Въ поиски за древними христіанами.
Въ поиски за древними христіанами.
І.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
Самарецъ.
‘Русское Богатство’, No 4, 1913
В поиски за древними христианами, Мякутин Александр Иванович, Год: 1913
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Не такъ давно судьба закинула меня въ городъ Чарджуй и устроила мн тамъ любопытную встрчу.
Чарджуй раскинулся въ предлахъ Бухары на лвомъ берегу древняго Оксуса (Аму-Дарьи). Часть Чарджуя, расположившаяся въ углу между полотномъ желзной дороги и величественной ркой, носитъ названіе Уральской слободки, или въ просторчьи ‘Уралки’. Названіе это произошло отъ того, что первыми обитателями этого поселенія были уральскіе казаки, такъ называемые ‘уходцы’, переселившіеся лтъ двадцать тому назадъ изъ Аму-Дарьинскаго отдла Сыръ-Дарьинской области, куда они были сосланы {Подробности, касающіяся ссылки уральцевъ, можно найти въ статьяхъ В. Г. Короленко ‘У казаковъ’ и Сандера ‘Уходцы’, помщенныхъ на страницахъ ‘Русскаго Богатства’ въ прошлые годы.} въ административномъ порядк въ 1874—1875 годахъ за недачу подписки на введеніе новаго положенія о воинской повинности войска. Впослдствіи въ Уральской слободк стали селиться и разночинцы: мщане, желзнодорожные рабочіе, мелкіе торговцы въ скоромъ времени они превзошли числомъ казаковъ. Съ появленіемъ новыхъ насельниковъ строгій обликъ Уральской слободки сильно измнился: веселыя псни и разухабистые звуки гармоники и балалайки замнили царившую прежде тишину, двушки и парни гурьбами заходили по улицамъ, появились табашники, ркой полилась водка.
Такая же приблизительно метаморфоза произошла съ теченіемъ времени и въ другихъ поселеніяхъ уральскихъ казаковъ Туркестанскаго края: въ городахъ Казалинск, или по-просту въ Казал, Перовск, Петро-Александровск и Ауліэ-ата.
Все это, конечно, не можетъ нравиться уральцамъ-старообрядцамъ: опасаются они за нравственность своей молодежи, за крпость ддовскихъ устоевъ. Поэтому не разъ въ голов пожилыхъ уральцевъ мелькала мысль о томъ, нельзя ли найти такое укромное мсто, которое было бы далеко отъ мірскихъ соблазновъ. На эту же мысль наталкиваетъ уходцевъ и ихъ совершенно неопредленное до сихъ поръ правовое положеніе. И, быть можетъ, въ Чарджу эта мысль назойливе всего даетъ о себ знать: здсь несетъ свои мутныя волны изъ манящей дали Аму-Дарья, въ верховьяхъ ея тянутся неизслдованные хребты и долины Памира и Гиндукуша, въ томъ же направленіи находятся таинственныя страны Афганистана и Индіи, вокругъ Аму-Дарьи витаютъ туземныя воспоминанія и легенды о великомъ завоевател Александр Македонскомъ и объ его воинахъ.
1-го апрля 1912 года служба загнала меня въ Чарджуй, а 2-го апрля вечеромъ извозчикъ уже ввозилъ меня въ главную улицу Уральской слободки. Туда меня влекло мое казачье происхожденіе. Хотлось посмотрть, какъ живутъ на чужбин ссыльные уральцы, каковы ихъ чаянія и мысли.
По бокамъ широкой улицы тянулись низенькіе, съ маленькими окошечками домики изъ легкаго кирпича. Во дворахъ виднлись скудныя древесныя насажденія. Казалось, что постройки эти возведены не для постояннаго жилья, а на время, и ихъ обитатели готовы во всякій моментъ подняться и уйти. Дневныя работы въ это время были уже кончены, а южная темнота быстро вступала въ свои права. Люди сидли на заваленкахъ и крылечкахъ. Въ нкоторыхъ мстахъ весело бренчала балалайка или мелодично звенли струны гитары. Но возл нкоторыхъ домовъ царила тишина. Большей частью около такихъ домовъ были навсы, подъ которыми сидли люди, а насупротивъ навсовъ, на улиц лежали каюки и байдары. Это были лодочныя мастерскія, а люди, сидвшіе подл нихъ,— уральцы.
Вблизи одного навса, около котораго вырисовывался остовъ особенно большого каюка, я остановилъ извозчика и, выйдя изъ экипажа, подошелъ къ сидвшимъ людямъ. Хозяиномъ дома оказался Антонъ Анофріевичъ П—въ — коренастый казакъ съ богатырской грудью, рябоватымъ широкимъ лицомъ и небольшой окладистой черной бородой съ просдью, съ сумрачно-серьезнымъ взоромъ черныхъ глазъ, въ помятой фуражк съ малиновымъ околышемъ. На первый взглядъ онъ былъ угрюмъ и непривтливъ. Около него сидли два молодыхъ казака и дв женщины: старушка въ ношёбномъ уральскомъ сарафан съ позументами и сравнительно молодая женщина въ какомъ-то смшанномъ костюм. По началу эта компанія приняла меня недоврчиво, и разговоръ нашъ не клеился.
Постепенно однако подъ навсъ стали входить другія любопытствующія личности, и между прочимъ подошелъ, мягко ступая по земл валеными сапогами, симпатичный, живой старичокъ — Иванъ Ивановичъ П—въ. Привтливый, добродушный, онъ скоро завязалъ со мной разговоръ, узналъ боле или мене, кто я и зачмъ пожаловалъ. Иванъ Ивановичъ оказался изъ числа тхъ уходцевъ, которыхъ лично принуждали къ подписк и затмъ силкомъ отправили въ туркестанскія степи. Однако пережитыя испытанія не погубили души этого человка, не забили его природнаго ума и не очерствили его сердца.
Иванъ Ивановичъ замтно оживился, когда разговоръ зашелъ о ссылк уральцевъ. Онъ весь отдался воспоминаніямъ. Собравшаяся молодежь почтительно и съ напряженнымъ вниманіемъ слушала давно, надо думать, знакомые ей отъ отцовъ и ддовъ разсказы, изрдка поддакивая словамъ Ивана Ивановича. Чувствовалось, что прошлыя страданія стариковъ глубоко переживаются молодыми сердцами. Страданія эти спаяли уходцевъ въ одно, они питаютъ ихъ души, руководятъ ихъ дятельностью, они, какъ пружина, даютъ имъ силу и упругость. Благодаря имъ да старой вр, ссыльные уральцы на чужбин, среди многочисленныхъ народностей и людей разнообразныхъ вроисповданій, сохранили и сохраняютъ свой первобытный русско-казачій типъ.
— Неправда,— говорилъ, между прочимъ, Иванъ Ивановичъ — что мы не хотли служить. Мы говорили: выберите изъ насъ сколько угодно человкъ и пошлите служить, пойдемъ! И въ нашей станиц выбирали десять человкъ, попалъ въ число ихъ и я. Тутъ же на площади мы произвели по команд все ученіе.
— Ну, ладно,— вмшался какой-то внушительный голосъ со стороны — скажемъ, молодые служить не хотли, а стариковъ семидесяти, девяноста лтъ за что били? Имъ какъ служба? Другого начнутъ бить или поведутъ въ тюрьму, а онъ Богу душу отдастъ!
— Дай имъ, вынь да выложь подписку,— продолжалъ Иванъ Ивановичъ — что будемъ безпрекословно исполнять, что впредь касаемо…
— Вишь ты,— заговорили тутъ съ тяжелыми вздохами голоса — что впредь касаемо!.. шутка сказать!
— Вычитали намъ бумагу,— разсказывалъ Иванъ Ивановичъ,— лишаетесь вы, дескать, казачьяго званія, правъ состоянія и всего прочаго я ссылаетесь въ Туркестанскій край…— Ну, хорошо! Пригнали насъ въ Казалинскъ. А здсь былъ майоръ Панцыревъ, свирпый человкъ. Фамилія-то у него одна какая страшная! Сильно билъ онъ насъ, у стариковъ бороды обрзалъ. И били такъ насъ до тхъ поръ, пока не узналъ объ этомъ краеначальникъ Кауфманъ, который воспретилъ насъ истязать. Много прошло съ тхъ поръ времени. Сколько прошеній было нами подано, а все не выходитъ наше дло!
— Начальникъ, генералъ Черняевъ, халъ въ Петербургъ. Близко было принялъ онъ наше дло къ своему сердцу, общалъ похлопотать. Но сдлать ничего не могъ. Когда назадъ изъ Петербурга возвращался, сказалъ намъ: ‘Здсь я — большой человкъ, а въ Питер я — вотъ какой маненькій’, и указалъ на половину своего мизинца. ‘Ничего, старики,— говоритъ,— не могу сдлать’.
— Оно конечно,— опять развались голоса:— въ Питер графья да князья, противъ нихъ что могъ Черпяевъ?
— Недавно одинъ краеначальникъ сказалъ нашей депутаціи,— продолжалъ прерванный разсказъ Иванъ Ивановичъ,— сойдите вы съ точки, все для васъ сдлаютъ! А съ какой точки,— не говоритъ, и мы не знаемъ. Жаловали насъ цари ркой Ураломъ, землей, казачьимъ положеніемъ, крестомъ и бородою, а мы за то общались служить до послдней капли крови и своего общанія никогда не нарушали. Бери насъ государь сейчасъ всхъ до одного на службу, посылай на войну — вс пойдемъ!
— Прозжалъ черезъ Чарджуй генералъ Куропаткинъ, — мрачно началъ говорить хозяинъ дома Антонъ Анофріевичъ:— мы къ нему.— Вы — говоритъ — покайтесь только, повинитесь, и васъ устроятъ, какъ вы захотите. Вонъ отецъ другой разъ и напрасно побьетъ или побранитъ сына, сынъ вдь долженъ попросить у отца прощенія, и тогда отецъ все сдлаетъ для сына, проститъ его. Вотъ и вы попросите прощенія.— Какъ-будто вдь генералъ-то хорошо сказалъ, а? Да намъ-то неохота просить прощенія, когда мы не виноваты.
— Да, много мы просили. Каждый годъ просимъ,— опять началъ свою рчь словоохотливый Иванъ Ивановичъ.— Вотъ на дняхъ прохалъ военный министръ. Ему опять подали прошеніе. И почему-то все не выходитъ наше дло. Мы теперь ужь такъ полагаемъ, что начальство тутъ не при чемъ. Пря идетъ у насъ какъ будто промежъ собой: между старымъ войскомъ, не давшимъ подписки, и новымъ войскомъ, давшимъ подписку и оставшимся на Урал. Вс ваши прошенія, должно, отсылаются изъ Петербурга въ Уральскъ, а оттуда имъ ходу не даютъ.
— Подбивали, значитъ, насъ другимъ путемъ добиться улучшенія своего положенія. Вдь мы сейчасъ живемъ, какъ птицы небесныя: у насъ ни земли, ни воды. Вотъ забастовщики и говорили намъ: ‘Идите съ нами! все получите’! Но мы противъ законныхъ властей не пойдемъ, и сказали имъ: ‘Когда насъ били да мучали, вы гд были? не съ нами? ну, и мы съ вами не пойдемъ!’
Упоминаніе о забастовочномъ времени пробудило въ слушателяхъ рядъ воспоминаній. Многіе молчавшіе до сихъ поръ заговорили, стали припоминать курьезныя положенія, въ которыхъ тогда очутились нкоторыя начальствующія лица. Бесда оживилась, но потеряла свой торжественно-дловой характеръ. Тмъ временемъ густая тьма ночи окутала небо и землю. Я распростился съ уральяцами и отправился къ себ на квартиру.
На другой день посл этого разговора Иванъ Ивановичъ со своимъ внукомъ Игнатіемъ Самойловичемъ пришли ко мн какъ бы съ отвтнымъ визитомъ. Дло было въ полдень. Теперь я могъ внимательно осмотрть ихъ фигуры. Оба они были въ широкихъ и высокихъ сапогахъ (у дда изъ черной, а у внука изъ желтой кожи) и въ поношенныхъ фуражкахъ съ малиновымъ околышемъ. На Иван Иванович былъ надтъ короткій изъ срой матеріи азямъ, а на крупную фигуру Игнатія Самойловича былъ накинутъ коричневый халатикъ, застегнутый подъ подбородкомъ на единственную пуговицу. Лицо Ивана Ивановича, обрамленное длинной посдвшей бородой, свтилось старческимъ довольствомъ и добродушнымъ юморомъ. Внукъ его, Игнатій Самойловичъ, человкъ высокаго роста, съ длинной рыжеватой бородой, въ которой пробивалось нсколько сдыхъ волосъ, и съ кроткимъ, но серьезнымъ взглядомъ. Какой-то одухотворенностью, свжестью и пріятностью вяло отъ обоихъ казаковъ.
Нсколько минутъ разговоръ носилъ общій характеръ. Втеченіе ихъ Иванъ Ивановичъ, бывавшій въ Оренбург и его окрестностяхъ, припомнилъ даже вншній видъ дома моего дяди — богатаго казака старообрядца. Обстоятельство это еще боле расположило ко мн недоврчивыхъ уходцевъ. Бесда стала откровенне. Разговоръ коснулся, между прочимъ, необходимости священства для спасенія.
— Вдь мы священства не отрицаемъ: оно нужно и будетъ существовать до второго Христова пришествія, такъ сказано въ писаніи. Но для спасенія нужно священство истинное,— сказалъ Иванъ Ивановичъ.
Я указалъ на Блокриницкую іерархію, какъ на старообрядческую и какъ-будто сохранившую апостольскую преемственность. Въ отвтъ на это Иванъ Ивановичъ возразилъ, что истинность этой, іерархіи сомнительна потому, что греки не погружаютъ, а обливаютъ при крещеніи. На мое замчаніе, что греки при крещеніи погружаютъ, Иванъ Ивановичъ сказалъ: ‘Нашъ Барышниковъ былъ въ Греціи и видлъ, что, хотя тамъ и погружаютъ при крещеніи въ воду, но только до плечъ’. На мои. слова, что хорошо было бы все-таки поискать гд-либо священство, Иванъ Ивановичъ, немного помявшись, сказалъ:
— Вотъ мы сюда больше для того и пришли, чтобы посовтоваться: мы ршили хать вверхъ по Аму-Дарь въ горы искать древнихъ христіанъ.
Изъ дальнйшаго разговора выяснилось, что мысль объ этомъ путешествіи у казаковъ возникла по слдующимъ основаніямъ.
Лтъ двадцать тому назадъ казаки-уходцы выгружали какъ-то на берегу Аму-Дарьи близъ Чарджуя изъ каюка паровикъ. Въ это время къ нимъ подошелъ съ котомкой за плечами молодой путникъ, по имени Сильвестръ, и разсказалъ, что онъ идетъ спасаться въ высокія горы со снговыми вершинами. Идутъ ихъ туда двнадцать человкъ, но разными дорогами: кто одинъ, а кто по-двое. Больше всего съ этимъ Сильвестромъ бесдовалъ, въ сторон отъ другихъ, казакъ Салминъ. Но затмъ, при выгрузк паровика, послдній упалъ и задавилъ Салмина, который унесъ такимъ образомъ въ могилу подробности разговора съ Сильвестромъ. Посл того уральцы, проживающіе въ Пенджакент, сказывали, что они видли странника Сильвестра, какъ онъ шелъ къ снжнымъ горамъ.
Затмъ года четыре тому назадъ халъ на пароход по Аму-Дарь инженеръ Кастальскій, живущій постоянно въ Самарканд, онъ разсказывалъ своему брату, что въ юг Туркестана есть горы ‘Темиръ’ (желзныя горы) со снжными вершинами, въ тхъ горахъ лежитъ ‘Ольгина долина’, а на ней — большое озеро, вокругъ котораго живутъ старообрядцы. Разговоръ этотъ подслушалъ лоцманъ парохода, уралецъ, и передалъ содержаніе его своимъ.
Кром того, одинъ сартъ разсказывалъ казаку Антону Анофріевичу П—у, что въ горахъ въ верховьяхъ Аму-Дарьи живутъ люди, которые молятся, какъ русскіе: прилпятъ свчку и поклоняются огню. Другой сартъ, присутствовавшій при этомъ разговор, переспросилъ разсказчика: ‘Къ чему прилпляютъ свчку-то? можетъ, къ сувратэ?’ {‘Сувратэ’ — божокъ, образъ.}. ‘Ну-да, къ сувратэ’, подтвердилъ тотъ. Этотъ разсказъ привелъ казаковъ къ предположенію, что въ горахъ живутъ остатки древнихъ христіанъ, укрывшихся въ долинахъ Памира или Гиндукуша.
Наконецъ, изъ священныхъ книгъ казаками было усмотрно, что Александръ Македонскій, подвизавшійся нкоторое время въ Средней Азіи и переправлявшійся черезъ Оксусъ, загналъ въ горы какіе-то особенные, неизвстные народы подъ названіемъ ‘гоги и магоги’. Отсюда зародилась мысль, не скрываются ли эти самые народы до сихъ поръ въ горныхъ дебряхъ и не исповдываютъ ли они христіанскую вру.
Сверхъ того, самое имя великаго македонскаго завоевателя — христіанское, а подъ урочищемъ Термезъ, говорятъ, есть мраморная гробница Термезіи — супруги Александра Македонскаго. Отсюда — новыя мысли: Александръ Великій и его воины были христіане, не остались ли потомки этихъ воиновъ и самого царя Александра въ горахъ, съ которыхъ течетъ Аму-Дарья?
На мои сомннія Иванъ Ивановичъ убжденнымъ голосомъ сказалъ:
— Священство все-таки надо искать: оно нужно. Не найдемъ, Богъ насъ проститъ: искали, употребили на это вс усилія, не нашли — не наша вина. Мы подемъ.
— Конечно, если смотрть на эту поздку какъ на подвигъ,— отвтилъ я Ивану Ивановичу — вамъ, дйствительно, надо хать. Можетъ быть, на ваше счастье и найдете древнихъ православныхъ христіанъ, на свт много случается открытій самыхъ невроятныхъ.
Игнатій Самойловичъ добавилъ, что кстати они еще посмотрятъ, нтъ ли въ горахъ какихъ-либо промысловъ или подходящихъ мстъ для поселенія, чтобы удалиться отъ соблазновъ міра. На мои слова, что мста въ верховьяхъ Аму-Дарьи пустынныя, не хлбородныя и не удобныя для жительства, Игнатій Самолойвичъ, указывая на свой халатикъ, возразилъ:
— Накормить и прикрыть свое тло не много нужно. Мы и на камн проживемъ, только бы душу спасти.
А ддъ его къ этому добавилъ:
— Когда насъ гнали съ Урала, говорили: ‘Одинъ только черный хлбъ будете сть въ Туркестан!’ а мы его, чернаго-то хлба, и не видли здсь {Въ Туркестан рожь не сется.}, да живемъ слава Богу. Наши нонче были на Урал. Выдаютъ — сказываютъ — тамъ казакамъ пособіе отъ казны по случаю голода, а они его пропиваютъ, у нихъ мука — 1 р. 80 к. пудъ, да голодаютъ, а у насъ она 5—6 рублей, а мы всячески живемъ, не жалуемся и не голодаемъ!
Изъ дальнйшаго разговора выяснилось, что Иванъ Ивановичъ живетъ постоянно въ Казалинск, въ Чарджуй онъ пріхалъ погостить къ внуку Игнатію Самойловичу и съ той цлью, чтобы совмстно съ другимъ внукомъ, извстнымъ уже Антономъ Анофріевичемъ П—вымъ и съ ожидающимся со дня на день изъ Перовска Григоріемъ Евстафіевичемъ Б—вымъ тронуться въ поиски за древними христіанами. Въ зависимости отъ обстоятельствъ предполагалось хать до Термеза или на пароход, или на верблюдахъ, въ Термез купить лошадей и дальше слдовать верхомъ. Объ опасности путешествія казаки не думали: по ихъ словамъ, имъ придется хать такими мстами, гд живетъ ‘простая Азія’, которая но трогаетъ прозжающихъ и ихъ имущества.
Въ субботу 7 апрля подъ вечеръ я съ товарищемъ отправился въ Уральскую слободку. Тамъ мы стали искать домъ Игнатія Самойловича. Намъ указали низенькій домикъ съ геранью на окошкахъ, пріютившійся въ узкомъ переулочк. Когда мы заглянули внутрь двора, то увидли тянувшійся вдоль маленькаго двора навсъ, нсколько тощихъ ветелокъ и двочку въ казачьемъ сарафан, изумленно и испугапно смотрвшую на насъ. Вскор изъ низкой двери домика появилась крупная фигура Игнатія Самойловича въ рыжемъ, полинявшемъ халатик. Онъ тотчасъ же попросилъ насъ ссть на лавочку подъ навсомъ. На мои вопросы объ Иван Иванович, Игнатій Самойловичъ объяснилъ, что ддушка молится въ боковушк Богу, и, конфузясь, далъ намъ понять, что мы не совсмъ удачно избрали для бесды субботній вечеръ. Однако невдолг изъ боковушки появился Иванъ Ивановичъ въ красной съ блыми горошинками рубашк, подпоясанной тесьмянымъ пояскомъ, и въ валенкахъ. Онъ на ходу кланялся намъ и просилъ садиться. Товарищъ мои, не зная обычаевъ старообрядцевъ, протянулъ было Ивану Ивановичу руку, но старикъ, не подавая руки, просилъ простить его, говоря: ‘Извините пожалуйста,— мы руки не подаемъ’. Затмъ онъ объяснилъ, что въ книг ‘Сынъ церковный’ сказано: поклоненіе при здорованіи означаетъ паденіе человка, а поднятіе головы — возстаніе его, про подачу же руки списатель книги ничего не говоритъ, да такого обычая въ стародавнее время и не было.
Въ это время во дворъ вошелъ коренастый молодой казакъ съ вдумчивыми черными глазами и, поклонившись, сталъ вслушиваться въ разговоръ. Оказалось, что этой есть Григоріи Евстафіевичъ Б—въ, пріхавшій изъ Перовска для участія въ экспедиціи но поискамъ древняго христіанства. Иванъ Ивановичъ повторилъ вкратц для моего товарища печальную исторію ссылки уральцевъ въ Туркестанъ. Во время разговора, какъ и въ вечеръ моего перваго посщенія, насъ окружили другіе казаки, женщины и дти и, молча, съ напряженнымъ вниманіемъ слушали.
Мы попросили хозяина показать намъ внутреннее помщеніе дома. Игнатій Самойловичъ повелъ насъ одинъ въ свои чистенькіе, маленькіе покои, остальные остались подъ навсомъ. Въ задней комнатк на стнк вислъ ставецъ, задернутый отъ любопытныхъ глазъ занавсочкой. На стол передъ станцемъ лежало нсколько духовныхъ книгъ. Игнатій Самойловичъ отдернулъ занавску и нашимъ взорамъ представились ряды иконъ древняго письма, на одной полочк лежали желтаго воска свчи, а на гвоздик висли домашняго изготовленія лстовки {‘Лстовка’ — четки.}. Одну изъ лстовокъ Игнатій Самойловичъ тутъ же подарилъ мн, какъ боле или мене своему человку.
Выйдя изъ горницы наружу, я и товарищъ мой стали одлять дтей конфетами. ‘Ручку-то попросите, ручку попросите’,— говорилъ ласково дтямъ Игнатій Самойловичъ. Сначала мы, помня объясненія Ивана Ивановича относительно подачи руки, не понимали, что надо сдлать, а потомъ вывернули ладони своихъ рукъ, и дти, подходя, прикладывали къ нимъ въ знакъ благодарности свои лобики. Хозяйка, Екатерина Тимоновна,— женщина небольшого роста и уже не молодая, въ казачьемъ сарафан и съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ,— вынесла намъ по стакану молока. Мы поблагодарили хозяевъ и, пообщавъ назавтра придти въ боле подходящее время, ушли изъ Уральской слободки.
На слдующій день въ воскресенье меня съ товарищами приглашали на желзнодорожную станцію Фарабъ осматривать музей и опытный разсадникъ растеній, укрпляющихъ пески, но желаніе побесдовать съ интересными и необычными въ нашъ вкъ людьми было въ насъ настолько велико, что мы отказались отъ любезнаго приглашенія и въ одиннадцать съ небольшимъ часовъ утра уже входили въ угрюмый съ виду дворъ Игнатія Самойловича. Едва мы расположились подъ навсомъ, какъ къ намъ вышли изъ домика привтливый Иванъ Ивановичъ, красивый и серьезный Григорій Евстафіевичъ и самъ хозяинъ дома. Посл краткихъ привтствій и поздравленій съ праздникомъ, мы попросили казаковъ показать намъ божественныя книги. Насъ повели въ боковушку. Это была маленькая комнатка съ высокими нарами, передъ которыми стоялъ столъ, а на немъ лежали толстыя книги въ почернвшихъ кожаныхъ переплетахъ. Въ углу комнаты висла небольшая икона. Единственное маленькое окно, выходившее въ проулокъ, было задернуто занавской. Вс мы размстились за столомъ на нарахъ и на принесенныхъ изъ-подъ навса скамейкахъ и Иванъ Ивановичъ началъ разсказъ на божественную тему, не имвшій какъ будто никакого отношенія къ предъидущимъ нашимъ бесдамъ.
— Когда Господь изгналъ Адама и Еву изъ рая, у Евы родился первенецъ, сынъ Каинъ. Стала было Ева кормить его грудью, а у ребенка появилось двнадцать зминыхъ головъ, которыя размстились на его груди, какъ ордена, въ одну линію и стали впиваться въ тло Евы, какъ только она подносила ребенка къ груди. Хорошо. Явился къ Адаму дьяволъ и говоритъ, что дло поправимо, заключимъ только условіе: ‘Ты возьми, заколи ягненка, омочи въ его крови об свои руки и приложь ихъ, какъ печати, къ камню и при этомъ скажи: ‘Живые мн, а мертвые теб’. Подумалъ Адамъ, на что ему мертвые. Зарзалъ ягненка, омочилъ въ крови его руки, приложилъ ихъ къ камню и произнесъ: ‘Живые мн, а мертвые теб’. Посл этого дьяволъ провелъ рукой по груди ребенка и снялъ зміевы головы. Ишь, врачъ-то какой! Ева стала безъ помхи кормить Каина грудью, а дьяволъ взялъ камень съ отпечатками рукъ Адама и бросилъ его въ Іорданъ. Ну, хорошо…. Вышло изъ всего этого то, что всякій человкъ по смерти сталъ попадать въ адъ. Для того, чтобы вывести людей изъ ада, понадобилось самому Господу Христу придти на землю. Когда Христосъ крестился во Іордан, дьяволъ испугался, схватилъ камень съ отпечатками рукъ Адама со дна рки, взялъ да бросилъ его въ адъ. А когда Господь воскресъ, то Онъ спустился въ адъ и тутъ-то ‘согршеній нашихъ рукописаніе раздери’.
— Вотъ она подписка-то, что значитъ,— посл нкотораго молчанія добавилъ Иванъ Ивановичъ и этими словами сразу освтилъ цль своего разсказа.
Въ это время въ боковушку взошелъ Антонъ Анофріевичъ. Размашисто, съ истовыми тремя поклонами, положилъ онъ передъ иконой ‘малый началъ’ и, поклонившись присутствующимъ, слъ на лавку. Разговоръ зашелъ о городскихъ соблазнахъ, о необходимости уходцамъ устроить свое положеніе. Заговорили и о послднихъ временахъ. Иванъ Ивановичъ веллъ внуку отыскать то мсто въ священномъ писаніи, гд говорится о царствахъ. Антонъ Анофріевичъ съ угрюмымъ видомъ взялъ ‘Толковый апокалипсисъ’ и, перебравъ своими толстыми пальцами нсколько закладокъ, нашелъ требуемое мсто.— Читай!— сказали ему казаки. Антонъ Анофріевичъ прочиталъ о томъ, какъ было сначала царство ассирійское, потомъ вавилонское, затмъ стало мидійское, за нимъ персское, посл того — македонское, наконецъ, римское, по скончаніи котораго начнутся послднія времена. Такимъ образомъ выходило, что мы живемъ въ послднія времена. Книги же церковныя — пояснилъ Иванъ Ивановичъ — слдуетъ прилежно изучать и руководствоваться ими въ жизни, ничего не прибавляя къ написанному, но и ничего не убавляя, такъ какъ въ противномъ случа самоумышленіе человка ‘мимо идетъ’.
— Сказано въ Писаніи,— заключилъ свое послднее разсужденіе Иванъ Ивановичъ: — ‘Кром Божественныхъ Писаній отнюдь не смти учити ни мало, ни велико’. ‘Явленно отпаденіе вры есть и гордости оглаголаніе, еже отметати что отъ написанныхъ или приводити отъ ненаписанныхъ’.
Подъ конецъ я попросилъ казаковъ спть что-либо божественное. У всхъ собесдниковъ было такое хорошее настроеніе, что къ исполненію просьбы не встртилось препятствій. Иванъ Ивановичъ заплъ дребезжащимъ голосомъ: ‘Отъ юности моея мнози борютъ мя страсти’. Другіе казаки не отстали отъ Ивана Ивановича. Посл этого были еще спты: ‘О всептая Мати’ и ‘Съ нами Богъ’. Часъ обда давно минулъ, а мы все сидли въ боковушк.
Наконецъ, мы съ товарищемъ собрались было уходить, какъ Иванъ Ивановичъ вспомнилъ еще что-то и, потребовавъ книгу ‘Альфа и Омега’, отыскалъ въ ней какое-то мсто. ‘Вотъ что,— обратился онъ къ намъ,— прочтите это мсто и объясните, какъ вы понимаете его’. Мы взяли книгу и въ ней прочитали, что однажды нкій инокъ шелъ въ Антіохію. Подойдя къ городу, онъ увидлъ распростертаго надъ всей Антіохіей огромнаго змія съ ‘разжженнымъ’ чревомъ. Инокъ испугался этого виднія и вернулся назадъ. Въ горахъ онъ повстрчалъ святого отшельника, который объяснилъ, что змій надъ Антіохіей, это — бсъ объяденія, пьянства, блуда, прелюбодянія и многихъ другихъ пороковъ, почему инокъ очень хорошо сдлалъ, что не пошелъ въ этотъ грховный городъ. Прочитавъ разсказъ, я сказалъ, что, по моему мннію, змій, распростертый надъ Антіохіей, означалъ массу пороковъ, въ какихъ погрязли жители этого города и главнйшіе пороки — роскошь и чревоугодіе, которыя погубили уже много царствъ и много народовъ.
— Такъ-то такъ,— сказалъ Иванъ Ивановичъ:— а вотъ ‘чрево-то разжжено’, что означаетъ? Мы такъ полагаемъ, что это самоваръ, внутри котораго разжигаются угли.
Когда вслдъ за тмъ я и товарищъ стали прощаться, Игнатій Самойловичъ незамтно сунулъ въ карманъ моего товарища лстовочку, этимъ онъ какъ бы засвидтельствовалъ, что товарищъ мой, до сихъ поръ бывшій постороннимъ человкомъ, заслужилъ, какъ и я, полное довріе и симпатію суровыхъ казаковъ.
Разстались мы очень тепло и уговорились, что во вторникъ, 10-го апрля, рано утромъ встртимся на пароход, отходящемъ изъ Чарджуя на Керки и на Термезъ, такъ какъ казаки ршили хать на пароход и въ эту сторону по служебнымъ дламъ лежалъ и нашъ путь.
Вскор по возвращеніи пашемъ на квартиру, пришелъ молодой казакъ и принесъ намъ въ подарокъ четырехъ ‘скоффингусовъ’ — рдкую рыбу изъ породы стерлядей, водящуюся только въ Аму и Сыръ-Дарьяхъ и Мисиссипи.
Еще съ вечера 9-го апрля я съ товарищемъ помстился на пароход ‘Царь’, долженствовавшемъ на утро двинуться въ путь съ баржей ‘Москва’.
Едва взошло солнце, начались приготовленія къ отплытію. Малороссъ капитанъ спокойно и дловито отдавалъ распоряженія. ‘Протрави буксиръ!.. Убирай кошки!..’ — слышалось то и дло съ капитанскаго мостика. Пассажиры съхались, размщались на палуб и барж, а уральцевъ нашихъ не было. Наконецъ, какъ-то незамтно къ барж подъхала телга, нагруженная дорожными вещами, въ ней сидли женщины и дти, а возл нея шагало нсколько человкъ знакомыхъ намъ казаковъ. Иванъ Ивановичъ былъ одтъ въ свой азямъ, Игнатій Самойловичъ въ халатикъ
Антонъ Анофріевичъ въ широкій черный пиджакъ. Головы дда и внука П—выхъ покрывали порыжвшія войлочныя шляпы съ полями, Антонъ Анофріевичъ и въ дальнюю невдомую дорогу отправлялся въ неизмнной фуражк съ малиновымъ околышемъ. Не было видно только красиваго и молчаливаго Григорія Евстафіевича Б—ва.
‘Шайтанъ-каюкъ’, какъ называютъ пароходъ туземцы, въ это время далъ первый гудокъ. Мы поспшили къ телг и здсь узнали, что Григорій Евстафіевичъ вчера получилъ телеграмму изъ Перовска, которой его вызывали по какому-то случаю домой.
По третьему отчаянному гудку пароходъ и баржа медленно стали отдляться отъ берега. Солнце блестло ослпительно. На пароход и на барж толпилась разношерстная публика: сарты въ блоснжныхъ тюрбанахъ, афганцы въ широчайшихъ штанахъ съ многочисленными складками, азіатскіе евреи, кавказцы, солдаты разныхъ частей. Провожавшіе пароходъ люди разъзжались на извозчикахъ. Вдали была видна удалявшаяся отъ берега телга съ казачками. Пароходъ вышелъ на стремнину широкой Аму-Дарьи и медленно, съ большимъ трудомъ сталъ разскать своей грудью быстро мчавшіяся ему на встрчу мутныя волны рки.
Отъ Чарджуя до Керки двсти съ чмъ-то верстъ, но пароходъ ихъ проходитъ въ пять, шесть, а иногда и боле сутокъ. Древняя старуха Аму-Дарья капризна: сердито роясь въ песчаномъ грунт, она чуть-ли не ежегодно мняетъ свое русло. Благодаря этому плаваніе по ней очень трудно. Опытные, выросшіе на ея волнахъ лоцманы, хивинцы и уральскіе казаки-уходцы, не сходя ни на одну минуту съ пароходной рубки, зорко всматриваются въ очертаніе береговъ, въ цвтъ воды, въ рябь и гладь ея и, отгадывая такимъ образомъ фарватеръ, медленно ведутъ пароходъ. Но, тмъ не мене, часто пароходъ натыкается на мель, и тогда приходится или, разогнавъ машину, прорываться черезъ перекатъ, или же давать задній ходъ и искать боле глубокаго мста. Почта, идущая въ Керки на верблюдахъ и ишакахъ {‘Ишакъ’ — оселъ.}, скоре парохода достигаетъ цли..
Передъ закатомъ солнца, едва пассажиры мусульмане успютъ совершить вечерній намазъ, пароходъ и баржа пристаютъ къ безлюдному берегу, бросаютъ якоря и останавливаются на ночлегъ. Вс пассажиры высыпаютъ на берегъ. Южная ночь быстро окутываетъ окрестности. Небо загорается крупными, яркими звздами. Вдоль берега зажигаются костры. Матросы взбираются на вершины бархановъ, и глядь — оттуда уже несется псня: ‘Черно море безъ проливу, море ходитъ бродежомъ’.
Въ одну изъ ближайшихъ остановокъ парохода на ночлегъ мы пошли на баржу повидать казаковъ. Оказалось, что они устроились очень удобно сравнительно съ другими пассажирами. На избранномъ по средин баржи мст между тюковъ и багажа они воздвигли изъ брезента наметъ. Въ углу его они поставили мдный крестъ съ распятіемъ, вдланный въ деревянную колодку, а около креста повсили торбочку съ завернутыми въ платочекъ священными книгами. При самомъ вход въ наметъ они положили доски для сиднія. Вокругъ казаковъ кое-какъ ютилась остальная палубная публика.
Уральцы пригласили насъ войти въ ихъ помщеніе. Мы охотно исполнили эту просьбу и сли рядомъ съ Игнатіемъ Самойловичемъ на доски. Иванъ Ивановичъ помстился въ глубин намета на кафтан. Антонъ Анофріевичъ прислъ было вн намета нсколько на отшиб. Но заинтересованные нашимъ приходомъ ближайшіе сосди стали вслушиваться въ нашъ разговоръ. Замтивъ это, Игнатій Самойловичъ тихо молвилъ Антону Анофріевичу: ‘Садись поближе, чтобы въ пол насъ кто не похитилъ!’
— А мы вотъ только что говорили о нашей поздк, — началъ разсказывать Иванъ Ивановичъ.— Вспомнилось мн одно событіе. Однажды святый Пахомій шелъ со своими учениками и заночевалъ въ пол. Подошелъ къ нимъ нкій инокъ и также остановился съ ними на ночлегъ. Развели костеръ. Дьяволъ и сталъ внушать св. Пахомію и иноку, чтобы они испытали силу и милость Божію, св. Пахомій осудилъ эту мысль, а инокъ прочиталъ ‘Отче нашъ’ и взошелъ на костеръ, огонь не опалилъ его. Инокъ возгордился этимъ. На утро Пахомій, его ученики и инокъ пошли въ баню. Здсь инокъ вновь задумалъ искушать милость Божію: войду дескать въ печь. Прочиталъ ‘Отче нашъ’, сунулся въ печь и сгорлъ… Вотъ я и говорю, какъ бы и намъ такого наставника де найти!— добавилъ, смясь, разсказчикъ.,
Иванъ Ивановичъ вообще оказался человкомъ начитаннымъ въ божественномъ писаніи. На каждый вопросъ, на каждый случай у него былъ готовъ отвтъ. Остальные два казака внимательно слушали его разсказы и только изрдка поддакивали или выражали свои чувства словами: ‘Вонъ что!..’ ‘Ишь ты!!.’
Зашелъ у насъ разговоръ о безсвященнословныхъ бракахъ. Иванъ Ивановичъ ползъ въ торбочку и, вынувъ изъ нея небольшую рукописную книжечку, вычиталъ отвтъ 32-й посланія 6-го антіохійскаго патріарха еодора Валсамона къ патріарху александрійскому Марку, изъ котораго было видно, что бракъ и безъ церковнаго внчанія, заключенный не мене какъ при трехъ свидтеляхъ, совершененъ и что внчаніе въ церкви есть требованіе только гражданскаго закона.
Мы готовы были сидть съ искателями древняго христіанства и дольше, но насъ позвали на пароходъ ужинать. Прощаясь, я спросилъ казаковъ, что они сегодня будутъ варить на ужинъ.
— А мы сегодня варить не будемъ,— отвтилъ на мой вопросъ Иванъ Ивановичъ — вонъ вода въ Дарь есть и ладно!.
Вечеромъ 14-го апрля пароходъ нашъ приблизился къ Керки. Видна была на берегу рки скала, на вершин которой, подобно феодальному замку, гнздились сакли керкинскаго бека. Виднлись церковь, циркъ. Изъ сада общественнаго собранія долетали до насъ звуки музыки. Но мы еще два дня потратили на то, чтобы переправиться съ праваго берега рки на лвый и подойти къ пристани. Производили промры, пароходъ сдлалъ нсколько отчаянныхъ попытокъ прорваться черезъ мель, но безуспшно. Многіе пассажиры стовали, нкоторые нетерпливые переправились въ городъ на каюкахъ и байдарахъ, но я и товарищъ мой не рвались въ Керки: мы рады были, что намъ представлялась возможность еще нкоторое время наслаждаться бесдой съ интересными уральскими казаками.
Въ первый день нашего подневольнаго стоянія Антонъ Анофріевичъ сообщилъ мн, что афганцы, дущіе на барж, не желаютъ съ ними разговаривать о жителяхъ Афганистана, но два туркмена изъ Афганистана сообщили ему, что въ этой стран лтъ пятнадцать тому назадъ были ‘кафиръ-чапошъ’ {Кафиръ-чапошъ — неврные, христіане.}, но эмиръ Абдурахманъ насильственнымъ путемъ обратилъ ихъ въ мухамеданскую вру, эти ‘кафиръ-чапошъ’ одвались не въ обыкновенную одежду, а въ козлиныя шкуры, сохранились ли гд-либо еще ‘кафиръ-чапошъ’, они не знаютъ.
Насталъ вечеръ 15-го апрля. Товарищъ мой и я отправились къ своимъ уральцамъ на баржу. Предчувствовали мы, что это послдній вечеръ: ужь наврное, думали мы, завтра-то подойдемъ къ Керки. Въ этотъ вечеръ Иванъ Ивановичъ воодушевленно разсказывалъ, какъ святитель Никола хитроумнымъ вопросомъ изобличилъ вора, укравшаго хлбецъ, и о томъ, какъ нкій инокъ задумалъ превзойти премудрость Божью и какъ ангелъ открылъ этому иноку на примрахъ, что кажущееся человку безумнымъ на самомъ дл является премудрымъ.
Когда же мы вышли на берегъ подъ куполъ высокаго звзднаго неба, разговоръ коснулся движенія земли и ея шарообразной формы, такъ какъ, по словамъ Ивана Ивановича, по этому вопросу у него происходитъ постоянный споръ съ однимъ инженеромъ, проживающимъ въ ‘Казал’. Основываясь на извстныхъ словахъ Іисуса Навина, обращенныхъ къ солнцу, Иванъ Ивановичъ оспаривалъ доводы инженера. Поговоривъ на эту тему нкоторое время, мы пришли къ одному убжденію, что, собственно, объ этомъ не стоитъ спорить, такъ какъ, во-первыхъ, Іисусъ Навинъ говорилъ о солнц съ обыденной точки зрнія, а не съ научной, а, во-вторыхъ, свднія эти совершенно не имютъ значенія для спасенія души.
Въ тотъ же вечеръ говорили и о страстномъ желаніи уходцевъ устроиться гд-либо на своей земл и служить на тхъ правахъ, какія они получили отъ прежнихъ владыкъ земли русской: чтобы были они вчно казаками, не ставили бы ихъ на молитву съ людьми другихъ мръ, на шапкахъ не было бы кокарды.
— А хотли бы вы,— спросилъ казаковъ, между прочимъ, мой товарищъ,— хать въ Палестину? Я бы съ вами похалъ!.
Игнатій Самойловичъ подумалъ и со вздохомъ сказалъ:
— Нтъ, у насъ своя ‘Палестина’ еще не окончена…
Наша бесда затянулась до поздняго часа. На берегу потухли костры, а на пароход стали тушить огни. Настала пора разставанья. ‘Простите насъ Христа ради!’ — поклонившись, сказали уральцы. ‘Богъ проститъ! насъ простите!— отвчали мы.
На другой день 16-го апрля, около 12 часовъ дня, пароходу нашему, дйствительно, удалось пристать къ Керки. На пристани встрчало пароходъ много народу, такъ какъ въ этомъ заброшенномъ на край свта город прибытіе парохода — важнйшее событіе, цлый праздникъ. Пассажиры наперебой бросились высаживаться, расхватали извозчиковъ. Товарищъ мой и я также не дремали и спшили ухать въ городъ. Отъзжая отъ парохода, мы видли на носу баржи ‘Москва’ три фигуры нашихъ путниковъ. Снявъ шапки, они привтливо кланялись намъ. ‘Счастливый путь!’ — крикнули мы и въхали въ улицы города, гд моментально погрязли въ тин обыденщины.