Н. А. Лейкинъ.
НА ЛОН ПРИРОДЫ
ЮМОРИСТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ
ПОДГОРОДНОЙ ДЕРЕВЕНСКОЙ ДАЧНОЙ ЖИЗНИ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія Р. Голике, Троицкая улица, д. No. 18.
1893.
ВЪ ДЕРЕВЕНСКОЙ ЛАВК.
Въ подгородномъ уголк.
В деревенской лавке, Лейкин Николай Александрович, Год: 1893
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Мелочная лавка въ подгородной деревн. Утро. За прилавкомъ, среди караваевъ хлба, кулей съ мукой, висящихъ съ потолка связокъ баранокъ, желтыхъ кожаныхъ рукавицъ, кнутовъ и сушеной трески сидитъ жирный мелочной лавочникъ въ картуз и чуйк, подпоясанный передникомъ, и пьетъ чай. Время отъ времени появляются покупатели. Входитъ корявый мужикъ въ рваномъ полушубк, передвигаетъ шапку на голов, что означаетъ поклонъ, и говоритъ:
— Прежде всего папиросъ за копйку. Есть?
— Есть, отвчаетъ лавочникъ и подаетъ тощую пачку папиросъ.
— Потомъ два фунта хлба. Да плохъ у васъ хлбъ-то ужъ очень. Сырой. Словно замазку шь. Опять же и песокъ въ немъ и махры какіе-то.
— А ты почитай-ка въ газетахъ, какой вонъ хлбъ въ Казанской губерніи дятъ. Лебеда, листъ липовый примшанъ, древесная кора, отвчаетъ лавочникъ.
— Такъ вдь тамъ неурожай нониче.
— А здсь урожая-то никогда и не бывало.
— Тамъ свой, а здсь за деньги.
— За деньги! Мука-то, вонъ, тринадцать съ полтиной, а вамъ, чертямъ, подай хлбъ за дв съ половиной копйки фунтъ.
— Не пропеченъ, сыръ,— вотъ я изъ-за чего главное.
— Да вдь и не сырой ежели жевать будешь, то во рту онъ все равно сыръ сдлается…
— Соли въ прибавку отпустишь?
— Эхъ! кряхтитъ лавочникъ, отвшивая хлбъ.— Вдь соль-то мы тоже за деньги покупаемъ, какъ вы это понять не хотите.
— Намъ чуточку…
— И чуточка денегъ стоитъ. Еще чего?
Мужикъ считаетъ мдныя деньги на ладони, потомъ молча обозрваетъ лавку и говоритъ:
— Трески на копйку можно?
— Ну, вотъ ужъ и на копйку! Сколько же я теб на копйку долженъ дать? Вдь ее варимъ тоже.
— Селедку въ долгъ не отпустишь?
— Какъ же въ долгъ-то, коли я тебя въ первый разъ въ глаза вижу!
— Ужъ и въ первый разъ! Мы тутъ на причал на барк на рк дв недли ужъ стоимъ. Сколько разъ у тебя забирали.
— Много тутъ барокъ на причал стоитъ.
— А ты у меня платокъ шейный не купишь ли? За гривенникъ бы отдалъ, а самъ двугривенный заплатилъ.
Мужикъ лзетъ въ карманъ полушубка.
— Нтъ, нтъ. Этими длами не занимаемся. Кому-нибудь ужъ другому его продай, останавливаетъ его лавочникъ.
Мужикъ опять считаетъ мдныя деньги на ладони и спрашиваетъ:
— Луковку за копйку можно?
— Въ лучшемъ вид можно.
— Ну, такъ вотъ и получай. Да давай спичекъ на копйку. Только восемь копекъ и есть.
— Расчета, что ли, ждете, что такую роскошную трапезу закупили?
— Въ томъ-то и дло, что вторую недлю расчета ждемъ. Ряда у насъ была на барку до Александрова дня, а потомъ говорятъ: до Елизаветина дня хозяину должны удовольствіе сдлать и еще пять денъ за ту же цну проработать. Проработали, стали на причалъ, да вотъ вторую недлю и ждемъ расчета. Приказчикъ пьянствуетъ, ловимъ его въ кабак, а онъ говоритъ, что все еще отъ хозяина денегъ не получалъ. До Елизаветина дня еще кормили, а съ Елизаветина дня бросили. Ни денегъ, ни харчей. Чмъ хочешь, тмъ и кормись. Живемъ въ рубк на барк. Холодина… По утрамъ-то морозы… Похалъ онъ сегодня за деньгами въ городъ къ хозяину, а не вернется завтра, такъ чмъ только и кормиться будемъ! Бда…
Мужикъ держалъ въ рукахъ покупки и смотрлъ уныло. Потоптавшись, онъ вышелъ изъ лавки. Вошелъ худой рослый старикъ съ физіономіей солдата Николаевскихъ временъ, облеченный въ старую кожаную куртку и охотничьи сапоги съ массой заплатъ.
— Какого товару, Данило Кузьмичъ? задалъ ему вопросъ лавочникъ.
— Товаръ у насъ одинъ. Пять фунтовъ овсянки для собакъ, да хлба, отвчалъ покупатель и прибавилъ:— Слышь, хлбъ у васъ больно плохъ. Совсмъ вы его не пропекаете. Даже собаки не дятъ.
— Такія времена нон, Данило Кузьмичъ. Ты егерь, ты человкъ вразумительный, теб нечего разсказывать. Мы и стараемся пропечь, да что жъ ты подлаешь! Годъ голодный. Конечно, ужъ онъ не тотъ хлбъ, что въ урожайный годъ, но надо покориться. Въ Тамбовской губерніи вонъ еще хуже дятъ. Я самъ этотъ же хлбъ мъ и не ропщу на Бога, разсказывалъ лавочникъ, принимаясь отвшивать овсянку, и спросилъ: — Хлба-то сколько?
— Собакамъ чернаго пять фунтовъ, а мн полублаго фунтъ да ситнику фунтъ, отвчалъ егерь.
Лавочникъ продолжалъ:
— Туги нон времена… Охъ, какъ туги! Мы вотъ тутъ на непропеченный хлбъ обижаемся, а прочти-ка ты въ газетахъ, что вонъ въ Тульской и Рязанской губерніяхъ длается!
— Читалъ. Такъ вдь тамъ неурожай.
— А отъ ихняго неурожая и наша Питерская губернія страдаетъ. Мука-то вонъ тринадцать съ полтиной куль, да еще грозятся, что зимой будетъ пятнадцать, такъ какъ изъ нея хлбъ-то за рубль пудъ выпекать?
— Больно хлбъ плохъ. Собаки рыло воротятъ отъ твоего чернаго хлба. Да и полублый тоже.
— Ну, да что тутъ жалиться! Тяготы… Ныншній годъ ужъ должны пострадать безъ ропота. Все это отъ Бога… вздыхалъ лавочникъ и, чтобы перемнить разговоръ, спросилъ егеря:— А какъ овсяникъ?
— Медвдь? Можешь ты думать, ушелъ! Ушелъ и два двугривенныхъ мои пропадомъ пропали. Сначала я его господамъ прочилъ, чтобы облаву сдлать. Потомъ, думаю, семъ-ка я его опою водкой и убью дубиной пьянаго, чтобы шкуру не попортить. Чудесно. Взялъ я корыто, накрошилъ въ него хлба, вылилъ въ хлбъ бутылку водки и поставилъ въ овсы. Овсы теперь скошены, а онъ посл покосовъ каждый день на зар ходилъ на овсы по старой привычк и вылъ отъ голода. Чудесно. Поставилъ съ вечера корыто на овсы. Прихожу на утро — ни медвдя, ли хлба, ни водки. Стоитъ одно пустое корыто. Выпилъ водку, подлецъ, ушелъ и ужъ больше не показывается. Пропалъ.
Лавочникъ захохоталъ.
— Надулъ егеря, сказалъ онъ.
— То-есть ужъ такъ-то надулъ, что и ума не приложу, отвчалъ егерь.— Такъ бутылка водки пропадомъ и пропала. Вдь вотъ поди жъ ты! Лучше бы я самъ ее выпилъ.
— Что хорошаго медвдю зря водку стравить! Человкъ ты не богатый.
— Да вдь на шкуру льстился, чтобъ шкуру сохранить. Яду бы ежели, такъ вдь отъ яду шерсть изъ шкуры лзетъ. Вонъ волковъ травятъ стрихниномъ, такъ посмотри, что посл со шкурой-то.
— Что говорить! А вотъ расчетъ съ водкой не вышелъ. Должно быть, матерый медвдь былъ, коли отъ бутылки водки не свалился.
— Это-то и обидно, что матерый. Знато бы да вдано, такъ я ему дв бутыли… Вдь шкура-то медвжья что стоитъ!
— Ну, за твое здоровье выпилъ.
— Молчи. Не дразни. Меня ужъ и такъ дразнятъ и проходу не даютъ. Такъ сколько съ меня за все про все? Ахъ, да… На копйку еще сры для собакъ положи, сказалъ егерь.
Лавочникъ сталъ звякать костяжками на счетахъ.