На войне, Верещагин Александр Васильевич, Год: 1902 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

А. В. Верещагин

На войне

(Рассказы очевидцев)

1900-1901 гг.

В ноябре 1899 года в Китае вспыхнуло Ихэтуаньское восстание.

Это выступление было направлено против иностранцев, заполонивших империю.

Убийства европейских миссионеров привели к тому, что западные державы объявили Китаю войну.

‘Боксёрским’ его назвали потому, что участники восстания в борьбе использовали приёмы ушу.

Со стороны казалось, что это боксёрский поединок, поэтому их прозвали боксёрами.

——

Думы казака

Заалелись струйки тумана,

Начинается солнца восход,

Золотятся моря гаоляна

Лёгкий шёпот в них ветер ведёт.

Чуть синеют Маньчжурские горы,

Обгорелая фанза видна,

И куда вы не бросите взоры

Ужасает следами война.

Вдалеке где-то слышны удары,

Орудийный огонь, трескотня,

Ещё дальше — дымятся пожары,

Без пощады ведётся резня.

Вон казаки везут донесенья,

На носилках кого-то несут.

А кругом боевое движенье

И полки за полками идут.

Все идут беспощадно и смело,

Позабывши завет ‘Не убий’.

Для кого это страшное дело?

Для чего эти сотни смертей?

Подъесаул Сеченов.

Представление дам дипломатического корпуса в Пекине китайской императрице 19 января 1902 года.

(Записано со слов Надежды Владимировны Бородянской.)

0x01 graphic

В начале декабря прошлого 1901 года, я узнала из посольства, что в непродолжительном времени все посольские дамы в Пекине будут представляться Китайской императрице. Известие это, как меня, так и моих знакомых дам, которым это предстояло, очень порадовало, тем более, что с тех пор, как Европейские державы вошли в сношение с Китаем, было всего два представления дам, а это будет третье. По этому случаю у одной из посольских дам, самой старшей по пребыванию в Пекине, состоялось два маленьких митинга. На первом из них обсуждался вопрос относительно детей, которых императрица изъявила желание видеть. Потом вопрос, как и где нам сниматься и как быть одетыми. Вопрос этот был потому особенно важен, что во дворце, говорили, было очень холодно, и следовало позаботиться не только о красоте костюма, но и о тепле.

На втором митинге обсуждался интересный вопрос — о целовании руки императрицы, следовало ли нам целовать у неё руку, или нет. Решено было не целовать. Затем вопрос был поставлен, как кланяться, и сколько раз. Оба митинга прошли к общему удовольствию, гладко и мирно. Все слушались старшей дамы мадам Конгар, жены американского посланника. На этом последнем митинге было условлено, что для каждой миссии должен быть отдельный драгоман, (переводчик) конвой из двух солдат и одного унтер-офицера.

19-го января, в одиннадцать часов утра, за нами явились зелёные носилки — наши посольские. Меня и нашего первого драгомана Колесова, перенесли как раз, напротив, через улицу в американское посольство, где должны были собраться все дамы, дети и драгоманы. Собралось двенадцать дам, шесть детей, девять драгоманов и декан дипломатического корпуса, австрийский посланник барон Чихан. После лёгкого завтрака, мы все снялись группой, а затем ровно в двенадцать часов сели в паланкины и отправились во дворец. Конвой сопровождал нас до первых наружных ворот императорского города. Тут он остался, мы же отправились дальше. От этих ворот уже стоял императорский китайский караул, без оружия, отдавая нам честь под козырёк. Далее пошёл вооружённый караул, ещё далее потянулись шпалеры чиновников, с разными шариками на шапках. Шпалеры тянулись до того места, где мы должны были выйти из больших носилок и пересесть в нарочно приготовленные для нас маленькие. Мы сели, а драгоманы пошли рядом с нами пешком. Таким образом, мы добрались до маленького треугольного двора, где и вышли. В этом дворе появились подростки девочки, одетые очень нарядно, все накрашенные. К каждой даме подбежало по одной. Девочки слегка взяли своих дам под локоть и проводили нас в отдельное боковое здание, где мы скинули верхнюю одежду. Нас окружила толпа мандаринов, и подали чай. После чая, толпой идём узенькой, извилистой галереей в аудиенц-залу. Она не большая, без всякой особой отделки. Входим в широко растворённые двери. Резкий ветер из коридора врывается за нами. В нескольких шагах от нас мы увидели китайца, в обыкновенной чиновничьей одежде. Он сидел в чёрном резном кресле. Никто из нас не обращал на него ни малейшего внимания. Некоторые из дам даже не осторожно толкали его и чуть не бросали верхних накидок ему на колени. Все предположенные церемонии, которые у нас были условленны с мадам Конгар, были в эти минуты забыты. Между тем, это был сам богдыхан. Сзади него, направо и налево, стояли два сановника. Вдруг за спиной, слышу возгласы драгомана: ‘Император! Император!’ Среднего роста, худой, бледный, — он имел невнушительный вид.

В глубине комнаты возвышался чудной работы колоссальной величины, чёрного дерева, резной экран. Перед ним такой же работы трон. Всё это задекорировано было цветами. Когда мы подошли ближе, то едва можно было разглядеть на троне человеческую фигуру. Там сидела императрица. Мы все выстроились перед ней, и австрийский посланник стал по очереди подводить нас, начав с мадам Конгар. К трону вели три лесенки. По средней запрещается ходить. Я поднялась по левой. Посланник о каждой из нас докладывал на французском языке, — а китайский драгоман, стоя на коленях у трона, переводил. Императрица каждой даме подавала руку. Только когда я подошла к ней, могла разобрать её лицо. Ей под шестьдесят лет. Не накрашенная. Вид имеет умный, энергичный и очень надменный. Тип довольно неправильный, маньчжурский. Она сидела неподвижно, и только протягивала руку. После того императрица встала с трона, спустилась к нам и пошла в маленькую залу, рядом, — где её сейчас же окружили чиновники китайские и женщины. Император тоже пришёл. Его тоже окружили мандарины. Когда я вошла туда, вдруг слышу какой-то визг и причитание. Думаю, что такое? Оказывается, императрица стоит, держит за руку мадам Конгар, а сама, приложивши платок к глазам, как бы плачет. Никто ничего не понимал. Причину этого мы узнали потом. Императрица с плачем высказывала мадам Конгар о случившемся несчастье в прошлом году и сожалела о тех мучениях, которые мадам Конгар перенесла во время осады. Смотрю, императрица стала снимать со своей руки кольцо, два браслета и надела их собственноручно на мадам Конгар. Тогда к ней стали подходить другие дамы. Тем она тоже подарила по кольцу и по два браслета, беря их с подносов, в красных коробочках которые подносили чиновники. Когда дошла очередь до меня, то я подошла вместе с другой дамой. Нам не хватило браслетов. Дотронувшись слегка до наших плеч, она сказала на китайском: ‘Обождите, вам сейчас принесут’ {Мадам Бородянская говорит на китайском языке.}. И действительно, принесли ещё коробочки, и она надела нам сама на руки по браслету и кольцу. Окончив раздачу подарков, она отошла в сторону, а нас позвали кушать. Тут мы должны были пройти через большой зал, роскошно отделанный в китайском вкусе. Повсюду стояли чудные вазы, курильницы. На стенах висели дорогие картины и панно из яшмы и нефрита. Мебель чёрного дерева с инкрустацией. Входим в длинную и узкую комнату. Там было только два стола с чёрными креслами и красными подушками. Столы были обильно уставлены всевозможными китайскими кушаньями. Мы уселись, как попало, не по чинам, и начали кушать. Через некоторое время входит императрица и садится около мадам Конгар. Я очутилась от неё через три дамы. Тут она опять взяла мадам Конгар за руку и стала опять выражать своё сожаление о случившемся, причём несколько раз повторяла, что в этом деле виноваты китайцы {Но не маньчжуры.}. Всё время она вела себя как самая любезная хозяйка: просила нас кушать и очень угощала. Подавали шампанское, чай и фрукты. В середине обеда пришёл император. Он стоял в стороне, между столами, смотрел на нас и ни с кем не разговаривал, так что мы даже не слышали его голоса. Прислуживали нам придворные девушки, те самые, которые вели нас в первый раз. В конце обеда, императрица перешла ко второму столу и сказала тем дамам несколько любезностей. Заглянула в залу, где обедали австрийский посланник с драгоманами. Сказала им несколько слов. Потом пошла в роскошную залу, где стояло большое трюмо. Там принимала трёх дам посланниц. Окончив с ними разговор, она пошла за трюмо и села в кресло, недалеко от входной двери. Здесь мы все прошли мимо неё, отдавая низкий поклон. Императрица любезно отвечала нам, кивая головой. На этом аудиенция окончилась. Продолжалась она два с половиной часа. Я получила два тяжёлых золотых браслета украшенных крупными жемчужинами и другими камнями. Кроме того, мне прислали на другой день шесть кусков шёлковой материи и коробку гребёнок из слоновой кости с инкрустацией.

Вернулись мы обратным путём в комнату, где была наша верхняя одежда. Здесь нас встретила толпа чиновников и мандаринов. Они предложили нам опять чай, и спрашивали, довольны ли мы приёмом и не утомились ли. В общем, нам подавали чай раз пять. Мы, конечно, ответили, что чрезвычайно довольны и счастливы были видеть императора и императрицу, после чего тем же порядком поехали домой.

——

Стычка с хунхузами.

Харбин. 22-го ноября 1901 года.
(Записано со слов подполковника Богданова.)

0x01 graphic

Полевая поездка подходила к концу. Офицеры, съёмщики, странствовали по дальним, глухим углам снимая свои последние маршруты для заполнения карты. Я уже разобрался в части написанных китайских материалов и предпринял большой объезд участка, дней на тридцать, чтобы собрать последние сведения от китайского начальства. Выяснить ещё некоторые вопросы и распрощаться с селинами, футудунами, тунчжами и тумпанами {… футудунами, тунчжами и тумпанами — ранги китайских чиновников.}, к которым порядочно таки привык почти за восемь месяцев постоянных встреч и совместной работы.

Был конец сентября. Я очень торопился. Скоро должны были наступить морозы. Как всегда бывает в этих случаях, где-то случилось крушение. Поезда двое суток не приходили на станцию Имампо, где мы жили, и только 23-го сентября удалось выехать на станцию Маошань, куда приехал вечером. Утром выступать. С места же начались привычные мытарства. Ночь была холодная, ночевать негде. В телячьем вагоне, в котором я приехал, спасибо и за это, не очень-то приятно, когда на дворе пять градусов по Реомюру. Кроме буфета в крошечной станции ничего не нашёл. Побродил по перрону, темно, того и гляди расшибёшься. К этому времени я уже порядочно успел ‘оманьжуриться’ и потому решил оккупировать квартиру начальника дистанции, не смотря на то, что его не было дома. Пришёл, расположился и заснул. На другой день добродушный и любезный незнакомец-хозяин, инженер В. и незнакомец-гость встретились за чаем и сейчас же разъехались по своим делам.

В Учанну, куда я ехал, путь пролегал сначала по долине Ажехе. Имея при себе русскую двуколку, китайский передок вместо канцелярии, и восемнадцать человек казаков и обозных, все на лошадях. Мы быстро двигались сначала вдоль железной дороги, потом свернули вместе с рекою на юг. Очень красивы здешние горы, самых причудливых форм. Постоянно перерезаемые долинами во всех направлениях, они, то покрыты густым лесом или кустарником, то вспаханы до самых вершин. Широкие долины дают место полям. Одна картина сменялась другой. А прекрасная, тёплая и ясная погода обещала лёгкий переход.

В этот день необходимо было осмотреть на реке Адехе-Яо-сен-мо завод по переработке в муку дубовой щепы. Из этой муки китайцы делают курительные свечи с примесью толчёных листьев.

После поворота на юг места стали заметно глуше. Река текла в высоких кустах, совершенно скрывавших её. Справа высокие лесистые горы, слева хребет постепенно понижался, но тоже был необитаем. Население редело. Мы постепенно въезжали в негостеприимное место. Мне стало ясно, почему около станции Маошань не переводятся хунхузы: лучше места для них и быть не может. Скрытые в горах, в полной безопасности в малонаселённой долине, они свободно по зарослям Ажехе подходили к железной дороге, как по коридору и так же свободно уходили. А в горах можно было всегда найти надёжный приют. Размышляя об этом, я никак не ожидал, что под самый конец долгих летних странствий здесь мне придётся с ними встретиться.

Завод этот оказался так хорошо скрытым в зарослях, что его еле нашли. Приютившись на берегу искусственного пруда, хозяева жили здесь вдалеке от прочего жилья. Я втихомолку удивился их храбрости, но решил, что они без сомнения невольные данники хунхузов. Здесь дан привал. Но вот фотографии сняты, описание сделано, машины осмотрены. Можно ехать дальше. Оставалось сделать ещё около двадцати вёрст. Осенний день короток. Был уже второй час.

Ласковый хозяин перед нашим выступлением осведомился, как велик мой конвой. Узнав, что всего восемнадцать человек, — покачал головой, усмехнулся, заметил, не мало ли, и поинтересовался, у всех ли ружья? Что китайцы тонкий народ, это по разговорам я уже знал. Знал также, что они страшно бояться встречи с хунхузами и единственное спасение видят в хороших ружьях или в рабском повиновении. Они боятся также и всех тех мест, где их можно встретить, особенно ‘Шулинцзы’, — леса. Мой большой приятель, Учантинский тунчжи, не мог без внутреннего содрогания представить себе, как бы он встретился в Шулинцзе с хунхузами, и при этом как-то особенно выразительно и с ужасом произносил слово ‘Суу-линцза’.

Положим, в этом деле он был человек опыта. Зимой прошлого года по пути из Гирина в Итунчжоу, куда он ехал начальствовать, на него напала большая шайка. Кого убили, кто убежал. Самого тунчжи били и тоже хотели убить. Он назвался сюцаем, студентом, и только благодаря почтению китайцев к науке, был выпущен на свободу, хотя и совсем без одежды.

Я не обратил внимания на предостережение хозяина.

Как всегда, так и в этот день, впереди меня шагов сто ехали два казака, за мной двуколки, в хвосте конвой. Казаки и обозные привыкли за лето к довольно безопасным переездам. Цель всех наших переездов и брожений они себе не особенно хорошо представляли и естественно скучали. Кто курил трубку, кто глядел по сторонам.

Дозорные переехали через реку Хомихезу, и свернули вправо. Здесь, при впадении Хомихезы в Ажехе, поросль была ещё шире и выше. Воды образовали что-то вроде дельты. Наша дорога шла влево. Переехали ручей, я уже поворачивал, как вдруг дозорные скачут ко мне и кричат: ‘Много китайцев с ружьями, ваше высокоблагородие!’

Я сейчас же приказал обозу остановиться, и вызываю казаков. Они не сразу поняли, в чём дело. Молодец урядник Амурского полка Митрофанов, быстро выскочил вперёд. Не проехал он и сорока шагов, как увидел за рекой, на площадке, среди густых зарослей конных и пеших, человек восемьдесят, с ружьями. При виде его китайцы бросили лошадей и побежали в кусты. В этот момент подъехал и я с конвоем, но китайцы уже скрылись. Первый вопрос, который я предложил всем решить, хунхузы это или не хунхузы? Этот скверный вопрос приходится решать, я думаю, только в Китае. Видя перед собой неприятеля верхом, вооружённого, иногда в военном платье, который вот-вот откроет по вам огонь, вы всё-таки останавливаетесь в недоумении — хунхузы они, или солдаты? Нередки, здесь бывали случаи, когда хунхузов принимали за солдат, а солдат за хунхузов. Часто случалось, что хунхузы, притворившись солдатами, наводят русских на солдат, а сами скрываются. Кто может отличить хунхуза от мирного жителя или солдата? Ведь и мирный может быть вооружён, особенно в глуши, да и солдат может оказаться не в своей красной куртке.

Китайцы сознаются, что и они не отличают хунхуза, разве что знают в лицо, или видят, что человек этот не из их мест. Китайские крестьяне бывает, всю жизнь не покидают пределов своей деревни или селения, и далее своего поля нигде не бывают, а это весомый аргумент.

Пока мы соображали, вопрос неожиданно разрешился сам собой. За рекой, из-за кустов показалась голова, потом туловище, и какой-то манза {Манза — китайский крестьянин.} закричал: ‘Пхяо, пхяо!’ — Заложник, заложник! Мой переводчик тот час же вступил в переговоры. Оказалось действительно, хунхузы сегодня утром взяли заложников и лошадей. Их было восемьдесят человек. Слава Богу, мы узнали правду, а это главное! Теперь, по крайней мере, знаешь что делать, и не перестреляешь мирных жителей.

Разыскали мы сносный брод, перешли один рукав реки, какое-то болото. Всё это густо заросшее кустарником. Тут только мы поняли, в какое скверное место попали. Из-за каждой кочки и каждого куста нас всех могли перестрелять поодиночке, если бы они только вздумали засесть.

Здесь появились перед нами три китайца со связанными руками. Они упали на колени перед переводчиком, и громко просили отпустить их домой, рассказывая, как сегодня утром их и лошадей забрали хунхузы. Мы отправили их к обозу, и с трудом продвигались дальше. Ветки били нас по лицу и рвали стремена. Вот и площадка, на которой были видны хунхузы. На ней двенадцать лошадей и валяется множество разной одежды. Удивительно то, что лошади были без седел. Значит, шайка была пешая, хотели только захватить себе лошадей. Нигде нет и следов хунхузов. Они успели уже убежать. В бегстве с ними трудно спорить, и в этом лабиринте их никто не найдёт. Напрасно бы только потеряли время. Пройдя вперёд ещё несколько сот шагов, я решил не тратить время по-пустому и вернуться назад. Урядник Митрофанов отстал несколько, сзывая ускакавшие дозоры. Кругом всё было тихо, и только табун лошадей напоминал, что здесь только, что были враги мирного населения.

Не успели мы вернуться, как раздался выстрел, другой, и прискакал казак с докладом, что мы наскочили на хунхузов. Правду сказать, я даже не поверил ему. Однако, повернул назад. Миновав место, до которого дошли раньше, мы вышли на какую-то дорожку. Пошли по ней, и действительно вскоре увидели манз, бегущих прямо через болото. Здесь и там раздавались выстрелы. Как же всё это началось?

Дозорные в кустах шли впереди нас. Уже когда мы повернули, и Митрофанов позвал их назад, один казак внезапно наскочил на китайца, который при виде его бросил ружьё и ударился в бегство. Щеглов, молодой, смелый, отличный казак, помня приказ не стрелять в китайцев первым, чтобы не загубить невинную душу, слез с коня и начал того вязать. Тогда из кустов раздался другой выстрел, Щеглов схватился за ружьё, а этот бросился бежать. В то же время началась стрельба и в других местах. Еду дальше.

Казаки осторожно, держа в левой руке поводья, в правой ружьё, двигались вперёд, зорко оглядывая каждый куст. Там и сям раздавались из-за кустов выстрелы, то казаки стреляли в бегущих, кому удавалось высмотреть. Это был хвост хунхузов, голова уже давно скрылась в лесу.

Столкновение вышло довольно странное. Вместо одной, десять отдельных перестрелок. В двадцать минут всё было кончено. Шестнадцать хунхузов положено на месте, остальные исчезли. Ружья их переломаны и брошены. Трофеев не брали. Во первых дрянь, а во вторых некуда их положить. Какое счастье, что никого из нас не задели пули.

Объезжая места стоянок пришлось наткнуться на две-три сцены, особенно характеризующие хунхузов.

Вон на полянке, на спине лежит убитый хунхуз. Обе ноги его, ниже колен, пробиты пулей. Жёлтое, потное лицо его совершенно неподвижно. Проезжая мимо его, казаки заметили, что он уже повернулся и что ноги его перевязаны травой и ветвями. Очевидно, что он жив, и только притворяется. Интересно было посмотреть, что он будет делать дальше. Минут через тридцать мы были на том же месте и видели, что хунхуз снова переместил положение и повязка сделана гораздо лучше, но спокойствие туловища и лица ни одним мускулом не выдавало живого человека. Мы проехали мимо, не трогая его.

В конце болота, не далеко от горы, стояли две фанзы. Мимо, очевидно по какому-то делу, проходят двое манз, оживлённо разговаривая. Мне хотелось узнать подробнее, сколько было хунхузов, куда они скрылись и откуда пришли. Переводчик вступил с этими манзами в переговоры. Мы стоим около убитого хунхуза с пробитой грудью и рукой, и слушаем.

Манзы спокойно и долго рассказывали, что хунхузы шли от Падяцзы. Их было восемьдесят-девяносто человек. За ними гнались китайские солдаты. — Неужели вы не слышали звуков труб в горах? — спрашивают они, наконец. Один казак ответил, что он слышал.

Необходимо позвать этих солдат или, по крайней мере, офицера, чтобы они добили хунхузов, иначе они опять вернутся.

— Офицер здесь недалеко! — восклицают манзы. Я послал их за китайскими солдатами. Они мигом исчезли. Вскоре меня взяло подозрение, не ошибся ли я, не хунхузы ли это и были? Подъехали к фанзам, спрашиваем старика китайца, что это за люди были здесь сейчас двое.

— Не знаю, никогда не видел, должно быть пришлые — даёт он совершенно ясный, недвусмысленный ответ. Итак, хунхузы провели нас. Никогда бы я не подумал, что они так хладнокровно и смело, могли с нами объясняться перед убитыми собратьями.

Было три часа. Мы вернулись к обозу. Казаки оседлали новых лошадей и садились верхом. Многие из казачьих лошадей побились в болоте тальником. Заложников тоже посадили верхом. Я решил передать их, и всех захваченных лошадей учаннускому селину.

Пока шли эти несложные приготовления, не далеко от нас на дороге, вблизи реки, показался высокий, стройный манза, с тюрбаном на голове, с ружьём в руках. Опустив голову, он быстро шёл к нам, очевидно не замечая нас. Мы все остановились в недоумении. Манза быстро приближался.

— Ох, подойдёт ближе, очнётся, выстрелит с отчаянности, и непременно кого-нибудь убьёт с такого близкого расстояния, — невольно думалось каждому из нас.

Два казака без промедления были посланы к нему на встречу. Манза заметил их только тогда, когда они подъехали к нему вплотную. Он вскрикнул, бросил ружьё, а сам кинулся в реку. За рекой густой кустарник. Но пуля одного из казаков настигла его. Ружьё оказалось заряженным, и без клейма, — значит не солдатское.

Покончив с этим последним хунхузом, мы быстро двинулись в Учанну, но конечно до неё не доехали. Тёмная ночь застала нас в пути, и мы с трудом добрались до Эрдахезы, единственного селения в этой глуши.

Видно, хозяин Яо Сен Мо недаром спрашивал, сколько нас, и хороши ли наши ружья.

——

Тяньцзинское сидение.

(Из дневника полковника Константина Андреевича Анисимова, командира 12-го Восточно-Сибирского полка.)

0x01 graphic

29 мая утром, отряд в тысячу семьсот пятьдесят человек нижних чинов и тридцати шести офицеров посажен был на суда Тихоокеанской эскадры. После молебна и напутствия прочувствованной речью командующего войсками вице-адмирала Алексеева мы пришли в Таку. Перед отбытием командующий войсками благословил нас иконой Казанской Божьей Матери и подарил её полку.

На следующее утро 30-го мая весь отряд на восьми судах прибыл в Печилийский залив и остановился на открытом рейде, верстах в двадцати пяти от берега. Здесь уже стояли суда прочих держав. Своим количеством, разнообразием типов и пестротой национальных флагов, они представляли величественную и ещё до сих пор никем из нас не виданную картину. По обмене принятых у моряков визитов представителям прочих эскадр, тотчас же приступили к высадке. Люди были посажены на баркасы, буксируемые небольшими пароходиками и одним миноносцем, и отправлены в город Таку, расположенный на берегу реки Пейхо, неподалёку от впадения её в залив. Здесь нас встретили русский военный агент в Тянцзине, полковник Вогак, и инструктор Воронов, полковник русской службы, состоявший при начальнике китайской кавалерии. Ввиду уже бывавших случаев нападений боксёров, оба они сильно опасались за дальнейшее спокойствие в провинции. Решено было немедля двинуться вперёд, поэтому отряд, не ожидая обоза, не успевшего из-за отлива выгрузиться с коммерческого судна, посажен был в наскоро составленный поезд, и по железной дороге отправлен далее. Ночью прибыли мы в Тяньцзин.

Город расположен по обеим сторонам реки Пейхо, в местности совершенно ровной. Он со всех сторон обнесён земляным валом. Разделяется на Китайскую и Европейскую части. Китайская часть построена без всякого плана. Дома скучены, улицы неправильные и узкие. Только на главных улицах можно ещё с трудом разъехаться. Второстепенные же улицы и переулки трудно проходимы даже для двух идущих рядом. Содержится город до чрезвычайности грязно и нечистоплотно.

Китайский город во многих местах пересечён водными каналами и извивающейся в нём рекой Пейхо.

В южной стороне Тяньцзина расположена европейская часть. В противоположность китайской, часть эта отличается прекрасными постройками, правильностью улиц и педантичной чистотой и опрятностью.

Город разделяется на концессии, или сеттльменты {Сеттльмент — обособленные кварталы, в некоторых городах Китая сдаваемые в аренду иностранным государствам.}, смотря по национальности.

Полк расположился бивуаком во французской концессии. Под бивуак выбран был просторный чистый двор, обнесённый каменной стеной. Неподалёку, на берегу реки Пейхо, размещены были казаки и полубатарея.

В полуверсте от бивуака, на противоположной стороне реки Пейхо, находится городской железнодорожный вокзал. Сообщение с ним поддерживалось единственным в то время деревянным мостом, устроенным на баржах. Весь берег реки, со стороны вокзала, был загромождён огромными бунтами с солью. Оставались только небольшие береговые участки, но и те заняты были или складами или фанзами китайцев. Вокзал представлял небольшое, одноэтажное, кирпичное здание.

За городом открывалась широкая равнина, с разбросанными по ней китайскими селениями и полями кукурузы и гаоляна. Встречались здесь также небольшие рощицы, болота, низины поросшие камышом и множество китайских могил и земляных курганов. На юго-восток от города, верстах в четырёх от европейской части, находился арсенал со всевозможными складами и заводами военных заготовлений. Другой такой арсенал, ‘Сику’, находился в противоположной стороне города, верстах в двух от него.

До 2-го июня полк наш, расположенный на бивуаке, выставлял от себя только небольшие заставы в улицах французской концессии, ведущих в туземные кварталы, да у вокзала. Всё было спокойно, хотя уже получались тревожные известия, будто боксёры стекаются к Тяньцзину в значительном числе.

2-го же июня около восьми вечера с заставы у вокзала дали знать, что в китайском городе пожар. По показаниям местных жителей, боксёры зажгли католический собор. Затем огоньки появились в нескольких местах сразу. Загорелись сначала отдалённые от вокзала железнодорожные будки, затем запылали разом три селения. Это горели те деревни, которые не хотели, как потом стало известно, примкнуть к боксёрскому движению.

Немедленно были вызваны по тревоге и посланы один взвод казаков и человек двадцать стрелков. Они донесли, что огромные толпы китайцев с холодным оружием и фонарями в руках, зажигают китайские фанзы и бьют жителей. Стрелять в них было нельзя, так как боксёры были перемешаны с толпою жителей, из среды которых раздавались отчаянные крики женщин, детей и дикие возгласы взрослых. Чтобы устрашить боксёров и прекратить их дикую расправу, приказано было сделать по одному выстрелу из двух орудий обыкновенной гранатой. Мера оказалась действенной. Боксёры стали быстро уходить из деревень, на что указывали огоньки фонарей замелькавших по направлению к предместью китайского города. Оно тянется вдоль полотна железной дороги и примыкает своими постройками почти вплотную к железнодорожным зданиям и к мосту, ведущему от вокзала в европейскую часть города. Вскоре, однако, было обнаружено, что мелькавшие огоньки по тесным и кривым переулкам приближаются к вокзалу. Чтобы преградить путь боксёрам и не допустить их, во все переулки были посланы стрелки небольшими командами. Не прошло и нескольких минут, как оттуда стали раздаваться сначала одиночные редкие выстрелы, затем выстрелы, учащаясь, перешли в залпы. Это стрелки столкнулись в переулках с боксёрами и, несмотря на самый энергичный отпор, несмотря на то, что груды китайских трупов покрыли землю, отстоять ближайшую к вокзалу часть предместья нам не удалось. Пробираясь под покровом тёмной ночи по крышам, через стены, окна, проломы, китайцы проникали почти до самого вокзала и уже в тылу у наших солдат, погибая под ударами штыков, всё же успели поджечь ближайшие к вокзалу здания. Наблюдались просто невероятные случаи фанатизма, с каким китайцы лезли вперёд. Так, один китаец с факелом в одной руке и с доисторическим мечом в другой, простреленный в грудь, падая, всё же совал свой факел в решетчатое окно заклеенное бумагой, и добитый штыком, успел-таки зажечь постройку. Вскоре вся ближайшая к вокзалу часть предместья горела как костёр, угрожая железнодорожным зданиям.

Пришлось напрячь все усилия уже к тому, чтобы отстоять вокзал. Удалось это сделать только благодаря совершенно тихой погоде.

Боксёров перебита была масса. Все переулки были завалены их трупами. Но, тем не менее, им едва не удалось достигнуть цели — поджечь вокзал.

С этого дня охрану европейской части города пришлось усилить, а на вокзал, в дежурную часть, высылать целую роту с двумя орудиями.

3-го июня, на общем совещании начальников всех иностранных десантных команд, было решено принять меры для охраны железной дороги Тяньцзин-Таку.

В тоже время для восстановления связи с адмиралом Сеймуром, 4-го июня в восемь часов утра был отправлен по направлению к Пекину рабочий поезд. Сеймур, как известно, с морскими десантами англичан, русских, немцев, американцев и итальянцев, численностью до двух тысяч, отправился по направлению к Пекину, по пути приводя в порядок испорченную железную дорогу. Где-то, не доходя до Пекина, он был отрезан, путь с тыла снова был испорчен, и о нём не было никаких известий.

На поезде была отправлена одна полурота как прикрытие, и взвод сапёров. На платформу поставили одно английское орудие с прислугой. Инженерными работами взялся руководить француз. Кочегаром был также француз, а вести поезд взялся механик с броненосца Петропавловск. На поезд было погружено восемь вагонов шпал и других необходимых материалов и инструментов для ремонта пути и мостов.

Около полудня было получено известие о штурме и взятии фортов в Таку.

С получением этого известия, обстановка сразу изменилась, и нашему полку пришлось иметь дело уже не с одними боксёрами, но и с правительственными войсками. Враждебные действия их начались в тот же день. Так поезд, отправленный из Таньцзина в Таку, с женщинами и детьми возвратился обратно.

Путь оказался испорчен. Телеграф и телефон перестали действовать, и все желающие покинуть город поневоле должны были остаться в нём и вынести все последствия жестокой бомбардировки, не прекращавшейся вплоть до тридцатого июня, то есть до окончательного занятия союзными войсками Тяньцзина.

Оставалось одно: защищать город до последней возможности ради спасения чести русских войск и для спасения беззащитных жителей. Единственный способ отстоять их, это прочно утвердиться у вокзала на левом берегу реки, не оставляя европейского квартала, где сосредоточить и укрыть свои запасы, как боевые, так и продовольственные. Длина оборонительной линии с сухого пути и реки простиралась до десяти вёрст. Патронов после боя 4-го и 5-го июня оставалось по сто двадцать пять на человека. Продовольствие: муки интендантство успело заготовить на десять дней, и сухарей оставалось на четыре дня. Рису было сколько угодно. Скота не было, и достать его нельзя ни за какие деньги. Мясных консервов хватит на де

А. В. Верещагин

На войне

Думы казака

Представление дам дипломатического корпуса в Пекине китайской императрице 19 января 1902 года.

Стычка с хунхузами.

Тяньцзинское сидение.

Читайте также: