Узорочная пестрядь. Сергя Атавы (С. Н. Терпигорева). Изданіе Ф. Н. Плотникова. 1883 г.
Узорочная пестрядь. Сергя Атавы (С. Н. Терпигорева). Изданіе Ф. Н. Плотникова. 1883 г.
Е. Н.
‘Русская Мысль’, No 7, 1883
Узорочная пестрядь. Сергея Атавы (С. Н. Терпигорева), Некрасова Екатерина Степановна, Год: 1883
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Почему книга названа ‘Узорочная пестрядь’ и что общаго иметъ это названіе съ фельетонами, отрывками, разсказами и комедіей: ‘Сліяніе’, составляющими содержаніе книги, это такъ и не разршаетъ читатель, хотя бы самымъ усерднйшимъ образомъ прочелъ весь томъ съ начала до конца. Подъ страннымъ заглавіемъ авторъ на обложк же помщаетъ выписку изъ Экономическаго Встника, въ которой объясняется, что такое ‘узорочная пестрядь’. ‘Это’ предмет производства хлбородной полосы Россія. Мсто дйствія помщенныхъ разсказовъ — тоже хлбородная полоса Россіи — Тамбовская губернія, вотъ и общность содержанія съ заглавіемъ. На основаніи такой связи возможно было окрестить книгу ‘черноземомъ’ или просто назвать: ‘Цвтная капуста’, которая тоже есть одинъ изъ продуктовъ плодородной полосы Россіи.
Кром фельетоновъ, здсь помщены вс сколько-нибудь дльные разсказы: ‘Красные Талы’, ‘Рафаэль’, ‘Семирамидины сады’ и комедія ‘Сліяніе’ — и вс касаются того же крпостного быта, которому г. Атава посвятилъ уже цлыхъ два тома подъ именемъ: ‘Оскудніе’. Здсь опять выступаетъ тотъ же помщикъ-самодуръ, у котораго все ходитъ по струнк, который неукоснительно требуетъ подчиненія, если же оно нарушается, онъ немилосердно мытарится надъ провинившимися,— тотъ же самодуръ, который не знаетъ никакихъ преградъ своему желанію, своимъ прихотямъ. Когда его застигаетъ манифестъ о вол, это событіе ему оказывается уже не подъ силу — и онъ умираетъ. Уцлвшіе же посл манифеста начинаютъ фантазировать о сліяніи помщиковъ съ мужиками. Для этого устраиваютъ обды въ своемъ дом еще полномъ и богатомъ всякими запасами отъ недавнихъ блаженныхъ временъ. Ради желаннаго сліянія, на торжественный обдъ съ иллюминаціей и другими увеселеніями приглашаются не только мужики, но и бабы,— разумется, т, которыя посмазливе. За обдомъ произносятся рчи, въ которыхъ много умилительныхъ словъ, но очень мало здраваго смысла. Дворянскіе подростки, нахавшіе на каникулы въ деревню, сливаются на праздник съ хорошенькими крестьянками, подчуя ихъ предварительно — по-новому — шампанскимъ и затмъ до-старому — удаляясь въ уединенныя бесдки… Все это уже старыя темы… Мы не хотимъ оказать, чтобъ он не стоили вниманія, чтобъ о нихъ нечего было, сказать… Нтъ, он еще далеко не исчерпаны, о нихъ говорятъ и будутъ говорить. Он стары у г. Атавы. Онъ уже много говорилъ о нихъ: на эту тему, почти съ тми-же аксесуарами и подробностями, онъ написалъ свои первые два тома.
Данная книга — повтореніе тхъ же картинъ и въ той же отрывочной форм, за то безъ прежней новизны для читателя, какую имли разсказы ‘Оскудніе’. Вс выведенные здсь крпостники съ ихъ антуражами уже извстны читателю по ‘Оскудніи’.
‘Рафаэль. Иванъ Степановичъ’. Это самый цльный разсказъ изъ всхъ, вошедшихъ въ ‘Узорочную пестрядь’. Разсказъ полонъ жизни, необыкновенно влечетъ къ себ читателя, какъ по совершенно новому тяну крпостного художника, такъ и по милой фигурк мальчика-разскащика, болвшаго и страдавшаго за измученнаго и сгубленнаго талантливаго юношу, Крпостной Рафаэль хоть и дождался 19 февраля 1861 года, но для него, какъ наврно и для многихъ другихъ, воля уже запоздала. Она спился, для него все уже было кончено.
Это единственный разсказъ, который убждаетъ читателя, что авторъ далеко не безъ таланта, въ чемъ крпко заставляютъ сомнваться почти вс остальныя вещи этой книги, въ особенности комедія… Ода скорй напоминаетъ каррикатуру на пьесу, балаганный фарсъ — по крайней утрировк всхъ лицъ и разговоровъ на тему, уже развитую въ ‘Оскудніи’.
Тутъ же пробуетъ авторъ заводить рчи о народ вольномъ, объ его жизни положеніи теперь… Но, кажется, это совсмъ не его emploi, не его статья… ‘Степная деревня, ея жизнь, печали и радости’ представляютъ блдное пережевываніе давно извстныхъ фактовъ. Что для автора ново, то старо кажется уже для обычнаго читателя, къ тому же и не занятно. Хотя бы взять разсказъ о жизни молоканъ. Все, что авторъ сказалъ здсь объ этой любопытной сект, такъ обще, такъ давно извстно, что онъ самъ выдаетъ себя окончательно новичкомъ въ этой сред,— видно, что онъ усплъ только заглянуть, удивился и пошелъ разсказывать…
О народ многіе писали, многіе пишутъ, но далеко не всхъ читаетъ публика… Посл разсказовъ Гл. Успенскаго она не въ силахъ читать фельетоны на тему о народ, народной грамотности, народныхъ учителяхъ, каковы разсказы г. Атавы. И что за философію разводитъ здсь авторъ!… Онъ возстаетъ противъ устройства оффиціальныхъ народныхъ сельскихъ школъ, противъ сельскихъ библіотекъ, противъ выписыванія въ эти библіотеки, политическихъ газетъ. И не то, чтобы увидавши плохо устроенную школу и библіотеку, онъ отрицалъ именно эти плохія, говорилъ бы за ихъ улучшеніе или переустройство,— нтъ, онъ просто требуетъ ихъ огульнаго уничтоженія: ‘не надо, не надо!…’ Ко всему этому надо прибавить безцеремонное повтореніе авторомъ своихъ разсужденій. Вотъ хотябы о черничкахъ (такъ называются въ деревняхъ двушки, не вышедшіе замужъ, знающія грамот и одвающіяся въ черное), два раза повторяетъ одно и то же, чуть не слово въ слово въ стать: ‘Степная деревня’ 63) и въ другой: ‘На служб’ (стр. 124).