Совесть, Ахо Юхани, Год: 1914 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 101 минут(ы)

СОВСТЬ.

Повсть Юхани Ахо.

Переводъ съ финскаго.

I.

Это была все та же старая псня, повторяемая безъ конца, на разные лады, старая и надодливая, особенно въ такой день, какъ этотъ, когда завывала буря, лилъ дождь, когда нечего было и думать о томъ, чтобы ловить рыбу, и не хотлось приняться за что-нибудь другое. Да, это была все та же старая, но вчно новая псня — псня о мор и о тхъ дарахъ, которые оно даетъ. Эта тема для разговоровъ была неистощима. Мало ли чего можно было поразсказать о богатыхъ уловахъ въ былыя времена и о ничтожныхъ теперь. Но языкъ развязывался еще больше, когда являлся посторонній человкъ — вотъ какъ теперь, напримръ, когда слушателемъ былъ важный баринъ, пріхавшій на островъ въ моторной лодк. Къ тому же онъ слушалъ съ видимымъ удовольствіемъ, а потому особенно пріятно было раскрыть свою душу и облегчить сердце.

Зазжій баринъ, высокій чернобородый мужчина, сидитъ, прислонясь къ стн, вытянувъ во всю длину ноги, и молчитъ, покуривая толстую сигару и какъ-то загадочно улыбаясь. Ддъ попиваетъ изъ своей рюмки и болтаетъ безъ умолку. Онъ уже совсмъ беззубый, но высокій и жилистый, съ загорлымъ лицомъ, щеки у него сизовато-красныя, обличающія его склонность къ спиртнымъ напиткамъ.

— Да, да, разв трудно было бы жить и строиться, если бы времена были такія, какъ прежде! И почему бы не строить и не устраиваться, какъ теб удобне, если бы корабли садились на мель, какъ въ добрыя старыя времена? А разв теперь этого дождешься? Чорта съ два! Тьфу!

— Папа! Да не плюй же ты прямо на сапоги барина!

— Молчи!… Я и не думаю плевать на сапоги… я мимо…

— Ужъ вы простите, баринъ… папа настоящій поросенокъ.

— Не бда… да здравствуетъ свобода!— и прізжій захохоталъ такъ, что у него затрясся животъ.

— Поросенокъ? Говори ужъ прямо: свинья! Какъ ты и хотла сказать и какъ ты говоришь, когда у насъ нтъ чужихъ.

— За ваше здоровье, хозяинъ!… Не забывайте же вашей рюмки… А это ваша дочь?

— Вы угадали. А это Сёдерлингъ… Меня зовутъ Уттеръ, по имени этихъ шхеръ. Здсь нашъ родъ жилъ испрконъ вковъ… Да, такъ Сёдерлингъ мужъ моей дочери, а эта блдная двчонка ихъ дочь, а вотъ тотъ долговязый парень ихъ сынъ. А городская франтиха, которая подавала намъ кофе, въ нкоторомъ род невста ихъ сына… да только шутъ ихъ знаетъ, когда они улягутся на брачную постель, разъ у нихъ и постели-то нтъ! Калле былъ въ мор и уже усплъ накопить малую толику денегъ, да все пошло прахомъ… море отняло..

— Да чего ты болтаешь? Барину совсмъ неинтересно это слушать!

— Напротивъ. За ваше здоровье!

— За ваше здоровье, за ваше здоровье! Хорошая это штука, превкусная… Такъ это виски?… Приходилось мн слышать объ этомъ товар, а вотъ попробовать пришлось въ первый разъ. Да, да… о чемъ это я говорилъ?… Да, я только хотлъ сказать, что, если бы дло обстояло, какъ въ добрыя старыя времена, то жить было бы не хитро… Вдь прежде можно было забирать себ съ берега и то и другое, не проходило года, чтобы не потерпло крушенія какое-нибудь судно… Ну, а теперь этого и не дождаться, хотя бы бушевала самая ужасная буря. А впрочемъ, теперь и бурь-то не бываетъ такихъ, какія бывали раньше. Конечно, иногда втеръ и повоетъ и посвиститъ, и громъ погромыхаетъ, такъ что кажется, будто и невсть какая непогода, какъ, напримръ, сейчасъ, да какого чорта…

— Ддушка!— сказала съ тихой укоризной блдная молодая двушка, хрупкая и болзненная на видъ.

Она сидла въ другомъ конц избы, и ея большіе каріе глаза рзко выдлялись на изможденномъ лиц. Одноко старикъ не обратилъ вниманія на ея укоризну и продолжалъ, какъ ни въ чемъ не бывало:

— Нтъ, куда тамъ, теперь такихъ бурь больше не бываетъ! А если и поднимется даже такой штормъ, при которомъ на ногахъ трудно устоять, то проклятые пароходы выходятъ изъ этой передлки, словно гусь изъ воды. Да чего имъ бояться, съ ихъ-то машинами, непроницаемыми перегородками, двойнымъ дномъ и всяческими приспособленіями? А тутъ еще къ ихъ услугамъ и маяки, и баканы, и вхи, и каждый подводный камень обозначенъ, да чего тамъ… знаковъ на мор столько же, сколько фонарей въ город. А въ прошлое лто эти черти поставили сирену также и на Сэлыпер, на этомъ послднемъ мст, гд еще изрдка происходили крушенія, и море давало кое-что… И теперь эта чортова сирена оретъ и завываетъ, словно настало свтопреставленіе, когда тумана еще почти и не видать! И придумаютъ тоже! Говорятъ, что тамъ и телефонъ устроенъ… Эхъ, да и какая радость теперь, если даже когда-нибудь съ судномъ и случится грхъ… Вотъ хотя бы три года тому назадъ, когда лтомъ средь бла дня во время полнаго безвтрія одинъ англичанинъ напоролся своимъ гнилымъ дномъ на Рэфшеръ. Не успли мы подъхать къ мсту крушенія, какъ туда уже налетли эти прохвосты изъ Ревеля и обсли вс шхеры, словно чайки дохлаго тюленя. Вотъ каковы времена! А вдь бдному рыбаку приходится жить тмъ, что даетъ море. И теперь мы только облизываемся, а иногда вытираемъ свой голодный ротъ масляными тряпками, которыя изрдка находимъ въ кильватер русскихъ броненосцевъ.

— Ну, папа, все-таки иногда мы получаемъ что-нибудь и получше,— замтила хозяйка.

— Есть о чемъ говорить! Неужели ты думаешь, что могутъ итти въ счетъ какія-то несчастныя бревна, которыя изрдка прибиваетъ къ берегу, когда разрываются плоты въ Котк. Вотъ уже пять лтъ мы собираемъ лсъ, чтобы обшить нашу избу, и все еще не можетъ… Нтъ, скоро, кажется, и за деньги нельзя будетъ купить дерева, разъ теперь дерутъ по дв марки за сажень! Тьфу!… Ну, вотъ, теперь я плюнулъ на свои собственные сапоги. Послушай, Эмма, можетъ быть, ты запретишь мн и это?

Раздался дружный хохотъ, и даже блдная серьезная двушка, сидвшая у окна, не могла удержаться отъ улыбки… А кром того, все, что говорилъ старикъ, была истинная правда.

— Ну, а разв рыба ничего не даетъ вамъ?— спросилъ гость.

— Рыба… врьте или нтъ, но рыба теперь не даетъ ничего. Когда во внутреннихъ шхерахъ выберутъ всю рыбу громадными неводами, то на нашу долю не остается и чешуйки. А если иногда и посчастливится немножко наловить рыбешки, то разв на нее есть какая-нибудь цна?… Въ былыя времена все годилось, вали себ въ бочку все, да продавай!… А теперь изволь выбирать, да укладывать, да сортировать, да посыпать сахаромъ, да солью, да перцемъ, да-всякой всячиной… Некогда намъ возиться съ этимъ, да и не умемъ мы. Нтъ, кончено съ рыбой… не стоитъ съ ней и пачкаться больше!

— Да разв раньше было дйствительно лучше?

— Конечно. Не проходило и года, чтобы какой-нибудь корабль не терплъ крушенія тутъ, у нашихъ шхеръ. Но не надо думать, что наши шхеры были лучшимъ мстомъ крушенія. Нтъ, но все-таки можно было жить. Прибивало къ берегу и доски, и бревна. Каждое строеніе на этомъ остров выстроено изъ лса, который подарило море. Вотъ и въ этой изб нтъ ни одного покупного бревна. А разъ даже къ нашему берегу подплыла цлая каюта. Она и сейчасъ стоитъ тамъ на гор. Да чего тамъ! Получали мы и сладкое, и крпкое… Разъ прибило цлый боченокъ съ коньякомъ. Получали мы также муку и хлбъ… а разъ выбросило на берегъ цлый ящикъ съ изюмомъ.

— Я была еще совсмъ маленькой двочкой,— вставила хозяйка,— когда это случилось, но я хорошо помню, какъ мама цлый годъ варила супъ съ изюмомъ… Да вонъ и тотъ кофейникъ прибило къ намъ, и въ немъ была еще кофейная гуща, такъ что пришлось только разогрть его…

— Да, да,— продолжалъ ддъ.— Море брало, но море и давало, и никогда не торговалось. А вотъ теперь оно только завываетъ, словно голодный волкъ. Изъ однихъ только обломковъ корабля можно было въ прежнія времена построить себ цлую избу. Вотъ и сосдъ мой на другой сторон острова — кстати сказать, это настоящій прохвостъ, разбойникъ и грабитель утопленниковъ — да, такъ онъ выстроилъ себ великолпный сарай изъ однхъ только мачтъ и рей! Прежде въ шхерахъ жилось лучше, чмъ на материк… торпары жили лучше хозяевъ. Случалось, что хозяева прізжали къ намъ, чтобы попросить у насъ въ долгъ.

— Ну, только не у насъ,— замтила хозяйка.— У тебя, папа, никогда не было денегъ въ завод… мы даже брали въ долгъ деньги у другихъ и пропивали ихъ.

— Врно. Но отчего бы намъ не пить? Я началъ пить, когда былъ мальчишкой… да я и не запомню даже того времени, когда бы я не пилъ… такъ ужъ давно я началъ.

— А сколько же вамъ лтъ теперь?

— Хорошенько вамъ не могу сказать, но семьдесятъ-то мн наврное стукнуло. Только я ихъ и не чувствую, потому что, сколько бы я ни выпилъ, меня не сшибаетъ съ ногъ. Ну, конечно, зимой другое дло, потому что въ гололедицу не такъ-то легко удерживать равновсіе… приходится ползать на четверенькахъ… Да это пустяки. Стоитъ мн забраться въ свою лодку, какъ я опять чувствую себя молодцомъ. Когда я сижу въ лодк и гребу, такъ никто ни за что не распознаетъ, пьянъ я или тверезъ… Да чего ужъ тамъ! Я пилъ и вс пили, и жили долго, и множились, какъ патріархи Израиля… Да, тогда времена были другія!… За ваше здоровье, господинъ… господинъ… право, не знаю… я сидлъ тутъ и распивалъ виски чужого господина и не знаю даже, какъ величать его…

— Консулъ!…

— Консулъ, коммерціи-совтникъ… такъ я и думалъ. Вы, должно быть, чортовски богаты, разъ вы только ради удовольствія держите такую лодку. А нельзя ли мн спросить, какимъ образомъ вы такъ разбогатли, господинъ консулъ?

— Море, море сдлало меня богатымъ… Будемъ надяться, что и васъ когда-нибудь море обогатитъ.

— Будемъ надяться… ха-ха-ха!… Да, будемъ надяться, что разразится такая буря, какой еще никогда не бывало, будемъ надяться, что она загаситъ вс маяки и выброситъ ваши корабли къ намъ на берегъ… ха-ха-ха!

Вс дружно смялись надъ этой шуткой, но въ то же время у всхъ въ глазахъ теплилась затаенная надежда.

Однако хозяйка все-таки сочла нужнымъ пояснить:

— Вы не думайте, господинъ консулъ, что старикъ говоритъ это серьезно.

— Какъ не серьезно? Тоже придумала! Почему бы мн не говорить этого серьезно? Да вдь ты и сама надешься, что море дастъ намъ что-нибудь. И ты съ радостью взяла бы, сколько только могла. Ты и теперь еще любишь сладкій супъ съ изюмомъ. Нечего ломаться! Баринъ понимаетъ, что намъ не легко живется, и желаетъ намъ добра. Или нтъ?

— Разумется.

— Вотъ видишь. Баринъ думаетъ, какъ и я.

— Да, но все-таки нельзя желать несчастія другимъ и разсчитывать на чужое добро,— замтилъ Сёдерлингъ, добродушно улыбаясь.

— То, что взяло себ море, уже считается ничьимъ. Само море и отвчаетъ за то, что оно беретъ и что оно даетъ. Оно беретъ, отъ кого захочетъ, и отдаетъ, кому захочетъ… беретъ отъ того, у кого слишкомъ много, и даетъ тому, у кого слишкомъ мало. Въ прежнія времена даже въ церквахъ молились о томъ, чтобы произошло кораблекрушеніе.

— Да неужто?

— Да, да, молились о томъ, чтобы Богъ благословилъ берега, такъ же, какъ молятся о хорошемъ урожа. Теперь въ церквахъ объ этомъ больше не молятся, но я иногда молюсь, когда вспомню…

— Что ты, отецъ…

— Ддушка, ддушка…

— Ну да, я молюсь… тихо молюсь про себя въ церкви… когда мн случается тамъ бывать… Я поджидаю, когда священникъ начинаетъ просить у Бога того и другого и молиться о хорошемъ урожа… Хорошо было бы, если бы и другіе поступали, какъ я. Если не просить Бога о кораблекрушеніяхъ, то ихъ и не будетъ…

— Папа…

— Ддушка…

— Господинъ консулъ, не подливайте ему больше въ рюмку…

— Нечего теб притворяться, Эмма! Бери примръ съ твоего стараго отца, и когда въ слдующій разъ будешь въ Божьемъ дом, то не забудь помолиться о томъ же… Да какъ знать, можетъ быть, ты уже и молилась объ этомъ…

— Однако втеръ крпчаетъ,— сказала хозяйка, ршившая, что пора прекратить болтовню отца.— Какъ бы не унесло вашу лодку, папа. Дайте ключъ отъ лодочнаго сарая Калле, онъ опуститъ второй якорь.

— Ничего, пусть втеръ крпчаетъ. Можетъ быть, намъ повезетъ, и море выброситъ на нашъ беретъ какіе-нибудь товары, которые пришлось сбросить въ море съ палубы корабля. А если еще поднимется туманъ, то, пожалуй, можно опять ожидать счастливыхъ дней.

— Скажите, — спросилъ консулъ, — чего вы желаете больше всего?

— Я желаю немногаго. Мн хотлось бы имть боченокъ съ водкой, который никогда не опоражнивается ни зимой, ни лтомъ и круглый годъ даетъ одинъ литръ водки въ недлю.

— Вотъ какъ! И изъ-за этого боченка долженъ потерпть крушеніе цлый корабль!— воскликнула со смхомъ хозяйка.

— Что же, баринъ спрашиваетъ, а я отвчаю.

— Ну, а вы, другіе, чего пожелали бы вы себ?— спросилъ консулъ, обращаясь къ остальнымъ.

Казалось, будто каждый изъ присутствующихъ въ изб уже не разъ задавалъ себ этотъ вопросъ. По крайней мр, отвтъ у всхъ былъ наготов. Видно было, что въ глубин души вс были вдохновлены одной надеждой, хотя у каждаго были различныя желанія.

— Я хотла бы имть корову,— сказала хозяйка,— которая даетъ десять литровъ молока въ день и для которой не надо покупать сна.

— А я,— произнесъ съ улыбкой Сёдерлингъ,— я хотлъ бы имть сти, которыя никогда не продырявливаются, и лодку, которая никогда не течетъ.

— А ты, Калле?

— Нтъ, дай я скажу, что теб надо!— воскликнула Хельга, и ея блдное лицо оживилось.— Теб и Ханн нужна новая изба, собственная лодка и новыя рыболовныя снасти.

— Нтъ, дайте намъ моторную лодку!— перебила ее Ханна.

— Для того, чтобы мы, могли въ какую угодно погоду здить въ городъ?— замтила хозяйка.

— Да, чтобы продавать рыбу, которую вы будете ловить новыми снастями, и молоко, которое вамъ будетъ давать новая корова.

Калле, тихій и серьезный парень, улыбнулся:

— Ну, ну, не много ли этого будетъ?

— Не бда,— замтилъ ддъ,— разъ море начнетъ давать, то уже дастъ все, что нужно.

— Ну, а ты, Хельга?

— Мн ничего не надо,— отвтила блдная двушка коротко и ршительно.

— Полно… бери, разъ предлагаютъ.

— У меня есть все, что мн надо.

— Ужъ если кому что-нибудь нужно, такъ это ей,— сказала мать, обращаясь къ консулу. И на лиц ея появилось серьезное и озабоченное выраженіе.— Она такая болзненная… чахоточная. Ей нужны дорогія лкарства и уходъ, и зимой ей нельзя оставаться на этомъ остров.

— Мать, я никуда не хочу узжать отсюда, мн здсь очень хорошо во всхъ отношеніяхъ.

— Лтомъ еще куда ни шло… но зимой ей здсь жить нельзя, она кашляетъ такъ, что сердце надрывается, когда слышишь этотъ кашель… Ахъ, мы сидимъ тутъ, старые серьезные люди, и мечтаемъ… А море, все равно ничего намъ не дастъ.

— Нтъ, оно дастъ! Я врю, что оно дастъ! И если ты этого такъ хочешь, мать, то пусть оно дастъ также и мн!

Консулъ вынулъ карандашъ и сталъ подсчитывать что-то въ своей записной книжк. Немного спустя онъ сказалъ:

— Знаете, сколько нужно денегъ для того, чтобы исполнить вс ваши желанія? Я подсчиталъ: это обойдется въ четыре тысячи пятьсотъ марокъ приблизительно.

— Хорошо было бы, если бы эти денежки лежали тутъ на стол!— воскликнулъ ддъ.

— Ну, что же, остается только пожелать, чтобы какое-нибудь судно потерпло крушеніе у вашихъ береговъ!— сказалъ со смхомъ консулъ, пряча въ карманъ свою записную книжку.

— Знаете что, господинъ консулъ,— заговорилъ Сёдерлингъ.— Если ужъ говорить правду, то намъ понадобилось бы еще ровно столько же денегъ. Дло въ томъ, что намъ пришлось бы заодно купить и весь островъ Уттершеръ, какъ нашу часть, такъ и часть Корсу.

— А ты думаешь, что владлецъ согласился бы намъ продать?— спросила хозяйка.

— Конечно, онъ продалъ бы, я это знаю!— воскликнулъ Сёдерлингъ.— Каждый разъ, когда я встрчаюсь съ нимъ въ церкви или въ город, онъ подразниваетъ меня: ‘Купи островъ, тогда ты отдлаешься сразу отъ сосда. Я не хочу выгонять его, разъ онъ во-время платитъ аренду, но когда островъ будетъ принадлежать теб одному, то теб ничего не будетъ стоить вытурить его!’

— А кто этотъ Корсу?— спросилъ консулъ.

— Нашъ сосдъ… тамъ, по другую сторону острова,— нехотя отвтилъ Сёдерлингъ.

— Первый мошенникъ на свт! Ночной воръ! Онъ воруетъ рыбу со снастей, поставленныхъ другими! Стрляетъ дичь, гд нельзя стрлять! Морской разбойникъ! Ему ничего не стоитъ ограбить даже утопленника!— крикнулъ старикъ въ возбужденіи.

Хозяйка поспшила прервать его:

— Ужъ что и говорить о томъ, кто онъ такой и на что онъ способенъ. Я знаю только одно: съ тхъ самыхъ поръ, какъ эти люди появились на нашемъ остров, другимъ нтъ больше покоя ни на одну минуту. Онъ чуть не съ боя завладваетъ всми лучшими мстами для рыбной ловли, истребляетъ всхъ птицъ въ шхерахъ, распугиваетъ тюленей, когда другимъ удается подкрасться къ нимъ… Онъ носится повсюду, словно чайка, и вытаскиваетъ добычу изъ-подъ носа у другихъ… Богъ знаетъ, можетъ быть, онъ и сейчасъ въ мор…

— Ну, въ такую-то погоду едва ли,— усомнился Сёдерлингъ!

— А я готовъ поклясться, что онъ въ мор!— воскликнулъ ддъ.— Онъ гд-нибудь подкарауливаетъ, не всплыветъ ли утопленникъ, съ котораго можно стащить сапоги.

— Что ты, отецъ…

— А откуда, думаешь ты, были у него сапоги, въ которыхъ онъ щеголялъ три года тому назадъ? Конечно, съ утопленника. Чортъ возьми! Какимъ надо быть мерзавцемъ, чтобы стащить сапоги съ мертвеца, ограбить мертваго и спокойно дать тлу носиться по морю.

— А не все ли равно, откуда берешь, разъ ужъ берешь!— заговорила вдругъ Ханна.

— Не говори такъ, милая моя,— сказала съ тихой укоризной хозяйка.— Ты, конечно, пошутила.

— Да вдь почти все, что выбрасываетъ море, принадлежитъ утопленникамъ. Не все ли равно, на немъ его имущество или нтъ. Не вижу въ этомъ большой разницы.

— Нтъ, разница большая… Но ты, городская барышня, не понимаешь этого,— возразилъ ддъ.— Разница громадная… И вообще, напрасно ты защищаешь Корсу.

— Да она не защищаетъ его,— заступился за нее Сёдерлингъ.

Ханна капризно вскинула головой, встала и вышла изъ избы. Въ окна видно было, что она пошла къ берегу, гд стояла моторная лодка прізжаго консула. Машинистъ пригласилъ ее войти въ лодку и протянулъ ей руку. Сперва они сидли на носу, но потомъ Ханна исчезла въ кают, однако вскор вышла изъ нея, а затмъ услась противъ молодого машиниста, щеголя въ элегантной морской форм, и стала кокетничать съ нимъ. Калле наблюдалъ изъ окна, какъ машинистъ ухаживаетъ за ней, а остальные продолжали разговоръ.

Немного спустя консулъ всталъ.

— Вы хотите уже отправляться въ обратный путь? Неужели же вы не боитесь выйти въ море въ такую погоду?— спросилъ Сёдерлингъ.

— Ничего, въ шхерахъ мы ходимъ въ какую угодно погоду, лишь бы видны были значки. А ихъ еще видно.

— Хорошая у васъ лодка, разъ вамъ не надо бояться погоды. Интересно, сколько такая штука стоитъ?— спросилъ ддъ.

— Такая лодка стоитъ порядочно,— отвтилъ консулъ.

— Нсколько тысячъ?

— Скажите десять тысячъ, да еще съ хвостикомъ.

— Здорово!

Консулъ распрощался со всми и вышелъ изъ избы. Его высокая, широкоплечая фигура въ новомъ непромокаемомъ плащ, накинутомъ на плечи, производила особенно импонирующее впечатлніе на этомъ пустынномъ берегу въ сравненіи съ маленькими, невзрачными рыбаками.

Мужчины вышли провожать консула, а Ханна сбгала даже за биноклемъ и взошла на пригорокъ, чтобы слдить за ходомъ лодки.

— Вотъ онъ машетъ флагомъ!— крикнула она.— Прощайте, прощайте!… Вотъ онъ ушелъ въ каюту.

Сёдерлингша и Хельга остались одн въ изб. Съ минуту Хельга сидла молча, сложивъ руки на колняхъ и углубившись въ думы. Наконецъ, она сказала, какъ бы пробуждаясь отъ сна:

— Да, вотъ онъ и ухалъ. Подумай, мать, подумай, если бы это было возможно… если бы море, дйствительно, помогло намъ!— сказала Хельга.

— Не надйся на это,— замтила мать.— Лучше не думай объ этомъ.

— Но если этого желать… если врить въ это…

— Полно, успокойся. Тебя напрасно только взволновалъ этотъ глупый разговоръ. У тебя даже лицо раскраснлось… Поди-ка прогуляйся и освжись.

Въ избу вошли Сёдерлингъ и ддъ.

— Онъ сказалъ, что моторная лодка стоила больше десяти тысячъ марокъ,— сказалъ Сёдерлингъ.— А я такъ думаю, что она стоила вс двадцать тысячъ.

— И какіе доходы надо имть, чтобы держать такую игрушку!

— Ну, въ город есть господа, которые получаютъ пятьдесятъ тысячъ въ годъ!

— Да и сто тысячъ.

— Откуда же у нихъ такія деньги?

— Получаютъ въ наслдство изъ одного поколнія въ другое.

— А нкоторымъ просто везетъ.

— Чего тамъ везетъ… просто грабятъ и высасываютъ соки изъ бдняковъ!— вдругъ проворчалъ ддъ, въ которомъ проснулась внезапная злоба при вид опорожненной бутылки на стол.— Нтъ, соціалисты-то, видно, правду говорятъ. Вотъ хорошо было бы, если бы такая лодка перевернулась и если бы ее выкинуло на нашъ берегъ! Ничего другого мн и не надо было бы. Вдь стоитъ только испортиться мотору — и лодка погибла.

— Довольно, папа!

— Этакій сковолдырникъ! Какъ ему не стыдно оставлять на стол пустую бутылку, когда у него лодка биткомъ набита бутылками съ крпкими напитками!

— Напрасно вы съ нимъ такъ болтали, папа! Богъ знаетъ, что онъ можетъ подумать.

— Пусть думаетъ, что хочетъ!

— Все равно, никогда мы ничего не получимъ…

— Такъ что же?— сказалъ Калле, входя въ избу вмст съ Ханной.— А все-таки пріятно иногда и помечтать.

— Да, ты, кажется, только и способенъ на то, чтобы мечтать,— замтила Ханна язвительно.

Наступило неловкое молчаніе. Возбужденіе, которое охватило всхъ подъ вліяніемъ разговора съ консуломъ, смнилось подавленнымъ настроеніемъ, вс были точно разочарованы въ чемъ-то.

— Тьфу!— отплюнулся старикъ.— Можетъ быть, я и вправду наговорилъ лишняго… Эхъ, была бы теперь рюмочка водки!… Эхъ-хе-хе! Однако пора и на покой.

Съ этими словами онъ тяжелой поступью направился въ свою каморку по другую сторону сней. Слышно было, какъ онъ что-то изо всхъ силъ швырнулъ ногой.

— Чего онъ тамъ буянитъ?

— Ничего, онъ, должно быть, только отшвырнулъ въ сторону пустой боченокъ.

Хозяйка собрала чашки и перемыла ихъ. Начало смеркаться. Въ маленькой изб было почти совсмъ темно. Нельзя было ни шить, ни плести сти. Хельга встала, отложила въ сторону работу и потихоньку вышла изъ избы, стараясь сдерживать припадокъ кашля.

У нея была своя собственная маленькая хижина на выступ скалы, невдалек отъ избы. Это была старая, когда-то выброшенная на берегъ каюта, въ ней Хельга и жила обыкновенно лтомъ. Она услась на небольшую скамью у стны, передъ которой была устроена клумба съ цвтами. Она увидала Ханну, остановившуюся невдалек отъ каюты. Вскор изъ избы вышелъ Калле и направился къ Ханн. Благодаря втру, Ханна не слыхала его шаговъ, и Калле подкрался къ ней и хотлъ было обнять ее за талію. Тутъ Ханна обернулась и, оттолкнувъ его руку, сдлала нсколько шаговъ впередъ. Калле нагналъ ее и остановилъ.

— Что съ тобой, Ханна? Почему ты такая сердитая?

— Да потому, что этому конца не видно!— рзко отвтила Ханна.— Мн никогда и въ голову не придетъ жить въ вашей старой изб со всми другими вмст. Я съ самаго начала сказала теб это, и ты хорошо знаешь, что я отъ своихъ словъ не отступлюсь. А твоя новая изба, о которой ты все говоришь, и не начата еще. У тебя даже и лодка-то еще не готова, хотя ты съ ней возился все лто.

— Матеріала нехватило.

— Ну, смтливый парень досталъ бы себ новый матеріалъ.

Калле сдлалъ попытку обернуть все въ шутку:

— Перестань дуться. Теб это вовсе не идетъ. Будемъ надяться, что море дастъ намъ…

— Море никогда ничего не дастъ вамъ!— прервала его Ханна,— Оно не даетъ ротозямъ и дуракамъ! А вотъ такимъ людямъ, какъ Корсу и его отродье, оно даетъ. Да они и сами не зваютъ. Они, словно чайки, вчно носятся по морю, разнюхиваютъ и высматриваютъ. Они не боятся никакой погоды. А вы, какъ дураки, бгаете только по берегу и ждете, чтобы волны выкинули вамъ какую-нибудь подачку. Никогда ты самъ ничего не придумаешь, никогда ни за что не примешься, какъ слдуетъ. Нтъ, довольно съ меня этого, я уду въ городъ.

— Ты этого не сдлаешь, Ханна.

— Нтъ, я это сдлаю. И если ты не хочешь со мной разставаться и хочешь жениться на мн, то подемъ вмст со мной. Тамъ найдется для тебя работа.

— Да какая работа?

— Ты могъ бы взять мсто трамвайнаго кондуктора или шоффера, или машиниста на моторной лодк… да мало ли есть мстъ съ хорошимъ жалованьемъ. Вотъ машинистъ консула, онъ также и шофферъ, такъ онъ получаетъ двсти марокъ въ мсяцъ… Не безпокойся, я всегда достану теб мсто.

— Ужъ лучше я опять уйду въ море и тамъ попытаю счастья.

— Да, и возвратишься съ пустыми руками, какъ въ послдній разъ!

— Разв я виноватъ въ томъ, что корабль слъ на мель, и я потерялъ все, что у меня было.

— Это можетъ случиться и во второй разъ!

Хапна рзко повернулась и ушла. Калле съ минуту стоялъ на мст, опустивъ голову, потомъ онъ медленно взобрался на вершину горы и тамъ еще долго стоялъ. Его штаны были разорваны сзади и на локтяхъ были дыры.

Хельг стало вдругъ такъ жалко его, что къ горлу ея подступили рыданія. Ханна броситъ его, въ этомъ нтъ сомннія. Ахъ, если бы она подождала еще хотя бы немного, если бы она поврила. Вдь должно же море когда-нибудь возвратить ему то, что оно отняло у него. Море въ долгу у него. У него давно уже была бы своя изба, если бы море не похитило у него его заработка.

У Хельги явилось такое чувство, будто вс невзгоды и несчастія людскія лежатъ тяжелымъ бременемъ на ея плечахъ будто это ея долгъ снять это бремя и облегчить страданія другихъ. Она въ волненіи встала. Да, море должно отдать Калле то, что оно похитило у него! Какое-нибудь судно должно потерпть крушеніе, и они спасутъ грузъ… Но вдь можетъ случиться и такъ, что волнами смоетъ съ палубы грузъ или оторвутся отъ плота бревна, изъ которыхъ Калле можетъ выстроить себ избу. Не надо, чтобы все пришло заразъ, все то, на что каждый изъ нихъ надялся. Пусть только Калле спасетъ что-нибудь посл кораблекрушенія и получитъ за это законную награду. Ддъ отлично можетъ обойтись безъ водки… отецъ безъ стей… мать безъ коровъ… да и ей самой ничего не надо. Вдь вс они до сихъ поръ какъ-нибудь да жили. Главное, чтобы Калле заработалъ что-нибудь… чтобы Ханна не бросала его… Ахъ, и почему на нихъ свалилась тяжелымъ бременемъ еще эта Ханна, которая не привыкла къ настоящей работ… не уметъ ни грести, ни ловить рыбу!… Да, да, море должно, должно возвратить Калле то, что оно похитило у него!

И Хельга вошла въ свою каюту, опустилась на колни возл кровати и стала молиться:

— Господи, если на то Твоя воля, чтобы какое-нибудь судно потерпло крушеніе, то сдлай такъ, чтобы мы смогли спасти часть груза… Я врю, что Ты сдлаешь это! Молю Тебя, сжалься надъ нами! Но пусть ради насъ не погибнетъ ни одной человческой жизни!

II.

Когда мужчины на слдующее утро пили кофе, Сёдерлингша сейчасъ же увидала, что они такъ же плохо спали ночь, какъ и она сама. Видъ у нихъ былъ вялый и утомленный, и они ежеминутно звали.

— Стало какъ будто потише, да и вода отливаетъ отъ береговъ,— сказала она наконецъ, чтобы прервать молчаніе.

Никто не отвтилъ ей. Какъ только ддъ напился кофе, онъ вышелъ, взялъ подъ мышку бинокль и заковылялъ по направленію къ гор. Поднявшись на самую вершину, онъ нкоторое время осматривалъ горизонтъ, приставивъ. бинокль къ глазамъ, потомъ онъ спустился съ горы, энергично отплюнулся и ушелъ въ свою каморку по другую сторону сней. Калле подождалъ съ минуту и, убдившись въ томъ, что старикъ повсилъ обратно бинокль на обычное его мсто возл снныхъ дверей, взялъ его и въ свою очередь пошелъ на гору. Сёдерлингъ положилъ трубку на подоконникъ и сталъ ждать. Когда онъ увидалъ, что Калле спускается съ горы, онъ пошелъ къ нему навстрчу и взялъ отъ него бинокль. Калле вошелъ въ избу, слъ на скамью и со свсившимися между колнъ руками углубился въ думы, устремивъ глаза въ полъ.

— Двушки, идите пить кофе, а потомъ и вы отправляйтесь на гору посмотрть, нтъ ли у моря какого-нибудь подарка для насъ,— сказала съ насмшкой хозяйка.— Можетъ быть, глаза у васъ остре, чмъ у мужчинъ.

Ханна стояла въ сняхъ и причесывалась, капризно надувъ губы. Хельга сидла уже за работой въ изб и плела сти, выгнувъ спину, отъ чего ея грудь казалась еще боле впалой. Руки ея быстро двигались, а глаза блестли, точно въ лихорадк. Время отъ времени она бросала быстрый взглядъ въ окно и потомъ такъ же быстро снова устремляла ихъ на работу, точно хотла побдить въ себ любопытство.

— Впрочемъ, ничего вы на мор не увидите, — продолжала хозяйка.— Оно такое же скаредное, какъ и всегда, на берегъ не выбросило ни щепочки. А если бы даже оно и выбросило что-нибудь, то наши милые сосди уже давно завладли этимъ. Во всякомъ случа жена Корсу чуть ли не на разсвт караулила и осматривала берега. Наврное, оба они всю ночь поочередно караулили.

— И вы тоже ходили смотрть на гору?— спросила Хельга.

— Конечно. Я бгала смотрть, пока варился кофе… Интересно, куда двались Корсу и его сыновья? Вотъ уже два дня, какъ ихъ не видать и не слыхать. Наврное они подстерегаютъ добычу у вншнихъ шхеръ и намъ туда не стоитъ ужъ заглядывать. Но мн кажется, что наши мужчины могли бы также, какъ и они, караулить тамъ ночью… Слышали вы что-нибудь ночью, двушки?

— Я, по крайней мр, ничего не слыхала,— отвтила Ханна.

— А мн казалось, что кто-то кричитъ о помощи, что подаютъ сигналы выстрлами… Ну, да мало ли что мерещится въ бурю?… Въ одномъ только я уврена, что кто-то прокрадывался мимо нашего амбара къ Зминымъ шхерамъ. Днемъ эти проходимцы боятся показываться въ нашихъ краяхъ, а ночью они рыскаютъ здсь и тащатъ себ все, что плохо лежитъ. Мн казалось даже, что перекатываютъ по гор пустыя бочки. Я натягивала одяло себ на голову, но это не помогло. Господи, хоть бы ночью-то имть покой!… Лежишь и ждешь чего-то…

— Мать!— сказала вдругъ Хельга.

— Что теб?

— Ничего.

— Можетъ быть, и ты слышала что-нибудь ночью?

— Нтъ.

— Да, тяжко жить на свт! Хорошо, что еще кофе-то у насъ есть… Завтра надо выхать въ море ловить рыбу. Вотъ уже три недли, какъ дуетъ этотъ втеръ, такъ надо надяться, что онъ пригналъ къ нашему берегу хоть салакку. Ну, а салакка — это наше послднее утшеніе. Какъ бы то ни было, а въ конц-концовъ ею только мы и кормимся. Ахъ, будь у насъ мужчины другіе, а не такіе олухи да лнтяи, такъ и жизнь была бы другая!

Ханна сочувственно кивнула головой.

— Мама, — сказала Хельга тихо, — не брани отца, когда онъ придетъ.

— А разв онъ уже идетъ? Только теб незачмъ учить свою мать…

Съ минуту въ изб царило молчаніе. Калле всталъ, надлъ куртку и вышелъ. Въ окно было видно, что онъ направляется къ берегу.

— Вонъ отецъ спускается съ горы,— сказала Сёдерлингша.— Ну, а я пойду доить корову…

Когда вошелъ Сёдерлингъ, она не могла удержаться, чтобы не попрекнуть его:

— Чего ты такъ скоро вернулся? Посмотрлъ бы еще въ бинокль,— можетъ быть, и нашелъ бы то, чего ждешь.

— Я ничего не жду… я такъ только смотрлъ.

— Ладно… ты, должно быть, любовался красивымъ видомъ? Ну, и любовался бы еще нкоторое время… А жена Корсу была еще тамъ?

— Я не видалъ ея.

Сёдерлингша стояла уже въ дверяхъ, но вдругъ остановилась и сказала:

— Нельзя ли узнать, что наши мужчины собираются сегодня длать? Мн кажется, что теб и Калле не мшало бы окучивать картошку сегодня…

Тутъ ее прервала Хельга:

— Вонъ Калле вызжаетъ въ море!

— Вотъ какъ!… Никто не гналъ его въ такую погоду въ море. Да и къ чему теперь хать туда, все равно онъ ничего не найдетъ,— все уже убрали сосди. Все-то у насъ шиворотъ навыворотъ… Послушай, Сёдерлингъ, я приду потомъ помочь теб съ картошкой… Въ порядк ли плугъ?

— Должно быть, въ порядк,— отвтилъ Сёдерлингъ вяло.

Однако, повидимому, онъ не былъ вполн увренъ въ этомъ, потому что всталъ и сталъ рыться въ ящик съ гвоздями и, найдя то, что ему нужно было, вышелъ изъ избы.

Когда онъ ушелъ, хозяйка обратилась къ Ханн и спросила:

— Ужъ не пробжала ли между тобой и Калле кошка? Что это онъ убжалъ, не сказавъ ни слова?

— А я почемъ знаю,— отвтила Ханна.— Не могу ли я воспользоваться сегодня котломъ для блья?— спросила она посл нкотораго молчанія.

— А на что онъ теб?

— Я хочу выстирать свое блье.

— Не собираешься ли ты узжать въ городъ? Хельга говорила мн, что ты грозила Калле ухать.

— Уду я или не уду, но блье я все-таки могу выстирать.

— Ладно, ладно, иди стирай.

— Хорошая у меня будетъ невстка,— сказала Сёдерлингша, когда Ханна вышла.— Этакая фря! И жалть было бы нечего, если бы она ухала! Такая городская франтиха не подъ стать бдному рыбаку.

Вс разошлись въ разныя стороны — къ огорченію Хельги — вс сердитые, недовольные другъ другомъ съ самаго утра. Въ изб осталась одна Хельга со своей работой. На щекахъ ея горли яркія пятна, глаза были полны слезъ. Ея тонкіе, худые пальцы быстро работали, прибавляя въ сти петлю за петлей, одинъ узелъ за другимъ. Время отъ времени ея впалую грудь потрясалъ сухой, глухой кашель.

Ей вдругъ стало ясно, что она поступила нехорошо, молясь наканун Богу и прося о кораблекрушеніи. Разв можно просить Бога о гибели другихъ? Въ Евангеліи сказано даже, что надо молиться за своихъ враговъ… Такъ неужели же она должна молиться Богу о томъ, чтобы и Корсу также получилъ что-нибудь отъ моря?… Ахъ, поскоре бы създить въ церковь и тамъ поговорить съ учительницей…

Сёдерлингша возвратилась изъ хлва съ полнымъ ведромъ пнящагося молока. Повидимому, настроеніе ея измнилось, и лицо стало привтливе.

— Какое счастье имть такую корову, какъ наша Тепла!— сказала она.— И какая она ласковая, точно сама радуется, что даетъ намъ молока… Развеселись, Хельга. Не огорчайся, что я иногда ворчу. Вдь мн приходится все на своихъ плечахъ нести… Вотъ и плугъ не былъ бы въ порядк, если бы я не напомнила объ этомъ отцу… А втеръ какъ будто утихаетъ. Пожалуй, къ полудню станетъ тихо, тогда намъ ночью можно выхать ловить рыбу. Завтра, Богъ дастъ, мы заготовимъ цлую бочку салакки — Давай-то Богъ…

— Знаешь, какъ бы ни было у меня тяжело на душ, мн всегда становится легче, когда я подумаю о томъ, что все, что у насъ есть, мы пріобрли честнымъ путемъ. Каждый разъ, когда море выбрасывало что-нибудь, мы заявляли объ этомъ властямъ, какъ это полагается по закону… И на рынк я никогда не обвшивала никого, и салакка у меня въ бочкахъ всегда одинаковая, какая внизу, такая и наверху. По крайней мр, совсть моя спокойна, и я ничего не боюсь. А вотъ Корсу — другое дло. Онъ каждую минуту долженъ бояться, что его накроютъ въ томъ или другомъ.

— Пожалуй, онъ и не знаетъ, что значитъ бояться…

— Говорила я теб, что сказалъ какъ-то пасторъ?

Хельга отлично знала, что ей разскажетъ мать, но она ничего не имла противъ того, чтобы услыхать это еще разъ и доставить матери удовольствіе.

— ‘Сёдерлинги — это дворяне шхеръ. Они стараго, хорошаго рода. Пожалуй, они единственные вполн порядочные люди въ шхерахъ. Никогда не было слышно, чтобы кто-нибудь изъ нихъ укралъ, обманулъ или солгалъ. И разв не странное совпаденіе, что сосдъ такихъ людей — первый плутъ въ шхерахъ?’ Вдь такъ онъ, кажется, сказалъ учительниц?

— Да, учительница передавала мн это…

Сёдерлингъ пріотворилъ дверь и сказалъ:

— Плугъ готовъ и стоитъ на картофельномъ пол. Идемъ, что ли?

— Сейчасъ, сейчасъ… Хельга, не сиди въ изб весь день. Сходи-ка лучше на Зминыя шхеры и посмотри, не загнало ли въ заливъ лещей.

Съ этими словами Сёдерлингша быстро вышла изъ избы и пошла къ картофельному полю.

Немного спустя Хельга сложила сть и тоже вышла.

III.

Втеръ утихъ, и небо прояснло. Не успла Хельга пройти и нсколькихъ шаговъ, какъ сквозь тучу показалось солнце. Она вдругъ почувствовала физическую потребность согрться въ солнечныхъ лучахъ и укрыться отъ втра. Она сразу ршила, куда ей пойти.

Быстро зашагала она по узкой тропинк вдоль косы, отдляющей небольшую бухту отъ моря. Перепрыгивая съ камня на камень, она очутилась, наконецъ, по другую сторону бухты на Зминыхъ шхерахъ.

Это былъ довольно высокій островокъ съ отвсными скалами, поднимавшимися прямо съ моря и отлого спускавшимися внутрь острова въ вид уступовъ. Середина острова напоминала громадную опрокинутую чашку, края которой упирались въ хаосъ каменныхъ глыбъ. Въ разслинахъ скалъ тамъ и сямъ росли узловатыя сосны, на солнечной сторон склонъ былъ покрытъ верескомъ и черникой. На этомъ склон, защищенномъ высокой скалой, никогда не было втра, даже въ бурю, и сюда не доносились морской шумъ и гулъ прибоя.

Это мсто Хельга облюбовала, когда была еще маленькой двочкой. Это былъ ея собственный мірокъ, полный сказочной прелести и всегда новый для нея. Сюда она всегда заходила, когда собирала ягоды, и здсь отдыхала, прежде чмъ возвратиться домой. Любила она также взбираться на самую вершину острова, поднимаясь съ одного уступа на другой. Здсь на куполообразной вершин, поросшей черникой и мелкой корявой сосной, было одно небольшое мстечко, очень удобное для отдыха. Оно было устлано мягкимъ мохомъ, и посреди зеленой площадки росла одинокая ольха съ прямымъ стволомъ и круглой верхушкой.

Втеръ еще не совсмъ улегся, и листва ольхи шелестла какъ-то нервно и нетерпливо. Теперь солнце свтило ярко, но море все еще пнилось надъ подводными камнями и мелями. Время отъ времени солнце закрывала разодранная туча, и тогда ложилась темная тнь, сперва на усадьбу, гд отецъ и мать, согнувъ спины, работали на картофельномъ пол и гд отъ котла Ханны поднимались рзвыя струйки дыма, а потомъ на сторону Корсу. Впрочемъ, его усадьбы почти не было видно, изъ-за пригорка выглядывалъ только конекъ крыши и слуховое окно, напоминавшее глазъ, неусыпно наблюдающій надъ владніями Сёдерлинговъ.

Хельга услась въ уютномъ уголк, куда не достигалъ втеръ и гд пригрвало солнышкомъ. Въ ея ногахъ сверкалъ заливъ, спокойный, какъ прудъ, соединенный съ моремъ узкимъ проливчикомъ между скалами.

Съ того мста, гд она сидла, открывался широкій видъ. Съ одной стороны на самомъ горизонт въ открытомъ мор виднлся маякъ Сэльшеръ, а съ другой — зеленли шхеры, а еще дальше смутно темнлъ лсистый берегъ материка.

Хельга оперлась спиной о скалу, нагртую солнцемъ, и наслаждалась, гря свое всегда холодное тло въ ласкающихъ лучахъ солнца. На душ у нея стало легче, она радовалась, что къ матери ея вернулось хорошее настроеніе.

——

Сёдерлингъ и его жена все еще работали на картофельномъ пол. Онъ тащилъ плугъ, а она толкала его сзади. Оба устали и съ удовольствіемъ передохнули бы немного, но каждый изъ нихъ ожидалъ, что отдохнуть предложитъ другой. А такъ какъ ни тотъ, ни другой ничего не говорили, то оба и продолжали работать.

Ддъ вышелъ изъ своей каморки и остановился у угла избы. Онъ какъ-то неопредленно смотрлъ передъ собою, точно не зналъ, за что ему приняться. Руки его были заложены въ карманы штановъ, лицо у него было хмурое и недовольное, а когда онъ увидалъ, что Хельга, стоя на вершин скалы, длаетъ ему какіе-то знаки, онъ презрительно отплюнулся, выпустивъ изо рта цлую струю темной слюны, окрашенной жевательнымъ табакомъ.

— Какого чорта она тамъ размахиваетъ руками?

Немного спустя и Сёдерлингша также обратила вниманіе на дочь, и она такъ глубоко всадила плугъ въ землю, что Сёдерлингъ чуть не упалъ.

— Чего она машетъ? Ужъ не увидала ли она чего-нибудь въ мор?… Мы видимъ!… Мы идемъ!… Не маши больше!…

Она въ свою очередь замахала дочери, показывая въ сторону Корсу и какъ бы предостерегая ее. Повидимому, Хельга поняла ее и сейчасъ же спустилась со скалы.

— Она наврное увидала что-нибудь въ мор, — сказала Сёдерлингша.— Но почему она не пришла сказать объ этомъ? Неужели надо непремнно весь свтъ оповстить о томъ, что въ мор плаваетъ кусокъ дерева. Вчно она надлаетъ глупостей!

— Она, должно быть, увидала рыбу въ залив,— сказалъ Сёдерлингъ.

— Такъ иди за стями!… Ханна, Ханна! Да куда ты бжишь?… Съ ума она сошла, что ли?

Но Ханна, тоже увидавшая Хельгу, уже бжала по кос съ разввающимся платьемъ.

Сёдерлингъ съ женой — съ стями на плечахъ — только еще подходили къ Зминымъ шхерамъ, когда Ханна бжала уже оттуда обратно.

— Тамъ въ мор есть кое-что… какой-то товаръ!— крикнула она съ пылающими щеками и сверкающими глазами.

— Какой товаръ?… Что такое?

— Въ залив… Хельга видла… Я тоже…

— Что вы видли?… Да гд же Хельга?

Вс старались казаться спокойными и равнодушными, и отецъ, и мать, и ддъ, но ноги у нихъ слегка дрожали.

— Хельга тамъ…

Хельга стояла на склон горы, она тяжело дышала и отплевывала кровь, но лицо ея сіяло отъ счастья. Она не могла произнести ни слова и только показывала рукой на заливъ.

— Да скажи же наконецъ, что это такое?

— Не знаю,— отвтила Ханна, едва переводя дыханіе.

— Видла ты что-нибудь?

— Большіе черные… набитые чмъ-то… тюки… четырехугольные, какъ ящики… весь заливъ полонъ ими!

Сказавъ это, Ханна повернулась и снова побжала на гору.

Мужчины бросили сти на землю и во глав съ Сёдерлингшей побжали вдоль берега. Сперва дорога шла по гладкимъ каменнымъ плитамъ, потомъ она сворачивала и огибала болотистое мсто и, наконецъ, вела вдоль песчаной береговой полосы прямо къ скалистому мысу. За этимъ мысомъ находился заливъ съ крутыми скалистыми берегами съ одной стороны и съ пологимъ берегомъ — съ другой. Ддъ въ своихъ высокихъ сапогахъ не посплъ за остальными, раза два онъ свалился и, наконецъ, послднимъ прибжалъ въ заливъ, ругаясь и злясь.

Вс стояли молча, тяжело дыша, и смотрли на множество четырехугольныхъ предметовъ, почти сплошь покрывавшихъ поверхность моря съ одной стороны залива. При первомъ взгляд на эти странные предметы никто изъ нихъ не могъ ршить, что это такое. Сверху тюки были покрыты грубымъ холстомъ и связаны проволокой.

— Чтобы это могло быть? Это не торфъ, но во всякомъ случа это какіе-то тюки.

— Надо одинъ вытащить на берегъ.

— Не надо,— сказалъ ддъ.— Я вижу уже по надписи, что это тюки съ хлопкомъ.

Однако соединенными силами одинъ изъ тюковъ все-таки вытащили на берегъ. Сёдерлингъ распоролъ ножомъ холстъ и вытащилъ наружу кусокъ сухого, неиспорченнаго хлопка.

— Должно быть, эти тюки недолго были въ мор.

— Это, наврное, палубный грузъ…

— Какъ ты думаешь, сколько вситъ такая штука?

Мужчины приподняли тюкъ и опредлили, что онъ вситъ приблизительно сто килограммовъ.

— Какъ вы думаете, сколько такой тюкъ стоитъ?

— Что стоитъ килограммъ хлопка?

— Староста въ Аспё разсказывалъ, что онъ какъ-то вытащилъ изъ моря тюкъ хлопка, такъ онъ получилъ преміи въ пятьдесятъ марокъ. Ну, а премія — это треть стоимости найденнаго.

— Такъ значитъ, такой тюкъ стоитъ около полутораста марокъ.

— А сколько ихъ всего?

Вс стали считать, указывая пальцами на тюки, и насчитали восемнадцать штукъ.

— Вонъ тамъ еще два, а за скалой третій.

— Значитъ, всего ихъ около двадцати штукъ.

— А это составитъ около трехъ тысячъ марокъ!— радостно крикнула Ханна.

— Ну, а тамъ дальше въ мор найдется ихъ еще сколько угодно!

— Конечно, тутъ только маленькая часть.

— Но какъ попали сюда эти тюки?

— Это настоящее чудо!

— Можно подумать, что Самъ Богъ послалъ ихъ сюда…

— Такъ это и есть… я знаю это хорошо, — произнесла шопотомъ Хельга, которая пришла позже другихъ.

Вскор вс сошлись на томъ, какимъ образомъ сюда попали эти тюки. Очевидно, тюки смыло съ палубы волной, а потомъ бурей ихъ пригнало въ этотъ заливъ, словно стадо барановъ.

Такъ думалъ ддъ.

Хельга же внутренно улыбалась. Она-то хорошо знала, почему все такъ вышло. Почему тутъ на берегу лежали теперь три тысячи марокъ! Он точно съ неба свалились.

— Не все ли равно, какъ попали сюда эти тюки… Главное, необходимо ихъ сейчасъ же вытащить на берегъ, — сказала Сёдерлингша дрожащимъ отъ волненія голосомъ.

— Жаль, что Калле здсь нтъ, онъ могъ бы помочь намъ,— сказалъ Сёдерлингъ.

— Мы справимся и безъ него. Главное, не мшкайте! Богъ съ нимъ, съ Калле!… Наврное, въ мор еще много тюковъ.

Хельга опять улыбнулась.

Она хорошо знала, что въ мор тюковъ больше не было.

— Ну, живе принимайтесь за дло!— крикнула опять Сёдерлингша.

— Мы могли бы позавтракать сперва…

— Пожалуйста… пожалуйста… но я останусь здсь… Мы съ Ханной справимся вдвоемъ. Ханна, бги скоре за багромъ!… И пусть сти валяются тамъ, гд мы ихъ бросили… Сосдъ подумаетъ, что мы ловимъ рыбу.

Она тотчасъ же принялась за работу, и другимъ оставалось только послдовать ея примру. Сперва вс тюки были вытащены на отлогій берегъ, а потомъ ихъ, одинъ за другимъ, свалили въ разслину скалы. Здсь ихъ не было видно ни съ моря, ни съ суши… Подъ конецъ они были завалены мохомъ и верескомъ.

— Ну, надо быть собакой, чтобы разнюхать ихъ здсь!

— Зачмъ же ихъ здсь прятать?— спросила Ханна

— Такъ, на всякій случай,— отвтила Сёдерлингша.

——

Вс работали такъ усердно, что почти не разговаривали. Никто не пилъ и не лъ почти весь день. Начало уже темнть, когда вс отправились, наконецъ, домой. Втеръ совсмъ стихъ, и пошелъ мелкій дождь. Хельга обогнала остальныхъ, чтобы заварить кофе и приготовить ужинъ.

— Калле тоже возвратился домой!— крикнула она, встрчая мать въ дверяхъ.

Калле сидлъ у окна за столомъ, весь промокшій насквозь и усталый.

Сёдерлингша не могла больше удерживаться:

— У насъ теперь въ карман три тысячи! А у тебя сколько, милый мой?

Калле взялъ со скамьи какой-то мокрый предметъ и положилъ его на столъ.

— Это что такое?… Что бы это могло быть?

Не говоря ни слова, Калле всталъ съ мста и вышелъ изъ избы.

— Да что же это такое? Что это за круглый свертокъ? Хельга, зажги лампу, а то ничего не видно.

Круглый предметъ, который Калле оставилъ на стол, оказался кожанымъ футляромъ. Въ немъ находился другой футляръ изъ клеенки, а въ клеенк пачка бумагъ, должно быть, корабельныхъ документовъ. А когда Сёдерлингша развернула эти бумаги, то изъ нихъ вывалилась на столъ пачка ассигнацій.

— Господи… что это… да вдь это… Да вдь Калле… нашелъ деньги!

Ханна выбжала изъ избы. Калле стоялъ передъ крыльцомъ, не обращая вниманія на дождь.

— Калле, ты нашелъ деньги! Знаешь ли ты, что ты нашелъ деньги?

— Да.

— Калле!

Она хотла броситься къ нему на шею, но онъ оттолкнулъ ее и пошелъ къ берегу.

— Что съ тобой?

— Ничего.

— Пойдемъ въ избу!

Но онъ не слушалъ ея. Тогда Ханна поспшила въ домъ.

— Здсь нсколько тысячъ!— крикнула Сёдерлингша.— Богъ знаетъ, сколько тутъ!— И она тщетно старалась пересчитать деньги.— Сосчитай ты, Ханна! Это какія-то иностранныя деньги.

— Tien Gulden, — прочла по складамъ Ханна.— И везд написано десять… нтъ, на нкоторыхъ пятерка.

— Дай сюда… сколько тутъ всего?

— По крайней мр, сто.

— Сколько это составляетъ на наши деньги? Калле долженъ знать это. Куда онъ двался? Скажи, чтобы онъ шелъ сюда… Да почему же онъ не идетъ?

— Богъ знаетъ, что ему пришло въ голову!

Но тутъ вошелъ Калле и съ недовольнымъ видомъ услся на скамь у двери.

— Ты знаешь, что это за деньги?

— Голландскіе гульдены,— пробормоталъ въ отвтъ Калле.

— А сколько на наши деньги десять гульденовъ?

— Такъ, около двадцати…

— Двадцать марокъ!… И ихъ сто штукъ! Калле, значитъ у насъ уже дв тысячи!

— Пока у насъ еще ничего нтъ,— отвтилъ Калле.

— Находка принадлежитъ тому, кто ее нашелъ.

— Какъ бы не такъ.

— Только въ томъ случа, если не объявится владлецъ.

— Ну, а этотъ владлецъ лежитъ на дн морскомъ!— воскликнула Ханна.

— Молчи! Чего ты кричишь! Запри дверь, Хельга, задерни занавси!

Вс какъ-то испуганно переглядывались. Никто не былъ увренъ въ томъ, что думаетъ другой. Хельга задернула занавси. Сёдерлингша хотла было сложить ассигнаціи, но руки ея такъ сильно дрожали, что она только путала ихъ. Сёдерлингъ въ волненіи ходилъ взадъ и впередъ. Ддъ сидлъ въ конц стола съ плотно стиснутыми губами и смотрлъ на деньги, ничего не говоря. Ханна исподтишка наблюдала за Калле. Хельга варила кофе, на лиц у нея было торжествующее выраженіе, она была въ состояніи, граничащемъ съ экстазомъ.

— Гд ты ихъ нашелъ?— спросилъ Сёдерлингъ.— За вншними шхерами?

— Да.

— Ихъ выбросило на берегъ?

Калле ничего не отвтилъ.

— А сосдъ былъ тамъ?— спросила Сёдерлингша.

— Нтъ.

— Господи, Боже ты мой! Видано ли, слыхано ли, чтобы море давало чистыми деньгами! Куда мн спрятать ихъ?

— Отдай ихъ Калле, это его деньги,— сказалъ Сёдерлингъ.

— Нтъ, ужъ лучше пусть мать возьметъ ихъ.

— Да… да… вдь у насъ все общее… это и тюки также…

И вдругъ черты Сёдерлингши подернула судорога, она закрыло лицо фартукомъ и разразилась слезами.

— Какого чорта!… Есть изъ-за чего ревть!— проворчалъ ддъ.

Но и его лицо поводила судорога, и подбородокъ дрожалъ.

— Этакая уйма денегъ! На нихъ можно купить все, чего только пожелаешь!… И можно быть сытымъ до смертнаго дня…

Между тмъ Сёдерлингша быстро оправилась, сложила вс ассигнаціи, бросила ихъ въ шкапъ и громко захлопнула за ними дверцы.

— Не клади ихъ туда… сунь назадъ въ футляръ… и спрячь въ сундукъ!…

— Да, да… сундукъ… Сколько надо отдавать, когда находится владлецъ?

— Нашедшій получаетъ третью часть, а можетъ быть, и того меньше!

— А если владлецъ не найдется?— спросилъ Сёдерлингъ.

— Заткни глотку!— крикнулъ ддъ.— Изъ этого не будетъ отдано ни одной пенни! Что съ возу упало, то пропало! И деньги, и тюки… Все… все, говорю я.

— Вотъ и я тоже нахожу!— сказала Сёдерлингша.

— Не лучше ли заявить объ этомъ въ таможн?— робко спросилъ Сёдерлингъ.

— Нтъ!

— Но вдь такъ полагается по закону.

— Законъ! Какой такой законъ?— кричалъ ддъ въ ярости.

— Успокойтесь, отецъ… Не будемъ ссориться теперь… теперь мы можемъ быть счастливы и довольны…— сказала Сёдерлингша.

— Да, но не лучше ли поступить по закону?— попытался посовтовать Сёдерлингъ еще разъ.

— Ладно, ладно… успокойся… Но теперь мн хочется пость и выпить кофе… Да не стой же ты, Сёдерлингъ, словно истуканъ! У тебя лицо такъ вытянулось, точно случилось какое-нибудь большое несчастье. Ну, давайте сть!

За дой вс немного успокоились. Казалось, будто ничего и не произошло. Никто не обмолвился словомъ о находк. Вс усердно жевали, только энергичне обыкновеннаго, да и ложки двигались быстре. Сёдерлингша кончила первой. Лукаво подмигнувъ, она сказала:

— По справедливости, находка принадлежитъ Хельг и Калле. Это они разбогатли. А мы такъ же бдны, какъ и раньше.

— Что касается меня,— сказалъ Калле, то вы можете оставить мою часть себ.

— Да и мою также,— подхватила Хельга.

Мать старалась шутить, но въ глазахъ у нея было испытующее выраженіе.

— Такъ, значитъ, я могу длать съ находкой все, что мн захочется? И если бы я захотла удержать и деньги, и тюки, не заявивъ объ этомъ никому?…

Калле ничего не отвтилъ. Онъ лъ машинально, даже съ жадностью, но мысли его были гд-то далеко.

— О моихъ тюкахъ теб незачмъ заявлять,— сказала Хельга.

— Почему это?

— Никто не заявитъ о ихъ пропаж.

— Какъ можешь ты это знать?

— Я это знаю.

— Да и кому о нихъ спрашивать?— замтилъ ддъ съ набитымъ ртомъ.— Ни на тюки, ни на деньги нтъ хозяевъ. И корабль, и экипажъ лежатъ на дн морскомъ. Когда бумаги и деньги выбрасываетъ на берегъ, то это врный признакъ того, что весь экипажъ погибъ. Ясно, что этотъ футляръ не попалъ бы въ море, если бы и люди не попали туда же. Вдь капитанъ никогда не выпускаетъ изъ рукъ корабельные документы, пока живъ… Мало ли находили капитановъ, у которыхъ къ груди были привязаны документы, такъ что приходилось съ трудомъ ихъ отвязывать. Нтъ, разъ бумаги выбросило, такъ значитъ и людей нтъ больше въ живыхъ.

Калле на минуту пересталъ жевать, но потомъ опять принялся за ду.

— А я такъ думаю, что никто не погибъ,— сказала Хельга весело и увренно.— Вдь мы могли получить это какимъ-нибудь инымъ способомъ.

— Какимъ способомъ?— проворчалъ ддъ.

— Все это намъ могъ послать Самъ Господь.

— Вздоръ!

— Папа, пусть Хельга остается со своей врой, а ты со своей,— сказала Сёдерлингша.— Я понимаю Хельгу. Она хочетъ сказать, что все это такъ странно, что можно подумать, что Самъ Богъ посылаетъ намъ даръ. Да и что было бы удивительнаго въ томъ, если бы Господь и вправду пожелалъ хоть разъ одарить насъ? И не все ли равно, какъ это случилось бы? Можетъ быть, море захотло, наконецъ, возвратить намъ то, что брало у насъ, вознаградить насъ за потерянныя сти и поломанныя лодки… Нтъ, мы оставимъ все, что нашли, при себ. Это будетъ только справедливо.

— Не знаю,— замтилъ Сёдерлингъ,— но какъ-то жутко думать, что и корабль, и экипажъ лежатъ на дн гд-то здсь поблизости, а мы присваиваемъ имущество погибшихъ.

— Да не говори глупостей! Да и кто сказалъ, что корабль пошелъ ко дну, а экипажъ утонулъ?

— Да вы это сказали, тесть,— отвтилъ Сёдерлинъ.— Вы сами думаете, что именно такъ все произошло.

— Да,— отвтилъ ддъ,— но можно предположить, что корабль не пошелъ ко дну. Или, по крайней мр, что экипажъ не утонулъ. Вдь футляръ могъ попасть въ море какъ-нибудь иначе.

Калле слегка передернуло. Вс устремили на него глаза, думая, что онъ что-нибудь скажетъ. Но онъ промолчалъ.

— Хорошо,— заговорилъ Сёдерлингъ.— А если мы не заявимъ властямъ о находк тюковъ, то какъ намъ получить за нихъ деньги?

— Мы продадимъ ихъ — только и всего!— отвтила его жена, не задумываясь.— Если бы мн даже для этого пришлось сейчасъ же хать въ Гельсингфорсъ… и я поду непремнно… и продамъ все какому-нибудь эстонцу… Не успете вы оглянуться, какъ онъ будетъ уже здсь со своей яхтой и въ одинъ мигъ переправитъ тюки на русскую сторону…

— А что мы будемъ длать съ деньгами?

— Размняемъ ихъ.

— Въ Гельсингфорс?

— Тамъ или гд-нибудь въ другомъ мст, не все ли равно… объ этомъ безпокоиться нечего…

— Да я и не безпокоюсь.

— Такъ чего же ты спорить! Брось это!… Знаешь что, пока я буду мнять деньги и продавать тюки, ты създишь къ хозяину нашего острова и уговоришься съ нимъ о покупк всего острова, и мы сдлаемся здсь полными хозяевами. Вотъ помяни мое слово: не успетъ море замерзнуть, какъ Корсу и слда не останется на этомъ остров! Домъ его выстроенъ изъ хозяйскаго лса, такъ что онъ не иметъ права сносить его,— вотъ и готова изба для Калле и Ханны!

— Что же, это было бы не такъ дурно…

— Ну, еще бы! Слава Богу, кажется, ты началъ понимать!… Калле, ты подешь со мной въ городъ?

— Нтъ,— отвтилъ Калле угрюмо.

— Я поду!— сказала Ханна.

— Ни также,— подхватилъ ддъ.

— Хорошо, хорошо, я справлюсь и съ вами. Надо только приготовиться къ поздк.

Ея оживленіе и вра въ справедливость своихъ поступковъ понемногу заразили и остальныхъ членовъ семьи, даже Сёдерлинга. Онъ вспомнилъ, что паруса надо починить и привести въ порядокъ, и вышелъ изъ избы. Об молодыя двушки вдругъ засуетились и стали, какъ угорлыя, бгать изъ избы въ амбаръ, изъ амбара въ избу, изъ избы на пристань, потомъ опять въ избу, собирали всякія вещи, относили ихъ въ лодку, потомъ снова бросались въ избу, забывъ захватить что-нибудь. Надо было вычистить кофейникъ, привести въ порядокъ спиртовку, поставить опару для лепешекъ… Вс бгали, никто не ходилъ, даже старый ддъ вприпрыжку заковылялъ къ ключу, чтобы наполнить свой боченокъ водой, въ который скоро можно будетъ налить боле благородную влагу. Только одинъ Калле не принималъ никакого участія въ веселой сует. Однако по просьб матери онъ сходилъ на берегъ и вынулъ изъ садка нсколько щукъ и камбалъ, которыя положилъ въ корзинку и прикрылъ морской травой.

Но вдругъ среди всхъ этихъ хлопотъ на Сёдерлинга снова нашло сомнніе и раскаяніе.

— А что, если мы совершаемъ большой грхъ, не заявляя властямъ, какъ этого требуетъ законъ?

— Если это грхъ, то я беру его на себя!— отвтила ему жена.— Да и грхъ-то, если онъ есть, не такой ужъ большой, что изъ-за него надо бояться попасть въ адъ. Успокойся, теб во всякомъ случа не придется отправляться въ адъ. Если кого и отправятъ туда, такъ это меня. Ну, не стой тутъ и не мшай!

— Мать, какъ можешь ты?…— воскликнула Хельга.

— Ахъ, ты тутъ? Конечно, я пошутила… Когда человкъ городитъ такой вздоръ…

Но голосъ измнилъ ей, точно онй сама сознавала, что зашла слишкомъ далеко.

На восток стало уже свтлть, когда вс приготовленія были, наконецъ, окончены. А когда солнце встало, вс были уже на берегу.

Сёдерлингъ отвязалъ лодку… Вдругъ у него снова екнуло сердце:

— Послушай, Эмма, не лучше ли поступить такъ, какъ предписываетъ законъ?

— Бросай веревку!— крикнула ему вмсто отвта жена.— Такъ я и буду довольствоваться законной долей да еще ждать ея цлый годъ!… Бросай веревку!

— Ну, такъ пусть же будетъ по-твоему!…

— Счастливаго пути!— весело крикнула Хельга, махая фартукомъ. Ханна тоже махала ей, стоя у мачты.

Ихъ веселое настроеніе заразило и Сёдерлинга… Какъ знать, можетъ быть, жена права… можетъ быть… разъ даже Хельга увряетъ, что это послано имъ отъ Бога…

— Ура! ура!— крикнула Хельга.— Калле, махай также и ты! Видишь, Ханна стоитъ и ждетъ, чтобы ты помахалъ ей… Что за красивая двушка!…

Но Калле не двинулся съ мста и стоялъ неподвижно, угрюмый и недовольный, засунувъ об руки въ карманы. Прежде чмъ лодка успла выйти изъ залива, онъ повернулся и ушелъ съ берега.

IV.

Опять Сёдерлингъ стоитъ на берегу бухты, въ которой были спрятаны тюки, и думаетъ о томъ, какъ лучше устроить все, когда придетъ яхта эстонца за тюками. Повидимому, Эмма упустила изъ виду вс трудности, сопряженныя съ нагрузкой такого громоздкаго товара. Трудно себ даже представить, какъ это сдлать безъ того, чтобы сосдъ не накрылъ ихъ за этимъ дломъ. Конечно, удобне всего было бы ввести яхту въ бухту черезъ узкій проливъ, привязать ее у скалы и затмъ спускать тюки прямо въ трюмъ. Но тогда сосдъ обратитъ вниманіе на то, что яхта стоитъ въ бухт, а не въ залив, куда обыкновенно приставали вс суда для нагрузки или ища убжища отъ бури. Если же яхта причалитъ въ залив, то придется тюки подвозить въ лодк, и тогда нагрузка будетъ происходить на самыхъ глазахъ у сосда, онъ увидитъ, хотя бы это происходило глубокой ночью. Отъ его глазъ не такъ-то легко укрыться… Впрочемъ, доносить онъ не станетъ, если даже откроетъ, въ чемъ дло.

У Сёдерлинга стало вдругъ такъ гадко на душ отъ этихъ мыслей. Ему было противно думать объ этомъ. Пусть Эмма длаетъ, что хочетъ и какъ хочетъ. Вдь она все это заварила.

‘Я ничего не находилъ,— говорилъ онъ самому себ.— Т, кто нашли, пусть и изворачиваются, какъ хотятъ. Пусть Эмма отвчаетъ за себя, а Калле за себя, если у него есть за что отвчать. Вдь я имъ только немного помогъ… Не мое дло заявлять о находкахъ другихъ. Вдь раньше она всегда сама заявляла о находкахъ и удерживала за собою то, что полагается по закону. А я не бралъ для себя ни единой дощечки изъ тхъ, которыя она нашла… Пусть длаетъ съ тюками, что хочетъ… Она отвчаетъ за все’.

Этимъ всегда оканчивались размышленія Сёдерлинга, когда онъ думалъ о находк.

Онъ пошелъ домой. Увидя, что Калле вырзаетъ деревянныя уключины, стоя возл дровяного сарая, онъ подошелъ къ нему и тоже принялся за эту работу.

— Какъ ты думаешь, Калле, какъ намъ поступить, когда прідетъ этотъ эстонецъ со своей яхтой? Пристать ему тамъ въ бухт или здсь въ залив, чтобы сосдъ ничего не заподозрлъ… Какъ будетъ умне?

— Не знаю, — отвтилъ Калле односложно.— Длайте, какъ хотите.

Сёдерлингъ хотлъ, собственно, спросить сына о другомъ, но не могъ заставить себя заговорить о томъ, что его такъ мучило.

— Становится все тише и тише,— сказалъ онъ посл нкотораго молчанія.— Пожалуй, мы могли бы попытаться поставить сти для салакки…

— Что же, можно,— отвтилъ Калле вяло.

— Попытаться намъ въ Камбаловыхъ шхерахъ или отправиться на вншнія шхеры?

— Трудно ршить, гд лучше. Но мы могли бы попытаться сперва, гд ближе.

— Ну, мы всегда наловимъ столько, что это можетъ пригодиться на наживу для трески.

И отецъ, и сынъ такъ сжились другъ съ другомъ и такъ привыкли вмст ловить рыбу, что безъ словъ и до мельчайшихъ подробностей знали, что каждому изъ нихъ нужно длать. Немного спустя сти, грузила, веревки и поплавки были свалены въ лодку. Калле сидлъ на веслахъ, а отецъ стоялъ у кормового весла и закидывалъ сти. Все это длалось молча, никто не произносилъ ни слова. Калле былъ все такъ же мраченъ и упорно смотрлъ въ воду.

— А кругленькую сумму денегъ ты нашелъ,— началъ, наконецъ, отецъ заискивающимъ голосомъ.— Это какое-то чудо! Рдко приходится слышать о такой находк. Правда, люди вырываютъ клады изъ земли, но никогда не случалось, чтобы чистыя деный плавали по морю… Какъ ты нашелъ этотъ футляръ? Такую маленькую вещицу и не замтишь въ мор. И гд ты его вытащилъ? Онъ плавалъ?

— Ужъ не думаете ли вы, что я вытащилъ его со дна?

Калле какъ-то машинально устремилъ свой взоръ вдаль на море, но сейчасъ же, точно испугавшись чего-то, отвернулся.

— Нтъ, я думалъ, что, можетъ быть, футляръ выкинуло на берегъ и ты его нашелъ.

На этотъ разъ Калле ничего не отвтилъ, и отцу такъ и не удалось ничего добиться отъ него. Впрочемъ, онъ хотлъ совсмъ другого.

Грузила были опущены, поплавки прикрплены и сти заброшены. Надо было еще только прикрпить веревки къ другому шесту. Все это длалось молча, каждый длалъ свое дло.

— Посмотримъ, поймаемъ ли мы что-нибудь, — проговорилъ отецъ.— Пожалуй, сти будутъ пустыя.

— А почему это?

— Да мы и такъ уже много чего получили…

— Ну, это ничего не значитъ…

Отецъ не брался за весло, а потому и сынъ не гребъ. Нкоторое время лодку несло по втру.

— Охъ-хо-хо… да… да, — вздохнулъ Сёдерлингъ.— Да… да,— вздохнулъ онъ еще разъ, берясь, наконецъ, за весла и тщетно подождавъ, что Калле хоть немного отойдетъ и съ нимъ можно будетъ заговорить. Но онъ долженъ поговорить съ сыномъ. Они были уже невдалек отъ своего берега, когда Сёдерлингъ вдругъ пересталъ грести такъ неожиданно, что лодка чуть не сдлала полнаго оборота.

— Послушай, Калле, не совершимъ ли мы большого грха, не заявляя о тюкахъ и деньгахъ?

— Не знаю… Мн-то какое дло?— отвтилъ Калле съ затаеннымъ раздраженіемъ.

— Какъ какое дло? Тебя это тоже касается.

— Я отдалъ деньги матери. Значитъ, у меня ничего больше нтъ.

— Ну, ты получишь свою часть.

— Мн не надо ни одной пенни.

— Все равно, вс мы будемъ пользоваться этимъ. И если это грхъ для одного, то и для другого также.

— Ну и пусть…

— Но если ты находишь, что это грхъ, почему ты не сказалъ объ этомъ сейчасъ же матери? Можетъ быть, она и не ухала бы.

— Все равно, мать не обратила бы на это вниманія… да и Ханна также.

— Но почему ты находишь, что это грхъ?

Калле широко размахнулся весломъ и опустилъ его въ воду, чтобы заставить и отца грести. А такъ какъ онъ гребъ изо всхъ силъ, то все вниманіе отца было обращено на то, чтобы лодка держалась правильнаго курса.

— Что касается меня,— продолжалъ черезъ минуту отецъ,— то я тутъ ни при чемъ. Я ничего не находилъ. Я помогалъ только немного таскать тюки. Мать этого хотла и мать все ршала.

Такъ какъ Калле ничего не отвтилъ на это, то онъ продолжалъ:

— Не думаешь ли ты, что правильне всего было бы, если бы я сейчасъ же отправился къ смотрителю таможни и заявилъ обо всемъ, прежде чмъ т возвратятся изъ города?

— Съ какой стати вы будете заявлять, разъ найденный товаръ, какъ вы и сами это говорите, не принадлежитъ вамъ? Если это грхъ другихъ, то это не вашъ грхъ.

— Д-да… Но почему ты такъ странно держишь себя, точно ты злишься на меня за что-нибудь?

— На васъ я не злюсь.

Они причалили къ берегу. Лодка была вытащена на берегъ, и Калле принялся выкачивать изъ нея воду, а отецъ пошелъ къ своей работ.

Калле весь день ходилъ пасмурный и молчаливый. Какъ только онъ пообдалъ, онъ вышелъ изъ избы.

Сёдерлингъ сидлъ на скамь, погрузись въ полудрему. Хельга убрала со стола и сла съ работой у окна.

— Вотъ онъ опять ухалъ въ море.

— Что такое съ нимъ?— проговорилъ Сёдерлингъ.— Что мучитъ его?

— Можетъ быть, у него вышло что-нибудь съ Ханной?

Сёдерлингъ всталъ, взялъ бинокль и отправился на гору. Черезъ минуту и Хельга побжала за нимъ.

— Да, что такое съ Калле,— сказала она.— Онъ только что выходилъ на ту скалу и смотрлъ въ бинокль во вс стороны. Ужъ не высматриваетъ ли онъ тюленей или какихъ-нибудь птицъ?

— А ружье онъ взялъ съ собой?— спросилъ отецъ,

— Я не видала.

Сёдерлингъ протянулъ бинокль Хельг и пошелъ въ сарай, гд хранились лтомъ ружья. Вс ружья были на своихъ мстахъ. Значитъ, Калле ухалъ безъ ружья.

— Посмотрите,— сказала Хельга, когда отецъ вернулся,— вонъ Калле вертится все на одномъ мст, точно онъ багромъ что-то вытаскиваетъ изъ моря. Чего онъ тамъ ищетъ? Ужъ не убилъ ли онъ тюленя и не разыскиваетъ ли его? Вотъ онъ опять вышелъ на берегъ и смотритъ въ бинокль…

— Можетъ быть, онъ ищетъ новой добычи въ мор?

— Не можетъ же онъ требовать, чтобы море дало ему еще что-нибудь! Онъ долженъ быть доволенъ тмъ, что уже получилъ. Нельзя же требовать, чтобы море давало каждый день.

Калле возвратился только въ сумеркахъ.

— Ты нашелъ что-нибудь?— спросилъ отецъ.

— Нтъ.

— Зря ты вертишься по заливу. Когда начинаешь такъ искать то ничего не находишь.

— Я не искалъ.

— А я думалъ… Нтъ, то, что мы могли получить, то уже получили. На этотъ разъ съ насъ довольно.

— Да… можетъ быть, даже больше, чмъ довольно.

‘Такъ вотъ, что мучитъ его’, подумалъ отецъ.

——

На слдующее утро отецъ и сынъ снова выхали въ море вынимать сти. Сёдерлингъ ршилъ, что они вытащатъ пустыя сти.

‘И надо же было,— думалъ онъ,— чтобы Эмма ухала, прежде чмъ все это выяснилось… Все-таки это нехорошо… Несправедливо… Когда-нибудь Богъ накажетъ насъ за это, можетъ быть, и скоро даже. Онъ такъ разгнвается, что въ теченіе многихъ лтъ мы не получимъ изъ моря ни одной рыбешки. Ну, а тогда деньги за тюки намъ мало помогутъ. Да и деньги Калле также… если Богъ наложитъ проклятіе на нашъ уловъ’.

Однако онъ ошибся, уловъ былъ такой большой, что имъ трудно было забрать его въ лодку. Что это могло бы означать? Ужъ не знакъ ли это того, что Богъ одобряетъ ихъ дйствія? Неужели Богъ послалъ бы имъ удачу, если бы гнвался на нихъ? Можетъ быть, и вправду это Божій даръ, какъ увряла Хельга… Откуда ей только это могло прійти въ голову…

Сёдерлингъ все больше и больше успокаивался. Ахъ, если бы только Калле не держалъ себя такъ странно!

Но Калле оставался все такимъ же и становился только еще сумрачне. Посл обда онъ снова выхалъ въ море, снова выходилъ на скалы и смотрлъ кругомъ въ бинокль. Потомъ здилъ въ лодк по заливу и какъ будто что-то искалъ въ вод. Возвратясь домой, онъ взобрался на гору, услся тамъ и сталъ смотрть передъ собой.

Сёдерлингу захотлось облегчить свое сердце передъ Хельгой.

— Что случилось съ парнемъ? Отъ него больше и слова добиться нельзя. Казалось бы, что онъ долженъ радоваться, что ему привалило такое счастье. Вдь теперь онъ можетъ жениться на Ханн. Такъ всегда бываетъ: когда у человка ничего нтъ — онъ недоволенъ, а когда онъ становится богатымъ — онъ тоже недоволенъ. И у меня на душ неспокойно. Мн кажется, что мы должны были бы заявить властямъ. Да раньше мы такъ всегда и длали…

— Да, но на этотъ разъ въ этомъ нтъ ничего несправедливаго!— съ убжденіемъ отвтила Хельга.— Я знаю, что это такъ!

— Почему ты это знаешь?

— Я знаю это!

— Такъ скажи объ этомъ брату, тогда онъ, можетъ быть, развеселится.

— Хорошо… я это сдлаю сейчасъ же, если хотите. Гд онъ?

— На гор.

Хельга отложила работу и вышла изъ избы.

Въ глубин души она ршила молчать еще нкоторое время. Она хотла разсказать о своей молитв позже, когда тюки будутъ проданы, деньги размняны и будетъ выстроена новая изба для Калле и Ханны. Только въ тотъ день, когда изба будетъ отстроена и будутъ праздновать ихъ свадьбу, она хотла сказать имъ, что все, что они получили, даръ Божій. Что Богъ услышалъ ея молитву, горячую молитву скромной двушки. Что Онъ услышалъ ее, потому что она съ врой просила Его… Потомъ вс помолились бы вмст и спли бы псаломъ, и Господь вселялся бы во вс сердца…

Такъ Хельга представляла себ все это. Но почему не сказать ей Калле объ этомъ раньше? Не надо, чтобы Калле такъ тосковалъ… Пусть онъ узнаетъ, какъ онъ получилъ эти деньги, кто далъ ему ихъ… Пусть онъ знаетъ, что даръ Божій онъ можетъ принять радостно и съ благодарностью.

Калле уже спустился съ горы и сидлъ на порог лодочнаго сарая, занятый наживленіемъ яруса для трески. Хельга сла рядомъ съ нимъ и стала помогать ему.

— Знаешь,— начала она,— не будетъ никакого грха въ томъ, если мы не заявимъ о нашей находк. Отецъ думаетъ, что это больше всего тебя мучитъ. Вдь онъ самъ думаетъ объ этомъ… Но знай, что даръ Божій мы имемъ право принять съ чистымъ сердцемъ и со спокойной совстью.

— Почему ты думаешь, что это даръ Божій?

— Потому что я молилась Богу объ этомъ, и Онъ услыхалъ мою молитву.

— О чемъ ты молилась?

— Я молилась о томъ, чтобы во время бури нанесло какой-нибудь корабль на мель. И такъ это и вышло. Сперва я увидала тюки, а потомъ ты нашелъ деньги.

Калле посмотрлъ на сестру чуть не съ ужасомъ. Потомъ онъ вдругъ вскочилъ, словно хотлъ бжать куда-то, но снова опустился на порогъ.

— Какъ можешь ты знать, что эти деньги я получилъ, благодаря твоей молитв?

— Да потому, что я молилась главнымъ образомъ за тебя,— отвтила Хельга съ улыбкой, ловко надвая на крючокъ салакку…— Да, да, я молилась главнымъ образомъ за тебя… чтобы у тебя было то, что теб больше всего нужно… чтобы Богъ далъ теб столько, чтобы ты могъ жениться на Ханн. Такъ все и вышло. А потому успокойся и владй своими деньгами съ чистой совстью, потому что это Самъ Богъ послалъ теб ихъ… Калле, Калле! Что съ тобой?

Калле всталъ, перескочилъ черезъ корзину съ ярусомъ и побжалъ къ гор, словно обезумвшій. Потомъ онъ вдругъ остановился и вернулся къ Хельг, едва переводя дыханіе.

— Нтъ… нтъ, это не Божій даръ… это даръ самого дьявола.

— Что ты говоришь?…

— Это… это даръ дьявола!

Онъ отвернулся отъ сестры, быстро пошелъ къ лодк и началъ ее сталкивать въ море. Но потомъ онъ бросилъ лодку и, съежившись, точно подъ сильнымъ градомъ, побжалъ къ Зминымъ шхерамъ… но на полдорог онъ остановился, повернулся и возвратился къ Хельг. Глядя на нее широко раскрытыми глазами, онъ произнесъ, задыхаясь:

— Я… я похитилъ эти деньги у утопленника…

Сказавъ это, онъ бросился въ каюту Хельги, точно тамъ надялся, наконецъ, найти покой и забвеніе.

Хельга побжала за нимъ. Калле ничкомъ лежалъ на ея кровати и горько рыдалъ.

— Калле… послушай… Калле… встань!… Что ты сказалъ?

Хельга старалась приподнять его, но Калле вырывался отъ нея и пряталъ лицо въ подушки.

— Калле, что ты сказалъ? Не можетъ быть, чтобы ты отнялъ деньги у утопленника.

Хельга старалась уврить себя въ томъ, что это не такъ. Но въ конц-концовъ она поняла, что Калле сказалъ правду. Она опустилась на сундукъ въ изголовь кровати и тоже заплакала.

Въ дверяхъ появился Сёдерлингъ.

— Что съ вами? Почему вы плачете?

— Калле похитилъ деньги у утопленника.

— Нтъ…

Калле вдругъ пересталъ рыдать, вскочилъ на ноги и сдлалъ движеніе, точно хотлъ убжать, но такъ какъ отецъ продолжалъ стоять въ дверяхъ, то онъ слъ на кровать и устремилъ передъ собой ничего не выражавшій взоръ.

— Это правда, что ты взялъ деньги у утопленника?— спросилъ отецъ.

— Да.

— Гд ты его нашелъ?

— Въ залив у вншнихъ шхеръ.

— Ты его оставилъ тамъ?

— Я оттолкнулъ его весломъ въ море.

— Куда же его отнесло?

— Не знаю… можетъ быть, онъ пошелъ ко дну, а можетъ быть, его понесло дальше.

— Его понесло туда или сюда?

— Онъ носился по волнамъ… Я сперва перехалъ черезъ него, и тогда только замтилъ, что это… Мн показалось, что теченіемъ его понесло къ берегу…

— Онъ плылъ къ берегу!— сказала Хельга съ отчаяніемъ.— Утопленники всегда плывутъ къ берегу… чтобы ихъ похоронили въ освященной земл… Ахъ, Калле, Калле!

— И ты этого-то утопленника и искалъ вс эти дни въ залив? Ты замтилъ, что это былъ за человкъ?

— Нтъ, я этого не видлъ.

— Должно быть, это былъ капитанъ или штурманъ, разъ на немъ были корабельныя бумаги и деньги. Значитъ, и весь корабль пошелъ ко дну. Какъ онъ былъ одтъ?

— Я ничего не замтилъ, вдь было уже почти совсмъ темно.

— Онъ держалъ футляръ въ рук?

— Нтъ, футляръ былъ привязанъ къ его тлу… или засунутъ подъ кушакъ.

— Ты усплъ бы пригнать тло къ берегу, прежде чмъ оно исчезло или утонуло?

— Пожалуй, если бы захотлъ.

— Что же, ты боялся трогать утопленника?

— Нтъ, у меня былъ багоръ…

— Такъ почему же ты не вытащилъ его на берегъ? Можетъ быть, ты ршилъ, что теб удастся легче завладть его деньгами, если ты не вытащишь его на берегъ?

— Да, такъ это, врно, и было.

— Вотъ какъ… Да… да…

— Такъ, значитъ, ты могъ бы вытащить его на берегъ и его похоронили бы въ освященной земл… и ты не сдлалъ этого!— воскликнула Хельга.

— Подожди, Хельга… Калле, значитъ, ты вытащилъ футляръ, оттолкнулъ утопленника весломъ и не знаешь, пошелъ ли онъ ко дну или его носитъ по волнамъ?

— Да, именно такъ.

— Но если онъ не пошелъ ко дну, то вдь его можно еще разыскать.

— Нтъ, онъ не найдется,— отвтилъ Калле.

— Да, да, онъ не найдется,— повторила Хельга.— Богъ не дастъ намъ найти его!

— Какъ можешь ты такъ говорить, Хельга!

— Да, да, потому что Богъ накажетъ насъ за наши грхи. Этотъ несчастный никогда не будетъ покоиться въ освященной земл, и душа его не найдетъ покоя.

Хельга сидла на сундук и въ волненіи покачивалась взадъ и впередъ, теребя пальцами край фартука.

— Боже, какъ низко мы опустились!— сказала она прерывисто.— Я прошу Бога, чтобы какой-нибудь корабль потерплъ крушеніе… мой братъ грабитъ утопленника… а моя мать скрываетъ чужое имущество. Мы ничуть не лучше сосда!

— Не говори такъ, Хельга,— замтилъ Сёдерлингъ.

Но она приходила все въ большее возбужденіе.

— Никогда, никогда Богъ мн не проститъ этого грха! Какъ могла я молиться объ этомъ Богу!

— Но вдь ты сама все время говорила, что мы имемъ право взять себ все найденное, такъ какъ это даръ Божій.

— Да, но это не такъ… вдь это не даръ Божій… Мы должны все отдать!

— Такъ и отдадимъ, отдадимъ все… я этого самъ хочу,— успокаивалъ ее Сёдерлингъ.— Мы отдадимъ все, и тогда совсть наша будетъ чиста.

— Теперь я понимаю,— продолжала Хельга.— Богъ послалъ намъ испытаніе… Господи, прости Калле и меня и всхъ насъ, молю Тебя!…

Хельга дрожала всмъ тломъ. Испуганный отецъ подбжалъ къ ней, помогъ ей встать съ сундукаи уложилъ ее на кровать.

Мало-по-малу она пришла въ себя и стала прислушиваться къ словамъ отца, который ласкалъ ее, какъ ребенка:

— Мы все отдадимъ… хочешь, я сейчасъ же пойду заявить… Если-бъ Калле сказалъ намъ это раньше, то все было бы уже кончено…

— Да, да, мы должны все отдать…

— Богъ съ тобой, кто же захочетъ брать себ то, что отнято у утопленника?… Мы не такіе, какъ нашъ сосдъ… Мы все отдадимъ и тогда освободимся отъ этого грха… И Богъ проститъ насъ.

Мало-по-малу двушка успокоилась и открыла глаза. Она умоляюще посмотрла на отца и сказала:

— Отецъ, пропоемъ псаломъ.

— Съ радостью, если хочешь.

Съ этими словами отецъ протянулъ Хельг молитвенникъ, лежавшій на стол.

— Знаешь,— сказалъ онъ немного спустя.— Я думаю, что мать тоже раскается во всемъ… Но если бы это было не такъ… Не лучше ли заявить властямъ, прежде чмъ она возвратится домой? Калле можетъ сейчасъ же създить къ смотрителю таможни.

— Нтъ, нтъ, отецъ! Пусть мать сама покорится вол Божіей. Не надо никого принуждать… О, какъ я счастлива! Въ слдующее воскресенье мы вс отправимся въ церковь и поблагодаримъ Бога за все!

— Отдохни теперь, дитя.

— Мн не надо отдыхать…

— Но ты вся дрожишь.

— Ничего. Споемъ теперь псаломъ…

Хельга открыла молитвенникъ и протянула его отцу.

— Тутъ такая мелкая печать… я не вижу безъ очковъ… но я буду повторять за тобой.

— Калле, иди сюда!— позвала Хельга.

Калле стоялъ въ дверяхъ и пристально всматривался въ море.

— Вонъ тамъ показался парусъ, кажется, лодка идетъ сюда.

Онъ пошелъ за биноклемъ, и вс отправились на гору. Вскор всмъ стало ясно, что это ихъ собственная лодка возвращается изъ города.

Немного спустя они могли различить, что мать сидитъ на рул и управляетъ большимъ парусомъ, а Ханна управляетъ фокомъ. Ддъ лежалъ на носу, вывсивъ одну ногу за бортъ.

— Надо сейчасъ же разсказать матери все,— замтила Хельга.— Ты скажешь, Калле?…

— Да, я скажу.

V.

Сёдерлингша сидитъ въ конц стола и опоражниваетъ третью чашку кофе, держа въ одной рук блюдечко, а въ другой громадный кусокъ сахару. Хельга стоитъ у плиты наготов, чтобы налить новую чашку.

— Мать, хотите еще?

— Дай передохнуть немного… О-хо-хо… Ну, и хорошую прогулку мы сдлали! Подумай, Ханна и я должны были одн управляться съ лодкой, пока мы лавировали домой! Папа улегся рядомъ со своимъ боченкомъ, едва только мы вышли изъ гавани. Онъ болталъ всякую чушь и пилъ, пилъ и болталъ. А подъ конецъ онъ заснулъ. Какъ только онъ проснулся, онъ принялся за старое.

— Другого нельзя было и ожидать,— сказалъ Сёдерлингъ.

— Этого-то можно было ожидать. Но если бы я знала, что онъ выкинетъ еще и другую штуку, то я оставила бы его въ город. Вдь онъ разбилъ ногой бутылку со спиртомъ, и мы не могли зажигать спиртовой лампы и сидли безъ кофе вчера весь день и эту ночь, да и сегодня. А тутъ еще намъ пришлось пять часовъ ожидать втра въ залив Пеллинге… Мы могли бы сидть да попивать кофе, но сварить-то его было не на чемъ.

Сёдерлингша старалась длать видъ, будто очень сердита, но не могла все-таки удержаться отъ смха. Хельга тоже постараласъ улыбнуться, чтобы доставить матери удовольствіе, но Сёдерлингъ и Калле сидли серьезные и сумрачные. Время отъ времени Сёдерлингъ бросалъ на Калле испытующій взглядъ.

— Тетя попробовала было налить въ спиртовку водку дда!— сказала со смхомъ Ханна.

— Да, съ горя чего не придумаешь! Но изъ этого ничего не вышло… О-хо-хо… Хорошая это была прогулка!… Я не чувствую ни рукъ, ни спины… Ханна молодчина… она все время помогала мн съ парусами… О, изъ нея еще выйдетъ хорошая рыбачка… Пожалуй, налей мн еще чашечку, если есть… Ну, а какія у васъ новости? Послушайте, принесли бы вы сюда сундукъ изъ лодки… Да и мшки не мшаетъ внести въ амбаръ — въ одномъ пшеничная мука… Теперь мы можемъ пить кофе каждый день, да еще съ булками… Не стоитъ будить папу, пусть выспится въ лодк, но прикройте его чмъ-нибудь, а то онъ простудится.

— Такъ говорите, какія у васъ новости… Хельга, дай мн этотъ узелъ… и тотъ пакетъ… это шерстяная фуфайка для тебя. Ты всегда такъ мерзнешь… носи ее прямо на тл. Докторъ сказалъ, что ты должна всегда держать свое тло въ тепл.

— Такъ ты была также у доктора?

— Да, первымъ дломъ я пошла къ доктору… посл того какъ уладила все съ тюками… Ты такая блдная сегодня, теб опять хуже?

— Нтъ…

— Докторъ прописалъ теб лкарства и еще всякую всячину, что ничего не стоитъ… потомъ мы съ тобой поговоримъ объ этомъ… и взялъ онъ всего только дв марки, хотя написалъ три рецепта… а вотъ лкарства стоили пять марокъ и пятьдесятъ четыре пенни… Мужчины ловили рыбу?

— Они вчера наловили цлую бочку салакки.

— Вотъ какъ!… Наконецъ-то море перестало скупиться. И это хорошо. Хотя въ сравненіи съ другимъ это пустяки. А отецъ говорилъ съ хозяиномъ острова?

— Нтъ.

— Ну, такъ я и знала. Конечно, мн самой придется и объ этомъ позаботиться. Я это и сдлаю, потому что островъ долженъ принадлежать намъ, чтобы сосда больше здсь не было. Въ слдующее воскресенье я заключу съ хозяиномъ контрактъ… Я уже обзавелась порошкомъ противъ клоповъ… Вотъ подожди, мы вымоемъ полы и вычистимъ всю эту свинарню, да выведемъ нечисть, оклеимъ новыми обоями — и тогда у Калле и Ханны будетъ великолпная изба. И все это будетъ сдлано очень скоро. А сосда вы видли за эти дни?

— Нтъ. Должно быть, его нтъ дома.

— Мн говорили, будто его видли въ Гельсингфорс, но наврное не знаю. И хорошо, если его здсь нтъ, по крайней мр, онъ не будетъ ходить и вынюхивать все. Эстонецъ прідетъ сюда со своей яхтой, какъ только продастъ картошку. Да у него уже немного оставалось ея. Его можно ожидать когда угодно, потому что втеръ благопріятный… А, вотъ и сундукъ… сюда, сюда… Поставьте его тамъ… У васъ такія серьезныя лица, точно вы гробъ тащите.

— А что въ этомъ сундук?— спросила Хельга.

— Всякая всячина… вотъ я теб покажу. Тяжелый онъ?

— Но на какія же деньги ты купила все это?

— Богатымъ людямъ не нужны деньги. Богатый можетъ взять въ долгъ. Вотъ такъ потха была у Матросова! ‘Чего вамъ угодно? Прикажете кофе, сахару… черносливу… изюма’, спросилъ меня хозяинъ. А вы даете въ долгъ? спросила я, ‘Зачмъ же въ долгъ, когда у васъ есть деньги?— сказалъ онъ.— Я уже по глазамъ вашимъ вижу, что у васъ деньги есть’… Ужъ какъ онъ это увидалъ, не понимаю!… Пока еще у меня денегъ нтъ, сказала я, но случается, что море даетъ кое-что. ‘А, хорошо, такъ заплатите, когда получите деньги. Море — хорошій поручитель. Такъ чего же вамъ угодно?…’ Господи, онъ готовъ былъ отдать мн всю свою лавку! Какъ пріятно было хоть разъ-то въ жизни покупать, сколько хочешь, не подсчитывая каждую пенни.

Сёдерлингша принялась за свою четвертую чашку и когда выпила ее, то слова снова полились изъ ея рта.

— Только когда побываешь въ город, поймешь, какое счастье имть деньги… Если все обойдется хорошо, то на русской сторон мы получимъ по сту рублей за тюкъ… если только удастся провезти товаръ благополучно подъ носомъ у таможенныхъ ищеекъ. Тамъ пошлина больше, чмъ здсь. А потому тамъ и платятъ за товаръ больше.

— Такъ, значитъ, мы еще и въ контрабандисты попадемъ?— спросилъ Сёдерлингъ слегка дрогнувшимъ голосомъ, набивая трубку въ своемъ углу.

— Не мы… Все это устроитъ эстонецъ… Мы уже обо всемъ уговорились. Онъ или сейчасъ же уплатитъ все наличными и тогда самъ возьметъ себ лишекъ, такъ какъ онъ все-таки будетъ рисковать. Или же мы возьмемъ рискъ на себя, и тогда кто-нибудь изъ насъ долженъ похать на ту сторону, чтобы обдлать это дло. Но объ этомъ мы еще подумаемъ, прежде чмъ онъ прідетъ.

— Такъ онъ прідетъ?

— Да, какъ только продастъ свою картошку. Мн кажется, что было бы лучше всего, чтобы Калле похалъ съ нимъ, тогда онъ могъ бы заодно и деньги размнять въ Ревел. Тамъ размнять легко, никто ничего не заподозритъ. А курсъ я теперь хорошо знаю, до пенни.

— Ты хочешь, чтобы Калле похалъ съ тюками?— спросилъ Сёдерлингъ.

— Калле или ты… какъ хотите.

Никто ничего не отвтилъ ей. Она посмотрла на всхъ. На берегу уже, какъ только она вышла изъ лодки, она сейчасъ же увидала по лицамъ мужчинъ, что что-то случилось, и она почти догадывалась, въ чемъ дло.

— Отгадайте, кого я встртила въ город?— перемнила она разговоръ.— Ханна, разскажи ты.

— Консула и его механика, и мы катались въ его автомобил.

Однако Сёдерлингша не могла утерпть, чтобы не разсказать самой.

— Да, и потха была!… Мы уже подняли паруса и собирались выходить въ море… я только что возвратилась изъ банка, который противъ магазина Стокмана.

— Зачмъ ты ходила въ банкъ?

— А я ршила такъ: почему бы мн не пойти узнать курсъ, разъ я въ город? Вдь теперь насъ не могутъ обмануть въ Ревел… Такъ вотъ я узнала, что гульденъ — это дв марки двнадцать пенни. А когда деньги мняешь, то теряешь одну или дв пенни на каждый гульденъ… Такъ вотъ, когда я вернулась…

— А я стояла на пристани и поджидала,— вставила Ханна.

—…я уже хотла войти въ лодку, какъ вдругъ слышу: ‘Здравствуйте, Сёдерлингша’. Я такъ испугалась, потому что не понимала даже, откуда голосъ.

Тутъ ее перебила Ханна:

— А это консулъ сидлъ въ автомобил. Онъ только что передъ тмъ сказалъ мн: ‘Посмотримъ, узнаетъ ли меня Сёдерлингша’. Ну, а я сейчасъ же узнала шоффера, хотя онъ былъ въ вывороченной наизнанку шуб и съ большими очками на носу…

— Дай же мн разсказать… а потомъ ты будешь… Да, въ автомобил, дйствительно, сидлъ консулъ, а автомобиль такъ шиплъ, что у меня голова закружилась… ‘Входите, я васъ прокатаю’, сказалъ консулъ. Ханна сейчасъ же прыгнула и сла рядомъ съ шофферомъ на козла… А я и сама не помню, какъ очутилась рядомъ съ этимъ черномазымъ въ его красной адской карет на красномъ диван… право, мн показалось, что я тону въ стог сна. Не успла я опомниться, какъ дверь захлопнулась. Моя юбка попала въ дверь и разорвалась… вотъ посмотрите… И потомъ мы похали… Не помню, какъ мы хали и куда пріхали, мы были то въ город, то въ деревн, а онъ только хохоталъ себ въ бороду, когда я кричала. Да вдь мы несемся прямо въ преисподнюю! сказала я. ‘Если хотите, то мы можемъ създить и туда’, отвтилъ онъ. Этакій язычникъ! Но вотъ, наконецъ, мы остановились, и я чуть было не плюхнулась прямо въ заливъ. Хорошо, что Ханна поддержала меня. Спасибо за прогулку, сказала я, и спасибо за корову, которая доитъ цлый годъ! крикнула я. ‘Какая такая корова?’ Да та самая корова, которая даетъ молоко круглый годъ! сказала я. Не знаю, слышалъ ли онъ и понялъ ли, потому что въ это самое мгновененіе автомобиль унесся, и посл него осталось только немного дыма. А папа сидлъ въ лодк и смотрлъ на насъ во вс глаза, ничего не понималъ и только говорилъ: ‘У какого чорта вы были?’ И онъ спрашивалъ совершенно врно. И вотъ, когда мы съ Ханной ввалились въ лодку, папа споткнулся и разбилъ бутылку со спиртомъ, которую Ханна положила подъ переднюю скамью. Но замтили мы это только въ пролив Виллинге, гд намъ захотлось выпить кофейку. Да тутъ ужъ бды поправить нельзя было. Пришлось расплачиваться за прогулку въ автомобил… Забыли мы также и мшокъ съ картошкой на яхт эстонца… Господи, на кого были похожи консулъ и шофферъ.У обоихъ шубы наизнанку. Одинъ старшій дьяволъ, а другой его подмастерье, и съ большими очками на носу… Если бы катались еще дольше, то я заболла бы морской болзнью, хотя я и жена рыбака.

— А я могла бы кататься весь день,— сказала Ханна.

— Ты, это другое дло…

Сёдерлингша и Ханна смялись одн надъ своими приключеніями. Правда, Хельга пыталась улыбаться, но это ей не удавалось. Сёдерлингъ и Калле даже попытки не длали.

— Да, такъ вотъ какъ мы създили… Ну, а теперь надо отпереть сундукъ и вынуть то, что мы привезли изъ города.

— Не лучше ли его пока вовсе не отпирать,— сказалъ Сёдерлингъ.

— Но почему же? Господи, да что съ вами такое?— воскликнула, наконецъ, хозяйка.— Что съ вами случилось?

— Скажи ты, Калле, — проговорилъ Сёдерлингъ, вставая и выходя изъ избы.

Въ дверяхъ онъ столкнулся съ ддомъ. Тотъ былъ въ прекраснйшемъ настроеніи духа, хотй въ голов у него еще стоялъ туманъ. Подъ мышкой онъ держалъ боченокъ.

— Здравствуйте! Привтъ изъ города! Гд вы вс? Не угостятъ ли здсь чмъ-нибудь вкуснымъ?

Сёдерлингъ вышелъ. Онъ хотлъ постоять на крыльц, но потомъ отошелъ дальше, чтобы не слышать того, что будетъ происходить въ изб. Постоявъ съ минуту, онъ пошелъ впередъ, потомъ поднялся на гору, потомъ спустился на берегъ къ лодочному сараю и внесъ подъ крышу корзину съ ярусами, которую Хельга и Калле оставили у дверей. Но затмъ онъ раздумалъ и поставилъ корзину на старое мсто. Въ штаны ему вцпился крючокъ, и онъ вытащилъ его. Посл этого онъ пошелъ къ изб и остановился на такомъ близкомъ разстояніи, что могъ слышать, что говорится въ изб.

Вс голоса покрывалъ голосъ хозяйки, рзкій и раздраженный, тогда какъ Калле и Хельга говорили тихо и спокойно.

— Еще чего придумали! Только изъ этого ничего не выйдетъ!… А, такъ вотъ до чего вы додумались, пока меня здсь не было! Нести такой вздоръ!… Отдать все! Да вдь это то же самое, что прорзать дыру въ сти, когда тащишь ее въ лодку!

— Нтъ, это не совсмъ то же.

— А какая же тутъ разница? Говорю, это все равно, что прорвать дыру въ сти, когда въ ней уже бьется лещъ.

— Нтъ. Если ловишь рыбу въ чужой вод, то только справедливо или выпустить рыбу, или отдать уловъ ея настоящему владльцу.

— Въ чужой вод? А кто же ловилъ рыбу въ чужой вод? Нтъ, ты мн скажи, кто ловилъ рыбу въ чужой вод?

— Дло въ томъ, что великій грхъ грабить мертваго.

— Грхъ… грхъ… почему это грхъ?

— Вы понимаете, мать, что я не могу оставить деньги, которыя я отнялъ у утопленника.

— Ну, такъ и бросай ихъ назадъ въ море!

— Этакую-то уйму! Да вы съ ума сошли, что ли?— закричалъ ддъ.

— Вотъ именно!— выразила свое сочувствіе Ханна.

— Молчите, папа, и дайте мн говорить съ дтьми!— огрызнулась Сёдерлингша. Потомъ она заговорила мягче:— Нтъ, скажите мн серьезно… неужели вы, дйствительно, хотите, чтобы и тюки, и деньги отправились туда же, откуда они пришли… чтобы ихъ опять бросили въ море?

— Нтъ, бросать въ море не надо, мы возвратимъ ихъ тмъ, кому они принадлежатъ.

— А кому они принадлежатъ?

— Это мы, конечно, узнаемъ, когда выяснится, кому принадлежалъ корабль.

Нсколько минутъ царило молчаніе. Тутъ вошелъ въ избу Сёдерлингъ.

— И ты такой же сумасшедшій, какъ эти двое?— крикнула хозяйка, увидя его въ дверяхъ.

— Мн кажется, что надо было бы заявить о находк…

— А вотъ мн этого не кажется!

— Во всякомъ случа, нехорошо было насильно отнимать отъ утопленника…

— Насильно? Разв можно насильно отнимать у мертваго? Вдь онъ не сопротивляется. Ужъ тогда лучше сказать, что онъ добровольно отдалъ.

— Калле долженъ былъ бы устроить такъ, чтобы покойника похоронили въ освященной земл, а онъ намренно оттолкнулъ его весломъ назадъ въ море.

— Неужели онъ сдлалъ это намренно?— спросила Сёдерлингша измнившимся голосомъ. Помолчавъ съ минуту, она спросила Калле:— Зачмъ сдлалъ ты это?

— Я подумалъ, что если никто не будетъ знать, чьи это деньги, если не будетъ покойника, то мн не придется отдавать деньги обратно.

— Неужели ты, дйствительно, могъ такъ подумать? Можетъ быть, теб теперь это такъ кажется?… Нтъ, нтъ! Все это вы придумали потомъ! Это другіе внушили теб.

— Это все Хельга придумала!— замтила Ханна.

— Молчи, Ханна, и оставь Хельгу въ поко!

— Калле раскаивается отъ чистаго сердца и не находитъ покоя,— сказала Хельга.

— Да и я противъ того, чтобы пользоваться тмъ, что взято отъ покойника… все равно, какъ взято… Жутко объ этомъ подумать!— сказалъ Сёдерлингъ.

Хозяйка сознавала въ глубин души, что ея мужъ правъ, но она не хотла поддаваться этому чувству. Она пришла въ еще большее возбужденіе и обрушилась на мужа:

— Что же, и ты тоже начинаешь бояться привидній? А разв мы можемъ быть уврены въ томъ, что то, что даетъ намъ море, не принадлежитъ утопленнику? Если бы мы считались съ этимъ, то никогда не должны были бы пользоваться тмъ, что выбрасываетъ на берегъ. Вдь почти все это принадлежитъ утопленникамъ… Господи, и стоитъ думать объ этомъ! Вдь такъ и жить нельзя здсь! Тогда лучше сразу перехать на материкъ. Ты можешь сдлаться батракомъ у какого-нибудь крестьянина, Сёдерлингъ! Да и Калле также! Будете навозъ возить!… Канавы рыть!… Да, Калле, я должна была бы послать тебя въ семинарію, какъ ты и хотлъ! Это теб подходило бы больше всего. Теб надо было бы сдлаться проповдникомъ!… Разъ въ жизни на вашу долю выпало такое счастье, а вы отказываетесь отъ него! Грхъ? Грхъ!… Вотъ хохоталъ бы сосдъ… если бы узналъ объ этомъ!

— Вдь не хотите же вы, мать, чтобы и мы поступали, какъ сосдъ?

— Я говорю только, что вы спятили, а Хельгу сбила съ толку учительница изъ села, эта противная старая два, ханжа… которая все поетъ псалмы и пснопнія, и молитвы… это она, негодная, виновата во всемъ несчастій! И дура же я, что позволила ей сунуть сюда носъ весною! Прямо не знаешь, плакать или смяться…

Хельга и Калле сидли на скамь рядомъ, молчаливые и невозмутимые. Если бы они хоть сколько-нибудь спорили, матери было бы легче, но они молчали, словно находили, что объ этомъ и спорить не стоитъ… О, мать хорошо знала, что чмъ Хельга становится кротче, тмъ упорне она стоитъ на своемъ.

— Скажите, изъ какихъ денегъ мы заплатимъ за эти товары, которые я закупила въ город?— спросила хозяйка.

Никто ничего не могъ отвтить ей на это.

— А изъ чего мы заплатимъ эстонцу за то, что онъ пріхалъ сюда?

И на это никто не отвтилъ ей.

— Ничего у васъ нтъ!… Вдь у васъ нтъ ни одной пенни! Да васъ это и не касается. А потому я. поступлю такъ, какъ нахожу лучше… И почему ты не сказалъ мн объ этомъ, прежде чмъ я ухала, Калле?

— Въ этомъ я, дйствительно, виноватъ…

— А теперь уже поздно. Переправляйте тюки къ таможн, если вамъ этого хочется. Ну, а деньги перешли ко мн, и у меня он и останутся.

— Совсть Калле не успокоится, если онъ не заявитъ также и о деньгахъ,— сказала Хельга.

— И Калле не стыдно будетъ навлечь на голову матери такой позоръ!… Впрочемъ, длайте, какъ хотите! Вотъ ключъ отъ сундука. Все, что въ немъ есть, куплено на грховныя деньги, хотя за товары еще и не заплачено. Берите все и бросайте тоже въ море. Отдайте тому, у кого это взято… Можетъ быть, онъ успокоится, когда получитъ обратно свои деньги…

— Мама!— проговорила Хельга голосомъ, полнымъ укоризны.

— Да ты, кажется, тоже спятила!— крикнулъ ддъ дочери. Онъ сидлъ, положивъ локти на столъ, и пилъ кофе.— Ты уже готова уступить имъ во всемъ! На что утопленнику деньги? Ему он не нужны, попадетъ ли онъ на небо или въ адъ. Самъ священникъ говорилъ мн какъ-то, что на неб деньги не нужны, потому что тамъ все получаютъ даромъ, а за деньги все равно ничего не получишь… ну, а въ аду такая уйма деньжищъ, что имъ нтъ тамъ никакой цны.

— Папа…

— Ддушка…

— А если вы боитесь, что утопленникъ будетъ бродить только потому, что его не зарыли въ освященную землю, то говорю вамъ, что все это вздоръ. Т, которыхъ носитъ по морю, на земл не бродятъ. А вотъ души тхъ, которыхъ похоронили по всмъ правиламъ на кладбищ, гуляютъ себ повсюду. Разв вы не знаете, что привиднія всегда являются съ кладбищъ? Нтъ, Калле, ты долженъ только радоваться, что не вытащилъ эту падаль на берегъ!

— Довольно, папа!

— А что? Разв я не правду говорю?… Да ужъ коли на то пошло, то прочитать заупокойную надъ утопленникомъ можно также, когда онъ остается въ мор… И надъ этимъ утопленникомъ тоже… Вдь хоронятъ же въ мор умершихъ на корабл. Мы можемъ хоть сейчасъ же послать за священникомъ — и дло съ концомъ! Пошлемъ за священникомъ, а деньги оставимъ себ!

Сёдерлингу понравилось это предложеніе:

— Пожалуй, это не такъ ужъ глупо… Что скажешь ты на это, Хельга? Могила — это одно, а похоронный обрядъ — другое. А священникъ пріхалъ бы?

— Если не другой, такъ священникъ изъ Стурё готовъ благословить хоть турка.

Ханна громко расхохоталась, а Хельга заплакала.

— А я-то думала, мать, — говорила она сквозь рыданія,— что какъ только ты узнаешь о поступк Калле, ты на все согласишься…

На Сёдерлингшу всегда дйствовали слезы больной дочери.

— Хорошо, хорошо, я согласна на все… Я вдь ужъ сказала: длайте, какъ хотите! Заявляйте, заявляйте… отправляйте все въ таможню! Только ужъ тогда берите все… каждое бревно, каждую дощечку, каждый крюкъ,— все, что выбрасывало на берегъ! Вы должны были бы давно отдать все это… Почему не было грха въ томъ, что мы пользовались всмъ этимъ?… Или все зависитъ отъ цнности? Почему не заявила ты объ этой серебряной ложк, которую нашла въ брюх щуки?

— Вдь это тоже было отнято у покойника!— ядовито замтила Ханна.

— Не зубоскаль, Ханна!… Да, все получили мы отъ моря, а кому извстно, не погибли ли также и люди, когда это добро падало въ море? Ладно, пусть все остается по-старому… мы были бдны и останемся бдняками до самой смерти… такъ вы, по крайней мр, этого хотите… Если у Калле хватаетъ терпнія ждать собственной избы, то я могу подождать и съ коровами. Если Хельга можетъ обходиться безъ лкарствъ, то я обойдусь безъ кофе. Обо мн и думать не стоитъ!… Только теперь мы перестанемъ пить кофе… О чемъ же ты плачешь? Все выходитъ по-твоему! Ты слышала, что я сказала?

— Бога не радуетъ жертва, которую приносятъ не отъ чистаго сердца.

— Что такое?… Ужъ не хочешь ли ты, чтобы я съ радостью и съ легкимъ сердцемъ бросила въ море пять тысячъ марокъ? Нтъ, знаешь ли, такъ много требовать отъ человка нельзя!

И, заплакавъ злыми слезами, не обращая больше вниманія на рыданія Хельги, Сёдерлингша схватила свое одяло и свою подушку и вышла изъ избы. Слышно было, какъ она вошла въ клть, дверь которой захлопнула съ такой силой, точно ршила никогда больше оттуда не выходить.

Ддъ взялъ боченокъ съ водкой подъ-мышку и, покачиваясь, пошелъ въ свою каморку по другую сторону сней.

Хельга вытерла глаза и тихо пошла къ себ въ каюту.

Ханна подождала, пока вышелъ Калле, и пошла вслдъ за нимъ. Но Калле быстро пошелъ къ лодк, на которой не былъ еще спущенъ большой парусъ. Съ минуту Ханна стояла и смотрла ему вслдъ, потомъ она пожала плечами, повернулась и пошла въ противоположную сторону.

Въ изб остался одинъ Сёдерлингъ. Теперь, какъ и всегда, когда приходилось разршить какой-нибудь щекотливый вопросъ, онъ старался облить самого себя. Почесывая за ухомъ, онъ пробормоталъ:

— Хорошую кашу они заварили! И не знаешь, кто изъ нихъ правъ, кто виноватъ? И надо же было, чтобы именно на нашъ берегъ выбросило все это! Пусть бы ужъ лучше все попало въ руки сосда, какъ это почти всегда бывало… Неужели же придется ложиться спать безъ ужина?

Но тутъ онъ открылъ, что кофейникъ все еще стоитъ на плит. Онъ досталъ чашку и налилъ себ кофе.

Сундукъ стоялъ посреди избы, Ключъ лежалъ на крышк, куда его бросила Сёдерлингша. Сёдерлингъ слегка приподнялъ крышку. Сундукъ былъ полонъ всякихъ мшковъ и пакетовъ. Оттуда распространялся запахъ чернослива и изюма, но Сёдерлингу показалось, что пахнетъ также и табакомъ. Онъ началъ рыться въ мшкахъ и нашелъ цлый ящикъ сигаръ, на крышк котораго былъ портретъ голландской королевы, — Ну, молодецъ, эта Эмма!— Онъ открылъ ящикъ, взялъ дв сигары и сунулъ ихъ въ карманъ. Посл этого онъ уложилъ въ сундукъ все, какъ было, закрылъ крышку и придвинулъ сундукъ на его обычное мсто между стной и кроватью.

Немного спустя Сёдерлингъ сидлъ на берегу съ толстой сигарой во рту и наслаждался, какъ никогда раньше.

— Ничего, все наладится… а если не наладится, то не наладится… нтъ, да ужъ какъ-нибудь да наладится.

VI.

Сёдерлингша тщетно старалась уснуть. Она натянула даже одяло на голову, чтобы ничего не видть и не слышать. Но сердце ея сильно билось отъ огорченія и злобы, а солома шуршала подъ ней при малйшемъ движеніи. Ей все время мерещилось лицо Хельги, то съ выраженіемъ укоризны, то грусти, то она видла ея глаза, полные слезъ. Прибой моря о прибрежныя скалы слышался все ясне, по мр того какъ становилось кругомъ тише.

Когда въ дом и на двор все затихло, она встала и вышла на дворъ. Было такъ тихо, что листва рябины, стоявшей у хлва, не двигалась. Заливъ былъ зеркальный, безъ малйшей ряби. На мгновеніе между двумя островами промелькнулъ блый корпусъ стокгольмскаго парохода. Съ моря, гд на якор стояла шхуна, доносились удары топора.

Сёдерлингша посмотрла въ сторону каюты Хельги. Въ маленькомъ оконц виднлся еще свтъ. Значитъ, Хельга не спитъ.

Постоявъ съ минуту въ нершительности, Сёдерлингша пошла по направленію къ Зминымъ шхерамъ. Тамъ волны все еще съ шумомъ прибивали къ скалистому берегу, но Сёдерлингш показалось, что прибой сталъ гораздо слабе. Повидимому, втеръ окончательно стихалъ. Теперь можно было ожидать нсколькихъ дней полнаго штиля.

А если настанетъ штиль, то эстонецъ не прідетъ, потому что онъ прямо такъ и сказалъ, что терять время на лавированіе онъ не хочетъ.

Да, пожалуй, и лучше было бы, если бы этотъ морской разбойникъ вовсе не показывался здсь… И могутъ ли два человка до такой степени быть похожи другъ на друга, какъ этотъ эстонецъ и Корсу! Та же рыжая косматая борода, т же маленькіе свиные глазки, тотъ же хитрый взглядъ изъ-подъ нависшихъ бровей. ‘Такъ вы съ вншнихъ шхеръ’, — сказалъ ей эстонецъ. Я тамъ кое-кого знаю. Съ Корсу я уже и раньше обдлывалъ кое какія длишки’..-‘ И до чего у него было грязно въ кают… пахло махоркой и смазными сапогами… Нтъ, лучше продать эти тюки куда-нибудь въ другое мсто… Лучше отдать въ таможню… Охъ-хо-хо!

Сёдерлингша пошла обратно. На двор она стала бродить какъ-то безцльно, приводя кое-что въ порядокъ. Окно Хельги все еще свтилось, спокойно и ровно, какъ маякъ. Этотъ свтъ точно манилъ и предостерегалъ въ одно и то же время. Что длаетъ она теперь? О чемъ думаетъ? Наврное, опять скорбитъ о безбожности своей матери…

Сёдерлингша поднялась на гору и тихо подошла къ кают. Она остановилась невдалек отъ окна, такъ что могла видть, что длается внутри.

Эту каюту со стараго галеаса выбросило на берегъ еще тогда, когда Хельга была маленькой двочкой. Сперва она служила ей игрушечнымъ домикомъ, но потомъ, когда Хельга подросла, она сама оклеила каюту обоями и устроила ее такъ, что могла жить въ ней лтомъ. Окно было только въ одно стекло и на немъ была занавска. Передъ оконцемъ стоялъ небольшой столикъ, накрытый блой скатертью. Все въ этой кают было такъ чисто и мило, словно въ игрушечномъ домик.

Хельга сидла у оконца въ ночной кофточк и читала. Пламя свчи горло прямо и не колыхалось, напоминая бутонъ цвтка въ цвточномъ горшк, и это пламя было такое же серьезное и невозмутимое, какъ лицо Хельги… Боже, какое оно блдное и увядшее… носъ острый и узкій… и у бдняжки уже глубокія морщины вокругъ рта, а верхняя губа тонкая и безкровная и плотно облегаетъ зубы, какъ у покойника…

У Сёдерлингши больно сжалось сердце. Для нея каюта дочери была священнымъ мстомъ. Она заходила туда въ каждую свободную минуту, чтобы посмотрть книги Хельги и попросить ее почитать вслухъ. Иногда он вмст пли псалмы. Ахъ, Хельг такъ необходима была бы отдльная комната также и на зиму! Если бы они оставили себ тюки и деньги — ну, хотя бы только деньги,— то можно было пристроить къ изб еще одну комнату… Какъ аккуратно висятъ ея бдныя платьица на стн… а вонъ тамъ висятъ пестрыя ленты, которыя она сама соткала, но которыя она никогда не носитъ… Ахъ, и никогда ей не придется одться въ подвнечный нарядъ… а скоре въ другой…

Чтобы не испугать дочь, Сёдерлингша тихо отошла подальше и потомъ, громко кашляя, подошла къ двери и пріотворила ее.

— Ты все еще не спишь, дитя мое? Почему ты не ложишься? И разв теб не холодно въ кофточк? Вдь докторъ сказалъ, что ты должна всегда держать себя въ тепл. Ты могла бы затопить печку… или теб не нарубили дровъ?.

— Нтъ, дрова есть, но мн не пришло въ голову…

— Я сейчасъ затоплю.

Мать поспшила затопить желзную печурку, стоявшую въ уголку каморки.

— Что ты читаешь?

— Евангеліе,— отвтила Хельга, не отрываясь отъ чтенія.

— Не почитаешь ли мн вслухъ?

— Мн кажется, что ты сегодня не въ такомъ настроеніи, чтобы слушать слово Божіе.

— Полно, забудь все…

Хельга заложила Евангеліе соломинкой и повернулась къ матери.

— Ахъ, мать, я была такъ уврена, что… что ты…— она не договорила, потому что къ горлу ея подступили рыданія и глаза наполнились слезами.

— Полно, полно, не надо… если ты плачешь Изъ-за меня, то вдь я, кажется, уже достаточно…

— Скажи, чмъ мы лучше Корсу?— перебила ее Хельга въ волненіи.— Вдь ограбить мертваго — это гораздо хуже, чмъ ограбить живого… это гораздо боле тяжкій грхъ. Живой можетъ защищаться…

— Такъ, значитъ, ты хочешь жить въ такой же бдности, какъ и раньше?

— Да.

— Подумай о томъ, что Ханна броситъ Калле, если у нихъ не будетъ отдльной избы.

— Если Ханна броситъ Калле изъ-за того, что онъ поступитъ по совсти, то пусть лучше бросаетъ его.

— А ты думаешь, Калле такъ же разсуждаетъ? Ты это знаешь?

— Я знаю только, что Калле никогда не согласится присвоить себ деньги, которыя послалъ ему самъ дьяволъ для соблазна.

— Самъ дьяволъ?…— повторила Сёдерлингша съ укоризной.

Но она поняла, что было бы безполезно спорить по этому поводу, однако она все-таки сказала:

— Ахъ, а я-то такъ радовалась… больше всего за тебя…

Наступило молчаніе.

— Почитай мн что-нибудь,— сказала наконецъ мать.

Хельга открыла Евангеліе на той страниц, гд читала, когда вошла мать:

‘Тогда Іисусъ возведенъ былъ Духомъ въ пустыню, для искушенія отъ діавола, и, постившись сорокъ дней и сорокъ ночей, напослдокъ взалкалъ. И приступилъ къ нему искуситель и сказалъ: Если Ты Сынъ Божій, скажи, чтобы камни сіи сдлались хлбами. Онъ же сказалъ ему въ отвтъ: написано: не хлбомъ однимъ будетъ жить человкъ, но всякимъ словомъ, исходящимъ изъ устъ Божіихъ’.

Но Сёдерлингша плохо слушала чтеніе. Ея вниманіе было поглощено ввалившейся грудью и худыми пальцами дочери, а также ея слабымъ, надтреснутымъ голосомъ… ‘Конечно, все будетъ такъ, какъ она этого желаетъ,— думала она.— Изъ года въ годъ она становится все слабе и чахнетъ… Долго ей не протянуть… И, конечно, я поступлю такъ, какъ она хочетъ… хотя все ляжетъ тяжелымъ бременемъ на мои же плечи… Ахъ, да вдь я не слушаю!’

И она принудила себя сосредоточиться на томъ, что читала дочь, и уже не пропускала ни одного слова:

‘Опять беретъ Его діаволъ на весьма высокую гору и показываетъ Ему вс царства міра и славу ихъ, и говоритъ Ему: все это дамъ Теб, если падши поклонишься мн. Тогда Іисусъ говоритъ: отойди отъ Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и ему одному служи. Тогда оставляетъ его діаволъ,— и се Ангелы приступили и служили Ему. Услышавъ же Іисусъ, что Іоаннъ отданъ подъ стражу’…

— Ты нарочно для меня выбрала это мсто?

— Я продолжала тамъ, гд кончила, когда ты вошла.

— Который могъ бы быть теперь часъ?… Но пора ли теб ложиться?

Молодая двушка не возражала и сейчасъ же улеглась. Мать поплотне обернула простыней ея ноги, маленькія и худыя, какъ у ребенка, погасила свчу и вышла, плотно притворивъ за собой дверь.

Подбородокъ ея дрожалъ, и она была вся въ волненіи, когда она шла къ себ.

‘Когда это она выбрала именно это мсто?— думала она.— Неужели же я сатана, неужели я соблазняю ихъ и заставляю преклоняться передъ славою мірскою? Неужели я такая, что мн слдуетъ сказать: отойди, сатана! Господи, да разв я не бьюсь изъ-за нихъ всхъ, какъ рыба объ ледъ, не работаю до того, что едва съ ногъ не валюсь отъ усталости?’

Въ ней все больше и больше поднималось и накипало горькое чувство.

‘И зачмъ только я сломя голову понеслась въ городъ!… Точно я не знала, что здсь безъ меня все прахомъ пойдетъ!… Каково? Она сравниваетъ насъ съ сосдомъ!… И Сёдерлингъ тоже хорошъ!… Не могъ даже къ хозяину създить и уговориться о покупк острова,— тогда хоть деньги-то были бы спасены…

— Тьфу!… Чтобъ тебя!…

Она уже отворяла дверь въ клть, какъ что-то рыжее бросилось ей въ юбки, но, получивъ отъ ней здоровый пинокъ, съ шипньемъ исчезло на гор.

— Что тутъ случилось?— послышался голосъ Сёдерлинга откуда-то изъ-за угла.

— Это кошка сосда… чтобъ ей пусто было!… А ты чего бродишь по ночамъ, словно привидніе?

— А я поудилъ немного… Что, Хельга больна?

— Нтъ!— крикнула Сёдерлингша во весь голосъ, давая, наконецъ, выходъ чувству горечи и разочарованія.

VII.

Сёдерлингша проснулась, когда уже былъ свтлый день, и разбудило ее веселое щебетанье ласточекъ. Это птенчики, сидвшіе рядышкомъ на карниз окна, защебетали, когда мать прилетла съ кормомъ.

‘Да,— подумала Сёдерлингша,— эта мать не спрашиваетъ, что думаютъ и чего хотятъ ея птенцы… А они довольствуются тмъ, что она сунетъ имъ въ клювъ… Да такъ и должно быть!’

И то, что показалось ей вчера, когда она ложилась спать, смутнымъ, неопредленнымъ и запутаннымъ, представилось ей теперь такимъ же яснымъ, какъ солнечные лучи, отражавшіеся на зеркальной поверхности залива, и такимъ же несокрушимымъ, какъ скала, по которой она шагала отъ дома къ амбару и отъ амбара къ дому.

‘Не отдамъ ни одного пенни! Я еще не сошла съ ума! И что на меня нашло вчера? Нехватало только, чтобы я въ конц-концовъ позволила себя уговорить и сдлала бы какую-нибудь непоправимую глупость!’

Она очень неласково разбудила мужчинъ и скомандовала Ханн, сидвшей на краю кровати и звавшей во весь ротъ, чтобы та отправилась къ ключу за водой. Сама она развела огонь на очаг. Посл этого она сняла со стны жаровню для кофе и приказала:

— Сёдерлингъ, вытащи сундукъ… Куда двался ключъ?

— Да тамъ… на крышк, куда ты сама положила его вчера.

Съ демонстративнымъ равнодушіемъ вынула Сёдерлингша изъ сундука мшокъ, высыпала изъ него часть содержимаго въ жаровню, положила мшокъ обратно и велла Сёдерлингу задвинуть сундукъ на его обычное мсто между кроватью и стной.

Вошла Хельга. Она сла на свое мсто у окна и принялась за работу.

— Можетъ быть, ты пожаришь кофе, пока я буду доить корову? Смотри только, чтобы зерна прожарились ровно.

Послушно, хотя и не безъ нкотораго колебанія, Хельга взяла жаровню. Проходя мимо Калле, сидвшаго на краю кровати и надвавшаго сапоги, она искоса посмотрла на него. Сёдерлингша взяла подойникъ и пошла въ хлвъ, но въ дверяхъ она остановилась и обернулась.

— Кто это оставилъ наживку передъ дверьми лодочнаго сарая? Она тамъ гніетъ.

— Это я забылъ ее, когда вы пріхали,— отвтилъ Калле.

— Забылъ… забылъ…

— Но она годится еще для трески,— замтилъ Сёдерлингъ.

— Такъ насадите остатки наживки на крючки, пока готовится кофе, а потомъ поставьте ярусъ. Сегодня очень хорошая погода… самая рыбная… если бы вы только не мшкали!

‘Вотъ такъ бы и сгнило все,— подумала она,— и пошло бы на кормъ воронамъ! Да, хорошо бы у нихъ все шло, если бы позволить имъ распоряжаться!…’

Въ то время какъ она доила, цдила молоко и задавала корму коров, мысли ея работали и распутывались, словно пучокъ спутанныхъ нитокъ, и наконецъ тянулись ровно, какъ гладкая нитка съ катушки:

‘Это было бы не только безуміемъ, ужасной несправедливостью и величайшей глупостью, но также и преступленіемъ по отношенію къ нимъ самимъ. Да, именно по отношенію къ нимъ самимъ! Конечно, деньгами и находкой долженъ распоряжаться тотъ, у кого есть хоть сколько-нибудь здраваго смысла. Вдь въ конц-концовъ я за все и за всхъ отвчаю, и главнымъ образомъ за Хельгу. Да никто и не могъ бы отвтить за то, что выбросилъ такую кучу денегъ, ни передъ Богомъ, ни передъ людьми, ни передъ своей собственной совстью. А вдь у меня, слава Богу, совсть есть. И моя совсть не дала бы мн покою, если бы я не поступила такъ, какъ она мн подсказываетъ. Ну, а совсть Хельги одинъ день говоритъ такъ, а на другой день этакъ. Сперва надо оставить все, а потомъ, оказывается, что надо отдать все. Подумаешь, увряетъ еще, что это ей говоритъ голосъ Божій! Вчера Богъ сказалъ да, а сегодня говоритъ нтъ, а завтра, пожалуй, опять да. Хорошъ Божій голосъ…. И разъ никто отъ этого не страдаетъ… Ну, а если считать за великій грхъ то, что мы не похоронили утопленника въ освященной земл, то и вправду мы можемъ попросить священника прочитать надъ нимъ отходную на мор. Для этого не надо даже посылать за священникомъ въ Стуре. Почему бы нашъ пасторъ не согласился на это?’

Кофе былъ сжаренъ, когда Сёдерлингша вернулась въ избу съ молокомъ. Она взяла кофейную мельницу, поставила ее себ на колни и такъ быстро завертла ручку, что трескъ раздавался по всей изб. Потомъ она всыпала въ кофейникъ чашку молотаго кофе. Ей такъ хотлось высказать всмъ въ глаза все то, что она передумала. Казалось бы, и они должны были хоть немного опомниться.

‘А впрочемъ,— думала она,— какое имъ дло до всего этого? Вдь и тюки и деньги — мои, разъ они все мн отдали. А потому я имю право распоряжаться этимъ имуществомъ, какъ мн самой заблагоразсудится. Подумаешь тоже, будто мы такіе же, какъ и сосди, только изъ-за того, что Калле не вытащилъ изъ воды утопленника!… Все это только причуды больной двушки! Кто намъ помшаетъ дать отчетъ во всемъ уже посл того, какъ тюки будутъ проданы и деньги размняны? Да и раскаиваться въ этомъ тоже никто намъ не помшаетъ. Можно и искупить грхъ… На то и грхъ, чтобы его искупать… Нтъ, я оставлю все, не отдамъ ни одного пенни. Пусть прізжаетъ эстонецъ! Если они не захотятъ мн помочь нагружать на яхту тюки, такъ я и безъ нихъ обойдусь… Ханна и папа не откажутся помочь. А въ Ревель я и сама могу създить, если ужъ на то пошло… Продамъ тамъ хлопокъ и размняю деньги’.

Она налила пять чашекъ кофе и разставила ихъ на стол.

— Ханна, поди позови мужчинъ.

Сёдерлингъ и Калле сидли передъ сараемъ для лодокъ и приводили въ порядокъ ярусъ. Сёдерлингша видла, что Калле остался на мст. Казалось, будто Ханна пререкается съ нимъ о чемъ-то. Потомъ она пожала плечами и ушла отъ него.

Ддъ вышелъ изъ своей каморки, озябшій, съ одеревянвшими ногами, и взялъ дрожащей рукой чашку кофе.

— Хельга,— сказала Сёдерлингша,— пей кофе, пока онъ не остылъ.

— Спасибо, мн не хочется.

— Теб уже не годится больше кофе? Ты нездорова, что ли?

— Нтъ, мн просто не хочется. Но, можетъ быть, ты дашь мн немного молока.

— Ханна, бери свою чашку… Почему Калле не идетъ?

— Не знаю, что на него нашло.

Немного спустя Сёдерлингша увидала въ окно, какъ Калле всталъ, взялъ ящикъ съ крючками и отнесъ его въ лодку. Потомъ онъ отнесъ туда же корзину съ ярусомъ и поплавками. И посл этого пошелъ къ изб, но только пріотворилъ дверь и сказалъ:

— Отецъ, мы могли бы теперь отправиться въ море… все готово.

— Твоя чашка стынетъ,— сказала Сёдерлингша,— стоя спиной къ двери.

— Мн не хочется кофе,— отвтилъ Калле.

— Что такое? Это еще что за новости?

— Да просто не хочется…

— И ты тоже потерялъ вкусъ къ кофе? Ну и хороши вы!— Сёдерлингша рзко повернулась къ двери, посмотрла на Калле, потомъ на Хельгу и встала съ мста, вспыхнувъ отъ злобы.

— Такъ вы не хотите кофе? Ну такъ отдадимъ его тмъ, кому онъ придется по вкусу!

— Да не бросай же ты Божье добро… я выпью кофе!— крикнулъ Сёдерлингъ. Но прежде чмъ онъ усплъ этому помшать, его жена выплеснула кофе изъ чашекъ Хельги и Калле въ помойное ведро.

— Съ ума вы, что ли, сошли?— зарычалъ ддъ.

— Дло въ томъ, что если мой кофе для нихъ не годится, то они могутъ пить свой собственный… если только онъ у нихъ есть… А у меня онъ будетъ до гробовой доски!

— Мать, я вовсе не хотла…

— Я не такая дура, чтобы не понимать…

— Да послушайте же…

Но Сёдерлингша схватила уже помойное ведро, вышла изъ избы и пошла въ свинарню.

‘Пусть не воображаютъ себ,— думала она…— Я не дамъ себя запугать этими выходками!’

Содержимое помойнаго ведра попало поросенку на морду и на спину, и онъ, обиженно захрюкавъ, убжалъ въ уголъ.

Въ свинарню пришла и Ханна, въ глазахъ ея свтилось злорадство.

— Такого нахальства я еще никогда не видала!

— Что ты хочешь сказать?

— Да то, что отъ этой чашки кофе они не стали бы хуже…

— Это ихъ дло… тебя-то это не касается!

— Какъ знать, можетъ быть, это и меня касается.

— Убирайся вонъ отсюда! Мн не надо совтчицъ!

Чтобы успокоить свои взволнованныя чувства, Сёдерлингша пошла на берегъ. Тамъ она увидала картину, которой она и ожидала: гладкая, отлогая скала, на которой чистили салакку, такъ и осталась въ грязи. Она была вся липкая, и внутренности рыбы гнили на ней. Сёдерлингша взяла песокъ и щетку и, проклиная мысленно лнивыхъ и безпечныхъ мужчинъ, вымыла и вычистила всю скалу.

Черезъ минуту она увидала Сёдерлинга. Онъ подошелъ къ ней поближе и сказалъ:

— Съ ихъ стороны это было очень нехорошо… и они сами поняли это посл того, какъ я съ ними поговорилъ. Они выпьютъ кофе, если ты только предложишь имъ.

— Нтъ, ужъ спасибо! Я не хочу, чтобы они изъ-за меня брали на душу грхъ… Чего ты тамъ стоишь и глазешь? Почему ты не идешь ставить ярусъ?

— Ты все-таки хочешь?…

— Что такое?

— Продать тюки!

— Разумется!

— Но разъ они этого не хотятъ…

— И деньги и тюки — мои, мн ихъ отдали! Я распоряжаюсь ими, какъ хочу.

— Что же ты хочешь длать?

— Тамъ будетъ видно.

Къ берегу осторожно приближалась Хельга, но она остановилась на нкоторомъ разстояніи. Сёдерлингша нарочно повысила голосъ, чтобы и дочь могла слышать, что она говоритъ.

— Ну, а что касается кофе, то должна сказать, что за кофе я заплатила свои кровныя деньги… А за все то, что я взяла въ долгъ, я тоже заплачу свои деньги.

— Послушай, мать,— сказала Хельга, подходя ближе.

— Нтъ, больше мы объ этомъ не будемъ говорить ни теперь, ни посл!

Хельга пошла съ опущенной головой къ своей кают. Черезъ минуту она снова вышла и направилась къ изб. Сёдерлингша весь день возилась то съ тмъ, то съ другимъ и старалась не встрчаться съ глазу на глазъ съ остальными членами семьи.

——

Посл этого вс молчали изо дня въ день. Работали молча, молча садились за столъ, молча встрчались и разставались, и никто не произносилъ ни слова.

Правда, дти снова пили утренній кофе. Но съ каждымъ днемъ они все боле и боле замыкались въ самихъ себ.

‘Они умываютъ руки,— думала Сёдерлингша,— сваливаютъ всю вину на меня… Ну такъ что же, я и покажу имъ, что справлюсь одна’.

Хельга не просила больше мать приходить къ себ въ каюту, чтобы почитать и попть вмст. Зато Калле теперь часто сидлъ у нея. Сёдерлингша достала свою старую Библію и попробовала читать одна. Но это было не то.

‘Подумаешь, мать не годится больше для того, чтобы читать Слово Божіе со своимъ ребенкомъ!… Да, а Христосъ лъ и пилъ съ мытарями и фарисеями. Было бы очень полезно для нихъ, если бы они прочли именно это мсто. Вдь это тоже Слово Божіе… Пусть бы прочитали и другое мсто… гд говорится: ‘кто изъ васъ безъ грха, пусть броситъ въ нее камнемъ’. Но эти-то мста они и пропускаютъ… А читаютъ только то, что больше для нихъ подходитъ’.

——

Былъ субботній вечеръ. Калле и Хельга сидли вдвоемъ въ ея кают. Сперва они читали, а потомъ стали тихо разговаривать другъ съ другомъ. Сёдерлингша тихо подкралась по гор и стала у стны. Она слышала, какъ Калле сказалъ:

— Нтъ, нтъ, я не могу сдлать заявленія безъ согласія матери…

— Пожалуй, ты правъ,— отвтила Хельга.

— Мы всегда такъ порочили нашего сосда, называли его мошенникомъ, разбойникомъ и грабителемъ утопленниковъ… А теперь хотятъ, чтобы я сдлался такимъ же, какъ онъ!

Хельга что-то отвтила, но Сёдерлингша не разслышала ея словъ. Калле продолжалъ:

— Нтъ, я отлично зналъ, что длалъ. И я хорошо сознавалъ, что граблю утопленника… Я даже нарочно оттолкнулъ его, чтобы мн уже никому не надо было отдавать деньги.

— И ты дйствительно могъ бы вытащить тло на берегъ?

— Это мн ничего не стоило бы… Я тотчасъ же раскаялся въ своемъ поступк и чуть было не бросилъ футляра ему вслдъ…

— Какъ жаль, что ты этого не сдлалъ!

Съ минуту царило молчаніе. Слышно было только, какъ Хельга перелистываетъ книгу. Потомъ она сказала:

— Нтъ, мать не сдастся… Да и Ханна подзадориваетъ ее…

— Не поговорить ли мн съ Ханной?

— Она будетъ только издваться надъ тобой…

Посл нкотораго молчанія Хельга спросила:

— А ты успокоился бы, если бы его благословили въ мор?

— Ну, врядъ ли… вдь я все-таки ограбилъ его.

— Да, да, правда…

— А кром того, какъ могъ бы пасторъ благословить его, не узнавъ всего… Вдь если бы мы не сказали ему всего, то намъ пришлось бы лгать.

— Да, да…

— Что же изъ всего этого выйдетъ?

Черезъ минуту Калле замтилъ:

— А если еще сосдъ узнаетъ про это… И почему бы ему и не узнать? Чего добраго, онъ уже пронюхалъ обо всемъ… Нтъ, лучше я отправлюсь въ море, чтобы не слышать, какъ его сыновья будутъ глумиться надо мной… А мать пусть поступаетъ, какъ хочетъ…

— Можетъ быть, она еще одумается. Я буду молить Бога, чтобы Онъ смягчилъ ея душу.

Калле всталъ, Сёдерлингша поспшила незамтно уйти.

‘Господи, и могутъ же людямъ прійти въ голову такія глупыя мысли!— думала она.— Ну, и заботьтесь сами о себ! Берите ваши тюки и деньги! А за меня вовсе не надо молиться! И не надо никому изъ-за меня узжать въ чужіе края’.

Она уже сдлала было движеніе, чтобы пойти и выкрикнуть имъ это, но одумалась:

‘Нтъ, это было бы безуміе!’

И вдругъ у нея екнуло сердце: а что, если сосдъ и вправду пронюхалъ что-нибудь? Вдь онъ могъ побывать въ город и встртиться съ эстонцемъ… А тогда Калле правъ.

——

Въ сняхъ послышался топотъ тяжелыхъ сапогъ дда, и онъ вошелъ въ избу какъ разъ въ ту минуту, когда Сёдерлингша взяла свое одяло и направлялась въ клть.

— Да бросьте же вы наконецъ дуться другъ на друга!— сказалъ ддъ.— Самъ дьяволъ не вынесетъ этого! Все идетъ шиворотъ навыворотъ, я не могу даже напиться какъ слдуетъ! И я хорошо знаю, чмъ все кончится… Да, Эмма, скоро они и тебя собьютъ съ толку. Дала бы ужъ лучше мн устроить все это. А я съ удовольствіемъ возьму на себя этотъ грхъ. Вдь мн все равно на небо не попасть… Я такъ пилъ и ругался всю свою жизнь, съ малыхъ лтъ, что теперь уже нтъ надежды на то, чтобы я пересталъ пить и ругаться напослдокъ дней своихъ. Такъ что мн это все равно. Да и наврядъ ли тамъ будутъ подбрасывать лишняго жара за каждый новый грхъ. Не бойсь, всхъ будутъ жарить на одномъ огн!

— Перестань богохульствовать! Поди лучше и ложись!

— Все равно мн не уснуть… Охъ-хо-хо!…

Старикъ вышелъ изъ избы и остановился на гор передъ крыльцомъ.

Сёдерлингша ушла въ клть, тяжко вздыхая и охая.

Всю ночь подъ ней нестерпимо шуршала солома. Она не могла найти покоя, какъ ни вертлась въ постели. Была туманная сырая ночь. Сирена завывала на Сельшэр. Едва Сёдерлингша закрывала глаза, какъ ей казалось, будто въ мор реветъ громадный черный тюлень съ огненными глазами… что онъ взобрался на вершину ихъ горы и поворачиваетъ голову во вс стороны и реветъ, точно зоветъ кого-то на помощь.

VIII.

Очень плохо проспавъ ночь, Сёдерлингша встала очень рано и пошла доить корову. Начало только что свтать. Сидя въ хлву, она услыхала стукъ двухъ паръ сапогъ, подбитыхъ гвоздями, по скал. Шаги приближались со стороны сосда. Слышно было, что одинъ человкъ шелъ врной и твердой поступью, хотя шагалъ коротко и быстро, точно несъ тяжелую ношу. Шаги другого человка были неврны, заплетающіеся, словно онъ скользилъ, спотыкался о камни, падалъ и вставалъ. Эти шаги очень походили на походку дда, когда онъ бывалъ пьянъ. Но кто же былъ другой? Сёдерлингша попробовала посмотрть въ щелку, но никого не увидала, такъ какъ т, кто шли по гор, находились все время вн поля ея зрнія.

Вдругъ раздался громкій голосъ дда, онъ загорланилъ заплетающимся языкомъ глупую псню.

— Да, да… главное, не торопитесь,— послышался другой голосъ,— потихоньку мы дойдемъ.

Это былъ голосъ Корсу. Значитъ, сосдъ возвратился домой. Но когда? Ночью, что ли?

Плетень затрещалъ, будто кто-то всей своей тяжестью повисъ на немъ.

— Нтъ, я не пойду, не хочу,— упрямился старикъ.

— Идите и лягте… а завтра опять придете,— уговаривалъ его Kopcy_f

— А у тебя хватитъ силъ помочь мн перелзть черезъ заборъ?

— Да вотъ ухватитесь здсь… а ногу поставьте сюда… ну, вотъ.

— Чортъ возьми… далъ бы мн лучше подъхать къ берегу въ моей лодк… вдь къ теб я пріхалъ въ лодк… въ лодк я сижу спокойно и гребу, если даже пьянъ, какъ стелька… Нтъ, вы просто хотите стащить мою лодку…

— Съ какой стати мы будемъ брать лодку сосда?

— И почему это здсь нтъ калитки?… Мн кажется, ты могъ бы устроить здсь калитку…

— Да вдь здсь была калитка. И не вы ли заколотили ея гвоздями?

— Да, это я заколотилъ ее… съ Эммой вмст. Эмма еще сказала: ‘Мы заколотимъ ее такъ, что даже быкъ не растворитъ ея рогами’… Ну, а теперь я ее раскрою.

— Бросьте это… въ другой разъ какъ-нибудь…

— Послушай, ты первйшій разбойникъ въ свт… это ничего, что я пилъ твою водку… я все-таки повторяю: ты первйшій разбойникъ въ свт… если даже ты поможешь мн перелзть черезъ плетень…

— Да, да, конечно, я помогу вамъ.

— Это очень хорошо, что ты сознаешься… потому что ты и вправду мошенникъ и разбойникъ… Живодеръ… грабитель утопленниковъ… Скажи, чьи сапоги у тебя на ногахъ?

— Какъ чьи? Мои, конечно!

— Какъ бы не такъ… твои… хи-хи-хи… они сдланы на заказъ? Впору ли они теб?

— Полно, папаша, полно… теперь мы перелземъ… ну вотъ…

— Оставь меня, я самъ… безъ всякой помощи… не хочу, чтобы ты помогалъ мн… Рыжебородый чортъ!…

— Да вдь у чорта черная борода.

— Какъ у консула… Онъ катается то въ автомобил, то въ моторной лодк, какъ ему захочется… Вдь этотъ дьяволъ чуть было не увезъ нашихъ бабъ въ преисподнюю… да къ счастью, онъ свернулъ на полдорог.

— Да гд же это было?

— Нигд,— отрзалъ старикъ. Повидимому, онъ заподозрлъ, что сосдъ хочетъ выудить у него что-нибудь.— А ты все-таки хорошій парень… ты не мокрая курица… берешь то, что выпадаетъ на твою долю… и не боишься привидній… и не заявляешь въ таможн…

— Нтъ, вы ошибаетесь… я всегда заявляю.

— А я говорю: никогда!… Сказалъ тоже!… Будешь ты заявлять! Да и благодари Бога, что ты не таковскій… и что дти твои тоже берутъ, когда могутъ… Такъ и надо… А вотъ наши парни — настоящія бабы… размазни… вдь они… Да помоги же мн, попридержи меня за шиворотъ… вотъ такъ… Это двчонка сбила ихъ съ толку, а теперь еще она собьетъ съ толку и мать, хотя та и приходится мн родной дочерью… Да, благодари Бога за то, что у тебя нтъ набожныхъ дтей, потому что тогда все къ чорту идетъ… они только и длаютъ, что читаютъ библію и поютъ псалмы, и рожи у нихъ длинныя-предлинныя…

— Но вдь это означаетъ, что люди думаютъ о своей душ.

— Да, конечно. Вотъ потому-то мы и лучше васъ… потому что ты мошенникъ, и сыновья твои мошенники… и вамъ еще плохо придется… Вотъ подожди, когда-нибудь ты будешь носиться по морю со вздутымъ брюхомъ., и никто не похоронитъ тебя въ освященной земл… и душа твоя никогда не найдетъ покоя… ни во вки вковъ… аминь… И чайки будутъ клевать теб носъ… Послушай, помоги же мн добраться до дому и зайди выпить со мной рюмочку… маленькую, маленькую… Знаешь, сосдъ, будемъ теперь друзьями… забудемъ все старое! Забудемъ ненависть!

— Я никогда не ненавидлъ васъ.

— А я всегда ненавидлъ тебя… и всегда буду ненавидть… до скончанія вковъ…

Плетень снова затрещалъ… одна изъ перекладинъ разломалась.

— Держи меня, а то я упаду… приподними мою другую ногу, да держи за воротъ… пока я поставлю ногу на землю… ну вотъ, спасибо… разбойникъ ты этакій!… Пока свтъ стоитъ, будетъ вчная ненависть между Сёдерлингами и Корсу… Потому что, видишь ли, отецъ мой былъ честный человкъ и я честный человкъ… и дти мои… и внуки мои… честные люди… потому что яблоко недалеко отъ яблони падаетъ… Не думай, что…

— Ну, вотъ, нога стоитъ на земл… теперь я отпускаю…

— И отпускай… никто тебя не просилъ держать…

— Такъ вы теперь справитесь? Или мн довести васъ до самаго дома?

— Нтъ, не надо… держись-ка лучше по ту сторону плетня…

Говоря это, старикъ заковылялъ къ изб, но, дойдя до перваго угла, онъ, какъ куль, повалился на землю. Послышался злорадный смхъ сосда, а когда Сёдерлингша выскочила изъ хлва, она увидала на фон скалы широкую спину и плечи, подергивавшіяся отъ смха. Выше на гор стояли сыновья Корсу и тоже смялись.

Сёдерлингша помогла отцу подняться и отвела его въ каморку, гд онъ сразу повалился на кровать.

— Зачмъ вы туда ходили?— спросила Сёдерлингша отца.— Что вамъ тамъ понадобилось?

— Я выхалъ въ лодк въ море… Здсь у насъ такая тоска, что мн захотлось хоть попть на свобод въ субботній вечеръ… И вдругъ я слышу, какъ кто-то тоже гребетъ невдалек отъ меня… Въ туман ничего не было видно, и я началъ грести въ ту сторону… Оказалось, что это былъ сосдъ, онъ пригласилъ меня попробовать городского гостинца… Это чертовски хорошій человкъ… у него былъ коньякъ въ десять марокъ бутылка.

— Какъ у васъ хватило стыда итти къ нему въ гости и пить его коньякъ?

— А почему бы и нтъ?…

— Что же, знаетъ онъ что-нибудь?… Пронюхалъ онъ что-нибудь?… Не проболтались вы? Чего добраго, вы спьяна все выложили ему?

Старикъ слъ въ кровати.

— Никогда я не напиваюсь до того, чтобы забыть, что можно говорить и чего нельзя. Конечно, ноги мои иногда и слабютъ… но когда видла ты, чтобы я напился до потери сознанія? Голова у меня всегда на мст… А вотъ я знаю другихъ у насъ въ дом, у которыхъ голова не въ порядк…

— Старался онъ что-нибудь вытянуть изъ васъ?

— Ничего онъ не старался.

— Было у него что-нибудь въ лодк?

— Да, какіе-то мшки подъ брезентомъ.

— А что въ нихъ было?

— Я въ чужомъ добр не роюсь.

— Вы не знаете, когда онъ здилъ въ городъ? Былъ онъ уже тамъ, когда мы тамъ были?

— А я почемъ знаю.

— Ничего-то вы не знаете!

— Эмма… не уходи. Возьми вонъ тамъ боченокъ, налей мн стаканчикъ и поставь здсь на стул, чтобы мн не надо было вставать… А теперь поставь боченокъ въ шкафъ, а то я натолкнусь на него, если встану.

— Довольно съ васъ и такъ…

Однако она исполнила желаніе отца.

— Лишь бы сосдъ не стащилъ нашу лодку,— сказала она.

— Не безпокойся, цла будетъ…

——

Съ минуту Сёдерлингша стояла на крыльц и думала. Вс еще спали. Наконецъ она опустила свою поддернутую вверхъ юбку, завязала покрпче платокъ подъ подбородкомъ и пошла къ плетню. Она перелзла на сторону Корсу и направилась прямо къ его изб.

Едва она поставила ногу на землю Корсу, какъ ей показалось что она ступаетъ по чужой, вражеской земл. Въ сущности говоря, отношенія между Сёдерлингами и Корсу не были порваны, они здоровались другъ съ другомъ, когда встрчались, даже останавливались, чтобы перекинуться словечкомъ, но они цлыми годами не переступали порога другъ у друга. Они наблюдали другъ за другомъ издалека, главнымъ образомъ Корсу наблюдалъ за Сёдерлингами. Ему это было и удобне, потому что его изба стояла на пригорк и вмст съ тмъ отъ взора постороннихъ людей его защищала высокая скала съ одной стороны. Зато Сёдерлинги жили, какъ на поднос, изъ слухового окна сосда можно было видть все, что длается у нихъ.

Съ минуту Сёдерлингша остановилась на гребн скалы и посмотрла на об. стороны. У сосда была очень хорошая пристань, и заливъ его открывался на югъ. Кром того, возл дома была высокая скала, съ которой открывался гораздо боле широкій видъ, чмъ съ горы Сёдерлинговъ. Дворъ сосда былъ защищенъ отъ втра, и на немъ росла свжая, зеленая трава. Вс службы были защищены отъ свернаго втра скалой. Весною, когда на двор Корсу не было больше и помину о снг, во владніяхъ Сёдерлинговъ лежалъ еще глубокій снгъ… Да, у сосдей все было лучше, все было въ порядк. Мужчины тамъ были высокіе, сильные и широкоплечіе. Они не знали ни Бога, ни совсти, а между тмъ у нихъ все шло хорошо…

‘И какъ это подло съ ихъ стороны,— думала Сёдерлингша,— заманить къ себ болтливаго старика, напоить его и вытягивать изъ него то, что имъ хотлось знать. Конечно, для этого они и заманили его къ себ. Ахъ, если бы только можно было выгнать ихъ съ этого острова!… Если бы можно было купить весь островъ!… Но разв у насъ можно добиться чего-нибудь?’

Сердце Сёдерлингши было полно горечи, досады и зависти, она даже чувствовала, какъ оно болитъ.

У пристани Корсу стояла лодка съ неспущенными парусами. Оба его сына таскали изъ лодки на берегъ какую-то поклажу.

Сёдерлингша нанавидла сыновей Корсу. Они всегда дразнили Калле и Хельгу, когда были еще маленькими, бросали въ нихъ камнями и вообще досаждали имъ на вс лады.

Жена Корсу стояла на крыльц и не видла Сёдерлингши. Та остановилась за кустомъ сирени и стала смотрть на свою сосдку. Это была маленькая, худая женщина, работящая и дятельная. Сложивъ руки на груди, она съ видимымъ восхищеніемъ смотрла на своихъ сыновей, которые въ это мгновеніе несли по большому мшку въ амбаръ. Сёдерлингш показалось, что ее сосдка — настоящая укрывательница чужого добра, которой мужъ и сыновья таскаютъ награбленное имущество. А какой у нея былъ невинный видъ! И всегда она была такая льстивая, сладкорчивая и точно виляла хвостомъ, когда чего-нибудь боялась. Можно было подумать, что она и не знаетъ, что значитъ обвшивать, обмривать, обсчитывать…

— Здравствуйте!— сказала Сёдерлингша, выходя изъ-за куста.

Жена Корсу вздрогнула и всполохнулась, точно испуганная птица, но топчась же овладла собой.

— А… да никакъ это сама Эмма!… Здравствуйте, здравствуйте!.. Очень пріятно…

Она сбжала съ крыльца, пожала руку Сёдерлингш и даже обняла ее и повела на крыльцо. Оттуда она крикнула въ избу, какъ бы предупреждая:

— У насъ гостья, Матти! Сосдская Эмма!

— Да я не собиралась… разв ходятъ такъ рано въ гости?— сказала Сёдерлингша.— Я пришла только за лодкой отца, которую онъ оставилъ здсь.

— Ну, изъ-за этого не стоило безпокоиться! Мы отвели бы ее къ вамъ. Кстати, у Матти, кажется, есть какое-то дльце къ вамъ.

— Входите, входите!— раздался изъ избы хриплый голосъ Корсу.

Сёдерлингша вошла и увидала въ широкой кровати Корсу. Онъ, повидимому, недавно стянулъ съ себя сапоги и валялся въ чулкахъ. Его рыжая борода покрывала половину его груди. Положивъ голову къ нему на грудь, лежалъ большой рыжій котъ, и казалось, будто это продолженіе бороды Корсу. Одну руку онъ подложилъ подъ голову, а другой гладилъ кота.

— Хозяинъ прилегъ немного отдохнуть посл того, какъ вернулся изъ города,— пояснила жена.— Да не вставай… а то котъ испугается,— добавила она, видя, что мужъ сдлалъ движеніе, когда вошла гостья.

— Здравствуйте, здравствуйте!— сказалъ Корсу, складывая руки на груди.

— Эмма пришла за лодкой,— замтила жена Корсу.— Я ей сказала, что мы отвели бы лодку.

— Зачмъ же вамъ такъ хлопотать… Вамъ и безъ того пришлось возиться со старикомъ,— отвтила Эмма.

— Возиться? Да нтъ же! Намъ только было весело… Онъ такой забавный… совсмъ не мняется.

— Спасибо вамъ за то, что вы помогли ему добраться до дому,— сказала Сёдерлингша.— Боюсь, что онъ ругался, когда подвыпилъ немного.

— Ничего подобнаго,— отвтилъ Корсу.— Такъ пріятно было поболтать съ сосдомъ. Старикъ за словомъ въ карманъ не лзетъ.

— Хорошая ли цна на рыбу въ город?— спросила Сёдерлингша, мняя разговоръ.

— Да какъ всегда… Мы хорошо выручили за камбалу и за салакку.

Корсу громко звнулъ, широко раскрывъ ротъ. Онъ держалъ себя очень важно и независимо, точно вопросъ о цнахъ на рыбу былъ для него совершенно безразличенъ.

— Пожалуйста, Эмма, выпейте чашечку кофе,— предложила жена Корсу.

Сёдерлингша не нашла возможнымъ отказаться и взяла чашку кофе, хотя ей было очень противно угощаться у сосдей.

— Вдь, кажется, и вы также, Эмма, побывали въ город?

— Да, я здила туда съ Ханной и съ папой.

— Что же, скоро вы свадьбу сыграете? Можетъ быть, вы и въ городъ-то здили, чтобы приготовиться къ свадьб?

— Нтъ, о свадьб еще и разговора нтъ… Сперва Калле долженъ выстроить себ избу.

— Ну, долго ли смастерить избу?

Сёдерлингша не могла удержаться отъ того, чтобы не съязвить:

— Нтъ, это не такъ скоро длается… Лсъ очень дорогъ… для тхъ, кто его покупаетъ, конечно.

Повидимому, она попала въ цль, такъ какъ жена Корсу поспшила перемнить разговоръ:

— Какъ поживаетъ Хельга?

— Спасибо. Она все такая же слабенькая, какъ и прежде.

— Да, тяжело, когда дти больны. Но Господу Богу извстно, за что онъ посылаетъ испытаніе на людей… А теперь вы должны отвдать гостинца, который хозяинъ привезъ изъ города.

— О-го, настоящее вино?

— Да, мн кажется, что грхъ бросать на это деньги… но Корсу каждый разъ покупаетъ вино, когда бываетъ въ город.

— Почему и не покупать, когда есть на что купить,— замтила Сёдерлингша язвительно.

Вдругъ Корсу заговорилъ рзкимъ голосомъ, словно ожидалъ подходящей минуты:

— Да… тотъ эстонецъ, у котораго вы покупали картофель, просилъ передать вамъ, что захватитъ съ собой мшокъ… Вдь вы, кажется, забыли у него мшокъ?

У Сёдерлингши пошли круги въ глазахъ, но она замтила къ своей радости, что голосъ не измнилъ ей, когда она отвтила самымъ равнодушнымъ тономъ:

— Да, второпяхъ я забыла его… онъ общалъ доставить его на нашу лодку.

— Вотъ какъ! А онъ-то уврялъ, что вы сами хотли прійти за мшкомъ, — замтилъ Корсу, бросивъ многозначительный взглядъ на жену.

— Да неужто?

— А почему ты не захватилъ съ собой мшка, Матти?— спросила жена Корсу.— Тогда сосдка получила бы его раньше.

— Ну, это доставило бы вамъ слишкомъ много хлопотъ,— сказала Сёдерлингша.— Да и своего груза у васъ было достаточно въ лодк. А эстонецъ сказалъ, что собирается сюда?

— Должно быть, разъ онъ веллъ передать, что возьметъ мшокъ съ собой.

— Спасибо за кофе и за вино… Мн надо итти.

— Если вамъ понадобится картофель,— предложила хозяйка,— то, пожалуйста, Эмма, возьмите у насъ. У насъ тотъ же самый картофель… Вонъ наши мальчики таскаютъ его въ амбаръ.

— Спасибо, но у насъ есть еще картофель. Да скоро и молодого можно нарыть… А наша лодка, должно быть, стоитъ у пристани?

— Я покажу вамъ, гд она.

— Да я и сама найду… Прощайте, Корсу.

— Прощайте, прощайте… Милости просимъ, загляните еще какъ-нибудь. Не забывайте насъ. Кланяйтесь отцу!— крикнулъ Корсу съ кровати.

Какъ могла она пить ихъ кофе и ихъ вино! Если бы она еще хоть что-нибудь выпытала отъ нихъ. Сёдерлингша была глубоко огорчена. Она такъ и не узнала, пронюхали они что-нибудь или нтъ, и ушла отъ сосдей ни съ чмъ.

——

Возвращаясь домой съ лодкой отца, Сёдерлингша гребла такъ, что весла трещали и подъ кормой шипла и пнилась вода.

‘Нтъ,— думала она,— что-то они знаютъ… хотя, можетъ быть, и не все.. Иначе, зачмъ бы Корсу заманивать старика къ себ и пить съ нимъ всю ночь? Онъ уже напалъ на слдъ, хотя и не пронюхалъ всего какъ слдуетъ. Да и эстонецъ, должно быть, проболтался ему о тюкахъ. Недаромъ онъ подмигнулъ жен, когда упомянулъ объ эстонц’.

И вдругъ въ голов у Сёдерлингши пронеслась новая мысль:

‘А что, если и Корсу нашелъ тюки съ хлопкомъ? Наврное, кром тхъ тюковъ, которые удалось вытащить на берегъ намъ, были еще и другіе гд-нибудь въ мор. И, конечно, Корсу высмотрлъ ихъ и забралъ… Пожалуй, и въ городъ-то онъ здилъ также для того, чтобы сговориться съ эстонцемъ.. Если эстонецъ прідетъ сюда за нашими тюками, то онъ, должно быть, заберетъ и тюки Корсу… Да, да, и Корсу усплъ уже уговориться съ эстонцемъ, прежде чмъ я говорила съ нимъ… иначе, почему бы онъ такъ странно ухмылялся?… Корсу говоритъ, что продавалъ камбалу въ город… Это ужъ чистйшая ложь! Кто повритъ, что въ такое время можно было наловить такое множество камбалы, что понадобилось трое человкъ, чтобы отвезти ее въ городъ для продажи!… Да и денегъ за рыбу онъ не могъ получить такъ много… Нтъ, тутъ что-нибудь другое’.

Сёдерлингша усердно гребла, углубленная въ свои мысли, и чуть было не прохала мимо входа въ свой заливъ. Она повернула и стала держаться врнаго курса.

‘Теперь я понимаю, почему эстонецъ такъ охотно согласился захать къ намъ. Онъ ршилъ убить двухъ зайцевъ заразъ! Тюки Корсу и тюки Сёдерлинга! Все въ одну кучу!… А почему бы и нтъ? Чмъ одинъ лучше другого? Теперь, конечно, Корсу находитъ, что мы такіе же мошенники, какъ и онъ. Подумаешь тоже: ‘Добро пожаловать въ другой разъ!’ ‘Не забывайте!’ ‘Кланяйтесь отцу!…’ Нтъ, ты ошибаешься, старая лиса… разбойникъ… грабитель утопленниковъ! Подожди еще! На нашемъ остров никогда не будетъ двоихъ, а всегда будетъ одинъ… Никогда не будетъ двоихъ честныхъ, а всегда будетъ только одинъ! Никогда не будетъ двоихъ разбойниковъ и мошенниковъ, а всегда будетъ одинъ!… Напрасно ты гладилъ свою рыжую бороду! Теб еще попадетъ такъ, что ты это долго будешь помнить! Вотъ увидишь, посмешь ли ты завтра вечеромъ смотрть мн прямо въ глаза… будешь ли ты носъ задирать…’

Сёдерлингша такъ увлеклась своими мыслями, что опять потеряла курсъ.

— Берегись, ты надешь на садокъ!

Она пришла въ себя и едва-едва успла свернуть въ сторону. На берегу стояла Сёдерлингъ и вс остальные члены семьи, кром дда. Они были изумлены, увидя изъ окна мать, которая въ такую раннюю пору, не напившись даже кофе, возвращается съ моря и гребетъ такъ, точно дло идетъ о жизни и смерти.

— Откуда ты?— спросилъ Сёдерлингъ.— Ты увидала что-нибудь въ мор?

Только войдя въ избу, Сёдерлингша, наконецъ, заговорила:

— Дайте мн чего-нибудь… чтобы запить… Кофе готовъ?

Кофе былъ уже сваренъ, и въ шкапу нашлось даже немного водки. Сёдерлингша залпомъ выпила чашку кофе съ водкой.

Не ршаясь разспрашивать ее, и не зная, что думать, вс ждали, когда она сама разскажетъ, что съ ней случилось. Но Сёдерлингша сидла молча на скамь, сложивъ руки на колняхъ и углубясь въ свои думы. ‘А что, если я себ все это только воображаю… если сосди ничего не знаютъ… Да, но если даже они и не знаютъ еще ничего, то вдь эстонецъ не станетъ молчать, да и отецъ также… а эстонца можно ждать каждую минуту’.

— Ничего я не видла въ мор… Чего тамъ видать… Но если кто хочетъ отправиться со мною въ церковь, то торопитесь.

— Вы дете въ церковь, мать?— спросила обрадованная Хельга.

— Да… и заодно въ таможню.

— Такъ ты соглашаешься отдать все?— спросилъ Сёдерлингъ.

— Длайте, какъ хотите… вдь это все ваше… Я не въ силахъ больше бороться со всми вами…

— Ты отдашь и тюки, и деньги?… Все?…

— Ни за что на свт!— воскликнула Ханна.

— Нтъ, зачмъ же все?— замтилъ Сёдерлингъ.

— Какъ же иначе?

— Отдай то, что полагается…

— А что полагается?

— Полагается, чтобы мы возвратили законную часть какъ товара, такъ и денегъ и оставили себ то, что намъ слдуетъ по закону.

— Да, но что скажетъ на это Калле?… Его совсть?…

— Все!… Отдадимъ все! Ничего не надо оставлять себ!— крикнула Хельга съ сіяющими глазами и пылающими щеками.

— Я спрашиваю Калле.

— Нтъ, нтъ, не надо ничего оставлять!

— Ты слышишь, отецъ? Такъ и должно быть,— сказала Сёдерлингша, вставая со скамьи. Она направилась къ двери и прибавила:— Ну, теперь не ворчите больше! Ужъ отдавать, такъ отдавать вссь Тогда, по крайней мр, будетъ покой, никому не надо будетъ ни плакать, ни горевать, ни раздумывать о томъ, что гршно…

— Какъ я счастлива!— воскликнула Хельга.— Теперь въ первый разъ надъ нашимъ домомъ паритъ Святой Духъ…

Однако Калле, должно быть, уловилъ въ тон матери горькую нотку. Онъ всталъ и пошелъ за ней.

— Если вы по совсти находите, что не надо отдавать всего, то не длайте этого.

— Кому какое дло до моей совсти! Вдь все время увряли, что знаете, гд правда и гд неправда.

— Ну, не совсмъ-то такъ…

— Довольно… идите, приготовьте лодку!

Ханна пошла за Сёдерлингшей въ клть.

— Съ какой стати вы хотите отдавать все, когда даже Калле находитъ, что это лишнее.

— Я не знаю, что онъ находитъ и чего онъ хочетъ, я знаю только, чего я сама хочу.

— Похоже на то, что и у васъ винта нехватаетъ, — замтила Ханна.

— Будетъ такъ, какъ я говорю!

— Ну и отлично!— отрзала Ханна.

Она круто повернулась и побжала къ своей, клтушк, гд стала быстро хватать свои платья и складывать ихъ какъ попало въ сундукъ.

Хельга и Сёдерлингъ остались въ изб.

— А все-таки не слдовало бы отдавать всего,— замтилъ онъ.

— Нтъ, нтъ, надо отдать все!— воскликнула Хельга.

— И что могло вдругъ измнить ея намреніе?

— Это самъ Господь открылъ ей глаза!

Однако Сёдерлингу все это казалось непонятнымъ. Онъ чесалъ за ухомъ и думалъ, но такъ ни до чего и не додумался. Наконецъ, онъ взялъ чашку, налилъ въ нее воды, захватилъ мыло и пошелъ на гору мыться.

Ханна продолжала возиться въ своей клтушк. Слышно было, какъ она тяжко вздыхала и охала и какъ она подъ конецъ съ шумомъ захлопнула крышку сундука и заперла его на замокъ. Посл этого она вышла разодтая въ городское платье, въ шляп и съ зонтикомъ въ рукахъ и жакеткой на рук. На ше у нея блестла цпочка отъ часовъ, на ногахъ были желтыя туфли. Не говоря ни слова, она пошла на берегъ и тамъ стала ожидать другихъ. Видно было, что она въ очень скверномъ настроеніи духа. Сёдерлингъ этому не удивлялся, такъ какъ теперь было очевидно, что ея свадьбу придется отложить на неопредленное время.

Калле подвелъ лодку къ пристани. Пока онъ пошелъ переодться въ праздничное платье, Сёдерлингъ принесъ изъ сарая паруса, поставилъ мачты, прицпилъ руль и услся на корм.

Вс сидли въ лодк, и Калле убралъ уже конецъ за бортъ, когда на берегу появился ддъ.

— Куда вы собрались?

— Въ церковь!— крикнула ему въ отвтъ Сёдерлингша.

— И въ таможню!— крикнула Ханна.

— Подождите!… Это еще что за шутки?

— А такія шутки, что надо жить по правд,— отвтила Сёдерлингша.

— Да что же это такое?… Послушай, Эмма… неужели ты…

— Напои корову… А если эстонецъ прідетъ, скажи ему, чтобы онъ обратился къ Корсу, если ему нужны тюки съ хлопкомъ…

— Да у Корсу нтъ никакихъ тюковъ!

— Такъ мы этому и поврили!…

Между тмъ парусъ забралъ втра, и лодка вышла изъ бухты. Старикъ крикнулъ еще что-то, но никто уже не разслышалъ его словъ. Но, судя по его энергичнымъ тлодвиженіямъ, по тому, какъ онъ размахивалъ руками и качалъ головой, топалъ ногами и плевалъ, можно было заключить, что онъ ругается.

IX.

Подъ свжимъ боковымъ втромъ лодка быстро неслась къ селу на берегу материка. Когда она причалила къ пристани, то двери церкви были еще заперты, не прибылъ еще даже и пароходъ, на которомъ обыкновенно прізжали въ церковь обитатели шхеръ. Слышны были только свистки гд-то за островами.

Сёдерлингшу всегда охватывало набожное настроеніе, когда она выходила на берегъ, гд прямо на скал возвышалась старинная каменная церковь, срая и древняя, какъ и сама скала. Какъ-то невольно она здсь вспоминала вс свои грхи. Колокольня возл церкви со старыми осипшими колоколами очень напоминала старую толстую бабушку. Да ‘бабушкой’ прихожане и называли эту колокольню, потому что у нея былъ такой же строгій и вмст съ тмъ добродушный видъ, какой бываетъ у бабушекъ. А флюгерный птухъ на вершин колокольни, казалось, былъ бдительнымъ сторожемъ, зорко слдившимъ за совстью каждаго прихожанина.

Церковь была обнесена каменной оградой, начинавшейся отъ колокольни, такъ что входъ въ колокольню былъ въ одно и то же время кладбищенскими воротами. Невдалек отъ церкви находилась усадьба священника, а дале небольшой рыбацкій поселокъ съ двумя незатйливыми лавочками и булочной. По другую сторону церкви, на самой вершин горы, стояла лоцманская сторожка съ сигнальной мачтой и домъ таможеннаго смотрителя.

По улиц, проходящей черезъ село, на берегу и на пристани двигалась толпа разодтыхъ по-праздничному людей. Кучка женщинъ сидла на пригорк передъ колокольней, ожидая, когда раскроются ворота.

Хельга первая выскочила изъ лодки на берегъ и побжала къ своей подруг, учительниц, которая шла ей навстрчу съ распростертыми объятіями.

— Я была на гор возл лоцманской сторожки и смотрла на море въ бинокль… я сейчасъ же узнала вашу лодку… Здсь насъ сегодня порядочно собралось.

— У меня есть такъ много, о чемъ поразсказать теб!— сказала Хельга.— Мама, я иду въ школу.

— Смотри, не опоздай въ церковь!

Хельга ничего не отвтила и ушла рука объ руку со своей подругой.

— Ну, начнутъ теперь работать языками!— замтила Ханна, выходя на пристань.

— Оставь ихъ въ поко!— рзко сказала ей Сёдерлингша.

Когда Сёдерлингша вышла на берегъ, ее охватило необычайное волненіе. Помимо благоговнія, которое всегда ее здсь охватывало, она почувствовала нчто врод укора совсти, и она даже какъ будто чего-то стыдилась. Однако она очень скоро успокоилась. То, что она ршила, должно было свершиться, передумывать было поздно. Если они хотли себ оставить что-нибудь, то не надо было прізжать сюда… На берегу она остановилась ненадолго, чтобы подождать Сёдерлинга. Футляръ съ деньгами и документами былъ завернутъ вмст съ молитвенникомъ въ носовой платокъ, и она держала его подъ мышкой.

Калле сложилъ паруса и пошелъ за Ханной. Ханна какъ будто избгала его и пошла поскоре впередъ. Однако Калле нагналъ ее возл булочной. Казалось, будто Калле уговариваетъ ее свернуть на боковую дорогу, но Ханна упрямо пошла впередъ, и Калле послдовалъ за ней. На минуту они остановились передъ калиткой таможеннаго смотрителя. Ханна что-то рзко сказала Калле, Калле отвтилъ ей, но Ханна не слушала его, повернула ему спину и вошла въ калитку, оставивъ Калле одного на дорог. Ханна хорошо знала семью таможеннаго смотрителя, потому что ея господа жили здсь на дач въ предыдущее лто.

Калле пошелъ на берегъ и слъ на камень у самой воды, низко опустивъ голову.

Сёдерлингъ, убиравшій большой парусъ, покончилъ, наконецъ, съ этимъ дломъ и вышелъ на берегъ.

— Мн кажется,— сказалъ онъ жен, нагнавъ ее,— что Ханна собирается бросить Калле. Они не обмнялись во время пути ни однимъ словомъ. Недаромъ она съ такой злостью пошвыряла свои вещи въ сундукъ.

— Если она собирается ухать отъ насъ, то почему она не взяла съ собой своего сундука?

— Она, врно, хочетъ еще подождать и посмотрть, что будетъ дальше.

— Ну, по правд-то сказать, я плакать не буду, если она удетъ. Мн всегда казалось, что эта городская фря задираетъ носъ. Богъ съ ней!

— Что же, я съ тобой согласенъ.

— Охо-хо-хо!— вздохнула Сёдерлингша.

У нея было очень тяжело на сердц, горло давила судорога и она тяжело дышала.

— Такъ что же, мы идемъ вмст?… Или итти мн одной?

— Иди ты.

— А не лучше ли вмст?

Сёдерлингша пошла рядомъ съ мужемъ, покорная и кроткая. Даже голосъ ея сталъ тихимъ и чуть ли не плаксивымъ. Что на нее нашло? Впрочемъ, когда она здила въ церковь, она всегда становилась такой кроткой и тихой. ‘Слава Богу,— думалъ Сёдерлингъ,— что она хоть когда-нибудь слушается своего мужа, а не командуетъ и не распоряжается по своему, какъ всегда’.

— Хорошо было бы, чтобы и Калле пошелъ съ нами,— сказала Сёдерлингша.— Вдь деньги его. Не пойти ли намъ за нимъ?

Но какъ разъ въ эту минуту они повстрчались съ таможеннымъ смотрителемъ и пасторомъ. Сёдерлингша посторонилась, остановилась и низко присла имъ.

И смотритель, и пасторъ сейчасъ же узнали ее. Они остановились, подошли къ ней и поздоровались съ ней за руку.

— Вотъ какъ! Сегодня къ намъ пріхали даже съ дальнихъ шхеръ! Ну, какъ вы тамъ поживаете? Много ли ловится рыбы?

— Спасибо, живемъ понемножку…

— А какъ поживаетъ старый ддъ?

— Спасибо, онъ здоровъ.

— Вотъ какъ, вотъ какъ… А что, молодыя гагары уже подросли? Можно будетъ скоро пріхать на охоту?

— Понемножку подрастаютъ… Когда же вы собираетесь пріхать на охоту въ наши края?

— Да, должно быть, скоро… можетъ быть, даже на слдующей недл.

— А у насъ есть маленькое дльце къ господину смотрителю… если только разршите побезпокоить васъ…

— Пожалуйста.

— Вотъ видите ли… мы недавно вытащили на берегъ нсколько тюковъ хлопка.

— А сколько именно?

— Около двадцати штукъ… двадцать одинъ тюкъ.

— Въ, самомъ дл? Что же, это хорошая находка…

— Насколько мы знаемъ, каждый тюкъ стоитъ около ста пятидесяти марокъ?

— Очень радъ за васъ… это, дйствительно, хорошая находка… искренно радуюсь за васъ,— сказалъ пасторъ, добрый и простосердечный человкъ.

Между тмъ, пока они говорили, къ нимъ подошли другіе, и вокругъ нихъ образовалась маленькая толпа.

— Такъ, значитъ, вы пріхали заявить о находк… Хорошо, хорошо… а гд же находка?

— Тюки тамъ, гд ихъ пригнало къ берегу… у Зминой скалы…

— А, это какъ разъ тамъ, гд мы обыкновенно охотимся?

— Вотъ именно… Мы вытащили тюки на берегъ и прикрыли ихъ.

— Что же, вы получите за это хорошую законную часть… по крайней мр, третью часть… И я сердечно радъ этому, — сказалъ пасторъ,— потому что вы заслуживаете этого.

— А потомъ у насъ еще вотъ это… это нашелъ сынъ въ тотъ же самый день, когда пригнало къ берегу тюки… Не знаю, что это такое… Будьте добры, господинъ смотритель, посмотрите…

Стиснувъ губы и полузакрывъ глаза, Сёдерлингша протянула футляръ смотрителю. Тотъ надлъ очки и вскрылъ пакетъ.

— Это что такое!… Деньги!… И корабельные документы!… ‘Маргарита’ изъ Амстердама… съ грузомъ хлопка…

— Значитъ, пароходъ потерплъ крушеніе и экипажъ, очевидно, погибъ?— сказалъ пасторъ.

— Какъ онъ это нашелъ?

— Это было на утопленник. Калле случайно увидалъ его въ пролив… А когда онъ ухватился багромъ за спасательный поясъ, то поясъ разорвался и Калле усплъ взять только футляръ… Тамъ такое сильное теченіе… а кром того, было почти совсмъ темно… такъ что онъ не видлъ, пошелъ ли утопленникъ ко дну, или его понесло дальше въ море… Должно быть, онъ пошелъ ко дну.

— По настоящему-то было такъ…— началъ Сёдерлингъ, но жена незамтно ущипнула его въ локоть, и онъ замолчалъ.

Таможенный смотритель спросилъ:

— А вы знаете, сколько здсь денегъ?

— Мы какъ-то пересчитали бумажки… Но посл того ужъ не трогали ихъ. Кажется, тутъ шестьдесятъ шесть бумажекъ съ десяткой и шестьдесятъ восемь съ пятеркой.

— Значитъ… подождите… триста сорокъ… да шестьсотъ шестьдесятъ… Итого около тысячи гульденовъ.

— А сколько по-нашему гульденъ?— спросилъ пасторъ.

— Мн кажется, что гульденъ — это дв марки и сколько-то пенни,— отвтила Сёдерлингша.

— Значитъ, это составляетъ около двухъ тысячъ марокъ… А съ тюками четыре-пять тысячъ.

— Этакая уйма деньжищъ!— послышался голосъ изъ толпы.— Здравствуйте!

— Здравствуйте, хозяинъ.

— Да вдь это цлое состояніе,— продолжалъ крестьянинъ изъ Бёле, хозяинъ острова, на которомъ жили Сёдерлинги.

— И вы бы могли оставить все это себ, если-бъ захотли,— замтилъ пасторъ.

— Нтъ, мы не могли бы, да и не захотли бы этого,— отвтила Сёдерлингша.

— Ну, да, конечно. Я только хотлъ сказать, что никто не узналъ бы, если бы вы не заявили объ этомъ.

— Мы поступили такъ, какъ полагается,— сказалъ Сёдерлингъ.

— Ну, конечно… конечно… Но надо было быть Сёдерлингами, чтобы поступить такъ… Не всякій бы такъ сдлалъ.

Таможенный смотритель вложилъ обратно въ футляръ бумаги и деньги, обвязалъ его шнуркомъ и спряталъ свои очки въ боковой карманъ.

— Да, да!— сказалъ онъ.— На вашу долю придется кругленькая сумма за находку.

Сёдерлингша постаралась придать своему голосу увренность и сказала:

— А мы думали не брать нашей части.

— Почему же? Неужели же вы такъ разбогатли, что не хотите больше брать того, что даетъ море и что вамъ полагается по закону?

— Нтъ, нтъ, мы вовсе не разбогатли… Но тутъ другое дло… изъ-за утопленника… потому что намъ не удалось похоронить его въ освященной земл. Выходитъ, что мы какъ будто ограбили утопленника… Нтъ, отъ части этихъ денегъ мы отказываемся… Вы, конечно, понимаете насъ, пасторъ.

— Я понимаю, я понимаю, и я…

— Для насъ и для нашихъ дтей это дло совсти, и ужъ тутъ ничего не подлаешь, разъ мы такъ чувствуемъ… Деньги — всегда деньги и, конечно, пріятно получать ихъ… но только не такъ… Да вы понимаете насъ…

— Конечно, я понимаю васъ и радъ, что есть еще такіе люди, какъ вы, съ чуткой совстью. Я разскажу объ этомъ въ присутствіи всхъ прихожанъ, я скажу, что для того, чтобы чувствовать и поступать такъ, какъ Сёдерлинги, надо быть… Сёдерлингами. Не всякій поступилъ бы такъ.

— Да, конечно… не всякій,— сказалъ хозяинъ острова, крестьянинъ изъ Бёле,— но… гм… послушайте, Сёдерлингша… идите на минутку сюда!

Но пасторъ продолжалъ:

— Сёдерлингша лишній разъ подтвердила то, что я всегда говорилъ, а именно, что въ нашемъ краю есть еще люди съ чуткой совстью, люди чести, какіе бывали только въ старину. И если такихъ людей искать, то искать ихъ надо во вншнихъ шхерахъ, гд раздается гулъ моря, гд завываютъ бури, гд жестокая борьба за существованіе и смертельная опасность выпрямляютъ человка и очищаютъ его душу.

Пасторъ былъ мягкосердый и чувствительный человкъ съ мягкимъ голосомъ. Онъ крпко пожалъ руку Сёдерлингш, а та низко, присла передъ нимъ.

Такъ какъ Сёдерлингъ не зналъ, что сказать, то онъ повторилъ свое приглашеніе:

— Пожалуйста, господинъ пасторъ, прізжайте поохотиться на гагаръ… мы даже нарочно приберегаемъ ихъ для васъ.

— Спасибо, спасибо!

Сёдерлингша пошла вслдъ за пасторомъ.

— Господинъ пасторъ… позвольте поговорить съ вами съ глазу на глазъ. Не согласитесь ли вы прочитать заупокойную надъ утопленникомъ… Намъ такъ хотлось бы этого… Мы главнымъ образомъ для этого и пріхали… если это только возможно.

У пастора чуть глаза не наполнились слезами. Онъ ласково похлопалъ Сёдерлингшу по плечу и сказалъ:

— Конечно, конечно… Я съ удовольствіемъ прочту заупокойную надъ моремъ… съ большимъ удовольствіемъ.

Посл этого пасторъ направился къ церкви. Зазвонили колокола, призывая молящихся.

— Ну, мн тоже пора уходить,— сказалъ таможенный смотритель.— Вонъ и пароходъ идетъ… Такъ, значитъ, я займусь этимъ дломъ и поступлю такъ, какъ полагается по закону. Первымъ дломъ намъ необходимо послать заявленіе, подписанное вами, въ таможенное управленіе. И я ни въ какомъ случа не буду измнять третьяго пункта, который гласитъ, что третья часть найденнаго причитается нашедшему.

— Конечно, поступайте такъ, какъ повелваетъ законъ,— сказалъ Сёдерлингъ.

— Да,— продолжалъ смотритель,— вы должны, во всякомъ случа, получить свою часть. А это ужъ ваше дло, какъ вы распорядитесь деньгами. Это никого не касается, захотите ли вы отдать деньги назадъ пароходному обществу или страховому обществу, или все равно кому… Скажу только, что было бы безуміемъ, если бы вы, бдные рыбаки, вздумали длать подарки богатымъ обществамъ. Ужъ тогда отдайте деньги на какое-нибудь доброе дло, въ культурный фондъ или еще куда-нибудь… Да, да, Сёдерлингъ, подождите меня здсь, я скоро возвращусь, и тогда мы отправимся ко мн, и вы подпишете бумагу. Тюки пока пусть остаются тамъ, куда вы ихъ сложили. А потомъ я какъ-нибудь пріду въ таможенной шлюпк и заберу ихъ. Заодно я поохочусь и попробую, клюетъ ли треска.

Смотритель ушелъ. Это былъ маленькій, кругленькій, краснощекій человчекъ, любившій поболтать. Прежде онъ былъ капитаномъ. У него былъ жирный затылокъ съ глубокими складками выпученные глаза. Свою форменную фуражку онъ лихо носилъ набекрень.

Пароходъ причалилъ къ пристани, и вс бросились на берегъ встрчать его.

——

Крестьянинъ изъ Бёле, хозяинъ острова, на которомъ жили Сёдерлинги, земледлецъ и лавочникъ въ одно и то же время, стоялъ на дорог, поджидая Сёдерлинга. Онъ почесалъ себя за ухомъ, подходя къ Сёдерлингу.

— Да, да, гм… послушайте… Вы должны были бы оставить себ деньги, тогда весь островъ былъ бы вашъ.

— А вы разв продали бы его?

— Хоть сейчасъ… На что мн эти голыя скалы и рыбная ловля, когда я самъ никогда не ловлю рыбы?

— Сколько вы взяли бы за островъ?

— Да я продалъ бы вамъ за половину той суммы, которую вы получите съ находки. Тогда вы получили бы и часть Корсу.

— Нтъ, мы не могли бы съ чистой совстью купить островъ на эти деньги. Намъ всегда казалось бы, что мы поступили нечестно.

— Ну, деньги — всегда деньги… Черезъ нсколько времени вы забыли бы думать объ этомъ. Сперва васъ помучила бы немножко совсть, а потомъ вы успокоились бы… Но за находку деньги вы, во всякомъ случа, возьмите. Не будьте же вы такими дураками, чтобы совать деньги въ карманы богачей. Къ чему это? У нихъ и безъ того много денегъ. Ну, а слава за вами и такъ хорошая съ незапамятныхъ временъ.

— Но вдь вы не собираетесь продавать острова Корсу?— спросила Сёдерлингша.

— Нтъ. Во всякомъ случа, вашей части я не собираюсь продавать… Да и на что купилъ бы онъ?

— Ну, этого никто не знаетъ…

X.

Колокола продолжали звонить. Сёдерлингша пошла вмст съ толпой, стоявшей на пристани, къ церкви. Когда она взбиралась на крутой пригорокъ, на которомъ стояла церковь, она услыхала, какъ кто-то сказалъ позади нея:

— Это вонъ та, въ зеленомъ плать?

— Да, она.

— Пять тысячъ… Подумайте только!

Сёдерлингша видла, какъ вс перешептывались и смотрли на нее также и въ церкви. Одна молодая двушка, сидвшая въ конц скамьи, при вид Сёдерлингши встала и уступила ей свое мсто.

Теперь Сёдерлингш казалось, что они никакъ не могли поступить иначе. Не могла бы она сидть здсь въ церкви въ качеств укрывательницы чужого добра. И чего это люди глазютъ на нее, словно она совершила какое-нибудь чудо?

Псаломщикъ заплъ,

‘Даровъ земныхъ ты не стяжай,

Но помни Господа и знай:

Сокровища, что глазъ слпятъ,

Теб лишь мигъ принадлежатъ…’

‘Да я и не стяжаю ничего,— думала Сёдерлингша.— Намъ ничего не нужно. Мы должны довольствоваться тмъ, что у насъ есть, что мы пріобртаемъ честнымъ трудомъ и что мы получаемъ по закону… Богатъ тотъ, кого благословляетъ Богъ’.

Когда былъ проптъ псаломъ, по церкви прошелъ легкій вздохъ, точно вс думали такъ, какъ плось въ псалм.

Вдругъ Сёдерлингша почувствовала, что кто-то толкаетъ ее въ бокъ. Рядомъ съ ней сидла старая Рёманша, и это она толкнула ее.

— Правда, что вы нашли пять тысячъ и ничего не оставили себ?— спросила старуха.

— Кто вамъ это говорилъ?

— Да вс говорятъ это. Никогда еще не случалось ничего подобнаго. Говорятъ, будто и другіе нашли, но никто не заявлялъ.

— Кто другіе?

Въ эту минуту пасторъ всталъ передъ алтаремъ.

— Будемъ слушать,— сказала Сёдерлингша.

Пасторъ произнесъ обычныя молитвы передъ алтаремъ и затмъ взошелъ на каедру.

Сёдерлингша всегда съ трудомъ слдила за проповдью пастора. На этотъ разъ также мысли ея отвлеклись, и она думала совсмъ о другомъ, забывъ, что сидитъ въ церкви. И вдругъ изъ задумчивости ее вывело наступившее въ церкви молчаніе. Сёдерлингша вздрогнула. Господи, неужели пасторъ усплъ кончить, а она даже ничего не слыхала? А можетъ быть, пасторъ говорилъ очень хорошо.

Однако пасторъ не кончилъ, онъ сдлалъ только маленькій перерывъ и затмъ продолжалъ:

— Дорогіе прихожане! Сегодняшній текстъ даетъ намъ поводъ поговорить о совсти. Воистину, въ наше время на совсть мало обращаютъ вниманія! Не проходитъ дня, чтобы мы не слыхали объ обман и несправедливости. Что станетъ съ нашимъ народомъ, если такъ будетъ продолжаться? Отъ чего это происходитъ? Вдь прежде этого не было? Это происходитъ отъ того, что мы перестали отдавать себ отчетъ въ томъ, что справедливо и что несправедливо, и совсть наша потеряла чувствительность, какъ теряетъ чувствительность компасъ, находившійся вблизи желза. Желзо, такъ пагубно вліяющее на нашу совсть, это — наше безграничное любостяжаніе, наша жажда наслажденія! И эта зараза охватила вс классы, какъ низшіе, такъ и высшіе. Вотъ почему голосъ совсти слабетъ съ каждымъ днемъ и, наконецъ, умолкаетъ.

‘Это онъ намекаетъ на нашего сосда’, подумала Сёдерлингша.

— Но горе человку, въ которомъ замолкъ голосъ совсти!— продолжалъ пасторъ.— На своемъ пути во мрак ночи онъ можетъ быть застигнутъ туманомъ, когда не видно ни звздъ, ни луны. Что будетъ съ нимъ тогда? Какъ найти ему тотъ врный путь, который поведетъ его мимо подводныхъ скалъ, омываемыхъ прибоемъ? Ахъ, много, много несчастныхъ, не углядвшихъ за магнитной стрлкой своей совсти! Ничто имъ не указываетъ больше врнаго пути жизни! Но, благодареніе Господу, есть еще такіе люди, которые не позволили жажд къ нажив и деньгамъ заглушить голосъ совсти. Совсть такихъ людей продолжаетъ громко говорить и предостерегаетъ ихъ отъ зла, а они, эти чуткіе люди, прислушиваются даже къ тихому шопоту своей совсти. Есть еще среди насъ люди стараго закала, получившіе свою совсть въ наслдство отъ предыдущихъ поколній. Они совщаются съ своей совстью, какъ со старымъ, врнымъ другомъ. И Богъ вознаграждаетъ ихъ за это сторицею. Совсть для такихъ людей является не мученіемъ, не обузой, а радостью, потому что она награждаетъ ихъ сокровищемъ, равнаго которому нтъ на свт, а именно спокойствіемъ… Спокойная совсть… о, есть ли что-нибудь блаженне этого? Посмотрите, какъ отражается покойная совсть въ дтскомъ взгляд, въ глазахъ юноши, когда онъ побдилъ искушеніе. Но прекрасне всего спокойная совсть отражается на чел старца, который боролся и побдилъ. Вечеръ жизни является для него тогда весеннимъ утромъ, съ лазоревымъ небомъ. Какъ хорошо было бы, если-бъ каждый изъ насъ поступалъ по совсти, какъ хорошо было бы жить намъ въ настоящей жизни и въ будущей. Да поможетъ намъ въ этомъ Господь! Аминь…

‘Что за прекрасная проповдь!— думала Сёдерлингша.— Какъ врно онъ сказалъ! Разв мы не видимъ каждый день, до чего доходятъ люди, когда не слушаютъ голоса совсти. Вотъ хотя бы Корсу, до чего дошелъ онъ и его семья… Да и вс поддаются искушенію. Нтъ, нельзя зажимать рта совсти. Если бы я такъ поступала, я не имла бы ни минуты покоя. Вдь сейчасъ же, какъ только мы начали вытаскивать на берегъ тюки, я почувствовала, что мы поступаемъ не такъ, какъ слдуетъ. А если-бъ я узнала тогда же про футляръ и про утопленника, то я, конечно, не похала бы въ городъ… Да и зачмъ намъ богатство? Намъ было бы совсмъ хорошо, если бы только Хельга была здорова, и если бы у Калле была другая невста… Ну, а если намъ выдадутъ причитающуюся намъ по закону часть за находку, то будетъ совсмъ хорошо… Разъ намъ даютъ, отчего же не брать? Пожалуй, сказали бы еще, что мы важничаемъ… Можетъ быть, наберется около тысячи… Впрочемъ, пусть даютъ, сколько хотятъ…’

Сёдерлингша сидла въ церкви до конца службы и не спшила, какъ другіе, поскоре выйти изъ церкви при первомъ пароходномъ свистк.

Когда же она, наконецъ, вышла на улицу, она почувствовала, что все въ ней успокоилось, что на сердц у нея стало легко, точно ей отпустили вс ея грхи.

Пароходъ уже отошелъ и пристань была пуста. Въ залив было множество парусныхъ лодокъ, точно это была парусная гонка. На лодк Сёдерлинговъ паруса были уже подняты. Сёдерлингъ сидлъ на скамь съ сигарой во рту.

‘Хорошо было бы,— думалъ онъ,— выпить въ булочной чашечку кофе передъ тмъ, какъ отправляться домой… да ужъ ничего не подлаешь…’

— Ну и проповдь произнесъ сегодня священникъ!— сказала Сёдерлингша.

— Вотъ какъ…

— А ты разв не былъ въ церкви? Удивляюсь теб! Гд же ты пропадалъ? Откуда у тебя такая большая сигара?

— Таможенный смотритель позвалъ меня къ себ, чтобы подписать заявленіе.

— Все равно, ты посплъ бы и въ церковь.

— Разв ты не знаешь смотрителя? Онъ не отпустилъ меня, пока я не выпилъ рюмку вина и не осмотрлъ вс его ружья… такъ время и прошло.

— Онъ вычеркнулъ какіе-нибудь пункты?

— Какіе пункты?

— А относительно вознагражденія нашедшимъ…

— Нтъ, все осталось.

— Ну и хорошо… А гд остальные?

— Калле сидитъ вонъ тамъ за парусомъ.

— А Ханна и Хельга?

— Ханна не придетъ. Она ухала съ пароходомъ и просила переслать ея сундукъ къ таможенному сторожу, и какъ можно скоре.

— Какъ, ухала, и даже не попрощалась? А что Калле говоритъ?

— Да ничего.

Въ эту минуту на пристань прибжала Хельга со своей подругой учительницей.

— Можно Хульд похать съ нами?

Сёдерлингш очень хотлось отвтить: ‘Пусть лучше остается здсь со своимъ святымъ Духомъ’. Но, конечно, у нея нехватило духу на это, и она отвтила:

— Добро пожаловать, если только не погнушаетесь нашимъ житьемъ-бытьемъ…

— Да вдь я и прежде у васъ гостила.

— Какъ же, какъ же.

Лодка отчалила. Молодыя двушки сидли на носу, прижавшись другъ къ другу. Сёдерлингъ и Калле сидли на корм. Сёдерлингша услась очень удобно на дн лодки возл большой мачты. Втеръ былъ попутный, ровный, но довольно свжій.

— Какая хорошая погода сегодня!— сказала Сёдерлингша, когда лодка понеслась быстре.

— Да, настоящая погода для поздки въ церковь,— отвтилъ Сёдерлингъ.

Молодыя двушки говорили вполголоса, Калле сидлъ молча и пристально смотрлъ передъ собой, Сёдерлингъ правилъ и сосалъ свою сигару, время отъ времени снова закуривая ее, когда она гасла. Сёдерлингша погрузилась въ свои мысли. Она думала о томъ, что скажетъ Корсу, когда онъ узнаетъ обо всемъ.

Посл нкотораго молчанія Сёдерлингша сказала:

— Пасторъ общалъ пріхать и прочесть заупокойную надъ утопленникомъ…

— Ну, тогда все хорошо!… Все, все!— воскликнула Хельга.

— Не знаю, все ли будетъ хорошо, но не знаю также, что мы могли бы еще сдлать!— пробормотала Сёдерлингша.— Да, кажется, намъ и не надо было столько длать ради нашего блаженства… разъ говорятъ, будто достаточно вры.

— Богъ вознаградитъ насъ за это,— сказала Хельга.

— Ну, не ты и никто другой не знаетъ, какъ поступитъ Богъ.

Лодка завернула за высокій островъ, и вдали сталъ виденъ ихъ берегъ и ихъ изба.

— Дайте бинокль,— сказалъ Калле отцу.

Сперва онъ осмотрлъ свой берегъ, а потомъ берегъ Корсу.

— Тамъ на берегу какъ будто лежитъ мшокъ… или что это такое?

— Какой мшокъ? Дай бинокль!— сказала Сёдерлингша.— Да никакъ это нашъ мшокъ съ картофелемъ! Значитъ, эстонецъ прізжалъ сюда.

— Да онъ и не узжалъ,— сказалъ Калле.

— Что ты говоришь?… Такъ и есть, вонъ изъ-за горы сосда выглядываетъ мачта!

XI.

— Ну, чего мы теперь только не наслушаемся!— сказала Сёдерлингша, когда она увидала, что ддъ вышелъ на крыльцо какъ разъ въ ту минуту, когда она выпрыгнула на берегъ.

Но, къ всеобщему удивленію, старикъ вышелъ къ нимъ спокойный и, повидимому, въ прекраснйшемъ настроеніи духа, чистый, выбритый и въ праздничномъ плать. И совершенно трезвый, точно никогда водки и не нюхалъ.

— Здравствуй, папа! Богъ милости прислалъ.

— Спасибо.

Вокругъ глазъ и рта старика змилась странная улыбка. Да и голосъ у него былъ какой-то необыкновенный. Въ изб ихъ ждалъ новый сюрпризъ.

— Ну и отецъ! Даже кофе сварилъ!… И столъ накрылъ… чашки и сахаръ — все!— воскликнула Сёдерлингша.

— Я думалъ, что вамъ захочется кофейку выпить посл прогулки подъ парусомъ.

— Еще бы, конечно, хочется!

Пока вс пили кофе, старикъ сидлъ на скамь, что-то бормоталъ про себя, жмурилъ глаза, но видно было, что онъ вовсе не былъ расположенъ къ ссорамъ.

— Пасторъ и таможенный смотритель просили вамъ кланяться,— сказала Сёдерлингша,— они поздоровались со мной за руку и спросили, какъ ваше здоровье.

Это не произвело никакого впечатлнія на старика.

— Скоро они прідутъ сюда, — продолжала Сёдерлингша, — поохотиться и поудить треску. Вы не находите, папа, что пріятно будетъ принять такихъ гостей?

Вмсто отвта старикъ ловко пустилъ въ уголъ длинную струю слюны.

— Ахъ, извините, не туда попало.

— Ничего, папа, плюйте себ.

— Таможенный смотритель прідетъ сюда съ таможенной шлюпкой и заберетъ съ собой тюки,— сказалъ Сёдерлингъ.

— Вотъ какъ!

— А пасторъ прідетъ, чтобы благословить утопленника!— замтила Хельга.

— Благословить? Кого?

— Утопленника… въ мор.

— Такъ вы заявили… о тюкахъ?

— Да, и о деньгахъ также.

— Такъ, такъ, о тюкахъ и о деньгахъ также, — повторилъ старикъ, растягивая слова.

Немного спустя онъ спросилъ, отчеканивая слова:

— Можно было по бумагамъ увидать, что это былъ за пароходъ и откуда онъ шелъ?

— Да. ‘Маргарета’ изъ Амстердама.

— Отчего вы это спрашиваете?— спросила Сёдерлингша.

— Да такъ… Интересно все-таки знать, кто получитъ свое имущество обратно.

Сёдерлингша выпила первую чашку, поставила ее на столъ и сказала такъ равнодушно, какъ только могла:

— А эстонецъ-то, оказывается, завезъ-таки сюда мшокъ съ картофелемъ?

— Да.

— Онъ взялъ сколько-нибудь за безпокойство?

— Я не спрашивалъ… да у меня и денегъ-то не было.

— А что онъ вообще разсказывалъ?

— Да ничего особеннаго.

Вс ясно видли, что у старика накипло что-то на душ, но что онъ сдерживаетъ себя и не хочетъ ничего говорить, по крайней мр, пока въ изб посторонній человкъ. Когда Хельга и учительница напились кофе и ушли, Сёдерлингша сказала:

— Ну, папа, теперь облегчите свою душу и выложите все.

— У меня ничего нтъ на душ.

— Что сказалъ эстонецъ, когда узналъ, что изъ дла ничего не вышло?

— Онъ сказалъ: ‘Такъ, значитъ, все это только пустая бабья болтовня’.

— А вы, конечно, отвтили: ‘Вотъ именно’?

— Какъ это и есть на самомъ дл.

— Пусть эстонецъ говоритъ, что хочетъ, но вы-то должны же согласиться, что такъ и должно было все это кончиться. Если Корсу и можетъ разгуливать въ сапогахъ, которые онъ стащилъ съ утопленника, то никому изъ Сёдерлинговъ не пристало брать съ него примръ. Все дло только въ томъ, что у однихъ людей есть совсть, а у другихъ ея нтъ. Есть разница между людьми. Мы покойниковъ тревожить не будемъ, хотя бы при нихъ были милліоны!

— Скажи мн, Эмма, оставила ли бы ты деньги, если бы он были взяты не у утопленника? А если бы ты ихъ взяла, то была бы ты лучше Корсу?

— Я говорю только, что я всегда говорила и что я всегда буду говорить, что, какъ бы я ни поступила, и если бы даже я не заявила о находк, я и мои дти все-таки лучше Корсу и его отродья… И это вы услыхали бы и отъ пастора, если бы были на церковномъ пригорк, когда онъ со мной разговаривалъ… Или вы находите, что намъ надо теперь лебезить передъ сосдомъ только изъ-за того, что мы попробовали его коньяку? Вспомните, что вы сами ему говорили сегодня рано утромъ у плетня… Да и что раздумывать, какъ мы поступили бы, если бы деньги были найдены не на утопленник, разъ это былъ утопленникъ?

— Это не былъ утопленникъ!— отрзалъ старикъ.

— Не утопленникъ?

— Ни одинъ человкъ изъ экипажа на пароход ‘Маргарета’ не погибъ! Даже ни одна мышь!

— Какъ… разв они не утонули? Да какъ же это?…

— Да просто вс спаслись!

— Бросьте шутить!

— Нагруженный хлопкомъ пароходъ ‘Маргарета’, который, какъ вы думали, пошелъ ко дну съ людьми и грузомъ, стоитъ теперь въ гельсингфорсской гавани вмст со всмъ своимъ экипажемъ.

— Ну, а утопленникъ, съ котораго Калле взялъ деньги? Онъ тоже въ Гельсингфорс?

— Да вдь Калле снялъ деньги не съ покойника.

— Да перестаньте же шутить!

— Читайте сами…

Старикъ вынулъ изъ кармана сложенную газету и протянулъ ее Калле.

— Это что такое?— спросилъ Калле.

— Откуда она у васъ?— спросила Сёдерлингша.

— Эстонецъ далъ мн ее.

Калле началъ читать вслухъ замтку, на которую ему указалъ ддъ.

‘Несчастный случай на мор. Благодаря сильному шторму, бушевавшему всю прошлую недлю, въ Финскомъ залив чуть не произошло крушеніе. Но несчастье было предотвращено, благодаря присутствію духа экипажа и счастливой случайности. На разстояніи приблизительно двухъ миль отъ маяка ‘Сельшэръ’ голландскій пароходъ ‘Маргерета’ изъ Амстердама, шедшій съ грузомъ хлопка изъ Пернамбуко въ Петербургъ, потерялъ одновременно и винтъ и руль. Пароходъ носило по морю у шхеръ. Предвидя, что пароходъ неизбжно долженъ наскочить на подводный камень, капитанъ ршилъ въ виду маяка Сельшэръ покинуть корабль вмст съ экипажемъ и въ спасательныхъ лодкахъ добраться до маяка, чтобы оттуда по телефону вызвать помощь. Это ему и удалось. Посл этого экипажъ возвратился на пароходъ, чтобы тамъ дождаться спасательнаго парохода ‘Ассистансъ’, который находился подъ парами въ Котк и немедленно же отправился къ мсту бдствія. Ему удалось прибыть во-время…’

— Ну какъ же деньги-то попали въ море?

— Читай дальше!

Калле продолжалъ:

‘…Страннымъ является то обстоятельство, что пароходъ и экипажъ спаслись, пароходные документы и касса пропали. Дло въ томъ, что, когда капитан покидалъ свою каюту, онъ взялъ съ собою футляръ, въ которомъ хранились документы и деньги, но когда онъ началъ помогать экипажу спускать шлюпки, онъ сунулъ футляръ подъ веревку, которой былъ перевязанъ одинъ изъ тюковъ. Въ это время громадная волна захлестнула палубу и смыла лежавшій на ней грузъ, состоявшій изъ тюковъ съ хлопкомъ’.

— Калле, и ты былъ такой разиня, что не сумлъ отличить тюка отъ утопленника?— спросила Сёдерлингша.

— Очень можетъ быть, что я и ошибся.

Старикъ разразился короткимъ, злымъ смхомъ. Остальные молчали, точно вдругъ потеряли способность говорить. Наконецъ, Сёдерлингша вскипла:

— И изъ-за этой глупой ошибки мы отдали все, что могли бы оставить у себя!

— Вотъ именно,— хихикнулъ ддъ.

— Въ чемъ же дло?— спросилъ Сёдерлингъ, уже понявшій все.

— Да разв ты не понимаешь? Вдь если бы не вышло этого недоразумнія, то для насъ не было ни кораблекрушенія, ни утопленника, и мы могли бы спокойно врить, что все это даръ Божій, какъ Хельга съ самаго начала и говорила… Можетъ быть, такъ это и было… Конечно, это такъ и было. А теперь мы отдали все и только потому, что думали, будто Калле ограбилъ утопленника… На что это похоже?

— Да, да… да, конечно,— пробормоталъ Сёдерлингъ, разинувъ ротъ и вытаращивъ глаза.

— Понялъ ты, что ли, а?

Калле замеръ съ газетой на колняхъ и растерянно осматривался по сторонамъ.

— Но разв… разв это не то же самое… былъ ли это утопленникъ, или нтъ… разъ… разъ я думалъ, что это утопленникъ?

— Разв это все равно, разъ ты думалъ, что сдлалъ что-нибудь, а на самомъ дл не сдлалъ? Разв все равно, убилъ ли ты на охот настоящую гагару или выстрлилъ въ чучело? И разв это значитъ, что ты ограбилъ утопленника, разъ это былъ тюкъ съ хлопкомъ?… Хотя ты и глупъ, но я все-таки думала, что хоть столько-то ты понимаешь!

— Да я не грабилъ… но…

— Но что?… Ничего!… И это называется мужчина, а онъ не уметъ отличить утопленника отъ тюка! Болванъ!… Чтобы не сказать чего-нибудь похуже.

— Чего ты валишь на мальчишку, когда сама придумала отдать все!— крикнулъ ддъ.

— Это другое дло.

— И выкинула ты. эту штуку только для того, чтобы показать, что ты лучше сосдской бабы.

— Да я и лучше.

— Чтобы люди хвалили тебя, какая ты хорошая.

— Меня и похвалили… даже съ церковной каедры.

Сёдерлингша поднялась съ высокомрнымъ видомъ и взяла съ полки подойникъ.

— Поверни страницу, Калле,— сказалъ ддъ.— Тамъ есть еще кой-что… Эмма, не уходи!

— Надо корову подоить.

— Да послушай же сперва.

Калле повернулъ страницу и началъ читать:

‘Прежде чмъ ‘Ассистансъ’ усплъ подойти къ потерпвшему аварію пароходу, послдній былъ замченъ рыбакомъ. Послдній подошелъ къ нему на парусной лодк и взошелъ на палубу. Рыбакъ увряетъ, что и безъ помощи ‘Ассистанса’ могъ бы спасти пароходъ, такъ какъ судно несло на отлогую мель, гд легко можно бы было опустить якорь. Рыбакъ увряетъ, что, опустивъ якорь, онъ помшалъ бы пароходу натолкнуться на камни и такимъ образомъ пароходъ могъ бы переждать бурю. На дл пароходъ былъ спасенъ ‘Ассистансомъ’, но рыбакъ претендуетъ на законное вознагражденіе или на часть его за спасеніе парохода. Для этого имются нкоторыя основанія, и если претензія рыбака будетъ удовлетворена, то онъ сдлается богатымъ человкомъ на всю свою жизнь. Что же, желаемъ ему счастія! Этотъ счастливецъ одинъ изъ нашихъ самыхъ смлыхъ охотниковъ въ шхерахъ на морскихъ птицъ и тюленей, Матти Корсу съ Вншнихъ шхеръ’.

— Корсу…

— Ко… Корсу!…

— Вотъ именно, Корсу!— злорадно сказалъ старикъ.

Съ минуту въ изб царило молчаніе, слышенъ былъ только шелестъ газеты, которую Калле сложилъ и положилъ на столъ.

Сёдерлингша опустилась на скамью возл двери. Потомъ, не произнося ни слова, она вышла неврной поступью, словно лунатикъ.

По дорог въ хлвъ она увидала Хельгу и учительницу. Он шли со Зминой горы, обнявъ другъ друга за талію, и пли.

Когда она отворила дверь въ хлвъ, она услыхала протяжное, жалобное мычаніе. Она сла возл коровы и хотла начать доить. Но тутъ волненіе и досада взяли верхъ надъ ней, она отбросила въ сторону подойникъ, бросилась ничкомъ на сухой тростникъ и разразилась злыми, неудержимыми слезами. Въ ярости она до крови кусала себ губы и конвульсивно вздрагивала всмъ тломъ.

‘Какъ могло это случиться? Ну, есть ли справедливость на земл или на неб? Какъ могъ Богъ допустить такую несправедливость? Почему однимъ дается все, а у другихъ отнимается послднее? И отнимается-то у хорошихъ, честныхъ людей, а дается мошенникамъ и разбойникамъ!… Теперь Корсу будетъ самымъ богатымъ человкомъ въ шхерахъ! Вотъ почему онъ такъ важничалъ, валяясь въ кровати… едва даже поздоровался. Онъ можетъ купить весь островъ и даже все имніе Бёле! Хозяинъ съ удовольствіемъ продастъ всякому, кто только заплатитъ хорошо… Какъ они будутъ глумиться надъ нами! Будутъ говорить: ‘Хоть разъ-то повезло этимъ дуракамъ, а они и тутъ не могли воспользоваться!…’

‘Неужели же самъ Богъ насмхается надъ нами? Сперва Онъ посылаетъ дьявола, который искушаетъ насъ, возведя на вершину храма, а потомъ Онъ посылаетъ намъ призракъ средь бла дня!… Онъ поражаетъ слпотой несчастнаго парня, и тотъ принимаетъ тюкъ съ хлопкомъ за утопленника! А потомъ всхъ мучитъ совсть и упрекаетъ въ томъ, что ограбленъ утопленникъ и что онъ не похороненъ въ освященной земл… А никакого утопленника и не было! И изъ-за какого-то тюка мучишься, не спишь, сходишь съ ума… и, наконецъ, длаешь непоправимую глупость!… Другой же живетъ себ спокойно… ему можно грабить, воровать… ему можно длать все, что угодно, а потомъ его за это еще награждаютъ деньгами и хвалятъ въ газетахъ… Подумаешь, самый отважный охотникъ въ шхерахъ!’

Му-у-у!— раздалось жалобно изъ стойла.

— Говори, что хочешь, но это такъ!— сказала Сёдерлингша, какъ бы обращаясь къ коров,— Разв я кому-нибудь причиняла зло? Разв я не слдовала заповдямъ Божіимъ? Не въ награду ли за это у меня такой отецъ, что онъ ни единаго дня не былъ бы трезвый, если бы ему можно было пить сколько угодно! И не потому ли у меня лнтяй мужъ, который смотритъ по сторонамъ и никогда ничего не видитъ? За то ли Богъ наградилъ меня дочерью, у которой неизлчимая болзнь и которой я не могу доставить такой жизни, какая ей была бы нужна?… И вотъ къ довершенію всего мой врагъ завладетъ всмъ моимъ имуществомъ!… А мн остается въ утшеніе добрая слава и похвала… но вдь отъ этого сытъ не будешь! Пасторъ говорилъ о спокойной совсти… А на что мн она?

Му-у-у!

— Говори, что хочешь!… Но я не могу молчать, разъ на насъ сыплются несчастья, а сосду везетъ во всемъ!… Да и вправду сказать, этотъ язычникъ не боится выходить въ море въ какую угодно погоду… онъ не боится ни Бога, ни чорта, лишь бы стянуть что-нибудь… и счастье такъ и валитъ къ нему!

Му-у-у!— раздалось опять изъ стойла, и на этотъ разъ Сёдерлингша встала и начала доить.

— И пусть ему валитъ! Пусть!— говорила она дрожа отъ злобы и приговаривая въ тактъ своимъ движеніямъ.

Корова, которой пришлось долго ждать, чтобы ее подоили, смотрла на нее съ благодарностью и даже лизнула ей спину.

— Слава Богу, что ты у меня, Тепла…

Слезы продолжали струиться по лицу Сёдерлингши и капали въ подойникъ, но она не обращала на это вниманія.

Вдругъ она перестала доить, спина ея выпрямилась, взглядъ оживился, и слезы высохли. Она еще нсколько разъ провела пальцами по соскамъ коровы, потомъ схватила полный подойникъ и бросилась въ избу. Ддъ и Сёдерлингъ все еще сидли тамъ и, какъ оказалось, пришли къ тому же выводу, къ которому пришла и Сёдерлингша, сидя въ хлву.

— Ну, это еще бабушка на-двое сказала!— замтилъ Сёдерлингъ.

— Да и я тоже говорю!— крикнула Сёдерлингша.— Никогда не получитъ онъ парохода! Вдь въ газетахъ написано, что хотя экипажъ и покинулъ его, но сейчасъ же возвратился обратно. Значитъ, парохода не оставляли на произволъ судьбы, а только създили за помощью. Н-тъ! Сосдъ останется съ носомъ въ конц-концовъ!

— Да, но все-таки на пароход никого не было, когда Корсу взошелъ на бортъ,— замтилъ Сёдерлингъ.

— Такъ что-жъ изъ этого? Вдь не онъ спасъ пароходъ.

— А онъ увряетъ, что спасъ бы его, если бы опустилъ якорь.

— Увряетъ!… Ну, и пусть увряетъ! А якорь не былъ спущенъ, когда подошелъ спасательный пароходъ… Да и не можетъ онъ доказать, что якорь, дйствительно, выдержалъ бы въ такую бурю. Нтъ, онъ не получитъ ни одного пенни больше того, что захотятъ ему пожаловать господа.

— Тогда онъ будетъ судиться.

— И пусть судится! Я была бы даже очень рада этому! Онъ увидитъ тогда, что значитъ тягаться съ господами! Это ему будетъ дорого стоить! Господа умютъ за себя постоять!… Надо будетъ даже подзадорить его… Онъ еще попадется въ ловушку… Нтъ, не купить ему острова!… И на что это было бы похоже? Вдь есть же справедливость на свт! Есть Богъ!… Я только что такъ разволновалась, что чуть не заболла… А теперь мн все равно, получимъ мы что-нибудь или не получимъ, лишь бы Корсу не получилъ этого парохода!

— Теб остается только облизаться и успокоиться,— сказалъ ддъ.

— Ну, еще неизвстно, кому придется облизаться, когда казна получитъ свое, а мы свое. Ханна еще лопнетъ съ досады, но такъ ей и надо!… Да, нтъ худа безъ добра! И мы можемъ только радоваться, что отдлались отъ нея… А съ Матросовымъ намъ легко будетъ расплатиться!… Папа, не уходите!… Сёдерлингъ, подожди немного.

— Я вижу, что Калле уже несетъ снасти…

Однако и ддъ, и Сёдерлингъ остановились у дверей, увидя, что Сёдерлингша вытащила сундукъ, отперла крышку и начала рыться въ немъ.

— Угадайте, папа, что у меня тутъ?

Сёдерлингша достала изъ сундука продолговатую блую коробку, медленно открыла ее и вынула бутылку въ соломенномъ футляр.

Что это?

— Коньякъ для тодди.

— Такъ давай же!

— Нтъ, нтъ! Если я вамъ отдамъ, то вы сейчасъ же выпьете все заразъ, и тогда нечмъ будетъ угостить пастора и таможеннаго смотрителя, когда они прідутъ сюда.

— Ужъ не пригласить ли намъ и сосда по такому торжественному случаю?

— Чтобъ вамъ!…

Затмъ изъ сундука былъ вынутъ ящикъ съ сигарами.

— Отгадай, Сёдерлингъ, что это такое?

— Понятія не имю… что бы это могло быть.

— Сигары для тебя… лучшій сортъ… десять пенни штука… Ну, что, годится? Вотъ, бери!… Ахъ, что за мошенники! Я просила цлый ящикъ, а тутъ нехватаетъ… разъ, два… четырехъ сигаръ нехватаетъ!.. Надули-таки! Но я этого имъ не спущу! Когда буду платить, я имъ скажу объ этомъ… Вотъ не думала, что Матросовъ такой!… Ну, да что, теперь никому врить нельзя!

— Стоитъ ли затвать исторію изъ-за такихъ пустяковъ?— сказалъ Сёдерлингъ съ лукавой усмшкой, и онъ взялъ сигару и сталъ подгрызать кончикъ зубами.

— Тутъ дло не въ деньгахъ, а въ справедливости… Что вы скажете, если бы затопить сегодня вечеромъ баню?

— Въ воскресный-то вечеръ?

— Такъ что же? Я приготовлю кипятокъ для тодди… Господи, а что если пасторъ прідетъ, чтобы прочесть заупокойную надъ утопленникомъ?… Не можетъ же онъ молиться за тюкъ съ хлопкомъ!

— Да вдь онъ, конечно, тоже прочтетъ газету!

— Ну, разумется… У меня въ голов все помутилось… Что, сигары хорошія?

— Первый сортъ!— отвтилъ Сёдерлингъ, выпуская облако дыма.

— Папа, а вы не хотите закурить сигару?

Старикъ все еще немного дулся.

— Лучше было бы, если бы ты купила жевательнаго табаку,— отвтилъ онъ.

— Ахъ, какъ хорошо поютъ двушки на гор!… Да, что я хотла сказать?… Если Корсу начнетъ тяжбу, то онъ разорится… Воображаю себ, какъ онъ обрадовался, когда увидалъ пароходъ и когда взошелъ на него. Онъ уже думалъ, что сталъ его хозяиномъ, а тутъ вдругъ появились настоящіе хозяева! А теперь онъ долженъ довольствоваться тмъ, что пожалуютъ ему господа. Да, можетъ быть, они уже и наградили его выпивкой и сигарой… Да, да, чего только не бываетъ на свт? Кажется, что ужъ совсмъ плохо приходится и вдругъ становится свтле…

Сёдерлингша развела огонь, поставила въ котелк воду для тодди и стала колоть сахаръ. Вошелъ Калле и сказалъ, что сти для ловли салакки уже въ лодк. Подетъ съ нимъ кто-нибудь или нтъ?

— Отправляйтесь вс трое!— ршила Сёдерлингша.— Вы успете возвратиться, прежде чмъ остынетъ вода для тодди. Охъ-хо-хо!… Лучше всего жить тихо и мирно… Стоитъ ли мучиться и разыскивать упавшее въ море добро?… Все это суета суетъ…

Сёдерлингъ и ддъ вышли изъ избы въ облакахъ табачнаго дыма. Старикъ сдался и тоже закурилъ сигару.

— Послушай, Калле… сунь это въ карманъ, чтобы теб было что погрызть.

— Что это такое?

— Пустяки… леденцы… бери же!

Калле взялъ. Что за славный мальчикъ! Разв найдется другой такой честный и совстливый?… И Хельга также… Какой хорошій голосъ у учительницы!

И Сёдерлингша тоже стала напвать псаломъ, въ которомъ говорилось о сует, о гордын и о тщет всего мірского. Она тихо пла и прибирала въ изб.

— Ахъ, какъ легко жить, когда совсть чиста!— сказала она.

Перев. М. П. Благовщенская.

‘Русская Мысль’, кн. I—II, 1916

СОВСТЬ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

Читайте также: