В окопах. 1915 год, Пуанкаре Раймон, Год: 1930

История
Время на прочтение: 288 минут(ы)
Скачать в PDF

Раймон Пуанкаре.
На службе Франции

В окопах. 1915 год

Номера страниц издания заключены в квадратные [] скобки, авторские примечания заключены в фигурные {} скобки, в фигурные скобки и звездочкой {*} отмечены подстрочные примечания.

Глава первая

Новогодние разговоры. — Телеграмма папы. — Жоффр и проект диверсии на востоке. — Знамя морской пехоты. — Поездка в Кассель, Сент-Омер и Газебрук. — Аррас. — Битва под Суассоном. — Герцог Гиз и Фердинанд Болгарский. — Проект операции на Дарданеллах. — Комендант Вио.
На смену года траура и страданий пришел новый год, от которого Франция с уверенностью и надеждой ожидает победы и мира. Без всякой пышности я исполняю новогодний церемониал. В сопровождении Вивиани, без эскорта и свиты, отправляюсь к председателям обеих палат. Наш автомобиль не обращает на себя ничьего внимания, председатель совета министров волнуясь и с тревогой говорит мне о военных операциях, проводимых с 20 декабря на равнинах Шампани. Он совершенно не владеет собой и в разговоре с глазу на глаз дает волю своему пессимизму. Он не верит в успех нашего наступления и дошел до того, что обвиняет командование в отсутствии всякого стратегического плана, считает, что оно изо дня в день идет на поводу у событий. Когда мы вернулись в Елисейский дворец, я пригласил министров позавтракать у меня, и мы продолжаем разговор на ту же тему с Брианом, он высказывается более сдержанно, но в том же духе, что и Вивиани. Оба ставят вопрос, нельзя ли было бы вместе с англичанами образовать экспедиционный корпус в четыреста или пятьсот тысяч человек и напасть с тыла на Австрию со стороны Сербии. Высадка произошла бы на побережье Адриатического моря или в Салониках, наши войска пошли бы на Будапешт и Вену и по дороге пытались бы поднять всех славян двуединой монархии. Соблазнительная мысль. Ее недавно высказал мне Франше [429] д’Эспере, когда я посетил его армию{*358}, я беседовал об этом и с другими генералами. Правда, большинство их возражало мне. Их смущал вопрос, каким образом нам удастся создать базы для этого экспедиционного корпуса и в случае его проникновения в глубь страны обеспечить снабжение провиантом и военным снаряжением.
По словам Мариуса Ари Леблона, состоявшего в 1915 г. при секретариате генерала Гальени, последний в 1914 г. советовал Бриану предпринять через Салоники диверсию сначала на Константинополь, а затем на Дунай{*359}. Гези утверждает, что этот совет был дан министру юстиции в январе 1915 г. за завтраком{*360}. Что касается меня, я ничего не слышал об этих разговорах ни от Бриана, ни от Гальени, но в октябре Франше д’Эспере определенно говорил мне о желательности этой балканской экспедиции, а сегодня, 1 января, Вивиани, Бриан и я, обеспокоенные застывшим, неподвижным положением на фронтах наших армий, все трое останавливаемся на этой проблеме, в том состоянии неизвестности, в котором мы очутились, она открывает нам перспективы активных действий. Мы даже решаем срочно пригласить Жоффра к нам на совещание. Впрочем, мы отнюдь не намерены вмешиваться в компетенцию высшего командования и навязывать ему план военных действий, мы желаем лишь обменяться с ним мыслями о целесообразности такой диверсии на востоке.
Разумеется, на сей раз я отказался от торжественных новогодних приемов властей, суда, чиновников, офицеров — у большинства из них, особенно у военных, теперь более серьезные заботы, чем дефилировать в парадных мундирах в салонах Елисейского дворца. Но этикет обязывает меня принять дипломатический корпус, собравшийся по обычаю в большом приемном зале. Отсутствуют только представители Германии, Австрии и Турции. Старшина дипломатического [430] корпуса сэр Френсис Берти, с розовыми щечками и вьющимися волосами, обращается ко мне с короткой и осторожной речью, на которую я отвечаю столь же лаконично, подчеркивая перед нейтральными странами свою веру в победный мир.
В то время как я произносил эти слова надежды, четырнадцать немецких снарядов упали в неукрепленный город Коммерси, откуда ни разу не было выпущено ни одного снаряда по неприятелю. Повреждены пять домов, в том числе один детский дом. Эти новогодние подарки немцев не смутили храброго населения города, проявившего такой трогательный патриотизм во время моей последней поездки в Лотарингию. Но в течение всего дня стоит у меня перед глазами моя родная страна, подвергнувшаяся нашествию и опустошению.
Сводки главной квартиры становятся все более однообразными.
Ежедневно встречаются в них те же названия: Буа-ле-Претр, Буа д’Айльи, Буа-де-ла-Грюри, Фонтен-Мадам, Перт и Мениль-ле-Гюрлюс, Нотр-Дам-де-Лоретт.
Та же монотонность, та же бессодержательность в телеграммах из России. Принятое ввиду недостатка снаряжения и ружей решение ограничить в ближайшие месяцы операции на восточном фронте было очень тягостно для Великого Князя Николая Николаевича, ему пришлось сдержать свой врожденный пыл и отказаться от наступления, о котором он мечтал. 2 января он еще заявлял, что готов снова двинуться вперед, как только 4-й сибирский корпус и гвардия прибудут в Варшавский округ. В понедельник, 4 января, он по телеграфу обратился к Жоффру с вопросом, который выдает его растерянность: ‘Считает ли французское командование более выгодным оставить русскую армию на положении обороны, по возможности активной, и сохранить за французской армией все имеющиеся у нее ресурсы по снаряжению? Или же оно предпочитает придать ныне операциям на восточном фронте чисто наступательный характер, уступив русскому верховному командованию, если имеющиеся запасы и производство позволяют это, часть снаряжения, предназначенного [431] для западного фронта?'{*361}. У нас нет выбора, наш ответ продиктован нашим собственным тяжелым положением, мы ничего не можем дать, так как у нас самих нет необходимого. По словам Палеолога и генерала де Лагиша, русский военный министр, загадочный Сухомлинов, и центральная администрация ввели Великого Князя Николая Николаевича в заблуждение относительно размеров запасов снаряжения, а также сделанных надежных заказов. Что касается Франции, то у нас, конечно, не было ни обмана, ни сокрытия истинного положения дел, но у нас перед войной был недостаток в бюджетных ассигнованиях, и мы слишком уверены были в вечной продолжительности мира, а когда вспыхнула война, мы слишком расточительно расходовали снаряды. Но по тем или другим причинам мы страдаем от того же недостатка, что Россия, и не можем в этот критический момент оказать ей действенную помощь. Итак, на обоих фронтах придется ограничиться генеральной и систематической обороной, поддерживаемой некоторыми наступлениями местного характера.
Встревоженный тем, что положение принимает затяжной характер и, таким образом, замедляет всякое стратегическое решение, Палеолог по собственному почину посоветовал Сазонову рассмотреть, не возможно ли будет для России заключить сепаратный мир с Австрией, чтобы потом направить все свои усилия против Германии. Сазонов признал, что, если Австрия отказалась бы от Галиции и Боснии и Герцеговины, это был бы результат, которым не следует пренебрегать, идея отдельного мира с габсбургской монархией, заметил он, заслуживает внимания. Сообщая нам об этой беседе, Палеолог в заключение подчеркивает: ‘Пока будут существовать Германия и Италия, мы будем заинтересованы в сохранении Австрии’ {*362}. Когда телеграмма Палеолога была получена в Париже, министры и я не могли отогнать от себя мысль, что сепаратный мир Австрии и России, пожалуй, охладит активность последней, отвратит Италию от всякого вмешательства в войну и скоро оставит нас с Англией одних лицом к лицу с Германией. Предположим, что Россия аннексировала Галицию, а Сербия [432] получила Боснию и Герцеговину, Витте в его германофильские друзья, конечно, не преминули бы интриговать в Петрограде с целью отвратить царя от продолжения войны с нашим главным врагом. Испуганное этой перспективой, французское правительство предложило Палеологу снова повидать Сазонова и сказать ему, что он высказал лишь свой личный взгляд, не имея на то инструкций из Парижа.
На том же заседании во вторник, 5 января, я сообщил министрам о телеграмме, полученной мною накануне вечером и исходящей от папы Бенедикта XV: ‘Полагаясь на чувства христианского милосердия, которыми воодушевлено ваше высокопревосходительство, мы просим вас ознаменовать начало нового года благодетельным актом суверенного благородства и принять наше предложение о том, чтобы между воюющими сторонами произошел обмен военнопленными, признанными отныне негодными для военной службы. Мы не сомневаемся, что глава благородной и великодушной французской нации согласится последовать примеру государей других воюющих наций, которые все приняли наше предложение’. Итак, папская курия и французская республика уже не совсем игнорируют друг друга, и на сей раз ни один из министров не возражает против того, чтобы я подтвердил получение послания папы. Я телеграфирую в Ватикан: ‘В ответ на благожелательное предложение, которое я имел честь получить от вашего святейшества в телеграмме от вчерашнего числа, спешу уверить ваше святейшество, что Франция, верная своим традициям великодушия, всегда гуманно поступала с военнопленными и обсуждает средства для полного обмена военнопленными, окончательно признанными негодными для военной службы’. Действительно, этот обмен уже подготовлен под знаком женевского Красного Креста, и все позволяет нам думать, что эти приготовления увенчаются успехом{*363}.
Проект диверсии на Балканах начинает многих соблазнять. В среду, 6 января, у меня был видный военный писатель [433] подполковник Руссе, бывший депутат от Вердена, с которым я поддерживаю дружеские отношения. Он пришел побеседовать о застое на фронтах. Руссе полагает, что наступление на востоке против Австро-Венгрии, возможно, позволит в скором времени снова перейти к маневренной войне. Беназе, ординарец Франше д’Эспере, приехавший в Париж в качестве депутата на чрезвычайную сессию парламента, привез мне очень интересную докладную записку этого генерала, в которой рекомендуется напасть на неприятеля с тыла на Балканах. Эта концепция сводится в основном к следующему: направить через Белград экспедиционный корпус на Вену и Берлин, использовать с этой целью сербов, одерживающих теперь победы, и сосредоточить на Дунае достаточно мощную французскую армию, отрезать турок от их союзников, установить связь с Россией через Румынию{*364}. Как было решено, я просил Жоффра приехать в Елисейский дворец и дать правительству свое заключение о такого рода экспедиции. 7 января он завтракал у меня с министрами, после кофе в комнате первого этажа, носящей галантное название дамского салона, завязался длинный разговор при закрытых дверях. Вивиани считает, что диверсия на Балканском полуострове может быть полезной для выхода из нынешнего неподвижного состояния. Бриан энергично защищает тот же взгляд. Не упоминая Франше д’Эспере, я в своих замечаниях исхожу из того плана, который он переслал мне. Но главнокомандующий решительно высказывается против всяких операций на востоке. Он говорит, что все наши войска нужны ему здесь, германская армия недавно была усилена двадцатью четырьмя полками и, несомненно, намеревается атаковать нас. Согласно Жоффру, решение последует, безусловно, на западном театре военных действий. К тому же мы имеем право надеяться, что через более или менее продолжительный период времени нам удастся прорвать немецкие позиции. Будет ли это через восемь дней, два месяца, шесть месяцев, год — этого никто не может сказать, [434] но результат обеспечен с того момента, как будет изжит кризис нашего снаряжения, что должно наступить в скором времени. Кроме того, Жоффр считает весьма трудным, чтобы не сказать невозможным, делом снабжать через Салоники провиантом французскую армию хотя бы всего в сто тысяч человек, особенно если ей придется отдалиться от морского берега и проникнуть более или менее далеко в глубь страны. Жоффр высказывается с твердостью, хотя наружно речь его носит мягкий характер, он не оставляет никаких сомнений относительно непоколебимости своего убеждения. Слова его заставляют Вивиани, Бриана и меня если не присоединиться к его мнению, то во всяком случае поколебаться в своем мнении, и в настоящий момент мы не считаем целесообразным настаивать далее.
Рибо поднимает все еще не решенный вопрос о судьбе Гальени. Жоффр говорит нам, что имел в виду поручить военному губернатору Парижа командование эльзасской армией, но ему пришлось отказаться от этого решения: он более не намерен занимать Эльзасскую равнину, желает лишь удерживать выходы из горных проходов в Вогезах. На этих днях был взят Штейнбах, мы не будем двигаться дальше к Рейну, Жоффр намерен передать десять стрелковых батальонов генералу Пютцу, который очень хорошо ведет операции и которого он не считает возможным поставить под начало генерала Гальени. Главнокомандующий снова жалуется на бывшее гражданское окружение военного губернатора. Он говорит без резких выпадов, с точностью военного, который знает, о чем он говорит, и с вежливым упорством человека, который уже принял, определенное решение.
Гастон Томсон спрашивает Жоффра о возможности создать армию второй очереди и большую группу для маневренных движений (une masse de manoeuvre). ‘Невозможно, — отвечает Жоффр. — Мне нужны вплоть до самого конца войны все солдаты из запасных батальонов. К тому же для образования новых частей у нас нет теперь ни офицеров, ни унтер-офицеров, ни артиллерии, ни полковых обозов’.
Жюль Гэд в восторге от Жоффра. Этот социалистический апостол — горячий патриот. Войдя в комнату, он обратился [435] к Жоффру со словами: ‘Вы организатор победы’. Ушел он со словами: ‘Это изумительный человек. Он все обдумал и все предусматривает’.
Мильеран по своему обыкновению больше слушал, чем говорил. Он, наконец, возвратился из Бордо. В четверг, 7 января, в ‘Бюллетене армий’ была помещена заметка: ‘Военный министр Мильеран снова окончательно перенес свою канцелярию в здание министерства на улице святого Доминика’.
Два брата Гарибальди, Бруно и Константин, убиты в Аргоннах, где храбро сражались за Францию во главе группы итальянских добровольцев. Я отправил телеграмму с выражением сочувствия генералу Риччиотти Гарибальди и посылаю состоящего при Елисейском дворце подполковника Бонеля в Рим, куда будут перевезены тела погибших: он выразит мое соболезнование их семьям и возложит венки на могилы. Но Италия пока не думает еще следовать примеру этого небольшого гарибальдийского батальона, она довольствуется тем, что заняла Баллону, и внимательно наблюдает за Албанией, где недавно вспыхнуло восстание против Эссада паши и Дураццо чуть не попал в руки повстанцев (телеграмма из Ниша, No 17 и из Рима, No 19).
Вечером 10 января я выехал из Парижа вместе с морским министром Оганьером. Как у нас было решено в декабре, мы отправляемся к морским частям пехоты вручить им знамя, которое они заслужили своим доблестным поведением на Изере. Железнодорожные пути в такой степени запружены военными транспортами, что нам понадобилось двенадцать часов, пока мы добрались до Дюнкирхена. На северных дорогах я разъезжаю в вагоне-салоне, который компания восточных дорог построила в начале 1913 г. для моих поездок в Сампиньи и теперь предоставляет в мое распоряжение для моих поездок к армиям. Он лучше подходит к теперешним суровым обстоятельствам, чем роскошные вагоны, которые Феликс Фор оставил в наследство своим преемникам. В пути мы долго беседуем с Оганьером. Некогда он был моим решительным противником в парламенте. Теперь отношение его ко мне, безусловно, корректно. Это энергичный [436] человек, прекрасный патриот, несколько резкий в своих высказываниях, но с живым умом и обходительный в обращении.
Город Дюнкирхен, где я в последний раз был 1 ноября{*365}, снова бомбардирован вчера эскадрильей из двенадцати немецких аэропланов{*366}. Благодаря мерам предосторожности, принятым мэром города Анри Терканом, жертв, к счастью, было немного. Мы с Оганьером, сопровождаемые нашими офицерами, садимся на реквизированные автомобили и едем за город, там, в нескольких километрах от Дюнкирхена, на пустырях, оголенных ветром и окаймленных со стороны моря желтой линией дюн, находится бригада морской пехоты, отличившаяся под Ньюпортом, Диксмюде и в последние дни в Сен-Жорже{*367}. Она недавно была отведена с фронта, как говаривал бойкий Буасса-Мазера, на поправку. Вот она перед нами почти в полном составе. Отсутствуют только убитые и раненые. Увы, их много. Мы сначала обходим шеренги войск. Я восхищаюсь прекрасной выправкой этих людей, которые всего лишь несколько дней на отдыхе и уже, видимо, горят нетерпением возвратиться на линию огня. Останавливаюсь в центре бригады, перед адмиралом Ронархом, который стоит, словно вылитый, воплощение силы и простоты, по бокам от него взвод, который будет принимать знамя. Ветер все крепчает. Над нами кружатся два французских самолета, чтобы отогнать в случае надобности немецкие ‘Tauben’. Они ныряют в воздухе, словно корабли в разбушевавшемся море. Холод ли это, ветер, волнение — я с трудом удерживаю в руке древко нового знамени, пока произношу свою краткую речь к морской пехоте{*368}. [437]
Затем они дефилируют перед нами с высоко поднятой головой — полуоборот в нашу сторону, — с гордой решимостью во взоре. Мы поздравляем адмирала и его офицеров и уезжаем в восторге от этих молодцов.
Автомобили быстро привезли нас в Кассель, фламандский город, живописно взгромоздившийся на вершине холма того же имени. Я еще раз навещаю здесь Фоша и его штаб. Они все еще помешаются на небольшой площадке на откосе, в старом отеле ‘благородного двора’, где некогда находился суд, а вчера заседал муниципалитет. Мы снова завтракаем в залитой светом столовой, из которой открывается грандиозный вид на равнину. Фош так же стремителен, как Жоффр бесстрастен, и так же, как он, преисполнен уверенности. Он говорит мне, что наше наступление задержано только временным недостатком снаряжения и временными трудностями топографического характера — почва стала непроходимой из-за зимнего времени. Как только снова наступит сухая погода, мы попытаемся пройти, и Фош верит, что мы имеем шансы на успех.
Из Касселя мы отправились в Сент-Омер, где я, как и в прошлый раз, нашел оживленную картину британского лагеря. Нас привели фельдмаршал Френч и принц Уэльский, свежее юное лицо принца сияло среди английских мундиров. По предложению французского командования и по постановлению правительства я вручил звезду ордена Почетного легиона двум генералам Френча, отличившимся в последних боях, — Смиту Дарриену и сэру Дугласу Хейгу. Мне особенно указывали на военные достоинства этого последнего. Шотландец по происхождению, высокого роста, статный, с располагающим лицом, он довольно бегло говорит по-французски и прекрасно понимает необходимость тесной связи между союзными армиями. Что касается Френча, то он говорит мне, что с нетерпением ожидает подкреплений, обещанных ему Китченером, он боится, что министр не пошлет их в указанные сроки. Кроме того, он опасается, что английское правительство помышляет о диверсии в Сербии в ближайшее время, об этой операции, которая произошла бы вдали от него, он отзывается столь же отрицательно, как Жоффр. [438]
Осушив с фельдмаршалом обязательный бокал шампанского, мы отправляемся в Газебрук, где нас ожидает окруженный своими согражданами мэр и депутат города аббат Лемир, столь любимый и уважаемый всеми знающими его. Он собрал в ратуше муниципальных советников, чиновников, английские и французские военные ‘власти, учителей, жандармерию — кого еще? — женщин, детей, стариков, одним словом, всех жителей, не находящихся на фронте. С колокольни церкви Сент-Элуа несется трезвон. Я вручил аббату пожертвование для бедных. Выслушиваю небольшую патриотическую речь, с которой он обращается ко мне, отвечаю на нее, все это на полчаса. Тем временем толпа запрудила площадь. При выходе меня окружают и приветствуют, как спасителя, и передо мной ярче, чем когда-либо, встает сознание долга быть стойким и твердым до конца, долга, который налагает на меня это доверие народа.
Из Газебрука мы едем длинными зигзагами, мимо Лильерс с его прекрасной церковью романского стиля, до небольшой деревни близ Обиньи-ан-Артуа. Здесь находится командный пост генерала де Мод Гюи, генерал принимает над в убогом на вид доме. Он не скрывает от нас своего мнения, что наступление было бы весьма рискованным, даже после того как почва просохнет. Я еще раз получаю впечатление, что по мере удаления от главной квартиры к фронту температура оптимизма падает градусом ниже и ниже. Оганьер, как и я поражен этой иерархической разницей в военных оценках.
Вместе с генералом Мод Гюи отправляемся в Обиньи, куда стараниями генерала Фоша вызван был префект Па-де-Кале Бриер. Столь же осторожный там, где речь идет о президенте республики, как храбрый в отношении самого себя, Фош надеялся, что эта предусмотрительная комбинация удержит Оганьера и меня от искушения распространить свою поездку и на город Аррас. Однако я никак не имел права уклониться от посещения последнего. У мэра города Обиньи нас ожидали префект и епископ, первый — худой и замкнутый, другой, монсеньер Лоббедей, — тучный и экспансивный. ‘Как! — воскликнул я, — вас потревожили, и [439] вы приехали сюда приветствовать нас! Нет, это мы должны приехать к вам в Аррас, где вы оба, как я знаю, мужественно остаетесь, несмотря на бомбы’. В восторге от моего предложения они вызвались провожать нас в столицу Па-де-Кале.
Наступает ночь. На улицах Обиньи войска без оружия радостно приветствуют нас. Мы садимся в автомобили, выключаем рефлекторы и едем в Аррас по шоссе, которое, как нам говорят, ежедневно обстреливается артиллерией неприятеля. Так приехали мы в этот мертвый город, в котором только взрывы снарядов нарушали зловещую тишину. Вдоль темных и пустынных улиц ни одного огня. Лишь кое-где булочная или бакалейная лавка освещены жалкой керосиновой лампочкой или свечами. Какие-то тени быстро шагают там и сям по панели. В городе осталось только три тысячи пятьсот человек, большей частью старики и дети. Префект и епископ печально принимают нас в опустошенном городе. Они привели нас к ратуше. Это чудо архитектуры страшно пострадало от бомбардировки и огня. Готический фасад и украшения в стиле Ренессанса изуродованы. Из здания вынесли его сокровища: драгоценную резьбу на дереве и украшения из кованого железа. Salle des gardes представляет собой груду обломков. Соседняя башня страшно изувечена. Пораженный в сердце лев Фландрии упал на землю и лежит среди вороха камней. В ночной темноте это зрелище кажется мне еще ужаснее, чем то, что я видел в Реймсе{*369}.
Мы бродим, как призраки, среди развалин и отправляемся потом к зданию префектуры и епископскому дворцу. Оба здания мало повреждены, хотя в них тоже попали снаряды. Я осведомляюсь у префекта, мэра и епископа о самых насущных нуждах населения, оставшегося в городе, оставляю пособия для самых бедных семейств, ободряю, как могу, редких встречающихся мне жителей и отправляюсь назад в Обиньи. Затем в морозную ночь сажусь с Оганьером в поезд и с тяжелым сердцем возвращаюсь в Париж.
В Елисейском дворце меня ожидала следующая интермедия. Я принимаю знаменитого испанского романиста В. Бласко [440] Ибаньеса, автора ‘Кровавых арен’ и ‘Проклятых земель’, горячо рекомендованного мне Марселем Самба. Он представляется мне как ‘солдат пера’, солдат Франции. В настоящий момент он пишет историю войны в весьма сочувственном для нашей страны духе, она выходит иллюстрированными выпусками и распространяется нашей пропагандой во всех странах с господствующим испанским языком. Он в экстазе выражает мне свои горячие пожелания для Франции, при этом он картавит, произнося р, и все время бросает взгляды на свои пальцы, унизанные толстыми перстнями. Он хотел бы, чтобы Испания вышла из своего нейтралитета, но признает, что это его личное желание разделяется лишь немногими его соотечественниками, а о других говорит с буйным гневом, который на момент развлекает меня.
Офицеры связи сообщают мне, что 12 и 13 января мы добились местных успехов на Эне и в Шампани благодаря блестящим действиям наших войск. Мы ведем теперь атаку усовершенствованным способом. Она долго и тщательно готовится. Сначала интенсивный артиллерийский огонь разворачивает окопы неприятеля и уничтожает защитные сооружения. Когда замолкает артиллерия, пехота идет в атаку и берет позиции в штыковом бою. Но после этого трудность заключается в том, чтобы держать под огнем неприятельские батареи. Наши орудия должны отвечать на их стрельбу мощной контратакой. В этих ожесточенных боях, в которых проявляются чудеса храбрости и кровь льется ручьями, мы, по всей видимости, не добиваемся никаких реальных преимуществ, не только стратегических, но даже тактических.
Сколько энергии требует ежедневно эта жизнь войск, наполовину под землей, в окопах, под дождем и снегом, в окопах, разрушаемых гранатами и минами, в убежищах без чистого воздуха и света, в параллельных рвах, всегда подверженных разрушительному действию снарядов, в боковых ходах, которые внезапно могут быть отрезаны неприятельской артиллерией, на выдвинутых вперед постах, где патруль ежеминутно может быть застигнут надвигающейся атакой! Как можем мы в тылу еще знать минуты обманчивого [441] спокойствия, если там, на фронте, такие же люди, как мы, обречены на этот ад?{*370}
В настоящий момент наши взоры обращены на Суассон. 8-го утром мы атаковали неприятельскую армию между Кюффи и Круи. Немцы приняли бой, и битва продолжалась в течение двух следующих дней. 11-го мы удерживали завоеванные позиции. Но в среду, 13-го, вдруг завязался самый жаркий бой вокруг шпорообразной высоты No 132. Немцы бросились на нас с удвоенными силами. Мы с великим трудом оказываем сопротивление наверху откоса, к западу от укрепления, но на восток от него наши войска вынуждены были отступить. Битва продолжается между Круи и Шин на всем протяжении плато, и в результате линия нашего фронта снова отодвинута назад до края северных склонов Монсель и Бюси-ле-Лон. 14-го, в четверг, утром Жоффр телеграфирует нам, что по неизвестным еще причинам совершенно свежая регулярная дивизия, подвезенная ночью на север от Суассона, не вступила в действие в тот момент и с той силой, как это было предусмотрено. Разливом Эны снесены были мосты, за исключением мостов у Суассона и Венизель, которые немцы, будучи господами высот на правом берегу, могут обстреливать своими полевыми орудиями. Это подвергало опасности подвоз провианта и снаряжения войскам, оставшимся на севере от реки, к тому же эти войска не могли быть поддержаны своими 75-миллиметровыми орудиями, которые находились на невыгодных позициях у подошвы холмов, и должны были еще раз переправиться через Эну. В таких обстоятельствах главнокомандующий, предупредив нас об этом, одобрил принятое генералом Монури решение отвести наши атакованные войска на левый берег и держать на севере от Суассона только мостовое укрепление. Это, подчеркивает нам Жоффр, не вынужденный, а добровольный отход. Он добавляет, что этот печальный факт имеет чисто местное значение и останется без всякого влияния на общий ход операций. [442]
Совет министров, однако, встревожен вопросом, в чем заключались причины запоздания и вялости, в которых обвиняют одну из наших дивизий? Не начинают ли солдаты падать духом в грязи и холоде жизни в окопах? Некоторые офицеры высказали нам свои опасения в этом смысле. Другие офицеры говорят нам, что частые наступления обходятся слишком дорого и ведут лишь к разочарованиям. Чтобы взвесить надлежащим образом эти разноречивые мнения, совет министров желал бы, чтобы главная квартира была в более тесном контакте с войсками и не воздвигала густой завесы между генералом Жоффром и фронтом.
В четверг, 14 января, в Бурбонском дворце Поль Дешанель, снова избранный третьего дня почти единодушно председателем палаты, заявляет уже, что одним из главных уроков военных действий будет ‘необходимость более сильного, более энергичного контроля, чем когда-либо’. — ‘Если бы, — сказал он, — парламент решился выступить, если бы он знал больше, Франция находилась бы сегодня в лучшем положении’. Да и нет. Если парламент захочет завтра захватить в свои руки функции высшего командования, если он захочет полностью подчинить техническую компетенцию законному суверенитету, он узурпирует власть, которой он не в состоянии пользоваться, и, конечно, войны не выиграет. Но что касается контроля, энергичного и сильного, контроля правительства над поставками и вооружением и контроля парламента над правительством, то Дешанель прав: этот контроль станет более необходимым, чем когда-либо.
15 января во Францию отправляется 28-я английская дивизия. Это все, что Китченер может послать нам пока. В течение февраля за этим последуют канадская дивизия и 29-я дивизия (телеграмма из Лондона, No 68). Английский военный министр добросовестно исполняет свои обещания, данные в Дюнкирхене. Но при всем его усердии и лояльности в этом отношении мы в своем нетерпении находим эти сроки слишком долгими.
В ожидании этих подкреплений часть наших войск в настоящий момент изнурена тем чрезвычайным напряжением своих сил, которое требовалось от них. Немцы сообщают, [443] что 13-го они взяли под Суассоном в плен четырнадцать офицеров и тысячу сто тридцать солдат и захватили четыре орудия большого калибра и четыре пулемета. Вместе с добычей вчерашнего дня они насчитывают три тысячи пятьдесят военнопленных, восемь орудий и шесть пулеметов (телеграмма из Берна No 85). Эти известия, распространяемые за границей, приводят в смущение наших сторонников.
Из Вашингтона нам телеграфирует Жюссеран, что президент Вильсон, питающий особое пристрастие к специальным миссиям, посылает в Европу полковника Хауза, который будет осведомлять его по вопросам войны и, быть может, так же и мира, полковник — самый близкий друг президента, одна из тех немногих личностей, с мнением которых он считается. Полковник Хауз — уже зрелый, уравновешенный человек, с любезными манерами и, несмотря на свой титул, не занимает никакого военного поста. Он будет официально выступать перед европейскими государствами наряду с послами своей страны. Мюссеран уже уведомил его о ‘твердой решимости Франции и ее союзников продолжать войну до победного конца’ (из Вашингтона, No 39).
До просьбе Делькассе я принял герцога де Гиза, который со времени войны вел себя как французский патриот, а теперь пришел поговорить со мной о болгарском короле Фердинанде. По случаю православного нового года я отправил поздравительные телеграммы государям России, Сербии и Болгарии. Первые два ответили мне горячими пожеланиями. Что касается третьего, то он любезно благодарил меня, но не упомянул Францию ни единым словом. Тем не менее герцог де Гиз думает, что не следует отказываться от надежды добиться от короля лучшего отношения. Он готов сделать все, что в его силах, и попытаться убедить Фердинанда, причем использует свои родственные отношения с ним. Но роль, которую Фердинанд играл в 1912 и 1913 гг., внушает мне мало доверия к его политической честности.
Вечером 15 января Мильеран звонил мне сообщить, что был в главной квартире. Он послал Жоффру по поводу битвы при Суассоне ряд серьезных замечаний, о которых ничего не сказал мне. Видимо, они чувствительно задели Жоффра. [444] Министр отправился в ставку главнокомандующего, чтобы объясниться с ним и в точности узнать причины нашей неудачи. Он говорит мне, что сообщит о них в совете министров.
Действительно, в субботу, 16 января, Мильеран излагает министрам, собравшимся в Елисейском дворце под моим председательством, при каких обстоятельствах произошло наше непредвиденное отступление. Командующий 14-й дивизией генерал Фейсс получил от генерала Монури и от генерала Бертело, который совсем недавно перешел из главной квартиры на боевые позиции, приказ перейти в контратаку на правое крыло немцев. Всю ночь генерал Фейсс совещался с командиром резервной дивизии генералом Бюиссоном д’Арманди, последний настойчиво указывал ему на опасность быть отрезанным в результате разлива Эны. В начале своей контратаки 14-я дивизия продвинулась вперед и взяла около ста пленных. Но среди них оказались солдаты семи-восьми различных немецких полков, и генерал Фейсс заключил отсюда, что перед ним находятся значительные неприятельские силы. Во избежание катастрофы он остановил свое наступление. Немцы тотчас же бросились на нас и помяли нас. Они хвастают теперь, что одержали большую победу.
В то же время они воспользовались этим сражением, чтобы усилить бомбардировку Суассона. Анатоль Франс с негодованием{*371} протестует против грубого и нелепого разрушения памятников, освященных ‘искусством и годами’. С начала войны элегантный скептицизм Анатоля Франса сменился пламенным шовинизмом, и на новый год писатель обратился к Густаву Эрие с призывом продолжать в ‘Guerre sociale’ стойкую борьбу. По поводу бомбардировки Суассона он вспоминает прелестные слова моего школьного товарища Андре Галлей (Hallays) об этом ‘белом, мирном, улыбающемся городе с его башней и остроконечными колокольнями на берегу ленивой реки, в лоне зеленых холмов'{*372}. Куда девались теперь белизна, улыбка и мир? [445]
Версия главной квартиры относительно нашего поражения оспоривается очень многими офицерами, которые поспешили рассказать парламентским деятелям, что, по их мнению, приказ о наступлении был отдан необдуманно.
Мессими, временно оставивший армию и появившийся в палате депутатов, пришел побеседовать со мной. Его военные впечатления не очень радужны. Он заслужил на поле сражения галуны подполковника и крест ордена Почетного легиона. Очень достойно ведет себя с начала войны. Но он констатирует полный разрыв между офицерами главной квартиры и офицерами-фронтовиками. ‘Эти господа в главной квартире находятся как бы под стеклянным колпаком, они мало знают о том, что происходит на фронте. Отдают приказы о частичных наступлениях для того, чтобы было чем заполнить сводки. Эти наступления стоят многих жертв и заранее осуждены на неуспех. Существенные результаты будут достигнуты только тогда, когда будет возможно начать генеральное наступление в секторах, выбранных с большой осмотрительностью, со свежими войсками’ {38}.
Я сообщил об этом разговоре Мильерану. Он говорит мне, что, хотя Жоффр все еще продолжает считать крайне трудным создание армии для маневренных действий, тем не менее вот уже несколько дней вопрос этот по его приказу изучается. Надо думать, главнокомандующий откажется от мысли включить в полки, находящиеся на фронте, те пятьдесят батальонов, которые мы стараемся теперь сформировать. Как того требуют де Фрейсине, Думер и Мессими, как это считает целесообразным большинство членов правительства, как я сам желал бы, Жоффр, надо думать, решит создать из этих новых батальонов генеральный резерв. В настоящий момент, говорит мне полковник Пенелон, Жоффр еще не вполне примкнул к этой идее, но она его уже не отталкивает. Он взвешивает ее положительные и отрицательные стороны и примет решение только после совершенного ознакомления с вопросом.
Имел длинный разговор с директором авиационного отдела военного министерства генералом Гиршауэром. Сенатор от департамента Мааса Жюль Девелль, зять которого [446] Жак Бреге работает по конструированию аэропланов, и редактор ‘Matin’ Бюно-Варилья, информированный Мишленом, оба говорили мне, что нам грозит опасность быть опереженными Германией в производстве быстроходных аэропланов. Я прошу Гиршауэра осведомить меня о положении вещей. Он сам находит, что главная квартира не уделяет должного внимания вопросу о скоростных полетах. Я сообщаю об этом военному министру, но Мильеран снова укоряет меня, что я помимо него обратился к одному из его сотрудников. Итак, когда я во время войны стремлюсь быть осведомленным о состоянии наших вооружений, министр, в то же время один из моих старейших друзей, хотел бы, чтобы я в этом отношении имел меньше прав, чем любой сенатор или депутат: я, видите ли, не имею права без его предварительного согласия совещаться с начальником отделения. Мне думается, что, если бы мы с Мильераном поменялись ролями, он иначе толковал бы наши обязанности. Но теперь война, и для блага страны я должен мириться со всем.
В понедельник, 18 января, мы получили интересную информацию из-за границы. Недавно в разговоре с Морисом Палеологом русский император резюмировал свои мысли в следующих трех конкретных утверждениях: твердая решимость продолжать войну до победного конца (Ю outrance), твердое намерение уничтожить военную силу Германии, невозможность перейти в наступление до начала апреля (Петроград, No 80). К несчастью, этот последний пункт не соответствует предыдущим {39}.
По словам Сазонова, последние известия, полученные им из Бухареста, говорят, что румынское правительство решилось теперь выступить в скором времени против Австрии (Петроград, No 79). Но в Париже приходят к убеждению, что русский министр слишком склонен принимать свои желания за действительность, от постоянных надежд здесь начинают терять надежду.
Подал в отставку министр иностранных дел граф Берхтольд, этот австрийский барин, который своей высокомерной небрежностью так много способствовал с 1912 г. ухудшению интернациональных отношений. Кажется, румыны [447] видят в этой отставке скорее основание для беспокойства, нежели успокоительный момент. Некоторые из них боятся, что Австрия в ближайшее время поставит Бухарест перед необходимостью высказаться в ту или другую сторону и не оставит уже за ним свободы выбрать момент для этого. Другие опасаются открытия переговоров, которые поведут к сепаратному миру в пользу Венгрии и, следовательно, в ущерб Румынии (Бухарест, No 25). Но, согласно Сазонову, замена графа Берхтольда бароном Бурианом означает, что Австрия чувствует, что ей приходит конец вследствие внутреннего распада, и в отчаянии бросается в объятия Германии (Петроград, No 78). Нам остаются только догадки.
Жоффр пришел к окончательному решению: он признает необходимым создание резервной армии или армии для маневренных действий. Письмом от 19 января он извещает сэра Джона Френча, что, по мере того как станут прибывать английские подкрепления, он будет постепенно снимать французские корпуса на северном фронте. Он сообщает, что армия второй очереди будет состоять из десяти регулярных дивизий, четырех дивизий территориальных войск и семи кавалерийских дивизий. Вместе с тем, несмотря на неудачу наших попыток 20 декабря 1914 г. и 8 января, он сохраняет для наступления в Шампани в силе свои директивы от 8 декабря. В том же письме от 19 января он пишет с той свойственной ему ясностью ума, которая была одним из источников его силы до битвы при Марне и во время ее: ‘Наступление 4-й армии в Шампани является главной операцией и будет проводиться с максимальной энергией и быстротой средствами 4-й армии, а для использования успеха могут быть взяты дивизии из генерального резерва'{*373}.
Однако по поводу этих местных атак ко мне со всех сторон обращаются с очень резкой критикой. В первую очередь отмечаю письмо Мессими, содержание его я сообщил Вивиани и Мильерану. Он пишет, что операции в конце декабря стоили нашим войскам так же дорого, как немцам [448] битва во Фландрии. Сообщает, что в немецком бюллетене от 18 января наши потери с 17 декабря по 17 января определяются в двадцать шесть тысяч убитых и восемнадцать тысяч взятых в плен, и, кроме того, число наших раненых указывается в восемьдесят тысяч. Мессими убежден, что эти цифры не преувеличены. Он снова очень сурово отзывается об ‘этом наступлении, повсюду начатом на авось, без общей идеи, без стратегического плана’. Пишет мне, что перед своим отъездом из Парижа на фронт в Вогезах считал нужным подчеркнуть своим письмом ‘то глубокое негодование и скорбь, которые вызвали у него события истекшего месяца’. В несколько резкой форме эти строки, к несчастью, содержат долю истины.
Краткое освежающее интермеццо. В среду, 20-го, в Елисейском дворце обедают в дружеской среде несколько собратьев из академии: Фредерик Массон, Франсис Шарме, Альфред Капюс, Морис Баррес. Все они стараются своими писаниями поддержать дух страны, всем им хочется иметь достоверные сведения. Морис Баррес сообщает мне новые подробности об указанных уже мне злосчастных мерах, которые военные власти сочли нужным принять против подозрительных или якобы подозрительных лиц. Были случаи несправедливых эвакуации и слишком поспешных интернирований в концентрационные лагеря. По моему предложению правительство поручило эльзасским беженцам во Франции — Гельмеру, Блументалю, Веттерле и Ложелю — посетить эти лагеря и раздать удостоверения личности всем: тем интернированным, образ мыслей которых не возбуждает сомнений и которым можно без опасения дать свободу передвижения. Однако надо думать, что столь тяжелая психологическая ошибка военных властей вызовет в Эльзасе длительное недовольство. Мы вступили в страну, которая растеряла свое знание французского языка. Не требует ли благоразумие, чтобы мы не судили по внешним признакам?
Герцог де Гиз отплыл 20 января из Марселя, он поедет через Грецию в Софию. Его сопровождает приятель-француз де Лувр, пользующийся доверием Фердинанда. Делькассе поручил нашему посланнику де Панафье предупредить [449] короля о предстоящем приезде его родственника (No 39). Герцог де Гиз будет стараться убедить короля, что его личные интересы, а также интересы его королевства диктуют ему необходимо прийти в согласие с Антантой. Германия и Австрия могут давать Болгарии только пустые обещания. Будучи союзниками Турции, они не могут вырвать у Порты Фракию. Питая властолюбивые планы дойти до Эгейского моря, они никому не позволят занять Македонию, другими словами, путь к побережью. Напротив, Антанта не заявляет притязаний ни на Фракию, ни на Македонию и поэтому имеет возможность дать Болгарии в обеих этих странах самые широкие сатисфакции. Конечно, герцог де Гиз исполнит свою миссию со всем авторитетом своего имени и со всем жаром своего патриотизма. Но сохранил ли Фердинанд еще свою свободу, не заключил ли он тайных соглашений с центральными державами?{*374}
Сэр Френсис Берти, к которому после возвращения из Бордо вернулось его хорошее настроение, привел ко мне и представил мне биканерского магараджу. Это красавец-индус с черными как смоль волосами и ослепительной белизны зубами. Четырнадцать лет назад он служил в Китае в английской армии и командовал Биканерским верблюжьим отрядом. Его княжество — одно из самых значительных в Индии. Он приехал с фронта, где состоит при британской главной квартире. Он снова надел военный мундир и говорит о войне с твердой решимостью, как подобает лояльному гражданину Британской империи. Индия, как и доминионы, составляют теперь одно целое с метрополией.
Кайо, находящийся теперь на пути в Южную Америку, обратился к правительству с просьбой распространить его миссию по вопросу о подводных кабелях не только на Бразилию, но также на Аргентинскую республику и Монтевидео. Мнения министров разделились, но в конце концов желание бывшего председателя совета министров было удовлетворено [450] {*375}. Надо думать, что в этом сыграло свою роль желание держать Кайо более продолжительное время вдали от палаты.
В субботу, 23 января. Бриан сообщил совету министров, что в некоторых кварталах Парижа массами распространяли листовки подозрительного происхождения, по всей вероятности, инспирированные Германией. Это брошюрки под заглавиями: ‘Нас обманывают’, ‘Нас водят за нос’, — полные оскорбительных наладок на правительство, военных вождей и на меня. Чувство тревоги, вызываемое почти всюду неудачей наших последних операций, создает прекрасную почву для культуры ядовитых микробов. Долг правительства и мой совершенно ясен. Мы должны неослабно оказывать сопротивление заражению национального организма.
Мильеран, отправившийся в Лондон на совещание с Китченером, телеграфирует 23 января в военное министерство, что по своем возвращении он договорится с главнокомандующим об использовании в самое скорое время контингентов запасных батальонов для создания армии второй очереди (Лондон, No 107). Мудрое решение, так как моральное состояние солдат, остающихся праздными в запасных батальонах тыла, ухудшается от безделья, дисциплина приходит в упадок, гражданское население, являющееся свидетелем этого скандального положения, все более возмущается им. Пора обратить внимание на это. Впрочем, военная комиссия сената уже занялась этим важным вопросом, а Клемансо писал о нем — не без желчи — в статье в ‘L’Homme EnchainИ’.
Морской министр сообщает совету министров, что английское морское министерство намерено предпринять без нашего ведома экспедицию на Дарданеллы. Между тем, в силу франко-британской морской конвенции, право командования союзными эскадрами на Средиземном море принадлежит Франции. Следовательно, ничего не может быть предпринято без предварительного соглашения с нами. Совет министров постановляет, что Оганьер на этих днях отправится в Лондон и обсудит вместе с Уинстоном Черчиллем этот проект, который не может быть принят без серьезного обсуждения. [451]
В субботу, 23 января, я пригласил на совещание несколько бывших министров и оставил их потом на обед в Елисейском дворце, это Этьенн, Жорж Лейг, Клемантель и Тьерри. Все они находят безусловно необходимым создать как можно скорее армию для маневренных действий. Они говорят, что Думер не прекращает в сенате своих нападок на главнокомандующего, утверждают также, что на Поля Дешанеля находят припадки пессимизма, что в кулуарах палаты депутатов намечаются признаки кампании в пользу преждевременного мира и что крайне важно было бы не допустить продолжения парламентской сессии. Правительство не имеет права закрыть сессию, но парламент может отсрочить ее. Вряд ли он примет это решение. Он, конечно, сочтет его несовместимым с осуществлением права парламентского контроля. Итак, я постараюсь переговорить с как можно большим количеством сенаторов и депутатов и предостеречь их против пропаганды, о которой поставлен в известность.
В понедельник, 25 января, я должен был пригласить на завтрак князя Юсупова, генерала, привезшего от императора Николая II целые тюки русских орденов для наших армий. Он приехал в Париж с коллекцией больших сундуков, наполненных лентами, значками и всякого рода погремушками, и водворил их в Елисейском дворце. Вместе с ним присутствуют на завтраке, кроме Извольского, — в последнее время я его почти не вижу, зато он постоянный гость на набережной д’Орсей — персонал русского посольства, Делькассе, Мильеран, генерал Жоффр и генерал По, который в ближайшее время, в свою очередь, повезет в Россию французские знаки отличия. Князь Юсупов — рослый и крепкий мужчина, свободный в обращении и болтливый. Он рассказывает мне, что в России на каждом шагу видишь следы немецкого влияния, что в Москве полиция находится в руках Германии, что в России не осмеливаются изгнать немцев ни из торговли, ни с государственных должностей, потому что у немцев защитники при дворе, у великих князей, во всех кругах общества. С такой свободой выражается посланец императора. Правда, в виде поправки он добавляет, что император твердо решился вести войну до победного конца. [452]
‘Святая Русь, — говорит он, — поднялась и выступает, как один человек’. Увы, в данный момент она выступает, как хромой, она также не стряхнула с себя паразитов, кишащих в складках ее одежды.
Во время визита генерала Юсупова мы узнали некоторые детали о большом морском сражении, которое английский адмирал сэр Лавид Битти дал вчера немцам у берегов западной Фрисландии, у входа в Гельголандскую бухту. Неприятель потерял один легкий крейсер и шесть истребителей, три его тяжелых крейсера (croiseurs de bataille) потерпели серьезные повреждения.
На заседании совета министров во вторник, 26 января, военный министр докладывает о своей поездке в Лондон. Он был принят королем Георгом. Виделся с Китченером, Асквитом, Греем, Уинстоном Черчиллем. У Китченера было намерение оставить часть набираемых и обучаемых им новых войск для высадки в тылу немцев на бельгийском побережье или же для посылки одной дивизии в Сербию. На ту или другую операцию он намеревался употребить не более тринадцати тысяч человек. Мильеран, напротив, настаивал перед Китченером, чтобы все части, сформированные в последнее время в Англии, были, согласно желанию Жоффра, как можно скорее использованы на территории Франции. Китченер согласился с доводами Мильерана и отправит во Францию до 20 февраля три дивизии, т. е. семьдесят пять — восемьдесят тысяч человек. Мильеран принял парад части новых английских войск, он нашел их преисполненными энтузиазма. В целом эти войска составляют до одного миллиона восьмисот тысяч — одного миллиона девятисот тысяч человек, но далеко не все они вооружены, а производство новых ружей составляет пока только десять тысяч в неделю, кроме того, не хватает артиллерии. Английская промышленность работает ускоренным темпом, но заводы только теперь начинают выпускать первые орудия. Английское правительство желает, кроме Гавра и Булони, иметь морскую базу также в Дюнкирхене, но Жоффр считает, что оккупация этого нового порта англичанами сопряжена с большими неудобствами для наших армий, и Мильеран не [453] дал никаких обещаний. Самое важное для нас в этих сообщениях — то, что, если Англия еще не вполне готова, она во всяком случае выполнит в ближайшие месяцы обещания, данные ею Бельгии и Франции. До сих пор она могла послать на театр военных действий только немногие части. Как ни храбры были ее войска, главный натиск неприятеля в продолжение почти шести месяцев приходилось выдерживать нам. Франция жертвовала для союзников, как для своего, своими сынами, их домами и пажитями. Близится час, когда она, наконец, будет не столь одинока и получит более действенную помощь. Итак, что самое важное в данный момент? Это не падать духом, быть стойким и ежедневно улучшать наше вооружение, подготовиться к решающим боям.
Мильеран сообщил совету министров также содержание двух писем Жоффра. В одном из них главнокомандующий в несколько резком тоне жалуется на участившиеся случаи вмешательства парламентских деятелей и требует от правительства защиты, требует от него также эффективного руководства общественным мнением, в другом письме он встревоженно отмечает тот факт, что мобилизованные депутаты то и дело снуют и мечутся между фронтом и палатой. Он желал бы, чтобы они сделали выбор между обеими ролями, но, сделав его, уже не имели права совмещать их. В самом деле, если палата не отложит своих заседаний, перед депутатами-офицерами должна будет встать следующая альтернатива: либо пребывать в Бурбонском дворце, либо оставаться на своем посту в армии’. Ответ на этот вопрос подскажет каждому его совесть, они могут колебаться между тем и другим долгом, но у них нет возможности исполнять одновременно и тот и другой.
Январь подходит к концу, не принеся заметных перемен в положении на фронтах. Неудача немцев в Бассе, бои в Бланжи, Буассель, Берри-о-Бак, Перт, небольшое продвижение наших войск в Буа-ле-Претр, прекрасный военный эпизод на вершине Гартманнсвайлер-копфа — вот почти все содержание сводок, а офицеры связи сообщают нам в сущности немногим больше.
В субботу, 30 января, Оганьер, тоже вернувшийся из поездки в Англию, вкратце сообщает о ней совету министров и [454] заявляет, что весьма доволен достигнутым результатом. Он добился того, что командование союзными эскадрами на Средиземном море, а именно у берегов Сирии, остается за Францией. Он не делает никакого намека на проект экспедиции в Дарданеллы, о котором его информировал на прошлой неделе наш морской атташе в Лондоне. Но во второй половине дня он входит ко мне в кабинет и дает мне дополнительные сведения. Он сообщает мне содержание конфиденциального письма, которое написал ему Уинстон Черчилль. После лондонских переговоров английский министр обязуется не высаживать изолированно от нас войска в Александретте. По этому вопросу Оганьер сослался на дух нашей конвенции 1912 г.{*376}, впрочем, он говорит, что ему нелегко удалось добиться своего, потому ли, что Англия, встревоженная действиями немцев и турок в Египте, желала оставить за собой право прибегнуть в свое время к диверсии через Александретту, потому ли, что она имеет особые виды на этот порт. Зато Черчилль сам настаивал на том, чтобы Франция в какой-либо мере приняла участие в экспедиции, которую адмиралтейство действительно готовит против Дарданелл. Но он выставил требование, чтобы эта экспедиция оставалась в строжайшей тайне. Атака должна произойти примерно 15 февраля. Английское адмиралтейство готово посвятить несколько старых броненосцев или, вернее, пожертвовать ими для нее. Оно надеется без труда разрушить форты, охраняющие вход в Дарданеллы. С помощью полученных от нас рыбацких шаланд попытаются выловить мины и затем пойдут напролом в пролив. Экспедиция весьма ненадежная. Но так как она не будет возвещена, то в случае неудачи объявят во всеуслышание, что вовсе не имели целью взять Дарданеллы и единственной целью этой операции была бомбардировка фортов. Оганьер не обманывает себя иллюзиями относительно успешного исхода этой экспедиции, но, так как почти весь риск будет нести Англия, он не счел нужным отговаривать последнюю.
‘Отдел шифра’ в военном министерстве ежедневно сообщает мне перехваченные радиотелеграммы. Чтение их — [455] иногда довольно скучное и тошнотворное дело, но я узнаю при этом много военных событий, о которых цензура не пропускает никаких сообщений в печати, а главное, я вижу при этом гений германской пропаганды за его повседневной работой и во всей его силе. Он замечательно эксплуатирует всеобщее легковерие.
В конце месяца я получил изящное письмо на желтой бумаге. Я узнал почерк Пьера Лоти. Собственно говоря, ко мне обращается здесь не мой знаменитый собрат по академии, а морской капитан Вио. 13 января генерал Гальени обратился к морскому министру с просьбой призвать этого офицера на действительную службу, считая с 20 сентября, т. е. с того времени, как Вио исполнял различные поручения военного губернатора Парижа. Оганьер сухо ответил 18 января, что морской капитан Вио был уволен в отставку 1 сентября, что с тех пор не последовало никакого постановления министерства, разрешающего ему снова исполнять функции действительной службы, и что одни и те же правила должны одинаково примениться ко всем. Отсюда великое волнение Пьера Лоти. ‘Вы официально писали мне в сентябре, что морской министр охотно разрешает мне служить при военном губернаторе Парижа. Имел ли он право отречься от этого в своем грубом ответе, копию которого при сем препровождаю? Многие морские капитаны, вышедшие в отставку на много лет раньше меня, были мобилизованы на войну. Почему же отказывать в этом мне, находящемуся к тому же на особом положении, так как я единственный, не требующий никакого оклада? В действительности я прошу даже не о полной мобилизации, я прошу лишь о той милости, чтобы у меня не отнимали моего бесплатного поста при генерале, чтобы этот пост мой более не зависел от чьей-либо прихоти и, конечно, о том, чтобы за мной был оставлен мой мундир, без которого я уже ни к чему не буду годен, даже для службы ‘офицера связи’. С великой тревогой буду ожидать решения вопроса, которое вы столь любезно обещали мне после возвращения министра! Прошу вас, господин президент, принять еще раз уверение в моей преданности и глубокой благодарности. Пьер Лоти’. [456]
Я действительно обещал еще раз свое содействие. Оганьер, которого я прошу уладить это дело, отвечает мне, что он большой поклонник Лоти и сделает все возможное, чтобы удовлетворить его. Если он несколько резко написал Гальени, то потому, что считал, что последний уж со слишком большой вольностью и фантазией набирал свой гражданский и военный штаб. Это замечание морского министра вызывает в моей памяти унылые заседания министров в префектуре Жиронды, вспыхнувшие в то время недоразумения между Бордо и Парижем, то прискорбные, то смехотворные, возбужденные разговоры по телефону между Вивиани и военным губернаторов, а также рекогносцировочную поездку ‘обеих ласточек’ — Бриана и Самба. Им посчастливилось, тогда как я вынужден был оставаться в Бордо в роли неподвижного и покорного своей судьбе исполнителя решений правительства{*377}.
Термин ‘священный союз’, к которому я прибегнул в своем послании 4 августа, остается лозунгом прессы и общественного мнения. Однако порой имеют место случайные уклонения. Один лионский католик, Пьер Жей, позволил себе в появившейся не ко времени статье отождествить протестантизм с германизмом. ‘Тан’ энергично ответил на это нарушение духа согласия, являющееся вместе с тем искажением истины. Со своей стороны, Шарль Моррас упрекнул ‘Тан’ за тон этого ответа и принялся разделывать под орех гуртом Вольтера и Жозефа Рейнака. Роялистский писатель воспользовался этим мелким инцидентом, чтобы обобщить спор, и доказывал, — впрочем, совершенно правильно, — что единство действий не исключает различия в толковании и что это различие не терпит никаких ограничений, кроме тех, которые налагает соблюдение военной и гражданской дисциплины{*378}. В своем ‘Общем руководстве для низших школ’ мой бывший сотрудник по улице Гренелль Фердинанд Бюиссон присоединился к тезису Морраса. Несмотря на некоторые [457] проявления нетерпения, между партиями продолжает царить согласие — они подчиняют все воле к победе. Я без устали буду работать над сохранением этого согласия. Без него уже все погибло бы. С ним и благодаря ему все должно быть спасено.

Глава вторая

Кардинал Аметт. — Русский министр финансов Барк. — Ллойд-Джордж. — Финансовые соглашения союзников. — Миссия генерала По. — Риччиотти Гарибальди. — В Вогезах. — Шлухт. — В Вессерлинге и Сент-Амарене. — В Даннмари и Масво. — Записка военной комиссии сената. — Визит президиума комиссии. — Неопределенное положение в Бухаресте и Афинах. — Новое наступление в Шампани. — Марсель Самба на социалистическом конгрессе в Лондоне. — Бомбардировка Дарданелл.

Кардинал Гаспарри, государственный секретарь при Ватикане, обнародовал папское послание, помеченное 1 января, в котором предписывается, чтобы ‘во всем католическом мире возносились смиренные молитвы к господу богу, да дарует он в своем милосердии столь желанный мир’. Все французские епископы сообщили этот документ верующим своей епархии. Один из этих прелатов, епископ в Ванн, подчеркнул в своем пастырском послании миролюбивый характер послания Бенедикта XV. Эта манифестация рисковала внести разлад в единодушное доверие нации и встревожила правительство. Цензура — ее меняющийся состав мне неизвестен, и я не имею средств наблюдать за ее функционированием — запретила газетам перепечатывать послания ваннского епископа и другие пастырские послания в том же духе, не знаю почему, такая же участь постигла, безусловно, безупречное послание парижского архиепископа.
Монсеньер Аметт по собственному почину предписывал молитвы только о ‘прочном и длительном мире’, о мире, построенном на ‘торжестве права и на царстве права’. От Жюля Камбона я узнал о странной ошибке цензуры. Я известил [458] о ней Мальви, который с согласия председателя совета министров немедленно отменил эту неуместную меру. Архиепископ парижский перед своим съездом на конклав известил меня о своем намерении нанести мне визит и просит у меня теперь аудиенции на 1 февраля. Облаченный в пурпур и с кардинальской шапкой в руках, он явился в Елисейский дворец. Если не ошибаюсь, парижский архиепископ уже много лет не переступал порога президентского дворца. Кардинал Аметт со всей откровенностью рассказал мне, что молитва, составленная папой, показалась ему с первого же взгляда предающейся в дополнении и что он не скрыл этого своего впечатления от Рима. ‘Но, — говорит он, — очень досадно, что у нас нет представителя Франции при Ватикане. Святейший отец мог бы быть предостережен от текста, способного вызвать неверное истолкование’ {40}. Когда я высказал мнение, что, пожалуй, трудно будет восстановить в военное время посольство, не возбуждая опасной полемики, он тотчас же согласился с этим и заверил меня, что все католики — горячие патриоты и не желают причинять никаких затруднений правительству, ничего не требуют и думают только о спасении страны. Речь его была полна простоты, доверия и благородства. На прощание он сказал мне: ‘Я возношу самые горячие пожелания победы нашей стране. Надеюсь, что в день победы смогу просить вас, господин президент республики, присутствовать лично на Те Deum’. — ‘Монсеньер, — ответил я, — я надеюсь, что после победы правительство не будет возражать против принятия мною этого приглашения. Я горячо желаю, чтобы от нынешнего единения осталась в будущем у всех французов постоянная потребность в национальном согласии’ {41}.
В то время как к небу возносятся молитвы о мире, целесообразно исправленные, в окопах продолжается война, кровавые местные наступления. А дипломатия упорно пытается добиться более эффективного сотрудничества с Японией. Она старается также путем сохранения нейтралитета Болгарии добиться помощи Греции и Румынии. Тем и другим делают все больше предложений, дают все больше обещаний: Болгарии — Сербскую Македонию до линии Вардара, [459] Сербии — в виде компенсации широкий доступ к Адриатическому морю, аннексию Боснии и Герцеговины, часть Темешварского баната, смежную границу с Грецией, Греции и Румынии — выгоды, меняющиеся с каждым днем в зависимости от капризов Сазонова, рассуждений Делькассе и размышлений сэра Эдуарда Грея.
Но в Англии все более и более приходят к убеждению, что лучшим способом привлечь Румынию, а быть может, и саму Болгарию, была бы отправка на Ближний Восток англо-французского корпуса. Английское правительство даже ставит Мильерану в упрек, что он в свою бытность в Лондоне возражал против этого проекта. Об этом рассказал Рибо канцлер казначейства Ллойд-Джордж, приехавший в Париж для совещаний с французским и русским министрами финансов. Рибо сообщил об этом совету министров на заседании 2 февраля, и Мильеран ответил, что действительно во время своего пребывания в Англии он пытался доказать Грею, Китченеру и Уинстону Черчиллю невозможность снимать войска с нашего фронта. Напротив, Рибо, Бриан и я заявляем, что присутствие французских и английских солдат на Ближнем Востоке могло бы иметь благоприятные последствия как морального, так и дипломатического характера. Принятый мною сегодня русский министр финансов Барк подтверждает мне, со слов Ллойд-Джорджа, что Асквит и Грей считают необходимой отправку в Сербию одного или двух корпусов союзных войск с целью побудить к выступлению Румынию и по меньшей мере держать под угрозой Болгарию. Барк считает даже возможной экспедицию с участием русской армии. Это толстый, улыбающийся человек, еще молодой, очень хорошо говорящий по-французски и, видимо, большой специалист в области финансов. Я спрашиваю его, как обстоит дело с ружьями и снаряжением. Он ничего об этом не знает. Русский военный министр ни разу не сообщал своим коллегам детали относительно состояния вооружения, характер которых мог бы внушить им беспокойство. Ни разу он не говорил им, что Великий Князь Николай Николаевич и генеральный штаб обращались к нам с настоятельными и спешными просьбами о посылке оружия. Барк имеет лишь поручение просить у англичан и у нас финансовой [460] помощи. Я напоминаю ему, что ни текст союзного договора, ни дух его не позволяли нам предвидеть, что Россия в один прекрасный день обратится к нам с просьбой поставить наш кредит на место ее кредита или же будет заклинать нас предоставить в ее распоряжение наш военный материал. Мы хотели сделать все, что в нашей власти. Но надо, чтобы нам дали сведения о состоянии русского снаряжения и производства, сведения, которых мы тщетно требовали. Вполне соглашаясь с правильностью моих замечаний, Барк ограничился тем, что обещал довести их до сведения царского правительства.
На другой день, в среду, 3 февраля, сэр Френсис Берти представил мне Ллойд-Джорджа{*379}. В дни, предшествующие войне, этот министр из Уэльса проявлял в британском кабинете мало сочувствия к сердечному согласию, но сегодня он в такой же мере проявляет твердость и решимость. Он приспособился к событиям, выказав при этом необычайную гибкость ума. Меня поразило выражение его лица, меняющееся и страстное. Это скорее лицо артиста, чем государственного деятеля. Его длинные и вьющиеся седые волосы, живые глаза, румяный цвет лица придают ему вид музыканта, выходящего на эстраду сыграть пьесу на виолончели. Но он довольствуется красноречием и старается соблазнить им своих собеседников. Он блещет умом, его вдохновение кажется неисчерпаемым. Не знаю, не скрывается ли под этой блестящей поверхностью кое-где и пустота. Противники обвиняют его в поверхностности и неустойчивости. Но в данный момент я с легким сердцем покоряюсь очарованию, исходящему от его личности. Он не знает ни слова по-французски, и сэр Френсис-Берти любезно берет на себя обязанности переводчика. Ллойд-Джордж говорит мне, что высший британский военный совет, состоящий из Асквита, Грея, Китченера, Черчилля и представителя оппозиции Бальфура, единодушно считает безусловно необходимым отправить в Грецию и Сербию франко-английский корпус, а именно одну английскую и одну французскую дивизии. [461]
К этому мнению, наверное, присоединится все английское правительство. Впрочем, сначала можно было бы поставить следующий вопрос Румынии: ‘Выступите ли вы в такой-то день, если мы отправим франко-английский корпус?’ Если Румыния ответит отрицательно, мы откажемся от своего плана. На совещании, состоявшемся между Вивиани, Рибо, Мильераном, Делькассе, Барком и Ллойд-Джорджем, французский военный министр все еще возражал против английского плана, так как он вместе с Жоффром продолжает считать безусловно необходимым присутствие этих двух дивизий на нашем фронте. Но разве невозможно, чтобы мы сформировали одну дивизию из войск тыла, а Китченер сформировал другую сверх тех четырех дивизий, которые должны прибыть во Францию до конца февраля? {42}.
Рибо докладывает мне о беседе по финансовым вопросам, которую он вел с Барком и Ллойд-Джорджем. Франция была представлена Рибо, Вивиани, Сержаном, Леммом и Октавом Гомбергом, Англия — Ллойд-Джорджем, Монтегю и Канлиффом, Россия — Барком, Федосьевым, Шатленом и Рафаловичем. Канцлер казначейства не желает и слышать о коллективном займе в пользу трех союзных наций. Зато он желает, чтобы металлическая наличность Французского банка могла быть предоставляема к услугам Англии в случае сокращения золотого запаса Английского банка. Рибо совершенно правильно выступил решительным противником этой комбинации, которая могла обесценить нашу валюту. Самое большее, он соглашался на то, что в случае непосредственной опасности мы ссужаем Англии определенную сумму, например сто пятьдесят миллионов. Взамен этого он требовал, чтобы Англия открыла свой рынок для наших фондов и, во всяком случае, не запрещала своим банкам принимать наши боны национальной обороны. Кроме того, Рибо высказался в том смысле, что Антанта должна сообща выпустить или, по крайней мере, гарантировать займы, необходимые Бельгии, Сербии, Греции, Румынии. По этим последним пунктам еще ничего не решено. Однако установлены некоторые положения и приняты [462] некоторые меры{*380}. По инициативе Ллойд-Джорджа конференция провозгласила финансовую и экономическую солидарность союзников. В силу этого и в ожидании того, что обстоятельства позволят России разместить свои займы на рынках Франции и Англии, каждое из обоих правительств, английское и французское, выдают русскому правительству ссуды размером до двадцати пяти миллионов фунтов стерлингов. Таким образом, первый кредит, открытый в 1915 г. Францией для России, был установлен в максимальную сумму — в шестьсот двадцать пять миллионов франков. Та солидарность, которую придумал Ллойд-Джордж, обращается пока только против нас.
Генерал По, который, в свою очередь, должен повезти французские знаки отличия для армий России и Сербии, явился ко мне перед отъездом. Я просил его, чтобы он старался получить в обеих этих странах точные сведения о вооружении и снаряжении. То, что мы знаем об этом, столь же неопределенно, как и малоутешительно.
На заседании совета министров в четверг, 4 февраля, подписан декрет об учреждении правительственных органов для констатирования и оценки убытков, причиненных войной. Эти органы будут состоять из кантональных комиссий, департаментских комиссий и высшей комиссии. Однако до сих пор предусмотрено только установление случаев, требующих возмещения на основе закона о военных реквизициях. Понадобится, стало быть, еще создание многих органов, многих, пока можно будет возместить весь ущерб, нанесенный населению. Рано или поздно придется, конечно, расширить это законодательство.
На том же заседании снова рассматривался английский проект совместной экспедиции на Ближний Восток. Рибо, [463] Бриан, Думерг, Оганьер, Самба энергично поддерживают план нашего союзника. Я тоже подчеркиваю его положительные стороны. Если эта экспедиция, как высказался Ллойд-Джордж, будет поставлена в зависимость от решения Румынии, она фактически совпадет с выступлением новой армии в пятьсот или шестьсот тысяч человек. Таким образом, отправка двух дивизий принесет нам значительное увеличение наших сил.
Правительство принимает решение, что Франция примет участие в экспедиции, но будет просить Англию формировать еще одну дивизию сверх тех четырех, которые она собирается послать нам. Мы сообщаем об этом решении Барку и Ллойд-Джорджу, присутствовавшим на завтраке в салоне Мюрата вместе с большей частью наших министров. Рибо говорит мне, что Ллойд-Джордж посетил Клемансо и нашел его очень раздраженным, особенно против Делькассе. Тигр по-прежнему крайне недоволен, что мы не добились отправки японских войск в Европу. ‘Мы сами тоже настаивали на этом в Токио, — сказал ему Ллойд-Джордж, — но безуспешно’. Тем не менее Клемансо остается при своем убеждении, что, если бы он находился у власти, он добился бы всего у микадо.
В пятницу, 5 февраля, в газетах появилось официальное сообщение о конференции министров-союзников, столь же краткое, сколь оптимистичное. ‘Три державы, — говорится в нем, — намерены объединить свои финансовые ресурсы, так же как военные, чтобы продолжать войну до победного конца. С этой целью министры решили предложить своим правительствам взять на себя в равных долях ссуды, сделанные и имеющие быть сделанными для государств, которые сражаются в настоящее время на нашей стороне или будут склонны вступить в скором времени в войну за общее дело…’ Несмотря на это сообщение, целый день еще продолжались переговоры, причем дело шло очень туго и не обошлось даже без резкостей. Барк требовал ‘либо открытия французского и английского рынков для большого русского займа, либо ссуд в два с половиной миллиарда. В конце концов, он удовольствовался тем решением, о котором я [464] упоминал выше. Со своей стороны, Ллойд-Джордж требовал, чтобы металлические наличности были предоставлены в своего рода совместное пользование. Решено было только, что Французский и Русский государственные банки внесут каждый в Английский банк сто пятьдесят миллионов золотом в том случае, если кассовая наличность в Лондоне упадет ниже определенной суммы. В результате все уладилось. Но непримиримая позиция Барка произвела очень скверное впечатление на Рибо, в разговоре со мной последний отзывался о Барке с презрительной резкостью{*381}.
Рибо рассказал мне о своей встрече в сенате с Клемансо. Последний на сей раз возмущался Мильераном. ‘Он представлял жалкий вид в военной комиссии, — резко заявил тигр. — Так не может продолжаться. Президент уже сменил одного военного министра. Он может взять теперь третьего’. — ‘Да, — заметил Рибо, — третьего в ожидании четвертого’. ‘Я, — говорит Рибо, — хотел дать ему этим понять, что, если этот третий будет он, Клемансо, это тоже не могло бы быть на более длительный срок. Он слишком импульсивен. У него тотчас же были бы нелады и стычки с Жоффром. Он сказал мне, что посетил Жоффра в ставке и нашел, что главнокомандующий не желает признавать подле себя ничьего авторитета и влияния’.
В ‘L’Homme enchainИ’ от 5 февраля Клемансо без всякого основания бешено обрушивается на малинского кардинала Мерсье и уверяет, что уже давно знает его антифранцузские чувства. Этот выпад служит Клемансо попутно для издевательства над ‘римской благотворительностью’.
Несмотря на свои нападки на Мильерана, а может быть, именно вследствие этих нападок, Клемансо избран вице-председателем военной комиссии сената. Председателем этой комиссии является Фрейсине, кажется, он тоже принял с холодком объяснения министра. Я спрашиваю Мильерана об этом заседании. Он признает, что не мог прийти к соглашению с [465] комиссией, которая предлагала ему создать новые части и до наступления весны усилить наши боевые позиции. ‘Это требование, — говорит Мильеран, — покоилось на ошибке. Фрейсине неизвестно действительное число солдат на фронте. Он и товарищи его полагают, что у нас на фронте один миллион двести тысяч человек, действительное число их гораздо выше. Но из боязни, что не будет соблюдена тайна, я предпочел молчать’. В субботу, 6 февраля, я посетил госпиталь, устроенный итальянской колонией в одном изящном санатории в Отейле. Меня встретил Титтони, как всегда, загадочный и улыбающийся, среди раненых много гарибальдийцев в красных рубахах, они веселы и производят яркое впечатление.
Мильеран снова виделся с Жоффром и сообщил ему о решении совета министров по поводу экспедиции в Сербию. Жоффр, наконец, изменил свое мнение.
В понедельник, 8 февраля, я принимаю генерала Риччиотти Гарибальди. Он с трудом входит в мой кабинет, опираясь на костыли, и с места в карьер обдает меня потоками сладких слов, как будто льющихся из его седой бороды. Он напрямик заявляет мне, что, если Италия не пойдет вместе с нами, он вызовет там революцию. Но он уверен, что Италия в конце концов пойдет с нами. Лично каждый из членов правительства — сторонник выступления, но в целом они колеблются. ‘Мой друг Саландра, мой друг Соннино…’ Выставив напоказ все свои дружеские связи, генерал пространно выражает мне три пожелания: во-первых, чтобы мы оказали денежную помощь Италии, которая одна не в состоянии нести финансовое бремя войны, во-вторых, чтобы наш флот проявил больше активности на Адриатическом море, в-третьих, чтобы мы разрешили ему, Гарибальди, собрать корпус в тридцать тысяч гарибальдийцев среди итальянцев, проживающих во Франции. Он желает, чтобы этот корпус был отправлен на Балканы. Уверяет, что это не вызовет никаких подозрений со стороны Сербии. Я, говорит он, заверил ее, что Италия не имеет видов на Далмацию. Самое большее — она потребует особого режима для Зары и Спалато, ничего не потребует для Рагузы, ничего для Каттаро. Но от чьего имени он говорит? [466]
Я принял также доктора Костинеску, сына румынского министра финансов. Он был командирован во Францию для изучения постановки у нас военно-санитарного дела и теперь закончил свою работу. Говорит мне о своем убеждении, что Румыния рано или поздно станет на сторону союзников.
9-13 февраля я в сопровождении Мильерана посетил вогезскую армию. Мы выехали во вторник вечером с восточного вокзала в моем специальном вагоне. Суждено ли мне еще когда-нибудь отправиться в этом вагоне на мирные каникулы в Кло? Это изящный салон с нежной обшивкой, медными инкрустациями, большими зеркалами и комфортабельными креслами, в каждом из двух смежных отделений кровать, стол и стулья. Когда я путешествую один, одно из них служит мне рабочим кабинетом. На сей раз я предложил смежное отделение Мильерану.
В среду, 10-го, мы просыпаемся на рассвете в долине Валони. Погода пасмурная, небо заволокло тучами, равнина покрыта снегом. К девяти часам мы приезжаем в Жерармер. Здесь нас встречает командующий вогезской армией генерал Пютц в сопровождении дивизионного генерала Ф. Блазе{*382}. На площади выстроен оркестр 11-го батальона альпийских стрелков. Он встречает меня знакомыми звуками Сиди Брагим и батальонного марша. Первым делом я посетил раненых и больных. Они помещены в нескольких лазаретах, один из лазаретов занимает отель, в котором я некогда отдыхал с женой и приятно провел время. С веранды, на которой мы с мадам Пуанкаре завтракали, открывался вид на красивое синее озеро, теперь оно замерзло и покрыто туманом. Во дворе казармы я принимаю парад 11-го батальона, он с гордым видом быстро дефилирует предо мною по обледенелой земле. Из офицеров, состоявших в батальоне в августе 1914 г., остался теперь только один единственный, капитан Сабардо{*383}, большая часть стрелков убита или тяжело ранена, но, несмотря на отмеченные потери, батальон [467] теперь почти целиком пополнил свои ряды. Меня осаждает рой воспоминаний: Аннеси, молчаливые улицы, старые аркады, канал Тиу с его трясогузками, мост перед епископским дворцом, башни замка, офицерская столовая и это большое озеро с его меняющимися цветом и видом, как часто в промежутке между учениями я совершал на его берегах прекрасные одинокие прогулки верхом! Все это встает перед моими глазами во время завтрака, предложенного мной офицерам батальона в отеле над озером. Оркестр батальона усилен и будет нас всюду сопровождать.
Мы садимся в поезд небольшой железнодорожной ветви Шлухт, которую один саперный офицер запаса сумел, несмотря на зимнее время года, привести в годное состояние. Солдаты вогезских территориальных войск все время очищают железнодорожное полотно, по обеим сторонам которого навалены высокие стены снега. Поезд быстро идет среди зимнего пейзажа. Склоны Вогез окутаны великолепным белым саваном, сосны надели на себя большие белые покрывала. Всюду господствует белый цвет. Под тяжестью снега ветви деревьев сгибаются и жмутся к черным стволам, почти совершенно покрывая их. Иней рисует узоры на скалах. Ледяные сталактиты и сталагмиты украшают все выступы гранита и песчаника. К сожалению, туман закрывает вид вдаль, и не все части этой грандиозной картины доступны взору. Водопад Кюв, озеро Лонжмер, озеро Ретурнмер совершенно замерзли. Пересев с парового трамвая на электрический, мы поднимаемся до старой таможни. У дебаркадера в Шлухте нас ожидают сани, запряженные мулами. Прежде чем сесть в сани, я принимаю близ гребня Вогезских гор парад 3-го стрелкового батальона территориальных войск и роты 12-го батальона регулярной армии, среди офицеров нахожу двух старых своих товарищей и очень рад приветствовать их. Затем сажусь в приготовленные для меня сани, передок их имеет форму корабельного носа и украшен фигурой лебедя. В этот челн Лоэнгрина садится рядом со мной генерал Пютц, и три мула мирно везут нас к ферме, находящейся на склоне южнее Шлухта и превращенной теперь в походную булочную. Человек тридцать солдат пекут здесь в импровизированных печах, [468] вырытых в земле, очень хорошо пахнущий хлеб. Несколько поодаль выходят из тумана фигуры, напоминающие одетых в синее чертей. Это взвод альпийских стрелков, упражняющийся в беге на лыжах. Они проделывают перед нами разные движения, спускаются под гору, кружатся, поднимаются вверх, падают, встают, молча скользят и вертятся вокруг нас, словно гномы. Окруженные этим эскортом лыжников, мы возвращаемся на санях к дороге. Здесь мы сходим с саней, переходим старую границу и идем по эльзасской территории к отелю Альтенберг, в котором я несколько лет назад останавливался с мадам Пуанкаре на обратном пути из Кольмара в Сампиньи. Теперь из этого отеля сделана казарма. Во всех комнатах первого этажа, в большой столовой, где мы тогда обедали и столько изящных женщин показывали свои элегантные туалеты, теперь лежат на полу тюфяки и разостлана солома. Где то время, когда сам Вильгельм II приезжал сюда и ночевал в этом отеле или совсем близко от него, в доме Гартманна, чтобы подойти к нашей границе и доставить себе, своей спеси удовольствие попирать ногами нашу почву? Теперь на этой французской земле, ставшей немецкой против воли ее обитателей, ступают наши солдаты, они чувствуют себя здесь, как у себя дома.
В ясную погоду с террасы отеля можно видеть далекий Мюнстер в уголке живописной долины Фехт. Но завеса тумана раздирается лишь на мгновения, и мы видим тогда только вспышки огня и клубы дыма — это стреляют перед нами орудия. Пушечная пальба подхватывается в горах многоголосым эхо, грохот ее несется, словно раскаты грома. Вечером наш небольшой поезд привозит нас в Жерармер, оркестр 2-го батальона еще раз приветствует нас, и мы уезжаем в Эпиналь.
На обед в префектуре я пригласил префекта с женой, губернатора, нескольких офицеров штаба и своего кузена полковника Эдмона Ломбарда, артиллерийского командира в одном из секторов крепости. В четверг утром мы осматриваем выдвинутые вперед защитные сооружения укрепленного лагеря и лазареты, заполненные ранеными, последние сохраняют прекрасное состояние духа. Затем мы берем генерала [469] Пютца в его штаб-квартире и вместе с ним отправляемся в Бюссан, где я останавливаюсь для осмотра других лазаретов, устроенных вблизи источников. Отсюда мы попадаем к туннелю, который перерезал границу 1871 г., и проникаем в Эльзас. Я снова очутился на той красивой дороге, по которой мы некогда проезжали с мадам Пуанкаре, доставив в Летрей гостеприимный дом наших друзей, Мориса Бернара с женой, и направляясь через Мюльгаузен в Италию и Грецию. Мы спускаемся по живописной долине Юрбес, по которой протекает небольшой приток Туры.
Делаем остановку в деревне Юрбес. Я принимаю парад эскадрона конных стрелков, того самого, который в августе проник в Кольмар. Как быстро миновала эта блеснувшая нам тогда надежда! Я прошел пешком по главной улице Юрбес. Жители радостно приветствуют меня, машут платками. Приезжаем в Вессерлинг. В тополевой аллее, ведущей к старому замку аббатов фон Мурбах, реставрированному в 1786 г. и занимаемому ныне владельцами прядильной фабрики Гро, Роман и КR, выстроены стрелки. Нас встречает генерал Серре, наш бывший военный атташе в Берлине. С 5 января он командовал в Эльзасе группой из пяти альпийских батальонов (7-й, 14-й, 24-й, 27-й и 13-й), а недавно назначен командиром 66-й дивизии, составленной из нашеи группы и двух других бригад{*384}. Население замка и обитатели Вессерлинга встречают нас восторженными виватами. Я принимаю парад стрелков, затем они дефилируют предо мною вдоль аллеи перед замком. На главном строении замка взвились два старых трехцветных знамени, они служили еще до 1870 г., и владельцы сохранили их с тех пор, ревниво пряча от взоров людей. При виде этих священных реликвий меня охватило невыразимое волнение. Это сам Эльзас бросается в объятия вновь обретенной Франции. Я посетил прядильную фабрику, на стенах еще висят немецкие правила, здесь работают молодые эльзаски. В этой части долины все спокойно. Лишь временами слабо доносится издали глухой гул орудий. [470]
Мы едем вниз вдоль реки Туры и приезжаем в живописно расположенный небольшой город Сент-Амарен. Толпа смешалась с нашими солдатами, и из уст ее разлается единодушный крик: ‘Даздравствует Франция!’ Этот прием тем более трогает меня, что эльзасцы постоянно произносят при этом также мое имя, словно видят в президенте республики олицетворение родины. Мы входим в мэрию. Здесь вместе с муниципалитетом Сент-Амарена собрались мэры со всей долины. Я приветствую их, говорю им, как мы счастливы, что можем возвратить Эльзасу его место у родного очага нации. В согласии с Мильераном, который мне помогает, я заверяю их, что мы будем уважать их традиции и вольности. Мэр Сент-Амарена желает мне ответить, но не в состоянии говорить от волнения. Я тоже вынужден сделать над собой невероятное усилие воли, чтобы пролепетать два-три слова. Вручаю знаки отличия двум другим мэрам по предложению военных властей, слезы радости душат этих людей, и они едва в состоянии благодарить меня. Как и они, я чувствую, что не могу говорить. Направляемся к школам. На улицах солдаты весело приветствуют меня, жители снова оглашают воздух непрекращающимися виватами, из толпы выходят старухи, девушки, дети и подносят мне цветы, трехцветные ленты, французскую брошюру о своей родной долине — уж не запомню всего. Трогательные знаки их верности. Сначала мы посещаем школу для мальчиков, которой заведует эльзаска, сестра де Рибовилье, с белым капором на голове и большими очками на носу. Девятилетний мальчишка в одежде французского поручика декламирует мне умилительное приветствие. Имя его Вийяр, его отец фабрикант в Сент-Амарене, старший брат поступил добровольцем во 2-й полк зуавов и недавно второй раз ранен на Дарданеллах.
Затем школа для девочек. Прелестная крошка с веселым задором декламирует басню о волке и ягненке ‘в переработке солдата из окопов’, это язвительная критика германского милитаризма. Сестры обращаются к девочкам с вопросами на французском и немецком языках, спрашивают их, как называются по-французски различные указываемые им предметы. Те девочки, которые думают, что могут ответить, волнуются, суетятся, поднимают руки, каждый раз почти весь [471] класс поднимает руки с торжествующим видом. Действительно, они начинают хорошо говорить по-французски. Здесь около шестидесяти девочек с миловидными эльзасскими личиками, потешная и развитая детвора. Это зрелище так волнует меня, что на приветствия детей я даю самые смущенные и бестолковые ответы.
Оставив несколько тысяч франков для помощи бедным в долине Туры, я покидаю Сент-Амарен. Мы отправляемся дальше, осматриваем окопы второй линии, вырытые на склонах гор с обеих сторон реки. Затем спускаемся до Моош, где в большом новом здании больницы помещается эвакуационный лазарет. Здесь тоже прием, оказанный нам, превзошел все ожидания. Но наступает ночь. Снежные вершины окрашиваются в розовый цвет, небо переливается перламутровыми тонами. Мне хотелось бы подольше пробыть в этой восхитительной местности. Особенно хотелось бы дойти до Танна, который, как мне известно, частично разрушен бомбардировкой. Но генерал Пютц решительно заявляет, что, если немцы узнают о моем посещении, это повлечет за собой новую бомбардировку несчастного города, как это было недавно после приезда туда генерала Жоффра. Мне пришлось покориться перед этим доводом, и я с сожалением возвращаюсь вверх по долине до Бюссанского ущелья, откуда едем обратно в префектуру Эпиналя.
В пятницу на рассвете мы отправляемся в Бельфор, где губернатор генерал Тевне показывает нам цитадель и замок. Затем мы возвращаемся в Верхний Эльзас через деревню Шаванн-на-пруду. Навстречу нам вышли мэр и коммунальные советники и приветствуют нас. Отсюда наши автомобили быстро привозят нас в Старый Монтре. Мы осматриваем здесь школы, дети весело благодарят нас за подарки, которые я послал им на рождество. После занятия местности нашими войсками двум французским унтер-офицерам и двум молодым женщинам из местного населения поручено было обучать детей французскому языку. Дети стоя поют ‘Марсельезу’. Офицеры плачут.
В Даннмари оказанный нам прием носит более сдержанный характер. Я принимаю парад войск на большой площади. [472] Жители стояли у ворот своих домов, они вежливы и почтительны, но нельзя сказать, что они выказывают восторг. Командующий в городе генерал Шато говорит, что население проявляет еще мало общительности, а отчасти даже не доверяет нам. Оно боится, что мы не останемся здесь и снова придут немцы. Бедные люди, которых в продолжение веков бросали, как мяч, между обеими великими соседними нациями!
Отправляемся через Наубах на Родеренскую вышку и в Мазво. Во всех проезжаемых нами деревнях солдаты братаются с крестьянами, и все они встречают нас радостными восклицаниями, дети посылают нам воздушные поцелуи, мужчины машут шапками, женщины улыбаются и машут нам руками. Когда мы подъехали к Родеренской вышке, перед нами открылась внизу под легкой пеленой тумана восхитительная равнина Эльзаса, еще дальше белеет Мюльгаузен, а на горизонте видны горы Шварцвальда. Пока это еще даже не обетованная страна, это потерянная и запретная страна. Мы долго созерцаем эту необъятную панораму. В вышине виден немецкий привязной воздушный шар. Он наблюдает наши позиции и осведомляет неприятельскую артиллерию. Он как бы говорит нам: ‘В наших руках только небольшая часть Эльзаса, дальше вы не пройдете’.
Возвращаемся назад и отправляемся в Мазво. Муниципалитет города только во второй половине дня был извещен о моем возможном приезде. Тотчас же, словно по мановению волшебного жезла, все дома разукрасились флагами. Но большинство населения не имеет еще французских флагов и украсило окна своих домов эльзасскими, красно-белыми флагами. Мы приехали поздно. Я выхожу из автомобиля и продвигаюсь в темноте среди густой толпы, которая устраивает мне шумную овацию. Какой-то карапуз подносит мне великолепный букет. ‘Не благодарите его слишком любезно, — шепнул мне один из представителей муниципалитета, — это сын эмигрировавшего немецкого чиновника’. Этот мелкий факт заставляет меня догадываться, какой глубокий разлад внесла оккупация среди населения Эльзаса, на вид столь единодушного. Мы входим в мэрию, для которой, как и для [473] школ, немцы выстроили роскошные помещения, правда, за счет чрезмерно высоких коммунальных налогов, как говорит мне заместитель мэра. Я обмениваюсь с представителями города краткими прочувствованными словами и по указанию генерала Пютца вручаю крест ордена Почетного легиона старшей сестре госпиталя в Танне, в настоящий момент эвакуированного ввиду бомбардировки города. Здесь тоже я оставляю несколько тысяч франков для бедных долины Доллер и прошу священника в Мазво взять на себя наблюдение за распределением их. Доехали до Нидербрюкка, где я вручаю знак отличия одному промышленнику, который уже имеет медаль 1870 г, и, рыдая, говорит своей жене: ‘Теперь я могу умереть, потому что Франция вернулась’. Глубокой ночью мы вернулись в Бельфор и едем отсюда в Париж с кучей впечатлений, которые никогда не сотрутся из памяти.
Возвратившись в Елисейский дворец в субботу утром, 13 февраля, тотчас же председательствую на заседании совета министров. Вернувшийся из Англии Делькассе докладывает о результатах своей поездки. Говорит он, не знаю почему, с видимым напряжением. Он пришел в соглашение с английским правительством относительно отправки в Сербию смешанного франко-англо-русского корпуса. Но будет сделано предложение не Румынии, а Греции. Действительно, в ноте от 26 января, врученной Делькассе Романовым, Венизелос сам требует этой экспедиции трех держав. Это ответ на советы вступить в войну, с которыми эти державы сочли возможным обратиться к Греции. Впрочем, Венизелос осторожен и указывает в своей ноте, что Греция вступит в войну только в согласии с Румынией. Венизелос берется снестись с румынским кабинетом, так что мы можем не рисковать получить от последнего прямой отказ — русские неудачи, кажется, настроили теперь румынское правительство не в пользу выступления. В самом деле, все усилия нашей дипломатии парализуются в настоящий момент бездействием России.
Я сообщаю совету министров о несколько необычным шаге, предпринятом предо мною военной комиссией сената. Если не ошибаюсь, это первый случай непосредственного обращения парламентской комиссии к президенту республики, который [474] по статье 6-й основного закона — конституции от 16 июля 1875 г. — может сноситься с парламентом только через послания, оглашаемые одним из министров. Но, пожалуй, война оправдывает некоторые отклонения от правил и обычаев. Председатель комиссии Фрейсине переслал мне решение комиссии от 9 февраля, а в своем официальном сопроводительном письме прибавил от себя лично несколько строк, в которых просит принять его, а также президиум комиссии, т. е. Леона Буржуа, Будано, Клемансо и Думера{*385}.
Приложенное решение весьма пространно. Вначале оно повторяет представленные 3 февраля военному министру соображения относительно необходимости усилить армию.
‘Имеется ли в стране материал для этого? — спрашивает комиссия и продолжает: — Из заявления военного министра явствует, что запасные батальоны могут дать более одного миллиона двухсот тысяч человек. Если вычесть максимальную цифру для нормального комплектования нынешних формирований, если вычесть также цифру для пополнения потерь в течение шести месяцев, остается свободный контингент приблизительно в пятьсот тысяч человек.
…Эта большая цель — усиление нашей армии — будет сопряжена теперь с другой немаловажной выгодой: она освободит запасные батальоны от людей, которые загружают их порой в ущерб дисциплине и порядку.
Вторичное рассмотрение вопроса, продолжает комиссия, лишь еще больше, если возможно, утвердило ее в этом убеждении. Она единодушно повторяет заключение, подтвердила вынесенное, тоже единодушно, комиссией 1914 г. решение, доведенное до сведения военного министра в письме от 22 января 1915 г. Она самым решительным образом настаивает на том, чтобы безотлагательно приступили к организации пополнений в количестве от четырех до пятисот тысяч человек, предоставляемых в распоряжение главнокомандующего. Комиссия полагает, что, по крайней мере, часть этих пополнений целесообразно было бы подготовить в укрепленном [475] лагере Парижа. ‘Проникнутая сознанием серьезности момента и твердым намерением не упустить ничего, что в ее власти, для предотвращения опасности, комиссия постановляет направить копию этого решения вместе с мотивировкой его президенту республики как председателю верховного совета национальной обороны, председателю совета министров и военному министру. С подлинным сверено. Ш. де Фрейсине’.
Я зачитал перед советом министров этот документ, и было решено, что я приму сегодня президиум сенатской комиссии, но в присутствии Вивиани и Мильерана. Я сам неоднократно требовал образования дополнительной армии. Весь совет министров согласился с моим мнением. Мильерана удалось убедить. Но он долгое время наталкивался на сопротивление со стороны Жоффра. В тот день, когда состоялся завтрак с участием членов правительства и главнокомандующего, последний определенно высказался против образования армии для маневренных действий, равно как против образования экспедиционного корпуса. Теперь он примкнул к нашему взгляду, но Мильеран все еще сталкивался при исполнении с такими затруднениями, что не решился дать комиссии твердое обещание. Отсюда инцидент, по поводу которого обратились ко мне.
Итак, Фрейсине, Леон Буржуа, Клемансо, Думер и Будано явились в Елисейский дворец. Клемансо входит с сердитым видом, я протягиваю ему руку, он слабо пожимает ее своей рукой, затянутой в серую перчатку. Прежде всего я замечаю своим посетителям, что их шаг несколько необычен, что я не имею права вступать в обсуждение какого-либо вопроса с парламентом или его комиссиями, но в виде исключения в данных обстоятельствах я готов их выслушать. Они отвечают мне, что, так как теперь фактически отменена возможность интерпеллировать правительство, им в случае конфликта с последним не остается ничего другого, как обращаться к моей юрисдикции. К этому термину прибег Фрейсине. Что касается Клемансо, он менее любезно заявил, что желает облегчить свою ответственность, другими словами, насколько я понимаю, свалить ее на меня. Он прибавил [476] также, что сумел же я сменить военного министра без участия парламента. Я ответил, что перемена была произведена не мною, а председателем совета министров и правительством, конечно, с моего согласия, но в полной независимости и под их конституционной ответственностью. Установив этот факт, я даю слово своим посетителям, и они излагают свое предложение.
Я не могу сказать им, в какой мере я согласен с ними, и даю слово Мильерану, не желая показать им, что расхожусь с ним во взглядах. Он не без резкости защищает то, что называет прерогативами правительства, и слова его отнюдь не могут произвести на наших собеседников впечатление, что он действительно намерен создать дополнительную армию. Фрейсине настаивает дребезжащим голосом, мягко, деликатно, но ясно, Клемансо — сердито, резко, категорически, Думер — властным и жестким тоном. Мильеран продолжает обороняться и не выдает своих мыслей. Я пытаюсь дать понять президиуму комиссии, не выдавая военного министра, что правительство одного мнения с комиссией. Но все это произвело на сенаторов неопределенное впечатление, и эта неопределенность еще усугублена была тем, что в тот же день Мильеран написал Фрейсине письмо, которое показалось уклончивым и не удовлетворило Фрейсине. Когда наши собеседники удалились, я упрекнул Мильерана в том, что он был слишком замкнут. ‘Я не могу переделать себя’, — ответил он. В надежде уладить дело я посылаю письмецо Фрейсине и прошу его повидаться со мной, причем из уважения к его преклонному возрасту вызываюсь сам посетить его. Он желал явиться снова в Елисейский дворец, но я настоял на своем и отправился к нему на квартиру на улице Фазаньего двора, это было в воскресенье утром, 14-го. Я конфиденциально сообщаю ему, что Мильеран и правительство оказались в разногласии с Жоффром. Главнокомандующий желал, чтобы не трогали запасных батальонов, он боялся, что у него будут отняты резервы, необходимые для пополнения активов и особенно для возмещения потерь в ходе операции. Фрейсине признает, что здесь налицо серьезное затруднение, однако полагает, что Жоффр главным образом [477] опасается передачи новой армии в руки независимого от него командующего. Поэтому Фрейсине вызвался добиться постановления комиссии о том, что эта дополнительная армия тоже должна находиться под верховным командованием генералиссимуса. Я сказал ему, что, во всяком случае, правительство и Мильеран твердо решились создать эту армию, но надо считаться с Жоффром, который уже говорил о своем намерении подать в отставку. Фрейсине согласен, что последняя была бы несчастьем. ‘Но, — замечает он, — Жоффр несколько раз ошибался. Он ошибся в Шарлеруа. Он ошибся в Эльзасе. Надо открыть ему глаза’.
Фрейсине рассказал мне, что президиум обратился ко мне не по инициативе Клемансо или Думера. Это Леон Буржуа потребовал, чтобы председатель комиссии отправился к президенту республики, а Фрейсине, со своей стороны, пожелал, чтобы его сопровождали оба вице-председателя. Он уверяет меня, что комиссия ничуть не питает враждебных чувств к Мильерану, но министр поступает неправильно, не становясь открыто на указываемый ему путь. В остальном Фрейсине подчеркивает, что на фронте, всюду ставшем неподвижным, местные бои обходятся нам слишком дорого. В самом деле, в сводках главной квартиры с их тягостной монотонностью можно вычитать между строк, что наши потери продолжаются изо дня в день.
Чтобы избежать этого застоя, правительство помышляет не только о создании резервной армии, оно продолжает иметь в виду диверсию через Салоники. В бытность Делькассе в Лондоне Китченер обещал нам одну дивизию. Но английский военный министр и сэр Эдуард Грей держались того мнения, что если отправка франко-английского корпуса может побудить Грецию вступить в войну на стороне Сербии, то только присутствие русских войск может увлечь болгарский народ и заставить действовать короля Фердинанда и правительство Радославова. Тогда и Румыния, несомненно, встанет перед необходимостью последовать за Болгарией (Лондон, No 200). Между тем, Великий Князь Николай Николаевич сначала заявил, что лишен возможности послать русские войска на Балканский полуостров. Впоследствии он [478] говорил об отправке одного казачьего полка (Петроград, No 209). Пришлось оказать на него давление, как это сделал Жоффр, и только тогда он согласился с мыслью послать одну пехотную бригаду (Петроград, No 230) {43}.
Тем временем фантазия Сазонова продолжает неутомимо работать и сочинять новые демарши в Афинах, Бухаресте и Софии (Петроград, No 219 и 220). Но Братиану со дня на день откладывает решение Румынии (Бухарест, No 69). Что касается Венизелоса, он раздумал и формулирует свою позицию следующим образом (Афины, No 42): ‘Одно из двух: либо Болгария выступит против Турции — тогда Греция поддержит Сербию, либо же Болгария останется при своей, скорее недоброжелательной, позиции, несмотря на все противоположные заверения Радославова, — тогда Греция выступит лишь в том случае, если выступит Румыния’. В ответ на это Делькассе счел целесообразным подбодрить Венизелоса и известить его о предстоящем в близком времени отправки франко-британских войск (из Парижа в Афины, No 62).
В то же время внимание союзных правительств привлекают также другие вопросы. Сначала вопрос второстепенного значения. 11 февраля Жуве обратился в палате общин к сэру Эдуарду Грею с запросом, были ли сообщены английскому правительству и будут ли опубликованы письма, которыми король Георг и президент Пуанкаре обменялись 31 июля и 1 августа прошлого года и которые упоминаются в ‘Желтой книге’, но не воспроизведены там. Английский министр иностранных дел ответил, что содержание писем было ему известно, но он не имел полномочия обещать их опубликования. Однако сэр Эдуард Грей полагает, что было бы полезно опубликовать их, так как в них можно найти новое доказательство миролюбивых устремлений обоих правительств до открытия военных действий. Он просил у короля разрешения опубликовать их и через Поля Камбона обратился с подобной же просьбой и ко мне (Лондон, No 222). Я охотно дал свое согласие, и Делькассе сообщил об этом нашему послу {44}.
Другой вопрос более деликатного характера. 4 февраля Германия объявила, что Ла-Манш, северное и западное побережья [479] Франции и воды, окружающие британские острова, являются ‘зоной военных действий’. Она официально известила правительство Соединенных Штатов, что ‘все неприятельские корабли, встреченные в этой зоне, будут уничтожаться и что нейтральные корабли могут оказаться здесь в опасности’. Итак, здесь высказано намерение пускать ко дну всякий торговый корабль, плавающий под любым флагом, и не считаться с жизнью экипажа и пассажиров. Президент Вильсон ответил на это 13 февраля весьма энергичной нотой протеста и заявил, что в таком случае он будет считать ответственным за подобные акты германское правительство и примет необходимые меры для охраны жизни, и имущества американских: граждан. Англия тоже взволновалась. Так как Германия не в силах держать в упоминаемых ею водах надводные корабли, то речь может идти только о нападениях подводных лодок. Англия весьма не прочь воспользоваться германской угрозой нейтральному судоходству и организовать настоящую блокаду центральных держав. Французское министерство иностранных дел предпочитало бы, чтобы предварительно Франция и Великобритания обратились с соответствующей декларацией к нейтральным странам. Мы призовем их отстаивать свои права и скажем им, что, если они лишены этой возможности, мы вынуждены будем считать недействительными международные соглашения, касающиеся морской войны, и, следовательно, снова получим полную свободу действий. Метод набережной д’Орсей, состоящий из двух стадий, представляется более целесообразным, чем метод Лондона. Мы ведем переговоры, чтобы прийти к соглашению.
Мы договариваемся также с союзниками относительно наших закупок в Соединенных Штатах для нужд наших армий. Это соглашение преследует главным образом цель избежать конкуренции на американском рынке, которая вздувает цены во вред общим интересам. Итак, в Нью-Йорке будет заседать комиссия из представителей трех главных союзников.
Во вторник, 16 февраля, полковник Пенелон уведомляет меня, что началось — в условиях, которые мы считаем благоприятными [480] для нас, — наступление, предписанное одновременно армии де Лангль де Кари и армии Саррайля. Это начинается новая битва в Шампани. Ввиду сосредоточения наших сил на этих двух участках фронта и наличия резервов у нас, по словам полковника Пенелона, имеется тройное численное превосходство перед неприятелем. Кроме того, у нас изобилие тяжелой и полевой артиллерии, 1-й и 17-й корпуса ведут атаку из Перт на Босежур. Но, в то время как Жоффр всеми силами старается оживить наши надежды, мы получаем от Палеолога самые печальные известия о состоянии русской армии после очищения ею Восточной Пруссии и отступления на Неман (Петроград, 15 февраля, No 258).
Марсель Самба тоже отправился в Лондон, но, как он заявляет, не в качестве министра общественных работ, а как член социалистической партии. Вместе с несколькими французами, одним русским и Вандервельде он участвовал на конгрессе, на котором германофильские делегаты-лейбористы пользовались нежелательным влиянием. Британская делегация, возглавлявшаяся Рамзаем Макдональдом и Артуром Гендерсоном, состояла из шести членов палаты общин, некоторые из которых в прошлом году прилагали все усилия, чтобы Англия осталась нейтральной. Чтобы добиться единодушия при принятии резолюции, пришлось вставить в нее фразы вроде следующих: ‘Эта конференция не может игнорировать глубокие общие причины европейского конфликта, который является чудовищным продуктом антагонизма, раздирающего капиталистическое общество, политики колониальных завоеваний и агрессивного империализма’, ‘Социалисты воюют не с народами Германии и Австрии, а только с правительствами этих стран, угнетающими эти народы’, ‘Социалисты требуют, чтобы во всей Европе населению, аннексированному путем насилия, было дано право свободно распоряжаться самим собой’, ‘Они протестуют против ареста членов Думы, против запрещения русских социалистических газет и осуждения их редакторов, против угнетения финнов и евреев в России’. Итак, вмешательство в дела союзных стран, намек на прямое расхождение между немецким народом и его императором, право Франции на [481] аннексированные провинции ставится в зависимость от плебисцита, публично выносится осуждение одному союзному правительству — вот как Лондонский конгресс перед лицом неприятеля помогал военным действиям Антанты! Большая часть французского общественного мнения была глубоко возмущена этой неуместной демонстрацией. Сам Жюль Гэд без колебаний высказал в совете министров свое сожаление по поводу нее. Он повторяет, что Эльзас и Лотарингия были оторваны у нас силой и что для такого преступления не может быть никакой давности. Впрочем, он думает, что резолюция, принятая конгрессом, является лишь тактическим маневром, призванным объяснить твердую волю социалистов бороться до победного конца.
Делькассе счел благоразумным предупредить возможные возражения русского правительства против Лондонского конгресса и телеграфировал Палеологу (No 287): ‘Если вам будет поставлен вопрос относительно присутствия Самба на Лондонском социалистическом конгрессе и, пожалуй, еще лучше, не дожидаясь этого вопроса, укажите, что Самба присутствовал на этом конгрессе как делегат французской социалистической партии, а не как член правительства, и что целью его было не допустить разногласий относительно продолжения войны до победного конца. Дело в том, что опасались возражений со стороны некоторых представителей английского социализма. Действительно, на конгрессе удалось добиться единодушного принятия резолюции о сокрушении германского милитаризма. Вы укажете, что Самба, конечно, должен сожалеть о том, что ему не удалось помешать принятию конгрессом третьей резолюции, предложенной русскими делегатами, ибо на предварительной конференции, состоявшейся несколькими днями раньше в Париже, он подчеркивал эффективность русской помощи и категорично заявил: ‘Скажите без боязни, что, не будь России, нас бы захлестнула волна неприятельского нашествия. Имейте это в виду каждый раз, когда натолкнетесь на то или другое последствие внутреннего режима этой великой страны’. Самба — он еще не вернулся из Лондона — первый протестовал бы против мысли, что он отправился на Лондонским [482] конгресс не как социалист и что он в той или иной мере мог обязать там правительство’. Разумеется, ‘L’Homme enchainИ’ не упустил столь удобного случая возобновить кампанию не только против Самба, но также против Вивиани, Делькассе и президента республики, ‘пустозвона, гарцующего между крайним величием и крайним ничтожеством и обязанного клерикалам своим картонным троном’ {45}.
Ряд депутатов, возмущенных выступлением социалистов, обрушились на Вивиани. Председатель совета министров показал мне декларацию, которую он намеревался прочесть в четверг, 18-го, в палате. Она составлена в весьма категоричных выражениях. Правительство подчеркивает в ней свое единодушие по ряду существенных вопросов. Вооружения Франции были вызваны лишь вооружениями держав Тройственного союза, она приложила все усилия, чтобы избежать войны, но раз ей навязали войну, Франция будет продолжать ее до победного конца, Франция будет считать войну законченной только тогда, когда будет уничтожен германский империализм, будет освобождена Европа, Бельгия восстановлена, Эльзас и Лотарингия возвращены. Наконец, декларация подчеркивала тесную солидарность с нашими союзниками. Декларация Вивиани составлена в несколько высокопарном стиле, но дает ясный ответ на те опасения, которые вызвала социалистическая резолюция. По моему предложению Вивиани прочитал в четверг утром декларацию членам правительства. Гэд не чинил препятствий. Самба, который лишь к одиннадцати часам приехал из Лондона и ничего не знал о поднятой им буре, пытался настоять на том, чтобы в декларации оставлено было указание на возможность плебисцита по поводу Эльзаса и Лотарингии или, по крайней мере, не исключалось априори подобное освящение возврата. Но все, и я в том числе, возражали ему, что в таком случае невозможно будет отказать в праве голоса также иммигрантам и что результат голосования неминуемо даст ложную картину. ‘Да, это правда, — говорит Самба, — но первые выборы в Эльзасе были бы равносильны новому присоединению к Франции’. — ‘А если избранными оказались бы депутаты противоположного лагеря, — возражает Оганьер, [483] — отдадите ли вы в таком случае Эльзас? Ведь нет, неправда ли?’ Мало-помалу Самба сам соглашается, что поскольку Эльзас в федерации 1790 г. примкнул к Франции, поскольку он в 1870 г. протестовал против аннексии, поскольку у него ни разу не спрашивали утверждения последней и он никогда не давал своего согласия на нее, занятие нами будет просто реституцией. Итак, ничего не было изменено в декларации Вивиани. Он огласил ее в палате, и этого достаточно было для успокоения расходившихся страстей.
Но тогда как среди депутатов наступило успокоение, снова взволновались сенаторы. Леон Буржуа говорит мне, что военная комиссия сената еще раз выслушала Мильерана и что он восстановил против себя всю комиссию. Под тем предлогом, что желательно избежать дальнейших вопросов об активах, он не проронил о них ни слова. Он был так односложен и замкнут, как никогда. Давал объяснения только по вопросу о вооружении и снаряжении. Своими многочисленными умолчаниями он к тому же вызвал у всех присутствующих впечатление, что в нашем оборонном производстве имели место грубые упущения. Он отказался сообщить, сколько снарядов остается у нас в резерве. Его упорное молчание смутило всю комиссию. Я знаю, что Мильеран относится с недоверием к одному-двум членам комиссии, боится с их стороны преступного несоблюдения тайны. Но он должен был осведомить индивидуально тех членов комиссии, в которых он уверен, и не отвечать всем упрямым молчанием, которое дает место самым недоброжелательным предположениям. Я сказал это Вивиани, а также самому Мильерану.
Кроме того, чтобы в точности быть осведомленным о требованиях комиссии сената и о возражениях главнокомандующего, я просил военного министра дать мне письменную справку о состоянии наших активов на 1 февраля. Общая цифра строевых и вспомогательных частей, запасных батальонов и войск, охраняющих пути сообщения, составляет в зоне действующих армий 56 020 офицеров и 2 417 600 солдат. Сверх того, в тылу имеется 35 979 солдат в учебных лагерях и 95 327 солдат во временных учебных лагерях. Что касается запасных батальонов не в зоне действующих армий, [484] то в них находятся 12 552 офицера, в том числе 9033 раненых, не годных для фронта и служащих инструкторами, и 1 158 793 солдата, из которых 428 399 еще не прошли военную подготовку, 173 200 — раненые, больные и выздоравливающие, 43 562 не годны для службы на фронте, 92 673 составляют кадры запасных батальонов или служат инструкторами и 21 553 командированы на заводы. К этому следует еще прибавить проектируемое создание сорока батальонов и двух дивизий территориальных войск. В общем мы, как видно, не располагаем достаточными свободными силами, чтобы создать мощную армию для маневренных действий.
Итак, за неимением лучшего Жоффр продолжал в Шампани и в Аргоннах наступления, которые опять связаны были с чрезвычайными потерями и не дали больших результатов. Мы продвинулись севернее Перт и в лесу Грюри. Взяли в плен несколько сот немцев и захватили несколько окопов. Но нигде нам не удалось прорвать фронт неприятеля.
В результате мы вернулись к идее диверсии на Балканах. Великий Князь Николай Николаевич обещает теперь послать отряд своих отборных войск (Петроград, No 271), но когда он примкнул к этому плану, англичане отказались от последнего. Они находят, что ввиду уклончивого ответа Венизелоса надо отложить всякую посылку войск в Салоники. Ссылаясь на то, что флот требует поддержки армии в своих операциях против фортов на Дарданеллах, они предлагают нам теперь отправить в максимально короткий срок одну дивизию на Лемнос (Лондон, No 253). Таким образом, в представлении союзников Уинстон Черчилль связывается с миражом победы. Они даже отложили предполагавшиеся новые демарши в Софии и Бухаресте, впрочем, иллюзорные, до того времени, когда будут форсированы проливы (Петроград, No 264 и 276, Лондон, No 270 и 305).
После долгих совещаний английское правительство решило не обращаться к нейтральным странам с ответом на германскую декларацию от 4 февраля (Лондон, No 274 и 275). Оно считает, что Великобритания вынуждена прибегнуть для своей защиты к немедленным мерам, не обсуждая их предварительно с третьими государствами. Оно указывает [485] миру на приемы подводной войны, к которым прибегает Германия, и заявляет, что в виде репрессии Англия воспрепятствует морскому подвозу товаров в Германию и вывозу их из нее морским путем. Эти меры, заявляет оно, будут приняты, ‘не подвергая риску нейтральные корабли и жизнь граждан нейтральных государств и мирных пассажиров, будут строго согласны с принципами гуманности. Итак, британское правительство считает себя вправе останавливать и уводить в свои порты корабли с грузом, предназначенным для Германии, являющимся собственностью Германии или же германского происхождения’. Перед лицом этой настойчивости Англии мы присоединяемся к этой декларации.
В Соединенных Штатах притязания Германии вызвали всеобщее негодование (Вашингтон, No137 и 138). Германский посол граф Бернсдорф пытался разжалобить общественное мнение Америки, доказывая, что Германия борется за свое существование и стремится восстановить свободу морей, за которую она всегда сражалась (Вашингтон, No 145). Но все газеты Нового Света в один голос заявляют, что, если Германия пустит ко дну хоть один американский корабль, она понесет все последствия этого.
В пятницу, 19-го, сенаторы Девелль, от департамента Мааса, и Ковен, от департамента Соммы, привели ко мне около шестидесяти бедных жителей районов, подвергшихся нашествию, эти люди уведены были в Германию в качестве заложников и пленников, а потом внезапно были доставлены на швейцарскую границу, а оттуда во Францию. Они худы, бледны, измождены, за несколько месяцев своего интернирования они жили впроголодь. В общем они не жалуются на плохое обращение, но их посадили на голодный паек. Почти всюду им говорили: ‘Президент окочурился, Париж взят’. Увидев Париж невредимым, увидев меня, они проявляют искреннюю и трогательную радость. Я разговариваю с ними. Жители департамента Мааса сообщают мне печальные новости из Сен-Мигиеля и соседних коммун Виньелль, Ламорвилль, Гедикур. Одна несчастная женщина только три-четыре недели назад рассталась с некоторыми нашими друзьями, которые остались по ту сторону фронта и разделены теперь [486] от нас непроходимой пропастью, например, мадам Фасман, вдова достойнейшего мэра Сен-Мигиеля, бывшего одним из моих лучших товарищей в моей политической карьере. Подкрепившись скромной закуской, наши гости уходят, а мы с мадам Пуанкаре так расстроены их видом, что со слезами на глазах поспешили в свои частные покои.
В тот же день, 19-го февраля, мы узнали, что началась бомбардировка Дарданелл (Лондон, No 286 и 287). Силы союзников перед проливами находятся под начальством английского адмирала Кардена. Прежде всего должны быть уничтожены турецкие форты у входа, затем рыбачьи суда должны выловить мины. Как только проход будет свободен, подойдут броненосцы, встанут один за другим против европейского и азиатского берегов и откроют огонь по фортам. Успех зависит от того, удастся ли выловить мины. Возможно, что на побережье расположены турецкие отряды, снабженные полевой артиллерией, и что они уничтожат рыбачьи суда. Поэтому тотчас по уничтожении фортов у входа необходимо будет проверить положение и очистить от неприятеля край полуострова, если он занят им (Лондон, No 305 и 306). Сэр Эдуард Грей рассчитывает послать на Дарданеллы австралийский и новозеландский контингента и заявляет также, что будет приветствовать участие французских войск.
Сербский принц-регент телеграфирует мне: ‘Ниш, 21 февраля. Генерал По{*386} вручил мне военную медаль, и я спешу выразить вам свою горячую благодарность. Я очень тронут этим новым знаком внимания вашего высокопревосходительства ко мне, а также к моей стране и прошу принять уверение в чувствах глубокой любви и уважения, которые моя страна и я питаем к благородной Франции, нашему союзнику, и к ее достойной удивления армии. Александр’.
Великий Князь Николай Николаевич, которого недостаток снарядов осуждает на отступление или неподвижность, желает, чтобы Жоффр усилил наше наступление в Шампани и таким образом удержал немцев на нашем фронте [487] (Петроград, No 301 и 302). Но мы страдаем от той же беды, что и Россия, и наши атаки, как они ни организованы, отбиваются неприятелем.
В понедельник, 22 февраля, я пригласил на завтрак в Елисейском дворце Жоффра, Фрейсине, Этьенна и Леона Буржуа. Моей целью было дать им случай побеседовать между собой. Главнокомандующий, который читал постановление военной комиссии сената, выражается со спокойным добродушием, как крестьянин, у которого природная хитрость скрывается под видом простоватости. Он рад, что удалось послать на фронт сорок новых батальонов. ‘Я охотно согласен на продолжение. Я даже желаю его, требую его. Чем больше мне дадут войск, тем больше будет у меня средств для действия. Но я не думаю, чтобы можно было создать новые дивизии и даже бригады. Для этого у нас не хватит высших кадров и штабных офицеров. Пусть создают новые полки в возможно большем количестве и посылают их мне. Я размешу их на фронте либо бригадами из трех полков, либо дивизиями из пяти. Таким образом, мои корпуса, располагая более сильными активами, будут держать более обширные участки фронта, и это даст мне возможность выделить из всего фронта один, два, три, четыре новых корпуса для усиления того резерва в четыре с половиной корпуса, который уже организован мною’. Короче говоря, Жоффр всецело стал теперь сторонником идеи создания мощной армии для маневренных действий.
Затем он жалуется, что переделка ружей образца 1874 г. на образец 1884 г. происходит у нас в недостаточном объеме и что у нас отсутствует прямое производство ружей нового образца. Особенно он жалуется на задержку в производстве взрывчатых веществ: англичане, говорит он, никак не проявляют усердия в снабжении нас фенолом и бензолом. Он дал нам понять, что в скором времени будет вынужден приостановить операции в Шампани ради экономии снарядов. Тот запас снарядов, с которым он начал новое наступление, подходит к концу, Жоффр не желает допустить снижения его ниже четырехсот снарядов на орудие. Если мы не прорвем фронта неприятеля, прежде чем будет достигнут этот минимум, Жоффр откажется пока от продолжения сражения. [488]
В ходе беседы Этьенн заметил Жоффру: ‘Гальени, встретившись с Думером, упрекал его за его кампанию против вас, он умолял его положить конец ей. Думер обещал прекратить ее. Пожалуй хорошо было бы, если бы вы выразили благодарность Гальени’. — ‘Да, — сказал Жоффр, — я выскажу ему благодарность, я знаю, что он лоялен, и не возлагаю на него ответственность за поведение его друзей’.
Так как Вивиани и Мильеран должны выступить во вторник, 23-го, перед комиссией сената, я сообщаю им содержание беседы, которую Буржуа и Фрейсине имели в Елисейском дворце с Жоффром ‘Отлично! — улыбаясь, говорит Мильеран. — Я предупреждал, что в скором времени Жоффр будет уверен, что он сам требовал образования новых частей’. Что касается Вивиани, то он горячо обрушился на Жоффра. ‘Он хочет уверить нас, что его наступление проваливается по нашей вине. Начиная его, он отлично знал, чего он может ожидать от нашего производства. Он хочет теперь взвалить на правительство вину в своем неосторожном решении’. Я всячески стараюсь успокоить Вивиани, и нервы его действительно успокоились. Оба министра отправились в комиссию, и председатель совета министров докладывает мне потом о своих впечатлениях — они весьма благоприятны. Мильеран, говорит он, был восхитителен. На сей раз он не дал зарок молчания. Он много говорил в течение часа с лишним, говорил с удивительной ясностью и логичностью. Он привел точные цифры о нашем оборонном производстве в начале войны и в настоящее время. Он рассказал о сделанных усилиях и достигнутых результатах. Его данные всех поразили. ‘Клемансо, — замечает Вивиани, — пытался выступить с кое-какими возражениями, но он был совершенно ошеломлен’.
В среду, 24-го, полковник Пенелон сообщает мне, что наши наступательные операции в Шампани расширяются с участием 12-го корпуса и колониального корпуса. Мы пытаемся завладеть выступающим углом небольшого форта Босежур. Не теряем надежды прорвать фронт. Но если это не удастся, Жоффр в двадцать четыре часа прекратит огонь, чтобы не расходовать без пользы снарядов. Полковник признается [489] мне, что главная квартира надеялась достичь успеха скорее и легче, не рассчитывала на столь продолжительное и упорное сражение и не предвидела такого большого расхода снарядов.
В тот же день я принимаю бывшего сенатора от Индианы в Соединенных Штатах Бевериджа, явившегося ко мне с рекомендательным письмом от Теодора Рузвельта. Он приехал в Европу собрать материал о войне для большого американского журнала ‘Colliers Weekly’. Свою поездку он начал с Германии и, видимо, принял там на веру некоторые германские тезисы. Я всячески стараюсь доказать ему, что Германская империя, не желая остановить Австро-Венгрию, возбуждая своей военной миссией Турцию и форсируя объявление войны, сделала катастрофу неизбежной. Особенно же заявляю ему категорически, что после того, как немцы напали на нас и вторглись в нашу страну, нарушив нейтралитет Бельгии, мы твердо решились продолжать войну до победного конца.
Киньонес де Леон навестил меня перед отъездом в Мадрид. Он сообщает мне, что Германия предложила Испании Португалию и Гибралтар. Король отклонил эти соблазнительные предложения и желает, чтобы это было доведено до моего сведения. Многие испанцы упрекают его в том, что из дружбы к Франции он упускает благоприятный случай. Я подтверждаю то, что Делькассе уже сказал Киньонесу де Леону, что после победы мы не забудем дружественного отношения к нам короля и его народа. В частности, я выражаю благодарность Испании за то, что она взяла на себя защиту французов в Германии и особенно наших военнопленных. Я говорю Киньонесу, что, по моим сведениям, эти несчастные умирают с голоду. При каждом посещении концентрационных лагерей испанским послом в Берлине немцы устраивают так, чтобы правда не дошла до него.
В среду вечером, 24-го, Мильеран передает мне по телефону, что, по мнению главной квартиры, дела в Шампани идут хорошо, но в четверг утром мы получили не столь успокоительные сведения. Неприятель перешел в контратаку, и мы не в состоянии были удержать все свои позиции. Очевидно, [490] мы не могли еще добиться решения в тот же вечер. Жоффр дал теперь знать Мильерану, что не остановит операций. Он изменил свое мнение. Эти колебания внушают совету министров беспокойство относительно настоящего и будущего. Он просит Мильерана затребовать у Жоффра немедленно по окончании сражения подробный рапорт о причинах нашей неудачи и о ее последствиях. Пусть нам скажут, надеются ли еще прорвать фронт неприятеля при новом наступлении такого же рода, или же надо отказаться от этой надежды? Надо ли будет искать решения с помощью других движений, массовой атаки, диверсии со стороны резервной армии, операции на дальнем театре военных действий? Рибо находит, что правительство слишком щедро отказывается от своих прерогатив. Вивиани нервно замечает, что настойчивые шаги перед главнокомандующим повели бы к его отставке, которая внесла бы смуту в страну и армию.
Разумеется, нервы Вивиани ежедневно подвергаются тяжелым испытаниям. В качестве председателя комиссии сената по иностранным делам Фрейсине пригласил Вивиани, а также Оганьера и Делькассе с целью запросить у них разъяснений по поводу атаки на Дарданеллы. Комиссия желает знать, почему Франция предоставила Англии командование в этой операции {46} и как союзники предполагают определить будущий статус Константинополя. ‘Это значит выносить переговоры на улицу, — говорит мне Вивиани. — Сенаторы теперь менее благоразумны, чем депутаты. Науськиваемые Клемансо, они то и дело задирают правительство и вмешиваются в функции исполнительной власти’. Факт тот, что открытые заседания происходят теперь редко и ввиду этого постоянные комиссии все более и более присваивают себе прерогативы палат. Вивиани, перед тем как предстать перед комиссией, был очень неспокоен, но вернулся оттуда совсем веселый. Объяснения, которые Оганьер, Делькассе и Вивиани дали Фрейсине и его товарищам, встретили весьма благоприятный прием. Что касается будущего, они ограничились утверждением, что Англия и Россия согласны с нами относительно свободы проливов. Что касается настоящего, [491] они заявили, что начатая операция преследует цель прорваться через Дарданеллы и будет продолжаться, пока мы не дойдем до Константинополя. Фрейсине определенно заявил, что не допускает возможности неудачи. ‘Не будем слишком большими оптимистами, — заметил я Вивиани. — Как вы знаете, английское морское министерство не уверено в успехе, и Черчилль предвидел возможность того, что придется отказаться от операции в самый ее разгар’. Вивиани признает, что он представил дело комиссии в розовом свете и что надежды комиссии могут рано или поздно натолкнуться на досадное разочарование, но он часто находится во власти своих настроений и, избежав какого-либо затруднения благодаря своим прекрасным интеллектуальным дарованиям и прекрасному ораторскому таланту, он чувствует облегчение и веселее принимается за работу.
Впрочем, первые известия, полученные нами из Дарданелл, удовлетворительны. Полностью уничтожены два форта на европейском берегу и два форта на азиатском берегу. Приступили к вылавливанию мин под защитой броненосцев и крейсеров. Один из этих четырех фортов был предварительно вооружен немцами. Кроме того, морские силы турок находятся под командованием германского адмирала Мартенса.
Мы извещаем сэра Эдуарда Грея (No 629), что французский экспедиционный корпус под командованием генерала д’Амаде будет готов к отплытию 2 марта для сотрудничества в операции союзных эскадр против Турции. Этот корпус будет состоять из двух бригад пехоты, из полка кавалерии, из двух батарей 75-миллиметровых полевых орудий и одной батареи горных орудий 65-миллиметрового калибра, в общем четыреста офицеров, восемнадцать тысяч солдат, пять тысяч лошадей и тысяча повозок.
Генерал По, везущий французские знаки отличия, отправился в Россию через Балканы, стараясь завоевать на своем пути новые симпатии в пользу Франции, он, естественно, использовал эту дарданельскую экспедицию и ее возможное развитие. В Софии население оказало ему горячий прием, а военный министр генерал Фитчев встретил его корректно, но король Фердинанд, извещенный о его приезде, не дал ему [492] аудиенции (от де Панафье, No 86 и 87). В Бухаресте население оказало нашему генералу восторженный прием. Его сопровождала и приветствовала толпа, которую префект полиции определяет в двести тысяч человек. Город был разукрашен французскими флагами. Король и королева приняли знаменитого участника войны 1870 г., раненного в этой войне. В его честь состоялись два торжественных банкета. Правительство содействовало всем этим манифестациям, не присоединяясь к ним официально. Братиану повторил Блонделю, что в один прекрасный день придет время для вступления в войну Румынии, точно так же как Италии, но что ввиду позиции Болгарии и русских поражений необходимо выждать более благоприятных обстоятельств (Бухарест, No 79 и 80).
Тем временем пропаганда немцев по своей неутомимой активности не уступает их военным действиям. В настоящий момент она добивается в Вашингтоне того, чтобы снабжение гражданского населения Германии происходило под контролем Америки. В обмен на это несравненное преимущество Германия обещает отказаться от систематического уничтожения торговых судов. В ночь с 23 на 24 февраля она без предварительного требования остановиться, без предостережения, без предварительного захвата пустила на уровне Булони ко дну пакетбот англо-французской службы ‘Виктория’, причем среди жертв были четыре американских гражданина. Соединенные Штаты склонны положить конец состоянию вещей, столь сильно нарушающему их интересы. Они выступили в Лондоне с поддержкой германского предложения. Но Англия и Франция знают, в какой мере экономические затруднения Германии могут сократить продолжительность войны, они приложат все усилия, чтобы расстроить этот ловкий маневр неприятеля{*387}. Мы являемся господами на море. Пусть Германия попробует отнять у нас это господство, это вполне естественно. Но разве могут Соединенные Штаты, оставаясь нейтральными, сами лишить нас этого господства? [493]
В пятницу, 26-го, бельгийское правительство прислало ко мне своего посланника барона Гильома. Бельгийское правительство подготавливает ‘Серую книгу’, в которой должны фигурировать некоторые документы довоенного времени, находящиеся в архивах Брюсселя и посольства, а следовательно, попавшие теперь в руки немцев. Барон Гильом спрашивает меня, нахожу ли я неудобным публикацию в ‘Серой книге’ отчета о двух беседах, состоявшихся между ним и мной на набережной д’Орсей в июне и ноябре 1912 г.{*388} Хотя оба эти документа содержат несколько ошибок в деталях, я считаю, что их можно опубликовать, запрошенный мною совет министров предпочитает не воспроизводить их в настоящий момент. Действительно, из моих слов, сказанных в 1912 г. барону Гильому на основе информации нашего генерального штаба, вытекает, что я ожидал в случае войны нарушения Германией нейтралитета Бельгии. Я заявил посланнику, что Франция никогда не нарушит мира, что она никогда не посягнет также на этот нейтралитет, и продолжал (в передаче барона Гильома): ‘В парламенте ни один депутат не голосовал бы за агрессивную войну. Я питаю также самое большое доверие к мирным устремлениям германского императора, но с сожалением констатирую, что с минувшей осени активизировались пангерманисты, они ведут непрекращающуюся пропаганду. Если Германия объявит нам войну, то это, конечно, произойдет против сокровенных желаний императора и будет доказательством того, что император уступил перед напором общественного мнения'{*389} {47}.
Но, по словам посланника, я также конкретно заявил, что в случае франко-германской войны первым действием немцев будет вступление в Бельгию через Э-ла-Шалелль и Льеж, при этом я выразил пожелание, чтобы бельгийское правительство само приняло некоторые меры предосторожности. [494] События оправдали все это. Поэтому я лично желал бы опубликования этих документов. Но перед правительством встал вопрос, не вызовет ли их опубликование нападок на французское командование со стороны некоторых политических деятелей, не станут ли они обвинять его в том, что оно не предусмотрело в плане XVII в большей мере той эвентуальности, которую в 1912 г. считало возможной. Перед этим возражением я не счел возможным настаивать на своем мнении. Тем не менее остается фактом, что, если Франция могла поступить неправильно, будь то по непредусмотрительности, будь то по чрезмерному доверию к лояльности другого, она никогда не была виновна в воинственных намерениях или в империалистических устремлениях. Эти письма барона Гильома примыкают ко всем документам, свидетельствующим о нашем желании мира. Они тем более показательны, что в других докладах бельгийского посланника, с большим шумом опубликованных немцами, он, как известно, вдается в довольно фантастические оценки, опровергнутые фактами и всей его корреспонденцией в целом.

Глава третья

Разногласия среди союзников. — Английский фронт. — Константинополь и проливы. — Гарибалъдийские проекты. — Адриатическое море и адмирал Буэ де Лапейрер. — Отставка Венизелоса, кабинет Гунариса. — Комиссия Пайелля. — Первые пожелания Италии. — Ранение генерала Монури. — Судьба святой Софии. — Доброволец в шестьдесят шесть лет. — Рапорт Жоффра. — Переговоры Италии в Лондоне и Вене. — Цеппелины над Парижем. — Совещание между Жоффром и министрами. — Американский лазарет. — Пьер Лота и бельгийский король. — Поселение 4-й и 3-й армий. — Генерал де Лангль де Кари, генерал Саррайль.

В Шампани усиливаются бои между Пертом и Босежуром. Они усиливаются в Аргоннах, вокруг Борейля и на высоте Вокуа. Мы берем окопы, теряем их, снова проникаем в них и должны почитать себя счастливыми, если в конце концов [495] остаемся на развороченном гранатами и залитом кровью клочке земли, за который уцепились. До сих пор никакой надежды на прорыв.
Жоффр обратился к Мильерану с большим письмом, в котором опять жалуется на английское командование. Френч — как видно, по приказу Китченера — не соглашается ни расширить свой фронт, ни освободить французские корпуса, которые фланкируют оба его крыла и нужны нам для усиления нашей армии для маневренных действий. А между тем фельдмаршал уже получил три новых дивизии из четырех обещанных ему и, стало быть, имеет теперь возможность расширить радиус своих действий. Но Китченер заявляет, что если мы могли взять одну дивизию в зоне действующих армий и отправить ее на Дарданеллы, то, значит, у нас есть свободные войска. Он заключает отсюда, что ничто не заставляет нас снимать с фронта наши корпуса, расположенные по соседству с англичанами. Слабый аргумент, так как дивизия, приготовленная Мильераном для участия в восточной экспедиции под командованием генерала д’Амаде, составлена из частей, взятых в тылу. Дело, очевидно, в том, что Китченер не верит в успех наступления, начатого Жоффром. Он не верит, что мы можем прорвать фронт немцев, и сам не прочь держать у себя в резерве несколько из своих дивизий, чтобы в случае надобности послать их на Балканы или на Дарданеллы. Как бы то ни было, Френч, который с недавнего времени любезно стал называть Жоффра ‘главнокомандующим союзными армиями’, никогда не принимает с готовностью приказы французского генералиссимуса, он мало считается также с его директивами и советами, и эти разногласия могут приобрести роковое значение. Правительство поручило Делькассе и Мильерану указать Англии на опасность подобного положения, поддержать протест нашего главнокомандующего и в то же время стараться добиться единства командования во Франции под началом Жоффра, в особенности, поскольку мы согласились на английское командование дарданельской экспедицией.
Однако мы не только далеки от единства действий на полях сражения, у нас еще нет такого единства даже в области [496] дипломатии. Палеолог телеграфирует из Петрограда (No 347 и 348): ‘Двусмысленные слова, произнесенные недавно сэром Эдуардом Греем в палате общин относительно ближайшей судьбы Константинополя, произвели в России неблагоприятное впечатление. Русское общественное мнение опасается, что Англия в последний момент будет настаивать на том или ином решении, которое не удовлетворит полностью исторических устремлений России. В течение последних дней Сазонова забрасывают требованиями объявить публично, что турки будут изгнаны из Европы и русский стяг будет отныне развеваться над Золотым Рогом. Еще сегодня утром Сазонов просил меня и сэра Джорджа Бьюкенена быть свидетелями движения, происходящего в русском народе: ‘Несколько недель назад, — сказал он нам, — я мог думать, что вопрос о проливах не повлечет за собой обязательно окончательного занятия Константинополя. Сегодня я должен констатировать, что вся страна требует этого радикального решения. Между тем, до сих пор сэр Эдуард Грей ограничился сообщением нам, что вопрос о проливах должен быть полностью урегулирован в согласии с Россией. Правда, король Георг V пошел дальше, так как он заявил графу Бенкендорфу: ‘Константинополь принадлежит вам’. Но теперь настал час говорить более определенно. В заключение Сазонов просил сэра Джорджа Бьюкенена настаивать перед сэром Эдуардом Греем на том, чтобы английское правительство дало свое согласие на планы России. Он будет благодарен вашему высокопревосходительству за поддержку его просьбы.
Язык Сазонова в передаче Палеолога показался мне очень серьезным. Насколько мне известно, Россия здесь впервые объявляет нам о своих притязаниях на Константинополь. Она всегда заявляла нам, что уже не имеет подобных устремлений, и со времени войны ее самыми недавними максимальными требованиями были свобода проливов, нейтрализация Константинополя и пункт на Босфоре. Она не получила еще от Франции никаких обещаний. Тем временем Россия до сих пор не участвует в дарданельской экспедиции. Войска, об отправке которых объявлялось, даже не подали никаких [497] признаков жизни. Если Константинополь падет, Россия будет здесь ни при чем. Она не может также не знать, что Румыния никак не согласится с перспективой быть закупоренной и что греки предпочитают видеть в Константинополе турок, а не русских. Итак, Россия вызовет раздражение двух наций, симпатии которых для нас ценны и, пожалуй, даже необходимы. Наконец, когда России обеспечат обладание Константинополем, она, несомненно, потеряет всякий интерес к войне с Германией.
Я пригласил Вивиани и Делькассе к себе на совещание по поводу этого неприятного инцидента. Оба они удручены им. Делькассе даже приготовил уже депешу для Палеолога. В ней говорится, что, прежде чем решать судьбу Константинополя, союзники должны высказаться относительно свободы проливов, которую русское правительство признавало в принципе во всех прежних разговорах. Совершенно верно. Но как совместить свободу проливов с выраженным прежде намерением России занять укрепленный пункт на Босфоре? Все это необходимо уточнить. Решено, что Делькассе, вместо того чтобы неопределенно говорить о проливах, обусловит, что свобода должна быть безусловной во всякое время и для всякого и распространяться на Босфор, равно как и на Дарданеллы. Что касается вопроса о Константинополе, который Россия поднимает теперь в новом освещении, то он может быть решен только после вопроса о проливах, и мы просим Сазонова воздержаться от всяких деклараций по этому поводу.
Делькассе действительно телеграфировал в этом смысле 3 марта (No 364). Но в тот же день в Петроград приехал генерал По, и император пригласил его с Палеологом на завтрак. После завтрака Николай II отвел посла в сторону и сказал ему: ‘Вы помните мой разговор с вами в этом же зале в минувшем ноябре? С тех пор, мои взгляды не изменились. Но есть один пункт, который обстоятельства вынуждают меня уточнить, — я буду говорить о Константинополе. Вопрос о проливах в высшей степени волнует русское общественное мнение. С каждым днем это течение становится все более мощным. Я не буду считать себя вправе требовать [498] от своего народа ужасных жертв этой войны, не дав ему в вознаграждение осуществления его вековой мечты. Поэтому мое решение принято: я коренным образом разрешу проблему Константинополя и проливов. Решение, которое я высказывал вам в ноябре, есть единственно возможное, единственно правильное. Город Константинополь и Южная Фракия должны быть включены в Российскою империю’. Когда Палеолог напомнил императору, что у Франции имеются в Константинополе и Фракии экономические и культурные интересы, привилегии и традиции, царь ответил: ‘Ваши интересы, привилегии и традиции будут полностью соблюдены’, — и в заключение заметил: ‘Вы знаете, что английский король недавно заявил моему послу: ‘Константинополь принадлежит вам’. Это заявление обеспечивает мне благосклонность британского правительства. Если же, тем не менее, возникнут некоторые незначительные затруднения, я рассчитываю, что ваше правительство поможет мне уладить их’. Палеолог продолжал: ‘Могу ли я известить свое правительство, что в вопросах, касающихся непосредственно Франции, намерения Вашего Величества тоже не изменились?’ — ‘Конечно. Я желаю, чтобы Франция вышла из этой войны такой великой и сильной, как только возможно. Я заранее подписываюсь под всем, что может пожелать ваше правительство. Берите левый берег Рейна, берите Майнц, берите Коблетц, идите еще дальше, если находите это полезным. Я буду счастлив этим и горд за вас’ (Петроград, No 361 и 362). Прочитав эту телеграмму, я был ошеломлен и не мог объяснить себе ни этот необычный язык, ни эти опасные и странные концепции. Правда, уже в ноябре Николай II обратился в царскосельском дворце к нашему послу с довольно неожиданными замечаниями (телеграмма от 22 ноября 1914 г. No 957 и сл.). Он, во-первых, не забыл подчеркнуть, что говорит только от себя лично и намерен в нужный момент посоветоваться со своими министрами, во-вторых, он определенно заявил, — а это самое существенное, — что мирные условия должны быть обсуждены между Англией, Францией и Россией, и, наконец, он прибавил: ‘В Малой Азии мне обязательно придется заняться армянами, конечно, я не [499] смогу снова отдать их под турецкое иго. Оставить ли мне Армению за собой? Я аннексирую ее только по требованию армян. В противном случае я проведу их автономию. Наконец, я вынужден буду обеспечить для России свободный проход через проливы. По этому вопросу о проливах я имею основания говорить несколько определеннее. Мои взгляды еще не окончательны. Однако мне всегда придется возвращаться к следующим двум выводам. Первый — турки должны быть изгнаны из Европы, второй — Константинополь должен быть, отныне нейтральным городом с интернациональным режимом. Само собой разумеется, что мусульманам будут даны всяческие гарантии уважения перед их святилищами и гробницами. Фракия до линии Энос — Мидия достанется Болгарии, остальное, от этой линии до морского побережья и за исключением окрестностей Константинополя, будет отдано России. Сербия присоединит к себе Боснию и Герцеговину, Далмацию и Северную Албанию, Греция присоединит к себе Южную Албанию за исключением Балоны, которая достанется Италии, Болгария, если она останется благоразумной, получит от Сербии компенсацию в Македонии…’ Конечно, в этих идеях императора было мало искренности и много смелости. Но, по крайней мере, Россия в ноябре не требовала Константинополя для себя. Теперь же, напротив, она, воспользовавшись фразой, вырвавшейся у короля Георга, заявляет притязание на обладание столицей Оттоманской империи и наносит, таким образом, серьезный ущерб традиционной политике Франции.
Как видно, русская политика в конце 1914 г. и в начале 1915 г. действительно лишь с великим трудом могла определить свои намерения в вопросе о Константинополе и проливах. Возникли даже жаркие прения между Сазоновым, Великим Князем Николаем Николаевичем, генералом Янушкевичем, генералом Даниловым и адмиралом Ненюковым{*390}. Нам не были известны эти детали. Мы не знаем также, что [500] в течение 1915 г. Германия будет через различных посредников неоднократно обращаться к России с предложениями сепаратного мира, обещая ей Константинополь и проливы, в частности, фон Ягов играл темную, но очень активную роль в этих попытках, которые всегда лояльно отклонялись царем и царицей, но находили поддержку у многих русских германофилов{*391} {48}.
Впрочем, телеграммы Палеолога было достаточно, чтобы внушить нам беспокойство, и я указал Делькассе на опасность, заключающуюся в этих взглядах императора. Министр нашел мои опасения основательными и просил меня написать лично письмо для нашего посла, которое перешлет ему министерство. Это было единственный раз, когда я, будучи президентом республики, обратился с письмом к одному из наших представителей за границей, но, думается мне, это отклонение от конституционных правил оправдывалось обстоятельствами и согласием министра. Вот быстро набросанный мною текст этого письма:
‘Париж, 9 марта 1915 г. Мой милый друг, пишу тебе не как президент и даже не как твой бывший министр, а как старый товарищ по лицею. Я дал прочитать свое письмо Делькассе, чтобы быть уверенным, что оно не содержит ничего, могущего помешать тебе в твоих действиях, но хотя эти строки попадут к тебе через нашу дипломатическую почту, они, тем не менее, нисколько не будут носить официального характера. Твои телеграммы за последние месяцы не позволяли нам предвидеть внезапную перемену, которая произошла теперь в намерениях русского правительства. До сих пор это правительство ограничивалось деликатным указанием, что оно, возможно, потребует в свое время укрепленный пункт на Босфоре, но оно не заявляло никаких притязаний ни на Константинополь, ни на Дарданеллы, ни на Фракию, ни на острова, господствующие над проливами. Мы поражены той поспешностью и стремительностью, с которыми [501] сформулированы все эти новые требования в момент, когда начинается весьма трудная операция. Россия не могла и думать о том, чтобы вести ее одна, она даже одно время, казалось, не желала принимать на себя никакой доли в ее бремени. Если Константинополь окажется в руках союзников, это по меньшей мере будет общей победой, эта победа будет лишь одним из эпизодов войны, которую союзники обязались продолжать в полном согласии между собой до того дня, когда все они придут к решению заключить мир. Некоторые русские из школы Витте, конечно, очень не прочь были бы присвоить себе Константинополь и не продолжать затем войны против Германии и Австрии. Я не могу думать, чтобы император когда-либо пошел на их коварные наущения. Однако будем остерегаться неосторожных шагов, которые благоприятствовали бы их интригам. Первой, безусловно, необходимой предосторожностью я считаю: не обсуждать публично будущей судьбы Константинополя и оставлять Румынию, Италию и все другие нейтральные государства в неведении относительно желаний России, ибо открыть им эти желания значило бы отпугнуть от них поддержку, которую Сазонов, на мой взгляд, надеется купить слишком дешево.
Итак, ограничимся секретными беседами между собой — между Францией, Англией и Россией — и будем беседовать в духе совершенного доверия и дружбы. Россия не может не признать, что она требует от нас теперь рассмотреть отдельно и преждевременно вопрос, который является лишь частью целого и не может быть отделен от него. Этот вопрос должен быть разрешен только тогда, когда последует общее разрешение, он связан со всеми другими вопросами, которые встанут тогда, причем решение их будет зависеть от размеров совместной победы. Мы знаем устремления России и желаем, чтобы они могли осуществиться, но мы не можем принести при этом в жертву свои устремления. Отдача России Константинополя, Фракии, проливов и берегов Мраморного моря означает раздел Оттоманской империи. Мы не имеем никаких разумных оснований желать этого раздела. Если он неизбежен, мы не желаем, чтобы он произошел [502] за наш счет. Поэтому надо будет, с одной стороны, найти такую комбинацию, которая позволит нам успокоить наших мусульманских подданных в Алжире и Тунисе относительно дальнейшей независимости повелителя правоверных, и, с другой стороны, помимо сохранения наших институтов на Ближнем Востоке и соблюдения наших экономических интересов в Малой Азии, добиться признания наших прав на Сирию, Александретту и вилайет Адану. Но обладание Константинополем и его окрестностями даст России не только своего рода привилегию в наследовании Оттоманской империи. Оно введет Россию через Средиземное море в концерт западноевропейских держав и даст ей возможность благодаря выходу в незакрытое море стать великой морской державой. Таким образом, в европейском равновесии наступит полная перемена. Такой прирост сил мог бы быть приемлем для нас лишь в том случае, если бы мы сами извлекли из войны равноценные выгоды. Итак, все тесно связано между собой. Мы будем в состоянии поддерживать желания России только в соответствии с теми удовлетворениями, которые мы сами получим. Война с Турцией и перспективы, которые она открывает для России, не заставят нас забыть происхождения общей войны. Пожар в Европе вспыхнул из-за сербского вопроса. Агрессивность Германии проявилась по вопросу, который затрагивал Россию гораздо более непосредственно, чем Францию, последняя была вовлечена в конфликт против своей воли. Франция осталась верна своему союзу. Ныне ей трудно было бы примириться с тем, что перспектива овладения Константинополем отвлекла русское общественное мнение от истинных причин и существенного объекта войны. Для союзников возможна здесь только одна разумная и лояльная линия поведения: продолжать борьбу соединенными силами, исключать всякую мысль о сепаратном мире и отложить все вопросы о дележе до окончательного решения. Каждый может иметь свои желания и даже заявлять свои требования. Но невозможно определять доли в дележе, прежде чем узнаешь, что именно будет подлежать дележу. Как тебе телеграфировал министр, предварительно надо одержать победу, и одержать ее как можно [503] скорее. Я не сомневаюсь, что при известной твердости тебе удастся внушить императору и русскому министру более правильный взгляд на постоянные интересы союза. Ты пользуешься их доверием. Используй его для того, чтобы разъяснить им положение и предостеречь их от начинаний, в которых воображение часто играет большую роль, чем чутье действительности. Шлю тебе, дорогой друг, сердечнейший привет’.
Это интимное письмо, в котором я высказываюсь со всей свободой, достаточно показывает, что, что бы ни говорили и писали об этом, ни правительство, ни я ни разу не принимали ни малейшего обязательства перед Россией и, напротив, были очень изумлены ее новыми притязаниями{*392}.
В то время как император сделал Палеологу эти внушающие тревогу заявления, Сазонов, со своей стороны, совершил странный и неумный шаг. Под предлогом, что Италия, согласно конфиденциальным сообщениям маркиза Карлотти, старается добиться от нас в обмен за свое вступление в войну очень больших преимуществ, русский министр представил царю записку, составленную в духе, совершенно противоположном французским взглядам. ‘Сазонов не без опасений отнесется к выступлению на сцену Италии, военная и морская помощь которой утратила главную свою ценность. Всякий новый участник войны затруднит мирные переговоры. Глубокое взаимное доверие между тремя союзными державами является источником их силы. Если в их среду вмешается четвертая держава, не придется ли опасаться, что она будет стараться в своих частных интересах разъединить их? Поэтому Сазонов считает, что, если итальянское правительство предложит нам свою помощь, мы должны под самым [504] дружественным видом уклониться от нее’ (Петроград, No 353 и 354). Французский кабинет поспешил дать знать России, что он отказывается присоединиться к этой политике пренебрежения и отрицания.
Однако он не разделяет нетерпения некоторых наших политиков, которые готовы на неосторожные шаги, лишь бы ускорить решение Италии. Финансовая комиссия сената, выйдя отчасти из своей конституционной роли, требует, чтобы мы освободили солдат-гарибальдийцев в нашей армии и выдали им вознаграждение в несколько сот тысяч франков, чтобы они могли составить самостоятельный корпус волонтеров и отправиться против Австрии. Ко мне уже пришел с весьма таинственным видом Жюль Гэд рассказать об этом плане, пришедшемся по сердцу его революционному романтизму. Он сказал мне, что гарибальдийцы желают, чтобы их уволили из армии, выдав им немного денег и винтовки. Они отправятся тогда — не знаю, какими путями, — в Трентино, где начнут партизанскую освободительную войну. Они убеждены, что Италия последует за ними. При другом случае генерал Риччиотти Гарибальди выразил мне с полуслова то же желание. ‘Италия выступит, — сказал он, — или же это будет конец монархии’. Гэд хотел знать, нахожу ли я это предприятие неосуществимым или опасным, и прибавил со своей обычной лояльностью: ‘Без вашего согласия я не буду говорить об этом в совете министров’. Я ответил ему, что не вижу, какими путями гарибальдийцы могут добраться до Трентино, если не добьются того, чтобы итальянское правительство смотрело сквозь пальцы на их начинание, но, добавил я, не исключена возможность, что их предприятие покоится на одной из тех комбинаций, из которых в свое время извлек такую пользу Кавур. Так что, заметил я, не представляет никаких неудобств обратиться по этому вопросу к совету министров. Правительство, поставленное в известность Гэдом, находит, что при условии затребования у гарибальдийцев объяснений о том, как они рассчитывают проникнуть в Трентино, можно освободить их и содействовать их предприятию, снабдив их деньгами и винтовками. Финансовая комиссия, извещенная, не знаю, каким образом, [505] приглашает, стало быть, правительство сделать то, что оно уже сделало. Однако она, кажется, более нашего верит в успех этой авантюры.
К тому же все внимание Италии, как и Греции и Болгарии, устремлено теперь на Дарданеллы, она выжидает результата операций союзников. К несчастью, до сих пор наши усилия столь же бесплодны на Ближнем Востоке, сколь в Шампани. Мы бомбардировали форт Дарданос и Ильдизский редут, но корабли не прошли в пролив.
Пропала также всякая надежда на военную помощь Японии в Европе. Полномочный министр Бельгии в Токио говорил с министром иностранных дел, который сказал ему: ‘Правительство не считает возможным дать ход этому делу. Армию, собранную на основе всеобщей воинской повинности для защиты страны, нельзя отправлять далеко за пределы страны. Ни одно правительство не решится предложить это императору’ (Токио, No 34). Охладит ли этот ответ кампанию Клемансо? Сказать по правде, это менее всего вероятно.
Среди всеобщего удрученного состояния, порождаемого нашим бессилием на фронтах, на нас обрушиваются с противоречивыми обвинениями. Одни ставят Жоффру в вину, что он то и дело продолжает попытки наступления, сопряженные со столь тяжелыми потерями, другие жалуются на нашу неподвижность. Одни проповедуют доктрину о всемогуществе огнестрельного оружия, другие превозносят всемогущество смелости{*393}. Здравый смысл требует соединения того и другого.
В комиссиях парламента взялись теперь за адмирала Буэ де Лапейрера. Упрекают его в том, что он не проявляет достаточной активности в Средиземном море. Сам английский морской министр выразил Оганьеру пожелание, чтобы во время битвы в Дарданеллах была сделана попытка наступления на этом море. 24 февраля Лапейрер писал морскому министру, что он подверг всестороннему рассмотрению вопрос об экспедиции на Адриатическое море, даже созвал пять [506] своих высших офицеров на борт ‘Курбе’, и что все они вместе с ним нашли эту экспедицию гадательной и даже опасной. ‘Однако один из них, — пишет он, — высказался в том смысле, что можно было бы, не расстраивая расположения линейных кораблей (sans dИranger les unitИs de ligne), выделить два крейсера и послать их по направлению к Триесту. В принципе эта идея правильна, но, по-моему, она осуществима только при условии поддержки крейсеров броненосцами, дабы избежать опасности, что отступление крейсеров будет отрезано броненосцами, вышедшими из Полы… С другой стороны, принимая во внимание, с каким великим удовлетворением экипаж наших судов и наши штабы встретят, наконец, возможность померяться силами с противником, я в конце концов считаю подобную операцию возможной, несмотря на то, что она сопряжена с большим риском. Я прихожу к этому заключению, потому что эта операция — единственная, представляющая шансы на успех, но я отдаю себе отчет в том, что не могу предпринять ее без согласия морского министра или правительства, которые одни компетентны судить о ее целесообразности и о ее возможных последствиях’. Нелегкий вопрос для министра и кабинета, они хотят обсудить его, прежде чем ответить. Операция с направлением на Триест представляется нам во всех отношениях нецелесообразной. По всей вероятности, она произведет плохое впечатление в Италии. Вдобавок после внимательного рассмотрения вопроса Оганьер и канцелярии его министерства находят, что рейд, о котором с такими колебаниями говорит адмирал де Лапейрер, сопряжен со слишком большим риском, и поэтому, несмотря на выраженное английским правительством желание, благоразумнее будет отказаться от него.
В Греции с грубой силой сказалось личное влияние Вильгельма II. 6 марта все население Салоников радостно праздновало годовщину взятия Янины. На улицах города происходили народные демонстрации. Всюду развевались греческие, французские, английские, русские и сербские флаги. Раздавались крики: ‘Да здравствуют союзники! Долой бошей! В Берлин! В Константинополь!’ Толпа приветствовала [507] французского консула Сеона (Салоники, No 29). На другой день греческий посланник Александропуло уведомил в Нише Пашича, что греческое правительство приняло решение выйти из нейтралитета и предоставить в распоряжение Антанты свой флот и одну дивизию своих сухопутных войск. Пашич горячо благодарил посланника за его сообщение. Но вдруг в одиннадцать часов вечера он получает от сербского посланника в Афинах известие об отставке Венизелоса (Ниш, No 131). Действительно, король Константин не одобрил политики вмешательства в войну, и греческий политический деятель, дезавуированный своим государем, должен был подать в отставку. Королева София, а с ней и ее брат Вильгельм одержали верх над ним.
Зима подходит к концу, дни становятся длиннее, и мы чувствуем облегчение при мысли, что наши войска, скованные в окопах, не будут уже терпеть столь жестокую муку от зимней непогоды и после снега, грязи, туманов и заморозков смогут скоро отогреться на весеннем солнышке. Но меня продолжает удручать наше бессилие на фронтах, и я думаю о том, не вернется ли с наступлением хорошей погоды у нас надежда на быстрый успех. Дни проходят медленно, печально, и нигде не видно шансов на близкую победу.

Среда, 10 марта 1915 г.

Знакомлюсь с помеченным 8 марта отчетом комиссии, назначенной правительством для установления случаев нарушения международного права неприятелем на нашей территории. Комиссия состоит из самых беспристрастных, самых добросовестных лиц: первого председателя счетной палаты Жоржа Пайелля, нашего бывшего посланника в Люксембурге Армана Моллара, члена государственного совета Жоржа Маренже, члена кассационной палаты Эдмона Пайо. Она опросила французов, взятых в плен немцами в оккупированных районах и недавно возвратившихся через Швейцарию. Их около двенадцати тысяч, все они более или менее продолжительное время пробыли в концентрационных лагерях в Гольцминдене, Эрфурте и др., в Раштадтской крепости или в баварских лагерях. Повествование о жестоком [508] обращении, которому подвергались эти бедные люди, производит крайне тяжелое впечатление. В частности, я останавливаюсь на некоторых местах отчета, в которых говорится о возмутительных насилиях, совершенных в деревнях департамента Мааса: Бантвилль, Лавинье-вилль. Сен-Морис-су-ле-Кот.
В Греции образован кабинет Гунариса. Король заявил английскому посланнику, являющемуся старшиной дипломатического корпуса, что в политике страны не произойдет никакой перемены и Греция будет соблюдать благожелательный нейтралитет по отношению к державам Тройственного согласия. Это, по его словам, будет самым лучшим средством помешать вступлению Болгарии в войну (Афины, No 90).
Жоффр ходатайствовал о разрешении назначить себе временного заместителя ввиду того, что обстоятельства могут на время лишить его возможности исполнять свои функции главнокомандующего. Мильеран сообщил об этом правительству. Я высказался против того, чтобы отнимать находящееся в руках у Гальени назначение его эвентуальным преемником главнокомандующего. Но так как Жоффр не согласится, чтобы Гальени временно замещал его, пришлось выбрать на этот случай другого генерала. Совет министров постановил вчера, что Жоффр может в случае надобности назначить своим заместителем Дюбайля. Этот выбор был представлен на утверждение главнокомандующего, который согласился с ним.

Четверг, 11 марта 1915 г.

Лорд Китченер заявил о своем желании встретиться с Мильераном и генералом Жоффром. Он предлагает приехать во французскую главную квартиру, но уточняет, что на этом свидании речь не будет идти ни о дарданельской экспедиции, ни об использовании формируемой ныне новой английской армии (Лондон, No 414). Мы чувствуем, что англичане чем-то недовольны. Они хотят иметь морскую базу в Дюнкирхене, а Жоффр до сих пор не соглашался на занятие ими этого города и заявлял, что Дюнкирхен нужен ему для наших войск. Между тем, события с каждым днем выявляют [509] выгоды построенного на взаимном доверии сотрудничества обеих армий. Еще вчера англичане благодаря поддержке нашей тяжелой артиллерии имели блестящий успех между Лис и каналом Бассе. Правительство решило настаивать перед Жоффром на том, чтобы он разрешил нашим союзникам пользоваться портом Дюнкирхена и городом для своих нужд. С другой стороны, совет министров поручает Делькассе запросить в Лондоне разъяснений относительно операций в Дарданеллах и роли, предназначаемой для нашего экспедиционного корпуса.
Министр иностранных дел конфиденциально сообщил мне телеграмму, которую он получил от Поля Камбона и о которой не желает пока говорить в совете министров (Лондон, No417): ‘Совершенно секретно. Вчера итальянский посол сказал сэру Эдуарду Грею, что в случае, если его правительство решится выйти из своего нейтралитета, оно будет в состоянии действовать не ранее 15 апреля ввиду недостаточной подготовки. Оно согласится примкнуть к союзникам на известных условиях, перечисленных в меморандуме, который он (посол) вручил министру иностранных дел с просьбой хранить его в тайне. Сэр Эдуард Грей ответил, что не может высказаться по поводу этого меморандума без предварительного совещания с Францией и Россией. Маркиз Империали требовал, чтобы при этом была соблюдена строжайшая тайна и чтобы меморандум не был вручен нам. Поэтому сэр Эдуард Грей ограничился тем, что прочитал его сегодня моему русскому коллеге и мне. Граница, требуемая Италией на севере, включает в себя часть Тироля, начиная от горы Ортлер, она поднимается до горного прохода Бреннер, достигает нынешней границы, проходя восточнее Брунека, затем покидает эту границу и тянется до одного пункта западнее Клагенфурта, наконец, спускается прямым путем на запад от Фиуме. Таким образом, она оставляет за Италией Трентино и Истрию с островами Чезо, Люссин, Паго и Премуда. Побережье Кроации, включая Фиуме, должно быть нейтрализовано. Далмация отдается Италии. От северной границы Далмации до Дрины ниже Сен-Джиованни ди-Медуа нейтрализованный берег будет предоставлен Сербии и Черногории. В Албании Сербия и [510] Греция получат некоторые преимущества, но Дураццо станет столицей автономной и мусульманской Албании. Берега ее вплоть до мыса Стилос тоже будут нейтрализованы. Италия возьмет себе Валону с окружающей территорией. Она сохранит за собой Додеканезос. В Малой Азии за ней будет признана сфера влияния вокруг Адалии. Если союзники оккупируют территории в Турции, Италия оккупирует свою зону влияния. Если союзники присвоят себе немецкие колонии в Африке, Италия получит преимущества на территории, прилегающей к Эритрее. Сэр Эдуард Грей не скрыл от маркиза Империали, что находит притязания его правительства несколько чрезмерными. Я думаю, что это не является последним словом Италии. Поль Камбон’.
Да, конечно, эти итальянские притязания в их первоначальном виде несколько чрезмерны. Возможно, что наша соседка получила от Австрии некоторые условные обещания и желает сравнить выгоды, которые она может ожидать от той и другой из воюющих сторон. Так или иначе, прежде чем вступить в войну, она определенно требует от нас, кроме доступа к Эфиопии через Джибути, господства на Адриатическом море и в восточной части Средиземного моря. Это много. Ее меморандум был вручен Грею 4 марта, а Империали получил его 16 февраля. Она, стало быть, взяла себе время на размышление{*394}.

Пятница, 12 марта 1915 г.

Сэр Френсис Берти передал Делькассе содержание итальянского меморандума, после того как Империали, в конце концов, позволил поставить нас в известность о нем.
В противоположность тому, что думал Поль Камбон, в этом документе не говорится об Эритрее. Возможно, что английский министр немедленно отклонил это притязание. Но Италия требует, чтобы в случае ее вступления в войну на [511] стороне Антанты за ней были признаны в Европе и Малой Азии те преимущества, которые перечислены Полем Камбоном, кроме того, чтобы мир не был заключен помимо нее, чтобы англо-французский флот поддерживал ее флот против Австро-Венгрии и чтобы Россия держала на австрийском фронте определенный минимум войск. Делькассе и департаменты его министерства рассмотрели территориальные требования Италии. Как и я, он считает, что мы должны изучить их в духе благожелательства, но три пункта требуют серьезных оговорок, а именно: занятие Италией Далмации, нейтрализация славянских земель, отдаваемых Сербии и Черногории, и восстановление мусульманской Албании. Конечно, очень желательно поощрить Италию, но не следует обескураживать Сербию, которая с таким трудом борется за свое национальное существование.
Главная квартира опубликовала официальное сообщение под следующим заглавием: ‘Наши действия в Шампани, их цель и результат’. Согласно выводам этого сообщения, наши операции были ‘непрерывной цепью местных успехов’. Они стоили нам лишь ‘относительно небольших потерь и очень малого количества взятых в плен’. Они ‘нанесли неприятелю огромные потери, превышающие потери, понесенные им за тот же период времени в России’. Они ‘заставили неприятеля сосредоточить на этом участке фронта пять армейских корпусов и израсходовать здесь множество снарядов’. Они ‘содействовали блестящим успехам русских и англичан’. Они ‘вынудили у немецкого генерального штаба объяснения, равносильные признанию’. При всем этом медоточивом оптимизме цель, преследовавшаяся нашим командованием и провозглашенная им, увы, не достигнута. Мы взяли тригонометрический пункт No 196 (высоту), потом потеряли его, затем опять взяли. Мы нигде не прорвали неприятельских линий. Мы даже не заставили неприятеля отступить в сколько-нибудь заметной мере. Наши солдаты, как всегда, отличались изумительной храбростью, но теперь не время для торжественных песнопений.
Печальное известие. Командующий 6-й армией генерал Монури, осматривая вместе с одним из своих корпусных [512] командиров генералом де Вилларе передовые окопы, позволил себе безумную неосторожность подняться с внутренней стороны бруствера и разглядывать через амбразуру расположение неприятеля. Его заметил немецкий наблюдатель, находившийся в немецкой траншее в пятидесяти метрах от него, раздался выстрел, и оба генерала были ранены одной пулей. Генерал Монури лишился левого глаза, у него также раздроблена челюсть, опасаются, что он ослепнет и на оставшийся правый глаз. У генерала Вилларе пуля пробила лобную кость, ему сделали успешную операцию (трепанацию). Надеются, что оба будут спасены, если не произойдут непредвиденные осложнения.
Узнав про это двойное несчастье, мы с генералом Дюпаржем бросаемся в автомобиль и едем в Виллерс-Коттере, куда отвезен Монури. Я нахожу его в постели, он задремал. Остерегаюсь нарушить покой достославного раненого, ограничиваюсь тем, что кладу на одеяло военную медаль, которую Жоффр просил меня вручить ему. Остаюсь несколько минут в молчании у изголовья заснувшего генерала. Он не просыпается. Покинув его, посещаю соседний лазарет, устроенный в здании богадельни. Здесь мало раненых, но зато много больных: тифом, скарлатиной, рожей, дифтерией, менингитом спинного мозга. А между тем меня уверяют, что санитарное состояние 6-й армии хорошее. Что же было бы в противном случае? Изумительные солдаты, вы не только подвергаетесь каждый день опасности пролить свою кровь за отечество, но, кроме того, находитесь под угрозой стольких напастей! Как сможет Франция когда-либо отблагодарить вас за ваш патриотизм и вашу самоотверженность?

Суббота, 13 марта 1915 г.

По запросу Делькассе Поль Камбон сообщает, что ‘итальянский меморандум содержит формальное требование, что союзные державы присвоят себе в Африке преимущества за счет немецких колоний, что Италия тоже должна получить пропорциональную долю, а именно на границах Эритреи, страны Сомали и Ливии. В своем резюме, адресованном сэру Френсису Берти, сэр Эдуард Грей не упомянул про этот пункт, [513] который показался ему имеющим второстепенное значение. Он находит очень трудным сделать уступки на границах страны Сомали’ (Лондон, No 434). Легко сказать ‘второстепенное значение’, но на границах Эритреи и Ливии эти уступки должны быть сделаны за счет Франции, а она не имеет никаких оснований соглашаться на это.
Согласно телеграммам из Вены и Берлина, прочитанным новым греческим министром иностранных дел нашему посланнику в Греции Девиллю, во вторник состоялось под председательством австрийского императора совещание, в котором участвовали оба председателя австрийского и венгерского советов министров, три общих министра и генерал Конрад фон Гетцендорф. Все высказались в том смысле, что ввиду ожидаемых успехов англо-французской эскадры под Константинополем, ввиду неотложности новых операций против Сербии и необходимости связать Италию Австрия должна сделать последней уступки территориального и экономического характера. Император сначала колебался, потом уступил, и соглашение налаживается (Афины, No 93). Несомненно, Италия стучится попеременно, если не одновременно, в обе двери, но она слишком осторожна, чтобы действовать наобум, не взвесив основательнейшим образом доводы ‘за’ и ‘против’.
Наш посланник в Голландии Аллизе тоже сообщает нам, что секретарь германского посольства в Гааге привез 8 марта из Берлина известие, что Италия получила от Австрии удовлетворительные обещания (Гаага, No 310).
В ожидании решения итальянского кабинета Грей сообщил Сазонову перечень требований Италии. Как можно было предвидеть, русский министр возражает против аннексии всей Истрии (Петроград, No 408). Он требует, чтобы морское побережье от мыса Планка до бухты Каттаро было отдано славянский государствам, равно как заливы от Каттаро до Дрины. Кроме того, он выражает желание, чтобы Албания была разделена между Грецией и Сербией. Он не соглашается на нейтрализацию побережья между бухтой Каттаро и устьем Воюзы. Он не возражает против аннексии Додеканезоса и признания итальянских интересов в районе Адалии. [514] Удастся ли нам примирить столько противоположных притязаний и противоречивых взглядов?
Узнали о смерти графа Витте. Эта смерть чуть ли не имеет для Антанты значение выигранного сражения. Царь не любил его и говорил мне о нем в нелестных выражениях. Но все же можно было опасаться его влияния, которое чаще всего было направлено в пользу Германии{*395}.
В качестве цены за свое слишком угодливое согласие на планы Николая II на Константинополь и проливы английское правительство, которое не теряет времени, потребовало сегодня утром от России согласия на то, чтобы отныне нейтральная зона в Персии была включена в английскую зону. Император немедленно дал свое согласие (Петроград, No 414).
Приехавший из главной квартиры полковник Пенелон говорит мне со своей обычной откровенностью, что операции в Шампани окончательно провалились. Главнокомандующий очень разочарован ими и решился прекратить их. Мы почти без всякой пользы потеряли двадцать пять тысяч человек убитыми, взятыми в плен и ранеными. Кроме того, израсходовали невероятное множество снарядов. Выиграли несколько считанных километров. Все происходило по безупречному плану, но так медленно, что за взятыми нами окопами немцы всегда успевали создать новые, тоже сильно укрепленные. Жоффр видит, что, если продолжать наше наступление, оно может дать нам только незначительные выгоды. Он намерен теперь воспользоваться успехами англичан и предложит Фошу начать концентрированную атаку с обоих флангов английской армии. Новая операция должна начаться завтра.
По соглашению с Жоффром военный министр предложил Гальени занять место Монури во главе 6-й армии. После нескольких часов размышления Гальени ответил отказом. Имеет ли он другие виды или же не согласен с Жоффром относительно ведения операций? Он не назвал своих мотивов. Тогда главнокомандующий предложил генерала Дюбуа, который и был назначен Мильераном. Это прекрасный кавалерийский офицер, бывший начальник Сомюрской школы [515] и директор отдела кавалерии в министерстве. Он отличился во главе 9-го корпуса на Сомме, на Маасе, в Сенгонских болотах, на Изере, во всех боях, в которых этот корпус принимал участие.

Воскресенье, 14 марта 1915 г.

Фрейсине просил у меня аудиенции и извинился за то, что, будучи болен гриппом, сам предлагает мне определенный час для нее. Разумеется, я вызвался заехать к нему. Он ответил мне несколькими словами, изысканно любезными: ‘Ваш визит окончательно прогонит грипп, который уже на исходе. Заранее благодарю вас’. Сегодня утром я был у него, он был одет по-домашнему, у него насморк, но голова работает прекрасно. Он говорит мне, что военная комиссия сената снова очень раздражена против Мильерана. Делегаты, назначенные ею для осмотра военных заводов, всюду нашли страшный беспорядок. В общем переделано только двадцать шесть тысяч ружей, а новые еще не производятся. Заказанные пятьсот орудий 75-миллиметрового калибра, о которых говорил Мильеран, еще не готовы. Фрейсине жалуется, что министр не умеет сломить силу инерции канцелярий своего министерства. Комиссия очень недовольна и против воли председателя выразила в своем докладе порицание.
Я написал Мильерану подробное письмо и уведомил также Вивиани. ‘Все эти проволочки, — пишу я Мильерану, — тревожат комиссию также еще потому, что, надо думать, они еще более затруднят формирование новых частей. Я не могу найти для них объяснения после твоих приказов, очевидно, не выполненных. Еще раз умоляю тебя, прими меры и наложи строгие взыскания. Правда, генерал Баке, вступая в должность начальника артиллерийским управлением, имел смелость утверждать, что у нас слишком много орудий, но этого мнения не разделяет ни Госсе, ни Деламотт, ни многие другие специалисты, а при сомнении, — если предположить, что здесь возможно сомнение, — ясно, что надо производить, причем в как можно более быстром темпе’.
Меня посетил Поль Камбон. Он жалуется на бессистемные начинания (initiatives incohИrentes) Сазонова и сожалеет, [516] что Палеологу не удается положить этому предел. Русский министр занимается тем, что регламентирует на бумаге будущую оккупацию Константинополя (Петроград, No 418 и 419). Он требует, чтобы квартал святой Софии был предоставлен русским войскам. Ни дать ни взять, герцог Менуайль, граф Спадассен, излагающий Пикрошолю свои завоевательные планы: ‘Я велю построить храм Соломона’. Но, в свою очередь, кардинал Гаспарри от имени папы просил монсеньера Аметта запросить французское правительство, нельзя ли будет восстановить в храме святой Софии католическое богослужение. Парижский архиепископ, обратившийся к Жюлю Камбону с этим запросом, сам напомнил при этом, что в 1453 г., в год взятия Константинополя турками, храм святой Софии уже был не католическим, а греко-православным, и от себя же добавил, что желание Ватикана рискует натолкнуться на притязания России. Жюль Камбон сообщил мне об этом разговоре. Он предлагает ответить монсеньеру Аметту, что, если дело дойдет до этого, Франция приложит все усилия, чтобы для католического богослужения было отведено в Константинополе другое здание. Но вместе со мной он считает ребячеством регламентировать заранее будущее города, который еще не взят.

Понедельник, 15 марта 1915 г.

Вивиани жалуется на Мильерана, говорит, что против него все растет враждебное настроение. Леон Буржуа подтвердил мне замечания Фрейсине. Он говорит, что кроме Клемансо и, возможно, также Думера, никто не желает вызвать ни министерского кризиса, ни кризиса в высшем командовании, но необходимо, чтобы Мильеран взял в руки работу своего министерства, ускользающую от его контроля.
Как сообщил мне Пенелон, имеются новые трения между Жоффром и фельдмаршалом Френчем. Последний приостановил свое наступление, причем мы не знали в точности причины этого. Поэтому Фош должен был отказаться от своего наступления. Итак, на этом участке фронта все приостановлено. Зато была произведена энергичная атака на Вакуа. Половина этой деревни была занята нашими войсками. Я [517] больше кого-либо радуюсь этому успеху, так как это одна из дорогих моему сердцу небольших коммун в департаменте Маас. Но в печати появилось по этому поводу сообщение, составленное в таком дифирамбическом тоне, что я никак не могу одобрить эти преувеличения.

Вторник, 16 марта 1915 г.

Вивиани беседовал с Мильераном и теперь более спокоен. Орудия действительно заказаны. Сенатская комиссия запросила только завод в Шателльру, между тем, именно в Шателльру, причем только в Шателльру не было сделано заказов. Что касается ружей, приняты новые меры.
Вернувшийся из Афин Романос уверяет меня, что иностранная политика Греции не будет изменена, что она останется очень благожелательной для Франции, что министерский кризис был вызван только разногласием по вопросу о немедленном выступлении, но что новое правительство, возможно, тоже скоро будет вынуждено само принять решение о вступлении в войну. ‘Однако, — продолжал он, — король находится под влиянием своего шурина. ‘Я не верю, — сказал он мне, — в большую победу Германии, но я думаю, что в этой войне не будет ни победителей, ни побежденных, поэтому мы должны быть осторожными’. Я описал ему настроение Франции, ее уверенность в победе, но он остался при своем скептицизме’.
Генерал д’Амаде отправился с нашим экспедиционным корпусом на Ближний Восток. Наши войска и английские войска должны сначала высадиться на полуострове Галлиполи, укрепиться там и бомбардировать оттуда форты на азиатском берегу, так как судовых орудий недостаточно для уничтожения возведенных турками укреплений. Совет министров обсуждает ситуацию, изложенную нам английским правительством. Генералу д’Амаде будет отдан приказ высадить свои войска только согласно директивам английского генерала сэра Джона Гамильтона и только после прибытия английского экспедиционного корпуса. Китченер рассчитывает приехать в скором времени в Париж для обсуждения всех этих вопросов с Мильераном и Жоффром (Лондон, No 461). [518]
В полном достоинства письме от вчерашнего числа генерал Флорентен, великий кавалер ордена Почетного легиона, по собственному почину предоставляет свой пост в мое распоряжение, для того чтобы он мог быть отдан кому-либо из генералов, отличившихся на войне. Я благодарю его за его бескорыстие, но пока мы оставляем его на его посту.

Среда, 17 марта 1915 г.

Шведский министр иностранных дел сказал вчера Тьебо, что, по его мнению, в ближайшее время предстоит заключение соглашения между Италией и Австрией. Италия получит Трентино и выпрямление границы у Триеста (Стокгольм, No 57). Действительно ли этот проект накануне осуществления? Или же эти слухи распространяет Италия, чтобы добиться от нас больших выгод?
Я получил из Клермон-ан-Аргонн телеграмму следующего содержания: ‘Подполковник Симон, командир 46-го пехотного полка, президенту республики. С прискорбием сообщаю вам о смерти государственного советника Анри Колиньона, бывшего солдатом в моем полку и павшего на поле брани 15 марта. О нем скорбит весь полк, в котором он приобрел своей храбростью всеобщую любовь. Примите… и т. д.’. Префект департамента Финистер Анри Колиньон был внезапно отозван со своего поста, без всякого разумного основания, просто из-за разгулявшихся нервов Клемансо, бывшего тогда председателем совета министров и министром внутренних дел. Фальер не мог успокоиться, что ему пришлось подписать этот декрет, и назначил Колиньона своим генеральным секретарем. Когда я был избран президентом, мой предшественник горячо рекомендовал мне своего преданного сотрудника. Моими стараниями он был назначен государственным советником. Когда вспыхнула война, этот прекрасный человек оказался также храбрейшим солдатом. Несмотря на свои шестьдесят шесть лет, он поступил в армию простым солдатом и отказывался впоследствии от всяких повышений. Еще 26 декабря в замечательном письме, написанном карандашом, он с гордостью писал мне: ‘Я живу, как простой солдат, в солдатской среде’. Он блестяще держался и убит теперь во время штурма на склонах Вокуа. [519]
Другая смерть, еще больше волнующая меня. Доктор Демон в Бордо сообщает мне, что его шурин Руа де Клотт, бывший староста адвокатов Жиронды, умер от апоплексического удара. Это был один из самых выдающихся адвокатов, с которыми я встречался, прекрасный диалектик, великолепный и тонкий оратор, а в частной жизни веселый товарищ, человек высокой культуры, художник в душе, неутомимый путешественник. В его лице я теряю истинного друга. Я с грустью вспоминаю, как мы несколько месяцев назад гуляли вдвоем в садах Бордо среди шуршащей опавшей листвы{*396}.

Четверг, 18 марта 1915 г.

Мильеран прочитал в совете министров письмо, посланное ему вчера Жоффром. ‘С 4 сентября, кануна битвы на Марне, — пишет главнокомандующий, — инициатива в стратегических операциях беспрестанно принадлежала французским армиям. Маневр, последовавший за нашей победой, имел целью продвинуть наше левое крыло до моря, протянуть руку помощи бельгийской армии, запертой тогда в Антверпене, и, наконец, зайти, в тыл правого фланга противника. Из этих целей первые две были достигнуты. Благодаря прибытию новых корпусов, которые удалось сформировать немцам, последние оказались в состоянии парировать наше обходное движение, но, с другой стороны, они не были в силах отбить наше левое крыло. После окончания сражения во Фландрии мы предприняли ряд операций в районах, выбранных нами по тактическим соображениям. Конечной целью этих операций было разбить линию укреплений, построенную немцами, прорвать ее в таких направлениях, в которых возможно было бы стратегическое использование успеха. Для такого дела требуются мощные средства. Я остаюсь при убеждении, что оно необходимо и осуществимо. Предпринятое нами наступление, в Шампани, так же, как атака англичан между каналом Бассе и Лис, является лишь одной фазой в этом генеральном плане, который я буду продолжать до конца.. Однако я считаю, [520] что в настоящий момент необходимо изменить характер предпринятых здесь операций, а именно по следующим соображениям: а) неприятель значительно увеличил свои силы на нашем фронте, б) определенное утомление наших войск не позволяет более, несмотря на весь их пыл, продолжать непрерывно операции с прежней силой, в) наконец, у нас был большой расход снарядов. В будущем мы будем располагать все растущими контингентами и материалами, это даст нам больше шансов на успех. Будут приняты все меры для того чтобы упрочить и округлить результаты, достигнутые в Шампани, базе наших будущих операций, а также для того, чтобы пополнить наши резервы и приготовить в скором времени ряд мощных операций. Когда настанет время, та или иная из них будет проведена со всей той скоростью, которую позволяют нам наши транспортные средства, и в величайшей тайне, что, безусловно, необходимо, чтобы застать неприятеля врасплох. В ожидании этого я буду продолжать мелкие операции и начинать новые, тоже мелкие, операции, при этом преследуется цель поддержать дух армии и страны, занимать внимание неприятеля во второстепенных направлениях и таким образом помешать тому, чтобы инициатива перешла в его руки… Использование новых английских подкреплений, а главным образом новых частей, формируемых теперь в тылу, расширение производства снаряжения в признанном необходимым размере постепенно дадут нам возможность прибегать к комбинированным операциям нескольких армий. Я убежден, что эти операции принесут нам окончательные победы, которых мы должны добиваться и достигнуть на нашем главном театре военных действий помимо целей, преследуемых дипломатическим путем и экономической борьбой’.
К этому письму были приложены весьма оптимистичный рапорт о наступлении в Шампани, а именно об атаках 1, 2, 4, 12 и 17-го корпусов и колониального корпуса, сводка расхода снарядов в 4-й армии за время с 26 февраля по 15 марта и перечень потерь. Израсходовано 1 094 513 снарядов 75-миллиметровых, 31 706-90-миллиметровых, 23 404 снаряда к дальнобойным орудиям — 120-миллиметровых, 14 554 к дальнобойным орудиям — 105-миллиметровых и т. д. 326 офицеров [521] убиты или пропали без вести, ранено 382 офицера. 14 659 солдат убиты или пропали без вести, 21 923 — ранены. При чтении этих документов ряд министров находит новые проекты главнокомандующего неясными и иллюзорными. Правительство предлагает мне пригласить Жоффра для получения от него более подробных указаний. Решено было, что в воскресенье в Елисейском дворце состоится завтрак с присутствием Жоффра и министров, где Жоффра будут просить изложить нам свои планы более конкретно.
Рибо выступил сегодня в палате с финансовым экспозе, составленным с большой четкостью и ясностью. Речь его удостоилась чести быть расклеенной по всей стране. Кто помнит теперь, что в прошлом году кабинет, возглавляемый Рибо, был свергнут при первой встрече с парламентом? Это было до войны. То был другой век {49}.
Русский император пригласил Палеолога посетить фронт. На границе Литвы и Польши Палеолог вел разговоры с Николаем II, Сазоновым, генералом Янушкевичем и Великим Князем Николаем Николаевичем (Петроград, No 426 и сл.). Царь и его министр иностранных дел заявили нашему послу, что предоставят нам полную свободу действий в Сирии и Киликии, но что Россия никогда не согласится отдать Иерусалим, Галилею, Иордан и Тивериадское озеро под протекторат католической (очевидно также и протестантской) державы. Генерал Янушкевич описывал в мрачных красках положение русской армии. Великий Князь Николай Николаевич, которого Палеолог нашел исхудавшим, поседевшим, с искаженными чертами лица, повторил, что немедленное сотрудничество Италии и Румынии было бы ‘в высшей степени цепным’, он даже подчеркнуто прибавил: ‘и настоятельной необходимостью’ {50}. Как согласовать столько дипломатических требований с такой военной скудостью? Как согласовать мнение Великого Князя с сопротивлением Сазонова?

Пятница, 19 марта 1915 г.

Немецкое радио сообщает, что один из наших крейсеров, ‘Буве’, натолкнулся в Дарданеллах на подводную мину. [522]
До половины шестого вечера я остаюсь без подтверждения этого печального известия. В этот момент Оганьер передал мне по телефону, что оно, к несчастью, подтвердилось. ‘Голуа’ тоже потерпел крушение. Мы еще не знаем, каковы результаты бомбардировки фортов.
Вчера и сегодня состоялись заседания палаты депутатов. Вивиани сообщает мне, что в кулуарах царит лихорадочная атмосфера. Циркулируют самые невозможные слухи, кучка паникеров с испуганными физиономиями предсказывает катастрофы. Этого достаточно, чтобы отравить атмосферу Бурбонского дворца.

Суббота, 20 марта 1915 г.

Китченер откладывает свою поездку во Францию. А между тем присутствие его в Париже становится все более необходимым. Мильеран и Оганьер не могут более откладывать своей беседы с ним о Дарданельской экспедиции. Английский экспедиционный корпус еще не вышел из Египта, и английское правительство желает, чтобы генерал д’Амаде, дивизия которого находится уже в Лемносе, возвратился в Александретту. Из разговоров с Уинстоном Черчиллем Оганьер вынес впечатление, что английское адмиралтейство питает тайное намерение начать боевые операции поблизости Египта.
Сегодня у меня в Елисейском дворце завтракали Мажино, передвигающийся еще только на костылях, и Бриан. Доктор Гартман, лечащий Мажино, сказал мне вчера в госпитале Hotel Dieu — я навестил там бельгийских и французских раненых, — что колено Мажино уже никогда не будет действовать нормально и нога останется несгибаемой. После завтрака Мажино и Бриан не без резкости критикуют Жоффра и главную квартиру, говорят, что они слишком игнорируют реалии войны.
Получены сведения об атаке на Чанак, предпринятой третьего дня британской эскадрой. Наши крейсеры ‘Суффран’, ‘Голуа, ‘Шарлемань’ и ‘Буве’ прошли в пролив, чтобы обстреливать форты на более близком расстоянии. ‘Буве’ наскочил на мину и пошел ко дну менее чем за три [523] минуты. Удалось спасти только четырех офицеров и около шестидесяти человек экипажа. Передняя часть ‘Голуа’ сильно повреждена огнем неприятельской артиллерии, он получил течь и отведен к берегу. Адмирал Гепратт с замечательным мужеством руководил нашей попыткой форсировать пролив, но она окончилась неудачей.
Итальянский министр иностранных дел Соннино сказал Барреру несколько слов о разговорах, которые Италия ведет с Австрией (Рим, No 204). ‘Это не переговоры в собственном смысле слова, — сказал он. — В противном случае я не имел бы возможности ответить вам. К нам обратились с предложениями, и, естественно, мы должны выслушать и рассмотреть их. Я не думаю, что они легко приведут к соглашению’.
Со своей стороны, сэр Эдуард Грей, запросив мнение нашего и русского правительств и получив наши отзывы, продолжает вести переговоры с маркизом Империали. Сазонов считает теперь возможным предоставить Италии обосноваться в районе Зара-Себенико (Лондон, No 498). Но Грей находит, что требования Италии относительно Далмации и островов в заливе Кварнеро слишком ограничивают выход Сербии к морю, в результате в Лондоне, как и в Вене, ничего не достигнуто. Никто еще не знает, кто возьмет верх.

Воскресенье, 21 марта, 1915 г.

В половине второго ночи меня разбудил звонок по телефону. Почтовое отделение Елисейского дворца извещало меня, что согласно предупреждению, полученному управлением военного губернатора из Компьена, два цеппелина направляются в Париж. Через несколько минут по соседним с дворцом улицам проехали автомобили пожарной команды, их гудки слышны были по всему кварталу. Дворцовые сторожа погасили огни в саду, завернули газовые рожки и выключили электрические лампочки. Весь город внезапно погрузился во мрак. Тотчас же прожекторы на Эйфелевой башне и на Триумфальных воротах направили снопы своих лучей на ясное звездное небо. Мы открыли в большой спальне окно, выходящее в парк, и вперились глазами в усеянное звездами [524] необъятное пространство над верхушками деревьев. Вдруг часовой в саду дает знать, что прямо на нас идет цеппелин со стороны предместья Сент-Оноре. Тогда мы перешли в одну из комнат с видом на террасы, и почти тотчас же я различил на небе, пересекаемом лучами прожекторов, движущееся гигантское позолоченное веретено. Наши батареи взяли его под обстрел, и вокруг него летали раскаленные докрасна снаряды, словно дождь аэролитов. Он словно смеялся над их бессильным роем и продолжал свой путь с величественным спокойствием. Однако, чувствуя себя преследуемым светом прожекторов, внезапно повернул на север и исчез в темноте. Два-три других дирижабля тоже приблизились к Парижу, но были вынуждены удалиться. Бомбы были сброшены на улицу Дам, в Батиньоль и Нейи. Из укрепленного лагеря поднялись аэропланы и погнались за цеппелинами. Около четырех часов утра немецкие дирижабли удалились, канонада прекратилась, и мало-помалу зажглись огни в городе, снова безопасном.
Утром я узнал, что в Париже не было раненых, но шесть человек ранены в окрестностях Парижа, на острове Гранд-Жатт, в Курбвуа и Леваллуа. Я отправился с мадам Пуанкаре осведомиться об их состоянии. Никто не ранен тяжело, но среди жертв находятся две девочки тринадцати и восьми лет, отец их мобилизован. Много других бомб упало в Компьене и Сен-Жермене. Они везде причинили только материальные убытки.
Жоффр завтракал в Елисейском дворце вместе с министрами. После завтрака между всеми нами состоялся разговор, затянувшийся до четырех часов дня. Главнокомандующий очень ясно изложил нам свои идеи. Он снова объяснил операции в Шампани тем, что был поставлен перед необходимостью помочь русским и не допустить немцев раздавить русских в Польше. Он говорит, что считает достигнутые результаты удовлетворительными, но не желает продолжать атаки дальше, так как в настоящий момент вынужден еще экономить снаряжение. В противоположность тому, что мне сказали офицеры связи, мы за один месяц израсходовали больше снарядов, чем произвели, и запас их снова снизился с шестисот до четырехсот пятидесяти снарядов на орудие. [525]
Жоффр предупреждает нас, что мы вступаем теперь в период ожидания. Нет недостатка ни в орудиях, ни в ружьях, но кризис активов не прекратился, он прекратится не раньше 15-20 апреля. Кроме того, резервная армия состоит пока еще только из четырех корпусов, вместе с призывниками 1915 г. и с формируемыми теперь частями — Жоффр признает теперь их целесообразность — она будет насчитывать восемь корпусов. К 15 апреля он намерен снова перейти в наступление, одновременно на двух участках фронта, и не сомневается, что нам удастся тогда прорвать линию немецкого фронта. Он высказывается весьма категорично. Решение должно наступить на нашем фронте и наступит, вероятно, до лета, несомненно — до осени. Перед нами находятся лучшие немецкие армии. Когда они будут побеждены, Германия будет всецело в нашей власти, они уже теперь на пути к поражению. Мы берем гораздо больше пленных, чем в последние месяцы, даже офицеры-немцы начинают сдаваться в плен. Когда у нас будут в необходимом количестве снаряды и резервы, генерал примет свои решения, от которых ожидает победы. Он не желает, чтобы Китченер отправил нам всю армию, которую он теперь формирует. Считает, что после пополнения армии Френча, которое должно произойти через несколько дней, у нас будет достаточно английских войск. По-видимому, он не желает получить их больше этого количества. Но он считает необходимым, чтобы маршал Френч был подчинен его командованию. По этому вопросу придется вести переговоры с Китченером, когда он прибудет во Францию.
Жоффр говорит об англичанах с некоторым оттенком горечи. Отказывается дать им Дюнкирхен в качестве морской базы. Между тем Китченер настойчиво заявляет, что, если ему не дадут эту базу, он не будет в состоянии снабжать свои войска. Здесь заложено опасное семя раздора. Я указываю на это главнокомандующему и предостерегаю его, но он не уступает.
Я обращаю его внимание на то, что, если нам не удастся сговориться с англичанами, они не пошлют свою новую армию во Францию и будут искать другой театр военных действий. [526] Жоффр отвечает мне, что ничего не имеет против этого. ‘Но предположите, — говорю я, — что Италия решила принять участие в войне и что Англия послала свои войска в Пьемонт. Возможно, что по политическим соображениям нам нельзя будет допустить, чтобы Англия одна оказала помощь Италии, ибо мы имеем основания полагать, что Италия все более обращается в сторону Англии и готовится заключить с ней в будущем средиземноморский союз’. — ‘Никогда я не соглашусь, — отчеканивает свои слова Жоффр, — на изъятие хотя бы небольшой части наших войск с нашего фронта, так как решение наступит именно здесь’. Жоффр объявил нам этот ультиматум так решительно, с таким твердым сознанием своей полной независимости от гражданской власти, что я счел себя вынужденным возразить ему: ‘Генерал, правительство не приняло решения по этому вопросу, но, если оно решит отправить войска в Италию, вам придется только подчиниться’. — ‘В таком случае, господин президент, — с жаром воскликнул Жоффр, — мне не останется ничего другого, как дать убить себя перед своими войсками’. — ‘Нет, мой дорогой генерал, вы не сделаете этого, так как это тоже особый способ неповиновения. Как страж конституции, я могу только поддерживать права правительства. Но мы благодарны вам за то, что вы открыто высказали нам свои мысли’. Жоффр глядит на меня своими добрыми голубыми глазами и спокойно продолжает: ‘Я рассчитываю добиться до мая решения во Франции и, когда наш фронт будет отодвинут и менее растянут, я не стану более возражать против отобрания нескольких воинских частей, которые могут быть полезными на другом театре военных действий’. Добродушие Жоффра, его откровенные объяснения, его мягкое упорство произвели на министров и на меня благоприятное впечатление. Итак, мы снова оказываем ему доверие, которого он требует от нас.

Понедельник, 22 марта 1915 г.

Бриан привел ко мне принца Георга греческого, зятя принца Роланда Бонапарте и на этом основании большого друга Франции. Он едет в Афины и надеется уговорить короля [527] Константина вмешаться в войну. Но он желал бы иметь возможность обещать ему, что Греции будет гарантирована ее территория на случай нападения со стороны Болгарии, он не скрывает также, что единственный мотив, который способен склонить Грецию, — это перспектива вступить вместе с союзниками в Константинополь. Согласится ли Россия на такое сотрудничество?
Агентство Гаваса сообщает о взятии Перемышля русскими, осаждавшими его в течение шести месяцев. Гарнизон насчитывал около ста двадцати тысяч человек. Я телеграфирую императору и Великому Князю Николаю Николаевичу и поздравляю их с успехом, который может открыть нашему союзнику через Галицию главные пути в Венгрию.

Вторник, 23 марта 1915 г.

Мильеран сообщает совету министров следующий стратегический план, придуманный генералом д’Амаде. Последний желает, чтобы ему послали бригаду морской пехоты и разрешили ему, во-первых, высадиться в Адрамитском заливе и пойти на Бали Кессир и Пандерма, во-вторых, атаковать Смирну. Наш генеральный штаб считает эти предприятия неосуществимыми. Военный министр известит генерала д’Амаде, что от них надо отказаться.
Титтони, который на другой день после первой атаки Дарданелл был полон огня и воодушевления, радостно возвещал самое близкое вступление Италии в войну и не выходил из кабинета Делькассе, теперь, после гибели ‘Буве’, совершенно охладел. Он все время взвешивает выгоды выступления Италии, рекомендует своему правительству осмотрительность и осторожность. Между тем, в Лондоне Империали продолжает вести переговоры с Греем. Державы Тройственного согласия готовы обещать Италии почти все, на что распространяются ее вожделения: Трентино, Триест, большую часть Истрии, большую часть Далмации, Валону и ее хинтерланд, Родос, Додеканезос, Адалию — мало ли что еще! Итальянское правительство требует столько же славянских и греческих земель, сколько итальянских. Оно забывает стихи Данте: [528]
Si сот’a Pola pressa dal Quamaro
Che Italia chiude e suoi tennini bagna{*397}.
(Как у Полы близ Кварнаро, который замыкает Италию и омывает ее границы.)
Таким образом, Италии, которая совершенно не знала первых тяжелых времен войны, достанутся лучшие плоды победы. Совет министров желает, чтобы, по крайней мере, не обещали теперь Италии слишком много ни на Адриатическом море, ни в Малой Азии. Эти обещания могут, когда придет время, лечь тяжелым бременем на мирные условия. Делькассе поручено сдерживать пока итальянские аппетиты{*398}.
По мнению правительства, поездка принца Георга в Афины представляет только выгоды. Бриан уполномочен заявить брату Константина, что если Греция объявит себя противницей всех наших врагов, то мы гарантируем для нее защиту после войны от последствий насильственных действий со стороны Болгарии.
Румыния, видя теперь Россию увязшей в Польше, высказывает все растущие притязания (Бухарест, No 125 и 126). Россия же, которая уже видит Константинополь и проливы в своей власти, проявляет к Румынии больше сдержанности (Петроград, No 448), но она вместе с сэром Эдуардом Греем считает целесообразным предпринять демарш в Софии и заставить болгарское правительство немедленно высказаться за ту или другую сторону (Петроград, No 447, София, No 127).
Китченер заявил нашему военному атташе, что трудности, с которыми столкнулись морские операции в Дарданеллах, и невозможность приступить к высадке войск на полуострове без длительной и тщательной рекогносцировки отсрочат на известное время использование союзных контингентов. Ввиду этого Китченер по предложению генерала Гамильтона предписал направить британский экспедиционный корпус в Александрию и Порт-Саид. Он требует, чтобы генерал д’Амаде оставил в Лемносе только небольшую часть своих войск и отправил остальные в Египет (Лондон, No 514 и 513). Странная судьба экспедиции в проливы! [529]
Отправился в Жюйи близ Mo и посетил там лазарет, оборудованный группой американцев. Лазарет помещается в школе ораторианцев, существующей с 1638 г. В живописном здании, построенном еще старым аббатством и окруженном красивым парком, находятся могила и статуя кардинала де Берулль. Меня встретили посол Соединенных Штатов Шарп, который все еще не говорит ни слова по-французски, и многочисленный персонал американских врачей, хирургов и санитаров. В трех больших залах я беседовал со ста двадцатью — ста тридцатью ранеными, состояние их духа, как всегда, превосходное.

Среда, 24 марта 1915 г.

Феликс Декори, встретивший вчера на обеде у Поля Адама Думера, нашел его чрезвычайно возмущенным Жоффром. По его словам, Жоффр окружен комитетом младотурок, и беспомощность его скоро бросится всем в глаза. По словам Шарля Бенуа, в самой палате депутатов тоже очень раздражены главнокомандующим. В частности, его упрекают в том, что во время операций в Шампани он не предоставил генералу де Лангль де Кари свободного распоряжения своими резервами.
По словам самого Пенелона, большинство офицеров главной квартиры находит, что Жоффр должен был либо дать генералу де Лангль де Кари право использовать свои резервы, либо же взять на себя лично командование операциями. Таково мнение генерала Пелле, который должен заменить генерала Белена при Жоффре и станет отныне главным сотрудником главнокомандующего. Пенелон приветствует это, потому что у Пелле, бывшего военным атташе в Берлине, широкие взгляды. Однако Пенелон тут же заметил, что Жоффр не поддается влиянию своего окружения и, напротив, упрямо держится за свои собственные идеи. Никто в Шантильи не разделяет его уверенности, что война может быть окончена этим летом. Тогда как Жоффр желает скоро пустить в дело призыв 1916 г. и уже в июле зачислить в полки новобранцев призыва 1917 г., генеральный штаб считает, что это значит ‘поедать хлеб на корню’ и что не следует [530] спешить с использованием на позициях последних призывов. Между тем, Мильеран по требованию Жоффра представил мне на подпись, и я подписал, законопроект, предписывающий зачисление в полки призыва 1917 г. Военная комиссия палаты соглашается вотировать только подготовительные меры и откладывает решение о зачислении до следующего закона. Мильеран готов был подчиниться, но Жоффр продолжает настаивать перед ним, и я не знаю, каково будет окончательное решение правительства.
У меня обедали в интимной обстановке Марсель Прево и Морис Донне с женами. Мы вспомнили идиллический завтрак в приорстве накануне моего отъезда в Россию{*399}. Марсель Прево мобилизован в качестве артиллерийского офицера, недавно в ‘Revue de Paris’ появилась прекрасная статья его о ‘нытиках’. Он рассказывает, что некоторые редакции кишат паникерами. Надо будет принять меры против этого упадка духа, который может стать роковым при затяжной войне.
Грей все еще продолжает беседы с Империали, Италия настаивает на нейтрализации берега Адриатического моря от Каттаро до Валоны и от Валоны до границы Эпира. Она требует для себя Далмации до пункта близ Рагузы, а также острова, лежащие по соседству с Истрией. Грей находит, что мы должны подписать теперь соглашение (Лондон, No 524).

Четверг, 25 марта 1915 г.

Мильеран и Оганьер сообщают совету министров, что английское правительство не рассчитывает фактически возобновить операции в Дарданеллах раньше 15 апреля. А пока будут отделываться словами. Эта экспедиция была предпринята наспех, недостаточно изучена в Лондоне, она является плодом фантазии морского министерства, причем не были приняты во внимание ни военные трудности, ни дипломатические последствия.
Берти от имени Грея вручил Делькассе ноту об итальянских предложениях (Лондон, No 530, из Парижа в Лондон, [531] No 916 и 917). Грей находит, что надо принять их без замедления, и совет министров, информированный Делькассе, решается пойти на них. Но Рибо, Думерг и Мильеран вместе со мной подчеркивают, что некрасиво ограничивать выгоды, оставленные для сербов. Впрочем, у нас еще нет согласия Сазонова (Петроград, No 460).

Пятница, 26 марта 1915 г.

Пьер Лоти просил меня несколько недель назад, чтобы Оганьер командировал его в военное министерство и дал ему, таким образом, возможность отправиться на фронт. Это было сделано, и я известил об этом Пьера Лоти. ‘Приятное известие, сообщенное вами, — пишет он мне, — наполняет мое сердце радостью, и я от всей души благодарю вас. А теперь я хотел бы в ожидании лучшего быть полезным Франции хотя бы своими писаниями. Я не хочу принадлежать к тем, кто ничего не знает, ничего не видят, не были даже на поле сражения и поэтому не могут ничего писать. Прошу вас, усмотрите в моих словах не придирки и жалобы, а исключительно желание работать для общего дела и для воздействия на нейтральные нации. Если бы я мог получить подобие миссии на Ипр и к королю Альберту, как это пришло в голову вам и Барту, это было бы для меня большим счастьем. Поскольку я остаюсь в пределах укрепленного лагеря Парижа, меня давит сознание своей бесполезности, тогда как я чувствую в себе силы быть полезным. Выражаю вам свое пламенное желание быть очевидцем событий и запечатлеть их для тех, кто не был их очевидцем’.
Я послал Лоти рекомендательное письмо к королю Альберту. Лоти поехал в Ла-Панн и по своем возвращении написал мне на своих излюбленных желтых листочках: ‘Господин президент, в субботу я вернулся из Бельгии. Не решаясь еще раз просить у вас аудиенции, я позволяю себе выразить свою глубокую признательность в этом письме. Король долго беседовал со мной, он просит благодарить вас и сказать вам, что скоро напишет вам. Затем я по меньшей мере час беседовал с королевой. Хотя я не удостоился услышать грохота пушек, я кое-что видел между Ипром и Фюрнесом и [532] попытаюсь построить на этом свои статьи для американской публики. Если бы я хоть чуточку видел поля сражения, если бы меня хоть чуточку вовлекли в войну, как это не преминули бы сделать во всякой другой стране, кроме нашей, вместо того чтобы систематически держать меня вдали от нее, ах! я знаю, что мог бы написать не мимолетную (dirable) книгу во славу нашей Франции. Вы как-то раз сказали, быть может, в рассеянности: ‘Я пошлю (или повезу) вас в Эльзас’. Я не забыл этих слов. Ах, если бы это могло осуществиться! Примите, господин президент, уверения в моей благодарности и почтительной преданности’.
Да, конечно, я доставлю себе удовольствие и повезу Пьера Лоти в Эльзас, но что собственно понимает он под тем, чтобы быть вовлеченным в войну? Подразумевает ли он под этим участие в войне или описание ее?
Бельгийский король, со своей стороны, пишет мне: ‘Господин президент, я счастлив, что мог услужить и воздать должную дань великому французскому писателю, и поспешил исполнить выраженное вами желание. Королева и я находимся еще под обаянием нашего разговора с Пьером Лоти. Должен поблагодарить вас, господин президент, за чуткое внимание, проявленное вами в выборе такого представления для проверки фактов и освещения перед потомством роли бельгийских войск и общей доблести наших армий. Прошу вас принять уверения в моих искренних дружеских чувствах. Альберт. Фюрнес, 21 марта 1915 г.’
Я показал это письмо короля Лоти, который заметил на это: ‘Даже учитывая в этих словах просто комплименты, я счастлив, что мое небольшое посольство не оставит в Бельгии плохого впечатления, и глубоко признателен вам за это сообщение. А теперь я буду жить надеждой на обещанную вами поездку в Эльзас. В ближайшем номере ‘Illustration’ начинается серия моих статей о поездке в Бельгию’.

Суббота, 27 марта 1915 г.

В два часа я выехал на автомобиле из Парижа, останусь ночевать в префектуре департамента Марны. Сопровождают меня только генерал Дюпарж и полковник Пенелон. [533]
Обедал в Шалоне с префектом Шапроном, командующим 4-й армией генералом де Лангль де Кари и командующим 6-м округом генералом Дальштейном. Нашел де Лангль де Кари в очень оптимистичном настроении. Когда я в наши прежние встречи спрашивал его, рассчитывает ли он в один прекрасный день прорвать фронт неприятеля, он отвечал мне очень сдержанно. Сегодня он более уверен. Он говорит мне, что не только он сам, но все его офицеры и солдаты убеждены теперь, что приобрели неоспоримый перевес (ascendant) над противником. Битва на Марне показала, что, если поставить себе это задачей, мы можем вышибить немцев из их позиций. На мой вопрос генерал де Лангль де Кари дает мне определенно понять, что, если бы он мог свободно распоряжаться своими резервами, он форсировал бы вторые линии неприятеля. Он не жалуется на то, что был парализован главной квартирой, — он слишком тактичен и дисциплинирован, чтобы высказывать подобные обвинения, — но когда я задаю ему вопросы, он не отказывается высказать мне обиняком свое мнение, а его мнение сводится именно к этому. Главная квартира неправомерно отняла у командующего армией право распоряжаться своими резервами. Это замедлило наши движения и дало немцам время укрепиться на своих вторых позициях, защищенных так же, как и первые линии.

Воскресенье, 28 марта 1915 г.

В половине восьмого утра я отправился на автомобиле в Шалон вдвоем с генералом де Лангль де Кари. Дюпарж и Пенелон следовали за нами в другом автомобиле. Мы спустились по долине реки Турб мимо Сомм-Турб, Сен-Жан-сюр-Турб, Лаваль и Варжмулен. Картина ужаснейшего разрушения. Все деревья срезаны, точно бритвой. Не видать ни кустика, ни травинки. Одна сухая меловая почва. В пыли двигаются люди, обозы, лошади 16-го и 17-го корпусов. Делаем остановку в разрушенной дотла деревне Варжмулен. Погреба ее служат убежищем для наших солдат. На всем протяжении долины досчатые хижины, шалаши, пещеры троглодитов, кое-где палатки — вот как расквартированы [534] войска. Чтобы не привлечь внимания самолетов неприятеля своими автомобилями, мы отправляемся пешком в зону, часто обстреливаемую немецкой артиллерией, и доходим до командного поста генерала Видаля, командующего одной из двух дивизий 16-го корпуса. Почва изрыта разрывными снарядами. Не успел генерал Дюпарж выйти из своего автомобиля, как совсем близко от него взорвались две гранаты, подняв столб черного дыма, но никого не ранив. По дороге к командному посту мы проходим мимо наших стреляющих батарей 75-миллиметрового калибра и оставляем их позади себя. Затем мы поднимаемся на покрытый деревьями пригорок, где находится генерал Видаль с несколькими солдатами. Немцы уже несколько дней как открыли это место и ‘поливают’ его снарядами. Но в данный момент они перестали стрелять. Вершина холма изборождена окопами и водами, ведущими к наблюдательным пунктам, покрытым бревнами и листьями. Солдаты называют этот командный пункт ‘балконом’. Отсюда мы хорошо видим тригонометрический пункт 196 и территорию, выигранную в последних сражениях, но с тех пор беспрестанно обстреливаемую неприятельской артиллерией. Возвращаемся пешком по полям, изрытым гранатами. Осматриваем в Варжмулене помещения войск в погребах и в настоящих пещерах. Солдаты преисполнены воодушевления. Поднимаемся по долине Турб. В Лавале останавливаемся на момент у командного поста генерала Гроссетти, командующего теперь 16-м корпусом. Прежде он командовал дивизией, так блестяще отличившейся в Ньюпорте. В Сен-Жан-сюр-Турб осматриваем лазареты, устроенные в церкви и в палатках. Много раненных в грудь и голову. В Сомм-Турб большие досчатые бараки, очень низкие, сколоченные наспех, солдаты счастливы, когда их сменят и они могут отдохнуть здесь на соломе. Отсюда мы прошли четыре-пять километров на северо-запад и попадаем в авиационный парк 17-го корпуса, размещенный среди сосен. Офицеры и саперы построили здесь бараки из досок и разбили вокруг них клумбы, с дорожками, посыпанными песком и украшенными ракушками. Мы входим в некоторые из этих домиков, они воистину очаровательны, [535] и мы находим в них веселых жителей Тулузы. Завтракаем в хижине капитана, командующего парком. В небольшом камине ярко горит огонь, но ветер и холод проникают через щели бревенчатых стен, и окошечко на крыше пропускает мало света в каморку. Зато с каким аппетитом поедаем мы яичницу, картофель и говядину, любезно предложенные нам хозяином!
После чашки превосходного черного кофе мы присутствуем при маневрах нового привязного шара, только что полученного в этой армии, он совершенно походит на немецкие Drachen. Он имеет продолговатую форму в виде гусеницы, в своей задней части он имеет расширенный придаток, который служит ему рулем, кроме того, снабжен длинным хвостом на манер воздушного змея. Он безобразен, но зато более устойчив, чем круглые шары.
Во второй половине дня мы отправились к генералу Гуро, который командовал прежде 10-й дивизией и был ранен в Аргоннах, а теперь командует в Шампани колониальным корпусом. Войска всюду восторженно встречают нас. К концу дня мы уезжаем, наконец, в Сент-Менегульд, где для меня приготовлена в частном доме комната, в которой, увы, останавливался на ночлег кронпринц.
Обедаю с генералом Саррайлем, который по-прежнему командует 3-й армией. Он далеко не так уверен в возможности прорыва неприятельского фронта, как генерал де Лангль. Он предпочел бы оперировать на другом театре военных действий. Во всяком случае утверждает, что в Аргоннах мы можем выиграть лишь очень незначительный клочок земли, заплатив за него слишком дорогой ценой. Если мы желаем прорвать немецкие линии, то, по его мнению, мы должны пытаться сделать это либо в Бельгии, либо у Спенкура, либо в Эльзасе, причем в этом последнем случае должны стараться пройти через один из рейнских мостов и дойти до великого герцогства Баденского. Однако он лично предпочитает действовать у Спенкура. Саррайль с раздражением говорит о получаемых им от главной квартиры приказах и контрприказах. Он, видимо, очень зол на Жоффра. Сообщает мне, что главнокомандующий потребовал от него доложить ему в точности о содержании [536] нашего разговора. Что это? Недоверие к Саррайлю? Или недоверие ко мне? Как бы то ни было, я встретил столько различных мнений, сколько мундиров.

Понедельник, 29 марта 1915 г.

Сегодня утром я с Саррайлем и в сопровождении Дюпаржа и Пенелона отправился в Гессенский лес, на тригонометрический пункт 290. По дороге мы проехали Илетт, Клермон и Обревилль, несчастные коммуны, столь знакомые мне. С упомянутого пункта прекрасно виден холм Вокуа, на котором было пролито столько крови, видны жалкие остатки этой бедной маасской деревушки. Здесь в погребах разрушенных домов окопались друг против друга французский и немецкий полки. В Клермоне и Обревилле мы как раз встретили войска, возвращающиеся из Вокуа, у них прекрасный вид. В течение нескольких часов мы осматриваем окопы в лесу Шалад, бараки, наспех построенные солдатами, тяжелые орудия, искусно замаскированные в купе деревьев. Вечером я возвратился в Париж, причем перед моими глазами продолжали стоять эти картины войны.

Вторник, 30 марта 1915 г.

Перед заседанием совета министров ко мне пришел Мильеран и рассказал мне о разговоре, который он имел вчера в Париже с Китченером. Английский военный министр обещает послать до конца апреля во Францию две новых дивизии, так что к этому времени Жоффр сможет высвободить 9-й и 20-й корпуса, и у него будет армия в восемь корпусов для маневренных действий. Для операций в Дарданеллах Китченер полагает отправить экспедиционный корпус через Эгейское море и высадить его на юге полуострова Галлиполи позади Седил Бар, напротив Чанака.
По сведениям Оганьера, форты были повреждены нашей бомбардировкой, но из строя выведено было только одно орудие, и поэтому результаты были в общем очень неважными. Уинстон Черчилль все же хотел, чтобы эскадра продолжала свои операции, не выжидая сухопутных войск, английский адмирал Робек возражал против этого, и его мнение взяло верх. [537]
По вопросу о командовании сухопутными армиями Китченер заявил, что вполне согласен с Жоффром относительно необходимости единства. Он с самого начала войны отдал указание Френчу и готов сообщить их Полю Камбону, чтобы Жоффр в случае надобности мог сослаться на них. ‘Но, — заметил он, — почему вы не производите Жоффра в маршалы? Френч постоянно возражает, что он является маршалом, тогда как Жоффр только генерал’.
Китченер продолжает настаивать на Дюнкирхене в качестве морской базы, но был поражен некоторыми замечаниями Жоффра и требует, чтобы вопрос был рассмотрен на месте смешанной комиссией. Китченер утверждает, что, по его сведениям, Германия объявит войну Голландии с целью приобретения новых морских баз и получения свободы действий в тылу Бельгии. ‘Что сможем мы в таком случае сделать для помощи Голландии?’ — воскликнул английский министр. Вместо ответа Жоффр только воздел руки к небу.
Мильеран в общем весьма удовлетворен своим разговором с британским коллегой, но нашел, что маршал Френч и его министр слишком пикируются.
Делькассе радостно сообщает совету министров, что теперь девять шансов из десяти в пользу вступления Италии в войну. Но Сазонов, который вначале склонен был сверх меры приносить в жертву интересы Сербии, теперь в такой же мере впал в противоположную крайность и на первых порах как бы готов был пренебречь выгодами итальянского вмешательства. Делькассе пришлось послать третьего дня телеграмму Палеологу (No 492 и сл.). Я нашел ее по своем возвращении, сегодня он прочитал ее в совете министров, и она привела в восторг Рибо, Томсона и Самба. Италия сделала один шаг (Лондон, No 544). Согласно ноте, сообщенной Извольским, Россия, со своей стороны, сделала другой шаг (Петроград, No 482 и 483). Она поручила графу Бенкендорфу объявить Грею, что рассчитывает на него в достижении наиболее благоприятных условий для Сербии, но не осталась на непримиримой позиции. Итак, казалось, все налаживается, как вдруг Сазонов, под предлогом, что не желает насиловать славянскую совесть, снова раздумал и ответил на телеграммы [538] Делькассе, что Италия уже не может не напасть на Австрию, что она, во всяком случае, выйдет из своего нейтралитета и что поэтому нет оснований проявлять по отношению к ней такую щедрость (Петроград, No 488).

Среда, 31 марта 1915 г.

Державы Тройственного союза продолжают изучать будущий временный статус Константинополя. Париж, Лондон и Петроград ежедневно обмениваются телеграммами. Можно подумать, что наши знамена уже развеваются над Золотым Рогом и три вероисповедания отвоевывают друг у друга храм святой Софии.

Глава четвертая

Призыв 1917 г. — Телеграмма жены кронпринца. — Продолжение переговоров с Италией. — Посещение 10-й армии. — В Касселе и Ипре. — Немецкое пасхальное яйцо. — Бельгийские король и королева. — Марокко и Испания. — Демарши в Софии. — Телеграмма царю. — Чего добилась Италия. — Удушливые газы. — Военный крест. — Посещение 4-й армии. — Подписание лондонского соглашения. — Ирландцы в Елисейском дворце.

Четверг, 1 апреля 1915 г.

Мильеран скоро заканчивает формирование пяти новых дивизий. Они прибавятся к четырем недавно образованным дивизиям, которые уже находятся в укрепленном лагере Парижа, затем к той, которая ‘отплыла на Ближний Восток, и к той, которая теперь формируется близ Марселя и тоже предназначена для полуострова Галлиполи. Четыре из пяти новых дивизий Мильеран немедленно передаст Жоффру, предоставив ему использовать их по своему усмотрению, но министр заявит, что правительство оставляет за собой право в любое время взять с фронта их эквивалент, если сочтет необходимым послать войска на другой театр военных действий. Жоффр намерен включить эти четыре [539] дивизии в корпуса на фронте не полками, как он предполагал раньше, а бригадами. Таким образом, он освободит два корпуса и присоединит их к своей армии для маневренных действий. Впрочем, Мильеран напомнил ему, что он является не генералиссимусом всех французских армий, а только главнокомандующим армиями на северо-востоке, что только правительство может распределять войска между различными фронтами и что эти четыре дивизии или два корпуса могут, когда появится в этом надобность, быть отобраны у главной квартиры в Шантильи и отправлены в другое место. Я очень настаивал на том, чтобы это было предусмотрено на будущее. Мысль о диверсии на Балканах, отклоненная в январе советом министров по настоянию Жоффра, еще не окончательно оставлена. Может прийти время, когда надо будет вернуться к ней и осуществить ее.
Китченер прочитал Полю Камбону инструкции, одобренные английским правительством и врученные 9 августа маршалу Френчу перед его отъездом во Францию (Лондон, No 588). Они далеко не так конкретны, как представлял дело Китченер. Правда, в них говорится, что по своем приезде Френч должен договориться с Жоффром относительно общего ведения операций. Правда, в них английскому генералу рекомендуется ‘приложить все усилия для возможно дружественного согласования с планами и желаниями командующего французской армией’. Но ему приказывается не подвергать свои войска опасности со стороны численного превосходства неприятеля, если не обеспечена их поддержка французскими войсками. Если Жоффр предложит операции, которые могут поставить английскую армию в затруднительное положение, Френч должен доложить о них лорду Китченеру, причем, однако, продолжает нести всю ответственность. Если огласить все эти инструкции, он должен понять, что является независимым в своем командовании и не может снять с себя ответственность, ссылаясь на приказ, полученный от Жоффра. Ясно, что подобного рода предписания имеют лишь отдаленное отношение к единому командованию и скорее благоприятствуют разногласиям, нежели предотвращают их. [540]
Мильеран выступил сегодня в палате депутатов с очень большим и вполне заслуженным успехом, защищая законопроект о составлении призывных списков для призыва 1917 г. Он воспользовался этим случаем, чтобы под аплодисменты всей палаты изложить наше положение на фронтах и успехи нашего оборонного производства. В частности, он указал, что в области тяжелой артиллерии мы в семь раз увеличили число наших батарей со времени начала войны. С волнующей силой убеждения он говорил о вере нации в победу и о воле к победе. Надо надеяться, что эта речь несколько успокоит оппозицию, возникшую против него в военной комиссии сената, оппозицию, душой которой является Клемансо. Особый закон установит срок созыва под знамена призыва 1917 г. Палата, благоразумно сознавая бесполезность слишком частых заседаний, отсрочила их до 29 апреля.

Пятница, 2 апреля 1915 г.

Председатель Красного Креста, бывший президент швейцарской республики Густав Адор был недавно в Германии и рассказывает мне, что там наблюдается заметный упадок духа населения. В Швейцарии теперь все настроены в нашу пользу. С Адором я находился в прекрасных отношениях как с коллегой по адвокатуре и знаю, что он большой франкофил и может принять свои желания за действительность. Тем не менее, я слушал его с радостным волнением, моя душа не желает терять надежды.
Начала функционировать комиссия помощи, организованная американцами, а именно Гувером, для снабжения бельгийского населения в оккупированных провинциях. Она должна распространить свои действия также на французские департаменты, подвергшиеся нашествию неприятеля. Комиссия начала функционировать довольно спешно, но немцы вставляют еще палки в колеса (Гаага, No 390).
Рейхстаг пышно праздновал столетнюю годовщину дня рождения Бисмарка. Тень старого канцлера восемь месяцев витает на полях сражения. Немцы правы, что не забывают своего вдохновителя. [541]
Продолжаются нелегкие переговоры между Россией и Италией под сенью Англии (Петроград, No 505 и 506, Лондон, No 601).

Суббота, 3 апреля 1915 г.

Защитники турок, немецкие офицеры, все солиднее и основательнее организуют защиту Дарданелл. За последние недели в Константинополь пришло много вагонов с военными материалами, посланных из Германии и Австрии через Румынию и Болгарию. Оставшемуся в Пере первому драгоману нашего посольства Леду удалось переправить нам подпольным путем эту информацию.

Воскресенье, 4 апреля 1915 г.

Унылый праздник пасхи.
Полковник Пенелон сообщает мне, что генерал Пютц смещен Жоффром, который остался недовольным недавними операциями в Эльзасе, в особенности в долине Мюнстер. 9-й и 20-й корпуса скоро будут совершенно сняты с фронта на севере, и там останутся только дивизия Эли д’Уассель и несколько небольших частей, предназначенных для поддержки бельгийцев. Генералу Пютцу будет поручено командование этой небольшой армией. В Вогезах его заменит генерал Мод Гюи, командующий теперь 10-й армией. Генерал д’Урбаль, под началом которого находились 9-й и 20-й корпуса в Бельгии, станет во главе 10-й армии. Перемен немало. Я слышу от многих офицеров жалобы на эти беспрестанные перемещения.
Великая княгиня Анастасия, наша бывшая соседка по Эз{*400}, передала мне телеграмму, полученную ею от одной из своих дочерей, жены кронпринца. Вот эта телеграмма: ‘Можешь ли ты обратиться прямо к президенту Пуанкаре и просить его прекратить жестокое обращение с лейтенантом Ширштедтом из гвардейских кирасиров и графом Страхвитцом из гвардейского корпуса? Оба они попали в плен, и говорят, что они закованы в кандалы и скоро будут отправлены на каторжные [542] работы в Кайенну. Буду тебе благодарна за это доброе дело’. Сообщая мне эту телеграмму, великая княгиня заявляет, что не верит в нелепое обвинение, которое выдвинула ее дочь, но просит у меня справок. Наведя справки в военном министерстве, я ответил ей: ‘Париж, 4 апреля 1915 г. Мадам, лейтенанты фон Ширштедт из кирасиров немецкой гвардии и фон Страхвитц из гвардейского корпуса, по поводу которых Ваше Высочество изволили писать мне, взяты в плен 27 сентября 1914 г. и осуждены 1 октября военным судом за грабеж с оружием в руках. Они не отправлены в Кайенну и никогда не были закованы в кандалы. Они находятся во Франции, где отнюдь не подвергаются жестокому обращению, а просто отбывают свое наказание в военной тюрьме совершенно отдельно от всех уголовных преступников. Итак, распространяемые слухи о них, как правильно предположило Ваше Высочество, являются сплошным вымыслом’.

Понедельник, 5 апреля 1915 г.

Старые знакомые ‘Гебен’ и ‘Бреслау’ вошли вчера в Черное море и появились у берегов Крыма. Русская эскадра встретила их и преследовала. Один турецкий крейсер, вероятно, ‘Меджидие’, наскочил на русскую мину и пошел ко дну у берегов Одессы (Петроград, No 518).
Я послал Мильерану новые вопросные листы о ежедневном производстве ружей, снарядов, взрывчатых веществ, гранат, орудий и орудийных труб. Сегодня получил ответы, которые констатируют значительные улучшения.
В лесу Айльи близ Сен-Мигишеля мы взяли три линии окопов, следующие одна за другой. Но мы далеко не уничтожили клин, образуемый немецкой армией от Воэвры до Мааса. В Гот-Шеваше 4-й пехотный полк под командованием полковника Дефонтена, уже отличившийся в Аргоннах, приступил к энергичной атаке.

Вторник, 6 апреля 1915 г.

Мильеран прислал мне большую докладную записку конфиденциального характера, составленную главной квартирой по поводу битвы на Марне. В записке нет и намека ни на [543] приказы правительства относительно образования армии Монури и относительно защиты Парижа, ни на роль генерала Гальени. Я указал военному министру на эти пробелы.
Успех переговоров с Италией зависит теперь только от судьбы полуострова Сабиончелло и островов Лезина, Курзола и Меледа, лежащих у побережья между Спалато и Рагузой. Сазонов требует их для Сербии, Соннино — для Италии.

Среда, 7 апреля 1915 г.

Сводки главной квартиры по-прежнему отличаются унылым однообразием. Туманные и дождливые дни. Мы берем или теряем траншею в Эпарж, в Буа-Брюле, в Буа-ле-Претр, на склонах Гартмансвиллер, вот и все. Но люди умирают, смерть неумолимо делает свое дело.
Делькассе предложил соглашение относительно Адриатического побережья. Император в конце концов дал свое согласие (Петроград, No 522). Острова Курзола, Меледа и Лезина будут отданы Италии. Полуостров Сабиончелло будет нейтрализован. Впрочем, где доказательство, что при заключении мира могут остаться в силе все эти решения?

Четверг, 8 апреля 1915 г.

Новое разочарование. Жоффр перебросил три армейских корпуса на север и юг от Сен-Мигиеля, чтобы сделать попытку изгнать немцев из этого города. Офицеры связи уверяли меня, что главнокомандующий определенно надеется на успех. Операция закончилась неудачей. Главная квартира сваливает вину на очень скверную погоду и рассчитывает уже только на местные, можно сказать, ничтожные результаты.

Пятница, 9 апреля 1915 г.

Продолжая вести переговоры, Италия в то же время готовится. В течение нескольких недель происходит мобилизация, в последние дни она усилилась (Баррер, No 251 и 252). Около пятисот тысяч солдат направлено на север полуострова. Дополнительно призвано очень много офицеров. [544]

Суббота, 10 апреля 1915 г.

Продолжительные прения в совете министров о способе заключения соглашения с Италией{*401}. Делькассе и большая часть министров считают, что условия Антанты должны быть уточнены в протоколе, подписанном четырьмя державами. Против этого способа Поль Камбон делает возражения, которые я сам уже представил правительству (Поль Камбон, No 642). Между Англией, Россией и Францией не существует еще соглашения относительно территориальных выгод, которые они могут требовать при заключении мира, они даже не обменялись взглядами по этому поводу. Если мы теперь согласимся на предоставление Италии или признание за ней тех или иных территорий, мы берем на себя обязательство обеспечить ей обладание ими. Предположим, что Италия чувствует себя не в силах завоевать их собственными средствами, она сможет противиться всяким мирным переговорам, пока мы не предоставим эти территории в ее руки. Другими словами, мы идем на то, что от нас могут потребовать осады Полы, или же, если сербы займут всю Далмацию, мы будем вынуждены действовать против Сербии. Таким образом, Тройственное согласие предоставит Италии выгоды без соответствующего эквивалента, так как мы не требуем от нее подобных гарантий. Поэтому Поль Камбон находит, что с нашей стороны справедливо и благоразумно ограничиться принятием итальянского меморандума и заявлением, что три державы будут счастливы, когда Италия вступит во владение требуемыми ею территориями. Я поддерживаю перед советом министров разумные замечания нашего посла, но безуспешно. Мы с таким нетерпением ожидаем вступления Италии в войну, что готовы дать самые обширные обещания. Совет министров соглашается с мнением Камбона относительно процедуры и решает заменить соглашение четырех держав принятием меморандума. Но вопреки моему мнению он принимает решение [545] оставить в тексте следующую формулировку: ‘В мирном договоре Италия получит…’. Вдобавок Италия предложила следующую редакцию: ‘Италия выступит со всеми своими силами против Австрии и Турции и против всякой другой державы, которая будет оказывать им помощь’. Таким образом, она могла бы еще пытаться обойтись без войны с Германией. К счастью, Грей и Делькассе устранили эту формулировку и потребовали, чтобы она была заменена другой: ‘Италия выступит со всеми своими силами против всех врагов союзников’. Но это новое предложение сразу испугало Империали, и он заявил, что должен снестись с Римом. Несмотря на мои настояния, совет министров принял решение, что, если Италия отклонит текст Грея и Делькассе, мы согласимся с предложенной ею редакцией. ‘Пройдет несколько месяцев, — сказал я министрам, — и вы пожалеете, что не последовали советам Поля Камбона’.
Сегодня вновь открываются бельгийские залы Люксембургского музея. Я возглавляю это небольшое художественное торжество в обществе Картон де Виара и барона Гильома. Погода восхитительная, яркий солнечный день, у ограды музея толпится публика. А там, в окопах, увы, продолжают убивать друг друга, и немцы не отступают. Вечером я в сопровождении Мильерана сажусь на северном вокзале в поезд, идущий в Сен-Поль.

Воскресенье, 11 апреля 1915 г.

В Сен Поле находится штаб-квартира 10-й армии. Генерал д’Урбаль, который командует теперь этой армией, — генерал де Мод Гюи, командовавший ею прежде, поставлен теперь во главе вогезской армии, — очень ясно объясняет нам положение на его участке фронта{*402}. Он говорит, что восхищен войсками, их энтузиазмом и верой в победу. Он твердо уверен, что ему удастся прорвать фронт неприятеля, когда в начале мая состоится новая операция, проектируемая Жоффром на этом участке. Подкрепления, полученные английской армией, уже дали возможность снять с фронта весь [546] 9-й корпус и часть 20-го. 20-й корпус будет полностью высвобожден в течение двенадцати дней. Оба корпуса будут отведены в резерв в тылу 10-й армии. 9-й корпус уже расквартирован на юге от Сен-Поля, около Фревана и Кантеле, а 20-й корпус отправляется на свою стоянку. Мы поехали во Фреван и Пон-Буре-сюр-Канш к генералу Кюре и войскам 9-го корпуса, уже находящегося на отдыхе в гумнах. Войска производят впечатление, что готовы немедленно вернуться в окопы.
Затем мы возвратились в Сен-Поль и отправились через Обиньи на мельницу Бувиньи, на юго-запад от Арраса. Нас сопровождали два генерала, с которыми мне впервые привелось вести более или менее продолжительную беседу: командующий 21-м корпусом генерал Местр и командующий 33-м корпусом генерал Петен. Оба они поразили меня своим умом и конкретностью своих высказываний. Тот и другой, очевидно, гораздо менее, чем д’Урбаль, уверены в успешных результатах наступления.
С мельницы Бувиньи открывается вид на ‘страну угля’. Этот угольный бассейн делится на две части французскими и немецкими железнодорожными линиями. С обеих сторон дымятся трубы, работа в шахтах продолжается, но немцы все время бомбардируют копи, эксплуатируемые французами, тогда как мы не решаемся разрушать копи, принадлежащие нам, но занятые немцами {51}. Я присутствую при одном из поединков нашей и немецкой артиллерии, которые то и дело происходят между обеими армиями. Около нас беспрестанно бухает 75-миллиметровая батарея. Справа от нас раз за разом взрываются снаряды на уже полуразрушенных вышках на горе Сент-Элуа, слева — на Грене. Этот участок фронта держит теперь 33-й корпус. Командующий им генерал Петэн родом из Па-де-Кале. Высокий, стройный, с изящной походкой, он замечательно просто излагает нам свои боевые диспозиции, но при этом тщательно остерегается всяких иллюзий.
Возвращаемся на автомобиле на запад мимо стоянки 43-й дивизии, затем садимся на поезд в Калонн-Рикуар и едем к генералу Фошу в Кассель. В четверть второго мы приехали [547] на вершину холма, с которого помощник главнокомандующего продолжает наблюдать равнину Фландрии. Я нашел Фоша таким же горячим и стремительным, как в нашу последнюю встречу. Он убежден, что в начале мая можно будет добиться решения. Впрочем, если у него были сомнения, он не поделился бы ими с нами, чтобы не заразить ими нас. По его мнению, лучше всего было бы идти на Бельгию, а именно через проход, открывающийся между Аррасом и Лиллем. Он показывает нам большую карту, на которой закрашены темной краской высоты и леса Арденнских гор и светлыми тонами — фламандские и валлонские равнины. Показывая на Флерю и Ватерло, он говорит: ‘Вот где мы должны победить’.
Во время нашего пребывания в Касселе явился приветствовать меня английский генерал Вильсон, служащий связью между армией Фоша и британской армией. Это статный офицер, очень хорошо говорящий по-французски, вполне доступный нашим взглядам, прекрасно знающий наши привычки и лучше, чем кто-либо способный уладить недоразумения между обоими генеральными штабами.
Из Касселя мы отправились вместе с генералом Пютцом, который командует теперь армией в Бельгии и, кажется, сожалеет о том, что ему пришлось оставить Вогезы и Эльзас. Мы отправляемся через Стенворде на границу. На шоссе уже не видно беженцев, как во время моей последней поездки, деревни не представляют уже того трагического зрелища, которое так поразило меня. Небольшие бельгийские города, которые мы проезжаем по дороге в Ипр, Поперинге и Вламертинге, заняты исключительно французскими войсками, которые чувствуют себя как дома среди гостеприимного населения. Ипр, напротив, переполнен английскими солдатами. Мы выходим из автомобиля и отправляемся пешком по улицам старого фламандского города, который немцы время от времени продолжают бомбардировать. Долго стоим перед развалинами собора и рынка. Перед нами сплошные руины, шатающиеся стены, зияющие дыры в голых фасадах. От великолепной городской башни, от изящного Nieuwerk, который город сделал своей ратушей, от живописного [548] здания скотобойни, от прелестной площади перед музеем, от собора святого Мартина с его изумительными хорами и величественными сводами остались только развалины. Однако в опустошенном городе все еще остаются семьсот-восемьсот жителей, некоторые из них тоже бежали, но вернулись.
В четыре часа мы уехали в Эльвердинге, где продолжает еще находиться штаб-квартира командующего 20-м корпусом генерала Бальфурнье. Здесь перед лестницей прекрасного замка, в чудесном парке, — смотр и дефилирование роты 26-го нансийского полка, в котором я служил солдатом и капралом, и всего 2-го стрелкового батальона, где я потом командовал взводом. Трогательное совпадение позволило мне найти здесь, в этом уголке бельгийской земли, обе лотарингские части, в которых я мирно провел первые месяцы своей военной службы, прежде чем был переведен к альпийским стрелкам и отправился дышать свежим воздухом Савойских гор. Этот мой нансийский полк и мой люневилльский батальон понесли в последние месяцы тяжелые потери. В то время как они дефилируют предо мной, я с трудом скрываю от лиц, стоящих подле меня, охватившее меня волнение.
Остановились в Веретене, в штаб-квартире 87-й территориальной дивизии, где меня встретил генерал Руа. Здесь я нашел две другие роты 26-го полка, они чествовали меня, как своего товарища. Затем мы возвращаемся через Оствлетерен и Роусбрюгге во Францию и отправляемся через Берг в Дюнкирхен, где нас встречает генерал Эйду и где я нахожу еще следы новых бомбардировок.

Понедельник, 12 апреля 1915 г.

Переночевав в супрефектуре, я отправляюсь в Берг, где меня ожидает генерал Пютц. Вместе с ним и генералом Кенкандоном я посещаю разбросанные в окрестных фламандских деревнях — Гоймилль, Варгем, Киллем и Рекспоеде — стоянки 45-й дивизии и 20-го корпуса. Я вхожу в фермы, на гумна, во всякого рода строения и беседую с солдатами. Все эти люди в хорошем настроении и могут дать тылу блестящие примеры выносливости и стойкости. И снова [549] нашел полковника дю Жонше с его алжирскими гумами, получившими свежие пополнения. Меня узнали и обступили алжирские воины, один другого живописнее{*403}.
Завтракаем в бельгийском городке Роусбрюгге, где генерал Пютц устроил свою штаб-квартиру в доме одного нотариуса. Этот нотариус, очевидно, заимствовал у немцев искусство украшать свой дом, а у японцев — искусство украшать свой сад, но для украшения своего мировоззрения он заимствовал французский склад мыслей. Улицы города убраны бельгийскими флагами.
Из Роусбрюгге мы отправляемся на север вдоль границы и останавливаемся в Гута, куда король Альберт перенес свою главную квартиру, так как Фюрнес вот уже несколько недель безжалостно бомбардируется немцами. Здесь в убогом доме деревенского священника храбрый государь подготавливает со своими помощниками операции своей армии и освобождение своей страны. По-прежнему скромный и немного грустный, но с мягкой улыбкой на лице, с героической силой воли перенося трагическое испытание, которое он добровольно наложил на себя из побуждений патриотизма и лояльности, король вводит меня в свое убогое обиталище. Здесь мы с Мильераном беседуем с ним. Король говорит нам, что уверен в твердости своих войск, но он не думает, что число их, достигшее теперь шестидесяти тысяч, может быть увеличено. Я спрашиваю его, могу ли увидеть ближе к вечеру королеву в Ла-Панн. ‘Конечно, — отвечает мне король, — я буду там с ней’.
При выходе из церковного дома наш военный атташе полковник Жени представляет мне французскую миссию. Затем мы отправляемся далее и, миновав Фюрнес, Коксиде и Остдункерке, приезжаем к командному посту генерала Эли Д’Уасселя. Этот пост расположен среди дюн, между Остдункерке и Ньюпортом. Я уже давно знаю генерала: он несколько лет служил в гарнизоне в Сампиньи. Он дал нам очень интересный обзор ситуации, показал вокруг наши позиции, позиции бельгийцев и немцев. Всюду взрываются [550] снаряды. Немцы обстреливают Ньюпорт, наши линии и в тылу Фюрнес, Коксиде, Остдункерке. Они стреляют вверх по нашим аэропланам, у них есть орудие 420-миллиметрового калибра, которое уже выпустило более ста снарядов по мостам Ньюпорта. Все это мирное побережье подвергается теперь беспощадному артиллерийскому обстрелу.
Мы нашли зуавов, расположившихся лагерем среди песчаных бугров. Затем адмирал Ронарх повел нас к морским частям, тоже укрывшимся за дюнами. Как бы хотелось, чтобы вся Франция могла видеть этих людей, столь спокойных под вечной угрозой смерти.
Генерал Эли д’Уассель показал мне 77-миллиметровый снаряд, который был выпущен немцами на Ньюпорт за сорок восемь часов до моего приезда и на котором было написано по-немецки: ‘Пасхальное яйцо для Пуанкаре’. Они вынули трубку для того, чтобы граната не взорвалась и можно было прочитать надпись. Итак, им заранее было известно о моем приезде. Я решил сохранить память об этой тяжеловесной шутке, повез эту гранату с собой в Париж и сдал ее в военный музей.
По краю дюн мы доехали до Ла-Панн. Королева, по-прежнему очаровательная в своей простоте, встретила нас в скромной вилле. Король тоже вернулся сюда к тому времени. Королева говорит мне о руинах Ипра, о бомбардировке Фюрнеса, о храбрости бельгийских солдат. Она отыскала снимки, сделанные ею во время моего последнего визита, и преподнесла мне один экземпляр для мадам Пуанкаре{*404}. Затем она представила нам молодую принцессу, очень выросшую со времени ее поездки в Париж. Я спрашиваю ее, помнит ли она еще мадам Пуанкаре и меня? С подкупающей искренностью она отвечает: ‘Нет’, хотя родители, слегка смущенные, всячески стараются прийти на помощь ее памяти. Очевидно, вид президента республики не очень поразил ее детское воображение.
Мы простились с королевской четой и отправились в обратный путь на Дюнкирхен. По дороге заехали в большой [551] санаторий в Зюидкот, устроенный стараниями г. Ванковенберга и в настоящее время заполненный тифозными больными и ранеными. Население Дюнкирхена, на сей раз заранее предупрежденное о моем приезде, встречает меня с таким же энтузиазмом, как в июле 1914 г., и вечером я сажусь в парижский поезд под несмолкающие крики: ‘Да здравствует республика! Да здравствует Франция!’. Нет, нет, воля страны пока еще ничуть не поколебалась.

Вторник, 13 апреля. 1915 г.

Во время моего отсутствия английское правительство, придавая особое значение участию греческого флота в операции на Дарданеллах, выступило со следующим предложением: представители держав Тройственного согласия должны заявить греческому правительству, что в обмен на его вступление в войну ему будут гарантированы уже обещанные ему территориальные приобретения в Айдинском вилайете. Так как в противоположность своему первоначальному взгляду Сазонов согласился с тем, чтобы требовать помощи Греции в проливах, Делькассе примкнул к предложенному Англией демаршу, и сообразно с этим были отданы приказы. Делается также новая попытка оказать давление в Софии. Но ни Константин, ни Фердинанд не поддаются на убеждения (из Парижа в Афины, No 133 и 134, из Софии, No 162).
В конце дня Делькассе говорит мне, что видел приехавшего из Рима Титтони. Посол объявил ему, что считает соглашение состоявшимся. Если в Лондоне еще не получен ответ Италии, то это потому, что в Риме пришлось назначить заседание совета министров, но теперь Саландра и Соннино соглашаются на последние предложения Асквита, к которым на днях присоединился, по нашему настоянию, и сам Сазонов. Итак, все, кажется, улажено.
Генерал По вернулся из России и докладывает мне о своей поездке. Он нашел Великого Князя Николая Николаевича очень твердым и уверенным в успехе, несмотря на недостаток материала и снаряжения. Великий Князь утверждает, что не говорил Палеологу о ‘безусловной необходимости [552] вступления в войну Италии и Румынии, он лишь назвал его ‘желательным’. По нашел, что состояние духа русской армии безупречно, снабжение ее поставлено очень хорошо, врачебно-санитарная часть функционирует замечательно, армейские генералы — большей частью люди очень интеллигентные и очень опытные. В общем генерал вынес прекрасное впечатление. Единственным слабым, зато очень слабым, местом является недостаток снаряжения.

Среда, 14 апреля 1915 г.

Жюль Камбон сообщил мне содержание письма княгини Радзивилл, в котором говорится, что Вильгельм II с каждым днем все более ударяется в мистику и суеверие. Он отправился один, лишь в сопровождении одного из своих офицеров, на польскую границу, посетил там какой-то монастырь, заказал мессу, присутствовал на ней и уплатил пятнадцать тысяч франков. В Германии следят за всеми подозреваемыми в симпатиях к Франции и по мере надобности интернируют их, в том числе графиню Мюнстер, княгиню Радолин.
Днем в Трокадеро был торжественный спектакль, данный парижскими артистами для раненых. Зал наполнен солдатами всех родов войск и сестрами милосердия в одежде Красного Креста. Вивиани произнес очень красивую речь, снискавшую заслуженный успех. Я, не выступая, присутствую на торжестве в ложе напротив сцены в обществе сэра Френсиса Берти и Извольского. Последний рассказывает мне, что, когда он в 1909 г., будучи министром иностранных дел, подписал вместе со своим итальянским коллегой Титтони соглашение в Раккониджи {52}, он сказал Титтони: ‘Итак, теперь мы друзья. Почему вы не выходите из Тройственного союза?’ — ‘Зачем? — ответил Титтони, — мы выступим из него только для того, чтобы воевать с Австрией’.
Я поздравляю Берти с приписываемым ему каламбуром о цеппелинах. В его присутствии говорили, что цеппелины стараются попасть в Елисейский дворец, а так как здание английского посольства находится совсем близко от дворца, Берти якобы сказал: ‘Лишь бы только они правильно целили’. Он, смеясь, отрицает свое авторство. [553]
Задержка итальянского ответа не говорит ничего одобряющего английскому послу. Италия ведет переговоры с Австрией, утверждает он, и будет искать новых предлогов для проволочки. Это совсем в итальянском духе: ‘Domani, domani’ (завтра, завтра).
Испанский король послал мне с Киньонесом де Леоном длинной письмо о мелких инцидентах в Марокко, на границе обеих зон влияния. Согласовав вопрос с Делькассе, я посылаю сегодня Альфонсу XIII подробный ответ: ‘Дорогой и высокий друг, я снесся с министром иностранных дел по различным вопросам, на которые Вашему Величеству угодно было обратить мое внимание и о которых мне говорил Киньонес де Леон. Мне можно не повторять Вашему Величеству, что в глазах правительства республики, а также на мой взгляд, интересы Испании и Франции в Марокко очень солидарны и наше соседство в Африке должно содействовать традиционному доброму согласию между нашими странами… К счастью, как мне кажется, легко рассеять с помощью всестороннего и беспристрастного обследования временные недоразумения, возникшие на почве донесений туземцев или второстепенных агентов’. Затем я перехожу к рассмотрению этих вопросов, высказываюсь по поводу мелких местных инцидентов, о которых имелись неправильные донесения, и, в частности, о маневрах бывшего султана Мулей Гафида. ‘Надеюсь, — заключаю я свой ответ, — дорогой и высокий друг, Ваше Величество увидит в этих откровенных и прямых объяснениях доказательство того, что мои чувства совпадают с его чувствами и что я тоже желаю, чтобы Марокко оставался выражением и символом тесного сердечного союза между Испанией и Францией’.
Маршал Листе лично всей душой за эту политику сотрудничества, но агенты обеих стран не всегда проводят ее с безукоризненным тактом.

Четверг, 15 апреля 1915 г.

Обоюдные атаки близ Берри-о-Бак, в Эпарж, в Аргоннах, в лесу Айльи, в Мормарском лесу. Сводка такая же тусклая, бессодержательная и скучная, как во все последние дни. [554]
Принц Георг греческий, зять принца Ролана Бонапарте, находится в данный момент в Афинах. Он просил нашего посланника Девилля передать Делькассе, что вернется в Париж с поручением от греческого правительства вести с нами переговоры относительно вступления Греции в войну. Он настоятельно требует, чтобы переговоры остались в тайне, и дал понять, что непременным условием помощи со стороны Греции является интернационализация Константинополя. Как видно, нынешнее греческое правительство желает обезвредить Венизелоса и возобновить с нами для вида разговоры, прерванные им же. А пока оно выражает притязание, чтобы союзники гарантировали ему во время войны и на протяжении некоторого послевоенного периода неприкосновенность его территории на континенте и островах, включая северный Эпир (Афины, No 144 и 145). Что касается Италии, она отказывается от своих притязаний на полуостров Сабиончелло, зато она требует, чтобы только ей было поручено дипломатическое представительство будущего автономного албанского государства, и сэр Эдуард Грей не видит препятствий к этому. Кроме того, итальянское правительство объявляет, что оно может начать враждебные действия лишь через месяц после подписания соглашений (Лондон, No 691).

Пятница, 16 апреля 1915 г.

Граф Эренсверд, бывший шведский министр иностранных дел, сообщил по секрету нашему посланнику Тьебо свои впечатления от недавней поездки в Германию. Там можно на каждом шагу встретить солдат моложе тридцати лет. В этом месяце посылается на оба фронта миллион хорошо обученных солдат. Не следует рассчитывать на сокращение длительности войны в результате недостатка продовольствия, хлеб здесь отвратителен, но немцы компенсируют себя мясом и рыбой, которые не поднялись в цене. В Германии еще надеются победить, но уже не уверены в этом. Удовольствовались бы сносным (satisfaisant) миром, т. е. Status quo ante (Стокгольм, No 6). [555]

Суббота, 17 апреля 1915 г.

Главная квартира уверена, что сражение в Шампани, закончившееся 20 числа прошлого марта после ряда мелких дорого стоивших успехов, могло бы привести к прорыву фронта, если бы наши передовые окопы и соединительные ходы были лучше оборудованы и лучше функционировала связь между артиллерией и пехотой. Исходя из этого убеждения, она готовит теперь на май новую операцию, а именно в Артуа. Однако уже теперь, несмотря на неподходящее время года, она сочла нужным приступить к наступлению в Воэвре, причем имела в виду участок Этен-Соз-ан-Воэвр, Маршвилль и Эпарж. Это наступление происходило в грязь и вьюгу. Оно закончилось безрезультатно, если не считать взятия небольшого внешнего укрепления в Эпарже, правда, этот пункт господствует над равниной, но нам не удалось спуститься отсюда к подножью Маасских холмов. Радио из Наурена сообщает миру, что наши атаки отбиты.
Сазонов пытается возобновить политику устрашения и угрозы по отношению к Болгарии. Как телеграфирует Панафье (София, No 176), за последние тридцать пять лет подобная политика приносила России только горькое разочарование. В свою очередь, сэр Эдуард Грей желает действовать мягкостью, он предлагает заявить в Софии, что союзники употребят свое влияние в пользу Болгарии. Но Панафье находит это обещание неопределенным и недостаточным. По его мнению, надо уточнить его в том смысле, что Болгария получит при заключении мира границы на западе, предусмотренные договором 1912 г. Без такого обязательства нельзя надеяться на Болгарию. Совет министров полагает, что надо сделать эту последнюю попытку, и поручить Делькассе уведомить об этом наших союзников.
Что касается Греции, то Бриан, видевшийся с принцессой Марией Бонапарте, женой принца Георга, требует, чтобы мы не оставляли больше без ответа демарш греческого правительства. Весь кабинет разделяет его мнение. Но в таком случае встает затруднительный вопрос о Кавалле. Он рискует стать яблоком раздора между Грецией и Болгарией, [556] и, следовательно, мы должны быть весьма сдержанными по этим пунктам. Мы не можем также допустить, чтобы правительство короля Константина требовало от нас (nous impose), как оно претендует, распада Турецкой империи.
Визит Жоффра. Я конфиденциально ставлю его в известность о намерениях Италии. По его мнению, вмешательство нашей юго-восточной соседки, чтобы быть действительно эффективным, должно произойти в первых числах мая. В противном случае русское наступление в Карпатах может быть остановлено соединенными силами австрийцев и немцев. По мнению Жоффра, безусловно необходимо связать Австрию в Трентино и в районе Триеста. Желательно даже, чтобы она вынуждена была послать сюда новые войска. Иначе, если, к несчастью, Россия будет разбита или парализована, Германия будет иметь возможность снять с восточного фронта несколько корпусов и перебросить их во Францию. ‘Конечно, — продолжал главнокомандующий, — нам нечего опасаться прорыва нашего фронта, но мы могли бы оказаться в затруднительном положении при нашем ближайшем наступлении. Что касается самого этого наступления, в наших интересах не слишком медлить с ним, воспользоваться превосходным состоянием духа наших войск и выступить, как только у нас будут налицо все снаряжение и все наши траншейные орудия (engins), другими словами, в первых числах мая. К тому же в это время англичане тоже будут в состоянии атаковать неприятеля. Френч принял решение в этом смысле. Все это делает понятным, почему Сазонов настаивает на немедленном вступлении Италии в войну’.
Жоффр рассказал мне также, что в Воэвре было около пятидесяти случаев взрыва наших орудий 75-миллиметрового калибра, объясняются они отчасти качеством снарядов, отчасти изношенностью орудийных дул, отчасти слишком частой стрельбой. Приняты меры, чтобы по возможности предупредить эти недостатки. Однако мы производим упомянутые орудийные дула, но не производим гидравлических тормозов, в результате чего уменьшается число орудий. Итак, еще один серьезный вопрос, требующий всей нашей бдительности. [557]
Палеолог телеграфирует Делькассе (No 560), что он получил мое письмо от 9 марта с запозданием на один месяц. В ответе на это письмо он излагает Делькассе и мне, как обстояло дело с растущими притязаниями России на Константинополь и проливы. 25 сентября Сазонов впервые изложил нашему послу свои взгляды на этот предмет. Он полагал тогда, что свобода проливов может быть соблюдена на почве международной организации и с помощью русских укреплений у входа в Босфор. 2 ноября Турция объявила войну. 12 ноября английский король в разговоре с русским послом произнес решающие слова: ‘Константинополь принадлежит вам’. Через два дня сэр Джордж Бьюкенен объявил русскому правительству: ‘Вопрос о Константинополе и вопрос о проливах должны будут быть разрешены согласно с желаниями России’. 21 ноября император вызвал Палеолога в Царское Село и высказал ему свои мысли по поводу общих условий будущего мира. Во время разговора Николай II выразил свою решимость прогнать турок из Европы и свое желание присоединить к России Южную Фракию до линии Энос — Мидия. Что касается статуса Константинополя, то он сказал, что взгляды его на этот счет еще не определились окончательно: он склонен думать, что город должен быть нейтрализован и получить интернациональный статус. Наконец, 4 марта под настойчивым влиянием английских обещаний русский император принимает официальное решение требовать для России Константинополь, Южную Фракию и азиатский берег Босфора. Палеолог констатирует, что до моего письма он не получил от Делькассе ни одной инструкции, противоречащей проектам, высказанным ему императором. К сожалению, Делькассе действительно предоставил в этом отношении полную свободу русским притязаниям и не решался перечить им.

Воскресенье, 18 апреля 1915 г.

Император Николай и Сазонов не соглашаются отсрочить Италии начало ее военных действий позже 1 мая. Все переговоры, подчеркивают они, состоялись в этом предположении. Операции в Карпатах и в направлении Кракова в [558] полном разгаре. Великому Князю Николаю Николаевичу надо немедленно узнать, встретит ли он на пути к Одеру перед собой всю совокупность австро-германских сил или нет (Петроград, No 566). Поль Камбон считает это требование России необоснованным и не думает, что оно будет принято Италией (Лондон, No 717). Грей и Делькассе поэтому считают нужным уговорить Сазонова, который теперь так же старается получить помощь Италии, как прежде старался устранить ее. Но по мнению Палеолога, а также Жоффра, это скорее стратегический, нежели дипломатический вопрос, и главное сопротивление исходит от русского главнокомандующего. В конце концов Великий Князь Николай Николаевич уступил, при условии, что о присоединении Италии к союзникам будет объявлено 1 мая (Петроград, No 567 и 570). Но Грей считает, что Италия может заявить о своем присоединении к нашему союзу только в тот день, когда она будет готова начать военные действия (Лондон, No 720). Мы вертимся в этом заколдованном круге и не находим выхода.

Понедельник, 19 апреля 1915 г.

Чтобы покончить с этим, Делькассе по моему предложению посылает сегодня в Петроград следующую депешу (No 592): ‘Вручите Сазонову с просьбой передать императору эту телеграмму, в которой президент республики подчеркивает, в какой мере правительство в общих интересах союзников единодушно желает немедленного подписания соглашения с Италией, что является неизбежным условием для скорого вступления последней в войну. ‘Мой дорогой и высокий друг, позвольте мне сказать Вашему Величеству, как опасна, на мой взгляд, задержка принятия союзниками итальянского меморандума. Генерал Жоффр, как и Его Высочество Великий Князь Николай Николаевич, желает, чтобы выступление Италии последовало как можно скорее, но единственный способ ускорить его — это немедленно подписать соглашение. Пока оно не подписано, можно опасаться, что переговоры внезапно будут сорваны непредвиденными обстоятельствами. Напротив, будучи связанной подписью Антанты, [559] Италия вынуждена будет выступить, как только будет иметь материальную возможность для этого, причем мы постараемся побудить ее к этому. Требуемый ею срок можно будет сократить, когда она действительно будет нашим союзником, но теперь у нас нет уверенности и доказательства, не требует ли она его для того, чтобы уклониться, не приходится ли ей принимать известные предварительные решения и не рискуем ли мы, отказывая ей в небольшой отсрочке, содействовать тому, что она не выйдет из своего нейтралитета. Лучше пусть она вступит в войну поздно, чем никогда. Ваше Величество, обладая столь высоким и просвещенным пониманием интересов союзных стран, несомненно, не преминет предотвратить разрыв, который мог бы привести к самым серьезным последствиям. К тому же ясно, что Италия не может публично присоединиться к декларации 5 сентября 1914 г.{*405}, прежде чем выступит. Чем дольше мы задерживаем подписание соглашения, тем дольше, стало быть, мы ставим ее перед невозможностью объявить публично о своем присоединении. Прошу прошения за то, что ввиду срочности я был вынужден отправить эту телеграмму не прямо Вашему Величеству, и прошу принять уверение в моей неизменной дружбе и преданности. Р. Пуанкаре’.
Впрочем, по своему содержанию итальянский меморандум не вполне удовлетворяет нас. Делькассе сообщил мне его содержание. Как ни ценна помощь Италии, она, как видно, будет куплена дорогой ценой. Италия уже теперь присваивает себе львиную долю: Трентино, Южный Тироль до Бреннера, Триест, графства Герц и Градиску, всю Истрию до залива Кварнеро, включая Волоску и истрийские острова Черсо, Люссин, островки Плаверик, Уние, Канидоле, Палаццуоли, Сан-Пиетро ди-Немби, Азинелло, Груицу и соседние островки. Она должна получить также провинцию Далмацию в ее нынешних административных границах, острова на север и запад от этой провинции, Валону, остров Сасено, за ней оставляются острова Додеканезоса, по ее настоянию будет нейтрализована значительная часть восточного [560] берега Адриатического моря, на нее будет возложено представительство албанского государства в его сношениях с заграницей, в случае полного или частичного раздела азиатской Турции Италия требует для себя район по соседству с Адалией. Если Франция и Великобритания увеличат за счет Германии свои колонии в Африке, Италия оставляет за собой право требовать ‘справедливых компенсаций’, а именно на границах Эритреи, Сомали и Ливии, указывается лишь, что эти компенсации не будут взяты из французской колонии Обок Джибути. Кроме того, Италия настаивает на том, что ее союзники должны по ее примеру устранить от участия в будущих мирных переговорах представителя святого престола. И, наконец, она требует, чтобы в особом военном соглашении немедленно установлен был минимум военных сил, которые Россия должна держать против Австро-Венгрии, дабы последняя не сосредоточила все свои усилия против итальянской армии. Как видим, итальянское правительство знает, чего оно желает.
В обмен на это Италия обязуется вести сообща с нами войну против всех врагов Тройственного согласия и употребить на это все свои ресурсы.
Этот дипломатический торг, видимо, разохотил графа Романонеса, главу либеральной партии в Испании (Жоффрей, No 174). Этот политик, один из самых дружественных Франции на всем Пиренейском полуострове, произнес речь, в которой без обиняков требует включения Танжера в испанскую зону влияния и высказывается против интернационализации этого порта {53}.

Вторник, 20 апреля 1915 г.

Получил от великой княгини Анастасии, находящейся теперь в Эз, письмо, в котором она благодарит меня за справки относительно подзащитных жены кронпринца. ‘Я телеграфировала своей дочери Цецилии: ‘Никаких кандалов, никакой Кайенны’, — и умолчала о других указаниях в вашем письме. Она недавно разрешилась от бремени прелестной девочкой, и я не хотела говорить ей ничего такого, что могло бы взволновать ее. Не знаю, надо ли сообщить ей все содержание [561] вашего письма. Я разделяю все выраженные в нем мысли, но не знаю, писали ли вы их только для меня или также для моей дочери. Мне хочется послать копию вашего письма своему очаровательному зятю, датскому королю, и просить его поступить по своему усмотрению. Как вы смотрите на этот план? Разумеется, я в стороне от политики, но это не мешает мне иметь свои мысли. Так, когда вы предприняли летом свое путешествие в северные страны и начали с моей прекрасной родины, я подумала, что, зная вашу приверженность к миру, воспользуются именно этим моментом, когда вы находитесь в плавании, и затруднят вам переговоры. Я тоже за мир и очень страдаю от этой войны, к тому же начатой таким несправедливым путем! Я говорю себе теперь: довольно убивать людей, безразлично какой национальности. Мне очень больно за этих бравых солдат и граждан. Довольно ран и страданий! Конечно, у Антанты свои планы и намерения. Вопрос в следующем, могут ли они теперь поставить свои условия и сказать: вот что вас ожидает’. Я имею все основания думать, что никто не поручил Великой Княгине писать мне таким образом. Поэтому я ответил ей со всей сдержанностью, что она может сообщить мое первое письмо жене кронпринца и что Франция намерена продолжать до победного конца навязанную ей войну. Ко мне явился принц Георг греческий, возвратившийся из Афин, где имел продолжительную беседу со своим братом Константином. Английское правительство самым определенным образом предостерегло нас от его предложений. В Лондоне полагают, что принц Георг и король намерены только обезвредить Венизелоса. Лондон убедительно просит нас не принимать их предложений (Поль Камбон, No 715, Афины, No 157). Тем не менее, я учтиво выслушал объяснения принца{*406}. ‘Король и греческое правительство, — сказал он, — склонны выступить на стороне Тройственного согласия. Поставленные ими условия не окончательны, текст был неудачно составлен, он может быть исправлен. Но Греция не может [562] согласиться на уступку Каваллы. Об остальном мы столкуемся. Я отвечаю, что желаю такого соглашения, но одному правительству надлежит высказаться об этом. Принц не скрывает от меня, что, по его мнению, вопрос гораздо легче разрешить, если мы немедленно порвем с Болгарией и окажем Греции помощь в борьбе с ней. Словом, Константин не столько предлагает нам сотрудничество, сколько требует его от нас, — вот какое сотрудничество он имеет в виду.
Делькассе сообщил мне, что английский король Георг так же, как я, телеграфировал императору Николаю II и просил его ускорить соглашение с Италией.

Среда, 21 апреля 1915 г.

Опять тот же вандализм: в Реймс брошено пятьдесят зажигательных снарядов.
Телеграмма Палеолога извещает нас, наконец, что русское правительство согласилось подписать соглашение с Италией. Тем не менее, русский посол в Лондоне получил инструкции сделать ряд оговорок в пользу Черногории, Сербии и Греции (Петроград, No 579 и 589).
Император тоже послал мне телеграмму, которая дошла до меня в несколько искаженном виде (No 582): ‘Дорогой и высокий друг. Сознавая пользу, которую может представить помощь Италии, сознавая, что эта помощь, быть может, позволит сократить войну… (пропущено слово) соответствует{*407} итальянским требованиям, несмотря на то, что эти требования весьма значительны и во многих пунктах противоречат устремлениям славянских народов, принесение в жертву этих устремлений заставляет меня бояться возможных опасностей в будущем. Вступление Италии в войну имеет, на мой взгляд, ценность только в том случае, если последует немедленно. Не могу скрыть от вас плохое впечатление, произведенное на меня тем, что римский кабинет, [563] после того как получил почти все требуемое им, заявил, что желает отсрочить начало своих военных действий, которое он сам предусматривал в конце апреля по новому стилю. Тем не менее, поскольку вы обращаетесь ко мне и ссылаетесь на интересы союзных стран, я не буду возражать против подписания конвенции с Италией и наделил мое правительство необходимыми полномочиями. Отклоняя, таким образом, формулировку, предложенную в Лондоне относительно срока исполнения франко-русской конвенции{*408}, я надеюсь, что союзники приложат усилия, чтобы побудить Италию ускорить свое выступление. Кроме того, я считаю, что все другие обязательства, обусловленные между союзниками до присоединения Италии, останутся нерушимыми. Примите уверения в моей искренней и постоянной дружбе. Николай’.

Четверг, 22 апреля 1915 г.

В телеграмме, которую Делькассе отправил императору через наше министерство иностранных дел, я отвечаю, что мы не забудем интересов славянских народов и что вступление Италии в войну ничего не изменяет в прежних соглашениях союзников. В частности, само собой разумеется, что соглашение 5 сентября, возбраняющее заключение сепаратного мира, остается в полной силе. Впрочем, и сама Италия тоже примкнула к нему.
Испанский посол в Лондоне сообщил сэру Эдуарду Грею желание своего правительства, чтобы Танжер был признан за Испанией ввиду тех различных перемен, которые должны произойти в бассейне Средиземного моря. Английский министр иностранных дел благоразумно отложил свой ответ до окончания войны и до изучения этого вопроса Англией совместно с Францией (Мадрид, No 177, Лондон, No 759). [564]

Пятница, 23 апреля 1915 г.

Вчера на север от Ипра, близ Лангемарка, между каналом и железной дорогой в Стаден, неприятель пустил на наши позиции густое облако ядовитых газов {54}. Канадские и французские войска еще не имеют ни противогазовых масок, ни других средств защиты от смертоносных газов, и этот новый способ атаки, естественно, застал их врасплох. Они отступили сначала к югу от Пилкен и на высоту Пелькапелле. Гренадерский полк, цвет бельгийской армии, сделал героический прыжок вперед и защитил позицию, когда занимавшие ее французы и англичане задохнулись от газа. Теперь на поле сражения приведены свежие части. В тесном контакте с бельгийцами и англичанами они всеми силами будут стараться снова отнять потерянную территорию. Сколько преступлений ложится теперь на совесть науки! Уже в январе немцы употребляли снаряд, начиненный ядовитым газом, — они называли его снаряд Т. Но с тех пор они, как видно, создали особые отряды, наученные действовать баллонами с удушливыми газами. Это — организация убийства, увы, не будем ли мы вынуждены прибегать завтра для нашей защиты к тем же средствам?{*409}
Италия и Россия все еще продолжают спорить по некоторым пунктам: о территориях, признаваемых за славянскими государствами на Адриатическом море, о нейтральном характере берегов Черногории, но, по всей видимости, на днях предстоит окончательное соглашение.

Суббота, 24 апреля 1914 г.

Блондель продолжает жаловаться на неуклюжесть русской дипломатии в Бухаресте (No 181 и сл). Он боится, что приемы, к которым прибегает Сазонов для привлечения Румынии, в конце концов оттолкнут ее от нас.
Сегодня в ‘Journal officiel’ напечатан декрет об условиях награждения военным крестом — знаком отличия, введенным [565] законом от 8 числа прошлого апреля. В исполнение мысли Мориса Барреса{*410} обе палаты единогласно постановили создать исключительный знак отличия для вознаграждения актов личной доблести в многочисленных случаях, отмеченных в приказах по полку, бригаде, дивизии, корпусу и, наконец, в приказах по армии. Совет министров остановился на образце, предложенном Мильераном. Это крест из флорентийской бронзы с четырьмя перекладинами, между которыми переплетаются две шпаги. В центре изображение головы Республики во фригийском колпаке, увенчанной лавровым венком. Лента украшена веткой или звездой, она зеленого цвета с красными краями и полосками. Да, как писал Баррес, ‘если отличие дается и утверждается группой людей в такой момент, когда энтузиазм на поле сражения делает их искренними, — это великое дело’.
Сегодня вечером я уезжаю к армиям на фронт. Перед отъездом из Парижа я хотел сказать Титтони, как я счастлив, что Франция и Италия вернулись к своему естественному назначению. Я просил его заехать в Елисейский дворец. Не решаясь телеграфировать королю из боязни нарушить по непредвиденной неосторожности тайну, я прошу посла выразить своему государю чувство моего глубокого удовлетворения. Титтони говорит мне, что он рассматривает конвенцию’ как уже подписанную и сам видит в ней приманку для новой политики. Соннино вызвал его на несколько дней в Италию. Титтони не знает, с какой целью его вызывали, но, во всяком случае, говорит он, не по поводу какого-либо встретившегося затруднения, теперь их нет более{*411}.

Воскресенье, 25 апреля 1915 г.

Вчера вечером я и Мильеран приехали в Компьен, ужинали в супрефектуре и остались там ночевать. Нас встретил бывший командир 9-го корпуса генерал Дюбуа, с 16 марта [566] он командует 6-й армией вместо генерала Монури, к несчастью, пораженного неизлечимой слепотой. Сегодня утром, в прекрасную весеннюю погоду, осматривали вместе окопы и защитные сооружения в лесу Лейгль на северо-востоке от Компьена и прошли узким, извилистым ходом до наблюдательного пункта Олланкур, откуда открывается вид на немецкие позиции и на оккупированные коммуны Байльи и Трасиле-Валь. Мы отчетливо различаем немецкие окопы, но в этом секторе в данный момент все спокойно. В сопровождении командира 35-го корпуса генерала Эбенера осматриваем батареи и оборонительные позиции. Затем между обоими зеленеющими лесами, Легльским и Компьенским, на правом берегу Эны близ Ротонда принимаем парад двух полков новой формации, частей 35-го корпуса. В присутствии приехавшего к нам Жоффра я передаю обоим полкам их знамена и произношу краткую речь, чтобы поддержать дух солдат. А обращаюсь к ним от имени правительства республики в момент, когда они должны занять место среди других бойцов, стараюсь внушить им благоговение к своей миссии и веру в победу. Но никогда еще слова, которыми я выражал свои мысли, не казались мне столь скудными и безжизненными.

Понедельник, 26 апреля 1915 г.

Посетив целый ряд лазаретов, мы переночевали в Компьене. Утром, когда мы собирались отправиться в долину Эны, мы заметили над городом неприятельский аэроплан. Он сбросил две бомбы, одна упала на вокзал, другая — в смежный склад торговца скобяным товаром. Убытки незначительны. Я пошел пожать руку владельцу склада, его жене и дочери, которые не проявили никакого волнения. Впрочем, все население города сохранило свое спокойствие и проявило большой восторг, когда встречало министра, главнокомандующего и меня. Мы отправились на наблюдательный пункт Монтегю, живописно расположенный в березовом леске на несколько километров южнее Суассона. Отсюда нам видны наши позиции и позиции немцев на холме Гизи на северо-востоке и в долине Эны на севере и востоке. Наши 75-миллиметровые [567] орудия, обстреливающие окопы неприятеля, попадают в них с замечательной точностью.
Посетив с генералом де Вилларе стоянку 7-го корпуса в Амблани, затем в Домье стоянку территориальных войск, мы отправляемся на наблюдательный пункт Белле, попадаем туда через длинный грот и ход, заканчивающийся небольшой воронкой. Внезапно у наших ног открывается обширная панорама, в ее центре я узнаю несчастный, пораженный на смерть город Суассон. Передо мной встают несколько веков истории Франции в этой равнине, ‘на глазах у которой побеждал: Цезарь, царствовал Хлодвиг и зашатался Наполеон'{*412}. Генерал Депре, командующий 5-й группой дивизий и сопровождающий меня здесь, привел с собой одного артиллерийского поручика, в котором я узнал своего племянника Леона Дома, зятя Анри Пуанкаре. Я прошу рассказать мне о ходе сражения, которое повело к нашему отступлению на левый берег Эны.
Позавтракав близ То-Тиньи, я принимаю южнее Гран-Розуа парад 89-й территориальной дивизии, только что прибывшей с севера, и одной бригады 55-й дивизии. У всех этих войск прекрасный вид, они вполне сносно дефилируют на изрезанной почве. В конце дня я возвращаюсь в Париж и тотчас пробегаю телеграммы, прибывшие за время моего недолговременного отсутствия.
Болгарский король горько жалуется, что Генадьев, которого он намерен был назначить посланником в Париже вместо Станчева, переведенного в Рим, до сих пор не получил агреман от французского правительства. Де Панафье боится, как бы Фердинанд, уязвленный в своем самолюбии, не воспользовался этим поводом и не принял рокового решения (София, No 191 и сл.).
Вчера состоялась генеральная атака на Дарданеллах. На рассвете началась в различных пунктах полуострова Галлиполи высадка войск под прикрытием флота. Перед наступлением ночи уже высажены были на берег значительные силы. В английском военном министерстве весьма довольны тем, как протекала эта операция (Лондон, No 812). [568]
Соглашения с Италией, наконец, подписаны сегодня в Лондоне (Поль Камбон, No 816).
Германский император послал греческой королеве через Бухарест незашифрованную телеграмму. Наш посланник в Румынии Блондель сообщает нам текст этой телеграммы (Бухарест, No 184): ‘Русское наступление в Карпатах окончательно остановлено, русские потеряли сто тысяч человек, их потери убитыми с начала войны составляют семьсот тысяч солдат и шестьдесят тысяч офицеров. Моя победа несомненна, и гарантирую тебе ее. Горе тем, кто поднимет руку против меня. Привет Тино’. Вильгельм остается все тем же: я, я, я — ich, ich, ich.

Вторник, 27 апреля 1915 г.

После мягкого и здорового воздуха на фронте меня снова охватила тяжелая и неспокойная атмосфера политических кругов. Перед заседанием совета министров Вивиани говорит мне о своем беспокойстве. Он жалуется на главную квартиру, что она не выходит из-под своего стеклянного колпака и скрывает от нас истину о последних операциях, а именно об операциях на Воэвре. В свою очередь Рибо упрекает Мильерана в том, что его министерство заключает слишком много сделок в Америке. Курс падает. Придется вывозить золото. Это окажет вредное действие на наши кредитные деньги. Необходимо непременно сократить наши расходы в Соединенных Штатах. Кроме того, за отсутствием соглашения с Англией мы конкурируем с ней в своих закупках и поднимаем, таким образом, цены. Рибо просит меня поговорить с Мильераном. Во второй половине дня я собираю у себя в кабинете Мильерана, Рибо и Вивиани. Мильеран обещает сообразоваться с указаниями министра финансов.
В конце дня я принимаю румынского посланника Лаговари, узнавшего от Титтони о соглашении между Италией и нами. Он снова уверяет меня в предстоящем выступлении Румынии. Он говорит мне о Банате, а также о Черновцах, о линии Прута в Буковине и даже отчасти о Бессарабии. Братиану лично писал Делькассе и тоже изъявил притязания на Банат и на украинскую часть Буковины. Как видно, это лозунг [569] и программа. Не имея права поддержать столь широкие надежды, я воздерживаюсь от всяких обещаний и ограничиваюсь словами, что мы будем очень счастливы, если Румыния станет нашей союзницей, и всеми силами будем содействовать ее желаниям.

Среда, 28 апреля 1915 г.

Английский король телеграфирует мне: ‘Хотя сам факт еще не может быть опубликован, спешу выразить вам весьма конфиденциально свои искренние чувства по поводу поддержки, оказанной вами деликатным переговорам с Италией, приведшим теперь к благоприятному результату, а также свою твердую уверенность, что помощь статей новой союзницы ускорит нашу полную победу. Я с большим вниманием слежу за доблестными действиями храбрых французских войск и от всей души поздравляю вас с их успехами. Георг’. Я благодарю короля и обращаюсь к нему, в свою очередь, с комплиментами и пожеланиями успеха.
Узнали, что броненосный крейсер ‘Леон Гамбетта’, крейсировавший у входа в Отрантский пролив, был торпедирован в ночь с 26-го на 27-е в двадцати милях от мыса Санта Мария де-Леука. Итальянцы послали необходимые средства для спасения экипажа. Я по телеграфу выразил королю Виктору-Эммануилу нашу благодарность. Удалось подобрать невредимыми сто тридцать шесть человек, но все офицеры храбро погибли на своем посту.
Сегодня утром в Дюнкирхене упали снаряды очень большого калибра, в 305 и 420 миллиметров. Очевидно, они выпущены орудием, установленным севернее Ньюпорта, другими словами, на расстоянии тридцати километров. Новый сюрприз, который для нас приберегла германская наука.

Четверг, 9 апреля 1915 г.

Мильеран решил послать в Дарданеллы вторую дивизию под командованием генерала Байу и поручить начальство над всем экспедиционным корпусом генералу Гуро.
Киньонес де Леон принес мне новое длинное собственноручное письмо испанского короля. Выразив мне благодарность [570] за мое письмо, король, однако, продолжает: ‘Вероятно в режиме Марокко имеется какой-то первоначальный недостаток, который отчасти парализует все наши усилия. Я считаю, что оба наши правительства должны изучить его по-братски, как достойно обоих руководимых нами народов, надо, чтобы Марокко, как вы выразились и как это вполне совпадает с моими взглядами, всегда был выражением и символом этой дружбы и этих весьма искренних отношений. Не желая утомлять вас, я не останавливаюсь на этом дольше, но Киньонес де Леон, передавая вам эти строки, а также при всяком другом случае, сможет полностью осведомить вас о моих взглядах и чувствах…’ Никому лучше меня не известны чувства короля по отношению к Франции. Я не могу поэтому остаться глухим к его призыву. Но чего, собственно, он желает? Я спрашиваю об этом Киньонеса де Леона. Он очень сдержанно говорит мне, что Испания желала бы перемены статуса Танжера, не конкретизируя этого. Я отвечаю, что после победы мы будем великодушно искать средства сделать наши отношения с Испанией еще более близкими и что я поставлю правительство республики в известность об обращении короля. Я не считал себя вправе идти дальше. В самом деле, в Танжере имеется французская колония, которая заранее горячо протестует против уступки Испании этого города и порта.

Пятница, 30 апреля 1915 г.

В сопровождении нескольких французских депутатов — Франклена Буйона, Лейга, Альбена Розе, де Шамбрена — в Елисейский дворец явилась довольно многочисленная делегация представителей Ирландии в палате общин. Возглавляющий ее вместо больною Редмонда член палаты общин О’Коннор — один из самых активных сторонников соглашения с Францией. Сэр Эдуард Грей просил нас оказать ему хороший прием. О’Коннор обращается ко мне от имени ирландской партии с прочувствованной речью. Он говорит о тесных узах родства и дружбы, всегда связывавших оба наши народа. ‘Мы сами, — говорит он, — являемся одной из ветвей кельтской народности, как же нам забыть, что Франция — самая великая [571] кельтская страна? Эти узы крови были закреплены тесным содружеством вашего и нашего народов в их вековой истории. Старый тысячелетний спор между Англией и Ирландией, к счастью, почти закончился. Поэтому ирландский народ с тем же порывом, как и все прочие нации Британской империи, поднялся, верный своему прошлому, на защиту святого дела свободы и справедливости. Мы испытали то же чувство гордости, которое может обуять вас при виде того, как волна неприятельского нашествия сломилась о неукротимую энергию и героизм французского народа.. Грядущие поколения ирландцев с гордостью будут вспоминать о том, что солдаты их национальности участвовали в этой героической борьбе.. Сегодня со всех уст во Франции раздается один клич, который обессмертила ваша история: ‘Да здравствует единая и неделимая Франция!’. Этот клич вся ирландская народность разнесет по всему миру’.
Я отвечаю ирландским депутатам, что счастлив приветствовать их на земле Франции, которая под богатым цветом латинской культуры всегда сохраняла мощные задатки нашей общей расы и население которой тоже сохранило в течение веков существенные черты кельтского характера. ‘Вызванные вами воспоминания, — продолжал я, — так же дороги нам, как и вам. История укрепила между Ирландией и Францией узы общего происхождения, каждый век все более связывал нас. Эта война будет окончательным и торжественным освящением нашего братства. Кровь, унаследованную от общих предков, сыны наших стран вместе проливают теперь с той же храбростью, в тех же боях, в борьбе с теми же врагами, в защиту того же святого дела. Вскоре они будут вознаграждены одними и теми же победами’.
Король Виктор-Эммануил любезно благодарил меня за телеграмму, посланную мною по поводу спасения наших моряков, но ни единым словом не касается вступления Италии в войну. Итальянское правительство требует соблюдения тайны, и наша цензура денно и нощно следит за тем, чтобы во французской печати не появилось намека на подписание соглашения. [572]

Глава пятая

Доклад военной комиссии сената. — Переговоры о морской конвенции с Италией. — Торпедирование ‘Лузитании’. — ‘Коллет Бодош’. — Посещение 2-й армии. — Битва под Аррасом. — Принц Георг греческий. — Отставка кабинета Саландры и возвращение его. — Россия и Румыния. — Альбер Тома — товарищ министра. — Греция и Болгария. — Что Австрия предложила Италии. — Посещение лотарингской армии и 7-й армии. — Пьер Лота в качестве дипломата.

Суббота, 1 мая 1915 г.

В Трокадеро новый торжественный спектакль для раненых. Зал наполнен солдатами, находящимися на излечении. Дешанель произнес очень красивую речь, которой бурно аплодировали, он в ней говорит обо мне в лестных выражениях. Менее любезен Клемансо в ‘L’Homme enchainИ’. Сегодня он снова взял в оборот министров и меня, обрушивается на нас с неслыханной резкостью и обвиняет нас не более и не менее как в конспирации против парламента. Впрочем, за последние месяцы Клемансо не дает пощады никому ни во Франции, ни за границей. Он читает нотации Саландре и Соннино (3 февраля и 13 марта 1915 г.), папе Бенедикту XV (5 февраля), Братиану (26 февраля, 2 марта, 18 марта), Вудро Вильсону (4 и 7 марта), Гунарису (14 марта), нашим друзьям, равно как и нашим врагам.
Я принял генерала Байу, который отправляется со 2-й дивизией в Дарданеллы. Он показался мне очень утомленным и нервным. Для д’Амаде Мильеран имеет в виду миссию за границей и заменил его генералом Гуро, который будет командовать обеими дивизиями.

Воскресенье, 2 мая 1915 г.

В результате состоявшегося нового соглашения мы открываем отныне специальный счет в Английском банке для наших платежей Соединенным Штатам. Банкирский дом [573] Моргана берет на себя выплату этих платежей. Он будет покрывать себя римессами на Английский банк.
По сведениям бельгийской главной квартиры, систематическая бомбардировка Дюнкирхена, начатая в последние дни, производится из дальнобойного орудия, установленного не близ Вестенде, как мы полагали вначале, а между Диксмюде и Меркеном. Находящееся под постоянной угрозой население Дюнкирхена сохраняет свое спокойствие и достоинство.
Имел продолжительную беседу с Вивиани и Мильераном по поводу очень резкого доклада, представленного Думером военной комиссии сената. Этот доклад резюмирует отдельные обследования, произведенные Леоном Буржуа, Шарлем Эмбером, Шероном и Анри Беранже. Это настоящий обвинительный акт против Мильерана и военного управления. Как заявляет комиссия, она констатировала, что в начале военных действий у нас было менее трех миллионов винтовок для пехоты образца 1886 г., т. е. самый необходимый минимум даже для кратковременной кампании. С начала августа пропало более семисот тысяч винтовок, на восьмом месяце войны не было выпущено из производства ни единой винтовки, ограничились только переделкой ружей образца 1874 г., притом в небольшом количестве. Не было активного и методического руководства военными заводами, к частной промышленности обратились поздно, причем меры, принятые военным управлением, оказались недостаточными. Что касается полевой артиллерии, комиссия считает положение еще более тревожным и угрожающим непосредственной опасностью. В начале войны у нас было четыре тысячи семьсот орудий 75-миллиметрового калибра. Этого хватало только на то, чтобы дать каждому регулярному армейскому корпусу по тридцать батарей, или сто двадцать орудий, кроме артиллерии для отдельных дивизий. 17 марта Шарль Эмбер указывал в своем докладе, что четыреста сорок семь орудий пропали в боях и сто двадцать два взорвались. С тех пор первая из этих цифр еще значительно возросла. Что касается взрывов орудий, то Думер утверждает, что таких случаев было по меньшей мере пятьсот. Безусловно, необходимо было интенсивное производство [574] новых орудий. Но достигнутые результаты ниже уровня наших потребностей. Завод в Бурже, единственный государственный завод, производящий трубы для орудий, с великим трудом дошел в марте до выпуска двадцати четырех труб в неделю, в настоящий момент он должен давать тридцать шесть, но и это еще очень низкая цифра. Военное управление, как видно, и здесь не использует частной промышленности. Положение с тяжелой артиллерией не более утешительное. Заказанные в начале 1913 г. орудия 105-миллиметрового калибра поступали очень медленно перед объявлением войны и после него. К тому же из сорока восьми полученных и использованных орудий восемнадцать взорвались. Столь же печальные факты доклад констатирует в области осадных орудий, авиации, снаряжения, взрывчатых веществ и пороха, в области усиления армии.
Я расспросил Вивиани и Мильерана по ряду вопросов, затронутых комиссией, и прошу их снова представить мне письменную справку о состоянии производства по всем областям и о принятых мерах. Мильеран утверждает, что ничего не было упущено ни им, ни его сотрудниками и что пессимизм комиссии проистекает из предвзятого мнения. Он обещает представить мне безусловные доказательства.

Понедельник, 3 мая 1915 г.

На Дарданеллах наши войска, отбив сильную атаку неприятеля, продвинулись вперед, но потеряв приблизительно по тысяче человек в каждом полку. Английские части потеряли половину своего состава.
Генерал Гуро посетил меня перед отъездом на Ближний Восток. Он счастлив, что будет сражаться на чужой земле, где надеется не быть связанным условиями траншейной войны.
Вернувшийся из Рима Титтони передал мне благодарность короля за мои пожелания. По словам посла, Виктор-Эммануил тоже считает, что мы теперь строим для будущего. Италия останется после войны верной союзницей Франции.
Получил сегодня окончательный текст соглашения, подписанного 26 апреля в Лондоне Полем Камбоном, Эдуардом Греем, Империали и Бенкендорфом, а также приложенной [575] военной конвенции. Титтони уверяет меня в быстром исполнении принятых обязательств. Италия обязалась вести совместно с Францией, Великобританией и Россией войну против всех наших врагов, вести ее всеми своими силами. Следовательно, она не может не порвать с Германией, как и с Австрией, не может медлить с этим.
Однако, дав мне эти заверения, Титтони говорит мне о Румынии. ‘Итальянский король, — заявляет он, — очень желает скорого вступления Румынии в войну’. — ‘Мы тоже’. — ‘Да, но надо будет нажать в Петрограде, чтобы Россия согласилась на некоторые уступки’. Несомненно, но Румыния увеличивает теперь свои первоначальные требования’. — ‘Это правда, и, что касается Баната, король полагает, что не следует слишком обижать сербов, но что касается Буковины, Россия поступила бы благоразумно, если бы уступила немножко’. — ‘Конечно, в этом деле лучше добиться уступок от великой державы, чем требовать их от малой, но Россия согласилась с Румынией о дележе по национальному признаку, а Прут, как мне кажется, не является этнической границей’. — ‘Это неважно. В интересах России проявить великодушие. Быть может, она согласится, по крайней мере, дать кусочек Бессарабии’. — ‘Не знаю’. — ‘Но, наконец, надо же сделать взаимные уступки’. — ‘Разумеется, и мы будем, как и вы, добиваться их. Но сначала подумаем о том, чтобы совместно победить в этой войне’ {55}.
Визит Леона Буржуа. Он разделяет беспокойство военной комиссии. Я вношу поправки в некоторые утверждения сообщенного мне доклада и пытаюсь доказать, что Мильеран не заслуживает всех тех упреков, с которыми к нему обращаются. Благодаря своей силе воли и своему хладнокровию он достиг некоторых значительных результатов. Так, например, он добился того, что Жоффр выделил достаточно корпусов с целью образования сильной армии для маневренных действий, как того желала комиссия. Буржуа приятно поражен этим сообщением. ‘Что ж поделаешь, — говорит он, — мы требовательны, потому что беспокоимся’. — ‘Да, но ваше беспокойство может передаться другим, вы рискуете этим. Подталкивайте правительство, это очень хорошо, но не отрицайте [576] того, что оно делает. Или же, если вы считаете его неспособным, свергните его. Но не парализуйте его, не ослабляйте его филиппиками, которые являются настоящими обвинительными актами’. Тогда Буржуа, очень волнуясь, говорит мне о взрывах орудий. Его возмущают слова, сказанные Мильераном в комиссии: ‘Нам нужно было количество, пришлось пожертвовать качеством’. Патриотическая совесть Леона Буржуа, видимо, страдает от этого разногласия между военным министром и комиссией. Когда он в пылу разговора вдруг перешел со мной на ты, я подхватил это: ‘Отлично. Мы будем на ты’. На прощанье я говорю ему. ‘Заходи ко мне почаще и будь уверен, что я буду продолжать делать все возможное для усиления нашего производства’.

Вторник, 4 мая 1915 г.

В то время как у Мильерана затруднения в военной комиссии сената, у Оганьера почти столь же неприятные затруднения в морской комиссии палаты депутатов. Депутат адмирал Бьенеме передал мне доклад с резкими нападками на адмирала Буэ де Лапейрера, которого обвиняют в бездействии, и на морского министра, которого подозревают в неблагожелательном отношении к комиссии.
Со своей стороны, Мильеран выражает мне опасение, что Оганьер несколько пересолил в своих требованиях при переговорах о морской конвенции с Италией. Переговоры ни к чему не привели, и итальянские делегаты, видимо, недовольны. Я спросил об этом Оганьера на заседании совета министров, он ответил: Италия хотела, чтобы общее командование союзными эскадрами на Средиземном море поручено было герцогу Абруццскому, но он, Оганьер, скорее выйдет в отставку, чем отдаст наши эскадры под начало союзного адмирала, хотя бы на одном Адриатическом море.
Правительство любезно предоставило бывшему министру колоний Рейно назначение в Россию для надзора за исполнением заказов на хлеб. Рейно дулся на меня за то, что я в августе прошлого года допустил реорганизацию кабинета Вивиани без его участия, тем не менее, он был настолько любезен, что зашел ко мне проститься перед отъездом. Он [577] был того ошибочного мнения, что я советовал устранить его из кабинета, тогда как я лишь рекомендовал Вивиани расширить свой кабинет. Он один из тех, которые с той поры изливали потоки желчи в кулуарах Бурбонского дворца.
Я сделал продолжительный визит в госпиталь Кошен, в котором находятся на излечении главным образом солдаты из Марокко, Алжира и Туниса. Лояльность этих туземцев воистину изумительна. Мы никогда не будем иметь права забыть тот долг благодарности, который налагает на нас теперь поведение мусульманского населения наших африканских колоний.

Среда, 5 мая 1915 г.

Вивиани, бывший вчера с Мильераном в военной комиссии сената и сегодня вернувшийся оттуда, говорит мне, что там все обошлось благополучно. Обсуждался вопрос о винтовках, сегодня после обеда перейдут к вопросу об орудиях и самовзрываниях.
Командир Эрбильон говорит мне, что Оганьер был резок с итальянскими офицерами, приехавшими в главную квартиру. Морская конвенция еще не подписана. Я пригласил к себе морского министра, а также Вивиани и Делькассе и спросил Оганьера лишь, не надо ли немного смазать машину. По словам Оганьера, камнем преткновения является теперь уже не вопрос о командовании. Итальянцы уже не требовали подчинения адмирала Буэ де Лапейрера герцогу Абруццскому. Но они представили план действий, который британское морское министерство, равно как и наш морской генеральный штаб, нашли опасным. Они хотят, чтобы мы немедленно рискнули отправить большие военные корабли в северную часть Адриатического моря, несмотря на мины и подводные лодки. Напротив, Оганьер в согласии с англичанами полагает, что в этих водах можно оперировать только легкими единицами. Поэтому мы предложили итальянцам следующую комбинацию: герцог Абруццский будет командовать итальянской эскадрой, составит ее по своему усмотрению, англичане и французы доставят в нее несколько мелких единиц — подводные лодки, быстрые крейсеры, [578] торпедные лодки. Французский линейный флот, состоящий из крупных единиц, останется под началом де Лапейрера. Если австрийцы выйдут из Полы, герцог Абруццский вызовет нашего адмирала, который придет со своим линейным флотом и сохранит начальство над ним. Итальянские делегаты согласились на это, но, прежде чем подписать (конвенцию), пожелали снестись с Римом.
Габриеле д’Аннунцио — он в последние месяцы жил во Франции и недавно выступил на собрании в Сорбонне под председательством Поля Дешанеля с речью в честь латинского союза — вчера был в Генуе и обратился к восторженному населению города на своем прекрасном языке со страстным призывом: ‘Граждане Генуи, чего вы желаете? Итальянцы, чего вы желаете? Ослабить или усилить нацию? Вы желаете увеличенную Италию, увеличить Италию не приобретениями, а завоеванием, не позорным путем, а ценою крови и славы. Да свершится, да свершится это! Да будет так! Да исполнится это! Да здравствует святой Георгий во всеоружии! Да здравствует справедливая война! Да здравствует увеличенная Италия!’ Сегодня вечером и в следующие дни Габриеле д’Аннунцио будет продолжать среди своих соотечественников эту патриотическую кампанию{*413}.
Я принял по установленному церемониалу нового португальского посланника де Беттенкур-Родригез. Мы обменялись особенно теплыми речами, в которых каждый из нас подчеркнул традиционную дружбу, связывающую наши страны, но никто из нас не решился коснуться в своей речи войны, затягивающейся без конца.
Мильеран передал мне через начальника своей канцелярии, полковника Бюа, подробный ответ на критику сенатской комиссии и на вопросы, поставленные мною самим, несомненно, имели место ошибки и промахи. Но комиссия представила вещи в слишком мрачном свете. Сегодня Вивиани и Мильеран снова предстали перед ней и изложили положение с артиллерией. Разумеется, сегодняшнее заседание [579] прошло не так благополучно, как вчерашнее. Самовзрывание орудий и количество негодных орудий вызвали большое беспокойство. Впрочем, в конце концов министры приняли предложенное им перманентное сотрудничество комиссии.

Четверг, 6 мая 1915 г.

Я совершаю свою ежедневную прогулку только в саду Елисейского дворца и упрекаю себя в том, что моментами поддаюсь обаянию его весенней красы. Каштановые деревья в цвету, розовые цветочки боярышника, желтые гроздья ракитника, первые робкие бутоны роз, журчание воды в гроте, белые утки в бассейне, заливающиеся в кустах славки, и щеглы, Бабетт и Мьетт, весело бегающие вокруг нас, — разве не могут все эти чары заставить вас на момент забыться! Но там на фронте грохот орудий, там рвутся снаряды, льется кровь, умирают люди. И картина сада исчезает перед этой далекой картиной, и ничто уже не мило мне в природе, которая меня обманывает.
Уинстон Черчилль прибыл в Париж для подписания морской конвенции с Италией.
Жоффр отправляется сегодня вечером в Северный департамент. Армия Урбаля готова перейти в союзе с англичанами в наступление в районе между Ланом и Аррасом, а именно на холме Норт-Дам-де-Лоретт и на обрыве у Вими.

Пятница, 7 мая 1915 г.

Итальянские делегаты не получили еще ответа своего правительства относительно морской конвенции. Piano, piano (помалу).
Наступление еще не началось. Как говорит мне Пенелон, из-за плохой погоды невозможно было ни вчера, ни сегодня послать летчиков и регулировать стрельбу артиллерии. Жоффр даже не отправился еще в Дуллан, куда он должен перенести свой командный пост.
Рибо с большим успехом защищал сегодня в палате законопроект, увеличивающий до шести миллиардов предельный выпуск бонов казначейства, простых бонов и бонов национальной обороны. Он торжественно воздал должное усилиям [580] страны в финансовой области, которыми она поддерживает свои усилия в военной области. Ему аплодировали, и законопроект был принят единогласно.
Трансатлантический пароход ‘Лузитания’, чудо новейшей техники, пущен ко дну германской подводной лодкой. Произошло это в восьми милях на юго-запад от мыса Олд Кинзал на ирландском берегу, у входа в канал святого Георгия. Пароход шел из Нью-Йорка, на борту находилось около двух тысяч пассажиров и экипажа, в том числе много американцев. Спасено, кажется, меньше восьмисот человек. Такова европейская цивилизация в двадцатом веке.

Суббота, 8 мая 1915 г.

Морская конвенция все еще не подписана. Итальянские делегаты все еще ожидают инструкций, а те не приходят.
Морис Баррес обратился ко мне с письмом, в котором просит меня присутствовать сегодня днем в ThИБtre Francais на генеральной репетиции пьесы Фронде, постановки романа Колетт Бодош. ‘Теперь не время ходить по театрам, — пишет он мне, — но Колетт Бодош является в некотором роде исключением. Не буду доказывать эту истину. Ваше присутствие доставит мне большое удовольствие, но, приглашая вас, я заранее прислоняюсь перед вашим решением, если вы по той или иной причине найдете для себя невозможным явиться’. При всем моем восхищении этим романом и при всей моей дружбе с автором я не решился бы пойти в театр, если бы спектакль не был назначен с благотворительной целью, в пользу эльзасцев и лотарингцев, и если бы госпожи Шарра, Марселен Пелле, Зигфрид и Деллане не просили мадам Пуанкаре о моем приходе.
Я решил поэтому пойти. Фронде продолжил сюжет книги до битвы на Марне, и в последнем акте Асмус оказывается грубым и возмутительным типом. Перед зрителями, которых война не располагает к снисходительности по отношению к немцам, трудно было сохранить этот персонаж в том виде, в каком он дан в романе, т. е. почти симпатичным при всей его неуклюжести и бестактности. Это заставило Фронде переделать портрет его отчасти в карикатуру, но [581] при этом становится менее понятным тайное влечение Колетт. Впрочем, после генеральной репетиции было решено отказаться от последнего акта, в котором подчеркнута грубость героя. Несмотря на это, пьеса имела успех. Мария Леконт играла Колетт с грацией и, где нужно, с достоинством. Мадам Пьерсон сыграла роль мадам Бодош с большим благородством. Фероди был восхитительным немецким профессором. В конце спектакля публика, взволнованная этой живой картиной Метца, обратилась к моей ложе с бурными восклицаниями, как бы клялась освободить Колетт.
Благодаря за мое присутствие на спектакле, Баррес пишет мне: ‘Я не зашел в вашу ложу спросить вашего мнения о пьесе, так как у меня, со своей стороны, имеются некоторые замечания по поводу нее и я не мог бы скрыть их, а это было бы неудобно в таком видном месте. Я лично не написал ни одной строчки для этой пьесы, я ни разу не присутствовал при исполнении четырех актов в один прием, слушал то один акт, то на другой день — другой акт. Когда я один с Карре и Фронде в пустом зале театра слушал пьесу и наслаждался прекрасной игрой артистов, это было одно дело, совсем другое дело — слушать ее вместе с публикой, разделяя ее впечатления. Отец Колетт на другой день после свадьбы спрашивает себя, правильно ли он поступил, отказав Асмусу в руке Колетт и отдав ее Фронде’.
Ежедневно в течение трех-четырех часов Вивиани и Мильеран присутствуют на заседаниях пригласивших их парламентских комиссий. Вивиани говорит мне, что силы его не выдержат. Стараясь не отстать от военной комиссии сената, военная комиссия палаты депутатов приняла резолюцию, в которой говорится, что военный министр делает для нее невозможным исполнение ее обязанностей и что она оставляет за собой право посылать по собственному усмотрению своих делегатов в зону действующих армий и в тыл. Когда Мильеран вчера явился в эту комиссию, председатель ее генерал Педойя прочитал ему эту резолюцию и спросил, что он имеет ответить на нее. ‘Мне нечего ответить на это, — сказал министр, — я готов работать вместе с комиссией, но я не могу согласиться с тем, чтобы она ставила себя на мое [582] место’. После этого он удалился. Тогда Педойя побежал за ним и умолял его сказать, неужели это является его последним словом. ‘Да, — заметил Мильеран, — и, если нужно, палата нас рассудит’. Министр прав, желая управлять сам. Комиссия, выбранная палатой, права, желая контролировать его. Неужели невозможно согласовать их соответственные права и отделить контроль от управления?{*414}

Воскресенье, 9 мая 1915 г.

В сопровождении генерала Дюпаржа я отправился на автомобиле в Каньи, коммуну в нескольких километрах от Амьена, там находится теперь штаб-квартира 2-й армии генерала де Кастельно.
Мне сообщают первые известия о наступлении, начатом утром на севере от Арраса. Начало недурное — мы взяли несколько линий окопов, но Кастельно не верит в возможность результатов большой важности{*415}. В отличие от Жоффра, он считает необходимым искать решения{*416} на другом театре военных действий, в Италии или на Дунае.
После обеда отправились вместе с Кастельно через Ресон-сюр-Метц в Шамбронн и окрестности к позициям, они проходят примерно на полпути между Компьеном и Нойоном. Мы осмотрели расположение нескольких батарей, а также их наблюдательные пункты, причем пробирались к последним через длинные ходы, вырытые среди леса. Перед нами в долине Уазы деревня Пемпре, занятая немцами. Среди полуразрушенных домов не видать ни одного живого лица. В виноградниках среди руин стоят в цвету яблони. Бугорки желтоватой земли указывают нам линию немецких окопов. Напротив Пемпре — Рибекур с другими окопами того же вида и цвета, наши позиции. На первый взгляд, тишь да гладь, если бы не поединок артиллерии справа от нас — это в соседней армии, что на севере от Легльского леса. В Машман [583] генерал де Кастельно покидает меня, и мы с Дюпаржем возвращаемся через Компьен в Париж. Прекрасная погода. Природа в цвету. А человечество в слезах.

Понедельник, 10 мая 1915 г.

Румыния ведет переговоры в Петрограде, Риме, Париже, Лондоне. Но дело не двигается вперед.
В конце дня подписана морская конвенция с Италией. Остановка произошла из-за количества легких единиц, которые Италия требовала от нас на Адриатическом море, и из-за ее настойчивого требования, чтобы Англия немедленно предоставила для той же эскадры четыре бронированных крейсера, которые она удерживает пока в Дарданеллах.
Приводится в исполнение статья 3-я итальянского меморандума, подписанного 26 апреля прошлого года в Лондоне. Решено, что ‘эскадры Франции и Великобритании будут оказывать активную и постоянную помощь Италии, пока не будет разрушен флот Австро-Венгрии и не будет заключен мир’. Первая союзная эскадра под началом командующего итальянским флотом будет состоять, помимо итальянских кораблей, из двенадцати французских контрминоносок, из стольких торпедных лодок, подводных лодок и вылавливателей мин, сколько сможет выделить начальник французской эскадры, из французской воздушной эскадрильи с французским кораблем-авиоматкой, из четырех легких английских крейсеров — они присоединятся к первой союзной эскадре, как только будут заменены четырьмя английскими крейсерами у Дарданелл, — и, наконец, из дивизии из четырех английских крейсеров, предоставляемой в распоряжение итальянского командующего. Для операций на Адриатическом море будет образована вторая союзная эскадра в составе французских боевых единиц и итальянских и английских боевых единиц, поскольку они не предоставлены в распоряжение командующего итальянским флотом. Эта вторая союзная эскадра вместе со своими вспомогательными судами (L’Homme enchainИ) будет поставлена под начало командующего французской эскадрой и по зову командующего итальянским флотом будет готова прийти ему на помощь. Словом, Италия добилась своего по всем существенным пунктам. [584]
Несколько сенаторов — Анри Шерон, Будано, Труйо — пришли ко мне с жалобами на Жоффра и Мильерана. Первого они обвиняют в медлительности, второго — в том, что он на поводу у канцелярий своего министерства. В сущности все эти нападки свидетельствуют лишь о внушенном патриотизмом беспокойстве их авторов. По получаемым мною письмам я отлично вижу, как в стране и даже на фронте учащаются признаки усталости и нетерпения. Общее состояние умов еще превосходное, но там и сям на крепком и в целом здоровом организме появляются небольшие зараженные места. Однако нам надо быть стойкими.
В пятницу меня посетил президент Лубэ, и сегодня я нанес ему ответный визит. Лубэ с уверенностью смотрит в будущее и очень тверд. Разговор зашел о Клемансо. Лубэ осуждает его статьи в ‘L’Homme enchainИ’ и прямо называет его ‘вредителем’. Он забыл заявление Клемансо в день президентских выборов: ‘Я голосую за Лубэ’. Однако на самом деле тигр и сам действует только под влиянием своего патриотического недоверия, в силу которого он убежден, что только он один способен спасти страну. Кажется, на днях он разрыдался в военной комиссии сената. Чего не простишь ему за эти слезы?
Вчера мы значительно продвинулись вперед севернее Арраса, в направлении на Лоос, Лан и Вими. Битва разгорелась с обеих сторон холма Hoip-Дам-де-Лоретт, на котором находятся немецкие позиции. Неприятель защищался огнем многочисленных пулеметов, расположенных в казематах таким образом, что немцы могли усиленно обстреливать нас с фланга. Немцы укрылись в настоящей крепости из целой сети окопов и ходов, — мы назвали их лабиринтом. Командовал ими баварский наследный принц. Наша атака, в которой приняли участие 4, 21, 23, 20, 27 и 10-й корпуса, была блестящей. Мы завладели деревней Таржетт и половиной Невилль-Сен-Васт, взяли в плен две тысячи человек и захватили шесть орудий. В особенности удачной была атака 33-го корпуса, тщательно подготовленная генералом Петеном, это был молниеносный успех. Мы продвинулись на четыре километра. К несчастью, и на этот раз у нас не оказалось [585] резервов поблизости. Никто не предвидел столь быстрого продвижения, а так как атакованный участок простирался на восемь километров, резервы армии оставлены были в двенадцати километрах позади фронта, чтобы можно было бросить их на тот пункт, где они понадобятся. Поэтому мы были лишены возможности использовать свою победу.

Вторник, 11 мая 1915 г.

Хорошая весть. Панафье подает нам надежду, что Болгария собирается объявить мобилизацию, пойти на Константинополь и примкнуть к нам (София, No 210). Однако Радославов ставит свои условия, а Фердинанд отмалчивается (София, 10 мая, No 214). Иллюзия была недолгой.
Севернее Арраса мы взяли в плен еще тысячу немцев и захватили еще четыре орудия. Но немцы ответили энергичной контратакой.
Немецкий аэроплан сбросил пять бомб на Сен-Дени. Одна из них упала во двор казармы и ранила пять зуавов, в том числе трех тяжело. Я навестил пострадавших в госпитале Сострадания в Сен-Дени и в госпитале Сен-Мартен в Париже, куда наиболее пострадавший был перевезен уже в агонии. Я был также в самой казарме, застал там около сотни зуавов перед отправкой на фронт и разговаривал с ними. Тем временем весть о моем приезде распространилась в городе, и по моем выходе из казармы многочисленная толпа встретила меня несмолкаемыми криками: ‘Да здравствует Франция!’, — как бы желая показать мне, что душа народа не поддается унынию. Однако не мешало бы поддержать дух этих добрых людей несколькими яркими успехами.
Я снова принял принца Георгия греческого{*417}. Он вчера телеграфировал королю Константину и умолял его не упускать случая для осуществления устремлений своей страны. Он прочитал мне эту телеграмму, она написана очень настойчиво [586] и решительно. Король ответил ему, что просит его повидать меня и сказать мне: ‘Грецию останавливает то обстоятельство, что она встречает отказ в своих требованиях территориальных гарантий. Она выступит, если ей будут даны эти гарантии на предмет мирного договора’. Я отвечаю ему, что французское правительство затруднялось взять на себя обязательство, судьба которого не зависит от него. ‘Тогда принц заявляет мне, что он говорил с Делькассе, и последний сначала дал ему тот же ответ, что и я, но потом без особых возражений согласится на следующую формулировку: ‘Примкнув к Тройственному согласию, Греция заключает союз, в котором содержится сохранение в целости ее территории’. ‘Таким образом, — замечает принц, — союзники не возьмут на себя никакого обязательства по отношению к Греции. Она одна будет толковать союз на свой лад’. Я сказал, что Делькассе до сих пор не говорил мне об этой формулировке и что я нахожу ее двусмысленной.
Возобновилась бомбардировка Дюнкирхена из дальнобойного орудия. Были убитые и раненые. А между тем, в сводке главной квартиры говорилось, что мы открыли местонахождение этого орудия и заставили его замолчать. Как же хотят после этого, чтобы гражданское население верило нашим военным сводкам? А ведь в войне народов общественное мнение — немаловажная вещь. Совет министров требует от Мильерана, чтобы он обратил внимание высшего командования на опасность подобных ошибок.
Сражение под Аррасом в конце концов не привело к значительному результату. Главная квартира сосредоточила сильные резервы в тылу 10-й армии. Она сделала значительные запасы снаряжения, она расположила тяжелую артиллерию в секторе по своему выбору, генерал Жоффр лично отправился в Дуллан руководить операциями. Первый день, воскресенье, прошел хорошо, но, несмотря на артиллерийскую подготовку, нам пришлось тяжелее, чем мы ожидали, особенно ожесточенный характер бой принял в ближайших окрестностях Арраса. Второй день, понедельник, прошел менее удовлетворительно. Сегодня вечером полковник Пенелон восторгается нашим тактическим успехом, но Жоффр [587] категорически предупреждал его не говорить мне о решительном стратегическом успехе. Кавалерия стоит наготове позади наших позиций и ринется вперед, если нам удастся прорвать фронт неприятеля. Но, очевидно, Жоффр потерял надежду проложить ей дорогу.
Сенатор Эмиль Комб послал мне большое и милое письмо с приложением фотографических снимков, изображающих его с дочерьми в оборудованном им госпитале в Пон. Я послал ему подарки для раненых. Он восторженно благодарил меня. Он не из тех, которые слоняются по кулуарам парламента, распространяют катастрофические известия и создают панику.
По поводу гибели ‘Лузитании’ Клемансо распекает в ‘L’Homme enchainИ’ президента Вильсона и заявляет, что его беспристрастие ‘проявилось прежде всего в выражении решпекта кайзеру’.

Среда, 12 мая 1915 г.

Под Лоосом мы потеряли часть завоеванной нами территории. Бедные наши кавалеристы не ринутся вперед. Мы сделаем теперь попытку взять вершину Вими. Но наш натиск, видно, сломлен.
Делькассе утверждает, что никоим образом не одобрил двусмысленной формулировки, о которой мне говорил принц Георгий греческий.
Вивиани сообщает мне свои впечатления от вчерашнего заседания сенатской комиссии. Он с большим раздражением говорит о Мильеране, который с примерным мужеством упорно покрывает своих чиновников, и о его директоре департамента генерале Баке, который считает бесполезным дальнейшее увеличение артиллерии. Клемансо, кажется, снова разволновался до слез, жалуясь своим коллегам на бездействие министерства. Шарль Эмбер выступил с резкой обличительной речью по вопросу о нехватке тяжелой артиллерии. Вивиани ставит альтернативу: либо в отставку подаст он, либо Мильеран. Я отвечаю, что о его отставке, во всяком случае, не может быть речи, что страна превратно истолкует также отставку Мильерана. Но если военный министр, говорю [588] я, не решится действовать энергично, то, действительно, надо будет предпринять что-нибудь. Пока что достаточно будет добиться от Мильерана, чтобы он принял меры против тех своих директоров департаментов, которые не проявляют инициативы и энергии.
Согласно полученным нами известиям из Берлина, тамошняя публика и военные круги очень гордятся торпедированием ‘Лузитании’ и желают продолжения подобных актов (от Бапста, Копенгаген, No 323). Германский посол в Вашингтоне граф Бернсдорф выразил министру иностранных дел свое сожаление по поводу гибели американских граждан, но, разумеется, возложил ответственность за катастрофу на Англию (Жюссеран, Вашингтон, No 366).
В Риме нейтралистская пресса, инспирируемая Австрией и Германией, с крайним ожесточением нападает на министерство Саландры. Газеты, защищающие правительство, и особенно ‘Giornale d’Italia’, подняли перчатку и берут в переделку Джиолитти, обвиняют его в том, что он играет на руку загранице (Рим, No 338).
Леон Буржуа рассказывает мне сегодня о заседании сенатской комиссии. Вивиани выступал гибко и искусно, но Мильеран был сух и упрям. По мнению Буржуа, безусловно необходимо сменить генерала Баке.
Сегодня у меня ужинали Лаведан и Пьер Декурселль с женами, а также симпатичный граф Жозеф Примоли, сияющий, как римское солнце. Он, конечно, чрезвычайно обрадован заключением соглашения с Италией. Но он трепещет за Венецию, уже видит ее осажденной австрийцами и немцами, боится, что в одну из ближайших ночей прилетят вражеские аэропланы и сбросят бомбы на собор святого Марка и дворец дожей.

Четверг, 13 мая 1915 г.

Мильеран не слушает увещеваний Вивиани и моих, он не желает увольнять Баке и заявляет, что его некем заменить.
Сарро, Думерг, Рибо и Мальви находят, что Россия неправа, отказывая наотрез Румынии в какой-либо уступке в Буковине. Я поддерживаю этот взгляд перед Делькассе, но [589] он резко замечает, что такая великая страна, как Россия, не может уступить перед попытками шантажа.
Рузвельт, бывший президент Соединенных Штатов, открыл по поводу ‘Лузитании’ кампанию против Германии. Он заявляет, что все народы должны подвергнуть ее остракизму (от Жюссерана, Вашингтон, No 362). Американское правительство послало в Берлин очень энергичную ноту, в которой заявляет, что торпедирование ‘Лузитании’ не может быть оправдано, и требует помимо немедленного возмещения прекращения подобных приемов (No 363).

Пятница, 14 мая 1915 г.

Сегодня ночью Вивиани звонил мне с сообщением, что агентство ‘Гаваса’ сообщает о беспорядках в Риме и об отставке кабинета Саландры. Утром от Баррера получено подтверждение этого тревожного известия (No 343). Как видно, приверженцы Джиолитти и немцы делают отчаянное усилие добиться своего, добиться, чтобы министерство оказалось в меньшинстве (Рим, No 341). Баррер находит, что Саландра должен, не теряя времени, поставить палату и страну перед совершившимся фактом (Рим, No 342). Если он не будет энергично реагировать на направленную против него конспирацию, он рискует серьезными трудностями в парламенте.
Что случилось? Всю ночь и весь день я ломаю себе голову и теряюсь в догадках. Распался ли кабинет под угрозой германофилов? Или же кабинет желал, чтобы король снова назначил его и поддержал своим авторитетом? Быть может, он нашел невозможным отклонить последние предложения Германии и Австрии и, так как не мог сам принять их после переговоров с нами, предпочел передать дело в другие руки? Мы остаемся без всяких сведений.
Клемансо продолжает разносить меня и министров в ‘L’Homme enchainИ’. Зато он прославляет храбрость Шарля Эмбера, разоблачившего порядки в военном управлении.

Суббота, 15 мая 1915 г.

Саландра вручил королю свою отставку и заявил, что при нынешних обстоятельствах нуждался в единодушном согласии [590] конституционных партий, но не получил его. Виктор-Эммануил III оставил за собой решение. Он принял одного за другим председателей палаты и сената, а также Джиолитти.
Посол Соединенных Штатов Шарп представил Делькассе копию американской ноты. В вежливой форме она содержит требование к Германии немедленно прекратить нелояльные и антигуманные приемы и дезавуировать тех, кто прибег к ним.
Вчера вечером во время спектакля в театре Костанци Габриеле д’Аннунцио произнес новую речь, в которой объявил, что договор о Тройственном союзе денонсирован 4 мая в Вене и что кабинет Саландры взял на себя перед другой группой держав твердые в окончательные обязательства, дополненные военными соглашениями. Ему бешено аплодировали (Рим, No 350).
Мильеран намерен, наконец, сместить генерала Баке, но вздумал поставить во главе артиллерийского ведомства Альбера Тома, социалистического депутата, в настоящее время мобилизованного и состоящего при главной квартире. Альбер Тома человек очень умный и трудолюбивый. Он занимается теперь вопросами военного снаряжения. Но я боюсь, что у него нет нужных технических знаний, и не скрываю от Мильерана, что я предпочел бы специалиста.
В Италии продолжаются волнения. В Риме народный гнев обрушился на Джиолитги. В Милане положение серьезное. На всем полуострове происходят многочисленные манифестации в пользу войны. Король снова призвал Саландру.

Воскресенье, 16 мая 1915 г.

Кажется, русские с начала месяца терпят целый ряд неудач: нашествие немцев в Курляндии, взятие Либавы, поражение при Яслове и в Красном, отступление в Галиции и Южной Польше. Большая цифра попавших в плен, громадные потери, недостаток снарядов, подорожание продуктов, падение курса рубля — все это вызвало некоторый упадок духа у публики. Палеолог обратился к одному русскому государственному деятелю, мнение которого он ценит очень высоко, к бывшему председателю совета министров Коковцову, со следующим вопросом: [591] ‘Если русская армия будет продолжать таким образом отступать или окапываться и не перейдет больше в наступление, если, с другой стороны, союзным эскадрам удастся в ближайшее время завладеть Константинополем, не боитесь ли вы, что у русского народа не хватит духа продолжать войну против Германии и что он удовольствуется результатами, достигнутыми против Турции?’. — ‘Нет, — ответил Коковцов. — Россия считает теперь борьбу против Германии своей жизненной необходимостью’ (Петроград, No 657).
Палеолог телеграфирует нам текст ноты, с которой Сазонов собирается обратиться к Румынии. Речь идет о территориях, которые Румыния желает аннексировать. Сазонов заявляет в ноте, что он сам намерен удержать Западный Банат для Сербии и Северную Буковину для России (Петроград, No 645). Я прошу Делькассе еще раз указать Сазонову на неудобства таких несогласованных выступлений. Впрочем, русская нота имеет в виду соглашение, заключенное русский правительством с Румынией 18 сентября 1914 г. и мне совершенно неизвестное.
В телеграмме из Лондона Поль Камбон делает точно те же замечания относительно демарша Сазонова, что и я, и требует, чтобы мы обратились к России с просьбой ничего не заявлять Румынии без согласования с Англией и нами (Лондон, No 1009).
У черногорского короля Николая тоже свои личные поползновения, и нам приходится держать ухо востро. Он желает ловить рыбу в мутной воде и занять несколько пунктов в Албании, в первую очередь Скутари. Мы сговорились с Лондоном и по мере возможности также с Петроградом, чтобы утихомирить его нетерпение и охладить его аппетиты. Становится все труднее править нашей тройкой и не опрокинуть седоков.
Делькассе уже несколько недель не имеет известий от своего раненого сына, находящегося в немецком плену. Он ни с кем из нас не поделился своими мрачными мыслями, переживает их один. Его личное горе и заботы по министерству, очевидно, отразились на его здоровье. Узнав случайно о его заботах о сыне, я пишу ему, что я душою с ним. [592]
Сегодня итальянский король отказался принять отставку министерства Саландра, оно остается у власти (Рим, No 358).

Понедельник, 17 мая 1915 г.

С каждым днем я получаю все больше ругательных писем, анонимных и подписанных. Одни обвиняют меня в том, что я ‘хотел войны’, другие — в том, что я не подготовил ее. Многие требуют от меня заключить мир. Некоторые угрожают мне революцией.
Однако, по всей видимости, ни на фронте, ни в тылу эти дурные семена не находят благодарной почвы. Солдаты посылают мадам Пуанкаре и мне прекрасные письма, дышащие храбростью и задором. Моя жена устроила в Елисейском дворце настоящие мастерские, откуда регулярно отправляются на фронт пакеты с подарками. У нее уже более двенадцати тысяч крестников среди солдат. Их письма — одно из наших утешений. В них слышно биение сердца народа.
Сегодняшняя почта принесла мне письмецо от Поля Ребу, одного из авторов прелестной книги ‘A la mani&egrave,re de…’ Другой автор, Шарль Мюллер, увы, убит. Поль Ребу писал мне месяц назад из 17-го территориального полка, специальная рота, 148-й почтовый сектор, и просил меня прислать несколько строк для журнала ‘Эхо окопов’, основанного им с несколькими товарищами. Я ответил на это любезное предложение, и ‘Эхо окопов’ поместило мое письмо в (номере от 15 мая). Пикантная деталь: газета ‘Matin’, в которой я так долго сотрудничал, думала, что Поль Ребу сам написал статейку ‘в манере президента республики’ и подписался моим именем. Газета поздравляла наших poilus (солдатиков), что им так хорошо удаются ‘подражания’.
Титтони был принят Вивиани и сказал ему: ‘Мы выступим, даже если Румыния не выступит. Но это будет для нас разочарованием и источником слабости. Поэтому надо сделать все возможное, чтобы склонить Румынию. Помогите нам убедить Сазонова. Это человек, поддающийся влиянию, он повинуется русскому генеральному штабу. Он должен был бы сделать Румынии уступки на Пруте, а если он желает вызвать национальное движение в Румынии, ему надо только отказаться от Бессарабии’. [593]
Титтони виделся сегодня также с Делькассе, но ничего не сказал ему о Бессарабии. Делькассе не считает возможным советовать России подвергнуть себя ампутации. Конечно, со времени Берлинского трактата Бессарабия является глубокой причиной недоразумений между Россией и Румынией, но для Франции неудобно выступить по собственной инициативе в вопросе, который союзная держава считает затрагивающим ее державные права.

Вторник, 18 мая 1915 г.

Переговорив с Вивиани и Жоффром, Мильеран решил назначить во главе артиллерийского ведомства Альбера Тома. Каковы бы ни были достоинства этого молодого депутата, этот выбор представляется мне довольно рискованным, и я повторяю свои возражения. Однако Мильеран и Вивиани выступили со своим предложением в совете министров. Бриан, Оганьер, Рибо и Мальви, не касаясь личности Тома, заявили, что для парламента будет невразумительно, каким это образом депутат, хотя бы временно, может стать директором департамента министерства. Я снова настаиваю на том, что полезно было бы назначить на это место инженера, Альберу же Тома поручить общее наблюдение. В конце концов, совет министров большинством голосов выносит заключение о назначении Тома не директором департамента, а товарищем министра и в качестве такового ведающим артиллерией.
Известия из России остаются весьма неважными{*418}. ‘Со времени войны, — телеграфирует Палеолог (No 649), — мы уже в пятый или шестой раз наблюдаем ту же картину. Русский генеральный штаб готовит большое наступление, германский генеральный штаб разбивает последнее своими быстрыми движениями и мощной атакой. Русская армия не умеет ни уберечь себя, ни маневрировать, и когда происходит столкновение, она в результате всегда отступает, потому что у ее артиллерии не хватает снарядов’. Правда, Палеолог продолжает: ‘Хотя русские армии вынуждены перейти к обороне, они тем не менее оказывают нам весьма ценную [594] помощь. На фронте французской армии находятся в настоящее время сорок восемь немецких корпусов и две кавалерийские дивизии. Русская армия сражается против двадцати пяти корпусов Австро-Венгрии и двадцати семи немецких корпусов, в общем против пятидесяти двух корпусов и двадцати кавалерийских дивизий. Борьба эта ведется с энергией, которой надо отдать полную справедливость. Каждое сражение является для русских ужасной гекатомбой… Русский народ безропотно несет налагаемые на него страшные жертвы. Конечно, поражения нашего союзника затягивают окончание войны, но они не изменят ее результата’.
Палеолог послал нам также (No 653) копию писем, которыми обменялись 1 сентября 1914 г. Сазонов и румынский посланник Диаманди. Россия обязалась признать за Румынией право аннексировать те территории австро-венгерской монархии, которые заселены румынами. Что касается Буковины, то дележ ее между Россией в Бессарабией должен произойти по национальности большинства населения. Россия обещает ходатайствовать перед кабинетами лондонским и парижским об утверждении этих обещаний. В обмен за эту декларацию Диаманди от имени Румынии обязался соблюдать благожелательный нейтралитет по отношению к России до того момента, когда последняя оккупирует заселенные румынами территории австро-венгерской монархии. Итак, соглашение это не содержало военной конвенции. Так или иначе, Россия ничего не сообщила нам об этих небезынтересных для нас переговорах, за исключением тех неопределенных сведений, которые в октябре 1914 г. были даны Извольским Делькассе и остались мне совершенно неизвестными. Делькассе выразил теперь русскому правительству надежду, что в текущих переговорах оно не будет более обращаться к Румынии с предложениями, не согласованными с Англией и Францией (телеграмма Палеологу No 717). Меня посетил мой бывший правитель канцелярии Дешнер, ныне посланник в Португалии. На другой день после его отъезда из Лиссабона там вспыхнула революция. Во главе нового правительства был поставлен Хосе Чагас, бывший португальский посланник в Париже. Но при своем приезде [595] из Опорто в Лиссабон он стал жертвой покушения, и жизнь его находится в опасности. Главные министры старого кабинета заключены в тюрьму. Президента республики до сих пор оставляют на своем посту. Сегодня утром беспорядки пришли к концу. Город снова принял свой обычный вид.

Среда, 19 мая 1915 г.

Не считаясь с моими возражениями, Мильеран, согласно решению совета министров, представил мне на подпись декрет о назначении Альбера Тома товарищем министра, ведающим артиллерией. Но, как видно, социалистическая группа воспротивилась участию еще третьего социалиста в правительстве. Самба и Тома вынуждены вести по этому поводу переговоры со своими товарищами. Итак, вопрос остается открытым.
Будано представил мне от имени военной комиссии сената доклады Анри Шерона и Шарля Эмбера. Новая поездка в Бурж возмутила подкомиссию по вооружению против Мильерана и его сотрудников. Ряд членов комиссии заявляет, что мы вынуждены будем остановить операции на север от Арраса за неимением артиллерии. ‘Некоторые члены комиссии, — говорит Будано, — очень удручены этим, другие, являющиеся непримиримыми противниками кабинета, чуть ли не открыто торжествуют’.
Палеолог извещает нас, что Россия согласна на небольшие уступки в пользу Румынии. Она согласна установить будущую границу в Буковине на реке Серет. Кроме того, она признает за Румынией право на аннексию округа Торонтал (Петроград, No 660). Но в обмен на это, пишет Палеолог, ‘безусловно необходимо, чтобы румынское правительство выразило готовность вести переговоры на базе ноты, врученной ему русским правительством 14 мая…’. По соглашению со мною Делькассе посылает в Бухарест телеграмму, в которой ссылается на обещания Сазонова и просит Румынию ответить надлежащим образом на эти доказательства доброй воли (из Парижа в Бухарест, No 225). Впрочем, победа русских или французов обладала бы более убедительной силой. [596]

Четверг, 20 мая 1915 г.

Социалистическая группа вернулась к своему первому решению и разрешила Альберу Тома принять пост товарища военного министра. Декрет появится сегодня утром. Как и следовало ожидать, газеты умеренного лагеря встретили это назначение с тем большим недовольством что в кабинете не представлена ни одна из правых партий и, таким образом, нарушено равновесие ‘священного союза’. Я указываю на это Вивиани и Мильерану, но они слушают меня рассеянно. Сегодня на заседании совета министров мы узнали, что радикальный депутат от Нижней Шаранты Фабр внес запрос о назначении социалиста-коллективиста на пост товарища военного министра. При этом случае я указал на то, что в Англии кабинет, как видно, собирается включить в свой состав консерваторов (от Поля Камбона, 19 мая, No 1041) и что мы тоже должны пополнить состав правительства такой личностью, как Дени Кошен. Бриан энергично поддерживает меня, Вивиани робко соглашается, но Оганьер, Мальви и Сарро высказываются против моего предложения, одни более страстно, другие менее резко. Самба заявляет, что не возражал бы против назначения Кошена товарищем министра по пороховому ведомству, но назначение Кошена министром вызовет нарекания на правительство в попытке сблизиться с Римом. Мильеран предупреждает совет министров, что ни под каким видом не согласится принять еще одного товарища министра. В результате не было принято никакого решения. Надо будет еще вернуться к этому вопросу.
По поручению Грея Берти вручил Делькассе вербальную ноту относительно Болгарии. Грей вносит поправки в предложения Сазонова, который полностью присоединяется к требованиям Болгарии. Английский министр иностранных дел предлагает заявить в Софии: ‘В обмен на ваше сотрудничество против Турции союзники гарантируют вам во Фракии линию Энос — Мидия и в Македонии — границы по мирному договору 1912 г., причем последнее под тем условием, что Сербия получит компенсации в другом месте. Кроме того, союзники изъявляют готовность использовать после [597] войны свое влияние на Грецию, чтобы обеспечить Болгарии владение Каваллой, компенсировав Грецию в Малой Азии’.
Мне думается, что этот новый торг имеет мало шансов. Болгария найдет это предложение недостаточным, Греция сочтет его неприемлемым. В конечном счете мы рискуем остаться без помощи той и другой.
В совете министров наметились два течения. Одни, как Мальви и Оганьер, готовы пожертвовать Грецией в пользу Болгарии, сотрудничество которой представляется им безусловно, необходимым для операции на Дарданеллах. Другие, как Бриан, ставят гораздо выше помощь Греции, чем Болгарии. Я высказываюсь в том смысле, что нам надо открыто спросить Грецию, согласна ли она пойти с нами, не ставя условий, как она вначале подала нам надежду, и сказать ей, что в случае неполучения от нее утвердительного ответа мы оставляем за собой свободу действий. В таком случае мы сможем обратиться к Болгарии и проявить к ней больше щедрости. Но если мы будем пытаться устроить всех и не примем решения в ту или другую сторону, нам придется отказаться от чьей-либо помощи на Балканском полуострове. Большая часть министров склоняется в пользу моего мнения, но соглашения не было достигнуто и продолжение дискуссии откладывается. Мы теряем время, а удастся ли когда-либо наверстать его?
Блондель имел продолжительный разговор с Братиану (Бухарест, No 235 и сл.). ‘Прежде всего, — сказал ему румынский премьер, — я не желал бы, чтобы вы неправильно поняли мои намерения. С самого начала войны моим твердым намерением было выйти из нейтралитета и выступить на стороне Тройственного согласия. Если я медлил высказаться открыто, то это потому, что мне надо было закончить свои военные приготовления, не вызывая резких протестов наших врагов… Когда момент показался мне благоприятным, я начал переговоры. Трезво размышляя, я сформулировал известные вам требования. Они отвечают не только постоянным национальным устремлениям Румынии, но также необходимости установить естественные границы и, таким образом, предотвратить национальные столкновения, подобные тем, которые [598] столько лет вносят смуту в Македонию. Если я настаиваю на Дунае, как на границе между нами и Сербией, но не для того, чтобы получить еще несколько километров сверх того, что за нами признает Россия, а для того, чтобы иметь вполне определенную демаркационную линию. Тот же довод относится и к Пруту. По этим двум пунктам я вынужден стоять на своем и не уступать’.
Впрочем, Братиану сослался в оправдание своей нынешней позиции на соглашение 1 октября. ‘Россия, — сказал он, — в обмен за наш нейтралитет предоставила нам право занять — в момент, который мы сочтем удобным, — те земли австро-венгерской монархии, на которых живут румыны, за исключением Буковины. Что касается последней, то здесь границы будут установлены комиссией по принципу национального большинства. Итак, нам предоставлено использовать это право, и не исключена возможность, что это нам удастся без боя. Не думаю, что Россия желает идти по стопам Германии и поступить с этим соглашением, как с клочком бумаги’. Как видим, бедный ткач Сазонов совершенно запутался в тех нитях, из которых он с таким долготерпением старался выткать свою ткань.
Альбер Тома сказал мне, что разделит департамент артиллерии на три секции: ручного оружия, легкий артиллерии и тяжелой артиллерии.

Пятница, 21 мая 1915 г.

Вчера, в четверг 20-го, итальянская палата четыреста семью голосами против семидесяти четырех приняла законопроект, которым правительству вручаются полномочия на случай национальной войны. Во время заседания произошли трогательные сцены и восторженные манифестации. Саландра заявил, что Италия всегда преследовала мирную политику, и продолжал: ‘Ультиматум, с которым австро-венгерская империя обратилась в июле 1914 г. к Сербии, сразу уничтожил плоды наших усилий. Он нарушал наш союзный договор формально, так как предъявлен был без предварительного соглашения с нами и даже без простого уведомления нас, он нарушал его также по существу, так как стремился нарушить [599] тонкую систему территориальных владений и сфер влияния, которые были установлены на Балканском полуострове. Но в еще большей мере, чем тот или иной отдельный пункт союзного договора, нарушен и даже устранен был весь дух этого договора, так как, начав самую ужасную в мире войну, в прямом противоречии с нашими интересами и чувствами, нарушили равновесие, обеспечению которого должен был служить союз, и, таким образом, неизбежно снова был поставлен вопрос о национальной цельности Италии. Тем не менее правительство в течение долгих месяцев терпеливо старалось найти компромисс, который должен был вернуть союзу утраченный им смысл существования’.
Эти переговоры итальянское правительство резюмировало в ‘Зеленой книге’, которая была роздана членам палаты. Из опубликованных документов явствует, что 9 сентября 1914 г. герцог Аварна, итальянский посол в Вене, по поручению Соннино уведомил графа Берхтольда, что выступление Австрии против Сербии является актом, который в силу статьи 7-й договора о Тройственном союзе должен был быть совместно обсужден обоими правительствами. Эта статья действительно обязывала Австрию к предварительному соглашению с Италией и к компенсациям, даже в случае временной оккупации. Граф Берхтольд сначала ответил, что война против Сербии носит не агрессивный, а оборонительный характер и поэтому не является основанием для какого-либо обмена мнениями с Италией. Но затем германский посол в Вене, получивший инструкции от фон Ягова, склонил Берхтольда проявить большую уступчивость. В то же время в Рим приехал князь фон Бюлов и предложил вести беседу с Соннино. Австрия сначала предложила, как объект компенсации, Албанию. Италия ответила требованием Трентино и Триеста. Князь фон Бюлов заявил прямо, что Австрия предпочтет воевать, чем отдать Триест, но он считал возможным для Италии получить Трентино. Переговоры с грехом пополам продолжались в феврале и марте. В конце концов, Австрия обещала уступить округа Триент, Ровередо, Риву, Тионе и Борго, за что оставляла за собой свободу действий на Балканах. Соннино настаивал на уступке всего Трентино в границах [600] 1811 г., Градиски и Герца, Триеста с его окрестной территорией и островов Курзолари. Австрия ответила 16 апреля отказом, за исключением того, что согласилась уступить несколько большую часть Трентино. С этого момента разногласие было непоправимо. Италия немедленно связалась с Тройственным согласием и решила денонсировать свой союзный договор с Австро-Венгрией.
Ко мне явились члены палаты депутатов Рауль Пере, Беназе, Комбрусс, Стерн и Поль Морель и рассказывают мне о волнении, вызванном в их группе назначением Альбера Тома. Они находят, что социалисты занимают слишком много мест в кабинете. Из соображений такта по отношению к правительству я не мог сказать им, что я сам выступал в совете министров с подобными же возражениями и предложил коррективу. Но я сообщил об их шаге Вивиани.
Растет число издаваемых на фронте газет, они распространяют там хорошее настроение. Сегодня я получил от ребят из Кверси листок, издаваемый 131-м территориальным полком, он называется ‘Эхо землянок’, ‘орган троглодитов на фронте’, и желает организовать в честь штыка день Розалии.
Зато портится состояние умов в палате. Сегодня было бурное заседание по поводу закупок хлеба для гражданского населения, и министру торговли Томсону пришлось отбиваться от ряда атак.

Суббота, 22 мал 1915 г.

На заседании совета министров я высказываюсь в том смысле, что, если Братиану, несмотря на наши уговоры, не удовлетворится последними уступками Сазонова, надо будет предпринять новый демарш в Петрограде и пытаться добиться более широких предложений. Помощь Румынии становится почти насущной необходимостью для нашего союзника. Непонятно, что он сам идет на риск провалить переговоры. Бриан и Вивиани поддерживают меня, но Делькассе ссылается на ноту, полученную им от Грея через Берти. В этой ноте Грей всецело высказывается против позиции Румынии. Кроме того, сам Делькассе не желает взять на себя ответственность за новое давление на Сазонова, в то время как сэр [601] Джордж Бьюкенен нашел последнего крайне ‘удрученным’ и помышляющим об отставке. К тому же, если Россия обозлится и решится вступить в переговоры с Германией, пятьдесят два немецких и австрийских корпуса, находящихся теперь на восточном фронте, обратятся против нас. Делькассе проявил такую ретивость в своей оппозиции, что я, щадя его нервы, посоветовал ему только рассмотреть, нельзя ли предпринять какой-нибудь новый шаг в Петрограде в случае отказа Румынии. Действительно, тотчас после нашего заседания пришла телеграмма от Блонделя (Бухарест, No 241, 242, 21 мая), в которой говорилось, что Братиану остается непоколебимым и заявляет, что скорее подаст в отставку, чем поступится чем-либо в своих требованиях. Однако наш посланник прибавляет (Бухарест, No 243), что у Братиану связаны руки и что он должен будет уйти и освободить место другому министерству, готовому немедленно открыть военные действия, если русское правительство уступит в вопросе о Пруте и Черновцах. Я написал Вивиани, обратил его внимание на серьезность этого вопроса и настоятельно просил его постараться убедить Делькассе.
Выздоровевший от гриппа де Фрейсине уезжает в Швейцарию. Он хотел заехать ко мне. Я предупредил его и поехал к нему проститься. Он того мнения, что мы должны торопиться с соглашением с Румынией и в случае надобности добиться уступки Черновцов. Он полагает также, что нам следует без колебаний гарантировать Каваллу Болгарии, чтобы побудить последнюю выступить на нашей стороне.
Генерал Брюжер говорит мне, что после успеха нашего 33-го корпуса под началом генерала Петена, замечательно подготовившего его операцию под Нотр-Дам-де-Лоретт 9 мая, мы могли бы немедленно использовать достигнутые выгоды, если бы были наготове резервы, но они не были в руках у командующего армией, который, как всегда, сам находился далеко от войск, в тылу. Офицеры 33-го корпуса были очень неприятно поражены, видя, что их оставили после их победы.
Отправляясь сегодня вечером к армии на фронт, я оставил заведующему протокольной частью Вильяму Мартену [602] телеграмму для короля Виктора-Эммануила. Я просил его сообщить о ней министру иностранных дел и отправить ее по назначению, как только станет известно о вступлении Италии в войну.

Воскресенье, 23 мая 1915 г.

Ночь провел в поезде и утром прибыл в Фруар, где меня ожидали командующий восточной группой армий генерал Дюбайль и командующий отрядом лотарингской армии генерал Эмбер{*419}. В прекрасную погоду мы отправились на автомобиле по правому берегу Мозеля и приехали в лес Буа-де-Шапитр и на гору святой Женевьевы. С ее вершины, словно с балкона, нам видны на другом берегу реки небольшой город Понт-а-Муссон и прославившийся в этой войне лес Буа-ле-Претр. На фронте спокойно. Лишь время от времени раздается несколько пушечных выстрелов. Мы осматриваем в секторе 59-й дивизии, на горе Тулон и на горе Мон-Жан, защитные сооружения, а также батареи и одно судовое орудие, которые стреляют по направлению к границе. Солдаты роют окопы и предлагают мне заложить кусок бруствера. Я следую их предложению, и это вызывает с их стороны радостную благодарность. Мы завтракаем в штабе генерала Эмбера у подножья двух квадратных башен Сен-Никола-дю-Пор. Во время завтрака я получил телеграмму, что в Италии объявлена мобилизация. Это известие с удовлетворением принято офицерами и солдатами. Все надеются, что это событие сократит продолжительность войны. Днем я присутствую на учении в Курбессо на северо-востоке от Сен-Пикола-дю-Пор: 223 и 333-й полки из бригады Шалль проводят пробные атаки. Эти полки отправляются на передовые позиции, и их учат собираться на вырытых в земле площадках, выходить из них траншейными ходами и размещаться в окопах, затем по данному сигналу выскакивать и стрелять. Затем мы проезжаем ряд деревень, полуразрушенных немцами, в частности, Кревик, где я нахожу развалины [603] сгоревшей усадьбы генерала Лиоте. Отсюда мы с командиром 74-й дивизии генералом Биго отправляемся к войскам, занимающим лес Парруа и в последнее время значительно продвинувшимся вперед. Их защитные сооружения теперь вполне на высоте и, видимо, недоступны любому неожиданному нападению.

Понедельник, 24 мая 1915 г.

Переночевал в Люневилле, где меня охватили воспоминания о моем 2-м батальоне. Здесь я узнал, что Италия объявила, что считает себя находящейся в войне с Австрией. Однако, вопреки лондонскому соглашению, она не упоминает о Германии.
Отправляемся к стоянке 2-й кавалерийской дивизии. У нее прекрасный вид. Никто не подумал бы, что на рассвете эти люди стояли еще на часах в окопах. С вышки Абленвилль на восток от Мондонского леса мы обозреваем территорию, завоеванную лотарингской армией. Я поздравляю генерала Эмбера. Он, как он сам говорит, из солдатской семьи. Отец его был солдатом, служил в крымскую кампанию, потом конным жандармом в Рамбуйе. Детство генерала Эмбера протекало в скромных и тяжелых условиях. Однако он окончил с отличием Сен-Сирскую школу, блестяще служил в тонкинских стрелках, затем в армии генерала Дюшена на Мадагаскаре и, наконец, в Марокко. Когда вспыхнула война, он командовал марокканской дивизией и 32-м корпусом, а 9 марта был поставлен во главе отряда лотарингской армии, которому было дано задание отвлечь как можно больше неприятельских войск, чтобы облегчить наступление в Артуа. Генерал Эмбер выполнил это задание так, что главнокомандующий остался вполне доволен.
Оставив его, я поехал к расположенной вправо от него 7-й армии генерала де Мод Гюи. Последнего я нашел таким же скромным и простым, каким я видел его недавно в Сен-Поле{*420}. Он счастлив, что командует теперь вогезскими войсками. Через Баккара и Раон-л’Этап, несчастные два города, [604] которые сильно пострадали от бомб и пожаров, мы приехали в Сен-Мишель-сюр-Мерт, где я принял парад частей 41-и дивизии. Доехали до Сафтского леса, где я осмотрел близ фронта наши оборонительные сооружения. Затем остановились в Сен-Дидье, который немцы продолжают бомбардировать, главные кварталы его сильно пострадали. Завтракаем в Пленфен, у подножья Вогез. Здесь находится центр 3-й стрелковой бригады, а которой Мессими доблестно служит в чине подполковника, — он второй раз был отмечен в приказе по армии, я от всей души поздравил Мессими.
Стрелки построили триумфальные арки, дома разукрашены флагами, солнце тоже участвует в празднестве. Известие о вступлении Италии в войну всех обрадовало. Мы завтракаем при звуках полкового оркестра: итальянский гимн, песни батальонов, Сиди-Брагим, лотарингский марш. Хор санитаров пропел несколько песен на провансальском диалекте — стрелковые батальоны этой бригады состоят из южан.
После скромного завтрака садимся на мулов и отправляемся на вершину по крутой тропинке в скалах. Мулы наши очень упрямы и норовисты и плохо слушаются поводьев. Когда мы на перевале Бономм должны были принять парад нескольких расположенных здесь рот стрелков, я чувствовал себя не особенно представительным в таком окружении. После смотра мы сошли на землю, и ‘синие дьяволы'{*421} под командованием Мессими продефилировали перед нами с молодецким видом. Потом продолжаем взбираться на гору по направлению к Труа-Эпи и Гро-Газон. Мы отчетливо различаем перед Орбей немецкие окопы. Вдали, на равнине Эльзаса, замечаем белые дома. Это все еще земля обетованная, все еще запретная земля.
Спускаемся на мулах вниз до стоянки Мессими и отправляемся во Фрез, Клефей, Ану, ущелье Плафон, Корсье, Брюйер. Один за другим я принимаю парад разных родов войск — одного батальона 253-го полка, стрелковой бригады новой формации, 151-й бригады артиллерийской группы, раздаю знаки отличия — кресты, ордена Почетного легиона, военные [605] медали, военные кресты представленным к отличию офицерам, унтер-офицерам и солдатам. Все, видимо, счастливы, что эти знаки отличия вручены им самим президентом республики. Здесь бывают моменты, когда моя представительная или, как выражается Клемансо, парадная роль не лишена всякого интереса в национальном масштабе.

Вторник, 25 мая 1915 г.

В восемь часов утра вернулся в Париж. Видел Мильерана перед заседанием совета министров и рассказал ему про свои впечатления. Состояние духа войск превосходно. Но из всех моих разговоров вытекает, что главнокомандующий, или, вернее, главная квартира, слишком опекает командующих армиями. Ни один из них не пользуется ни малейшей свободой в своих действиях, точно так же командующие группами армий. В результате система страдает отсутствием гибкости. С другой стороны, главная квартира страдает от прилива крови. Главнокомандующий не знает, что происходит на периферии этого гигантского организма. Сам генерал Пелле, ближайший сотрудник Жоффра, жаловался на днях на пропасть, открывающуюся между templa serena (светлыми храмами) главной квартиры и бойцами на фронте.
Министерство иностранных дел отправило мою телеграмму итальянскому королю. По своем возвращении я не нашел ответа.
Совет министров принимает, наконец, решение обратиться к Софии с формулой Грея, а не Сазонова, так как последняя рассорит нас с Румынией. Делькассе поручено уведомить Романоса, что, так как греческое правительство не согласилось вступить в войну, не ставя условий, мы вынуждены вернуть себе свободу действий, однако не упускаем из виду греческих интересов, как они понимаются самыми выдающимися государственными деятелями этой страны. Король Константин, вероятно, поймет, что мы намекаем на Венизелоса.
Пьер Лоти, продолжающий любить Турцию нежной любовью, сказал мне, что турецкие противники Энвер паши склонны вступить в сношения с Францией. В согласии с Вивиани я ответил ему, что мы не можем выслушивать никаких [606] предложений, даже официозных, иначе как в присутствии своих союзников. Он передаст этот ответ своим корреспондентам.

Среда, 26 мая 1915 г.

Депутат от департамента Марны Марген говорит мне, что он вышел в отставку в чине артиллерийского командира для того, чтобы иметь возможность рассказать своим товарищам в обеих палатах о положении на фронте. ‘Одни, — говорит он, — нападают на Мильерана, другие — на Оганьера. В действительности же причина зла одна. Застой на фронтах вытекает из повторения одних и тех же ошибок: атаки носят слишком местный характер, нет никакого общего плана действий, только отдельные удары на авось. Необходимо, чтобы главнокомандующий изменил свои методы, он должен совещаться со своими подчиненными, должен видеть их, а не все более замыкаться от них. Если он не согласен, остается только отказаться от его услуг. Теперь никто не пожалеет об этом’. Строгие, несправедливые замечания, содержащие мало положительного, но, к несчастью, Марген не один, от кого можно услышать теперь такие речи. Фабий Кунктатор недолго был бы популярен во Франции.
Генерал д’Амаде возвратился из Дарданелл, как мне кажется, гораздо меньшим пессимистом, чем был в своих разговорах с Дефрансом в Каире. Он думает, что через месяц мы будем господами полуострова. Он даже надеется, что еще до этого турки попросят у нас мира. В свою очередь Пьер Лоти пишет мне: ‘Турки предвидели, что при переговорах потребуется присутствие английского и русского делегатов. Они заранее согласны были на это. Итак, с этой стороны нет препятствий, это согласовано. Они торгуются только относительно итальянского делегата, возражают не без основания, что Италия еще не объявила им войны. Но они, несомненно, уступят, а ввиду срочности можно было бы, пожалуй, отказаться от этого. Вот что они предлагают: турецкий дипломат по выбору союзников, Джавид или Талаат, вызывается телеграммой в какой-либо город Швейцарии тоже по выбору союзников. Когда о приезде его туда [607] будет сообщено и подтвердится, тайно приедут делегаты союзников. Турки не ставят никаких предварительных условий для этих переговоров. Этот план кажется мне вполне приемлемым. Джавид может приехать раньше Талаата, так как находится в Берлине, но там он только три дня и приехал туда по совершенно другому поводу. По Талаат внушает мне больше доверия. Итак, если возможно было бы узнать сегодня до восьми часов вечера через посольства, согласятся ли Россия и Англия послать своих делегатов в Швейцарию на свидание с турецким делегатом, который приедет на день-два раньше, то я отправил бы вечерним девятичасовым поездом в Женеву эмиссара, который тотчас телеграфировал бы условным языком Джавиду или Талаату. Таким образом, мы не потеряли бы времени. Разумеется, без лишних слов, что враждебные действия будут продолжаться во время этих переговоров, словно ничего не произошло. Талаат и Джавид являются в настоящий момент двумя вершителями судеб Турции. Энвер обжегся. Пьер Лота.
Ваш ответ для этих двух делегатов, господин президент, я передам туркам не в письменном виде, а устно, причем одному из них без свидетелей’.
Лота в качестве дипломата, ведущего переговоры, — все бывает. Уведомленные мною Вивиани и Делькассе полагают, что можно пустить Талаата даже во Францию, если он действительно готов приехать {56}. Мы тотчас же уведомляем Лондон и Петроград, и я даю об этом знать Пьеру Лоти.
Первый вице-председатель военной комиссии сената Будано сообщает мне, что комиссия поручила трем своим членам — Страусу, Лурти и Ле Гериссе — обследовать работу врачебно-санитарной части, но военные власти не допустили их к исполнению своей миссии. Им запретили доступ в Не-ле-Мин и Обиньи. Комиссия очень недовольна и собирается протестовать.
Вивиани лично склонен был бы расширить свой кабинет такими людьми, как Барту и Дени Кошен. Но он боится возбудить аппетиты и вызвать недовольство. ‘В составе английского министерства произошли перемены, в него входят теперь восемь министров, в том числе глава оппозиции Бонар [608] Лоу, которому поручено министерство колоний. Бальфур заменил Уинстона Черчилля на посту морского министра. Неужели же мы неспособны понимать и осуществлять единение так же разумно, как англичане?
Делегация итальянской колонии обратилась ко мне с очень тепло составленным адресом. Я отвечаю ей в том же духе и выражаю непоколебимое стремление Франции к совместной победе, но, говоря о враге, я в первую очередь имею в виду Германию, а они — Австрию.
Я все еще не имею ответа от итальянского короля, и это молчание начинает удивлять министров.
На ужине были у меня в интимной обстановке Бриан и мой старый товарищ по адвокатуре Мишель Пеллетье. Бриан, так же, как я, очень желает, чтобы мы последовали примеру Англии и Вивиани расширил свой кабинет.

Четверг, 27 мая 1915 г.

Новое письма от Лоти: ‘Итак, вчера вечером я отправил гонца в Женеву, он будет там сегодня утром. Я убежден, что Талаат согласится приехать при условии — после нашего разговора я счел возможным дать ему это заверение, — что будет соблюдена тайна о нем и что ему всячески будет облегчен переезд через границу и в паспорте не будет указано его настоящее имя. Однако надо решить еще два вопроса. Я хотел бы иметь возможность ответить на них поскорее телеграммой, конечно, условными словами, непонятными для публики. 1) Талаат (который на нашем условном языке называется Полем), конечно, попросит, как одолжения, чтобы свидание состоялось не в Париже, а в любом другом назначенном ему городе Франции, где немцам нелегко было бы открыть его: в Дижоне, Лионе и т. д. Окажем ли мы ему это одолжение? Я был бы очень рад этому. 2) Хотя Джавид (которого мы называем Жаном) не внушает нам доверия, пропустим ли мы его, если Талаат пожелает привести его с собой? На это, хотя это, конечно, не может быть sine qua non, я тоже хотел бы иметь возможность дать немедленно ответ по телеграфу. Стоит ли упоминать, что я всегда готов и рад явиться по первому зову в Елисейский дворец хотя бы [609] для самой короткой беседы. Примите и пр. Пьер Лоти’. С согласия Вивиани и Делькассе я поспешил ответить, что Поль может привести с собой Жана и что не обязателен приезд его непременно в Париж. Он должен как можно скорее известить нас о своем отъезде, и правительство по приезде его в Швейцарию распорядится о дальнейшем.
Король Виктор-Эммануил действительно телеграфировал мне во вторник через итальянское посольство, но Титтони нашел его телеграмму сухой и несоответствующей моей, не передал ее мне и посоветовал Риму дополнить ее. Когда я сегодня запросил через Уильяма Мартена, не застрял ли где-нибудь ответ короля, Титтони дал нам это объяснение и вместе с тем послал нам текст задержанной им телеграммы, действительно несколько сухой: ‘В момент, когда Италия берется за оружие, чтобы освободить итальянские земли от общего неприятеля, я рад послать вашему высокопревосходительству сердечный привет и горячие пожелания победы. Виктор-Эммануил, король’.

Пятница, 28 мая 1915 г.

Будано прислал мне составленный Анри Шероном доклад военной комиссии по вопросу о единогласно требуемом ею облегчении контроля. ‘Будущий историк этой войны, — говорит докладчик, — установит неоспоримый факт, что реформы и усовершенствования, с которыми связано было освобождение страны, проистекали от контроля со стороны парламента. Только с того момента, как стал осуществляться этот контроль, были выявлены неумелость и ошибки управления. Будущим историкам не придется поэтому ломать себе голову над вопросом, как должны функционировать общественные инстанции во время войны. Опыт уже имеется. Свободное функционирование наших учреждений, полное уважение к нашим конституционным законам являются лучшими гарантиями национальной обороны…’ Затем Шерон продолжает: ‘Мы не присваиваем себе функции исполнительной власти, но мы желаем полностью выполнить свою задачу, без колебаний и слабости… Наш контроль не должен ограничиваться проверкой документов и выслушиванием [610] министров… Действителен только контроль над фактами, контроль на местах…’
Понимаемый в таком широком смысле парламентский контроль рискует стать нередко вмешательством в дела правительства. Он может быть полезным или вредным, в зависимости от того, какие люди за него берутся и как они берутся за него. Конституция никоим образом не предусматривает, что сенаторы или депутаты могут присваивать себе функции министров, военных вождей или технических начальников, действующих под ответственностью министров. Надо, стало быть, чтобы комиссии не превращались в комитеты действия и в своем законном стремлении контролировать и стимулировать действия правительства не ослабляли последнее и не создавали анархии.
В секторе Арраса продолжаются бои с переменным успехом: мы то продвигаемся вперед, то отступаем.
Между Германией и Италией прерваны дипломатические отношения, но ни с той ни с другой стороны не последовало объявления войны.
Бриан просил меня принять ‘дедушку Комба’, который теперь в Париже и хочет еще раз высказать мне свою благодарность за мой скромный дар, посланный госпиталю в Пон. Конечно, я ответил, что приму его. Я нашел его очень возмущенным Мильераном. Он желает скорейшего преобразования министерства и не скрывает, что, если в нынешних обстоятельствах обратятся к нему, он не станет уклоняться. У него даже слабость к портфелю министра народного просвещения, не потому, подчеркивает он, что он желает возобновить свою кампанию, а потому, что ему хочется осуществить реформу, которой он очень увлекается и которая не кажется ему несвоевременной, а именно реформу греческого произношения. ‘Я хотел бы, — говорит он, — чтобы греческие слова произносили по-новому, по-нынешнему, детям было бы тогда гораздо легче усвоить родство греческого языка с латинским. Возьмите, например, слово Baivco — прихожу, почему не произносить его: veno ‘.
Бедный Мишель Пеллетье, который в таком веселом настроении ужинал у нас в среду, умер сегодня от сердечного [611] приступа. Ушел еще один прекрасный друг: Ревейль, Ружон, Адриан, Бернгейм, Пеллетье… Вокруг меня становится все более пусто.

Суббота, 29 мая 1915 г.

Мильеран отправится к Жоффру и будет стараться склонить его предоставить большую свободу действий командующим тремя армейскими группами, которые Жоффр намерен формировать, а именно Фошу, Дюбайлю и Кастельно.
Очень унылое заседание совета министров. Пессимизм начинает проникать в умы. Операция под Аррасом застыла на одном месте. Все члены правительства задают себе вопрос, когда же, наконец, будут видны результаты этой затянувшейся траншейной войны, которая обрекает нас на неподвижность. Несколько недель назад на завтраке в Елисейском дворце с министрами Жоффр говорил так, что можно было надеяться на окончание войны в июне. Теперь конец все более отдаляется. Парламент волнуется. Мобилизованный в качестве офицера Бокановский написал Мильерану, что намерен интерпеллировать его о работе его министерства с начала войны, что потребует закрытого заседания. В ответ на это совет министров предложил Вивиани поставить вопрос о доверии.
Кажется, Шарль Эмбер рассказывал в сенате, что два батальона якобы сдались неприятелю под пение ‘Интернационала’. Все говорят об усталости войск, и, в конце концов, такие разговоры могут в самом деле привести к ней.
Между тем, в рейхстаге Бетман-Гольвег объявляет, что Германия, если понадобится, будет вести зимнюю кампанию. Там, у немцев, стойкость и выдержка. Неужели у нас, увы, придется констатировать признаки усталости и слабости?
Получена, наконец, в исправленном виде телеграмма итальянского короля: ‘Рим, 23 мая 1915 г. Вступая в войну, я обратился к вашему высокопревосходительству с приветом и пожеланиями. Моя телеграмма разошлась с вашей, в которой ваше высокопревосходительство по случаю нашего нового братства по оружию вспоминает традиции и узы, связывавшие Францию и Италию в прошедшем и объединившие [612] их теперь в новом идеале освобождения угнетенных народов и защиты нашей общей цивилизации. Вполне разделяя мысли, красноречиво изложенные вашим высокопревосходительством, спешу еще раз выразить вам, а также Франции свою искреннюю симпатию и пожелание, чтобы победа нашего оружия привела к установлению длительного мира, основанного на исполнении национальных устремлений, на справедливости и свободе. Примите уверение в моих личных дружественных чувствах к вашему высокопревосходительству’.
Президентом португальской республики выбран доктор Теофил Брага.

Воскресенье, 30 мая 1915 г.

Алжирское общество, в которое входят все представители Алжира, устроило сегодня couscous{*422} для четырехсот с лишним раненых солдат из Африки. Это торжество, zerda{*423} о победе, состоялось в ресторане на проспекте Великой армии. Я послал всем участникам сигары и папиросы и после завтрака появился среди них на короткое время, причем мне оказан был восторженный прием.

Понедельник, 31 мая 1915 г.

Блондель опять телеграфирует нам из Бухареста, что Сазонов выступает здесь с новыми нецелесообразными демаршами (Бухарест, No 259 и 260) и что притязания России исключают всякую возможность соглашения.
Стрелки вогезской армии регулярно посылают мне ‘Diable au cor’, выходящий в Пленфен. Я благодарю их в письме, в котором пишу о своих впечатлениях во время своего посещения 3-й бригады альпийских стрелков и обращаюсь к своим молодым товарищам с приветом и пожеланиями от старого товарища. [613]

Глава шестая

Посещение 1-й армии. — Верден. — Буа-ле-Претр. — Буа-д’Айльи. — Образование групп армий. — Поездка в Тарб, Тулузу, Сен-Шамон и Крезо. — Совещание в Шантильи. — Порицание, вынесенное военной комиссией сената. — Посещение 5-й армии. — Реймс и Бетени.

Вторник, 1 июня 1915 г.

Английский премьер Асквит, находящийся теперь в штаб-квартире маршала Френча, заявил о своем намерении посетить завтра Жоффра. Совет министров решил, что Мильеран отправится в ставку Жоффра, в Дуллан, навстречу Асквиту. Дело в том, что, как мне сообщили офицеры связи, главнокомандующий писал Мильерану и просил его, чтобы правительство потребовало от Англии присылки во Францию возможно скорее двадцати дивизий из армии, подготавливаемой Китченером. Между тем, судя по словам, сказанным английским военным министром Жоффру, а потом Мильерану, он намерен послать во Францию всю эту армию или часть ее только в том случае, если будет убежден в возможности прорыва немецкого фронта, а раз Жоффр желает теперь снять для прорыва фронта одну из наших армий, опираясь на английские активы, мы вращаемся до сих пор в порочном круге. К тому же у армии Китченера нет снаряжения и винтовок. Поэтому ответ Англии весьма сомнителен.
Тем временем операции в Артуа требуют больших усилий и стоят нам очень дорого. Пятьдесят тысяч человек уже выведено из строя, и правительству ничего не известно ни о программе завтрашнего дня, ни о планах на будущее.
Союзники выступили в Софии с общим демаршем. Болгарии предложены немедленная оккупация Фракии до линии Энос — Мидия и в будущем обладание городами Эгри-Паланка, Охрида и Монастырь. Радославов, видимо, был приятно поражен, но не знает, как подступиться к королю Фердинанду (София, No 229, 230, 231). [614]
Германский канцлер в своей речи в рейхстаге говорил об Италии в резком и оскорбительном тоне. Однако он старался избегать предположения, что Германия находится в войне со своей прежней союзницей. Баррер запросил Соннино, как намерено поступить итальянское правительство. Министр ограничился указанием, что Саландра при случае ответит канцлеру, впрочем, сказал он, Германия, несомненно, готовит сильный удар по Италии (Рим, No 420). Но он не проявил никакого намерения объявить войну Германии.
Прошлой ночью произошел рейд дирижаблей на Лондон. Нам неизвестно еще число жертв, но были убитые и раненые.

Среда, 2 июня 1915 г.

Я просил Шарля Эмбера прийти ко мне побеседовать о докладах, порученных ему военной комиссией сената. Он с готовностью согласился и сегодня утром явился ко мне в мой рабочий кабинет. Он крайне резко отзывается о Баке и Сент-Клер Девилле, впрочем, уверяет в своем благожелательном отношении к кабинету, заявляет, что действует совершенно бескорыстно, исполняет без какой-либо личной заинтересованности и задней мысли свой патриотический долг и никогда не согласится принять какой-либо министерский портфель. Он придает важное значение мобилизации промышленности, однако в первую очередь озабочен тем недовольством, которое он находит у командующих армиями, у впавших в немилость генералов и офицеров. Все, говорит он, жалуются на генерала Жоффра и в особенности на его окружение, и он, Эмбер, коллекционирует и использует все эти жалобы. У него имеются папки обо всем и обо всех.
Я говорил также с сенатором Будано, который ввиду отсутствия де Фрейсино председательствует в военной комиссии. ‘В сенате, — утверждает он, — с каждым днем растет враждебное настроение против Жоффра. Его обвиняют в нежелании подчиняться правительству. Правительство обвиняют в том, что оно не дает ему почувствовать свою власть. Клемансо теперь так же суров к победителю на Марне, как Думер. В субботу, когда комиссия узнала из доклада Ш. Эмбера, [615] что Жоффр вразрез с распоряжениями военного министра хочет оставить на фронте фабричных рабочих, это вызвало всеобщее возмущение комиссии. Клемансо и Эмбер говорили о том, что надо в знак протеста демонстративно сложить свои полномочия’.
В России, как и во Франции, после понесенных поражений и потерь происходят конфликты между армией и штатскими. Председатель думы Родзянко, принадлежащий к партии октябристов, отправился в ставку к императору, обратил его внимание на серьезность положения и просил о принятии исключительных и срочных мер против недостатка снаряжения. Император последовал этому призыву. Он назначил комиссию в составе военного министра, председателя думы и трех членов ее, четырех генералов и четырех представителей горнозаводской промышленности (Петроград, 1 июня, No 706).
Те же причины, те же следствия. У нас депутаты Жюль Рош, Борегар, Спронк и Эскудье говорят мне, что они стараются противодействовать распространению зла, но тщетно: агитация против Мильерана и Жоффра приняла угрожающие размеры.
Новые письма от Лоти в роли дипломата. Я получаю их от него одно за другим. ‘Лицо, посланное мною в Женеву, только что возвратилось и привезло мне следующий ответ: Талаат не может приехать, потому что константинопольской публике известно, что его жизни со всех сторон угрожают заговорщики, и отсутствие его объяснят страхом, кроме того, необходимо его присутствие в Константинополе ввиду серьезности происходящих событий. Джавид согласен приехать тотчас по получении телеграммы, если французское правительство пожелает этого. Талаат уверяет, что он будет снабжен всеми полномочиями для переговоров. Как только Джавид приедет в Женеву, он известит меня, и наше правительство даст нам знать, в какой город Франции он должен направиться. Не будете ли вы так любезны сообщить мне, могу ли я при этих обстоятельствах телеграфировать — условным языком — Джавиду, что он может ехать в Женеву? Примите… и т. д.’ [616]
Другое письмо: ‘С моей стороны было бы смелостью выступать со своим суждением. Однако мне кажется, что мы можем вызвать Джавида: разговоры ни к чему не обязывают. В Берлине он только для того, чтобы попытаться добыть немного денег, потому что турки остались уже без денег…’
Третье письмо: ‘Я не думаю, что ответ Талаата указывает на желание его уклониться от переговоров. Вот его доводы: 1) Он и Джавид поделили теперь между собой турецкие дела: Джавид взял на себя иностранные дела, а он, Талаат, — внутренние, и присутствие его в Константинополе совершенно необходимо. 2) Поездка из Константинополя в Париж требует много времени и это нелегкое дело, тогда как Джавид, снабженный полномочиями и находящийся в Берлине (он не возвращается в Турцию только потому, что ожидает ответа Франции), приехал бы тотчас же. Отсутствие Талаата было бы похоже на бегство перед угрозами смерти, которыми он окружен так же, как Энвер. И, наконец, более важный мотив (я обещал не передавать его дальше и умоляю вас, господин президент, никому не говорить о нем): Талаат на этих днях открыл или же решил, что открыл, что в последнем заговоре против его жизни, организованном Саба-Эддином, якобы замешан французский посланник в Афинах’. На этот раз доверчивость Лота превосходит границы.
Делькассе и я полагаем, что дружба с турками начинает ослеплять Лота. В согласии с министром я отвечаю ему лично: ‘2 июня. Согласно поступившим к нам сведениям история с заговором — сплошной вымысел, младотурки правят в Константинополе с помощью террора, и у Талаата нет никакого основания, в котором он мог бы признаться, не уезжать оттуда, если он искренне питает мирные намерения. Бесполезно говорить вам, что поклеп на французского посланника в Афинах (как, впрочем, и на английского посланника) является глупой клеветой. Так как Джавид находится в Берлине и не является официальным лицом, французское правительство рискует попасть в западню, если пошлет эмиссара для переговоров с ним. Этот шаг, несомненно, был бы истолкован как признак нашей слабости. Если турецкое правительство серьезно желает сделать нам предложения, [617] ему надо лишь сообщить их нам предварительно, по крайней мере, в общих чертах, через надежного и известного вам посредника. Тогда мы посмотрим, можем ли мы вступить в сношения с Джавидом или кем-либо другим, имеющим специальное полномочие для этого. Простите, что я не ответил вам вчера, но министр счел нужным тщательно рассмотреть этот вопрос, а свой ответ я, разумеется, посылаю вам с его согласия’. Новое письмо Лоти, он продолжает стоять на своем: ‘Вопрос так важен, что вы, конечно, простите мне, что я вам пишу еще раз. Я передал ваш ответ уполномоченному, который был поражен им и сегодня же вечером повезет его в Швейцарию. Я не думаю, что турки согласятся на требование — очень жесткое, не правда ли? — предпослать своим переговорам письменную программу. Впрочем, ‘в общих чертах’ их программа, конечно, сводится к следующему: оставить Германию и перейти на сторону союзников. В минувшую субботу вы сказали мне, господин президент, что, если бы к нам приехал лично Талаат, вы не ставили бы никакого предварительного условия для его приезда, и я дал об этом знать туда. Не думаю, что наше правительство взяло назад это слово, и продолжаю понимать вас в том смысле, что, если ввиду нашего отказа Джавиду Талаат решится, несмотря на все действительные трудности, приехать лично, от него не потребуют предварительно письменной программы. Но прошу вас быть любезным подтвердить мне, что я не ошибаюсь. Это последний вопрос, с которым я позволяю себе обратиться к вам. После этого будет закончено интермеццо с моей ролью посла, для которой я так мало компетентен. Что касается заговора против жизни Талаата и Энвера, то я, безусловно, в нем уверен, тем более, что два месяца назад он был раскрыт мне одним из участников. Мне говорили о нем также ряд других турок. ‘Глупой клеветой’, как вы правильно выразились, является причастность наших двух посланников. Но, зная несколько Талаата, я убежден, что он искренне верит в нее’. Я ответил Лоти, что, если Талаат решит приехать к нам лично, от него не потребуется заранее никаких письменных заявлений, но для приезда Джавида из Берлина правительство нуждается в гарантиях. [618]

Четверг, 3 июня 1915 г.

Мильеран встретился вчера в Дуллан с Жоффром и Асквитом. Жоффр намерен на этих днях начать две атаки второстепенного значения, одну — на фронте 2-й армии, другую — на фронте 6-й армии. Асквит, очевидно, приехал во Францию для того, чтобы уладить непрекращающийся конфликт между Френчем и Китченером. В согласии с французским командованием фельдмаршал желает, чтобы английское правительство прислало во Францию двадцать новых дивизий, т. е. большую часть армии, созданной Китченером. Последний предпочитает сохранить ее для другого театра военных действий. На совещании между Асквитом, Мильераном, Жоффром и Френчем решено, что в ближайшем времени во Францию будут отправлены пять или шесть новых дивизий, о двадцати не может быть и речи ввиду недостатка винтовок и снаряжения. Англичане сменят одну из наших дивизий на юг от Бассе и одну из двух наших дивизий на север от Ипра. Это мало, но это — начало.
Рибо представил в совет министров законопроект о временном бюджете на третий квартал 1915 г. Он внесет его в президиум палаты депутатов, так как невозможность составить точную смету доходов и расходов на целый год не позволяет нам построить нормальный бюджет. Более или менее значительное увеличение налогов отпадает, потому что очень многие налогоплательщики находятся на фронте, поэтому мы вынуждены одновременно увеличивать выпуск бонов национальной обороны и требования ссуд от государственного банка. Как ни прекрасна будет победа, нелегко будет на другой день после нее восстановить так глубоко потрясенные финансы страны.

Пятница, 4 июня 1915 г.

Ко мне явились члены палаты депутатов Бонневей, Шарль Бенуа, Борегар и сенаторы Одиффре, Гилье и Турон. Они советуют преобразовать кабинет на более широкой основе и включить в него представителей всех партий. Указывают мне на Шарля Дюпюи и Мелина и во вторую очередь на Жана Дюпюи и Леона Буржуа. [619]
Сэр Френсис Берти произведен в пэры и отныне является лордом Берти. На мои поздравления он ответил сердечной благодарностью.
Посетил военный лазарет во Френ, устроенный в свободной части тюрьмы. Раненые изолированы от преступников, но, тем не менее, такое соседство носит несколько тягостный и шокирующий характер.

Суббота, 5 июня 1915 г.

Новый рейд дирижаблей на Лондон. Мы опять не знаем числа жертв.
Состоялось продолжительное заседание совета министров, целиком посвященное вопросам снаряжения. Присутствовал Альберт Тома.
Вечером уехал к лотаринсгкой армии.

Воскресенье, 6 июня 1915 г.

Рано утром приехал поездом в Линьи-ан-Барруа и немедленно сажусь в автомобиль с командующим 1-й армией генералом Роком. Мы отправляемся прямо в Верден. Дюпарж и Пенелон следуют за нами. В предместье Регре нас встречает комендант крепости генерал Кутансо. Со времени моего последнего посещения город пострадал от бомбардировки. Однако орудие, обстреливавшее город, было открыто нами, и, очевидно, мы заставили его замолчать. На всякий случай комендант распорядился эвакуировать госпитали. Более двух тысяч жителей, встревоженные этими мерами предосторожности, выселились из города. Но большинство населения осталось на месте. Мы въехали в Верден со стороны вокзала, в который попало несколько снарядов. Я поехал к несчастному колледжу Бювинье, в котором один единственный тяжелый снаряд разрушил целый корпус. Сила взрыва была так велика, что осколки попали даже на другой конец города и повредили здание супрефектуры. Я послал за мэром Шарине, выразил ему свое сочувствие и, не задерживаясь, поехал на вершину Гюр, поднимающуюся на север от Эпарж и господствующую над всей равниной Воэвры. Нас ожидал командир 2-го корпуса генерал Жерар. Он повел нас на [620] наблюдательный пункт, с которого открывается вид далеко на наши и немецкие позиции. На севере наши войска держат Воэвру до окрестностей Этена и занимают все местности у подножья холмов, включая Абокур и Манхелль. На юге неприятель всюду взобрался на Маасские высоты (Hauts-de-Meuse), вплоть до Сен-Мигиеля в наших руках не осталось ни одной пяди земли на Воэвре. Позади нас простирается довольно обширная полоса, не занятая неприятелем, а перед нами голый, выгоревший от солнца кряж Эпарж, пустынный, словно лунный ландшафт, — здесь происходили ожесточенные бои. За этой цепью гор все высоты заняты неприятелем, он занял также прелестные коммуны, расположенные у их подножья и приютившиеся на их хребте: Комбр, Эрбевилль, Тилло-су-ле-Кот, Бидьи-су-ле-Кот, Гаттонвилль и Гаттоншатель.
Делаю остановку у лазарета, импровизированного в одном углублении почвы. Беседую с офицерами и солдатами. Затем возвращаюсь в долину Мааса, в небольшой город Ансамон, где меня скоро узнали мои земляки и где я принимаю парад нескольких воинских частей. Вскоре затем командир 6-го корпуса генерал Герр встречает меня на правом берегу реки, в Дье, где помещается его штаб. Я с ним наскоро закусываю и потом отправляюсь в дорогу. Мы поднимаемся вдоль Мааса до Тройона, где я очень рад был неожиданно встретить одного из своих кузенов, коменданта Луи Малезье, во главе его части. Мельком оглядываю развалины форта и две отнятые у немцев барки, на которых по ночам патрулируют на канале чины наших морских частей. Затем снова пересекаю долину и через деревни Вуамбей и Лагеймей, которые я так долго представлял в генеральном совете Маасского департамента, приезжаю к чудному лесу Марколье, густая листва которого не пострадала от бомбардировки. Долго идем пешком и приходим к тригонометрическому пункту 323, где нас встречает подполковник Андрие, автор интересных очерков об использовании чертежей и фотографии на войне. Он показывает нам свой артиллерийский наблюдательный пункт и преподносит мне эскиз, изображающий вид на реку с Шовонкур и Сен-Мигиель. В Шовонкуре [621] в прошлом году находились громадные казармы Парош и ютились у форта изящные домики, теперь от них остались только развалины. Сен-Мигиель понес пока лишь небольшие повреждения. Бедный, находящийся в неволе город как будто спокоен, блестят на солнце черепичные крыши, я легко различаю церковь святого Стефана, в которой находится ‘Положение во гроб’ Лижье Ришье, церковь святого Михаила со ‘Скорбящей божьей матерью’ того же художника, старое бенедиктинское аббатство, где еще недавно помещался суд, и под городом семь живописных скал, из которых одна имеет вид огромного стола и называется жителями чертовым столом{*424}. Жаркий знойный день. Батарея 75-миллиметрового калибра, у которой мы находимся, стреляет по неприятельским окопам, вырисовывающимся перед нами на правом берегу реки. За соединительными ходами видны черные дымки от взрывающихся снарядов. Милая, родная страна, в которой каждый шаг вызывает во мне столько воспоминаний, мог ли я когда-либо подумать, что ты будешь так осквернена нечестивой войной?
Возвращаюсь через Лагеймей, Курувр и Пьерфитт-сюр-Эйр, где я в молодые годы — мне было двадцать шесть лет — нашел столько верных и добрых друзей. Теперь здесь расквартированы войска. В Линьи-ан-Барруа обедаю с генералом Роком и остаюсь на ночлег в тихом доме, окруженном деревьями.

Понедельник, 7 июня 1915 г.

В шесть часов утра выехали из Линьи на автомобиле. Отправляемся через Туль в Домевр-ан-Гей, где я встретил своего племянника Леона, сына Анри Пуанкаре, молодой человек, слушатель политехнической школы, мобилизован в чине артиллерийского подпоручика и состоит в настоящий момент при 73-й дивизии, в секторе Буа-ле-Претр. В Пювенелльском лесу, близ Мамей, мы поднимаемся на довольно высокую гору, с которой открывается широкий вид на Рамановилль, Реньевилль и Фей-ан-Гей. Наши и немецкие окопы [622] выделяются толстыми линиями на земле, изрытой гранатами. Затем мы направляемся к деревне Монтовилль, расположенной в ложбине на юг от леса Буа-ле-Претр. Деревня не эвакуирована, и крестьяне братаются с войсками. Две девочки читают приветствие и подносят мне цветы. Явился встречать меня также бывший депутат от департамента Маас, поручик запаса Феррет. Я беседую несколько минут с командиром 73-й дивизии генералом Лебоком и командующим регулярной бригадой в Туле генералом Риберпрей. Затем без проволочек отправляюсь в лес Буа-ле-Претр, о котором так часто говорится в сводках. На южной опушке устроено большое солдатское кладбище. Увы, необходимость его бросается здесь в глаза. Прикрытые свежесрезанными ветками лежат еще не преданные земле трупы и ожидают своего погребения. Рои мух жужжат вокруг них, солдаты торопливо роют могилы.
Мы входим в лес гуськом, через бесконечные ходы, вырытые в земле и извивающиеся под ранеными деревьями. Встречающиеся нам солдаты сильно страдают от духоты и зноя. Мы направляемся к передовым окопам. Они находятся совсем близко от неприятеля, но в настоящий момент там спокойно. По мере того, как мы подвигаемся вперед, лес все более обнажается. Вокруг нас картина разрушения, деревья совершенно лишены листьев и ветвей, остались только изувеченные и сломанные стволы, имеющие жалкий вид. Временами молчание нарушается воем гранаты или свистом пули. Генерал Дюбайль, присоединившийся к нам в Линьи и сопровождающий нас, а также командующий армией генерал Рок не советуют мне идти слишком далеко{*425}. Но солдаты проявляют такую радость при виде меня, что я, естественно, хочу дойти до конца. Останавливаюсь в разных ‘убежищах’-прикрытиях и беседую с солдатами. Там и сям в углу хода [623] лежат трупы, еще не отнесенные на кладбище. Обойдя окопы, мы возвращаемся той же дорогой, в одном из ходов, в так называемом ‘CorvИe de CafИ’, меня угощают солдатской похлебкой, которую я поглощаю с наслаждением. При выходе из леса я принимаю парад одной роты, а также взвода критских волонтеров, которые невольно напоминают мне про короля Константина и впавшего в немилость Венизелоса.
Затем мы проезжаем Понт-а-Муссон и Дьелуар, они находятся под огнем неприятеля. Наличие промышленных заведений обусловило неоднократную бомбардировку, следы ее видны повсюду. Однако оба города вовсе не представляют пустынного вида По дороге нам кланяются женщины, дети играют на улицах. Мы завтракаем в Бук с командиром 31-го корпуса генералом Делетуалем в красивом имении генерала де Морленкура. С террасы замка мы можем вдоволь созерцать равнину Воэвры с ее суглинистой почвой, столь плодородную вчера, столь тщательно обработанную, а ныне превращенную в постоянное поле сражения и изрезанную окопами. Вот Эвилль с его каменоломнями, работа на них почти прекратилась, вот Виньо и Бонкур, знакомые деревни, которые я так часто искал глазами с вершины своего холма, вот Мекрен в долине напротив Сампиньи — немцы бомбардировали его с таким же остервенением, как мою собственную коммуну. Вот форт ‘римского лагеря’, господствующий над Сен-Мигиелем и всем районом. Немцы прогнали нас оттула и установили наверху свои батареи, которые могут свободно обстреливать местность по всем направлениям. Мекрен, как и Сампиньи, покинут жителями. Проезжая по его пустынным улицам, я не могу не бросить беглого взгляда на развалины своего дома на другом берегу Мааса, но я сегодня не буду там, так как у меня осталось мало времени, а я хочу еще остановиться в Марботт и в лесу Буа д’Айльи. Марботт представляет собой теперь лишь груду камней, осталась только церковь, все жители ушли. Слева, у входа в город, восемьсот солдатских могил с правильно расставленными крестами, на могилах присланные родными венки и цветы. В сопровождении генерала Блазе, который недавно был моим спутников в Шлут, а в настоящее время командует 15-й дивизией, мы [624] входим в лес. Солдаты размещены в порослях, где нередко становятся жертвами немецких пуль{*426}. По длинной лесенке я взбираюсь на верхушку большого дуба, с которой открывается вид на лес д’Айльи, такой же голый, как участок леса Буа-ле-Претр. ‘Как настоящий синий дьявол, — пишет в своих воспоминаниях генерал Блазе, — г. Пуанкаре бодро и безбоязненно взобрался наверх. Оттуда открывается вид на море зелени, затем на поля, развороченные гранатами, и посреди этой пустыни, на линию окопов, в которых движутся головы и серо-зеленые спины. Г-н Пуанкаре с интересом наблюдал эту картину и затем громко спросил: ‘Это наши?’ — ‘Будьте добры, господин президент, говорите не так громко, если не желаете быть обнаруженным, и убитым! Я не мог бы простить себе, если бы допустил, чтобы неприятельская пуля сразила президента французской республики, офицера альпийских стрелков’. Я объясняю своему храброму спутнику, что мои окопы находятся у опушки, под нами, и поэтому невидимы для нас, а те окопы, которые он видит на расстоянии 120-130 метров, заняты немцами…’
Когда я спустился вниз, четыре санитара проносили на носилках труп убитого товарища. Я заговорил с ними. У них превосходное состояние духа, но они не скрывают от меня, что устали после недавних боев.
Возвращаюсь в Коммерси, осматриваю здесь производство бомб и ручных гранат для борьбы в окопах, посещаю с моим другом сенатором и мэром Рене Гродидье городские госпитали и лазареты. Генерал Рок и командующий 8-м корпусом генерал Кордонье рапортуют мне, что на днях двадцать три солдата 56-го пехотного полка были приговорены к смерти за то, что оставили окоп в лесу д’Айльи. Оба генерала просят меня помиловать их, и я охотно исполняю это желание, убежденный, что молодые люди, оставшись на фронте, сумеют загладить перед начальством свою минутную слабость и воспрянут духом в своих собственных глазах. Но действительно ли я возвращаю им жизнь? Или же, увы, только новые случаи быть убитыми и искалеченными? [625]

Вторник, 8 июня 1915 г.

К восьми часам утра я возвратился в Елисейский дворец и председательствую на заседании совета министров. Рибо болен. Все другие министры опечалены пришедшими в мое отсутствие известиями из России и Дарданелл. Генерал Гуро телеграфировал, что наш экспедиционный корпус после систематической подготовки атаковал турецкие позиции, но достигнутые результаты не соответствуют понесенным потерям и приложенным усилиям. Он и генерал Гамильтон убеждены, что при сложившихся обстоятельствах, совершенно аналогичных положению на западном фронте, наше продвижение на полуострове Галлиполи будет медленным и будет стоить нам больших жертв, если Турция сохранит здесь за собой все свои средства обороны. Гуро считает, что для нас крайне важно вступление в войну нового союзника и соответственная диверсия, если мы желаем быстро прийти к цели без слишком тяжелых жертв (Тенедос, 6 июня, No 5, генерал Гуро в военное министерство, 6 июня, О. Т., No 167/315).
В России сессия Думы, закончившаяся в феврале, отсрочена до ноября. Под влиянием поражений, понесенных русскими армиями и приведших в марте к потере всей Восточной Пруссии, а затем и Галиции{*427}, часть общественного мнения начинает требовать немедленного созыва Думы, чтобы положить конец небрежности и разгильдяйству военной администрации. Движение растет, и Палеологу говорили, что император охотно согласится на помощь народного представительства (Петрограду No 723). Тем временем русские очистили Перемышль. Это произвело удручающее впечатление в России, страна чувствует себя униженной и разочарованной (от генерала де Лагиш, Петроград, 5 июня).
2-я и 3-я итальянские армии приступили к операциям в большом масштабе с целью переправиться на виду у неприятеля через Изонцо между Капоретто и морем (от полковника де Гондрекура, No 9). [626]
Мы не продвинулись ни на шаг ни в Бухаресте, ни в Софии, ни в Греции. Между тем Палеолог под влиянием русских поражений энергично настаивал перед Сазоновым на том, чтобы он проявил больше уступчивости румынам (Петроград, No 736).
Я не имею никаких известий ни от Лоти, ни от его турок.
Новый визит Маргена, депутата от департамента Марны. Он был один день товарищем министра в кабинете Рибо в 1914 г. Это учтивый человек, весьма благонамеренный и совершенно далекий от демонических настроений. Он прямо заявил мне, что придется сместить Жоффра и назначить главнокомандующим Саррайля. Последний сделает попытку пройти через Спенкур и проникнуть в Германию. Я заметил, что смена главнокомандующего будет использована против нас нашими врагами, а также в нейтральных странах. Саррайль замечательно действовал в Вердене во время битвы на Марне, но ничто не доказывает, что теперь попытка прорыва удастся ему в больший мере, чем Жоффру. Конечно, я не убедил Маргена.

Среда, 9 июня 1915 г.

Посланец Лоти доехал до Мюнхена с целью говорить непосредственно с Джавидом, но турки, все более и более опутываемые немцами и к тому же ободренные своим собственным сопротивлением на Дарданеллах, уклоняются теперь от всяких разговоров, и тем паче Джавид не желает дать письменной программы переговоров. Что касается Талаата, то он теперь еще более далек от мысли об отъезде.
Мильеран скрепя сердце решился назначить на место генерала Баке генерала Буржуа и на место генерала Сент-Клер Девилля генерала Дюмезиля. Комиссии парламента ни в коем случае не простили бы ему дальнейшей проволочки. Конечно, они допустили преувеличения в своей критике обоих этих высших офицеров. Первый является учеником полковника Донора, изобретателя орудия 75-миллиметрового калибра. Сам он создал орудие 120-миллиметрового калибра и первоначальный вариант орудия 155-миллиметрового калибра. Что бы ни говорил Шарль Эмбер, не он, не Баке, аннулировал в ноябре заказ на сто батарей 75-миллиметровых орудий, он [627] просто привел в исполнение уже принятую раньше меру. Но он любил говорить, что у нас слишком много пушек, во всяком случае, по сравнению с нашим запасом снарядов, и ему не удалось ни увеличить наш запас снарядов, ни ускорить производство орудий. Что касается генерала Сент-Клер Девилля, он оказался между двух огней и в своем стремлении во что бы то ни стало увеличить число орудий уступил требованиям заводчиков и допустил в испытаниях на прочность гораздо меньшее давление, чем нормальное, — в результате на него не без основания возлагали ответственность за разрывы орудий{*428}. На фронте за менее важные ошибки принесли в жертву, ‘лиможировали’, т. е. послали в тыл, в Лимож, многих генералов, и они в большинстве случаев с достоинством переносили опалу. Война безжалостна, и для стимулирования производства нельзя было обойтись без устрашающих примеров. Но Мильеран хотел предоставить смещенным генералам некоторые компенсации. Он предложил мне на подпись декрет, и я по его настоянию подписал его декрет о награждении Сент-Клер Девилля третьей звездой. Что касается Баке, министр ничего не требовал от меня и ничего не предлагал мне, но так как с августа 1914 г. награждения военных орденом Почетного легиона происходят помимо президента республики, он официально внес генерала Баке в список будущих командоров и ничего не сказал мне об этом.

Четверг, 10 июня 1915 г.

Брайан, статс-секретарь государственного департамента в Вашингтоне, подал в отставку. Он не мог решиться поставить свою подпись под ответом Соединенных Штатов Германии, составленным самим президентом Вильсоном. Он считает этот ответ слишком агрессивным и способным привести к войне (от Жюссерана, No 413).
Благодаря вмешательству Палеолога император и Сазонов объявили, что Россия готова уступить в вопросе о Черновцах, если Румыния обязуется безотлагательно вступить в войну (Петроград, 9 июня, No 734). [628]

Пятница 11 июня 1915 г.

Генерал Рок переслал генералу Дюпаржу свои приказы по 1-й армии и 8-му корпусу, в которых он передает войскам мои приветствия и извещает о помиловании двадцати трех солдат 56-го полка. Рок сообщает Дюпаржу, что в минувшее воскресенье мы чуть было не подверглись большой опасности. В наблюдательном пункте в Марботтском лесу упала граната близ большого дуба через десять минут после того, как я сошел с последнего. Лес Буа-ле-Претр всю вторую половину дня усиленно бомбардировался. Лишь бы только не навлекло на головы наших солдат огонь неприятеля мое посещение, о котором немцы, возможно, узнали потом.
Сербия не желает доверить великим союзным державам установление без ее участия условий, которые должны быть предложены Болгарии. Она беспокоится также о том, что могло быть обещано Италии (Ниш, No 425, 426, 427). В свою очередь, Италию не очень радует, что сербские войска вступили в Албанию (от Делькассе в Ниш, No 234, из Ниша, No 422).
Чем больше расширяется коалиция союзников, тем труднее будет руководить (conduire) ею.
Вчерашнее заседание палаты депутатов прошло с большим успехом для Мильерана, вопреки опасениям его товарищей по кабинету. Ему единодушно аплодировали. Прерывали его только на скамьях социалистов. Дальбье внес предложение о более целесообразном распределении мобилизованных или подлежащих мобилизации. Отвечая на это предложение, Мильеран замечательно ясно изложил меры, принятые с начала войны для того, чтобы призвать в ряды армии как можно большее число освобожденных, уволенных или получивших вспомогательное назначение. Он ясно указал, что еще остается сделать в этом направлении. Ему удалось на время успокоить оппозицию палаты. Но в военной комиссии сената продолжается кампания против него и Жоффра. Будано, все еще заменяющий Фрейсине, прочитал мне отрывки из речей, произнесенных в полусекретной обстановке комиссии Шарлем Эсером, Думером и Анри Шероном. Это резкие обвинительные речи против генерального [629] штаба сегодняшнего и вчерашнего дня. Будано сказал мне, что, отчаявшись в возможности успокоить умы, он плачет каждый вечер, возвратившись домой. Это его точные слова. Кажется, Клемансо заявил, что, если дела будут продолжаться таким образом, произойдет восстание генералов против высшего командования. Шарль Эмбер угрожал, что откроет правду народу и добровольно даст себя арестовать на площади Согласия.

Суббота, 12 июня 1915 г.

Мильеран сообщает в совете министров, что начальник его канцелярии полковник Бюа вернулся из Лондона с неутешительными известиями: до сих пор не производится еще ни одной винтовки, миллион солдат обучается на деревянных ружьях, новые дивизии совершенно лишены снаряжения, а между тем, у Англии имеются такие промышленные ресурсы, которых у нас нет. Первая армия Китченера в составе шести дивизий уже наполовину перевезена во Францию, три дивизии, оставшиеся по ту сторону Ла-Манша, будут перевезены до конца месяца, вторая армия сможет прибыть не раньше 15 августа.
Марсель Самба извещает совет министров, что социалисты требуют для всех группировок в палате депутатов права посылать делегатов в армии на фронт. Он выражает желание, чтобы Вивиани дал свое согласие на это. Вивиани отвечает, что предпочтет отказаться от власти, чем разрешить поездки к армиям, что знает уже по опыту все недостатки этих поездок и связанные с последними опасные злоупотребления. Рибо высказывается в том же духе. Я поддерживаю их взгляд. Самба не настаивает. Но как трудно согласовать требования, вытекающие из парламентских обычаев, с велениями войны! А между тем, какая опасность таится для Франции, если нам не удастся до конца провести это согласование!
В совете министров я предлагаю Делькассе, чтобы союзники официально известили Сербию о том, что они оставили для нее в Далмации, и побудили ее возобновить военные операции и вступить в Боснию и Герцеговину. Плохое настроение [630] этой небольшой страны вполне объяснимо: ею пренебрегают, она в загоне, ее оскорбляют, обращаясь с ней как с quantitИ nИgligeable (величиной, которой можно пренебречь). Рибо поддерживает меня. Правда, судя по ‘Зеленой книге’, Италия намерена соблюдать тайну. Но мы можем предложить Барреру постараться убедить Италию, что в нашем общем интересе сказать правду. Делькассе должен был ограничиться отправкой нашему посланнику в Нише Боппу сжатой депеши общего и недостаточно ясного содержания. Разумеется, лучше было бы вообще не производить дележа до победы, но так как Италия потребовала его и мы пытались при этом отстоять (mИnager) права Сербии, то почему оставлять последнюю при убеждении, что она была принесена в жертву?
В настоящий момент Сербия, не будучи осведомленной, пытается сама наложить руку на залоги: она пробирается в Албанию, она занимает Эль-Бассан (Ниш, 10 июня, No 428). Это продвижение Сербии в одинаковой мере возбуждает подозрения Италии и Черногории (Цетинье, No 145, Скутари, No 112, Рим, No 446 и 447). Как сообщают, черногорский кабинет советовал королю Николаю занять Скутари (Цетинье, No 155).
В сегодняшних американских газетах напечатан ответ президента Вильсона Германии. Жюссеран телеграфирует нам, что этот ответ весьма умерен и делает непонятной отставку Брайана (Вашингтон, No 418).
В Москве произошли серьезные беспорядки (Петроград, No 744, 745, 746). Пострадали все иностранцы без различия — немцы и французы.

Воскресенье, 13 июня 1915 г.

Следуя советам правительства и моим, Жоффр произвел реорганизацию высшего командования, призванную окружить его опытными сотрудниками и установить более надежную связь между армиями и главнокомандующим. Согласно генеральному приказу No 39, войска, оперирующие на северо-восточном фронте, будут отныне разделены на три подчиненные группы армий: на так называемую северную [631] группу (генерал Фош), центральную группу (генерал де Кастельно) и восточную группу (генерал Дюбайль). В северную группу войдут 36-й корпус, 10-я армия и 2-я армия за исключением 13-го корпуса. Генерал Фош, заместитель главнокомандующего, имеет, кроме того, по-прежнему задание согласовать операции с английской и бельгийской армиями. В центральную группу войдут 6-я армия, увеличенная 13-м корпусом, 5-я и 4-я армии, в восточную группу войдут 3-я и 1-я армии, отряд лотарингской армии и 7-я армия. Командующие группами армий будут иметь право устанавливать (rИgler) зоны действия армий, распределять отдельные части на фронте, создавать свои собственные резервы, в том числе также из мобильной тяжелой артиллерии, руководить операциями, предложенными им или предписанными им главнокомандующим. Они будут также заведовать распределением снаряжения между подчиненными им армиями. Персонально командующие армией или отрядом армий, конечно, по-прежнему будут подчинены главнокомандующему. Но генералы, командующие группами армий, должны будут вносить все предложения, которые считают целесообразными. Кроме того, общие вопросы будут решаться при их участии. Эти правила должны быть немедленно применены к северной и восточной группам. Центральная группа будет образована в дальнейшем в срок, который будет указан в ближайшее время.
Жоффр по-прежнему очень недоволен англичанами. Ни он, ни Мильеран, ни Делькассе не знают, прибудут ли во Францию три дивизии армии Китченера, которые находятся еще в Англии и были обещаны нам к концу этого месяца. По-видимому, здесь между Китченером и Жоффром имеются основные расхождения военно-теоретического характера. Английский военный министр, который, впрочем, предоставляет английскому правительству заботу о ведении войны и маршалу Френчу полный простор в его командовании, является, как некогда Веллингтон, противником наступления. Он говорит: ‘Генерал Жоффр и сэр Джон Френч заявляли мне в ноябре, что собираются отбросить немцев в Германию, такие же заверения я получил от них в декабре, [632] марте и мае. Что же они сделали на самом деле? Наступления стоят очень дорого и не ведут ни к какому результату. Лучше будет щадить наши контингенты, в особенности если нам предстоит в один прекрасный день грандиозная атака немцев'{*429}.
Пашич утверждает, что никакие сербские войска не были сняты с австро-венгерского фронта и 410-я операция, предпринятая в Албании для помощи Эссад паше, останется без влияния на главный театр военных действий, где сербы в самом скором времени возобновят свои атаки (Ниш, No 436).
Шарль Эмбер поместил сегодня в ‘Journal’ под своей подписью панегирик американской фирме ‘Вифлеемская компания сталелитейных заводов’, которая в бытность его в Америке предложила ему производить снаряжение для Франции. Он не может простить Мильерану отклонение этого заказа и желает, чтобы приняли это предложение. Не успел я прочитать эту статью, как получил от Эмбера, моего старого коллеги, письмо, помеченное 11 мая, в котором он в несколько странном тоне упрекает меня в том, что я допустил компенсации для генералов Баке и Сент-Клер Девилля. Как видно, он продолжает собирать факты, чтобы впоследствии, в случае национального несчастья, иметь право заявить, что он все предвидел, а президент республики и министры оставили без внимания его предостережения. Я не подозревал до сих пор, что ‘толстяк Шарль’ считает себя призванным провидением к роли Кассандры. В своем ответе ему я позволил себе немного иронии{*430}.
Вечером я выехал из Парижа вместе с Мильераном, генералом Буржуа и генералом Дюпаржем. Мы посетим ряд заводов, работающих на оборону.

Понедельник, 14 июня 1915 г.

Я начал с осмотра государственных заводов. Утром приехал в Тарб и прямо с вокзала отправился на завод. В настоящий [633] момент там производят только отдельные орудийные части. Для Буржского арсенала здесь производятся высверливание, расширение зарядной камеры и нарезка орудий. Пока еще выпускаются только два орудия в сутки, но скоро цифра эта будет доведена до четырех, а затем до семи. Кроме того, завод производит патроны, трубки для гранат, снаряды, соль гремучей кислоты и порох. Рабочие очень прилежны. Я раздаю пятидесяти из них медали золотые, золоченые, серебряные и бронзовые. Благодарю их за великие услуги, оказываемые ими солдатам.
Горячий прием со стороны населения. На всех проезжаемых мною станциях я слышу те же приветственные крики. Неверно, стало быть, что страна падает духом. После полудня уезжаем из Тарба, завтракаем в поезде и проводим остаток дня в Тулузе. Здесь мы в сопровождении социалистического депутата и помощника мэра Эллен Прево посетили пороховой и машиностроительный заводы. Пороховой завод выпускает теперь девять-десять тонн в сутки. Устанавливаются печи для производства бензола путем катализа скипидара по способу профессора Сабатье — я недавно присутствовал при чествовании этого ученого в Тулузском университете{*431}. Машиностроительный завод выпускает пока только ружейные патроны. Я вручаю медали еще двум рабочим, и они так же счастливы, как и солдаты на фронте, когда их награждают военной медалью.
После государственных заводов мы осматриваем частные. Садимся в поезд, приезжаем в девять часов вечера на станцию Каркассона, где восторженная толпа, предуведомленная о нашем приезде, приветствует нас под звуки ‘Марсельезы’. А на горе в ясную ночь вырисовывается на прекрасном южном небе силуэт старого города.

Вторник, 15 июня 1915 г.

Проезжаем Нарбонну, Безье, Монпелье, Ним, Авиньон, Валанс и к девяти часам утра приезжаем в Сен-Рамбер-д’Альбон. Отсюда — на автомобиле через Севенны до долины [634] Жье. Останавливаемся в Сен-Шамоне и осматриваем заводы, принадлежащие Обществу железоделательных и сталелитейных заводов (Compagnie de la Marine et d’HomИcourt). Я вижу новейшие тридцатитонные мартены, кузнечные прессы в шесть тысяч тонн, большие станы для прокатки броневых плит, монтажный цех для сборки башен, цех для снарядов, затем созданное за короткое время после объявления мобилизации пиротехническое производство, выпускающее в сутки более тридцати тысяч трубок для снарядов, производство гильз, тоже поставленное со времени войны, прекрасно оборудованную опытную лабораторию и два орудия 305-миллиметрового калибра в процессе производства.
Из Сен-Шамона мы едем в Сен-Гальмье, наскоро завтракаем здесь и запиваем минеральной водой из местных источников. Потом едем через Мулен в Эмфи, заводы которого, на мой взгляд, работают замедленным темпом, и в Фуршамбо, где производятся снаряды 75-миллиметрового калибра, бомбы Дюмезиля и различные части лафетов. Здесь тоже мы выносим впечатление, что работа могла бы идти несколько живее.
Ночуем в префектуре.

Среда, 16 июня 1915 г.

Ранним утром отправляемся через Шато-Шинон и Отен в Крезо. Переправа через Морван, очаровательные дороги, окаймленные платанами и ясенями, фруктовые сады с рдеющими на солнце вишнями, свежая листва лесов, заливные луга, живописные скалы с богатыми прослойками порфира. Я не имею права терять время на созерцание этой великолепной картины, я еду осматривать заводы, построенные с целью убивать людей и опустошать природу. Заводы Крезо пополняют теперь следующие заказы военного министерства: четыре 370-миллиметровые мортиры, восемнадцать 280-миллиметровых мортир, двести задков для пушек образца 1912 г., двадцать батарей образца 1912 г., двенадцать 240-миллиметровых лафетов на воде, двадцать четыре 19-миллиметровых лафета на возке, два лафета для 155-миллиметровых длинных орудий на возке, сто двадцать частей для 155-миллиметровых длинных орудий на лафете, двести двадцать [635] — для 105-миллиметровых, двести — для 75-миллиметровых и т. д. Суточный выпуск разрывных снарядов составляет семь тысяч и четыре тысячи шрапнельных. Одним словом, во всех цехах кипит работа. Четыре пятидесятитонных мартена дают по два литья в сутки: прессы в восемь тысяч тонн для сжимания слитков, кузнечный молот в сто тонн, прокатные станы малые, средние и большие для обработки колец для стрельчатых снарядов (ogives), шрапнелей и гранат 75-миллиметрового калибра, чаны для закалки, станки, паровые машины всех типов, судовые машины, стационарные машины и паровозы — все это функционирует и живет на моих глазах, послушно повинуется тысячам рабочих, которые считают теперь долгом чести удвоить свои усилия и увеличить производство. На короткое время мы прерываем наш осмотр и по приглашению г-на и г-жи Шнайдер отправляемся завтракать во дворец de la Verrerie (стеклянного завода) близ хрустального завода, основанного некогда Марией-Антуанеттой. В наших ушах еще стоит шум и стук бесчисленных машин, когда мы отправляемся назад в Париж.

Четверг, 17 июня 1915 г.

Во время моего отсутствия наши войска сделали попытку взять вершину Вими. Расстилающаяся позади последней равнина Дуэ позволяла нашему командованию надеяться на прорыв неприятельского фронта. На нашем левом фланге и севернее Нотр-Дам-де-Лоретт мы заняли территорию позади Бюваш. Мы завладели также высотой на север от сахарного завода в Суше и тремя линиями окопов на юго-восток от Эбитюрн. Но на этом участке фронта всегда чередуются прилив и отлив.
Выборы в Греции, очевидно, дали результат весьма благоприятный для Венизелоса, но правительство еще не обнародовало цифр.
Король Николай черногорский, по-видимому, твердо решил занять Скутари, он дает понять, что останется там только с согласия великих держав, но, очевидно, он намерен поставить их перед свершившимся фактом (Цетинье. No 156, 157, 158, 161). [636]
Болгария вручила посланникам четырех союзных держав ноту, содержащую ответ на их заявления от 16/29 мая. В ноте говорится, что Болгария очень тронута нашим шагом и нашим доверием, однако требуются объяснения по ряду пунктов. Распространится ли обратная уступка части Македонии на всю неспорную зону, предусмотренную по сербо-болгарскому договору 1912 г.? Какой район будет отведен для Каваллы? Какие компенсации предназначаются для Греции в Малой Азии? В чем будет заключаться соглашение между Румынией и Болгарией по поводу Добруджи (София, No 254, 255, 256)? Наши четыре посланника полагают, что Болгария желает выиграть время. Они советуют нам объявить Болгарии, что сохранение в силе наших предложений будет зависеть от того, как быстро Болгария примет решение.
Кроме того, они дают нам указания, как ответить царскому правительству на его вопросы (София, No 257, 258, 259). Но сербская пресса уже обвиняет четыре союзные державы в том, что в македонском вопросе они встали на сторону Болгарии против Сербии (Ниш, No 448).
Гастон Томсон, представивший мне на подпись декрет о моратории по квартирной плате, с патриотическим негодованием говорит мне о волне пессимизма, захлестывающей парламент и часть парижской буржуазии. В свою очередь, Альбер Сарро рассказал мне, что на вчерашнем заседании совета министров, состоявшемся в мое отсутствие, некоторые министры выступали в тревожном, пессимистическом духе. Депутат Марген, вернувшийся из района Коммерси, пишет мне, что ободряющие впечатления, вынесенные мною оттуда, были обманчивы. Он утверждает, что, если на фронте от Реймса до Сен-Мигиеля ‘упадок духа войск еще вопрос завтрашнего дня, то в упомянутом районе состояние духа войск уже вызывает тревогу’, утверждает, что ‘в автомобиль одного французского генерала пущены были французские пули, причем неслучайно’, что ‘солдаты обычно называют генерала Дюбайля убийцей’. ‘Я, — пишет он, — не касаюсь того, насколько эти факты обоснованы. Но они налицо. Я сожалею, господин президент, что мои предупреждения, а затем призывы, с которыми я с декабря обращался к правительству, [637] остаются без результата. Я обращаюсь потому к парламенту: пусть он сам отправится на фронт и посмотрит, что делается в нашей армии. Она глубоко возмущена неспособностью генералов, в руки которых ее отдают с помощью рекламы Ю la Жеродель. Эта неспособность генералов толкает армию на восстание’. Признаюсь, гораздо больше, чем состояние духа армии, меня встревожило состояние духа Маргена. Если депутаты, которых он побудит объехать фронт, будут собирать там, подобно ему, все справедливые и несправедливые жалобы и найдут в них чуть ли не оправдание гнусного покушения на убийство, в каком состоянии анархии мы окажемся! Я считаю Маргена человеком честным и разумным, хотя любящим парадоксы, и приглашаю его прийти побеседовать со мной. Ведь моим долгом все более становится противодействовать распространяющейся вокруг меня заразе пессимизма.

Пятница, 18 июня 1915 г.

Марген ответил на мой зов. Вопреки тому, что можно было ожидать, судя по его письму, он довольно спокоен. Он признает, что было бы опасно сместить теперь Жоффра, который пользуется большим авторитетом во Франции и за границей. Он говорит даже, что не станет ручаться за стратегические таланты Саррайля, к тому же он уверен в победе, но считает, что война затянется и надо приучить страну к этой мысли. ‘Да, конечно, — замечаю я, — и поэтому надо начать с того, чтобы не лишать ее бодрости духа’.
Густав Тори, талантливый журналист, в общем всегда беспощадно критиковавший меня, обратился ко мне сегодня с открытым письмом, можно сказать, благожелательного содержания. Он того мнения, что я при своих поездках на фронт должен надевать свой старый мундир капитана альпийских стрелков. Несомненно, я не имею права самовластно записать себя снова на действительную службу и не желаю подвергаться преследованию за незаконное ношение мундира. Но как ни комичен этот вопрос о костюме, он причиняет мне затруднения, в особенности в ненастную погоду. Я не могу ходить по грязи без гамаш, не могу открыть зонтик в [638] окопах. Поэтому в последнее время я стал носить кепку, куртку и гетры. А так как фотографы пользуются повсюду правом гражданства, даже в зоне действующих армий, эта моя удобная и безобидная одежда скоро стала известна любопытным и стала предметом насмешек. Решение, предлагаемое Густавом Тери, избавило бы меня от острот, но надо в эти трагические дни дать публике также пищу для шуток, и, в конце концов, для меня важно только, чтобы я в той или иной одежде мог удобно передвигаться среди солдат, защищающих нашу территорию.
Командир Револь, которого главная квартира послала в Италию, докладывает мне о провале попыток генерала Кадорны поддержать на севере от Изонцо наступление, начатое им в долине у низовьев этой реки. Затем Кадорна оставил перед Трентино только два армейских корпуса и столько же севернее Венеции, причем эти корпуса плохо укрепили свои позиции. Из источника, который представляется надежным, сообщают о прибытии в Трентино одного корпуса баварских войск.
Болгарский посланник Станчев переводится в Рим и вручил мне свои отзывные грамоты. Ему не известен ответ его правительства на ноту союзников. Он дает мне понять, что его оставляют без всякой официальной информации, так как он уже давно предупредил свою страну о вмешательстве Италии в войну и является сторонником вступления Болгарии в войну. Он женат на француженке, и братья его жены сражаются в рядах нашей армии. Он предложил своему правительству дать ему отставку, но оно отказало и ответило ему: ‘Наше доверие будет сопровождать вас в Рим’.
Поль Камбон в телеграмме к Делькассе советует ему быть осторожным в разговорах с Болгарией. ‘Я не перестану утверждать, что Болгария выступит только в том случае, когда мы перейдем через Дарданеллы. Наивно думать, что можно увлечь ее обязательствами с нашей стороны, осуществления которых ей придется ждать в дальнейшем. Между тем наши неоднократные демарши, безрезультатные в Софии, производят нежелательное впечатление в Нише и Афинах’ (из Лондона, No 1297, 17 июня). Тем не менее Делькассе отправил [639] в Лондон, Петроград и Рим проект ответа, в котором говорится: наше коммюнике имеет в виду ту самую границу Македонии, которая предусмотрена в договоре 1912 г., обладание этой территорией будет обеспечено за Болгарией одновременно с тем, как Сербия получит выход к Адриатическому морю и Боснию и Герцеговину. Территория Каваллы будет состоять из бывших каз Каваллы, Драмы и Серреса, и, наконец, что касается Добруджи, союзники будут просить Румынию отдать обратно Болгарии округа Добрич и Балчик (из Парижа в Лондон, No 1829, в Петроград, No 862, в Рим, No 880). Мы нагромождаем дары у ног Его Величества Фердинанда.
Тем временем в сегодняшнем ‘L’Homme enchainИ’ Клемансо принялся за румын и распекает Братиану и Таке Иопеску.
У Рибо серьезные затруднения с русским министром финансов Барком, который требует новой ссуды в шестьсот двадцать пять миллионов в придачу к уже полученной. Кроме того, у Рибо затруднения с Английским банком и другими английскими банками, которые неохотно открывают нашим банкирам торговые кредиты и, таким образом, не облегчают наших закупок сырья и фабрикатов в Великобритании. Рибо вынужден требовать вмешательства английского министра финансов (из Парижа в Петроград, No 864, 865, из Парижа в Лондон, No 1830, 1831). Как видим, мы далеки от объявленной финансовой Антанты.
Объяснения, данные мне сегодня под большим секретом полковником Пенелоном, не оставляют у меня ни малейшей иллюзии относительно операции в Аррасе. Она совершенно провалилась. Она стоила нам больших жертв, но теперь кончено, — мы не добьемся прорыва фронта. Это третья по счету попытка прорваться на очень узком участке фронта: Шампань, Воэвр, Артуа. Мы подвергались продольному огню неприятеля, обстрел с флангов скрещивался на наших позициях и делал их безнадежными. Быть может, мы не встретили бы этих препятствий, если бы действовали на более широком участке фронта и поддерживали главное наступление несколькими сопутствующими атаками. Пенелон и Эрбильон придерживаются [640] этого мнения. Они не находят объяснения для упрямства, как они выражаются, главнокомандующего. По их словам, генералы, командующие группами армий, армиями и корпусами, почти все в один голос жалуются, что они находятся под началом у теоретиков и профессоров. Оба офицера связи полагают, что было бы полезно, если бы правительство и я в ближайшем времени устроили совещание с Жоффром и генералами, командующими группами армий.

Суббота, 19 июня 1915 г.

Сообщают, что председатель русского совета министров Горемыкин, человек слабого здоровья, просил у императора отставки и получил ее, далее, что реакционные круги в окружении государя ведут сильную агитацию с целью отсоветовать ему образование кабинета на парламентских началах (а tendances parlementaires) и убедить его ввести своего рода военную диктатуру (Петроград, No 760).
Я принял председателя бельгийского совета министров барона де Броквилля. Он желает, чтобы в случае отзыва нами своих войск из Северного департамента для замены их англичанами мы все же оставили несколько частей в Бельгии. Уход наш, говорит он, повлечет за собой последствия, равно нежелательные с политической и военной точек зрения. Для поддержания духа населения и армии хорошо, если у всех перед глазами есть конкретное свидетельство непрекращающейся общности наших усилий.
С некоторым запозданием Шарль Эбер ответил на мое последнее письмо. Я тотчас же написал ему в том же тоне, как в прошлый раз. У меня все более складывается убеждение, что сенатор от департамента Маас старается обеспечить себе на будущее, на случай катастрофы, пути личной защиты{*432}.

Воскресенье, 20 июня 1915 г.

Сегодня Клемансо разделывает папу Бенедикта XV. Его каждодневные наставления простираются теперь на весь мир. [641]
Морис Рейно, бывший министр в первом кабинете Вивиани, возвратился из своей миссии в России. Он говорит мне, что общественное мнение в России возбуждено против Франции. Нас обвиняют, что мы взваливаем на русские армии все бремя войны. Вспышка ксенофобии, разразившаяся недавно в Москве, отчасти объясняется этим состоянием умов.
Рибо снова говорит мне о своих опасениях относительно наших финансов. Если война затянется, курс вряд ли удержится на благоприятном уровне. Бюджетная комиссия палаты депутатов предлагает ввести сбор с капитала или принудительный заем, но Рибо находит такое решение вопроса нежелательным. Что касается подоходного налога, без которого нам не обойтись, то Рибо думает, что его нелегко взимать во время войны. Он считает, что новые налоги, вотированные в разгар войны, вызовут недовольство, которое вредно отразится на государственном кредите, к тому же они дадут мало в сравнении с огромной цифрой неизбежных расходов.
Рибо говорит мне, что, по словам Поля Камбона, неверно, будто Англия еще до нас по собственному почину дала свое согласие на аннексию Россией Константинополя. В тот момент, когда Сазонов говорил нам, что получил согласие Англии, он еще не имел его. Однако Делькассе поверил Сазонову и не запросил Лондон. Он неосторожно принял на себя обязательства, а Англия дала свое согласие только потому, что налицо было наше согласие. Будем ли мы когда-либо знать истину по этому вопросу?
Рибо находит, что положение министерства очень ухудшилось в сенате. Он желал бы расширения министерства путем включения в его состав бывших председателей совета министров, как-то: Мелина и Леона Буржуа.
Делькассе передал мне письмо, полученное им от Титтони. Итальянский посол пишет, что Австрия перебросила на итальянский фронт почти все свои силы, действовавшие против сербов, кроме того, она отозвала свои войска в Галиции. Далее говорится, что, несмотря на наступательные операции французов, немцы, по всей вероятности, перебросили несколько своих частей в Тироль и Трентино. ‘Таким образом, — заключает Титтони, — подтверждается отсутствие [642] согласованности и единства действий, обычная ошибка коалиций, которая весьма наруку для центрального маневра неприятеля. Генерал Кадорна считает неотложно необходимым, чтобы союзники пришли к определенному решению, в какой момент их армии должны одновременно перейти в наступление на различных своих фронтах, причем союзники должны взять на себя формальное обязательство в этом смысле. Этот момент, по мнению Кадорны, надо по возможности не откладывать, и, во всяком случае, он должен прийтись на время жатвы, которая в Венгрии как раз приходится между концом июня и началом июля. Таким образом, Австрия вынуждена будет отпустить часть своих войск на полевые работы или же пожертвовать частью своего урожая’. В заключение посол еще раз подчеркивает необходимость приступить в скорейшем времени к согласованному наступлению на всех фронтах. Мне кажется, что это прежде всего диктуется собственными интересами Италии, лишь совсем недавно вступившей в войну. К тому же она старательно не выступает против Германии, несмотря на лондонскую конвенцию. Но так как она, во всяком случае, права, требуя согласованности военных действий, Мильеран немедленно передаст это требование на рассмотрение генерала Жоффра. В России остается открытым вопрос о преемнике председателя совета министров Горемыкина. Министр внутренних дел Маклаков, заядлый ретроград, заменен князем Щербатовым, человеком здравомыслящим и умеренных взглядов (Петроград, 19 июня, No 763).

Понедельник, 21 июня 1915 г.

Титтони беседовал со мной о своем письме к Делькассе. Я заверил его, что мы очень сочувствуем идее тесного сотрудничества союзных генеральных штабов и предпримем необходимые шаги для его организации. Что касается немедленного наступления, я сказал ему, что англичане не обнаруживают большой склонности к этому… ‘Да, — заметил он, — мы одни должны отдать свои последние силы’. Отдать свои последние силы! Он говорит так, словно Италия сражается уже десять месяцев. [643]
Лаговари показал мне телеграмму, полученную им от Братиану. По его мнению, она доказывает полную искренность румынского премьера. Братиану готов обещать, что румынская армия вступит в действие самое позднее через пять недель, если будет достигнуто соглашение о политических условиях. Однако относительно этих условий, а именно в вопросе о Банате, он не делает никаких уступок. Я пытаюсь доказать Лаговари, что в собственных интересах Румынии не раздражать Сербию, которая может быть ей полезна своим совместным наступлением.

Вторник, 22 июня 1915 г.

Опять очень мрачное заседание совета министров. Министры ошеломлены тем, что операции под Аррасом приходится считать законченными. Рибо и Мальви заявляют, что сенат готовит на пятницу в еще неизвестных условиях заклание Мильерана. Сам Буржуа якобы сказал, что не может более взять под свою ответственность оставление военного министра на его посту. Поставленный в известность об том Мильеран остается невозмутимым, он пожимает плечами, улыбается, все проходит мимо него, не действуя на его нервы и не смущая его хладнокровия.
Рибо и Альбер Тома утверждают, что кампания, открытая в ‘Journal’ Шарлем Эбером, — он настаивает на необходимости отослать рабочих с фронта на заводы, — создает опасность разложения в армии. Многие солдаты-рабочие считают теперь, что имеют безусловное право на отправку в тыл. Я требую, чтобы солдаты, работающие на заводах, оставались на положении мобилизованных, подчинены были военной власти и могли быть отправлены обратно на фронт, если недостаточно ответственно работают или проявляют отсутствие дисциплины. Совет министров разделяет в принципе мои взгляды, но, к сожалению, оставляет за собой право ‘еще раз’ рассмотреть этот вопрос.
Полковник де Гондрекур, глава нашей военной миссии в Италии, телеграфирует, что итальянцы уже натолкнулись на немцев в Трентино и даже взяли в плен некоторых из них. Если это верно, то как это Италия не объявляет войну Германии? [644]
Я потребовал точной цифры потерь, понесенных нами в сражениях в Артуа. За время с 6 мая по 15 июня мы потеряли 451 офицера убитым, 1081 раненым, 139 пропавшими без вести, 12 095 солдат убитыми, 49 097 ранеными и 13517 пропавшими без вести. С 16 по 18 июня убиты 53 офицера, ранены 151, пропали без вести 19, убиты 1377 солдат, 5675 ранены, 2527 пропали без вести. Мне заявляют, что потери немцев гораздо выше, но откуда это нам известно? И к тому же германская армия многочисленнее нашей…

Среда, 23 июня 1915 г.

Утром пришел Будано, весь в слезах, и прочитал мне проект резолюции, составленной Думером для военной комиссии сената. Это новый обвинительный акт, заканчивающийся порицанием военному управлению, — он будет зачитан завтра. По словам Будано, Мильеран, запрошенный вчера комиссией, остался ‘холодным, как лед’. Когда мой гость выходил из Елисейского дворца, явились председатель совета министров и военный министр, чтобы сопровождать меня в главную квартиру в Шантильи, где у нас назначено совещание с Жоффром и новыми командующими группами армий. Центральная группа образована теперь наравне с другими.
Я сделал Мильерану в дружеском, но решительном тоне несколько замечаний по поводу его манеры держать себя: по поводу его маски инертности и упорного нежелания дать точные сведения комиссиям, правительству и мне. Я упрекаю его в том, что он недостаточно энергично боролся с косностью своего министерства и внес генерала Баке в список лиц, награжденных орденом Почетного легиона, даже не позаботившись уведомить меня об этом. Он остается невозмутимым, и я не знаю, считает ли он меня правым или нет.
Что касается Вивиани, он одобряет мои замечания и говорит мне, что для правительства становится невозможным оставаться в том положении, в котором оно находится. Растущая враждебность парламентских комиссий, в особенности военной и финансовой комиссии сената, делает жизнь правительства невыносимой. ‘Даже физически, — говорит [645] он, — я не в состоянии более выдержать. Я каждый день провожу три-четыре часа в комиссиях, выслушиваю там бесконечные речи, отвечаю на вопросы, касающиеся мельчайших деталей, измученный, я возвращаюсь в свой кабинет, где надоедают сенаторы и депутаты. У меня нет ни одной минуты для спокойной работы. Я изнемогаю, я падаю духом, мне это надоело’. Мильеран, как всегда, спокойный, равнодушный, словно мраморный, отвечает, что достаточно объясниться с трибуны, это рассеет все тучи и расстроит все интриги.
В Шантильи Жоффр ожидает нас на вилле, в которой он живет здесь и куда уже приехали Фош, Дюбайль и Кастельно. Мы все семеро садимся за один стол, к нам присоединяется также генерал Пелле, начальник штаба Жоффра.
Сначала мы рассматриваем, как функционирует новая система трех групп. Командующие группами находят ее вполне удовлетворительной и значительно облегчающей задачу главнокомандующего. Жоффр высказывается в том же духе.
Вивиани сообщает о возбуждении, которое начинает сказываться в парламенте и среди населения. Указывают на то, что, несмотря на продолжительность войны, мы со времени битвы на Марне не добились ни одного серьезного успеха, что наступления в Шампани, на Воэвре и в Артуа закончились неудачно для нас. Отсюда недовольство, которое проявляется в нападках на высшее командование. Вдобавок последнее обвиняют в том, что оно слишком замыкается от своих подчиненных, даже от ближайших своих подчиненных.
Я выступаю и заявляю, что необходимо во что бы то ни стало бороться с таким состоянием умов и поддерживать в населении бодрость духа. В ответ на нападки не найдет ли главнокомандующий возможным время от времени собирать вокруг себя своих трех командующих группами, позволить им обменяться взглядами в его присутствии, поделиться результатами своего опыта и совместно обсудить возможные операции? Само собой разумеется, что решения принимает после этого только главнокомандующий. Вивиани и Мильеран, с которыми я полностью договорился, оба подчеркивают выгоды таких совещаний. [646]
Кастельно энергично поддерживает ту же мысль. Напротив, Фош считает эти совещания бесполезными. Дюбайль, не будучи определенно их врагом, не является также большим их другом.
‘С присутствующими здесь генералами, — говорит Жоффр, — я всегда столкуюсь. Поэтому я неукоснительно стараюсь встречаться с ними и совещаться с ними’. — ‘Да, с каждым в отдельности, но при этом нет возможности совместно обсудить вопросы со всех сторон’. — ‘Теперь время не говорить, а действовать’. — ‘Совершенно верно, но действия теперь, к несчастью, всюду парализованы, и разочарование, пожалуй, усугубляется еще тем, что порой слишком много говорили. Заявляли, что мы прорвем фронт неприятеля. Уверенности в этом не было. Говорили, что война окончится в июне, а она еще далека от конца. Здесь составляли дифирамбические сводки о местных боях, выдавали последние за триумфы, еще вчера появилось официальное сообщение о занятии нами ‘лабиринта’, — это был бюллетень победы. Вся эта шумиха создавала в общественном мнении надежды, которым не суждено осуществиться, и возможно, что страна, разочаровавшись в своих иллюзиях, отчасти утратит терпение и стойкость, которые ей необходимы. Наш долг поддерживать ее энергию и бодрость. Чтобы иметь успех в этом, мы должны иметь возможность сказать, что главнокомандующий находится в контакте со своими подчиненными, что он не изолирован, что, прежде чем принять решение, он спрашивает мнение других командующих’.
Жоффр возражает, что эти совещания будут сопряжены с определенными неудобствами, что они имеют странное сходство с военными советами, что командующим армиями часто придется покидать свой пост в моменты, когда, возможно, будет необходимо присутствие их на фронте. Мильеран берет слово и доказывает, что эти совещания не имеют ничего общего с военными советами, что они дадут возможность начальникам групп обмениваться взглядами, быть в курсе того, что происходит в соседних группах, и что главнокомандующий по-прежнему будет самолично принимать свои решения. [647]
В конце концов Жоффр, кажется, не совсем охотно, принципиально соглашается с совещаниями, при условии, что они не будут периодическими и от него будет зависеть, в какое время их назначить.
Завтракаем с главнокомандующим, командующими группами и несколькими штабными офицерами и затем, не теряя времени, продолжаем наш разговор.
Жоффр говорит нам, что операции под Аррасом будут медленно продолжаться, постепенно затихая, чтобы не оборваться внезапно, однако он теперь того мнения, что нам не удастся прорвать фронт неприятеля. Фош даже не решается утверждать, что мы дойдем до вершины Вими. Войска, участвовавшие в этих операциях и очень пострадавшие, а именно 9, 20 и 33-й корпуса, будут при первой возможности сменены. Им понадобится для отдыха несколько недель. ‘Около двух месяцев’, — говорит Кастельно. — ‘Нет, нет, — с жаром восклицает Фош, — достаточно будет двух-трех недель’.
Разрывы орудий продолжаются во внушающих тревогу размерах. Все наши батареи сокращены до трех орудий, во многих случаях до двух. У нас осталось на фронте только две тысячи девятьсот орудий. Жоффр приписывает разрывы слишком сильно действующему пороху. Он надеется, что с помощью изобретенного Баке состава — плитка из этого состава вкладывается на дно орудия — можно будет значительно уменьшить число несчастных случаев.
Тяжелая артиллерия все еще страдает от недостатка снарядов, несмотря на то что в последнее время были сделаны все усилия для увеличения производства.
Затем долго говорили о сотрудничестве с Англией. Жоффр полагает, что председатель совета министров и военный министр должны снова поехать в Лондон и указать английскому правительству на необходимость более значительной помощи. Англия испытывает серьезные затруднения в снабжении своих армий оружием и снаряжением, так как она не провела еще мобилизации своей промышленности и большую часть своих поставок получает из Америки и Канады. Недавняя поездка Альбера Тома в Лондон немного улучшила положение, [648] а именно положила конец конкуренции между нами и Англией на американских рынках при закупках сырья для собственного производства. Но остается еще многое сделать.
Пристрастие Китченера к операциям оборонительного характера ставит нас в затруднительное положение перед Италией, требующей немедленного наступления, и перед Россией, обвиняющей нас в нашей неподвижности. Жоффр и командующие группами, все без исключения, считают тезис Китченера ересью. Жоффр даже выразился: и ‘бессмыслицей’. Все они считают, что, если мы ограничимся одной обороной, мы должны ждать сплошных и непрекращающихся атак со стороны неприятеля. К тому же, замечают наши генералы, Китченеру легко говорить так, ему не надо освобождать провинции своей страны от нашествия неприятеля.
Попутно коснулись дарданельской экспедиции. Наши генералы сурово критикуют метод организации этой экспедиции Уинстоном Черчиллем.
Кроме того, они жалуются — и не без основания — на отсутствие общей согласованности операций союзников на различных фронтах. Немцы знают про эту несогласованность наших усилий и видят в ней вернейший залог своей победы. Жоффр, Фош, Дюбайль и Кастельно одинаково утверждают, что вся наша система нуждается в движущем центре, причем этот центр может находиться только во Франции. К сожалению, союзники до сих пор не придерживаются этого мнения.
В ожидании лучшего я выступаю с предложением, чтобы, если возможно, при штабе французского главнокомандующего находились делегаты союзных держав — Англии, Бельгии, Италии, Сербии и даже, если возможно, России, причем эти делегаты получали бы необходимые ‘директивы’. Но как будут эти директивы передаваться различным правительствам? Не будет ли прямая передача их нашей генеральной квартирой сопряжена с некоторыми неудобствами? Не кажется ли необходимым посредничество французского правительства? Этот вопрос требует изучения. Кажется, во всех воюющих странах, какова бы ни была форма их государственного строя, отношения между государственной властью и высшим командованием не установлены в точности. [649] В Великобритании политическое руководство войной, минуя короля, почти целиком находится в руках кабинета в составе двадцати двух членов. Лорд Китченер, хотя сам военный, рассматривает себя только как министра по снабжению армии и по подготовительным военным мерам. Он не дает приказаний Френчу. Последний, находясь не на британской территории, получает мало приказов от самого правительства и все более и более считает себя самостоятельным. В Бельгии король командует армиями, но требуются весь его такт и личный авторитет, чтобы ежедневно согласовывать действия его правительства с действиями его генерального штаба. В России царь считается всемогущим, но он временами является игрушкой в руках своих министров, а те находятся в беспрестанной глухой оппозиции к Великому Князю Николаю Николаевичу. В Италии главное командование принадлежит генералу Кадорне. Министры берут на себя обязательство посылать ему солдат, оружие и снаряжение, но, кажется, они до сих пор предоставляли ему большую свободу в стратегических решениях, и Виктор-Эммануил не вмешивается в эти последние. Умный и деятельный, но скромный и тактичный, король, кажется, предпочитает, даже будучи вблизи фронта, роль наблюдающего и ободряющею свидетеля роли советника или контролера. Во Франции с началом войны высшее командование придерживалось того взгляда, что оно одно должно сосредоточить в своих руках всю компетенцию и всю власть. Если бы за эти десять месяцев счастье более благоприятствовало Франции, то, вероятно, у нас временно приспособились бы к такому режиму. Но мало-помалу народное представительство потребовало от правительства, чтобы оно взяло в свои руки всю полноту ответственности (власти), к тому же в войне, в особенности в коалиционной войне, стратегия и политика не являются двумя отдельными мирами. Пожелаем же, чтобы наше совещание в Шантильи послужило для облегчения совместных действий.

Четверг, 24 июня 1915 г.

Получил от Будано следующее краткое письмо: ‘Господин президент. Имею честь сообщить вам, что военная комиссия [650] сената приняла на вчерашнем заседании следующую резолюцию: ‘Констатируя, что со времени принятия порядка дня от 17 минувшего мая положение с нашим военным материалом ухудшилось, военная комиссия сената заявляет, что бездействие и грубые ошибки военного управления создали опасность для отечества’. Приняв эту резолюцию, военная комиссия постановила довести ее до сведения президента республики, председателя совета министров и военного министра. Примите, господин президент, уверение в моем уважении и преданности. Вице-председатель комиссии Будано’.
Перед лицом этого порицания министры, собравшись на заседании совета министров, единогласно высказываются за неотложную необходимость обсуждения вопроса в самом парламенте, но они признают, что положение правительства чрезвычайно затруднено бесспорной медлительностью военного управления и компенсациями, данными генералам Баке и Сент-Клер Девиллю. Мильеран возражает против этого мнения. С необычной для него горячностью он берет под свою защиту обоих генералов. Они, говорит он, могли ошибаться, но являются отличными работниками, и он не хотел совершить низость, принеся их в жертву.
Днем присутствовал на большой франко-итальянской манифестации, устроенной по случаю годовщины битвы при Сольферино. Речи Дешанеля, Титтони, сенатора Росси, Гюстава Риве и Стефана Пишона итальянский посол доказывает, что причина войны — исключительно вожделения Австрии на Балканах. Он напоминает о переговорах, которые велись в ноябре 1912 г. и апреле 1913 г. между венским и римским кабинетами по вопросу о Сербии и Македонии, и приводит показательные признаки недобросовестности Австро-Венгрии{*433}. Восторженная аудитория рукоплещет ораторам, но в это же время там, далеко, на другом конце Европы, русские покидают Львов. [651]

Пятница, 25 июня 1915 г.

Члены военной комиссии сената огласят сегодня перед президиумами своих фракций крайне пессимистичные сообщения о состоянии наших кадров и нашего вооружения. Можно опасаться, что подобные сообщения вызовут упадок духа, вместо того чтобы стимулировать энергию. Конечно, нельзя скрывать правду от парламента, но не следует также представлять ее в слишком мрачном свете. Я сказал это члену военной комиссии Полю Страусу, одному из отказавшихся вотировать за вынесение порицания, и он со мной согласился. Я сказал это также Будано, печальному Будано, как называет его Бриан. Я всячески стараюсь доказать ему, что при всей кардинальной важности вопроса о состоянии нашего вооружения и снаряжения некоторые из его коллег рискуют внести смуту в умы своими трескучими выступлениями и обвинениями. Будано, который вначале плакался и ныл, бормочет: ‘Значит, вы все еще надеетесь?’ Когда я привел ему основания сохранять стойкость, он мало-помалу снова овладевает собой, лицо его проясняется, он весь выпрямляется. ‘Ах, — вскричал он, — вы пролили бальзам на мою душу! Но если бы вы знали все, что говорится в комиссии! Теперь так редко слышишь оптимистическую нотку!’
Жоффр написал Мильерану, что вчера Френч прибыл в Шантильи. Маршал боится, что английское правительство усвоит взгляды некоторых своих членов и даст приказ английским армиям оставаться в составе обороны. В таком случае недавно сформированные дивизии останутся в Англии или будут посланы на Дарданеллы. Френч лично противник такого решения. Он, как пишет Жоффр, находит, что непременный долг союзников перед русскими перейти в скором времени на французском фронте в наступление в большом масштабе. К тому же он считает, что положение никогда еще не было столь благоприятным для успеха совместных усилий наших армий. Он писал в Лондон в этом духе. Жоффр требует, чтобы мы тоже выступили перед английским правительством. Я считаю безусловно необходимым скорое свидание между Китченером, итальянцами и нами. Мы потребовали [652] этого свидания, но Камбон телеграфировал нам, что Китченер и представитель морского министерства смогут приехать не раньше 5 июля. Так долго ждать нельзя. Я посылаю срочно несколько строк Делькассе. ‘Нельзя больше, — пишу я, — оставаться в неизвестности друг о друге. Надо сопоставить обе доктрины, сделать между ними выбор и с общего согласия применять ту, которая будет в результате принята. Итак, необходима беседа между обоими правительствами, причем как можно скорее’.
Несмотря на советы России и протесты Италии, черногорцы двинулись на Скутари, но пока еще остановились у ворот города и стоят там (Цетинье, No 176). Италия еще не находится в войне ни с Турцией, ни с Германией.

Суббота, 26 июня 1915 г.

Собрание президиумов сенатских групп прошло вчера довольно спокойно. Докладчики военной комиссии огласили резюме своих обследований. Прений не было. Доклад Жаннаней о разрывах орудий вызвал некоторое волнение. Однако фракции благоразумно воздержались и не заняли позицию, враждебную правительству. Антонин Дюбо, осуждающий враждебные выступления против правительства, сказал мне, что правительству обеспечено большинство на заседании во вторник, но необходимо вскрыть нарыв — нельзя обойтись без публичных объяснений.
От имени комиссии палаты депутатов по иностранным делам ко мне явились де Кергезак и Клементель и просили меня настоять перед Делькассе на том, чтобы он не слишком применялся в России в демаршах перед Румынией.
Пьер Лоти снова говорит мне о своих турках. Джавид дал ему знать, что он нуждается в разрешении Талаата, для того чтобы начать разговоры, но Талаат еще не ответил. Надо думать, что поражения русских и наше собственное бессилие на Дарданеллах не благоприятствуют начинаниям Лоти.

Воскресенье, 27 июня 1915 г.

В половине девятого утра отправился на автомобиле с Дюпаржем в Шато-Тьерри, где находится штаб-квартира [653] командующего центральной группой армий Кастельно. Я беседовал с последним несколько минут. ‘Надо, — говорит он, — выбрать один из двух методов: либо исключительно оборону, пока другие союзные армии в состоянии будут комбинировать свои действия с нашими, либо новые наступления, причем, однако, последние должны быть стратегически подготовлены на двух частях фронта, чтобы немцы, будучи атакованы, не бросили все свои силы на один участок фронта. Здесь должно проявить свою власть правительство. В настоящий момент у нас нет никакого плана. Мы поступаем, как майский жук под стеклом: поворачиваемся наобум то направо, то налево’.
Через Роминьи, где я несколько месяцев назад посетил командующего 5-й армией генерала Франше д’Эспере в его штаб-квартире, направляюсь в Жоншери-сюр-Весль, куда перенесена теперь эта штаб-квартира. Завтракаю с Франше д’Эспере и с генералом де Лардемеллем, бывшим начальником его штаба, командующим теперь 122-й пехотной дивизией. Оба они определенные сторонники доктрины обороны. Они находят, что, так как война затягивается, не следует расходовать наши кадры, надо беречь их, а не разбазаривать наши силы в частичных наступлениях. Лучше создать сильную резервную армию, а, впрочем, также искать новый театр военных действий.
Днем принимаю в окрестностях Жанври парад 122-й дивизии, которая входит в 1-й корпус, под командованием генерала Гильомо. Прикрепляю военный крест к знаменам шести полков, упомянутых за отличие в приказе по армии. Осмотрев лазарет, роскошно устроенный в замке Верле, отправляюсь мимо форта Сен-Тьерри, на северо-восток от Реймса, к артиллерийскому наблюдательному пункту, господствующему над Вилье-Франке. Отсюда нам открывается вид на немецкие позиции, на канал Эны и на форт Бримон, занятый неприятелем. Подле нас одно тяжелое орудие стреляет по открытому нами за небольшим лесом расположению неприятельской батареи. Наша стрельба хорошо регулируется. Тяжелые облачка серого и черного дыма в точности показывают нам, где взорвались снаряды. Однако батарея, [654] кажется, осталась невредимой. Очевидно, она замолчала добровольно. Перед нами мертвые деревни Луавр, Курси, Бермерикур и целая сеть французских и немецких окопов, белые меловые линии на зеленом фоне. В объективе моего бинокля появляется немецкий велосипедист и быстро исчезает. Нашему тяжелому орудию отвечают батареи, которых мы не видим, мы слышим вой гранат над нашими головами, а упадут они позади нас. Через предместья Реймса, еще довольно густо населенные, мы возвращаемся в Эперне. Я оставляю у себя на ужин генералов де Кастельно, Франше д’Эспере и де Лардемелля.

Понедельник, 28 июня 1915 г.

Рано утром выезжаю из Эперне и в Реймсе опять встречаюсь с генералом Франше д’Эспере. Отправляемся в северо-восточные предместья города, они наполовину разрушены и совершенно эвакуированы. Оттуда идем по длинному вырытому в земле ходу, который приводит нас к широкому полю, на котором некогда наши армии проходили церемониальным маршем перед Николаем II и Лубэ. У монумента, поставленного в память этого события, обломана верхушка, но надпись сохранилась. Панорама местности совершенно изменилась. На первом плане, там, где мы находимся, разрушенная деревня. Уцелевшие дома и погреба укреплены в целях защиты. Поперек улиц возведены стены из корзин с песком. На краю деревни проволочные заграждения. Мы поднимаемся по лестнице на развалившийся чердак, на котором установлен пулемет. Спускаемся в новый вырытый в земле ход, он приводит нас к передовым окопам, где находятся на страже несколько взводов стрелков. Это 49-й батальон, который здесь с сентября. Он до сих пор не желал быть смененным. Каждую ночь стрелки спят в окопах, которые хорошо укреплены. Днем, если неприятель не стреляет, они по очереди уходят умыться и отдохнуть в немногих еще пригодных для жилья домах деревни. Я вручаю часы четырем стрелкам, которые были упомянуты в приказе за отличие. Начальник батальона — командир Вари, в 1912 г. он находился в Марокко, и правительство Вильгельма II возложило [655] на него тогда ложное обвинение по поводу якобы имевшего место нападения наших солдат на участок одного немца. Это молодой офицер, полный огня. В Бетани осталось несколько женщин. Трогательный жест — они сорвали в заброшенных садах расцветшие среди руин розы и поднесли их мне на память об их разрушенных очагах.
На обратном пути мы пересекли Реймс через Королевскую площадь и через центр города. Со времени моего последнего посещения город разрушен еще больше. Но часть населения храбро остается среди руин. Мы завтракаем у подножья Реймсской горы в Рильи, где находится штаб-квартира 38-го корпуса. Корпусный командир генерал Мазель, производящий впечатление умного и энергичного офицера, говорит мне, что, по его мнению, соединенными действиями 4-й и 5-й армий, при поддержке мощной артиллерии, можно было бы выручить Реймс через Ножан д’Аббесс.
Во второй половине дня мы покидаем 38-й корпус и возвращаемся к 1-му корпусу, который мы уже посетили вчера. Отправляемся на высоты, господствующие над Кормиси, к артиллерийскому наблюдательному пункту. Оттуда открывается вид на весь участок фронта от Холеры и Эны до ГодА, где в прошлом году был убит в ночном бою мой племянник Макс Ледо. Мы видим громадную воронку, вырытую нашими гранатами в немецких окопах южнее Берри-о-Бак, наши орудия продолжают на наших глазах расширять ее. Неприятель отвечает на нашу стрельбу несколькими выстрелами, его гранаты с воем проносятся то влево, то вправо от нас. Спускаюсь с генералом Франше д’Эспере в долину Эны, а наши спутники направляются прямым путем в Мерваль, в штаб-квартиру генерала Маржуле, командира 18-го корпуса. Было бы небезопасно поехать всем нам друг за другом вдоль реки под огнем батарей неприятеля, расположенных на правом берегу, за Шмен-де-Дам. Проезжаем мимо Парьяна, где некогда Габриель Ганото так мило принимал меня на своей вилле, в Мерваль, где уже стоят другие наши автомобили. Затем берегом Вель едем в Фим. Там посещаем лазареты. Вечером возвращаемся в Париж. [656]
По своем приезде узнаю, что, несмотря на мои неоднократные замечания, Мильеран в торжественной обстановке во дворе военного министерства лично вручил генералу Баке ленту командора ордена Почетного легиона. Я звоню ему и спрашиваю, верно ли это. ‘Да, — отвечает он, — согласно декрету от 13 августа 1914 г. занесение в списки позволяет офицеру носить с этого момента крест ордена Почетного легиона вплоть до издания соответственного закона’. Напрасно я стараюсь доказать Мильерану, что этот декрет нисколько не лишил президента республики его конституционных прав в качестве главы ордена. Декрет этот был издан в августе прошлого года по двум соображениям: во-первых, не было достаточных возможностей для награждения всех отличившихся на фронте, во-вторых, нельзя было требовать от главнокомандующего, чтобы он обращался к правительству при каждом случае выдающегося военного подвига. Но этот декрет был издан вовсе не для того, чтобы военный министр обходился без подписи президента. С этой среды Мильеран знал, что я и весь кабинет — противники награждения Баке. Как же мог он без моего ведома вручить последнему ленту командора?

Вторник, 29 июня 1915 г.

Перед заседанием совета министров Вивиани говорит мне, что Мильеран убивает кабинет своим ‘слепым упрямством’. Награждение Баке, говорит Вивиани, вызывает всеобщие протесты. Сегодняшние дебаты в сенате о временном бюджете должны были по всем признакам пройти благоприятно, но поступок Мильерана все испортил. Вивиани думал, что для получения вотума доверия должен выступить он один, но Мильеран заявил вчера, что не будет ‘молчать из трусости’.
Совет министров начинает прения в отсутствии военного министра, задержанного в финансовой комиссии. Все сожалеют о награждении Баке: это — ‘пари, вызов, провокация’. Марсель Самба видит только один выход: немедленную отставку Мильерана. Но Бриан очень искусно подчеркивает неудобства этой отставки. Мильеран, говорит он, популярен в армии и в самой стране. Покажется, что правительство приносит [657] его в жертву парламенту. Армия будет недовольна. Лучше потерпеть, склонить Мильерана не выступать сегодня, добиться вотума доверия, который явится ответом на резолюцию военной комиссии, и потом обязать Мильерана взять в руки свое министерство и исполнять постановления правительства. Мнение Бриана принято советом министров.
Когда пришел Мильеран, Вивиани сообщает ему о принятом решении. Военный министр снова заявляет, что его достоинство требует, чтобы он взял слово в сенате. Все его товарищи по кабинету замечают ему, что председатель совета министров выступает от имени всего правительства в целом и, следовательно, напротив, таким образом, будет лучше подчеркнута солидарность кабинета. Мильеран подчиняется и просит только, чтобы ему было разрешено выступить с краткой репликой, в случае если он подвергнется личным нападкам. Это его желание удовлетворяется.
По своем возвращении в Париж я нашел новое письмо от Шарля Эмбера. Как и предыдущие, оно написано не столько для меня, сколько для галерки будущего. Если бы он не был представителем департамента Маас, я бы, конечно, не ответил ему больше, так как, признаться, не нахожу никакого интереса в собираемой им коллекции. Но земляку я не могу не ответить, я опять посылаю ему несколько строк и пишу, что всегда готов буду принять его, так и всех членов парламента, если он пожелает поделиться со мной своими замечаниями{*434}.
На полуострове Галлиполи бои продолжают носить ожесточенный характер. То мы берем окопы, то неприятель вытесняет нас из них. Совершенно то же, что в Артуа.
В результате моего посещения в Шантильи Жоффр написал военному министру письмо, в котором он присваивает себе наше решение: ‘Главная квартира, 24 июня 1915 г. В результате посещения президентом республики главной квартиры считаю своим долгом изложить вам точку зрения, из которой, по моему мнению, должно исходить высшее военное [658] руководство. Кампания 1914 г. начата была с определенным планом войны и определенным планом военных действий, оба эти плана были установлены по соглашению между Францией, Россией и Англией. Но нынешняя фаза войны, развертывающаяся в условиях, во всех отношениях отличных от прежних, представляется в другом виде. Отношения союзников между собой и с недавно присоединившейся к ним Италией носят сердечный характер, но различные армии действуют каждая на свой страх и совесть без согласованности между собой. Получается у всех впечатление, что союзники не руководят ведением войны. Это впечатление высказал Великий Князь Николай Николаевич в разговоре с командиром Ланглуа, нашим офицером связи в России. То же впечатление недавно высказал де Броквилль. Наконец, оно вытекает также из письма итальянского правительства к нашему министру иностранных дел. Помочь здесь представляется возможным следующим образом. Французское правительство предлагает союзным державам централизовать высшее военное руководство во французской главной квартире, в которой будут разрабатываться общие планы и директивы для военных действий. От каждой державы будет находиться при французском главнокомандующем офицер, снабженный определенными полномочиями. Задачей его будет точным образом информировать французское командование о положении представляемой им армии (пополнение, снаряжение, характер театра военных действий и пр.), выступать от имени представляемого им главнокомандующего, затем передавать планы и директивы, принятые французским командованием. Что касается, в частности, французского театра военных действий, на котором действуют армии французская, английская и бельгийская, то здесь необходимо тесное и постоянное сотрудничество. Если не согласны с тем, что приказы отдает французский главнокомандующий, то для победы, безусловно, необходимо, чтобы главнокомандующие английской и бельгийскими армиями следовали, по крайней мере, его директивам. Только таким образом возможно будет согласовать все наши усилия и концентрировать их против неприятелей, у которых вполне [659] определенно военное руководство находится в руках одной из воюющих держав. Ж. Жоффр’.
Ясно, что Жоффр прав. Теперь дело в том, чтобы убедить одновременно союзные правительства и их главнокомандующих. До сих пор они склонны были принимать только от самих себя — безразлично, приказы или директивы. Возобновим же свои усилия, будем неутомимы в этом.
В свою очередь, по требованию ряда министров, а также моему, Мильеран написал Жоффру 26 июня: ‘На нашем совещании в среду 23 июня я указал вам, сколь важным представляется мне добиться полной подготовки одинаково как обороны, так и наступления, она должна дать нам уверенность, что наши войска в состоянии в любой момент и во всех пунктах противостоять атаке неприятеля, а также перейти сами в наступление. Правительству желательно получить ответ, дающий уверенность, что в особенности наша организация обороны достигла такого совершенства, которое позволяет считать наш фронт неприступным’. Жоффр ответил 28 июня: ‘Имею честь поставить вас в известность, что укрепление наших позиций для обороны было предметом моих постоянных забот. Удерживать в течение семи месяцев столь растянутый фронт, как наш, несмотря на атаки неприятеля, конечно, возможно было только при условии прочности позиций, которая постепенно была доведена до самой высокой степени… Я в ноябре и с тех пор неоднократно обращался к командующим армиями с приказами по этому поводу и проверял их исполнение. Еще недавно я повторил эти приказы, уточнил их и предписал повсюду усилить укрепления, бетонируя наши защитные сооружения в окопах первой и второй линий.. Ясно, что никакой фронт не является неприступным сам по себе. Но я считаю, что наши войска в состоянии в любой момент и в любом пункте оказать сопротивление возможным атакам неприятеля. Вы можете заверить в этом правительство и дать ему на этот счет успокоительный ответ, которого оно желает. Жоффр’.
Наш военный атташе в России генерал де Лагиш телеграфирует военному министру (25 июня, No 116): ‘Великий Князь Николай Николаевич в продолжительной беседе излагал [660] мне трудности, с которыми он сталкивается при исполнении своих обязанностей главнокомандующего. Эти трудности заключаются в дальности расстояний и в том, что исполнители (les agents) уверены в своей безнаказанности, так как дальность расстояния делает невозможным найти истинных виновников. Хотя я сам русский, я никогда не подозревал, что необъятность нашей страны окажет такое губительное действие. Этим положением вещей следует объяснить трудность в том, чтобы собрать честных людей и обеспечить производство оружия и снаряжения’.
Страшное признание, приведшее в ужас Вивиани и ряд министров. К счастью, генерал де Лагиш добавляет (26 июня, No 118): ‘Великий Князь не теряет бодрости духа, вполне владеет собой, с большой уверенностью глядит на будущее’. Счастье также, что генерал Сухомлинов оставил пост военного министра, на котором он причинил столько зла. Палеолог телеграфирует (26 июня, No 787): ‘Генерал Сухомлинов, на которого падает самая тяжелая ответственность за беспорядочность и развращенность военного управления, устранен со своей должности. Его заменил генерал Поливанов, бывший товарищ военного министра, член Государственного совета святой Руси (Saint Empire)’. Я не могу не вспомнить здесь слов, сказанных мне Николаем II, когда он представил мне Сухомлинова. Они доказывают, в какой мере император часто находился в заблуждении. ‘Он не подкупает своей наружностью, — сказал мне Николай II, — но это превосходный министр, он пользуется полным моим доверием’. В конце концов у царя открылись глаза. Он даже, кажется, решился теперь удалить также некоторых других своих министров и ‘определенно ориентировать внутреннюю политику империи в либеральном направлении’. Сазонов, сопровождавший государя в ставку, сам заявил Палеологу, что считает эту эволюцию необходимой для блага России (Петроград, 28 июня, No 801).
Сегодня в сенате обсуждался бюджет на ближайший квартал. Вивиани выступал с поразительным успехом. Он привлек на свою сторону тех сенаторов, которые казались наиболее враждебными кабинету. Однако Мильеран вопреки [661] требованию совета министров выступил, не будучи спровоцированным, хотя его речь была осторожной, он, кажется, снова разжег потухшие было страсти. Мне сообщают об этом Бриан, Вивиани и Франклен Буйон, депутат от департамента Сены и У азы. Каждый на свой лад, в зависимости от темперамента, обвиняет Мильерана в том, что он хотел один пожать все лавры.
Черногория, как и надо было ожидать, заняла Скутари. Италия очень недовольна, Сербия не менее (Ниш, No 482).
Переговоры с Румынией, Болгарией и Грецией продолжаются, сопровождаясь нелепостями, одна поразительней другой.

Среда, 30 июня 1915 г.

Ко мне пришел Шарль Эмбер и с благодушным и веселым видом уверяет меня, что он писал все время только в интересах родины. Он по-прежнему возмущен Мильераном и начальником его канцелярии, полковником Бюа, которые, по его словам, приютили у себя группу изобретателей-профессионалов, не признающих значения тяжелой артиллерии. Эмбер обвиняет Мильерана в том, что он на зло сделал Баке командором ордена Почетного легиона. ‘Вивиани, — говорит он, — должен удалить Мильерана и сам принять портфель военного министра. В этом отношении я одного мнения с военной комиссией сената, и благодаря той кампании, которую я вел в печати по вопросу о нашем военном материале, вся страна теперь за нами’. Я отвечаю ему: Вивиани, конечно, не намерен удалять Мильерана, а я не толкну его на этот шаг.
Я сообщил о нашем разговоре Делькассе, Бриану и Вивиани. Делькассе считает, что уход Мильерана произвел бы весьма нежелательное впечатление на наших друзей за границей. Бриан, который обеспокоен ситуацией и не жалеет упреков в адрес Мильерана, тем не менее, тоже того мнения, что не следует назначать нового военного министра. Это, говорит он, значит провоцировать конфликт между армией и парламентом, потому что большинство военных начальников за Мильерана. Конечно, надо нажать на него и [662] помочь ему справиться с сопротивлением некоторых отделов его министерства, но сместить его было бы ошибкой. Пенелон, который, как и все, слышал о плохом настроении парламента, говорит мне, искренне волнуясь, что армия очень плохо встретит уход Мильерана и что главнокомандующий вскоре после этого подаст в отставку. Он даже предвидит военные перевороты и мятежи.
В Бухаресте снова произошли манифестации в пользу вступления Румынии в войну. Двадцатитысячная толпа собралась под открытым небом на ипподроме. Таке Ионеску произнес патетическую речь, в которой призывал правительство объявить войну Австрии и обеспечить этим создание великой Румынии (Бухарест, No 317). Но Братиану все еще не спешит стать на ту или другую сторону.

Глава седьмая

Два новых товарища министра. — Посещение 2-й и 10-й армий. — Вручение военной медали генералу Гуро. — 14 июля. — Перенесение праха Руже де Лиля в Дом инвалидов. — Письмо графа Жозефа Примоли. — Генерал Листе в Париже. — Опытная стрельба в Бурже. — Генерал Саррайль смещен с поста командующего 3-й армией. — Киньонес де Леон в окопах. — Осложнения в парламенте.

Четверг, 1 июля 1915 г.

Медленно, медленно тянется год, а победы нет. По словам Мильерана, Жоффр решился теперь устраивать периодические совещания с командующими группами. Кроме того, он согласен давать очередные отпуска всем чинам, как потребовало от него правительство. Отпуска будут даваться на восемь дней, не считая дороги туда и обратно, они будут даваться трем или четырем процентам всех фронтовиков — пока еще низкая цифра. Война затянулась на неопределенное время, это делает такие передышки, безусловно, необходимыми не только для фронтовиков, но и для их семейств. Отказывать им в этих отпусках еще дольше было бы воистину негуманно. [663]
Некоторые сенаторы умеренного направления — Одиффре, Гилье, Брендо и другие, — встревоженные кампанией против Мильерана, говорят мне, что удаление его или даже добровольный уход его вызовут всеобщее изумление в стране и армии. Я предлагаю им постараться утихомирить тех своих коллег-сенаторов, которые слишком послушно следуют указке Клемансо.
Совет министров обсуждает предложение, внесенное в палате депутатов Жаном Ганнеси о создании при военном министерстве должностей двух товарищей министра. Это предложение явно направлено на то, чтобы поделить полномочия Мильерана. Вивиани заявляет, что оно будет принято с восторгом, даже если правительство выступит против него. По его мнению, лучше будет, если военный министр сам возьмет на себя инициативу и выберет себе помощников. Мильеран, на которого насели все его товарищи-министры, сначала встал на дыбы и заявил, что его достоинство не позволяет ему согласиться на такое разбазаривание своей власти. Но в результате уступил перед настояниями всех министров и обещал подумать, кого выбрать своими помощниками.
Рибо, которого все больше тревожит судьба нашего курса, представил мне на подпись декрет, запрещающий вывоз золота. Он опять жалуется на то, что военное министерство с каким-то, как он выражается, слепым легкомыслием увеличивает свои заказы за границей, а именно в Соединенных Штатах.
Бриан просил меня вчера побеседовать с Комбом о неладах с парламентом. Бывший председатель совета министров написал мне, что будет очень рад явиться на мой зов, и пришел сегодня к пяти часам. В отличие от моих предыдущих посетителей он считает, что Мильеран не может остаться во главе военного министерства. Он находит даже, что Вивиани не удастся сохранить за собой пост председателя совета министров. Комб желает немедленного образования министерства Бриана. ‘Все мои друзья-радикалы, — говорит он, — идут теперь за Брианом, и я сам охотно приму в его министерстве портфель министра народного просвещения. Если Рибо уйдет, его легко можно будет заменить Пейтралем [664] ‘. Я отвечаю, что Бриан мне всегда заявлял, что в настоящий момент он не желает министерского кризиса. Комб, видимо, разочарован моим ответом.
В семь часов вечера Мильеран прислал мне на подпись два декрета о назначении товарищами министра избранных им Жозефа Тьерри и Жюстина Годара. Первый является умеренным депутатом из Марселя и будет ведать интендантской частью, второй — радикально-социалистический депутат из Лиона и будет ведать санитарно-врачебной частью. Мильеран не спросил моего мнения, прежде чем совещаться со своими новыми помощниками, и даже не счел нужным лично принести мне проекты декретов.
Вечером явился в Елисейский дворец Дюббо и с веселым видом сообщает мне, что военная комиссия тринадцатью или четырнадцатью голосами против семи или восьми отклонила переданное ей на рассмотрение предложение о назначении закрытого заседания сената. Председатель сената против удаления Мильерана и сияет от счастья.
Мы получили из Мудроса глубоко огорчившую нас телеграмму:
‘Сегодня вечером генерал Гуро во время посещения лазарета в Сед-Уль-Бар был тяжело ранен осколками гранаты, выпущенной с азиатского берега. У него переломы правой руки и левой ноги, но состояние его, хотя и тяжелое, не внушает опасений. Он вывезен на госпитальное судно и завтра, 1 июля, уезжает во Францию, оставив командование генералу Байу’.

Пятница, 2 июля 1915 г.

Будано докладывает мне о вчерашнем заседании военной комиссии. ‘Противники кабинета, — говорит он, — потерпели полное поражение. Клемансо и Шарль Эмбер страстно нападали на Мильерана, на Жоффра, на главную квартиру, на все правительство. Они требовали, чтобы было сделано новое сообщение фракциям и безотлагательно состоялось закрытое заседание сената. Их предложение отклонено. Решено было лишь обратиться к правительству с письмом в ответ на последнюю речь Мильерана, которую все члены [665] комиссии в один голос находят неуместной’. И далее: ‘Шарль Эмбер прочитал членам комиссии письмо. Он не назвал автора, но утверждал, что это один из наших корпусных командиров. Письмо содержит страстную критику взглядов главной квартиры: с октября мы делаем только ошибки, напрасно посылаем на смерть солдат, войска утратили весь свой пыл и впали в тупую апатию. — ‘Потребовала ли комиссия от Шарля Эмбера назвать автора письма?’ — ‘Нет’. — ‘Значит, комиссия не отвергла информацию, которую не имела возможности проверить, информацию, которая была прислана неизвестным автором в обход дисциплины! Если бы Клемансо был министром, что сказал бы он на подобные приемы?’
Мой бывший товарищ по лицею Людовика Великого очаровательный писатель Андре Галле (Hallays) — он добровольно поступил в армию в качестве поручика запаса и командирован на восточные окраины на службу в отделе информации — сообщает мне свои впечатления, совсем другого, утешительного, характера, не то, что сведения Шарля Эмбера. Он счастлив, что находится на почетном посту, близ провинции, которую он так восхитительно описал и которую страстно желает видеть освобожденной{*435}.
Я принял обоих новых товарищей военного министра: Тьерри и Годара. Первый рассказывает мне, что его ведомство явно считает его посторонним человеком, вмешивающимся не в свое дело, и уже начинает чинить ему препятствия. Второй, как видно, очень доволен тем, что выбор пал на него. Он уж наверняка не написал бы теперь той статьи, которую он поместил 23 июля 1914 г. в ‘Courrier europИen'{*436}.
Мильеран беседовал со мной по вопросу о преемнике генерала Гуро в Галлиполи. Дюбо сказал мне, что Гальени, вероятно, согласился бы принять этот пост. Я сообщаю об этом Мильерану. Он колеблется между Гальени и Вилларе. [666]
Несколько депутатов — Гоннора, Ландри, Бретон, Бонневе, Шарль Бенуа, — озабоченные не без основания будущей цифрой рождаемости во Франции, требуют, чтобы я настоял перед высшим командованием на том, чтобы отпуска давались в первую очередь женатым солдатам. Конечно, так и будет.

Суббота, 3 июля 1915 г.

В сегодняшнем номере ‘Journal’ появилась хвалебная статья Шарля Эмбера о работе военной комиссии сената. В статью включено письмо, полученное Эмбером от ‘одного из наших великих полководцев’, как он выражается, и резюмирующее, по его словам, его собственную пропаганду. ‘Не будем бояться говорить правду. Время работает на нас. Будем стойкими! Будем производить военный материал! Будем экономить людей! Пусть у нас останутся силы, когда другие окажутся обессилевшими, не будем разбазаривать свои силы попусту! Не будем отделываться словами! Возвестим зимнюю кампанию и подготовим ее!’ Конечно, возвещать и подготовлять зимнюю кампанию — самое полезное дело. Конечно, наш долг производить без устали военный материал и щадить жизнь ваших солдат. Но разумно ли кричать ежедневно нашим бедным солдатам: ‘Командование жертвует вами попусту?’
Клемансо снова нападает на Братиану и на Румынию, ‘только и знающую, что свои кукурузу и нефть’. Странный способ приобретать для нас друзей.
Мильеран говорит мне, что, взвесив все данные, считает более разумным оставить Гальени на посту военного губернатора Парижа, на котором он замечательно организовал оборону, и послать в Дарданеллы другого генерала, Вилларе, если он оправился от своей раны, или Гросетти, отличившегося на Марне и в Бельгии.
Мальви сообщил нам на совете министров, что Шарль Эмбер назвал ему имя генерала, письмо которого он прочитал в военной комиссии (оно напечатано также в ‘Journal’). Автор письма — генерал Антуан из группы армий Кастельно. Но Шарль Эмбер поставил требование, чтобы министр не воспользовался этим сообщением для наложения кары. [667]
Вивиани сообщает своим товарищам по кабинету, что возвратившийся из Америки Кайо просил его прекратить в порядке цензуры кампанию, которую ведет против него ‘Action Francaise’ и на которую Альмерейда отвечает в своем беспокойном и противном ‘Bonnet Rouge’ резкими нападками на Леона Доде. Министры полагают, что цензура должна запретить обеим сторонам эту полемику, которая, затянувшись, может повредить священному союзу.
Новая нота Сазонова. Он отчаялся добиться когда-либо сотрудничества всех балканских государств и предлагает союзным державам сделать выбор между ними. Согласно своим старым влечениям он предлагает выбрать Болгарию и обратиться к ней с новыми предложениями (Петроград, No 828). Однако все эти демарши удивляют и огорчают сербов, которые, по крайней мере, сражаются против наших врагов (Ниш, No 496). Кроме того, сербов продолжает тревожить вопрос, какие обещания были даны Италии, а Сидней Соннино все еще возражает против того, чтобы Сербии было сделано официальное сообщение об этом (Рим, No 507). Он боится, что Сербия сочтет себя урезанной при дележе, а итальянский народ, в свою очередь, будет безутешен, узнав, что ему не удалось добиться обещания Фиуме и Спалато (Рим, No 508).
Имел разговор с Шарлем Эмбером, который снова набросился на меня со своей фамильярной откровенностью. Он все же утверждает, что полковник Бюа и канцелярии военного министерства уже стараются парализовать деятельность Альбера Тома. Эмбер решительно заявляет, что полученные мною последние сводки относительно орудий и снаряжения содержат ряд фактических ошибок.
Офицеры связи уведомляют меня, что в Аргоннском лесу, в Эльзассе и в районе Метцераль идут жаркие бои.

Воскресенье, 4 июля 1915 г.

Делькассе сообщает мне, что уезжает завтра с Вивиани, Мильераном и Жоффром в Кале навстречу Асквиту, Китченеру и Бальфуру. Он постарается убедить английское правительство, что необходимо принять определенную линию [668] поведения на Балканах. Если желать удовлетворить всех, то в результате всюду получатся только беспокойство и разочарование.
От Вивиани я узнаю, что финансовая комиссия сената намерена опубликовать теперь два доклада о военных рынках. Докладчик Милье-Лакруа, по-видимому, выступит с резкой критикой заключенных контрактов, а именно тех, которые в прошлом году были заключены Шарлем Эмбером в Америке.
Согласно новому рескрипту императора Николая II, Дума будет созвана в последних числах июля. Но несмотря на вынужденное молчание печати, общественное мнение протестует против этой отсрочки на несколько недель и требует немедленного созыва Думы. Кроме того, оно требует назначения ответственного министерства. Проявляется некоторое волнение в рабочем классе (Петроград, No 836). Самодержавная монархия еще труднее приспосабливается к военному положению, чем наш режим свободы.

Понедельник, 5 июля 1915 г.

В результате усталости, охватившей известные круги, увеличилось число получаемых мною писем с угрозами и оскорблениями. ‘Мы желаем мира, — пишут мои корреспонденты. — В противном случае берегитесь 14 июля. С вами расправятся, как следует’. Впрочем, я получаю также много трогательных свидетельств доверия и сочувственных адресов. Перед моими глазами ежедневно проходит пестрая смесь величия и мелочности, и я теперь лучше, чем когда-либо, понимаю, что, если война возбуждает благородные страсти, она подстрекает также дурные страсти, если она возвышает великие характеры, она в то же время принижает мелкие характеры, одним словом, она все доводит до крайности — добро и зло, порок и добродетель. Как бы то ни было, необходимо всеми средствами препятствовать распространению упадка духа. Если воля нации поколеблется, это будет смертью для Франции. Я не премину выполнить свой долг часового.
Командир Жирар, командированный для связи с итальянской армией, говорит мне, что состояние духа последней [669] прекрасное. Наступление не прекращено. Напротив, итальянцы будут продолжать его на верхнем течении Изонцо.
Будано принес мне ответ военной комиссии сената на речь Мильерана. В этом ответе имеются еще явные преувеличения. Так, например, в нем утверждается, что парламенту пришлось побороть некоторое сопротивление, прежде чем он мог возобновить свой контроль. Между тем только поражение в Шарлеруа, злополучный отъезд в Бордо и пребывание в этом городе помешали созыву парламента. В те страшные дни малейшая неосторожность в высказываниях была бы роковой. В Германии могли бы усмотреть в созыве парламента признак смятения и предзнаменование мира. К тому же многие депутаты были в то время мобилизованы и хотели еще оставаться на фронте. Ответ комиссии содержит также утверждение, что, если бы в конце концов не был созван парламент, у нас не было бы теперь пушек, винтовок и снаряжения. Это явное преувеличение, ибо, если верно, что комиссия работала с усердием и подталкивала администрацию, то правительство само еще до созыва парламента дало толчок оборонному производству, и ясно, что последнее не могло развернуться во всю ширь в несколько дней и даже в несколько недель. Я дружески замечаю это честному Будано, и он чистосердечно отвечает мне: ‘Что ж поделаешь! Я знаю это, но они ничего не желают слышать. Ах, они изводят меня!’
В ответе комиссии сказано, что он должен быть доведен до сведения президента республики, ‘главы армии и верховного блюстителя великих интересов страны’. Я указываю Будано на двусмысленный характер слов ‘глава армии’. Судя по ним, можно предположить, что я отдаю приказы армиям на фронте или военному управлению, тогда как я, как всякий глава конституционного государства, могу действовать только через посредство ответственных министров. Будано отвечает мне, что это же возражение высказал в комиссии сам Леон Буржуа, но тогда поднялся Анри Шерон, зачитал конституцию и цитировал из 3-й статьи следующую фразу: ‘Президент распоряжается вооруженной силой…’ Этой цитаты было достаточно: комиссия сразу укрепилась в своем мнении и согласилась. Но она могла бы точно так же утверждать, [670] что президент является главой нашей дипломатии и даже главой всех министерств, так как в тексте конституции говорится, что он заключает договоры и назначает гражданские и военные власти и военных чиновников. Комиссия просто-напросто упустила из виду последний параграф той же 3-й статьи конституции: ‘Каждый акт президента республики должен быть скреплен подписью одного из министров, а также статью 6-ю: ‘Министры солидарно ответственны перед парламентом за общую политику правительства и индивидуально — за свои личные действия. Президент республики ответственен только в случае государственной измены’. А разве власть не там же, где ответственность? Английский король царствует, но не управляет. Президент французской республики председательствует, но не управляет. Это азбучная истина парламентского режима. Я возвратил Будано принесенное им письмо и просил его указать комиссии, что употребленное ею выражение представляется мне противоречащим конституции. Он написал Шерону и пригласил его посетить меня.
Главный докладчик по бюджету Метен выражает мне свои опасения, что публичные обращения к рабочим-металлистам внесут на фронте дезорганизацию. Он вместе со мной считает, что мобилизованные рабочие не должны получать на заводе заработную плату в полном размере и должны оставаться подчиненными военной дисциплине, чтобы не быть в привилегированном положении сравнительно с теми, кто находится на фронте. Но многие члены правительства не разделяют нашего мнения.
Присланный ко мне Будано Анри Шерон сначала доказывал правильность употребленного им выражения ‘глава армии’, но в конце концов согласился, что я являюсь только номинальным главой и не имею и не могу иметь никакой прямой и личной власти. Он обещал мне заявить об этом в комиссии. Шерон твердо и категорично объявляет мне, что его коллеги и он решили довести войну до победного конца и отвергнуть всякий половинчатый (boiteuse) мир. Когда я заверил его, что я исполнен той же решимости, он благодарит меня с избытком чувств. Я указываю ему на опасности [671] парламентских манифестаций, которые своими неуместными преувеличениями могут создать панику и уже, увы, вызывают тревогу. Надеюсь, что Шорен, прекрасный патриот, человек возвышенного сердца и тонкого ума, будет стараться исправить положение.

Вторник, 6 июля 1915 г.

Отправляюсь на автомобиле в Каньи на юго-восток от Амьена, где находится штаб-квартира 2-й армии. Эта армия находилась прежде под начальством Кастельно, который теперь возглавляет группу армий. 2-й армией командует теперь генерал Петен. Я видел его недавно во главе 33-го корпуса, который был отмечен в приказе по армии за прекрасное поведение на севере от Арраса. Вспомним, что этот корпус под блестящим руководством Петена в полтора часа прорвал позиции неприятеля и победоносно достиг вершины Вими. Говорили, что, если бы вовремя предоставлены были в распоряжение Петена резервы, было бы достигнуто ‘решение’. Но он сам заявляет мне, что не разделяет этого оптимистичного взгляда. Он слишком далеко зашел вперед, другие корпуса не продвинулись. Если бы он ринулся еще дальше, он рисковал бы подвергнуться контратакам неприятеля. Согласно Петену, артиллерийская подготовка на фронте соседних корпусов была недостаточной. Здесь еще раз совершили ту ошибку, что начали операцию, не спросив предварительно исполнителей. Петен энергично протестует против такого недопустимого метода. Он горячо благодарит меня за организацию совещания в Шантильи, за то, что по моим настояниям за этим последовали другие подобные совещания, и за мое требование применять подобный же метод в каждой группе армий и в каждой армии. Впрочем, в настоящий момент генерал Петен не считает желательными новые наступления. Он полагает, что ввиду затянувшейся войны мы непременно должны беречь свои силы и прежде всего обеспечить себя тяжелой артиллерией и снаряжением. Все это он говорит очень спокойно, твердо и ясно. Лишь время от времени легкое нервное подергивание век показывает, что под холодной наружностью скрывается горячий и пылкий характер. [672]
Завтракаем в штабе и затем едем на фронт 11-го корпуса и 56-й дивизии. Командир 11-го корпуса генерал Баумгартен отвез нас на автомобиле до Сельи-о-Буа, оттуда мы отправляемся далее пешком посмотреть территорию, завоеванную нами на востоке от Эбютерна. Мы идем по опустошенной местности, по длинному вырытому в земле ходу, в котором царит нестерпимая жара. Приходим к тому месту, где находилась прежде ферма Туван, затем возвращаемся к Эбютерну. Все дома его разрушены, но он и теперь еще регулярно бомбардируется каждый день. Мы укрепляем его теперь окопами, корзинами с песком, проволочными заграждениями. Наши передовые окопы находятся на северном краю деревни, совершенно близко от немцев. Когда мы вернулись, заговорила артиллерия. Расспрашиваемые мною офицеры и солдаты очень гордятся операцией, которую они исполнили с успехом и с которой я поздравляю их. Но она обошлась им, увы, очень дорого: около половины всех участвовавших в ней убиты или ранены.
Прощаюсь с Петеном и направляюсь вместе с Дюпаржем и Пенелоном в Дуллан, где останавливаюсь в небольшом буржуазном доме, который занимал Жоффр во время сражения под Аррасом. Сюда явился командующий группой Фош и ужинает с нами. Он по-прежнему живой, находчивый, блестящий собеседник, но я нахожу в нем нечто новое: он уже не произносит слова ‘наступление’, он заявляет мне, что война будет продолжаться долго, очень долго и что мы должны вооружиться терпением и прочно организовать оборону.

Среда, 7 июля 1915 г.

Из Дуллана мы отправляемся в Сен-Поль, штаб-квартиру 10-й армии. Командующий ею генерал д’Урбаль ожидает нас у входа в город и тотчас увозит нас к стоянке 9-го корпуса, который только что был сменен и отведен на отдых. Командир корпуса генерал Кюре не скрывает от нас, что его войска изнурены и нуждаются в отдыхе. Он пользуется моментом, когда мы остались наедине, и говорит мне: ‘Прошу вас, господин президент, не допускайте больше этих частичных [673] наступлений. Таким образом, сломают тот инструмент, с помощью которого мы должны победить’. Мы посещаем войска, расквартированные в дюжине деревень западнее Сен-Поля, между Артуа и Булонне. Это группы больших ферм, окруженных садами. Красивые живые изгороди, фруктовые сады, нежно-зеленые луга. Местность восхитительна, и солдаты счастливы, что на время освободилась от окопов с их опасностями.
Побывав утром в этих деревнях, отправляюсь днем в штаб-квартиры 21, 33, 3, 10 и 17-го корпусов. С некоторыми оттенками генералы Местр, Фейолль, Гаш, Вирбель, Ж.-Б. Дюма высказываются передо мной приблизительно в том же духе. Их корпуса терпят большие потери. На своих новых позициях солдаты находятся под свирепым орудийным огнем. Им не удается вырыть себе прикрытия. Артиллерия неприятеля обладает неоспоримым превосходством над нашей и причиняет нам много зла. Генерал д’Урбаль слушает эти замечания, как он слушал утром генерала Кюре, — со скептическим видом и некоторым нетерпением. Если войскам нехорошо на том месте, где они теперь, говорит он, надо будет двинуть их дальше, до вершины. Лично д’Урбаль очень храбр, но прав ли он теперь или нет? Я не знаю этого. Так или иначе, я вижу здесь еще один пример глубокого разногласия между командующим и его исполнителями.
Затем нас повели на Гот-Авен на наблюдательный пункт. Отсюда мы видим — то в дождь, то при солнечном сиянии — поле сражения на севере от Арраса, Таржетт, Невилль-Сен-Васт, груды камней и опустошенные поля. Направо жалкие руины города Арраса, который еще вчера опять был бомбардирован немцами. Вечером я возвратился в Париж.
В первый раз я видел здесь на фронте новый шлем для солдат в окопах. Это плоская, слегка приподнятая каска из стального листа, снабженная козырьком-забралом, частью, защищающей затылок, и гребнем. Серо-синий цвет ее гармонирует с цветом новой походной формы. Надеются, что этот шлем предотвратит ранения головы, бывшие до сих пор столь частыми и тяжелыми. [674]

Четверг, 8 июля 1915 г.

Мильеран и Вивиани информируют меня о совещании, которое состоялось во вторник в Кале. С нашей стороны участвовали Вивиани, Мильеран, Делькассе, Оганьер и Жоффр, со стороны англичан — Асквит, Китченер, лорд Крю, Бальфур и фельдмаршал Френч. Меня информируют также о дополнительном совещании, состоявшемся вчера в Шантильи между Китченером, Френчем, русским военным атташе Игнатьевым и Жоффром. Достигнуто было соглашение по следующим пунктам: Китченер отправляет в этом месяце во Францию шесть новых дивизий, затем в следующий месяц еще шесть дивизий и, наконец, начиная с октября, еще шесть. Англичане сменят часть нашего фронта на севере от Арраса. Кроме того, Китченер по настоянию Жоффра отказывается от тезиса абсолютной обороны. Однако раньше пяти-шести недель не будет речи о наступлениях в большом масштабе. В настоящий момент мы ограничимся наступлениями местного характера, имеющими целью задерживать неприятеля и утомлять его. Боюсь, как бы они не уточняли также, притом безрезультатно, и наши войска. У меня еще стоит в ушах все слышанное мною вчера.
В Дарданеллах в скором времени высадятся три английские дивизии, Китченер пока не намерен посылать туда новые подкрепления.
Баррер обратился к Сиднею Соннино с вопросом, почему Италия не вступает в войну с Германией (Рим, No 522, 523, 524). ‘Положение, — ответил министр, — изменилось со времени заключения лондонской конвенции. Ввиду отступления русских у Германии освободились войска, которые она может послать против нас и против вас. Итальянское общественное мнение легко возбудимо, мы заинтересованы в том, чтобы в Италии не подумали, что мы выбрали именно этот момент для ускорения ударов грозного противника’.
В ожидании того, когда итальянское правительство решится выполнять свои обещания, немцы снова атаковали нас близ Суше, на Маасских высотах, в лесу Буа д’Айльи и в лесу Буа-ле-Претр. Эти атаки были везде отбиты, но причинили нам большие потери. [675]
В десять часов вечера ко мне пришел Вивиани и рассказывает мне, как прошло заседание палаты. Оно было очень бурным. Альбер Фавр, радикально-социалистический депутат от Нижней Шаранты, очень настроенный против Мильерана, внес свою интерпелляцию. Каждый раз, когда он нападал на военного министра, ему бурно аплодировали. ‘Я отвечал при ледяном молчании палаты, лишь к концу своей речи я снова нащупал контакт с ней. Один момент я видел, что ни один из депутатов не станет голосовать за доверие правительству, все уклонялись. Это становится невыносимым. Почти все депутаты советуют мне расстаться с Мильераном, но одни советуют взять мне Барту, другие, и, в частности, социалисты, не хотят его. Некоторые уговаривают меня принять портфель военного министра, но я совершенно некомпетентен в этой области. Я не вижу, кого из политических деятелей назначить на это место. Взять военного? Но не поведет ли это к конфликту с главнокомандующим?’ Вивиани продолжает излагать мне свои затруднения и не приходит ни к какому заключению. ‘Я продолжаю считать перемену нежелательной, — сказал я, — но если Мильеран понесет поражение в палате, то самым лучшим преемником его, на мой взгляд, был бы Барту’. — ‘Да, — отвечает Вивиани, — но это взбесит Кайо, а желательно, чтобы он оставался спокойным’. Бедный, бедный священный союз!

Пятница, 9 июля 1915 г.

Вопрос о Мильеране у всех на устах — в печати и в парламенте. Каждый приходит ко мне с советом, причем каждый советует различное.
Присутствовал на торжественном открытии лазарета в Нени, основанного Обществом друзей мусульман, воспользовался этим случаем, чтобы воздать должное нашим африканским войскам, которые так прекрасно ведут себя на фронте{*437}. Затем поехал в санаторий на улице Бизе, где находится генерал Гуро. Во время переезда по морю ему пришлось ампутировать правую руку. Кроме того, у него переломы [676] левого бедра и левой берцовой кости. Его мать, очень достойная и храбрая старушка, сестра и племянники находятся при нем. Он прекрасен в своем стоическом спокойствии. Мы беседуем о дарданельской экспедиции. Он считает, что английский план неплох, но сожалеет, что нет достаточного контакта между обоими адмиралами. Самым подходящим преемником своим он считает генерала Байу. Меня посетил начальник итальянского генерального штаба генерал Порро, отправляющийся завтра в нашу главную квартиру. Он рассказал мне, что итальянцы взяли в плен четырех немцев, несколько немецких солдат убиты на фронте. Ему непонятно, что между обеими странами нет еще войны. Он того мнения, что всякое наступление должно быть отложено до тех пор, когда русские будут в состоянии перейти в наступление, а это, как он думает, будет осенью.

Суббота, 10 июля 1915 г.

Заседание совета министров. По моему предложению решено наградить генерала Гуро военной медалью. На 14 июля проектируется торжественное перенесение праха Руже де Лиля в Пантеон.
Антонин Дюбо — у него исчезли все поползновения по части политической оппозиции, он теперь только патриот, самый рьяный и самый бескорыстный — говорит мне, что он горячо приветствовал Вивиани по поводу его последней речи и поощрял его проявить твердость перед парламентом. ‘Будьте и вы сами начеку, — прибавил он, — потому что следят за каждым вашим шагом и в случае малейшей слабости правительства ответственность непременно возложат на вас’. Я отлично знаю, что он прав.
В конце дня я снова поехал в санаторий на улице Визе. В комнате, где лежит генерал Гуро, я застал Мильерана, начальника его канцелярии полковника Бюа и капитана Думейру. Доктор Кеню объясняет нам, что, как показал рентген, сломано не бедро, а чашечка, и я понимаю, что доктор опасается последствий этого перелома. Генерал, все время совершенно спокойный, ограничивается словами: ‘Лишь бы только я мог снова сесть на коня’. Я прикалываю к его [677] сорочке военную медаль и обращаюсь к нему со словами приветствия от правительства. Он ничего не ожидал, волнение его так велико, что он вытягивается на своей постели, выпрямляется, закрывает глаза, грудь его глубоко дышит, и когда он приподнимает ресницы, я вижу скатившуюся слезу. Это внезапное волнение человека, который всегда так мастерски владел собой, потрясло нас самих до глубины души. Я не в состоянии сказать ни слова. Молча целую генерала, который трогательно благодарит меня. Мильеран, которого любят выставлять бесчувственным, украдкой проливает слезу.
Делькассе, Грей, Сазонов и Соннино продолжают свои перекрещивающиеся разговоры по поводу Румынии и Баната, Болгарии и Македонии, Греции и Албании. Дело не подвинулось ни на шаг. Мы ведем переговоры в интересах победы, а отсутствие победы тормозит наши переговоры (Петроград, No 858 и 862, от Делькассе в Петроград, No 981, из Ниша, No 509, из Петрограда, No 859, от Делькассе в Софию, No 317, от Делькассе в Лондон, No 2074).

Воскресенье, 11 июля 1915 г.

Германский и австрийский посланники в Бухаресте, кажется, обратились к Братиану с угрожающим демаршем, чтобы добиться формальной декларации о нейтралитете. В качестве залога они потребовали разрешения на провоз военного снаряжения для Турции (No 1484).

Понедельник, 12 июля 1915 г.

По случаю нашего национального праздника король Виктор-Эммануил III почтил меня цепью ордена святой Аннунциаты. Титтони, вручая мне знаки этого ордена, обратился ко мне с любезной речью: ‘Орден святой Аннунциаты, — сказал он, — один из самых древних в Европе. Он восходит почти до колыбели Савойского дома, которому судьба уготовила славу осуществить воскресение Италии и объединить под своим скипетром всех тех, кто говорит на благородном и нежном языке Данте. Свидетельство дружбы и уважения, которое мой августейший государь соизволил по случаю национального праздника Франции оказать знаменитому человеку, [678] так блестяще представляющему ее, приобретает особое значение в настоящий момент, когда кровавая война объединила в целях совместной обороны страны, борющиеся за принцип национальности и за свободу народов’. Я прошу вас передать королю мою благодарность за его дружескую идею и мои наилучшие пожелания. ‘Я уверен, — говорю я, — что победа нашего общего дела позволит Италии полностью осуществить свои национальные устремления’.

Вторник, 13 июля 1915 г.

Перенесение праха Руже де Лиля в Пантеон натолкнулось на неожиданные препятствия. Генеральный секретарь палаты Пьерр, милейший и вместе с тем грозный человек, свирепый и улыбающийся хранитель законов и уставов, откопал правило, требующее для этой посмертной почести постановления парламента. Так как теперь уже нет времени назначать заседание обеих палат, совет министров вынужден был отказаться от торжества в Пантеоне. Останки Руже де Лиля будут перенесены из Шуази-ле-Руа к Триумфальной арке, а оттуда — в Дом инвалидов.
Согласно принятому обычаю, я представил совету министров текст речи, которую я намерен произнести при этом случае. В этот текст внесли несколько мелких поправок, мне тем легче внести их, что ни одна не касается существа моих заявлений.
Вивиани и Рибо снова жалуются на невыносимое положение, в которое их ставят парламентские комиссии, присваивая себе все функции власти. Председатель совета министров заявляет, что силы его скоро истощатся, впрочем, говорит он, этого только и желают.

Среда, 14 июля 1915 г.

Итак, прах Руже де Лиля перенесен не в Пантеон, а в Дом инвалидов. День стоял облачный, пасмурный. Дул свежий ветер, и французские аэропланы реяли в воздухе под облаками, чтобы отгонять ‘Tauben’.
Я отправился на автомобиле вместе с Вивиани к Триумфальной арке. Многочисленная толпа. Мужчин, конечно, мало. [679]
Несколько раненых. Санитары, старики, дети. По дороге Вивиани нервно рассказывает мне, что вчера в комиссии сената Шарль Эмбер показывал письма Жоффра, из которых явствует, что главная квартира тщетно с октября требовала тяжелой и судовой артиллерии. Мильеран еле выпутался, и военное управление еще раз подверглось бурным нападкам и обвинениям в неизлечимом бездействии. ‘Это становится невозможным, — восклицает Вивиани. — А между тем, я не могу найти извинение всем этим ошибкам. Что делать? Что будет?’ Но он не делает вывода. Решено, что завтра Мильеран представит совету министров требования Жоффра и свои ответы. Но как это я не был осведомлен об этой переписке столь кардинальной важности?
Прах Руже Де Лиля под Триумфальной аркой Этуаль. Гроб, покрытый знаменами, поставлен на фургон времен первой республики и охраняется пикетом саперов. Мадам Дельна спела несколько строф ‘Марсельезы’. Это траурный кортеж приходит в движение, направляется вниз по Елисейским полям и через авеню Александра III приходит к Эспланаде. Я следую за погребальной колесницей, рядом со мною Дюбо и Дешанель. Толпа держит себя с большим достоинством. Мы останавливаемся во дворе Дома инвалидов, и я произношу свою речь с небольшими поправками{*438}. Коснувшись вкратце биографии Руже де Лиля и обстоятельств, при которых родилась в Страсбурге ‘Марсельеза’, я продолжал: ‘Так как нас заставили обнажить меч, мы не имеем права вложить его обратно в ножны, пока не отметим за своих мертвецов и совместная победа союзников не позволит нам отстроить наши развалины, восстановить целостность Франции и действительным образом оградить себя от периодического повторения провокаций. Какой смысл имело бы заключать завтра, если бы это было возможно, половинчатый, хромой мир, задыхаясь, уселся бы на развалинах наших разрушенных городов. Нас тотчас же заставили бы принять новый драконовский трактат, и мы навсегда сделались бы вассалами своих врагов, вассалами политическими, моральными и экономическими. Промышленники, крестьяне и рабочие Франции [680] отданы были бы на произвол торжествующих соперников, и униженной Франции суждено было бы чахнуть, упав духом и потеряв уважение к самой себе.. Нет, нет, пусть наши враги не обманываются на этот счет! Не для того, чтобы заключить ненадежный мир, тревожное и беглое перемирие между укороченной войной и другой, более ужасной войной, не для того, чтобы быть завтра подверженной новым нападениям и смертельным опасностям, вся Франция закипела и поднялась под мужественные звуки ‘Марсельезы’…’
Днем пришел ко мне Мильеран. Не для того, как я полагал, чтобы говорить со мной об инциденте, который взволновал Вивиани, — Мильеран считает этот инцидент не стоящим внимания. Военный министр хотел сообщить мне о том, что военная комиссия сената приняла постановление послать своих делегатов в прифронтовые крепости проверить состояние их артиллерии и снаряжения. Он считает эти обследования недопустимыми. Крепостные орудия и их снаряжение используются непосредственно в армии, так как крепости уже не могут защищаться за крепостными стенами. Фактически теперь уже нет укрепленных городов, а существуют только укрепленные для обороны районы. Значит, комиссия желает распространить свое наблюдение на распределение орудий и снаряжения между армиями. Главнокомандующий не потерпит такого вмешательства, в результате которого возможны опасные нарушения тайны.
Пенелон говорил со мной по тому же вопросу. Вероятно, дело пошло от комендантов крепостей, в частности, от генерала Кутансо в Вердене, поддерживающего связь с Шарлем Эсером. Они указывают комиссии на пробелы, получившиеся в городах вследствие изъятий в пользу фронта. Лучше было бы, говорю я Пенелону, чтобы крепости были отныне поставлены в прямое подчинение командующим армиями. В таком случае генерал Саррайль командовал был не только 3-й армией, но также укрепленным лагерем Вердена. Пенелон отвечает мне, что подобная же мысль была и у главной квартиры, но до сир пор наталкивались на возражения, вытекающие из уставов. Я не считаю эти препятствия непреодолимыми и требую, чтобы не упускали из виду эту мысль. [681]
Вчера и третьего дня в Аргоннах происходили очень ожесточенные, кровавые бои.

Четверг, 15 июля 1915 г.

Мильеран представил совету министров письмо Жоффра от 3 октября и целую папку документов, из которых явствует, что военное министерство немедленно сделало все от него зависящее, чтобы удовлетворить требования главнокомандующего. Правда, были задержки, вызванные отчасти необходимостью получить согласие морского министерства, отчасти трудностями перевозки, отчасти случайными обстоятельствами, но ни одного дня требования не оставались без ответа, как слишком услужливо поверила комиссия.
По моему предложению на военного министра возложено задание изучить вопрос, не возможно ли передать крепости во власть командующих армиями и им же передать функции коменданта крепости. Кроме того, постановлено указать комиссии сената на неудобства парламентского обследования артиллерии укрепленных районов.
Сазонов, с каждым днем все более неугомонный, снова возвращается к вопросу о данном им уже согласии на совместную ноту союзников Румынии. Теперь он хочет выступить в Бухаресте изолированно. Прочитав депеши из Петрограда (No 878 и 879), я пишу Делькассе: ‘Неустойчивость Сазонова, в конце концов, начинает действительно внушать тревогу. Каковы бы ни были ранние мысли Братиану, неразумно давать ему благодаря изолированному запросу России предлог для новых проволочек. Все, что идет от России, вызывает подозрения Румынии’. Делькассе отвечает мне, что он всецело одного мнения со мной и уже телеграфировал в Петроград и Лондон, чтобы избежать всякого разрыва единого фронта.
Днем поехал на автомобиле в Обервилье осмотреть закусочную, устроенную синдикатом печати для раненых, пропускаемых через здешнюю станцию. Здесь я узнал от префекта полиции о смерти Фердинанда Дрейфуса, адвоката и сенатора от департамента Сены и Уазы, у которого я был секретарем в начале моей адвокатской карьеры. Это был прекрасный человек, с которым я все время сохранял наилучшие [682] отношения. Сыновья его тоже явились ко мне в конце дня сообщить о постигшем их горе. Я сам глубоко огорчен.
Сегодня на четвертом заседании съезда объединенной французской социалистической партии была принята важная резолюция. Она отвергает всякую мысль о слабости перед лицом неприятеля, вторгнувшегося в страну, и содержит очень характерные высказывания об ответственности за войну, например следующее: ‘Партия… напоминает, что в тот самый момент (конец июля 1914 г.) австрийская социал-демократическая партия в следующих выражениях устанавливала ответственность австро-венгерского правительства: ‘Мы не можем взять на себя ответственность за эту войну и возлагаем эту ответственность, а также все возможные ужасные последствия этой войны на тех, кто придумал, поддерживал и осуществил тот роковой демарш, который ставит нас перед лицом войны (ультиматум Сербии)’. Партия указывает также на резолюцию, принятую тогда же германской социал-демократической партией: ‘Если мы осуждаем происки сербских националистов, то еще более энергичный протест с нашей стороны вызывает то легкомыслие, с которым австро-венгерское правительство провоцировало войну, это правительство обратилось к Сербии со столь наглыми требованиями, которые еще никогда во всемирной истории не предъявлялись к самостоятельной нации, они могли быть рассчитаны только на то, чтобы привести к войне..’
Мэр города Дюнкирхена Теркам известил меня, что гирлянды, приготовленные для встречи меня 29 июля 1914 г. и не использованные, были употреблены в этом году на украшение могилы павших солдат. Я пишу ему, что тронут этим, и прошу передать населению города, что приветствую ту храбрость, которую оно проявляет под гранатами неприятеля{*439}.

Пятница, 16 июля 1915 г.

Среди многочисленных писем с одобрением моей речи, в которой я говорю о необходимости продолжать войну, особенно яркие получены мною от Адольфа Карно, Жоржа Дюрюи, Л. Эрбетта, Анри Шерона и Эрнеста Лависса. [683]
‘Надо, — пишет последний, — чтобы ваши слова были публично прочитаны во всех коммунах Франции. Проявляющееся в настоящий момент чувство тревоги и беспокойства, склонность принимать на веру дурные известия не должны удивлять нас, все это мы находим во все времена, тем не менее, необходимо оказывать противодействие этой причине ослабления. Меня несколько беспокоило молчание правительства и робость прессы, которая лишь намеками говорила о затягивании войны и необходимости и продолжать и даже удвоить наши усилия. Наша речь теперь подаст пример… Затем, как и в прочих письмах, следуют лестные отзывы, которыми я обязан старой дружбе своего коллеги.
От Фердинанда болгарского, от черногорского короля, от президента Вудро Вильсона я получил очень любезные телеграммы, но ни первый, ни последний ни единым словом не выражают мне пожелания нашей победы. Король Фердинанд, который недавно заставил герцога де Гиза четыре дня дожидаться аудиенции и затем сказал ему только общие слова, не из тех людей, которые изменят свою позицию по случаю 14 июля.
Марсель Самба представил мне шведского депутата-социалиста Брантинга. Его мужественные черты дышат правдивостью и решительностью. Он очень прилично говорит по-французски. Уверяет меня, что Швеция отнюдь не выйдет из своего нейтралитета. Резко упрекает королеву, что она никак не может забыть своего немецкого происхождения и то и дело позволяет себе неосторожные выступления на словах. Чтобы избежать в будущем всяких недоразумений между Швецией и Россией, говорит Брантинг, необходимо будет дать Финляндии больше конституционной свободы.
Депутат Рене Бенар, мой бывший сотрудник в 1912 г., сообщает мне, что в радикально-социалистической фракции палаты запрашивали Мальви и Сарро относительно приписываемого Вивиави намерения включить в кабинет Барту и что по этому вопросу в группе выявилась единодушная оппозиция — все это в результате опубликования протокола Фабра{*440}. Во что же превращают священный союз! [684]

Суббота, 17 июля 1915 г.

Заседание совета министров не состоялось. Вивиани, Мильеран и Рибо поехали к Жоффру оговорить финансовые меры, которые необходимо предпринять в армиях для продолжения войны. Надо думать, что немного больше экономии и улучшение управления не помешают военным действиям.
Морис Донне обратился ко мне по поводу моей речи на празднике 14 июля с обворожительно теплым письмом. Он считает, что для тыла этот призыв к храбрости и терпению был, безусловно, необходим. Вспоминает, как мы с женами, а также Марсель Прево с супругой год с чем-то тому назад собрались вместе в приорстве: ‘Какой чудный, тихий день был тогда, это было год назад, далекое, минувшее время!'{*441}.
Получил также полное благородства письмо из Рима от графа Жозефа Примоли. ‘Я не забыл, — пишет он, — что во время моего последнего пребывания в Париже, когда я был так тепло принят Вами, меня смутили и задержали мои гости-пессимисты. Вы один сохранили свою безусловную уверенность относительно союза между нашими странами, которому угрожала опасность. Вы сказали мне тогда, что единственная опасность заключается в министерском кризисе (в Италии). Он действительно произошел, но был ликвидирован благодаря энергии короля, которому помогали Саландра, Соннино и Мартини, а главным образом благодаря выступлению народа, возмущенного изменой Джиолитти, который вел переговоры с врагом через головы правительства и даже самого короля. Не следует забывать также заразительный энтузиазм д’Аннунцио, который увлек за собой толпу. Одной из любопытнейших загадок в нашей истории будет эта неожиданная перемена фронта: еще накануне триста депутатов оставили у Джиолитти свои визитные карточки в знак того, что они разделяют его политику, из четырехсот членов сената самое большее около шестидесяти были за вмешательство в войну, а на другой день Саландра должен [685] был принять полицейские меры для охраны отъезжающего Джиолитти, чтобы он не был растерзан толпой. Именно в этот момент я приехал в Рим. Лондон я нашел бесстрастным, Париж — сосредоточенным, думающим свою тяжелую думу, сознающим трагизм положения… В Риме я застал праздник, флаги днем, иллюминацию вечером. Я не говорю вам о демонстрациях в Капитолии и в Квиринале, в подобной обстановке все принимает торжественный характер…’
Письмо это было написано по поводу получения мною ордена святой Аннунциаты, ‘самого большого знака отличия в Италии, — пишет Примоли. — К союзу присоединилось теперь родство, ибо вы стали теперь кузеном нашего короля. Прошу передать мой почтительный привет милой Collaressa — таков титул, полагающийся женам collari (носителей ордена)… Я нашел в одной библиотеке старинное издание устава ордена святой Аннунциаты. Доставьте мне великое удовольствие, приняв его на память о нашей двадцатилетней дружбе и нашем двухмесячном союзе’. Да, двадцать лет! В моей памяти встает на мгновение улыбающийся образ принцессы Матильды, радушно принимавшей у себя писателей и артистов. Среди хозяев были граф Примоли и Морис д’Оканья, а в числе гостей несколько стесняющийся на чужбине молодой министр народного просвещения.
Командир 2-го стрелкового батальона де Дуглас пишет мне: ‘Имею честь сообщить вам, что 2-й стрелковый батальон, гордящийся тем, что насчитывал вас в числе своих офицеров, был отмечен в приказе по армии за взятие Метцераля’. Он цитирует слова этого приказа, очень лестные. Я посылаю горячие поздравления своему дорогому батальону.

Воскресенье, 18 июля 1915 г.

Длинный разговор с генералом Лиоте, приехавшим на восемь дней во Францию. Он привез из Марокко весьма приятные известия. Прямо, можно сказать, чудо, что страна, в которой три года назад нам приходилось иметь дело с восстанием и войной, теперь в такой степени успокоена, что мы могли уменьшить здесь до одной трети число регулярных войск и заменить их территориальными войсками. За это [686] время французские части были отправлены на наши восточные окраины, и вскоре сами туземцы дали нам лояльных и верных солдат. Чтобы совершить этот род чуда, генерал Лиоте должен был на всей границе ‘сохранять прочной оковку (armature) Марокко’ и с этой целью возобновить и ускорить в тылу все производственные работы и поднять экономическую жизнь страны. Это привело к дефициту в сорок семь миллионов, но, говорит Лиоте, пусть правительство судит, превосходит ли эта цена достигнутые результаты. С другой стороны, генерал-резидент предостерегает нас от того, что он называет материальным и моральным износом своего оборонительного оружия. Каждый офицер и унтер-офицер, оставленные в Марокко во время войны во Франции, считают себя опозоренными и осрамленными. Это состояние умов становится неизлечимым, по мере того как затягиваются враждебные действия. А между тем, несмотря на мир, царящий внутри Марокко, на границах происходят постоянные и порой весьма ожесточенные бои. Генерал требует, чтобы это было засчитано его войскам и чтобы ему предоставлено было больше свободы и власти при производствах в высшие чины. По своей привычке он говорит бурно и увлекательно, его экстаз почти не дает слушателю времени на размышление и разбивает, как соломинку, все возражения. Во второй половине дня отправляюсь с Дюпаржем на автомобиле в Бурж. В пути восхищаюсь тем, что, несмотря на войну, поля всюду возделаны. Началась уборка жатвы, не видно, чтобы нехватало рабочих рук, к счастью, отпуска можно было давать довольно щедро. В префектуре Буржа я застал опередивших меня Мильерана и Тома, которые должны присутствовать завтра вместе со мной на опытах артиллерийской стрельбы.

Понедельник, 19 июля 1915 г.

Отправляемся на полигон. Присутствуем здесь при различных опытах: стрельба из новой мортиры в 240 миллиметров для окопов, стрельба из мортиры в 370 миллиметров, взрыв снаряда в 370 миллиметров, стрельба взрывными снарядами среднего калибра в 105, 155 и 220 миллиметров, [687] стрельба зажигательными снарядами в 75 миллиметров и бомбами в 58 миллиметров, бомбардировка укрепления бомбами в 75 миллиметров с удушливыми газами. Мишенью служат триста-четыреста метров окопов, небольшой форт, казематы. По окончании стрельбы мы осматриваем эти мишени. Кое-где горит трава, но слабо. Атмосфера сильно насыщена запахом фосфора, но ни удушливые газы, ни зажигательные бомбы не произвели большого действия. Помещенные в окопах чучела и деревянные ящики остались в целости. Несчастные овцы и кролики, привязанные за лапки позади укреплений, оглушены, некоторые убиты или ранены осколками, но ни одно животное не погибло от удушья. Они глядят на нас испуганно и жалобно и как бы спрашивают, что за безумие овладело человечеством.
К этим опытам мы приступили в последние недели, чтобы найти возможность отвечать на газовые атаки неприятеля. Но опыты не дают пока больших результатов, и, видно, пора обратиться к нашим лучшим химикам.
После стрельбы я осматривал пушечный завод. Моим любезным проводником был при этом брат Жоржа Клемансо, Поль, инженер, мобилизованный в чине поручика. С помощью Тарба Бурж выпускает теперь двенадцать труб для орудий в сутки. В октябре эта цифра будет доведена до двадцати, если удастся вовремя получить нужные станки. Директор завода боится, что не сможет превысить эту цифру, которая, конечно, ниже наших потребностей. Поэтому необходимо более интенсивное сотрудничество с частной промышленностью, но для того чтобы последняя работала с пользой, надо заранее снабдить ее контрольными инструментами, позволяющими проверять с математической точностью размеры всех частей орудия. Поль Клемансо не думает, что разрывы вызваны износом орудий. Произведенные им опыты показали, что причина разрывов заключается только в снарядах, а именно в плохом качестве стали или в соприкосновении пороха со взрывчатым веществом.
Мы отправились Виерзонским лесом и сделали здесь привал для завтрака. Потом сделали остановку в самом Виерзоне, где осматривали производство стальных и чугунных бомб [688] на заводе Общества земледельческих орудий. Наконец, на короткое время остановились в Сен-Жан-де-Рюэлль, где находится отделение Ангулемского порохового завода, завод Маделен, производящий серную кислоту. К концу дня возвращаемся в Париж с пожеланием, чтобы посещение этих заводов военным министром, товарищем министра, ведающим артиллерией, и президентом республики послужило ободрением для персонала и стимулировало производство.

Вторник, 20 июля 1915 г.

На заседании совета министров Вивиани огласил длинное письмо, полученное им от Маргена. Депутат от департамента Марны горько жалуется на притеснения, которые ‘республиканский генерал’ Саррайль терпит от главной квартиры. Ему всегда отказывают в требуемых им войсках, ему не разрешают вступить в Германию через Спенкур, и все эти притеснения исходят якобы от Жоффра. Но, поскольку мне известно, Жоффр не является ни роялистским, ни бонапартистским генералом, политика, благодарение Богу, не проникла на фронт.
Рибо все более тревожат растущие финансовые затруднения. За последний квартал 1915 г. новые заказы военного министерства в Соединенных Штатах составят полтораста миллионов. Вместе с прежними расходами и тремястами пятьюдесятью миллионами бонов, которые мы должны будем выплатить Америке, это составит около трех миллиардов. Выплатить их золотом будет невозможно. Стало быть, надо будет получить либо кредиты в Америке, либо финансовую помощь от Англии. Для поисков этих кредитов — Морган объявляет последние невозможными — Рибо предлагает отправить финансовую миссию в Соединенные Штаты.
Делькассе отозвал из Афин нашего посланника Девилля, который имел неосторожность высказаться в речи, ставшей достоянием печати, за Венизелоса и против его врагов.

Среда, 21 июля 1915 г.

Утром присутствовал на вокзале Ла-Шапелль во время прибытии поезда с тяжело ранеными, бывшими в плену в [689] Германии. Для этих бедных людей общество французских дам устроило буфет, а также ряд небольших павильонов с помещениями для отдыха. В вестибюле вокзала расставлены большие столы, украшенные живыми растениями и цветами из городских оранжерей Парижа. По выходе из поезда раненых тотчас рассадили за этими столами, и я предложил им шампанское. Когда они ответили на мой тост пением ‘Марсельезы’, публику охватило непреоборимое волнение. Один зуав с ампутированной правой ногой вскочил со своего места и, не желая пользоваться палкой, вприпрыжку добежал до меня и сказал: ‘Ах, они в Германии ненавидят вас. Зато вас очень любят во Франции’. Я расспрашивал каждого раненого о его пребывании в Германии. Все они отвечают, что уход за ними был хорош, но кормили их очень плохо. Кроме того, немцы обрабатывали их ложными известиями, распространяли среди них ‘Gazette des Ardennes’, газету, специально созданную для оккупированных районов и издаваемую на французском языке в тщетной надежде обмануть и смутить население.
‘Information’ поместила вчера сообщение, что одна из наших больших утренних газет перешла в руки консорциума. ‘New-York Herold’ уточняет сегодня, что речь идет о ‘Journal’. Летеллье опровергает его и заявляет в печати, что он остается собственником этой газеты и не думает продавать ее. Однако Этьенн Гроклод подтверждает мне, что на этот счет циркулируют разные слухи. Говорят про комбинацию с сотрудником агентств печати Ленуаром или его сыном. Гроклода беспокоят статьи Шарля Эмбера. Сегодня сенатор от Маасского департамента опять поместил статью под излюбленным им заглавием: ‘Пушек! Снаряжения!’ Некоторые места этой статьи могут дать немцам указания о состоянии нашего производства, а также смутить наше общественное мнение.
В Аргоннах наши дела плохи. Мы ежедневно теряем много людей и немного территории. Жоффр поручил генералу Дюбайлю произвести обследование.
Палеолог телеграфирует, что в результате поражений русских войск рубль стремительно падает. Внешний кредит [690] России окажется поколебленным. От этого в течение ряда лет будут страдать торговля и промышленность. Кроме того, быстро подорожают предметы потребления, в первую очередь пострадает от этого рабочий класс. Удивляет бездействие министра финансов Барка. Палеолог думает, не ищет ли он возможности сослаться на это чрезвычайное ажио, чтобы добиться новых кредитов в Париже или Лондоне, не трогая золотого резерва (No 896).
Действительно, в августе предполагается новое совещание министров финансов Рибо, Барка и Мак Кенна. Надо полагать, оно состоится в Булони (Лондон, No 1556).
По случаю бельгийского национального праздника я обратился к королю Альберту с пожеланиями, в которых старался избежать всякой официальной банальности.

Четверг, 22 июля 1915 г.

Сегодняшнее заседание совета министров было в значительной части посвящено дарданельской экспедиции. Все члены правительства признают теперь, что успех ее имел бы первостепенное значение, гораздо более важное, чем успех мелких наступлений на нашем фронте, признают, что от успеха этой экспедиции зависят все наши дипломатические выступления и что он представляет также первостепенный интерес с военной точки зрения.
Мильеран зачитывает два письма, в которых Жоффр поручает Дюбайлю обследовать операции в Аргоннах. Он огласил также два донесения Дюбайля. Последний находит, что Саррайль совершит ошибку, не поддержав на фронте 32-й корпус и не желая использовать в качестве резервов войска, предназначенные для смены. Саррайль слишком уж боялся смешать различные части, поэтому он не перешел тотчас же в контратаку и, таким образом, превратил в поражение операцию, которая могла бы целиком окончиться в нашу пользу. Во втором письме от того же числа, что первое, Жоффр спрашивает Дюбайля в фактах другого характера, которые тоже ставили в вину Саррайлю: назначения по протекции, отказ в заслуженных назначениях, плохие отношения с некоторыми из своих подчиненных, упадок духа в [691] 3-й армии. В своем ответе Дюбайль, которого, однако, нельзя обвинять в том, что он не является ‘республиканским генералом’, дал суровый отзыв о Саррайле, обвиняет его в ‘предвзятости’. В заключение он предлагает заменить командующего 3-й армией генералом Эмбером, а Саррайля назначить на место Эмбера командующим лотарингским отрядом. Но Жоффр не согласился на эту перестановку, передал оба донесения военному министру и написал ему: ‘Я решил снять генерала Саррайля с командования 3-й армией и назначить его командиром корпуса, если правительство не найдет нужным дать ему другое назначение. Прошу вас довести об этом до сведения правительства’.
В совете министров большое волнение. Некоторые министры, в том числе даже личные друзья Жоффра, заявляют, что эта мера несправедлива или по меньшей мере чрезмерно строга. Рибо замечает, что несправедливо карать Саррайля за операции в Аргоннах, тогда как после операций под Аррасом не было применено никаких карательных мер. Однако он говорит также, что не следует создавать конфликт с Жоффром и, таким образом, толкать последнего на мысль об отставке. В результате сошлись на том, что нельзя требовать от главнокомандующего оставить Саррайля во главе 3-й армии, раз ему всегда предоставляли свободный выбор помощников. Но ставят вопрос, не может ли Жоффр принять предложение Дюбайля и поставить Саррайля во главе лотарингского отряда. Бриан говорит против этого, он подчеркивает, что недовольный Саррайль, будучи оставленным на фронте, станет центром агитации. Как я слышал от полковника Бюа и как полагают некоторые министры, Жоффр желает, чтобы Саррайль отправился на Дарданеллы, где пригодились бы его энергия и настойчивость. Рибо предлагает запросить на этот счет письменное заключение главнокомандующего. Так и было решено{*442}.
Как мне рассказывает депутат Беназе, одна из жен бывшего хедива, проживающего теперь в Швейцарии, сказала ему вчера, что экс-хедив куплен Германией и вступил в сношения [692] с некоторыми французскими политиками, посредником служит ему финансист по имени Боло. Но в какой мере можно верить этой незнакомке?

Пятница, 23 июля 1915 г.

Согласно ‘тайному и надежному источнику’ набережной д’Орсей испанский посол маркиз де Валтиерра телеграфировал на днях своему правительству, что во время моей последней поездки на фронт солдаты встречали меня криками: ‘Да здравствует мир!’ и что я вынужден был очертя голову вернуться в Париж. ‘Correo espanol’ подхватил этот смехотворный слух, ‘Neue Freie Presse’ тотчас же поспешила перепечатать это сообщение. У меня тотчас же явилась идея пригласить Киньонеса де Лиона, который, как я знаю, является личным другом короля, поехать со мной на фронт. Он с радостью принял мое приглашение. Мы поехали сегодня утром вместе с генералом Дюпаржем и заведующим протокольной частью Вильямом Мартеном, близким другом Киньонеса. В три часа дня мы приехали в Рим, третьего дня немцы пытались бомбардировать этот город на далеком расстоянии, но снаряды упали на поля. Командующий 5-й армией генерал Франше д’Эспере, выехавший навстречу нам в Фим, повез нас в северную часть долины Эны, в сектор 18-го корпуса, которым командует генерал Маржуле. Мы прибыли в полуразрушенную деревню по имени Мулен. В погребах домов расквартированы войска из департамента Нижние Пиренеи. Это прекрасные солдаты. Я спустился в некоторые из этих временных убежищ, чтобы приветствовать войска, а также показать Киньонесу де Леону всю ложность сообщения ‘Correo espanol’. Из Мулен мы поехали дальше на север и остановились в другой деревне, тоже разрушенной, под названием Песси, на краю деревни находятся глубокие пещеры, в которых солдаты ведут жизнь троглодитов. Киньонес де Леон поражен хорошим настроением и энтузиазмом войск. Но, сказать правду, я нашел войска несколько более уставшими, чем несколько недель назад. Очевидно, их очень разочаровала неудача наступлений.
Оставив автомобили в Песси, мы пошли ходом, вырытым в земле. Минувшей ночью прошел сильный дождь, а ров [693] вырыт в очень скользкой глинистой почве, земля совершенно размокла. С грехом пополам мы прошли до окопов в Фулонском лесу, на север от Ульш и на юго-запад от Краонелль. Мы видим часовых на их наблюдательном посту, другие солдаты отдыхают в убежищах, прикорнув на подобиях скамеек из проволоки. Время от времени над нашими головами со свистом проносится немецкая пуля. Немецкие окопы находятся совсем близко от нас, на юге от фермы Эртебиз и Краонна.
‘Вы видите, — говорю я в шутку Киньонесу, — что сам король, если бы он пожелал явиться инкогнито во Францию, мог бы легко пройти по нашим окопам…’ — ‘Да, я вижу это, — отвечает мне Киньонес в том же тоне. — Я сообщу королю о вашем приглашении, и если он не сможет принять его, то не из-за недостатка желания’.
После двухчасовой ходьбы мы возвращаемся к своим автомобилям и едем обратно через Васонь в долину Эны и оттуда в Жоншери, штаб-квартиру 5-й армии, где завтракаем с генералом Франше д’Эспере. По его мнению, мы должны были бы послать на Дарданеллы три американских корпуса. Он понимает всю важность операций на Ближнем Востоке и все меньше верит в возможность прорыва немецких позиций на нашем фронте.
Во второй половине дня мы осматривали в секторе 1-го корпуса (генерал Гильомо) артиллерийский парк, запас снарядов 75-, 120- и 150-миллиметрового калибра, ремонтные мастерские. Затем мы направились к наблюдательному пункту под Коруа, где мы уже были раз при посещении Кормиси, с тех пор он беспрестанно подвергается бомбардировке. Мы присутствуем при обстреле немецких позиций близ фермы Года. По всем признакам наши снаряды хорошо попадают в цель.
Возвращаемся в Париж. Киньонес де Леон в восторге от нашей поездки.
Вернувшись в Елисейский дворец в половине девятого вечера, я узнал, что после полудня приезжал Вивиани и что он желает говорить со мной еще сегодня. Через час он является снова. ‘Дела очень плохи’, — говорит он. — ‘Какие [694] дела?’ — ‘С Саррайлем’. И он рассказывает мне, что вызванный Мильераном Саррайль отказался перед ним и Вивиани принять на себя командование экспедиционным корпусом на востоке. ‘И вы приняли этот отказ?’ — спрашиваю я Вивиани. — ‘Что ж делать? Палата находится в состоянии невероятного возбуждения. С одной стороны, Виолетт, с другой стороны — социалисты весь день искали меня, чтобы протестовать против поступка с Саррайлем. Я уклонился от свидания. Но положение становится невозможным, так как мы должны очень считаться с парламентом. Завтра утром Думерг, Сарро и Мальви поедут в главную квартиру и будут стараться, чтобы Жоффр назначил Саррайля командующим лотарингской армией, как предлагал Дюбайль. В противном случае Саррайль вернется к себе домой в Монтобан. Он сказал нам: ‘Моя карьера закончена. Мне дадут отставку, я знаю это. Но я отказываюсь отправиться на Дарданеллы. Меня унизили, начали с того, что сняли меня с поста командующего армией. В этих условиях я не могу принять никакого другого назначения’. Я не могу не возразить Вивиани и признаюсь ему, что нахожу нежелательным предлагать Саррайлю новое командование, после того как он отказался принять то, которое ему было предложено вначале. Вижу, что Вивиани совсем растерялся. ‘Надо жить в мире с парламентом, — повторяет он. — Впрочем, завтра мы обсудим все это в совете министров’. Во время разговора Вивиани сказал мне, что Морис Сарро, состоящий при французской миссии при итальянской армии, писал своему брату Альберу: ‘Не надо отпускать Мильерана. В Италии не поймут этого’.

Суббота, 24 июля 1915 г.

Перед заседанием совета министров ко мне пришел Бриан. К нему, как министру юстиции, вчера тоже явился депутат Беназе, а сегодня представит ему полное письменное изложение своего разговора с бывшей подругой хедива. Это некая Рошбрюн, по происхождению француженка. Она просила свидания с Беназе, сославшись на социалистического депутата Лонге. Она утверждает, что Жозеф Кайо несколько раз встречался в Швейцарии с бывшим хедивом, с [695] которым знаком по Египетскому банку земельного кредита. Хедив, по ее словам, находится на содержании у германского правительства. В дальнейшем Кайо посылал в качестве своего представителя некоего Боло пашу. Больше Бриан ничего не знает. Он говорит мне, что, если в письме Беназе будут приведены конкретные факты, он в случае надобности откроет следствие.
В совете министров новая и длинная дискуссия о деле Саррайля. Думерг, Мальви и Сарро не отправились все вместе в главную квартиру. Поехал только Думерг, сопровождая туда Мильерана. Это было тактичнее и не сопряжено с теми неудобствами, как первоначально предполагавшееся посещение. Жоффр ответил, что уже назначил во главе лотарингского отряда генерала Жерара. О нем тоже нельзя сказать, что он не является ‘республиканским генералом’, как Саррайль. Жоффр прибавил, что он вовсе не отказывается дать Саррайлю командование корпусом и не видит с военной точки зрения препятствий для поручения ему командования экспедиционным корпусом на Дарданеллах. Но он не желает брать на себя ответственность за оставление его во главе 3-й армии. Большинство министров находит, что Жоффр поступил неправильно, объявив Саррайлю о его снятии, прежде чем мог предложить ему командование экспедиционным корпусом. Они ставят даже в вину Мильерану, что он не потребовал от Жоффра повременить с объявлением этой меры Саррайлю, пока последний не будет принят военным министром. Он говорит, что в парламенте царит чрезвычайное возбуждение, что фракции заседают и левая единодушно восстает против Мильерана, причем за спиной Мильерана метят в главнокомандующего и правительство. Впрочем, члены правительства признают, что эта агитация не носит спонтанного характера и что Саррайль причастен к ней. Некоторые министры, а именно Мальви и Самба, рассказывают даже, что к ним явились политические деятели и представились в качестве эмиссаров генерала Саррайля. Однако у большинства министров взяло верх над всеми другими соображениями стремление успокоить взволнованные умы в палате. В результате решено было, что Сарро — ‘множественное [696] число от Саррайль’, — говорит смеясь Марсель Самба, — встретится с генералом, укажет ему на недопустимость его поведения и склонит его не настаивать на своем отказе. Сарро укажет на важное значение операций на Дарданеллах и на необходимость как можно скорее взять Константинополь. Он даст Саррайлю понять, что возможно будет увеличить экспедиционный корпус. Если генерал будет настаивать на своем отказе, его попросят отправиться в Монтобан и оставаться там спокойным. Кроме того, совет министров постановил, что правительство не примет ни в палате депутатов, ни в совете запросов по поводу этого досадного инцидента.
Полковник Гаркур, освобожденный немцами, как тяжело раненый, явился ко мне со своим братом виконтом Гаркур и рассказал о своем пребывании в плену в Германии. В общем он и товарищи его подвергались довольно суровому обращению. Им не оставили их злотых и серебряных денег. Высшие офицеры получают только сто марок в месяц. Население Германии не голодает, но, несомненно, терпит лишения. Мясо недоступно по цене. В армию призываются теперь лица старше сорока лет. Вначале они очень недовольны, что им приходится служить, но скоро оказываются рабами дисциплины, очень сильной там.
Главный редактор ‘Rappel’ Эдмон дю Мениль — я знал его отца, врача из департамента Маас, — рассказывает мне, что Шарль Эмбер расстроил одну пацифистскую комбинацию — покупку газеты ‘Journal’. Эмбер, по словам дю Мениля, сам собирает фонды, чтобы приобрести эту газету. Но правда ли, что ‘Rappel’, как мне сказал Беназе, получает субсидию от Боло паши? И кто такой этот Боло паша? После краткого визита дю Мениля я все же остаюсь в неведении на этот счет.
Оганьер прислал ко мне савойского депутата Антуана Борреля, получившего в армии чин подпоручика, военный крест и военную медаль и не желающего оставить фронт. В Париже Боррель только проездом, он направляется из Арраса в Лотарингию. В разговоре со мной он настаивает на том, что главная квартира должна прийти в более близкий контакт с армией и принимать во внимание мнение исполнителей. [697]
У меня ужинали лорд Берти с канадским премьером сэром Робертом Борденом и несколькими друзьями. Этот доминион уже послал в Европу семьдесят пять тысяч солдат и намерен послать еще столько же. Канада ежедневно производит сто тысяч оболочек для гранат и десять тысяч заряженных гранат.

Воскресенье, 25 июля 1915 г.

Вивиани сообщает мне, что Саррайль не настаивает на своем отказе. Он уехал в Монтобан, но заявил, что он не из того теста, из которого делаются генералы Буланже.
Председатель совета министров кажется мне сегодня очень подавленным. Он говорит, что палата требует ‘головы Мильерана’ и что эта неделя не пройдет без катастрофы.
Перед своим отъездом в Рабат Лиоте принес мне записку, в которой настойчиво требует, чтобы при принятии решений об отправке войск на Дарданеллы не принимали во внимание марокканских вопросов. Эти решения, пишет он, должны исходить только из соображений военного характера или соображений общей политики, о которых генерал-резидент не имеет особой информации. Что касается Марокко, он берется защищать его теми средствами, которые находятся в его распоряжении.
Получил от Пенелона весьма печальные сведения о наших потерях в Аргоннах. 20 и 30 июня 25-й и 32-й корпуса потеряли приблизительно три тысячи и пять тысяч пятьсот человек. 13 июля 5-й корпус потерял около девяти тысяч двухсот человек, 14 июля 15-я колониальная дивизия, 128-я пехотная дивизия и 42-я пехотная дивизия потеряли в целом четыре тысячи триста человек. Большое число убитых и раненых офицеров заранее устраняет всякое предположение о фактах коллективного упадка духа перед неприятелем (dИfaillance collective). Надо, однако, заметить, что употребляемые немцами удушливые газы вызывают у всех оглушение и даже обморочное состояние, которые парализуют даже наиболее сильных.
После долгих переговоров Братиану объявляет, что готов подписать политическую конвенцию с Францией и ее союзниками, [698] включающую военное сотрудничество. Однако он не может указать теперь момент, когда Румыния откроет военные действия, он предлагает предоставить это тем, которым будет поручено составить и заключить военную конвенцию (Бухарест, No 359 и сл.).
По-видимому, наступил уже кульминационный пункт в сражении за обладание Варшавой. Русские продолжают держать на почтительном расстоянии армии неприятеля, старающиеся окружить старую столицу Польши.

Понедельник, 26 июля 1915 г.

У меня был Комб, причем он и на сей раз заявляет, что послан Брианом. Комб определенно решил убедить меня в необходимости перемены министерства. ‘Кабинет, — утверждает он, — истощил свои силы и дискредитирован. Никто больше не желает Мильерана. Составьте широкое министерство национальной обороны с Брианом как председателем совета министров и военным министром. Сохраните Вивиани в качестве министра, если он согласится. Меня поставьте на какое угодно место, в уголке. Возьмите Фрейсине, как министра без портфеля, Клемансо — морским министром, если он согласится, Пейтраля, Рену и других. Рибо, конечно, надо оставить. Предложите портфель или министерство Дени Кошену. Я того мнения, что во время войны надо отказаться от политики. Не удерживайте Сарро и Мальви, они в настоящий момент не придают большой силы кабинету. Сегодня я уезжаю, наконец, обратно в Пон, но я считал нужным сказать вам свое мнение. Я сентиментален, несмотря на мой внешний вид. Если я на этих днях согласился принять пост председателя радикально-социалистической партии, то сделал это из чувства долга, а также, разрешите мне сказать это, из чувства лояльности и преданности вам. Моя жена умоляла меня отказаться. Вот ее письмо’. И он читает мне: ‘Мой дорогой…’ Комб и сегодня произвел на меня впечатление очень честного, прямого и благонамеренного человека, но не надо слепо следовать всем его советам.
Депутат Клемантель сообщает мне, что палата депутатов намерена дать кабинету бой по вопросу о парламентском [699] контроле над армиями. По его словам, собираются созвать пленарное собрание левых партий. По собственному почину он обещает мне стараться успокоить умы.

Вторник, 27 июля 1915 г.

В совете министров Вивиани говорит об обостряющемся конфликте между парламентом и правительством. Сегодня после обеда произойдет еще совещание фракций. Требуют свободного контроля парламента над врачебно-санитарной частью в армии. Другие требуют, чтобы депутаты могли сами проверять состояние укреплений в окопах. Я настаиваю на недопустимости таких узурпации. Умоляю правительство защищать свои прерогативы. ‘Авторитет правительства, — отвечает Вивиани, — ослаблен ошибками военного министерства’. Палата, продолжает Вивиани, желает преобразования кабинета. Я возражаю, что если начнется министерский кризис, то невозможно будет предвидеть его конец, а если кризис затянется, то станет возможно все — восстание, революция, военная диктатура, — и все это перед лицом неприятеля. Рибо, Бриан и Оганьер энергично поддерживают меня. Но все эти интриги явно обескураживают председателя совета министров.
Затем мы приступаем к вопросу о Дарданеллах. Гуро составил записку, в которой категорически подчеркивается необходимость послать еще три-четыре дивизии. Совет министров, присоединившийся теперь к этому мнению, поручает Вивиани и Мильерану столковаться об этом с Жоффром.
Кроме того, Делькассе телеграфировал в Лондон (No 2247), он требует от Китчинера и английского правительства, чтобы, согласно мнению Гуро и Байу, незамедлительно была предпринята операция против фортов и батарей Кум-Кале, эта операция необходима ввиду опасного положения наших войск на краю полуострова Галлиполи.
В конце дня мы узнали, что английский кабинет обсуждал наше предложение. Он пришел к заключению, что не может навязывать сэру Джону Гамильтону операцию, которую тот считает рискованной и опасной. Она обойдется слишком дорого и, по мнению английского главнокомандующего, [700] повредит его плану. Тем временем наши солдаты гибнут под огнем артиллерии в Кум-Кале.
На вершине Лингекопф идут непрерывные бои.
На Изонцо генералу Калорне удалось занять горы Сейбузи и Микеле.

Среда, 28 июля 1915 г.

Буассонна, наш дипломатический агент при восточном экспедиционном корпусе, находящийся проездом в Париже, обрисовал мне положение на Галлиполи, оно очень серьезно. Лагерь ожесточенно бомбардируется неприятелем. Хотя наше снаряжение укрыто за стеной форта, оно воспламеняется от снарядов, пускаемых с азиатского берега. Войска не в состоянии более держаться.
Вивиани был вчера в Шантильи у Жоффра. Главнокомандующий самым решительным образом заявил, что скорее выйдет в отставку, нежели допустит, чтобы делегаты сенатской комиссии осматривали оборудование крепостей в зоне действующих армий.

Четверг, 29 июля 1915 г.

Вивиани докладывает совету министров о своем разговоре с Жоффром. Так как министры не желают брать на себя ответственности за уход Жоффра, Вивиани поручено передать Будано отрицательный ответ.
Соглашение с палатой депутатов представляется более легким делом. Фракции приняли резолюцию, в которой утверждаются право и долг парламента осуществлять свой контроль как существенный элемент национальной обороны, и правительству предлагается обеспечить, наконец, регулярный и постоянный характер этого контроля. В резолюции говорится также, что комиссии могут делегировать своих членов во временные и определенные миссии. Вивиани потребует дополнения этого параграфа словами: ‘с согласия правительства’ или, по крайней мере, словами: ‘не вмешиваясь в военные операции и не стесняя их’.
Жоффр, кажется, возражает против идеи поручить Саррайлю командование усиленным экспедиционным корпусом. [701] Он предпочитает Франше д’Эспере. Кроме того, он считает необходимым сохранить на своем фронте до сентября все силы, которыми он располагает в настоящий момент.
Во время заседания совета министров Мильеран получил длинное письмо, подписанное Жоффром и явно составленное третьим бюро главной квартиры. Это письмо заполнено замечаниями дипломатического характера и имеет тенденцию подчинить главной квартире всю подготовку дополнительной дарданельской экспедиции. Совет министров несколько поражен этим и просит пригласить Жоффра в Елисейский дворец на совещание с министрами в субботу утром.
Рибо подробно излагает свои финансовые планы: выпуск займа в сентябре, затем новые налоги для обеспечения этого займа, введение с 1916 г. подоходного налога с изъятием из него лиц, мобилизованных в армию, десятипроцентные прибавки к существующим прямым налогам — словом, то дополнительное обложение, которое стало неизбежным ввиду затянувшейся войны.
Делькассе докладывает о новых затруднениях, встречаемых им в Петрограде при переговорах с Румынией и в Лондоне при переговорах с Болгарией. Что касается Петрограда, я предлагаю телеграфировать императору, если Сазонов не сообразуется с нашей точкой зрения. Что касается Болгарии, совет министров полагает, что надо постараться сначала урегулировать румынский вопрос, а потом уже возобновить демарши в Софии.
В конце дня Вивиани, очень мрачный, пришел сказать мне, что ему еще не удалось прийти к соглашению с фракциями по вопросу о характере контроля. Делькассе уведомляет меня, что Англия настаивает на том, чтобы не откладывать новые разговоры с Болгарией. Нам трудно не удовлетворить требования Англии, но я требую, чтобы ясно объявили Сербии, что мы не имеем в мыслях принести в жертву сербские интересы и что всякое обещание, данное Болгарии, построено на предположении аннексии Сербией Боснии и Герцеговины и территории, дающей доступ к Адриатическому морю. [702]

Пятница, 30 июля 1915 г.

Подполковник Мессими вчера ранен в Эльзасе. Я телеграфировал ему в Жерармер, куда он перевезен. Я только что получил его письмо от 25 июля, в котором он протестует против ‘лживых известий официальной сводки’. В ней говорилось, что мы взяли Барренкопф. Это его батальоны под его начальством пытались, но безуспешно, укрепиться на вершине Ленж. Что касается взятия Барренкопфа, оно стоило нам тысячу убитых, две тысячи раненых и тысячу пятьсот взятых в плен, 5-я стрелковая бригада, которая проникла на вершину, могла удержаться на ней не более четырех часов. Мессими очень резко отзывается о главной квартире и ее офицерах связи.
‘Norddeutsche Allgemeine Zeitung’ печатает выдержки из бельгийских архивов, захваченных в Брюсселе немецкими войсками. Среди них имеется донесение от 16 января 1914 г. бельгийского посланника в Берлине, бедного барона Гильома, чудака, о котором я уже говорил выше. В этом донесении Делькассе, Мильеран и я обвиняемся в том, что мы вели политику ‘квасного патриотизма (cocardi&egrave,re) и шовинизма’ {57}. Увы, бельгийское правительство теперь слишком хорошо знает, с чьей стороны имели место национализм и империализм.
Сазонов рассказал Палеологу о печальном положении, в котором находится русское правительство. ‘Ради бога, — воскликнул он, — дайте нам винтовки!’ (Петроград, No 930).

Суббота, 31 июля 1915 г.

В одиннадцать часов утра, во время заседания совета министров, приехал Жоффр беседовать с министрами и со мной о дарданельской экспедиции. Сначала он заявил нам, что ему трудно найти четыре свободные дивизии, в особенности ввиду недостатка артиллерии и снарядов. Но мало-помалу он согласился с представленными ему доводами. Мы сошлись на том, что надо изучить вопрос о дополнительной экспедиции, но решение о ней будет принято только в том случае, если англичанам удастся операция, задуманная сэром Джоном Гамильтоном. [703]
После завтрака состоялось новое заседание совета министров, без Жоффра, причем постановлено было, что начальником экспедиции будет назначен Саррайль, которому теперь уже будет поручено выработать ее план. Через пятнадцать дней он отправится в путь, чтобы, как бы то ни было, принять командование обеими находящимися там дивизиями.
Разговор с Жоффром носил очень непринужденный и задушевный характер. Мы сказали главнокомандующему о требовании комиссии сената относительно осмотра крепостей. Он с готовностью согласился на посещение делегатов под руководством генерала Дюбайля. Но вместе с тем он изложил министрам — как я сам неоднократно имел случай делать это по указаниям офицеров связи, — что от тяжелой артиллерии отныне невозможно защищать крепости, уже осажденные неприятелем, и надо во что бы то ни стало защищать их до осады. Он составит директивы в этом смысле. Вместе со мной он жалуется на то, что декрет 1909 г. еще не изменен.
При своем приходе Жоффр имел несколько озабоченный вид, но за завтраком он заметно пришел в лучшее настроение и весело беседовал со всеми министрами. Он все еще помышляет о наступлении, которое должно состояться через пять-шесть недель. Я повторяю, что ему надо будет тогда обсудить этот вопрос с правительством, так как затянувшаяся война заставляет нас беречь людей и сохранить нашу армию для того момента, когда англичане, русские и итальянцы будут в состоянии атаковать.
Барон Гильом, крайне смущенный, дал Феликсу Декори жалкие объяснения по поводу своего донесения, он не отрицает подлинности последнего. Будучи бельгийцем, а не французом, говорит он, я не видел ничего плохого в том, чтобы Франция купила сохранение мира, уступив силе немцев. Он признает, что события доказали его неправоту. Как замечает ‘Journal de Gen&egrave,ve’, публикуемый немцами документ идет вразрез с утверждениями Германии. Он показывает, что бельгийская дипломатия даже после Агадира часто была настроена больше в пользу Германии, нежели Франции, и, следовательно, нелепо обвинять Бельгию в том, что она включилась в Тройственный союз. [704]
Новое письмо от Мессими, помеченное 29 июля: ‘Я пережил трагические дни, возвышенные и прекрасные. Героизм наших стрелков превзошел самые смелые мои ожидания. Но я снова обращаюсь к вам с настоятельной просьбой: избавьте нас от теоретиков, которые видят войну только из прекрасного далека. Я довольно тяжело ранен в бедро двумя осколками гранаты. Рана причиняет мне большие страдания, но я считаю, что мне повезло, так как ни моей жизни, ни моей ноге не угрожает опасность’. Мессими исправляет указанную им в прошлом письме цифру — тысячу пятьсот попавших в плен. ‘Правильнее было бы написать: тысячу пятьсот пропавших без вести. Произведенные нами поиски установили, что большинство этих пропавших без вести не попали в плен, а убиты’.
Сегодня ‘Journal’ извещает, что он перешел в руки группы, возглавляемой Шарлем Эмбером. В том же номере появилась новая статья: ‘Пушек! Снаряжения!’ Сенатор от департамента Маас приветствует в ней правительство за меры, принятые для ускорения производства, но жалуется, что не послушались его и после его речи от 13 июля 1914 г. {58}, и вставляет фразы, едва ли способные поддержать доверие. С каждым днем становятся все труднее и неблагодарнее наши усилия сохранить стойкость и единство. Но ни армия, ни ее командиры, ни правительство, ни я не устанем. Год назад мы боролись за мир. Теперь мы боремся за победу.

Примечания

{38} Бывший военный министр Мессими не мог себе впоследствии простить совершенную им в 1911 г. ошибку, состоявшую в назначении генерала Жоффра начальником генерального штаба, что автоматически делало его главнокомандующим во время войны. У правительства было два кандидата — Гальени и Жоффр. Чашка весов склонилась в пользу второго, так как он был несколько моложе Гальени. Находясь с конца августа 1914 г. на фронте в качестве боевого офицера, Мессими на собственном опыте испытал совершенную им ошибку. Бездарность и тугодумие Жоффра и введенные им диктаторские порядки на фронте, мертвая рутина, фаворитизм в выдвижении бездарных офицеров на [757] командные посты, устранение от командования всех даровитых офицеров, которые имели несчастье не соглашаться с бессмысленными распоряжениями, возмущали всех кадровых наблюдателей на фронте, в том числе и Мессими. Вот что генерал Гальени записал в свой дневник 15 июня 1915 г. о встрече с Мессими: ‘Мессими мне сказал: ‘Когда я думаю о пережитых мною в июле и августе днях и принятых мной в то время решениях, мне кажется, что я не мог бы действовать иначе, если бы мне пришлось начать сызнова. Генеральный штаб доказал полное отсутствие предусмотрительности, а именно: он допустил самую грубую стратегическую ошибку, какую только можно себе представить, сконцентрировав все свои силы на правом фланге и не предусмотрев немецкого наступления через Бельгию и через северную часть Франции. Это до такой степени верно, что когда я подписывал основные документы относительно открытия военных действий, я видел, что почти весь север Франции был отнесен к внутренней зоне, т. е. что он будет вне зоны действий армий. Это объясняет ту легкомысленную оплошность, в результате которой были оставлены немцам такие пункты, как Лилль, Арментиер и др.
Я постоянно упрекаю себя в том, что 28 июля 1911 г. я назначил генералиссимусом генерала Жоффра вместо генерала Гальени. Но в то время я хотел назначить генерала, который мог бы еще долгое время выполнять функции начальника генерального штаба, тогда как Гальени оставалось всего-навсего тридцать три месяца.
В настоящий момент чувствуется, что командования нет, что командующие армией лишены инициативы, воля отсутствует и, несмотря на это, тронуть главнокомандующего нельзя. Его имя окружено сказочным ореолом, который нельзя уничтожить без ущерба для морального состояния народа. Самая большая услуга, которую Жоффр мог бы оказать теперь своей стране, — это сломать себе ногу. Что касается боевых припасов, то спустя несколько дней после объявления войны я созвал управляющих заводами и специально ‘Комите де форж’ и сказал им, что мы рассчитываем на их содействие и что в случае необходимости мы [758] заставим их производить боевые припасы. Я помню, что в особенности я настаивал по этому поводу перед г-ном Рено. Я передал этих господ в ведение генерала. Но он (умышленно или нет) не сумел использовать и организовать синдикат. И только после большого сражения на Марне военное ведомство увидело, что это дело требует его вмешательства. В отношении тяжелой артиллерии интересно познакомиться с заседанием высшего военного совета, на котором рассматривался этот вопрос. Чтобы отвечать на огонь германских гаубиц, от артиллерийского управления потребовали гаубиц приблизительно такого же типа. Оно обещало удовлетворить это требование, но, к моему удивлению, нам преподнесли длинное орудие калибра 105, которое не могло полностью соответствовать намеченной цели’.
{39} Беседа Николая II с Палеологом происходила во время новогоднего приема дипломатического корпуса в Царском Селе (14 января 1915 г.). Согласно передаче Палеолога, она имела следующее содержание: ‘Когда он подходит ко мне, я приношу ему мои поздравления, подкрепляя их утешительными уверениями, которые генерал Жоффр просил меня передать Великому Князю Николаю. Я прибавляю, что в своем недавнем заявлении в палатах правительство республики торжественно провозгласило о своем решении продолжать войну до крайности и что это решение гарантирует нам окончательную победу. Император отвечает мне: ‘Я читал это заявление вашего правительства и приветствовал его от всего сердца. Мое решение не менее твердо. Я буду продолжать войну так долго, как только будет нужно, чтобы обеспечить нам полную победу. Вы знаете, что я посетил мою армию, я нашел ее превосходной, полной рвения и пыла, она только и хочет, что сражаться, она уверена в победе. К несчастью, недостаток в боевых припасах задерживает наши действия. Необходимо подождать некоторое время. Но это — только кратковременная задержка, и общий план Великого Князя Николая Николаевича никоим образом от этого не будет изменен. Как только будет возможно, моя армия вновь перейдет в наступление, и до тех пор, пока наши враги не попросят пощады, она будет [759] продолжать борьбу. Путешествие, которое я только что совершил через всю Россию, показало мне, что я нахожусь в душевном согласии с моим народом’.
Я благодарю его за эти слова. После минутного молчания он выпрямляется и дрожащим голосом, полным беспокойства, которого я за ним не знал, произносит: ‘Я хочу еще сказать вам, господин посол, что мне небезызвестно о некоторых попытках, которые делались даже в Петрограде, распространить мысль о том, будто я упал духом и не верю больше в возможность сокрушить Германию. Наконец, будто я намереваюсь вести переговоры о мире. Эти слухи распространяют негодяи, германские агенты. Но все, что они могли придумать или затеять, не имеет никакого значения. Надо считаться только с моей волей, и вы можете быть уверены, что она не изменится’.
{40} 22 января 1915 г. Бенедикт XV опубликовал послание к верующим и особую молитву о ‘ниспослании скорейшего мира смущенной войной Европе’. Папа предписал всему клиру прочитать послание и молитву при особо торжественном богослужении 7 февраля в Европе и 21 марта вне Европы. Толкование этого послания вызвало инциденты в некоторых воюющих странах. По поводу инцидента с папским посланием во Франции царский посланник при Ватикане сообщил 4 января 1915 г. следующий любопытный факт: ‘Ваше высокопревосходительство, вероятно, уже осведомлены об инциденте, происшедшем по поводу папской молитвы во Франции.
Под влиянием, по-видимому, радикалов, стремящихся противодействовать усиливающемуся во Франции католическо-религиозному движению, правительство запретило было опубликование и распространение декрета и молитвы, усмотрев в почине папы воздействие на политическое настроение населения и вмешательство во внутренние дела государства. Но более умеренные элементы общественного мнения тотчас же выразили мысль, что авторитетными истолкователями стремлений папы являются прежде всего епископы и что следует подождать, чтобы они высказались по этому вопросу. [760]
Кардинал Аметт, архиепископ парижский, не замедлил в пастырском послании разъяснить, что под миром, о коем молит папа, вовсе не надо непременно разуметь мира немедленного, во что бы то ни стало, мира ради мира, а мира как нормы человеческого бытия, мира прочного и долговечного. А такой мир может быть основан только на справедливости и взаимном уважении и признании взаимных прав. А потому, прося о нем, всякий верующий волен понимать его как осуществление стремлений именно своей родины, как государства, к которому он принадлежит.
В этом же смысле высказались и прочие французские епископы, так что запрещение, наложенное правительством на декрет, было сейчас же снято.
Посетивший меня вчера епископ ниццкий монсеньер Шалей сообщил мне, что папа, сначала очень смущенный поступком французского правительства и посетовавший, что этим может быть нанесен удар успокоительному течению во Франции, в продолжение разговора вполне согласился с доводами епископа, что толкования местных пастырей на тему папской молитвы должны идти несколько далее, чем поневоле общие выражения основного текста, и должны вкладывать в них именно тот смысл, который наиболее по сердцу их пастве. А кардинал, статс-секретарь, беседуя на ту же тему, сказал ему прямо: ‘Ну да, это вам, господа епископы, надлежит поставить точки над i’.
Вследствие вышесказанного самое торжественное чтение папской молитвы едва ли может вызвать где-либо какие-нибудь инциденты’.
{41} Разрыв дипломатических отношений между Ватиканом и Французской республикой произошел 29 июля 1904 г., в разгар ожесточенной борьбы радикального министерства Комба за проведение в жизнь законов против религиозных конгрегации, за упрочение светской школы и за отделение церкви от государства. Формальным поводом к разрыву послужил ответный визит президента республики 24-29 апреля 1904 г. королю Виктору-Эммануилу в Риме, который явился определенным этапом в итало-французском сближении. 28 апреля кардинал статс-секретарь Мерри дель [761] Валь передал французскому послу при Ватикане бестактную ноту протеста, в которой он от имени Пия X протестовал против визита Лубе итальянскому королю, ‘узурпатору светской власти’ папы, рассматривая это как оскорбление святого отца. Французское правительство дало 6 мая очень сухой ответ на папскую ноту, отвергнув притязания папы на вмешательства во внешнюю политику Франции. 17 мая Жорес напечатал в ‘Юманите’ полностью папскую ноту от 28 апреля, что вызвало бурю негодования против Ватикана во всех кругах общества, кроме клира и реакционеров. В июне конфликт между французским правительством и Ватиканом обострился из-за вмешательства папского нунция во внутренние дела республики. Он обратился непосредственно к двум епископам из Лаваля и Дижона с приказами и замечаниями Ватикана, поскольку обращение противоречило существовавшему конкордату. Невзирая на резкий протест французского правительства, Ватикан приказал 18 июля обоим непокорным епископам явиться в Рим для представления оправдательных данных перед святым трибуналом. 29 июля 1904 г. французское правительство порвало дипломатические отношения с Ватиканом, которые были восстановлены лишь в 1920 г., во время президентства Александра Мильерана.
{42} План Ллойд-Джорджа был изложен в поданном им правительству меморандуме 1 января 1915 г. и состоял в следующем:
1) Западный фронт окончательно застыл в окопной войне. Прорвать его при настоящих условиях нет никакой возможности ни для немцев, ни для французов и англичан. Все бои ведут к безвозвратным потерям. Чтобы продвинуться несколько вперед, необходимо бросить еще полмиллиона людей, но и этот успех не решит судьбы кампании. На западе создался тупик. Необходимо искать выхода в другом месте, ничем не рискуя на западе, придерживаясь активной обороны. 2) Необходимо заставить неприятеля сражаться в невыгодном для него месте и закончить войну быстро, так как ‘существует реальная опасность, что народы Великобритании и Франции устанут от длинных списков потерь и [762] однообразных и банальных телеграмм из генерального штаба с тем результатом, что мы не продвинулись ни на шаг после многих недель упорных боев. Только определенная и решительная победа, которая выразится в захвате неприятельских орудий и пленных, в занятии больших пространств неприятельской территории, сможет убедить народ в том, что великие жертвы, которые он приносит, приводят к ощутимым результатам. Только такая победа может убедить нейтральные государства в том, что для этого, наконец, вполне безопасно связать свою судьбу с нами’. 3) Исходя из предыдущего, Ллойд-Джордж предлагал, чтобы новые английские армии выступили вместе с сербами, греками и румынами против Австрии. Для этой цели он предлагал организовать армию из 1400-1600 тысяч человек, в том числе 600 тысяч англичан. 4) Выступление объединенных армий заставит: а) быстро определить позицию Италии и Болгарии, б) оттянуть австрийские войска с русского фронта, в) снять германские войска на западном фронте для защиты Силезии. 5) Одновременно с операциями против Австрии и прочным завладением Балканским полуостровом план Ллойд-Джорджа предусматривал военные операции против Турции небольшими войсковыми массами недалеко от морского побережья и на большом расстоянии от ее баз.
И победитель на Марне Гальени в один и тот же день, 1 января 1915 г., сделал почти такое же предложение председателю совета министров Вивиани, о котором секретарь Гальени записал следующее: ‘Участие Франции в войне на востоке, вмешательство одной из ваших армий в военные действия на балканском фронте — вот вопросы, которые интересовали его больше всего… Он ожидал от этого участия последствий, которых в то время никто не предвидел.
С 1914 г. французская экспедиция на Балканы могла и должна была привести нам счастливое решение вопроса — единственное решение, которое позволило бы быстро привести войну к победному концу. Гальени жаловался на то, что нельзя было прорваться на западном фронте. Это было доказано нам германским наступлением на Изере, предпринятым в исключительно благоприятных условиях и тем не [763] менее неудачным. Поэтому нам следовало найти другой путь — на восток. Взять Константинополь, но как? Нам необходимы гавань, набережные, чтобы высадить войска, и железная дорога, чтобы отправлять их. Поэтому надо воспользоваться Салониками. Через Салоники на Константинополь, затем двигаться вверх по Дунаю с балканскими народами, которые присоединятся к нам.
Таким путем был бы разрешен важный хлебный вопрос. Румыны и даже русские порты, которые мы, таким образом, открыли бы, не были бы вынуждены продавать хлеб по ничтожной цене Германии и, таким образом, снабжать ее’.
‘Таков был мой план, — писал Гальени — Я посетил Бриана, который отправился на совещание с Жоффром. Жоффр сказал: ‘Это личное честолюбие Гальени, который хочет получить в свои руки командование. Я не дам ни одного солдата. Зачем искать вдалеке, вне Франции, то, чего я добьюсь здесь в марте (1915 г.). Я уверен, что мы прорвемся и заставим немцев убраться к себе домой’.
Мы говорили по поводу этого плана с англичанами, которые с ним согласились. Этот вопрос был весьма тщательно изучен здесь и нашими союзниками. Именно вследствие сопротивления Жоффра англичане решили, по мысли руководителей их флота, взять Константинополь с моря, а французы последовали за ними’.
Такого же мнения придерживались и французские генералы — Франше д’Эспере, Саррайль и Кастельно.
План Ллойд-Джорджа и Гальени имел защитников в лице Пуанкаре, Бриана, Альбера Тома и других членов кабинета. Решительными хулителями его были Жоффр и Мильеран, которые одержали верх.
{43} Отправка в Сербию русских войск долго обсуждалась, начиная с января 1915 г., между ставкой и министерством иностранных дел, но она так и не состоялась. Штаб верховного главнокомандующего недооценивал балканского фронта, считая его ‘второстепенным’. Вначале хотели послать один казачий полк, затем ополченскую бригаду для ‘моральной поддержки’ сербов, но и из этой затеи в 1915 г. ничего не вышло. [764]
{44} 31 июля 1914 г. Пуанкаре обратился со следующим личным письмом к английскому королю Георгу V:
‘Дорогой и высокий друг! Ввиду той тяжелой обстановки, в которой находится Европа, я считаю необходимым непосредственно сообщить Вашему Величеству те известия, которые получены из Германии правительством республики. Военные приготовления, которые предприняты императорским правительством, особенно в непосредственной близости к французской границе, с каждым днем приобретают все большую интенсивность и все большие размеры. Франция, решившая сделать все, что от нее зависит, чтобы сохранить мир, до сего времени ограничивалась наиболее необходимыми мерами предосторожности. Но, по-видимому, ее благоразумие и умеренность усиливают агрессивность Германии. Благодаря этому мы находимся, быть может, несмотря на осторожное поведение правительства республики и полное спокойствие общественного мнения, накануне ужасных событий.
По всем известиям, которые мы получаем, можно думать, что если бы Германия имела уверенность, что английское правительство не вмешается в конфликт, в который вовлечена Франция, война была бы неизбежна, и что, наоборот, если бы Германия была уверена, что entente cordiale было бы подтверждено в худшем случае совместным выступлением Англии и Франции на поле сражения, это явилось бы большой гарантией того, что мир не будет нарушен.
Правда, наши военные и морские соглашения предоставляют полную свободу действия правительству Вашего Величества, и в письмах, которыми обменялись в 1912 г. сэр Эдуард Грей и Поль Камбон, Англия и Франция взаимно обязалась начать переговоры в случае европейского конфликта и вместе прийти к согласованию вопроса об их совместном действии.
Но взаимное понимание, которое существует в общественном мнении обеих стран в вопросе о соглашении Англии и Франции, то взаимное доверие, с которым наши оба правительства не переставали работать на пользу сохранения мира, та симпатия, которую Ваше Величество всегда выражало [765] Франции, — все это позволяет мне осведомить вас с полной откровенностью о моих впечатлениях, которые одинаково общи правительству республики и всей Франции.
Этим обусловливалось, я думаю, поведение английского правительства, которое стремится сделать последние возможные попытки найти пути к мирному разрешению конфликта.
Мы сами с самого начала кризиса рекомендовали нашим союзникам сохранять умеренность, от которой они не отступали. В полном согласии с королевским правительством и с последними предложениями сэра Эдуарда Грея мы будем продолжать идти по тому же самому пути. Но если все попытки к соглашению будут отвергнуты и если Германия и Австрия попытаются спекулировать на отсутствии решения со стороны Англии, требования Австрии останутся непоколебимыми и соглашение между нею и Россией сделается невозможным.
Я имею глубокую уверенность в том, что в этот час чем больше Англия, Франция и Россия дадут пример единства в их дипломатических усилиях, тем больше можно будет рассчитывать на сохранение мира.
Ваше Величество извинит мне этот шаг, который вызван единственным желанием видеть окончательно укрепленным европейское равновесие.
Я прошу Ваше Величество верить в мои самые сердечные чувства. Раймон Пуанкаре’.
На это письмо Георг V ответил также личным письмом, подписанным 1 августа в Букингемском дворце и отправленным в Париж на второй день, следующего содержания: ‘Дорогой и высокий друг. Я очень высоко ценю те чувства, которые вы выразили мне столь сердечно и дружески, я очень признателен вам за то, что вы высказали свою точку зрения так полно и так откровенно. Вы можете быть уверены, что настоящее положение в Европе является для меня причиной большой заботы, и я счастлив думать, что наши оба правительства столь дружественно работали вместе, чтобы попытаться изыскать мирное разрешение спорных вопросов. Для вас это явилось бы источником истинного удовлетворения, ведь наши соединенные усилия достигнут цели, [766] и я еще не теряю надежды, что страшные события, которые кажутся столь близкими, могут быть избегнуты. Я удивляюсь той сдержанности, с которой вы и ваше правительство воздерживаетесь предпринимать на границе вынужденные военные меры и занимаете позицию, которая не может ни в коем случае быть рассматриваема как вызов. Я лично делаю все усилия перед русским и германским императорами, чтобы найти какое-нибудь средство, с помощью которого нынешние военные мероприятия могли бы быть во всяком случае отложены и через некоторое время представлены на спокойное рассмотрение державами. Я намереваюсь продолжать эти усилия, не прерывая их, настолько долго, пока останется надежда на возможность полюбовного соглашения. Что касается линии поведения моей страны, то события идут столь быстро, что совершенно невозможно предвидеть их будущее развитие. Но вы можете быть уверены, что мое правительство будет обсуждать откровенно с Камбоном все, что может представить интерес для наших обеих наций. Прошу считать меня, г-н президент, вашим искренним другом. Георг. Король-император’.
{45} Избрание Пуанкаре в президенты республики в январе 1913 г. происходило в атмосфере ожесточенной партийной борьбы на фоне обострившихся внутренних и международных противоречий, которые вскрыла балканская война. На повестке дня стояли проведение трехлетнего срока службы, борьба с рабочим движением, подавление пацифистских тенденций, нашедших яркое выражение в целом ряде фактов и общественных явлений, как конгресс французских и германских парламентариев в Швейцарии и т. д. Все левые группы с Клемансо во главе объединились вокруг Памса и против кандидатуры Пуанкаре. На трех последовательных предварительных голосованиях распределение голосов было таково: за Пуанкаре — 180, 272 и 309, за Памса — 174, 283 и 223. Накануне окончательных выборов Пуанкаре посетила делегация политических деятелей в составе Клемансо, Комба, Кайо, Рену, Оганьера, Клеманталя, Рено и Мониса, требуя от него отказа от своей кандидатуры. Клемансо при этом заявил: ‘Республиканское большинство наметило кандидата. [767] Вы можете быть избранным завтра только при помощи голосов правых. Мы пришли потребовать от вас подчинения дисциплине и отказаться в пользу Памса’. Пуанкаре не подчинился ‘республиканской дисциплине’ и получил при окончательных выборах из 872 голосовавших 429 голосов, а Памс — 327. При перебаллотировке, так как он не получил абсолютного большинства, Пуанкаре получил 483 голоса, а Памс — 296. Таким образом, он был избран консервативными элементами, правыми и католиками.
{46} Дарданельской операцией принято называть действия англо-французского флота в феврале — апреле 1915 г. с целью форсирования Дарданельского пролива и действия сухопутных английского и французского экспедиционных корпусов на полуострове Галлиополи и на малоазиатском берегу пролива в апреле — декабре 1915 г. Вся дарданельская операция в целом явилась плодом легкомысленности, непродуманности, противоречивых интересов отдельных союзников, несогласованности главных союзных штабов, своекорыстных, эгоистических интересов военных и морских ведомств союзников. Однако до того как окончательно остановились на форсировании Дарданелл с моря, союзники рассматривали еще один план овладения Дарданеллами и столицей Турции. Этот план, с военной точки зрения, был наиболее продуманным, обеспеченным и реальным. Греция предлагала выступить со всей своей армией против Турции, требуя взамен поддержки союзников и определенных политических, территориальных и финансовых гарантий. Греческому плану, которому союзники симпатизировали, воспротивилась Россия. Она не хотела, чтобы греки вошли в Константинополь, когда она сама занята по горло с Германией и Австро-Венгрией и не может послать в Босфор своей армии.
После того, как этот план и план Ллойд-Джорджа были отвергнуты, получил первенство план Черчилля по форсированию дарданельских укреплений с моря. И этот план в первоначальном своем виде предусматривал комбинированные действия флота и сухопутной армии на Галлиполи и на азиатском побережье пролива. Ввиду отказа Жоффра и Китченера дать сухопутные войска было решено прорваться в [768] Мраморное море силами флота, а затем уже подвезти войска. Морские специалисты говорили, что без пехоты эта операция рискованна.
Неохотно брались за дело и те адмиралы, которым это было поручено. И они проводили операцию с крайней медлительностью, дав туркам и немцам возможность стянуть силы и приготовиться для отпора. Первая бомбардировка союзным флотом дарданельских фортов произошла 19 февраля 1915 г. 25 февраля бомбардировка была возобновлена. Высадившиеся 26 февраля небольшие десанты для уничтожения промежуточных укреплений не нашли турок. В то время как турецкие гарнизоны удалились в глубь полуострова, союзный флот почти бездействовал. Мины в проливе не были выловлены. 18 марта бомбардировка вновь началась. Огонь с судов разрушил береговые укрепления и заставил турецкую артиллерию замолчать, союзная эскадра проложила себе путь через пролив. Во время самого боя не замеченное союзным флотом турецкое судно расставило опять мины, жертвами которых сделались крупные боевые суда ‘Буве’, ‘Океан’ и ‘Непреодолимый’. Три других судна были серьезно повреждены. Таким образом, одна треть эскадры выбыла из строя. Однако потери турок и немцев были так велики, материальная часть разрушена и настроение настолько подавлено, что союзному флоту было вполне под силу овладеть проливами. Адмирал Робек был другого мнения. Он сообщил 23 марта в Лондон, что без сухопутной армии бесцельно продолжать борьбу. В адмиралтействе с ним согласились, кроме Черчилля, который не мог переубедить специалистов. Пока англичане и французы готовили сухопутную экспедицию, немцы принялись за организацию Галлиполийского полуострова и азиатского побережья пролива. Во главе турецкой армии был поставлен генерал Лиман фон Сандерс, который воскликнул, приехав на Галлиполи: ‘Если бы только англичане оставили меня в покое на восемь дней!’ Не тревожимый англичанами целый месяц, Сандерс сумел организовать оборону Дарданелл. Когда англичане начали 25 апреля высаживать свои десанты на обоих берегах Дарданельского пролива, то турки уже имели превосходящие их [769] силы. Борьба продолжалась с переменным успехом. Англичане и французы потерпели неудачу благодаря близорукости верховного командования обеих армий и их политических руководителей.
Борьба между ‘западниками’ и ‘восточниками’ закончилась в пользу первых. Жоффр и Френч не хотели расстаться ни с одной дивизией на западном фронте, хотя они там были совершенно бесполезны. Удачен в этом отношении приговор официального английского историка генерала Аспиналь-Огландера: ‘Операции на западном фронте были рискованной игрой со ставкой на фунты стерлингов ради выигрыша пенсов, а на востоке ставить надо было пенсы ради нисколько не преувеличенных надежд выиграть фунты’. Потеряв больше 100 тысяч убитыми, ранеными и больными малярией, союзники начали очищать Галлиполи в ноябре 1915 г. и перевезли остаток армии в декабре в Салоники. Вернулись к плану Ллойд-Джорджа, когда весь Балканский полуостров уже находился в руках Германии и ее союзников.
{47} Разговор Вильгельма II и генерала Мольтке с бельгийским королем Альбертом в Потсдаме в начале ноября 1913 г. Об этом важном разговоре французский посол в Берлине Жюль Камбон сообщил министру иностранных дел Питону 22 ноября того же года следующее. ‘Из абсолютно верного источника я получил сведения о беседе, которую император недели две тому назад имел с бельгийским королем присутствии начальника генерального штаба генерала Мольтке. Беседа сильно поразила короля Альберта. Я ничуть не удивлен впечатлением, которое она произвела на него, с некоторых пор я сам испытывало то же самое: неприязнь по отношению к нам обостряется, и император перестал быть сторонником мира. Собеседник германского императора до сих пор думал, как и все, что настроение Вильгельма II, личное влияние которого не раз сказывалось в критические моменты в пользу поддержания мира, было неизменно. На этот раз он нашел его совершенно изменившимся. Император Германии не является больше, по его мнению, поборником мира против воинственных тенденций некоторых партий [770] в Германии. Вильгельм II считает теперь, что война с Францией неизбежна и что рано или поздно придется воевать. Он, конечно, верит в подавляющее превосходство германской армии и в ее безусловный успех.
Генерал Мольтке говорил точно так же, как его государь. Он тоже заявил, что война необходима и неизбежна, но он высказал еще большую уверенность в успехе, ‘потому что, — сказал он королю, — на этот раз с этим нужно покончить, и Ваше Величество не представляет себе тот неотразимый энтузиазм, который увлечет в решительный день весь германский народ’. Бельгийский король возразил, что расценивать таким образом намерения французского правительства — значит искажать их и составлять себе ложное представление о чувствах французского народа на основании поступков отдельных личностей с неуравновешенной психикой или бессовестных интриганов. Император и начальник генерального штаба остались, тем не менее, при своем мнении. Впрочем, в течение всей беседы император казался утомленным и раздражительным.
По мере того как Вильгельм II стареет, он больше поддается влиянию семейных традиций, реакционных настроений двора и в особенности нетерпеливых стремлений военных кругов. Может быть, он испытывает нечто вроде зависти к популярности, приобретенной его сыном, который поощряет стремления пангерманцев и считает, что положение империи в мире не соответствует ее могуществу. Может быть, ответ Франции на последнее увеличение германской армии, имевшее целью установить бесспорное превосходство Германии, является до некоторой степени причиной этого раздражения, потому что ясно чувствуется — что бы об этом ни говорили, — что дальнейшее соревнование едва ли возможно.
Позволительно задать себе вопрос, в чем заключается сущность этой беседы. Император и его начальник генерального штаба могли иметь целью произвести впечатление на бельгийского короля и побудить его не оказывать сопротивления в случае конфликта между Германией и нами. Может быть, они хотели бы также, чтобы Бельгия менее враждебно относилась [771] к здешним притязаниям на Бельгийское Конго, но мне кажется, что это последнее предположение не вяжется с выступлением генерала Мольтке.
Впрочем, император Вильгельм не владеет собой так, как об этом принято думать. Несколько раз в моем присутствии у него вырывались затаенные мысли. Какова бы ни была цель беседы, содержание которой было мне сообщено, это сообщение носит характер величайшего значения. В нем отражаются непрочность общего положения и настроение некоторой части общественного мнения во Франции и в Германии. Если бы я позволил себе сделать отсюда вывод, я бы сказал, что нам следует учесть это новое обстоятельство, что император свыкается с тем порядком мыслей, которому прежде он противился, и что мы должны, выражаясь его языком, держать порох сухим’.
{48} Предложение России сепаратного мира со стороны Австро-Венгрии и Германии. Первым из установленных до сих пор посредников сепаратного мира был датский советник Андерсен, посланный в Петербург в первой половине марта 1915 г. Миссия Андерсена не имела успеха. В это же время была предпринята и другая попытка отрыва России от ее союзников. В поденной записи министерства иностранных дел от 28 марта в ней сказано следующее: ’20 марта шведский посланник привез барону Шиллингу полученный им из Стокгольма пакет, заключавший письмо на имя государыни императрицы Александры Федоровны от М. А. Васильчиковой. Как оказалось впоследствии, в это письмо было вложено другое, также от М. А. Васильчиковой, на имя государя императора, который 28 марта переслал таковое министру иностранных дел.
М. А. Васильчикова, оставшаяся во время войны в своей вилле Клейн-Вартенштейн на Земмеринге в Австрии, писала Его Величеству, что ее посетили три влиятельных лица (два немца и один австриец), которые, указав ей на тяжелое положение, в котором из-за войны очутились Германия и Австрия, а также ссылаясь на отсутствие в этих странах враждебного отношения к России, просили ее обратиться к государю императору, миролюбие которого общеизвестно, и [772] умолить его прекратить губительную войну ввиду того, что в Германии и Австрии уже вполне убедились в силе русского оружия. В случае благосклонного отношения Его Величества к таковому ходатайству уполномоченные от Австрии, Германии и России могли бы съехаться где-нибудь в нейтральном государстве, причем Россия могла бы рассчитывать на весьма примирительное отношение к ее пожеланиям. По-видимому, не сознавая действительного положения вещей, М. А. Васильчикова прибавляет, что Германия и Австрия, по словам ее осведомителей, готовы обеспечить России свободный проход через Дарданеллы’.
30 марта Васильчикова отправила тем же путем, т. е. через германское посольство, второе письмо Николаю II, в котором предлагались России, по поручению германского и австрийского правительств, всевозможные выгоды, в том числе Константинополь и проливы за отход от Антанты. На оба письма не было дано ответа.
Через месяц, 30 апреля, императрица Александра Федоровна писала Николаю Романову: ‘Я получила длинное милое письмо от Эрни… Он стремится найти выход из этой дилеммы и полагает, что кто-нибудь должен был бы начать строить мост для переговоров. У него возник план послать частным образом доверенное лицо в Стокгольм, которое встретилось бы там с человеком, посланным от тебя (частным образом), и они могли бы помочь уладить многие временные затруднения. План его основан на том, что в Германии нет настоящей ненависти к России. Эрни послал уже туда к 28-му два дня тому назад, а я узнала об этом только сегодня) одно лицо, которое может пробыть там только неделю. Я немедленно написала ответ (все через Дези) и послала этому господину, сказав ему, что ты еще не возвращался и чтобы он не ждал, и что хотя все и жаждет мира, но время еще не настало… В., конечно, абсолютно ничего не знает.
Упоминаемые в письме: Эрни — великий герцог гессенский Эрнст-Людвиг, брат Александры Федоровны, Дези — наследная шведская принцесса Маргарита, урожденная принцесса английская, В. — Вильгельм II. В это же приблизительно время германские круги, добивавшиеся сепаратного [773] мира с Россией, командировали в Стокгольм доверенное лицо со специальной постоянной миссией на случай ‘если любезности начнутся со стороны казаков’.
{49} 8 июня 1914 г., после неудачной попытки Вивиани составить министерство, Пуанкаре поручил Рибо составить кабинет. Рибо составил свое правительство из умеренно республиканских и консервативных элементов. В него вошли такие известные политики, как Леон Буржуа, Делькассе, Жан Дюшон, Шотан и др. 12 июня правительство предстало перед палатой депутатов и сенатом и было свергнуто палатой 374 против 167 голосов. Основная причина падения кабинета — отказ радикалов, радикал-социалистов и социалистов поддержать его, так как оно составлено из элементов, не отражавших левобуржуазные политические группировки одной палаты депутатов, избранной в мае 1914 г. Расхождение между левыми элементами палаты и Рибо шло по линии применения закона о трехлетней службе. Министерство Рибо считало этот вопрос уже ликвидированным и не подлежавшим дискуссии. Левое же крыло палаты имело тенденцию к пересмотру закона в сторону некоторого его смягчения. Сменившее министерство Рибо правительство Вивиани, составленное из более левых элементов, обязалось, однако, провести закон о трехлетней службе в жизнь без всяких изменений.
{50} Разговор Палеолога с Николаем II в ставке верховного главнокомандующего 16 марта 1915 г. передан самим Палеологом иначе, а именно: ‘Усадив меня рядом с собой, он обращает на меня взгляд сочувствующий и внимательный: ‘Теперь я вас слушаю’.
Тогда я излагаю ему всю программу цивилизаторской деятельности, которую Франция намерена предпринять в Сирии, в Киликии и Палестине. После того как он заставил меня показать ему подробным образом на карте области, которые таким образом перешли бы под французское влияние, он заявляет мне: ‘Я согласен на все ваши предложения’.
Обсуждение политических вопросов окончено. Император встает и ведет меня в другой конец кабинета, к длинному столу, где развернуты карты Польши и Галиции. Указав [774] мне общее распределение своих армий, он говорит мне: ‘Со стороны Нарева и Немана опасность отвращена. Но я придаю большое значение еще операциям, которые начались в районе Карпат. Если наши успехи будут продолжаться, мы скоро овладеем главными перевалами, что нам позволит выйти на венгерскую равнину. Тогда наше дело получит более быстрый ход. Идя вдоль Карпат, мы достигнем ущелий Одера и Нейссы. Оттуда мы проникнем в Силезию’.
Затем Палеолог передает свой разговор с главнокомандующим: ‘Великий Князь принимает меня в обширном и комфортабельном кабинете, устланном медвежьими шкурами и восточными коврами. Со своей обычной откровенностью и решительностью он говорит мне: ‘Я должен побеседовать с вами о важных вещах. Это не Великий Князь говорит с господином Палеологом, это главнокомандующий русскими армиями официально обращается к французскому послу. В качестве главнокомандующего я должен вам заявить, что немедленное содействие Италии и Румынии является настоятельной необходимостью. Не толкуйте все же эти слова, как вопль отчаяния. Я остаюсь убежденным, что с божьей помощью мы победим. Но без немедленного содействия Италии и Румынии война продолжится очень долгие месяцы и будет сопровождаться ужасным риском’.
Политическая сущность торга и обмена проливов на ‘святые места’ передана с протокольной точностью в поденной записи министерства иностранных дел за 16 марта 1915 г.: ‘Французский посол прибыл в ставку прямо к высочайшему завтраку, после которого удостоился приема у Его Величества. Оказалось, что возложенное на него поручение заключалось в следующем: Франция изъявила готовность согласиться на осуществление наших пожеланий в отношении Константинополя и проливов при условии, чтобы мы, в свою очередь, согласились на присоединение к Франции Сирии и Киликии. При этом возник вопрос о том, следует ли считать Палестину входящей также в пределы Сирии, как утверждал это Палеолог, или нет. Об этом был оживленный спор между французским послом и министром, к которому первый пришел тотчас после приезда у Его Величества. [775] С. Д. Сазонов указывал Палеологу на невозможность для нас согласиться на переход гражданской власти над святыми местами из рук нейтральных турок в руки христианской державы, неизбежно отдающей предпочтение одному из вероисповеданий. Он предсказывал послу значительные затруднения на этой почве не только с нами, но и со всеми другими народами, как, например итальянцами, американцами и др. На возражение посла, что в случае разногласия в чисто религиозных вопросах мы можем иметь дело не с французским правительством, а с римским папой, С. Д. Сазонов отвечал, что это для нас менее всего допустимо. Палеолог предлагал разные формулы, оговаривающие, что в отношении святых мест между русским и французским правительствами должно будет быть заключено впоследствии соглашение на почве сохранения порядка, установленного берлинским трактатом. С. Д. Сазонов сослался на необходимость тщательно обсудить этот вопрос и, заявив о нашем согласии на осуществление пожеланий Франции в отношении Сирии и Киликии, оговорился, что в отношении святых мест он даст ответ лишь по изучении вопроса. Вместе с тем он телеграфировал в тот же день в Париж, чтобы проверить, действительно ли утверждения посла о требованиях Франции относительно святых мест соответствуют видам французского правительства.
В 4,5 часа французский посол был принят Великим Князем Николаем Николаевичем в присутствии генерала Янушкевича. Как Палеолог впоследствии признался, он был крайне встревожен неожиданным пессимизмом, обнаруженным при этом верховным главнокомандующим, который, по-видимому, сказал послу, что он не видит возможности перейти в скором времени в решительное наступление и придает первостепенное значение помощи Италии и Румынии. Правда, посол отметил, что таковое настроение Великого Князя мало соответствовало высказанной в тот же день государем императором спокойной уверенности в конечный успех союзников. Тем не менее слова верховного вождя русской армии произвели на Палеолога крайне неблагоприятное впечатление, которое лишь несколько рассеялось под влиянием [776] лиц, ближе знающих Великого Князя и указавших послу, что благодаря крайней впечатлительности его императорского высочества не следует придавать чрезмерного значения его минутному настроению.
В то время как посол был у Великого Князя, министр был снова приглашен в вагон государя императора, который, со своей стороны, указал на необходимость весьма осторожно подойти к разрешению вопроса о судьбе святых мест’.
{51} В самом начале войны Германия захватила богатейшие промышленные департаменты Франции. Промышленная продукция этих департаментов составляла по некоторым отраслям от 75 до 100 и от 95 до 100% всей продукции. В этих департаментах производилось до войны 94% меди, 81% чугуна, 76% цинка, 63% стали, 60% проката, 76% сахара и т. д. Оккупированными оказались и богатейшие металлургические и железорудные бассейны Брие и др., принадлежавшие ‘Комите де Форж’. В этих бассейнах производилось до войны 6300 тысяч тонн стали, 4426 тысяч тонн чугуна и 20 миллионов тонн угля Промышленные предприятия и шахты в бассейне Брие и др. были расположены в непосредственной близости от французских окопов. Выплавка на французских рудниках чугуна и стали укрепляла боевую мощь Германии. Французской артиллерии ничего не стоило разрушить рудники и заводы в Брие. Однако категорический приказ из ставки запрещал производить какое бы то ни было разрушение рудников, принадлежащих металлургическим магнатам из ‘Комите де Форж’. Специальная парламентская комиссия занималась расследованием этого темного дела, но ей так и не удалось пролить на него луч света. Международные связи капитала одержали верх над ‘патриотическими’ чувствами.
{52} Русско-итальянское соглашение по ближневосточным вопросам было заключено 24 октября 1914 г., во время свидания Николая II с итальянским королем Виктором-Эммануилом в замке Раккониджи, южнее Турина. Суть соглашения заключалась в статьях 4 и 5, которые гласили:
‘4. Если Россия и Италия пожелают заключить с третьей державой соглашения, касающиеся европейского востока, [777] помимо существующих в настоящее время, каждая из них должна сделать это только с участием другой.
5. Италия и Россия обязуются относиться благожелательно: первая — к русским интересам в вопросе о проливах, вторая — к итальянским интересам в Триполитании и Киренаике’.
Как и итало-французское соглашение 1902 г., оно било в одну цель: оба соглашения представляли важный этап в дипломатической подготовке захвата Триполитании и Киренаики. Соглашение в Раккониджи содержалось в строжайшей тайне и от союзников. Царское правительство тщательным образом скрывало соглашение в Раккониджи от французского правительства, и в 1912 г. царский посол Извольский только на словах передал его содержание Пуанкаре, затем прочел его, не оставив копии текста.
{53} Притязания Испании на передачу ей Танжера. Испанское правительство считало, что не только активная помощь той или другой группировке, но и строгий нейтралитет должен быть соответствующим образом оплачен, ценой за свой нейтралитет она наметила Танжер, этот узловой пункт противоречивых интересов империалистических государств, который еще до войны служил яблоком раздора между ними из-за его господствующего положения в Гибралтарском проливе. Как раз в силу этого над ним было учреждено международное управление. За два дня до разговора с французским послом король Альфонс XIII имел интересную беседу по этому же жгучему вопросу с царским послом в Мадриде Будбергом, о которой последний сообщил министру иностранных дел Сазонову 19 января 1915 г. следующее: ‘Тотчас после завтрака король отозвал меня в сторону и начал продолжительный разговор о наших военных успехах.
Его Величество нарисовал мне тогда картину настроений в Испании, настаивая на симпатиях к Германии столь влиятельного духовенства и на том, насколько ему было трудно противостоять пропаганде, не стесняющейся в выборе средств воздействия.
Даваемые со всех сторон обещания приятно щекочут национальное самолюбие, воскрешают химеры, намекают, [778] что Гибралтар, Португалия, Танжер и т. п. могут явиться наградой за сотрудничество Испании в окончательной победе Германии.
Его Величество прекрасно знает, чего стоят подобные обещания, и его уверенность в победе держав Согласия непоколебима. Но, с другой стороны, в Испании начинают критиковать его политику, обвиняя его в неумении воспользоваться единственным случаем осуществить мечты, живущие в сердце каждого хорошего испанца.
Король продолжал: ‘Я считаю, что имею право на то, чтобы ко мне относились не хуже, чем к тем нейтральным, холодность которых стараются разогреть всякого рода приманками.
Было бы справедливо, чтобы мне, который никогда не колебался, отказали в трудную минуту в поддержке?
То, что мне нужно для укрепления моего положения, — это нечто ощутимое, что могло бы подействовать на воображение моих подданных, например обещание относительно Танжера.
Интернационализация этого города внушает мне лишь относительное доверие, — новый режим не будет жизненным. Великобритания, в конце концов, наложит руку на этот стратегический пункт, который вместе с Гибралтаром обеспечит ей господство над Средиземным морем. Для нас это было бы ударом, которого мы могли избежать, если бы одна из держав не согласилась утвердить вырабатываемый статут.
Танжер, присоединенный к нашей зоне, был бы неоценимым козырем в моих руках. Имеются и другие преимущества, которые можно было бы предоставить Испании, так, например, расширение к югу ее зоны в Марокко’.
{54} Газовая атака на Ипре произошла 22 апреля 1915 г. В этой атаке немцы впервые в мировую войну применили удушливые газы. Психологическое действие нового оружия на подвергшиеся ему войска было потрясающим. Удушливые газы поражали одних насмерть, оставшиеся в живых лишались способности обороняться. Однако и германцы не сумели успешно использовать действие нового оружия, так как они сами еще не знали, какое действие оно оказывает [779] на противника. Вот как один военный историк описывает первую газовую атаку, ее убийственное действие на обороняющихся и ничтожные, не находящиеся ни в какой связи с дезорганизацией противника, достигнутые успехи немцев.
‘В 5 часов начался потрясающий грохот орудий, и тяжелые снаряды стали глухо рваться над Ипром и над многими деревнями, которые раньше редко или даже вовсе не обстреливались. Ноздри людей, ближе находившихся к фронту, втянули запах какой-то адской эссенции. Те, кто был ближе к северным окопам впереди Ипра, увидели два странных призрака из зеленовато-желтого тумана, медленно ползущих вперед и постепенно расплывавшихся, пока не слились в один, а затем, двигаясь дальше, не растворились в синевато-белое облако.
Облако это висело теперь над фронтом двух французских дивизий (алжирской и территориальной), примыкавших к британским частям и удерживавших левый сектор. Вскоре офицеры за фронтом британских войск и вблизи мостов через канал были потрясены, увидев поток бежавших в панике людей, стремившихся в тыл. Африканцы, соседи британцев, кашляли и показывали во время бега на горло, вперемешку с ними неслись обозные и повозки. Орудия французов пока еще стреляли, но к 7 часам вечера и они внезапно и зловеще замолкли.
Беглецы оставили за собой на фронте прорыв шириной более 4 миль, заполненный лишь мертвыми или полумертвыми, которые, задыхаясь, агонизировали, отравленные хлористым ядом. Обе французские дивизии почти полностью перестали существовать. Германцы газами сняли защитников с северного фланга сектора, сделав это так, будто они просто выдернули коренной зуб на одной из сторон челюсти.
Оставшиеся спереди и на южном фланге ‘зубы’ сектора образовывала канадская дивизия (Альдерсон), а ближе к прорыву — 28-я (Бульфин) и 27-я (Сноо) дивизии, которые вместе составляли 5-й корпус Плюмера. Германцам надо было пройти на юг 4 мили, чтобы достигнуть Ипра, а затем выбить и эти ‘зубы’ нажимом с тыла. [780]
В этот вечер германцы прошли вперед 2 мили, а затем, как это ни странно, остановились. Все расстояние в 4,5 мили между обнаженным флангом фронта канадцев и каналом, представлявшим собой хорду сектора, было заполнено только немногими мелкими постами, поспешно надерганными из французских и канадских частей, находившихся до этого в резерве. Между этими постами зияли три никем не занятые разрыва шириной в 2, 1 и 3 тысячи метров.
Но и к 1 мая германцы продвинулись вперед лишь на несколько сот метров. Когда же, наконец, бой здесь замер (в конце мая), единственным видимым отличием было то, что выступавшая прежде вперед часть сектора сравнялась, причем произошло это главным образом из-за добровольного отхода британцев. Но любопытным контрастом к обычному опыту прежних операций явилось то, что в данном случае из двух сторон наиболее тяжелые потери понесла обороняющаяся. Потери британцев выразились в 59 тысячах человек — почти вдвое больше количества потерь атаковавших их германцев’.
{55} Русско-румынское соглашение о нейтралитете было заключено 1 октября 1914 г. без ведома союзников и для них необязательное. По этому соглашению за обязательство со стороны Румынии сохранять благожелательный по отношению к России нейтралитет до вступления самой Румынии в войну: 1) Россия гарантировала территориальную неприкосновенность Румынии, 2) признала за Румынией ‘право присоединить населенные румынами области австро-венгерской монархии’, когда Румыния это сочтет удобным, 3) согласилась разделить с Румынией Буковину по принципу большинства населения, Румыния, со своей стороны, обязалась сохранять благожелательный нейтралитет по отношению к России до момента, когда она сочтет нужным занять обещанные ей земли Австро-Венгрии.
{56} Сепаратные переговоры о мире с Турцией. В январе 1915 г. оппозиционная часть правящей партии ‘Единение и прогресс’ пыталась через доверенных лиц установить контакт с Россией на предмет сепаратного мира. Указанные доверенные лица оппозиционной части младотурецкой партии [781] неоднократно сносились с чиновником российского министерства иностранных дел Серафимовым, который был прикомандирован к итальянскому посольству в Константинополе для ведения русских дел, информировали его о течениях в партии в пользу мира и старались узнать, как отнесется к этому Россия. Предварительное условие для заключения мира, какое они выставляли, — сохранение Константинополя и проливов за Турцией. 20 января 1915 г. Серафимову было предписано из Петербурга: ‘Ни в какие политические переговоры ни с кем из членов комитета вам вступать не следует’. Почти одновременно либеральная партия, опиравшаяся на командира 1-го корпуса в Константинополе Мехмед-Али пашу, пыталась завязать сношения через Венизелоса с Англией. Мехмед-Али паша предлагал устроить переворот в Константинополе, изгнать немцев и заключить мир. Но и эта группа ставила непременным условием сохранение Константинополя и проливов за Турцией и ее азиатских владений. Грей и Делькассе считали нужным поддерживать связь с либеральной турецкой партией, но не давать ей никаких гарантий насчет территориальной неприкосновенности Турции в случае свержения младотурок и открытия мирных переговоров. Поручая английскому послу в Петербурге Бьюкенену передать это мнение Сазонову, Грей подчеркивал, что обещание России Константинополя и проливов остается в силе. Опасаясь, однако, что перспективы заключения мира с Турцией могут побудить Англию отказаться от своего обещания, Сазонов добился заключения формального соглашения с союзными послами, которое должно было похоронить всякие попытки переговоров о сепаратном мире с Турцией. О самом соглашении Сазонов торжественно сообщил 28 февраля царским послам в Лондоне и Париже, Бенкендорфу и Извольскому, следующее: ‘Мною выработана совместно с французским и великобританским послами программа действий союзных правительств на случай обращения Порты с просьбой о мире под влиянием прорыва союзного флота через Дарданеллы. Союзные правительства ответят, что они не заключат отдельного мира с Турцией, пока Австро-Венгрия и Германия не сложат оружия. [782]
Союзники согласятся только на перемирие на следующих условиях:
1. Немедленная сдача германских судов.
2. Немедленная выдача всех германских офицеров, унтер-офицеров, солдат, моряков и инженеров на турецкой службе.
3. Немедленное разоружение всех батарей, которые уцелели бы на берегах Дарданелл и Босфора.
4. Немедленное удаление мин, оставшихся в Дарданеллах, Мраморном море и Босфоре.
5. Согласие Порты на стоянку союзных эскадр перед Константинополем.
6. Сдача тех укрепленных пунктов, занятие коих начальниками союзных эскадр было бы сочтено необходимым для безопасности их эскадр и для поддержания порядка в Константинополе.
В случае необходимости может быть заключено отдельное перемирие и для других театров военных действий’.
{57} См. примечание 31 (‘Norddeutsche Allgemeine Zeitung’, официоз германского правительства…)
{58} См. примечание 3 (Разоблачения сенатора Эмбера…)

Подстрочные примечания

{*358} См. ‘Нашествие’, стр. 194.
{*359} Marius-Ary Leblond. Gallieni parle… Albin Michel, &eacute,diteur.
{*360} P.-B. Gheusi (Fasquelle) Gallieni, ‘La Gloire de Gallieni’, le mЙme anteur. Albin Michel, &eacute,diteur.
{*361} Петроград, No 19.
{*362} Петроград, No 3.
{*363} См. G. Gahen-Salvador. Les Prisonniers de guerre, 1914-1919, conseiller d’Etat, Payot, &eacute,diteur, p. 212 et suiv.
{*364} См. статью Поля Дешанелля, появившуюся после его смерти в ‘Revue des Deux Mondes’, 15 февраля 1922 г.
{*365} См. ‘Нашествие’, стр. 218 и сл.
{*366} ‘Dunkerque, ville h&eacute,roОque’, par Henri Malo. Perrin et C-ie, 1918, p. 303.
{*367} ‘Dixmud&eacute,, un chapitre de l’histoire des fasiliers marins’, ‘Saint-Georges et Nieuport’ par Ch. Le Goffic. Pion.
{*368} ‘Messages, discourse, allocutions’, Bloud et Gay, &eacute,diteurs, t. I, p. 39.
{*369} См. ‘Нашествие’, стр. 271.
{*370} ‘La Psychologie du combat’ par Charles Coste, Berger-Levrault, p. 64 et suiv.
{*371} ‘Journal des D&eacute,bats’, 17 января 1915 г.
{*372} ‘Autour de Paris’, p. 207.
{*373} См. ‘Histoire de France contemporaine’ par E. Lavisse (‘Les op&eacute,rations militaires’, par Henry Bidou, p. 171 et suiv.).
{*374} По приезде в Софию герцогу де Гизу пришлось несколько дней ожидать аудиенции у короля Фердинанда, последний не пожелал дать никаких обещаний (No 68).
{*375} От Делькассе в Монтевидео (No6) и в Буэнос-Айрес (No 9).
{*376} См. ‘Les Balkans en feu’, p. 411 et 412.
{*377} См. ‘Нашествие’, стр. 159.
{*378} ‘Les Conditions de la Victoire, le Parlement se r&eacute,unit’ par Ch. Maurras. Nouvelle librairie nationale, p. 93 et suiv.
{*379} ‘The Dairy of Lord Bertie’, chap. VII.
{*380} ‘Russian Public Finance during th&eacute, Wap’ by Alexander M. Michelson, Paul N. Apostol and Michael W. Bernatzky, with introduction by count V. N. Kokovtzov, New Haven: Yale University Press, p. 293 s., ‘Histoire des finances ext&eacute,rieures de la France’ par Lucien Petit, inspecteur g&eacute,n&eacute,ral des finances’, Payot, Paris, p. 60 et suiv., ‘Lettres &agrave un ami’ par Alexandre Ribot, &eacute,ditions Bossard, p. 79 et suiv.
{*381} ‘Le R&egrave,glement des dettes interalli&eacute,es et le plan Dawes’ par Jean Mircea Nonu, Paris, librairie Blanchard, p. 148 et suiv., Lucien Petit, op. cit., p. 188 et suiv.
{*382} См. рассказ об этом посещении в ‘Mes souvenirs de montagne’ par le g&eacute,n&eacute,ral Blazer, &eacute,diteur B. Arthaud, Grenoble, 1929.
{*383} Через несколько месяцев он тоже был убит.
{*384} ‘Vie et mort du g&eacute,n&eacute,ral Serret’ par Henry Bordeaux, Librairie Plon, p. 120.
{*385} Mermeix, Au sein des commissions, librairie Ollendorf, p. 258 et suiv.
{*386} Он был послан с особым назначением в Ниш, Бухарест и Петроград.
{*387} От Делькассе в Лондон, No 621, от Делькассе в Вашингтон, No 132, из Лондона, No 350, из Вашингтона, No 154.
{*388} Письмо от 6 июня 1912 г No 5086/1798, письмо от 24 ноября 1912 г. No 9944/3486.
{*389} Это мнение было высказано до потсдамского разговора между королем Альбертом и Вильгельмом II (см. ‘L’Erope sous les armes’, p. 329 et suiv.).
{*390} ‘Красный архив’, т. XXVI, XXVII, XXVIII, Москва — Ленинград См. также Michael T. Florinsky, Political Science Quarterly, vol. XLIV, I/III 1929.
{*391} ‘Les Tentatives de paix s&eacute,par&eacute,e entre l’Allemagne et la Russie tsariste’ par Andr&eacute, Pierre. ‘Revue de l’histoire de la guerre mondiale’, juillet 1930.
{*392} См. телеграмму от 15/28 марта 1915 г., в которой Извольский заявляет Сазонову: ‘Вам известно, что личное мнение Пуанкаре, оставшееся неизменным и по-прежнему проникнутое старыми традициями восточной политики Франции, явится, конечно, для нас препятствием, даже если у правительства другие взгляды’. Documents diplomatiques secrets russes, 1914-1919, d’apr&egrave,s les archives du minist&egrave,re des Affaires Etrang&egrave,res a P&eacute,trograd, Payot, &eacute,d.
{*393} См. ‘L’Infanterie sacrifi&eacute,e’ par le g&eacute,n&eacute,ral Arthur Boucher, Berger-Levrault.
{*394} ‘L’Intervention italienne dans la guerre’ par Albert Pingaud, ‘Revue de France’ du 1-er mai 1929, ‘L’Autriche et l’Hongrie pendant la guerre’ par Bertrand Auerbach, doyen de la facult&eacute, des lettres de Nancy, p. 57 et suiv. F&eacute,lix Alcan, &eacute,diteur.
{*395} ‘M&eacute,moires de Sir George Buchanan’, trad. fr., Paris, Payot.
{*396} См. ‘Нашествие’, стр. 185 и 212.
{*397} ‘Inferno’, canto IX.
{*398} ‘La guerre et l’Italie’ par Jacques Bainville, A. Fayard, &eacute,diteur.
{*399} ‘Union sacr&eacute,e’, p. 203.
{*400} ‘L’Union sacr&eacute,e’, p. 100.
{*401} ‘Histoire de France contemporaine’, par Edouard Lavisse, t. IX, ‘Les interventions et les n&eacute,gotiations’, par A. Gauvin, p. 337 et suiv., ‘Livre vert Italien’ de mai 1915.
{*402} См. ‘Нашествие’, стр. 225.
{*403} См. ‘Нашествие’, стр. 224.
{*404} См. ‘Нашествие’, стр. 223.
{*405} Об отказе от сепаратного мира.
{*406} ‘La Gr&egrave,ce et la crise mondiale’, par Frangulis, ancien ministre de Gr&egrave,ce, librairie Alcan, p. 222 et 223.
{*407} Нерасшифрованные слова читаются: ‘я уполномочил правительство пойти на широкие уступки’ (‘Международные отношения в эпоху империализма’, серия III, т.VII, ч. 2, с. 221). — Прим. ред.
{*408} Начало предложения неправильно расшифровано, и смысл его совершенно искажен. Оно читается так: ‘Принимая таким образом формулировку, предложенную в Лондоне относительно даты выполнения договора’ и т д. (‘Международные отношения в эпоху империализма’, серия III, т.VII, ч. 2, с. 211). — Прим. ред.
{*409} См. сообщения об открытии памятника Стенстрете в бельгийских и французских газетах от 29 апреля 1929 г.
{*410} ‘L’Ame francaise et la guerre. Les Saints de France’. Emile — Paul fr&egrave,res, &eacute,diteur, p. 144 et suiv.
{*411} ‘Revue d’Histoire mondiale’, 3-е ann&eacute,e, Nr. 1, Janvier, 1925, ‘Les origines de l’intervention Italienne’ par Paul-Henri Michel.
{*412} Victor Hugo, Le Rhin, letter IV.
{*413} ‘Per la piu grande Italia’, Orazioni e messagi di Gabriele d’Annunzie (La sagra dei mille). Fratelli TrЙves Editori. Milano, 1915.
{*414} В оригинале ‘de l’action’ — от действий. — Прим. перев.
{*415} В оригинале ‘&agrave une d&eacute,cision tr&egrave,s importante’ — в принятие важного решения. — Прим. перев.
{*416} В оригинале ‘un r&eacute,sultat’ — результата. — Прим. перев.
{*417} ‘L’Entente et la Gr&egrave,ce pendant la grande guerre’ par M. S. Cosmin, Soci&eacute,t&eacute, mutuelle d’&eacute,ditions, Paris, p. 84 et suiv.: ‘Histoire diplomatique de la Gr&egrave,ce’ par Edouard Driault et Michel Lh&eacute,ritier, Presses universitaires de France, t. V, p. 185 et suiv.
{*418} ‘M&eacute,moires du g&eacute,n&eacute,ral Broussilov’, Hachette, p. 106 et suiv.
{*419} ‘Quatre ann&eacute,es de commandement’ par le g&eacute,n&eacute,ral Dubail, t. II, p. 233 et suiv.
{*420} ‘L’Invasion’, p. 420.
{*421} Прозвище альпийских стрелков. — Ред.
{*422} Очевидно, алжирские термины. — Прим. перев.
{*423} Очевидно, алжирские термины. — Прим. перев.
{*424} Во время войны эта скала была повреждена снарядом.
{*425} Генерал Дюбайль, цит. соч., т.П, стр. 264: ‘Один момент мы находились в нескольких метрах от неприятеля, здесь у нас с ним общие проволочные заграждения. Я посоветовал соблюдать осторожность и облегченно вздохнул, когда президент вышел из леса’.
{*426} G&eacute,n&eacute,ral Blazer, op. cit., p. 171.
{*427} ‘Hindenburg’ par le g&eacute,n&eacute,ral Buat, librairie Chapelot, p. 9 et suiv.
{*428} Mermeix, op. cit., p. 352 et suiv.
{*429} Записка полковника Бюа о разговоре с Китченером 11 июня.
{*430} Эти письма опубликованы у Мермей, цит. соч., стр. 365 и cл. и у Шарля Эмбера, стр. 38 и cл.
{*431} ‘L’Europe sous les armes’, p. 279 et 280.
{*432} Письма, опубликованные Мермей, цит. соч., стр.370-386, и Шарлем Эмбером, цит. соч., стр. 332-350.
{*433} ‘Peges actuales’ (1911-1916), No 96-97, ‘Le Jugement de l’histoire sur la responsibili te de la guerre’ par Tommaso Tittoni, ambassadeur d’Italie &agrave Paris, Bloud et Gay, &eacute,diteur.
{*434} ‘Chacun a son toup’ par Ch. Humbert, p. 344-380, Mermeix, op. cit., p. 381-386.
{*435} ‘Et flnant &agrave travers l’Alsace’ par Andr&eacute, Hallays, 1911, Paris, Perrin et C-ie.
{*436} ‘L’Union sacr&eacute,e’, p. 151 et 152.
{*437} ‘Messages et discours’. Blond et Gay, &eacute,diteurs, t. I, p. 48 et suiv.
{*438} ‘Messages et discours’. Blond et Gay, &eacute,diteurs, t. I, p. 51 et suiv.
{*439} ‘Messages et discours’. Blond et Gay, &eacute,diteurs, t. I, p. 59.
{*440} ‘L’Union sacr&eacute,e’, p. 82 et 90.
{*441} ‘L’Union sacr&eacute,e’, p. 203.
{*442} ‘Mon commandement en Orient’ par le g&eacute,n&eacute,ral Sarrail.

—————————————————————————

Текст издания: Пуанкаре Р. На службе Франции 1914-1915. / На службе Франции 1915-1916. — M.: ACT, Мн.: Харвест, 2002.
Оригинал: Poincare R. Au service de la France de 1912-1917 (Tome de I Ю IX). — Paris, 1926-1931
Книга на сайте: http://militera.lib.ru/memo/french/poincare_r/index.html
OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)
Пуанкаре Раймон
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Верден. 1916 год, Пуанкаре Раймон, Год: 1931
  2. Нашествие. 1914 год, Пуанкаре Раймон, Год: 1929
  3. Позиционная война. 1915 год, Пуанкаре Раймон, Год: 1931
  4. Мемуары, Чарторыйский Адам Юрий, Год: 1860
  5. Поход в Россию, Сегюр Филипп-Поль, Год: 1825
  6. Записки о пребывании в России в царствование Екатерины II, Сегюр Луи-Филипп, Год: 1820
  7. Пожар Москвы и отступление французов. 1812 год, Бургонь Адриен, Год: 1853
  8. Мысли и воспоминания. Том III, Бисмарк Отто Фон, Год: 1898
Электронная библиотека