Е. Чириковъ.
На порог жизни.
I.
II.
III.
IV.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
V.
На пороге жизни, Чириков Евгений Николаевич, Год: 1908
Время на прочтение: 24 минут(ы)
… Ваня проснулся и заглянулъ въ ршетку своей кровати…
Что бы это могло значить? Ночь,— въ углу краснымъ огонькомъ смотритъ лампадка, какъ всегда, но въ комнат ходятъ, шумятъ и разговариваютъ… Незнакомые дяди, военные и простые, тутъ же дворникъ… Зачмъ они шевыряются въ его шкафу съ игрушками? Какъ они смютъ? Почему мама позволяетъ это? На полу лежитъ Ванинъ безхвостый конь, книжки съ картинками, ящики съ играми… Кажется, мама плачетъ?!.
— Не испугайте ребенка! Ради Бога не испугайте ребенка!..
— Я не сплю, мамочка!..
— Милый! Спи, спи себ!..
— А это — кто?.. Не давай имъ мои игрушки!..
— Они сейчасъ уйдутъ… Спи!..
— Прогони ихъ!..
Одинъ дядя усмхнулся и сказалъ:
— Храбрый!.. Ну-ка, или къ мам на руки!
— Не хочу!
Мама взяла Ваню изъ кроватки и, къ удивленію Вани, дядя началъ устраивать ему постельку.
— Не хорошо подъ подушкой конфеты складывать…— сказалъ дядя.
— Не тронь! Мама! Что онъ?! Убирайся!
— Отлично! Ложись теперь!.. Буянъ!..
Мать поцловала теплаго ребенка и опустила его въ кроватку.
— Здсь дтская… Ничего нтъ. Увряю васъ!..
Пошумли дяди въ шкафу, отодвинули гардеробъ, посмотрли въ печку, въ отдушки, и одинъ за другимъ вышли изъ комнаты.
— Разбросали вс игрушки.. Противные! Какіе это гости? — капризно сказалъ Ваня.
— Ложись и спи!..
— А ты?
— Я сейчасъ… Провожу ихъ и приду къ теб…
— Положи коня въ ящикъ, онъ и такъ ужъ безъ хвоста!..
Вошла нянька, мать сдлала ей какой-то знакъ рукою и вышла изъ комнаты.
— Помшали теб, ангельчикъ Божій?! Ахъ ты, Господи!.. Отвернись къ стнк!
— Собери мои игрушки!.. Дураки…
— А ты отвернись и спи! Я все, все соберу, спрячу, запру…
Ваня отвернулся. Нянька что-то шептала и приводила въ порядокъ дтскую. Потомъ подошла къ кроватк, нагнулась и послушала…
— Спи съ Богомъ, со Христомъ!.. — сказала шопотомъ и тихо вышла…
Ваня перевернулся на спину и широко раскрылъ синіе глазки. Полежалъ смирно съ минуту, потомъ приподнялся на локотк и посмотрлъ на полъ: все было убрано… А они не ушли: разговариваютъ въ Алешиной комнат, и Алеша на нихъ сердится: грубитъ имъ… А мама не велитъ грубить старшимъ. Гости — тоже старшіе, разв можно имъ грубить?! Чужой дядя кричитъ… Спать надо, а они кричатъ… Ваня слъ въ кроватк, положилъ подбородокъ на холодный желзный прутъ ршетки и сталъ слушать… Опять мама, кажется, плачетъ?.. Дураки какіе!..
Ваня перелзъ черезъ ршетку на стулъ, со стула на полъ. Постоялъ на коврик. Мама не велитъ голыми ногами на полъ… Можно заглянуть и опять убжать и лечь. И отвернуться къ стнк…
Ваня подошелъ къ дверямъ, пріоткрылъ одну половинку и сталъ смотрть. Хорошо, что онъ стащилъ одяло: ноги на одял и завернуты снизу: простудиться нельзя… Вс дяди — въ Алешиной комнат. Одинъ дядя сидитъ за столомъ и пишетъ. Алеша стоитъ спиной, наклонился и около головы его прыгаютъ волосы, которые Алеша то и дло поправляетъ рукой.
— Скажи, Алексй! — проситъ мама.
— Не скажу… Не могу, мама!..
— Ай-ай-ай!.. Маму не слушается… А мама плачетъ… Какой озорникъ Алеша: не хочетъ послушаться мамы!.. И дядя проситъ… Сердитый дядя… А Алеша его не боится… Алеша никого не боится!.. А у офицера на ногахъ звенятъ эти штуки… Когда Ваня выростетъ большой, онъ поступитъ въ офицеры и у него тоже будутъ на ногахъ эти штуки… Точно колокольчики!..
Зачмъ они прощаются: мама съ Алешей?
— Мамочка! не плачь! — шепчетъ Ваня, и красныя пухлыя губки ребенка кривятся и дрожатъ. И няня наклонилась и плачетъ…
— Простись съ Ваней!.. — говоритъ мама, а сама плачетъ.
Ваня вздрогнулъ и, путаясь ногами въ одял, побжалъ къ кроватк. Отъ волненія онъ не можетъ влзть на стулъ: одяло мшаетъ, волочится… А они идутъ… Слава Богу, усплъ! лежитъ, закрылъ глаза, а ноги голыя: не усплъ поправить одяло… Идутъ… Звенятъ колокольчики: вмст съ дядей идутъ…
— Прощай, Ванька!..
Ваня почувствовалъ на своей щек Алешины губы и вздрогнулъ отъ горячей капельки, упавшей ему прямо на ушко… Мама выбжала изъ комнаты, потомъ пошелъ Алеша и дядя. Ваня посмотрлъ въ ршетку и опять увидалъ только Алешину спину, на мгновеніе мелькнувшую въ дверяхъ… Вс ушли. Тихо стало… Зачмъ поцловалъ его Алеша? Разв онъ куда-нибудь узжаетъ?
— Мама! Куда увезли Алешу?
— Далеко…
— Его увезъ дядя съ усами? Да.
— Который бросилъ на полъ мою лошадку?
— Да…
— Зачмъ его увезли? а?
— Потомъ узнаешь, голубчикъ…
— Скажи теперь!.. мамочка!
— Теперь не поймешь, мальчикъ.
— Пойму, мама!.. Ну, мама-же!..
Часто Ваня приставалъ къ матери съ такими вопросами. Мать говорила странно, непонятно, опускала низко голову, вздыхала и все что-то прятала отъ Вани въ своемъ сердц…
На двор, гд игралъ Ваня посл обда, дти изъ другихъ квартиръ объясняли ему про Алешу:
— Его увезли въ черной карет.
— Зачмъ? Какая это черная карета?..
— Казнить его будутъ!..
— Врешь, не будутъ! Онъ скоро прідетъ домой… Мама говоритъ, что онъ…
— Никогда не прідетъ.
— Дворникъ говоритъ, что твой братъ соціалистъ!
— Врешь!
— Такихъ увозятъ въ черной карет и казнятъ…
Ваня изо всхъ силъ защищалъ на двор брата. Но трудно было переспорить: ихъ много, а онъ — одинъ. И всегда споры объ Алеш на двор кончались слезами. Ваня прибгалъ домой съ краснымъ мокрымъ отъ слезъ лицомъ и бжалъ прямо къ матери:
— Мамочка! Они говорятъ, что Алеша никогда… никогда…
— Не говори съ ними!
— Они говорятъ, что Алешу казнятъ… Мамочка!.. Скажи мн. Врутъ они? да?
Мать успокаивала Ваню, но когда онъ переставалъ плакать и начиналъ снова разспрашивать про Алешу, мать опять опускала голову и опять — Ваня это чувствовалъ — что-то прятала отъ него въ своемъ сердц…
— Ты сама врешь чего-то. А говоришь,— не надо врать…
Однажды вечеромъ Ваня увидалъ, что мама стоитъ передъ раскрытымъ чемоданомъ и укладывается… Въ рукахъ у матери была Алешина куртка, поэтому Ваня догадался:
— Ты чего длаешь?
— Такъ…
— А зачмъ Алешина куртка?.. А-а! Знаю, знаю!.. Ты къ Алеш подешь?.. да?
— Да, поду…
— А хотла обмануть… Какая ты!.. О чемъ же ты плачешь?
— Такъ… Поцловать его отъ тебя?
— Поцлуй! Скажи ему, что дворниковъ Васька обругалъ его соціалистомъ, а я ему за это морду побилъ…
— Не надо, Ваня…
— А-а! А зачмъ онъ Алешу ругаетъ?! Вотъ то-то и есть! Смешься, а сама плачешь!..
Ухала мама. Стало тихо и скучно въ комнатахъ. Домовничала тетя Саша. Тетя ходила по комнатамъ медленно, какая-то тусклая и усталая, куталась въ срый платокъ, останавливалась передъ портретомъ Алеши и подолгу разглядывала его. Потомъ она отходила и смотрла въ окно. И Ваня видлъ, какъ въ сумеркахъ вечера въ рук у тети мелькалъ маленькій бленькій платочекъ…
— Ты что, тетя?.. а?
— Ничего…
— А сама плачешь!..
— Нтъ. Насморкъ у меня, Ваня,
— Врешь… Я видлъ. Ты о чемъ?
— Скучно…
— Безъ мамы?.. Безъ мамы и безъ Алеши скучно… Теб жалко Алешу?
— Жалко…
— Онъ, по твоему, хорошій?
— Хорошій…
— А за что его въ тюрьму?
— Какъ въ тюрьму? Кто теб это…
— Не притворяйся!.. Самъ дворникъ сказалъ…
Оба они стояли у окна. Молчали.
— Ваня! не ковыряй обои!
— Пойдемъ, тетя, въ Алешину комнату! Хочешь?
— Да…
Они шли въ Алешину комнату. Зажигали Алешину лампу и садились на Алешинъ диванъ. Маленькая комната. На стн гитара, студенческая тужурка, на стол красная промокательная бумага вся въ буквахъ и чернильныхъ пятнахъ, кусокъ черепа съ окурками папиросъ… Это — Алеша курилъ.
— Тетя! Смотри — птушокъ! Это Алеша нарисовалъ… Я сидлъ у него на колняхъ, а онъ рисовалъ…
Тетя внимательно разсматривала промокательный листъ на Алешиномъ стол, словно хотла что-то отгадать по чернильнымъ знакамъ, потомъ, подперевъ голову, застывала въ раздумьи и переставала слышать, что говоритъ Ваня…
— Тетя же! Ты не слушаешь!
— Что?
— Мама отниметъ у нихъ Алешу?..
— Можетъ быть……..
Потомъ они укладывались на Алешину кровать… Тетя гладила Ваню по курчавой голов и молчала, а Ваня болталъ. Онъ фантазировалъ все на ту же тему: какъ онъ выростетъ большой, сдлается офицеромъ и придетъ къ нимъ…
…Они испугаются, побгутъ… Только, нтъ! Не убжите отъ меня!.. Будутъ просить прощенья… Не надо, тетя, прощать? тетя же!
— Что, голубчикъ?
— Не прощать ихъ? правда,— не стоитъ?..
— Не знаю…
— Больно нужно — прощать такихъ!.. Нтъ, ни за что не прощу, Посмотри: Алеша забылъ гитару съ собой взять!.. И мама забыла ему отвезти… Когда Алеша прідетъ?.. Скоро?
— Скоро ужъ…
— На Пасху?
— Пожалуй…
— Если они его на Пасху не отпустятъ, я имъ задамъ..
И опять Ваня фантазировалъ…
…Зачмъ увезли Алешу?.. Алеша ихъ не трогалъ.. Мама изъ-за нихъ все плачетъ… Вотъ вамъ! вотъ! вотъ!
И Ваня съ озлобленіемъ колотилъ подушку крпко сжатыми кулаками…
Вернулась мама… Обнялись съ тетей Сашей и стали об плакать… Потомъ перестали плакать, сли на Алешину кровать, опустили об на грудь головы и долго молчали… И Ван хотлось плакать… Врно, что-нибудь случилось съ Алешей…
— Я тебя, мама, не узналъ… Ты вошла, а я думалъ,— чужая…
— Теб, мальчикъ, пора уже спать…
— Почему ты прицпила къ шляп черный хвостъ?
Не говоритъ…
— Ты стала какъ старуха: вся въ черномъ…
Не говоритъ…
— Видла Алешу?
— Да…— прошептала мама и пошла въ другую комнату.
— Куда ты?..
— Сейчасъ…
Ваня посмотрлъ на тетю Сашу, подошелъ къ ней и заглянулъ въ глаза. Тетя молча схватила его на руки и крпко прижала къ себ…
— Ой! Больно, тетя!.. У тебя тутъ булавка!
Помолчали.
— А мама?..
— Ей нездоровится… Она очень устала. Ложись спать… Я тебя раздну…
— А поцловать?
Ваня любилъ, чтобы, когда онъ ляжетъ спать, мать пришла къ нему, поцловала, погладила по спинк и хорошенько подоткнула подъ ноги одяло.
— Я тебя сегодня поцлую..
— А мама?
— Мама ужъ съ завтрашняго дня…
— Видишь, какая ловкая!.. Я хочу, чтобы мама…
— Я скажу ей… Можетъ быть она тоже придетъ.
— А что она длаетъ? Зачмъ она затворилась тамъ?.. Знаю, знаю! Не обдуешь! Я видлъ въ щелочку: она молится тамъ Богу! Врно, Алеша захворалъ?..
— Да. Захворалъ. Очень сильно захворалъ..
— Не умретъ онъ, тетя!
— Богъ дастъ выздороветъ… Пойдемъ!.. Пора, голубчикъ… Слышишь, бьетъ девять?
— Не знаешь, мама не привезла мн новаго коня?.. Она общалась… А почему отъ насъ ушла нянька? И пусть! Она скверная, потому что ругаетъ Алешу…
Такъ и не пришла въ этотъ разъ мама поцловать Ваню. А онъ ждалъ… Горла по-прежнему въ углу краснымъ огонькомъ лампадка… Точно живая: шевелится и огонекъ дрожитъ на икон… Нянька называла лампадку — ‘Божій глазокъ’… Везд сегодня зажгли лампадки: и въ Алешиной комнат, и въ зал… Алеша никогда не зажигалъ, а они взяли да и у него тоже зажгли… Алеша разсердится, когда прідетъ домой…
Тетя раздла, перекрестила и поцловала Ваню.
— Погладь спинку!.. А одяло?.. Подъ ножки засунь его!..
— Такъ?
— А мама? Вели ей снять со шляпки черную ленту… Точно старуха какая…
Кто-то ходилъ ночью по комнатамъ. Тетя спала въ дтской: она все возилась и вздыхала, а тамъ, въ Алешиной комнат, кто-то плакалъ и шептался… Врно, мама… что она не спитъ?
— Мамочка!— шопотомъ позвалъ Ваня. Повторилъ еще разъ. Если посл трехъ разъ мамочка не придетъ, значитъ нечего и ждать…
— Мамочка!
Не придетъ… Страшно что-то… Очень тихо и все кто-то ходитъ осторожно, словно крадется на цыпочкахъ…
— Бумъ!
Вздрогнуло сердце: пробили часы и какъ-то странно пробили, очень громко, точно колоколъ на церкви…
Часы, какъ живые… Точно стукаютъ молотками въ кузниц, въ деревн… Стукаютъ, стукаютъ, стукаютъ, а потомъ — бумъ! Точно они знаютъ, сколько отстукали времени и говорятъ объ этомъ людямъ… Какъ они знаютъ это? Кто придумалъ часы?.. У Алеши были часы съ крышками… Подавитъ шишечку, они и откроются… Алеша теперь, наврно, не спитъ: когда хвораешь, то бываетъ очень жарко и все хочется пить… И наврно, стонетъ онъ. Когда хвораешь, то стонешь… Мама молится Богу. О чемъ? Чтобы Алеша выздоровлъ… Богъ все можетъ сдлать. Ему только помолиться, и Онъ сейчасъ же пошлетъ благо ангела и тотъ все устроитъ.. Ваня прислъ въ кроватк, почесался и посмотрлъ на ‘Божій глазокъ’… Смотритъ Богъ на Ваню… Это не самъ Богъ, а Іисусъ Христосъ… Самъ Богъ старикъ, а Іисусъ Христосъ молодой… Онъ добре. Онъ любитъ дтей… Нянька говорила, что когда Онъ встрчалъ уличныхъ мальчиковъ и двочекъ, то бралъ ихъ на руки и сажалъ къ себ на колнки… Онъ очень добрый!..
— Іисусъ Христосъ! Сдлай, чтобы Алеша выздоровлъ!.. Милый Іисусъ Христосъ! Скажи Своему пап, чтобы онъ не сердился на Алешу… Алеша очень хорошій мальчикъ!..
Ваня нсколько разъ крестился и потомъ кланялся очень низко. Послдній разъ онъ уперся головой прямо въ подушку и притихъ: заворочалась тетя… Еще увидитъ, какъ онъ молится!.. Ваня смотрлъ бокомъ на тетину кровать, а самъ молился про себя:
— Пусть Алеша выздороветъ, а т пусть захвораютъ и умрутъ… Алеша ихъ не трогалъ, а они его посадили въ тюрьму… И пусть они умрутъ… Имъ такъ и надо…
Хорошо, очень удобно было молиться въ такомъ положеніи — головой въ подушку…
— Милый Іисусъ Христосъ! Пусть я скорй выросту большой и сдлаюсь очень сильнымъ… Сильне дворникова Васьки!.. И очень храбрымъ, какъ богатырь… Тогда я имъ задамъ… Помилуй маму, и меня, и Алешу, дай пап царство небесное, а имъ пусть… пусть они — въ адъ… Пусть тамъ живутъ вмст съ чортомъ… Пусть въ огн мучаются, а пить имъ пусть не даютъ… Долго молился Ваня… Онъ придумывалъ имъ въ аду всякія непріятности и мученія, про которыя ему разсказывала нянька… Да такъ и уснулъ съ воткнутой въ подушку головой… И приснился Ван отличный сонъ: будто онъ стоитъ за воротами, а мимо черный мохнатый чортъ ведетъ всхъ ихъ въ адъ. Руки у нихъ связаны веревками, а на ногахъ звенятъ желзныя цпи, какъ у арестантовъ, а чортъ съ длинной палкой идетъ позади и кричитъ на нихъ, чтобы шли скоре. Будто Ваня испугался мохнатаго чорта и спрятался за калитку, а мохнатый чортъ крикнулъ ему: ‘не бойся! теб ничего не будетъ!’ Тогда Ваня вышелъ опять за ворота и закричалъ:
— Куда ихъ?
— Въ адъ ихъ! Богъ веллъ ихъ въ адъ!..— крикнулъ Ван, оглянувшись, мохнатый чортъ…
— Ага! Я говорилъ теб, Васька!.. Чья правда?.. Вотъ то-то и есть!
Пришла полиція. Принесли Алешину корзину. Дв полиціи: одинъ важный, а другой — будочникъ. Ваня смотрлъ въ щель пріоткрытой двери, и въ его маленькихъ глазахъ сверкала большая злоба… Опять пришли! Чего имъ еще надо? И было страшно, и хотлось очень закричать, чтобы убирались вонъ… А мама съ ними разговариваетъ… Подали ей какую-то бумагу и заставили ее чего-то писать. Рука у мамы дрожитъ и шевелятся губы… А они говорятъ про Алешу:
— Блье по описи, книги, пальто, тужурка…
Мама махнула рукой и отвернулась къ стн… Когда они ушли,— мама остановилась около Алешиной корзинки и долго смотрла на нее, потомъ встала около корзинки на колни и положила голову на крышку…
И заплакала…
Ваня убжалъ въ дтскую. Онъ не зналъ, отчего вдругъ ему захотлось тоже плакать. Спряталъ голову въ кресл и разрыдался. И оба они плакали: мама въ передней, около Алешиной корзинки, а Ваня въ дтской… Тетя приходила къ Ван, гладила его по голов, но ничего не говорила: она только вздыхала и ласкала Ваню.
Мама въ этотъ день не обдала: Ваня только вдвоемъ съ тетей сидли за столомъ и говорили шопотомъ:
— Мамочка кушать не будетъ? Почему?
— Нтъ, не будетъ.
— Она захворала? Да.
— А зачмъ они принесли Алешину корзинку? Значитъ и Алеша скоро прідетъ?.. тетя!.. скоро?
Прізжалъ докторъ лчить маму. Наняли новую кухарку, а няньку не наняли. И не больно нужно: маленькій онъ, что ли?.. Вс говорили шопотомъ и ходили тихо, словно боялись разбудить кого-то… Вечеромъ Ваню пустили къ мам. Она лежала на постели, а на столик около нея было лкарство съ желтыми бумажками и стоялъ Алешинъ портретъ… Мама стала худенькая, худенькая и говорила тихо-тихо…
— Ты кушалъ?
— Кушалъ… И молоко пилъ… Зачмъ Алешу тутъ поставила?
— Соскучилась…
Какъ-то неловко было Ван: онъ конфузился и не зналъ, про что разговаривать съ мамой. Сидлъ на кровати и смотрлъ на мамину руку. Мамина рука лежала у него на колняхъ и онъ перебиралъ мамины пальчики…
— Вс хвораютъ: и Алеша хвораетъ, и ты хвораешь… И Васька дворниковъ не играетъ на двор, потому что простудился и умретъ. Такъ ему и надо: онъ говоритъ, что Алешу казнили…
Тетя схватила вдругъ Ваню на руки и унесла въ другую комнату. И онъ не протестовалъ, и не просился назадъ къ мам… Что-то пугало его въ этой притворенной комнат, гд лежала больная мама… Что-то таилось тамъ, въ этой комнат, невидимое, и какъ-то страшно смотрла мамина дверь съ изломанной ручкой…
Вечеромъ тетя ходила погулять съ Ваней. Заходили въ церковь къ вечерн. Въ церкви было совсмъ пусто: только батюшка, дьяконъ, да дьячекъ, да еще нищенки, старенькія старушки. И огоньковъ было мало… Скучно было, темно и не хотлось долго стоять…
— Будетъ ужъ! Пойдемъ!
Ваня тянулъ тетю за платье, а она не обращала вниманія, молилась, и даже вставала на колнки.. А раньше никогда не вставала…
— Будетъ ужъ, помолилась!.. Вонъ идетъ съ кружкой! Дай я положу денежку!
Тетя дала пятакъ. Прошелъ мимо, врно не думалъ, что Ваня дастъ пятакъ… Ваня догналъ его и положилъ пятакъ въ кружку… Стукнулъ даже пятакъ въ кружк. Который собиралъ деньги, поклонился Ван… Небойсь, поклонилоя!.. радъ, что Ваня далъ пятакъ!..
— Будетъ! Пойдемъ прикладываться!.. Вотъ туда, гд Іисусъ Христосъ!..
Опять Ваня вспомнилъ про Алешу и про сонъ, который тогда приснился, съ чортомъ-то!.. Тетя подняла Ваню и онъ крпко поцловалъ Іисусу Христу то мсто, гд осталась на ножк у него дырочка отъ гвоздика…
— Не забудь же, милый Іисусъ Христосъ! — подумалъ Ваня, а когда тетя поставила его на полъ, еще три раза перекрестился и поклонился Іисусу Христу, шаркнувъ ножкой.
Когда шли домой, встртили полицейскаго.
— У-у, противный! — прошепталъ Ваня…
— Ваня! Разв хорошо?..
— Хорошо!
— Ай-ай!.. Мама узнаетъ, будетъ сердиться…
— И не будетъ!..
— Онъ теб не мшаетъ, а ты…
— А вотъ и мшаетъ!..
— Нельзя. За это могутъ схватить и посадить въ полицію…
— И пусть!.. И не боюсь!.. А зачмъ они… Въ адъ попадутъ… вс они!.. И слава Богу!..
Съ тхъ поръ, какъ увезли Алешу, Ваня и боялся и ненавидлъ полицейскихъ, въ каждомъ изъ нихъ онъ узнавалъ одного изъ тхъ, которые приходили ночью за Алешей…
— Вотъ этотъ въ игрушкахъ у меня шевырялся… У-у!.. Какой гадкій!
— Почему ты думаешь, что — этотъ!
— Ага! А усы-то?! Я ужъ замтилъ…
— У всхъ усы…
— Ага! Не такіе!.. Меня не обманешь… Знаю я…
Мама хворала. Прізжалъ докторъ, поднималась суматоха и нарушалась обычная тишина въ комнатахъ. Носили ледъ, воду, блыя простыни, бгали въ аптеку, стучали дверями. И никому не было дла до Вани. Про него забывали. Тетя спала теперь съ мамой, а съ Ваней спала новая кухарка. Ночью она храпитъ и только хуже — пугаетъ. А то вдругъ, растрепанная, точно старая колдунья, подбжитъ босыми ногами къ кроватк и выхватитъ Ваню:
— Чего теб?
— Садись!
— Не хочу я…
— Садись, садись!.. Обмочишься…
— Дура какая… Я не маленькій…
— А ты не лайся! Забастовщикъ!..
Посадитъ, а сама опять кувыркъ на тюфякъ… И опять захрапитъ… Вотъ какая она!… И ничего не подлаешь. Сидитъ Ваня и дремлетъ… Голова ниже, ниже… и вздрогнетъ, очнется вдругъ.
— Кухарка! Вотъ какая… Храпитъ сама…
Встанетъ и ползетъ на стулъ, а со стула въ кроватку… А кухарка вдругъ вскочитъ и бросится:
— Гд ты?.. а… легъ уже… Сдлалъ?
— Убирайся! Говорятъ теб, не хочу!.. Я вотъ мам скажу!
— Мать помираетъ, а онъ — мам! Грубіянъ!..
— Не ругайся, говорятъ!
Было обидно, а главное длалось страшно, что умретъ мама. И Ваня, уткнувшись носомъ въ подушку, потихоньку мусолилъ ее слюнями…
— Спокою отъ васъ, висльниковъ, нтъ… О, Господи милосливый! Прости имъ, окаяннымъ! — шептала кухарка и опять начинала храпть…
Днемъ, когда вс забывали про Ваню, онъ игралъ въ дтской и шопотомъ разговаривалъ съ игрушками, потому что жаллъ маму и старался не шумть.
Оловянные солдаты изображали полицейскихъ. Онъ ставилъ ихъ на полу на коврик, а самъ вооружался жестяной саблей.
— Гд Алеша? — сердито спрашивалъ онъ.
— Въ тюрьм сидитъ,— шопотомъ же отвчалъ онъ за полицейскихъ
— Вотъ что?! въ тюрьм? Сейчасъ же отпустите? Слышите?..
— Не пустимъ…
— Послдній разъ спрашиваю! Отпустите?
— Нтъ.
— Нтъ?
— Нтъ.
— Такъ вотъ же! вотъ! вотъ!..
И солдатики летли подъ взмахами сабельныхъ ударовъ въ разныя стороны.
Одинъ изъ солдатиковъ, съ черными усами, былъ особенно отмченъ у Вани: это тотъ самый, съ усами, который увезъ Алешу. Этого солдатика Ваня поднималъ съ полу и производилъ надъ нимъ особую расправу.
— Поди сюда!.. Ага!.. Въ тюрьму!