В тихом омуте. Рассказы из быта сибирских крестьян. Н. И. Наумова., Наумов Николай Иванович, Год: 1882 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 6 минут(ы)

Въ тихомъ омут. Разсказы изъ быта сибирскихъ крестьянъ: 1. Умалишенный.— 2. Кающйся.— 3. Куда ни кинь — все клинъ.— 4. Яшкинъ.— 5. Паутина.— 6. Какъ аукнется, такъ и откликнется.— 7. Погорльцы. Н. И. Наумова. С.-Петербургъ. 1881 года.

Отдлъ беллетристики въ нашей литератур, какъ извстно, до крайности бденъ. Старые корифеи изъ ея представителей больше молчатъ, молодые не имютъ ни времени, ни ‘душевнаго спокою’, чтобъ обдумать и выхолить свои произведеня, какъ ростили ихъ и выхоливали, напримръ, гг. Тургеневы, Гончаровы… Теперь нтъ угла, гд бы спокойно могъ воспитаться писатель, гд бы не захлестывала его жизнь и не душила своею петлей. Помщичья среда, дававшая прежде эту возможность, рухнула съ уничтоженемъ крпостнаго права, и теперь ей самой приходится трудиться ради насущнаго. Новая, занявшая ея мсто, буржуазя, пока думаетъ только объ единомъ хлб, о нажив, вн которыхъ у нея въ большинств случаевъ нтъ ни цлей, ни идеаловъ, разумется, не въ этой сред, занятой своими мелкими и крупными разсчетами, зарождаться и воспитываться талантамъ. Уцлвшая отъ послднихъ реформъ аристократя слишкомъ взволнована и обезпокоена за свое будущее, слишкомъ занята борьбой за свое право на существоване. При такой тревог, я въ этой сред не воспитаться писателю. Остается одна, пока мене другимъ всколыхнутая событями близкаго прошлаго, среда чиновничья, да духовенства, гд погоня за хлбомъ обратилась въ привычку: она не только не смущаетъ, а подъ-часъ даже служитъ однимъ изъ двигающихъ рычаговъ. Но и отсюда, разумется, не выйти писателю-художнику съ спокойнымъ созерцанемъ жизни, не создать ему картинъ спокойнаго счастья: окружающая его жизнь — бдность, нужда, горе — вызываетъ не на спокойное мросозерцане, а на борьбу. И много надо пть современному писателю нравственной и творческой силы, чтобы при всей разъдающей его дйствительности создать художественные образы, а не положиться только на силу разъдающей правды. Нкоторые изъ современныхъ писателей потому только и сдлались писателями, что стали фотографировать бьющя въ глаза невзгоды. За неимнемъ художественныхъ картинъ мы удовлетворяемся и фотографическими изображенями. Но и въ фотографя можетъ быть замтна рука фотографа-художника…

Къ числу фотографическихъ изображенй, гд не видно художественнаго штриха, относятся и вышеназванные разсказы Н. И. Наумова изъ быта сибирскихъ крестьянъ. Вс они положены на одинъ изъ самыхъ распространенныхъ въ послднее время мотивовъ: тяжело живется нашему бдному крестьянину, сильно давитъ его разбогатвшй кулакъ и нтъ выхода ему изъ его положеня. Мотивы, какъ видитъ читатель, почтенные, но они страшно утомляютъ, когда разъигрываются безъ разнообразя варацй. Однообразе мотивовъ и отсутстве занимательности разсказа длаютъ повсти и сцены г. Наумова блдными и томительными. Легко сказать, тянуть одну и ту же ноту на 429 страницахъ!

Но названная книга содержитъ разсказы изъ быта сибирскихъ крестьянъ, слдовательно въ ней читатель долженъ открыть для себя интересъ помимо беллетристическаго — мстный колоритъ, мстныя краски. Такъ намъ казалось, когда мы раскрыли книгу г. Наумова. Но изъ всхъ семи разсказовъ названной книги (за исключенемъ еще 3-го: ‘Куда ни кинь — все клинъ’) только ‘Паутина’ вполн переноситъ читателя на далекй сверъ, представляетъ ему мстныя картины, которыя заставляютъ забыть о беллетристическихъ требованяхъ и удовлетвориться совершенно для него новыми и незнакомыми картинами и положенями. Въ этнографическомъ отношени ‘Паутина’ даетъ много читателю, незнакомому съ порядками сибирской жизни, а въ особенности съ жизнью и положенемъ присковаго рабочаго, или, какъ они тамъ называются, ‘таежниковъ’, и съ самымъ типомъ этого рабочаго.

‘Присковый рабочй, какъ говоритъ авторъ, въ большинств случаевъ олицетворяетъ собою, выражаясь народнымъ языкомъ, человка ‘отптаго’, которому нечего терять въ жизни и для котораго сама жизнь потеряла свою притягательную силу…… Онъ сжился со всякимъ горемъ, привыкъ къ нему, какъ привыкаетъ человкъ къ смертельной болзни, подтачивающей организмъ его…… Его не запугаешь никакими наказанями, и это опять-таки потому, что съ большинствомъ ихъ онъ знакомъ весьма основательно. ‘Блое тло и плети ло!’ — это любимая поговорка таежника. Таежникъ живетъ только настоящей минутой, не помышляя о будущемъ, не сожаля о прошломъ. Сегодид у него сотни рублей въ карман — и онъ беззаботно щеголяетъ въ плис и шелковыхъ рубахахъ, поитъ всякаго встрчнаго ‘ямацкимъ ромомъ’ и другими винами, что почуднй и позабористй, однетъ въ плисъ съ ногъ до головы перваго попавшагося ему на глаза человка, отдастъ послднюю ассигнацю бдному крестьянину на взносъ податей, на покупку коровы или лошади, нисколько не кичась при этомъ своею тароватостью, а завтра самъ надваетъ на плечи какую-нибудь рвань, всласть грызетъ поданную ему Христа-ради корку и идетъ на ту же золотую каторгу, съ которой только-что воротился, нисколько не соболзнуя о брошенномъ на втеръ заработк’ (197—199 стр.). Этотъ самый таежникъ въ минуту азарта можетъ и избу по бревнышку разнести, и на деревню краснаго птуха пустить, и человка убить,— ему все это ни почемъ, но этотъ же самый таежникъ иметъ и свою нравственность, и свою честь. ‘Разъ мн,— говоритъ авторъ,— довелось слышать отъ лица, служившаго на прискахъ, разсказъ про таежника, который два раза въ своей жизни судился за убйство, не разъ былъ нещадно битъ плетьми и кнутомъ, вынесъ на своихъ плечахъ 20 лтъ каториной работы,— какъ этотъ нищй, всми отвергаемый за позорныя клейма на лиц, разъзжая съ нимъ одинъ-на-одинъ по глухимъ мстамъ и дебрямъ, свято сохранялъ врученную ему на сбережене сумку съ десятками тысячъ рублей’ (стр. 200).

Большинство присковыхъ рабочихъ — ссыльные поселенцы, не разъ бывавше въ острог, попадаются между ними и обднвше, раззорившеся крестьяне, которые идутъ на присковыя работы ради того, чтобы положить заплаты на своей безъисходной бдности. Несмотря на всю тяжесть работы на прискахъ, гд нердко рабочему приходится спускаться въ шахты и работать иногда на глубин ста саженъ, несмотря на непомрные штрафы, каке берутъ съ нихъ управляюще на прискахъ (штрафъ за прогулъ равняется 5 р.),— все же таежникамъ удается вернуться изъ каторги и иногда вынести съ присковыхъ работъ порядочныя суммы, въ особенности если посчастливится въ праздникъ найти самородокъ. Работа на прискахъ происходитъ и по праздникамъ, но за то она уже не входитъ въ условя найма: она оплачивается по количеству добытаго золота. Поэтому если какому рабочему посчастливится въ будни найти слитокъ золота, онъ непремнно припрятываетъ его до праздника, т. е. снова зарываетъ въ землю, и въ праздникъ объявляетъ его управляющему. Такой рабочй много денегъ вынесетъ съ присковъ, за это ему обычно отдается почетъ между товарищами и его величаютъ ‘княземъ’.

Когда кончается срокъ найма, то таежники цлыми партями возвращаются съ заработанными деньгами къ себ домой, но рдко, очень рдко имъ удается донести деньги до дому. Обычно на ихъ пути въ первомъ же попавшемся сел или деревн по ихъ прибыти устраивается ярмарка, раскрываются лавки съ красными товарами, палатки съ пряниками, орхами, постилами, и — кабаки. Здсь кулаки-торговцы всми силами заманиваютъ ихъ и соблазняютъ. Соблазнить человка, намаявшагося на каторжной работ,— соблазнить водкой, которая на прискахъ совсмъ не продается, весьма нетрудно. А какъ только таежникъ подопьетъ, то заставить его раскошелиться и спустить все легко,— для этого есть наготов у кулаковъ десятки способовъ, ‘умнье задть струну,— ну, и бабы’, которыхъ нарочно для этого случая держатъ для таежниковъ. И у бднаго рабочаго высасывается такимъ способомъ въ первомъ же сел весь карманъ, подобно тому, какъ высасываетъ паукъ попавшую муху въ прихотливо сотканную имъ паутину. Вотъ откуда и назване этому разсказу. Онъ представляетъ собственно рядъ отдльныхъ сценъ, какъ мы сказали, интересныхъ съ этнографической стороны,— сценъ, изображающихъ этихъ пауковъ-кулаковъ, пьющихъ крестьянскую кровь.

Для обращика мы приведемъ два-три отрывка, рисующихъ пауковъ и обреченныхъ на гибель мухъ.

Въ лавку къ одному изъ кулаковъ, Ивану Матвевичу, зашелъ мужичокъ, по имени Евсей Макаровичъ, чтобы купить новенькй азямъ. Иванъ Матвевичъ сейчасъ съ нимъ тары-бары, чтобы побольше мужичокъ раскошелился.

— ‘Многосемейный, что-ль?— спрашиваетъ онъ.

— Есть, кому жевать-то, только припасай!— отвчаетъ мужичокъ, Евсей Макаровичъ.

— Своедльшинка?— спрашиваетъ Иванъ Матвевичъ, подмигнувъ рабочему, молча слушавшему ихъ разговоръ.

— Хе, надоть бы полагать, что своего завода. Баба у меня, другъ, къ слову сказать, тихая и на этотъ обиходъ, если взять, степенная. Стоющая баба! Рази одно вотъ: языкъ, почитай-что, длинне волоса, а касательно иного прочаго — избави Господи!

— Экую бабу цнить, братъ, надо, особливо при энтихъ качествахъ!— внушительно замтилъ Иванъ Матвевичъ.

— Цню, цню, сердечный!… Я руки-то за лто вонъ какъ мозолями окуталъ!— произнесъ онъ, показывая ему свои мозолистые пальцы.— Замсто рукавицъ теперича пойдутъ на зиму. Да и она, вдь, милый, не цвла… Тоже горбъ-то поди такъ нагнула, что и за зиму не выправишь,— да-а-а!

— Ну, ты сразу выправишь: мужикъ, чего еще, въ пор, особливо какъ ситчику-то прихватишь ей… Такъ чего же, мрить, что-ль, ситецъ-то? Къ экой-то баб и ты съ пустыми руками придешь?…’ (стр. 220) и т. д. и т. д.

Если такя сладкя рчи кулака не заставляли мужичка раскрыть мошну, тогда дйствовалось угощенемъ и охмлвшй мужикъ, какъ ни горевалъ, что его достатки малы и ему нельзя тратить денегъ на пустяки, а раскошеливалъ свою казну, покупалъ и ситчику, и шаль. Только не доводилось таежникамъ доносить таке подарки домой къ своимъ врнымъ жепанъ: ихъ поджидали здсь же двки, которыя успвали своими ласками такъ воздйствовать на пьянаго мужичка, что не только шаль и ситецъ оставались у нихъ въ рукахъ, а и вс рубли, добытые на каторжныхъ работахъ.

Когда протрезвится таежникъ, видитъ, что весь обобранъ, что не съ чмъ ему идти къ жен домой, нечмъ дома оброкъ заплатить, то пойдетъ продавать вчера купленный азямъ, сохранившйся на плечахъ, чтобы хоть вырученныя за него деньги донести до дому,— пойдетъ опять къ тому же Ивану Матвевичу.

Но тотъ встрчаетъ его далеко уже не такъ ласково: вмсто угощеня, теперь онъ читаетъ бдному таежнику мораль, а за азямъ, за который вчера вмст съ шалью и ситцемъ получилъ 27 руб. съ копйками, теперь больше 4 руб. не даетъ, и ‘то по доброт своего сердца’.

— ‘Сердечный… Куда-жь я съ ними? Чего они мн?

— Ужь это твое дло: куда хошь, туда и двай ихъ.

— Охъ, Господи, Господи!…’

Евсея Макаровича какъ будто пошатывало,’когда онъ вышелъ изъ магазина Ивана Матвевича… Сумерки не дозволяли видть выраженя лица Евсея Макаровича. Пройдя улицу, онъ свернулъ направо въ переулокъ и, подойдя въ дому, въ которомъ стоялъ на квартир, прислъ, охвативъ голову руками, на бревно, лежавшее у забора. Сумерки давно смнились темною, непроглядною, осеннею ночью, а Евсей Макаровичъ продолжалъ сидть на бревн, не чувствуя, повидимому, ни усталости, ни рзкаго (точнаго холода’ (стр. 354). На другой день его нашли повсившимся.

Но не вс таежники такъ кончаютъ, какъ Евсей Макаровичъ. Онъ — семейный, онъ пришелъ на приски, чтобы поправить себя и семью, большинство же изъ присковыхъ рабочихъ — бобыли, которые деньгой не дорожатъ и гуляютъ въ ближайшемъ сел до тхъ поръ, пока пропьютъ дo-чиста и деньги, и одежду, и останутся на квартир у кулака въ долгъ [о прзда довреннаго изъ присковъ для найма рабочихъ. Прокутившея и задолжавше работники такимъ образомъ опять закабаляютъ себя на гаторгу, берутъ впередъ задатокъ, изъ котораго расплачиваются съ холиномъ квартиры, а остальныя деньги пропиваютъ и пьяные дутъ снова на приски.

Много интересныхъ мстъ можно бы было привести изъ ‘Паутины’, о мы и такъ достаточно оттуда цитировали, потому предлагаемъ читателю самому познакомиться съ этимъ рядомъ сценъ, въ высшей степени итересныхъ въ этнографическомъ отношени.

К.

‘Русская Мысль’, No 1, 1882

Читайте также: