когда я услышалъ отъ удольскихъ опальныхъ ршительный отказъ просить міръ о помилованіи. Возможность въ данномъ случа ошибки со стороны міра становилась для меня все очевидне: никакихъ прямыхъ уликъ противъ обвиняемыхъ въ краж лошадей не было (по произведенному полицейскому дознанію не оказалось даже возможнымъ привлечь ихъ къ судебному слдствію), прежніе же мелкіе, сравнительно, проступки ихъ никакого крупнаго значенія не имли, и если о нихъ упоминалось на сход, если ихъ выставляли на видъ, то только съ цлью охарактеризовать ссылаемыхъ въ глазахъ закона — въ данномъ случа въ нашихъ со старшиною глазахъ,— въ глазахъ же самихъ крестьянъ вс эти проступки имли сами по себ лишь очень небольшое значеніе. Послдствія показали, что удольскіе крестьяне подняли вопросъ о ссылк преимущественно подъ вліяніемъ паническаго страха (‘вотъ-вотъ и у меня уведутъ лошадь’), хотя не безъ вліянія оказался и другой факторъ, о которомъ рчь будетъ ниже. Крестьяне сознавали, что невозможно сидть сложа руки въ виду грозящей бды, что надо же чмъ-нибудь оградить себя отъ страшной опасности остаться безъ лошади (это влечетъ за собой, въ иныхъ случаяхъ, полное разореніе), и вмст съ тмъ ршительно не знали, что имъ предпринять. Самое простое, всегда имющееся у мужиковъ подъ руками, средство,— это навести страхъ на лихихъ людей, поучить кого-нибудь такъ, чтобы и другимъ не повадно было… Страхъ есть господствующій элементъ въ крестьянской жизни: религія и земныя власти дйствуютъ на мужика страхомъ, таинственныя явленія природы, могущія въ каждую данную минуту пустить его по-міру (градъ, ливень, гроза, засуха и пр.), заставляютъ его пребывать въ постоянномъ трепет, не мудрено, что мужикъ, испытавъ на себ воспитательное значеніе страха, научается дйствовать, въ случа нужды, на другихъ преимущественно страхомъ же. Такъ и въ данномъ случа: устрашась грядущей бды, міръ прибгъ къ обычному въ этихъ случаяхъ средству — устрашенію и съ своей стороны… Въ нкоторыхъ случаяхъ подобнаго рода происходятъ сцены дикаго самоуправства, когда подозрваемаго (иногда уликъ не бываетъ, да и быть не можетъ, какъ, напримръ, въ длахъ по обвиненію въ колдовств) въ какомъ-нибудь дяніи, наводящемъ страхъ на окружающихъ (наприм. колдовство, поджогъ, конокрадство и пр.), ‘доходятъ своими средствами’, бьютъ, калчатъ, убиваютъ и жгутъ, въ другихъ случаяхъ, дла получаютъ боле законный исходъ: обвиняемыхъ дерутъ, сажаютъ въ холодную или ссылаютъ на поселеніе, послднія ршенія имютъ мсто обыкновенно лишь тогда, когда со стороны начальствующихъ лицъ встрчается содйствіе исполненію мірской воли — проучить кого-нибудь. Съ большою вроятностью можно предположить, что въ данномъ случа лишь очень не много удольскихъ общественниковъ было твердо уврено въ виновности ссылаемыхъ лицъ, большинство же, вроятно, разсуждало такъ: ‘кто ихъ знаетъ, може они, а може и не они, во всякомъ раз, острастку имъ дать не мшаетъ’… Подъ словомъ имъ подразумвались не одни ссылаемые, а вообще всякіе лиходи. Теперь возникаетъ самъ собою вопросъ, почему же именно ома, Иванъ и Семенъ, а не кто-либо другой остановилъ на себ вниманіе общества, какъ злодй, способный на конокрадство? Кажется, причиной этому отчасти является ‘неугодность’ этихъ лицъ міру, ихъ ненормальное положеніе въ обществ… Въ самомъ дл, ома у всхъ былъ на примт, какъ человкъ буйный и пьяница, Иванъ — просто какъ пьяница, а Семенъ — какъ малый безхозяйный, сирота, собственнаго хозяйства не ведшій и проживавшій обыкновенно на сосднемъ винномъ завод въ качеств рабочаго^, наконецъ — вс они вмст были очень дружны между собою, составляли ‘свою компанію’, засдая во всхъ окрестныхъ кабакахъ. ‘Немудрено,— думалось міру, что они съ-пьяну и снюхались съ цыганами’… Но нельзя отрицать и того обстоятельства, что первый починъ въ обвиненіи, исходившій отъ о. Никиты, могъ имть сильное значеніе въ этомъ дл: покуда міръ еще колебался, кому приписать эти кражи, о. Никита уже указалъ на этихъ трехъ человкъ, обвинилъ ихъ въ знакомств съ цыганами (‘работникъ видлъ’), припомнилъ ихъ непутевую жизнь, обиды, лично ему нанесенныя омой, и пр. Изъ сти мелкихъ обвиненій создалось то, что называется общественнымъ мнніемъ^, желаніе произвести острастку стало особенно интенсивнымъ,— и вотъ три человка уже на пути къ поселенію… Воспрепятствовать мірскому ршенію было трудно, а главное — опасно для ссылаемыхъ. Возбужденное состояніе общества должно было непремнно разршиться кризисомъ: или приговоромъ, или, пожалуй, самосудомъ, доводить же до послдняго было бы ужъ окончательно скверно.

— Такъ какъ же, господа старички, надумались, что ль?

— Не надо намъ ихъ, вс желаемъ… Троихъ… загремлъ сходъ.

Попытка указать на предстоящіе по ссылк расходы также не привела ни къ чему: обществу было извстно, что эти расходы падаютъ, согласно существующему уже много лтъ волостному приговору, на всю волость, и что платежъ съ душъ будетъ, поэтому, незначителенъ. Пришлось приступить къ голосованію: въ результат оказалось 73 голоса за ссылку и 2 противъ ссылки,— зятя Дятлова и дяди Рожнова. Прочіе родственники ссылаемыхъ сочли за лучшее отъ голосованія воздержаться, т.-е. попросту на сходку не приходить и такимъ образомъ избгнуть дилеммы — или міру перечить, или на свою кровь руку подымать, въ послднемъ случа сами міряне осудили бы ихъ.

Длать нечего, приходилось ‘оформливать’ приговоръ.

— ома Сухменевъ! Сколько лтъ?.. Женатъ?.. Какъ звать жену? и т. д… Семенъ Рожновъ! Сколько лтъ?..

— Двадцать первый.

— Какъ такъ? На призыв еще не былъ?

— Въ ноншнемъ году, надо быть, позовутъ.

— Господа старички!— восклицаю я, обрадовавшись встртившемуся ‘законному препятствію’,— вдь Семена-то по закону нельзя ссылать: ему еще 21 года нтъ, а такихъ ссылать не полагается.

Сходъ недоумваетъ. По привычк искать въ каждомъ дйствіи, въ каждомъ слов начальства заднюю мысль, ‘старички’ недоврчиво относятся къ внезапно объявившемуся ‘законному препятствію’ и раздумываютъ, нтъ ли тутъ подвоха какого. Въ эту критическую минуту торопливыми шагами подходитъ къ намъ запыхавшійся о. Никита, мужики разступаются передъ нимъ, большинство снимаетъ шапки и кланяется. О. Никита отрывисто говоритъ имъ ‘здорово, здорово’, торопливо благословляетъ старосту, двухъ трехъ стоящихъ вблизи ‘благомыслящихъ’ прихожанъ, и начинаетъ мн и старшин жать руки.

— А я, знаете, въ Киселевку здилъ — съ Ивана Парамонова должокъ получать… Вотъ онъ, ныншній народецъ какой! съ заговнья не отдаетъ 11 рублей, и шабашъ! Строился онъ и купилъ у меня лску… Да объ этомъ дл я съ вами посл посовтоваться хотлъ… Да, такъ прізжаю, а мн попадья и говоритъ: а вдь волостные давно на сходк. Ну, я скорй сюда… Чайку ко мн напиться посл дла? Я и самоварчикъ заказалъ попадь…

— Покорнйше благодарю васъ за любезное приглашеніе, о. Никита, но врядъ ли мы съ Яковомъ Иванычемъ будемъ имть возможность воспользоваться имъ,— говорю я, а самъ поглядываю на старшину, чтобъ онъ смекнулъ, въ чемъ дло.— Насъ въ волости сегодня народъ ждетъ.

— Да, батюшка, въ другой ужъ видно разъ какъ-нибудь,— говоритъ и Яковъ Иванычъ, но не безъ сожалнія о пропавшемъ чаепитіи, лично онъ не понимаетъ, почему бы это и не побаловаться чайкомъ, но супротивъ меня говорить не ршается.

— А-ахъ, какіе вы… Ну, подождутъ — эка важность!

— Подождутъ-то подождутъ, а все-таки, знаете, не порядокъ это… Нтъ, ужъ до другаго разу, о. Никита.

— И несговорчивые вы, право!… А чмъ у васъ тутъ дло кончается?

— Да вотъ, кой о чемъ все толкуемъ… Такъ слышали, старички, Семена нельзя ссылать?

— Слышали, какъ не слыхать!… Извстно, вамъ видне, какъ тамъ въ законахъ сказано…

— Это вы, Н. М., на счетъ Сеньки?— съ азартомъ вступается духовный пастырь.— Чего вы его, мошенника, жалете?..

— Я еще мошенникомъ не бывалъ,— говоритъ Семенъ въ полуоборотъ.

— Ска-ажите пожалуйста, онъ еще кочевряжится!.. А кто у меня лошадей…

— О. Никита, покорнйше просимъ васъ прекратить этотъ разговоръ! Здсь не мсто для личныхъ препирательствъ.

— Да, вотъ оно что!… Мн и слова сказать нельзя, а за конокрадовъ заступаетесь?.. Прекрасно, прекрасно!

— Яковъ Иванычъ, предложи о. Никит прекратить свои неприличныя замчанія.

— Батюшка, сдлайте милость, ужъ покорнйше прошу васъ! Ужъ вы насъ извините… Потому, какъ мы своимъ дломъ заняты, и H. М. оченно прекрасно вс законы знаютъ…

— Это еще вилами на вод писано,— знаетъ онъ законы или не законы… Не слыхалъ я что-то, чтобы такой законъ былъ — конокрадовъ покрывать!..

Меня возмутили эти двусмысленные намеки, и чтобы покончить съ этими препирательствами, ронявшими насъ въ мнніи мірянъ, я сказалъ:

— Если вы, о. Никита, не прекратите своихъ замчаній, то я буду принужденъ указать г. старшин на необходимость составленія акта о вмшательств вашемъ въ мірскія дда…

При такомъ оборот дла, о. Никита счелъ за лучшее споръ прекратить, онъ отступилъ и длалъ только вполголоса какія-то замчанія нсколькимъ стоявшимъ вблизи его мужикамъ, т принужденно поддакивали ему, но, поддакивая, одинъ за однимъ незамтно поразошлись, и о. Никита остался одинъ. Такимъ образомъ, сраженіе было выиграно, и авторитетъ о. Никиты значительно поколебленъ въ глазахъ схода.

Благодаря этому обстоятельству, я, какъ законникъ, на много выросъ въ глазахъ схода, слова мои получили большій всъ и мн уже безъ большого труда удалось уговорить крестьянъ отказаться отъ ссылки Рожнова и Дятлова, одинъ только ома, подобно козлу отпущенія, былъ обреченъ на жертву… Какъ это всегда длается, тутъ же поставлено была сходомъ — посадить ому немедленно въ арестантскую: ссылаемыхъ вообще боятся, какъ бы они изъ мести не подпустили ‘краснаго птуха’ или не отмстили какимъ-либо другимъ образомъ своимъ судьямъ-односельцамъ, въ періодъ времени между постановкой приговора о ссылк и приведеніемъ его въ исполненіе. Тотчасъ же была снаряжена подвода, и ома, въ сопровожденіи сотскаго, отправился въ волостное правленіе, гд имлась арестантская. Я наблюдалъ за нимъ во время его отправки: онъ былъ наружно спокоенъ, тщательно укладывалъ въ сани мшочекъ съ хлбомъ, на односельчанъ своихъ не смотрлъ и отрывочно говорилъ что-то своему старшему сыну, съ недлю лишь вернувшемуся изъ военной службы домой въ качеств запаснаго рядового. Сходъ соблюдалъ тишину, многіе тихонько уходили по домамъ, прочіе старались не глядть на ому и пріискивали себ какое-нибудь занятіе: оправляли кушаки, тыкали бадигами въ начинавшій уже таять снгъ, шептались другъ съ другомъ о постороннихъ вещахъ… Сноха Сухменева негромко хныкала, какъ бы исполняя какой-то обрядъ. Наконецъ сани съ омой тронулись, онъ скинулъ шапку, перекрестился нсколько разъ на церковь и крикнулъ ‘міру’: ‘спасибо, православные!’.. Лошадь пошла шибче, и что онъ еще говорилъ, я разобрать не могъ. Вслдъ за нимъ тронулись и мы, отказавшись отъ приглашенія старосты и кабатчика ‘побаловаться на дорожку чайкомъ’.

Грустная вся эта исторія!.. Только твердое мое намреніе не скрывать ни хорошаго, ни дурного изъ того, что я узналъ о тысячной дол русскаго народа, жительствующаго въ одномъ уголк —скаго узда, заставляетъ меня передавать эти факты. Грустно, что экономическія условія создали людей, не останавливающихся передъ уводомъ послдней лошади у пахаря, грустно, что эти пахари, ослпнувъ отъ страха и злобы, иногда обрушиваются гнвомъ своимъ на неповинныхъ людей: но что всего грустне, это — что гнвъ ихъ — справедливый или несправедливый, въ данномъ случа это обстоятельство не иметъ особаго значенія,— можетъ быть утишенъ… хотя бы двумя ведрами водки!.. Долженъ признаться: я ршительно не могу себ представить, до чего еще можетъ дойти въ будущемъ слабость къ водк сельскихъ сходовъ?… Кажется, дальше идти некуда, ибо и теперь уже длаются невроятныя вещи. Я отнюдь не говорю, что крестьяне поголовно пьяницы, если подъ словомъ ‘пьяница’ разумть человка или постоянно, или большую часть дней въ году пьянаго, нтъ,— такихъ въ крестьянскомъ міру очень мало: одинъ, два на сотню, наоборотъ, человкъ 8, даже 10 на сотню найдется совсмъ непьющихъ вина. Зато вс остальные, принужденные по недостатку средствъ пить изрдка, лишь по особо выдающимся случаямъ, разъ 15—20 въ году,— не пропускаютъ ужъ ни одного удобнаго случая выпить, и даже не только выпить, а прямо напиться. Разумъ у крестьянъ при вид водки какъ бы перестаетъ дйствовать, и въ тмъ большей степени, чмъ ихъ большее количество собрано вмст. Каждый изъ нихъ порознь, за малыми исключеніями, еще можетъ отказаться отъ водки, предлагаемой за какое-нибудь грязное дло, тоже и по-двое, пожалуй и по-трое, но если собралась толпа, то стремленіе находящихся въ числ ея единичныхъ коренныхъ пьяницъ дорваться до водки какою бы то ни было цною — какъ бы электрическимъ токомъ передается всему сходу, желаніе выпить въ компаніи, поразнообразить безшабашной гульбой свою вчно срую, будничную жизнь, заговариваетъ съ особою силою, и сходъ длаетъ невроятныя вещи: отдаетъ за безцнокъ мірскую землю, пропиваетъ, въ вид штрафа, чужой станъ колесъ, закабаляется за грошъ на многіе годы, обездоливаетъ правую изъ числа двухъ спорящихъ сторонъ, прощаетъ крупную растрату мошеннику-старост, ссылаетъ невиннаго односельца на поселеніе, принимаетъ завдомаго вора обратно въ общество., и т. д., и т. п. {Чтобы не быть совершенно голословнымъ, сошлюсь на перепечатанный въ одной московской газет изъ Зари чрезвычайно характерный приговоръ нкоего сельскаго общества, слдующаго содержанія: ‘1885 г., февраля 6-го дня общество крестьянъ села Катюрженецъ, Чернелевецкой волости, Старо-Константиновскаго узда, Волынской губ., состоящее изъ 107 наличныхъ домохозяевъ, имющихъ право голоса, собравшись въ числ 75 домохозяевъ на полный сельскій сходъ, гд, между прочимъ, имли разсужденіе о тяжб, заведенной съ помщикомъ своимъ с. Катюрженецъ Д., и пришли къ убжденію совсти, не только нкоторые, но даже вс безъ исключенія, цлое общество, что 3-го января 1884 г. мы составили приговоръ о выселеніи изъ нашего села Пейсаха Работника и тамъ оклеветали его до самаго нельзя, но все это несправедливо, и къ тому насъ подговорилъ помщикъ Д. посредствомъ попойки и общаніемъ письменнымъ, если прогонимъ Пейсаха Работника, то за то будетъ платить жалованье нашему учителю, далъ въ залогъ 150 руб., что аккуратно построить намъ корчму, также общалъ бднымъ помочь займомъ денегъ а когда только успли выселить Работника, то помщикъ Д. отъ всего откасился, даже выманилъ залоговыя деньги 150 р. и корчмы не окончилъ, такъ что вынуждены были предъявить искъ къ нему. Приговоръ на Работника написанъ по подговору насъ помщикомъ, мы при всей натяжк имли въ виду что Работникъ — не вредный человкъ, семейный, изъ 8 душъ, и иметъ разное имущество, чтобы его не раззорять, просили выселить его въ его общество м. Кульчины, Старо-Константиновскаго узда, а намъ положительно неизвстно, откуда и отъ кого взялась просьба къ господину генералъ-губернатору о воспрещеніи Работнику проживать въ предлахъ всей Волынской, а также и Подольской губерніи, и такимъ образомъ Работникъ выселился въ Кіевскую губернію, оставивъ почти все свое имущество въ с. Катюржецахъ, которое частями продается, а большею частью уничтожается. При такихъ обстоятельствахъ, цлое общество тронула совсть, и мы не желаемъ имть такого тяжкаго грха на душ, чистосердечно сознаемъ, что безвинно оклеветали честнаго человка и раззорили семейство изъ 8 душъ со всмъ имуществомъ. Сознаемъ передъ Богомъ и начальствомъ свой грхъ и не можемъ себ простить и выдержать и такъ еще, что грхъ этотъ безпрерывно насъ мучитъ, ибо когда мы войдемъ въ нашу святую церковь, или пройдя мимо нея, является на умъ Пейсахъ Работникъ. Церковь наша требовала непремнно починки, мы, бдные люди, не имемъ на то средствъ, а Работникъ намъ далъ тысячу рублей на выплатъ чрезъ 8 лтъ почти безъ корысти и, такимъ образомъ, привели церковь въ блестящій видъ, что же мы сдлали за такое добродяніе? Отомстили человку раззореніемъ его до безконечности и какъ же тутъ не каяться?’..

Прочтя этотъ замчательный документъ, я ршительно не зналъ, чему больше удивляться: легкости ли, съ которой удалось сослать человка, плат ли, полученной за его ссылку (жалованье учителю и постройку корчмы), позднему ли раскаянію общества, случившемуся притомъ лишь тогда, когда помщикъ обманулъ міръ?.. А если бы не обманулъ, то и ‘святая церковь’, приведенная на деньги сосланнаго въ ‘блестящій видъ’, не ‘тронула бы совсти’ прихожанъ своихъ?.. Долженъ признаться, что у меня, при чтеніи промелькнула даже мысль,— не придется ли обществу с. Катюрженецъ раскаяваться впослдствіи въ составленіи и второго приговора? Чего добраго окажется, что по проискамъ Работника, сосланнаго по-дломъ, оклеветанъ нын въ этомъ приговор Д.?.. Вообще, этимъ приговоромъ столько раскрывается гнусностей, что хотлось бы не врить въ существованіе подобнаго рода позорнаго документа…}. Мн кажется, что дло обстоитъ именно такъ: пассивное нежеланіе большинства длать глупое или грязное дло побждается страстнымъ порывомъ къ выпивк наиболе слабыхъ къ вину лицъ, интенсивное стремленіе нкоторыхъ увлекаетъ всхъ. Но вотъ, водка выпита, хмльныя головы протрезвились спустя нкоторое время, вліяніе наиболе страстныхъ личностей перестало дйствовать на пассивное большинство,— и опросите тогда каждаго изъ бывшихъ на сход,— какъ это они за нсколько шкаликовъ водки сдлали такую гнусность? Почти вс дадутъ одинъ и тотъ же отвтъ, и отвтъ совершенно искренній: ‘Да нешто что я? Я ни Боже мой, ни въ жисть на такое дло самъ не пошелъ бы, а обчество… А супротивъ обчества что-жъ подлаешь?’ Довольно утвердительно можно сказать, что не боле 5% изъ опрошенныхъ такимъ образомъ будутъ сознательно защищать и отстаивать совершенное ими вчера гнусное дло… Переспросите остальные 95% еще разъ, зачмъ же они пили водку, выставленную за скверное дло, если они понимали, что это дло скверно,— и каждый изъ нихъ скажетъ: ‘да мн что? Да пропади она пропадомъ, эта водка,— словно я ея не видалъ никогда! А такъ,— вижу, что вс пьютъ, такъ мн чего-жъ не пить?..’. Тутъ каждый прячется за всхъ, выходитъ, будто каждый пилъ только потому, что пили вс… Ршительно какъ маленькія дти, напроказившія вмст, но потомъ сворачивающія бду другъ на друга, при чемъ въ конц концовъ выходитъ, что лампа сама разбилась, или что собака сама себя ударила палкой {Вообще, я избгаю столь любимаго нкоторыми публицистами и общественными дятелями сравненія народа съ ребенкомъ (иные педагоги даже на издаваемыхъ имя книжкахъ пишутъ: для дтскаго и народнаго чтенія!..), но въ данномъ случа такое приравненіе напрашивается само собою на языкъ.}… Я не ршаюсь давать окончательнаго объясненія вышеуказанной особенности мірского пьянства, ибо думаю, что ршать этотъ вопросъ — почему сотня честныхъ людей, будучи въ сообществ съ потерявшими нравственное чутье пятью пьяницами, не могутъ противостоять имъ въ желаніи ‘спить’ съ кого-нибудь подъ какимъ бы то ни было предлогомъ — въ состояніи только человкъ, обладающій весьма значительными познаніями въ области психологіи, мн кажется, что тутъ должно быть взвшено и оцнено душевное состояніе каждаго изъ дйствующихъ лицъ, при чемъ должны быть приняты во вниманіе вс факторы, могущіе имть вліяніе на это состояніе. Признаюсь, что такая сложная работа мн не подъ силу. Замчу еще, что мною такъ рзко осуждаются далеко не вс общественныя выпивки: прошу припомнить хотя бы то, что я говорилъ о выпивкахъ, производимыхъ мрщиками при производств передла полей. Меня глубоко возмущаютъ лишь т случаи выпивокъ общественныхъ, когда въ результат ихъ страдаетъ чей-либо интересъ,— а это, къ сожалнію, бываетъ весьма и весьма не рдко.

Возвращаюсь теперь къ предмету, заставившему меня коснуться мало извстныхъ мн законовъ психологіи. Я буду, по возможности, кратокъ, чтобы какимъ-нибудь лишнимъ словомъ не усугубить и безъ того тяжелаго впечатлнія, которое должно произвести на читателя это повствованіе… Казалось бы такъ: ома былъ приговоренъ къ ссылк или правильно, или неправильно, въ первомъ, случа онъ могъ бы быть прощенъ, еслибъ общество, напримръ, разжалобилось судьбой его семьи, и т. п., во-второмъ, еслибъ общество замтило во-время свою ошибку. Такимъ образомъ, водка ни въ томъ, ни въ другомъ случа никакой роли играть не должна бы. Между тмъ, дней черезъ пять посл описаннаго происшествія, когда приговоръ о ссылк еще не былъ подписанъ грамотными и волостной старшина еще не засвидтельствовалъ его, является въ волость, вмст со старостой, сынъ омы, солдатъ, и проситъ выпустить его отца изъ арестантской, такъ какъ ‘общество простило его’, староста подтверждаетъ его слова и со своей стороны проситъ никакого дальнйшаго хода приговору о ссылк не давать, ибо ‘общество раздумало’… Я сталъ разспрашивать солдата, какимъ способомъ добился онъ прощенія отца? Вотъ его подлинный отвтъ,

— Какими способами? Извстно,— поставилъ два ведра, вотъ-те и вся недолга!..

Старшина, похавшій, изъ предосторожности, опросить сходъ на мст, дйствительно ли онъ измнилъ свое ршеніе относительно омы Сухменева, также подтвердилъ справедливость словъ солдата. ому выпустили изъ арестантской, и онъ понын благоденствуетъ среди своихъ односельцевъ, выпившихъ съ него за освобожденіе два ведра водки, а передъ тмъ, до его, заточенія, распившихъ нсколько четвертей съ о. Никиты… за хлопоты по розыску конокрадовъ, столь жестоко его обидвшихъ…

XX.
Представленіе крестьянъ о земств.

Середина апрля мсяца, погода для сва стоитъ самая благопріятная, мужики дорожатъ каждымъ днемъ, ибо у насъ очень важно производить яровые посвы во время, когда почва еще сохраняетъ нкоторую влажность. Молодымъ росткамъ необходимо укрпиться въ влажной земл настолько, чтобы злодйка засуха, очень часто посщающая нашу мстность не только въ іюн, а даже въ ма мсяц, не погубила ихъ, еще нжныхъ и неспособныхъ выдерживать палящіе лучи солнца, поэтому-то ранній свъ, апрльскій, считается въ описываемой мною мстности наилучшимъ, и понятно, съ какимъ неудовольствіемъ собирались въ одно прекрасное апрльское утро выборные ‘пятидворные’ кочетовской волости на волостной сходъ. Хотя и былъ воскресный день (мы съ старшиной, конечно, и не подумали бы собирать сходъ въ будни), но мужики все-таки роптали за причиненное имъ безпокойство: надо бы дать лошади вздохнуть, да и самому бы не мшало выспаться хорошенько передъ завтрашней пахотой и дать отдыхъ наболвшимъ членамъ измученнаго за недлю работы тла, а тутъ — изволь хать за пять, за десять верстъ въ волость, не знамо зачмъ, не вдомо про что. Нкоторые изъ бдняковъ выборныхъ, жаля своихъ надорванныхъ лошадей, предпочли утрудить свои собственныя ноги, благо он не купленныя и ремонта не требуютъ,— по просту сказать, пришли на сходъ пшкомъ. Народу собралось не много: едва-едва хватало до законнаго, для открытія схода, количества голосовъ. Всхъ интересовалъ вопросъ, для чего это въ необычную пору года сходъ согнали?

— H. М.! Да скажи ты намъ, по какому это длу насъ потревожили?— ршились обратиться ко мн двое мужиковъ, войдя въ канцелярію.— Господи Боже нашъ! теперь самая пахота, завтра чуть свтъ въ поле вызжать надо, а тутъ за двнадцать верстъ тащись въ волость ни всть про што!..

— Не моя въ томъ вина, господа! Начальство только на этихъ дняхъ прислало бумагу, чтобы безпремнно въ двухнедльный срокъ приговоръ составить.

— Это что и говоритъ! Ваше дло, извстно, подневольное,— писарское, что скажутъ, то и исполняй… А о чемъ дло-то будетъ?

— Въ ма мсяц гласныхъ въ земство выбирать надо отъ крестьянъ, въ Демьяновскомъ будетъ създъ, такъ намъ отъ своей волости надо выборщиковъ на этотъ самый създъ назначить.

— Такъ за эвтимъ только дломъ и тревожили?

— Только за этимъ.

— Ну, и дла!.. Да вы бы сами назначили!..

Въ сотый разъ приходится объяснять, что ни судей, ни десятскихъ, ни выборныхъ назначать своею властью мы съ старшиной не мояіемъ.

— А это чтожъ такіе за гласные? Это которые въ судейной палат ристантовъ судятъ?.. спрашиваетъ вполголоса одинъ мужикъ другого.

— Молчи, дурья голова, не бреши! Чай, это присяжные, потому они присягу пріймаютъ… Я лтось ходилъ въ присяжныхъ, такъ очень хорошо теб вс эти порядки изъяснить могу.

— Вре?.. Аль взаправду ходилъ? И судилъ ристантовъ?..

— Судилъ, вотъ-те хрестъ! Да нешто-жъ у васъ на хутор не слыхать было?

— Гд намъ слыхать! Живемъ мы на отшиб, народу насъ не много, въ волости по разу въ годъ може бываемъ…

— Такъ, такъ, это что и говорить… Вотъ я и толкую теб что это присяжные, а то — гласные.

— Каки-жъ таки гласные?..

— Гласные-то?.. А вотъ на святкахъ въ трахтир старшина Яковъ Иванычъ о нихъ гуторилъ,— онъ въ этихъ самыхъ гласныхъ ходитъ, который ужъ годъ!.. Съ господами будто въ одной комнат сидятъ и слухаютъ, какъ они дла ршаютъ…

— Что-жъ это за дла такія?.. Чудно чтой-то, братецъ ты мой!

— Они ужъ тамъ знаютъ, каки!.. Да вотъ, H. М. опять нешто потревожитъ?..

Я лишь притворялся занятымъ, а самъ со вниманіемъ слушалъ заинтересовавшій меня разговоръ мужика изъ большого села съ мужикомъ изъ маленькаго хутора. Видя, что бесдовавшіе все-жъ таки не ршаются меня тревожить, и не желая упускать удобнаго случая распространить въ масс боле врныя свднія объ обязанностяхъ и правахъ гласныхъ, я остановилъ пріятелей, уже собравшихся было идти въ трактиръ, и разсказалъ имъ, что такое гласный: при этомъ я общалъ и всему сходу, когда онъ соберется, разсказать о земств, о земскихъ собраніяхъ, объ управ и проч. Я такъ и сдлалъ. Сходъ съ большою охотою сталъ слушать мою немудрую лекцію о земств, не знаю, былъ ли я вполн понятъ всми выборными, но что вс слушали меня съ нескрываемымъ интересомъ — это было очевидно. Думается, что слова мои не прошли вовсе безслдно, по крайной мр, ропотъ на то, что тревожатъ народъ въ рабочую пору изъ-за нестоящихъ вниманія пустяковъ, что выборщиковъ можно бы назначить и безъ созыва волостного схода,— ропотъ этотъ, явственно слышный до начала моей рчи, посл ея уже больше не слышался, и пятидворные довольно охотно приступили къ назначенію выборщиковъ, имющихъ явиться на създъ. Впрочемъ, происшедшіе выборы ничмъ не отличались отъ обычныхъ выборовъ судей, ‘пятидворныхъ’ и проч.: интересующіеся общественными длами ‘Парфены’ выбрали самихъ себя,— конечно, съ полнаго согласія и одобренія своихъ односельцевъ,— въ надежд поживиться чмъ-нибудь на създ, деньгами ли, водкой ли, рядовые мужики, т, которые отъ общественныхъ длъ поживы себ не видятъ и считаютъ всякую общественную службу за натуральную повинность,— т были очень рады оказавшимся добровольцамъ, ибо съ нихъ, рядовыхъ, снималась этимъ самымъ часть натуральной повинности, оставшіяся незамщенными вакансіи на должности выборщиковъ были разложены по сельскимъ обществамъ пропорціально числу ихъ ревизскихъ душъ, а тамъ — пошли обычныя препирательства объ очередяхъ, стали конаться на кнутовищахъ и орясинахъ, выпрашивать у старосты рублевку-другую на харчи изъ мірскихъ суммъ,— словомъ, произведены были вс обряды и манипуляціи, о которыхъ я уже говорилъ выше. Какъ-ни-какъ, а полный комплектъ выборщиковъ, не долженствующій, по закону, превышать одной трети общаго числа лицъ, имющихъ право голоса на волостномъ сход,— былъ составленъ, списокъ избранныхъ написанъ мною, а лично имъ было приказано явиться на 20-е мая въ село Демьяновское, къ 10-ти часамъ утра.

XXI.
Въ виду выборовъ въ земскіе гласные.

Ежемсячно десятаго числа почти вс комнаты зданія, принадлежащаго —скому земству, наполняются самой разнохарактерной, многочисленной публикой. Въ этомъ зданіи, пріобртенномъ земствомъ нсколько лтъ тому назадъ, нашли себ пріютъ, кром уздной управы, еще нсколько уздныхъ учрежденій, какъ-то: присутствія по крестьянскимъ дламъ и по воинскимъ дламъ, дворянская опека, училищный совтъ, създъ мировыхъ судей, здсь же имется помщеніе для арестуемыхъ по приговорамъ мировыхъ судей. Еще предмстникомъ ныншняго предводителя дворянства, Столбикова, до сихъ поръ памятнымъ въ узд покойнымъ Сафоновымъ, совмщавшимъ въ себ должности предсдателя уздной управы и предводителя дворянства, было заведено, что старшины и писаря всхъ волостей узда должны были разъ въ мсяцъ, десятаго числа, являться въ т апартаменты, гд въ трогательномъ единеніи сливались крестьянское присутствіе съ уздной управой, гд не только два предсдателя совмщались въ одномъ лиц, но и секретарь уздной управы то пребывалъ таковымъ, то оказывался секретаремъ крестьянскаго присутствія, то — воинскаго, а то самому себ, какъ секретарю управы, представлялъ отъ себя, какъ смотрителя надъ арестованными по приговорамъ мировыхъ судей, рапортъ о количеств потребленнаго этими послдними хлба, или о числ требующихъ ремонта холщовыхъ портовъ. На одномъ изъ столовъ, скажемъ: No 1, велась ‘исходящая’ книга, въ которую записывалось, напр., отношеніе уздной управы въ одно изъ присутствій, бумага эта, за подписью предсдателя Сафонова и секретаря К., передавалась на другой столъ (No 2), гд записывалась во ‘входящую’ книгу, тотъ же Сафоновъ клалъ на ней соотвтствующую резолюцію (согласіе съ ней прочихъ членовъ присутствія само собой подразумвалось) и отвтная бумага, за подписью тхъ же С. и К., благополучно прибывала обратно въ столъ No 1, Такимъ образомъ, вс дла, касавшіяся управы или присутствій, опекъ или совтовъ, ршались быстро и аккуратно, пикировокъ между этими учрежденіями никогда не происходило, что, конечно, тоже благотворно отражалось на многосторонней дятельности ихъ… Лицо, стоявшее во глав всхъ этихъ учрежденій, имло огромный всъ въ узд, все и вся предъ нимъ, если не трепетало, то во всякомъ случа преклонялось, старшины и писаря были какъ шелковые, ибо Сафоновъ ‘сокращалъ’ ихъ въ срокъ, гораздо меньшій двадцати-четырехчасового: значеніе его было такъ велико, что онъ могъ ‘дохать’ даже исправника, еслибъ того захотлъ, понятно, что волостные чины наслаждались жизнью лишь по стольку, по скольку это входило въ виды всесильнаго начальника. Именно имъ, для своего удобства, и было введено за правило, чтобы разъ въ мсяцъ вс писаря и старшины являлись въ… право, не знаю какъ сказать — въ управу, или въ присутствіе, лучше скажу,— чтобы являлись предъ начальническія очи. Въ эти дни выдавались старшинамъ деньги для передачи земскимъ фельдшерамъ, учителямъ и проч., въ эти дни разбирались жалобы, тогда же приходили крестьяне съ разнаго рода изустными просьбами, увренные, что они всякое начальство найдутъ въ сбор, сюда же забгалъ судебный приставъ, чтобы повидаться съ нужнымъ ему старшиной, агентъ земскаго страхованія, письмоводитель судебнаго слдователя, и проч., и проч. Словомъ, одновременный създъ волостныхъ былъ далеко не безполезенъ, ибо имъ значительно сокращалась канцелярская переписка: многое — и приказы, и донесенія — передавалось изустно. Волостные, просидвъ нсколько часовъ въ канцеляріи управы и въ комнатк для сторожей, потолкавшись у дверей залы засданія узднаго присутствія, отправлялись вечеромъ того же дня по домамъ, толкуя о тхъ изъ своихъ сотоварищей, которые получили въ этотъ разъ возмездіе за свои прегршенія вольныя и невольныя (арестъ для старшины, штрафъ — для писаря)^, на какомъ основаніи и по какой стать какого тома законовъ налагались (и теперь налагаются) штрафы на писарей — неизвстно, но я долженъ отмтить тотъ фактъ, что, несмотря на всю строгость Сафонова, онъ пользовался большою популярностью между волостными, и, сравнивая порядки, бывшіе при немъ, съ порядками, заведенными Столбиковымъ, многіе и многіе съ сожалніемъ вспоминали о прежнихъ временахъ. Рискуя сильно отклониться въ сторону, я попытаюсь, однако, охарактеризовать этого замчательнаго, въ своемъ род, земско-дворянскаго дятеля, съ тмъ, чтобы къ нему больше не возвращаться. Вотъ, что разсказывалъ мн одинъ изъ старшинъ, служившій нсколько лтъ при Сафонов.— ‘Строгій онъ былъ начальникъ, что и говорить,— да тмъ былъ хорошъ, что наши мужицкіе распорядки зналъ и нужду мужицкую понималъ. Куда ноншнимъ супротивъ него тягаться!.. Бывало, вызоветъ къ себ: ‘Григорій,— говоритъ,— вотъ мн Борщовъ, вашъ помщикъ, жаловался, что крестьяне парину его травятъ скотомъ, просилъ взыскъ на нихъ наложить, ну, я ему общалъ, лишь бы отвязался,— ихъ, знаешь, тоже ублажать надо, они это любятъ, сдлать — не сдлай, а не отказывай вовсе… Теперь я думаю,— чтожъ съ мужиковъ взять? Я вдь ихъ выгона знаю, куда они свою скотину днутъ, коли онъ имъ парины не дастъ? Не на печь же коровъ посадишь!.. Ты имъ скажи, чтобъ они повеликатне тамъ жили, а я этого дла поднимать не буду’. Такъ и отпуститъ, да еще накормить велитъ, коли къ себ въ имніе вызывалъ… А то разъ въ присутствіи собралъ всхъ насъ, старшинъ, и такую рчь повелъ: ‘Вотъ теперь новое начальство у васъ проявилось,— урядниками зовутся. Слыхалъ я, что эти самые урядники къ вамъ придираются, мужиковъ прижимаютъ, а сами только чаи въ трактирахъ распиваютъ. А вы этому начальству въ зубы не глядите! У васъ одинъ начальникъ — я!.. Пришелъ въ волость урядникъ, или хушь становой, спросилъ тамъ, что ему нужно,— вы ему честь-честью разскажите все, какъ надо, справку дайте, а тамъ — съ Богомъ по морозцу: нечего ему въ волости проклажаться, не надъ кмъ куражиться, въ волости вы начальники, а не полиція… Артачиться будутъ,— вонъ ихъ гоните, въ зубы имъ не глядите!.. Да силы имъ не давайте надъ собой взять! Охъ, пропадетъ Рассея, если полиція силу возьметъ!.. Слышите, старшины, не давайтесь полиціи! Какъ чуть что, сейчасъ мн все, какъ на духу, говорите!..’^і Такъ-то онъ разговариваетъ, а тутъ же о бокъ съ нимъ господинъ исправникъ сидитъ и ни гу-гу… Вотъ какой былъ покойникъ-то!’

Этотъ же Сафоновъ, когда отпускалъ своихъ крестьянъ на волю, захотлъ ихъ переселить въ другое усадебное мсто. Онъ указывалъ имъ на выгоды, имющія произойти отъ такого переселенія: дворы ихъ будутъ находиться какъ разъ въ центр надльной ихъ земли, никакихъ штрафовъ за потравы они, поэтому, платить не будутъ, вода будетъ имться подъ бокомъ и т. п., онъ давалъ крестьянамъ полный надлъ, извстную сумму на переселеніе и нкоторое количество лсу и соломы на стройку. Крестьяне его были довольно-таки своевольный народъ, онъ самъ ихъ обучилъ, при крпостномъ прав, никого не бояться, кром его самого, а разъ его власть была манифестомъ уничтожена, то мужики и возомнили, что имъ, по новому положенію, самъ чортъ не братъ… Сафоновъ вообще любилъ, чтобы его подданные жили сытно, чуть только, бывало, замтитъ, что чье-нибудь хозяйство приходитъ въ упадокъ, тотчасъ же начнетъ дознаваться, гд кроется причина обдннія, если таковая оказывалась уважительной, то Сифоновъ давалъ мужику средства справиться: снималъ тягло, дарилъ корову или лошадь, но если оказывалось, что обднніе происходило по дурости или пьянству домохозяина, то поролъ его на конюшн жестоко… Любилъ онъ также, чтобы мужики его одвались хорошо, чтобы по праздникамъ на всхъ, по возможности, были сапоги, кумачевыя рубахи и плисовые шаровары, какимъ путемъ добывалась эта роскошь, онъ не допытывался. Нердко онъ говаривалъ: ‘воруй, да не попадайся’, и дйствительно, если у него самого уворовывали что-нибудь, но такъ, что виноватаго нельзя было розыскать, то онъ даже восхищался молодечествомъ своихъ удальцовъ, но если воръ бывалъ неискусенъ и попадался, то его нещадно драли… Такого рода режимъ несомннно долженъ былъ отразиться на характер и быт сафоновскихъ мужиковъ, и теперь они отличаются огромнымъ, сравнительно съ прочимъ мстнымъ населеніемъ, достаткомъ: избы у всхъ прекрасныя, запашки длаются большія, работаютъ вс мужики на пол до седьмого поту, лошадей мене двухъ на двор нтъ, а есть и по десяти (въ среднемъ — около пяти лошадей на дворъ), вс мужики ведутъ собственное хозяйство,— даже вдовыя бабы не бросаютъ земли, а нанимаютъ работниковъ. Но зато во всемъ сел только двое порядочно грамотныхъ, и народъ вообще грубый, дерзкій на слова и на-руку, сутяга, очень часто посщающій волостной судъ, потому что съемка земли участками или душами у окрестныхъ крестьянъ, для передачи ея нуждающимся по мелочамъ, практикуется большинствомъ дворовъ, въ результат же подобнаго рода операцій оказывается всегда масса исковъ съ неисправныхъ арендаторовъ… Итакъ, эти мужики, разсудивъ, что царь барскую власть уничтожилъ, ршили Сафонова не слушаться и насиженныхъ мстъ своихъ не покидать. Однако, съ Сафоновымъ оказались шутки плохи: онъ призвалъ военную силу, и посл разныхъ порокъ, ломки строеній и проч., крестьяне должны были убдиться, что не всю барскую власть уничтожилъ царь… Теперь они живутъ на новыхъ усадьбахъ, и нельзя сказать, чтобы были ими недовольны. Довольно характерное обстоятельство: несмотря на экзекуцію, Сафоновъ сполна выдалъ крестьянамъ и деньги, и строительной матеріалъ, общанные имъ въ подмогу переселенцамъ… Когда Сафоновъ былъ избранъ предводителемъ дворянства, то до самой уже смерти, въ теченіе нсколькихъ трехлтій, несъ эту почетную должность, къ коей присовокупилъ, какъ сказано выше, должность предсдателя уздной управы, сравнительно недурно оплачиваемую. Крупные землевладльцы не очень-то тянули его руку, въ виду того, что онъ не всегда соблюдалъ ихъ интересы, какъ это видно, напр., изъ вышеприведеннаго разсказа старшины, но зато мелкое дворянство было безъ ума отъ своего предводителя, который, благодаря мелкопомстнымъ, всегда проходилъ значительнымъ большинствомъ голосовъ. Говорятъ, что передъ дворянскими выборами въ *** всегда закупались цлыя партіи брюкъ, сюртуковъ, серебряныхъ часовъ и т. п., кому эти вещи предназначались и отъ кого — о томъ исторія умалчиваетъ.

Таковъ-то былъ всесильный въ —скомъ узд Сафоновъ. Многое изъ установленныхъ имъ порядковъ сохранилось и при Столбиков, но многаго этотъ послдній сохранить — несмотря ни все свое желаніе — не могъ, ибо появилось двоевластіе, столь пагубное для… органовъ самоуправленій. Предсдателемъ земской управы Столбиковъ выбранъ не былъ и трогательное единеніе уздныхъ учрежденій нсколько нарушилось: секретарей появилось трое, отношенія управы уже не такъ быстро принимались къ исполненію присутствіемъ и наоборотъ, и т. д. Впрочемъ, въ глазахъ не только простыхъ крестьянъ, но и нкоторыхъ старшинъ, управа и крестьянское присутствіе оставались нераздльными: Столбиковъ считался ‘начальникомъ’, а вс прочіе, въ томъ числ и предсдатель управы,— ‘членами’. Въ дйствительности это такъ и было въ крестьянскомъ присутствіи, но мн стоило большого труда убдить моего Якова Ивановича, что Столбиковъ въ земской управ ни при немъ.

— Значитъ, тамъ Суровскій главнымъ?— въ десятый разъ переспрашивалъ меня старшина.

— Да, онъ предсдателемъ земской управы.

— А такой-то и такой-то?

— Это члены управы.

— А какъ же, когда по осени гласныхъ собираютъ, въ ‘гласности’ засданія бываютъ,— такъ опять Павелъ Иванычъ на большомъ кресл сидитъ и въ колокольчикъ звенитъ?

— Такъ то земское собраніе, а не засданіе управы… и проч. въ томъ же род. Наконецъ, я его научилъ кое-какъ распознавать различныя учрежденія, имющія мстопребываніе въ земскомъ зданіи, по секретарямъ: въ управ — длинный и худой секретарь, въ крестьянскомъ присутствіи — рыжій, въ воинскомъ — лысый, тогда онъ уже пересталъ ошибаться комнатами, но все еще удивлялся, какъ это во всхъ комнатахъ одно и то же начальство, а секретари разные.

Вспомнивъ, вроятно, либеральные фразы, обильно расточавшіяся имъ до выбора его въ предводители, Столбиковъ внесъ въ присутствіе билль о привлеченіи старшинъ и писарей къ боле сознательному отношенію къ вопросамъ, ршаемымъ въ присутствіи. Мысль была бы, дйствительно, удачная, еслибъ ее не извратило плохое ея исполненіе. Въ самомъ дл, было бы прекрасно, еслибъ начальство, разсмотрвъ извстное дло по возникшему въ какой-нибудь волости вопросу и постановивъ согласное съ закономъ ршеніе, объяснило въ живой рчи всмъ старшинамъ, почему именно надо поступать такъ-то и такъ-то, а не другимъ какимъ-либо образомъ, и затмъ давало бы разъясненія на могущія возникнутъ у волостныхъ начальниковъ новыя сомннія и вопросы по тому же предмету. На лучшій конецъ надо полагать, что Столбиковъ именно это и имлъ въ виду, когда веллъ поставить нсколько рядовъ стульевъ въ зал, гд происходили засданія присутствія, и усадилъ въ ней старшинъ и писарей, сильно перепугавшихся этихъ новшествъ. Какъ и слдовало ожидать, вс ‘благіе порывы’ съ перваго же дня превратились въ пустую комедію. Столбиковъ предсдательствовалъ, прочіе члены засдали, Столбиковъ скороговоркой прочитывалъ заготовленное секретаремъ ршеніе по извстному длу, изрдка удостоивая прочесть и подлинное прошеніе просителя, затмъ изъ вжливости, должно быть, обращался къ членамъ присутствія съ вопросомъ: ‘такъ?— т кивали головой, и дло, какъ ршенное, откладывалось, за нимъ слдовало другое, пятое, десятое, двадцатое… Во время чтенія, одинъ изъ старшинъ и одинъ изъ писарей, услыхавъ знакомыя имъ названія селъ и фамиліи крестьянъ, вставали и вытягивались, этимъ и ограничивалось ихъ ‘сознательное’ отношеніе къ ршаемымъ вопросамъ, ибо стараться разслушать, что собственно читается, было бы безполезно: волостные знали, что черезъ недлю или дв они получаютъ изъ присутствія бумагу, въ которой будетъ прописано все, что въ данную минуту читается. Иногда предсдатель находилъ нужнымъ вопросить моргавшаго отъ страха старшину: ‘что жъ, ты принялъ мры для огражденія правъ просителя’?

Точно такъ-съ! Вс силы-мры!.. бывалъ отвтъ.

Въ этихъ невинныхъ занятіяхъ проходило дня два. Волостные ужасно скучали, лучше сказать — томились отъ вынужденнаго бездйствія, очень хорошо зная въ то же время, что дома въ волости стоятъ неотложныя дла, что нужно хать составлять приговоръ, что завтра утромъ долженъ пріхать судебный слдователь, который вызвалъ для допроса 30 человкъ свидтелей, и что если хоть одинъ изъ вызванныхъ не явится, то старшин попадетъ отъ не любившаго шутить слдователя на орхи… Съ горя и со скуки, волостные забирались по вечерамъ въ трактиры, гд истребляли изрядныя дозы ‘очищенной’ и огромное количество ‘кипяточку’, тратились даромъ деньги, пропадало даромъ время, инымъ приходилось здить верстъ за 50 и боле, такъ что у такихъ отдаленно живущихъ пропадало ежемсячно съ проздомъ по 3—4 дня, итого въ годъ — около полутора мсяца. Все это сильно не нравилось волостнымъ начальникамъ, и старинные служаки изъ нихъ съ сожалніемъ вспоминали былыя времена, когда Сафоновъ задерживалъ ихъ въ город не боле, какъ на одинъ день.

Такъ вотъ, въ одно изъ десятыхъ чиселъ, вс мы были въ сбор въ зал и слушали скучное чтеніе шаблонныхъ секретарскихъ произведеній, многіе посматривали на часы,— скоро ли стрлка покажетъ четыре, предльное время нашихъ засданій. Вдругъ, еще за полчаса до срока, Столбиковъ поднялся и обратился къ намъ съ обычнымъ: ‘можете идти’. На это съ нашей стороны послдовали молчаливые поклоны, посл каковыхъ мы гурьбой поспшили къ выходу, но на лстниц насъ догналъ сторожъ и объявилъ, что приказано намъ опять собраться въ тотъ же день, въ 6 часовъ вечера. Вс мы пришли въ недоумніе, что за причина такая приключилась?.. Вечернее засданіе, что ли, назначили, чтобы отпустить насъ въ тотъ же день, не задерживая на завтрашній?.. Съ сильной надеждой на такой исходъ дла, мы вс собрались къ назначенному времени,— но увы, никого, кром рыжаго секретаря, въ присутствіи не застали. Этотъ послдній обратился къ намъ съ рчью приблизительно такого содержанія:

— Разсматривая представленные вами, господа, приговоры о выбор лицъ для участія на избирательныхъ създахъ, Павелъ Иванычъ изволилъ усмотрть, что во всхъ волостяхъ назначенъ самый полный комплектъ выборщиковъ, при чемъ вами упускалось изъ виду, что теперь пора рабочая, и что мужикамъ каждый день дорогъ. Между тмъ, въ положеніи о земскихъ учрежденіяхъ сказано, что число выборщиковъ отъ волости можетъ не превышать числа сельскихъ обществъ, входящихъ въ составъ волости, при чемъ отъ каждаго общества долженъ быть хотъ одинъ представитель. Павелъ Иванычъ пожелалъ поставить вамъ это обстоятельство на видъ, а я отъ себя совтую вамъ, господа, ограничить число выбранныхъ до наименьшаго размра, дозволеннаго закономъ. Тогда създы будутъ не такъ многочисленны, и самые выборы будутъ производиться въ большемъ порядк…

— И будутъ выбраны т, которыхъ желательно видть выбранными?… раздался голосъ изъ нашей кучи.

Секретарь нсколько смшался, но, по долгу службы, продолжалъ развивать геніальную мысль своего начальника.

— Мужики вдь совершенно не понимаютъ, кого выбираютъ, это вамъ всего лучше извстно, господа. По моему… т.-е. вообще говоря, совершенно все равно, сто ли человкъ участвуютъ въ выборахъ или тридцать…

— Геннадій Эмануиловичъ! Но представительство отъ волостей будетъ вдь въ такомъ случа крайне неравномрно,— попробовалъ и я вставить свое замчаніе.— Въ одной волости — пять сельскихъ обществъ, въ другой — двадцать-пять, хотя по числу ревизскихъ душь и дворовъ он равны между собой, если длать по вашему, то одна волость будетъ имть въ пять разъ больше представителей, чмъ…

— Ну, тутъ говорить не о чемъ!.. Я вамъ передалъ приказаніе… то бишь — сдлалъ разъясненіе закона и затмъ ничего больше прибавить къ этому не имю…

Мы двинулись къ выходу. Двое-трое писарьковъ изъ породы кровныхъ халуевъ и нсколько старшинъ изъ тхъ, что поглупе, съ восхищеніемъ отзывались о предложенномъ ихъ вниманію толкованіи закона.

— Павелъ Ивановичъ ужъ никогда не упустятъ случая сдлать мужикамъ добро!— осклабившись, говоритъ бывшій писецъ присутствія, посланный нын ‘кормиться’ въ хлбную волость.

— Извстно, изъ какой это корысти цлую полсотню лишняго народу гнать харчиться?.. И десятку-то тамъ длать нечего,— глубокомысленно разсуждаетъ быкообразный старшина.

Другіе волостные, иначе смотрвшіе на это дло и понимавшіе, въ чемъ тутъ суть, угрюмо молчали, боясь громко высказать свое мнніе объ этомъ предмет: очень ужъ мы, старшины и писаря, не довряли другъ другу.

XXII.
Выборы гласныхъ по нашему участку.

Съ ранняго утра 20-го мая 188… года къ селу Демьяновскому стали со всхъ сторонъ стягиваться подводы съ выборщиками. На избирательномъ създ должны были участвовать четыре волости: Демьяновская при 80-ти выборщикахъ, наша Кочетовская при 68-ми, и еще дв небольшія сосднія волости — Петровская и Семеновская — съ 40 выборщиками каждая,— итого на създк должны были принять участіе боле 225 человкъ. Непремнный членъ Щукинъ, имвшій открыть създъ, пріхалъ еще съ вечера, въ волости шла суета, писаря и старшины бгали, считая и повряя явившихся выборныхъ изъ своихъ волостей, а сами выборные лежали въ тни растущихъ вокругъ зданія правленія деревъ, наблюдая за своими лошадьми, стоявшими таборомъ вокругъ пожарнаго сарая. Трактиръ торговалъ бойко: на харчи выборнымъ были сдланы по всмъ волостямъ ассигновки изъ мірскихъ суммъ, и старосты не скупились на чай съ кренделями. Водку пили покуда немногіе лишь — ‘на свои’, ибо старосты боялись ставить до начала выборовъ мірское угощеніе: могли бы оказаться подвыпившіе, а тогда отъ Щукина перепало бы на орхи старостамъ наврно. Кандидатовъ въ гласные изъ ‘интеллигентовъ’, т.-е. изъ землевладльцевъ или священниковъ, не было никого, а двое изъ выборныхъ отъ крестьянъ, сильно желавшіе попасть въ гласные, боялись дйствовать черезчуръ открыто и ограничивались только общаніями угощенія въ будущемъ^, то были — извстный уже читателю демьяновскій волостной писарь Ястребовъ, произведшій себя въ выборные и намревавшійся, должно быть — съ согласія и одобренія своего высшаго начальства — поближе пробраться къ земскому пирогу, и нкто Дыхляевъ, крестьянинъ того же общества, къ которому приписался Ястребовъ (вроятно, и самая приписка Ястребова именно къ этому обществу была не случайна). Этотъ Дыхляевъ можетъ служить прекраснымъ типомъ деревенскаго кулака-выжиги, вс помыслы котораго сосредоточены на извлеченіи копеекъ изъ всхъ, близко къ нему приближающихся кармановъ, будь то карманъ хоть полу-нищаго… Разоривъ своихъ братьевъ при раздл отцовскаго имущества, онъ завелъ разныя торговыя операціи, преимущественно лсныя, и, какъ человкъ грамотный, юркій и съ большимъ грабительскимъ нюхомъ, усплъ быстро разбогатть: ему теперь только 30-ть съ небольшимъ лтъ, а считается онъ уже въ нсколькихъ тысячахъ, ходитъ всегда въ поддевк синяго сукна, знакомъ съ разными чиновными лицами, да и самъ грезитъ попасть въ начальство. Два уже года состоялъ онъ кандидатомъ волостного старшины и велъ въ то время сразу дв мины: одна изъ нихъ должна была сдлать его настоящимъ старшиной (она уже удалась), другая — земскимъ гласнымъ (эта, покуда, не удалась), думаю, что онъ грезитъ даже пробраться когда-нибудь въ члены управы, и по всей вроятности грезитъ этимъ и по нын. Онъ пользовался такимъ же благоволеніемъ отъ начальства, какъ и Ястребовъ, если не больше,— и будучи поэтому увренъ въ своемъ избраніи, нсколько даже надменно относился къ слабымъ къ вину выборщикамъ, изрдка подходившимъ къ нему и просившимъ ‘угощеньица’.

— Эко ты, ворона, чего запросилъ!.. Дуракъ я, что ли, на свою бду возжаться съ вами? Рази не знаешь, что въ закон насчетъ вина сказано?.. Ужо посл… вечеркомъ, а теперь — шалишь!

— Да мы, Лукьянъ Прокофьевичъ, за все просто, безъ всякаго то-ись… А такъ, думали промежъ себя, не будетъ ли что отъ твоей милости?..

— Сказано, будетъ. Нешто я покорыстуюсь вамъ два ведра не поставить, али тамъ сколько потребуется?.. Не жаль мн денегъ, а нельзя теперь,— вотъ спроси хоть Григорь едорыча…

Избиратель отходитъ въ нкоторомъ смущеніи, а Дыхляевъ направлялся къ боле вліятельнымъ выборщикамъ вести рчь на тему, что ‘въ гласные вобче выбирать надо съ осмотромъ, потому нон начальство за этимъ — ухъ, какъ строго наблюдаетъ’…

Впрочемъ, былъ слухъ, что наканун выборовъ происходила значительная попойка въ демьяновскомъ трактир: угощалъ, будто бы, Дыхляевъ, а угощались человкъ десять демьяновскихъ воротилъ, изъ коихъ нкоторые были избирателями, Ястребова же на попойк, будто бы, не было: онъ держался въ сторон отъ всего, могущаго его скомпрометировать. Надо, однако, замтить, что демьяновскіе кандидаты въ этомъ дл много ума не выказали, попавъ самымъ грубымъ образомъ впросакъ, и вотъ какимъ путемъ. Желая быть всегда угоднымъ начальству, Ястребовъ поступилъ согласно ‘совту’ рыжаго секретаря и распорядился, чтобы выборныхъ отъ демьяновской волости было на избирательномъ създ лишь по одному человку отъ сельскаго общества, а всего по волости двадцать съ чмъ-то человкъ^, кто именно изъ назначенныхъ на сходк оказался фактическимъ выборнымъ и получилъ разршеніе участвовать на създ, доподлинно сказать не могу: знаю только, что ни въ демьяновской, ни въ какой другой изъ волостей, принявшихъ къ свднію и исполненію секретарское разъясненіе закона, вторичныхъ приговоровъ волостного схода постановлено не было, а потому сортировка — кому быть на създ, и кому не быть — была сдлана, вроятно, чисто домашнимъ образомъ, посредствомъ приказовъ, сельскимъ старостамъ. Такимъ образомъ, вмсто 160 выборныхъ отъ трехъ волостей явилось только 56, а отъ одной нашей кочетовской — 55 человкъ… Итакъ, голоса одной нашей волости составляли почти большинство. Яковъ Иванычъ, нашъ старшина, ужасно опасался, какъ бы за такое ослушаніе начальническихъ ‘разъясненій’ онъ не былъ въ отвт, и за нсколько дней до създа раза два обращался ко мн съ полувопросомъ, полупросьбой: не разослать ли приказы, чтобы не вс выборные вызжали на създъ, а только по одному отъ общества? Въ этомъ случа отъ нашей волости было бы только 17 голосовъ, такъ что надежды провести кого-нибудь изъ нашихъ кандидатовъ въ гласные было бы очень мало, и наоборотъ,— демьяновскіе кандидаты прошли бы наврное. Не находя достаточныхъ основаній подчиниться страннымъ начальническимъ разъясненіямъ и уже предвкушая всю прелесть предстоящаго на выборахъ инцидента, я твердо стоялъ за точное выполненіе приговора волостного схода о числ выборныхъ и ни на какое уменьшеніе этого числа согласія своего не давалъ. Яковъ Иванычъ не мало разъ повздыхалъ и почесалъ затылокъ, но, по привычк во всемъ слушаться писаря, ршился и на этотъ разъ пренебречь отеческими совтами начальства^— такимъ образомъ и оказалось, что представители одной нашей волости почти равнялись числу представителей отъ трехъ другихъ, послдствія такого оборота дла становились для меня ясны, и мн смшной казалась увренность Ястребова и Дыхляева попасть въ гласные.

Нужно сказать, что къ этому времени сталъ сильно выдвигаться изъ массы кочетковскаго крестьянства Иванъ Моисеичъ, о которомъ я уже довольно много говорилъ въ начал этихъ очерковъ. Отчасти благодаря знакомству со мной, отчасти вслдствіе другихъ обстоятельствъ, Иванъ Моисеичъ сталъ довольно сознательно относиться къ общественнымъ дламъ, интересовался всмъ, происходившимъ въ области земскаго хозяйства, взялся за веденіе двухъ мірскихъ тяжбъ и оказался прекраснымъ повреннымъ, ибо по уму, по понятливости превосходилъ ршительно всхъ извстныхъ мн крестьянъ, словомъ, тамъ, гд не было большого соблазна въ вид личной выгоды, Иванъ Моисеичъ былъ вполн мірскимъ человкомъ, умно и энергично соблюдавшимъ мірскіе интересы. Мн казалось поэтому, что въ земскихъ гласнымъ Иванъ Моисеичъ былъ бы совершенно на своемъ мст: независимый отъ начальства, звонящаго на собраніяхъ въ колокольчикъ, обезпеченный въ матеріальномъ отношеніи, умный, знающій бытъ и нужды народные, какъ никто изъ интеллигентныхъ гласныхъ, и при всемъ этомъ не робкій и довольно складно говорящій,— онъ сразу сталъ бы силой въ собраніи, вожакомъ всхъ гласныхъ отъ крестьянства и стойкимъ защитникомъ обще-крестьянскихъ интересовъ. Кром того, мн было извстно, что въ земств стоялъ на очереди вопросъ о переоцнк земель въ узд, для боле соразмрнаго обложенія ихъ съ доходностью, вопросы о способахъ борьбы съ чумой, объ извіненіи правилъ страхованій отъ огня и, наконецъ, одинъ вопросъ, непосредственно касавшійся кочетовскаго сельскаго общества: о вознагражденіи его за трехлтнюю чинку почтовой дороги, исправленіе которой лежало, въ дйствительности, на обязанности земства. Кандидатъ мой, какъ оказалось, и самъ былъ далеко не прочь принять званіе гласнаго. Въ прежнее трехлтіе гласнымъ отъ нашей волости былъ одинъ только Яковъ Иванычъ, какъ человкъ вообще робкій и какъ старшина, застращенный всякаго рода администраторами, онъ былъ образцомъ ‘безгласнаго гласнаго’, вскакивающаго съ трепетомъ со стула, когда начальство встаетъ во время баллотировки, и сидящаго нмымъ, какъ рыба, если начальство сидитъ… Яковъ Иванычъ и самъ понималъ свою, какъ старшины, непригодность для земской службы, и по собственной иниціатив, хотя не безъ внутренней борьбы, предложилъ уступить свою кандидатуру Ивану Моисеичу, такъ было сначала и ршено, что отъ нашей волости будетъ одинъ только заправскій кандидатъ — Иванъ Моисеичъ, но когда за часъ до открытія създа выяснился огромный по числу перевсъ кочетовскихъ избирателей надъ прочими, то мы съ Иваномъ Моисеичемъ задумали новый маневръ: провести въ гласные исключительно кочетовцевъ. Наскоро составленная избирательная комиссія наша, изъ Ивана Моисеича, старшины, меня и двухъ-трехъ мужиковъ поумне, ршила выставить пятерыхъ кандидатовъ, по числу требовавшихся отъ нашего избирательнаго участка гласныхъ, въ число кандидатовъ вошли, конечно, Иванъ Маисеичъ и старшина, остальные же были довольно заурядные мужики, ибо выборъ хорошихъ кандидатовъ изъ числа только участниковъ създа представлялъ не мало затрудненій, впрочемъ, я утшалъ себя тмъ соображеніемъ, что подъ наблюденіемъ и руководствомъ Ивана Моисеича и прочіе наши гласные не ударятъ на собраніи въ грязь лицомъ. Составленный списокъ кандидатовъ былъ мною прочитанъ кочетовскимъ выборнымъ, собраннымъ для этого въ кучку, въ сторон отъ выборныхъ изъ прочихъ волостей (каждая волость совщалась особо отъ другихъ и выставляла своихъ особыхъ кандидатовъ).

— Ладно, живетъ!.. Народа хорошаго набрали,— послышались замчанія.

— Ишь, едулъ-то Осиповъ — въ баре захотлъ!.. Гласнымъ будетъ, ха-ха!..

— Нтъ, Петра-то, Петра, братцы мои, туда же! (Петръ, одинъ изъ числа кандидатовъ, былъ совсмъ бдный, безлошадный, но сметливый мужикъ, почему мы его и включили въ списокъ).

— А чего-жъ и мн государю-батюшк не послужить? Нешто ему моя мошна нужна?.. Ему, чай, не мошна требуется, а понятіе чтобъ правильное… На харчи въ городъ опять изъ волости по шести гривенъ въ день даютъ, такъ чмъ же я хуже другихъ буду?.. кричалъ Петръ въ отвтъ на обидныя для него замчанія.

— Ну, ну, ты и впрямь?.. Мы вдь это такъ, любя!.. Съ тебя ужо могорычъ!..

— Нтъ, братцы, вы теперь о могорычахъ-то рчи ужъ не подымайте, не ладное это будетъ дло,— замчаю я.

— Чего тамъ, рази мы тоже не понимаемъ?.. Будьте покойны, мы вдь это только такъ, смшкомъ.

— Н. М.! А какъ эвти самые выборы будутъ длаться? Я на нихъ николи не бывалъ, такъ боязно чтой-то!

Я подробно разсказалъ о порядк выборовъ, о конструкціи избирательнаго ящика и проч., вс слушали меня съ напряженнымъ вниманіемъ, ибо, какъ оказалось, многіе не имли совершенно никакого понятія, что значитъ положить шаръ направо, что — налво.

— Н. М.! А отъ прочихъ волостей тоже и эти самые кандидаты будутъ?

— Какъ же, непремнно будутъ.

— О, шутъ ихъ возьми! Да мы никого не знаемъ изъ нихъ! Какъ же имъ класть шары-то?

— Чего тамъ, братцы, глядть имъ въ зубы-то! Вали имъ всмъ налво, вотъ-те и весь сказъ!.. крикнулъ кто-то, не сдержавши нервнаго возбужденія, почему-то охватившаго всю нашу группу.

— Эй, кочетовскіе!— закричалъ какой-то чужой староста съ крыльца правленія,— Писарь вашъ гд? Посылайте сюда, членъ его требуетъ къ себ.

Въ волости меня встртилъ демьяновскій писарь Ястребовъ.

— Списокъ кандидатовъ вашихъ готовъ? Давайте сюда, непремнному члену на просмотръ.

Я отдалъ. Черезъ нсколько минутъ Ястребовъ вышелъ изъ комнаты, занимаемой Щукинымъ, и съ усмшкой возвратилъ мн списокъ.

— Приказалъ вамъ двухъ кандидатовъ исключить, чтобы не больше трехъ человкъ отъ волости баллотировалось.

— Что вы пустяки говорите? На какомъ же основаніи…

— Ну ужъ, батюшка, не намъ съ вами объ основаніяхъ толковать. Я вамъ передалъ приказъ, а вы, какъ знаете, такъ и длайте.

Ничего во всемъ этомъ не понимая, я ршилъ идти къ Щукину, чтобы выяснить дло. Онъ курилъ сигару, лежа на диван.

— Кто тамъ? Что надо?— спросилъ онъ, не оборачиваясь.

Я изложилъ ему сущность моего недоумнія: нигд въ закон, насколько мн извстно, не ограничено число кандидатовъ, желающихъ баллотироваться въ гласные, поэтому я затрудняюсь исполнить приказаніе — вычеркнуть изъ списка двухъ кандидатовъ.

— Что вы ко мн съ законами лзете?— закричалъ онъ.— Что я сказалъ, то вамъ и законъ!… Ваше дло не разсуждать, а исполнять, что прикажутъ. Я не допущу боле трехъ баллотироваться,— не до ночи же мн тутъ сидть!

Возражать что-либо на такое категорическое приказаніе я не имлъ права, апеллировать было не къ кому, и мн ничего не оставалось длать, какъ покориться. Я подбивалъ-было Ивана Моисеича и другихъ избирателей, какъ имющихъ право голоса, протестовать противъ совершаемаго начальствомъ насилія, но храбрецовъ не выискивалось… Двое кандидатовъ, въ томъ числ и Яковъ Иванычъ, были вычеркнуты изъ списка.

Все было готово, ожидали только старшину одной изъ маленькихъ волостей, почему-то запоздавшаго: безъ него нельзя было приступить къ выборамъ, такъ какъ онъ списка избирателей еще не представлялъ. Въ тни растущихъ близъ волости акацій были поставлены столъ и стулъ, на стол красовался избирательный ящикъ и рядомъ — деревянная чашка, изъ которой волостной сторожъ въ обыкновенное время хлебаетъ щи, теперь же въ чашк лежали кусочки мелко распиленныхъ прутьевъ въ вид шашекъ: эти послднія должны были замнять шары, которыхъ въ волости не оказалось въ запас. Наконецъ, прибылъ и запоздавшій старшина. Щукинъ сильно раскричался на него, хотя тотъ и приводилъ какое-то, заслуживающее вниманія, оправданіе. Уставши кричать, начальникъ слъ на приготовленное ему мсто: избиратели густой толпой, но на почтительномъ отдаленіи окружили столъ, вс хранили глубокое молчаніе и были безъ шапокъ, только на Щукин красовалась форменная фуражка съ кокардой.

— Ну, я открываю създъ. Вы сюда созваны, чтобы избрать пятерыхъ гласныхъ въ земство. Мн поданы списки вашихъ кандидатовъ. Нужно выбирать людей хорошихъ, не пьяницъ какихъ-нибудь. У васъ есть, напримръ, старшины, которые знаютъ толкъ въ длахъ, и которыхъ вы хорошо знаете… Теперь вамъ нужно предсдателя выбрать. Котовы хотите?

Огромное большинство избирателей врядъ ли поняло что-либо изъ этой вступительной рчи, а о выбор какого-то ‘предсдателя’ не имло ни малйшаго понятія, поэтому на послдній вопросъ Щукина отвтомъ было то же глубокое молчаніе, кто тоскливо вздыхалъ и шепталъ: ‘Господи, Господи’, кто прибавлялъ къ этому, ‘а-ахъ, грхи, грхи’, кто просто мялъ шапку въ рукахъ… Наконецъ, Иванъ Моисеичъ и нсколько человкъ изъ нашихъ кочетовскихъ крикнули: ‘Рогожина Якова Иваныча, кочетовскаго старшину!’ Этотъ возгласъ былъ подхваченъ еще десяткомъ-другимъ выборныхъ, нашихъ и чужихъ. Щукинъ повелъ по толп глазами.

— Такъ Рогожина выбираете?.. Эй, старшина, подходи сюда ближе! Кто-нибудь изъ писарей,— ну, ты что ль, Ястребовъ, читай списокъ выборщиковъ. Да у меня поживй откликайтесь и подходите къ столу,— не дремать!.. Кто тамъ первый кандидатъ? Выходи сюда, покажись народу!

Первымъ стоялъ въ списк Дыхляевъ, онъ вышелъ къ столу, галантно — не по-мужицки — поклонился Щукину, потомъ обернулся къ толп и сдлалъ жестъ рукою: вотъ, молъ, и я. Выборщики молча смотрли на ‘кандидата’.

Началась перекличка.— ‘Иванъ Петровъ!’ — ‘Гд Иванъ Петровъ?..’ — Здсь!— ‘Подходи живй, чего спишь!’… ‘Сидоръ Веревкинъ!..’ Тута!— ‘Петръ Шестернинъ!’ и т. д. Выкликаемые подходили безъ шапокъ къ столу, брали изъ рукъ стоявшаго также безъ шапки ‘предсдательствующаго’ шаръ и, засучивая правый рукавъ, съ сосредоточеннымъ вниманіемъ просовывали руку въ ящикъ, нкоторые, впрочемъ, клали шаръ совсмъ зря, что было замтно по всей ихъ фигур, одинъ даже ухитрился не руку сунуть въ ящикъ, а бросить шаръ въ отверстіе ящика, иные отъ волненія пыхтли, потли и утирались рукавами поддевокъ и ‘халатовъ’, размазывая широкія грязныя полосы по лицу. Щукинъ нкоторое время сидлъ молча, но на второмъ десятк выкликаемыхъ не выдержалъ.

— Чего вы, какъ мертвые, ходите?.. Пошевеливайте ногами-то, не отвалились он у насъ… Василій Старовъ! Гд этотъ каналья?

— Здсь, здсь я,— откликается выборщикъ, протискиваясь сквозь толпу.

— Заснулъ, разиня!.. Слышишь, вдь, зовутъ?

— Виноватъ, не дослышалъ маленько…

— Не дослышалъ!.. На то и уши у тебя есть, чтобъ дослушивать… Рукавъ засучи, засучи! У, безтолочь!.. Вс вы засучите рукава, слышите, вы! А то съ вами тутъ до завтра просидишь!..

Такъ происходило вразумленье непонятливыхъ выборщиковъ, я слышалъ, какъ ближайшіе сосди мои перешептывались: ‘ну, и строгій же баринъ, ну-жъ и ругатель!..’

Перекличка кончилась, надо было считать шары. Яковъ Иванычъ, какъ принимавшій уже нсколько разъ участіе на выборахъ, зналъ ихъ порядки и, на правахъ предсдателя, придвинулъ къ себ ящикъ и чашку.

— Ты что?— окрикнулъ его Щукинъ.— А… шары считать? Ну, ну, считай. Ты, должно быть, уже бывалъ на выборахъ?..

— Какъ-же-съ, ваше в-діе, бывалъ,— отвтилъ, осклабившись, Яковъ Иванычъ и вдругъ ршился спросить:

— Дозвольте, ваше в-діе, шапку мн одть, а то рука занята, шары неспособно считать!..

— Однь,— послдовало милостивое разршеніе.

Еще во время первой переклички я распорядился было принести для ‘предсдателя’ стулъ изъ волости, но Яковъ Иванычъ, увидавъ его, какъ-то съежился и постарался незамтнымъ образомъ отодвинуть его отъ себя подальше, такъ онъ, изъ почтенія къ начальству, и пробылъ все время своего предсдательства на ногахъ.

— Разъ, два, три…— сталъ считать Яковъ Иванычъ избирательные шары.

Избиратели не много понадвинулись къ столу, Дыхляевъ замеръ въ выжидательной поз.

— Сорокъ, сорокъ одинъ… сорокъ два!— не безъ торжественности провозгласилъ Яковъ Иванычъ.

— Эге-ге!..— пошелъ по толп гулъ.— ‘Провалился’,— вырвалось у Ястребова.— ‘Сплоховалъ’,— замтилъ и Щукинъ и сталъ записывать цифры въ протоколъ: 42 — избирательныхъ. 69 — неизбирательныхъ. Я начиналъ восторгаться: кочетовцы, очевидно, дйствовали единодушно.

— Баллотируется Ястребовъ!.. объявилъ Щукинъ.

— Я ужъ боюсь и баллотироваться!— пробовалъ отшучиваться второй демьяновскій кандидатъ, чтобы скрыть свое смущеніе.— Такъ руки и дрожатъ, пожалуй, самъ себ черняка положишь.

— Ничего, мы вамъ одинъ черный за блый сочтемъ: это счета не спутаетъ и намъ обидно не будетъ,— съехидничалъ Иванъ Моисеичъ.

— Смотри, братецъ, не сплошай и ты!— грозилъ Щукинъ Ястребову.

— Что-жъ, это какъ господамъ выборщикамъ угодно… А я послужить земству готовъ.

Увы, тщетной оказалась надежда и Ястребова! Онъ получилъ еще мене шаровъ, чмъ Дыхляевъ: только 28. Сдержанныя, но веселыя восклицанія раздались въ толп: ‘сорвалось!.. что, братъ, не все, видно, коту масляница?.. Не выгорло!’ и т. д. Провалившійся кандидатъ такъ огорчился своимъ пораженіемъ, что не могъ даже продолжать переклички и передалъ списки другому писарю.

— Вы что-жъ это, шутите, что ли?— раскричался Щукинъ, лишь только результатъ баллотировки сталъ извстенъ.— Вдь вы такъ никого не выберете!..

— Кочетовскихъ дюже много понахало, ваше в-діе, вотъ они и гнутъ на свою сторону,— ‘сфискальничалъ’ Дыхляевъ Щукину.

— Кочетовскихъ? Почему много? Какъ — много?..

— Истинно говорю. Извольте въ списки-съ посмотрть,— сколько отъ ихней волости народу и сколько отъ прочихъ.

Щукинъ посмотрлъ — и недоумніе отразилось на его широкомъ красномъ лиц.

— Почему же это такъ? Почему у васъ мало народу?

Ястребовъ поспшилъ разсказать, что, согласно разъясненію, данному секретаремъ присутствія, онъ счелъ долгомъ уменьшить количество выборщиковъ отъ своей волости, будучи увренъ, что и въ прочихъ волостяхъ будетъ поступлено также, однако, въ кочетовской волости…

— Кочетовскій писарь! Отчего это у васъ больше выборщиковъ, чмъ въ другихъ волостяхъ?

— Не знаю. Въ нашей волости законное число выборщиковъ, а если въ другихъ волостяхъ меньшее число, то это не наше дло и до насъ ни мало не касается.

Было очевидно, что непремннаго члена своевременно не познакомили съ ‘толкованіемъ закона’ о числ выборныхъ, вслдствіе этого, Щукинъ никакъ не могъ себ уяснить, нужно ли ему предпринять что-нибудь по этому случаю, или не нужно? Опасаясь, вроятно, попасть въ какой-нибудь просакъ, онъ ршилъ ничего не предпринимать, но сознаніе своего невжества обозлило его еще пуще, и онъ сталъ просто рвать и метать. Такъ одинъ изъ выборныхъ, думая, что очередь класть шаръ дойдетъ до него еще не скоро, пошелъ посмотрть свою лошадь,— все ли съ ней благополучно, однако очередь дошла до него, когда онъ еще не возвращался,

— Савелій Пановъ!— вызываетъ писарь.— Пановъ!

А Панова все нтъ. Выборные ищутъ его глазами и перешептываются: ‘да вдь онъ тутъ былъ? И куда это онъ двался? Ахъ, грхъ какой!’

— Пановъ!— взревлъ и Щукинъ, колотя своей толстой палкой по столу: гд этотъ мерзавецъ?.. Подайте мн его сюда, каналью!.. (тутъ послдовали совершенно неудобныя для печати выраженія).

— N. N.,— ршился я самымъ почтительнымъ образомъ замтить обезпокоенному начальству: но вдь избиратель иметъ полное право даже вовсе ухать до конца выборовъ, такъ же какъ и вовсе не пріхать, и никакой законъ..

— Вы опять съ законами ко мн пристаете? Я вамъ что говорилъ?.. Что я вамъ говорилъ, русскимъ языкомъ я васъ спрашиваю?.. Чтобы вы не совались не въ свое дло, слышите?..

Въ этотъ критическій для меня моментъ къ баллотировочному ящику сталъ протискиваться злосчастный Пановъ и этимъ отвлекъ отъ меня гнвъ разъяреннаго начальства, которое обрушилось на него цлымъ арсеналомъ бранныхъ эпитетовъ, я воспользовался этимъ счастливымъ для меня обстоятельствомъ и поспшилъ со срамомъ ретироваться, ибо, дйствительно,— какое я, просто наемный писарь, имлъ право соваться не въ свое дло?..

Дошла очередь баллотироваться и до нашихъ кандидатовъ, первымъ по списку стоялъ Иванъ Моисеичъ: онъ прошелъ блистательно, получивъ только 14 неизбирательныхъ и 96 избирательныхъ, второй кандидатъ получилъ 76, третій 72 блыхъ, и вс трое оказались, такимъ образомъ, выбранными. По толп пошелъ гулъ удивленія относительно результатовъ баллотировки, а лица кочетовскихъ избирателей сіяли: они радовались и своей побд, и сознанію своего единодушія.

Не суждено было, однако, кончиться выборамъ безъ новаго, на этотъ разъ послдняго, инцидента. Приходилось баллотировать кандидатовъ волости, старшина которой опоздалъ на създъ и тмъ прогнвалъ начальство.

— А что-жъ не баллотируется старшина?— спросилъ Щукинъ, заглянувъ въ списокъ кандидатовъ.

— Я, в. в-діе, и въ списк выборщиковъ не стою.

— Что такое? Вотъ пустяки! Баллотируйся сейчасъ же.

— Увольте, в. в-діе! Я ужъ послужилъ въ гласныхъ, пусть и другіе послужатъ.

— Нтъ, шалишь!.. Это теб въ наказаніе будетъ, что опоздалъ на създъ. Баллотируйся сейчасъ!

Старшина долженъ былъ баллотироваться по-невол. Наши кочетовскіе знали его за хорошаго мужика — и новый кандидатъ былъ выбранъ довольно значительнытъ большинствомъ шаровъ. Это избраніе было, впослдствіи, опротестовано губернаторомъ, ибо старшина, дйствительно, не имлъ права баллотироваться, какъ не включенный въ списокъ выборщиковъ, такимъ образомъ, наказаніе за неаккуратный пріздъ на выборы оказалось довольно чувствительнымъ: ‘гласному по-невол’ пришлось осенью пріхать въ городъ на сессію только для того, чтобы пережить нсколько скверныхъ минутъ во время чтенія губернаторскаго протеста и принятія его земскимъ собраніемъ.

Тотчасъ посл выборовъ Щукинъ ухалъ,— и по селу Демьяновскому пошло веселье. Старосты раскошелились и выставили своимъ односельцамъ угощеніе на отпущенныя обществами харчевыя деньги, новые гласные, со своей стороны, отблагодарили избирателей за ‘безпокойство’, т.-е. за пріздъ на выборы, за многочасовое стояніе на солнцепек, за ругань, принятую отъ строгаго начальства, и проч., не угощалъ только нашъ кочетовскій Петръ, ибо ему и угощать было не на что, зная это, никто съ него угощенія и не требовалъ, а наоборотъ — еще ему подносили. Хотя лично мы съ Яковомъ Иванычемъ отъ всякихъ угощеній — по моей, конечно, иниціатив — уклонились и немедленно посл закрытія създа отправились домой, но, разсуждая дорогой о происходившей въ демьяновскихъ заведеніяхъ гульб, не ршались за нее осуждать мужиковъ.

— Вдь вотъ, къ примру сказать, господа, когда собираются въ земство, али на экзамены въ школу, али куда на слдствіе вызжаютъ,— завсегда посл ддовъ закусываютъ: чай кушаютъ, случается,— и водочкой въ компаніи не брезгаютъ, такъ намъ-то, мужикамъ, нешто это запрещено закономъ? Вдь мы дло свое честь-честью сдлали, душой никому не покривили,— для ча-жъ, скажемъ, хоть съ Ивана Моисеича не выпить стаканчикъ? Вдь онъ съ этого стаканчика не обдняетъ, а иному мужику, гляди, это лестно, потому — онъ свою лошадь по общественному длу гналъ, сно травилъ, самъ день цлый прогулялъ… Что-жъ тутъ худого, коли ему и поднесутъ стаканъ-другой?— разсуждалъ Яковъ Иванычъ, и я былъ съ нимъ согласенъ.

Такимъ-то образомъ Иванъ Моисеичъ попалъ въ гласные. Нужно отдать ему справедливость, что онъ за первую сессію оправдалъ почти вс возлагавшіяся на него надежды: выхлопоталъ у земскаго собранія вознагражденіе кочетовскому обществу за чинку дороги, настоялъ на назначеніи помощника учителю нашей сельской школы, принималъ участіе въ обсужденіи разныхъ другихъ вопросовъ, при чемъ былъ даже выбранъ членомъ двухъ комиссій въ земскомъ собраніи, и проч. Лично же для меня эти выборы имли то значеніе, что съ этой минуты я попалъ въ опалу къ предводителю Столбикову: онъ съ этой минуты понялъ, что я начинаю пріобртать черезчуръ нежелательное для него вліяніе среди крестьянъ кочетовской волости, и участь моя, какъ волостного писаря, была съ этого момента ршена, тмъ боле, что мн около этого же времени пришлось имть нсколько столкновеній съ разнаго рода начальствомъ и съ лицами, близко къ начальству стоящими. Мелкія эти сами по себ столкновенія настолько, однако, характеризуютъ сферу дятельности волостного писаря, что я считаю нелишнимъ передать о нкоторыхъ изъ нихъ хотя вкратц.

XXIII.
Я неоднократно провинился въ глазахъ начальства и потому отцвлъ, не расцввъ.

Одно изъ сельскихъ обществъ нашей волости, благодаря своему чрезвычайно малому и, по качеству, плохому земельному надлу (1 дес. на рев. душу), пришло въ чрезвычайное обднніе (50% безлошадныхъ дворовъ, 15% дворовъ вовсе безъ скота, и т. д.), послдній неурожай доконалъ этихъ крестьянъ, и они порядочно запустили какъ казенные платежи, такъ и оброкъ владлиц (крестьяне эти до послдняго момента не хотли идти на выкупъ, ожидая какой-то прирзки земли). Два года оттягивали они платежи, но, наконецъ, грянулъ громъ: всякіе данные имъ льготные сроки прошли, владлица на повую отсрочку уплаты не согласилась, и становой приставъ получилъ предписаніе произвести опись имуществу крестьянъ. Согласно одному изъ недавнихъ законоположеній, волостное правленіе должно было указать, какое именно имущество изъ описаннаго могло быть продано — ‘безъ разстройства хозяйства’ недоимщиковъ. Понятно, что всякій мужикъ, не исключая и волостного старшины, ясно сознавалъ, что ни о какой продаж имущества у обднявшихъ мужиковъ — безъ полнаго ихъ разоренія — и рчи быть не можетъ, именно такая резолюція и была положена нашимъ правленіемъ на описи. Уздное присутствіе (читай: предводитель Столбиковъ) было, однако, другого мннія и вернуло намъ опись съ строжайшимъ наставленіемъ — сдлать какія-нибудь отмтки о продаж, я не желалъ принимать грха на душу, способствуя разоренію крестьянъ,— и опись вновь вернулась въ присутствіе въ прежнемъ ея вид. Тогда присутствіе стало ужъ собственной властью назначать имущество въ продажу (согласно закону). Насколько мы съ старшиной и съ прочимъ мужичьемъ, составляющимъ волостное правленіе съ — одной стороны, и уздное присутствіе съ другой — расходились во взглядахъ, какое имущество крестьянину необходимо для веденія хозяйства, и какое не очень нужно и можетъ быть продано, доказывается лучше всего на слдующемъ примр. Хозяинъ сосланъ въ Сибирь на поселеніе, дома — только жена его и четверо дтей, изъ коихъ старшему 13 лтъ, скота у нихъ никакого^, недвижимое имущество: изба старая, снцы и плетневый полуразрушенный дворъ, семья живетъ поденнымъ заработкомъ матери-домохозяйки и ‘кусочками’, собираемыми старшими ребятами по окрестнымъ деревнямъ. Уздное присутствіе нашло, что ‘плетневый дворъ’ въ этомъ хозяйств составляетъ излишнюю роскошь и можетъ быть, безъ всякаго ущерба для домохозяйки, проданъ для покрытія недоимки (оцненъ онъ былъ въ три рубля)… Были ли произведены торги въ этомъ несчастномъ селеніи, я не знаю, ибо еще до развязки этого дла я оставилъ с. Кочетово.

Двое мужиковъ забрали зимой на хлбъ у одного барина, почетнаго мирового судьи изъ отставныхъ корнетовъ, подъ лтнія работы 25 руб., въ чемъ и выдали росписку, весною у одного изъ нихъ пала единственная лошадь, другого — цлое лто трепала лихорадка, порядочно таки свирпствующая въ этой мстности, словомъ — мужики своего обязательства не исполнили, долга не отработали, да и денегъ, конечно, вернуть не могли. Корнетъ подалъ жалобу въ волостной судъ,— само собой разумется, не лично, а чрезъ своего приказчика. Благодаря ‘законному документу’, росписк, судъ вынужденъ былъ постановить ршеніе о взысканіи 25-ти рублей и какой-то неустойки съ отвтчиковъ въ пользу истца. Мужики пошли тогда къ барину и умолили его повременить уплатой: авось-де справятся на будущій годъ. Но ‘авось’ рдко выручаетъ, а опустившійся разъ мужикъ еще рже поправляется, такъ случилось и на этотъ разъ: должники за годъ обдняли еще боле и уплатить ршительно ничмъ не могли,— ни деньгами, ни работой, тогда баринъ прислалъ сказать старшин, чтобы этотъ послдній описалъ имущество должниковъ. По описи, у одного изъ нихъ оказалась лошадь, но коровы не было, а у другого — корова, но лошади не было, кром того, у обоихъ — по изб и самыя плачевныя надворныя постройки, назначить въ продажу ничего нельзя было, ‘не разстроивая хозяйствъ’ крестьянъ, кром разв куръ, которыхъ у одного оказалось 4, а у другого 5 штукъ, вотъ эти девять куръ, оцненныя по 15 коп. каждая, и назначены были волостнымъ правленіемъ въ продажу. Вырученныя за нихъ деньги, что-то около двухъ рублей (купили родственники хозяевъ и оставили въ пользованіе этихъ послднихъ), были отвезены старшиной на волостной пар за 12 верстъ, въ имніе г. почетнаго мирового судьи (если бы нанять, то меньше, чмъ за 2 руб., вольные ямщики не похали бы), онъ сильно прогнвался на старшину за дурное выполненіе его приказа и потребовалъ чтобы для покрытія долга у должниковъ было продано еще какое-либо имущество. Яковъ Иванычъ съ трепетомъ передалъ мн о барскомъ гнв и просилъ совта, какъ теперь поступить?.. Черезъ нсколько дней, въ ту сторону, гд расположено имніе г. судьи, долженъ былъ хать мой помощникъ — развозить какія-то повстки. Воспользовавшись этимъ случаемъ, я ему далъ описи имуществъ неисправныхъ должниковъ съ тмъ, чтобы онъ показалъ ихъ строгому кредитору и убдилъ бы его, что продавать что-либо, не разоряя въ конецъ крестьянъ, совершенно невозможно. Эта попытка увнчалась… полнымъ неуспхомъ, ибо баринъ на помощника моего раскричался, затопавъ ногами, на описи только бгло взглянулъ и приказалъ продать корову у одного и сарай у другого, а деньги представить ему не позже, чмъ черезъ недлю. Однако этихъ недль прошло до моего отъзда около двадцати, а денегъ своихъ онъ, увы, такъ и не получалъ!.. О такой злостной неисполнительности волостного правленія, иначе сказать — писаря, было г. почетнымъ мировымъ судьей обязательно сообщено г. предводителю Столбикову на зависящее отъ него распоряженіе.

Былъ и такой случай. Приноситъ въ волость приказчикъ одного землевладльца условіе, заключенное съ 28 крестьянами для засвидтельствованія, эти крестьяне брали (дло происходило зимой) 340 руб. подъ лтнія работы въ экономіи владльца. Вотъ краткія выписки изъ этого любопытнаго документа: ‘скосить десятину ржи, связать, свезть на гумно и сложить въ скирды — 2 р. 50 к. (обыкновенная цна при найм лтомъ — 4 р. 50 к,— 5 р.), вспахать десятину, посять овсомъ, взбороновать, скосить и убрать, какъ сказано выше — 3 р. 50 к. (обыкновенно 7—8 р.), о времени начала каждаго изъ видовъ работъ — узнавать самимъ мужикамъ въ контор, а за каждый день просрочки явки на работу — 3 р. штрафа и наемъ рабочихъ за счетъ виновнаго, по какой бы то ни было цн, за куреніе табаку въ неуказанномъ мст — штрафъ по опредленію приказчика, за дурную работу — добровольный возвратъ владльцу забранныхъ денегъ, а если дло дойдетъ до суда — то вдвое, во всемъ — круговая порука нанимающихся’, и т. д. По прочтеніи этого любопытнаго документа, я обратилъ вниманіе приказчика на неправильное его, съ формальной стороны, составленіе: онъ превышалъ сумму 300 руб., т.-е ту, на которую можетъ быть составлено условіе, предъявляемое для засвидтельствованія, въ волостное правленіе, крестьянамъ же я указалъ на всю растяжимость понятія о штраф по опредленію приказчика и предупредилъ ихъ, что за неосторожное обращеніе съ огнемъ они подлежатъ отвтственности передъ закономъ на общемъ для всхъ обывателей основаніи, помимо всякихъ особыхъ условій съ экономіей. Крестьяне потребовали, чтобы пунктъ о штраф за куреніе былъ исключенъ и чтобы обусловлено было оповщеніе ихъ о времени начала каждаго изъ видовъ работы. Узнавъ о моемъ вмшательств ‘въ добровольный договоръ между нанимателемъ и нанимающимися’ и о томъ, что я ‘входилъ въ разборъ добровольной цнности на работы’, землевладлецъ обратился къ старшин съ строгимъ посланіемъ, изъ коего и взяты вышеприведенныя фразы, онъ обвинялъ меня чуть ли не въ возмущеніи рабочихъ противъ хозяина и общалъ о моихъ противозаконныхъ дйствіяхъ сообщить начальству, что, конечно, не замедлилъ исполнить.

Въ нкоторыхъ губерніяхъ открыли свои дйствія отдленія крестъянскаго банка, въ нашей еще тогда не открывались. Однажды, посл засданія 10-го числа, Столбиковъ подозвалъ насъ, старшинъ и писарей, къ своему столу и сказалъ намъ рчь слдующаго, приблизительно, содержанія:

Для мужиковъ очень полезенъ будетъ банкъ, но у насъ его не откроютъ до тхъ поръ, покуда не поступятъ заявленія о нужд, ощущаемой въ немъ крестьянствомъ. Поэтому представьте присутствію рапорты о томъ, что населеніе ждетъ съ нетерпніемъ открытія дйствій банка въ нашей губерніи, но крестьянамъ погодите говорить о предлагающемся открытіи банка, да и вообще о самомъ банк ничего не говорите, во избжаніе разныхъ нежелательныхъ слуховъ и толковъ.

Словомъ, отъ насъ требовали завдомо ложнаго донесенія… Кажется, что волостныя правленія представили по таковому, я же воздержался, и это, безъ сомннія, было мн также поставлено въ счетъ.

Ни одного года не проходитъ, чтобы въ сел Кочетов не было пожаровъ, иногда дло ограничивается нсколькими дворами, чаще нсколькими десятками ихъ, и однажды выгорло боле двухъ сотъ дворовъ. За недостаткомъ воды и за отсутствіемъ какой-либо организаціи рабочей силы, купленныя на общественный счетъ дв пожарныя трубы часто вовсе бездйствуютъ на пожарахъ, простыми же орудіями — баграми, топорами и проч., крестьяне дйствуютъ крайне недружно, неумло, и поэтому обыкновенно безъ всякаго результата. Я ни одного ближняго поясара по своей волости не пропускалъ и изъ многочисленныхъ наблюденій вынесъ заключеніе, что для деревянно-соломенныхъ деревень нашихъ пожарныя трубы мало полезны и могутъ съ успхомъ примняться лишь для заливанія головешекъ и обгорлыхъ бревенъ, вытаскиваемыхъ при помощи багровъ изъ пожарища, или при самомъ начал пожара для поливанія незагорвшихся еще сосднихъ крышъ. Наибольшее вниманіе при борьб съ пожарами, должно, по моему мннію, быть направлено на какую-нибудь организацію рабочей силы, иначе сказать — на устройство пожарныхъ дружинъ, вооруженныхъ для тушенія преимущественно ручными орудіями, какъ-то: баграми, топорами и ломами. Впрочемъ, здсь далеко не мсто распространяться о моихъ проектахъ улучшенія пожарнаго дла въ Россіи, упомянулъ же я объ этомъ обстоятельств, чтобы ясне была роль, которую я игралъ въ слдующемъ дл. Въ послднюю весну моего пребыванія въ кочетовской волости, я предложилъ кочетовцамъ учредить у себя пожарную дружину, въ которую должны были войти непремнно молодые парни, по одному отъ пяти дворовъ, назначенные молодцы были подраздлены на группы, и каждой групп было указано, какими инструментами она должна дйствовать на пожар, при чемъ были объяснены и нкоторые пріемы, напр., какъ препятствовать распространенію огня помощью войлочныхъ щитовъ, наброшенныхъ на сосднее зданіе и поливаемыхъ изъ пожарной трубы. Въ каждой групп былъ избранъ старшой, преимущественно изъ запасныхъ рядовыхъ, знающихъ военную дисциплину и, поэтому, боле или мене умющихъ приказывать и сохранять авторитетъ въ глазахъ своихъ дружинниковъ-односельчанъ. Словомъ, мною сдлана была попытка осмыслить борьбу съ пожарами, истребившими въ кочетовской волости за послднія десять лтъ боле чмъ на 200 тыс. руб. крестьянскаго имущества. Нужно замтить, что ничьего разршенія на устройство пожарной дружины я не испрашивалъ, ибо полагалъ, что сельскій сходъ иметъ полное право принимать т или другія мры для огражденія себя отъ разрушительнаго дйствія пожаровъ, но когда приговоръ объ этомъ предмет былъ составленъ, то я представилъ его отъ имени старшины въ присутствіе по крестьянскимъ дламъ, при чемъ почтительнйше просилъ войти въ оцнку учиненныхъ мропріятій и, буде таковыя, по мннію присутствія, окажутся цлесообразными, предложить и прочимъ волостямъ испробовать предлагаемый мною способъ борьбы съ пожарной эпидеміей. Не знаю, какъ все присутствіе оцнило мой проектъ, но слышалъ, что Столбиковъ оцнилъ его съ совершенно своеобразной точки зрнія, врядъ ли онъ серьезно испугался предложенной мною мры, но не подлежитъ сомннію, что устройство мною пожарной дружины послужило ему впослдствіи однимъ изъ доводовъ при требованіи моего увольненія.

— Послушайте,— говорилъ онъ одному изъ членовъ присутствія: разв мы съ вами все еще студенты, чтобы не видть къ чему все это клонится? Вдь сегодня онъ устраиваетъ только пожарныя дружины, а завтра начнетъ, пожалуй, устраивать, чортъ знаетъ, какія?!.

Чтобъ не возвращаться къ вопросу о пожарныхъ дружинахъ, скажу кратко, что, съ отъздомъ моимъ, все дло рушилось, ибо населеніе не успло еще на опытахъ проврить пользу этого учрежденія, а сами добровольцы — привыкнуть къ новому длу,— какъ говорится, втянуться въ него.

О прочихъ многочисленныхъ столкновеніяхъ моихъ съ волей начальства я не стану распространяться, ибо не въ нихъ главная суть: участь моя была уже ршена посл выборовъ гласныхъ и Столбиковъ выжидалъ только событій, чтобы безъ хлопотъ удалить меня, какъ непокорнаго слугу. Удобнымъ для этого моментомъ оказалась весна 188… года, когда, вмсто Щукина, человка, какъ уже извстно читателю, далеко не идеальныхъ качествъ, но все жъ таки до нкоторой степени самостоятельнаго, на должность непремннаго члена поступила креатура Столбикова,— молоденькій офицерикъ, ничего не смыслившій ни въ крестьянскихъ длахъ, ни въ жизни вообще, и поэтому на все смотрвшій сквозь очки своего патрона. Такимъ образомъ, власть Столбикова въ присутствіи еще боле усилилась, и онъ нашелъ, что пора со мной перестать шутить. Прозжая однажды черезъ наше село, онъ во время смны лошадей обратился ко мн съ слдующимъ предложеніемъ.

— Послушайте, А—ревъ, въ —цкой волости освободилось, какъ вамъ, вроятно, извстно, мсто писаря. Бывшіе тамъ писаря сильно запустили вс дла и даже вооружили населеніе противъ волости своими поборами и притсненіями. Я бы хотлъ, чтобы вы перешли туда на службу и исправили бы вредъ, причиненный этими недобросовстными личностями.

Это предложеніе было такъ неожиданно и странно, что я въ первый моментъ совершенно растерялся, однако, собравшись съ мыслями, я указалъ Столбикову на то обстоятельство, что я обжился въ Кочетов, привыкъ къ мстнымъ жителямъ и позволяю себ надяться, что они мною довольны и тоже привыкли ко мн, такъ что на этомъ мст я могу быть гораздо полезне, чмъ въ —цкой волости, гд надо будетъ убить нсколько лтъ жизни, прежде чмъ окажется возможнымъ заслужить довріе населенія. Я указалъ и на то обстоятельство, что можно бы меня и пожалть,— не посылая въ волость, гд дла запущены и гд придется употребить массу времени на приведеніе глупйшихъ канцелярскихъ длъ въ порядокъ. Столбиковъ сосредоточенно курилъ папиросу и смотрлъ мимо моего лица въ стну.

— Да, первое время тамъ будетъ, можетъ быть, нсколько и потрудне, но вы скоро обживетесь… Польза службы требуетъ этого перевода вашего, я тутъ ничего не могу сдлать.

— Павелъ Иванычъ! Я не хочу приносить себя въ жертву какой-то миической польз службы, такъ какъ, поступая на должность волостного писаря, я поставилъ себ цлью работать не для одной только канцеляріи волостного правленія… Если я уйду изъ Кочетова, три года моей упорной борьбы съ нкоторыми некрасивыми явленіями общественной жизни кочетовцевъ и съ нкоторыми личностями изъ ихъ среды — пропадутъ даромъ, моимъ переводомъ вы мн не дадите возможности укрпить кое-какія мои начинанія… Словомъ, на предложеніе перейти — я смотрю какъ на опалу. При поступленіи моемъ на службу я просилъ васъ — и вы мн общали — дать мн заблаговременно знать, когда вы найдете, что я достаточно послужилъ, теперь я вновь обращаюсь къ вамъ съ вопросомъ, долженъ ли я смотрть на это предложеніе, перейти въ другую волость, какъ на предложеніе вовсе оставить службу?

Мы были одни въ комнат, и, можетъ быть, поэтому Столбиковъ поспшилъ меня уврить, что онъ мною совершенно доволенъ, что вовсе не желаетъ моей отставки, но что, въ видахъ пользы службы…

— Въ всякомъ случа, подумайте и дайте мн отвтъ въ непродолжительномъ времени,— сказалъ онъ, когда въ комнату вошелъ сторожъ съ докладомъ, что лошади поданы.

Въ ближайшее 10-е число, когда я явился въ присутствіе вмст съ писарями и старшинами прочихъ волостей, меня вызвалъ Столбиковъ и спросилъ: надумался ли я?

— Павелъ Иванычъ,— отвтилъ я,— если мн суждено поставить крестъ надъ своими работами, пусть будетъ такъ, но я не чувствую въ себ достаточно силъ вновь продлать и и переиспытать въ —цкой волости то, что я. продлалъ и переиспыталъ въ кочетовской.

— Но я долженъ васъ предупредить, что въ кочетовской волости я васъ, по нкоторымъ соображеніямъ, оставить не могу,— сказалъ онъ и ушелъ въ другую комнату.

— Это само собой разумется!— вырвалось у меня. Я теперь убдился вполн, что предложеніе перейти въ другую волость было лишь дипломатической уверткой моего начальства, побоявшагося открыто и прямо заявить мн о своемъ намреніи — совершенно удалить меня со службы. Признаюсь, горечь и злоба закипли во мн… Три года не малыхъ трудовъ, три года нравственныхъ и матеріальныхъ лишеній — съ единственной цлью заслужить довріе населенія — все это пошло прахомъ отъ одного мановенія властной руки, сознаніе своего безсилія заставляло меня скрипть зубами, а въ душ складывалось совершенно ‘нелогичное’ ршеніе — бороться до конца и не уступать наглому насилію… Во время горькихъ моихъ размышленій, какъ нельзя боле ‘кстати’, подошелъ ко мн одинъ изъ волостныхъ писарей, извстный прихвостень Столбикова, и сдлалъ предложеніе — принять участіе въ подписк на икону для поднесенія Столбикову…

— Это по какому же случаю?

— Да такъ, въ вид знака привязанности, уваженія и благодарности… Мы было ршили по десяти рублей собрать съ волости, пять рублей — съ писаря и пять — со старшины.

— До сихъ поръ я слыхалъ, что поднесенія разныя бываютъ лишь по особеннымъ какимъ-нибудь случаямъ, ну, въ род юбилея, что ли. Вы бы хоть подождали — если не этого, то другого какого-нибудь событія,— имянинъ супруги его, или рожденія наслдника, что ли!

— Вы всегда… Что вамъ, пяти рублей жалко, что-ли?

— Да-съ, жалко!— прорвало меня.— Такъ и знайте, ни копейки отъ меня не получите на это… лизоблюдство!

…Мн остается разсказать о послднемъ період своей службы въ волостныхъ писаряхъ очень немного, и то, что я разскажу, будетъ довольно заурядно. Сочувствіе своему горю я находилъ во всхъ, къ кому ни обращался за совтомъ, но активной поддержки не нашелъ, ибо вопросъ о моемъ удаленіи былъ Столбиковымъ поставленъ такъ удачно, что никакая, съ чьей либо стороны, поддержка была почти немыслима. Столбиковъ предложилъ присутствію уволить меня, и когда трое изъ прочихъ четырехъ членовъ присутствія высказались противъ этого, ничмъ не мотивированнаго предложенія, то онъ заявилъ имъ, что принужденъ будетъ, въ такомъ случа, обратить вниманіе высшаго начальства на мою ‘неблагонадежность’. Чтобы обвинить меня въ этомъ преступленіи, моему гуманному начальнику не потребовалось бы, конечно, никакихъ доказательствъ, и одного его намека было бы, думаю, достаточно, чтобы испортить мн всю жизнь, разъяснить мн это обстоятельство взялся секретарь присутствія, вслдствіе чего я былъ экстренно вызванъ въ городъ. Секретарь прекрасно выполнилъ возложенное на него порученіе: онъ ярко обрисовалъ мн всю невозможность ‘бороться съ сильнымъ’ и при томъ съ такимъ, который не останавливается на полъ-дорог къ цли… Другія лица, къ которымъ я обратился по этому длу, сказали мн, что сочувствіе ихъ всегда будетъ на моей сторон, но что въ моихъ же интересахъ они совтовали бы мн подать въ отставку, не ожидая выполненія Столбиковымъ своихъ угрозъ.

— Это человкъ на все способный,— говорили они мн: — онъ ни предъ чмъ не остановится, если захочетъ уничтожить васъ, а что онъ этого захотлъ,— вы имли ужъ достаточно времени убдиться. Не губите же себя, заставьте замолчать свое самолюбіе, проглотите обиду и служите своему длу въ другомъ мст или на другомъ поприщ…

Много дней и ночей провелъ я въ нравственной борьб съ самимъ собою, прежде чмъ подалъ въ отставку. Въ конц концовъ, я послушался такъ называемаго голоса ‘житейскаго благоразумія’ и, сдавъ должность своему помощнику, выхалъ изъ Кочетова, чтобы никогда туда боле не возвращаться…

XXIV.
Какую память оставилъ я среди кочетовцевъ?

Когда я встрчаюсь со своими старыми знакомыми или завожу новыя знакомства, и меня при этомъ рекомендуютъ, какъ человка, имвшаго случай три года наблюдать и изучать деревню и ея бытъ на самомъ близкомъ отъ нея разстояніи, то мн обыкновенно задаютъ, иногда — съ интересомъ, иногда — ‘для разговора’, почти одни и т же вопросы.

— Ну, вотъ вы присмотрлись достаточно къ народному быту, къ крестьянскимъ распорядкамъ: какое жъ вы изъ всего этого вынесли впечатлніе? Каковы ваши взгляды, выводы?..

Я всегда чувствую себя скверно отъ такихъ, въ упоръ мн поставленныхъ вопросовъ. Мн кажется, что меня экзаменуетъ строгій профессовъ по ‘предмету’, изъ котораго я знаю одинъ только билетъ: ‘введеніе’, самый же ‘предметъ’ кажется мн столь обширнымъ, что я даже не даю себ яснаго отчета, какому изъ его отдловъ принадлежитъ первенствующее мсто, какому — второстепенное.

— Т.-е., о какого же рода впечатлніяхъ и выводахъ вы хотите знать? Относительно чего именно?.. спрашиваю я въ смущеніи.

— Да вотъ хоть о волостныхъ судахъ. Полезны они, или вредны? Нужно ли ихъ вовсе уничтожить, или только реформировать, или же оставить ихъ, какъ они есть?

И опять я чувствую себя въ положеніи школьника на экзамен. Мн тотчасъ представляется огромная площадь Россіи съ ея милліонами новгородцевъ, курянъ, костромичей, воронежцевъ, псковичей и проч., и проч., и т тысячи волостныхъ судовъ, которые у нихъ функціонируютъ — съ одной стороны, и кочетовская волость съ ея судомъ — съ другой, я смутно вспоминаю о тхъ томахъ и отдльныхъ статьяхъ, о монографіяхъ и офиціальныхъ изслдованіяхъ, которыя посвящены научному разбору дятельности волостныхъ судовъ,— воображеніе мое рисуетъ мн образы судей Черныха и едьки, а память воспроизводитъ мн поперемнно — то мудрое ршеніе этихъ отправителей правосудія, то безсмысленное, то огромные проблы въ законахъ и прекрасное пополненіе ихъ обычаемъ, то — примненіе этого же самаго обычая міродами съ цлыми эксплуатаціи и грабежа…

— Я ничего не ршаюсь сказать опредленнаго по этому вопросу,— отвчаю я обыкновенно своему собесднику.— Я недостаточно самонадянъ, чтобы рубить этотъ нервный узелъ народной жизни съ плеча. Все, что я могу, это — передать вамъ свои наблюденія и сдлать кой-гд намеки для лучшаго пониманія передаваемыхъ мною фактовъ, а тамъ — ваше дло: хотите — забудьте то, что я говорилъ, какъ вещь безполезную, хотите — примите мои разсказы во вниманіе, когда будете составлять свое окончательное сужденіе по этому вопросу…

И не только въ разговорахъ, подчасъ застигающихъ врасплохъ, но и теперь, на досуг, сидя въ своей комнат и спокойно размышляя о той или другой особенности крестьянской жизни, я не ршаюсь дать категорическаго отзыва, напр., о волостныхъ судахъ, я всегда помню, что самое лучшее учрежденіе можетъ быть плохимъ въ рукахъ плохихъ людей (‘законы святы’ и т. д.), и наоборотъ, хорошій человкъ и на плохомъ мст будетъ по возможности хорошъ и до нкоторой степени можетъ внести свои индивидуальныя особенности въ отправленіе своей должности. Мн кажется, что очень часто смшиваются понятіе о волостныхъ судахъ съ понятіемъ b волостныхъ судьяхъ, точно такъ же, какъ длаютъ, напр., нкоторые органы печати, повально ругая земство и институтъ присяжныхъ засдателей за хищенія, обнаруженныя въ нкоторыхъ земствахъ, и за нсколько не совсмъ понятныхъ для посторонняго человка приговоровъ присяжныхъ. Мн кажется, что одно дло говорить: ‘волостной судъ надо уничтожить’, и другое дло говорить: ‘надо прекратить безобразія, чинимыя нкоторыми волостными судьями’. Почему это, когда рчь идетъ про ‘интеллигентныхъ’ дятелей, говорятъ, напр., такъ: ‘мировой судья —скаго узда А. сдлалъ такую-то гнусность’, или: ‘предсдатель —ской управы Б. укралъ земскія деньги’,— а когда дло касается народной массы, то всякія личности изъ ея среды игнорируются, равно какъ и вс ихъ индивидуальныя качества и особенности, изъ всхъ участниковъ въ извстномъ дл приготовляютъ какую-то окрошку и преподносятъ ее въ вид ‘одного факта изъ народной жизни, ярко обрисовывающаго, насколько волостной судъ’… и т. д.?— Можетъ быть, это потому, что мировыхъ судей немного, предсдателей еще меньше, мужиковъ же черезчуръ много расплодилось, можетъ быть, указывать поэтому, что такой ‘мужичій» казусъ произошелъ тамъ-то, произведенъ тмъ-то и при такихъ-то обстоятельствахъ — совершенно безполезно, ибо мужики скроены вс на одинъ манеръ, и что сдлано однимъ или нсколькими негодяями изъ ихъ среды, то позволительно рекомендовать, какъ дяніе, характеризующее нравы и обычаи всего народа?.. Что касается меня, то я не могу представить себ ‘волостной судъ’, какъ нчто безличное, абстрактное: тотъ судъ, о которомъ я говорилъ и говорю,— это для меня Черныхъ, Колесовъ, едька и проч., при томъ непремнно въ ихъ родной обстановк, въ —скомъ узд Воронежской губерніи, перемсти ихъ, каковы они есть, въ какой-нибудь Тихвинскій уздъ — и они потеряютъ, можетъ быть, вс свои характерныя особенности, какъ судьи. То, что для даннаго узда, гд Черныхъ съ прочими дйствуютъ въ родной имъ сфер, можетъ быть и хорошо мною придумано, то легко можетъ оказаться малопригоднымъ для Новгородской губерніи, да наконецъ, могу поручиться, что и въ волостныхъ судахъ Воронежской губерніи реформа моя можетъ на каждомъ шагу провалиться, ибо удачный исходъ ея будетъ зависть отъ того, попадутъ ли въ составъ суда два Черныха на одного Пузанкина, или наоборотъ. Вотъ почему я почти не длаю выводовъ, а привожу только факты и характеристики и жалю разв только объ одномъ, что привелъ ихъ мало, если бы приведенные мною факты и данныя оказались соотвтствующими фактамъ и даннымъ изъ практики волостныхъ судовъ Новгородской губерніи, то уже съ нкоторой увренностью можно было бы сказать, что и мропріятія, пригодныя для судовъ Воронежской губерніи, окажутся пригодными для судовъ Новгородской. Давайте-жъ, поэтому, побольше фактовъ и характеристикъ изъ всхъ концовъ Россіи, сравнимъ одни данныя съ другими, изучимъ ихъ особенности, отбросимъ случайное, подчеркнемъ постоянное,— и только тогда приступимъ къ выводамъ, только тогда сядемъ писать проэкты! А теперь — слуга покорный: я не хочу уподобиться гимназисту, прочитавшему въ учебник нчто о физическихъ особенностяхъ кавказскаго и монгольскаго племенъ и тотчасъ же возмнившему, что изучилъ антропологію…

Да не то что о волостныхъ судахъ,— на гораздо боле простые вопросы я не ршаюсь давать категорическіе отвты. Положимъ, что меня спрашиваютъ о слдующемъ: ‘вы пробыли три года писаремъ, все населеніе волости успло, вроятно, узнать васъ за это время, скажите, какую пользу принесли вы кочетовцамъ за эти годы, и поминаютъ ли васъ тамъ добромъ?’ Казалось бы, что на эти вопросы, лично до меня и моей дятельности относящіеся, у меня долженъ быть совершенно готовый отвтъ — или въ утвердительномъ, или, въ отрицательномъ смысл, къ стыду своему я долженъ сознаться, что плохо даю себ отчетъ, какъ меня поминаютъ кочетовцы, да и поминаютъ ли меня какъ-нибудь?.. Очень можетъ быть, что добрая половина крестьянъ кочетовской волости узнала о моей отставк лишь мсяцъ, два, а то и боле спустя ея,— именно не ране того, какъ старшина Яковъ Иванычъ пріхалъ къ нимъ въ село для утвержденія какого-нибудь приговора и привезъ съ собой новаго человка, кратко рекомендовавъ его сходу: ‘это-де новый писарь’,— или когда самимъ обывателямъ пришлось завернуть въ волость по какому-нибудь длу и когда они увидали, что за набольшимъ столомъ сидитъ незнакомое имъ, новое лицо. Иду дале: многіе, скажу примрно, 10% обывателей (женскій полъ я нигд въ разсчетъ не принимаю, такъ какъ бабы до волости почти никакого отношенія не имютъ), даже обратившись за своимъ дломъ къ новому писарю, не замтятъ происшедшей замны одного лица другимъ, потому что они меня за вс три года не успли запомнить, хотя и видли разъ десятокъ, а можетъ быть и больше: они такъ мало интересовались мною, какъ человкомъ, что черты моего лица не запечатдлись у нихъ въ памяти… А вотъ другое исчисленіе, которое также кажется мн приблизительно врнымъ: не мене ⁴/₅ обывателей, узнавъ тмъ или другимъ родомъ о моемъ увольненія, подумаютъ про себя или даже громко скажутъ: ‘надо полагать — набдокурилъ!.. Охъ, ужъ и писаря эти! Какой — какой выищется, чтобъ долго на одномъ мст просидлъ, а все больше — годика два, али три, очень ужъ народъ дошлый, палецъ имъ въ ротъ тоже не клади’… Изъ остальныхъ 20% обывателей, которые выразятся о моей личности нсколько боле опредленно, около половины позлорадствуетъ по поводу моей отставки, припоминая т вольныя и невольныя (бывали, конечно, и такія) обиды, которыя я имъ когда-либо наносилъ,— такъ что въ конц-концовъ не боле 10% пожалютъ обо мн, помянувъ меня добрымъ словомъ. Къ этимъ послднимъ будутъ принадлежать, во-первыхъ, большинство мужиковъ, имвшихъ по какимъ-нибудь обстоятельствамъ частныя сношенія съ волостью: таковы старосты, десятскіе, судьи, ямщики, вообще — служилый народъ. Одни изъ нихъ будутъ вспоминать, какъ я старался имъ разъяснять ихъ недоумнія по поводу ихъ служебныхъ обязанностей, другіе — какъ я былъ доступенъ, по ихнему — ‘простъ’ (‘коли въ волости нтъ,— смло ступай на фатеру: приметъ и все честь-честью сдлаетъ и скажетъ’), третьи — какъ я заботился, чтобы не гонять даромъ лошадей изъ-за какой-нибудь пустой бумажонки, какъ я часто зжалъ на одной кляч, имя право требовать себ пару (даже это поставятъ мн въ заслугу!..) четвертые — какъ я выручалъ ихъ изъ той или другой бды или промашки по служб, и проч. Затмъ, во-вторыхъ, изъ лицъ, рдко имвшихъ соприкосновеніе съ волостью, добрымъ словомъ помянутъ меня лишь т, которымъ я оказалъ когда-нибудь непосредственную и черезъ чуръ очевидную для нихъ услугу, и которымъ никогда впослдствіи не приходилось отказывать въ ихъ просьбахъ или какъ-нибудь иначе обижать ихъ, если жъ я хоть десять услугъ имъ оказалъ, а въ одиннадцатый разъ просьбы ихъ не уважилъ, даже вполн основательно,— то вс прежнія услуги мои будутъ забыты и помниться будетъ только послдняя обида.

Отчего же происходитъ такое странное отношеніе крестьянства къ лицу, состоящему въ волости писаремъ, къ лицу, врно и честно служащему ему, поставившему себ задачей жизни быть полезнымъ этому самому крестьянству?.. Оттого, отвчу я, что мужикъ волостью, волостными длами и своимъ всякаго рода волостнымъ начальствомъ ни мало не интересуется и даже не вспоминаетъ о нихъ до момента своей личной нужды въ этой волости, въ этихъ старшинахъ и писаряхъ, какъ не интересуемся мы съ вами, читатель, напр., касторовымъ масломъ вплоть до того момента, когда почувствуемъ разстройство желудка. Далеко не первому приходится мн отмчать тотъ фактъ, что волость со всей ея канцелярщиной — совершенно чуждое для мужика учрежденіе, съ которымъ онъ никакими, кром какъ фискально-административными, интересами не связанъ, вмст съ тмъ достаточно извстно, какими глазами смотритъ мужикъ на фискъ и администрацію во всхъ ея видахъ: поэтому, надюсь, не трудно понять, съ какой неохотой мужикъ иметъ дло съ волостью и съ какой легкостью даже забываетъ объ ея существованіи, если личной надобности до нея не иметъ, и она его, съ своей стороны, не трогаетъ. Все это, повторяю, такъ уже извстно и переизвстно, что я не ршаюсь распространяться на эту тему, саму по себ, однако, крайне интересную, упомянулъ же я объ этомъ обстоятельств лишь съ той цлью, чтобы отвтить на вопросъ: какую я о себ оставилъ среди кочетовцевъ память? И вотъ мой на это по возможности опредленный отвтъ: у большинства обывателей — никакой, ибо я для нихъ былъ не человкомъ, интереснымъ самимъ по себ, имющимъ съ ними общія дла, общіе интересы, а только — писаремъ, ‘наемною шкурой’, какъ обозвалъ меня одинъ обыватель, будучи однажды въ пьяномъ вид… Чтобы наглядне представить то расплывчатое понятіе о моей личности, которое имло мсто въ масс кочетовцевъ вплоть до послдняго дня моей службы, я позволю себ остановиться на одномъ эпизод изъ моей жизни въ писаряхъ,— правда, очень мелкомъ, но прекрасно подтверждающемъ высказанныя мною мысли.

Въ самый разгаръ послдней масляницы, которую мн суждено было провесть въ Кочетов, у меня случилась маленькая домашняя оказія: не хватило масла для блиновъ (пожалуйста, читатель, не гнвайтесь на меня, что я утруждаю васъ такими пустяками: примите во вниманіе, что пустяки даютъ окраску жизни), объ этой бд домашніе мои сообщили мн утромъ, когда я собирался идти въ волость, и объяснили, что искали по всмъ сосднимъ дворамъ, но нигд продажнаго масла не нашли. Въ волости, куда я отправился, сокрушенный вышесказаннымъ печальнымъ обстоятельствомъ, я нашелъ прибывшія съ почтой отъ судебнаго слдователя повстки, которыя надо было немедленно раздать по назначенію, развозить ихъ взялся мой помощникъ, славный малецъ лтъ семнадцати. Зная, что въ одной изъ деревень, въ которой онъ долженъ былъ побывать, крестьяне живутъ зажиточные и держатъ скота по многу, я просилъ его купить тамъ мн масла, если случится, при чемъ далъ два рубля денегъ. Присутствовавшій при нашемъ разговор десятскій, изъ кочетовскихъ крестьянъ, замтилъ мн:

— H. М.! Я сейчасъ обдать иду домой: коли угодно, я у сосдей своихъ поспрошаю — нтъ ли у нихъ на продажу масла?

— Сдлай милость, спроси. Можетъ быть, онъ не привезетъ, такъ я на тебя надяться буду.

Нсколько часовъ спустя возвращается мой помощникъ и привозитъ мн цлую корчагу прекраснаго масла, фунтовъ въ пятнадцать всомъ.

— Деньги ваши я отдалъ, свсьте, сколько тутъ масла, и тогда доплатите, сколько не хватитъ: сговорился я по 25 к. за фунтъ,— отрапортовалъ онъ мн.

Почти въ это же время приходитъ и десятскій, неся деревянную чашку съ наколупленнымъ масломъ очень невысокаго качества, по его словамъ, онъ обгалъ боле двадцати дворовъ и вотъ только въ одномъ нашелъ фунтовъ пять, по цн 30 к. за фунтъ.

— Нтъ, братъ, спасибо, теперь мн оно не нужно: и дорого, и плохо, да къ тому же вонъ цлую корчагу привезли. Отнеси назадъ.

— Ну, что-жъ, онъ эвтимъ не обидится, хозяинъ-то. Я и назадъ снесу, а то зайду къ Иванъ Ермилычу (кабатчику),— може онъ возьметъ.

Однако, и Иванъ Ермилычъ этого масла не взялъ, такъ что оно благополучно вернулось къ своему хозяину. Вотъ какова несложная завязка комедіи, въ которой мн пришлось играть очень глупую роль.

Прошло мсяца два съ половиной. Былъ май, сушь стояла превеликая и многіе изъ мстныхъ обывателей стали безпокойно спать по ночамъ, боясь пожаровъ, здсь очень частыхъ. Давно ужъ надо было привесть пожарный инструментъ въ порядокъ, но кочетовскій староста, Игнатъ Ивановъ, все откладывалъ это дло^, бочки, между тмъ, разсыпались, рукава пожарныхъ трубъ были вс въ дырахъ, багры возмущали своимъ видомъ. Игнатъ былъ вообще чрезвычайно плохимъ старостой, попалъ онъ на эту должность лишь съ помощью водки, которой щедро угощалъ какъ весь сходъ, такъ, въ особенности, разныхъ Парфеновъ, мірскихъ воротилъ. Достигнувъ власти, онъ пятый мсяцъ не могъ протрезвиться, какъ слдуетъ, ибо постоянно пребывалъ въ трактир, опивая жалобщиковъ и тмъ вознаграждая себя за убытки, понесенные имъ при выборахъ. Я давно былъ крайне недоволенъ имъ и неоднократно ужъ предупреждалъ его, что донесу присутствію о его полнйшей неспособности нести службу, но каждый разъ онъ просилъ прощенія, общалъ исправиться, клялся, божился и проч. Наконецъ, терпніе мое лопнуло, и, въ виду огромнаго вреда, который могъ произойти отъ небрежности старосты, я твердо ршился привесть свою угрозу въ исполненіе. Случай мн помогъ: однажды, въ волости проздомъ остановилось, для смны лошадей, одно начальствующее лицо, бывшее со мной въ хорошихъ отношеніяхъ. Зашелъ у насъ разговоръ о пожарахъ.

— Да не хотите ли полюбоваться на нашъ пожарный обозъ, стоющій боле пятисотъ рублей и ршительно ни на что негодный, благодаря запущенности?— замтилъ я.

Лицо поинтересовалось посмотрть и пришло въ ужасъ, немедленно было послано за старостой, который оказался, какъ и всегда, въ трактир. Явился онъ въ сильномъ градус, давалъ отвты грубые и глупые, короче сказать, прозжее начальство ршило, что ему старостой быть не годится. Дйствительно, вслдствіе сообщенія, сдланнаго нечаяннымъ ревизоромъ уздному присутствію, волостью было получено предписаніе — старосту Игната Иванова отъ должности отршить и возложить ея исправленіе на кандидата. Бумага эта была получена въ пятницу, а въ субботу я послалъ десятскаго предупредить неизвстнаго мн крестьянина Алекся Суворова, значившагося въ сельскомъ приговор кандидатомъ на должность старосты, чтобы онъ явился въ воскресенье въ волость.

— А кто такой этотъ Суворовъ? Хорошій мужикъ?— полюбопытствовалъ я спросить у старшины.

— Ничего себ, мужикъ твердый, водки не пьетъ вовсе. Да нешто вы его не знаете? Коренастый такой, съ рыжей бородой…

— Нтъ, что-то не припомню.

Всть о томъ, что кандидата требуютъ въ волость и что, слдовательно, прежняго старосту хотятъ смнить, быстро облетла все село^, староста — это вдь свой, мірской человкъ, вдающій необходимыя мірскія дла (сдачу земли, наемъ пастуховъ, хлбный магазинъ и проч.), я поэтому судьба его интересуетъ міръ гораздо боле, чмъ судьба волостного начальства, стоящаго особнякомъ отъ міра, на отшиб.

Рано утромъ въ воскресенье приходитъ ко мн на квартиру староста Игнатъ Ивановъ.

— Наслышамшись я, что меня смнять хотите?

— Да, любезнйшій^, пришла бумага изъ присутствія, чтобы кандидата на ваше мсто поставить.

— H. М.! Больше не буду, ей-Богу не буду!.. Инструментъ завтра же въ лучшемъ вид исправлю, кузнеца найму.

— Теперь, другъ мой, поздно. Намъ надо предписаніе исполнить.

— Не погубите, H. М., дайте еще въ старостахъ походить! Я сильно на выборахъ похарчился,— дайте свое вернуть, а я вамъ заслужу.

И онъ вытянулъ изъ кармана заготовленную заране пятирублевую бумажку.

— Извольте-съ, а вечеромъ раздобудусь — еще столько же… Дайте мн послужить.

Каковъ былъ мой отвтъ, разумется само собою. Любопытно то, что близко стоявшія въ волости лица знали, что Игнатъ пошелъ ко мн съ приношеніемъ, можетъ быть, онъ даже совтовался съ ними, сколько мн дать. Вывожу я это изъ слдующаго обстоятельства. Тотъ же десятскій, которому я въ субботу приказывалъ позвать кандидата, спросилъ меня, когда я пришелъ въ волость:

— Что-жъ, прикажете звать Суворова, али не надо?

— Да вдь я теб еще вчера приказывалъ позвать его!..

— Это точно-съ, мы ему говорили, да онъ не дюже поврилъ. Да и мы, признаться, думали такъ, что може и обойдется…

Я начиналъ чувствовать, что около меня образовывается какая-то тонкая сть неуловимой сплетни, но въ чемъ именно дло, я еще ясно не понималъ. Игнатъ, отдавая печать и знакъ кандидату, опять просилъ прощенія: ‘вдь оченно даже извстны, что эвто по вашей жалоб меня страмятъ, такъ будетъ ужъ,— накуражились надо мною, пора-жъ и милость вернуть’!.. Онъ былъ уже порядочно випивши.

Этимъ же вечеромъ, отправились мы со старшиной въ гости къ мстному священнику, у котораго было какое-то торжество, пришлось идти мимо трактира. Въ тотъ самый моментъ, когда мы проходили мимо дверей этого ‘заведенія’, изъ него вывалило человка четыре сильно пьяныхъ мужиковъ, было такъ темно, что мы не сразу узнали, кто такіе эти гуляки,— они же насъ тотчасъ признали по нашимъ костюмамъ.

— А-а, благодтели!— раздался голосъ бывшаго старосты Игната.— Разорители вы мои, чтобъ вамъ ни дна, ни покрышки!..

— Кровопійцы вы! За что человка обидли?.. узнали мы голосъ одного изъ Парфеновъ. Мы поспшили уйти, во избжаніе какого-нибудь серьезнаго столкновенія съ разгоряченными виномъ сторонниками Игната.

Прошло еще съ недлю. Новаго старосту я рдко видалъ, такъ какъ почти все время былъ въ разъздахъ по волости, однажды, въ разговор со старшиной, я вспомнилъ про него и спросилъ:

— А что, какъ Суворовъ дло свое правитъ? Въ трактирахъ не ночуетъ?

— Нтъ, онъ тамъ и допрежъ, почесть, не бывалъ, а теперь и вовсе разучился ходить…

— Это почему?

Старшина нсколько замялся.

— Да такъ… Допекаютъ его пріятели того, стараго.

— Чмъ допекаютъ?

— Кто ихъ знаетъ… Я, признаться, хорошенько не слыхалъ. Очевидно было, что старшина скрываетъ отъ меня нчто, а я ужъ зналъ по опыту, что онъ ни за что не проговорится, если захочетъ что-нибудь скрыть,— разв ужъ въ пьяномъ вид проболтается, поэтому я ршилъ допытаться объ этомъ обстоятельств у самого Суворова. Долго и онъ не хотлъ мн говорить, въ чемъ дло, но наконецъ мн удалось его убдить, что въ его же прямыхъ интересахъ — подлиться со мной своимъ горемъ.

— Да что, H. М., страмъ одинъ и разсказывать-то!.. Народъ вдь нашъ глупъ и дюже легко всякой небывальщин вру даетъ, баба какая-нибудь, паскуда, сбрешетъ, а худая молва и пойдетъ, и пойдетъ по міру: обляйся тамъ какъ знаешь… А передъ кмъ обляться будешь, коли никто теб въ глаза ничего не скажетъ, а все за угломъ шушукаются?..

— Не тяни ты, пожалуйста! Слыхалъ я все это… Говори, въ чемъ дло?

— Проходу мн не даютъ, все масломъ въ глаза тычутъ.. Изволите помнить, на масляниц десятскаго посылали масло по селу разыскивать? Вдь дернула же меня тогда нелегкая масло ему свое объявить, и хошь вы тогда и не купили его, а народъ-то видлъ, что десятскій отъ меня къ вамъ масло понесъ… Теперь, какъ произвели меня въ старосты, вс и говорятъ, что вы съ меня десять фунтовъ масла взяли, да по моей просьб Игната смстили, чтобъ мн въ старосты попасть… Вотъ поди ты съ нимъ, толкуй!…

Итакъ, несмотря на то, что ни одинъ человкъ изъ кочетовской волости не можетъ похвалиться, что я, за данную имъ взятку мн, учинилъ какое-нибудь беззаконіе, несмотря на то, что десятскій, носившій взадъ и впередъ масло, былъ живъ и здоровъ и могъ подробно разъяснить всю эту чепуху, несмотря на то, что многимъ было извстно о пятишниц или даже о двухъ пятишницахъ, которыя мн предлагалъ Игнатъ и которыя я отвергъ,— несмотря на все это, деревенскій міръ поврилъ, что я могъ прельститься 10-го фунтами масла, стоющими 2 р. 60 к., и за эту несчастную взятку ршиться смнить старосту!.. Признаюсь, горшей обиды не было мн нанесено за все время моего пребыванія въ деревн и нужно жъ было этому случиться почти передъ самымъ моимъ отъздомъ,— какъ будто именно для того, чтобы я не возмечталъ о своемъ значеніи въ волости, о нравственномъ вліяніи, которое я будто бы пріобрлъ, о любви и довріи ко мн обывателей… Ни мало не утверждаю, что вовсе не было мужиковъ, которые отнеслись бы съ полнйшимъ недовріемъ къ этой сплетн: вс знавшіе меня близко, конечно, не поврили, чтобы я могъ продать мужика за нсколько фунтовъ масла^, но я не скрываю отъ себя и того обстоятельства, что невроятности сплетни, въ ихъ глазахъ, много способствовала черезъ чуръ малая цифра вознагражденія, полученнаго будто бы мною за услугу (10 ф. масла = 2 р. 50 к.), но если бы моимъ защитникамъ сказали, что я взялъ съ Суворова не 10 ф. масла, а 100 р. денегъ, то врядъ ли кто-нибудь изъ нихъ не поврилъ бы сплетн въ такой редакціи… Все дло тутъ въ цифр: одинъ всякаго продать готовъ за шкаликъ,— этотъ въ глазахъ деревенской публики, непутевый, пустой человкъ, которому самому грошъ цна, другой торгуетъ собой за рубли,— это средственный, обыденный человкъ, а кто себя за единицы или даже за десятки рублей не продаетъ,— это ужь ‘гора-человкъ’, хотя эта же ‘гора’ противъ, напримръ, радужной можетъ и не устоять. Скажу даже боле: если эта ‘гора’ и противъ радужной устоитъ, то много потеряетъ во мнніи публики: ‘простъ онъ’, будутъ говорить про такого чудака, или же: ‘кто его знаетъ,— мудреный онъ какой-то, все у него не по-людски длается’… Страшно сказать, но мн кажется, что заурядный мужикъ (по крайней мр, въ нашей мстности) вполн честнаго человка, котораго нельзя купить и за тысячи,— представить себ не можетъ, есть вроятно и изъ этого правила исключенія, но… во всякомъ случа, единичныя, и притомъ мн не извстныя.

Чувствую, что я договорился до очень печальныхъ вещей: началъ, нкоторымъ образомъ, ‘за здравіе’, а свелъ ‘за упокой’… Что-жъ, однако, длать, если дйствительность такова, какою я ее рисую? Я и теперь не поколеблюсь сказать всякому изъ интеллигентовъ, который спросилъ бы меня — ‘идти ли туда?’ — ‘идите, тамъ ваше мсто’,— точно также, какъ и самъ пойду, если… (но позвольте умолчать, въ чемъ заключается это ‘если’). И однако, не будучи лицемромъ и узко-партійнымъ человкомъ, я не могу закрывать глаза и не видть самому, да и другимъ не указывать язвъ, разъдающихъ народный организмъ: надо знать, на что идешь и что тебя ожидаетъ, если не знаешь,— очень теб трудно будетъ… Да и такъ надо сказать: еслибъ тамъ не было язвъ и все обстояло бы благополучно, то зачмъ бы туда и идти…

XXV.
Какую пользу я принесъ населенію за три года служенія народу?

Возвращаюсь къ ршенію поставленныхъ выше вопросовъ. На второй изъ нихъ: какую- я о себ оставилъ память среди кочетовцевъ,— я отвтилъ еще довольно опредленно, гораздо трудне будетъ мн справиться съ первымъ: какую пользу я принесъ населенію за три года своего писарства?..

Прежде всего долженъ оговориться, что посл меня не осталось ршительно ничего, на что можно было бы указать со словами: это — дло рукъ бывшаго писаря такого-то. Пробовалъ было я устроить, какъ сказано выше, пожарную дружину, но она рухнула и распалась тотчасъ посл моего отъзда, помогъ я совершенію и даже ускорилъ передлы земель въ нсколькихъ общинахъ (первые посл ревизіи),— но объ этой помощи, конечно, никто не помнитъ, да и вопросъ тутъ можетъ быть только относительно времени, когда совершились бы передлы безъ моей помощи: неравномрность распредленія земель внутри общинъ становилась настолько ощутительной, что и безъ моего содйствія передлы непремнно произошли бы,— можетъ быть, лишь годомъ, двумя позже, чмъ они дйствительно произошли. Заводилъ было я рчь объ общественныхъ запашкахъ для засыпки хлбныхъ магазиновъ, но это вопросъ настолько сложный, что кочетовцы не могли его ршить сразу и при мн его не ршили, а теперь, думаю, и ршать не будутъ Затмъ остается выяснить: какую я приносилъ, такъ сказать, текущую пользу кочетовцамъ за время моей у нихъ службы и что сдлалъ я такого, чего не сдлалъ бы всякій заурядный писарь на моемъ мст? Единственное, на что я могу указать безъ колебаній, это — что я сохранилъ имъ нсколько сотъ рублей чистыми деньгами и нсколько тысячъ рабочихъ часовъ. Деньги я имъ сохранилъ тмъ, что ни самъ съ нихъ поборовъ не длалъ, ни другимъ, по возможности, длать не давалъ, что я велъ ихъ дла въ город, устраняя тмъ необходимость самимъ туда здить и тратиться на городскихъ ‘аблакатовъ’, и проч. въ томъ же род. Рабочіе часы я имъ сохранилъ, не сзывая лишнихъ сходовъ, не разъзжая по пустымъ дламъ по волости, не задерживая просителей въ волостномъ правленіи, и т. п. Это я дйствительно длалъ, но къ такому образу моихъ дйствій населеніе такъ привыкло, что удивилось бы, еслибъ у меня вдругъ пошли въ волости другіе порядки, говорятъ, что теперь, при новомъ писар, пошли именно другіе порядки, и что мужики только теперь начинаютъ оцнивать лучшія времена, бывшія при мн, но это только говорятъ… Если затмъ считать ужъ вс содянныя мною ‘благодянія’, то придется останавливаться на перечн услугъ, оказанныхъ мною отдльнымъ личностямъ: выхлопоталъ отставному солдату шести-рублевую въ годъ пенсію, оградилъ во время сиротское имущество отъ расхищенія, хлопоталъ по длу обиженной вдовы, и т. д. Но эти услуги только тмъ разв и заслуживаютъ вниманія, что он обошлись облагодтельствованнымъ мною лицамъ даромъ, тогда какъ другой писарь потребовалъ бы съ нихъ за эти услуги извстное вознагражденіе, такимъ образомъ, все опять сводится къ сохраненію нкоторымъ изъ кочетовскихъ обывателей нсколькихъ лишнихъ рублей. Вотъ, если разсуждать на точномъ основаніи фактовъ, все, что я сдлалъ для населенія, конечно, этого очень мало, и самолюбіе нашептываетъ мн, что можетъ быть, благодаря моимъ многочисленнымъ разъясненіямъ и разговорамъ на сходахъ и судахъ, кочетовцы стали лучше понимать свои права и обязанности, получили боле правильный взглядъ на нкоторыя вещи, словомъ — развились нсколько, но не одно ли это только самообольщеніе съ моей стороны?..

Итакъ, въ результат своего трехлтняго изученія народной жизни я долженъ поставитъ вопросительный знакъ, но не вслдствіе неудачно намченной цли являются во мн сомннія, и даже не вслдствіе неудачнаго исполненія взятой на себя задачи… Я склоненъ думать, что работа моя оказалась безрезультатной, единственно благодаря малому періоду времени, которымъ я располагалъ: три года — черезчуръ ограниченный срокъ, когда приходится имть дло съ двнадцати-тысячнымъ населеніемъ, видвшимъ въ теченіе десятковъ лтъ въ писарской должности лицъ, которыя вс, какъ одно, скроены по извстному шаблону, поэтому, даже совсмъ новый человкъ, но на старомъ писарскомъ мст, долго казался имъ писаремъ, правда, ‘ловкимъ’ и ‘ученымъ’, но только писаремъ, и ничмъ боле…

——

Мн остается сказать, для финала, лишь нсколько словъ. Провожали меня изъ Кочетова не безъ торжественности: несмотря на рабочую пору и на будній день, пріхало даже нсколько старостъ, желавшихъ со мной проститься, наиболе близко знакомые мн мужики и бабы толпились у крыльца, въ ожиданіи моего отъзда. Появилась и водка, этотъ неизмнный спутникъ всхъ житейскихъ радостей и невзгодъ, пили, цловались, просили не забывать другъ друга, отъ волненія, а врне, отъ водки, у нкоторыхъ, въ томъ числ и у меня самого, были на глазахъ слезы… Ямщики даромъ предложили своихъ лошадей до станціи, и три тройки съ провожатыми составили довольно шумный поздъ. На станціи опять водка, опять прощанія, пожеланія всякихъ благъ… А вотъ подходитъ и машина. Прощай, Кочетово!.. Прощай, хорошее село, научившее меня понимать многое, что оставалось для меня непонятнымъ въ город!..

Прощайте, кочетовцы! Не поминайте меня лихомъ, добрые люди,— меня, любящаго васъ всей душей, несмотря на многія и многія обиды, которыя вы мн причинили, и на массу разочарованій, которыя я испыталъ за періодъ моего знакомства съ вами!.. Да простите и мн, потому что и я виноватъ во многомъ предъ вами.

Я по сей день получаю отъ нкоторыхъ знакомыхъ изъ —скаго узда письма, въ коихъ они подробно описываютъ мстное житье-бытье вообще и кочетовское въ частности. Все идетъ тамъ своимъ порядкомъ. Столбикову была поднесена роскошная икона отъ признательныхъ подчиненныхъ его, пли по этому случаю молебенъ, писаря говорили рчи, Столбиковъ отъ полноты чувствъ прослезился. Затмъ былъ обдъ, поданный старшинамъ и писарямъ особо отъ прочихъ почетныхъ гостей, собравшихся посмотрть на трогательное торжество, словомъ, все было чинно-благородно.— Въ нашемъ узд открыты дйствія крестьянскаго банка, непремнный членъ — юнецъ уже усплъ оскандалиться, навязывая демьяновцамъ противъ ихъ воли участокъ земли изъ имнія Столбикова, говорили что-то о приговор, который предлагали подписать не прочтя его сходу… Дыхляевъ сталъ старшиной противъ воли схода, который для выборовъ старшины былъ собираемъ разъ пять, наконецъ, на послднемъ сход, на которомъ присутствовалъ самъ Столбиковъ, старостамъ ‘предложено’ было приложить печати къ приговору о выбор Дыхляева, и нын въ демьяновской волости орудуетъ такая парочка (Дыхляевъ и Ястребовъ), какую не скоро еще сыщешь въ цлой губерніи… Иванъ Моисеичъ понемногу пріобртаетъ себ значительную популярность: между прочимъ, онъ принялъ себ за правило — во вс пострадавшія отъ пожаровъ селенія кочетовской волости, и даже окрестныхъ, посылать погорльцамъ печеный хлбъ, несмотря на то, что —скій уздъ горлъ въ 1885-мъ году, благодаря суши, особенно жарко, Иванъ Моисеичъ аккуратно разсылалъ цлые воза съ хлбомъ, являвшимся очень кстати для погорльцевъ въ первые дни посл постигшаго ихъ несчастія… Старшина Яковъ Иванычъ чувствуетъ себя очень нехорошо: онъ подавалъ уже разъ въ отставку, но потомъ раскаялся, испросилъ у Столбикова прощеніе и нын еще старшинствуетъ, хотя постоянно трепещетъ за свое существованіе…

‘Милая, добрая провинція’!..

КОНЕЦЪ.

ВЪ ВОЛОСТНЫХЪ ПИСАРЯХЪ.ОЧЕРКИКРЕСТЬЯНСКАГО САМОУПРАВЛЕНЯ.

Въ волостныхъ писаряхъ.ОЧЕРКИ.

I.ду на службу народу.

II.Предводитель дворянства Столбиковъ.

III.Первое знакомство съ администраціей Демьяновской волости.

IV.Продолжаю осматриваться на новомъ мст.

V.Не осмотрвшись, однако, впутываюсь въ кляузу и покидаю Демьяновское.

VI.Кочетовская волость и ея старшина Яковъ Ивановичъ.

VII.Сельскіе старосты, въ качеств членовъ волостного правленія.

VIII.Попытка передла земли на ‘новыя души’.

IX.Одинъ изъ новйшихъ типовъ деревенскихъ дльцовъ.

X.Исправникъ, содйствующій коренному передлу земли.

XI.Умственныя силы деревни: Парфены-міроды.

XII.Что такое волостной писарь?

XIII.Сельскіе писаря *).

XI.Выборы волостныхъ судей.

XV.Типичное засданіе волостного суда.

XVI.О волостномъ суд вообще.

XVII.Дла, разбираемыя волостнымъ судомъ.

XVIII.Нкоторые мстные обычаи и ихъ значеніе для волостного суда.

XVIII.Конокрады и борьба съ ними.

XX.Представленіе крестьянъ о земств.

XXI.Въ виду выборовъ въ земскіе гласные.

XXII.Выборы гласныхъ по нашему участку.

XXIII.Я неоднократно провинился въ глазахъ начальства и потому отцвлъ, не расцввъ.

XXIV.Какую память оставилъ я среди кочетовцевъ?

XXV.Какую пользу я принесъ населенію за три года служенія народу?

Читайте также: