Въ деревн.
Въ деревн.
Разсказъ Франциско Ассбалъ.
Перев. съ испанскаго Т. Герценштейнъ.
‘Современникъ’, кн. VII, 1907
В деревне, Ассбал Франциско, Год: 1907
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Вся семья собралась къ ужину. Трескъ сухихъ втокъ на очаг наполнялъ большую кухню своеобразнымъ шумомъ. Въ пространств, освщенномъ тусклою кухонною лампою, свтъ боролся съ мракомъ, и отраженіе этой борьбы на стнахъ комнаты, покрытыхъ слоемъ копоти и грязи, напоминало бурный танецъ какихъ-то чудовищъ.
Работники входили въ кухню одинъ за другимъ, медленною тяжеловсною поступью, не давая себ труда смахнуть снгъ, украшавшій блестящими узорами ихъ грязное, засаленное платье. Они проходили съ соннымъ усталымъ видомъ и опускались на скамейку передъ очагомъ, молча разминая застывшіе члены и изрдка громко звая. Они такъ привыкли къ непогод, что не считали нужнымъ говорить о снг съ втромъ. Разговоръ ограничивался рдкими вопросами о работ и о животныхъ и вялыми, лнивыми отвтами.
Здоровая коренастая двушка сняла съ огня дымящійся котелокъ и поставила его грубымъ, энергичнымъ движеніемъ на скамейку. Каждый налилъ себ тарелку похлебки, и въ кухн началось чавканье, точно въ хлву, когда животныя жуютъ жвачку. Завываніе втра въ труб довершало эту тоскливую картину.
Въ дверь постучались три раза. Никто не двинулся съ мста, погода была такъ ужасна, что даже любопытство не побудило никого выглянуть, за дверь.
Стукъ повторился и на этотъ разъ боле настойчиво. Въ то-же время чей-то голосъ простоналъ:— ‘Пресвятая Богородица!’.
— Кто тамъ?— проворчалъ одинъ изъ работниковъ.
Изъ-за двери послышалось въ отвть жалобное ворчанье и отрывистыя слова мольбы.
Девяностолтній ддъ, сухой и ршительный старикъ, въ маленькихъ красныхъ глазахъ котораго вспыхивалъ еще иногда хитрый огонекъ, обратился къ двушк:
— Поди, посмотри, кто тамъ.
Двушка подошла къ двери и спросила, что нужно. Снаружи отвтилъ высокій надтреснувшій голосъ:
— Пустите переночевать.
Погода была отвратительная, и бродить по снгу въ такую пору было поистин ужасно. Тмъ не мене работники не прониклись состраданіемъ и продолжали жевать жвачку, поглядывая другъ на друга и какъ-бы совтуясь глазами. Молящій голосъ снова проникъ въ щель двери.
— Это Ворона,— оказалъ одинъ изъ работниковъ со смхомъ въ голос.
— Говорятъ, что у этой вдьмы цлый капиталъ въ карман,— добавила одна изъ женщинъ.
— А ты видла?
— Нтъ, слышала.
— Что-же, возможно. Она, вдь, побиралась всю жизнь и ла то, что ей давали, и спала по сноваламъ.
Ддъ слушалъ этотъ разговоръ разсянно и, казалось, обдумывалъ что-то. Въ конц-концовъ онъ заявилъ сухо и кратко:
— Впусти.
Двушка открыла дверь. Ворона вошла, шатаясь, и присла на корточки у огня. Она производила впечатлніе развихляюшагося остова изъ костей, прикрытыхъ лохмотьями.
Ей подали чашку съ дымящейся похлебкою, и она принялась жадно сть, дрожа всмъ тломъ. Сытная да и теплая атмосфера подйствовали на нее усыпляюще, и ею скоро овладлъ тяжелый сонъ.
— Вотъ когда удобно порыться у нея въ карман!— нершительно сказалъ одинъ изъ работниковъ полушутливымъ, полусерьезнымъ тономъ.
Остальные громко расхохотались, одинъ только ддъ удержался отъ искушенія и сердито заворчалъ.
— Экія вы вдь животныя! Что здсь, волчья берлога, что-ли? Стащите-ка ее на снникъ, пусть выспится.
Ее перетащили, какъ кулекъ. И вскор посл этого весь домъ заснулъ въ величественной тишин снжной ночи.
Заря пришла и залила землю тусклымъ блымъ свтомъ, на безоблачномъ неб угасали послднія звзды. Ддъ всегда выходилъ изъ своей каморки первымъ и уходилъ на работу. Въ это утро онъ тоже вышелъ при первыхъ лучахъ солнца. Не усплъ онъ переступить порогъ, какъ увидлъ въ нсколькихъ шагахъ отъ дома какой-то полузарывшійся въ снгъ узелъ изъ лохмотьевъ.
Онъ подошелъ посмотрть. Это была Ворона. Она не шевелилась. Старикъ сильно встряхнулъ ее, она не подавала признаковъ жизни. Онъ тряхнулъ ее еще разъ, сколько было мочи, результатъ получился тотъ-же.
Ддъ ршилъ вернуться въ домъ и сообщить о случившемся. Онъ вошелъ въ кухню, но вс еще спали крпкимъ омомъ. Въ этотъ моментъ старикомъ овладло непреодолимое желаніе обшарить карманы Вороны.
Его дряхлое тло затряслось отъ волненія, и беззубый ротъ какъ-то странно зашамкалъ. На порог передъ безупречно-блымъ снжнымъ покровомъ онъ остановился на минуту. Мысль о туго набитомъ карман вящей разжигала его умъ.
Но надо было торопиться. Домашніе могли проснуться и встать. Если Ворона дйствительно умерла и была одинокою бродягою, то кто могъ предъявить требованіе на кошель, который она носила въ карман, судя по слухамъ? Если не онъ, такъ другой кто-нибудь заберетъ себ эти деньги. Вдь, не зарывать-же ихъ въ землю вмст съ костями? Къ чему-же медлить?
Обыскать лохмотья и вытащить изъ нихъ маленькій узелокъ было дломъ нсколькихъ секундъ. Старикъ взволнованно сунулъ въ узелокъ руку, среди шелеста бумага послышался звонъ монетъ. Онъ вынулъ все и разглядлъ, бумага оказалась кредитными билетами. Онъ положилъ деньги въ -свой карманъ, сдлалъ надъ собою усиліе, чтобы успокоиться, вошелъ, въ домъ и разбудилъ народъ.
Вскор вся семья стояла вокругъ бездыханнаго тла Вороны, обсуждая случившееся. По мннію однихъ, она умерла отъ холода, по мннію другихъ,— отъ постояннаго пьянства. Одного только никто не могъ понять: почему она умерла на двор, а не въ дом на снник.
— Наврное, съ пьяныхъ глазъ вышла, — сказалъ одинъ изъ семьи.
— Да ужъ, очевидно, не иначе,— согласились остальные.
Но ддъ ршительно остановилъ ихъ торжественнымъ тономъ:
— Нельзя говорить дурно про мертвыхъ, это гршно. Вс замолчали, признавъ его слова справедливыми.
Среди всеобщаго молчанія старикъ обратился къ работнику.
— Станиславъ, сбгай поскоре за священникомъ, разскажи ему, что случилось, и попроси сейчасъ-же придти сюда.
Священникъ явился скоро. При вид его ддъ сдлалъ надъ собою усиліе и произнесъ рзкимъ, но въ то-же время величественнымъ тономъ:
— Батюшка, приготовьтесь къ похоронамъ и устройте все такъ, какъ будто эта старушка была членомъ моей семьи.
Изумленіе окружающихъ было такъ велико, что никто не нашелся отвтитъ ему. Старикъ замтилъ это и добавилъ еще боле торжественно:
— Заупокойную обдню должны служить три священника. Иначе нельзя, разъ Господу Богу угодно было, чтобы эта женщина умерла у меня въ дом.
Всть о щедрости старика быстро облетла деревню. Вс были глубоко поражены, такъ какъ знали, что скупость дда доходила до жестокости. Никто не могъ припомнить ни одного великодушнаго поступка за всю, почти столтнюю, жизнь старика. Толкамъ въ деревн не было конца, но въ присутствіи дда вс замолкали, такъ какъ онъ былъ спокоенъ и величавъ, какъ патріархъ. Порывъ великодушія пролилъ свтъ успокоенія даже въ самые темные уголки его совсти, онъ былъ глубоко убжденъ въ томъ, что душа Вороны на томъ свт одобряетъ его распоряженія: для бренныхъ останковъ гробъ и какую-нибудь недорогую плиту, для души — побольше панихидъ и молитвъ, которыя живо освободятъ душу старухи изъ Чистилища и откроютъ ей доступъ въ Рай. А что касается найденнаго въ ея карман богатства, то кто-же суметъ распорядиться лучше его? Онъ длалъ все такъ хорошо и разумно — хоронилъ старуху и заботился о ея душ, точно она приходилась ему сродни. Слдовательно, они попросту оказывали другъ другу взаимную услугу.
Подобные доводы не встрчали возраженій, и старикъ обрлъ душевный покой, словно библейскій патріархъ. Совсть окончательно перестала мучить его, и онъ сталъ заботливо слдить за точнымъ исполненіемъ своихъ великодушныхъ распоряженій относительно похоронъ.
Поздно ночью, когда вс спали въ дом, ддъ ршился, наконецъ, вынуть изъ кармана узелокъ Вороны. Въ рукахъ его заблестли даже золотыя монеты. Волненіе заставило его опуститься на колни, несмотря на то, что онъ не могъ длать этого даже въ церкви во время обдни. Онъ прошепталъ ‘Отче нашъ’ за упокой души Вороны и далъ обтъ читать эту молитву каждый вечеръ. Посл этого онъ всталъ и отправился тихонько, чтобы не разбудить спящихъ, за своимъ личнымъ сокровищемъ, которое онъ копилъ всю жизнь, этимъ деньгамъ было почти сто лтъ, какъ ему самому, и хранились он въ такомъ мст, куда можно было пробраться только ползкомъ. Старикъ отправился туда, подвигаясь ощупью, онъ длалъ это каждую ночь, чтобы проврить, на мст-ли его сокровище. Въ ночь онъ, по обыкновенію, запустилъ руку въ яму, но какъ только рука нащупала дно, изъ груди его вырвался дикій крикъ отчаянія. Онъ снова запустилъ руку и снова закричалъ, точно грудь его раздиралась отъ боли.
На крики его сбжались работники и женщины съ лампами. Они глядли на него, воображая, что онъ заколдованъ злыми чарами старой нищей. Ддъ лежалъ на полу, задыхаясь бился сдою головою о плиты пола и кричалъ:— Воровка, воровка! Я похоронилъ тебя на мои деньги! Чортъ-бы тебя побралъ! Въ аду теб мсто! Ахъ, ты, воровка, воровка!