В долине Иордана, Елисеев Александр Васильевич, Год: 1886 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 45 минут(ы)

Въ долин Іордана

‘Русскій Встникъ’, No 4, 1886

Чрезъ полчаса мы были уже во двор Русскаго дома. Арабъ-прислужникъ страннопріимицы вмст съ Османомъ взяли на свое попеченіе вашихъ коней, а я попалъ въ руки хлопотуньи хозяйки, не звавшей чмъ угостить гостя.

Въ верхней горниц, мило прибранной, былъ сервировавъ столъ съ такимъ изяществомъ которое сдлало бы честь любому европейскому отелю на Восток. И чистая скатерть, и посуда, и вс принадлежности стола были на лицо въ небольшомъ русскомъ домик, единственномъ цивилизованномъ пункт на всемъ протяженіи Іорданской долины. Какъ-то странно и пріятно поражала глазъ вся эта обстановка въ полудикой стран, не обезпеченной еще отъ нападенія бедуинскихъ шаекъ, и невольно будила въ сердц благодарность тому кто сумлъ въ полудикой пустын основать это гнздышко. Смиренный и великій труженикъ, единственный представитель Русскаго народа на Восток, почти двадцать лтъ держащій высоко знамя русской культуры среди всхъ невзгодъ бушующихъ вокругъ, архимандритъ Антонинъ создалъ все это буквально изъ ничего. Вс были противъ него, и чужіе, и свои: и католики, и мусульмане, и паши, и консулы, и патріархъ, все ратовало противъ одинокаго, хилаго здоровьемъ, но крпкаго духомъ и врой въ правое дло инока. Въ распоряженіи отца Антонина не было почти ни гроша тогда какъ Палестинскій комитетъ, ничего не длавшій и не предпринимавшій въ теченіе двадцати пяти лтъ, обладалъ десятками и сотнями тысячъ. И добрый рабъ не закопалъ своего таланта въ землю, а посялъ зерно изъ котораго уже теперь вышелъ плодъ сторичный. Отецъ архимандритъ побдилъ всхъ своихъ враговъ и словно на зло имъ поставилъ свои страннопріимицы, выстроенныя на гроши доброхотныхъ дателей, тамъ гд не могъ устроиться даже пронырливый католикъ. Прозжій туристъ, не говоря уже о паломник, не можетъ не залюбоваться на чудные русскіе уголки выстроенные какъ бы невидимою рукой. Если спросите у проводника-Араба о строител этихъ небольшихъ, но крпкихъ оплотовъ, нехитрый умомъ и простой сердцемъ Арабъ назоветъ вамъ прямо ‘московъ аршимандритъ’, какъ одно изъ популярнйшихъ именъ во всей Святой Земл.

Въ архимандрит Антонин сказалась та мощь русскаго духа которая живетъ и въ паломникахъ, другихъ носителяхъ русской идеи на Восток, въ странахъ гд русская дипломатія не можетъ держать честно и грозно имя Русскаго народа, хотя обаяніе его проникло даже въ пустыни Аравіи и Судана. Офиціальныя лица не помощники отцу Антонину въ его культурной и духовной русской миссіи на Святой Земл, нтъ, они часто и даже очень часто были его злйшими врагами, тормозящими словомъ и дломъ каждый шагъ смиреннаго инока, не имющаго опоры даже въ людяхъ ‘не отъ міра сего’. За отцомъ Антониномъ стоитъ другая сила, у него другіе помощники: за него право святаго дла, за него сочувствіе массы паломниковъ, за него заслуги многолтнихъ трудовъ, его обаяніе въ Святой Земл и рядъ тхъ безвстныхъ тружениковъ, преимущественно простыхъ женщинъ-богомолокъ, при помощи которыхъ отецъ архимандритъ построенные имъ дома сдлалъ настоящими русскими страннопріимицами. Я знавалъ одну такую святую женщину-смотрительницу русскаго дома въ Хеврон, ‘матушку Катерину’, какъ ее звали и паломники, и туземцы. Много лтъ прожила она въ дикомъ фанатическомъ Хеврон и своею евангельскою простотой и смиреніемъ дошла до того что дикіе Бедуины, при встрч съ всю, цловали полы ея платья.

Одна изъ такихъ труженицъ и пособницъ отца Антонина хлопотала на моихъ глазахъ и въ уютной горниц Іерихонской страннопріимицы. Черные русскіе сухари, яичница и русскій Блковскій чай какъ-то не вязались съ похлебкой изъ помидоровъ, рагу изъ баранины, козьимъ молокомъ, оливами, смоквой и финиками, которыми меня угощала добрая старушка. Обильную трапезу словоохотливая хозяйка приправляла еще добрыми, ласковыми рчами.

Давно я не обдалъ такъ комфортабельно и хорошо. Посл обда, на зеленый коверъ сада положили цновку, поставили кипящій самоваръ, и мы расположились чайничать подъ снію цвтущихъ апельсиновыхъ деревьевъ. Заботливая старушка ухаживала за мною какъ за ребенкомъ, а я безпечно кейфовалъ посл многихъ недль постоянной заботы о каждой мелочи, обо всемъ что необходимо въ путешествіи, гд человкъ предоставленъ самому себ. Быстро и незамтно протекало время среди разговоровъ съ добродушною хозяйкой. Много поразказала она мн въ нсколько часовъ нашей бесды, но всего глубже запалъ въ мое сердце разказъ ея объ оригинальномъ русскомъ подвижник, генерал К—онъ, который своею смертью запечатллъ подвигъ добровольно возложенный имъ на себя въ пещерахъ Іорданской пустыни.

Что за причины понудили покойнаго генерала бжать отъ міра и земныхъ почестей въ пустыню, неизвстно, но покойный К—ій, разъ удалившись отъ міра, подъялъ крестъ настоящаго подвижничества, столь рдкаго въ наше время. Не найдя мира своей душ даже въ Іерусалим, онъ ушелъ въ пустыню Іордана, и въ вертепахъ прилежащихъ Сорокадневной Гор обрлъ то чего жаждалъ. Поселившись въ пещер, откуда онъ повыгналъ многоножекъ, скорпіоновъ и змй, новый отшельникъ обложился массой книгъ привезенныхъ изъ Россіи, и въ тиши мертвой пустыни предался созерцанію, молитв, чтенію и письму. О чемъ молился и что созерцалъ подвижникъ, тайна эта похоронена вмст съ нимъ, но оставленныя имъ книги говорили о томъ что К—ій находилъ свою отраду въ духовномъ и философскомъ чтеніи, а во многочисленныхъ рукописяхъ, завщанныхъ имъ въ наслдство одному изъ іеромонаховъ миссіи, отцу В—ну, онъ изливалъ свою душу, пораженную страшнымъ недугомъ, котораго не могла уврачевать ни міръ, ни пустыня. Разъ въ недлю, обыкновенно въ субботу утромъ, являлся подвижникъ въ Іерусалимъ, слушалъ богослуженіе, накупалъ скудной провизіи на недлю, бесдовалъ съ нкоторыми духовными лицами и потомъ снова уходилъ въ вертепы Іудейскихъ горъ. Въ глубокомъ одиночеств работалъ отшельникъ и физически, трудясь надъ земляными окопами и устроеніемъ своего каменнаго жилья. Когда же изнемогалъ его духъ, обуреваемый мрачными видніями, пустынникъ шелъ не въ Іерусалимъ, гд онъ видлъ одни соблазны, а въ обитель Предтечи, на берега Іордана, въ пещеры старцевъ Сорокадневной Горы и въ страннопріимицу Іерихона. Моя хозяйка не разъ бесдовала съ К—мъ, который повидимому былъ къ ней очень расположенъ. ‘Какой-то мрачный и чудной’, говорила она, ‘приходилъ генералъ изъ пустыни’, онъ говорилъ о видніяхъ которыя посщали его, о звукахъ и голосахъ которые преслдовали его даже во глубин каменной скалы. ‘Не далека уже моя могила, недолго мн придется нести свой крестъ, которымъ я не могу искупить свою прежнюю жизнь и увлеченія.’ Исполнились пророческія слова подвижника: скоро его не стало. Дотол еженедльно появлявшійся и въ Іерусалим, и въ Іерихон, генералъ К—ій вдругъ исчезъ, а чрезъ нсколько недль нашли его трупъ, носившій слды насилій. Заіорданскіе Бедуины, вроятно польстившись на ящики съ книгами въ которыхъ они предполагали деньги и всякое добро, зарзали подвижника въ его же собственной пещер.

‘То былъ человкъ не отъ міра сего’, такъ охарактеризовалъ покойнаго духовникъ его, іеромонахъ миссіи, и въ этихъ немногихъ словахъ, для меня по крайней мр, обрисовывается въ общемъ образъ покойнаго К—аго.

Подъ вечеръ въ страннопріимицу Іерихона прибыла партія русскихъ богомольцевъ, и убогая деревушка Эръ-Рихи превратилась въ станъ паломниковъ, пришедшихъ сюда изъ разныхъ уголковъ матушки Руси. Котомки за плечами, узелки въ рукахъ, зипуны, опашенки и полушубки вмст съ кацавейками и поношенною шинелью отставнаго солдата, все это запестрло на зеленомъ двор Іерихонской постройки. Паломники размщались и располагались на ночлегъ, только что оставивъ за собой верстъ 20—30 перехода по горамъ, подъ нестерпимымъ зноемъ сирійскаго солнца. Все вынесла, испытала и пережила эта срая, бродячая Русь, прежде чмъ дойти до зеленющихъ кустовъ Іорданской долины чтобы ‘во Ердань-рк искупатися, во святой вод окреститися’. Чрезъ сотни лтъ исторической жизни, чрезъ вс невзгоды и тучи, русскій мужикъ пронесъ свои идеалы и выразивъ ихъ во храм и паломничеств, украсилъ каменною церковью свое соломенное село и въ десять вковъ своими лаптями протопталъ дорогу ко Святой Земл, куда тянуло его со временъ Владиміра и Ольги. Ни Татарщина, ни Турки, ни Арабы, ни разстояніе, ни торный путь, приводившій чаще къ смерти чмъ къ достиженію завтной цли, не остановили нашего паломничества. Спи же и отдыхай, ты много поработавшая Богу, срая паломническая Русь! На зеленомъ ковр Іорданской долины, подъ снью деревъ Іерихона, обрызганная ароматами благоухающаго сада, ты возлегла, притомившись съ пути, не зная страха и заботъ, чувствуя что подъ тобою клочокъ русской земли, а надъ тобою Богъ, ради котораго ты подъяла свой тяжелый крестъ.

Долго и молча сидя въ сторон, я наблюдалъ эту картину ночлега нашихъ паломниковъ, и мн казалось что я вижу какой-то волшебный сонъ, а когда вышла луна и облила своимъ сіяніемъ всю эту группу пришлаго люда, котораго разнообразныя позы напоминали груды убитыхъ на пол сраженія, я не прочь былъ просидть цлую ночь, созерцая и любуясь. Блдными, скучными, неживыми мн казались тогда вс картины писанныя кистью или перомъ. Эти лица, изможденныя молитвой, трудами и постомъ, обращенныя къ небу и залитыя сіяніемъ луны, смотрящейся въ ихъ закрытые глаза, эта обстановка со всею чарующею прелестію ночи, все это запечатллось неизгладимыми чертами въ моей памяти. Долго я просидлъ въ своемъ укромномъ уголк, пока не было открыто мое присутствіе.

Надъ сонною группой паломниковъ вдругъ приподнялась высокая, слегка согбенная фигура. Приподнявшійся паломникъ снялъ шапку, перекрестился и забравъ свою походную суму, пошелъ медленно направляясь въ ту сторону гд находился мой наблюдательный пунктъ.

Увидавъ меня, старикъ остановился, моя блая шапка очевидно смутила его, какъ и самое мое присутствіе въ полночный часъ, когда все вокругъ покоилось богатырскимъ сномъ.

— Что же ты не спишь, голубочекъ? вдругъ спросилъ онъ меня твердымъ голосомъ.— Чай, зашло уже за середъ ночи, а ты проглядываешь свои молодые глазки, прибавилъ онъ, подойдя уже вплотную ко мн.

Я далъ мсто около себя старцу. На высокомъ чел его, казалось, лежала печать того безмятежнаго спокойствія и чистоты которыя такъ поражаютъ на изображеніяхъ святыхъ, на впалыхъ щекахъ были написаны годы искуса и нужды, не побдившихъ силы духа. Длинные сдые волосы, отчасти падавшіе по плечамъ, шелковистая блая борода, широко легшая на могучую грудь и что-то особенное, отличавшее его отъ другихъ паломниковъ, длали моего гостя настоящимъ патріархомъ и вождемъ этой рати, раскинувшей свой ставъ подъ тнью садовъ Іерихона.

Василій Антиповъ съ Чердыни было его имя, извстное многимъ паломникамъ добраго стараго времени, живой, подвижной досел, несмотря на свои 82 года, онъ ужь пять разъ побывалъ въ Палестин, куда впервые пришелъ кружнымъ путемъ черезъ Кавказъ и Малую Азію въ 1824 году. Черезъ каждыя десять лтъ повторялъ Антиповъ свое хожденіе во Святую Землю, не останавливаясь ни передъ чмъ. На первое путешествіе во Святую Землю нашъ паломникъ употребилъ 14 мсяцевъ, въ теченіе которыхъ мерзъ, голодалъ, сидлъ въ тюрьмахъ, былъ битъ до полусмерти въ городахъ Арменіи, и весь путь совершилъ пшкомъ съ сорока кредитными рублями въ карман, отъ Чердыни и Урала черезъ Кавказъ, Тавръ и Антиливанъ до самой Палестины, которую исходилъ всю, причемъ дважды отъ руки Бедуиновъ былъ избиваемъ до того что отлеживался по дв и по три недли. Не изъ корысти какой или охоты бродить совершилъ старикъ пятикратное паломничество. Гд смерть ежечасно смотритъ въ глаза, туда не пойдетъ сребролюбецъ, туда не тянетъ и бродячій инстинктъ. Только чистая вра, безъ намека о мзд, можетъ подвигнуть человка на такой страдальческій путь и повести его стезей лишеній и невзгодъ къ той желанной цли которую онъ намтилъ впереди. Всего лучше и мене очертилъ это онъ самъ, странникъ во имя Христа. Сожалю что не могу передать вполн его своеобразную рчь.

‘Мн было пятнадцать лтъ и я пасъ стадо нашей деревни, говорилъ Антиповъ, когда ко мн въ шалашъ зашли трое странниковъ изъ Іерусалима. Много чего поразказали они, много чего я и не понялъ, но слова ихъ глубоко запали въ мое сердце и заронили въ немъ искру желанія совершить добрый подвигъ хожденія во Святую Землю. Еще пять лтъ пасъ я коровъ съ какимъ-то особымъ терпніемъ, но мысль о Святой Земл уже не выходила изъ головы, я ни о чемъ другомъ не думалъ. Въ долгіе часы одиночества, въ пол, въ лсу, на полатяхъ избы, и на веселомъ хоровод, и въ углу деревенскаго храма мн говорилъ тайный голосъ — иди! Куда и зачмъ, какимъ путемъ и съ какою мошной я долженъ былъ идти, о томъ я и не думалъ, и не пытался узнавать. Ма казалось что меня зоветъ самъ Богъ, что онъ мн укажетъ и путъ, и цль, и средства къ достиженію цли. И я ушелъ. Шелъ я по солнцу, правя путь на полдень, куда указывали мн перстами святые Іерусалимскіе старцы. И мн чуялось что Богу угодно мое хожденіе, и что онъ приведетъ меня къ желанной цли, какъ привелъ Израиля въ Землю Обтованную. Я не считалъ себя избраннымъ отъ людей слпыхъ, но мн казалось что Богъ избралъ меня потребнымъ сосудомъ для того чтобы вмстить подвигъ хожденія и свести на себ вс тяготы и лишенія во имя Христа и Его страданій, во что бы то вы стало, до воротъ Іерусалима и подножья Голгоской скалы. И днемъ, и ночью, и въ пути, и на ночлег, я видлъ предъ собою неосязаемую цль, ощущалъ благость въ сердц и слышалъ тайный голосъ: иди! И я шелъ и шелъ впередъ, проходя веси и города, лса и горы, дебри и степи, не заботясь о томъ что меня ждетъ впереди.’

Богъ благословилъ подвигъ молодаго пастуха и провелъ его ко граду Святому Іерусалиму. Тамъ только успокоилось и отдохнуло его сердце, преисполнившись созерцаніемъ святыни, тамъ только обрлъ себ покой много мсяцевъ шедшій подвижникъ, тамъ низошла на него благодать, которая оснила весь его дальнйшій путь и сдлала его паломникомъ до гробовой доски. Вотъ уже шестьдесятъ два года несетъ Антиповъ бодро на своихъ плечахъ паломническій крестъ, и ничто досел не заставило его сбросить становящееся непосильнымъ для старческихъ плечъ, тяжелое, но сладкое бремя. Шесть ранъ на тл, обрубленные въ сороковыхъ годахъ пальцы и цлый рядъ легендарныхъ лишеній на пути къ пятикратному достиженію цли.

Завернувшись въ свое походное одяло и подложивъ подъ голову сумку, подъ снью апельсиноваго дерева, примостился и прикорнулъ Антиповъ, зная что подъ нимъ Святая Земля, а надъ нимъ око Того Чей голосъ уже шестьдесятъ лтъ ему говоритъ: иди и иди! Со спокойнымъ и облегченнымъ сердцемъ я ушелъ отъ старца во глубь рощи.

Спать не хотлось въ эту ночь, еще мене хотлось возвращаться въ свою келейку, гд давно уже ждала меня чистая кровать съ кисейнымъ пологомъ, приготовленная заботливыми руками хозяйки. Я вышелъ изъ предловъ русскаго сада на берегъ эль-Кельта, веселаго ручейка, катящаго свои необильныя воды чрезъ камни и рытвины, заполнившіе и безъ того тсное русло. Благоуханіе новой зелени, новыхъ полевыхъ цвтовъ пахнула мн въ лицо вмст съ легкою сырою свжестью, носившеюся прозрачною дымкой надъ ручейкомъ. Какая-то птица звонко крикнула въ кустахъ, словно испугавшись моего приближенія и поспшила убраться подальше, вдали поближе къ Іордану плакалъ жалобно шакалъ, а затмъ все было тихо и мертво, какъ въ ‘часъ утренней молитвы фетхи’. Небо и земля, вритъ Арабъ, молятся Аллаху когда слитъ человкъ ы животныя. и птицы, Безмолвно тогда все на земл, и только праведникъ можетъ слышать эту великую молитву. Она не гршна какъ моленія человка, она чиста какъ пламень, въ ней земля молится о своихъ дтяхъ: травахъ, деревьяхъ и цвтахъ, молится о каждомъ зврк, каждой пташк, каждомъ жучк котораго она породила, только человкъ долженъ молиться за самого себя. Счастливъ тотъ кто можетъ слышать эту молитву, потому что слушая онъ молится самъ, и нтъ такого грха который не отпустилъ Аллахъ въ часы утреннихъ молитвъ земли. Легкіе туманы что несутся надъ водой, свтлая дымка что лежитъ надъ землей, легкій ниссимъ (зефиръ) что колышетъ лишь лепестки розы, вотъ слова той великой фетхи. Т же просьбы и мольбы которыхъ не передать ни ниссиму, ни туманамъ восходящимъ на небеса, ни шуму колыхающейся листвы, т несетъ въ своей волшебной псн соловей, любимецъ Бога, земли и людей, уши Аллаха отверсты для псенъ буль-буля, съ ними вмст входятъ и моленія земли, и Превчный смотритъ ласково на міръ своимъ лучезарнымъ окомъ, луной. Яркій свтъ исходящій изъ него есть милость Аллаха который посылаетъ свои дары съ лучами пламеннаго солнца, съ алмазными каплями росы, съ потоками небеснаго дождя… Грозная буря, ураганы и палящіе втры — также молитва земли, отягченная грхами, нечестіемъ и нуждой, она плачетъ, стонетъ и рыдаетъ предъ лицомъ гнвнаго Аллаха, который говоритъ съ нею въ раскатахъ грома и въ сіяніи блистающей молніи. Когда минуетъ буря, успокоятся громы и въ черныхъ тучахъ погаснутъ молніи, умолкаетъ гнвъ Превчнаго, благодать его льется снова на примиренную землю, нжный ниссимъ и воздушный туманъ несутъ къ небу пснь и молитвы земли…

Такъ говоритъ восточный поэтъ о неслышной молитв земли, такъ думаетъ и полудикій сынъ пустыни.

Было уже около часу пополуночи когда я, утомленный, воротился изъ сада въ душную келью, гд въ закравшемся сноп лучей блистала яркою близной роскошная кровать увшанная кисеей. Машинально раздвшись, я бросился на нее и утонулъ на упругомъ лож… Ревъ ословъ еще долго не давалъ мн уснуть, и только стрекатанье цикадъ, смнившее крики ословъ, перенесло меня въ міръ грезъ и небытія.

VI.

Поздно проснулся я на другой день, солнышко глядлось привтливо въ мои окошки, свтлый ясный день уже царилъ въ природ. Я открылъ окно и въ комнатку пахнуло свжестью утра и воздуха напоеннаго запахомъ душистыхъ цвтовъ. Говоръ уже давно ожившихъ паломниковъ наполняли садъ и постройку, въ которой бгала и хлопотала хозяйка. Гигантскій самоваръ, пожертвованіе Туляковъ, уже киплъ на всхъ парахъ, чуть не качаясь на своей каменной поставк, вокругъ его, словно у источника, суетились богомольцы, наполняя свои походные чайнички и заваривая чай. На зеленой трав, залитыя яркимъ сіяніемъ солнца, размстились живописныя группы чайничающей Руси, и еще оживленне и веселе полились рчи паломниковъ, несмотря на то что рослый кавасъ и погонщики ословъ уже торопили ихъ въ дальнйшій путь. Высокій, благообразный Антиповъ какъ патріархъ расхаживалъ среди паломниковъ, которыми онъ повидимому руководилъ, и его рчи дйствовали сильне всхъ понуканій каваса.

Изъ постройки, хорошо выспавшись, закусивъ и напчвшись чайку, грузно переваливаясь вышелъ путеводитель-монахъ, на его непоствомъ румяномъ лиц и красивомъ профил обрамленномъ сдинами были написаны такое спокойствіе и довольствіе что сравненіе съ изможденными лицами большинства паломниковь напрашивалось само собою. Быстро собрались богомольцы вокругъ путеводителя, сняли шапки и запли молитву вслдъ за батюшкой.

Окончилось молитвенное пніе, всколыхнулась толпа, двинулась въ путь, стараясь еще до полудня поспть на берега благословенной рки.

— Йяллахъ-емхи (пойдемъ и мы впередъ)! Довольно мы застоялись съ тобой, заговорилъ вдругъ и мой Османъ, когда по уход каравана ему не оставалось уже боле возможности угощаться у паломвиковъ и болтать съ ихъ кавасомъ и мукрами (погонщиками). — Наши кони ржутъ нетерпливо.Чрезъ часъ или два мы будемъ уже на берегахъ Бахръ-эл-Лута.

— Эв Аллахъ (съ Богомъ)! отвчалъ я своему проводнику,— иди и готовь на дорогу коней.

Кони были уже давно готовы, вс наши скудные пожитки собраны и привязаны къ сдламъ. Оставалось только проститься съ гостепріимнымъ Іерихономъ, русскою страннопріимицей и ея хозяйкой. Какъ-то жалко мн было покидать этотъ теплый, словно насиженный русскій уголокъ.

Быстро мчались впередъ наши кони чрезъ луговины и перелски по направлевію къ блистающему сіяніемъ дня зеркалу Мертваго Моря, быстро пропадалъ вслдъ за нами Іерихонъ, который не возвышается надъ долиной гигантскими постройками, а тонетъ въ зеленой чащ садовъ, тая среди нихъ свои немногія, но драгоцнныя для науки и религіознаго чувства развалины.

— Йянакъ, Йянакъ (скоре, скоре), покрикивалъ Османъ, которому повидимому боле нравилось мчаться на кон чмъ отдыхать. Причина была понятна для меня. Взявшись длать со мною извстный кругъ по Іорданской долин, старый кавасъ зналъ что мы не вернемся пока не совершимъ намченнаго объзда, отдыхъ только отсрочивалъ возвращеніе, тогда какъ Османа ждала дома молодая жена, черноокая Ахмаръ, на которой недавно женился старикъ, вымнявъ ее у отца за десятокъ золотыхъ лиръ.

— Малэшъ (ладно), отвчалъ я, поддразнивая каваса,— еще успемъ, мн еще не хочется такъ скоро возвращаться въ Іерусалимъ.

Недалека была уже цль нашего путешествія, въ лучахъ полуденнаго солнца какъ растопленное серебро блистало, сверкало и переливалось Мертвое Море, только ближе къ темнымъ каменнымъ берегамъ оно еще принимало голубой цвтъ лазури, изъ которой отраженіе солнечныхъ лучей длало блистающую поверхность полированнаго металла. Солончаковая окраина и блесовато-желтые берега своею яркостью усиливали блескъ и сіяніе исходящее изъ воды и превращали море въ огромный источникъ свта, какъ бы второе солнце, потонувшее въ немъ. Отъ нестерпимаго блеска не спасали аи двойные консервы, ни козырекъ фуражки, ни даже легкая покрышка спадавшая съ тульи на лицо, глазъ невольно закрывался, голова начинала кружиться…

Чмъ ближе къ берегу проклятаго озера, тмъ печальне и мертве становилось все вокругъ, солончаковыя отложенія тянутся далеко отъ моря, говоря о томъ что нкогда оно занимало еще большее пространство, обломки какихъ-то раковинъ напоминали о высшей жизни, но то вроятно были остатки прсноводной или наземной фауны, такъ какъ въ водахъ Мертваго Моря не можетъ выжить моллюскъ. Чахлые кусты и травы подходятъ близко къ берегу Бахръ-эл-Лута, озеру Лота, ихъ корни разростаются широко въ безплодной почв, силясь широкимъ распространеніемъ захватить какъ можно больше мста, а вмст съ тмъ урвать и тотъ ничтожный запасъ веществъ который. еще схоронился въ земл. Задыхаясь отъ жажды, вчно голодая, изсушенныя жгучими лучами и обвянныя ядовитыми солеными втрами, чахлыя растенія въ самомъ сосдств Мертваго Моря кое-какъ влачатъ свое жалкое существованіе, жизнь для нихъ, боле чмъ гд-либо, есть настоящая борьба за существованіе. Только одно микроскопическое животное осмливается жить въ водахъ Бахръ-эл-Лута, вмст съ одною низшею водорослью недавно открытою. Жизнь сведенная на minimum своей возможности, не активная, а такъ сказать дремлющая жизнь только и можетъ прозябать среди солянаго раствора его водъ, все остальное живое бжитъ подальше отъ Мертваго Моря, этого ‘больнаго мста Святой Земли, самымъ именемъ своимъ выражающаго идею ныншней Палестины’, какъ выразился прекрасно одинъ изъ нашихъ палестиновдовъ.

Грустная, но вопіющая правда! уже много вковъ спитъ Палестина непробуднымъ сномъ…

Вотъ у ногъ Іерусалима Богомъ сожжена,

Безглагольна, недвижима мертвая страна…

Да, эта нкогда обтованная земля, текшая медомъ и млекомъ, кормившая многіе милліоны обитателей, служившая яблокомъ раздора между двумя частями св&#1123,та, теперь безглагольна и мертва. Какъ огромный каменный саркофагъ поставленный между двумя морями, она хранитъ въ своихъ дикихъ ущельяхъ и нын ужасныхъ пустыряхъ останки нкогда прекрасной страны. Великія развалины славнаго прошлаго, сл&#1123,ды пяти-шести цивилизацій древняго міра и рядъ могилъ, начиная съ дольменовъ Іордана и кончая монолитами Іосафатовой долины, вотъ все что осталось отъ исторической Палестины. Запустніе легло на нкогда плодородныя ея нивы, волчцемъ и терніемъ заросли останки прошлаго, и жадная гіена повытаскала изъ древнихъ могилъ кости людей видавшихъ прошлое величіе Палестины. Цлые города изсченные въ скалахъ, огромные холмы просверленные цистернами, гигантскіе водопроводы, все это покрылось прахомъ.

Огромные лса исчезли съ горныхъ откосовъ и вершинъ, перегной листъевъ и пней, плодородная почва нагорныхъ пастбищъ окаймлявшихъ и перескавшихъ лсъ, черноземъ нагорныхъ полей, все это смыто водой, тамъ гд были поемные луга, теперь безплодныя равнины, потому что нтъ уже боле водоемовъ и резервуаровъ, снабжавшихъ водой древніе каналы и, наконецъ, изсякли даже самые ключи, рки обратились въ ничтожные ручьи.

Но нкогда живой организмъ Палестины и въ самомъ разцвт своей жизни, во глубин груди своей таилъ мертвый органъ: море безжизненныхъ водъ. Никогда не было судоходства на Мертвомъ Мор, никогда корабли не бороздили его стально-синей воды. Библія не говоритъ вовсе о судахъ на проклятомъ озер, и только указанія Флавія, Талмуда и Эдризи позволяютъ думать что въ древности въ исключительныхъ случаяхъ человкъ осмливался пускаться на лодк по водамъ Мертваго Моря. Длинный рядъ береговъ его былъ такъ же необитаемъ и мертвъ, и только на южномъ и сверномъ концахъ обиталъ человкъ, пользуясь присутствіемъ прсной воды. Бродячій Бедуинъ бжитъ также подальше отъ береговъ Бахръ-эл-Лута, не ршаясь раскинуть чернаго шатра тамъ гд вютъ дыханія моря проклятаго Богомъ, гд грхъ входитъ въ тло человка вмст съ воздухомъ и парами воды. Мертвое Море мертво вполн, запертое черными горами и сдавленное столбомъ атмосферы и соляныхъ испареній необыкновенной упругости. Только страшныя бури и землетрясенія волнуютъ порой поверхность темно-синей воды, быть-можетъ на дн Мертваго Моря есть вулканическія жерла, пробуждающяся по временамъ и своими изверженіями колеблющія всю массу воды, быть-можетъ, множество горячихъ минеральныхъ ключей, бьющихъ въ самой глубин его, длаютъ Озеро Лота ,,огромнымъ вскипвшимъ котломъ’, какъ его назвалъ Англичанинъ Линчъ, пробывшій двадцать два дня на поверхности Мертваго Моря.

Много легендъ сложилось издавна о водахъ чуднаго озера, разказами о нихъ полны даже историки древности. Аристотель передаетъ сказаніе что въ Мертвомъ Мор не тонетъ желзо и люди держатся на немъ свободно, даже не умя плавать, Флавій разказываетъ объ опыт Веспасіана, бросившаго въ соленыя воды нсколько невольниковъ со связанными руками, и они всплыли ни поверхность не успвъ погрузиться, потому что чудная вода ,,не принимаетъ въ свое лоно ничего посторонняго’. Еще больше сказаній и легендъ сложили о водахъ Мертваго Моря досужіе Бедуины, пылкость фантазіи коихъ пропорціональна ихъ темпераменту. Не мало розказней прибавили многочисленные паломники и верхогляды-туристы.

Но какъ ни сложны и многообразны миы и легенды сложенныя вками о ничтожномъ по величин бассейн соленой воды, ихъ подкладкой и основною канвой служитъ сказаніе о Содом и Гоморр библейское, повторяемое во всхъ варіантахъ. Дикій сынъ Іорданской пустыни, Бедуинъ Моавитскихъ горъ, и феллахъ изъ садовъ Іерихона повторятъ тотъ же библейскій разказъ, въ ихъ устахъ онъ лишь разцвтится и оживетъ, яркій восточный колоритъ ляжетъ на всемъ пересказ и на немъ загорятся блестки поэзіи. Арабъ укажетъ вамъ Озеро Лота, укажетъ мсто гд похороненъ Содомъ, тотъ островъ гд стоятъ развалины Лота (Раджемъ-Лутъ), цлую уади со слдами древнихъ построекъ и могилъ, носящую имя уади Гоморанъ и даже гору Усдумъ, ставшую на мст сланаго столпа. Пылкая фантазія Араба воскреситъ предъ вашимъ воображеніемъ самыя тни погибшихъ городовъ, самые облики народовъ и царей схороненныхъ въ озер Лота. Мрачные очерки схороненныхъ городовъ, гршныя тни утонувшихъ людей, свтлыя виднія ставшія надъ ихъ могилой, все это видали разкащики не разъ, слышали они также голоса схороненнаго люда. Хотите сами видть, вамъ укажутъ мсто гд встаютъ, рютъ и толпятся воздушныя тни, хотите слышать васъ сведутъ къ камню который проводитъ стоны заключенныхъ въ скал. Не врить нельзя: по разказамъ, самъ Пророкъ и сотни шейховъ побывали даже въ улицахъ гршнаго города, говорили съ людьми погубившими Гоморру, приносили оттуда подарки и тмъ губили себя и свое потомство.

Кто былъ на Мертвомъ Мор, кто переночевалъ хотя разъ на берегу его, проблуждалъ въ дикихъ дебряхъ его окружающихъ скалъ и хотя разъ окунулся въ соленыя воды его, тотъ согласится со мной что Мертвое Море достойно всхъ этихъ легендъ. Величайшее пониженіе земнаго шара, достигающее до 1.312 фут. (ниже уровня Океана), {Въ зимнее время уровень Мертваго Моря на 1.292 фут. ниже поверхности Океана, тогда какъ лтомъ во время засухи достигаетъ до 1.300—1.312 фут.} не могло не поражать издревле человка рядомъ своихъ необыкновенныхъ чудесныхъ свойствъ. Наполненная какою-то особою, густою, стально-синяго цвта водой, выплескивающеюся часто на берегъ съ черноватымъ оттнкомъ, не имющею даже консистенціи обыкновенной воды, тяжелою, солено-жгучею, вязкою и клейкою, Мертвое Море могло казаться дйствительно чмъ-то несвойственнымъ живущему міру, бассейномъ похожимъ скоре на воды подземнаго царства, ведущія, подобно Стиксу, прямо въ адъ. Полное отсутствіе жизни въ его ндрахъ и вблизи береговъ, страшныя соленыя испаренія и втры, иногда убивающіе все живое, еще боле подтверждали связь между водами этого чуднаго бассейна и рками подземнаго царства. Куски асфальта, издревле признаваемаго адскимъ камнемъ, плававшіе на поверхности Мертваго Моря, указывали тоже на міръ иныхъ силъ и явленій, что подтверждалось частыми землетрясеніями, бывающими въ окрестностяхъ Асфальтоваго Озера, и горячіе ключи, бьющіе какъ на дн его такъ и на берегахъ (о которыхъ упоминаетъ и Библія). Дикія и мрачныя скалы окружающія этотъ бассейнъ, подточенныя и сильно изъденныя ударами его полукаменныхъ волнъ, могли казаться также входами въ страшныя подземелья, чему способствовали и множество трещинъ, и черный цвтъ нкоторыхъ береговыхъ утесовъ. Полное трагизма сказаніе Библіи, перешедшее въ сознаніе всхъ народовъ побывавшихъ въ Палестин, придаетъ особенный смыслъ всмъ тмъ географическимъ даннымъ коими характеризуется Мертвое Море. Частые миражи на его поверхности, являющіеся то въ вид картинъ поразительной ясности, то въ вид черныхъ неясныхъ столбовъ и тумановъ, также могли подать поводъ къ легендамъ о тняхъ погибшихъ городовъ, возстающихъ надъ моремъ. Точно также глухіе удары тяжелыхъ соляныхъ волнъ, отражающихся въ каменныхъ, изрытыхъ пустотами прибрежьяхъ, могли породить поврье о стонахъ и вопляхъ гршныхъ людей заключенныхъ подъ водой въ каменные утесы. Минеральные, соляные втры и ураганы, пораждаемые огромною массой испаряющейся соляной воды, {Лтомъ съ поверхности Мертваго Моря испаряется толща воды достигающая до 20—22 футовъ.} описанные еще въ Библіи подъ названіемъ мертвыхъ восточныхъ втровъ и сопровождаемые иногда соляными дождями, въ поэтическихъ представленіяхъ полудикаго народа легко могли превратиться въ дыханіе гршнаго народа и слезы его, которыми онъ оплакиваетъ свое ужасное несчастіе. Нердкія грозы разражающіяся надъ Мертвымъ Моремъ и долиной Іордана, своимъ происхожденіемъ отчасти обязанныя страшной масс атмосферныхъ испареній, скопляющихся въ періодъ лтнихъ жаровъ надъ глубоко впавшимъ бассейномъ, дали поводъ къ легенд о гнв Творца, отвчающаго громомъ и молніей на моленія глубоко схороненныхъ людей. Если ко всему описанному прибавить еще замченное издревле свойство воды Мертваго Моря поддерживать на своей поверхности плавающія тла, а въ томъ числ и людей, неумющихъ даже плавать, то мы поймемъ почему Мертвое Море получило такой чудный ореолъ легенды и сказаній, благодаря которому оно рисуется даже въ нашемъ воображеніи полнымъ таинственности, загадокъ и миа.

Всмъ этимъ обязано Мертвое Море, главнымъ образомъ, одному своему свойству, страшному насыщенію минеральными солями, коихъ въ вод его до 25 %. Если мы, согласно этому содержанію, предположимъ что Мертвое Море на цлую четверть своей массы состоитъ изъ солей, то мы поймемъ огромное значеніе этого факта. Пересыщеніе солями, въ особенности хлористымъ магніемъ и поваренною солью, водъ асфальтоваго озера обусловливаетъ вс отличительныя качества его воды, береговъ, окружающей атмосферы. Много вроятныхъ. причинъ породило такое необыкновенное свойство воды, он общи по большей части всмъ значительнымъ бассейнамъ соленой воды, каковы Большое Соляное озеро въ Утах, Элтонъ въ Киргизской степи, степныя озера Турана и рядъ тому подобныхъ вмстилищъ соли и воды. Самое свойство грунта, безъ сомннія содержащаго соленыя отложенія, такъ какъ здсь находятся въ изобиліи источники минеральной воды, уже указываетъ на одну изъ главныхъ причинъ пресыщенія. Масса этихъ ключей вроятно бьетъ и на дн Мертваго Моря, длая его ,,вскипвшимъ котломъ’, вулканическая дятельность ложа помогаетъ усиленному испаренію, которое велико и безъ того, благодаря крайне низкому положенію бассейна, запертаго отовсюду горами, и страшнымъ жарамъ. Громадное испареніе, уносящее ежегодно толщу воды почти въ двадцать футовъ, восполняется весьма недостаточно осенними и зимними дождями и притокомъ прсной воды Іордана, несущаго также не мало землистыхъ и минеральныхъ частицъ. Огромная доставка отовсюду солей въ ндра Мертваго Моря не можетъ покрываться расходомъ, такъ какъ оно не даетъ начала исходящимъ ркамъ и вотъ приносимыя вками соли остаются въ ндрахъ небольшаго бассейна, непрерывно сгущая его и безъ того пересыщенныя воды и превращая ихъ въ настоящій разсолъ.

Масса условій превращающихъ воды Бахръ-эль-Лута въ мертвый бассейнъ породила полную безжизненность и его береговъ, ни одинъ арабскій шатеръ не стоитъ постоянно у водъ темно-синяго озера. Пустынная, ровная подчасъ какъ зеркало поверхность его можетъ въ самомъ дл служить символомъ мертвенной тишины. Въ 1835 году, на водахъ ужаснаго бассейна появилась лодка перваго изслдователя-Европейца. Ирландецъ Кастиганъ приплылъ сюда по Іордану и пустился въ море, желая снять съ него таинственную завсу. Шепотъ изумленія пронесся по пустын, стоустая молва разнесла всть объ отважномъ пловц. легенды Арабовъ и до сихъ поръ помнятъ о Кастиган, но онъ погибъ неизвстно отчего, заплативъ жизнью за подвигъ, до него не совершенный никмъ. Хотя ни одного слова не повдалъ міру Кастиганъ, не оставившій даже замтки, но не безъ пользы для науки погибъ отважный пловецъ. Густая завса, до того покрывавшая Мертвое Море, была приподнята, вковая двственность, хранимая досел легендой, была нарушена, и ладьи боле счастливыхъ изслдователей не замедлили появиться на таинственныхъ водахъ озера Лота.

Не прошло и двухъ лтъ съ безвстной смерти Кастигана, какъ Моръ и Бекъ, плывя по Мертвому Морю съ барометромъ въ рук, впервые провряютъ низкій уровень этого бассейна сравнительно съ уровнемъ Средиземнаго моря. Въ 1847 году лейтенантъ Молине пытается уже измрить самую глубину Мертваго Моря, арабскіе шейхи кочевавшіе въ заіорданскихъ странахъ сочли личнымъ для себя оскорбленіемъ плаваніе нечестиваго Франка по водамъ Бахръ-эль-Лута и напали на ладью Молине. Несмотря на то что отважный изслдователь отбился отъ Арабовъ пустыни, онъ все-таки не въ силахъ былъ бороться со стихіями и погибъ на водахъ Бахръ-эль-Лута. Только экспедиціей Линча и Деля, предпринятой чрезъ годъ посл смерти Молине, была снята окончательно завса покрывавшая Мертвое Море. Оно перестало быть загадкой для географовъ, потому что экспедиція въ двадцать два дня своего пребыванія на водахъ соленаго бассейна описала его довольно подробно. Рядомъ точныхъ измреній были опредлены не только относительный уровень и глубина Мертваго Моря, но даже описаны его берега и изучены во всхъ отношеніяхъ его таинственныя воды. За вс эти данныя экспедиція заплатила дорогою цной, такъ какъ одинъ изъ членовъ ея, Дель, наслдовалъ участь Кастигана и Молине. Несмотря на вс эти успхи, Мертвое Море еще не изучено вполн, и полное описаніе его вроятно будетъ стоить еще не одной человческой жертвы. Ядовитое дыханіе моря тушитъ жизнь вокругъ себя, оно ветъ далеко и по окрестнымъ горамъ. Никогда мертвое не станетъ живымъ, никогда озеро Лота не оживится. Библейское проклятіе тяготетъ надъ водами Мертваго Моря, оно ветъ и надо всею окрестною страной. Палъ великій Іерихонъ, пали грозный Махерусъ и Масада, великолпный Раббатъ-Аммонъ, Раббатъ-Моабъ, Киръ-Моабъ, Хесбонъ и Атаротъ превратились въ развалины и не воскреснутъ. И Петра, и Моавія, и Аммонъ, нкогда царившіе надъ Палестиной и богатые городами, не возстанутъ изъ ничтожества. Пустыня заняла ихъ мсто, песокъ засыпалъ великія развалины, и конь Араба мчится свободно надъ прахомъ схороненной страны. Эс-селямъ алейкумъ (миръ съ вами)!

VII.

— Хали рахсакъ, эфенди (подыми голову, господинъ)! таинственно прошепталъ мой Османъ, увидя что я погрузился въ мечтанія, остановивъ своего скакуна у самаго берега Мертваго Моря, соленыя струи котораго лизали ноги моего коня. Подыми голову и посмотри хорошенько направо. Шатеръ Франка раскинулся надъ водой, зазжій Франкъ пришелъ посмотрть на тни Бахръ-эль-Лута.

Я взглянулъ по тому направленію куда указывалъ Османъ, и взглядъ мой упалъ на блое пятнышко показавшееся на темно-желтомъ фон предгорій, близко подошедшихъ къ берегу моря. Несомннно было что какой-то европейскій путешественникъ расположился шатромъ неподалеку отъ насъ, не боясь зловредныхъ испареній изъ озера Лота.

Солнце жгло невыносимо наши головы, жгучій втерокъ вырывался изъ горъ, изсушая наши губы, во всемъ тл чувствовалась истома, а внутри все сильне разливался жаръ. Не прошло и получаса нашей скачки по берегу моря, какъ мы достигли приманившаго насъ шатра. Два Араба-проводника суетились предъ нимъ, стряпая какое-то кушанье на небольшомъ костерк, четверо коней лежали неподалеку въ какой-то тягостной истом, а самъ хозяинъ вышелъ впередъ чтобы привтствовать насъ.

Сухой, черномазый, юркій небольшой человкъ, одтый во всемъ бломъ, съ пробковымъ шлемомъ на голов и двумя револьверами за поясомъ, шелъ на встрчу къ намъ, махая своимъ пестрымъ платкомъ. По мр его приближенія жесты становились до того энергичными что можно было думать будто незнакомецъ хотлъ выразить ими что-то важное, не похожее на простой привтъ. На вс эти знаки я отвчалъ также издали, приподнимая козырекъ своей фуражки и понукая своего взмыленнаго коня. Едва я усплъ поровняться съ шедшимъ на встрчу незнакомцемъ, живая, быстрая какъ потокъ, французская рчь оглушила меня звономъ трескучихъ фразъ, на которыя невозможно было отвчать.

Не прошло и пяти минутъ, мы уже были такъ знакомы какъ будто видались много разъ. Ничто такъ не сближаетъ людей какъ встрча вдали отъ общества, на привольи широкой пустыни. Пижо былъ одинъ изъ тхъ европейскихъ туристовъ которые изъ любви къ искусству, не задаваясь никакою особою цлью, колесятъ міръ во всхъ направленіяхъ, проникая часто въ самые потаенные уголки его, рискуя подчасъ самою жизнью. Не давая часто себ самому отчета, не вникая даже въ смыслъ самаго влеченія, такой человкъ вчно находится въ пути, находя въ этомъ какое-то особое счастье, понятное лишь тому кто испыталъ на самомъ себ нчто подобное. Какое-то роковое: иди! гонитъ его постоянно съ мста на мсто, съ энергіей превосходящею самыя физическія силы, подобно тому какъ оно гонитъ и паломника. Не ради идеи, а ради своей неугомонной страстишки, ради своего неудержнаго стремленія, такой туристъ переходитъ пустыни, восходитъ на горы, кружится по океанамъ, пропадаетъ въ лсахъ, подвергаясь масс лишеній, теряя иногда самую жизнь. Не изъ корысти, не изъ желанія отличиться, этотъ паломникъ своей страсти обходитъ міръ, не оставляя въ лтописяхъ землевднія даже заглавныхъ буквъ своей негромкой фамиліи. Несмотря на это, подобный туристъ отдается своей страсти всецло, онъ живетъ путешествіемъ, вся жизнь его — арена безчисленныхъ хожденій, вся цль его — бродить, все его счастье не засидться на мст. Обтекая міръ, нашъ туристъ не становится однако космополитомъ, нтъ, для него родина дороже всего, и къ ней одной стремится постоянно его сердце съ далекаго свера и знойнаго юга, только на родин чувствуетъ себя дома вчно странствующій туристъ, сюда онъ возвращается куда бы ни зашелъ, и отсюда уходитъ вновь когда вновь заслышитъ въ себ новое вщее иди!

Пижо путешествовалъ впрочемъ не совсмъ безъ цли, его quasi-научною цлью было собирать портреты хорошенькихъ женщинъ всхъ странъ и народовъ и записывать псни сложенныя во имя любви. Коллекторъ прекраснаго не жаллъ ни средствъ, ни трудовъ для достиженія намченной цли, въ его альбом накопилось уже до полуторы тысячи хорошенькихъ головокъ снятыхъ имъ самимъ въ разныхъ уголкахъ земнаго шара. Онъ путешествуетъ уже шестнадцать лтъ и побывалъ везд кром полюсовъ и неоткрытыхъ странъ, на тл его есть слды кафрскаго копья, индійской стрлы, дубины Австралійца, туркменскихъ нагаекъ и двухъ пуль, изъ Бирмы и Іемена. Несмотря на это, веселый Французъ не тужитъ и думаетъ еще получить пулю отъ Бедуиновъ Заіорданья, куда онъ направляется на слдующій годъ. Просматривая оригинальную коллекцію г. Пижо, я замтилъ въ ней даже особаго рода классификацію, которую придумалъ хитроумный коллекторъ. Женскіе портреты въ его альбом располагаются, вопервыхъ, по ширин лица, вовторыхъ, по строенію носа, втретьихъ, по выразительности глазъ. Благодаря такимъ отличительнымъ признакамъ, красавица Шведка помстилась рядомъ съ Туркменкой, смуглая Испанка съ женщиной изъ Бирмы, хорошенькая русская головка вмст съ узкоглазою Китаенкой и красавица Арабка съ первою звздой перувіанскаго полусвта.

Два путника сошлись вмст на берегахъ Мертваго Моря, мой черноблый навсъ сталъ рядомъ съ тонкою палаткой Француза, наши кони, подъ присмотромъ одного изъ проводниковъ г. Пижо, были отведены въ тнь чахлыхъ кустиковъ за версту отъ нашей стоянки, а мы оба ршились провести день и ночь на берегу Бахръ-эль-Лута чтобы на утро разойтись. Запасливый Французъ былъ въ изобиліи снабженъ провизіей, которую возилъ за собою на двухъ коняхъ, и потому устроилъ Лукулловскій обдъ въ честь гостя на берегу Мертваго Моря. Я не буду описывать цлаго ряда консервовъ, закусокъ и вина, которые появлялись словно по мановенію волшебнаго жезла, зажареныхъ индекъ и голубей, подававшихся на блюдахъ прикрытыхъ блыми салфетками, для меня слишкомъ рзокъ и непривыченъ былъ контрастъ между тою обстановкой при которой здилъ Пижо и тмъ абсолютнымъ отсутствіемъ комфорта съ какимъ приходилось путешествовать мн. Что-то подсказывало мн что между мною и г. Пижо лежитъ пропасть, которой я по крайней мр не перейду. Путешественникъ и цлый ворохъ салфетокъ, человкъ носящій на тл раны полученныя во время своихъ похожденій и эта утонченная для пустыни роскошь, — все это мало вяжется между собою. Даже мой Османъ замтилъ огромную разницу между мною и г. Пижо, находя невозможнымъ служить господину который возитъ куръ и вино за собою въ пустыню.

За сытнымъ обдомъ и веселою болтовней мало-по-малу сгладилось первое впечатлніе произведенное на меня г. Пижо, и мы, разказывая другъ другу о своихъ похожденіяхъ, подъ покровомъ двойной парусинной палатки, провели самое тяжелое время въ Іорданской долин, когда прямые лучи солнца падаютъ почти отвсно на голову и причиняютъ нердко удары даже привычнымъ Бедуинамъ пустыни. Опустившись къ горизонту, солнце уже перестало озарять нестерпимымъ блескомъ металлическую поверхность моря, яркія золотыя краски сбжали съ его стально-срой синевы, огромныя массы воды колыхались медленно и лниво, словно вздуваемыя напоромъ подземныхъ силъ и огня. Черныя тни береговыхъ утесовъ легли по окраинамъ воды, какія-то блыя птицы съ шумнымъ крикомъ понеслись черезъ море, перелетая съ горъ Іудеи на вершины Моавитскихъ скалъ, въ воздух, насыщенномъ парами какъ будто стало свободне, облачко ,,грха’ заблло гд-то вдали, оживились полусонные Арабы, день очевидно началъ клониться къ вечеру. Вокругъ все было такъ тихо какъ бываетъ только въ пустын…

Отягченный обдомъ, мой словоохотливый хозяинъ заснулъ забывъ даже о чашк душистаго мокка, которую вскипятилъ на спиртовой лампочк черномазый Селикъ, его оруженосецъ и спутникъ. Тихо вышелъ я изъ палатки и пошелъ къ берегу Мертваго Моря. Мой Османъ собирался вести поить коней на Іорданъ, который былъ верстахъ въ пяти или шести отъ нашей стоянки. Ступивъ нсколько саженъ, я былъ уже на самой окраин воды набгавшей на золотистый песокъ побережья. Чистая, прозрачная какъ кристаллъ вода моря ласкавшагося у ногъ была такъ обворожительна, такъ манила въ свои свтлыя струи и такъ дышала свжестью, которой не было въ атмосфер еще не успвшей похолодть, что нельзя было воздержаться отъ того чтобы не броситься въ ндра Мертваго Моря. Не прошло и двухъ минутъ какъ я уже раздлся и съ какимъ-то особымъ волненіемъ, охватившимъ меня при одной мысли искупаться въ мор, бросился въ соленыя струи коихъ прохлада сразу освжила меня и потянула еще дальше впередъ. И чмъ дальше входилъ я въ прозрачныя манящія воды, тмъ сильне являлось желаніе подвигаться впередъ. Посл перваго благотворнаго ощущенія прохлады взяли верхъ ощущенія иного рода, все тло какъ-то внезапно почувствовало что оно стало легче и свободне, что вода держитъ его какъ. щепку брошенную на ея поверхность. Несмотря на эту легкость и на ту силу съ какою вода выталкивала тло погруженное въ нее, плаваніе было далеко не легко, руки и ноги должны были преодолвать сильныя препятствія чтобы продвинуть тло впередъ, хотя оно и плавало какъ пробка. Какое-то непривычное сопротивленіе чувствовалось въ вод, увеличенное давленіе коей и вызывало ощущеніе выталкиванія. Движенія рукъ какъ будто ощущали самую густоту воды, казавшейся разжиженнымъ сиропомъ, а ударъ, даже легкій по ея поверхности сопровождался болью, какъ и ударъ по деревянной доск. Боле получаса пробылъ я въ вод Мертваго Моря. Предъ выходомъ изъ воды, я вздумалъ повторить опытъ Веспасіана и легъ, скрестивъ руки, на поверхности моря, это мн удалось легко, но вода быстро перевернула меня, едва не захлестнувъ мои уши и ротъ. Отойдя подальше въ море, гд ноги не доставали дна, и переставъ плавать, я попробовалъ стать въ вод, то-есть проплыть стоя, не употребляя извстныхъ пловцамъ манипуляцій. Нсколько секундъ я простоялъ въ такомъ положеніи, едва сохраняя равновсіе, но потомъ, внезапно покачнувшись подъ напоромъ воды, потерялъ равновсіе и перевернулся головой внизъ. Цной сильныхъ мышечныхъ напряженій я освободился изъ этого печальнаго положенія, но не усплъ еще прійти въ себя посл этого внезапнаго толчка какъ страшное жженіе въ глазахъ, во рту, носу и горл заставило меня стремглавъ броситься къ берегу. Второпяхъ я усплъ захлебнуться еще разъ и снова напустить соленой жгучей воды во вс отверстія, выстланныя слизистою оболочкой. Жженіе, обусловленное огромнымъ процентомъ солей растворенныхъ въ вод, было до того сильно что я чуть не кричалъ отъ боли. Представьте себ что въ глаза ваши попалъ растворъ крпкаго мыла, что въ ротъ и носъ вамъ насыпанъ мелкій порошокъ горькой соли, что въ горл першитъ пыль табачной трухи, и что на вс слизистыя оболочки тла капнуто растворомъ горчицы, и вы будете имть понятіе о томъ ощущеніи ка. кое испытывалъ я окунувшись въ вод Мертваго Моря. Закрывъ глаза отъ нестерпимой боли, чихая, кашляя и выплевывая чуть не съ кровью частицы соленой воды, неистово размахивая руками и ногами, я какъ сумашедшій выскочилъ изъ воды и помчался къ палатк, прося Арабовъ помочь мн и дать хотя глотокъ прсной воды чтобы промыть глаза. На мой отчаянный призывъ выскочилъ и полусонный Пижо. Увидя меня совершенно голаго, махавшаго руками, мотавшаго головой, чихавшаго, кашлявшаго, онъ обомллъ отъ изумленія. Съ помощью добраго Француза, изведшаго на меня весь запасъ своей воды, мои глаза прозрли, хотя были красны какъ у кролика-альбиноса. Для рта, носа, ушей и горла не достало воды, хотя острая жгучая боль была смягчена настолько что я могъ присоединиться къ неудержимому хохоту Пижо.

Понуждаемый жженіемъ всхъ слизистыхъ оболочекъ и еще остававшимся колотьемъ въ глазахъ, я неодтый вскочилъ на одну изъ лошадей, которыхъ Османъ велъ къ Іордану на водопой, и помчался бшенымъ галопомъ въ направленіи къ зеленой полос лса, таящаго быстротечный Іорданъ.

Все тло мое, несмотря на то что было обвяно струей разскаемаго воздуха, тмъ не мене не было сухо вполн. Какая-то липкая, жирная на ощупь, безцвтная на видъ и кое-гд освшая въ вид блой соли смазка покрывала его, скопившись особенно густо во всхъ складкахъ и впадинахъ тла, въ особенности много ея было между пальцами рукъ, гд отложились кристаллики соли. Волосы головы, бороды и усовъ были покрыты тою же липкою смазкой и до того склеены что отдльныхъ прядей разлпить было нельзя. Все тло какъ будто слегка чесалось, хотя это ощущеніе могло произойти и отъ осдавшихъ въ порахъ частицъ минеральныхъ солей. Нсколько разъ я пробовалъ лизнуть языкомъ свои. руки, но ощущеніе было до того жгуче что дальнйшихъ опытовъ я не хотлъ повторять. Все тло такимъ образомъ было какъ бы просолено.

Наконецъ я достигъ чащи, а съ ней и водъ священнаго Іордана. Нечего и говорить съ какою радостью я соскочилъ съ коня и бросился въ его струи, тмъ боле что боли въ глазахъ начинали меня безпокоить какъ возможный предвстникъ боле глубокаго раздраженія внутреннихъ частей органа зрнія. Я упивался, захлебывался іорданскою водой, мылъ въ ней все тло, прополаскивалъ ротъ, брызгалъ себ въ глаза. Плесканье мое въ прохладныхъ струяхъ Іордана было заразительно до того что не выдержалъ даже Османъ, досел протестовавшій противъ купанья. Раздвшись онъ вошелъ въ воду, обмылъ себ лицо, а потомъ, стоя по колно въ Іордан, началъ поить и обрызгивать нашихъ взмыленныхъ лошадей.

Безъ особенныхъ приключеній я вернулся къ г. Пижо, который привтствовалъ меня новымъ взрывомъ хохота и поднесъ мн стаканъ добраго іерусалимскаго вина, оказавшагося не безполезнымъ посл всей этой передряги и боле чмъ двухчасоваго пребыванія въ костюм первобытнаго дикаря.

Было уже довольно поздно когда наконецъ мы успокоились отъ трагикомическаго приключенія, нарушившаго мирную стоянку нашего соединеннаго каравана. Экскурсія къ Іордану имла то благое послдствіе что привезенъ былъ новый запасъ свжей воды, обновленный во всхъ посудинахъ. Я заварилъ походный чайникъ и угостилъ русскимъ чаемъ своего собесдника и его проводниковъ. Національный напитокъ нашъ до того понравился г. Пижо что мы вскипятили другой чайникъ на костр разложенномъ изъ сучьевъ тарфы, привезенныхъ съ береговъ Іордана.

Темная безлунная ночь не оживляетъ воображенія какъ озаренная трепетнымъ сіяніемъ мсяца, та манитъ къ покою и тишин, эта возбуждаетъ воображеніе, будитъ грезы и волнуетъ умъ. ‘Въ темныя ночи ходитъ грхъ надъ землей, убійство, насиліе и грабежъ, все укрываетъ безлунная ночь. Ночи ясныя — т же дни, он созданы для псенъ и любви, он приходятъ для поэтовъ и для влюбленныхъ сердецъ’, такъ говоритъ одинъ изъ рапсодовъ Востока, посвящая ночи свои вдохновенныя псни.

Г. Пижо вдругъ приподнялся и молча удалился въ свою палатку, я думалъ что онъ пошелъ спать, но каково было мое удивленіе когда черезъ три минуты онъ вернулся и легъ снова на коверъ, принеся съ собою небольшой, но изящный кларнетъ.

— Я попробую вторить стонамъ земли, говору моря и крикамъ шакаловъ, заговорилъ онъ, приспособляя свой инструментъ. Я попробую оживить звуками Мертвое Море, которое, вроятно, еще не слыхало иныхъ псенъ кром говора своихъ волнъ, свиста бури и завыванія гіенъ. Я попробую послать по втру свою псню и посмотрю, не вернется ли она съ неба, какъ говоритъ образно поэтъ.

— Есть арабское преданіе что море любитъ псни и играетъ когда слышитъ звуки мелодіи, отвчалъ я. Попробуйте разбудить море, оживить пустыню и заставить говорить скалы. Бедуины Краснаго Моря говорили мн что ихъ флейты волнуютъ воду и заставляютъ звучать скалы, и что псней красавицы Зюлемы заслушивались и камни, и море, и втеръ, и небо….

Заплъ кларнетъ, чудные звуки понеслись въ безмолвіи ночи, полетли по долин эл-Гора, покатились по гладкой поверхности моря и поднялись, казалось, къ самому небу вмст съ легкимъ бризомъ наввавшимъ съ озера Лота. Наши Арабы приподнялись со своего ложа и, поглядвъ сонными глазами, опустились снова, закутавшись въ свои шерстяные бурнусы.

— Ла джаибъ Валлахи (это удивительно, клянусь Богомъ)! пробурчалъ себ подъ носъ старый Османъ, котораго выходка Француза удивила еще боле чмъ проводниковъ Пижо, привыкшихъ къ штукамъ своего господина. Поистин глупъ этотъ Франкъ! продолжалъ ворчать мой кавасъ, который не могъ переварить музыки нарушавшей его сладкій покой.

Я оставался недвижимъ, боясь самымъ движеніемъ своимъ нарушить прелесть очарованія, изъ котораго не хотлъ выходить. Я уже забывалъ что предо мной пустыня, что у ногъ моихъ плещется Мертвое Море, что дикіе Бедуины быть-можетъ крадутся къ нашему становищу. А чудные звуки все лились и лились, словно изъ невидимой вышины, они летли съ дыханіемъ воздуха, бжали по земл, лепетали во всплескахъ моря и уносились съ втромъ.

Чарующіе звуки вдругъ оборвались, страшное безмолвіе вдругъ воцарилось тамъ гд, казалось, пло все вокругъ и вмсто дивной мелодіи какъ-то сильне вдругъ послышались и говоръ моря, и шелестъ втра потянувшаго отъ моря.

— Я вызвалъ, кажется, втеръ, проговорилъ посл нкотораго молчанія Пижо, мой кларнетъ разбудилъ видно Эола, мирно дремавшаго въ дикихъ ущельяхъ Бахръ-эль-Лута, посмотрите какъ тянетъ втеръ, какъ начинаетъ рябиться море, какъ разрастается тучка надъ нами… Арабы, видно, правы говоря что музыка можетъ вызывать какъ и усмирять бури и втры.

Втерокъ въ самомъ дл усиливался постепенно, легкій, едва замтный съ вечера, онъ становился довольно свжимъ и усиливался какъ-то порывами. Мертвое Море начинало уже волноваться во всей своей масс. Свжій втеръ разбудилъ море, оживилъ воздухъ, но не тронулъ земли. Она спала попрежнему, не вдая пробужденія охватившаго море. Все сильне и сильне расходился втеръ по Іорданской долин и пробуждая къ жизни мертвыя воды Бахръ-эль-Лута. Вотъ ударили съ шумомъ полукаменныя волны о берегъ, загудла, застонала земля, отражая нападеніе моря, но не пробудилась дальше береговъ. Глухо разносились удары волнъ по солончаковой почв, еще глуше раздавались они въ воздух пропитанномъ соляными испареніями моря. Цлая туча брызгъ и соленаго тумана понеслась внизъ по долин эль-Гора, окатила насъ и улетла съ порывомъ южнаго втра.

А втеръ все крпчалъ, не довольствуясь тмъ что разбудилъ море, онъ заставилъ говорить и окрестныя скалы. Принесясь изъ пустыни съ береговъ Чермнаго Моря, пролетвъ надъ горами Петры и Синая, набравшись силы въ узкомъ залив Акабы, этотъ втеръ со страшною силой, какъ бы порывами, все сильне и глубже прорзалъ застоявшуюся массу атмосферы переполненной испареніями моря. Отразившись отъ скалъ Бахръ-эль-Лута, пролетвъ чрезъ тсныя ущелья Іудейскихъ горъ, втеръ несъ уже тысячи звуковъ, стоны скалъ и говоръ пробудившихся горъ съ ревомъ бури и эхомъ грома раскатившагося въ горахъ.

Словно бшеный зврь заключенный въ оковы, изъ которыхъ онъ не могъ вырваться, билось, ревло, волновалось и стонало море. Какимъ-то огромнымъ мрачнымъ чудовищемъ не имющимъ формы, лишеннымъ органовъ, но говорящимъ тысячью языковъ, казалось оно, когда подъ напоромъ полуденнаго втра, словно въ безсильномъ отчаяніи, бросалось на берегъ охватывая, сжимая, облизывая его.

Надо видть и испытать всю страшную силу волнъ Мертваго Моря чтобы судить о томъ дйствіи какое он могутъ производить даже на дикій камень, не говоря уже о нептуническихъ образованіяхъ. Если давленіе воды океановъ, содержащей не боле 4 % минеральныхъ солей, можетъ достигать страшной силы до 173 пудовъ на одинъ квадратный футъ, а на тло человка, имющее въ среднемъ до 15.378 кв. сант., силы превышающей 2,800 пуд., то при содержаніи почти 25 % соли въ вод Мертваго Моря давленіе ея даже при незначительномъ волненіи можетъ развивать такую силу при которой не устоять даже крпкому камню. Немудрено поэтому что берега Бахръ-эль-Лута страшно изъдены и подточены волнами и что часть ихъ уже обрушилась въ море, заполнивъ обломками его побережья. Понятно также что ни одинъ, даже желзный корабль, не выдержалъ бы долго ударовъ полукаменныхъ волнъ и что при этихъ условіяхъ невозможно судоходство по водамъ Мертваго Моря. Еще при начал бури, когда на поверхности его ходили еще не волны, а небольшая рябь, уже начавшая набгать и плескаться о берега, я попробовалъ испытать на себ силу соленой воды выведенной изъ состоянія равновсія. Полураздвшись я вошелъ въ море, отошелъ отъ берега сажени полторы или дв, не чувствуя ничего кром особенной свжести воды, какъ вдругъ сильный толчокъ въ мои ноги еле не опрокинулъ меня, я думалъ вначал что я споткнулся или какой-нибудь камень заставилъ меня покачнуться, какъ второй толчокъ (произведенный очевидно ничтожною по высот, но значительною по длин волной) показалъ виновннка нарушенія моего равновсія. Силу удара набжавшей воды можно сравнить въ самомъ дл съ толчкомъ произведеннымъ невидимою рукой. Въ продолженіе своей скитальческой жизни я купался во многихъ моряхъ, озерахъ и быстрыхъ ркахъ, я хорошо знакомъ съ тмъ ощущеніемъ какое порождаетъ прибой океанской волны. Мн нравится это широкое, сильное и вмст съ тмъ ровное гладкое давленіе, съ нимъ еще можно бороться, можно осиливать его, прорзать. Не осиливъ прибоя, съ нимъ можно опрокинуться, упасть и понестись на волн подхватившей пловца. Можно ринуться со скалы въ самый разгаръ бури, въ самый водоворотъ бушующихъ волнъ, можно сразиться съ ними, и на ихъ же гребняхъ вынырнуть на поверхность, съ ихъ же помощью выбраться на берегъ неразбитымъ отъ удара волны. Дикари Полинезіи продлываютъ ежедневно этотъ опытъ на глазахъ Европейца, Арабы на берегахъ Іемена любятъ тоже бросаться во время бури въ самыя кипящія волны, наслаждаясь этою борьбой со стихіей. Съ водой Мертваго Моря этого продлать нельзя. Ринуться въ нее даже съ небольшой высоты — значитъ разбиться о ея неупругую поверхность, попытаться бороться съ ея волнами даже въ самомъ начал бури — такъ же невозможно какъ и прати противъ рожна. Небольшой по величин, часто еще не несущій пны на гребн, валъ Мертваго Моря собьетъ съ ногъ самаго сильнаго человка, ударъ его не будетъ такъ ровенъ и гладокъ какъ ударъ океанской волны: нтъ, онъ коротокъ, силенъ, ударяетъ какъ бы въ одну точку, заставляя быстро терять равновсіе. Онъ похожъ дйствительно на ударъ который можно сравнить съ быстрымъ, короткимъ толчкомъ, не дающимъ возможности сопротивляться. Когда я, немного разгоряченный сопротивленіемъ моря, задумалъ произвести новое купанье, зажмуривъ глаза и заткнувъ уши и носъ, все это я испыталъ на самомъ себ. Не отошелъ еще я пяти-шести саженъ отъ берега, какъ небольшія, короткія волны сбили меня съ ногъ, опрокинули, раздавили, я попытался встать и бороться снова, он опрокинули меня вновь, съ закрытыми глазами я ринулся грудью на встрчу волны, надясь прорзать ее руками сложенными для нырянія… но, одно мгновеніе… и я былъ уже безсиленъ, уничтоженъ, побжденъ…. Меня хлестнуло что-то похожее на куль упругой муки, опрокинуло сразу и понесло назадъ съ такою силой что будь на берегу камень, я былъ бы разбитъ до смерти. Чрезъ нсколько мгновеній посл того какъ я вступилъ въ борьбу съ волной, я уже былъ выброшенъ на берегъ, выброшенъ буквально какъ щепка или сучокъ. Я очутился на солончаковой окраин, лежа на спин, съ разбитою грудью, какъ бы съ изломанными конечностями, не имя возможности шевельнуться, хотя набгавшіе авангарды волнъ продолжали еще хлестать о мои наболвшіе бока.

Когда я очнулся, Пижо стоялъ надо мною, приподнимая меня за руки вмст съ Османомъ, который былъ сильно перепуганъ происшествіемъ случившимся съ его неблагоразумнымъ господиномъ. Увидя своихъ, я приподнялся и пошелъ къ палатк, еле двигаясь, словно разбитый параличемъ или едва оправившійся посл тяжкой болзни. Глотка два-три крпкаго вина и теплое одяло въ которое завернулъ меня Пижо скоро вернули мои силы, но я чувствовалъ такую сильную боль въ груди и оконечностяхъ что первые полчаса не хотлось шевельнуться. Еще два-три дня посл этого купанья я чувствовалъ тупую, по временамъ ноющую боль въ груди, замтную особенно при глубокомъ вздох. Верхнія конечности ныли первое время словно отъ непосильной работы, тогда какъ нижнія оправились скоро. Таковы были послдствія моего втораго купанья и попытки бороться съ волнами Мертваго Моря.

VIII.

Ночь все еще была темна, потому что бжавшія по небу тучи не давали возможности выглянуть мсяцу, уже давно пытавшемуся посмотрть на волнующееся море. Разорванные втромъ туманы сбжали съ поверхности Бахръ-эль-Лута, попрятавшись въ ущельяхъ его береговыхъ горъ или разлетвшись по долин Іордана. Темная зіяющая масса воды, шевелившаяся какъ чудовище, издающая тысячи звуковъ, темное покрытое тучами небо и темныя скалы вокругъ сливались въ одинъ мрачный хаосъ, гд царила тьма, ревла буря и стонали волны, разбиваясь о берегъ. Словно ясный маякъ въ этой по временамъ безпросвтной мгл блестла искорка на кончик сигары Пижо, который, какъ истый любитель природы, сидлъ на камн у берега, вперивъ очи свои въ бушующее море, не замчая что волны уже лизали до колнъ его полуобнаженныя ноги.

— Хауенъ аалейна я рабби (помилуй насъ Господи)! шепталъ мой Османъ, кутаясь въ свои дырявый плащъ отъ втра, пронизывающаго насквозь.

— Не хорошо длаетъ господинъ заглядываясь на море, отнесся мой кавасъ къ утшавшему его Французу. Оно не любитъ глаза человческаго когда бушуетъ и реветъ, даже глазки красавицы, смотрящей праздно на море, его сердятъ и волнуютъ. Лишь око Аллаха, полный мсяцъ (эль-Камаръ) утшаетъ и ласкаетъ море. Отойди отъ берега, господинъ! Море бушуетъ сегодня такъ сильно какъ въ ночь когда подымаются тни схороненныхъ Аллахомъ городовъ. Духи моря волнуютъ его, имъ становится тсно въ ихъ подводной глубин, они мечутся, пляшутъ и играютъ во время бури, носятся вмст съ ея волнами, кружатся съ вихрями и поднимаются кверху вмст съ туманами. Духи моря стонутъ въ волнахъ, разбивающихся о берегъ, они поютъ вмст съ втрами, ревутъ вмст съ бурей, грохочутъ съ раскатами грома. Бушующее море иметъ голосъ, ему только не данъ языкъ. Только во время бури море можетъ бесдовать съ небомъ и молиться, потому что наконецъ буря даетъ ему голосъ. На дн Бахръ-эль-Лута есть дти грха, ихъ слезы наполнили море, ихъ вопли и стоны оно таитъ въ глубинахъ тни оживляютъ его воды, ихъ голосъ слышится въ тхъ мольбахъ которыя возсылаетъ море въ часы бурной молитвы, они же носятся надъ водой въ блыхъ туманахъ. Не длинна молитва Бахръ-эль-Лута, немного проситъ оно отъ Аллаха. Оно молитъ о пощад, оно проситъ у него жизни и надется ихъ получить. Будетъ время, говоритъ легенда, и Бахръ-эль-Лутъ искупитъ прощеніе. Утишится гнвъ Предвчнаго, свтлый ликъ Пророка обернется снова къ нему, и возстанутъ изъ ндръ моря тни людей мученіями искупившихъ вины. Однутся плотью и кожей блдныя тни, окаменютъ вновь призраки городовъ, и выйдутъ изъ моря на берегъ новые люди и ихъ города. Крпко станутъ они на прибрежь моря, населятъ густо окрестныя страны и зацвтетъ вновь жизнь и счастье на берегахъ Бахръ-эль-Лута. Темныя воды станутъ чистыми, какъ роса, мертвыя воды наполнятся жизнью и оживутъ. По слову Пророка, осядетъ соль изъ воды Бахръ-эль-Лута, преисполнится оно сладостью, произраститъ травы и растенія и оживится рыбами которыя придутъ изъ Іордана.

Подъ вліяніемъ арабской легенды, мн хотлось врить словамъ преданія, хотлось слышать въ рокотаніи волнъ молитву моря, оживленнаго духомъ и получившаго голосъ для того чтобы говорить съ небомъ о тхъ что схоронились въ его глубин. Какъ-то невольно тянуло ближе къ берегу, къ самымъ волнамъ набгающимъ на его солончаки. Опершись на камень, какъ на твердую скалу, я услся у самаго моря. Что-то огромное, темное какъ и ночь, облежавшая насъ, виднлось въ туманной дали, оно поднималось, пучилось, кружилось и росло, оно бжало на меня, падало, расплывалось и поднималось вновь, оно ревло, стонало и шумло, какъ огромная людская толпа… Въ этой черной чудовищной масс, въ этихъ силуэтахъ, не имющихъ очертаній, мое воображеніе рисовало цлыя картины, создавало рои призраковъ, готово было видть все что насказали Арабы.

Было уже далеко за полночь когда немного прояснилось небо, выглянули блестящія созвздія и убывающая луна бросила тусклое сіяніе на волнующееся море, наше становище и пустыню. Брызнули блестки фосфорическаго сіянія на волнахъ вспненнаго моря, скользнули по гребнямъ набгавшихъ валовъ и наполнили брилліантами темную поверхность всколыхнувшейся воды. Чмъ-то другимъ, еще боле фантастичнымъ и живымъ,показалось море облитое сіяніемъ, еще волшебне стало оно когда надъ нимъ прояснилось небо, и втеръ погналъ клочья тумановъ понависшихъ надъ водой. Заблистало море звздами, разсвтилось переливами, черныя волны его просвтлли, блые туманы засіяли матовымъ свтомъ, и изъ мрачнаго хаоса словно чудомъ оно отразило небо, его звзды и луну.

— Аллахъ акбаръ (Богъ великъ)! прошепталъ въ полусонь мой Османъ, радуясь свту озарившему непроглядную ночь.

Успокоилась буря, но не могло успокоиться море. Огромная густая масса воды все еще волновалась. Тяжелые, курчавые валы какъ тараны ударялись о берегъ который стоналъ подъ ихъ напоромъ, короткіе, но сильные буруны, словно молоты ударяли о прибрежные камни, казалось, море торопится окончить свою работу, изглодать берегъ и затмъ замереть навсегда.

Было около двухъ часовъ ночи когда мы собрались на покой, г. Пижо первый подалъ благой примръ, которому не замедлилъ послдовать и я. Несмотря на довольно значительную прохладу, я не хотлъ забираться въ палатку, предпочитая провести ночь рядомъ съ моимъ Османомъ, чтобы проснуться съ первыми лучами солнца и хать снова на Іорданъ. Новое купанье было необходимо, потому что вторичное погруженіе въ воды Мертваго Моря оставило крайне непріятные слды на всемъ моемъ тл, пропитавшемся солью. Не много мн спалось въ эту ночь, слабыя болевыя ощущенія на поверхности кожи скоро перешли въ такія интенсивныя боли что я не могъ забыться ни на минуту. Сильный жаръ чувствовался во всемъ тл, кожа стала шероховата и горяча, на груди и спин ощущалось выступаніе сыпи, мелкія возвышенія покрыли сгибы рукъ и подколнныя ямки. Рука ощупывала кристаллики соли гнздившейся въ порахъ и никакое обтираніе не могло пособить горю, жидкость эта выступала снова, струилась крупными каплями по бокамъ и внутреннимъ поверхностямъ ногъ, вызывая новыя ощущенія боли. Безъ сомннія, это была испарина обильно выступавшая на тл при усиленной дятельности кожи и растворившая частицы соли. Въ полубреду, полусн я валялся на своемъ упругомъ песчаномъ лож, ожидая утра какъ избавленія, мн завидно было смотрть и на Арабовъ-проводниковъ почивавшихъ вокругъ палатки, и даже на коней сладко дремавшихъ на солончаковой ложбин. Изъ шатра доносился громкій храпъ г. Пижо, который заснулъ богатырскимъ сномъ, посл двухъ безсонныхъ ночей проведенныхъ въ горахъ. Бахръ-эль-Лута.

Къ утру угомонилось и море, волны упали и укротились, замиравшій предъ зарей свтъ луны скользилъ по рябинамъ засыпавшаго моря, глухой рокотъ его сталъ походить на плесканье, разбитый берегъ могъ отдохнуть. Какъ разъярившійся зврь, утомленный безплодною борьбой, успокаивалось море, въ этой огромной колыхающейся масс воды, слегка озаренной свтомъ потухавшей луны, нельзя было узнать того стихійнаго чудовища которое такъ недавно еще стонало, ревло и лзло на берегъ, какъ бы готовое его поглотить. Покинули косную массу силы двигавшія ее, скрылись духи оживлявшіе море, и оно стало замирать какъ человкъ въ минуты агоніи.

Бури не рдки на Бахръ-эль-Лут, хотя туристы и мало говорятъ о нихъ. Низкое стояніе уровня Мертваго Моря, его замкнутое въ высокихъ горахъ положеніе, открытость съ свера и юга въ долину представляющую естественное его продолженіе, сильное испареніе — все это благопріятствуетъ развитію бурь. Только сильныя бури могутъ быстро возстановлять равновсіе застоявшейся атмосферы, нарушенное огромнымъ скопленіемъ соленыхъ паровъ въ воздух надъ поверхностью Мертваго Моря и Іорданской долины. Сильныя струи воздуха, нердко прилетающія чрезъ уади эль-Араба съ береговъ Краснаго Моря, какъ могучій вздохъ проносящійся надо всею Іорданскою долиной, очищаютъ въ нсколько часовъ тяжелую, душную атмосферу, унося ея испаренія къ вершинамъ Ермона.

Соленые втры дыханіе смерти, вздохъ злаго духа, какъ ихъ называетъ Арабъ, происходятъ при скопленіи такой огромной массы соленыхъ испареній которая увеличиваетъ почти на половину давленіе атмосфернаго столба. Испытанная нами буря на берегахъ Мертваго Моря могла считаться въ слабой степени соленою бурей быть-можетъ потому что наканун, какъ говорили въ Іерихон, надъ Іорданскою долиной разразилась довольно сильныя соленая буря. Несмотря на то въ теченіе нсколькихъ часовъ нашего наблюденія, порывы втра несли все-таки значительную массу соленыхъ испареній, которыя производили во рту ощущеніе соли, а въ носу и горл — легкое жженіе, необъяснимое ничмъ инымъ. Не говоря уже о своихъ собственныхъ ощущеніяхъ, имвшихъ другое происхожденіе, я могу сослаться на г. Пижо, который чувствовалъ, какъ онъ выражался, соль въ дыханіи Мертваго Моря. При значительной степени насыщенія втровъ минеральными частицами происходятъ настоящія вянія смерти. Знаменитый опытъ Піеротти доказалъ это какъ нельзя боле наглядно. ‘Узнавъ отъ Бедуиновъ, по извстнымъ имъ примтамъ, о приближеніи соляныхъ облаковъ, Піеротти выставилъ на жертву урагану овцу купленную имъ нарочно для опыта. Привязанное къ дереву, животное простояло ночь подъ солянымъ дождемъ и къ утру было найдено мертвымъ’. Соляной втеръ задушилъ овцу, какъ душитъ онъ и другія живыя существа, имвшія несчастіе попасть въ сферу его вянія. Изрдка соляныя бури, разражающіяся преимущественно въ Іорданской долин, а также въ уади эль-Араба, достигаютъ и Іерусалима при сильныхъ восточныхъ втрахъ, засыпая его улицы и террасы соляною пылью. Въ Іорданской пустын въ это время бываетъ такая ужасающая атмосфера что Арабы бгутъ подальше въ горы, а растенія нердко замираютъ навсегда. Послднее, разумется, прибавлено Арабами для краснаго словца, тмъ не мене показываетъ какой паническій ужасъ наводятъ даже на обитателей пустыни втры соляной пыли и дождя. Составляя въ настоящее время продолженіе теченія Іордана, направляющееся съ свера на югъ (исключая побочныя теченія обратнаго направленія), замкнутый бассейнъ длиной въ 70 и шириной около 17 верстъ, то-есть почти въ 1.200 квадратныхъ верстъ, съ наибольшею глубиной въ 1.134 фута, со дномъ дна на 2.418 футовъ ниже уровня Средиземнаго моря. Асфальтовое озеро является однимъ изъ соленйшихъ въ мір вмстилищъ воды, поражающимъ какъ своимъ низкимъ уровнемъ такъ и мрачною картиной смерти на его берегахъ. Натуралисты въ настоящее время находятъ что не всегда это было такъ: геологія и палеонтологія указываютъ намъ на другія, боле счастливыя времена, когда поверхность Мертваго Моря была совсмъ иная, когда еще не существовало Іордана, и нын мертвыя воды въ своихъ ндрахъ еще таили низшія существа. Если могли существовать животныя въ водахъ Мертваго Моря, очевидно что процентное содержаніе солей въ немъ было далеко не такъ значительно какъ въ настоящее время, а количество хлористаго магнія и брома, дйствующихъ особенно губительно на организмы, было ничтожно. На то же самое указываютъ и раковины, которыя были найдены мною на склонахъ окружающихъ Мертвое Море. Принимая за источникъ пересыщенія Мертваго Моря минеральными солями его усиленное испареніе при небольшой поверхности и невозможности выносить эти соли, доставляемыя однимъ Іорданомъ въ количеств двухъ кубическихъ футовъ въ секунду, не говоря уже о принос ихъ минеральными ключами бьющими на дн Бахръ-эль-Лута, мы тмъ самымъ уже ршаемъ вопросъ о свойствахъ воды описаннаго нами древняго бассейна. Только благодаря ряду вковъ существованія въ границахъ настоящаго времени Мертвое Море обязано такимъ огромнымъ процентнымъ содержаніемъ солей что удльный всъ воды его доходитъ до 1,₂₅₆, что на дн его уже отлагаются кристаллы соли какъ изъ маточнаго разсола и что море уже не въ состояніи своею пересыщенною водой растворять утесы каменной соли, возвышающіеся на его западномъ берегу.

Значительное пространство древняго Мертваго Моря, занимавшаго все палестинское пониженіе, свое настоящее ложе, бассейнъ Іордана и ложбины Петры, тмъ не мене вовсе не даетъ права думать чтобъ этотъ издревле замкнутый бассейнъ былъ когда-нибудь въ соединеніи со Средиземнымъ или Краснымъ Моремъ, т.-е. составлялъ часть внутренняго моря Малой Азіи. Вс данныя, наоборотъ, говорятъ за то что Мертвое Море никогда не было частію Океана, никогда даже не сообщалось съ нимъ. Его раковины и панцыри фораминиферъ вовсе не принадлежатъ къ видамъ обитающимъ въ ближайшихъ моряхъ, самый составъ его солей настолько отличается отъ солей океанской воды что по одному большому проценту хлористаго магнія и брома, а также по отсутствію фосфора, серебра, литія, цезія, рубидія и іода, характернаго для морскихъ солей, можно сказать утвердительно что Асфальтовое озеро было самостоятельно издревле и никогда не составляло ‘продолженія Аравійскаго залива, отдлившагося отъ него вслдствіе поднятія Арабахскаго порога’.

Но довольно о древней исторіи Бахръ-эль-Лута: что бы ни произошло на берегахъ Малой Азіи, какія бы катастрофы въ род Смирнскаго и Алеппскаго землетрясеній ни разразились въ окрестностяхъ Мертваго Моря, оно не оживетъ никогда. Не заглядывая далеко впередъ, мы все-таки можемъ съ достаточною вроятностью предсказать его недалекое будущее. Припомнимъ только что бассейнъ Лотова озера лежитъ въ области широкаго поднятія почвы, замченнаго уже давно, берега Малой Азіи не перестаютъ выходить изъ воды со времени появленія на нихъ человка. ‘Вся эта часть азіятскаго континента увеличилась уже въ историческую эпоху значительнымъ понсомъ въ ущербъ Средиземному морю’, обмелли древнія гавани Тира и Сидона, приподнявшихся изъ воды, славная гавань Яффы, принимавшая корабли фараоновъ и Финикіянъ, загородилась огромными камнями, высунувшимися изъ воды. Вся Саронская долина не что иное какъ подарокъ моря, нкогда омывавшаго подножья Іудейскихъ горъ. Вмст со поверхностью Іудеи повышается медленно и котловина заключающая въ себ Мертвое Море. Постепенно, хотя и медленно повышаясь не относительно окрестной страны, но вмст съ горами, окружающими его берега, небольшой замкнутый бассейнъ уже въ силу геологическихъ причинъ долженъ усиливать свое испареніе и еще боле сгущать и безъ того пересыщенныя воды. Если мы представимъ себ что сгущеніе воды Мертваго Моря и отложеніе приносимыхъ туда солей, почти безъ возможности выноса, будетъ идти хотя также какъ и теперь (даже не crescendo, какъ того можно ожидать), то не очень далеко то время когда названіе Мертваго Моря будетъ прилагаться къ масс минеральныхъ солей.

IX.

Я не знаю, какъ я дождался утра, которое мн казалось, медлило прійти чтобы прекратить мои страданія. Забываясь лишь минутами, я безпрестанно открывалъ глаза, словно стараясь уловить восходъ солнца на колеблющейся поверхности Бахръ-эль-Лута. Вотъ уже началъ меркнуть досел ясный матово-серебристый свтъ луны, блдная, блесоватая, она какъ будто спшила закатиться за Іудейскія горы, прежде чмъ золотые лучи солнца обезцвтятъ ея блдный ликъ. Вотъ звздочки уже укоротили свои мерцающіе лучи, пособрали ихъ въ свое маленькое тльце и поспшили утонуть гд-то въ начинавшей блднть синев. На Восток къ горамъ Заіорданскимъ, въ сторон полузагадочной Моавіи, гд еще такъ недавно ходили черныя тучи, небо было такъ ярко и свтло, какъ будто пали на него снопы невидимаго сіянія, поблднла его синева, лиловая тнь набжала на нее и розовый свтъ зари загорлся надъ горами. Свтлый оттнокъ легъ и на поверхность Мертваго Моря, окрасивъ рябины его стально-синихъ водъ.

— Эль-хамди-Лиллахи, Салла-эн-Неби (слава Богу, слава Пророку)! проговорилъ, приподнимаясь со своего ложа, проводникъ г. Пижо при вид показавшейся зари. — Тулуу еш-Шемсъ таибъ (восходъ солнца хорошъ), добавилъ онъ, начиная свою утреннюю молитву. Не долго продолжалось фетха (утренняя молитва) Араба, которую онъ не сопровождалъ омовеніемъ по недостатку воды. — Сабахкумъ билъ шеръ, эфенди (Съ добрымъ утромъ, господинъ)! обратился затмъ ко мн Селикъ, увидавъ что я лежу уже съ открытыми глазами.

Чуткій Османъ при первыхъ словахъ Селика былъ тоже на ногахъ и пошелъ къ лошадямъ, о которыхъ онъ заботился больше чмъ о своемъ господин. Зная что намъ сегодня предстоитъ часа три-четыре безводнаго пути къ Мар-Саба, онъ готовился снова сводить коней на Іорданъ чтобы выступить тотчасъ при восход солнца. Мы съ г. Пижо сли на нашихъ скакуновъ и понеслись къ зеленющимъ берегамъ.

Розовый свтъ все еще разливался по восточной половин неба, занимая его до зенита, ближе къ горизонту онъ переходилъ уже въ пурпуръ, золото и кровь, тогда какъ на запад, гд еще, какъ полупрозрачная тнь, убгала луна, все ярче и свтле становилось небо и его лазурь. Легкій розовый оттнокъ палъ и на море, и на пустыню. Словно яркая окалина побжала по металлически-синей поверхности моря, темныя воды его стали какъ-то прозрачне, пронизанная свтомъ, масса его вдругъ оживилась, проснулась и пустыня, покраснлъ слегка ея золотистый песокъ, загорлись огонькомъ вершины известковыхъ холмовъ, лиловыя тни побжали отъ нихъ по земл, и песчаный жаворонокъ понесся навстрчу грядущему солнцу. Что-то особенное, ощущаемое только грудью, было разлито въ воздух, очищенномъ бурею…

Быстро мчались наши кони по знакомой тропинк на Іорданъ, и не успло еще разгорться чудное утро, какъ я уже бросился въ третій разъ въ прохладныя живыя воды Іордана. Несмотря на щипавшую свжесть воды, около четверти часа я провелъ въ струяхъ священной рки, смывая съ себя гршныя воды Бахръ-эль-Лута. Но минеральныя частицы въвшіяся въ поры кожи сдлали свое дло, вызвавъ раздраженіемъ ея довольно значительную экзему почти на всемъ тл. Красная, бархатистая, сильно зудящая, особенно на живот, бокахъ и предплечіяхъ сыпь уже не могла быть смыта водой Іордана и осталась на память о двукратномъ погруженіи въ воды Мертваго Моря.

Это сильно раздражающее свойство воды Асфальтоваго озера, превосходящей въ этомъ отношеніи вс другія минеральныя воды земнаго шара, можетъ быть съ успхомъ утилизовано человкомъ для врачебныхъ цлей. Погруженія въ волны Мертваго Моря черезъ извстные промежутки времени съ послдующимъ обмываніемъ въ водахъ Іордана можетъ съ пользой служить при ревматическихъ и другихъ худосочныхъ страданіяхъ. Предполагаемое врачами при пользованіи морскими купаніями благотворное дйствіе воздуха насыщеннаго минеральными испареніями, на берегахъ Мертваго Моря можетъ оказывать еще большій эффектъ если сумть имъ воспользоваться, не подвергаясь при лченіи вредоноснымъ солянымъ втрамъ. Сильная сухость воздуха въ Іорданской долин вліяетъ также очень благопріятно на теченіе ревматическихъ страданій, какъ и чистая атмосфера горъ окружающихъ долину эль-Шеріа. Безспорно сильное, такъ-сказать химическое {Хотя его и нельзя назвать чисто химическимъ, ибо раздраженіе кожи обусловливается вндреніемъ въ поры ея минеральныхъ частицъ.} дйствіе на тло воды Мертваго Моря усугубляется еще огромнымъ механическимъ эффектомъ, который я описалъ, какъ могъ. Тяжелая полукаменная волна Асфальтоваго озера, особенно при незначительномъ втерк, вмст съ сильнымъ раздражающимъ свойствомъ воды могутъ быть причислены къ разряду такихъ энергическихъ средствъ которыя при разумномъ приложеніи могутъ замнить рядъ палліативовъ представляемыхъ нердко купаніями даже въ прославленныхъ минеральныхъ водахъ. Разумется, мертвенный видъ береговъ Мертваго Моря, полное отсутствіе человческаго жилья вблизи его водъ, не полная безопасность отъ нападенія полудикихъ Бедуиновъ, и не совсмъ благопріятныя климатическія условія, длающія лтомъ берега Мертваго Моря ужасающими, мшаютъ воспользоваться этими необыкновенными водами, къ которымъ, повидимому, еще въ древности прибгалъ человкъ съ лчебною цлью. У меня есть нкоторыя указанія одного богатаго англійскаго туриста, нашедшаго исцленіе въ жгучихъ водахъ Бахръ-эль-Лута посл тщетнаго пользованія во всхъ прославленныхъ курортахъ Европы. Можно надяться что съ постоянно возрастающимъ значеніемъ русской Антониновской страннопріимицы въ Іерихон найдутся любители которые не убоятся ‘водъ смерти’ Асфальтоваго озера и воспользуются ими какъ водой цлебною. Отъ Іерихона берегъ Мертваго Моря такъ недалекъ что оттуда на кон можно совершать ежедневныя прогулки даже съ заздомъ на Іорданъ. Еще проще можно устроиться, раскинувъ свой шатеръ въ зеленющей сни Іорданскаго лса близь устья священной рки.

Омывъ чистою водой свое просоленое тло, я покинулъ Іорданъ. Пять минутъ быстрой зды — и замолкъ лепетъ его струй. Предъ нами пустыня, за нами Мертвое Море — прощай быстротечный Іорданъ!..

Пустыня была уже залита золотомъ, пурпуромъ и серебристыми блестками. Все обаяніе красокъ, вся жизнь и сила цвтовъ, могущихъ ослплять человка, во всей своей крас выступаютъ лишь въ пустын, ея утро, полдень, закатъ, сумерки и вечеръ, все это лишь отдльныя картины блестящей фееріи. На берегахъ Мертваго Моря ея декораціи еще блистательне и разнообразне, горы Іудеи и Моавіи, зеленющая змйка Іордана, глубоко ввалившаяся долина эль-Гора и зеркальная поверхность Бахръ-эль-Лута — все это вмст представляетъ такую картину лучше которой едва ли гд найдется. Залитыя солнечными лучами скалы обрамляютъ чудную панораму золотою рамкой, фономъ картины служатъ чистая лазурь неба и утонувшая въ мор свта пустыня, на этомъ фон воздухъ и солнце строятъ изъ ничего волшебные образы и картины, которые Европеецъ зоветъ маревомъ, а полудикій сынъ пустыни ‘моремъ дьявола, наважденіемъ проклятаго’…

Миражи и другіе обманы зрнія, основанные на преломленіи и отраженіи солнечныхъ лучей и зеркальности воздуха лежащаго надъ поверхностью Мертваго Моря, очень нердки въ Іорданской долин, этому способствуетъ уже самое ея географическое положеніе, позволяющее слою воздуха застаиваться въ ней абсолютно безо всякаго движенія. Отраженіе блестящей поверхности Бахръ-эль-Лута, сравнительная близость предметовъ могущихъ вслдствіе многочисленныхъ топографическихъ условій отразиться въ зеркал неподвижной атмосферы, и рядъ неизвстныхъ причинъ пораждаютъ частые миражи не только надъ поверхностью Мертваго Моря, но и въ долин эль-Гора и въ уади Араба. Быть-можетъ этому способствуетъ и сильное насыщеніе воздуха минеральными частицами, помогающими отраженію и усиливающими преломленіе. Какъ бы то ни было, но изъ зеркальныхъ частицъ воздуха и солнечныхъ лучей Фата-Моргана строитъ чудныя картины, которыми нельзя не залюбоваться. Она переноситъ цлые города и оазисы, длинные караваны и голубыя озера на зеркало своего трепещущаго воздуха и раскрашиваетъ мнимыя изображенія всми цвтами солнечнаго спектра. Она беретъ отъ земли лишь рисунокъ, который воспроизводитъ изъ крошечныхъ частицъ воздуха при помощи красокъ и свта полученныхъ ею отъ солнца. Марево — дитя неба, воздуха и земли, картина нарисованная солнцемъ, почему и не можетъ быть написано красками взятыми съ палитры, какъ не можетъ быть изображено словомъ, безсильнымъ его воспроизвести. Арабъ не только вритъ въ реальность этого чуднаго явленія, но и считаетъ его матеріализованнымъ настолько что его будто можно осязать. Для него воды Фата-Морганы настоящія воды, ея пальмы, верблюды и люди — реальныя существа, его зданія — такія же постройки, но эти воды, верблюды, пальмы, люди и зданія — творенія злаго духа потшающагося надъ человкомъ. Обманывая его, дьяволъ моря и пустыни творитъ изъ ничего эти чудныя картины, восхищая изумленный глазъ, наполняя надеждой истомленное сердце и скрывая снова свое твореніе, когда усплъ насмяться вдоволь надъ несчастнымъ путникомъ обреченнымъ въ жертву пустын.

Когда мы возвращались съ Іордана, одинъ изъ такихъ чудныхъ миражей стоялъ надъ залитою солнечнымъ блескомъ поверхностью Мертваго Моря, невольно приковывая взоръ своею волшебною красотой. Надъ моремъ, казавшимся огромнымъ котломъ растопленнаго металла, разстилалась свтло-синяя, какъ бы туманная полоса, въ пустын она показалась бы зеркаломъ отдаленнаго озера, тогда какъ здсь она являлась другимъ, приподнявшимся слегка горизонтомъ. Изъ этой полупрозрачной поверхности выступали какіе-то неясные образы, которые блистали почти всми цвтами спектра, но не давали ни одного опредленнаго абриса. Въ этой масс пестро и прихотливо смшанныхъ красокъ изумленному глазу представлялись развалины, стны, башни, города, надъ ними, казалось, слегка нагибались высокія пальмы, а предъ ними длинною вереницей двигались не то животныя, не то люди. Неясность очертаній, расплывчивость абрисовъ и цвтовъ давали полный просторъ фантазіи, и она могла на этой неясной канв выткать чудные образы. Минутъ десять продолжалось это чудное видніе среди благо дня, словно дымка тумана, слегка волнуемаго втеркомъ, оно трепетало и росло, расплывалось и сгущалось, пока внезапный порывъ налетвшаго втерка не развялъ творенія солнечныхъ лучей. Отъ блестящихъ красокъ не осталось и слда, отъ неясныхъ силуетовъ остались лишь прозрачная синева, свтло-синяя туманная полоса опустилась въ море, расплылась въ воздух, растаяла отъ жгучихъ лучей палестинскаго солнца. Какъ духъ появилась и исчезла Фата-Моргана, это украшеніе моря и пустыни.

— Charmant, magnifique! восклицалъ изумленный Пижо.

— Аи джаибъ, Аллахъ акбаръ (это удивительно, Богъ великъ)! въ свою очередь повторяли Арабы.

Все ярче и блистательне разгорался чудный день, въ огн и золот выкатывалось солнце изъ-за оттненныхъ еще Моавитскихъ громадъ. По небу пробжали снопы золотыхъ лучей, все засіяло оно яркою лазурью, которой невидимые лучи придавали такой блескъ что глазъ не могъ смотрть прямо на небо. Залились золотомъ и пустыня, и море, на блесовато-желтомъ и блдно-красномъ фон ея песковъ и известняковыхъ холмовъ лучи солнца, отражаясь и дробясь, разлились моремъ свта, въ которомъ потонули вс очертанія. Даже темныя ущелья горъ оживились подъ лучами выплывшаго солнца, ихъ зіяющія трещины и проходы освтились золотомъ, отраженнымъ отъ пологихъ склоновъ залитыхъ сіяніемъ лучезарнаго моря. Еще блистательне и ярче засіяло море, на которое пали подъ небольшимъ угломъ снопы солнечныхъ лучей, превративъ море во второе небо. Море смерти превратилось въ море свта, откуда смотрло второе солнце, куда не осмливался глядть человческій глазъ даже черезъ темныя стекла своихъ дымчато-срыхъ консервовъ.

Обмнявшись привтами съ г. Пижо, мы скоро должны были сказать другъ другу послднее прости. Всего сутки я провелъ съ нимъ, но разставанье было уже тяжело. Напрасно думаютъ что путевыя встрчи и знакомства прерываются такъ же легко какъ начинаются, кто говоритъ это, тотъ не испыталъ, очевидно, интересныхъ, незаурядныхъ знакомствъ. Въ пути, напротивъ, еще легче чмъ въ жизни встрчаются люди воспоминаніе о которыхъ живетъ въ памяти во всю послдующую жизнь. Каждый путешественникъ, какъ бы онъ ни былъ незанимателенъ и простъ, уже представляетъ не дюжинную личность, къ Востоку, разумется, это прилагается еще въ большемъ масштаб чмъ къ цивилизованнымъ странамъ Европы. Въ теченіе многолтнихъ своихъ путешествій я испыталъ это неоднократно на самомъ себ. Здсь не мсто разказывать о моей встрч со знаменитымъ Тристрамомъ изъздившимъ весь Востокъ и пробывшимъ нсколько мсяцевъ въ плну у Бедуиновъ, о несчастномъ молодомъ изслдовател Губер, заплатившемъ недавно кровью за свой смлый ученый набгъ въ дебри собственной Аравіи, патер Бинцентини, съ котораго въ Тибет начали было сдирать кожу, объ одномъ русскомъ врач З—н, бывшемъ колонистомъ въ Австраліи и Канад, потерявшемъ жену и дтей перебитыхъ Индійцами и о нкоторыхъ другихъ. Я не забуду никогда послднихъ минутъ моего прощанія съ полнымъ жизни и энергіи молодымъ Губеромъ.

— До свиданія въ Париж, черезъ годъ и четыре мсяца, сказалъ я ему, когда разъзжались наши верблюды,— вы вернетесь тогда изъ Аравіи и извстите меня, я пріду изъ Россіи порадоваться вашимъ успхамъ.

— Не до свиданія, а прощайте, отвчалъ онъ глухимъ подавленнымъ голосомъ.— Едва ли мы увидимся, я не выйду живымъ изъ Аравіи, такъ предсказала мн слпая бабушка, отпуская меня…

Верблюды наши пошли въ разныя стороны, мой верблюдъ направлялся къ сверу къ горамъ Петры, за которыми лежитъ Святая Земля, тогда какъ мехарины (дромадеры) Губера потянулись въ дебри Аравійской пустыни. Словно что-то оторвалось отъ моего сердца когда я не видалъ боле веселой улыбки ‘моего’ Француза, какъ я привыкъ уже его называть. Я посмялся въ глаза Губеру насчетъ предсказаній, хотя внутренно почему-то поврилъ имъ. Увы! карты старой бабушки сказали правду, ея внуку въ прошломъ году раздробили голову его же проводники среди полумертвой пустыни. Я узналъ о его смерти за два мсяца предъ тмъ какъ собирался навстить его.

Г. Пижо, съ которымъ я также скоро сошелся на берегахъ Іордана, понравился мн столько же своимъ безстрашіемъ, какъ и оригинальностью и чужимъ пониманіемъ природы. Чудная игра на кларнет въ ночь передъ бурей на Бахръ-эль-Лут сгладила первое, не совсмъ пріятное впечатлніе произведенное на меня излишнимъ комфортомъ г. Пижо и заставила даже забыть о страсти собирать альбомъ красавицъ, ради чего сухопарый Французъ много лтъ уже обтекалъ шаръ земной. Только въ путешествіяхъ человкъ можетъ развернуть вс силы своего организма, заставить звучать вс струны своего сердца, отразить въ себ самомъ ту жизнь что разлита въ общей матери-природ.

Мой новый знакомый принадлежалъ къ типу людей отмченныхъ двойною печатью природы и цивилизаціи, въ его небольшомъ. но словно отлитомъ изъ стали тл таились высокія силы, которыхъ не могло остановить никакое препятствіе въ мір, ‘я хочу’ — вотъ девизъ этихъ людей, ‘я могу’ — вотъ цль которую они преслдуютъ всми силами своего тла и души, всею энергіей, которою можно творить чудеса.

Мы прощались съ г. Пижо, онъ узжалъ налво, мой путь лежалъ направо отъ нашей недолгой стоянки. Г. Пижо отправился вдоль по Іорданской долин, тогда какъ я, объхавъ берега Іордана, правилъ свой путь на горы которыя поднялись амфитеатромъ надъ глубокою впадиной Мертваго Моря.

— Au revoir, es salam aleikum (миръ съ вами)! говорилъ господинъ Пижо, мшая французскую и арабскую рчь.

— Эс саламъ алейкумъ, нехаракъ са’идъ (миръ съ тобою, будь теб счастливый день)! кричали въ свою очередь проводники г. Пижо.

— У алейкумъ ес саламъ варахметъ Аллахъ ва баракату (Да будетъ и надъ вами миръ и Божіе благословеніе)! отвчалъ я на прощальныя привтствія Арабовъ.

Наши кони тронулись и разошлись въ разныя стороны, точь въ точь какъ четыре года тому назадъ я разъзжался въ пустыняхъ Аравіи съ другимъ Французомъ, молодымъ Шарлемъ Губеромъ. Т же смшанныя привтствія, т же добрыя пожеланія, т же условія, та же обстановка. Перемнились только роли, Пижо черезъ Іорданскую долину, Тиверіаду и Назаретъ отправлялся въ свою Францію, тогда какъ я возвращался въ Іерусалимъ для того чтобы на дняхъ направиться во глубину африканскихъ пустынь.

Приподнялась въ послдній разъ пробковая шляпа съ блымъ шарфомъ г. Пижо, и дв кучки всадниковъ помчались въ разныя стороны по солончаковымъ берегамъ Мертваго Моря. Опять мы остались съ Османомъ, опять я и мой проводникъ составили весь караванъ…

Быстро мчались наши кони, словно сочувствуя всадникамъ поспшавшимъ уйти изъ пустыни. Все дальше и дальше удалялись мы отъ берега Мертваго Моря, давно уже скрылось блое пятнышко каравана Пижо, зеленая змйка Іорданскихъ лсовъ казалась какою то темною полосой при основаніи Моавитскихъ горъ, ставшихъ зубчатыми громадами по другую сторону Іордана. Мы начали постепенно свой подъемъ пробираясь чрезъ массы известково-песчаныхъ холмовъ, на которыхъ мстами ютилась жалкая травка, полувыжженная солнцемъ и оживленная стаями срыхъ и желтыхъ ящерицъ. Мало-по-малу подъемъ нашъ длался замтне, амфитеатръ Іудейскихъ горъ становился ближе, принималъ насъ въ свои каменныя объятія, тогда какъ за нами все боле и боле расширялся кругозоръ. Съ одной изъ возвышенностей открылся наконецъ въ послдній разъ видъ на всю панораму Іорданской долины, горы Моавіи и Мертвое Море, казавшееся свтлымъ глазомъ притаившейся внизу пустыни. Вс воспоминанія связанныя съ троекратною поздкой въ долину эль-Горы встали какъ живыя предъ моими умственными очами, во всей красот и свжести еще неутраченныхъ красокъ. Много мстностей пришлось постить мн въ долгіе годы моихъ путешествій, но не многія изъ нихъ такъ глубоко врзались въ мою память какъ эти картины полувыжженной Обтованной Земли. Дикія красоты полярнаго ландшафта, тайга Русскаго Свера, фіорды Скандинавіи, горныя дебри Пиренеевъ, Кавказа и Альпъ, широкія чудныя понтійскія степи, кедровыя рощи Ливана, молчаливый Египетъ съ его тысячелтнею стариной, дубовые лса Атласа и длинный рядъ картинъ сохраненныхъ памятью изъ далекихъ странъ какъ живыя проходятъ въ моемъ воображеніи, но они не говорятъ моему сердцу, не будятъ въ немъ дорогаго чувства… Лишь изъ безплодной каменной Палестины я принесъ въ своемъ сердц не слабющія воспоминанія. Я оживаю вновь когда въ моей душ возстаютъ чудные образы береговъ Іордана, стнъ Іерусалима, тихаго моря Галлилеи и грозныхъ силуэтовъ Сорокадневной Горы… Миръ теб, Палестина! Быть-можетъ ты никогда не возстанешь для новой жизни, но ты будешь жить въ сердцахъ людей пока они останутся людьми. Покойся и отдыхай отъ великихъ трудовъ которые ты подъяла для міра, спи безмятежно подъ тихій всплескъ Галилейской струи, подъ томное журчанье Іордана, подъ стоны Мертваго Моря! Пусть человкъ не наполнитъ голосами дятельной жизни твоихъ безплодныхъ дебрей и камней, къ теб всегда устремится взоръ вры, къ твоимъ камнямъ всегда придетъ искушенный паломникъ, твою почву вчно будутъ орошать слезы труждающихся и обремененныхъ… Миръ теб, святая страна!

А. ЕЛИСЕВЪ.

С.-Петербургъ

6 марта 1886 года.

Читайте также: