З. Я.
I.
——
——
——
——
——
——
II.
——
——
——
III.
В. А. Крылов, Никонов Борис Павлович, Год: 1908
Время на прочтение: 146 минут(ы)
В. А. Крыловъ. (Александровъ.). Прозаическія сочиненія въ двухъ томахъ. Томъ первый.
С.-Петербургъ. 1908.
Покойный Викторъ Александровичъ Крыловъ въ своемъ духовномъ завщаніи поручилъ мн издать его прозаическія (не драматическія) сочиненія, какъ напечатанныя, такъ и оставшіяся въ рукописи.
Исполняя желаніе покойнаго и приступая къ изданію вышеуказанныхъ сочиненій, я сочла необходимымъ присоединить къ нимъ и біографическія свднія о жизни и литературной дятельности В. А., драматическія произведенія котораго въ теченіе боле 35 лтъ непрерывно пользовались огромнымъ успхомъ по всей Россіи, какъ на казенныхъ, такъ и на частныхъ сценахъ.
Въ виду того, что въ нашей литератур нтъ ни біографическихъ свдній о В. А., ни оцнки его литературной и общественной дятельности, я, по совту С. Н. Шубинскаго, обратилась къ Б. П. Никонову, который любезно согласился написать біографическій очеркъ покойнаго писателя. Къ сожалнію, г. Никоновъ былъ лишенъ возможности пользоваться для своего труда всми необходимыми для этого матеріалами, такъ-какъ родственники В. А. не признали удобнымъ предоставить въ его распоряженіе писемъ разныхъ лицъ къ В. А., записныя книжки и проч., сохранившееся въ бумагахъ покойнаго, находя, что бумаги эти не подлежатъ оглашенію и составляютъ семейную собственность, проблъ этотъ отчасти пополненъ свдніями изъ писемъ В. А. къ редактору ‘Историческаго Встника’ С. Н. Шубинскбму, съ которымъ В. А. находился въ дружескихъ отношеніяхъ и велъ постоянную переписку.
28-го февраля 1906 года, въ Москв, скончался драматургъ, Викторъ Александровичъ Крыловъ.
Скончался одинъ изъ извстнйшихъ русскихъ писателей и дятелей сцены, оставившій русскому театру крупное наслдство въ вид множества репертуарныхъ пьесъ, которыя втеченіе 35—40 лтъ не сходили съ подмостковъ сценъ по всей Россіи, и на которыхъ выросли и воспитались многіе первоклассные сценическіе таланты…
И тмъ не мене, эта кончина прошла почти незамченной. Печать, которая въ свое время усердно занималась личностью и дятельностью популярнаго драматурга, почти не отозвалась о немъ по поводу его кончины. Нсколько сухихъ, безцвтныхъ и крошечныхъ по размрамъ некрологовъ — вотъ, все, что посвятила тогда В. А. Крылову печать (да и то далеко не вся).
Такъ-же слабо отозвались и общество и театръ — тотъ самый театръ, къ которому покойный драматургъ питалъ горячую любовь, и для котораго онъ такъ много потрудился въ своей жизни…
Время летитъ такъ быстро, новыя событія и новые люди такъ скоро смняются другъ за другомъ, что не сегодня-завтра имя В. А. Крылова, пожалуй, отойдетъ совсмъ далеко за ряды новыхъ именъ. Поэтому теперь является какъ нельзя боле своевременнымъ и необходимымъ закрпить бглыя воспоминанія о В. А. Крылов и его автобіографическія данныя въ боле, или мене стройную, хотя, конечно, далеко еще не полную біографію и попытаться охарактеризовать его литературно-художественную дятельность, уже давнымъ давно опредлившуюся и улегшуюся въ спокойныя рамки.
Въ исторіи русской литературы XIX вка В. А. Крыловъ, несомннно, занимаетъ одно изъ видныхъ мстъ. Трудно указать, кром Островскаго, еще одного такого драматурга, какъ В. А. Крыловъ, который такъ щедро поддерживалъ-бы репертуаръ русскаго бытоваго драматическаго театра и притомъ такъ много сдлалъ-бы для развитія театральнаго дла на практик. Втеченіе долгаго ряда лтъ пьесы Крылова не сходили съ репертуара не только частныхъ, не только провинціальныхъ сценъ, но и казенныхъ Императорскихъ театровъ. По подсчету одного изъ газетныхъ обозрвателей, въ періодъ времени съ начала семидесятыхъ годовъ и по 1887 годъ на одной только петербургской драматической сцен 55 пьесъ В. А. Крылова были сыграны 1,397 разъ! Крыловскій репертуаръ несли на своихъ плечахъ такія артистки, какъ М. Н. Ермолова и М. Г. Савина. Многія изъ наиболе яркихъ сценическихъ созданій этихъ артистокъ падаютъ, именно, на крыловскія пьесы. Благодаря крыловскимъ пьесамъ, многія изъ современныхъ театральныхъ знаменитостей пріобрли популярность и любовь публики.
Публика охотне всего шла въ описываемое время лишь на пьесы В. А. Крылова. Онъ не льстилъ публик, не поддлывался подъ ея вкусы, но онъ умлъ писать свои пьесы такъ, что он были занимательны для всякаго зрителя и, стало быть, привлекательны. Это — огромное достоинство, необходимое не только для драматурга, но и для всякаго писателя, вообще. Скучный, вялый писатель отталкиваетъ читателя отъ книги, занимательный-же привлекаетъ новыхъ и новыхъ читателей и, такимъ образомъ, пріучаетъ людей къ книг. Именно, это и приходится сказать о В. А. Крылов, и вполн справедливы слова одного изъ его критиковъ, который говоритъ, что ‘комедіи В. А. дали театру новаго зрителя: ихъ смотрятъ, ими интересуются люди, которые бы иначе въ театръ не пошли. A всякій завоеванный читатель и зритель есть заслуга для завоевателя, потому что такимъ образомъ люди отрываются отъ сплошной темной массы и становятся доступными литературному вліянію’…
Біографія В. А. Крылова должна имть сама по себ серьезное значеніе, какъ исторія жизни не одной только личности покойнаго драматурга — этого типичнаго ‘шестидесятника’, но и какъ исторія жизни цлаго ряда людей, которыхъ съ полнымъ правомъ можно назвать ‘хорошими русскими людьми’. Кром того, въ ней можно встртить много весьма интересныхъ чертъ наслдственности и взаимнаго вліянія одного человка на окружающихъ и этихъ послднихъ другъ на друга. Наконецъ, исторія жизни В. А. Крылова поучительна, какъ примръ и образецъ изумительнаго трудолюбія и умлаго пользованія своимъ духовнымъ капиталомъ — тмъ ‘талантомъ’, котораго В. А. не только не зарылъ въ землю, подобно очень многимъ талантливымъ русскимъ людямъ, но, наоборотъ, пріумножилъ его и всесторонне использовалъ.
Первые годы своей жизни и начало литературной дятельности В. А. Крыловъ довольно подробно очертилъ въ своихъ автобіографическихъ замткахъ. Мало того: мы имемъ цлое повствованіе о жизни его родоначальниковъ — со стороны отца и со стороны матери. Врне, исторію семейства матери и отца. Это повствованіе — довольно длинное и богатое содержаніемъ — не можетъ войти цликомъ въ нашъ біографическій очеркъ, ибо оно слишкомъ богато подробностями, не относящимися къ жизни и дятельности, собственно, самого В. А. Но мы все-же во многомъ будемъ пользоваться этимъ повствованіемъ, какъ матеріаломъ для его біографіи: изъ него ясно видно, какъ и въ какой степени отразились на В. А. Крылов черты характеровъ его отца, матери и другихъ родственниковъ восходящей линіи, и та обстановка, въ которой онъ родился и выросъ. Изъ этого повствованія видно также, какъ зародилась въ немъ любовь къ-литератур и въ особенности къ театру. Если врачи при изслдованіи больнаго стараются иногда, для правильной постановки діагноза, изучить, по возможности, всю его генеалогію, то подобный пріемъ, несомннно, весьма полезенъ и для біографа, который тоже устанавливаетъ своего рода діагнозъ…
Много интересныхъ и важныхъ данныхъ мы имемъ также и въ другомъ очерк В. А. Крылова: ‘Маленькая республика въ большомъ государств’. Этотъ очеркъ касается школьной жизни покойнаго драматурга и содержитъ любопытныя подробности о той обстановк, въ которой протекла наиболе сознательная часть его ранней юности. Въ этой-же обстановк, между прочимъ, протекли школьные годы и . М. Достоевскаго, и В. А. Крыловъ могъ-бы съ справедливой гордостью сказать, что онъ прошелъ туже школу, что и нашъ знаменитый романистъ-психологъ… Во всякомъ случа школа эта была серьезная и обильная впечатлніями и вліяніями.
Такимъ образомъ, В. А. Крыловъ самъ позаботился о наиболе яркомъ освщеніи первой половины своей біографіи. Его воспоминанія и упомянутые очерки, относящіяся къ этой эпох, интересны между прочимъ еще и тмъ, что вводятъ читателя въ среду извстныхъ личностей (напримръ, Ц. Кюи) и въ обстановку любопытную и для насъ мало знакомую.
Къ сожалнію, вторая половина его жизни остается далеко не столь ярко-освященной, хотя-бы, казалось, слдовало ожидать обратнаго. Письменнаго матеріала, относящагося къ этой эпох, мы имемъ мало, устнаго-же, т. е. личныхъ воспоминаній и характеристикъ лицъ, знавшихъ покойнаго, у насъ подъ руками оказалось и того меньше. Впрочемъ, вторая половина жизни В. А. съ вншней стороны протекла сравнительно однообразно. Личность-же его, его взгляды и убжденія вполн ярко характеризуются и тмъ матеріаломъ, которымъ намъ удалось воспользоваться…
В. А. Крыловъ, по мсту своего рожденія, москвичъ, а, по происхожденію, на половину русскій, на половину нмецъ. На немъ еще разъ сказался тотъ любопытный антропологическій законъ, по которому бракъ двухъ разныхъ по національности лицъ даетъ очень продуктивное (т. е. работоспособное) и духовно-одаренное потомство. Законъ этотъ проявился на Пушкин, Жуковскомъ, Григорович и многихъ другихъ выдающихся писателяхъ и ученыхъ. Подчинился ему и В. А. Крыловъ.
Отцовская линія В. А. жила споконъ вка въ Москв. Материнская — въ Германіи.
Свою родословную В. А. Крыловъ доводитъ вверхъ до прадда.
Во второй половин XVIII столтія, проживалъ въ Москв дьячекъ, Михаилъ Казанцевъ. Семья его состояла изъ трехъ дочерей. Изъ нихъ, въ жизни будущаго драматурга, В. А. Крылова, играли роль дв старшихъ дочери — Марія и Елизавета Казанцевы: Марія — была бабушкой В. А.— матерью его отца, Александра Крылова, а Елизавета (поздне монахиня Зинаида) имла на В. А. Крылова чрезвычайно сильное и благотворное вліяніе въ дни его дтства.
Семья Казанцевыхъ была незаурядная. Эти люди обладали недюжинными душевными качествами и даже въ самой скудной обстановк тогдашней жизни мелкаго московскаго духовенства не загубили своихъ свтлыхъ душевныхъ даровъ. Такъ, напримръ, Елизавета Казанцева носила въ себ несомннные задатки чистой поэзіи и поэтическаго стремленія ко всему художественному. Это стремленіе вылилось у нея въ особо-свтлое и цлостное религіозное чувство и отразилось во всемъ ея міровоззрніи красивыми и яркими идеями любви, добра и всечеловческаго единенія. И не можетъ быть никакого сомннія въ томъ, что она во многомъ передала этотъ огонь чистой поэзіи своему талантливому внуку. Впослдствіи, какъ уже упомянуто, она ‘ушла изъ міра’, поступивъ монахиней въ московскій Рождественскій монастырь. Но доброе вліяніе ея на всю семью и, въ особенности, на чрезвычайно любившаго ее В. А. отъ этого не только не ослабло, но еще боле усилилось.
Интересно затмъ отмтить здсь то, что вс три сестры Казанцевы страстно любили зрлища и за неимніемъ какихъ-либо иныхъ зрлищъ, съ неописуемымъ увлеченіемъ любовались крестными ходами. Ихъ привлекала, именно, художественная сторона этихъ обычныхъ и частыхъ въ то время въ Москв зрлищъ: пестрая толпа народа, многообразіе характерныхъ типовъ всхъ слоевъ и ранговъ общества, блескъ ризъ и иконъ, разввающіяся хоругви и т. п. Эта любовь къ зрлищу, очевидно, цликомъ передалась В. А. Крылову по наслдству и, укоренившись въ немъ какъ врожденная страсть, вылилась у него въ его исключительной любви къ театральнымъ представленіямъ.
Ддомъ В. А. Крылова со стороны отца былъ псаломщикъ московскаго Благовщенскаго собора, Иванъ Алексевичъ Крыловъ, женившійся на Маріи Казанцевой. Старшій сынъ его, Александръ, и сталъ потомъ отцомъ нашего драматурга.
Когда Александру Крылову было всего еще 17—18 лтъ, и онъ только что окончилъ духовную семинарію, надъ Россіей и надъ Москвой разразился 1812 годъ. Крыловы не успли выхать изъ Москвы и остались въ ней претерпвать вс тягости французскаго нашествія.
Семья Крыловыхъ пріютилась въ это тяжелое время въ Рождественскомъ монастыр. И, вотъ, тогда 17-лтній юноша, Александръ Крыловъ, явился, въ полномъ смысл этого слова, кормильцемъ и поильцемъ всей семьи. Нужно сказать, что онъ и до этого времени помогалъ семь, зарабатывая деньги уроками и имя иные мелкіе заработки. Московская-же передряга сдлала его настоящею опорою родныхъ и близкихъ и вмст съ тмъ выработала въ немъ привычку къ самостоятельности и самопомощи.
В. А. Крыловъ въ своей, уже упомянутой нами, автобіографической стать описываетъ настоящіе подвиги своего отца въ этомъ род. Такъ, онъ необыкновенно разумно и остроумно пряталъ отъ французовъ свои пожитки и състные припасы и ухитрился сберечь всю монастырскую муку — единственное пропитаніе монастырскихъ жильцовъ — втащивъ ее на крышу церкви Іоанна Златоуста… Время тогда было, вообще, ни съ чмъ несообразное, и семь Крыловыхъ, и въ особенности, двицамъ Казанцевымъ приходилось пускаться на всевозможныя хитрости, чтобы спасти свое достояніе, свою честь, а не то и жизнь отъ завоевателей. Он одвались въ самое жалкое рубище, вымазывали лица сажей и т. п. и почти не выходили изъ воротъ монастыря, и только храбрый и энергичный юноша, Александръ Крыловъ, не смотря ни на какія опасности, скитался по всей Москв, добывая пропитаніе…
Эта исключительная передряга закалила его характеръ и вндрила въ него удивительную работоспособность и упорство въ достиженіи какой-угодно трудной цли — качества, цликомъ перешедшія потомъ, по наслдству, къ его сыну, В. А. Крылову…
По окончаніи войны, когда московская жизнь боле, или мене вошла въ норму, Александръ Крыловъ промнялъ духовную карьеру на свтскую, поступилъ на службу въ судъ, а потомъ занялся частной адвокатской практикой (‘стряпчествомъ’, какъ тогда говорили) и быстро пошелъ на этомъ поприщ въ гору. Характерно то, что онъ уклонился отъ спокойной казенной службы, гд могъ-бы достичь виднаго положенія, и отдался необезпеченной и рискованной, но боле свободной и независимой частной дятельности…
Удачная адвокатская практика доставила Крылову-отцу крупныя связи и знакомства въ московскомъ бюрократическомъ мір. Крылова любили и уважали за его знанія, энергію и честность и охотно ‘устроили’ бы его на какое-нибудь тепленькое мстечко, но Крыловъ не захотлъ терять свою независимость и предпочелъ остаться въ сторон отъ какого-либо ‘начальства’, подъ контролемъ только себя самого. Это тоже такая черта, которую необходимо отмтить, имя въ виду вліяніе отца на сына. Какъ увидимъ ниже, совершенно такъ-же поступилъ въ своей жизни и В. А. Крыловъ. Любовь его отца къ независимой, свободной дятельности передалась и ему…
Крыловъ — отецъ обладалъ выдающейся работоспособностью и энергіей. Онъ велъ дла массы кліентовъ и кром того управлялъ имніями нкоторыхъ богатыхъ москвичей. Такая дятельность заставляла его часто разъзжать по Россіи, и онъ полюбилъ эти путешествія. И, вотъ опять-таки и энергія отца и любовь его къ путешествіямъ цликомъ были унаслдованы сыномъ, В. А. Крыловъ впослдствіи говаривалъ, что у него были только дв страсти въ жизни: страсть къ работ и любовь къ путешествіямъ.
При всемъ томъ А. Крыловъ отличался рдкой добротой. Такъ, онъ пріютилъ у себя единоутробныхъ дтей своего отца и много помогалъ своему брату, Алексю Крылову. Кстати, этотъ Алексй Крыловъ дядя В. А. Крылова, тоже былъ натурой незаурядной и былъ причастенъ литературному труду: онъ написалъ и издалъ чрезъ посредство тогдашнихъ срыхъ издателей Никольскаго рынка два-три довольно талантливыхъ, романа. Еще одно изъ вліяній на В. А. Крылова.
Такова восходящая родня нашего драматурга со стороны отца.
Материнская родня его происходила изъ Штетина.
Въ высшей степени странно и оригинально то обстоятельство, что первымъ поводомъ къ сближенію этой далекой нмецкой семьи съ семьею русскаго москвича изъ духовнаго званія, послужило тоже самое французское нашествіе, которое такъ рзко встряхнуло мирную жизнь Крыловыхъ. Общій врагъ тогдашней Европы, французы, соединили судьбу отца и матери В. А. Крылова.
О своей материнской родн В. А. разсказываетъ слдующее:
Въ начал XIX вка въ Штетин проживала семья богатаго коммерсанта, Аккермана. Наполеоновская война подорвала его благополучіе, онъ разорился и вскор умеръ, оставивъ вдову съ нсколькими дтьми — и притомъ беременную. Уже по смерти мужа m-me Аккерманъ родила двухъ двочекъ-близнецовъ — Марію и Магдалину.
Въ состояніи близкомъ къ нищет, вдова Аккерманъ, по совту добрыхъ людей, покинула разоренную французскими полчищами Пруссію и переселилась въ Петербургъ, гд какъ ей говорили, можно было устроиться очень хорошо. Въ Петербург ей дйствительно удалось встртить участіе со стороны нкоторыхъ видныхъ лицъ и германскаго консула, и при ихъ помощи она открыла частный пансіонъ. Но потомъ m-me Аккерманъ все-таки не повезло, и поздне она перехала въ Саратовъ, гд тоже пыталась — и тоже неудачно — открыть женское училище. Несмотря на то, что Софья Львовна (такъ звали m-me Аккерманъ въ Россіи) отличалась умомъ, тактомъ, энергіей и даже литературнымъ талантомъ, (она писала недурные стихи по французски, въ совершенств зная этотъ языкъ), несмотря, наконецъ, на свои связи въ лучшемъ петербургскомъ и провинціальномъ обществ, практическая дятельность m-me Аккерманъ была неудачна. И, какъ это ни странно, выручили ее изъ ея бдственнаго положенія ея двочки-близнецы, (‘Ces jumelles’, какъ ихъ звали въ обществ) Марія и Магдалина.
Эти двочки (впрочемъ, къ описываемому времени он были уже взрослыми барышнями) стали учить мстныхъ обывателей и ихъ дтей салоннымъ танцамъ и зарабатывали этимъ довольно хорошія деньги. A поздне ихъ помощь стала еще боле существенной.
Это были прелестныя, прекрасно воспитанныя и образованныя двушки. Постоянная нужда пріучила ихъ къ трудовой жизни и выработала въ нихъ твердость характера и самостоятельность. Не удивительно, что об он считались завидными невстами, несмотря на полнйшее отсутствіе какого-либо приданаго… И, вотъ, одна изъ нихъ, ухавъ однажды въ Любекъ, погостить у своей тетки, вышла замужъ за нмецкаго эмигранта и ухала съ нимъ въ Бразилію. Другая, Магдалина, познакомилась съ Александромъ Крыловымъ, который прізжалъ по дламъ въ Саратовъ — и это знакомство завершилось тоже бракомъ. Крыловъ увезъ m-lle Аккерманъ въ Москву и женился на ней.
Такъ свела наполеоновская эпопея дв семьи, русскую и нмецкую, одинаково страдавшія отъ этой эпопеи.
Магдалина Аккерманъ, въ замужеств Крылова, сразу пріобрла самыя горячія симпатіи въ семь своихъ новыхъ родственниковъ. ‘Несмотря на свои молодые годы’, говоритъ о ней В. А. Крыловъ: ‘она являлась такой разсудительной со своимъ раннимъ опытомъ, что родные, значительно старшіе, приходили къ ней за совтомъ и цнили ея мнніе’.
Она стала матерью пятерыхъ дтей. Среднимъ изъ нихъ и былъ Викторъ Александровичъ Крыловъ, впослдствіи популярнйшій драматургъ и театральный дятель. Родился онъ 29 января 1838 года въ Москв, въ Палашевскомъ переулк, въ собственномъ дом своего отца.
На В. А. Крылов рзко и ярко отразились прекрасныя качества и отца и матери, такъ удачно сочетавшіяся въ ихъ брак: талантливость, склонность и способность къ литератур (Крыловъ-отецъ обладалъ прекраснымъ литературнымъ слогомъ), энергія, трудоспособность и самостоятельность.
Въ будущемъ, когда В. А. Крыловъ созналъ свой талантъ, онъ самъ упорно развивалъ его и не зарывалъ въ землю. Въ дтскіе-же годы объ этомъ дятельно заботились его родители. Они создали для своихъ дтей чрезвычайно интеллигентную, богатую содержаніемъ и смысломъ обстановку и окружили ихъ такимъ обществомъ, въ которомъ легко могли развиться вс природныя дарованія В. А. Крылова. Его талантъ чуть-ли не съ первыхъ дней своего роста и развитія попалъ въ благодатную среду умственной и нравственной культурности. Прибавимъ къ этому, что онъ росъ не одиночкой, не маленькимъ деспотомъ, сосредоточивающимъ на себ все вниманіе родителей, что такъ портитъ дтей, но въ цлой республик, въ компаніи другихъ дтей, а поздне въ многочисленномъ обществ дружной и живой молодежи. Такая-же республика, но уже боле ригористическая, съ цлымъ ритуаломъ своеобразныхъ обычаевъ и кодексомъ своихъ собственныхъ законовъ, встртила его въ боле позднее время въ училищ. Объ этомъ времени его жизни мы черпаемъ свднія изъ другой автобіографической статьи В. А. Крылова, ‘Маленькая республика въ большомъ государств’. Значитъ, онъ самъ назвалъ этимъ именемъ ту среду, въ которой воспитывался. И эта республиканская среда его дтства и юности наложила неизгладимыя черты на все его существо. Она пріучила его къ широкой общительности, къ сознанію своихъ и чужихъ правъ и обязанностей и сдлала его демократомъ, въ обширномъ и лучшемъ значеніи этого слова…
И такъ, В. А. съ самаго ранняго дтства воспитывался въ очень интеллигентной сред. Въ жизни выдающихся людей почти всегда случается, что судьба тсно сводитъ ихъ съ другими выдающимися людьми.
Такъ было и съ В. А. Крыловымъ. Семья Крыловыхъ поздне была соединена узами близкаго родства съ знаменитымъ профессоромъ Боткинымъ, а ране того состояла въ тсныхъ и близкихъ отношеніяхъ съ семьями Шумахера и проф. Мюльгаузена — свойственниками знаменитаго Грановскаго, и съ нсколькими очень интеллигентными московскими семьями, о которыхъ намъ придется говорить ниже. Эти связи и знакомства, не говоря уже о самихъ родителяхъ В. А. Крылова, наложили отпечатокъ высокой культурности и интеллигентности на все? что окружало его въ дтств.
Причиною тому прежде всего были, конечно, родители будущаго драматурга. Они дали дтямъ прекрасное образованіе и окружили ихъ прекраснымъ знакомствомъ. В. А. Крыловъ въ своихъ воспоминаніяхъ упоминаетъ объ этомъ обстоятельств съ особенною теплотою. A каково, именно, было ихъ воспитаніе, объ этомъ, по его словамъ, можно судить по примру его старшей сестры, Анастасіи, вышедшей потомъ замужъ за Боткина.
‘Воспитаніе и судьба сестры’, говоритъ онъ:— ‘особенно наглядно отражаютъ заботливость родителей о насъ и глубокій смыслъ ихъ распоряженій въ этомъ дл. Образованіе она получила домашнее, но едва-ли не лучшее, какое только можно было получить въ то время. Сперва училась она у иностранныхъ гувернантокъ и оттого превосходно знала языки французскій и нмецкій. Потомъ приглашены были лучшіе учителя московскихъ гимназій. На это отецъ денегъ не жаллъ. ‘Для проврки знаній Анастасія держала экзаменъ въ университет, что тогда было рдкостью… (Ужъ это одно — замтимъ отъ себя — должно указывать на исключительную интеллигентность крыловской семьи!) И нкоторые профессора-экзаменаторы (напримръ, Кудрявцевъ) удивлялись основательности ея отвтовъ’.
‘Не пренебрежено было и искусство’ — продолжаетъ В. А. Крыловъ:— ‘Сестра была хорошей піанисткой. И кром обычныхъ уроковъ для нея часто приглашались віолончелистъ и скрипачъ. Это были очень талантливые люди, затерявшіеся въ полковомъ хор военныхъ музыкантовъ. Ихъ съумли найти и воспользоваться ихъ дарованіями’…
‘Но все это’ — прибавляетъ В. А.:— ‘еще было лишь дломъ денежныхъ жертвъ. Гораздо важне тотъ кругъ знакомыхъ и товарокъ, который подобранъ былъ родителями. Именно, подобранъ, потому что сестра воспитывалась дома и не знала товарокъ по школьной скамь. И когда она стала взрослой двушкой, какъ-то незамтно составился очень милый кружокъ молодежи, часто сходившейся и умно и весело проводившей свой досугъ’.
Этотъ отрывокъ изъ воспоминаній В. А. Крылова, дйствительно, какъ нельзя лучше характеризуетъ то воспитаніе, которое было дано также и ему. Старшая сестра не была въ этомъ отношеніи исключеніемъ, родители — Крыловы дали такое-же воспитаніе всмъ своимъ дтямъ. И самое главное въ этомъ воспитаніи было то, что заботами родителей въ семь Крыловыхъ создалась хорошая, чистая и богатая духовнымъ содержаніемъ обстановка. В. А. Крыловъ былъ окруженъ ею съ самыхъ раннихъ своихъ дней и впиталъ въ себя вс лучшія ея стороны.
Кружокъ товарокъ и знакомыхъ сестры, подобранный, по выраженію В. A. его родителями, состоялъ изъ нсколькихъ (преимущественно, французскихъ) семействъ. Это были семьи проф. Пако, Шуазель, Дюмутель, Мога, д-ра Делонэ, и семья смотрителя Императорскихъ московскихъ театровъ, Обера. Изъ нихъ на первое мсто, въ смысл вліянія на В. А. Крылова, слдуетъ поставить семейство Оберъ — это извстнйшее тогда въ Москв ‘театральное семейство’, имвшее особую прикосновенность къ театральному длу и, несомннно, сильно воздйствовавшее на развитіе и укрпленіе врожденной любви В. А. къ театру.
‘Собирались больше у Оберъ и у Крыловыхъ’, говоритъ объ этой эпох В. А. Крыловъ: — ‘У сестры была своя комнатка. Въ ней читали, спорили. Потомъ сходили въ залу, играли на фортепіано, пли, устраивали игры (jeux de socit), заставляя другъ друга изощряться въ остроуміи. Иногда танцевали, несмотря на то, что зала была маленькая, эта зала служила въ тоже время и столовой, и къ ней примыкали съ одной стороны кабинетъ отца (гд онъ и спалъ), съ другой — спальня матери. Въ боле торжественные дни устраивались балы. Спальня и кабинетъ опрастывались, тамъ старики играли въ карты. Въ прихожей ставился наемный оркестръ, и въ зал танцевали. Теперь мн, просто, непостижимо’ — прибавляетъ В. А. Крыловъ:— ‘какъ все это могло совершаться въ тхъ клтушкахъ, въ которыхъ мы жили. A совершалось, и молодежь проводила время умно и весело на рдкость’…
Но умъ и веселье проявлялись не въ однихъ лишь petits jeux и танцахъ. Близость къ Оберамъ и возможность часто бывать при ихъ участіи въ театр и видть первоклассныхъ артистовъ (напримръ, Рашель, которая прізжала тогда въ Москву) придавала занятіямъ и развлеченіямъ молодежи своеобразный и въ высшей степени характерный и знаменательный для В. А. Крылова оттнокъ: въ ихъ играхъ, разговорахъ, чтеніяхъ и спорахъ царилъ театръ.
Однимъ изъ любимйшихъ развлеченій крыловской и оберовской молодежи были такъ называемыя шарады.
‘Въ числ салонныхъ игръ’ — говоритъ В. А. Крыловъ:— ‘нашъ кружокъ началъ устраивать такъ называемыя .шарады въ дйствіи’ (charades en action) и живыя картины. Он устраивались и у Оберъ, гд была большая зала, и у Крыловыхъ, гд едва можно было повернуться ‘.
Шарады эти, несомннно, чрезвычайно повліяли на развитіе драматическаго таланта В. А. Крылова. Сущность этой игры, какъ извстно, заключается въ томъ, что какое-либо многосложное слово разбивается на отдльныя составныя слова, и по поводу каждаго составнаго слова устраивается цлое драматическое представленіе. Такимъ образомъ, шарада, состоящая, напримръ, изъ трехъ словъ, разбивается на три отдльныя пьески, а не то и на четыре, если авторы шарады хотятъ изобразить сценически не только ‘мое первое’, ‘мое второе’ и т. д., но и ‘мое цлое’. Зрители-же, наслаждаясь театральнымъ зрлищемъ, должны въ тоже время не упускать изъ вида и тайнаго смысла каждой пьесы и угадывать, какое, именно, ‘слово’ она знаменуетъ’…
Главнйшую прелесть этой остроумной игры для ея участниковъ составляетъ, несомннно, наслажденіе художественнымъ — и даже можно съ нкоторой натяжкой сказать — литературнымъ творчествомъ. Дло въ томъ, что при исполненіи такихъ ‘шарадъ въ дйствіи’ никакихъ заране сочиненныхъ и написанныхъ діалоговъ и сценъ, обыкновенно, не бываетъ, и участники шарады должны сами импровизировать вс сцены и діалоги. Дается только канва дйствія, которая и придумывается ими-же… Такимъ образомъ получается настоящее драматическое творчество въ миніатюр, и легко представить, какую богатую практику представляетъ такая игра для богато одаренной художественной натуры!
В. А. Крыловъ — тогда еще мальчикъ — былъ постояннымъ зрителемъ и наблюдателемъ этого своеобразнаго творчества. Но мало того: у насъ есть свднія, что онъ и самъ иногда принималъ участіе въ шарадахъ и, такимъ образомъ, проходилъ своего рода школу драматическаго творчества… И нужно-ли прибавлять, что онъ оказался самымъ способнымъ ученикомъ въ этой школ
Шарады ставились на русскомъ, но чаще на французскомъ языкахъ. Исполнителями-актерами крон семьи Крыловыхъ являлись преимущественно французы. Можно предположить, что діалогъ этихъ курьезныхъ пьесокъ былъ чисто-французскій, живой и остроумный діалогъ. Не въ этомъ-ли обстоятельств слдуетъ видть первоначальную причину живости и остроумія діалога во всхъ крыловскихъ пьесахъ, чмъ В. А. справедливо гордился? Не въ этомъ-ли французскомъ вліяніи, не въ преобладаніи-ли французскихъ знакомствъ слдуетъ видть также и причину того, что пьесы В. А. Крылова носятъ французскій характеръ живости, легкости и изобртательности, и что В. А. охотне всего бралъ для передлокъ французскія пьесы? Наполеоновское нашествіе на Москву еще разъ отразилось на судьб нашего драматурга этимъ легкимъ, но все-же замтнымъ галльскимъ налетомъ.
Крыловскій кружокъ однако не ограничивался шарадами и живыми картинами. Онъ организовалъ иногда и настоящіе спектакли.
‘Устраивали и домашніе спектакли’ — читаемъ мы дале въ воспоминаніяхъ В. А. Крылова: — ‘конечно, только для своихъ знакомыхъ, безъ всякихъ благотворительныхъ цлей, которыми теперь прикрываются такъ называемые любители’. Сестра В. А., по его словамъ, даже получила нкоторую извстность, какъ серьезная драматическая актриса, такъ что потомъ ее часто приглашали устроители великосвтскихъ домашнихъ спектаклей.
Вс эти шарады и спектакли, а также и унаслдованная отъ своей московской родни страсть къ зрлищамъ и сдлали то, что уже въ самые ранніе свои годы В. А. Крыловъ сталъ длать самостоятельныя попытки къ театральному сочинительству и къ устройству спектаклей.
— ‘Это уже было у меня въ крови’ — говоритъ онъ:— ‘Въ самомъ дл, не странно-ли, что съ самыхъ младенческихъ лтъ во всхъ моихъ играхъ уже сквозило пристрастіе къ театру и сочинительству, даже въ такое время, когда я еще путемъ и не зналъ, что такое театръ и литература? На Тверскомъ бульвар, гд я часто бывалъ ребенкомъ, дти играли въ солдатъ и разбойниковъ. Меня такія подходящія къ возрасту игры нисколько не забавляли. Я прислушивался только къ разговорамъ о театр и наслаждался только тогда, когда мн приходилось участвовать въ представленіяхъ шарадъ и живыхъ картинъ’.
И будучи 6—7 лтнимъ мальчуганомъ будущій драматургъ устраивалъ собственныя представленія:
‘Въ дтской на одномъ изъ подоконниковъ, отданномъ мн въ собственность, я устраивалъ цлыя феерическія представленія, въ которыхъ дйствующими лицами были вырзанныя изъ бумаги куклы, цвтные бантики, случайно попавшіе мн въ руки, и т. н. Моя фантазія заставляла ихъ дйствовать, и я-же, одинъ, былъ зрителемъ’.
Поздне В. А. значительно усовершенствовался въ этомъ занятіи:
‘Одиннадцати-лтнимъ гимназистомъ’ — продолжаетъ онъ свой разсказъ:,— я особенно сдружился съ товарищемъ Зубовымъ. У него были какія-то картонныя движущіяся фигуры, и мы возились съ ними по цлымъ часамъ, устраивая представленія, безъ всякихъ зрителей’. Что это были за представленія, В. А. не говоритъ, но, очевидно, что при всемъ несомннномъ подражаніи тмъ образцамъ, которые были у него предъ глазами дома и у знакомыхъ, его фантазія работала и самостоятельно. И вс эти ребяческія развлеченія были опять-таки своеобразною школою драматическаго творчества…
Были у В. А. тогда и другія развлеченія подобнаго-же рода:
‘Одно лто’, говоритъ онъ:— ‘семья наша жила въ Останкин. И на прогулкахъ въ большой компаніи я забгалъ впередъ, выбиралъ красивое мсто между деревьями, становился въ какую-нибудь позу и замиралъ… Компанія подходила, спрашивали:— ‘Что съ тобой?’ — ‘Это живая картина!’ — отвчалъ я. Откуда бралась тогда эта курьезная страсть? — недоумваетъ В. А.:— Я въ это время былъ въ театр, можетъ быть, раза три, не больше, да столько-же въ какомъ-нибудь балаган на масляниц. Но тутъ было что-то врожденное, тянувшее меня къ театру, какъ къ единственной и величайшей радости’. Мы, съ своей стороны, можемъ конечно теперь съ полной достоврностью утверждать, что ‘страсть’ эта была постольку-же врождена, поскольку создалась той театральной средой и атмосферой, въ которой онъ находился чуть-ли не съ первыхъ дней своего рожденія..
Двнадцати лтъ В. А. Крыловъ сталъ уже, прямо, организовать спектакли… Настоящіе спектакли, а не кукольныя интермедіи, не представленія съ картонными фигурами.
‘Я собралъ себ’, говоритъ онъ:— ‘труппу изъ младшихъ брата и сестры и троихъ изъ сверстниковъ-жильцовъ нашего дома. Съ ними я разучивалъ цлыя пьесы, а публикой мы приглашали прислугу. Конечно, пьесы эти были взяты изъ разсказовъ старшихъ, что они видли на настоящей сцен. Я прислушивался къ разговорамъ и потомъ самъ обдлывалъ эти разговоры въ пьесу… Такъ, мн очень памятна разыгранная въ дтской феерія ‘Громобой’, финалъ которой я освщалъ бенгальскимъ огнемъ’…
Такъ зародилось въ В. А. Крылов литературное творчество…
Прослдимъ теперь, какія еще впечатлнія вынесъ онъ изъ перваго періода своего бытія — изъ того времени, когда онъ еще жилъ въ родительскомъ дом, въ Москв, до поступленія въ петербургское училище?
‘Рядомъ съ вечеринками молодежи’, говоритъ В. А. въ автобіографическомъ очерк:— ‘лтними пикниками и домашними спектаклями, было неизмннымъ обычаемъ всей семьи въ воскресенье бывать у обдни, и наша мать, лютеранка, молилась рядомъ съ нами въ русской церкви. Мы постились, и мать наша тоже. Мы говли ежегодно, и въ это время мать собирала насъ и читала намъ по-русски книгу омы Кемпійскаго’. Это религіозное направленіе такъ сильно укоренилось, что и впослдствіи въ инженерномъ училищ, изъ всхъ воспитанниковъ только одинъ В. А. постился круглый годъ по средамъ и пятницамъ.
‘Насъ всхъ возили — продолжаетъ онъ: — ‘къ роднымъ нашимъ изъ духовнаго званія: къ какому-то священнику подъ Двичьимъ монастыремъ, и къ дьякону, Василію Петровичу, въ Дорогомиловку. Въ храмовые праздники мы тамъ обдали и проводили весь день. Случалось все это лтомъ. Духовные гости и хозяева снимали рясы и въ подрясникахъ выходили въ полусадъ, полуогородъ, пили чай, играли въ карты, смялись, иногда спали подъ открытымъ небомъ — на коврахъ. Мы, дти, не смшивались со старшими, играли между собой и любили эти, своего рода, пикники, бгая среди высокой заросли съ яркими, грубыми цвтами, съ махровымъ макомъ, піонами, рожей, шиповникомъ’…
— ‘Если между гостями’, прибавляетъ В. А.:— ‘и являлись какія-нибудь насмшки, или намеки, они до насъ не доходили, и потому для насъ человкъ съ его слабостями и даже пороками исчезалъ подъ рясой, или сдыми волосами, которые всегда пользовались у насъ почетомъ. Это было очень наивно, если хотите глупо, но въ тоже время и очень чисто. Можетъ быть, этому невденію я обязанъ тмъ, что остался на всю жизнь оптимистомъ, надъ чмъ смются до сихъ поръ иные мои пріятели. Но я дорожу этимъ: оно облегчило мн жизнь’…
‘Особенно любили мы’ — разсказываетъ В. А. дале:— ‘день 8 сентября — день Рождества Богородицы — праздникъ въ Рождественскомъ монастыр. Вс близкіе родные должны были обязательно собираться у нашей бабушки Зинаиды Михайловны, (той самой монахини Зинаиды, которая — прибавимъ мы отъ себя — имла огромное нравственное вліяніе на всю семью Крыловыхъ въ трехъ ея поколніяхъ). Всю обденную провизію доставлялъ мой отецъ. Впрочемъ, бабушка и вообще, жила его помощью…
‘Обдъ былъ рыбный, безъ мяса. Допускались только молоко и яйца’.
— Ты, Алексаша,— наказывала старушка моему отцу:— уху-то мн чищеную пришли. У насъ чистить негд… Тснота!
‘Въ самомъ дл, какъ мы тамъ вс умщались — человкъ 15 — въ одной, крошечной комнатк-кель монахини — это чудеса! Добрая старушка, которая въ другое время изливала тутъ свои вдохновенныя молитвы, радовалась, что гости весело пировали, сидя за столомъ тремя поколніями самыхъ дорогихъ для нея людей, и повторяла излюбленную поговорку:— Не будь гостю запасливъ, будь гостю радъ!— Она сама за столъ не садилась, а прислуживала вмст съ келейницей. Появлялся знаменитый сладкій пирогъ — чрезвычайно вкусный — спеціальность бабушкиной стряпни, и я какъ теперь помню, какъ мой отецъ громко, на распвъ восьмигласовъ церковныхъ, спрашивалъ:
— A не хочетъ-ли кто тетушкинаго пирога?
‘Вмсто тостовъ возглашалось многолтіе, и вс подпвали. Пили за обдомъ квасъ и медъ. Мужчины привозили съ собой бутылку шампанскаго и распивали ее въ кухн, или на чердак. Монахиня иногда окликала ихъ:
— Куда вы ушли? Что вы тамъ длаете?
— Медъ пьемъ, тетушка! французскій медъ!
‘Старушка притворялась, что поддается обману, снисходительно относясь къ этой маленькой слабости, не совсмъ умстной въ ея кель’.
В. А. Крыловъ и его братья и сестры горячо любили бабушку Зинаиду. Свиданія съ ней остались въ его памяти, какъ самыя лучшія воспоминанія. И даже ‘три бульвара’, говоритъ онъ:— ‘по которымъ мы шли къ ней — Тверской, Страстной и Покровскій — были нашими любимыми бульварами въ Москв’.
‘Въ сущности, что общаго могло быть между какимъ-нибудь 10-лтнимъ гимназистомъ и старой монахиней? — спрашиваетъ В. А.:— ‘Ея знанія были такъ слабы, что когда началась война съ турками (въ 50-хъ годахъ), она говорила:
— Только-бы туркамъ до Петербурга добраться, а ужъ оттуда въ Москву они по желзной дорог додутъ.
‘А мы, тмъ не мене, съ удовольствіемъ просиживали въ ея кель’.
Общее-же между ней и гимназистами Крыловыми было то, что этотъ необыкновенный по обилію любви и высокой религіозной поэзіи человкъ, эта чистая сердцемъ старушка-монахиня — умла находить въ своемъ сердц живой откликъ на все, что занимало, или тревожило умъ и сердце ея внучатъ. И, умя входить въ ихъ интересы и понятія, она со своей стороны, незамтно вндряла въ нихъ свои высокія духовныя качества, свою чистую вру, свою любовь къ человчеству, свою склонность къ возвышенной поэзіи. Вліяніе ея на всю крыловскую семью было неизмримо. Одного ея слова бывало достаточно, чтобы поступали такъ, какъ она совтовала. ‘Бабушк врили’, говоритъ В. А.: — ‘потому что въ ней чувствовалось столько любви ко всему хорошему’. И у В. А. Крылова на всю жизнь осталась унаслдованная отъ нея эта любовь ко всему хорошему…
Старушка-монахиня впослдствіи приняла схиму и заживо умерла для такъ любившихъ и любимыхъ родныхъ.
Въ Рождественскомъ монастыр въ то время проживала какая-то монахиня, принявшая схиму. Когда эта схимница умерла, настоятельница предложила Зинаид Михайловн принять схиму. Бдная старушка долго отказывалась, называя себя недостойной этой чести. Но повиновеніе она считала долгомъ — и въ конц концовъ, ее все-таки посвятили въ схиму, давши ей третье имя — Антонія. ‘Какъ ни велика была ея вра’ говоритъ В. А.: — ‘это уже было для нея тяжелымъ подвижничествомъ. Строго соблюдая предписанія церковнаго закона, она должна была сказать себ, что, надвая схимническое одяніе, расшитое мертвыми головами и орудіями страстей Господнихъ, она обязана была умереть для всего міра и даже для очень близкихъ ей людей… Уже и самое торжество посвященія указывало на это. Старушку поставили предъ алтаремъ, съ непокрытой сдой головой, какъ никто никогда не видалъ ея, и вс присутствовавшіе въ церкви, стали прощаться съ ней, кладя передъ ней земные поклоны, какъ предъ гробомъ покойника’…
Таковы были воспоминанія и впечатлнія дтства В. А. Крылова. Таковы были разностороннія вліянія, отразившіяся потомъ на всемъ склад его характера и дятельности и направившія его по пути писателя-драматурга.
Унаслдовавъ отъ восходящихъ родственниковъ художественныя и литературныя наклонности (одинъ изъ ддовъ его былъ регентъ-музыкантъ, мать писала стихи, дядя романы), В. А. Крыловъ былъ поставленъ въ своемъ дтств въ такія условія, что его призваніе къ драматическому творчеству, могло развиваться легко и свободно. Для этого, словно нарочно, были сгруппированы вс данныя: интеллигентная обстановка, умное и развитое и любящее литературу и искусство общество, и склонность всхъ окружающихъ къ театру, затмъ театральныя упражненія, носившія несомннный элементъ художественнаго творчества, и, наконецъ, встрчи съ интересными типами и бытовой обстановкой во время путешествій къ священникамъ и діаконамъ въ Дорогомиловку и въ Рождественскій монастырь къ бабушк Зинаид. Нельзя не упомянуть также и того, что В. А. Крыловъ всегда и всюду слышалъ прекрасную, образную русскую рчь московскаго духовенства, о которой такъ авторитетно выразился Пушкинъ, говоря о московскихъ просвирняхъ. Духовенство — да еще московское — и весь его обиходъ — неисчерпаемый кладезь красиваго и характернаго русскаго языка, нужно-ли говорить, какое значеніе иметъ такой кладезь для писателя?
Однимъ словомъ все тянуло и толкало В. А. Крылова на дорогу писателя-драматурга. И не даромъ онъ говоритъ, что страсть къ литератур была уже у него, прямо, въ крови, и что первою мечтою его дтства было имть свой собственный письменный столъ…
Выше мы уже говорили о первыхъ попыткахъ В. А. къ самостоятельному творчеству: о томъ, какъ онъ, прислушиваясь къ разговорамъ и разсказамъ о театральныхъ пьесахъ, ‘обдлывалъ эти разговоры въ свои собственныя пьесы’ и разыгрывалъ эти пьесы со своими пріятелями въ дтской. Нельзя не видть въ этихъ ‘обдлываньяхъ’ задатка литературной дятельности, но все это творчество покуда было еще совершенно безсознательное. И крайне любопытно установить тотъ моментъ, когда подобное творчество впервые стало для В. А. сознательнымъ?..
Въ эпоху шарадъ и поздне, въ эпоху собственныхъ спектаклей въ дтской, двнадцатилтній мальчуганъ еще не задавался вопросами, что значитъ ‘сочинятъ’, что такое ‘литература’, ‘драматическое искусство’? Вс эти шарады и спектакли были для него, просто игрою, любимой и интересной забавой. Онъ игралъ въ театръ, потому что видлъ театръ и слышалъ рчи о немъ въ окружающей обстановк.
‘Я тогда еще не отдавалъ себ отчета въ томъ, что такое творчество’, пишетъ по этому поводу самъ Крыловъ: — ‘и на классныя сочиненія въ гимназіи, гд я учился, я смотрлъ какъ на урокъ’. Но, тогда, именно въ третьемъ класс гимназіи, съ нимъ произошелъ важный духовный переворотъ, заставившій его узнать и понять, что такое творчество. И, вотъ, какъ самъ онъ разсказываетъ дале объ этой важной степени своего духовнаго развитія:
‘У меня въ этомъ отношеніи открылись глаза совершенно случайно. Учитель русскаго языка задалъ намъ, какъ упражненіе, изложить въ проз басню ‘Три мужика’.
— A можно написать другими стихами! — спросилъ одинъ изъ моихъ товарищей.
— Попробуйте, если съумете! отвчалъ учитель.
‘Ученикъ, дйствительно, принесъ басню, написанную своими собственными стихами. Ужъ я не помню, каковы были эти стихи, и что сказалъ учитель, но я вдругъ почувствовалъ неодолимую жажду тоже писать стихи. Хотлось сочинять, творить’…
Съ этого этапнаго пункта въ жизни В. А. Крылова начинается рзкій переходъ къ новому міровоззрнію — къ эпох сознательнаго творчества. Случайно эта перемна въ его духовномъ мір совпала съ серьезной перемной въ его вншней жизни, ему минуло 14 лтъ, и родители ршили везти его въ Петербургъ. Двухъ старшихъ мальчиковъ В. А. и его старшаго брата, родителямъ удалось посл долгихъ хлопотъ и стараній помстить въ Главное (нын Николаевское) инженерное училище въ Петербург, что считалось тогда самою лучшею и завидною учебной карьерой. Это была еще одна черта родительской любви и заботливости, которыя играли такую видную роль въ семь Крыловыхъ…
Наканун отъзда изъ родительскаго дома и вступленія въ новую жизнь, В. А. Крыловъ написалъ свое первое стихотвореніе. Написалъ онъ его, проснувшись среди ночи. Вотъ оно:
‘Прекрасный шелкъ зеленой травы, которымъ столькіе любовались! Какъ ты клонишься передъ острой косой, какимъ жалкимъ лежишь ты въ ногахъ прохожихъ! Опали листки съ цвтовъ, которыми любовались двицы, и птички клюютъ эти листки. Насъ людей, тоже на свт цлый міръ, который смерть безвременно коситъ. Ея коса — причина нашихъ мукъ, лишаетъ насъ всего’.
Мы приводимъ это первое литературное произведеніе В. А. Крылова въ такомъ, именно, вид, въ какомъ оно цитируется въ упоминавшемся нами не разъ автобіографическомъ очерк. ‘Почему такъ случилось’ — спрашиваетъ В. А. тамъ-же: — ‘что, именно, этой ночью разыгралась моя фантазія, и какъ могла прійти такая тема въ голову 14-лтнему мальчику, настроенному самымъ веселымъ образомъ (я халъ въ Петербургъ очень охотно) — все это для меня совершенно непонятно, какъ и многое другое въ дальнйшемъ моемъ творчеств’.
Въ сущности, это далеко не такъ ужъ непонятно. Тема эта пришла В. А. въ голову, очевидно, просто потому, что она очень шаблонна и употребительна. Кто изъ юныхъ поэтовъ не дебютировалъ воспваніемъ мрачнаго отчаянія, разочарованности, унынія, смерти?
Съ перездомъ въ Петербургъ, въ жизни В. А. Крылова начался новый періодъ, періодъ первыхъ попытокъ сознательнаго творчества и безсознательнаго подготовленія къ литературной карьер, и въ тоже время эпоха своеобразной трудной жизни въ грубой и необычайно оригинальной обстановк закрытаго военно-учебнаго заведенія среди всяческихъ удивительныхъ традицій.
Прежде, чмъ мы приступимъ къ изложенію этого новаго періода жизни В. А. Крылова, намъ необходимо ознакомиться съ обстановкой и нравами того заведенія, въ которомъ онъ принужденъ былъ теперь продолжать и впослдствіи закончить свое образованіе. Обстановка его школьнаго воспитанія слишкомъ характерна, чтобы игнорировать ее… Школьный періодъ жизни, вообще, чрезвычайно важенъ въ жизни каждаго изъ насъ, такъ какъ школьныя воздйствія и вліянія падаютъ на наиболе воспріимчивую почву — въ душу взрослаго ребенка, уже пріученную къ сознательной, умственной и духовной работ, но еще сохраняющую всю рзкую воспріимчивость ранней молодости…
Мы не знаемъ, какъ воздйствовала на В. А. Крылова его первая школа — т. е. московская гимназія, но, во всякомъ случа, ея вліяніе не могло быть особенно значительнымъ, такъ какъ В. А. тогда еще жилъ въ домашней, семейной сред, и вліяніе семьи, несомннно, было сильне какихъ-либо постороннихъ воздйствій.
Другое дло петербургское училище, гд В. А. пришлось жить уже вдали отъ семьи и притомъ въ четырехъ стнахъ самого училища… Что-же это было за училище?
В. А. Крыловъ самъ считалъ необходимымъ увковчить обстановку и бытъ своего школьнаго петербургскаго періода жизни и описалъ ее въ отдльномъ очерк: ‘Маленькая республика въ большомъ государств’. Отсылая читателей къ этой интересной стать, мы ограничимся лишь нкоторыми указаніями и цитатами оттуда.
Главное инженерное училище, куда былъ отданъ вмст со своимъ старшимъ братомъ В. А. Крыловъ, имло своей задачей готовить военныхъ инженеровъ.
Это было въ высшей степени оригинальное и своеобразное заведеніе, отличавшееся отъ обычныхъ военныхъ учебныхъ заведеній очень многими характерными чертами. Прежде всего уже самая вншность его была, необычна: Инженерное училище помщалось въ знаменитомъ Михайловскомъ замк, въ бывшей неприступной крпости-резиденціи Императора Павла I, нашедшаго тамъ-же, въ суровыхъ крпостныхъ стнахъ ея, свою трагическую кончину. Затмъ, въ это училище принимались мальчики 14-лтняго возраста, т. е. дти на рубеж между отроческимъ и юношескимъ состояніемъ, глядвшія уже боле, или мене сознательно на свое положеніе и свои занятія. Передъ этимъ они, обыкновенно, уже проходили нсколько классовъ гимназіи и привыкали къ общественной товарищеской жизни съ ея обычаями и традиціями. Но при всемъ томъ это были еще чистыя души, склонныя къ возвышеннымъ понятіямъ и чуждыя мелкой расчетливости и эгоизма. Поэтому въ ихъ сред легко культивировались понятія рыцарства и своеобразной товарищеской солидарности и чести и не мене своеобразной товарищеской дисциплины…
Въ описываемое время (въ 50-хъ годахъ) въ Инженерномъ училищ царилъ въ высшей степени оригинальной modus vivendi, и учащимся, кром школьнаго ученія, приходилось пройти еще тяжелую выучку школьнаго общежитія, исполненнаго разныхъ, иной разъ совсмъ необыкновенныхъ и нигд не виданныхъ порядковъ и воздйствій.
Прежде всего не слдуетъ забывать, что тогда было время царствованія Николая I и притомъ самый разгаръ тяжкаго николаевскаго режима. Все трепетало и сжималось подъ суровой абсолютной волей и властью Государя. Монархизмъ въ Россіи тогда достигъ своего апогея. Чувствовался онъ,— и, конечно, очень сильно — и въ Инженерномъ училищ:— николаевскій суровый ‘духъ’ находилъ въ немъ полное отраженіе во многихъ чертахъ училищнаго режима и быта. Но при всемъ томъ — странное дло — монархизмъ иногда вступалъ въ стнахъ инженернаго училища въ коллизію съ училищными нравами и порядками и встрчалъ тамъ сопротивленіе… Правда, пассивное, но все-же сопротивленіе. Въ другихъ частяхъ россійской имперіи это было-бы невозможно, но вся остальная россійская имперія, съ ея законами, была инженерному училищу не указъ…
Въ своемъ очерк, ‘Маленькая республика’, В. А. приводитъ одинъ очень характерный эпизодъ, ярко иллюстрирующій только-что сказанное нами. Попутно этотъ эпизодъ иллюстрируетъ и нравы училища.
Ученики однажды сильно поколотили и выгнали на улицу одного новичка. Битье и драка, какъ увидимъ ниже, были обыкновеннымъ явленіемъ въ училищ, и данный эпизодъ самъ по себ не могъ бы вызвать никакой сенсаціи ни у учащихъ, ни у учащихся. Но побитый новичекъ былъ сынъ вліятельнаго придворнаго генерала, и генералъ пожаловался самому царю. Николай I сильно разгнвался и, пріхавъ въ училище въ неурочное время, приказалъ собрать подъ барабанный бой все училище. И когда ученики, офицеры училища и директоръ собрались въ зал, Николай I произнесъ суровый выговоръ и въ заключеніе крикнулъ:
— На колни, мерзавцы!
И вс, находившіеся въ зал, упали на колни. Государь повернулся и ушелъ, а весь составъ училища такъ и остался стоять на колняхъ, не смя нарушить Высочайшее повелніе… Отмнить таковое повелніе могъ только самъ Государь.
Начальство и учащіеся стояли на колняхъ часъ, другой, третій… Доложили высшему военно-учебному начальству. Оно пріхало, пособолзновало, но заявило, что ничего подлать не можетъ. Доложили, наконецъ, наслднику, который пріхавъ, объявилъ, что и онъ никакого распоряженія сдлать не сметъ, но готовъ взять на себя ходатайство предъ Государемъ, если воспитанники дадутъ честное слово, что впредь подобныя избіенія не повторятся.
Но воспитанники отказались дать ему въ этомъ слово и заявили, что могутъ дать честное слово только въ томъ, что ‘употребятъ вс усилія, чтобы этого больше не было’.
Никакія убжденія не помогли, и дать честное слово въ первой редакціи учащіеся такъ и отказались. Это было, конечно, сочтено ослушаніемъ воли Императора. Воспитанники (а заодно съ ними и начальство: зачмъ не уговорили!) простояли за такое дерзновеніе на колняхъ цлый день, и только къ вечеру получили разршеніе встать. A затмъ была получена резолюція: сдать въ солдаты, въ кавказскіе полки каждаго десятаго изъ воспитанниковъ старшихъ классовъ.
Этотъ эпизодъ, сдлавшійся потомъ одною изъ училищныхъ легендъ, даетъ понятіе о томъ, каковъ былъ духъ въ инженерномъ училищ, каковы были нравы учащихся и ихъ образъ мыслей.
Въ училищ царили самыя противоположныя и парадоксальныя понятія и нравственныя директивы: съ одной стороны — преклоненіе предъ верховной властью и суровая воинская дисциплина, съ другой — упорное сопротивленіе той-же власти и заурядное, вошедшее въ норму, игнорированіе училищной власти. Съ одной стороны — великое уваженіе къ честному слову и связанное съ нимъ нравственное единеніе учащихся, съ другой — право сильнаго и великое злоупотребленіе этимъ правомъ. Наконецъ, всевозможныя дикія драки и побоища и жестокое битье направо и налво — и на ряду съ этимъ утонченная вжливость во взаимныхъ отношеніяхъ избивающихъ и избиваемыхъ.
Но вс эти взаимоисключащія и парадоксальныя нормы объединялись и регулировались тмъ ‘республиканскимъ духомъ’, о которомъ часто и съ любовью упоминаетъ въ своемъ очерк В. А. Крыловъ. Духъ этотъ преимущественно заключался въ покорности училищнымъ традиціямъ, каковая покорность связывала всхъ учениковъ инженернаго училища въ одно сплоченное цлое. Какъ это ни странно, но въ этомъ учебномъ заведеніи главную власть надъ учащимися имло не начальство и не казенное распорядки и правила, но установленные самими учащимися внутренніе законы и товарищеская солидарность. Этотъ училищный ‘республиканскій’ духъ былъ такъ могущественъ, что само училищное начальство находило выгоднымъ пользоваться имъ и для этого поддерживало его.
Очеркъ В. А., ‘Маленькая республика’ даетъ намъ чрезвычайно интересныя подробности о нравахъ и обычаяхъ инженернаго училища въ описываемую эпоху.
Въ училищ было 126 воспитанниковъ, которые распредлялись на 4 класса, и вс эти классы, вмст, составляли ‘роту’. Воспитанники оффиціально именовались ‘кондукторами’, а рота — ‘кондукторскою ротою’.
Но кром оффиціальнаго дленія на 4 класса существовало гораздо боле важное, неоффиціальное, дленіе всхъ воспитанниковъ на дв касты: новичковъ (или ‘рябцовъ’, какъ прозвалъ ихъ Великій князь Михаилъ Павловичъ) — безправныхъ и избиваемыхъ, и старшихъ юнкеровъ — полноправныхъ и избивающихъ. Младшіе, т. е. ‘рябцы’, находились въ полномъ подчиненіи у старшихъ, исполняли вс ихъ прихоти и зати и подвергались всякимъ измывательствамъ и потасовкамъ, проходя какъ-бы нкій искусъ закаливанія и уподобляясь въ этомъ отношеніи, какъ говоритъ В. А. Крыловъ, древнимъ спартанцамъ: ‘тутъ было нчто врод того, что испытывали юноши Спарты, считавшіе доблестью не пикнуть, не показать ни малйшихъ проявленій страданія, когда ихъ безжалостно истязали, воспитывая въ нихъ терпливость, выносливость, убивая въ нихъ всякій признакъ малодушія и трусливости’.
Здсь было, добавимъ мы, тоже самое, что практиковалось нкогда у нмецкихъ студентовъ, такъ-же измывавшихся надъ ‘фуксами’. Такіе-же нравы царили тогда (да и позже!) и въ огромномъ большинств другихъ русскихъ закрытыхъ учебныхъ заведеній… Вообще, это было въ дух времени.
Закаливаніе и ‘спартанское воспитаніе’ состояли между прочимъ, въ слдующемъ:
Старшіе кондукторы, по установленному внутреннему (неоффиціальному) правилу, считали своей обязанностью слдить за поведеніемъ и вншней исправностью ‘рябцовъ’. Этобылоосновой нравовъ заведенія. Начальство и воспитатели могли въ это не вмшиваться: учащіеся сами заботились о сохраненіи дисциплины и порядка внутри заведенія и вн его.
И, вотъ, слдя за своими младшими товарищами, кондукторы безжалостно наказывали ихъ за малйшее уклоненіе отъ правилъ и возводили эти наказанія въ какой-то культъ избіенія. ‘Малйшая провинность’, говоритъ В. А.— ‘разстегнутая пуговица куртки, плохое ученье во фронт, плохо сложенное на табурет платье, всякая неряшливость — все это подвергалось наказанію отъ старшихъ’…
Наказанія иногда употреблялись оффиціальныя, т. е. т-же самыя, которыя употреблялись и начальствомъ: стоянье подъ ружьемъ, лишеніе отпуска и т. н., но гораздо чаще — неоффиціальныя, заключавшіяся во всевозможныхъ избіеніяхъ. Нердко такія избіенія облекались въ торжественную ритуальную форму:
— Явитесь ко мн въ полной кавалергардской форм! — приказывалъ старшій младшему.
И младшій обязанъ былъ вечеромъ, предъ спаньемъ, явиться къ старшему въ одномъ бль и съ линейкой въ рукахъ.
— Станьте въ позу! — приказывалъ старшій, взявъ у него линейку.
Младшій нагибался, а старшій безпощадно билъ его по ягодицамъ линейкой — ‘по большей части ребромъ’ — говоритъ В. А.: ‘Случалось’ — добродушно добавляетъ онъ: — ‘что линейка при этомъ трескалась…
Но били и не только за провинности и не ради закаливанія. Иной разъ у старшихъ кондукторовъ, просто, что называется, руки чесались, и они били злосчастныхъ ‘рябцовъ’ безъ всякаго повода.
Интересующихся отсылаемъ за другими подробными примрами къ интересной стать В. А. Крылова. Для насъ же, для обрисовки училищныхъ нравовъ достаточно и того, что уже сказано… Училищное обычное право создало однако и нкоторыя ограниченія въ этомъ бойл: воспрещалось драть за уши, за волосы, такъ какъ это значило бы ставить избиваемаго на уровень мальчишки, а кондуктора, согласно духу заведенія, ‘уважали личность другъ у друга’, а потому, напр. не могъ имть мста такой случай, чтобы старшій далъ младшему пощечину. Вообще, изъ всхъ этихъ избіеній старательно устранялся позорящій элементъ и какое-бы то ни было издвательство, и въ нихъ проглядывала, дйствительно, какая-то педагогическая тенденція ‘закаливанія’…
В. А. Крыловъ относится къ ‘спартанской закалк’ рябцовъ скоре, съ добродушной ироніей, чмъ съ негодованіемъ…
Въ училищ строго соблюдалась своя особая училищная и корпоративная честь, и за ея сохраненіемъ строго надзирали вс кондуктора, особенно старшіе. Не говоря уже объ исправной вншности, за чмъ очень строго слдилъ товарищескій надзоръ, не мене, если не боле строго слдилось за соблюденіемъ общей порядочности и нравственности. ‘Каждый младшій кондукторъ*,— говоритъ В. А.: ‘былъ на чеку, боялся малйшимъ образомъ проштрафиться. За нимъ присматривали не два-три надзирателя, а сотня глазъ товарищей, отъ которыхъ ничего не могло укрыться: никакая ничтожная вина, или нерадніе не оставалось безъ строгаго наказанія’…
Уйти изъ подъ этой товарищеской опеки, столь чувствительно отражавшейся на ихъ бокахъ, младшіе могли только во время классныхъ занятій. Во все остальное время они постоянно были на виду и въ предлахъ досягаемости старшихъ. Этому способствовало и самое расположеніе училища. Оно помщалось въ двухъ этажахъ Инженернаго замка. Вверху находились классныя комнаты, внизу — спальни, рекреаціонный залъ, столовая и прочія жилыя помщенія. Наверху учащіеся распредлялись по классамъ и по окончаніи уроковъ немедленно сходили внизъ, внизу-же вслдствіе того, что воспитанники распредлялись по камерамъ по росту, а не по классамъ, и кондукторы всхъ классовъ были перетасованы, а также и вслдствіе устройства комнатъ, жизнь воспитанниковъ протекала сообща. Каждый шагъ каждаго кондуктора былъ на глазахъ у всхъ. И только по праздникамъ, во время отпусковъ, воспитанники уходили отъ этого всевидящаго товарищескаго ока.
‘Республиканскій духъ’ училища и приверженность кондукторовъ къ своимъ традиціямъ были такъ сильны, что училищное начальство, какъ уже мы упоминали, считало нужнымъ считаться съ ними.
— Можетъ быть, васъ тутъ и пощиплютъ сначала немножко, а вы стерпите! — говаривалъ директоръ училища ‘рябцамъ’ — новичкамъ:— A пуще всего, чтобъ не выносить сору изъ избы!
Училищные воспитатели, прямо, не дерзали притснять кондукторовъ (старшихъ) въ ихъ льготахъ, которыя были установлены все тмъ же внутреннимъ закономъ училища. Льготы эти состояли въ томъ, что кондукторы двухъ старшихъ классовъ позволяли себ нкоторыя вольности и отступленія отъ правилъ, за что сами они такъ жестоко истязали младшихъ. Вольности эти были своего рода habeas corpus училища, и начальство не посягало на нихъ. Иначе, воспитанники не задумывались вступать въ самыя жестокія столкновенія съ начальствомъ, и начальство покорялось и иногда даже извинялось передъ кондукторами.
Такова была нравственная атмосфера въ училищ.
В. А. Крыловъ отзывается объ этой атмосфер съ похвалою:— ‘Отъ всей этой жизни въ училищ, говоритъ онъ:— ‘остались въ бывшихъ его воспитанникахъ привычки къ самовоспитанію, къ дисциплин, уваженіе къ принципу, упорство въ труд, въ борьб за правду, въ достиженіи намченныхъ цлей. Кондукторская жизнь вырабатывала характеръ человка, его энергію, его иниціативу. При всемъ, повидимому, униженіи новичковъ, оно не ослабляло ихъ самолюбія. Оно являлось только временною непріятностью и шло объ руку съ твердымъ отстаиваніемъ своихъ традицій, предъ которыми преклонялось всякое начальство. Человкъ не стирался въ повседневной рутин. Его дарованія потомъ прорывались самобытнымъ творчествомъ.
Съ этими словами В. А. Крылова, конечно, нельзя согласиться въ полной ихъ мр, и мы считаемъ необходимымъ отнестись къ нимъ cum grano salis. Во всякомъ случа, безпросвтное битье ‘рябцовъ’ такъ, что ‘линейка иногда трескалась’, и вс ‘дикія’ (по выраженію самого же В. А.) побоища едва-ли могутъ быть причислены къ отраднымъ явленіямъ, хотя-бы даже они и производились исключительно съ педагогической цлью закалки на спартанскій манеръ. ‘Униженіе’ новичковъ тоже должно было имть мсто, по крайней мр, по отношенію къ натурамъ деликатнымъ, ибо всякое физическое насиліе, всякое ‘рукоприкладство’, несомннно, иметъ элементъ униженія личности. Самъ В. А. сознается, что вся эта трепка въ первые два года пребыванія воспитанниковъ въ училищ ложилась на природу иного юноши очень тяжело’… Да, конечно, иначе и быть не могло!
Но съ другой стороны, несомннно, училищный режимъ давалъ и хорошіе результаты.
Во первыхъ ‘закалка’ такъ, или иначе, дйствительно, достигалась. Достигалась также и пріобртенная этою горькой выучкой привычка къ порядку и аккуратности и отсутствіе какого-либо разгильдяйства.
Во вторыхъ-же, (и это главное), ‘республиканскій духъ’, несомннно, развивалъ въ воспитанникахъ сознаніе товарищеской солидарности, сознаніе своего долга и уваженіе къ слову. Этотъ-же духъ внушалъ имъ нкоторыя понятія о гражданской независимости и самозащит гражданской личности отъ придавливанія ея лицами власть имущими. Для того времени такой духъ былъ боле, чмъ необыкновененъ, и остается только удивляться, какъ могла уцлть эта маленькая гражданская община въ огромномъ мор тогдашняго абсолютизма и подавленія всякой гражданственности! В. А. Крыловъ правъ: ‘Человкъ’ въ инженерномъ училищ, дйствительно, не стирался. Личность не задавливалась безличнымъ и тупымъ ‘не разсуждать!’ Отъ товарищей ‘личность’ терпла заушенія и удары линейкой, но сверху надъ ней никакого гнета не было. Повторяемъ, такой очагъ гражданственности въ в_о_е_н_н_о_м_ъ училищ да еще въ николаевское время — явленіе, положительно, необыкновенное… По истин, наша родина,— страна всевозможныхъ наглядныхъ несообразностей !
Наврное, именно эта сторона училищнаго режима и прельщала В. А. Крылова. И несомннно, она-же заставила хорошо отзываться объ инженерномъ училищ и другихъ извстныхъ питомцевъ его: Д. В. Григоровича, И. М. Сченова и . М. Достоевскаго. Что касается этого послдняго, то о немъ мы имемъ безусловно авторитетное свидтельство: вдова знаменитаго писателя сама говорила В. А. Крылову, что . М. Достоевскій всегда поминалъ инженерное училище добромъ…
В. А. Крыловъ, съ своей стороны, имлъ полное основаніе остаться довольнымъ тмъ режимомъ, которому онъ подпалъ въ училищ. Хорошая сторона училищнаго быта, т. е. ‘республиканскій духъ’, была усвоена будущимъ драматургомъ во всей ея полнот и повліяла на весь дальнйшій ходъ его жизни и на весь складъ его характера:
В. А. Крыловъ на всю жизнь остался свободнымъ въ своихъ стремленіяхъ человкомъ. Училище не только не поработило его личности, но, наоборотъ, выдвинуло ее… A сверхъ того оно дало ему устойчивость въ житейскихъ передрягахъ и упорство въ достиженіи намченной цли. Оно пріучило его къ суровой борьб съ дйствительностью, что было, прямо, необходимо для такого мягкаго идеалиста, какимъ былъ въ свои юношескіе годы В. А. Крыловъ. Однимъ словомъ, инженерное училище дало ему дйствительную ‘закалку’, какую врядъ-ли дала-бы ему семья.
Таковы были нравственные результаты училищной жизни В. А. Крылова. Посмотримъ теперь, что дало ему училище въ смысл знаній, и чмъ содйствовало ему оно въ развитіи его писательскаго таланта?
Въ этомъ отношеніи оно дало ему, къ сожалнію, слишкомъ мало…
Съ талантливымъ юношей повторилась, въ сущности, та-же исторія, что и съ многими другими выдающимися людьми: онъ пошелъ не по своей дорог, и то, чего онъ пытался достигнуть и могъ-бы достигнуть при другихъ условіяхъ вполн легко и безболзненно, было достигнуто имъ съ большими нравственными уколами и съ огромной лишней затратой силъ, не говоря уже о потер времени…
Въ самомъ дл, какой смыслъ былъ будущему писателю-драматургу изучать инженерныя науки, созиданіе крпостей, наводку понтоновъ и т. н.? Какой для него смыслъ имли военныя экзерциціи и усиленная шагистика? Несомннно, что вс эти науки были для него самой злостной потерей времени, и только одно обстоятельство и могло-бы оправдать отдачу В. А. Крылова въ это заведеніе: это, именно, ‘духъ’ училища, а также и то, что въ т времена оно считалось лучшимъ учебнымъ заведеніемъ. Чему-же учили въ этомъ лучшемъ учебномъ заведеніи того времени? И какъ учили?
Какъ и во всхъ военно-учебныхъ заведеніяхъ, въ инженерномъ училищ на первомъ план стояла шагистика, т. е. фронтовое ученье.
‘Посл утреннихъ занятій въ класс’ — говоритъ В. А. Крыловъ:— ‘длалось ежедневно фронтовое ученіе, въ то время довольно-таки затруднительно. Маршировку начинали упражненіемъ въ три пріема, и приходилось долго стоять на одной ног, пока другая тихо и высоко поднималась. Отъ этого переходили къ тихому шагу съ высокимъ поднятіемъ ногъ, и только посл этого къ обыкновенному скорому шагу и военнымъ поворотамъ’…
Вс эти балетныя упражненія имли въ виду одну главную цль, чтобы воинскія эволюціи происходили, какъ можно, красиве и граціозне. Существовало требованіе показнаго великолпія, существо-же дла, какъ въ шагистик, такъ и во всемъ остальномъ было въ загон. Такъ, напримръ, и въ ружейныхъ пріемахъ главное вниманіе было обращено не на смыслъ ихъ, а на быстроту и показной блескъ — и блескъ этотъ давался съ великимъ трудомъ… ‘Я помню’ — разсказываетъ В. А.: — ‘что великимъ достоинствомъ фронтовика считалось, чтобы ординарецъ, подходящій на парад къ Государю, умлъ такъ сразу остановиться и сдлать ружьемъ на караулъ, чтобы у него при этомъ не дрогнула ни одна мышца, ни одинъ краешекъ одежды… И, вотъ, готовясь къ параду, иной ординарецъ ставилъ себ на голову кружку съ водой и добивался такой правильности и увренности движеній и остановокъ, что кружка съ головы не падала, и вода не проливалась’.
Но наряду съ этимъ фокусничаньемъ, на которое уходила масса времени, кондуктора не умли стрлять изъ ружей! Въ училищ почти совсмъ не существовало упражненій въ стрльб, и В. А. говоритъ, что онъ, пробывъ въ училищ четыре года и выйдя въ офицеры, не сдлалъ за все это время ни одного выстрла!
Повидимому къ такой же показной вншности сводились въ значительной мр и спеціально-инженерныя науки и занятія. Напримръ, главное вниманіе обращалось на вншнее изящество чертежей, на отдлку горъ красивыми штришками и т. п. Содержаніе чертежей считалось уже мене важнымъ. Главной задачей лтнихъ упражненій кондукторовъ была наводка понтоннаго моста въ присутствіи Государя. При этомъ опять-таки требовалось какое-то сверхъестественное и совершенно излишнее изящество исполненія, на которое тоже тратилась зря масса времени…
Но спеціальныя военно-инженерныя науки все-таки еще были поставлены въ училищ на нкоторую должную высоту и давали кое-какія знанія. А, вотъ, съ общеобразовательными предметами дло обстояло гораздо хуже. A они-то и были такъ настоятельно необходимы для будущаго писателя!
‘Гуманитарныя науки’, говоритъ В. А. Крыловъ: — ‘хромали’…
Но В. А. выражается въ данномъ случа черезъ чуръ мягко. Науки боле, чмъ хромали. Исторія преподавалась кратко, лживо, темно. Литература еще хуже. О Гогол и даже о Пушкин воспитанники только слышали кое-что на плохихъ лекціяхъ, но самихъ произведеній этихъ авторовъ почти не читали. Въ этомъ виноваты, впрочемъ, были не одни учителя, но, главнымъ образомъ, то глухое и страшное для литературы время. Новыя изданія Пушкина, Гоголя и другихъ знаменитыхъ писателей не разршались, а старыя совсмъ исчезли изъ продажи. Четыре томика повстей Гоголя тогда съ трудомъ можно было купить за 50 рублей!
О прогрессивномъ движеніи журналистики, о Блинскомъ, Тургенев, Герцен, конечно, и не упоминалось. Преподаватель литературы, Плаксинъ, удлялъ весьма много времени и Георгію Конисскому и еофану Прокоповичу и Ломоносову и Державину, но о Гогол говорилъ только вскользь, сопоставляя его съ Булгаринымъ, при чемъ пальму первенства предоставлялъ этому послднему.
Таково-же было преподаваніе и иностранной литературы. Преподаватели знакомили воспитанниковъ съ начатками литературы, съ придворными классиками Людовика XIV, но тщательно избгали при этомъ всего, что было, по выраженію В. А. ‘недостаточно монархично’.
‘Мы вс учились понемногу, чему-нибудь, и какъ-нибудь!’ Правъ былъ нашъ великій поэтъ, говоря это… Этими двумя строчками онъ охарактеризовалъ все русское просвщеніе николаевской эпохи — и, увы, он были вполн примнимы, даже къ лучшему учебному заведенію того времени’!
Таково было то училище, куда попалъ В. А. Крыловъ — уже 14-лтній юноша, имющій опредленныя стремленія и порядочную подготовку для достиженія этихъ стремленій.
У насъ нтъ достаточныхъ свдній о томъ, какъ жилось Крылову въ училищ, по крайней мр, въ первые годы. Но нтъ никакого сомннія, что жилось ему тамъ нелегко.
Привыкшій къ порядочной семейной обстановк и къ теплому домашнему очагу, юноша попалъ сразу подъ надзоръ сотни глазъ, въ шумное общежитіе, въ суровую казарменную обстановку. Наравн съ другими ‘рябцами’, онъ вставалъ и одвался ‘по барабану’, маршировалъ въ строю въ классы и столовую и чинно готовилъ по вечерамъ уроки у своего столика предъ казенной сальной свчей въ мдномъ подсвчник. Тутъ-же онъ и спалъ, аккуратно сложивъ на табурет свое платье. Наравн съ товарищами, онъ скудно и скромно питался и пилъ жиденькій казенный чай съ чернымъ хлбомъ. A по воскресеньямъ и праздникамъ уходилъ въ отпускъ къ своей тетк.
О вншней сторон своей жизни въ училищ В. А. Крыловъ умалчиваетъ, но зато довольно подробно говоритъ о своихъ занятіяхъ литературой — о томъ, какъ и въ какихъ условіяхъ протекало тамъ охватившее его творчество.
И нужно сознаться, что условія школьной жизни отнюдь не благопріятствовали его неустаннымъ попыткамъ писательства. Еще мене благопріятствовали эти условія страсти В. А. къ театру, хотя въ этомъ послднемъ отношеніи въ училищ иногда кое-что и предпринималось. Въ своихъ воспоминаніяхъ В. А. упоминаетъ о домашнемъ спектакл, устроенномъ кондукторами въ рекреаціонномъ зал. Пьеса для этого спектакля была написана кмъ то изъ товарищей, и въ ней изображался какой-то заговоръ, причемъ заговорщики, потрясая казенными кондукторскими тесаками, восклицали: — ‘Да здравствуетъ революція!’ — И суровое ‘николаевское’ начальство смотрло на эту вопіющую нецензурность сквозь пальцы… Полковникъ, который при этомъ присутствовалъ зрителемъ, только пожалъ плечами и замтилъ:— Что за охота кричать такія глупости! Кричали-бы лучше: — ‘Да здравствуетъ кондукторская рота!’
Но эта попытка обращенія къ музамъ въ инженерномъ училищ осталась лишь попыткою и лишь подтвердила классическое правило:— ‘Inter arma silent Musae’… Во всемъ остальномъ училище упорно чуждалось музъ, предпочитая имъ разныя ‘серьезныя’ занятія: фронтовое ученье, изящество ружейныхъ артикуловъ и военно-инженерныя науки. И будущій писатель былъ здсь, по правд говоря, совсмъ не ко двору.
Онъ немало подвергался насмшкамъ товарищей за то, что горячо любилъ литературу и съ первыхъ-же классовъ училища сталъ заниматься писательствомъ. ‘Моимъ наклонностямъ къ литературнымъ занятіямъ’, говоритъ В. А.: — ‘тмъ трудне было развиваться, что въ товарищахъ по училищу я встрчалъ слишкомъ мало сочувствія тому, что меня увлекало. Наиболе даровитые и прилежные изъ этихъ юношей считали несерьезнымъ то, что не относилось къ ихъ спеціальности — къ наукамъ фортификаціи, механики и строительнаго искусства. Лнивые и неталантливые были одинаково равнодушны и къ спеціальнымъ и постороннимъ предметамъ, и я подпадалъ подъ насмшки и тхъ и другихъ…
Случалось, товарищи выкрадывали у меня мои стихи, насмшливо переиначивали ихъ и крупно писали ихъ на классной доск для посмшища всему классу. Я сердился, писалъ на товарищей плохія и злыя эпиграммы, показывая ихъ разв-только самымъ близкимъ друзьямъ’…
‘Такъ, съ первыхъ шаговъ моей жизни’ — съ горечью прибавляетъ В. А.: — ‘я попалъ въ глупую передрягу безцльныхъ нападокъ, отравлявшую и поздне мое дло и мою жизнь’…
Однако, несмотря на вс эти огорченія, В. А. Крыловъ упорно занимался своимъ любимымъ ‘несерьезнымъ’ дломъ. По его признанію, въ Петербург, по вступленіи въ училищ, онъ ‘окончательно увлекся стихотворствомъ’. Каждую свободную минуту, всякій досугъ свой онъ посвящалъ писанію стиховъ и литературному чтенію. И такъ тянулось втеченіе всего четырехлтняго пребыванія его въ инженерномъ училищ.
Но развитіе его таланта было, къ сожалнію, всецло предоставлено лишь ему самому. Будущій писатель и драматургъ не находилъ никакого достойнаго руководительства въ своихъ начинаніяхъ. ‘По вчной моей робости’, говоритъ онъ: — ‘я не умлъ заводить знакомствъ и не видлъ вокругъ себя никого, кто-бы могъ озаботиться моимъ развитіемъ. По воскресеньямъ я ходилъ въ отпускъ къ старой вдов-тетк, вчно озабоченной и не имвшей ничего общаго съ литературой’… И въ конц концовъ литературное воспитаніе будущаго драматурга свелось къ старательному чтенію всякой литературы, но читалъ онъ совершенно безсистемно и безъ надлежащаго выбора.
При полномъ отсутствіи надлежащаго руководительства, наставниками В. А. по этой части явились мелкіе апраксинскіе книгопродавцы, которые, конечно, сбывали неопытному и несвдущему юнош все, что попадало имъ подъ руку — всякій хламъ и заваль, на что только хватало у покупателя средствъ. A средства его были очень скудны. В. А. Крыловъ, въ бытность свою въ училищ, получалъ отъ родителей по рублю въ мсяцъ на мелкіе расходы, да рублей 15 въ годъ накапливалось подарками отъ нихъ и отъ дяди. И все-таки даже на эти гроши В. А. ухитрялся удовлетворять свою ненасытную страсть къ литературному чтенію…
Но что, именно, онъ читалъ?
Во всхъ книжныхъ лавченкахъ Апраксина двора тогда въ большомъ количеств встрчались толстые томы сочиненій Булгарина — его романы: ‘Иванъ Выжигинъ’, ‘Дмитрій Самозванецъ’ и т. п. Встрчался довольно часто одинъ и тотъ-же томъ сочиненій Жуковскаго, относительно котораго В. А. увряли, что онъ заколдованъ, и оттого появляется всюду. Книги эти продавались сравнительно дешево, видъ у нихъ былъ внушительный, имена авторовъ знаменитыя. И В. А. покупалъ ихъ и читалъ, пичкая себя этой, въ большинств случаевъ, совершенно непитательной и безполезной умственной пищей.
Хорошія книги и настоящіе знаменитые авторы были тогда совершенно недоступны скромному карману ‘кондуктора’. Сочиненія Пушкина и Гоголя стояли тогда въ такой высокой цн, что Крыловъ никоимъ образомъ не могъ раздобыться ими.
Любимымъ его писателемъ въ первые годы училищной жизни былъ Державинъ. Сочиненія Державина В. А. привезъ съ собой еще изъ Москвы и многія изъ его стихотвореній зналъ наизусть — т самыя, надъ которыми такъ маются и злобствуютъ современные гимназисты: ‘Фелица’, ‘Богъ’, ‘На рожденіе порфиророднаго отрока’, ‘Фонарь’, ‘Снигирь’ и т. п.
Въ боле позднее время В. А. Крылову удалось значительно пополнить свою библіотеку и вмст съ тмъ свое художественное образованіе. Начало этому пополненію было положено удачнымъ для него случаемъ: ему довелось однажды заработать собственнымъ трудомъ (въ первый разъ въ жизни!) немного денегъ — и онъ конечно, немедленно употреблялъ ихъ на пріобртеніе книгъ.
По курьезной случайности, эти первыя заработанныя имъ деньги дало ему драматическое произведеніе — правда, на этотъ разъ еще покуда чужое. Однажды потребовалось для ‘Отечественныхъ Записокъ’ переписать пьесу Писемскаго, ‘Ветеранъ и Новобранецъ’. Секретарь редакціи встртилъ Крылова у знакомыхъ и предложилъ ему эту переписку. Редакція торопилась съ перепиской, искать профессіональнаго переписчика было некогда. Подвернулся 15-лтній воспитанникъ военнаго училища — ему и поручили.
Великъ былъ восторгъ Крылова! За работу онъ получилъ цлый рубль серебромъ и, къ великой своей радости, ему удалось раздобыться на этотъ рубль сочиненіями Озерова…
Потомъ пріобртеніе книгъ стало длаться для него все легче и легче. Въ бытность В. А. въ старшихъ классахъ училища, съ новымъ царствованіемъ (Александра II) повяло свжестью и въ обществ и въ литератур. Книги сразу подешевли, въ продаж появились такія сочиненія, которыя прежде были библіографической рдкостью. В. А. употребилъ вс усилія, чтобы скопить побольше денегъ, и купилъ Пушкина въ новомъ изданіи Анненкова и воспоминанія С. Аксакова. Эта послдняя книга произвела на него чрезвычайно сильное впечатлніе. Онъ зачитывался ей съ замираніемъ сердца, потому что книга эта была переполнена разсказами о театр и объ актерахъ.
Въ это-же, боле позднее время своего пребыванія въ училищ, В. А. ближе сошелся съ окружающими, пересталъ быть одиночкой и пріобрлъ товарищей.
Впрочемъ, въ его класс товарищей у него все-таки не оказалось, и В. А. выбралъ друзей изъ другихъ классовъ. Сошелся онъ, конечно, только съ тми, кто былъ родствененъ ему по вкусамъ и наклонностямъ, т. е. по любви къ литератур и театру. Таковыми оказались: извстный нын композиторъ Цезарь Кюи, философъ-литераторъ Лесевичъ, и братъ драматурга, А. Н. Островскаго, П. Н. Островскій.
Кюи и Лесевичъ были старше В. А., и онъ относился къ нимъ съ особымъ довріемъ, полагая на ихъ судъ вс свои первыя произведенія (въ ихъ числ цлую поэму — ‘За Богомъ молитва, за царемъ служба не пропадаетъ’). Оба пріятеля благоволили къ В. А., сочувствовали его стремленіямъ и хвалили его стихи. В. А. чрезвычайно цнилъ это теплое отношеніе друзей къ себ и своему творчеству и чмъ боле сердился на насмшки своихъ одноклассниковъ, тмъ сильне, съ болзненной нервностью и восторженностью привязывался къ друзьямъ. ‘Всегда благоразумный Кюи’, по словамъ Крылова:— ‘иногда даже охлаждалъ эти порывы восторга, вызваннаго простымъ одобрительнымъ словомъ, и приглашалъ своего экспансивнаго пріятеля не очень-то довряться похваламъ друзей’. Такъ напримръ Кюи однажды писалъ Крылову:— ‘Вы слишкомъ доврчивы и слишкомъ готовы привязаться (къ лицу, или мнніямъ его) всего силою вашей поэтической души. Для вашего-же счастья будьте холоднй… Остерегайтесь слишкомъ частыхъ изліяній: они могутъ надость’.
Эти строчки довольно ярко рисуютъ намъ характеръ В. А. Крылова въ то время. Спокойный и уравновшенный человкъ въ остальное время своей жизни, онъ въ т времена отличался пылкой восторженностью и экзальтированностью. И, вотъ, что говоритъ онъ самъ по этому поводу:— ‘Я былъ одинокъ… Безъ всякаго руководства, безъ всякой интеллигентной поддержки, я тмъ съ большей горячностью относился къ участію человка, гораздо боле счастливаго, чмъ я, и откликавшагося на мои первыя попытки литературнаго творчества. Я радовался этому участью, я жилъ, я питался имъ. Я въ немъ лелялъ надежду на осуществленіе моихъ завтныхъ желаній, моего любимаго дла’.
Съ Кюи В. А. Крыловъ сошелся потомъ еще ближе — въ эпоху позднйшей юности, когда оба они перешли изъ училища въ инженерную академію… Были у нихъ даже попытки кое-какого совмстнаго творчества, такъ, В. А. написалъ либретто для двухъ оперъ Ц. Кюи. Кром общихъ вкусовъ и стремленій, обоихъ друзей сблизила также и ихъ участь, подобно В. А. Крылову и Кюи былъ одинокъ въ стнахъ училища и подвергался насмшкамъ за свои художественные вкусы…
Въ большой дружб В. А. состоялъ и съ П. Островскимъ. Съ нимъ онъ зачитывался сообща книгами, разсуждалъ о театр, спорилъ…
Вторая половина пребыванія В. А. Крылова въ училищ, вообще, прошла для него въ гораздо боле свтлыхъ и отрадныхъ ощущеніяхъ чмъ первая.
Въ училище мало по малу проникли новыя вянія приближавшихся шестидесятыхъ годовъ.
Узжая на праздники и на вакаціи въ свои семьи, кондукторы стали урывками знакомиться съ произведеніями новой, освободительной и обличительной литературы. Они читали Некрасова, Тургенева (‘Записки охотника’) Григоровича (‘Антонъ Горемыка’), прислушивались къ разговорамъ о Блинскомъ и Герцен. Многое изъ прежнихъ врованій стало меркнуть и постепенно замнялось новыми понятіями. Старыя училищныя традиціи стали представляться уже въ иномъ свт, и многое въ нихъ казалось уже нелпымъ и недостойнымъ. Въ нравахъ кондукторской роты проявлялось нчто новое, какая-то нежданная перемна къ лучшему, къ большей нравственной и умственной культурности.
Прежде всего у старшихъ воспитанниковъ возникъ чисто-гамлетовскій вопросъ: ‘Бить, или не бить’? Прежнее безудержное битье ‘рябцовъ’ стало казаться дурнымъ дломъ. И какъ это ни странно теперь для насъ, этотъ вопросъ вызывалъ у кондукторовъ не только серьезныя размышленія, но даже и серьезную войну. Вопросъ о недостойности дракъ разршился, именно, дракою… Первый (старшій) классъ считалъ битье ‘рябцовъ’ дломъ непристойнымъ, а второй классъ, т. е. кондукторы младшіе, только что вышедшіе изъ подневольнаго положенія въ положеніе господствующее, заявили себя сторонниками стараго режима. Дло кончилось крупною стычкою, причемъ побдилъ новый режимъ, т. е. первоклассники.
Въ своихъ воспоминаніяхъ В. А. Крыловъ описываетъ, какъ тотъ-же первый классъ еще до этого событія собрался однажды тайно (!) въ холодномъ цейхгауз, чтобы обсудить, какъ уничтожить жестокое обращеніе съ ‘рябцами’? Онъ даже восплъ это тайное собраніе и происходившіе на немъ горячіе дебаты въ юмористической поэм.
Въ атмосфер всхъ этихъ новыхъ гуманныхъ вяній, въ предчувствіи занимавшейся зари шестидесятыхъ годовъ, въ лучшую эпоху всего XIX вка нашей исторіи, В. А. Крыловъ кончилъ курсъ въ инженерномъ училищ и вышелъ изъ него съ офицерскимъ чиномъ. Вмст съ тмъ онъ вступилъ и въ жизнь. Учебная эпоха у него еще не закончилась, потому что онъ непосредственно изъ училища перешелъ въ инженерную академію. Но пребываніе въ этой послдней уже не было такимъ изолированнымъ отъ окружающей жизни. какъ въ училищ. Школьные годы прошли, и наступили годы студенческіе, со всмъ ихъ обаяніемъ со всею прелестью перваго проникновенія въ жизнь и даже боле того: въ общественную дятельность. В. А. Крылову было тогда 18 лтъ…
Почти у всхъ выдающихся людей бываетъ въ жизни свой ‘Sturm und Drang Periode’ — періодъ особенно кипучей дятельности, когда они только-что попадутъ на желанную дорогу, или, по крайней мр, завидятъ ее уже совсмъ близко. Былъ такой періодъ и въ жизни В. А. Крылова, и наступленіе его какъ разъ совпало съ его пріобщеніемъ къ общественной жизни по выход изъ училища.
18-лтній юноша (теперь уже офицеръ!) сразу окунулся въ жизнь и началъ принимать дятельнйшее участіе во всхъ проявленіяхъ столичной общественной жизни, довольно кипучей и своеобразной въ то время, и, конечно, прежде всего и паче всего устремился къ литературно-театральной дятельности и къ соотвтствующимъ знакомствамъ. Прежняго одиночества и прежней зависимости какъ не бывало. Одиночество смнилось постояннымъ общеніемъ съ множествомъ новыхъ знакомыхъ. Боле полному соприкосновенію съ общественной жизнью и боле полной независимости способствовало уже то одно обстоятельство, что офицеры академіи не были интернами, но жили на частныхъ квартирахъ вн стнъ учебнаго заведенія.
В. А. Крыловъ и квартиру подобралъ вполн по вкусу себ.
Онъ поселился вмст съ товарищемъ на маленькой квартирк въ дом очень извстнаго въ то время театрала-любителя, М. Я. Слатвинскаго. ‘Это былъ типъ своего рода’ — говоритъ о немъ В. A. и, прибавимъ отъ себя, типъ вполн во вкус В. А. Крылова!
Отставной семеновскій офицеръ, Слатвинскій имлъ страстное влеченіе къ театру. Онъ ежегодно устраивалъ одинъ или два любительскихъ спектакля въ небольшой зал своей квартиры. В. А. не безъ юмора разсказываетъ объ этихъ спектакляхъ… Для спектакля, по его словамъ, ворошили всю квартиру. Устраивался помостъ, порталъ, сцена, уборныя для актеровъ — чтобы все напоминало настоящій театръ. Не бда, что на сцен было тсно, что суфлерская будка была несоразмрно велика, и что домочадцы должны были на это время лишиться спальни… Театръ устраивался по всмъ правиламъ искусства, и даже приглашались съ Императорской сцены суфлеръ и парикмахеръ.
Актеръ онъ (Слатвинскій) былъ посредственный, но опытный. Труппа у него была не выдающаяся, но не смотря на все это, спектакли Слатвинскаго бывали довольно удачны, особенно, когда въ числ участвующихъ попадалъ какой-нибудь талантливый актеръ-любитель.
В. А. Крыловъ конечно, немедленно познакомился съ такимъ восхитительнымъ домохозяиномъ и воспользовался первымъ же спектаклемъ, чтобы выступить на сцен въ качеств актера. Это былъ его первый сценическій дебютъ, потому что хотя В. А. до этого и участвовалъ въ двухъ спектакляхъ, но игралъ въ нихъ незначительныя роли, да и самые спектакли были ужъ слишкомъ домашніе.
Спектакль, въ которомъ В. А. Крыловъ выступилъ у Слатвинскаго, состоялъ изъ водевилей: ‘Петербургскія дачи’ и ‘Путаловъ’. Въ первомъ изъ этихъ водевилей В. А. игралъ роль какого-то брандмейстера и имлъ, по его словамъ, ‘блистательный успхъ’. Ему очень много апплодировали, и въ публик, шутя, говорили:— ‘этого брандмейстера за прекрасную игру надо произвести въ брандмайоры!’.
Нечего и говорить, конечно, что В. А. плавалъ, какъ рыба въ вод, въ этой театральной атмосфер. ‘Съ тхъ поръ’, говоритъ онъ:— ‘я постоянно участвовалъ въ спектакляхъ Слатвинскаго и съ ненасытной жадностью искалъ всякаго знакомства, которое давало бы мн возможность выступить на сцен, или хоть читать публично на литературномъ вечер’.
Поздне, это послднее желаніе В. А. Крылова исполнилось въ полной мр, но что касается его театральныхъ успховъ, то въ качеств актера ему не было суждено прославиться. Самъ В. А. объясняетъ это тмъ, что ему приходилось сравнительно рдко выступать на сцен, и что у него было поэтому мало актерской практики. Но гораздо правильне предположить, что у него, просто, писательскій талантъ преобладалъ надъ талантомъ актерскимъ. Тмъ боле, что и выступалъ-то онъ въ качеств актера вовсе ужъ не такъ рдко.
Театральная среда, въ которой вращался В. А., постепенно все расширялась и росла. Вначал театральное дло въ столиц было развито еще очень слабо, и такимъ театраламъ, какъ Крыловъ, приходилось плохо… Императорскіе театры пользовались монополіей. Не было ни частныхъ, ни даже клубныхъ театровъ. Существовали благотворительные спектакли, но и т были ‘довольно затруднительны’, какъ выражается В. А.: разршеніе на устройство такихъ спектаклей приходилось выхлопатывать черезъ министра Двора и чуть-ли не отъ самаго Государя. И театралы которымъ хотлось заявить себя и выступить передъ публикой въ качеств актеровъ, поневол должны были умрять свои страсти, или-же, въ лучшемъ случа, участвовать на такихъ (притомъ очень рдкихъ!) спектакляхъ какъ спектакли Слатвинскаго…
Но потомъ положеніе вещей стало рзко измняться. Съ каждымъ годомъ, даже съ каждымъ мсяцемъ эти затрудненія стали исчезать, и столицу охватилъ настоящій театральный вихрь. Благотворительные спектакли, начавшись съ спектаклей въ великосвтскихъ кругахъ, возникли теперь уже безпрестанно, участіе въ нихъ принимали лица самыхъ разнообразныхъ ранговъ… И появились даже спеціальныя залы для такихъ спектаклей. (Пассажъ и залъ Руадзе — нын залъ Кононова)… ‘Время было кипучее’ — разсказываетъ В. А. въ своихъ воспоминаніяхъ:— ‘Въ зал пассажа устраивались благотворительные спектакли съ участіемъ извстныхъ писателей. Ал. Потхинъ, къ удивленію всхъ исполнилъ роль Фамусова, съ бородой, которую, конечно, не хотлъ сбрить ради одного спектакля. A. H. Островскій съ тонкимъ юморомъ сыгралъ роль Подхалюзина въ своей-же пьес (‘Свои люди, сочтемся’…) Въ зал кн. Блосельскаго состоялся такой-же ‘литераторскій’ спектакль. Давали ‘Ревизора’, причемъ А. . Писемскій появился въ роли городничаго, П. И. Вейнбергъ — Хлестакова, а купцовъ, приносящихъ Хлестакову деньги, весьма типично изображали Достоевскій, Островскій и Тургеневъ…
Однимъ словомъ, театръ возвысился. Театральное дло стало на одной доск съ литературой. Театральнымъ искусствомъ интересовались вс, и участія въ подобныхъ спектакляхъ добивались многія лица съ положеніемъ. Добивался въ нихъ участія и скромный подпоручикъ, ученикъ инженерной академіи, В. А. Крыловъ.
Ему удалось войти въ кружки наиболе ревностныхъ устроителей спектаклей, и онъ участвовалъ въ нсколькихъ видныхъ спектакляхъ, исполняя видныя роли. Такъ, онъ игралъ тогда Чацкаго, Кузовкина (‘Чужой хлбъ’, Тургенева) и Жадова (‘Доходное мсто’). Особенный успхъ В. А. имлъ въ ‘Доходномъ мст’. Эта пьеса въ то время была запрещена цензурой и еще не шла въ Императорскихъ театрахъ, но любители рискнули сыграть ее. В. А. Крыловъ игралъ Жадова прекрасно и въ послднемъ дйствіи съ такимъ искреннимъ увлеченіемъ произнесъ монологъ о честномъ труд, что весь театръ разразился рукоплесканіями, и публика такъ долго кричала ‘bis’, что Жадову пришлось повторить весь монологъ цликомъ…