В кабинете ‘Аркадии’, Лейкин Николай Александрович, Год: 1889

Время на прочтение: 5 минут(ы)

H. А. ЛЕЙКИНЪ.

ГОЛУБЧИКИ
РАЗСКАЗЫ
съ рисунками художника А. И. Лебедева.

Премія къ журналу ‘Осколки’ за 1889 годъ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типо-Литографія Р. Голике, Троицкая улица, No 18
1889.

 []

ВЪ КАБИНЕТ ‘АРКАДІИ’.

Воскресный день. Въ ‘Аркадіи’ загуляла компанія купцовъ. Сидятъ въ отдльномъ кабинет и пьютъ. На стол водка, закуска, фрукты, бутылки всхъ сортовъ вина. окурки въ рюмкахъ и стаканахъ. На стол все раздрызгано. Съ купцами и дв ‘барышни’, сильно накрашенныя, въ модныхъ шляпкахъ и длинныхъ пальто, призванныя для компаніи. Барышни трезвы, больше молчатъ и дятъ фрукты, запивая ихъ лимонадъ-газесомъ съ коньякомъ. Купцы пьяны, съ сильно раскраснвшимися лицами. Одинъ купецъ икаетъ, другой — совсмъ еще молодой человкъ — дремлетъ, поклевывая носомъ. Видно, что было выпито много.
— Барышни! Да что вы носы-то дугой согнули! Повеселите купеческую компанію! восклицаетъ рыжебородый купецъ.
— Какъ мы можемъ васъ развеселить, если вы сами насъ не занимаете. Мы привыкли веселиться только съ занимательными кавалерами.
— Да хоть псню какую-нибудь докажите, чтобы мы прочухались на веселый манеръ и радостный воплъ въ себ почувствовали.
— И псню мы не можемъ, потому что мы не актрисы. Позовите цыганъ — вотъ вамъ и псня.
— Что за цыгане! Отъ цыганъ только въ драку лзешь! Наслушаешься ихъ псенъ — и чешутся руки, чтобы бить что ни попадется подъ руку.
— Просто вамъ жалко денегъ, чтобы цыганамъ заплатить.
— Что деньги!. Хочешь, воть сейчасъ нею эту скатерть вмст съ посудой и съ бутылками на полъ сдерну?
Купецъ сталъ навертывать себ на руку уголъ скатерти.
— Нтъ, ужь зачмъ же?.. Это вы оставьте… остановила его одна изъ двушекъ.— А вы лучше содержите себя на деликатный манеръ, чмъ безобразіе длать. Зачмъ зря за побитую посуду платить? Вы ужь лучше намъ дайте по три рубля на память.
— За что вамъ-то? За какую такую провинность? Вы будете кикиморами сидть, а вамъ давай по три рубля. Вы вотъ заслужите, чтобъ развеселить насъ, а то мы словно осоввши сидимъ. Вонъ у насъ одинъ кавалеръ съ дровяного двора даже носомъ клюетъ.— Лукьяша! Да ты никакъ спишь? восклицаетъ рыжебородый купецъ, обращаясь къ молодому купцу съ еле пробивающейся черной бородкой.
— Ни въ одномъ глаз, дяденька Панкратъ Давыдычъ.
— Ну, то-то… Ты, другъ, бодрись сердцемъ, шевели море палкой и благо теб будетъ. Мы еще по другимъ гулевымъ палестинамъ странствовать подемъ, да и мамзелей этихъ съ собой возьмемъ.
— Въ огонь и въ воду готовъ за тобой, дяденька Панкратъ Давыдычъ. Ты и я — мы все равно, что нитка съ иголкой.
— Такъ ужь ты, братецъ ты мой, носомъ-то не клюй.
— Да что я птица, что ли, чтобъ мн клевать? А что ежели я зажмурившись, то это я свою собственную жену воображаю. Въ какихъ это она смыслахъ дома сидитъ и какой у ней насчетъ меня карамель въ голов?
— А вы ужь объ жен-то бросьте думать, коли ежели съ двицами сидите, замчаетъ одна изъ ‘барышень’.
— Нельзя, мамзель… Жена у насъ первый сортъ. Опять же у ней и мнніе обо мн. Похалъ я давеча поутру къ обдн невскихъ пвчихъ слушать — и вдругъ…
Молодой купецъ звнулъ.
— Отпейся ты, молодецъ, хоть зельтерской, совтуетъ пожилой черный, какъ жукъ, купецъ съ краснымъ носомъ.
— Ни. Боже мой… Отъ зельтерской ноги слабнутъ. Пусть его шато-маргой освжится.
— Отъ шато-марги тоже шататься и моргать будешь.
— Спросите вы портеру, господинъ кавалеръ, тогда и я съ вами выпью, вызывается барышня.
— Придумала выпивной карамболь! Портеръ-то ноги и портитъ. Выпьемъ, Лукьянъ, коли ужь ежели такъ, по коньяковой собачк. Коньякъ нутро очищаетъ. Соси.
— Могу! За здоровье моего дяденьки перво…
Молодой купецъ запнулся, махнулъ рукой и произнесъ:
— Первоестественнаго. Дай ему Богъ, чтобы насквозь… И чтобы мы съ нимъ завсегда вмст… еле выговорилъ онъ и выпилъ рюмку коньяку.— А что насчетъ моей супруги, то вы это, барышня, — ахъ, напрасно! У насъ чувство къ ней вотъ гд… И денно и нощью она намъ меланхолію длаетъ. Теперича я пьянъ, а самая моя мысленность только про нихъ. Весь головной вампиръ про нихъ, про нашу собственную…
— А ты отвыкай, теперь ужь не новоженъ, говоритъ дядя.
— Съ женою-то завсегда успете… вставляетъ свое слово одна изъ барышень.
— Пей, Лукьяшка! Съ первой рюмки ты на рельсы сталъ, а со второй и совсмъ приборзишься.
— Могу! За здоровье нашей законной супруги на каменномъ фундамент!
Молодой купецъ выпилъ и поперхнулся.
— Вотъ видите… Какъ за здоровье супруги начали пить, такъ сейчасъ не въ то горло и попало, опять замчаетъ барышня.
— Это оттого, что она меня вспоминаетъ.. Сидитъ, гадаетъ обо мн на картахъ и говоритъ: ‘похалъ, подлецъ, невскихъ пвчихъ слушать — и аминь’… Я, дяденька, ее вотъ какъ чувствую! ударилъ себя въ грудь молодой купецъ.— Такъ чувствую, что первый сортъ. Сижу, это, я разъ въ нмецкомъ клуб, съ мамзелью запутавшись… Чудесно. Пьемъ мараскинъ съ коньяковымъ апаратомъ и свжей икрой закусываемъ… Чудесно… Вдругъ у меня меланхолія по жен… Ей-Богу… Сейчасъ я это мамзели: брысь! — и остался одинъ въ своемъ собственномъ одиночеств. Такая ужь у меня головная антипатія при гулянк.
— Ты пей!
— Я выпью. А за что я ее люблю, дяденька Панкратъ Давыдычъ? Знаешь, за что? Мамзели! Слушайте. Первый сортъ люблю я ее за то, что она меня пьянаго не ругаетъ, а второй сортъ — русскія псни на фортепьян важно докладываетъ. То есть такъ докладываетъ, что одинъ альбомъ — и ничего больше. Тутъ, какъ-то, прихожу я изъ лавки, изрядно забалуйнаго стеклярусу перекувырнувши. ‘Паша! Дйствуй!’ Другая бы ругаться… А она садится за рояль и начинаетъ ‘Стрлочка’… Да вдь какъ! Ахъ, гвоздь те въ затылокъ! Нтъ, Меркулъ Иванычъ, она очень уважительная женщина.
— Да брось ты про жену-то, чортова соплка! остановилъ его черный купецъ.— Мы сюда для забвенія женъ пріхали, а онъ: жена да жена.
— И намъ не любопытно слушать, потому мы тоже ревнивы… прибавляетъ одна изъ барышень.
— Сколько хотите ревнуйте, а иначе не могу… Моя чувственность завсегда около ихней чувственности.
— Ну, такъ изъ компаніи тебя вонъ, говоритъ черный купецъ, — Позжай къ жен, да и лижись съ ней.
— Ни, Боже мой… Я при родномъ дяд, какъ нитка съ иголкой. Куда дядя — туда и я.
— Мы вотъ отселева сейчасъ навострить лыжи въ городъ думаемъ и ужь тамъ по гулевымъ палестинамъ. Спервоначала въ палюдекристальный вертепъ, а потомъ въ орфеумное заведеніе, въ Марцинки тоже левизорами визитъ сдлаемъ, говоритъ рыжебородый купецъ.— Кралечки! демте съ нами… обращается онъ къ барышнямъ.
— Какой же намъ интересъ хать, коли у васъ про женъ разговоры происходятъ.
— Не будетъ онъ больше про жену говорить. Лукьяша! Да ты никакъ опять сонную трель носомъ насвистываешь?
— Тьфу! Ни въ жизнь, дяденька, открылъ свои совсмъ уже закрывающіеся глаза молодой купецъ.— Я ни въ одномъ глаз… Хоть сейчасъ на караулъ поставьте. Могу ли я сонную трель, ежели у меня супруга…
— Брось про супругу… Къ французинкамъ въ Малый театръ, къ Картавову, хочешь хать, чтобъ еленистую игру посмотрть?
— Съ дядей роднымъ не только что къ французинкамъ, а хоть къ арапкамъ.
— Оттуда можно или въ палюдекристаль, или въ Марцинки. Ты куда хочешь?
— Куда дяденькины мощи, туда и мои.
— Или, можетъ быть, въ новый театръ Казанцева хотите? Въ газетахъ писали, что тамъ какое-то оголеніе показываютъ.
— Поздно теперь по театрамъ… заявляетъ черный купецъ.
— Къ концу успемъ. Что намъ? Помелькала въ глазахъ четверть часа какая-нибудь пвичка-невеличка — съ насъ и будетъ. Тогда въ другое мсто подемъ. Такъ кто за Картавова, кто за Казанцева?
— Я за коньякъ съ лимонадомъ, отвчалъ молодой купецъ и влилъ себ въ стаканъ, наполненный уже лимонадомъ, изрядную дозу коньяку.
— Ну, демте, ребята! поднялся черезъ нсколько времени рыжій купецъ.
— демъ, дяденька Панкратъ…
Молодой купецъ всталъ съ мста, покачнулся и упалъ.
— Вотъ те фунтъ! проговорилъ дядя.— Меркулъ Иванычъ! Бери его съ лвой стороны подъ жабры и поведемъ, сказалъ онъ черному купцу.
Компанія двинулась изъ кабинета.
— Супруга моя такой образованности крпкой, что я и самъ отъ нея образованный человкъ сталъ, бормоталъ молодой купецъ.
— Шагай, шагай ножнымъ-то инструментомъ. Въ карет поговоришь объ образованности, отвчалъ ему черный купецъ, держа его подъ руку.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека