ВЪ БРЕДУ.
ВЪ БРЕДУ.
Повсть П. Линдау.
——
——
——
——
——
——
——
——
——
——
В бреду, Линдау Пауль, Год: 1890
Время на прочтение: 93 минут(ы)
Въ одной изъ некрасивыхъ улицъ, прилегающихъ къ сверной части Friedrichstrasse, въ той мстности, которая получила особенный отпечатокъ отъ находящихся въ ней казармъ и важныхъ научныхъ учрежденій, въ особенности медицинскихъ, въ род клиникъ и больницъ, возвышается домъ. Прохожіе рдко удостоиваютъ его взгляда, за то этотъ домъ хорошо извстенъ во всемъ околотк и пользуется своеобразной репутаціей. Въ немъ есть что-то таинственное и неуютное. Дти, играющія на улиц, утверждаютъ, что тамъ бродятъ привиднія, старики смются надъ этимъ. Они знаютъ, что домъ, принадлежитъ чудаку, котораго зовутъ сумасшедшимъ профессоромъ, но лишь немногимъ теперь извстно, откуда взялось это прозвище. Вс слышали его отъ другихъ и сами стали повторять. Знаютъ только, что владлецъ живетъ одинъ, держитъ при себ лишь стараго слугу, не имющаго ни одного пріятеля и не разговаривающаго ни съ кмъ, и старую кухарку, которая никуда не ходитъ, знаютъ также, что профессоръ никого не принимаетъ, рдко получаетъ письма, что кром торговцевъ, доставляющихъ все необходимое для хозяйства, да газетчика и разсыльнаго изъ книжнаго магазина, никто не звонитъ у двери. Что-жъ удивительнаго, поэтому, если домъ не иметъ очень привлекательнаго вида!
Построенъ онъ такъ, какъ рдко строются дома въ Берлин. Онъ далеко отступилъ отъ улицы, оставивъ спереди мста для просторнаго двора, мощенаго по бокамъ и по средин. Справа и слва отъ вымощенной средней дорожки былъ когда-то цвтникъ, современемъ заглохшій. Теперь въ немъ произростаетъ все, что попало. Кром подвала, окна котораго лишь наполовину возвышаются надъ почвой, домъ иметъ всего одинъ этажъ, правда очень высокій. Совершенно не свойственная берлинскимъ постройкамъ вышина черепичной крыши заставляетъ предположить обширный чердакъ. За домомъ тянется довольно большой садъ, для котораго также почти ничего не длаютъ, вслдствіе этого онъ вполн одичалъ. Садъ, окруженный высокой стной, окончательно замыкается брандмауерами сосднихъ владній.
Дворъ отдленъ отъ улицы старою, дряхлою кирпичной стною. Эта стна сверху совершенно поросла неприхотливыми вьющимися растеніями, не требующими особаго ухода, и изъ щелей торчитъ сорная трава. Посредин ограды находятся двухстворчатыя ворота, никогда не открывающіяся. Съ правой стороны небольшая деревянная калитка, едва доходящая до половины стны. Этой калиткой исключительно пользуются т немногіе, кому нужно войти или выйти. Рядомъ виднется старый звонокъ съ желзной ручкой. Калитка заперта и днемъ и ночью.
Домъ возникъ въ конц прошлаго столтія. Строился онъ для одного изъ знатнйшихъ и богатйшихъ аристократовъ Бранденбурга, занимавшаго высокую придворную должность и жившаго по зимамъ въ Берлин. Архитекторъ не придавалъ значенія блестящей вншности. За то богатое и пышное внутреннее устройство и понын ясно свидтельствуетъ, что домъ первоначально строился для знатнаго барина. Изъ свтлыхъ и просторныхъ сней ведетъ въ первый этажъ мраморная лстница съ роскошною чугунною ршеткою. Комнаты, выходящія какъ на улицу, такъ и въ садъ, вс одинаково величественны, очень высоки, съ широкими окнами, аркою, большими дверями изъ рзного дуба, поразительно изящными потолками, которые съ своими лпными украшеніями въ бойкомъ стил рококо, могли-бы считаться настоящими предметами искусства. Теперь внутреннее убранство рзко противорчитъ грандіознымъ размрамъ комнатъ, о поддержаніи которыхъ ныншній владлецъ видимо вовсе не заботится.
Изъ двнадцати роскошныхъ покоевъ лишь три, а именно дв большія комнаты фасада, заняты самимъ профессомъ. Вдоль стнъ стоятъ высокія этажерки, наполненныя плохо или даже вовсе не переплетенными книгами. Посредин одной изъ комнатъ помщается большой крашеный столъ, за которымъ работаетъ профессоръ. Тутъ находятся всевозможные препараты, раскрытыя книги, научные инструменты, вокругъ стола стоятъ стулья, также заваленные рукописями и печатными брошюрами. Стны сосдней комнаты не имютъ никакого другого украшенія, кром книгъ. Въ одномъ углу, за обтянутыми зеленымъ ситцемъ ширмами, стоитъ узкая желзная кровать. Посреди комнаты виднется постоянно накрытый блой скатертью столикъ, на которомъ всегда стоитъ бутылка вина, графинъ съ водой и тарелка съ плодами. За этимъ столомъ обдаетъ профессоръ. Два окна этой комнаты почти всегда полуоткрыты и притворяются на короткое время лишь въ холодные дни.
На двор, съ лвой стороны помщается низкое зданіе, нкогда, очевидно, служившее конюшней. Уже много десятилтій въ немъ нтъ боле лошадей, и во все это время зданіе это было единственнымъ, до котораго коснулись руки рабочихъ. Его превратили въ лабораторію. На стойкахъ, тянущихся вдоль стнъ, хранятся въ разнообразнйшихъ бокалахъ и чашахъ, полныхъ желтоватой жидкости, страннаго вида препараты, отчасти прекраснаго фіолетоваго или голубого цвта, рядомъ лежатъ черепа людей и животныхъ, натуральные или изъ гипса, вс перенумерованные. Сосуды съ таинственнымъ содержимымъ, реторты и тигли красуются и на дубовомъ стол среди комнаты, рядомъ съ микроскопами и всами, научными и хирургическими инструментами и т. п. Въ остальномъ-же теперешній владлецъ, купившій домъ тридцать лтъ тому назадъ въ такомъ состояніи, которое уже тогда указывало на необходимость ремонта и обновленія, не предпринялъ никакихъ передлокъ. Прежде, когда еще жива была его жена, она часто просила его послать за архитекторомъ, но у профессора голова всегда была полна не тмъ, онъ постоянно откладывалъ дло, а съ тхъ поръ какъ онъ одинъ на свт, никто и не напоминаетъ ему боле объ этомъ.
Такимъ образомъ все осталось какъ было, или, врне, ничего не длалось для возстановленія дома въ прежнемъ вид, и мало-по-малу онъ все дряхллъ и разваливался. Теперь онъ дйствительно получилъ какой-то неуютный видъ, и можно было понять, почему онъ даетъ поводъ къ таинственнымъ слухамъ, многіе цлыхъ десять лтъ, и даже боле, жили въ ближайшемъ сосдств дома, никогда не встртившись лицомъ къ лицу съ профессоромъ. Любопытные, принимавшіе особенное участіе въ этомъ человк, не интересовавшемся никмъ, замтили однако, что онъ совершаетъ ежедневную прогулку, часы которой мнялись смотря по времени года.
Каждый день безъ исключенія можно было видть, какъ онъ выходитъ изъ дому вскор посл захода солнца. Одтъ онъ въ скромное черное платье, зимою носитъ шубу, опирается на прочную бамбуковую трость. Движется профессоръ легко и довольно быстро. Ростомъ онъ скоре высокъ, чмъ низокъ, и нсколько худощавъ. Т, кому онъ извстенъ издавна, знаютъ, что онъ держался прежде очень прямо, въ послдніе-же годы его осанка стала обнаруживать признаки старости. Спина слегка сгорбилась, голова наклонилась. Онъ не глядитъ ни на кого, и взоръ его постоянно устремленъ на мостовую.
Ходитъ онъ почти всегда по одной и той-же дорог, сначала по Фридрихштрассе до Ораніенбургскихъ воротъ, потомъ приближается къ ршетчатой калитк, ведущей на кладбище различныхъ приходовъ. Здсь его неизмнно поджидаетъ сторожъ, съ которымъ у него очевидно особое условіе. Сторожъ отпираетъ дверь и говоритъ: ‘Здравствуйте, господинъ профессоръ!’ Профессоръ опускаетъ въ его руку пятьдесятъ пфенниговъ, отвчаетъ: ‘здравствуйте!’ и сворачиваетъ на боковую дорожку. По истеченіи часа (онъ въ точности соблюдаетъ время), онъ появляется передъ калиткой западнаго кладбища, мста погребенія при больниц Charit. Тутъ стоитъ другой сторожъ, который также привтствуетъ его словами: ‘Здравствуйте, господинъ профессоръ!’ также отпираетъ передъ нимъ дверь и получаетъ отъ него въ руку пятьдесятъ пфеннинговъ. По почти совершенно пустынному проходу близь Neues Thor, онъ снова выходитъ на Фридрихштрассе и возвращается въ свою квартиру приблизительно черезъ полтора часа посл того, какъ ее покинулъ. Втеръ и непогода нисколько не вліяютъ на эту программу. Злится-ли на двор вьюга, льется-ли ливень, бушуетъ-ли гроза, въ морозъ и въ томительную духоту, профессоръ выходитъ изъ дому приблизительно черезъ пятнадцать минутъ посл заката солнца и возвращается черезъ полтора часа. Никогда не замняетъ онъ бамбуковой трости дождевымъ зонтикомъ, за то и лтомъ и зимою постоянно носитъ темный кашне. Всего лучше знаютъ профессора оба сторожа, скудный доходъ которыхъ онъ существенно увеличиваетъ своими правильными подачками.
Сторожа единодушно признаютъ, что профессоръ очень красивый мужчина, или, если онъ и некрасивъ, то во всякомъ случа своеобразенъ. Онъ не похожъ ни на кого другого, утверждаютъ они.
Въ молодые годы волосы его, вроятно, были темно-каштановые, быть можетъ даже черные. На это указываютъ смуглый цвтъ лица и каріе, большіе, ясные, выразительные глаза, въ которыхъ не потухъ еще, а только едва умрился юношескій пылъ. Теперь волосы на голов блы, какъ снгъ, они лишь немного пордли и падаютъ довольно длинными прядями на кашне. Бороды профессоръ не носитъ. Цвтъ лица его свжъ и свидтельствуетъ о крпкомъ здоровь. Годы глубоко избороздили лобъ, виски и углы рта. Прямой носъ довольно великъ, губы узки и всегда плотно стиснуты, подбородокъ выдается впередъ.
Не успетъ профессоръ выйти изъ дому, какъ въ одной изъ комнатъ о двухъ окнахъ зажигаютъ огонь. За нсколько минутъ до его возвращенія, она освщается ярко, равно какъ и сосдняя комната, также о двухъ окнахъ. Эти четыре окна свтятся очень долго, и когда все кругомъ уже погружено въ глубокій мракъ, безмолвный домъ еще сверкаетъ по праздничному. Раньше двухъ часовъ ночи никогда не гасятъ огней, а иной разъ они потухаютъ только посл четырехъ. Случается, что кучера ночныхъ дрожекъ, незнакомые съ мстностью, останавливаются на нкоторое время передъ домомъ, пока сторожъ не скажетъ имъ, что тутъ нтъ гостей. Сердито крикнувъ тогда ‘ну!’, они погоняютъ своихъ неповоротливыхъ клячъ и шагомъ удаляются по тряской мостовой къ асфальту Фридрихштрассе.
Съ того дня, когда основатель дома, большой весельчакъ, любитель хорошаго стола и шумной компаніи, покровитель дамъ изъ балета, сомкнулъ очи, въ дом рдко смялись.
Вскор по окончаніи войнъ за освобожденіе онъ достался какому-то старому скряг, хранившему свои сокровища подъ прочными сводами подваловъ, окна и двери которыхъ были снабжены толстыми желзными ршетками. Умеръ онъ отъ страху въ день мартовской революціи, уже почти восьмидесятилтнимъ старикомъ. Онъ спрятался въ огромномъ подвал и заперся тамъ. Старый слуга, тщетно искавшій своего барина повсюду, веллъ было 19 марта выломить дверь подвала, и старика нашли лежащимъ на плоской крышк большого сундука, крпко сжимая окоченвшими пальцами связку огромныхъ ключей.
Домъ съ его роскошной обстановкой перешелъ за отсутствіемъ завщанія къ единственному еще уцлвшему родственнику покойнаго, внучатному племяннику. Это былъ безпечный молодой человкъ, сдлавшій изъ большого наслдства веселое и не черезчуръ неблагоразумное употребленіе. Домъ, ставшій со временемъ неуютнымъ и мрачнымъ, пришелся ему не по вкусу, и онъ поручилъ агенту продать его. Но на тхъ условіяхъ, которыя ставилъ новый владлецъ, нельзя было найти ни покупщика, ни нанимателя. Условія эти понижались изъ году въ годъ, пока наконецъ хозяинъ не далъ агенту полномочія развязаться съ домомъ во что бы то ни стало. Онъ и слышать о немъ боле не хотлъ. Это происходило въ 1858 году.
Въ это самое время молодой ученый, бывшій до той поры экстраординарнымъ профессоромъ въ кенигсбергскомъ университет и возбудившій большое вниманіе своимъ сочиненіемъ о механическихъ поврежденіяхъ мозга, подучилъ въ Берлин мсто профессора психіатріи. Вмст съ тмъ ему было поручено руководство лечебницею для нервно и душевно-больныхъ. Онъ искалъ подходящей квартиры въ той части города, въ которой должна была происходить его главная дятельность, вступилъ въ переговоры съ агентомъ и пріобрлъ на очень выгодныхъ условіяхъ строенія и относящіеся къ нимъ участки земли. Для всего, что считается неуютнымъ или жуткимъ, онъ не имлъ ровно никакого чутья. Домъ-особнякъ съ большими комнатами, въ уединенной мстности — вотъ, чего онъ искалъ и что теперь нашелъ. Продавецъ и покупатель были одинаково довольны окончаніемъ сдлки.
Профессору, доктору Александру Остероде было тогда сорокъ лтъ. За нсколько недль до своего переселенія изъ Кенигсберга въ Берлинъ онъ женился на Ад Бухнеръ, дочери директора гимназіи, она была моложе профессора на цлыхъ двадцать лтъ. Онъ лечилъ эту очень красивую двушку во время тяжелой нервной болзни и спасъ отъ смерти почти безнадежно больную. Съ радостью и гордостью слдилъ онъ за тмъ, какъ блдныя и худыя щечки постепенно округлялись и получали здоровый румянецъ. Онъ почувствовалъ къ Ад большое расположеніе, даже нжность, и вообразилъ, что любитъ ее. Она же глядла съ ласковою признательностью на своего спасителя.
Ада не имла никакихъ средствъ, профессоръ Остероде, сынъ умершаго за нсколько лтъ передъ тмъ крупнаго промышленника, могъ, напротивъ, считаться боле, чмъ зажиточнымъ, просто богатымъ. Родители Ады были счастливы, когда къ ней посватался молодой ученый, о которомъ въ послднее время отзывались такъ лестно въ научныхъ кругахъ и которому оказали такой почетъ приглашеніемъ въ Берлинъ. Къ тому же это былъ членъ уважаемой семьи, обладатель значительнаго состоянія, человкъ, считавшійся честнымъ, гуманнымъ и добрымъ. Друзья раздляли радость родителей. Матери незамужнихъ дочерей единодушно утверждали, что двушк выпало на долю совсмъ незаслуженное счастье и что она длаетъ блестящую партію.
Ада была старшею изъ пятерыхъ дтей. Жизнь ея у родителей протекала безъ всякихъ волненій среди спокойнаго однообразія скромной буржуазной обстановки. Ни разу не вышла она еще изъ тсныхъ предловъ собственнаго дома или домовъ друзей. Обручаясь съ профессоромъ, она почти не знала вншняго міра. Изъ немногихъ мужчинъ, съ которыми встрчалась она до той поры, Остероде несомннно произвелъ на нее наиболе сильное впечатлніе. Къ чувству благодарности, которое она испытывала къ нему за его трогательную заботливость во время тяжкой болзни, присоединялось еще чувство польщеннаго самолюбія при мысли, что прославленный и интересный молодой ученый отличилъ ее передъ всми, находилъ видимое удовольствіе въ ея обществ и ясно показывалъ ей при каждомъ случа, что она ему нравится. Такъ ласково и предупредительно не обращался съ ней еще ни одинъ мужчина. Не естественно-ли поэтому, что и она отвчала на предупредительность Остероде и старалась своей веселостью и любезностью сдлать пріятными т часы, которые онъ проводилъ въ ея обществ? Не естественно-ли также, что двушка почувствовала искреннее расположеніе къ тому, кто былъ такъ добръ и участливъ къ ней?
Родители, бдительно и съ внутреннимъ удовольствіемъ слдившіе за сближеніемъ дочери съ профессоромъ, первые произнесли, правда, шопотомъ, но достаточно ясно, чтобъ быть услышанными Адой, ршительныя слова: ‘она его любитъ’. Родственники и друзья подтвердили это. За этимъ послдовали шутливые намеки, ласковыя насмшки, потомъ мнніе это было высказано вслухъ, и Ада ему поврила.
А когда она ему поврила, профессоръ попросилъ ея руки.
Двушка покраснла, молча согласилась, и они обнялись. Родители блаженствовали и благословили молодую чету.
Были, правда, пролиты горькія слезы, когда Ада узжала изъ родного города, еще ни разу не покинутаго ею, въ большую, чуждую ей столицу. Но т, что остались позади, утшались мыслью, что Ада счастлива.
Непривтливый домъ, гд должна была отнын жить она, съ самаго начала внушилъ ей, правда, суеврный страхъ. Она не посмла признаться мужу, что ей ужасно неуютно въ большихъ комнатахъ, далеко превосходившихъ потребности молодого хозяйства, и изъ которыхъ многія стояли безъ употребленія и не были даже скудно меблированы.
Для подобныхъ ощущеній Остероде не имлъ, казалось, ни малйшаго пониманія. Домъ былъ хорошо расположенъ для его цлей, въ высокихъ и просторныхъ комнатахъ удобно помщались его книги и аппараты, ничего другого онъ не требовалъ.
Ада же слышала, какъ раздавались ея шаги, когда она шла по корридору. Если она сидла вечеромъ одна въ своей комнат, пока мужъ работалъ въ лабораторіи и въ кабинет надъ химическими и микроскопическими изслдованіями или отлучался изъ дому по дламъ своей профессіи,— если она писала родителямъ и подругамъ или читала книгу, она вздрагивала при каждомъ случайномъ шорох, при каждомъ треск и скрип мебели или горвшаго полна. Она страшно пугалась, когда взглядъ ея скользилъ черезъ лампу къ потолку. Точно по какому-то волшебству шаловливая пгра тней создавала изъ веселыхъ арабесокъ всевозможныя, грозныя чудовища. Она ихъ боялась.
Ада была по природ сдержана и сближалась нелегко. Что касается Остероде, то онъ уже съ молоду чувствовалъ мало склонности къ общественной жизни.
Профессоръ и его красивая жена были, правда, самымъ ласковымъ образомъ приняты его товарищами. Но такъ какъ новобрачные мало заботились объ установленіи боле тсныхъ сношеній, то дло и осталось при обычномъ обмн визитами, съ неизбжными приглашеніями на большіе обды и столь-же неизбжною отплатою за нихъ. Въ кругу медицинскихъ авторитетовъ и профессоровъ, въ которомъ черезъ большіе промежутки показывался Остероде съ молодой женой, распространился слухъ, что онъ до безумія ревнивъ. Только этимъ, казалось, можно было объяснить, почему онъ такъ отстраняетъ и себя и жену отъ общества. Объ этомъ, впрочемъ, мало заботились. Кто, живя въ столиц, ничего не длаетъ, чтобъ быть замченнымъ, того очень скоро забываютъ.
За то въ научныхъ кругахъ значеніе Остероде укрплялось все боле и боле. О его работахъ говорили всегда съ величайшимъ уваженіемъ. Блестящіе успхи его, какъ доктора, прославили его имя далеко за предлами ученаго міра. Въ области психіатріи онъ считался однимъ изъ первыхъ авторитетовъ. Свту дла не было до того, женатъ онъ или нтъ. Имя Ады почти не упоминалось.
Если-же случайно говорили о ‘красивой госпож Остероде’, то всегда самымъ ласковымъ тономъ. Эта чета дйствительно не давала вншнему міру ни малйшаго повода къ злобнымъ замчаніямъ. Появлялся-ли профессоръ съ женой въ обществ, устраивалъ-ли онъ ежегодный большой пріемъ у себя, обращеніе супруговъ другъ съ другомъ было всегда безупречное, а съ приглашенными — образцовое. Ихъ считали за людей спокойныхъ, которые потому мало показываются въ свт, что находятъ дома, въ тсномъ семейномъ кругу, полнйшее удовлетвореніе.
Дйствительность отнюдь не соотвтствовала, однако, тому представленію, какое составили себ о ней стоявшіе вдали.
Спустя сравнительно очень короткій срокъ, Остероде съ ужасомъ замтилъ, что сдлалъ роковую ошибку, соединивъ судьбу простодушной молодой двушки съ своею. Честность заставила его признать, что онъ не годится въ мужья.
Какъ единственное дтище богатыхъ, нжно любившихъ его родителей, умный, талантливый мальчикъ былъ избалованъ съ раннихъ лтъ. У него не было никакихъ дурныхъ наклонностей, и поэтому полагали возможнымъ дать ему полную волю. Поздне привычка длать только то, что ему самому хотлось, все боле и боле усиливалась въ немъ. Къ своей наук онъ питалъ настоящую страсть, и единственнымъ честолюбіемъ его было отличиться въ ней. Вплоть до женитьбы онъ не вдалъ и не признавалъ иного стсненія, кром того, что налагала на него профессія. Самъ этого не сознавая, онъ превратился въ отчаяннйшаго эгоиста и жилъ только для своей работы, съ которою совершенно отождествлялся, словомъ, жилъ для одного себя.
Лишившись родителей, онъ остался почти одинъ на свт. У него была только кузина, вдова провинціальнаго суперъ-интенданта. Она выросла вмст съ нимъ въ дом его отца, и онъ полагалъ, что исполнилъ свой долгъ относительно человчества, назначивъ кузин, всегда имъ очень любимой и теперь вынужденной довольствоваться скудною вдовьею пенсіею, значительную сумму для воспитанія ея сына. Молодой человкъ, дйствительно, получилъ блестящее образованіе, и Остероде обезпечилъ въ своемъ духовномъ завщаніи вполн безбдное существованіе Рихарду Виллерну, котораго звалъ своимъ племянникомъ.
Ученому, уже достигшему сорокалтняго возраста, странно и даже непріятно было постоянно чувствовать около себя другое человческое существо, которому, какъ онъ вполн сознавалъ, онъ обязанъ былъ давать отчетъ въ длахъ, до той поры всегда ршавшихся имъ однимъ. Ему тягостно было присутствіе молодой, полной жизни красавицы, имвшей законное право на вс его радости, заботы, всю его жизнь, наконецъ на него самого. До той поры онъ не признавалъ никакого иного правила, кром собственныхъ желаній. Произвольно мнялъ порядокъ дня, смотря по требованіямъ своей работы, уже съ студенческой поры пріучился засиживаться до глубокой ночи, часто до благо дня, вставать очень поздно, быть почти всегда одному и искать людского общества только тогда, когда ему самому этого хотлось. Если во время медоваго мсяца онъ и переносилъ кое-какъ стсненіе, то уже тогда испытывалъ легкую досаду, хотя и не сознавался въ этомъ даже самому себ. Очень скоро, однако, постоянное, тсное общеніе съ Адой показалось ему тягостнымъ и мрачное неудовольствіе овладло имъ.
Профессоръ не былъ на столько несправедливъ, чтобъ показывать это жен. Онъ понималъ, что добровольно далъ своей молодой подруг права, которыя стали ему такъ отяготительны. Сознаніе это не устраняло, однако, непріятнаго факта. Теперь Остероде долженъ былъ прерывать работу, смотрть на часы, извиняться, равнодушно давать отвты на неинтересные вопросы, между тмъ какъ умъ его былъ занятъ совсмъ инымъ дломъ, совершенно поглощавшимъ его. Словомъ, онъ сознавалъ, что утратилъ свободу, и лишь теперь понялъ, что это дорогое благо, которымъ въ теченіи послднихъ двадцати лтъ онъ такъ щедро, такъ расточительно пользовался, составляло для него жизненную потребность.
Человкъ науки долженъ быть независимъ, говорилъ онъ самъ себ, посл того, какъ уже утратилъ эту независимость. Но при всемъ томъ у него была хорошая натура, и онъ боролся съ собою, на сколько могъ. Съ его стороны не было недостатка въ честныхъ усиліяхъ подавить эгоистическія желанія и вспышки досады. Онъ всми силами старался казаться радушнымъ и быть ласковымъ.
Однако, Ада уже давно поняла истину. Она знала, что мужъ не любитъ ее, и должна была допустить, что и сама ошиблась относительно своихъ чувствъ къ нему. Ею также овладло раскаяніе, но и она, подобно ему, была вжлива и снисходительна.
Въ родительскомъ дом она воспитывалась среди величайшей простоты. О томъ, что зовутъ удовольствіями, она почти не имла понятія, да ее и не влекло къ этому. Могильная тишина новаго дома даже согласовалась съ ея вкусами. Она умла заниматься и никогда не скучала. Въ письмахъ къ своимъ она не проронила ни одной жалобы, и родители, всегда находившіе, что дочери выпало на долю незаслуженное счастье, непоколебимо сохраняли эту пріятную иллюзію. Прекрасные подарки, получавшіеся изъ Берлина всми членами семьи къ Рождеству и къ днямъ рожденія, щедрое гостепріимство, которымъ пользовались лтомъ родители, братья и сестры, гостившіе у Ады въ какой-нибудь пріятной дачной мстности, только укрпляли ихъ въ этой увренности. А губы Ады были крпко сомкнуты.
Родные находили, правда, что молодая профессорша выглядитъ не такъ хорошо и весело, какъ бы слдовало. Но для этого они, желавшіе врить лишь въ одно хорошее, находили подходящее объясненіе.
Постепенно Остероде все боле и боле ослаблялъ узы, такъ крпко связывавшія его въ первое время брака. Теперь ему уже не нужно было извиняться, если онъ опаздывалъ къ столу или даже вовсе не являлся. Ада садилась одна, и онъ не слышалъ никакихъ укоровъ. Если не представлялось особенныхъ препятствій, Ада правильно ложилась между десятью и одиннадцатью. Остероде, часто работавшій очень долго, а иногда здившій къ паціентамъ даже ночью, устроилъ себ отдльную спальню, чтобъ не безпокоить жены. Теперь она едва-ли знала, когда ложится мужъ, и не разъ случалось, что онъ только что входилъ въ сосднюю комнату, когда она уже успла встать.
Сильное разочарованіе, сначала овладвшее Адой, мало по малу улеглось, а съ нимъ исчезла и грусть. Вс чувства ея притупились, она была теперь совершенно покойна. Другой жизни она не знала, думала, что вс живутъ такъ, какъ она, безъ всякихъ радостей, и даже привыкла къ этому, какъ привыкаютъ къ неизлечимой болзни, съ которой надо какъ-нибудь примириться.
По своему, она была бы даже совершенно довольна своимъ существованіемъ, еслибъ одно обстоятельство часто не терзало ее. Въ длинные часы одиночества, ею овладвалъ иногда безъ всякой причины или по совершенно ничтожному поводу паническій страхъ. Онъ заставлялъ ее дрожать и сжималъ ей горло, такъ что она тяжело дышала, точно ее душили. Занятія мужа внушали ей ужасъ.
Черезъ нсколько недль посл переселенія въ Берлинъ, она вошла какъ-то въ маленькое зданіе, превращенное въ лабораторію. Мужъ, которому все относящееся до его науки казалось привлекательнымъ и интереснымъ, необычайно ласково и безъ всякой просьбы съ ея стороны далъ ей всевозможныя объясненія. Онъ показалъ ей въ бокалахъ разные виды человческаго мозга, замчательные по своему извращенію, заставилъ ее полюбоваться черезъ микроскопъ кускомъ распиленнаго спинного хребта и съ нкоторой гордостью обратилъ ея вниманіе на прекрасную коллекцію череповъ идіотовъ. Ада испытывала страшныя терзанія, пока ни о чемъ недогадывавшійся ученый снисходительно раскладывалъ передъ своей неученой женою нкоторыя изъ сокровищъ своихъ научныхъ коллекцій. Но она, пріучившаяся такъ хорошо молчать, и теперь не произнесла ни слова, и выслушивала объясненія съ притворнымъ участіемъ. Однако, она вздохнула свободне, когда дверь страшной комнаты затворилась за ней, своеобразный запахъ, господствовавшій тамъ, преслдовалъ ее цлую недлю. Съ той поры она старалась не глядть въ сторону маленькаго дома и испуганно отворачивалась, когда ей приходилось идти дворомъ.
На мужа своего она тоже смотрла съ того времени съ нкоторымъ страхомъ, и часто невольно взглядывала на его руки.
Иной разъ ей приходила въ голову ужасная мысль, что онъ, постоянно занимавшійся душевно-больными, можетъ самъ сойти съ ума,— а она съ нимъ одна. Въ одинъ прекрасный день Ада призналась мужу, что ей по временамъ жутко въ одиночеств. Она сама назвала свой страхъ смшной слабостью, однако прибавила, что не можетъ отдлаться отъ него. Иногда ей кажется, что въ большой и мало населенный домъ можетъ забраться разбойникъ и напасть на нее. Остероде посмялся надъ ея страхомъ и старался ее успокоить. Стоитъ ей подавить звонокъ, и слуга, человкъ сильный, не боящійся ни чего и уже двадцать лтъ служившій ему, явится на помощь. Потомъ, указывая на ящикъ письменнаго стола, не запиравшійся на ключъ, профессоръ прибавилъ:
— А на всякій случай вотъ здсь револьверъ, изъ котораго я сдлалъ первый и послдній выстрлъ въ лавк оружейника въ день покупки. Съ той поры револьверъ лежитъ заряженный въ ожиданіи употребленія. Видишь, какъ рдко представляется случай защищаться противъ разбойниковъ. Не безпокойся же.
Но припадки страха повторялись, и слуга Францъ, громадный дтина изъ восточной Пруссіи, служившій нкогда въ тяжелой кавалеріи, долженъ былъ не разъ являться, чтобы обыскать вс углы, и потомъ всеподданнйше доложить, что не нашелъ ничего.
Уже довольно давно клала Ада спать около себя горничную и нердко будила ее по ночамъ, всякій разъ строго внушая потомъ прислуг не говорить барину ни слова объ этой тревог.
Въ такомъ невеселомъ однообразіи протекло почти цлое десятилтіе. Уже давно перестала Ада быть несчастной. Теперь она ничего не желала.
Научная слава Остероде все боле и боле распространялась. Бракъ не стснялъ его, по своему профессоръ былъ даже счастливъ.
Отношенія супруговъ были по прежнему вжливы и сдержанны. Во всемъ Берлин врядъ-ли нашелся-бы домъ, боле безмолвный, чмъ домъ Остероде.
Однажды вечеромъ, это было осенью 1868 г. Остероде обратился къ Ад во время ужина.
— Рихардъ перезжаетъ въ Берлинъ.
Ада вопросительно взглянула на мужа.
— Мой племянникъ Рихардъ, отвтилъ Остероде на этотъ нмой вопросъ. Вдь ты его знаешь? Я достаточно, часто говорилъ съ тобой о немъ, и ты наврно не разъ его видла.
— Ахъ, сказала Ада, Рихардъ Виллернъ. Да, да, я хорошо помню его. Но я его уже давно не видала. Вы встртились, кажется, всего одинъ разъ со дня нашей свадьбы, и то вскор посл нея.— Неужели? съ нкоторымъ удивленіемъ замтилъ Остероде. Какъ же это случилось?
Потомъ, отвчая на свой собственный вопросъ, онъ продолжалъ:
— Да, Рихардъ всегда навщалъ меня во время большихъ каникулъ, когда ты бывала со своими. Ну, въ такомъ случа ты едва-ли узнаешь его. Тогда онъ еще былъ, вроятно, гимназистомъ. Съ той поры онъ прошелъ университетскій курсъ и сдалъ первый юридическій экзаменъ. Сегодня я получилъ отъ него письмо, въ которомъ онъ съ восторгомъ сообщаетъ, что назначенъ докладчикомъ въ судебную палату. Я очень люблю мальчишку. Къ тому же онъ мой единственный родственникъ на всемъ свт. Я даже подумалъ было предложить ему квартиру въ нашемъ дом, конечно, съ твоего согласія. Мста у насъ довольно. Но посл нкотораго размышленія я вынужденъ былъ признаться, что молодой человкъ, вроятно, предпочтетъ не находиться ни подъ какимъ контролемъ и не быть связаннымъ обязательствами относительно родственниковъ. Думаю, что ты не будешь противиться, если я скажу ему, что нашъ домъ — его, что онъ можетъ приходить и уходить, когда хочетъ, что столъ всегда будетъ накрытъ для него, и что по вечерамъ онъ можетъ пить чай и болтать съ нами, если желаетъ, но что мы не обидимся, если онъ и не явится. Дло въ томъ, что онъ совершенно молодой человкъ… а я ужъ не молодъ.
Предъ послдними словами профессоръ нсколько замялся, и Ада догадалась, что въ сущности онъ хотлъ сказать: ‘а мы уже не молоды’.
При этомъ замчаніи ей въ первый разъ стало ясно, что и она не можетъ боле причислять себя къ самымъ молодымъ женщинамъ. Она приближалась къ тридцатилтнему возрасту, племяннику ея мужа было двадцать пять лтъ, въ сравненіи съ нею, онъ казался ей ребенкомъ. Помнила она его живымъ, бойкимъ мальчикомъ, лтъ четырнадцати, пятнадцати, страшно шалившимъ во время свадебныхъ пиршествъ и танцовавшимъ съ нею, съ новобрачною, къ великому удовольствію близкихъ. Она рада была снова увидать его и, понятно, вполн одобрила предложеніе мужа.
Однако, весь вечеръ она была задумчива. Ее не покидала мысль, что она уже не молода. Какъ ни мало радостей доставила ей молодость, однако, теперь, когда приходилось сжиться съ мыслью о разставаніи съ нею, она казалась ей боле цннымъ благомъ, чмъ когда либо.
Недли черезъ дв Рихардъ въ первый разъ постилъ домъ родныхъ. Посл извщенія о своемъ перевод въ Берлинъ, онъ не подалъ боле знака жизни, не желая причинять родственникамъ хлопотъ. Съ самостоятельностью, къ которой онъ привыкъ съ дтства, онъ въ. нсколько часовъ устроилъ вс свои дла.
Позднимъ вечеромъ прибылъ онъ въ Берлинъ, переночевалъ въ гостинниц и пошелъ на слдующее утро искать квартиру. Въ Маркграфской улиц, недалеко отъ судебной палаты, нашелъ онъ то, чего искалъ, перевезъ свои вещи, и посл полудня все уже было въ лучшемъ порядк. Платье висло въ шкапу, блье лежало въ ящик, книги стояли на полкахъ. Олеографіи, красовавшіяся на стнахъ, были удалены и замнены хорошей гравюрой Сикстинской Мадонны, унаслдованной имъ отъ отца, и различными фотографіями родныхъ и друзей. Въ числ ихъ находился портретъ дяди и тетки, снятый еще въ Кенигсберг въ ту пору, когда они были женихомъ и невстой. Съ того времени они уже не снимались боле.
Рихарду посчастливилось. Когда онъ веллъ доложить о себ въ четыре часа, профессоръ только что садился къ столу съ женою. Дядя и племянникъ встртились горячо и сердечно. Понятно, что Остероде осыпалъ Рихарда ласковыми упреками за то, что онъ не извстилъ ихъ о своемъ прізд. Рихардъ ожидалъ этого и нисколько не смутился.
Онъ слегка сконфузился однако, когда обернулся къ Ад, тоже, казалось, испытывавшей нкоторое смущеніе. Рихардъ ршительно не зналъ, долженъ-ли онъ поцловать ея руку или щеку, говорить ей ‘ты’ или ‘вы’, величать ее ‘gndige Frau’, или какъ нибудь иначе. Для роли тетушки, она, во всякомъ случа, была слишкомъ молода.
— Мы очень рады имть васъ около себя, сказала Ада посл короткаго молчанія, во время котораго она быстро ршила про себя вс вопросы, смущавшіе Рихарда. Надюсь, вамъ будетъ у насъ такъ хорошо, что вы станете часто заходить къ намъ.
И она протянула ему руку.
— Вы слишкомъ добры, gndige Frau. Искренно благодарю васъ, отвтилъ Рихардъ, прижимая къ губамъ протянутую ему правую руку.
— Это что такое? добродушно воскликнулъ Остероде, съ удивленіемъ слдившій за всмъ, что происходило. ‘Вы’ и ‘gndige Frau’! Нтъ, не такъ должно быть между ними! Обними же тетушку, шалунъ. А ты, Ада, обращайся съ нимъ, какъ онъ того заслуживаетъ, или даже не по заслугамъ, потому что за примрнаго мальчика я тебя вовсе не считаю. И такъ, маршъ!
Ада нершительно подставила Рихарду лобъ для поцлуя.
— Если ты позволяешь, сказалъ тотъ, и поцловалъ молодую тетушку.
Почтительный родственный титулъ, однако, не сошелъ у него съ губъ, и въ первыя минуты посл встрчи Ада также весьма ловко избгала всякаго прямого обращенія къ незнакомому молодому человку, съ которымъ, по желанію мужа, должна была обходиться непринужденно, точно съ старымъ другомъ. Это стсняло ее, хотя Рихардъ и произвелъ очень выгодное впечатлніе. Не его вина, если она чувствовала себя нсколько неловко.
Во всей личности Рихарда, въ его вншности, движеніяхъ, голос было что-то свжее, свободное, молодое, что одинаково понравилось и Остероде и Ад. Это былъ красивый молодой человкъ,— однако, лучшимъ въ немъ все-таки была молодость. Черты его не отличались правильностью, но лицо было доброе и умное, съ высокимъ, хорошо развитымъ лбомъ, блестящими и ясными голубовато-срыми глазами, а когда онъ смялся, онъ показывалъ великолпные, здоровые зубы. Каштановые волосы были довольно коротко подстрижены, небольшіе усы, боле свтлаго оттнка, казались почти блокурыми. Судя по холенымъ ногтямъ и одежд, не франтоватой, но модной и изящной, видно было, что Рихардъ обращаетъ вниманіе на свою вншность. Ясный звукъ его голоса какъ-то странно поражалъ въ этихъ комнатахъ.
Лишь въ эту минуту замтила Ада, что съ годами пріучилась говорить необыкновенно тихо. Теперь она снова слышала смхъ, искренній, отъ всего сердца, какимъ смялась она сама много, ? много лтъ тому назадъ.
И Остероде также былъ веселе и оживленне, чмъ когда-либо. За обдомъ царило добродушное и пріятное настроеніе, и время, обыкновенно отводившееся этой транез, значительно удлинилось на этотъ разъ.
За кофе Остероде спросилъ племянника:
— Имешь ты какіе-нибудь планы на ныншній вечеръ?
— Ничего особеннаго, отвчалъ Рихардъ. Идя сюдя, я читалъ на столбахъ афиши. Ты легко повришь, что я стосковался по театру. Ужъ много лтъ не видалъ я хорошаго спектакля. Въ какомъ-то маленькомъ театр, не знаю хорошенько гд, даютъ французскую пьесу, о которой не мало толкуютъ въ газетахъ. Я не прочь бы посмотрть ее. Современная драматическая литература Франціи мн почти совсмъ неизвстна. Отлично было бы, еслибъ и вы пошли.
Ада улыбнулась. Въ первые два года посл свадьбы она была, кажется, разъ шесть съ мужемъ въ опер и въ Schauspielhaus’, но съ той поры не посщала боле ни одного театра. Для мужа это была жертва, а то удовольствіе, которое она сама испытывала, отравлялось сознаніемъ, что онъ не въ дух. Тмъ боле удивилась она, когда Остероде отвтилъ:
— Начало мн придется, къ сожалнію, пропустить, до восьми я занятъ. Но ты можешь проводить Аду и оставить для меня билетъ у привратника. Ты была бы рада пойти? спросилъ онъ жену.
— О да, отвтила Ада. Я тоже читала гд-то, что пьеса очень интересна.
— Вотъ и хорошо, сказалъ профессоръ.
Потомъ, взглянувъ на часы, онъ прибавилъ:
— Теперь ровно шесть. Я не долженъ терять времени, если хочу хоть сколько-нибудь посмотрть пьесу. И такъ, не обижайся, мой милый, если я тебя покину. Мы встртимся въ лож. До свиданія.
Онъ пожалъ руку племяннику, слегка дотронулся губами до волосъ Ады и удалился. Молодая женщина также должна была вскор уйти, чтобъ снять домашнее платье и немного принарядится.
Рихардъ остался одинъ въ большой гостиной. Уютно усвшись на chaise longue, онъ закурилъ.
Ему было очень весело. Что дядя встртитъ и приметъ его съ большимъ радушіемъ, этого онъ вполн ожидалъ. О молодой, красивой тетушк онъ думалъ только между прочимъ. Образъ, мелькавшій въ его воспоминаніяхъ и не изгладившійся изъ нихъ благодаря старой фотографіи, очень мало соотвтствовалъ, правда, дйствительности. Женщина, представшая передъ нимъ, была ему чужая. Она казалась ему выше, стройне, сдержанне, боле гордою, но и боле красивою, чмъ онъ ожидалъ, да и красота ея была иная. Въ ней было что-то меланхолическое, поэтичное, это была настоящая героиня романа. И пока онъ вызывалъ въ своей памяти грустный взглядъ ея большихъ, темныхъ глазъ, онъ улыбался очень весело.
Да, она въ самомъ дл очень хороша, эта молодая тетушка, въ особенности въ профиль. Всего больше нравились ему изящныя очертанія головы, которую не искажала простая прическа темныхъ, почти черныхъ блестящихъ волосъ, слегка вившихся только у лба и падавшихъ на затылокъ незатйливымъ узломъ. Блдность лица особенно выступала именно благодаря этой темной рамк и казалась очень интересною.
Во время обда Ада была, правда, довольно тиха, но вдь это вполн естественно. Рихарду уже удалось замтить, что она вела замкнутую жизнь и почти не имла случая усвоить поверхностно любезныя, салонныя манеры. Ей наврно не легко найтись въ ея новомъ положеніи, но установленіе надлежащей близости между людьми, которымъ суждено такъ часто видться, конечно, лишь вопросъ времени. Объ этомъ онъ уже позаботится. Во всякомъ случа перспектива непринужденно встрчаться въ дом близкаго родственника, которому онъ уже столькимъ обязанъ, съ красивой, молодой, очевидно, умной и образованной женщиной, доставляла ему большое удовольствіе. И вотъ поэтому-то онъ и улыбался, думая о печальныхъ глазахъ Ады и выпуская изо рта дымъ.
Уже темнло, когда Ада вошла въ свою спальню. Она велла зажечь свчи на туалетномъ стол. Чтобъ одться, ей не нужно было ничьей помощи и она была поэтому одна.
Не отдавая себ отчета въ своемъ поступк, она какъ можно ближе придвинула лицо къ зеркалу и освтила его. Впервые замтила она въ углахъ глазъ маленькія, нжныя складочки. Долго и задумчиво глядла она на нихъ и грустно улыбнулась.
Сегодня она обратила на свой туалетъ совершенно необычайное вниманіе. И она такае думала о новомъ знакомц. Ей казалось забавнымъ имть такого большого племянника, невольно она тутъ-же сдлала попытку пріучиться къ роли почтенной особы.
— Онъ, кажется, добрый мальчикъ! сказала она про себя.
По пути въ отдаленный театръ Рихардъ оживленно бесдовалъ съ Адой, казавшейся ему теперь еще гораздо красиве. Она оживлялась понемногу, и во время продолжительной зды, вовсе не показавшейся имъ однако длинною, въ первый разъ фамильярно назвала Рихарда, какътого требовалъ мужъ, и сказала ему ‘ты’. Онъ это отлично замтилъ, и это доставило ему удовольствіе.
Французская драма съ адюльтеромъ была очень хорошо разыграна и приковала все вниманіе ихъ обоихъ, наслаждавшихся театромъ съ наивностью провинціаловъ.
Посл третьяго акта, закончившагося сильнымъ эффектомъ, насталъ нсколько боле продолжительный перерывъ. Лишь тогда Ада сказала:
— Александру, слдовало-бы уже быть здсь. Разв онъ не хотлъ пріхать сюда къ восьми? Который теперь часъ?
— Уже пробило девять, отвтилъ Рихардъ, взглянувъ на часы. Не случилось-ли чего?
— Боже избави! равнодушно отвтила Ада. Мужъ, конечно, сидитъ за работой, и тогда онъ забываетъ и время, и многое другое. Онъ, вроятно, еще прідетъ.
Но и очень потрясающій послдній актъ, вызвавшій лихорадочное напряженіе въ зрителяхъ, кончился, а профессора все не было. Ада и Рихардъ вернулись въ безмолвный домъ одни. Подъ сильнымъ впечатлніемъ, произведеннымъ на нихъ зрлищемъ, оба мало бесдовали на возвратномъ пути. У воротъ Рихардъ хотлъ проститься.
— Ты-бы выпилъ у насъ чашку чая, сказала Ада, и побесдовалъ со мною. Пьеса очень взволновала меня, и мн страшно быть теперь одной. Видишь-ли, прибавила она, указывая на маленькое боковое зданіе, тамъ еще свтъ. Мужъ работаетъ, какъ я и предполагала. Постучись смле, а я пока разднусь, закажу чай, и буду ждать васъ наверху.
Рихардъ былъ очень доволенъ перспективой поболтать еще часокъ съ Адой. Мысль о дяд явилась у него на второмъ план. Проводивъ Аду дворомъ до дому, онъ подошелъ къ указанной ему двери длиннаго, низкаго зданія и постучался.
Отвтное ‘войдите’ звучало довольно сердито.
Въ похожемъ на залу помщеніи, очень свтло озаренномъ боле, чмъ полудюжиною газовыхъ рожковъ (Остероде любилъ свтлыя комнаты), было удушливо жарко. Профессоръ сидлъ у большого стола среди комнаты, на которомъ рядомъ съ различными научными инструментами лежали всевозможныя брошюры. На стол стояла передвижная лампа съ зеленымъ абажуромъ. Зеленый отблескъ ложился на лицо Остероде и придавалъ ему мертвенный, страшный оттнокъ. Густые волосы, начинавшіе сдть на вискахъ, были растрепаны.
Видимо, непріятно пораженный, онъ бросилъ на открывавшуюся дверь не очень привтливый взглядъ. Но, не усплъ онъ узнать племянника, какъ лицо его тотчасъ-же приняло совершенно иное, ласково-смущенное выраженіе. Онъ быстро всталъ, провелъ правой рукой по лбу и волосамъ, точно желая отогнать то, что занимало его до той поры, и сдлалъ нсколько шаговъ на встрчу входившему.
— Ахъ, я совершенно забылъ про васъ! сказалъ онъ тономъ извиненія. Который-же часъ?
И, взглянувъ на большіе стнные часы, продолжалъ:
— Какъ? Уже половина одиннадцатаго? Это невозможно! Вотъ я опять зачитался, да еще совсмъ безъ пользы, потому что въ этой толстой книг очень мало новаго. Жаль! Извини меня. Ада врно сердится?
— Нисколько. Она, очевидно, знаетъ твои привычки, и даже успокоивала меня, когда я замтилъ твое отсутствіе. И она совершенно врно угадала истину.
— Такъ, такъ! Да! Это все отъ бдоваго чтенія. Мн наврно было-бы веселе, еслибъ я похалъ съ вами. Ну, что тамъ было?
— Мы разскажемъ теб все это наверху. Ада готовитъ намъ чай. А здсь такая духота и такой воздухъ!.. Не понимаю, какъ можешь ты выносить это?
— Да, глупая привычка, мой милый! Ты правъ! Пойдемъ наверхъ. Открой окно, если теб слишкомъ жарко. Я сейчасъ явлюсь.
Пока Рихардъ широко раскрывалъ окно, профессоръ подошелъ къ стоявшему въ углу умывальнику, на которомъ находился необыкновенной величины тазъ, полный воды. Широко разставивъ ноги, онъ наклонился надъ тазомъ и раза три, четыре, окунулъ въ него голову. Вытеревъ ее мохнатымъ англійскимъ полотенцемъ и тщательно вымывъ руки, онъ сказалъ: Теперь пойдемъ, я готовъ.
Тмъ временемъ столовая ярко освтилась и, когда въ нее вошли профессоръ и Рихардъ, котелокъ только что пересталъ шумть и вырывавшійся изъ него клубами срый паръ доказывалъ, что вода кипитъ.
— Я уже извинился передъ Рихардомъ, началъ профессоръ, и ты меня тоже прости. Я только что получилъ новую книгу, заинтересовавшую меня, и не замтилъ, какъ прошло время. Ты вдь не сердишься на меня?
— Нисколько. Я такъ и объяснила себ твое отсутствіе, отвчала Ада, задувая спиртовую лампу.
Но въ сущности неделикатность мужа оскорбила ее сегодня больше, чмъ когда либо. Ей было непріятно, что Рихардъ съ перваго-же дня узналъ, какъ идутъ дла въ дом.
Во время чая царило очень веселое настроеніе. Говорили о пьес, сюжетъ которой Остероде веллъ себ разсказать, и она его заинтересовала.
— Когда написана пьеса? спросилъ онъ.
— Въ точности не знаю, отвтилъ Рихардъ, но, вроятно, года два, три тому назадъ. Одинъ мой пріятель видлъ ее въ Париж въ прошломъ году и говорилъ со мной о ней.
— Въ такомъ случа,— какъ, впрочемъ, часто бываетъ,— дйствительность подражаетъ вымыслу, между тмъ, какъ по настоящему вымыселъ долженъ воспроизводить дйствительность.
— Это не совсмъ врно. Мн, напротивъ, кажется, что поэтъ всего лучше исполняетъ свою обязанность, если какъ-бы предвидитъ, истину. Какъ теб извстно, на латинскомъ язык для ‘поэта’ и ‘пророка’ одно слово: ‘vates’.
— Въ такомъ случа фривольный французъ явился настоящимъ пророкомъ, vates. Разв ты не слыхалъ пространный процессъ, разбиравшійся присяжными всего нсколько недль тому назадъ въ Ліон?
— Я вообще мало читаю газеты, а въ послднее время не могъ заботиться ни о чемъ, кром экзаменаціонныхъ работъ.
— Я помню ліонскій процессъ, вмшалась тутъ Ада. Ты не ошибаешься. Правдивая драма, обсуждавшаяся тамъ, иметъ дйствительно много общихъ чертъ съ пьесою, которую мы видли сегодня.
— Въ чемъ-же дло? спросилъ Рихардъ.
— Исторія довольно обыкновенная. Всего больше вниманія возбудилъ тутъ именно приговоръ присяжныхъ, отвтилъ Остероде. Въ остальномъ-же это простой адюльтеръ, какой случался ужъ разъ тысячу. Пожилой человкъ женился на молоденькой двушк, въ которую влюбился безумно. Взялъ онъ ее изъ поддонковъ общества, она была, сколько я помню, дочерью прачки. Онъ-же принадлежалъ къ одной изъ знатнйшихъ графскихъ семей и вплоть до послдняго времени занималъ видную административную должность. Старый графъ замтилъ, что молодая жена, съ которою онъ уже жилъ года три. четыре, внезапно почувствовала поразительное пристрастіе къ музык и не пропускала ни одной оперы. Друзья открыли ему тайну. Въ новой оперной трупп находился красивый теноръ съ томными глазами. Онъ свободно бралъ высокое до, и вс городскія дамы влюблялись въ него. Молодая графиня не составила исключенія въ этомъ отношеніи, за то теноръ сдлалъ, кажется, исключеніе въ ея пользу. Старый графъ почувствовалъ недовріе, подстерегъ жену и убдился въ истин, оскорблявшей его честь. Онъ подлился тайною съ старымъ слугой, скрывъ ее вмст съ тмъ отъ остального міра, и веллъ слдить за графиней. Однажды его извстили, что она вышла изъ дому подъ предлогомъ посщенія какой-то больницы, и находится съ теноромъ въ маленькой, уединенной гостинниц предмстья. Графъ взялъ револьверъ, изъ предосторожности прихватилъ еще пистолетъ, поспшно отправился въ указанную гостинницу, съ угрозами вытребовалъ ключъ, веллъ указать себ комнату, отперъ ее и настигъ парочку. Двумя мткими выстрлами убилъ онъ тенора наповалъ, точно зайца. Испуганная женщина выбжала вонъ. Какъ изступленный, кинулся онъ за нею на улицу, сдлалъ еще три выстрла, изъ которыхъ послдній раздробилъ ей плечо. Графиня осталась жива и покинула Францію. Во время процесса ее не могли допросить въ качеств свидтельницы, такъ какъ ея теперешнее мстопребываніе неизвстно. Графъ появился передъ присяжными по обвиненію въ убійств и попытк на убійотво, и почтенные ліонскіе присяжные оправдали его при громкомъ ликованіи всего населенія.
— Милые ліонскіе присяжные совершили страшную несправедливость, съ большой энергіей воскликнулъ Рихардъ (совсть его, какъ юриста, возмущалась подобнымъ приговоромъ). До чего дойдемъ мы, продолжалъ онъ, если отдльныя личности получатъ право сами защищать себя, произносить приговоръ въ собственномъ дл и приводить его въ исполненіе? Пусть въ какомъ-нибудь особомъ случа отдльный человкъ недостаточно удовлетворенъ карою, налагаемою закономъ за нанесенное ему оскорбленіе. Это, конечно, несчастіе. Но изъ этого еще отнюдь не проистекаетъ, что онъ можетъ самъ добиваться того, чего не даетъ законъ. Вдь это прямо привело-бы насъ къ кулачной расправ. Во всхъ спорныхъ вопросахъ об стороны всегда считаютъ себя непогршимыми, а еслибы предоставить имъ самимъ ршать вопросъ, сильный постоянно одерживалъ-бы верхъ. Было-бы страшнымъ несчастіемъ, еслибы описанный тобою случай получилъ значеніе прецедента. Быть можетъ, все произошло именно такъ, какъ ты разсказываешь, но вдь факты извстны лишь изъ односторонняго изложенія обвиняемаго. Весьма возможно, что дло было совершенно иначе. Передъ нами хладнокровно задуманное и выполненное убійство. Не въ порыв безумнаго бшенства схватилъ графъ первое попавшееся оружіе. Почемъ знать, не было-ли ему просто удобно отдлаться такимъ путемъ отъ жены? Присяжные должны были на основаніи фактовъ признать его виновнымъ, а если они этого не сдлали, они нарушили свой долгъ.
— А я нахожу, что они избрали единственный правильный путь, отвтилъ профессоръ, и въ подобномъ случа я совершенно такъ-же посмотрлъ-бы на дло. Ты говоришь, какъ молодой юристъ, и я даже очень радъ, что ты именно такъ думаешь, я-же сужу, какъ человкъ опытный, и чувствую къ закону величайшее уваженіе. Это несомннно совершеннйшее проявленіе человческаго сознанія, но, какъ всякое дло рукъ человческихъ, оно не безупречно. Легко могу представить себ случай, когда законъ недостаточно наказываетъ виновнаго. Могу также представить себ, что въ пылу негодованія или подъ вліяніемъ какого-нибудь иного побужденія, отдльная личность въ состояніи испытать потребность добиться большаго, чмъ даетъ законъ. Самоуправецъ, конечно, виноватъ и не долженъ удивляться, если законъ его настигаетъ. Но и въ случа осужденія, его утшала и поддерживала-бы мысль, что онъ не преступникъ въ обыкновенномъ смысл словъ, и что собственными силами онъ добился высшаго и лучшаго правосудія, чмъ могли доставить ему люди съ своими постановленіями. Именно въ такомъ случа, какъ тотъ, о которомъ идетъ рчь, законъ несостоятеленъ. Позоръ, которымъ покрываетъ мужа безчестная жена, не можетъ быть наказанъ на основаніи какого-нибудь параграфа уголовнаго кодекса. Позоръ! Позоръ! Это такая страшная вещь, которую люди счастливые и понять не могутъ? Мужъ даетъ жен свое имя. Это иметъ эмблематическій смыслъ. Другими словами, онъ даетъ ей все, и требуетъ за это лишь одного — врности. Если она не отплачиваетъ ему даже этимъ, она преступница и обманщица. Прочь же ее!
Такой обмнъ противоположныхъ мыслей продолжался еще долго. Ада не принимала участія въ преніяхъ, и когда Рихардъ обратился къ ней съ просьбой подтвердить одно изъ высказанныхъ имъ положеній, она дала уклончивый отвтъ. Какъ обыкновенно бываетъ въ такихъ случаяхъ, каждый только еще больше убдился въ правильности своего мннія. Было далеко за полночь, когда Рихардъ простился, общавъ придти обдать на слдующій день.
Ада раздвалась сегодня гораздо медленне обыкновеннаго. Она окинула взоромъ спальню, точно эта комната была для нея чмъ-то новымъ, и покачала головою. Такого занимательнаго вечера не проводила она съ тхъ поръ, какъ вышла замужъ. Во время спектакля она обмнивалась рдкими словами съ Рихардомъ и ни разу еще такъ живо не интересовало ее ни одно драматическое произведеніе, какъ именно въ этотъ день, и ни разу также не былъ столь разговорчивъ ея мужъ, какъ сегодня за столомъ.
Она стала упрекать себя. Очевидно, она не умла обращаться съ мужемъ. Впервые показался онъ ей симпатичнымъ.
Лицо ея снова приняло давно исчезнувшее улыбающееся, ласковое выраженіе прежнихъ дней. Вдругъ оно опять сдлалось очень серьзно. Со свчею въ рукахъ подошла она къ зеркалу, ярко освтила углы глазъ, немного прищурилась, и долго, внимательно осматривала мелкія складочки.
— Я уже не молода, сказала она про себя, и, слегка вздохнувъ, тутъ-же прибавила для своего утшенія: Но еще и не стара.
Долго лежала она на постели посл того, какъ уже потушила свчу, думая обо всемъ, что видла и слышала въ этотъ день, столь знаменательный для нея,— думая объ этомъ, и еще о многомъ другомъ…
Рихардъ шелъ по Фридрихштрассе, гд въ этотъ часъ еще царило большое оживленіе, въ особенности около Unter den Linden. Была чудная, свжая осенняя ночь. Ему еще не хотлось идти домой, и онъ зашелъ въ пивную, однако не долго высидлъ тамъ. Пивная была переполнена, жаръ стоялъ невыносимый, газъ и клубы табачнаго дыма окончательно испортили воздухъ. Торопливо выпивъ пива, онъ опять вышелъ на улицу.
Случайно или быть можетъ, съ намреніемъ снова направился онъ по тому-же пути, по которому пришелъ. Миновавъ Unter den Linden и Вейдендамскій мостъ, онъ опять очутился передъ домомъ дяди.
Огни въ столовой были потушены, но въ сосдней библіотек еще горли вс рожки газа. Долго стоялъ Рихардъ передъ домомъ, не спрашивая себя, какъ пришелъ онъ сюда и чего ищетъ онъ тутъ въ такой поздній часъ. Внимательно глядлъ онъ вверхъ, чтобъ подстеречь какое-нибудь движеніе, или, быть можетъ, для того, чтобъ видть, какъ, промелькнетъ чья-то тнь — только не тнь дяди. Ничто не двигалось однако.
Онъ замтилъ, что съ нкотораго времени возбуждаетъ вниманіе ночного сторожа, издали медленно слдившаго за нимъ. Тогда онъ ршился наконецъ вернуться къ себ и совершилъ довольно длинный путь съ медленностью, не свойственною жителямъ большихъ городовъ.
Голова его была полна мыслей, но онъ безъ всякаго сомннія затруднился-бы сказать, о чемъ собственно думаетъ. Члены его какъ-то отяжелли. Волненіе послднихъ дней, разставанье съ старыми друзьями, перемна мста, хлопоты, связанныя съ переселеніемъ въ новый городъ, длинное путешествіе, наконецъ то необыкновенное и новое, что далъ ему сегодняшній день — все это наврно утомило его. Странно, однако,— до той поры онъ вовсе не замчалъ этой усталости. Она овладла имъ лишь тогда, когда онъ разстался съ родными и началъ бродить одинъ по темнымъ улицамъ.
Онъ чувствовалъ большое утомленіе, но вовсе не хотлъ спать. Очень медленно раздлся онъ, и боле четверти часа сидлъ на постели, около мелькавшей свчи, опираясь обими руками на колни и сосредоточенно, однако безъ всякой мысли, глядя передъ собой.
Внезапно онъ всталъ, пошелъ со свчею въ сосднюю комнату и взялъ съ письменнаго стола маленькую фотографію въ рамк. Въ ней находились портреты дяди и молодой тетушки. Рихардъ вернулся въ спальню, и, чтобъ лучше разсмотрть портреты, слъ около ночного столика, на которомъ горла свча. Лвою рукою прикрылъ онъ фигуру дяди и покачалъ головой. Ада очень измнилась. Ее едва можно было узнать. Простодушно-веселое выраженіе молодого лица исчезло. Оно стало гораздо красиве, осмысленне, въ глазахъ было теперь что-то странное. Что-бы это могло быть? Она глядла такъ грустно…
Да, грустно… Вотъ въ чемъ дло! И углы губъ ея дрожали, точно отъ затаенной боли.
Рихардъ еще ближе поднесъ портретъ къ глазамъ.
— Тогда она была счастлива, сказалъ онъ про себя, и конецъ фразы нашелся какъ-то самъ собою: а теперь она несчастна.
Быстрымъ движеніемъ отложилъ онъ въ сторону портретъ.
— Отчего-же несчастна она?
Вопросъ невольно представился ему. Но онъ боялся подыскать отвтъ.
— Ахъ, что за глупости! вполголоса воскликнулъ онъ вдругъ посл продолжительной паузы и самъ удивился звуку своего голоса.
Онъ быстро легъ, задулъ свчу и закрылъ глаза.
Когда Рихардъ проснулся на слдующее утро, онъ съ удивленіемъ оглянулся. Сонъ его былъ крпкій и тяжелый, но не освжающій. Молодой человкъ чувствовалъ себя теперь боле утомленнымъ, чмъ ложась спать. Онъ помнилъ также, что ему что-то снилось, но все нехорошее, только не могъ сказать, что именно. Однако, онъ зналъ, что дядя и Ада играли роль въ его сновидніяхъ.
Медленне и неохотне обыкновеннаго началъ онъ вставать. Одваясь, онъ обдумывалъ, что ему предстоитъ въ теченіи дня. Надо было сдлать нсколько визитовъ, оставить карточки. На это потребуется не много времени. Въ первомъ часу, по его разсчету, ему удастся позавтракать съ Адой и дядей…
Но нтъ! Какъ разъ въ это время онъ уговорился встртиться съ докторомъ оганномъ Шлеммомъ.
Вчера, когда онъ писалъ этому знакомому, ему было пріятно думать, что онъ иметъ въ громадномъ Берлин товарища почти однихъ лтъ и одной степени образованія, съ которымъ можно поболтать обо всемъ. Сегодня ему было тягостно, что онъ связалъ себя и ради этого вынужденъ навстить родныхъ гораздо поздне. Въ его теперешнемъ настроеніи ему было даже боле, чмъ тягостно, просто противно встртиться съ молодымъ докторомъ. Онъ имлъ непоколебимое предчувствіе, что снова услышитъ и испытаетъ что-нибудь непріятное.
Между Рихардомъ Виллерномъ и докторомъ Шлеммомъ установились своеобразныя отношенія. Въ глубин сердца Рихардъ терпть не могъ молодого врача, и въ то же время его невольно влекло къ нему. Его сердило превосходство, которое выказывалъ относительно его Шлеммъ и которымъ тотъ дйствительно обладалъ, а вмст съ тмъ онъ до извстной степени охотно переносилъ это.
Шлеммъ имлъ непріятную, желчную натуру, зорко подмчалъ все некрасивое въ людяхъ, оставаясь совершенно равнодушнымъ къ изящному и хорошему. Рихарда постоянно сердила безсердечность и жесткость воззрній пріятеля, но если онъ не видалъ его въ теченіи нсколькихъ дней, ему чего-то недоставало, и онъ его отыскивалъ. Ему было досадно, что Шлеммъ не принималъ ни въ чемъ участія, но умъ, прилежаніе и способности этого человка внушали ему уваженіе. Они прошли вмст высшіе классы гимназіи, хотя Шлеммъ былъ на четыре года старше Рихарда, а потомъ снова встртились въ университет. Рихардъ былъ единственнымъ существомъ изъ поры юности, съ которымъ впослдствіи ближе сошелся Шлеммъ.
Когда они наконецъ разстались, между ними завязалась довольно оживленная переписка. Шлеммъ писалъ охотно и хорошо, и письменный обмнъ мыслей боле сблизилъ товарищей, чмъ совмстная жизнь.
И такъ, еще вчера Рихардъ искренно радовался встртиться въ Берлин съ старымъ пріятелемъ, чей языкъ, какъ онъ полагалъ, гораздо зле сердца. Пожалуй, онъ радовался и теперь. Только зачмъ нужно имъ свидться, какъ разъ сегодня? Однако, уговоръ заключенъ, и длать нечего.
Ровно въ часъ Рихардъ вошелъ въ маленькій ресторанъ на Французской улиц и съ перваго взгляда узналъ за столомъ, около буфета, большой, круглый черепъ доктора, лицо котораго было заслонено газетой. Шлеммъ, происходившій изъ крестьянской семьи, имлъ во всей своей вншности что-то тяжеловсно-мужиковатое. Онъ былъ средняго роста, коренастъ, широкоплечъ, на короткой ше его красовалась шарообразная голова, и эта форма выступала тмъ ясне, что волосы, преждевременно пордвшіе около лба и пробора, были коротко острижены. Черты были грубы, скулы выдавались, маленькіе глазки казались еще меньше отъ сильно отшлифованныхъ стеколъ, но въ высшей степени умно глядли на все. Красновато-каштановая, не очень густая бородка обрамляла лицо. Платье сидло дурно, но было безупречно чисто.
Товарищи встртились ласково, и разговоръ тотчасъ же завязался оживленный. Имъ было что разсказать другъ другу объ общихъ знакомыхъ и самихъ себ. Шлеммъ горько жаловался на затрудненія, которыя долженъ преодолть молодой врачъ, чтобы упрочить себ положеніе въ большомъ-город.
— Я уже вижу, что совершенно ошибся въ выбор профессіи. Чтобы добиться чего нибудь здсь, надо обладать качествами, которыхъ я не могу или не хочу развить въ себ. Я лишенъ самого важнаго рекомендательнаго письма, такъ называемой привлекательной вншности. Если все пойдетъ успшно, мн придется искать паціентовъ или на самомъ верху, или внизу, въ подвалахъ или въ четвертомъ этаж. Къ тому же я не такой человкъ, чтобы длать визиты, принимать приглашенія, а по вечерамъ танцовать съ хорошенькими дочками, родителей которыхъ я желалъ бы поскоре видть въ числ своихъ паціентовъ. Для роли любезнаго фата у меня нтъ никакихъ задатковъ, а между тмъ я знаю, что способенъ сдлать больше, чмъ цлая дюжина молодыхъ пустозвоновъ, которые меня опередили. Но ужъ таково все на свт, такъ оно и останется. Я серьезно подумывалъ поэтому перейти отъ практики къ теоріи, и вотъ тутъ-то ты могъ бы мн помочь. Безъ протекціи ничего не сдлаешь.
— Я могъ-бы теб помочь? удивленно спросилъ Рихардъ.
— Да, ты. Твой дядя Остероде уже давно ищетъ новаго ассистента, не для своей клиники или частной практики, а для научныхъ работъ, надъ которыми онъ уже возится много лтъ.. Для кубическаго измренія черепа, пиленія спинного хребта, занятій съ микроскопомъ и другихъ такихъ же длъ, нтъ, кажется, нужды быть Адонисомъ. Я слышалъ, правда, что есть много кандидатовъ на это мсто, но если ты замолвишь за меня словечко, это все-таки будетъ полезно. Во всякомъ случа можно попытаться.
— Съ удовольствіемъ. Знаетъ тебя дядя лично?
— Врядъ-ли. Я попросилъ бы тебя предупредить его на счетъ моей наружности. Быть можетъ, онъ даже радъ будетъ, если его помощникъ окажется мало соблазнительнымъ для женщинъ. Говорятъ, твой дядя безумно ревнивъ.
— Вздоръ!
— Вс это утверждаютъ. И ты также остерегайся, мой милый. Не заглядывайся черезчуръ въ темныя очи твоей молодой тетушки. Я, правда, никогда не видалъ ее, но она слыветъ красивой, интересной женщиной.
— Какъ можешь ты болтать такіе пустяки, сердито сказалъ Рихардъ, которому замчаніе Шлемма было страшно непріятно.
— Пустяки? Почему же? Да это вполн нормально, я готовъ даже сказать, неизбжно. Пожилой мужчина тщательно запираетъ отъ всего свта молодую, красивую женщину, она живетъ въ громадномъ Берлин, точно въ заколдованномъ замк, дремлетъ цлые годы, словно спящая красавица, однако съ бодрствующими чувствами. Вдругъ, въ одинъ прекрасный день неосторожно отворяютъ дверь, въ нее входитъ рыцарь (знаешь, что, мой милый, какъ я на тебя посмотрю, у тебя какъ разъ вс свойства для роли такого рыцаря-избавителя), онъ цлуетъ спящую въ губы, чары нарушены, и начинается обыкновенная исторія. Разв это кажется теб такъ невроятнымъ?
— Ты не въ своемъ ум, и, прибавляю, безтактенъ. Право, мн придется снова привыкать къ твоей манер выражаться. Сдлай милость, перестань.
— Да что ты такъ горячишься? Можно подумать, что ты уже воспылалъ.
— Прошу тебя, отстань. Ты меня серьезно разсердишь. Должно быть, ты забылъ, что говоришь о жен моего ближайшаго родственника, надежнйшаго друга и великодушнйшаго изъ благодтелей.
— Напротивъ, я объ этомъ много думалъ, въ этомъ, по моему, главная опасность для тебя. Мы, жалкіе люди, ужъ такъ созданы. Т, кому мы многимъ обязаны, всегда непріятны намъ. Мы этого не высказываемъ, но это такъ. И то обстоятельство, что дяд ты долженъ быть благодаренъ, а тетк — нтъ, удаляетъ тебя отъ него и сближаетъ съ ней. Поживемъ, увидимъ.
Рихардъ нахмурилъ брови и нервно барабанилъ четырьмя пальцами правой руки но столу.
— Теб не нравится разговоръ? Хорошо, прекратимъ его. Я опять имлъ глупость высказать правду. Моя откровенность но придастъ горячности твоей рекомендаціи.
— Я докажу теб противное, хмуро отвтилъ Рихардъ. Еще сегодня повидаюсь съ дядей и увдомлю тебя о результат.
— Хорошо, милйшій. Видишь ли, такимъ образомъ я доставляю теб совершенно разумный предлогъ сейчасъ, же навстить твоихъ. Рука руку моетъ. Вдь я давно замтилъ, что ты взволнованъ и сгораешь нетерпніемъ доказать другу Шлемму свою пріязнь тмъ, что какъ можно скоре уйдешь отъ него. И такъ, если ты желаешь удалиться, не стсняйся. Я и одинъ допью свое пиво.
— Мн не нужно предлога, чтобы идти къ дяд, но я дйствительно общалъ навстить его до того времени, когда онъ принимаетъ больныхъ. Поэтому медлить нечего!
— Иди же съ Богомъ.
Рихарду было очень досадно, что Шлеммъ такъ врно угадалъ правду. Ему, дйствительно, давно хотлось прервать ихъ свиданіе. Онъ воображалъ, что въ совершенств владетъ собою, и вдругъ несносный человкъ опять видлъ его насквозь, какъ ужъ столько разъ прежде.
Что связываетъ его съ Шлеммомъ, никогда не доставлявшимъ ему никакихъ радостей? Почему чувствуетъ онъ какое-то удовлетвореніе при мысли, что услужитъ именно ему, на чью благодарность онъ вовсе не могъ разсчитывать?
— И такъ, я напишу теб сегодня же, сказалъ онъ, подавая Шлемму руку.
— Хорошо. Только въ пылу разговора не забудь, что ты долженъ розыскать дядю,— понимаешь-ли дядю, и именно для меня.
Рихардъ уже отвернулся и ничего не отвчалъ.
Во время пути его все преслдовали слова Шлемма. О спящей красавиц онъ не вспоминалъ съ самаго дтства.
Шлеммъ часто бывалъ правъ съ своими извтами,— но на этотъ разъ злой человкъ окажется неправымъ. Рихардъ былъ взбшенъ.
Въ такомъ настроеніи ему не хотлось говорить съ дядей. Миновавъ лабораторію, онъ вошелъ прямо въ домъ.
Ада читала. Она отложила въ сторону книгу, встала, и, ласково улыбаясь, протянула руку. Рихарду показалось, будто она его поджидала, и онъ испыталъ какое-то, странное чувство, когда замтилъ на ея груди полураспустившуюся розу.
Ему вспомнилась при этомъ спящая красавица. Ада не украшала себя обыкновенно цвтами и съ нкоторымъ смущеніемъ потупила поэтому глаза, увидавъ, что взоръ Рихарда обратился на бутонъ.
— Можно узнать, что ты длалъ сегодня? начала она, снова усаживаясь и приглашая Рихарда ссть.
— Скучнйшіе и обязательные визиты, отвчалъ онъ. А потомъ у меня былъ уговоръ съ однимъ старымъ другомъ, или, врне, старымъ знакомымъ, другомъ онъ моимъ никогда не былъ. И, по обыкновенію, ему удалось меня страшно раздражить.
— Чмъ?
— Это ужъ прошло, возразилъ Рихардъ, не отвчая на вопросъ. А гд же дядя? прибавилъ онъ вслдъ затмъ.
— Не могу теб сказать. Въ этотъ часъ онъ никогда не бываетъ дома.
— Когда же всего врне можно застать его?
— И на это я не въ состояніи отвтить опредленно, сказала Ада, улыбаясь нсколько сконфуженно. Александръ очень поглощенъ своими занятіями.
— Могу себ представить. Что же длаешь въ это время ты?
— Что я длаю? съ удивленіемъ повторила Ада. Остаюсь здсь, занимаюсь кое-чмъ по хозяйству, читаю, пишу. Словомъ, длаю то, что придется.
— Вызды также наврно отнимаютъ у васъ много времени?
— О, нтъ, отвчала Ада. Мы почти никуда не здимъ. Въ большомъ город такъ мало случаевъ ближе сходиться.
— Однако, съ годами это должно казаться немного… немного однообразнымъ. Извини, что я говорю откровенно. Но такъ какъ я останусь въ Берлин нкоторое время и надюсь часто видться съ тобой, то не считай за нескромность, если я спрашиваю о такихъ вещахъ, которыя я и безъ того узнаю. Я говорю прямо, чтобъ скоре оріентироваться. Ты не сердишься на меня?
— Ничуть, отвчала Ада.
Она старалась вжливо улыбаться, но это плохо удавалось ей. Въ выраженіи ея лица и тон голоса было что-то серьезное. Во время простодушнаго вопроса Рихарда, ей было далеко не по себ. Внезапно передъ ней предстало то, что вслдствіе долгой привычки сдлалось совершенно чуждо ея мыслямъ. Снова поняла она, что мужъ обращается съ ней неделикатно, какъ эгоистъ, увлекаясь своей профессіей и своей работой. Между тмъ какъ вчера она упрекала себя, что, быть можетъ, не уметъ какъ слдуетъ обращаться съ мужемъ, теперь она обвиняла его одного, онъ относился къ ней дурно. Если она не можетъ отвчать на самые простые вопросы, то исключительно по его вин. Рихардъ правъ, удивляясь, что она провздыхала цлую жизнь въ этихъ пустыхъ хоромахъ, точно заживо погребенная. И все это она переносила безропотно, даже безъ страданія. Разв она такъ безчувственна, такъ глупа? Что долженъ думать о ней Рихардъ? Она отлично знала, что онъ понялъ гораздо больше того, что говоритъ, и ей было стыдно, что онъ видлъ ее насквозь.
Посл непродолжительной паузы она прибавила, все еще принуждая себя улыбаться.
— Не представляй себ, однако, всего хуже, чмъ оно въ дйствительности. До замужества я не выходила изъ тснаго семейнаго круга, да и посл свадьбы чувствовала мало склонности къ этому, иначе Александръ наврно съ радостью принесъ бы мн эту жертву. Но что начну я въ свт, какъ заносливо величаетъ себя общество? У меня въ собственномъ дом довольно дла. Я никогда не скучаю. И именно потому, что я обыкновенно веду такую ровную жизнь, я наслаждаюсь вдвое сильне всмъ, что пріятно нарушаетъ этотъ покой. Воспоминаніемъ о такомъ вечер, какъ вчерашній, который не произвелъ бы никакого впечатлнія на обыкновенную свтскую женщину, я буду жить долго, долго.
При послднихъ словахъ ея улыбка сдлалась естественною, и она точно ожила и помолодла. Въ веселомъ раздумьи глядла она передъ собой.
— Отъ тебя будетъ зависть, чтобъ такіе вечера повторялись, замтилъ Рихардъ,— отъ тебя и твоего мужа.
— Главнымъ образомъ отъ тебя, а немного и отъ меня. На поддержку со стороны Александра намъ, боюсь, нечего разсчитывать. Ему рдко придется играть роль третьяго въ нашемъ союз. Вдь я ужъ говорила теб, что его время очень поглощено занятіями.
— Въ такомъ случа намъ придется веселиться однимъ… если онъ согласится.
Послднія слова онъ произнесъ измнившимся тономъ. Ада подняла глаза.
— Почему бы ему не согласиться? медленно спросила она.
Еслибъ Рихардъ былъ совершенно честенъ, онъ отвтилъ бы: ‘Мн сказали, что онъ ревнивъ’. Но у него хватило такта дать боле простое объясненіе.
— Ему будетъ, пожалуй, непріятно, что племянникъ, точно бомба ворвавшійся въ вашу мирную среду, опрокидываетъ порядокъ дома, нашептываетъ теб всякій вздоръ, соблазняетъ выходить, посщать театры, словомъ длаетъ всевозможные ужасы.
— Напротивъ, Александру это будетъ только пріятно. Онъ радъ, если я веселюсь, и часто стуетъ, что обязанности мшаютъ ему посвятить мн больше времени… Впрочемъ, мы вдь можемъ его спросить!.. Но нтъ, продолжала она посл короткаго размышленія, лучше не будемъ спрашивать. Зачмъ подвергать сомннію то, что разумется само собою?
Потомъ, измнивъ тонъ, она прибавила:
— Имешь-ли ты какіе-нибудь планы на ныншній день?
— Ни малйшихъ.
— Что, еслибъ мы сдлали небольшую прогулку? У насъ остается до обда еще полтора часа.
— Ты доставишь мн этимъ величайшее удовольствіе. Погода дивная.
— Вотъ и отлично! весело воскликнула Ада, вставая. Извини меня на минуту. Я не долго заставлю тебя ждать.
Предложеніе Ады погулять вмст не было результатомъ внезапнаго вдохновенія. Напротивъ, она разсчитывала на то, что Рихардъ навститъ ее до обда, и ршила выйти съ нимъ. Шляпка и суконная кофточка ея уже были наготов. Черезъ дв минуты она вернулась въ гостиную.
— Вотъ и я. Пойдемъ же.
Когда они шли дворомъ, Рихардъ спросилъ, указывая на низкое зданіе.
— Дядя здсь?
— Весьма возможно. Я этого не знаю, отвтила Ада, отворачивая голову въ другую сторону. Если теб хочется посмотрть, я подожду.
— Я вдь увижу его за обдомъ?
— Вроятно.
Идя рядомъ съ Рихардомъ вдоль оживленныхъ улицъ по направленію къ Тиргартену, Ада испытывала какую-то веселую неувренность, что-то-въ род того, что чувствуетъ выздоравливающій, впервые выходящій изъ дому посл нсколькихъ мсяцевъ пребыванія въ комнат. Дневной свтъ казался ей необычайно яркимъ, почти ослплялъ ее, а люди, попадавшіеся на встрчу, казались какими то странными при этомъ освщеніи. Къ ея смущенію примшивалось что-то новое и пріятное. Она поняла, что собственно никогда не доставляла себ удовольствія видть днемъ улицы, деревья, людей. Выходила она обыкновенно изъ дому только для покупокъ, съ опредленною цлью, къ которой стремилась, не глядя по сторонамъ. Въ остальное время она пользовалась для ежедневнаго моціона лежащимъ позади дома небольшимъ садомъ, на содержаніе котораго тратилось только крайне необходимое. Окружавшіе его высокіе брандмауэры сосднихъ домовъ длали его скоре похожимъ на внутренній дворъ тюрьмы, чмъ на мсто для движенія на свжемъ воздух.
То, что она шла теперь по улицамъ безъ всякой иной цли кром желанія оглядться и походить, да еще со спутникомъ, съ которымъ могла пріятно разговаривать, было для нея чмъ-то совершенно непривычнымъ, а непривычное иметъ особую привлекательность. Выйдя изъ своей обычной обстановки, она замтно измнилась, говорила оживленне и громче, точно вс закрытые поры ея душевной жизни открылись, и душа ея дышала свободне и полне.
Въ Тиргартен было очень оживлено въ эту пору. Солнечный осенній день выманилъ на воздухъ всхъ, кого не приковывали къ мрачнымъ домамъ обязанности. Густая листва деревьевъ уже приняла осеннюю окраску. Мстами она казалась боле темною, мстами свтло красною или желтою, но почти нигд еще не облетла. Солнце имло странный густо-золотистый или скоре мдный оттнокъ, и этотъ свтъ обманывалъ насчетъ блдности лицъ городскихъ жителей. Кормилицы въ фантастическихъ, по модному скроенныхъ, крестьянскихъ нарядахъ везли въ колясочкахъ или несли на рукахъ малютокъ, безсмысленно-трогательно глазвшихъ на Божій міръ. Дти постарше шумли, между тмъ какъ горничныя, сидя на скамьяхъ, болтали между собою, а бонны читали растрепаные романы изъ библіотеки. Передъ палатками ресторановъ вс мста были переполнены народомъ, а по Siegesallee и прилегавшимъ къ ней проскамъ медленно шли, хали верхомъ или катались привпллегированные обитатели западнаго квартала, желавшіе нагулять аппетитъ къ обду, который они величаютъ diner.
Ада была очень весела. Она обмнивалась съ Рихардомъ замчаніями на счетъ прохожихъ, и ей доставляло невинное удовольствіе видть, что и ее замчаютъ. Въ особенности внимательно разглядывали ея высокую, стройную фигуру и благородную, интересную головку молодыя, но не самыя молоденькія дамы. Казалось, он удивляются, что не знаютъ ея, хотя она. очевидно, принадлежитъ къ ихъ кругу. Отъ Рихарда также не ускользнуло это молчаливое вниманіе, и онъ гордился своей спутницей.
Когда они свернули въ одну изъ мене оживленныхъ боковыхъ аллей, разговоръ принялъ боле интимный характеръ. Теперь Ада непринужденно предлагала своему юному товарищу вопросы, на которые не только вчера, но даже часъ тому назадъ никогда не ршилась бы. Улыбаясь, ссылалась она на свои права почтенной особы и тетушки, и ей казалось забавно и пріятно говорить съ молодымъ человкомъ материнскимъ тономъ.
Рихардъ имлъ открытую, сообщительную натуру и былъ совершенно не испорченъ. Свжая наивность, сохранившаяся въ немъ, длала сношенія съ нимъ удобными и легкими. Не давая себ въ этомъ отчета, Ада знала, что ни одинъ изъ ея поступковъ не будетъ истолкованъ имъ превратно, и между этими доврчивыми людьми поразительно быстро совершалось сближеніе. Они болтали, точно старые друзья, въ теченіи долгихъ лтъ постоянно видвшіеся.
Среди веселой болтовни Рихардъ вдругъ запнулся, и выраженіе его лица измнилось. Въ нсколькихъ шагахъ передъ собою онъ увидлъ широкоплечаго мужчину, который шелъ имъ на встрчу и тоже замтилъ ихъ. На лиц приближавшагося промелькнула не очень пріятная улыбка. Проходя мимо, онъ неловко снялъ шляпу. Ада и Рихардъ отвтили на поклонъ.
— Кто этотъ господинъ? непринужденно спросила она.
— Тотъ старый знакомый, о которомъ я уже говорилъ съ тобой, докторъ Шлеммъ. Какъ странно, что мн пришлось встртить здсь единственнаго человка, ближе извстнаго мн во всемъ Берлин!
— Ты говоришь такъ, точно эта встрча теб непріятна?
— У Шлемма злой языкъ и злыя мысли, отвчалъ Рихардъ.
Ада удивленно взглянула на него и, сдлавшись вдругъ очень серьезной, сказала:
— Разв это намъ не все равно?
— Конечно все равно, съ нкоторымъ смущеніемъ отвчалъ онъ.
Она сжала губы, и пока шла дальше, упорно глядла передъ собой, размышляя о словахъ Рихарда.
Снова свернули они въ одну изъ очень бойкихъ главныхъ аллей, и видъ веселаго оживленія вскор разсялъ мимолетную тнь, налегшую на ея ясное настроеніе. Они опять принялись болтать и смяться, и имъ было такъ весело, что они пропустили часъ, опредленный для обда.
Было ужъ почти пять, когда они вернулись домой. Кушанье ждало ихъ уже съ полчаса, а вмст съ нимъ ждалъ ихъ и профессоръ, изъ деликатности относительно племянника оказавшійся, въ вид исключенія, аккуратнымъ. Ему казалось забавнымъ, что онъ дожидается жены. Ничего подобнаго не случалось съ нимъ со дня свадьбы.