Въ солдатскомъ лазарет.
Въ солдатскомъ лазарет.
Очерки С. Гусева (Слово Глаголь).
I. Джафаръ Мухтаръ.
I. Джафаръ Мухтаръ.
‘Нива’, No 46—47, 1917
В солдатском лазарете, Гусев Сергей Сергеевич, Год: 1917
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Рота отступала, и въ это-то время рядовой Джафаръ Мухтаръ былъ раненъ. Скверно раненъ: разрывной пулей въ голень.
Онъ упалъ ничкомъ и выронилъ ружье. Мимо него пробгали люди его роты. Нкоторые останавливались на минуту. оборачивались, стрляли въ наступающаго непріятеля и уходили. Мухтаръ попробовалъ подняться, но одной ноги точно не было. Онъ сдлалъ усиліе и встать на колни. Кто-то изъ мимо идущихъ поддержалъ его и всунулъ въ руки упавшую винтовку. Опираясь на нее, раненый медленно поплелся за уходившими солдатами. И опять упалъ. Тутъ двое подхватили его съ обоихъ боковъ: Мухтаръ обнялъ товарищей за шеи, и такъ они вс трое шли. Пули визжали, но никого не тронули.
Посл этого начались странствованія Мухтара по лазаретамъ. На перевязочномъ пункт могли только кое-какъ перевязать его рану, страшно кровоточившую. Входя, пуля оставила почти незамтное пятнышко, но. разорвавшись при соприкосновеніи съ костью, она при выход разворотила во вс стороны живое мясо. Въ госпитал, куда Мухтаръ попалъ съ перевязочнаго пункта, вытащили изъ раны осколки костей и пули и отправили его дальше, какъ тяжело раненаго. Потомъ пришлось длать еще нсколько операцій, потому что въ ран все еще кое-что оставалось.
— Шесть операцій длали Мухтару,—объяснялъ онъ своимъ сосдямъ въ послднемъ лазарет.
Тутъ врачи смотрли на Мухтара, какъ на безнадежнаго. Онъ потерялъ слишкомъ много крови. Да и былъ уже не первой молодости. Между тмъ при послдней операцій изъ его раны извлекли еще шесть пулевыхъ осколковъ. Въ ран продолжать накапливаться гной, и нужно было вставлять дренажныя трубки, причинявшія нестерпимую боль. Выдержитъ ли раненый эти страданія, стерпитъ ли его сердце, которое усиленно работаетъ эти, долгіе мсяцы больничнаго лченія?..
Къ общему удивленію, Мухтару стало легче. Шестая операція, вроятно, избавила организмъ отъ послднихъ постороннихъ предметовъ, попавшихъ въ него. И, повидимому, наладилось и общее заживленіе раненой ноги. Пришлось ногу вытягивать, чтобы она не стала слишкомъ короткой отъ выбитыхъ изъ нея кусковъ кости, но и вытягиваніе Мухтаръ переносилъ покорно и терпливо. Вытягиваютъ, значить, не отржутъ, и онъ, Мухтаръ, останется съ ногой, хотя и короткой.
— Да, легче… Больно, но легче.
Врачъ, производившій Мухтару послднюю операцію, стать для него божествомъ. Когда онъ подходить къ койк недвижимо лежащаго больного, Мухтаръ уставлялся глазами въ лицо врача и уже не отводилъ ихъ отъ него. Въ нихъ было благоговніе и восторгъ священнаго поклоненія.
— Ну, какъ дла, Мухтаръ?— спрашивалъ врачъ.
— Дла хороши, ваше благородіе, кароши дла…— И улыбка счастья разливалась по похудвшему, желтому, какъ воскъ, лицу Мухтара.— Спасибо теб, ваше благородіе…
Посмотримъ, — говорилъ врачъ.
Дренажныя трубки вытаскивались и смнялись новыми. И Мухтаръ выносилъ это стоически. Врачъ отходилъ, а Мухтаръ поворачивалъ голову и провожалъ его взглядомъ такой любви, которая только и можетъ зарождаться въ этихъ простыхъ и не исковерканныхъ сердцахъ.
Почувствовавъ облегченіе, Мухтаръ сталъ говорить. До этого онъ молча лежалъ на своей койк, глядя на потолокъ или на стну противъ изголовья. Онъ стала’ прислушиваться къ разговорамъ своихъ товарищей по палат. Они говорили о своихъ женахъ, отцахъ, дтяхъ. Говорили, какъ у нихъ дома живется, какъ и что въ обиход. Мухтаръ остановилъ вольноопредляющагося Иванова, который только-что кончилъ партію въ шашки съ Василіемъ Соколовымъ, ‘чемпіономъ Одессы’, и говорилъ ему:
Знаешь, Иванъ, у меня тоже есть жена. Карошій жена…
— Гд же она?
— Она дома, въ Крыму. И, знаешь. Иванъ: у меня тоже есть дти. Карошія дти. Иванъ…
И, прислушиваясь къ интонаціямъ этихъ словъ, опять невольно думалось: сколько чувства любви можетъ таить въ себ человкъ… Какъ богато человческое сердце…
Къ тому времени, какъ Мухтаръ почувствовалъ облегченіе, приспла для него и еще радость: съ родины, изъ Крыма, прислали ему табаку — чуднаго южнаго табаку, такого волокнистаго и ароматнаго. Мухтаръ перебиралъ его руками и блаженно улыбался.
— Съ нашего Крыма табакъ — карошій табакъ.
Мы этотъ табакъ въ Египетъ продаемъ, изъ него тамъ египетскій папиросъ длаютъ — карошій папиросъ.
Но нтъ неомраченной радости.
Въ лазарет каждое воскресенье показываются кинематографическія картины.
Это праздникъ для всхъ раненыхъ. Кто можетъ итти — идетъ, кто недвижимо лежитъ на своей койк, того несутъ санитары. Кинематографъ помщается въ нижнемъ этаж, и вотъ по лстниц. со всхъ остальныхъ этажей, открывается процессія раненыхъ. Съ перевязанными руками, безъ рукъ, безъ ногъ, на костыляхъ, на носилкахъ двигается вереница коротко остриженныхъ головъ и халатовъ. А начинается кинематографическое представленіе — нтъ конца оживленію, критическимъ замчаніямъ, смху и одобрительнымъ выкрикамъ.
Мухтаръ, какъ тяжко больной, часто въ безпамятств, конечно, не бывалъ въ кинематограф. Страданія были слишкомъ сильны, чтобы ихъ могло развлечь какое-либо представленіе, какъ ни будь оно интересно. Но полегчало ему,— въ первое же воскресенье онъ потребовалъ, чтобы его снесли внизъ смотрть картины. Санитары отнеслись къ этому неодобрительно.
— Лежи, Мухтаръ, куда теб себя безпокоить!
Тотъ возражалъ:
— Мухтаръ здоровъ будетъ. Неси Мухтара.
За него вступились прочіе раненые.
— Несите, чего тутъ разговаривать. Человкъ понимаетъ, что онъ можетъ и чего нтъ.
Мухтара понесли.
Онъ въ первый разъ въ своей жизни видлъ кинематографъ и врядъ ли что понялъ въ немъ. Главное, что было ему непонятно,— это: зачмъ? Чтобы только посмотрть? Ну, а дальше?.. Мухтаръ сосредоточенно слдилъ за проходящими передъ нимъ фигурами, старался проникнуть въ смыслъ ихъ движеній, но не находилъ себ, отвта: для чего? И кто они, эти люди, которые мелькаютъ на экран?..
Однако развлеченіе все-таки подйствовало на него. Оно его встряхнуло отъ утомительной повторяемости лазаретной жизни. Когда его принесли обратно въ палату. Мухтаръ долго лежалъ, не смыкая глазъ, но когда они наконецъ у него закрылись, онъ уснулъ спокойне обыкновеннаго и рже, чмъ всегда, стоналъ во сн. Безъ сна онъ никогда не стоналъ.
Выздоровленіе тянулось медленно. Мухтаръ все еще пластомъ лежалъ на своей койк. Но для него наступили боле спокойныя минуты. Онъ могъ разговаривать, и около него собирались раненые татары-солдаты изъ другихъ палатъ. Тихо бесдовали и медленно покачивали головами. Если къ этой компаніи присоединялся молодой татаринъ Оглы-Метиль, котораго за его юное миловидное лицо вс въ лазарет звали Оленькой, то разговоры смнялись пніемъ. Много заунывныхъ напвовъ зналъ Оленька и цль жалобно и тоскливо. Вся палата внимательно слушала, хотя ни слова не понимала въ этихъ псняхъ. Только Василій Соколовъ, всегда веселый и непосда, невзирая на то, что отъ отмороженныхъ ступней у него осталось только что-то похожее на копытца,— только онъ утомлялся тоскливымъ пніемъ Оленьки.
— Ты чего-нибудь позабористе бы сплъ…
Мухтаръ строго поводилъ глазами.
— Это божественное, отвчалъ онъ за Оленьку.
— Оставь, говорили, въ свою очередь, другіе раненые.
Однажды опять подманилъ къ себ Иванова Мухтаръ и опять, помолчавъ, сказалъ ему,
— У меня, Иванъ, жена есть. И дти есть. Карошія дти.
— Вотъ ты выздоравливай поскорй и позжай къ нимъ, — старался подбодрить Мухтара Ивановъ.
Мухтаръ думалъ.
— Ты знаешь, Иванъ, сколько я лежу на койк?
— Долго?
— Мсяцъ мартъ знаешь? Джемадулъ-Ахиръ?
— Ну, знаю Джемалулъ-Ахиръ.
— Да. Вотъ бери этотъ палецъ и загни его.
— Загнулъ.
— Теперь загибай еще: Раджабъ. И еще: Шаабанъ.
— Апрль и май?
— Да. И еще загибай, и еще. и еще.
Ивановъ загибалъ пальцы.
— Вотъ видишь, Иванъ,— сказалъ Мухтаръ, когда счетъ подошелъ къ мсяцу декабрю,— девять мсяцевъ я не вставалъ съ койки. Вотъ сколько.
Посидлъ немного и сталъ приподниматься. Одной рукой уцпился за спинку кровати, а другой-за столь.
Стоитъ. Мухтаръ стоитъ… Раздробленной ногой по касается пола, держится на одной ног, но стоить.
Двинулся. Да, оперся обими руками на столъ и переставилъ здоровую ногу на новое мсто.
Окно было у него за изголовьемъ кровати,— онъ повернулся лицомъ къ окну.
И еще передвинулся. Ему стала видна улица, покрытая сн томъ. блыя крыши, замерзшій каналъ, черныя фигуры людей, двигавшіяся во уличному фону.
И въ тишин палаты вс услышали, какъ Мухтаръ скоре вздохнулъ, чмъ сказалъ:
— Зи-ма…
Такъ могъ сказать только человкъ, который девять мсяцевъ не видалъ ничего, кром лазаретной стны и потолка.
Онъ повторилъ:
— Зима…
И, не отрываясь, стоялъ у окна.
Сестра милосердія ахнула, увидавъ Мухтара не на кровати.
— Мухтаръ, что ты длаешь?— воскликнула она.— Разв это можно?..
— Я не боюсь… отвчалъ Мухтаръ и, повернувшись въ ту сторону, гд лежалъ Ивановъ, прибавилъ:— Спасибо теб, Иванъ, я не боюсь…
Экстренно былъ извщенъ врачъ. Онъ, не ожидая времени визитаціи, сейчасъ же пришелъ въ палату.
— Мухтаръ, ты всталъ? Но ты можешь повредить себ ногу.
Мухтаръ повторялъ одно:
— Нога карошо. Я не боюсь.
Однако его взяли подъ руки и уложили въ постель. Блаженно улыбаясь,— это была первая улыбка Мухтара,— онъ послушно легъ и все повертывался въ томъ направленіи, гд былъ Ивановъ.
— Спасибо, Иванъ…
Весь день героемъ былъ Мухтаръ. Скоро весь лазаретъ зналъ, что Мухтаръ всталь съ койки, на которой пролежалъ девять мсяцевъ. Ходилъ. Сталъ ходить…
И съ этого дня его выздоровленіе быстро пошло впередъ.
Ивановъ, полный жизни, молодой, на-дняхъ покидающій лазаретъ, взялъ Мухтара за руку.
— Знаешь, что я теб скажу, Мухтаръ?
— Не знаю, Иванъ, что ты станешь говорить.
— А вотъ что. Тебя почему ранили?
Мухтаръ въ недоумніи молчалъ. Почему ранили? Ранили, и все.
— Ты забоялся, повернулъ назадъ, а пуля-то тебя и догнала. Не надо ничего бояться. Ты вотъ теперь ноги своей боишься. А ты ея не бойся. Слава Богу, она у тебя подживать начала. Ты себ и скажи: буду здоровъ, встану на ноги… И попробуй встать. Смлй. Не обращай вниманія на то, что теб больно. Наплевать.
Мухтаръ слушалъ напряженно.
— Такъ-то, другъ,—закончилъ Ивановъ.—Вотъ ты говоришь, что у тебя и жена есть и дти хорошія,— ты для нихъ и постарайся. Будетъ съ тебя и девяти мсяцевъ лежанья. И шь больше.
На слдующій день, когда подали ранеными обдъ, Мухтаръ спросилъ Иванова:
— Ты чего кушаешь, Иванъ?
— Бульонъ.
Мухтаръ энергично затрясъ головой.
— Не кушай, Иванъ, бульонъ. Некарошій бульонъ.
Ивановъ попробовалъ,— оказалось, прекрасный бульонъ. Но Мухтаръ питался имъ вс эти девять мсяцевъ и возненавидлъ его отъ всей души. По состоянію его здоровья ему больше ничего не давали, а послднее время, когда бульонъ ему окончательно опротивлъ, онъ питался только чаемъ съ хлбомъ.
— Ты не разобралъ, Мухтаръ,— сказалъ ему Ивановъ,— чудный бульонъ. Ты попробуй. Онъ силы даетъ.
— Чудный, говоришь?
Попробовалъ и сказалъ:
— Это другой бульонъ. Это карошій бульонъ.
— Вотъ то-то. А ты боялся его сть.
— Да. Ты какъ вчера сказалъ, Иванъ: не надо бояться?
— Да, не надо бояться.
На утро, едва наступилъ поздній декабрьскій разсвтъ, вся палата, съ волненіемъ слдила за Мухтаромъ.
Онъ осторожно спустилъ съ кровати одну ногу, потомъ другую.
— Сидитъ…— прошепталъ Василій Соколовъ, наклоняясь къ Иванову.
Въ этой поз еще никто не видлъ Мухтара.