H. А. ЛЕЙКИНЪ.
ГОЛУБЧИКИ
РАЗСКАЗЫ
съ рисунками художника А. И. Лебедева.
Премія къ журналу ‘Осколки’ за 1889 годъ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типо-Литографія Р. Голике, Троицкая улица, No 18
1889.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/l01-6.jpg)
ВЪ МЕЛОЧНОЙ ЛАВОЧК.
ВЪ МЕЛОЧНОЙ ЛАВОЧК.
В мелочной лавочке, Лейкин Николай Александрович, Год: 1889
Время на прочтение: 4 минут(ы)
— Огурцовъ пятокъ! Только смотри, уродцевъ-то не давай, а чтобъ хорошіе были, говоритъ мелочному лавочнику кухарка въ кацавейк, накинутой вмсто платка, и суетъ ему въ руки салатникъ.
— Дайте двадцать пять штукъ лимонныхъ папиросъ Петрова, только какія получше, требуетъ миловидная молодая горничная въ платк.
Об оборачиваются другъ къ дружк лицомъ и горничная восклицаетъ:
— Дарья Семеновна! Да нешто это вы? Какими судьбами? Вы вдь хотли наплевать на господъ и на новое мсто на Петербургскую сторону уходить.
— Хотла, хотла, матушка, да ужь упросили очень, чтобъ я осталась. А только я какъ подарки на Рождество получу, сейчасъ же имъ хвостъ покажу. Что мн съ сквалыжниками вязаться! Меня генеральша Биткова на восемь рублей къ себ зоветъ и горячее отсыпное. По настоящему, и на подарки-то ихъ не слдовало мн обращать вниманіе, да такъ ужь… Богъ съ ними… Ситецъ все равно солдату на рубахи пригодится.
— Да неужто, голубушка, ситцемъ дарятъ?
— Ситцемъ, провалиться на этомъ мст. Да еще какимъ ситцемъ-то! Самымъ что ни на есть плохонькимъ, на манер серпянки.
Горничная подбоченилась.
— Ну, посмотрла бы я, какъ бы ко мн господа съ ситцемъ подъхали! сказала она.— Прошлый годъ барыня мн чернаго люстрину шестнадцать аршинъ подарила, да я и то дулась на нее, зачмъ не кашемиру. Конечно же, баринъ тотчасъ замтилъ мою невнимательность и прибавилъ мн къ люстрину пять цлковыхъ на отдлку. ‘Вотъ, говоритъ, теб, Маша, возьми. Барыня тебя обидла, такъ возьми’. А подари-ка мн ситцу, такъ я такъ бы ей въ бльмы этотъ ситецъ и бросила.
— Не больно ли круто, землячка? ввязался мелочной лавочникъ.— Бросили бы, такъ и награжденіе бы по затылку получили.
— Кому это по затылку? Мн-то? Нтъ, ужь ошибаетесь! Получила бы по затылку, такъ и сама бы съ ейной головы шиньонъ сорвала. Не таковская я, чтобъ ей поддаваться!
— Да не ей. Баринъ могъ бы вамъ скрутить назадъ лопатки и въ полицейскую администрацію съ дворникомъ предоставить.
— Баринъ? Нтъ, ужь это вы оставьте. Какъ можетъ баринъ со мною такую неделикатность сдлать, если онъ мн даже браслетку съ бирюзой подарилъ и я черезъ него никакихъ сапогъ иначе не ношу, окромя польскихъ? Странно!
Горничная улыбнулась. Улыбнулся и лавочникъ.
— А! Стало быть, вы барская барыня! Ну, тутъ сортъ другой, сказалъ онъ.
— Да ужь, тамъ, кто бы я ни была, а вотъ къ ныншнему Рождеству отъ барина даже часы золотые себ дожидаю.
— Ой, не обожгись!
— Обожгусь, такъ вдь и хвостомъ завсегда могу вильнуть. Меня бариновы же знакомые давнымъ давно съ мста сманиваютъ и даже лисью ротонду, крытую атласомъ съ полосками, общаютъ. Посмотримъ, кто тогда станетъ на свою судьбу плакаться: я или баринъ.
— Нтъ, милушка, сказала кухарка:— Коли ужь у тебя такое мсто чудесное и баринъ тебя такъ любитъ, то теб нечего хвостомъ вилять.
— Не только что любитъ, а даже я всему ихнему дому первая команда. Барыня у насъ все слюни да нюни распускаетъ, кажиный годъ по ребенку приноситъ, а я веселая, — вотъ за что меня баринъ нашъ и почитаетъ.
Горничная взяла пачку папиросъ и распечатала ее.
— Вотъ господскія папиросы даже раскупориваю и никто мн не можетъ единаго слова сказать, хвасталась она.— Мальчикъ! Дай сюда спичку! крикнула она и, вынувъ изъ пачки папиросу, закурила ее.— Нтъ, ежели я объ ныншнемъ Рождеств насчетъ золотыхъ часовъ съ цпочкой обожгусь, то только господа меня и видли!..
Лавочникъ скосилъ на нее глаза и произнесъ:
— Н-да… Не велика птичка, а ноготокъ востеръ.
— А вы какъ полагали? Можетъ быть и во всей моей тлесности трехъ пудовъ не существуетъ, а коли я захочу, та могу однхъ непріятностевъ и барын и барину съ четыре пуда сдлать.
— Живи, милушка, живи… Зачмъ же, коли такъ, съ такого мста теб уходить? бормотала кухарка.
— Будутъ мн потрафлять — не уйду, а чуть какая-нибудь интрига супротивъ меня — сейчасъ сундукъ и перину съ подушками на извозчика, и была такова! Что мн! Съ моей красотой и при моемъ политичномъ разговор я даже въ коляскахъ могу здить. Черезъ мою красоту меня даже въ актрисы звали, да я не пошла. Зачмъ я въ актрисы пойду?
— Это точно, актерская жизнь нелегкая, согласился лавочникъ.— И наконецъ, чтобъ въ актерки итти — надо Бога забыть.
— Зачмъ же Бога-то забывать? спросила кухарка и прибавила:— Нтъ, я жила у одной актрисы въ прислугахъ, такъ та такая богомольщица была, что почище насъ, гршныхъ.
Богомольство тутъ не при чемъ. А все-таки вдь надо же бса-то въ театр тшить. Безъ этого невозможно.
— Ну, прощай, милушка, обратилась кухарка къ горничной, взявъ съ прилавка салатникъ съ огурцами.— Прощай! Хоть бы разъ кофейкомъ отъ такого богатства меня напоила.
— Приходи на праздникахъ. Даже щиколадомъ угощу, а не токма что кофеемъ.
— Спасибо, душечка, спасибо. Да вотъ еще что… Не очистится ли у вашихъ господъ кухарочье-то мсто, такъ я съ радостью бы къ вамъ поступила, только изъ-за того, чтобы съ тобой, матушкой, на одномъ мст пожить.
— Състь я нашу кухарку завсегда могу, это все въ нашихъ рукахъ, а только жалко, потому женщина-то она хорошая, отвчала горничная.
— Да ужь и я, милушка, теб угожу и поперечить не буду, только похлопочи.
— Ладно. Заходи на праздникахъ. Тамъ видно будетъ. Прощай!
Кухарка и горничная чмокнулись другъ съ дружкой въ губы и вышли изъ лавочки.