ВЪ ГЛУШИ ФИНЛЯНДІИ.
ВЪ ГЛУШИ ФИНЛЯНДІИ.
Романъ въ двухъ частяхъ Іоганни Ахо. Перев. съ финскаго.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
——
V.
V.
В глуши Финляндии, Ахо Юхани, Год: 1893
Время на прочтение: 306 минут(ы)
Пасторша дорого бы дала, чтобы понять, что происходило въ въ голов Элли, ея дочери. Двочка была поразительно серьезна, росла очень быстро и съ каждымъ днемъ становилась нелюдиме. Отца и мать она избгала одинаково… Относительно отца, это было пожалуй понятно, такъ какъ у него вошло въ привычку дразнить Элли насмшками, но мать вдь длала все, чтобы получить довріе ребенка, и была съ нею ласкове, чмъ когда-либо.
Трудне всего стало заставлять двочку обдать за общимъ столомъ. Она упрямо уклонялась отъ этого, и ни лаской, ни строгостью нельзя было переломить ея упрямства. Случалось, что она исчезала изъ дому передъ самымъ обдомъ и не оказывалась ни въ саду, ни во двор. Лишь подъ вечеръ находили ее спящей гд-нибудь въ самомъ неожиданномъ мст, въ лсной чащ или среди полей. Въ такихъ случаяхъ мать принуждена была бранить ее, но это вело только къ дальнйшему отчужденію между ребенкомъ и родителями.
Священникъ не замчалъ нравственной перемны, совершившейся съ его недавно еще рзвой и веселой дочерью. Онъ замчалъ только, что она часто не являлась къ обду, приписывалъ это небрежности и бранилъ ее, когда бывалъ не въ дух, а когда бывалъ настроенъ весело, подшучивалъ надъ нею, что принималось ею, какъ издвательство.
Больне всего казались ей отцовскія шутки при гостяхъ. А онъ, какъ нарочно, неизмнно начиналъ мучить ее, какъ только за столомъ бывали чужіе люди.
— Ну, сколько платьевъ ты изорвала сегодня?— спросилъ онъ однажды Элли за ужиномъ при чужихъ.
— Я не рвала… ни одного.
— Рьзв ты не лазила куковать на деревья?
— Нтъ…
— Видите ли, наша Элли въ сущности птица! У нея недостаетъ только крыльевъ, но можетъ быть и крылья еще выростутъ!
Гости смялись вмст съ пасторомъ, но мать съ безпокойствомъ поглядывала на Элли, лицо которой точно окаменло.— Она птица, да!— продолжалъ отецъ.— Она изъ породы кукушекъ… Она такъ часто кукуетъ на нашихъ деревьяхъ, что люди начинаютъ спрашивать, нтъ ли у насъ ручной кукушки.— Ты бы покуковала, Элли, чтобы похвастаться передъ гостями.— Передай-ка мн корзинку съ хлбомъ.
Элли осталась неподвижна.
— Передай же пап корзинку, Элли! замтила мать.
Двочка упрямо смотрла въ свою пустую тарелку и не пошевелила пальцемъ.
— Ты спишь, что ли?— прикрикнулъ отецъ.— Передай же мн корзинку…
— Пошла вонъ!— распорядилась мать и сама передала отцу корзинку.
Элли встала и такъ рзко отодвинула стулъ, что онъ съ шумомъ полетлъ на полъ. При этомъ отецъ разсердился и съ трудомъ удержался отъ желанія ударить кулакомъ по столу, а потомъ, посл ухода дочери изъ комнаты, сердито пыхтлъ и кидалъ гнвные взгляды пасторш. Гости были сконфужены и не знали, о чемъ заговорить…
Когда гости ухали, мать пошла въ комнату отца. Онъ все еще былъ сердитъ и молча попыхивалъ изъ своей трубки, шагая изъ угла въ уголъ.
— Она не переноситъ насмшекъ при чужихъ,— сказала пасторша.— Теб бы слдовало прекратить это поддразниваніе.
— Не переноситъ? Скажите пожалуйста! Нтъ, пусть научится переносить! Этакая двченка… Неужели ты полагаешь, что такое поведеніе прилично?.. Да еще въ присутствіи чужихъ?
— Я этого не говорю, но…
— Еще бы ты говорила! Порядочная мать должна позаботиться о томъ, чтобы ея дочь не была дерзка противъ роднаго отца. Неужели нельзя справиться съ такой двченкой?.. Непонятно, какъ это ты переносишь!.. Въ конц концовъ придется мн самому заняться ею. Ея воспитаніе крайне запущено.
— Но нельзя же издваться надъ ребенкомъ!
— А что, хвалить ее за шалости, что ли?
По своему обыкновенію пасторъ, не любившій такихъ объясненій, оборвалъ разговоръ, не дождавшись отвта, и вышелъ изъ комнаты. А мать отправилась пожурить Элли, намреваясь въ угоду мужу быть на этотъ разъ построже, но въ душ сознавая, что длается совсмъ не то, что слдовало.
Не такъ-то легко поступать справедливо и разобраться въ томъ, что послужитъ ребенку къ лучшему! Въ свое время пасторшу воспитывали точь въ точь, какъ теперь воспитывалась Элли. Теперь ее мучили сомннія, было ли такое воспитаніе къ лучшему, и не слдовало ли желать совсмъ другаго? Можетъ быть, было естественне предоставить двочк побольше свободы и позволить ей бгать, играть, лазить и мечтать, какъ требовала того природа. А можетъ быть, наоборотъ, слдовало во-время заглушить въ ней проявляющееся свободолюбіе. Такъ поступили съ нею самою, когда она была ребенкомъ, и можетъ быть въ самомъ дл необходимо искоренять такія чувства?..
Въ ея дтств не позволялось слдовать своимъ наклонностямъ ни въ какомъ отношеніи. Едва-едва позволяли бгать, а лазить на деревья или воображать себя чмъ-то ребенку и въ голову не приходило. Въ т времена такая игра была бы признана неприличной и грховной для дочери священнослужителя. Положимъ, она никогда не была уврена въ грховности чего-либо такого, но въ томъ-то и дло, что ее всегда заставляли поступать, какъ требовали старшіе, тогда и позже — всю жизнь!.. Не имть собственной воли, а исполнять только желанія другихъ… Она привыкла къ этому и такъ жила до сего дня… Была ли она счастлива? Не сложилась ли бы ея жизнь совсмъ иначе и гораздо лучше, если бы ей предоставлено было хоть сколько-нибудь повиноваться своимъ личнымъ склонностямъ и проявлять свою самостоятельность? Нтъ, нтъ, такія мысли наврное несправедливы и грховны! Человкъ не долженъ роптать на свою судьбу и завидовать чужому счастію… Участь каждаго предопредлена свыше, и каждый долженъ терпливо нести свой крестъ!— Увы, это она хорошо знала, такъ какъ только этому и учили ее съ дтства! И тмъ не мене, никогда свободолюбіе не заглушалось въ ней окончательно… Можетъ быть, ее недостаточно строго наказывали въ дтств? Вдь ужь если искоренять, такъ искоренять! Наврное, вся разгадка лишь въ томъ, чтобы не останавливаться на полпути!
Такъ размышляла мать, присвъ въ своей комнат на стулъ, прежде чмъ идти къ Элли. Но когда она встала, чтобы привести въ исполненіе принятое ршеніе, она почувствовала, что не въ силахъ проявить и сотой доли строгости, которую считала спасительной. Ея обязанность была исполнить приказаніе отца и съ корнемъ вырывать изъ сердца дочери всякій ростокъ свободолюбія и мечтательности! Къ такому же выводу привели и ея собственныя размышленія… Очевидно, благо ея ребенка требовало, чтобы эта обязанность была исполнена неукоснительно и чтобы всякая мятежная вспышка Элли влекла за собой строгое наказаніе. Но пасторша чувствовала, что не въ силахъ… по крайней мр на этотъ разъ… исполнить свои обязанности, какъ бы слдовало…
— Ты поступила очень дурно, Элли!— сказала она двочк — Какъ ты могла вести себя такъ худо?— Иди, попроси у папы прощенія!
Элли стояла передъ окномъ, спиной къ матери, и не только не отвтила, но даже не обернулась.
— Какъ теб не стыдно злиться еще, когда провинилась?— продолжала мать.— Теб слдовало подать отцу корзинку… Это большой грхъ,— неповиновеніе родителямъ… Разв ты не помнишь пятой заповди?
Пасторша чувствовала, что говоритъ т же самыя слова, которыя когда-то говорила ей мать. Только голосъ той звучалъ совсмъ иначе, потому-что та была убждена въ справедливости того, что говорила, а она… Она сознавала, что колеблется, и вовсе не удивлялась даже, что слова ея не производятъ на дочь ни малйшаго впечатлнія. Въ эту минуту она была даже неуврена, слдовало ли Элли повиноваться ей и идти просить прощенія у отца…
— Скажи хоть, почему ты не подала отцу корзинки и опрокинула стулъ?— спросила она, помолчавъ.
— Зачмъ… зачмъ онъ вчно… насмхается надо мной?— отвтила Элли прерывистымъ голосомъ.
— Отецъ вовсе не насмхается надъ тобой… Гмъ! А еслибы онъ даже… теб все-таки не слдовало такъ… Можетъ быть, отецъ только шутилъ… Во всякомъ случа, дти не должны быть непослушны. Возмущеніе противъ родителей большой грхъ, за который Богъ строго наказываетъ…
Пасторша замтила, что повторяетъ то, съ чего начала, и замолчала. Да и разв помогутъ такія усовщиванія? Она знала по собственнымъ воспоминаніямъ, что никакіе доводы не производятъ на ребенка впечатлнія, когда онъ полагаетъ себя обиженнымъ, какъ теперь Элли… Вообще, производили впечатлніе не усовщиванія, а наказанія и главнымъ образомъ розга, которой она не ршалась примнять… Да и не хотла она этого, ни за что… Нтъ, нтъ, лучше все другое, чмъ эта розга, о которой съ горечью вспоминаютъ даже взрослые люди, которыхъ родители скли дтьми!
— На этотъ разъ я тебя прощаю, Элли, но если повторится что-нибудь такое…
Къ стыду своему, мать сознавала, что говоритъ эту фразу только для того, чтобы отступить съ честью и безъ всякой надежды испугать двочку вчно только общаемымъ наказаніемъ.
Со своей стороны, отецъ нсколько дней къ ряду длалъ видъ, что занимается воспитаніемъ Элли. Такъ за столомъ онъ по нскольку разъ обращался къ дочери съ просьбой передать корзинку съ хлбомъ и вжливо благодарилъ за услугу. Впрочемъ, это продолжалось недолго, онъ скоро забылъ о воспитаніи, и все пошло по-старому. Только Элли стала еще серьезне и замкнуте въ себ, чмъ прежде. Она перестала уклоняться отъ обда за общимъ столомъ, но въ то же время перестала играть и даже никогда не бывала весела. У нея какъ-то пропала охота забавляться чмъ бы то ни было, а въ тхъ рдкихъ случаяхъ, когда дтская натура брала свое и она чмъ-нибудь увлекалась, она тотчасъ же пугалась своего увлеченія, какъ чего-то, что должно повлечь за собой несчастіе, и подавляла въ себ порывъ.
Въ саду и на двор она уже не оставалась нисколько. Всякій разъ, когда она выходила гулять, она шла черезъ задній дворъ, часто оглядывалась, видимо стараясь остаться незамченной, и затмъ надолго исчезала куда-то за избой, въ которой хранились рыболовныя сти. Изъ любопытства, мать прослдила однажды за нею и стала смотрть изъ-за избы. Она увидла, какъ Элли столкнула въ воду лодку, сла въ корм и вооружилась весломъ. Пасторша подумала, что двочка хочетъ выплыть на озеро. Но оказалось, что она только играла весломъ, поводя имъ въ вод и отъ времени до времени высоко всплескивая воду кверху. При этомъ лицо ея оживлялось, глаза сверкали, и она весело улыбалась красивымъ брызгамъ, сверкавшимъ на солнц и съ плескомъ падавшимъ въ воду. Потомъ, когда поверхность воды снова становилась гладкой, она повторяла движеніе и смялась прежнимъ, дтскимъ смхомъ, котораго мать давно уже не слыхала отъ нея, о которомъ не разъ тосковала, какъ о минувшемъ счастіи.
Мать тихонько удалилась отъ избы и, когда возвращалась черезъ дворъ, по щекамъ ея катились слезы. Ей хотлось приласкать и утшить свою двочку, и взять ее на руки, какъ бывало прежде, когда она была совсмъ маленькая… Но… но, можетъ быть, съ ея стороны это было опять проявленіе непосредственной слабости? Можетъ быть, въ дочери опять высказывается лишь мятежная, нелюдимая натура, непохожая на характеръ другихъ двушекъ? И хорошо ли она длаетъ, что потакаетъ дочери?..
Во всякомъ случа, пасторша ни словомъ не выдала Элли, что подмтила ея забаву, и на этотъ разъ ничего не сказала отцу.
Пасторша постоянно раскаивалась, когда въ чемъ-нибудь совтовалась съ отцомъ объ Элли. Всякій разъ пасторъ заканчивалъ свои разсужденія такими неожиданными заключеніями, что ей поневол приходилось подумать, что было бы умне не затрогивать въ разговор съ нимъ вопроса о воспитаніи дочери. И, тмъ не мене, она постоянно говорила съ нимъ объ Элли.
Дло въ томъ, что она совсмъ терялась и не знала, какъ обращаться съ двочкой.
Ее озабочивало продолжавшееся отчужденіе Элли и невозможность пріучить ее къ занятіямъ, свойственнымъ другимъ двочкамъ ея возраста. По временамъ она теряла терпніе и жаловалась отцу на упрямство дочери, но отъ этого дло только ухудшалось. Пасторъ въ такихъ случаяхъ длалъ Элли строгій выговоръ, и двочка повиновалась тогда, хотя съ неохотой, угрюмо и молча. Зато потомъ становилось еще трудне справляться съ нею, а вдобавокъ въ ея лиц появлялось какое-то странное выраженіе точно презрнія къ несправедливо угнетавшимъ ее людямъ, и выраженіе это мучило мать хуже всякаго упрека.
Однажды вечеромъ, будучи уже въ постели, но продолжая еще раздумывать о дочери, пасторша сообразила, что лучше всего отдать Элли въ какой-нибудь пансіонъ. Въ т времена священники отдаленныхъ отъ городовъ приходовъ очень рдко давали своимъ дочерямъ школьное образованіе, и мысль пасторши могла показаться совсмъ неожиданной. Тмъ не мене, инстинктъ подсказывалъ ей, что это единственный способъ разршить задачу о воспитаніи своеобразной двочки. Въ этотъ вечеръ она не захотла будить уже заснувшаго мужа, а къ утру ршимость такъ ослабла въ ней, что она снова начала колебаться.
Положимъ, ясно, что для Элли было бы полезно разлучиться на нкоторое время съ родителями, да и поучиться кое-чему не мшало бы ей. Немало двочекъ получаютъ уже такое же образованіе, какъ мальчики, и, если отнестись къ длу безпристрастно, то въ этомъ нтъ ничего нелпаго. Почему способной двушк не учиться столько же, сколько приходится учиться даже неспособному мальчику? А Элли — очень одаренный ребенокъ, хотя не особенно способна къ рукодлію и хозяйству. Почему не попытаться?
Пасторша напередъ знала, что скажетъ отецъ, и цлый день обдумывала свои возраженія. Тмъ не мене, она совсмъ потерялась, когда онъ вскричалъ съ удивленіемъ:
— Какъ, Элли отправить въ пансіонъ? Но почему же ей не оставаться въ родительскомъ дом? Разв ее не учили читать и писать, сколько это необходимо для женщины? Отъ дамъ не требуется особенныхъ знаній, не требуется даже знанія орографіи. Столько-то и родители могутъ ей преподать! А каковы эти новыя школы — это вдь еще неизвстно. Нельзя же длать сомнительные опыты надъ родною дочерью!
— Но самъ же ты видишь, какой у Элли своеобразный характеръ!— возразила мать.— У нея нтъ никакой охоты къ домашнему труду, и мн пришло въ голову, что школьное образованіе…
— Ничего хорошаго не дало бы ей!— перебилъ пасторъ.— Въ этомъ я совершенно увренъ. Поврь, я понимаю женщинъ лучше, чмъ вы сами!
Сказавъ это, пасторъ повернулъ спину и ушелъ по своимъ дламъ, а пасторша не ршилась настаивать на своемъ, и тмъ дло кончилось.
Но вотъ однажды пріхали въ пасторатъ важные гости. Ихъ появленіе произвело тмъ большее впечатлніе, что пріхали они въ коляск, запряженной почтовыми лошадьми.
Въ коляск сидли пожилой господинъ и дама, а противъ нихъ, на переднемъ сиднь, помщалась нарядно одтая двочка въ соломенной шляп, съ цвтами на шляп и въ рукахъ. Элли съ удивленіемъ смотрла на прізжихъ съ кухонной лстницы, на которой стояла въ то время, какъ экипажъ незнакомцевъ вкатилъ на дворъ и остановился передъ параднымъ подъздомъ.
Отецъ выбжалъ встрчать гостей, и никогда еще Элли не видла его такимъ проворнымъ. Онъ быстро открылъ дверцу коляски, помогая дам выйти и поцловалъ ей руку. Потомъ онъ сталъ пожимать руки прізжему господину, и вс трое говорили и смялись одновременно, такъ что Элли самой стало смшно и пришлось прикрыть ротъ уголкомъ передника. Но всего боле удивило ее то, что отецъ склонился къ прізжей двочк, улыбался ей и спрашивалъ ее, точно взрослую, не устала ли она посл путешествія, на что она, въ самомъ дл, точно большая, отвчала, что не особенно утомилась.
Въ то же время появилась мать и стала привтствовать гостей, какъ Элли показалось, застнчиво. Притомъ, пожимая руку дам, она присла, чего дама отнюдь не сдлала, а поклонилась только кивкомъ головы. Затмъ отецъ распахнулъ об половинки парадныхъ дверей, съ поклономъ растопырилъ руки и пригласилъ гостей войти. Первой вошла дама, за нею двочка, потомъ отецъ и чужой господинъ, мать вошла послдней и тотчасъ же снова вышла, поспшно направляясь въ кухню.
— Кто это?— спросила Элли.
— Это проостъ (протоіерей) К. съ семействомъ. Онъ старый товарищъ папы.
Большаго мать не успла разсказать. Но ямщикъ пояснилъ, что проостъ иметъ огромный приходъ въ другой губерніи и что вообще это очень знатные господа. Впрочемъ, Элли и не сомнвалась въ знатности людей, у которыхъ хватаетъ средствъ держать щегольскую коляску и здить на почтовыхъ лошадяхъ.
Пока ямщикъ отпрягалъ лошадей, она съ удивленіемъ осматривала экипажъ, съ его мягкими, какъ диваны, сидньями. Затмъ она осторожно ступила на подножку, причемъ коляска мягко качнулась въ ея сторону, и, осмотрвъ внутреннюю отдлку экипажа, стала тихонько покачиваться на рессорахъ. Въ это время стукнули дверью, и она испуганно соскочила на землю.
На крыльц снова появился отецъ. Онъ весь раскраснлся отъ быстраго движенія и суетливо приказывалъ, чтобы пока вносили вещи прізжихъ господъ въ переднюю, и лишь сакъ-вояжъ барыни сейчасъ же снесли бы ей въ спальню.
Увидвъ Элли, онъ тотчасъ же обернулся къ ней.
— Войди же въ гостиную, Элли!— сказалъ онъ.— Тамъ есть маленькая барышня, которую ты должна занимать.
Отецъ пропустилъ Элли мимо себя и вмст съ нею вошелъ въ гостиную.
Тамъ сидли гости: прізжій господинъ въ качалк, дама на диван, а двочка рядомъ съ нею — на стул. Пасторша тоже вернулась уже изъ кухни и заняла мсто на диван, въ почтительномъ разстояніи отъ гостьи.
— Вотъ и наша дочь… Элли, не останавливайся же у дверей.
Элли собрала все свое мужество и подошла поклониться гостямъ.
— Ну, здравствуй, здравствуй, маленькая Элли, — заговорила дама.— Какъ ты поживаешь? Разв ты не хочешь поцловать свою тетю?
Элли уклонилась отъ поцлуя и ничего не отвтила.
— Она такъ застнчива… У насъ вдь рдко бываютъ гости, и она совсмъ дичокъ!— смущенно улыбаясь, пояснила мать и искоса посмотрла на мужа, который гнвно насупилъ брови.
— Сколько теб лтъ?— спросила двочку дама.
— Н… не знаю.
— Какъ не знаешь?— вступился отецъ.— Не слдуетъ отвчать такъ глупо. Ты должна отвтить: благодарю васъ за любезность, тетя, мн одиннадцать лтъ.
Элли показалось унизительнымъ повторить эти слова, и она продолжала молчать.
— А сколько лтъ вашей дочери?— поспшила спросить пасторша, начинавшая опасаться, что дальнйшій допросъ Элли поведетъ къ чему-нибудь непріятному.
— Ну, скажи тет, сколько теб лтъ, моя двочка,— улыбаясь, обратилась къ дочери дама.
— Мн тоже одиннадцать лтъ, тетя.
— Значитъ, он ровесницы!.. Обимъ одиннадцать?
Мать не знала, какъ оживить бесду, и не сумла отвлечь общее вниманіе отъ двочекъ. Водворилось молчаніе.
— Ну, что же ты стоишь, Элли, и не занимаешь своей гостьи?— проговорилъ отецъ.— Она пріхала къ теб издалека!.. Покажи ей свои игрушки и куклы.
— У меня вдь нтъ игрушекъ и куколъ…
— Какъ нтъ? У тебя прежде были?
Мать поспшила пояснить, что Элли никогда не любила играть въ куклы и давно уже не имла игрушекъ.
— Наша Тира, наоборотъ, ужасно увлекается игрой въ куклы!— замтила дама.— Она никуда не узжаетъ изъ дому, не взявъ съ собой хоть одной изъ своихъ куколъ! Сходи, моя милочка, принеси ту, которая у тебя въ коляск. Гд ты устроила ее въ экипаж?
— Она въ своей комнатк, подъ переднимъ сидньемъ, мама. Она спитъ, потому что устала съ дороги…
Вс улыбались.
— У нея чрезвычайно развитое для ея лтъ воображеніе,— пояснилъ проостъ.— Всю дорогу она разговаривала и няньчилась со своей куклой, то уложитъ, то разбудитъ ее… Ну поди, разбуди куколку, моя милочка! Она достаточно спала, и пора ей вставать.
Когда двочка вышла и Элли по приказанію отца послдовала за ней, гостья снова стала разсказывать, какъ ея Тира ни на минуту не разстается со своими куклами, какъ она одваетъ и раздваетъ ихъ, какъ требуетъ, чтобы никто не шумлъ, когда куклы спятъ, и тому подобное. При этомъ она съ гордостью улыбалась, и вс улыбались за ней, удивляясь воображенію ребенка.
— Да, у тебя премиленькая дочь!— сказалъ пасторъ своему старому товарищу.
— Тира вдь наше единственное дитя, отвтилъ проостъ.— Мы бы не разставались съ нею ни на минуту — такъ она намъ дорога… Къ несчастію, до осени недалеко, и скоро опять придется разлучиться съ нею, такъ какъ она должна вернуться въ свою школу…
— Вотъ какъ! Вы ршились помстить вашу дочь въ пансіонъ?
— Да, это печальная необходимость! Очень тяжело разставаться съ ребенкомъ, но мы считаемъ своей обязанностью дать ей наилучшее воспитаніе, какое будемъ въ силахъ!.. Дома она могла бы научиться очень немногому изъ того, что требуется отъ образованной двушки.
— И по-моему такъ!— вставила пасторша.
— А Элли? Разв она не посщаетъ еще школы?— спросилъ отецъ Тиры.
— Нтъ… т. е. пока все еще не ходитъ,— замялся пасторъ.— Правду сказать, я самъ подумываю объ этомъ, но все еще не принялъ…
Онъ не могъ въ точности припомнить, какъ это было съ вопросомъ о школ… Но теперь-то онъ во всякомъ случа ‘подумывалъ объ этомъ’…
— Тира уже два года въ школ,— замтила дама,— и мы можемъ съ увренностью сказать, что за это время она не только пріобрла нкоторыя познанія, но и очень развилась какъ душой, такъ и тломъ… Въ особенности благотворно вліяетъ школа на ея манеры… Успхи значительные, очень значительные…
— Да, сейчасъ видно, что она воспитывается превосходно!— сказалъ пасторъ.— Въ какую школу она ходитъ?
— Въ ‘Нмецкій’ пансіонъ для двочекъ въ Гельсингфорс. Это лучшее учебное заведеніе такого рода во всей стран…
— И это обходится вамъ очень дорого?
— Да, не дешево! Но мы считаемъ прямымъ долгомъ родителей воспитывать своихъ дтей сообразно требованіямъ времени. Въ особенности важно, когда дло идетъ о воспитаніи двочки… Задача жизни женщины осчастливить свою семью, направить своихъ дтей, а для этого нужно развитіе. Къ тому времени, какъ Тира будетъ замужемъ, необходимо…
— Перестань же, Августъ!— смясь, перебила его жена.— До тхъ, поръ еще далеко и рано обсуждать такія вещи…
— Не говори этого, матушка! Ничего не можетъ быть преждевременнаго, когда дло идетъ объ обезпеченіи счастія своему ребенку.
— Такъ-то такъ, конечно…
— Что же вы хотли сказать о времени, когда Тира будетъ замужемъ?— спросила пасторша.
— Я хотлъ только сказать, что развитая и образованная женщина боле способна обезпечить счастіе дтей и мужа. Въ продолженіе моей долгой дятельности въ сан священника, я имлъ немало случаевъ наблюдать семейныя отношенія людей, и таково сложившееся у меня убжденіе.
— Истина, совершенная истина!— проговорилъ пасторъ почти съ благоговніемъ.
Пасторша ничего не сказала, съ минуту молча смотрла передъ собой, точно обдумывая что-то, затмъ встала и вышла изъ комнаты справиться, не готовъ ли кофе.
Разставляя въ сосдней комнат чашки на поднос, она увидла изъ окна Элли и Тиру въ коляск. Тира показывала свою куклу, Элли довольно недружелюбно поглядывала то на куклу, то на Тиру…
— Тебя зовутъ Тира?— спросила она неожиданно.
— Да, меня зовутъ Тира Гедвигъ.
— Твоя мать называла тебя иначе… Постой, какъ она называла тебя?
— Милочкой? Ты говоришь объ этомъ?— Мама всегда называетъ меня милочкой, когда я веду себя хорошо.
— А какъ она называетъ тебя, когда ты ведешь себя дурно?
— Никогда этого не бываетъ! Тетя всегда говоритъ, что я лучшая воспитанница во всемъ пансіон. Я вдь первая въ своемъ класс.
— Какъ это — первая?
— Разв ты не понимаешь? Разв ты не бывала еще въ школ?
— Нтъ, не бывала.
— Жаль, что ты не была.— Хочешь, мы пойдемъ въ садъ нарвать цвтовъ для моей куклы… Анны. Есть у васъ розы? Анна очень любитъ розы.
— Нтъ, розъ у насъ нтъ. Но если хочешь, мы нарвемъ цвтовъ гороха.
— Анна презираетъ такіе цвты…
— Ну, такъ пойдемъ посидть въ лодку. Хочешь?
— Надо спросить позволенія у мамы. Я ничего не длаю безъ позволенія. Я сейчасъ сбгаю…
— Нтъ, я не пойду съ тобой, если ты скажешь родителямъ.
— Почему?
— Да такъ! Я никому не говорю о томъ, что мн нравится.
— Послушныя двочки всегда спрашиваютъ позволенія, когда идутъ куда-нибудь!— наставительно замтила Тира.
Элли посмотрла ей въ лицо, помолчала немного и проговорила:
— Ты кривляка!
— Ну, такъ я уйду къ своей мам и возьму съ собой Анну!— сказала оскорбленная гостья и убжала прочь.
Двочки такъ и не подружились, хотя пасторъ употребилъ въ дло весь свой авторитетъ отца, чтобы принудить Элли быть любезне съ гостьей. По его мннію, Тира была идеаломъ хорошо воспитанной двочки, а его собственная дочь — олицетвореніемъ невоспитанности. Въ этомъ онъ убдился, сравнивая дтей между собою. Одна была любезна и умла понравиться всякому, на вс вопросы она отвчала находчиво и учтиво, манеры ея были изящны… У Элли врне всего вовсе не было манеръ! Контрастъ въ особенности бросался въ глаза за столомъ. Тира внимательно слдила за тмъ, чтобы во-время услужить старшимъ, и угодливо подавала каждому то, въ чемъ онъ нуждался. Элли, наоборотъ, ни о комъ не заботилась…
Отецъ сталъ громко восхищаться любезностью чужой двочки и посовтовалъ Элли брать съ нея примръ. Тогда Тира стала еще предупредительне и такъ усердно прислуживала за столомъ, что сама не успвала сть. Ея матери пришлось напомнить ей, что не слдуетъ забывать и себя…
— Въ пансіон въ нихъ очень тщательно развиваютъ предупредительность,— пояснила она, обращаясь къ пастору.— Это такъ необходимо въ хорошемъ обществ…
Гости оставались въ пасторат нсколько дней. Когда наконецъ они собрались узжать и сли въ экипажъ, не поцловавъ Элли, она не только не обидлась, а почувствовала такое облегченіе, точно разставалась съ притснителями.
Отецъ хлопоталъ вокругъ коляски, собственноручно заперъ дверцу и пошелъ рядомъ съ экипажемъ до самыхъ воротъ. Элли слышала, какъ онъ говорилъ Тир на прощаніе, что боится, не проскучала ли она вс эти дни, за неимніемъ подходящаго общества…
Но все это казалось Элли ничтожнымъ въ сравненіи съ радостью избавленія, и, гости не успли еще выхать за околицу, какъ двочка сидла уже въ лодк и подбрасывала весломъ воду высоко, высоко, пожалуй выше рыболовнаго сарая. Только теперь она чувствовала вполн, что гостей уже нтъ въ пасторат!
Между тмъ отецъ заперъ за гостями ворота, вернулся въ свой кабинетъ и, закуривъ трубку, началъ задумчиво прохаживаться взадъ и впередъ по комнат. Затмъ онъ слъ въ качалку и позвалъ мать.
— По-моему,— сказалъ онъ,— надо теперь же, осенью, отправить Элли въ школу. Что бы ты ни говорила, а ей это необходимо! Дома она никогда не выучится вести себя, какъ слдуетъ. Ты видла, какъ она держала себя съ гостями. Приходилось краснть за нее… Сомнваюсь, чтобы можно было исправить ее даже въ школ. Но приходится сдлать все возможное…
— Въ какую школу ты хочешь ее отправить?
— Если бы это было намъ по средствамъ, я помстилъ бы Элли въ тотъ же пансіонъ, гд воспитывается Тира. Къ сожалнію, это слишкомъ дорого для насъ. Такъ вотъ, я ршился помстить Элли въ шведскую школу для двочекъ въ нашемъ город. Преподаваніе тамъ ведется по той же программ, какъ въ Гельсингфорс, и метода та же, какъ и въ нмецкомъ пансіон. Я нахожу, что это превосходная метода!
— Ужь такъ ли она хороша?— усумнилась пасторша.
— Что ты хочешь сказать?
— Только то, что не вполн уврена въ доброкачественности такой методы воспитанія. Конечно, я не знаю, виновата ли одна школа, или есть тутъ и вина родителей, но во всякомъ случа воспитаніе Тиры мн не нравится.
— Не нравится! Скажите пожалуйста! По-моему, Тира одна изъ наиболе воспитанныхъ двочекъ, какихъ мн пришлось видть! Если бы я могъ надяться, что изъ Элли выйдетъ хоть сколько-нибудь похожая на такую барышню двица, я былъ бы счастливъ… Положительно… положительно, я не понимаю тебя!
— Ну, ты, конечно, поступишь, какъ найдешь боле разумнымъ, но по-моему финская женская школа боле подходящее для нашей дочери заведеніе. По крайней мр такое убжденіе я вынесла изъ всего, что слышала объ этихъ школахъ.
— Я не имю понятія объ этихъ новыхъ школахъ… о финскихъ. Но если правда, что туда принимаютъ мужицкихъ дтей наравн съ господскими, то не вижу надобности посылать двочку въ такую школу. Въ своихъ манерахъ она тамъ ничего не выиграетъ, а подругъ изъ крестьянскихъ дтей она, слава, Богу, и здсь можетъ найти сколько угодно.
— Говорятъ, что въ финскихъ школахъ преподаваніе поставлено лучше, и познаній пріобртается гораздо больше.
Пасторъ нетерпливо отмахнулся рукой и даже всталъ съ кресла.
— Пойми же ты,— вскричалъ онъ, — что не въ этомъ суть! Неужели ты въ самомъ дл думаешь, что главное дло въ пріобртаемыхъ познаніяхъ? Для мальчиковъ это важно, но для двочекъ не иметъ значенія! Да, никакого! То-есть, я хочу сказать, что вся суть въ томъ, чтобы двочк знанія преподавались въ утонченномъ… такъ сказать, изящномъ вид, хотя бы и въ меньшемъ количеств… Притомъ, двочк прежде всего нужно хорошее общество, въ которомъ она могла бы научиться приличнымъ манерамъ, соотвтствующимъ ея званію.— Элли вдь дочь заслуженнаго священника,— прибавилъ онъ, помолчавъ.— Во всякомъ случа проостъ и его жена совершенно согласны со мной.
Мать ничего не возразила на это, и дло оказалось поршеннымъ. Съ осени Элли должна была учиться въ шведской школ и жить въ пансіон у одной изъ учительницъ. Отецъ самъ намревался отвезти дочь въ городъ.
Долго Элли никакъ не хотла поврить, что ей въ самомъ дл предстоитъ хать въ городъ и поступить въ школу. Совершить цлое путешествіе на пароход… увидть столько новаго!.. Нтъ, это было просто невроятно! Когда мать уврила ее, наконецъ, что таково твердое ршеніе отца, Элли стала прыгать отъ радости.
— Ты такъ довольна?— спросила мать.
— Еще бы! хать такъ далеко, да еще на пароход!
— Кром того ты увидишь городъ…
— Да, да… городъ!
Это тоже казалось очень заманчивымъ, хотя она никакъ не могла представить себ, какъ выглядитъ городъ. Впрочемъ, ей некогда было задумываться теперь.
Она повернулась на каблук, выбжала изъ дому и не останавливаясь побжала къ берегу. Очутившись въ своей лодк, она схватила весло и подбросила воду цлымъ фонтаномъ выше, чмъ когда-либо… Но долго она на этотъ разъ здсь не оставалась. Выбжавъ на лугъ, она увидла телятъ, столпившихся на опушк рощи. Она бросилась къ нимъ, тряхнула юбкой и съ громкимъ ликованіемъ всплеснула руками. Перепуганные телята понеслись во вс стороны, а она продолжала хохотать и бить въ ладоши.
Ночью она никакъ не могла уснуть. Всевозможныя мысли быстро неслись въ ея голов, смняя одна другую и не давая сосредоточиться ни на чемъ въ отдльности. Труднй всего оказывалось придумать, какъ можетъ выглядть городъ. Въ конц концовъ она поршила почему-то, что городъ непремнно долженъ быть выстроенъ на гор, по меньшей мр на такой же высокой гор, какъ Январи… Наврное такъ! Большая гора, покрытая домами и церквями… Въ домахъ и церквахъ большія блестящія окна… Вдали море!
Эта фантастическая картина такъ ясно представилась ея воображенію, что она не стала даже разспрашивать мать, такъ ли выглядитъ городъ, и поврила мечт, какъ дйствительности.
Въ ночь передъ отъздомъ Элли въ городъ, она много говорила во сн, и мать подслушала ея странныя представленія о великолпіи города. Оказывалось, что двочка по-прежнему считала великолпными только очень высокіе предметы и, съ восхищеніемъ говоря о город, воображала, что тамъ огромныя горы, съ которыхъ открывается видъ на необозримыя пространства, гигантскія деревья и башни невроятной величины.
Во сн она воображала, что лазитъ уже по этимъ фантастическимъ горамъ и деревьямъ, и мать поняла изъ ея безсвязныхъ словъ, что у нея оказывался въ мечт даже товарищъ, съ которымъ она карабкалась въ перегонки… Пасторша не знала, плакать или смяться многолтней страсти Элли къ горамъ и макушкамъ деревьевъ.
Когда пасторъ и Элли ухали, мать печально задумалась надъ участью дочери. Откуда у нея это стремленіе составлять себ предвзятое представленіе о томъ, въ чемъ неминуемо придется разочароваться? Вотъ она на пути въ городъ и скоро въ первый разъ провритъ свою фантазію… Матери становилось жаль ея, при мысли о томъ, какъ мало дйствительность соотвтствовала тому, что Элли ожидала увидть! А потомъ начнется ломка молодой воли, которую предстояло подчинить общимъ правиламъ. И пасторша снова ощутила въ душ сомнніе, что лучше — раннее или позднее подчиненіе человка требованіямъ другихъ людей. Въ этомъ былъ корень всхъ ея недоумній, потому что жизни женщины безъ полнаго подчиненія чужой воли она не могла себ представить.
Въ конц концовъ она съ негодованіемъ отогнала отъ себя вс такія мысли. Будетъ, что будетъ, на все Божья воля! Если жизнь убиваетъ всякую самостоятельность въ двушкахъ, значитъ, такова ихъ судьба! Каждому свой удлъ!..
Всю дорогу Элли была уврена, что городъ именно таковъ, какимъ она его воображала. И дйствительно, чмъ меньше разстоянія оставалось до города, тмъ выше становились горы по берегамъ озера, а вдали синли еще большія возвышенности, и всюду былъ лсъ, среди котораго прорзались поля и блестли въ лучахъ заходящаго солнца окна сельскихъ строеній.
Нсколько разъ, слыша, какъ вокругъ нея говорили, что до города уже не далеко, Элли хотла спросить, на которой изъ симвшихъ впереди горъ онъ расположенъ. Но почему-то она все не ршалась спрашивать.
Наконецъ отецъ, все время бывшій въ хорошемъ расположеніи духа, относившійся къ ней очень ласково и угощавшій ее даже сладостями, сказалъ:
— Ну, Элли, городъ уже виденъ. Можешь сказать, гд онъ?
Элли оглянулась.
— Вотъ онъ!— сказала она безъ колебаній, указывая большую гору, на склонахъ которой виднлись многочисленные хуторки среди полей и садовъ.
— Нтъ, вовсе не въ этомъ направленіи даже!— разсмялся отецъ.— Вонъ онъ, у подножія той горки. Разв ты не различаешь?
— Тамъ?— съ негодованіемъ вскричала двочка,— Фу, какъ нехорошо! Зачмъ они выстроили городъ тамъ?
— А по-твоему гд бы слдовало выстроить городъ?
— На гор, конечно! Я бы непремнно выстроила на гор.
— Такъ ты бы выстроила на гор?— усмхнулся отецъ и ласково погладилъ ее по голов. Теперь ему уже вовсе не хотлось дразнить ее.
Но ласка отца не утшила ее. Ее уже не тянуло больше въ городъ, и вся ея радость вдругъ исчезла. ‘Такъ вотъ каковъ у нихъ городъ? Такой же плоскій и ровный, какъ деревня… тамъ, дбма! Чмъ же тутъ восхищаться?’
Пастору не удалось устроить дочь такъ хорошо, какъ онъ надялся. Онъ предполагалъ помстить ее къ самой директрисс, но у той вс мста оказались уже занятыми. Впрочемъ, директрисса — очень любезная и приличная дама, то и дло улыбавшаяся, щеголяя неестественной близны зубами — успокоила пастора, порекомендовавъ ему пансіонъ одной изъ своихъ учительницъ, въ которомъ, по ея увренію, Элли будетъ такъ же хорошо помщена, какъ у ней самой.
Въ самомъ дл, учительница оказалась не мене приличной и любезной дамой, какъ сама директрисса, и пасторъ, очень цнившій свтскую бесду, лишеніе которой особенно чувствовалъ всегда въ деревн, остался очень доволенъ обими дамами. Онъ сказалъ Элли, что знаетъ въ людяхъ толкъ и что рдко можно встртить такихъ образованныхъ и пріятныхъ женщинъ, каковы эти.
Элли ничего не отвтила. Какъ директрисса школы, такъ и учительница, у которой Элли предстояло жить, отнеслись къ ней, повидимому, ласково, и об потрепали ее по щек. Но ихъ руки показались двочк такими холодными, что она содрогнулась даже.
Наканун отъзда отца изъ города Элли переселилась къ своей новой ‘тет’, какъ предписывалось называть учительницу, и въ этотъ день отецъ получилъ приглашеніе отобдать у этой дамы. За столомъ разговоръ былъ самый оживленный и пріятный, казалось, вс были ршительно во всемъ одного и того же мннія.
— Вы можете быть совершенно уврены, господинъ пасторъ,— сказала хозяйка, поднимая рюмку съ виномъ,— что мы сдлаемъ все, чтобы дать наилучшее воспитаніе вашей дочери. Надюсь, что, вернувшись по окончаніи курса домой, она окажется именно такой, какой вы желаете ее увидть. Съ надеждой на самое лучшее… пью ваше здоровіе, господинъ пасторъ! Сдлаемъ, что можемъ.
Пасторъ раскланялся и чокнулся.
— Я увренъ въ этомъ,— сказалъ онъ,— и спокойно оставляю у васъ дочь.
Элли сидла за тмъ же столомъ, но сть ей не хотлось. Къ счастію, говорить ей не нужно было. Неподвижно сидла она, опустивъ взглядъ въ свою тарелку и едва удерживаясь отъ слезъ. Вся эта обстановка казалась ей такой… такой. Она точно задыхалась въ ней!
Еще когда она вмст съ отцомъ была у начальницы, ей пришлось увидть школу, такъ какъ пока отецъ наедин разговаривалъ съ начальницей, ее оставляли въ большомъ школьномъ коридор. Тамъ было темновато, и звуки раздавались, какъ въ пустынномъ погреб. Отъ времени до времени глухо разносился звукъ отпираемой гд-то двери и еще глуше звучало, когда ее запирали. Надъ головой часто звучали то приближавшіеся, то удалявшіеся шаги, по временамъ казалось, что тамъ проходила цлая толпа.
Дв или три двочки ея возраста пробжали по самому коридору. Увидвъ Элли, он остановились, съ любопытствомъ посмотрли на нее и поспшили дальше, перешептываясь и подавляя хохотъ. Элли хотлось плакать,— такъ печально и одиноко чувствовалось ей въ непривтномъ коридор.
Такое же чувство появилось у нея теперь, за столомъ, и это несмотря на присутствіе отца. Эта чужая дама съ блднымъ правильнымъ лицомъ, съ гладко причесанными волосами и съ изысканной манерой говорить, производила на двочку отталкивающее впечатлніе. Въ особенности не нравились ей длинные, худые и блдные пальцы учительницы, казавшіеся такими ужасно холодными. Элли содрогалась всмъ тломъ при мысли, что она останется одна съ этими людьми! Черезчуръ блые зубы начальницы, эта ослпительно блая скатерть, это ярко блествшее серебро и тонко нарзанные ломтики хлба — все наводило на нее тоску и точно пугало ее.
А вечеромъ, когда она легла въ чужую, холодную постель — ея отецъ былъ уже далеко — она почувствовала себя такой покинутой и такъ горько стало ей быть вдали отъ матери, что она уже не въ силахъ была сдерживаться, дала волю слезамъ и спряталась съ головой подъ одяло, чтобы никто не помшалъ ей выплакаться въ поко. Прежде чмъ уснуть, она подумала о себ, что она похожа на жалкую, брошенную тряпку, которую всякій можетъ рвать и топтать, какъ хочетъ…
Утромъ она почувствовала себя спокойне, но въ школ сознаніе одиночества снова овладло ею. Она одна не знала, какъ надо было вести себя и что слдовало длать, тогда какъ вс другія, повидимому, прекрасно знали это, но не хотли ей помочь. Потомъ когда учителя разспрашивали ее, а она не знала, что отвчать, вс смотрли на нее, не спуская глазъ, и нкоторыя показывали на нее пальцемъ. Притомъ все здсь было иначе, чмъ дома, все было такъ неуютно, велико, холодно, угловато и свже-выкрашено. Даже запахъ классныхъ комнатъ и столиковъ былъ какой-то особенный и тяжелый.
Въ пансіон, гд она жила, было не лучше. Притомъ она все время чувствовала себя неспокойной, постоянно опасаясь уронить что-нибудь, задть за всюду нагроможденную мебель, споткнуться черезъ половикъ. Говорить она тоже боялась, опасаясь, что голосъ ея будетъ слишкомъ громокъ или слишкомъ тихъ для этого мста, и предвидя укоризненный взглядъ, какимъ наградитъ ее чопорная ‘тетя’, если она скажетъ что-нибудь не такъ.
За то вечеромъ, когда она осталась наконецъ одна въ своей комнат, нравственное напряженіе, въ которомъ она находилась цлый день, разразилось еще боле горькими слезами, чмъ наканун. Рыданія положительно душили ее, и ей приходилось затыкать ротъ судорожно сжатыми кулачками, чтобы заглушить рвавшіеся изъ груди стоны. Когда это не помогло, она бросилась на постель, какъ была, совсмъ одтая, повернулась на животъ и закрыла лицо въ подушкахъ…
Теперь ей казалось, что она умретъ тутъ же, на этой постели, если ей нельзя будетъ ухать домой. Страшне всего казалось опять идти въ эту школу, гд она не знала, какъ надо было держать себя, гд она съ трудомъ находила свое мсто и гд вс смотрли на нее. Опять ее за руку отведутъ на мсто и станутъ учить, а она опять ничего не пойметъ, и вс другія двочки будутъ фыркать со смху, поглядывая на нее…
Снова рыданія потрясали ее, точно сердце ея разрывалось на части.
Нтъ, прочь отсюда! Домой… сейчасъ же… Можно вдь убжать, идти пшкомъ, разспрашивая дорогу у мужиковъ!.. На двор бушевала буря… Бжать въ такую погоду было страшно… Да и ясно вдь становилось, что никогда она не посметъ бжать изъ пансіона.
При этой мысли Элли разрыдалась такъ, что ей стало больно во всемъ тл.
Но если нельзя бжать, она можетъ вдь написать матери. Такъ она и сдлаетъ! Она попроситъ мать сейчасъ же пріхать за ней, а до ея прізда не станетъ выходить изъ комнаты… ни на шагъ! Она не пойдетъ въ школу… и не будетъ ничего сть… Здсь… на этой кровати… и совсмъ одтая… останется она до прізда матери.
Она плакала, пока не уснула и въ плать проспала до утра. Ей приснилось, что она лежитъ дома въ постели матери… позади нея у стны… свернувшись калачикомъ и положивъ голову матери на плечо… Такъ живо представился ей этотъ сонъ, что, даже проснувшись утромъ, она нкоторое время воображала себя дома.
Но вотъ позади нея у окна послышался шорохъ и, оглянувшись, она увидла ‘тетю’ въ утреннемъ костюм, занятую поливкой цвтовъ. Сразу вспомнилось Элли, гд она и что съ нею!.. Рыданія снова подступили ей къ горлу. Но въ то же время она вспомнила, что лежитъ совсмъ одтая, и такъ испугалась, что тетя разсердится, замтивъ это, что горе разсялось. Элли чувствовала, что тетя непремнно разсердится, какъ только увидитъ ее въ плать, и не могла себ представить, какъ поступаютъ, когда сердится чужой человкъ… Къ счастію, учительница такъ была занята своими цвтами, что ничего не замтила.
Въ этотъ день въ школ было уже нсколько легче. Элли сама нашла свое мсто и знала уже, когда слдовало вставать, чтобы отвчать учителю. Потомъ весь классъ, въ который попала Элли, повели въ этотъ день на урокъ гимнастики, причемъ пришлось идти черезъ городъ и можно было увидть новыя мста.
Вечеромъ Элли опять всплакнула въ постели, но на этотъ разъ лишь немного, такъ какъ была очень усталая и скоро заснула.
Постепенно она стала привыкать къ своему новому положенію, и такъ какъ уроковъ задавали много, а учить эти уроки было нелегко, то ей не оставалось времени на слезы. Но до слезъ все еще было не далеко, и он неизмнно чувствовались въ самомъ горл, прорываясь при каждомъ удобномъ случа, въ школ или пансіон, иногда даже безъ видимой причины и совсмъ неожиданно для самой Элли.
Тмъ не мене привычка вступала въ свои права, и черезъ нсколько недль Элли стала внимательне приглядываться къ тому, что окружало ее. Теперь она могла опять смяться, когда ее смшили, и ей не хотлось больше плакать. Въ школ было нсколько веселыхъ двочекъ, и поневол приходилось смяться, когда он шалили и шутили въ отсутствіе учительницы. Он передразнивали иногда учителей, и, хотя Элли сознавала, что это нехорошо, она не могла устоять противъ соблазна присутствовать во время перемны на представленіи. Такъ смшно было видть, съ какимъ искусствомъ шалуньи подражали голосу и манерамъ нкоторыхъ учительницъ! Элли почувствовала даже, что тоже можетъ изображать старую начальницу и, вернувшись въ пансіонъ, продлала въ своей комнат все, что длали школьныя шалуньи. Но въ школ она не ршилась этого длать. Она боялась, что вс столпятся вокругъ нея и что будетъ ужасно стыдно.
Въ это же время она стала размышлять о томъ, что невольно наблюдала вокругъ себя. Школьная жизнь имла свои интересныя стороны и совсмъ не походила на домашнюю. Не видвъ этой жизни, нельзя даже представить себ ея особенностей!— Да все въ город было совсмъ не такъ, какъ въ деревн или въ пасторат!.. Комнаты больше походили на гостиныя, чмъ на спальни и рабочія комнаты, пища была разнообразная. Масло подавалось только къ закуск, и молока никто не пилъ больше одного стакана заразъ… Впрочемъ, Богъ всть откуда они доставали въ город и то молоко, что пили, такъ какъ нигд не видно было ни одной коровы!
Обо всемъ этомъ Элли писала въ своихъ письмахъ къ матери. Писала она и о многомъ другомъ.
Такъ въ город вс читали или учились, а когда не учились — отдыхали. Даже взрослые люди не длали ничего другаго, и ‘тетя’ поступала, какъ остальные, если не считать работой ухода за цвтами, которые она любила.
Самой Элли приходилось заучивать шведскія и нмецкія слова, которыя потомъ спрашивали въ школ. Если кто-нибудь не зналъ урока, заставляли снова учиться до тхъ поръ, пока отвтъ не получался удовлетворительнымъ. Нкоторыя слова надо было только запомнить настолько, чтобы знать, что они означаютъ, но другія слова заучивались наизусть и такія назывались исключеніями. Кром того надо было заучивать наизусть названія разныхъ странъ и чужестранныхъ городовъ, которыя произносились совсмъ не такъ, какъ было напечатано въ книг большими буквами, а какъ стояло рядомъ маленькими буквами въ скобкахъ. Это было нелегко и не стоило считать урокъ подготовленнымъ, пока не удавалось заучатъ наизусть все заданное, точно катехизисъ. Во время приготовленія уроковъ тетя то и дло приходила спрашивать, если ученица не знала уроковъ, ей совтовали ‘собраться съ мыслями и постараться хорошенько’, что не всегда удавалось, такъ какъ мысли иногда улетаютъ куда-то далеко, во всякомъ случа, погулять выпускали не раньше, чмъ вс уроки были приготовлены.
Гулять приходилось въ очень тсномъ двор, среди котораго была огороженная грядка съ красными и желтыми цвтами. На улицу строго запрещалось выходить, хотя улицы въ город гораздо шире, чмъ почтовая дорога, и нтъ по сторонамъ канавъ. Не позволялось также стоять въ воротахъ, и это было досадно, такъ какъ изъ воротъ видна была вдали та красивая гора, на которой Элли предпочла бы построить городъ. Теперь городъ расположенъ на некрасивой равнин… По средамъ и субботамъ посл обда не было занятій, и тогда тетя отправлялась гулять по улицамъ или въ городской паркъ, причемъ всегда брала Элли съ собой. Въ парк были красивыя лужайки, но ходить позволялось только по дорожкамъ. Тетя гуляла такъ медленно, что можно было устать, шагая возл нея. Бгать и прыгать, не позволялось. Надо было идти маленькими шагами и все время, держать тетю подъ руку…
Элли прибавляла, что въ школ во всякомъ случа хуже, чмъ дома, и что она охотно вернулась бы домой, если бы только родители пожалли ее и взяли изъ школы обратно. Впрочемъ, иногда въ школ бывало весело, въ особенности когда начинали шалить нкоторыя двочки, которыя умли подражать учителямъ и учительницамъ. Эти двочки учились не особенно хорошо, и нмецкія слова плохо оставались у нихъ въ памяти. Въ этихъ случаяхъ, он били себя книгой по лбу, а когда и это не помогало — ‘солили’ урокъ. Въ сущности никакого соленія тутъ не было, а просто он немножко плевали въ книгу, громко захлопывали ее и ударяли по ней сжатымъ кулакомъ.
Все Элли описывала матери въ длинномъ письм, которое написала въ свободное время въ субботу. Описывая ‘соленіе’, она потихоньку, смялась, вполн увренная, что разсмшитъ мать своимъ разсказомъ.
Но вотъ полученъ былъ наконецъ отвтъ отъ матери, и это было престранное письмо. Повидимому, матери совсмъ не понравились откровенные разсказы Элли. Она просила дочь оказывать учителямъ и учительницамъ самое безпрекословное повиновеніе и отнюдь не передразнивать ихъ, сколько бы это ни длали другія двочки. Если же ей бываетъ скучно, то легче всего она можетъ развлечься и утшиться чтеніемъ Слова Божьяго. Къ этому слдуетъ привыкать съ дтства! То же и по отношенію къ занятіямъ. Если она хорошенько помолится, чтобы Господь укрпилъ ея память, она легко выучитъ уроки, не прибгая къ неприличнымъ и суеврнымъ штукамъ. Конецъ письма походилъ на начало, и съ начала до конца говорилось объ одномъ и томъ же.
Элли не поняла этого письма, но больше уже никогда не разсказывала матери о томъ, что думала и длала въ школ.
Между тмъ время проходило, Элли все боле и боле освоивалась со своимъ новымъ положеніемъ и по мр того, какъ учиться въ школ ей становилось легче, она начала свыкаться съ школьной обстановкой. Ее уже не пугали большія комнаты училища, она привыкла къ угловатымъ школьнымъ столикамъ, къ пустынному коридору, въ которомъ звуки раздавались, какъ въ подземель, къ своеобразному запаху классныхъ помщеній. Въ пансіон, въ особенности по утрамъ, ей казалось скучне, и случалось уже, что она съ удовольствіемъ шла въ школу. Больше всего ее интересовали уроки географіи и съ особеннымъ оживленіемъ приходила она въ классъ, когда знала, что учительница принесетъ большой, красивый глобусъ и станетъ объяснять движеніе земли. Подумать, что на этомъ глянцевитомъ шар былъ изображенъ весь міръ, со всми землями и горами! А учительница похлопывала этотъ шаръ рукой, заставляла его вертться и объясняла, что такимъ же образомъ вертится вся наша земля… Ухъ, какъ быстро она вертлась! Просто жутко становилось подумать, что весь міръ… ухъ!.. вертится такъ же скоро, еще гораздо скоре!.. А все-таки любопытно было видть это.
Когда глобусъ оставался въ класс, Элли не отходила отъ него во время перемны, осматривала его со всхъ сторонъ и, заставляя его вертться то шибче, то тише, забывала все на свт. Однажды ей пришло въ голову, что, можетъ быть, Богъ вертитъ землю точь въ точь, какъ она заставляетъ вертться глобусъ. Эта мысль показалась ей самой такой нелпостью, что она расхохоталась, но тмъ не мене всякій разъ, когда она повертывала глобусъ, она возвращалась къ той же гипотез. Затмъ, когда глобусъ уносили, Элли скучала по немъ нсколько дней кряду.
Въ Михайловъ день, приходившійся въ томъ году на воскресенье, предположено было всей школой прогуляться за городъ, на гору, вершину которой увнчивали какія-то развалины съ хорошо сохранившейся и поддерживаемой городомъ высокой башней.
Объ этой прогулк говорилось въ школ очень много, и двочки за нсколько дней впередъ обсуждали платья, въ которыхъ пойдутъ.
— У меня будетъ черная юбка и матросская блуза…
— А у меня будетъ зеленая блуза съ кожанымъ поясомъ!
— И у меня такой же! Я прившу къ этому поясу маленькій ножъ въ ножнахъ…
— Мн мама общала дать съ собою маленькій сакъ, въ род ридикюля… для лакомства.
— А какое у тебя будетъ лакомство? Я запасусь пирожнымъ и пряниками…
Элли не о чемъ было заботиться, такъ какъ у нея не было ни какихъ-либо особенныхъ нарядовъ, ни денегъ на лакомства. Тмъ не мене она радовалась предстоявшей прогулк больше другихъ. Увряли, что гора и башня на ней очень высоки… Элли думала о большомъ Январи, который виднлся дома на горизонт, поверхъ крыши погреба. Сама она, разумется, не бывала на Январи, но ей часто разсказывали крестьянки, прізжавшія въ церковь, что это большая гора, съ которой въ ясную погоду видно нсколько селъ вокругъ. Элли надялась, что гора, на которую он пойдутъ, не меньше Январи…
Ночью ей приснилось, что она сидитъ дома, на крыш погреба. И вдругъ какая-то сила поднимаетъ и несетъ ее по воздуху прямокъ Январи. Она летитъ, летитъ съ такой быстротой, что у нея захватываетъ духъ и распустившіеся волоса свистятъ въ воздух. Она, несется все выше и выше, проносится надъ Январи, причемъ вершина кажется съ этой высоты не выше ледника, если смотрть на нero съ верхнихъ втвей березы, и она заносится выше облаковъ… Въ конц концовъ ее охватываетъ ужасъ… она просыпается и оказывается, что уже настало утро.
Явившись на школьный дворъ, она застала уже всхъ остальныхъ двочекъ въ сбор. Вс были одты очень мило и кокетливо показывали другъ другу свои наряды. Одна Элли была одта въ обыкновенное будничное платье, поверхъ котораго у нея былъ простенькій ватерпруфъ изъ сраго сукна домашней работы, и въ грубоватые, нсколько слишкомъ большіе башмаки. Прежде она не обращала вниманія на свои платья, но теперь ей стало тяжело, и ея радостное настроеніе сразу разсялось. Снова она почувствовала себя одинокой среди всхъ этихъ двочекъ, изъ которыхъ ни одну она не могла считать подругой. При томъ она невольно замчала, что вс съ презрніемъ посматривали на ея платье, хотя никто не сказалъ ей объ этомъ ни слова.
Такое непріятное настроеніе оставалось все время, пока приходилось идти по улицамъ черезъ городъ. Но за городской заставой она ожила. Вдали виднлись уже поля, и идти приходилось по настоящей сельской дорог, съ канавами по обимъ сторонамъ и съ простымъ заборомъ позади канавъ… Здсь было совсмъ какъ въ родныхъ мстахъ! Приходилось проходить мимо простыхъ избъ, которыя тоже были совсмъ, какъ тамъ… дома. Къ одной изъ нихъ шла тропинка, точь въ точь, какъ тропинка, ведущая къ изб псаломщика! Даже красная калитка совсмъ похожа на его калитку. А дальше начинался лсъ и поляны, и недавно выжженное болото…
При вид всего этого она снова повеселла. Ей было жарко въ ватерпруф, и, снявъ его, она понесла ватерпруфъ на рук. Другія двочки уже прыгали, смялись, догоняли другъ друга. Элли заразилась общимъ оживленіемъ, и тотчасъ же ей показалось, что она среди друзей.
Въ это время подходили къ лсной опушк, и кто-то предложилъ бжать въ перегонки до лса. Вс побжали, и Элли прибжала къ цли первой. Она такъ обрадовалась одержанной побд, что начала прыгать, а потомъ схватила одну изъ двочекъ за талію и нсколько разъ повернула ее вокругъ себя.
Но та разсердилась и назвала ее телушкой.
— Нтъ никакой заслуги бгать скоро, когда у ней ноги, какъ у телушки!— сказала она.
— А видли вы, какъ она подпрыгивала, точно цапля, и пальто на ея рукахъ хлопало по воздуху, какъ крыло?
— Ха, ха, ха! Впрочемъ, она, конечно, уметъ бгать только прямо, а если бы ей пришлось изворачиваться… какъ въ пятнашки… вотъ, напримръ, лови!
И двочка, вырвавъ у нея ватерпруфъ изъ рукъ, стала ловко убгать, увертываясь отъ нея въ стороны. Элли никакъ не могла поймать ея, такая она была увертливая. Впрочемъ, Элли и не хотлось больше бгать, такъ какъ теперь вс смотрли на нее, и видимо были на сторон другой двочки. Та помучила Элли нсколько времени, потомъ бросила ватерпруфъ на заборъ и убжала къ другимъ.
Вс были веселы, по-прежнему, но хорошее расположеніе духа опять покинуло Элли, и она тихо пошла одна, позади всхъ.
Вскор однако, изъ толпы дтей выдлилась одна двочка. Она тоже пошла позади и, когда стали подниматься въ гору, приблизилась къ Элли, видимо желая заговорить съ нею. Нкоторое время она стснялась заговорить, и только то и дло оглядывалась на Элли, шедшую позади нея немного дальше, она пошла рядомъ, наконецъ, она начала разговоръ. Эта двочка была въ одномъ класс съ Элли, и потому разговоръ начался съ уроковъ. Не помнила ли Элли, что у нихъ было задано на завтра?— Нмецкія слова и географія?.. Да, теперь она вспомнила!— Она предложила Элли конфектъ изъ сумочки, которая висла у нея черезъ плечо, и просила брать побольше… безъ церемоній… Ее звали Сигридъ… По мр того, какъ он разговаривали, поднимаясь на гору, двочка все боле и боле нравилась Элли, и на середин подъема, он уже были друзьями.
Идти приходилось черезъ густой лсъ, который скрадывалъ крутизну подъема. Однако онъ давалъ себя чувствовать, сердце начинало биться сильне, по временамъ захватывало даже духъ, и Элли сожалла только, что она не можетъ выглянуть изъ лса поверхъ деревьевъ, такъ какъ чувствовала, что поднялась уже очень высоко.
Совсмъ неожиданно очутились он передъ развалинами, вокругъ которыхъ лсъ былъ вырубленъ, образуя поляну, и среди которыхъ возвышалась башня, которая была значительно выше окружавшихъ деревьевъ. Шедшія впереди двочки бгомъ побжали впередъ, и начали взбгать по длиннымъ лстницамъ башни, въ которой гулко раздавались ихъ шаги. Увлеченная общимъ движеніемъ, Элли бросила свое пальто на траву и побжала впередъ такъ скоро, точно опасалась, что ей ничего не останется отъ вида съ горы, если она не поторопится наверхъ вмст съ другими.
— Подожди, Элли!— кричала Сигридъ позади нея.— Не съдятъ же он видъ… Подожди хоть меня!
Но Элли не въ силахъ была дожидаться. Она уже взбгала по лстницамъ, пробгала мимо оконъ, въ которыя заглядывала только мимоходомъ, и быстро поднималась наверхъ, всецло охваченная тмъ чувствомъ, которое начиналось уже во время подъема на крутую гору.
Наконецъ она была наверху и выбжала на верхнюю платформу такой опрометью, что вс разступились передъ ней и съ удивленіемъ посмотрли на нее.
Но она никого не видла. Передъ нею развернулась грандіознйшая панорама, какой она не представляла себ, даже во сн. Величіе и прелесть картины такъ поразили ее, что она остановилась на мст, точно испуганная, и нкоторое время смотрла передъ собой, затаивъ дыханіе. Неожиданность и сила впечатлнія подавляли ее кровь прилила къ сердцу, и она задрожала даже всмъ тломъ.. Никогда бы она не поврила прежде, что можно одновременно увидть передъ собой такое множество горъ, и долинъ, и лсовъ, и озеръ, и острововъ, и цлое море вдали!..
Но вотъ первый порывъ прошелъ, и тогда ею овладла такая радость, что крикъ восторга вырвался у нея изъ груди, она нсколько разъ привскочила на мст, всплеснула руками и вскричала:
— О, какъ хорошо! Смотрите, смотрите!..
Она не сомнвалась, что и другія въ такомъ же восторг, какъ она.
— Смотрите же, двочки!.. Ахъ!.. А тамъ!.. Глядите, глядите!.. Тамъ… тамъ!
— Ну, ну, видимъ!— недовольнымъ голосомъ отвтила та, которая была къ ней ближе другихъ, и которую она въ порыв восторга схватила за руку.