Евг. Чириковъ
Въ тюрьм.
——
——
——
Сборникъ Товарищества ‘Знаніе’ за 1906 годъ. Книга двнадцатая
В тюрьме, Чириков Евгений Николаевич, Год: 1906
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Люди, какъ ночныя бабочки — на огонь, летли со всхъ сторонъ на грубо сдланное чучело свободы и попадали въ тюрьмы…
Въ это удивительное время тюремные замки были похожи на звринцы, куда собираютъ вс породы зврей со всхъ частей свта, и потому въ глухихъ стнахъ этихъ каменныхъ мшковъ въ эту пору великое и прекрасное человческой жизни перемшивалось съ ничтожнымъ и пошлымъ, трагическое съ комическимъ… Вмст съ вдохновенными борцами и апостолами новой жизни въ тюрьмы попадали маленькіе человчки, вмст съ орлами — домашніе гуси и курицы, вздумавшіе полетать по-орлиному… Тюрьмы напоминали миніатюрные города: сидли въ нихъ люди всхъ сословій, званій и профессій, мужчины, женщины и дти..
Въ этомъ отношеніи N — ской тюрьм особенно посчастливилось: тамъ, кром обычныхъ жителей — ‘завсегдатаевъ’: рабочихъ, учащихся и нелегальныхъ, сидли: адвокатъ, дв акушерки, солдатъ, священникъ, четыре зубныхъ врача, гимназистъ, дв телефонныя барышни, парикмахеръ, инженеръ, нсколько почтовыхъ чиновниковъ, редакторъ газеты, докторъ медицины и докторъ философіи… Изъ рдкихъ экземпляровъ имлись: отставной генералъ и грудной младенецъ…
Чтобы не портить репутаціи двухъ послднихъ и не потерять, читатель, твоего доврія, я спшу пояснить: отставной дйствительный статскій совтникъ былъ проздомъ въ город, гд его застигла желзнодорожная забастовка, и очень скучалъ: однажды, прохаживаясь отъ нечего длать по улицамъ, онъ наткнулся на уличную процессію съ краснымъ флагомъ и пошелъ за ней, совершенно машинально подпвая на французскомъ язык русской марсельез, въ ту-же ночь въ меблированныхъ комнатахъ ‘Пальмира’, гд помстился, пережидая забастовку, дйствительный статскій совтникъ, былъ сдланъ обыскъ, и нсколько человкъ были арестованы и увезены въ тюремный замокъ, въ числ арестованныхъ оказался и дйствительный статскій совтникъ… Что касается грудного младенца, то онъ пока еще только сосалъ грудь у политической преступницы и потому раздлялъ участь матери…
Орлы сидли въ четырехъ круглыхъ башняхъ, возвышавшихся по четыремъ угламъ тюремнаго зданія, а преступники средняго и малаго калибра — въ одиночныхъ камерахъ верхняго яруса… Тюрьма была большая, и въ обыкновенное время тамъ всегда имлось достаточное количество вакансій, но теперь было тсновато, потому что каждую ночь гулко стучала кованая дверь, и топотъ многочисленныхъ ногъ, сопровождаемый лязгомъ ключей и засововъ, давалъ знать о новой партіи политическихъ преступниковъ.
Смотритель тюрьмы, добродушный старикъ съ свирпымъ выраженіемъ военнаго лица, жалобно говорилъ кому-то по телефону:
— Положительно некуда!..
Но потомъ почтительно сгибался передъ телефоннымъ аппаратомъ, покорно говорилъ ‘слушаюсь’ и шелъ приготовлять мста, которыя потребуются въ ближайшую ночь.
— Съ одной стороны требуютъ изолировать, а съ другой… одиночныя камеры вс заняты… Куда хочешь, туда и сажай… хоть къ себ въ спальню!.. Право!— ворчалъ смотритель.
Какъ любезный и заботливый хозяинъ гостинницы для прізжающихъ, смотритель хлопоталъ, суетился, размщалъ и устраивалъ своихъ квартирантовъ… А квартиранты, большинству которыхъ приходилось впервые знакомиться съ тюремной жизнью, были нервны, прихотливы и наивны,— засыпали жалобами и претензіями: одинъ не могъ спать при свт, другой просилъ загородить парашку ширмами, третій требовалъ разршенія играть на скрипк.
— Что-же у меня, Пале-рояль, что-ли? Вы въ тюрьм, господа, не забывайте этого!..
Тюрьма переполнилась, а приливъ новыхъ преступниковъ не прекращался.
— Я вынужденъ сажать по-двое! — говорилъ смотритель въ телефонъ.
— Сажайте по-двое! Чортъ съ ними! — отвчалъ сердитый голосъ.
Смотритель входилъ въ камеру одинокаго узника и говорилъ очень ласково:
— Вы — одни?
— Вы еще спросите: ‘дома-ли я’!.. Странный вопросъ!..
— Вы, если не ошибаюсь, докторъ?
— Врачъ.
— Вотъ и отлично! — радостно восклицалъ смотритель и окончательно сердилъ этимъ одинокаго узника.
— Что же тутъ отличнаго? Чему вы такъ обрадовались?..
— Позвольте, не сердитесь!.. Посадилъ вдь васъ не я…— ласково успокаивалъ смотритель.— У меня есть вамъ товарищъ, тоже врачъ, хотя я долженъ сказать, что онъ врачъ зубной… Вдвоемъ вамъ будетъ повеселе… Вотъ именно въ виду этого я и сказалъ — ‘отлично’, а не то, чтобы съ намреніемъ какимъ-нибудь… Противъ зубного вы ничего не имете?.. А то другіе есть, желающіе… Многіе тяготятся одиночествомъ…
Необычайный составъ политическихъ преступниковъ выбилъ изъ колеи стараго служаку. Только учащихся, рабочихъ и нелегальныхъ онъ считалъ настоящими преступниками, и съ ними онъ отлично умлъ держаться: сухо, корректно и начальственно.
— У меня такой порядокъ,— внушительно объявлялъ онъ такимъ арестантамъ, водворяя ихъ въ камеры, и ясно и категорично перечислялъ вс правила жизни, что можно и чего нельзя. А теперь сидли почтенные люди, извстные въ город, люди семейные и немолодые, съ положеніемъ, со связями… Съ ними — какъ?.. Священникъ, напримръ, съ нагруднымъ крестомъ?.. Или генералъ? Присяжный повренный, женатый на дочери бывшаго вице-губернатора… Ужъ теперь этотъ вице-губернаторъ-то не губернаторомъ-ли гд-нибудь?..
И старикъ потерялъ тонъ въ обращеніи съ политическими преступниками: одного называлъ ‘господиномъ’, другого — ‘милостивымъ государемъ’, третьяго — по имени и отчеству. Съ нкоторыми приходилось здороваться за руку.
— Ужъ какъ мн сегодня было неловко,— жаловался смотритель жен.
— А что-же?
— Да какъ-же!.. Ночью привезли политическаго… ‘Примите арестанта!’ Смотрю,— Иванъ Васильичъ! Росписываюсь, а руки трясутся… Мн неловко, и Ивану Васильичу, должно быть, совстно… Такъ-бы сквозь землю провалился!..
Въ особенно затруднительное положеніе ставили смотрителя генералъ и батюшка.
— Въ пятомъ номер — у меня дйствительный статскій совтникъ! — съ гордостью говорилъ онъ жен.
— Можетъ, не настоящій?..
— Видно вдь: и походка, и разговоръ… Хотя изъ отставк, а все-таки… какъ бы тамъ ни было, а генералъ!.
— Что ужъ это! И генераловъ начали сажать!..
Генерала смотритель старался избгать: конфузился, онъ передъ генераломъ и чувствовалъ себя въ чемъ-то виноватымъ. Но вмст съ тмъ камера No 5 тянула его къ себ, и трудно было пройти мимо этой камеры и не заглянуть въ дверную форточку на генерала… И когда онъ смотрлъ такимъ образомъ на генерала, то на душ у него длалось грустно и думалось: ‘все суета суетъ’… Однажды генералъ потребовалъ къ себ смотрителя. Смотритель попросилъ сходить помощника.
— Никакихъ помощниковъ! Мн нуженъ самъ смотритель! — настаивалъ генералъ.
Пришлось идти самому. Старикъ поправилъ темлякъ шашки, покрутилъ усы и пошелъ.
— Мн необходимо получить пенсію… за три мсяца…— строго заявилъ генералъ.
— Придется выдать довренность…
— Кому это? Не вамъ-ли?.. Хм!.. Вы-бы лучше смотрли за этимъ… домомъ: сырость, вонь, клопы, безобразіе!..
Смотритель опустилъ глаза и виновато пожалъ плечами:
— Я нсколько разъ докладывалъ тюремному комитету… Не угодно-ли вашему превосходительству перейти въ другой… номеръ? Но тогда прядется сидть… т.-е. жить вдвоемъ…
— Съ кмъ?
Смотритель началъ вполголоса совщаться съ надзирателемъ:
— Кто у насъ въ шестомъ номер?
— Тамъ?.. Тамъ этотъ… парикмахеръ тамъ, ваше благородіе…
— Не желаю! — громко заявилъ генералъ.— Не доставало еще, чтобы вы меня посадили съ кухаркой!
— Я никого не сажаю, ваше превосходительство… Я исполняю…
— Прекрасно! Я васъ не задерживаю!..
Смотритель пожалъ плечами, поклонился и вышелъ съ такимъ ощущеніемъ, словно побывалъ не у политическаго арестанта, а у своего начальства, отъ котораго получилъ непріятный выговоръ…
— Вс на меня!.. Я нсколько разъ докладывалъ… Я исполняю свою обязанность, а кто сидитъ,— это не мое дло,— успокаивалъ себя смотритель, обходя арестованныхъ и выслушивая ихъ неудовольствія. Постивъ преступнаго батюшку, онъ растерялся не меньше, чмъ передъ генераломъ: сдлалъ руки горсточкой, батюшка благословилъ его, и пришлось поцловать руку политическаго преступника.
— И вы не имете-ли, ваше благословеніе, какихъ-нибудь претензій? — кротко спросилъ смотритель, глядя въ землю.
— Не къ властямъ предержащимъ, во грс, во срам и въ крови утопающимъ, а токмо ко Господу Бргу вс мои хвалы, моленія и жалобы! — твердо отвтилъ батюшка.
— Я никого не сажаю, ваше благословеніе, я только…
— Такъ сказано въ св. Евангеліи: блажени алчущіе и жаждущіе правды, яко тіи насытятся!
Смотритель вздохнулъ и на цыпочкахъ вышелъ отъ батюшки…
Нкоторое время можно еще было комбинировать арестованныхъ по положенію въ обществ, но скоро пришлось отказаться отъ этого: однихъ куда-то увозили, другихъ привозили, и скоро въ большинств камеръ одиночество смнилось товариществомъ въ самыхъ причудливыхъ комбинаціяхъ: солдатъ очутился съ батюшкой, парикмахеръ съ редакторомъ газеты…
— Положительно некуда! — съ отчаяніемъ говорилъ кому-то смотритель въ телефонъ.
— Неужели еще привезутъ? — спрашивалъ помощникъ, желая выказать сочувствіе своему начальнику.
— Пять политическихъ мужиковъ!.. Куда я ихъ дну?! Еще пять… мужиковъ!
Долго совщались, какъ быть съ политическими мужиками:
— Что-же я съ генералами, что-ли, буду ихъ сводить? — сердился смотритель.
Ршили разсортировать политическихъ мужиковъ со студентами, рабочими и почтовыми чиновниками.
Генералъ считалъ свое пребываніе въ тюрьм случайнымъ недоразумніемъ и ждалъ, что, если не сегодня, то завтра передъ нимъ извинятся.
— На какомъ основаніи я помщенъ въ этотъ домъ? — угрожающе спрашивалъ онъ смотрителя въ первый день заключенія.
— По параграфу двадцать первому… больше ничего не могу сказать…
— Законъ, а не параграфъ? Я спрашиваю, по какой стать и какого именно закона?
— На основаніи параграфа двадцать перваго охраны… больше ничего не могу сказать.
— А что тамъ, въ этомъ… вашемъ параграф?
Оказалось, что по этому параграфу сажаютъ въ тюрьму такихъ людей, пребываніе которыхъ на свобод считаютъ угрожающимъ для государственнаго и общественнаго порядка… Недоразумніе было очевиднымъ, однако, прошелъ день и другой, а никто не извинялся. Генералъ потребовалъ листъ бумаги и написалъ громадную жалобу прокурору. Горечь и безсильная досада мшали писать въ почтительныхъ тонахъ, и дерзость возмущенной души вылилась на бумагу въ сильномъ пафос при всей тактичности дйствительнаго статскаго совтника. На четвертый день генералу принесли подписать бумагу: въ этой бумаг ему объявлялось, что жалоба оставлена безъ послдствій, а противъ дйствительнаго статскаго совтника Анатолія Иванова Котикова возбуждено дло по обвиненію его въ оскорбленіи должностныхъ лицъ въ дловой бумаг…
Пожилой, привыкшій къ услугамъ, удобствамъ, къ чистому блью, къ утреннему кофе со сливками и къ тихой послобденной прогулк по бульварамъ, Анатолій Ивановичъ невыносимо страдалъ отъ лишеній. Полутемная, сыроватая камера съ ршеткой въ окн, изъ котораго былъ унылый видъ на глухую стну, скверный запахъ изъ угла, гд стояла парашка, жестяная лампочка, всегда мокрая отъ керосина, постель съ жидкимъ, пролежаннымъ тюфякомъ и слдами раздавленныхъ клоповъ — приводили брезгливаго и чуткаго въ смысл обонянія Анатолія Ивановича въ отчаяніе. Анатолій Ивановичъ и такъ имлъ капризный аппетитъ, а тутъ совершенно потерялъ его… Не лъ, не спалъ и всю ночь напролетъ ходилъ изъ угла въ уголъ, бормоталъ что-то, пожималъ плечами, останавливался посреди камеры и, заложивъ руки за спину, подолгу смотрлъ то на окно съ желзной ршеткой, то на парашку.
— Хм! — произносилъ онъ и пожималъ плечами.
Вызвавъ къ дверной форточк дежурнаго надзирателя, Анатолій Ивановичъ начиналъ разговоръ:
— Послушай, братецъ! Что-же, долго еще меня будутъ держать?
— Не могу знать.
— Я требую мой собственный сакъ-вояжъ: тамъ у меня одеколонъ и бритва…
— У насъ нельзя этого. Хорошо еще, что вамъ ножикъ съ вилкой дозволили… А бритву разв можно?
— Что-же я разбойникъ, что-ли? Заржу кого-нибудь?
— Зачмъ!.. Себя можете… А отвчать намъ придется…
— Что-же я мальчишка какой-нибудь?..
— Не дозволено…
— Въ такомъ случа, у васъ тутъ парикмахеръ какой-то… Мн необходимо побриться: я вовсе не желаю длаться Навуходоносоромъ…
— Вдь они, этотъ парикмахеръ — политическій, а не то, чтобы для бритья и стрижки… Для этого у насъ есть уголовный… Только вдь вамъ, пожалуй, не подойдетъ: онъ, ежели — наголо кого, или подъ-польку… Это которые — въ каторгу, т наголо, а, напримръ, почтовые чиновники, т подъ-польку…
— Убирайся къ чорту! Наголо!.. Дуракъ!
На бду Анатолія Иваныча власти усумнились въ его личности: казалось совершенно невроятнымъ, чтобы дйствительный статскій совтникъ, хотя и въ отставк, участвовалъ въ уличныхъ демонстраціяхъ съ краснымъ флагомъ и плъ революціонныя псни. Устанавливали личность по мсту постояннаго жительства Анатолія Ивановича, а жилъ онъ очень далеко, да и сношенія были затруднены: желзныя дороги не ходили, и почта съ телеграфомъ не дйствовали… Кром этого, въ номерахъ ‘Пальмира’, изъ которыхъ былъ взятъ Анатолій Ивановичъ, въ одну съ нимъ ночь былъ арестованъ какой-то молодой человкъ съ предметомъ, который могъ служить предполагаемой оболочкою для бомбы… Изъ разспросовъ номерной прислуги было установлено, что Анатолій Ивановичъ и молодой человкъ одновременно, хотя и на разныхъ извощикахъ, пріхали въ Пальмиру и, проживая здсь, тщательно избгали другъ друга, но иногда одновременно удалялись въ мужскую уборную, гд, вроятно, и входили въ общеніе между собою…
Шли дни, прошла уже недля, а Анатолій Ивановичъ сидлъ, я никто передъ нимъ не извинялся. Анатолій Ивановичъ писалъ жалобы разнымъ высокопоставленнымъ лицамъ, но толку никакого не получалось. Анатолій Ивановичъ ослабъ и похудлъ, и у него возобновились перебои въ сердц… Каждый день его водили на прогулку, и, походивъ полчаса въ безмолвномъ дворик, со всхъ сторонъ окруженномъ высокими стнами, Анатолій Ивановичъ возвращался съ дрожащими ногами и съ одышкой… Днемъ клопы спали, и этимъ спшилъ воспользоваться Анатолій Ивановичъ: посл прогулки онъ ложился подремать. Но со всхъ сторонъ постукивали въ стны, словно гд-то работали телеграфные аппараты, и это мшало отдаться глубокому сну: едва погрузившись въ сладкую дрему, Анатолій Ивановичъ вскакивалъ съ постели, потому что ему чудилось, будто онъ лежитъ въ своемъ кабинет и кто-то постукиваетъ къ нему въ дверь.
— Войдите! — разршалъ Анатолій Ивановичъ, но никто не входилъ. Анатолій Ивановичъ недоумвающимъ взоромъ обводилъ свою камеру и, наталкиваясь на окно съ ршеткой и на парашку въ углу, приходилъ въ ясное сознаніе… и сонъ отлеталъ. Раздосадованный, онъ вставалъ съ постели и, схвативъ мдную солоняцу, сердито стучалъ въ стну, приказывая такимъ образомъ не безпокоить его. Но стуки продолжались. Среди арестованныхъ ходили смутные слухи, что въ пятой камер сидитъ генералъ… Юные политическіе преступники въ номерахъ четвертомъ и шестомъ догадывались, что сосдъ ихъ, конечно, не настоящій генералъ, а просто — нелегальный, съ партійной кличкою ‘генерала’. Сосди усиленно выстукивали: ‘кто сидитъ?’ Но таинственный арестантъ отмалчивался, и это еще боле убждало ихъ, что рядомъ сидитъ человкъ серьезный, осторожный и значительный. ‘По какому длу?’ — настойчиво выстукивали съ обихъ сторонъ, но отвта не было. Сосдъ слва прекратилъ стукъ: ‘чортъ его знаетъ, думалъ онъ,— возможно, что подсадили шпіона’… Но сосдъ справа, боле пылкій и доврчивый, продолжалъ стучать даже посл того, какъ получилъ наказаніе: лишился прогулки. Посл тщетныхъ попытокъ вызвать на разговоръ, настойчивый гимназистъ попробовалъ, завязать съ сосдомъ переписку. Однажды, убирая камеру Анатолія Ивановича, уголовный арестантъ — ‘парашникъ’ бросилъ на постель свернутую въ трубочку бумажку и подмигнулъ Анатолію Ивановичу. Долго Анатолій Ивановичъ ломалъ голову, что бы могло означать это подмигиваніе, и догадался только тогда, когда случайно нашелъ на своей постели записку. Развернувъ бумажку изъ-подъ чая, Анатолій Ивановичъ прочиталъ: ‘Товарищъ! Завтра, когда меня поведутъ на прогулку, кашляйте: если вы ‘с.-р.’ — одинъ разъ, если ‘с.-д.’ — два раза’…
— Хм! Ничего не понимаю,— прошепталъ Анатолій Ивановичъ и сдлалъ предположеніе, что, вроятно, они подсадили шпіона и желаютъ выпытать что-то… Это весьма возможно: посадили въ тюрьму по ошибк, видятъ, что ихъ положеніе весьма неудобное, ну вотъ и стараются выпытать что-нибудь противуправительственное… Напрасно! Онъ не мальчишка…
Ночью поминутно щелкала дверная форточка, и въ отверстіи за стекломъ шевелился чей-то глазъ. Это дйствовало на нервы Анатолія Ивановича и вызывало сердцебіеніе.
— Ну что ты, братецъ, смотришь? Это, наконецъ, неделикатно!..
— Приказано наблюдать.
— Что-же тутъ интереснаго? и что я могу тутъ длать?.. предосудительнаго? .
— Въ третьемъ году изъ этой самой камеры убжалъ одинъ…
— Что-же я, братецъ мой, фокусникъ какой-нибудь? факиръ? — говорилъ Анатолій Ивановичъ, озирая свою клтку, и пожималъ плечами.
Каждый день во время вечерней прогулки, когда смотритель со стражей обходилъ тюрьму и самолично заглядывалъ въ дверныя дырочки, чтобы убдиться въ цлости арестованныхъ, Анатолій Ивановичъ останавливалъ обходъ:
— Ну, разъясняется-ли мое положеніе?
— Извините: ничего не могу сказать.
— У меня сердцебіеніе и опять катарръ желудка!..
— Можно пригласить доктора…
— Къ чорту вашихъ докторовъ! У меня есть свой докторъ… Тутъ издохнешь, и никому дла нтъ… Мн необходимъ чистый воздухъ, а тутъ, чортъ знаетъ, что…
Анатолій Ивановичъ терялъ самообладаніе и начиналъ топать ногами. Тогда форточка въ двери защелкивалась, и некому было слушать угрозы и требованія Анатолія Ивановича. Онъ тяжело дышалъ, хватался за сердце, валился въ постель и начиналъ потихоньку плакать. Сосди прислушивались къ крику, топанью ногами, а потомъ къ слезамъ въ камер No 5. Сосдъ слва думалъ: ‘очевидно, это — не шпіонъ: шпіонъ не будетъ кричать на смотрителя и плакать… Съ другой стороны, серьезный партійный человкъ не заплачетъ… Вроятно, кадетъ какой-нибудь попалъ и распустилъ слюни’. Юный преступникъ, сосдъ справа, длалъ самыя мрачныя предположенія: ‘несомннно одно изъ двухъ: либо здсь пытаютъ, либо объявили смертный приговоръ’… И сосдъ въ шестомъ номер начиналъ кричать: ‘товарищъ! Что съ вами?’ — боталъ въ свою дверь и плъ: ‘Мы жертвою пали’… И въ тюрьм поднимался шумъ: крикъ, стукъ и пніе. Анатолій Ивановичъ пугался этого шума: ‘ужъ не пожаръ-ли?’ — думалъ онъ и тоже начиналъ стучать въ дверь, требуя немедленно открыть камеру…
— Палачи! — кричалъ сосдъ въ шестомъ номер.
— Господа! Все благополучно! Bcе хорошо! Ничего не случилось! Вс въ добромъ здравіи… Убдительно прошу успокоиться! — умолялъ смотритель, и съ громаднымъ усиліемъ ему удавалось успокоить вышедшую изъ молчаливаго равновсія тюрьму.
Однажды утромъ надзиратель отперъ дверь камеры и пригласилъ Анатолія Ивановича слдовать за нимъ въ контору тюрьмы. ‘Вроятно, разъяснилось’,— подумалъ онъ и глубоко и облегченно вздохнулъ. Въ сопровожденіи двухъ надзирателей, онъ шагалъ по корридору гордой походкой, и со стороны можно было подумать, что идетъ не арестантъ подъ конвоемъ, а начальникъ съ двумя непосредственно ему подчиненными… Воспрянулъ духъ, и вспыхнулъ приливъ бодрости, только одышка сдлалась еще сильне отъ радости и ожиданія. Въ груди Анатолія Ивановича трепетала, впрочемъ, не одна радость: тамъ копошилась жажда мщенія: какъ только онъ выйдетъ на волю, такъ сейчасъ-же махнетъ въ Петербургъ… Онъ не оставитъ этого дла… Пусть знаютъ, что не всякія ошибки прощаются.
— Сюда? — строго спрашивалъ Анатолій Ивановичъ, когда по пути перекрещивались два корридора, и сопровождалъ свой вопросъ небрежнымъ жестомъ руки.
— Такъ точно!..
— Катакомбы какія-то…
Анатолія Ивановича привели въ сосднюю съ конторой комнату и предложили обождать. Онъ подошелъ къ окну, но приблизился надзиратель и заискивающимъ шопотомъ попросилъ отойти и ссть къ столу. Надзиратель сдлалъ это изъ предосторожности, потому что ‘все-таки — окно, кто за нихъ поручится’… а Анатолій Ивановичъ принялъ это за придирку и разсердился.
— Прошу безъ замчаній!..
Столъ былъ покрытъ толстой промокательной бумагой, на которой оттиснулись шиворотъ-навыворотъ разныя чернильныя слова. Анатолій Ивановичъ слъ на одинъ изъ трехъ стульевъ и началъ отъ нечего длать разбирать эти чернильные іероглифы. Тикали гд-то часы, доносились голоса разговаривающихъ вполголоса людей и звонъ шпоръ. Время тянулось томительно, и все хотлось потягиваться и позвывать, но Анатолій Ивановичъ сдерживался, потому что какъ-то не шло это къ положенію дйствительнаго статскаго совтника, передъ которымъ сейчасъ будутъ извиняться. Въ полуоткрытую дверь изъ конторы заглядывали и пристально смотрли на Анатолія Ивановича два какихъ-то господина: одинъ высокій, рыжеватый, а другой — низенькій блондинъ въ дымчатыхъ очкахъ. Анатолій Ивановичъ вспомнилъ, что онъ въ ночной рубашк и въ домашней курточк… Теперь слдовало бы быть въ сюртук и держаться съ ними похолодне, а онъ по домашнему… Это досадно. Онъ поправлялъ воротникъ смятой рубашки, застегивалъ курточку, и опять его преслдовали скверные запахи: ему казалось, что отъ одежды пахнетъ и керосиномъ, и парашкой… Звякнули шпоры, и въ комнату вошли: жандармскій офицеръ, высокій, рыжеватый господинъ и два усатыхъ унтеръ-офицера съ нашивками на рукавахъ. Анатолій Ивановичъ сдлалъ оффиціальное лицо, привсталъ и сухо поклонился… Офицеръ отвтилъ на поклонъ и предложилъ садиться къ столу…
— Благодарю васъ,— сухо сказалъ Анатолій Ивановичъ и зашумлъ стуломъ.
Офицеръ вынулъ изъ портфеля бумагу, исписанную и чистую, взялъ въ руки карандашъ и сказалъ:
— Вы называете себя Котиковымъ?
— То-есть какъ это ‘называю’?..
— Ну, а… однимъ словомъ, кто вы такой?..
— Я ношу присвоенное мн при рожденій имя и фамилію: Анатолій Ивановичъ Котиковъ… дйствительный статскій совтникъ…
— Дйствительный статскій совтникъ…— медленно повторилъ, глядя въ бумагу, офицеръ и, вскинувъ на Анатолія Ивановича странный взглядъ, съ чуть-чуть скользнувшей по лицу улыбкой, спросилъ, не помнитъ ли Анатолій Ивановичъ, когда именно онъ сдлался дйствительнымъ статскимъ совтникомъ… Вопросъ былъ сдланъ такимъ тономъ, въ которомъ слышалось недовріе.
— Что-же вы, кажется, изволите сомнваться, что я, дйствительно, дйствительный статскій совтникъ?
— Нисколько… Отчего-же?.. Конечно, очень рдки случаи, когда дйствительные статскіе совтники ходятъ съ красными флагами, но… возможно… Не смю оспаривать.
Наступило тяжелое молчаніе. Офицеръ читалъ и пересматривалъ бумаги, рыжеватый господинъ скользилъ равнодушнымъ взоромъ по потолку, по стнамъ, по шкафамъ, мимолетомъ взглянулъ на Анатолія Ивановича и вздохнулъ. Анатолій Ивановичъ поймалъ этотъ взглядъ и вздохъ и принялъ ихъ за сочувствіе со стороны рыжеватаго господина.
— Только въ Россіи возможны подобныя безобразія! — вполголоса отвтилъ онъ на сочувственный взглядъ, а жандармскій офицеръ улыбнулся и, не отрываясь отъ бумагъ, замтилъ:
— Это вы относительно поведенія дйствительныхъ статскихъ совтниковъ?.. Врно-съ… Даже и при конституціи это какъ-то странно… Не идетъ какъ-то… Скажите, генералъ!.. Вы остановились въ меблированныхъ комнатахъ ‘Пальмира’?.. Одинъ вы пріхали туда, или съ кмъ-нибудь, хотя бы и на двухъ разныхъ извощикахъ?..
И опять тонъ, которымъ было произнесено слово ‘генералъ’, оскорбилъ Анатолія Ивановича. Начались сердцебіеніе и одышка, и пропала способность вести себя тактично:
— Вотъ что-съ! — Анатолій Ивановичъ всталъ, унтеръ-офицеры встрепенулись и подвинулись ближе къ Анатолію Ивановичу.— Вотъ что-съ! Если вамъ не нравится, что я — генералъ, то сдлайте одолженіе — зовите меня по имени или по фамиліи, но издваться надъ…
— Успокойтесь… Присядьте!.. Я вовсе не желалъ и не думалъ, что оскорблю васъ, называя генераломъ…
— Да я и не позволю! — съ хрипотой въ голос перебилъ Анатолій Ивановичъ.
— Прошу не возвышать голоса…
Анатолій Ивановичъ слъ и началъ тяжело дышать.
— Стратоновъ! Подай имъ стаканъ воды!..
Въ контор притихли: слушали и глядли въ щелочку… Анатолій Ивановичъ выпилъ воды, нсколько остылъ, но равновсіе духа не возвращалось уже къ нему боле…
— А-а… г. Котиковъ! Въ числ бумагъ въ вашемъ чемодан найдено письмо, съ обращеніемъ къ… какой-то Софочк… Письмо не окончено и писано вашей рукою…
— Будьте поосторожне: не ‘къ какой-то’, а къ человку, который… вообще, я еще разъ прошу…
— Я указываю только на обращеніе письма: ‘неизмнная Софочка’… Въ этомъ письм вы, между прочимъ, пишете: ‘Богъ знаетъ, когда мы увидимся. И нтъ ничего невозможнаго, что и никогда не увидимся’. Не пожелаете-ли объяснить, кто эта Софочка, и что вы разумли вотъ въ этихъ подчеркнутыхъ словахъ: ‘нтъ ничего невозможнаго, что и никогда не увидимся’?.. Почему не увидитесь?.. Что-же, вы хали на какую-нибудь опасность, что-ли?
— Никакихъ объясненій не дамъ… и не желаю… Копаться въ моей душ я никому…
— Ваше дло… Напишемъ, что отъ всякихъ объясненій вы отказываетесь.
— Пишите-съ!..
— Стратоновъ!
— Здсь, ваше высокоблагородіе!
— Введите господина изъ башни No 4-й!..
Стратоновъ вышелъ на цыпочкахъ, мягко позванивая шпорами, и скоро въ комнату вошелъ молодой человкъ съ грустнымъ, немного ироническимъ лицомъ, съ мягкою шляпою въ лвой рук. Два жандарма съ обнаженными шашками провели его вокругъ стола и, поставивъ къ свту лицомъ, какъ разъ напротивъ Анатолія Ивановича, замерли, какъ собаки на стойк.
— Г. Бересневъ! Не знакомъ-ли вамъ вотъ этотъ человкъ? — громко спросилъ офицеръ, облокачиваясь на руку.
— Не знаю!..— глухо отвтилъ молодой человкъ, играя мягкой шляпой.
— Не встрчали?
— Не знаю! — повторилъ тотъ уже сердито…
— Ну, а вы, г. Котиковъ?
Къ удивленію Анатолія Ивановича, это пріятное и грустное лицо молодого человка показалось ему удивительно знакомымъ. Гд-то и когда-то Анатолій Ивановичъ видлъ это лицо, положительно видлъ… Но гд и когда?..
— Ну-съ, г. Котиковъ!.. Посмотрите внимательне! Не стсняйтесь пожалуйста!.. Быть можетъ, вспомните…
— Что-то такое… какъ будто-бы… но сказать положительно не могу…
— Такъ что возможность знакомства вы не отрицаете?..
— Что-то такое… Но, во всякомъ случа, мы — незнакомы…
— Что-то, какъ будто знакомы и во всякомъ случа незнакомы?..
— Я, г. офицеръ, никогда не лгалъ!.. Я считаю оскорбительнымъ вашъ тонъ… Я еще разъ предупреждаю васъ…
— Стратоновъ! Дай воды!.. Уведите г. Береснева въ башню!..
Широко размахивая мягкой шляпой и какъ-то раскачиваясь, молодой человкъ съ иронической улыбкой на лиц прошелъ мимо Анатолія Ивановича и подъ звонъ шпоръ и лязгъ оружія сопровождающихъ жандармовъ скрылся за дверями. Офицеръ пристально смотрлъ въ лицо Анатолія Ивановича, и тому сдлалось неловко, онъ перевелъ свой взглядъ въ сторону и встртился съ устремленнымъ на него-же взглядомъ рыжеватаго господина… ‘ГІоложительно нахальство’,— подумалъ Анатолій Ивановичъ и началъ играть часовой цпочкой…
— Г. Котиковъ! Вы, конечно, не будете отрицать, что вотъ этотъ первый листъ газеты ‘Ураганъ’ No 32-й найденъ въ вашемъ номер, въ меблированныхъ комнатахъ ‘Пальмира’?
— Не отрицаю… И нтъ никакой надобности…
— Тогда не съумете-ли вы объяснить, какимъ образомъ второй листъ той-же самой газеты, отъ того-же года и числа и того-же самаго номера, оказался у лица, которое только-что вамъ предъявлялось?.. Скажите, вы не знаете, что было завернуто въ эту вторую половину 32-го номера газеты ‘Ураганъ’?..
— Я ничего не знаю и никакихъ объясненій давать… не желаю… Это какое-то издвательство… Это…
— Странно, странно… Разорвана газета на дв части: одна половина въ вашемъ номер, а въ другую завернута оболочка бомбы!..
— Что такое?.. Какая бомба?..
— Обыкновенная!.. Самая обыкновенная… Только плохо ихъ стали длать: большей частью не разрываются…— съ равнодушнымъ спокойствіемъ говорилъ офицеръ и писалъ что-то…
Когда Анатолій Ивановичъ понялъ весь ужасъ того недоразумнія, въ которомъ онъ тонулъ все больше и больше, когда дло дошло до бомбы,— въ голов у него закружилось, потемнло въ глазахъ, и пріятная истома стала разползаться по всему тлу… Хотлось смяться… Щекотало въ сердц… И казалось, что покачивается онъ въ лодк, плывущей куда-то по голубому озеру, съ бездоннымъ синимъ небомъ… вмст съ Софочкой… съ молоденькой, задорной Софочкой…
— Дайте воды!.. Живо! Стратоновъ! Спрысни!..
Когда Анатолій Ивановичъ очнулся, не было ни голубого озера, ни лодки, ни Софочки… Лицо у Анатолія Ивановича было мокрое, и курточка была мокрая… Нсколько капель воды дрожали у Анатолія Ивановича въ бород. И онъ не могъ понять, что случилось…
Офицера не было. Въ комнат съ полотенцемъ на рук стоялъ смотритель, а у дверей — надзиратель и жандармъ…
— Потрудитесь обтереться! — начальственно и строго сказалъ смотритель.
Теперь уже смотритель не врилъ, что Анатолій Ивановичъ дйствительный статскій совтникъ, и нашелъ соотвтствующій тонъ въ обращеніи съ этимъ господиномъ.
— Г. Котиковъ! Оправьтесь и сядьте вотъ на этотъ стулъ. Вотъ гребенка,— причешитесь!
Машинально Анатолій Ивановичъ принялъ изъ рукъ смотрителя грубое срое полотенце и гребешокъ, отеръ лицо, причесался и какимъ-то кроткимъ, послушнымъ голосомъ слабо спросилъ:
— Что вы говорите? Ссть? Куда?
— Сюда, на стулъ! — холодно и строго отвтилъ смотритель.
— Сяду… Ужасное сердцебіеніе…
Вошелъ изъ конторы какой-то человк съ желтымъ ящикомъ и сталъ что-то длать, расположившись у подоконника… Появился треножникъ, черное покрывало… ‘Что онъ тамъ длаетъ,— думалъ Анатолій Ивановичъ и слабо ухмылялся.— И что это за человкъ’? А потомъ ему сдлалось опять нехорошо и было все равно…
Человкъ поставилъ желтый ящикъ на высокій треножникъ, покрылся чернымъ покрываломъ и сталъ топтаться ногами…
— Шевелятся и дрожатъ… они очень ужъ дышатъ… Съ выдержкой невозможно…
— Потрудитесь, г. Котиковъ, посидть смирне!.. Нельзя-ли дышать послабже?!..
— Дышать? Хм… вотъ еще!.. Кому какое дло… Это странно… очень странно…
Смотритель началъ шептаться съ фотографомъ:
— Одинъ амфасъ, одинъ — въ профиль, одинъ — въ 3/4.
— Придется моментально… съ магніемъ!..
Появился откуда-то мальчишка и сталъ суетиться около подоконника.
— Смотрите, господинъ, въ аппаратъ! Сюда! А вы, господинъ, не жмурьтесь!..
— Хорошо… извольте…
Фотографъ схватился за гуттаперчевый шаръ, поднялъ руку, и вдругъ раздался шумъ, похожій на выстрлъ, и все окружающее исчезло въ невыносимо яркомъ свт, словно солнце вдругъ упало съ неба и застряло въ комнат.
— Теперь потрудитесь повернуть голову вправо! Господинъ! Господинъ!
Фотографъ подошелъ къ Анатолію Ивановичу и бережно взялъ его за щеки, чтобы повернуть голову вправо. Но голова опустилась…
Анатолій Ивановичъ умеръ…
Въ эту ночь въ тюрьм было неспокойно: до самаго свта пли похоронный маршъ, а утромъ туда двинулась рота солдатъ въ полной боевой готовности.