Тепляков, Виктор Григорьевич
Тепляков, Виктор Григорьевич
H. Л.
В. Г. Тепляков: биографическая справка, Тепляков Виктор Григорьевич, Год: 1911
Время на прочтение: 11 минут(ы)
— поэт и путешественник-археолог, родился в Твери 15 августа 1804 г. от брака Григория Алексеевича Теплякова с Прасковьею Аггеевною Свечиною. Первоначальное образование получил дома. Будущий поэт отличался уже в детстве довольно сильно развитой мечтательностью и яркой фантазией. ‘Благотворная фея’ мечты рано стала навещать T., и он впоследствии не раз вспоминал о тех временах, ‘когда, бывало, ты мне мелькала в златых лучах денницы красной, когда в лугах язык согласный певцов речных иль волн морских ты объясняла, о фея, мне, когда на дне речном казала дома духов, ряд стен зубчатый, чудес палаты из облаков… ты со мной, рука с рукой, одна блуждала вкруг стен седых — развалин длинных, церквей былых, гробниц старинных, и ряд людей веков минувших, и тени дней давно мелькнувших, из-под земли вставая мшистой, вились вдали чредой сребристой, — ты с жизню их меня сливала, с чудес былых покров срывала’… В уста Первого Странника, в стихотворении ‘Странники’, поэт вложил, без всякого сомнения, свои воспоминания о детстве: ‘и родной весны цветы златые, родной зимы снега седые, рассказы няни, игры дев, косца знакомого напев, знакомых пчел в саду жужжанье, домашних псов далекий лай, родных потоков лепетанье’. В этой мирной домашней обстановке воображение ребенка усердно работало. Ангел поэзии, говорил T., его ‘младые годы когда-то розами венчал, игру младенца золотую благословеньем оживлял и в сердце юноши святую миров гармонию вдыхал’. Из родительского дома T. был отправлен в Москву и определен в благородный пансион при Московском университете. Уже тогда он писал стихи. В 1820 г. Т. поступил юнкером в Павлоградский гусарский полк. Тогдашняя военная среда, в которой пришлось вращаться T., была культурной сферой, богатой образованными людьми, из нее вышли деятели тайных союзов двадцатых годов и участники декабрьского движения 1825 г. Знакомство с Западной Европой, которое вынесли офицеры из недавнего парижского похода, значительно подняло уровень их умственного и нравственного развития. Офицерство занималось литературой, науками, примыкало к тайным обществам и масонским ложам. Эта среда была очень полезна для T., он познакомился с известным своей эксцентричностью, образованием и умом П. П. Кавериным, другом Пушкина. Каверин ввел его в одну масонскую ложу. В 1824 г. Т. оставил военную службу и переехал в Петербург. Вращаясь там среди лучшей тогдашней молодежи, Т. не мог не быть знаком со многими деятелями Северного тайного общества и участниками военного бунта 14 декабря 1825 г. Тень подозрения пала и на T., y него был произведен обыск, при котором были найдены предметы, обличавшие в нем члена масонской ложи. Т. был арестован и посажен в Петропавловскую крепость. Сидеть ему пришлось довольно долго. В стихотворении ‘Затворник’ он превосходно изобразил весь ужас страданий, причиняемых одиночным заключением, когда ‘минуты черные бредут веков огромных колоссальней’, ‘безумства яд душе грозит, во все мечты ее впиваясь’, и только слышны ‘на башне крик ночного врана, часов церковных дальний бой, да крики стражей, да порой треск заревого барабана’. В крепостном каземате T. заболел и был отправлен в военный госпиталь. По выздоровлении его перевели, по Высочайшему повелению, в Александро-Невскую лавру на церковное покаяние. Здоровье его было совсем расшатано, в конце 1826 г. он обратился к императору Николаю I с прошением о переводе из лавры и о разрешении жить в более теплых краях. Тогда ему было назначено жить в Херсоне, под надзором полиции, туда его повезли под конвоем жандарма. Остановившись дорогой в родной Твери, Т. имел возможность свидеться и проститься с родными. Свое расставание с ними он изобразил в стихотворении ‘Изгнанник’. В Херсоне его на первых же порах обокрал его крепостной лакей, который был арестован, благодаря этому прошел в городе слух, что y T. водятся деньги. Шайка грабителей ночью ворвалась в его квартиру и ограбила его, причем сам он был ранен и впоследствии долго страдал от этой раны. Положение ограбленного и изувеченного Т. было так ужасно, что он описал его в письме к государю. Николай Павлович был растроган этим письмом, к тому же единственная вина Т. заключалась в его участии в масонской ложе. Государь приказал возвратить ему права, принять на государственную службу и прислал две тысячи рублей, как это он обыкновенно делал, стараясь вознаградить за несправедливое преследование и лишение свободы. Кроме того, для расследования дела о грабеже был командирован флигель-адъютант. Т. был определен на службу в Таганрогскую таможню, но служба эта была ему не по душе, и в ней он пробыл недолго. Новороссийский генерал-губернатор и полномочный наместник Бессарабской области, граф M. C. Воронцов, взял его к себе (в 1827 г.) чиновником особых поручений, в этой должности он пробыл до 1835 г. Жизнь T. изменилась значительно к лучшему, когда он поселился в живой и веселой Одессе. В Одессе тогда жил и действовал значительный круг умных и высокообразованных людей, нарождалась целая школа южно-русских археологов, и было чему питать жаждущую знаний и впечатлений душу T. В 1828 г. Т. отправился вместе с семейством своего московского знакомого Г. А. Римского-Корсакова на Кавказ, который произвел на поэта очень сильное впечатление. Т. знал несколько языков, эпиграфы к своим стихотворениям он брал из Шиллера, Байрона, Данте, Камоэнса, французских авторов, особенно же любил он историю и в частности археологию. В Одессе тогда открылся музей новооснованного общества истории и древности, главной целью которого было издание южно-русской и черноморской археологии. Т. занялся разысканием памятников древности для музея. По предложению его директора И. П. Бларамберга, он был отправлен, во время войны с турками в 1829 г., на Балканский полуостров, в города древней Мидии и Фракии, где пробыл до конца кампании. Немало памятников древности было им прислано в одесский музей. Отчет его об экспедиции, представленный им по возвращении графу M. С. Воронцову, был напечатан в ‘Одесском Вестнике’ и затем переведен во многих европейских журналах. Во время похода T. написал лучшее и самое крупное из своих произведений — ‘Фракийские элегии’, а подробное научное описание своей ученой поездки издал особою книгою — ‘Письма из Болгарии’, вышедшею в свет в Москве ве 1833 г. Натура T. была такова, что он, близкий свидетель грозных происшествий войны, нимало не занимался ими и во время войны уносился духом в мирные картины своей излюбленной древности. Живя в Одессе, Т. был один из деятельнейших сотрудников ‘Одесского Вестника’ и печатал в ‘Одесском Альманахе’ свои стихи. По поводу ‘Писем из Болгарии’ В. А. Жуковский писал Т. 27 апреля 1834 г.: ‘Давно уже уважаю вас, как поэта с дарованием необыкновенным и как приятного прозаика, умеющего давать слогом своим прелесть учености’. Престарелый поэт И. И. Дмитриев писал ему тоже по поводу этой книги 16 января 1834 г.: ‘Завидное преимущество творческого ума! С его благодатною книгою я, не сходя с домашних кресел, забываю пятнадцать градусов мороза, любуюсь радужным востоком на голубом небе, яркою зеленью бархатных долин, прохладою искрометных фонтанов и заслушиваюсь моего путеводителя, глубокомысленного поэта-живописца и ученого наблюдателя’. Т. владела страсть к путешествиям, не та ‘охота к перемене месть, весьма мучительное свойство’ многих, но жажда все видеть, все знать, все испытать. Он отлично выразил ее в стихотворении ‘Странники’: ‘Блажен, блажен, кто моря зрел волненье, кто Божий мир отчизною назвал, свой отдал путь на волю провиденья и воздухом вселенной подышал! Бродячей жизни бред счастливый, ты, как поэта сон игривый, разнообразием богат! Сегодня — кров убогой хаты, деревня, пашни полноты, а завтра — пышных зданий ряд, искусств волшебные созданья, священный гения завет, чудес минувших яркий след, народов песни и преданья!’… Он любил, говоря его же словами, ‘погрузиться думою в смысл истории, ускользнувший от человеческих летописей и столь глубокий, столь красноречивый на пощаженных тысячелетиями обломках’.
Со времени путешествия по Болгарии T. стал усердно заниматься изучением Востока, что ему было тем легче, что он владел обоими древними языками и турецким, не говоря уже о нескольких европейских. В 1834 г. он был командирован в Константинополь и Смирну. В октябре 1834 г. Т. предпринял путешествие с научною целью в Константинополь, Грецию и Малую Азию. Путешествие обогатило его археологические знания, в путевых записках (неизданных) он изложил свои наблюдения. Возвратившись из этой поездки в апреле 1835 г. в Одессу, Т. вскоре уехал в Петербург — хлопотать о переводе на службу при русском посольстве в Константинополе. Это удалось ему с трудом, потому что вице-канцлер граф К. В. Нессельроде был настроен против него. Дневник его пребывания в Петербурге в 1835 и 1836 гг. сохранил отрывочные заметки, из которых видно, что он вращался в обществе А. С. Пушкина, В. А. Жуковского, П. А. Плетнева, графа M. Ю. Виельгорского, A. С. Hoрова, князя В. Ф. Одоевского, С. А. Соболевского. На одном литературном вечере у Жуковского Т. слушал чтение Гоголем его ‘Ревизора’, на другом, в присутствии цесаревича Александра Николаевича, сам читал свои ‘Фракийские элегии’. Лето 1835 r. T. провел частью в имении своего отца, с. Дорошихе, под Тверью, частью в Москве, встречался с поэтом Ф. Н. Глинкою и романистом И. И. Лажечниковым. В 1836 г. вышел в свет второй том его ‘Стихотворений’. Первый том вышел еще в 1832 г. (в него вошли стихотворения, написанные с 1824 до 1831 г.). Он доставил Т. некоторую известность, но второй том показал в нем одного из лучших русских поэтов. В III книге ‘Современника’ 1836 г. Пушкин поместил свою рецензию на второй том ‘Стихотворений’ Т. Указав на некоторые недостатки стихов Т., великий поэт все же нашел у него ‘необыкновенное искусство в описаниях, яркость в выражениях и силу в мыслях’ и заключил: ‘везде гармония, везде мысли, изредка истина чувств. Если бы Тепляков ничего другого не написал, кроме элегии ‘Одиночество’ и статьи ‘Любовь и ненависть’, то и тут занял бы он почетное место между нашими поэтами’. А. С. Стурдза и В. А. Жуковский очень похвалили этот том.
Состоя при русской миссии в Константинополе, Т. был всячески отстраняем от дел, и даже архив посольства не был ему доступен. Несмотря на эти неблагоприятные условия, Т. несколько раз представлял в министерство иностранных дел записки о внутреннем и финансовом положении Турции. В 1837 г. он ездил в качестве дипломатического курьера в Афины, а в начале 1838 г. отправился в путешествие по Египту, Сирии и Палестине, причем изучал историю и свою излюбленную археологию. В Сирии Т. познакомился с известной авантюристкой леди Стенгоп, посетил Палестину и на Голгофе заказал панихиду по Пушкину. (Отрывки из своих путевых записок он поместил впоследствии в Литературных прибавлениях к ‘Русскому Инвалиду’). Т. был в Константинополе, когда до него дошла печальная весть о смерти Пушкина, которого он довольно близко знал, любил, и под могущественным влиянием которого вырос и окреп его литературный талант. 18 февраля и 17 марта 1837 г. хорошая знакомая Т. графиня P. C. Эдлинг (сестра А. С. Стурдзы) сообщила ему в своих письмах из Одессы подробности кончины Пушкина. Еще больше подробностей сообщил ему П. A. Плетнев, друг Пушкина, в письме из Петербурга от 29 мая 1837 г. Возвратившись из путешествия по Востоку, Т. просил свое начальство о переводе его в какое-нибудь из русских посольств в Западной Европе. В конце 1839 г. он писал своему брату, Алексею Григорьевичу: ‘Я оставляю Константинополь, развалины чума и варварство мне надоели, хочется на запад, хочется посмотреть на Европу, поближе взглянуть на прославленную цивилизацию нашего времени’, В министерстве Т. недолюбливали, а на его просьбу ответили отказом. Тогда он вышел в отставку и, недолго прожив в Петербурге, в мае 1840 г. отправился в Западную Европу. Живя в Париже, он посещал салон С. П. Свечиной, где встречался с Ламартином, Шатобрианом и занимал общество своими интересными рассказами о Востоке. Здоровье его было очень плохо, и в начале мая 1841 г. он поехал на воды в Энгиен. Немного поправив здоровье, он пустился снова в дорогу, проехал по Рейну, посетил Швейцарию и в октябре прибыл в Италию. В Риме он познакомился с знаменитым языковедом кардиналом Меццофанти. Здесь он пожелал представиться папе Григорию XVІ, раньше зная лишь поверхностно итальянский язык, он в одну неделю овладел им в такой мере, что в Ватикане в присутствии папы Т. рассказывал о Востоке по-итальянски. Григорий XVI предложил ему написать по архивным документам биографию Беатриче Ченчи, Т. взялся за работу, но вскоре оставил ее. Возвратившись из Рима во Францию, T. некоторое время лечился в Виши, а затем опять переехал в Париж. Операция, которой он там подвергся, не облегчила его болезни. Он устал душевно, тоска и скука овладели им. Из Парижа он писал брату: ‘Я видел все, что только есть любопытного в подлунном мире, и все это мне надоело до невыразимой степени’. 9 октября 1842 г. удар сразил его, он погребен на парижском Монмартрском кладбище.
Не занимая среди современников Пушкина особенно выдающегося места, Т. все же не был эфемерным дарованием, и имя его не затеряется среди бесчисленных имен, наводнявших журналы и альманахи двадцатых и тридцатых годов. Он не был продуктивен, будучи способен создать очень многое, он создал мало. Его недолгая жизнь прошла в скитаниях, он был из тех, которые ‘и жить торопятся, и чувствовать спешат’. П. А. Плетнев как-то советовал ему переработать научно и поэтически все, что пришлось ему увидеть, узнать и пережить: ‘Слава Богу, что вам удалось столько увидеть, столько прочувствовать и кинуть все это в свои восточные портфеля. Это не должно погибнуть’… Желание Плетнева не сбылось, Т. не суждено было разработать богатый запас своего житейского опыта, научных знаний и поэтических впечатлений, и от него осталось только несколько археологических трудов, ныне, конечно, утративших значительную часть своего научного достоинства, да два томика стихотворений, которые не дадут имени Т. быть забытым в истории русской литературы. Это был поэт-эстетик и мыслитель по преимуществу, поэт строгих и грустных раздумий. Он, говоря его же стихами (‘Чудный дом’), ‘в царстве ума, средь Божественных Муз, речь чистого счастья следил’. Мысли свои о поэзии Т. изложил в предисловии к первому тому своих ‘Стихотворений’: ‘Во все времена и между всеми народами истинная поэзия сливала сынов с бессмертными подвигами их предков, была грозою утеснителя, защитою и усладою беспомощного. И нашему ли веку, столь ярко озаренному поэтическим пробуждением внутреннего человека, и нам ли, юным питомцам своего века, позволено видеть в поэзии младенчество народов и почитать себя выше всех животворных чудес ее? Когда может устареть душа и сделаться предметом пренебрежения для тела, движимого ее могуществом? И кто более нас мог заметить, до какой степени переплетены между собою ветви единого древа — ветви многолиственного кедра наук, коего отрасли, не осыпанные благоухающими цветами поэзии, показались бы нам дикими, сухими, безжизненными’. Поэзия, по мнению T., есть та сила, которая является на помощь слабой и мятущейся человеческой душе, когда она ‘вотще обнять сей мир огнем всех чувств своих желает… в здешнем мраке видеть льстится своей отчизны милый свет… когда в божественном забвеньи, сама в себя погружена, грустит о родине она’, — и ‘небесный ангел разрешает ее тогда от здешних уз и благодатный заключает с ней родины ее союз’, и душа освобождается от ‘земного мучительного груза’. В свете этого божественного озарения ‘отрок, дева друг, любовь, под солнцем выспренних миров, — одно и то же для творенья’ (‘Фриголетта’), и поэт видит ‘лучший, идеальный мир’, ощущает ‘ту гармонию сердец, которую, ощутив однажды, мы никогда позабыть не можем’. При таком настроении души мир кажется жалким ничтожным, тщетным. ‘Я знаю верно, что не знаю ничего, океан тоски мертвящей — ум пытливый мудреца’, — говорит поэт. ‘С презреньем я гляжу на блеск подлунной славы’, слава — ‘дым пустой’. Все в мире тленно, все вянет, все гибнет. Пустой и однообразной жизнью живет ‘народов муравейник’: — ‘века веков лишь повторенье! Сперва — свободы обольщенье, гремушки славы наконец, за славой — роскоши потоки, богатства с золотым ярмом, потом — изящные пороки, глухое варварство потом’. (‘Это прекрасно! Энергия последних стихов удивительна!’ заметил Пушкин, выписав приведенные строки, представляющие собою перевод из Байрона). Как истинный поэт, Т. всю жизнь любил тот таинственный образ, которому поклонялся Лермонтов, который Верлен назвал: ‘mon nЙve familier’: — ‘она своей тоской, своей улыбкой роковой моей души беспечный мир мечтами странными от ранних лет смутила’. Истинное счастье — в золотой середине домашнего спокойствия, скромного довольства малым, которых, однако, не довелось испытать T.: ‘хижина миром хранимая, сад над лазурью морской стали, как дева любимая, сердца любимой мечтой’. Он жаждал этого тихого уголка: ‘Дайте хижину простую мне над речкой голубой, дочь природы молодую, книгу, садик и покой. Там любовию своею душу мрамору я дам и другую Галатею с сердцем огненным создам!’ Но есть и другой счастливый удел, — счастье созерцающей души, счастье парящей мечты. Счастье можно найти только в ‘царстве золотых бриллиантовых дум, по их океану блуждая, как сладко пирует воспрянувший ум, вещественный мир покидая!’ Создав вокруг себя особую духовную атмосферу, поэт обращается к самому себе: ‘Пусть, как волны моря шумного ропщут страсти вкруг тебя, — до тщеславья их безумного что тебе, душа моя! Возносись, как роз дыхание, как органа звуки ты, крылья взяв у созерцания, к солнцу вечной красоты!’ Ha T. сильное влияние имел Пушкин, которого он называл своим ‘великим учителем’. Влияние это особенно сильно сказывается в первых стихотворениях Т. Слог его блестящий, страстный. Эпитеты яркие, простые, но поэт умеет ими пользоваться, и они не кажутся общими и скучными. Образов у Т. немного, но они красивы и свежи, стих звучен и силен, — как выразился Пушкин, ‘энергичен’.
‘Стихотворения Виктора Теплякова’, Москва 1832, ‘Стихотворения Виктора Теплякова’, том второй, СПб. 1836. — ‘Отчет о разных памятниках древности открытых и приобретенных в некоторых местах Болгарии и Румелии’ Одесса 1829. — ‘Письма из Болгарии’ В. Г. Теплякова, Москва 1833. — ‘Московский Телеграф’, 1829, ч. 27. — ‘Литературная Газета’, 1830, NoNo 6, 13, 21, 23, 29, 38. — ‘Новости Литературы’, 1824, кн. VIIІ, No 22. — ‘Северная Пчела’, 1843. — ‘Отечественные Записки’, 1843, т. XXVIII, отд. VIII, стр. 74—103. — ‘Одесск. Вестник’, 1832, No 41, стр. 162—164, библиография. — ‘Одесский Альманах’ на 1831 и на 1834 г. — ‘Одесск. Вестник’, 1831, No 6. — ‘Современник’, 1836, т. III. — ‘Сочинения А. С. Пушкина’, изд. Литерат. фонда, СПб. 1887, т. V, 334—340. — ‘Русск. Архив’, 1866, стр. 1148. — ‘Виктор Григорьевич Тепляков’, биографический очерк Ф. А. Бычкова, ‘Историч. Вестник’, 1877, июль, 5—23, с портретом. — ‘В. Г. Тепляков’, очерк П. Быкова, ‘Нива’, 1888, No 41, стр. 1016, 1018, с портретом. — ‘Русские поэты в биографиях и образцах’ Н. В. Гербеля, изд. 2-е, СПб. 1880, стр. 326—327. — ‘Отчет Имп. Публичной библиотеки за 1898 г.’. — ‘Литературные Прибавления к Русскому Инвалиду’, 1837, No 3. — ‘Общезанимательный Вестник’, 1857, No 6, статья А. Грена, статья его же в ‘Петербургском Вестнике’, 1861, No 14, стр. 310—314. — Немецкая ‘Leipz. Litter. Zeitung’, 1830, статья ‘Aus Moskau’. — ‘Из одесских преданий’, статья H. Лернера (‘Ведомости Одесск. Градоначальства’, 1900, No 285). — ‘Об одном стихотворении В. Г. Теплякова’, библиографическая справка Н. Лернера, ‘Записки Импер. Одесского Общества Истор. и Древн.’, т. XXIV, протоколы, 70—71.
Источник текста: Русский биографический словарь {Половцова}.