![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/sh01-8.jpg)
УСМИРЕНІЕ СТРОПТИВОЙ.
Зин. Венгерова.
Усмирение строптивой, Венгерова Зинаида Афанасьевна, Год: 1902
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Источник: Шекспиръ В. Полное собраніе сочиненій / Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 1, 1902.
‘Усмиреніе строптивой’ относится приблизительно къ тому же времени, какъ ‘Комедія ошибокъ’ и ‘Безплодныя усилія любви’. Напечатана она была впервые въ in folio 1623 года, но точная дата ея появленія на сцен не установлена. Извстно только, что до комедіи Шекспира на сцен имла большой успхъ другая пьеса на тотъ же сюжетъ, напечатанная въ 1594 году подъ заглавіемъ: ‘A Pleasant Conceited History, called the Taming of a Shrew’. Второе и третье изданіе вышли въ 1596 и 1607 гг. Шекспиръ имлъ ее въ виду, назвавъ свою пьесу ‘The Taming of the shrew’, въ противоположность ‘a shrew’ старой пьесы, т. е. какъ бы говоря не о всякой вообще упрямиц, a o той, которая уже извстна публик.
Принадлежность ‘Усмиренія строптивой’ къ раннему періоду творчества Шекспира доказывается рядомъ ея характерныхъ особенностей: стиль, версификація, композиція, неравномрный стихъ, такъ называемые ‘doggrelrhymes’, щеголянье школьной ученостью и латинскими или итальянскими цитатами — все это совершенно въ дух раннихъ пьесъ Шекспира, какъ и переодванія и подставныя лица. Подчиненность итальянскому вкусу сказывается и въ томъ, что за исключеніемъ центральныхъ лицъ, Петручіо и Катарины, вс остальные — ходячіе типы старой итальянской комедіи. Чисто англійскія фигуры — только Петручіо и Катарина. Но зато въ нихъ вложено много стихійной силы и творческаго юмора, облагораживающаго все, что можетъ казаться дикостью нравовъ, благодаря имъ итальянскій фарсъ со всми его условностями превращается въ одно изъ яркихъ произведеній Шекспира, и до сихъ поръ не сходитъ съ репертуара.
Сюжетъ ‘Усмиренія строптивой’ взятъ изъ разныхъ источниковъ. Какъ и въ старой пьес, которой пользовался Шекспиръ, здсь слиты три отдльныя комедіи: первая — исторія лорда и мдника, представленная въ пролог, вторая — исторія Люценціо, добивающагося руки Біанки путемъ разныхъ хитростей и переодваній, и третья — исторія Петручіо и Катарины. Сюжетъ пролога самый старинный, онъ взять изъ ‘Тысячи и одной ночи’: по желанію калифа, который хочетъ отблагодарить купца Абу Гассана за пріятно проведенный вмст вечеръ, Абу Гассана переносятъ спящаго во дворецъ, и когда онъ просыпается, его всячески стараются убдить, что онъ калифъ. Абу Гассанъ пользуется внезапно выпавшей на его долю властью, чтобы послать много золота своей матери и отомстить своимъ врагамъ. Отсюда извстное выраженіе ‘калифъ на часъ’. Въ конц дня Абу Гассану даютъ снотворный напитокъ и уносятъ его спящаго домой, такъ что все происшедшее можетъ показаться ему сномъ. Зимрокъ (‘Die Quellen des Shakespeares’) указываетъ на сходство этого мотива съ опытомъ, продланнымъ сицилійскимъ тираномъ Діонисіемъ надъ льстецомъ Дамокломъ, повшенный надъ его головою мечъ отравляетъ Дамоклу вс общанныя ему наслажденія. Но здсь представлена скоре суетность королевскаго блеска, чмъ суетность всей человческой жиэни. Тотъ же мотивъ положенъ въ основу драмы Кальдерона ‘Жизнь есть сонъ’. Разсказъ изъ ‘Тысячи и одной ночи’ извстенъ былъ въ Англіи во времена Шекспира по переводу Галланда. Кром того, разсказъ существовалъ въ передач знаменитаго венеціанскаго путешественника Марка Поло. Онъ же разсказанъ въ ‘The Waking Mans Dream’ (сборникъ анекдотовъ, изданныхъ Ричардомъ Эдвардсомъ въ 1570 году) и переданъ какъ историческій фактъ въ сборник Гуляра ‘Thrsor d’histoires admirables et merveilleuses de notre temps’, nepeведенномъ на англійскій языкъ Э. Гримезономъ (1607), разсказъ приведенъ подъ заглавіемъ ‘Vanit du monde magnifiquement represente’, тамъ дйствіе перенесено въ Брюссель, a лордъ, подобравшій пьяницу, замненъ герцогомъ Бургундскимъ. Тотъ же мотивъ разработанъ въ комедіи датскаго драматурга Гольберга, ‘Jeppe Paa Bierga’, Гольбергъ почерпнулъ свой сюжетъ изъ Jac. Bidermanni Utopia, въ которой исторія пьянаго мужика Меналка разсказана въ двухъ частяхъ — съ массой разнообразныхъ подробностей. Еще одинъ пересказъ существуетъ въ ‘Anatomy of Melancholy’ Бортона. Ho y Бортона, такъ же, какъ и въ баллад на ту же тему (сборн. Percy, Reliques of ancient Poetry, V. I, p. 238), ‘The frollesome Duke or the Tinkers good’ — ничего не упоминается о представленіи. Восточный характеръ этой нравоучительной исторіи сказывается въ томъ, что мораль ея сводилась къ признанію суетности всхъ мірскихъ благъ,— мимолетныхъ какъ сонъ. Но Гуляръ, разсказывая свою исторію герцога Бургундскаго, вспоминаетъ о поученіи Сенеки въ 59-мъ письм къ Люцилію, гд говорится, что наслаждаться и радоваться можетъ только человкъ благородный, справедливый и воздержанный. Уже въ пьес, предшествовавшей ‘Усvиренію строптивой’ Шекспира, проводится мысль Сенеки, a Шекспиръ въ своемъ пролог еще боле выясняетъ ее, онъ изображаетъ въ лиц Слайя грубую, невоспитанную натуру, перенесенную въ неподобающую ей среду. Не умя цнить боле возвышенныя удовольствія, Слай тяготетъ къ низменнымъ радостямъ своего прежняго существованія. Онъ просыпается въ Шекспировскомъ пролог съ требованіемъ кружки простого пива, a посл того, какъ его уже убдили въ томъ, что онъ лордъ и долженъ жить среди роскоши, онъ все-таки повторяетъ: ‘дайте мн кружку пива’. (Этой характерной подробности въ старой комедіи нтъ — ее Шекспиръ вставилъ для выясненія своей мысли). Въ старой комедіи исторія Христофора Слайя доведена до конца. Лордъ наталкивается на спящаго пьяницу Слайя, велитъ перенести его въ замокъ, гд происходятъ смшныя сцены его пробужденія среди роскошной обстановки, затмъ Слай присутствуетъ на спектакл, который и состоитъ въ исторіи ‘Усмиренія строптивой’. Во время представленія Слай напивается и засыпаетъ, его уносятъ спящаго на улицу и кладутъ передъ дверьми кабака, туда, гд его нашли. Когда онъ просыпается, то все происшедшее съ нимъ ему кажется сномъ, изъ котораго онъ, впрочемъ, вынесъ пользу, онъ не боится больше своей сварливой жены и ея ругани за пьянство,— онъ знаетъ, какъ нужно обращаться со своенравными женами. Шекспиръ сильно измняетъ прологъ старой пьесы, онъ сохраняетъ лишь основной мотивъ — крутой поворотъ въ судьб Слайя, и пользуется имъ какъ средствомъ произвести психологическій экспериментъ. Въ старой пьес затя лорда совершенно не мотивирована, онъ просто говоритъ слугамъ: ‘поднимите его и перенесите въ мой замокъ’. У Шекспира выдвигается интересный психологическій мотивъ: ‘господа’, говоритъ лордъ, ‘я хочу сдлать опытъ надъ этимъ пьяницей. Что если перенести его въ роскошную постель и т. д… Пожалуй, нищій забудетъ о своемъ прошломъ’. Въ этихъ словахъ, принадлежащихъ уже только Шекспиру и отсутствующихъ въ старой комедіи, заключается основная мысль пролога, a отчасти и всей пьесы. Можно-ли искусственно или по капризу измнить естественный порядокъ вещей? Отвтъ отрицательный. Эта мысль связываетъ прологъ съ содержаніемъ всей комедіи. Шекспиръ оживилъ прологъ старой пьесы множествомъ художественныхъ подробностей. Такъ, въ старой пьес лордъ, возвращаясь съ охоты, декламируетъ на тему о томъ, какъ спустилась ночь, говоритъ высокопарнымъ языкомъ, щеголяетъ миологическими сравненіями и т. д. У Шекспира же это замнено характерными реалистическими подробностями. Лордъ велитъ своимъ егерямъ устроить на ночь собакъ и обнаруживаетъ пониманіе и любовь къ спорту и охот. Въ старой пьес есть только три стиха — приказъ накормить собакъ, хорошо поработавшихъ въ теченіе дня. У Шекспира вмсто этого свжій, колоритный діалогъ двухъ охотниковъ о качествахъ и свойствахъ каждой собаки. Затмъ, когда проснувшемуся въ роскошной обстановк Слайю предлагаютъ разныя развлеченія и удовольствія, то въ старой пьес говорится только о богатыхъ одеждахъ, о яствахъ, застольной музык и охот, причемъ вся сцена очень короткая и блдная. Шекспиръ вводитъ множество подробностей, обрисовываетъ низменность Слайя, восхваляетъ музыку и радости охоты очень образно и поэтично и вводитъ описанія трехъ картинъ на миологическіе сюжеты (Адонисъ, Іо и Дафне), выказывая знаніе и пониманіе итальянской живописи. Это мсто пролога пользуется большой извстностью. какъ одно изъ доказательствъ того, что Шекспиръ бывалъ въ Италіи — хотя, конечно, онъ могъ знать картины по копіямъ, существовавшимъ въ Англіи. Шекспиръ обрываетъ исторію Слайя на томъ мст, когда актеры начинаютъ представленіе комедіи. Затмъ еще только одинъ разъ, въ конц перваго акта комедіи, дйствіе прерывается вопросомъ Слайя, скоро-ли кончится представленіе. Слуга его убждаетъ не спать, a слушать, a Слай хвалитъ пьесу, но желаетъ, чтобы она скоре кончилась. Посл того о Слай совершенно забываютъ, и конца его исторіи, въ противоположность старой пьесы, y Шекспира нтъ.
Прологъ, какъ мы сказали, связанъ y Шекспира съ самой комедіей общей идеей о необходимости подчиняться своему природному назначенію: мдникъ все-таки остается мдникомъ, и какими бы тонкими яствами его ни кормили, онъ проситъ въ конц концовъ кружку пива. И женщина, какъ бы она ни была своенравна, все же должна подчиниться мужчин и быть ‘подъ началомъ’. Мораль эта намчена уже въ старой пьес, но Шекспиръ облагородилъ ее и внесъ въ дйствія лорда психологическую мотивировку, a въ изображеніе новой обстановки Слайя художественныя подробность. И въ этомъ измненномъ вид прологъ иметъ для комедіи Шекспира еще особое значеніе. Онъ устанавливаетъ извстнаго рода атмосферу, нужную для выясненія дальнйшаго смысла. Прологъ — шутка съ переодваніемъ, затянная размышляющимъ лордомъ и для своего развлеченія, и для того, чтобы сдлать опытъ надъ наивной человческой душой. Уже самая фабула пролога основана на игр, на представленіи недйствительнаго дйствительнымъ, a комедія ‘Усмиреніе строптивой’ является уже представленіемъ въ представленіи. Этимъ фантазіи и юмору предоставляется обширная свобода. Выведенные характеры и типы могутъ быть преувеличены какъ маски во время карнавала: дйствія и слова могутъ быть грубы и рзки — все это оправдывается шуточностью представленія, даетъ возможность подъ видомъ дозволенной карикатуры выяснить серьезную основную мысль. Прологъ нуженъ для того, чтобы придать комедіи характеръ фарса, a въ фарс можно доводить положенія до крайности, характеры до грубости, изображать условные типы народной комедіи, пестрить дйствіе выходками шутовъ — и все это не въ ущербъ внутреннему смыслу комедіи, a только для боле яркаго выясненія его. Вторая комедія, заключенная въ ‘Усмиреніи строптивой’ — исторія сватовства Люценціо. Источникомъ ея является прежде всего комедія Аріосто ‘Gli Suppositi’, извстная въ Англіи по переводу Джоржа Гасконя (1566). Эта часть ‘Усмиренія строптивой’ въ сущности наимене интересная, будучи мене всего оригинальной. Въ ней, во-первыхъ, очень сильно вліяніе итальянскаго народнаго театра. Дйствующія лица — типичныя маски commedia dell’arte. Отецъ Біанки и Катарины, старикъ Баптиста — скаредный и одураченный въ конц концовъ отецъ, встрчающійся часто въ старыхъ итальянскихъ комедіяхъ. Онъ прежде всего жаденъ и откровенно готовъ отдать любимую дочь за того, кто предложитъ за нее больше денегъ, два претендента на руку Біанки — молодящійся фатъ Греміо и тщеславный Гортензіо — тоже лишены всякой индивидуальности. Оба они глупы и легко примиряются съ потерей невсты: Греміо утшается своимъ участіемъ въ свадебномъ пир, a Гораціо женитьбой на боле сговорчивой вдов. Наиболе привлекательный изъ претендентовъ — изящный, нжный Люценціо, но онъ тоже безцвтенъ при всемъ своемъ благородств и выясненъ лишь постольку, поскольку это нужно для оправданія выбора Біанки. Сама Біанка, гораздо мене интересная, чмъ ея строптивая сестра, задумана нсколько лицем 123,рной кокеткой, которая рисуется своей смиренностью — объ этомъ очень врно говоритъ Гервинусъ. Что въ ея мнимой кротости есть значительная доля кокетства — видно изъ заключительной сцены комедіи, Біанка оказывается гораздо боле строптивой, чмъ ея смирившаяся сестра. Біанка выведена въ комедіи для того, чтобы оттнить собою характеръ Катарины: она примрная двица — и одинъ видъ ея раздражаетъ ту, которой она ставится въ примръ. Эта нарочитость лишаетъ характеръ Біанки реальнаго интереса. Она — блдная копія Люциліи изъ ‘Комедіи ошибокъ’. Вс остальныя дйствующія лица этой части комедіи — повторенія типовъ, часто встрчающихся y Шекспира. Полу-слуга, полу-довренный Люценціо-Траніо принадлежитъ къ семь пронырливыхъ, но чистосердечныхъ и преданныхъ своему господину слугъ, Шутъ Груміо, слуга Петручіо, одинъ изъ остроумнйшихъ шутовъ Шекспира. У него есть фамильное сходство съ Дроміо изъ ‘Комедіи ошибокъ’, но его остроуміе мене сводится къ игр словъ, a состоитъ скоре въ шутливомъ отношеніи къ грустнымъ житейскимъ истинамъ.
Переодваніе Люценціо въ учителя латинской поэзіи, Гортензіо въ учителя музыки, странствующаго ученаго (педанта) въ отца Люценціо — Винценціо, и встрча настоящаго Винценціо съ подложнымъ — вся эта интрига, разршающаяся общимъ примиреніемъ съ тайною женитьбою Люценціо на Біанк — совершенно такая же, какъ въ комедіи Аріосто. Въ пьес Шекспира она играетъ побочную, служебную роль, какъ противоположеніе совершенно иного рода любовному поединку между главными героями пьесы, Петручіо и Катариной. Сочетаніе двухъ или трехъ параллельныхъ дйствій — очень обычный пріемъ въ комедіяхъ Шекспира, но въ боле зрлыхъ произведеніяхъ вторыя пары боле выпуклы и жизненны. Въ обработку старой пьесы, гд тоже есть исторія благонравныхъ сестеръ Катарины (ихъ тамъ дв, a не одна, вторую Шекспиръ замнилъ вдовой), Шекспиръ внесъ много измненій. Въ старой комедіи дйствіе происходитъ въ Аинахъ, и любовь между двумя юношами, Авреліемъ и Полидоромъ, и двумя сестрами Катарины, Эмиліей и Филеной, изображена безъ всякой индивидуализаціи характеровъ. Переодванія тамъ не имютъ прямого отношенія къ дйствію: сынъ герцога выдаетъ себя за купца безъ всякой надобности — отчасти для того, чтобы внушить любовь только къ себ, a не къ своему сану. Слугу же своего онъ уже безъ всякой цли выдаетъ за сына герцога, т. е. за себя. Въ комедіи Шекспира кандидаты на руку Біанки, при всей своей близости къ типамъ итальянской народной комедіи, все же живы и остроумны, игрой въ переодванія и своими веселыми хитростями они вносятъ въ комедію атмосферу беззаботнаго карнавала, и этимъ создается самый подходящій фонъ для исторіи Петручіо и Катарины. Въ старой пьес тоже появляется отецъ Аврелія (по пьес Шекспира Люценціо), онъ представленъ герцогомъ Сестскимъ, комическая сцена встрчи настоящаго герцога съ подставнымъ имется такимъ образомъ и въ старой комедіи, но Шекспиръ боле индивидуализировалъ своего Винценціо. Въ старой пьес герцогъ совершенная маріонетка, какъ и вс остальныя лица, за исключеніемъ строптивой Катарины и ея упрямаго мужа. Мотивировка хитрости Люценціо и всхъ переодваній боле разработана y Шекспира, такъ какъ отецъ Біанки иметъ боле опредленный характеръ, онъ такъ жаденъ, что ни за что не отдалъ бы дочь за Люценціо, если бы послдній не похвалялся своимъ богатствомъ, a такъ какъ старикъ еще требуетъ доказательствъ правды словъ Люценціо, то является необходимость съ одной стороны раздобыть подставного отца, a съ другой — устроить тайный бракъ прежде, чмъ откроется правда. Въ старой пьес вся эта комедія съ подставнымъ отцомъ совершенный hors-d’oeuvre, тайнаго брака нтъ, и благополучная развязка представлена въ очень скомканномъ вид. Шекспиръ, какъ всегда, внесъ психологическій интересъ въ разработку чисто фактическихъ данныхъ своего источника.
Центральный интересъ комедіи заключается, конечно, въ третьей изъ входящихъ въ нее пьесъ — въ исторіи Петручіо, усмиряющаго Катарину. Въ противоположность итальянскому характеру всей остальной пьесы, этотъ мотивъ боле національный. Разсказы о сварливыхъ женахъ — излюбленная тема въ старой англійской литератур.
Гервинусъ указываетъ на разсказъ ‘Tom Taylor and his wife’ (1569), на ‘Гризельду’ Чэтля. Въ старой пьес этотъ сюжетъ разработанъ съ грубоватымъ народнымъ юморомъ, и мораль главнымъ образомъ сводится къ тому, что мужчин слдуетъ показать свое превосходство надъ женщиной и для ея собственной пользы научить ее кротости и смиренію. Вн Англіи тотъ же мотивъ встрчается уже въ восточныхъ сказаніяхъ. Въ ‘Kisseh Kuhn der Persische Erzhler’ (Berl., 1829), сборник восточныхъ разсказовъ изъ ‘Sketches of Persia’, есть ‘Исторія кошки’, которая вмст съ французскимъ фабліо ‘La Dame qui fut colie’ (см. Dunlop, II, p. 444) наиболе близко подходитъ къ свернымъ сказаніямъ объ укрощеніи строптивыхъ женъ: Садикъ Бекъ, женившійся на гордой дочери набоба, доказываетъ ей свое превосходство тмъ, что спокойно убиваетъ ея любимую кошку, посл чего жена начинаетъ бояться и уважать мужа. Много варьяцій на ту же тему есть отчасти въ романской, отчасти же и даже боле всего въ сверныхъ литературахъ. Есть разсказъ Хуана Мануэля о граф Луканор, усмиряющемъ строптивую женщину, и въ сущности къ той же категоріи испытаній врности и кротости жены принадлежитъ и послдняя новелла въ Декамерон Боккачіо — о Гризельд, дочери угольщика. Рейнгольдъ Келлеръ приводитъ въ III т. Shakespeare-Jahrbuch (1868) очень интересную ютландскую сказку изъ сборника Свэнда Грунтвига ‘Garnie danske Mindei, Flkemunde’ (1854—61), гд для укрощенія строптивой жены предлагается тоже рядъ крутыхъ чисто физическихъ мръ. Въ сказк говорится о трехъ сестрахъ, Каренъ, Маренъ и Метт. Вс он были очень красивы, но своенравны, a Метта еще боле чмъ другія, и потому ей трудне было выйти замужъ. Но женихъ съумлъ обуздать ея нравъ. Во-первыхъ, своимъ обращеніемъ съ животными, которыхъ онъ пристрливаетъ при первомъ непослушаніи, онъ показываетъ жен, какъ опасно нарушать его волю. Затмъ онъ всячески провряетъ ея покорность, заставляетъ ее утверждать при вид журавлей, что это вороны, при вид куръ, что это галки. Затмъ уже окончательная проврка происходитъ въ дом родителей Метты, куда мужъ ея прізжаетъ вмст съ нею въ гости. Метта оказывается покорне всхъ другихъ сестеръ. Эта сказка относится почти ко времени Шекспира, такъ что можно было бы привести ее въ зависимость отъ комедіи Шекспира или отъ старйшаго ‘Усмиренія строптивой’, если бы тотъ же мотивъ — въ особенности убійство собаки и лошади на возвратномъ пути изъ церкви — не повторялся въ очень старинныхъ поэмахъ, какъ, напр., въ одномъ изъ старыхъ французскихъ ‘фабліо’ (сборн. Барбазана ‘Fabliaux et Contes’), въ произведеніи одного средневковаго нмецкаго поэта ‘Frauenzucht, въ сборник фарсовъ ХІІІ-го вка, въ ‘El Conde Lukanor’ дона Хуана Мануэля (умер. въ 1326 г., изд. А. фонъ Келеромъ въ 1830 г. въ Bibliotheca Castellana), во второй новелл 8-й ‘Ночи’ Г. Страпаролла, гд Пизардо ведетъ свою жену тотчасъ же посл свадьбы въ конюшню и закалываетъ на ея глазахъ упрямую лошадь. Тотъ же мотивъ повторяется въ сказк Гримма ‘Knig Drosselbart’, въ фарс Ганса Сакса, ‘Der bse Rauch’ (Tieck, Deutsch. Theater I, стр. 19—28). Въ старомъ ‘Усмиреніи строптивой’, гд шекспировскій Петручіо носитъ имя Фернандо, Катарина не столь пассивна, какъ въ старйшихъ преданіяхъ, гд она собственно съ первой же минуты подчиняется пугающему ее мужу. Она очень бойко отругивается отъ своего жениха, причемъ, однако, говоритъ въ сторону, что вышла за него замужъ, чтобы не остаться въ старыхъ двахъ. Сцены усмиренія очень грубы въ старой пьес, причемъ въ дйствіяхъ Фернандо нтъ буйной непосредственности, которая составляетъ прелесть Петручіо. Фернандо каждый разъ выдаетъ нарочитость своего поведенія. Онъ говоритъ Кэтъ: ‘Сегодня мой день — завтра ты будешь хозяйкой, и я буду слушаться твоихъ приказаній’,— т.-е. хитростью заманиваетъ ее, чтобы тмъ временемъ окончательно сломить ея упрямство. Моря ее голодомъ и пугая ее своими бшенными выходками противъ слугъ, онъ постоянно заявляетъ, что поступаетъ такъ ради педагогическихъ цлей,— a когда, наконецъ, она смирилась и готова въ угоду ему счесть старика за цвтущую двушку, Фернандо хвалитъ ее и говоритъ, что ученіе закончено.
Изъ всхъ этихъ данныхъ, почерпнутыхъ изъ разныхъ источниковъ, Шекспиръ создалъ свою безсмертную парочку веселыхъ упрямцевъ. Многіе критики упрекаютъ Шекспира въ грубости поединка, происходящаго между двумя властными натурами, другіе, напротивъ того, стараются облить и Катарину и Петручіо отъ упрековъ въ грубости. Если сравнить комедію Шекспира со сказаніями о строптивыхъ женахъ въ старой литератур, то преимущество на сторон Шекспира уже въ томъ, что чисто физическія средства усмиренія замнены y него нравственными. Въ англійской баллад, (написанной около 1560 г.), ‘Веселая шутка о строптивой и злой жен’, мужъ до крови бьетъ жену и заворачиваетъ ее потомъ въ просоленную лошадиную шкуру, чмъ навсегда усмиряетъ ее. Чисто физическія средства для усмиренія рекомендуются и въ другихъ старыхъ разсказахъ о злыхъ женахъ. Шекспиръ же изображаетъ торжество не мужского кулака надъ женскимъ упрямствомъ, a мужского ума и нравственной силы. Нкоторые критики склонны видть недостойный фарсъ въ исторіи Катарины и Петручіо. Такъ Бультгауптъ (‘Dramaturgie des Shauspiels’) называетъ Петручіо циникомъ, который гонится только за деньгами, a его способъ укрощенія называетъ ‘eine Pferdekur’. Переворотъ въ характер Катарины онъ считаетъ совершенно не мотивированнымъ, хотя ее самое ставитъ нсколько выше, онъ называетъ ее ‘суровой двственницей’, напоминающей собою Брунгильду, но всю пьесу относитъ къ разряду грубыхъ фарсовъ, лишенныхъ психологическаго интереса. Защитникомъ Катарины и Петручіо является Гервинусъ, очень краснорчиво объясняющій психологію упрямой парочки. Катарина, по его мннію, не злая, а только раздраженная обстоятельствами двушка, не строптивая во чтобы то ни стало, a ребенокъ съ кипучей кровью, ея сварливость происходитъ отъ боязни остаться старой двой. ‘провожать обезьянъ въ адъ’, какъ она говоритъ въ раздраженіи. Она очень искренна, и тмъ нравится Петручіо, но въ сущности наивна и уступчива — не на словахъ, a въ душ. Петручіо, какъ доказываетъ Гервинусъ, не грубъ, a только держится извстнаго рода политики. По мннію Ульрици, характеры Катарины и Петручіо вполн соотвтствуютъ основной мысли пьесы, т.-е. выясняютъ необходимость каждаго человка быть тмъ, къ чему его предназначила природа. Петручіо возвращаетъ Катарину на путь истины и лечитъ ее при этомъ испытаннымъ средствомъ гомеопатовъ — ‘similiasimilibus’, своими вспышками онъ доказываетъ ей уродство гнва и упрямства. Того же приблизительно мннія держится и Крейсигъ, говоря, что въ ‘Усмиреніи строптивой’ проповдуется превосходство мужа надъ женою. Эхельгейзеръ указываетъ на величіе юмора Шекспира, облагораживающаго кажущуюся грубость нравовъ. Петручіо казался бы нестерпимымъ циникомъ и его система усмиренія не могла бы интересовать, если бы во все, что онъ длаетъ, Шекспиръ не внесъ столько стихійной веселости и не показалъ бы этимъ, что за грубой оболочкой скрывается любящая душа. И Катарина только упряма, a не зла, только озлоблена безтактнымъ отцомъ и привыкла защищаться дерзостями. Юморъ мотивируетъ и перерожденіе ея нрава — Катарина начинаетъ смиряться передъ Петручіо уже тогда, когда его приказанія становятся окончательно шуточными, когда онъ требуетъ, чтобы она заговорила со старикомъ Винценціо, какъ съ молодой двушкой.
Вс эти сужденія критиковъ, въ особенности же защитительная рчь Гервинуса, относятся къ разряду излюбленныхъ нмецкими критиками Ehrenrettungen. Такъ какъ Катарина и Петручіо принадлежатъ къ оклеветаннымъ типамъ, то критики стараются ‘облить’ ихъ. Въ сущности это едва-ли нужно. Въ пьес Шекспира слдуетъ отдлить мораль пьесы отъ психологическаго и художественнаго замысла. Мораль ея не возвышенная. Шекспиръ ничмъ не отличается отъ людей своего времени въ пониманіи идеаловъ семейной жизни. Для него женщина — идеалъ кротости и послушанія, врности и любви, и таковы вс его героини, он страстно отдаются любви, готовы всмъ пожертвовать и всхъ покинуть для соединенія съ любимымъ человкомъ — и становятся кроткими, покорными женами посл замужества. Всякое проявленіе рзкой самобытности Шекспиръ считаетъ отсутствіемъ женственности, уклоненіемъ отъ долга, проступкомъ, заслуживающимъ кары. Старинный сюжетъ о наказаніи строптивыхъ женъ вполн подходилъ поэтому для его замысла, и новой морали онъ въ него не внесъ. Для современныхъ понятій о свобод и равноправности женщинъ ‘Усмиреніе строптивой’, конечно, представляется весьма дикимъ, но комедію Шекспира нужно разсматривать не со стороны ея нравоучительнаго содержанія, объяснимаго лишь историческимъ путемъ. Позднйшіе поэты и драматурги совершенно иначе трактовали психологію самобытныхъ, сильныхъ женскихъ натуръ. ‘Турандотъ’ Шиллера тоже превышаетъ ‘законъ жeнcтвeннocти’ и въ конц концовъ наказана за это, т.-е. возвращена на путь истины силой любви, ‘Princess’ Тенисона принадлежитъ также къ разряду строптивыхъ женщинъ, возмутившихся противъ власти мужчинъ, и тоже смиряется, когда въ ней просыпается чувство любви. Но об он — дочери боле утонченной культуры, и ихъ строптивость изображена, какъ законный протестъ личности противъ судьбы. У Шекспира же протестъ Катарины только смшонъ, и ‘обращеніе’ ея представлено въ вид легкой, веселой шутки.
Но прелесть комедіи Шекспира въ иномъ — въ стихійной веселости, въ сил жизни этихъ двухъ самобытныхъ здоровыхъ натуръ. Пусть въ угоду морали подчиненной окажется женщина, а побдителемъ мужчина, все же въ самомъ поединк сказывается большая внутренняя свобода.Оба, и Петручіо и Катарина, радуются своей сил и сил другого, готовы полюбить другъ друга за силу сопротивленія. Катарина подчиняется не насилію, а той полнот жизни, которую она видитъ въ Петручіо, и ее веселитъ борьба, напрягающая вс силы ея души. Въ этой свжести характеровъ, въ этой искренности и непосредственности натуръ, вся прелесть двухъ упрямцевъ, грубость поступковъ смягчена психологической мотивировкой. Петручіо больше хвастаетъ своимъ цинизмомъ, тмъ, что въ невст онъ цнитъ только ея приданое — на самомъ дл ему нравится Катарина своей искренностью и цльностью — гораздо боле привлекательной, чмъ полулицемрная кротость Біанки. Ихъ поединокъ разыгрывается на почв несомннной любви, и это все оправдываетъ. Критики говорятъ о неожиданности перерожденія Катарины, о необъяснимомъ превращеніи ея въ кроткую жену. Не ничмъ инымъ не могъ разршиться конфликтъ между двумя своеволіями. Въ сущности внутренней борьбы между ними нтъ, потому что Катарина сразу видитъ въ Петручіо подходящаго ей мужа и подчиняется его своевластію. Вся его игра ‘въ тирана’ ведется съ большой веселостью. Петручіо никогда не бываетъ грубъ съ Катариной, онъ только бсится на окружающихъ, и какъ бы изъ любви къ жен уничтожаетъ ду и платье, ей предназначенное — какъ недостаточно хорошее для нея. Отдаваясь своей природной вспыльчивости, онъ тмъ самымъ даетъ урокъ Катарин, показывая, что въ смысл упрямства y нихъ нашла коса на камень. Петручіо не ‘представляется’ вспыльчивымъ, а только отдается теченію своей натуры — и въ этомъ тоже большое обаяніе. ‘Усмиреніе’ совершается не путемъ холоднаго разсчета, а столкновеніемъ двухъ равныхъ натуръ, изъ которыхъ одна подчиняется другой, именно въ силу своего сходства съ ней. Петручіо къ тому же всячески облегчаетъ Катарине путь къ примиренію. Онъ устраиваетъ ей сцены въ присутствіи третьихъ лицъ, для того, чтобы у нея было внутреннее оправданіе, что она сдерживается изъ самолюбія. Затмъ, онъ ее обезоруживаетъ шуточностью своихъ приказаній: при встрч со старикомъ Винченціо — она уже входитъ во вкусъ шутокъ мужа и съ удовольствіемъ называетъ старика цвтущей молодой двушкой. Послдняя сцена банкета, гд Катарина читаетъ мораль другимъ женамъ — вовсе не результатъ запугиваній Петручіо, а вполн искренняя исповдь умудренной женщины. Психологія Петручіо и Катарины совершенно ясная, и вся прелесть въ подробностяхъ столкновеній: въ разработк сценъ Шекспиръ сильно измняетъ текстъ старой пьесы, вводитъ много кокетства, задора, юной необузданности, молодечества въ схватки молодыхъ супруговъ. Юморъ его такъ неувядаемо свежъ, такъ проникнутъ жизнерадостностью здороваго сильнаго вка, что обаяніе его сохранилось и для насъ — какъ ни чужда намъ мораль пьесы. Какъ опытъ разршенія вопроса объ отношеніяхъ мужа и жены, комедія Шекспира вызываетъ даже не негодованіе, a улыбку, но какъ художественное произведеніе она одинъ изъ самыхъ яркихъ памятниковъ жизнерадостности эпохи Возрожденія — такой же памятникъ какъ, изъ боле раннихъ, ‘Декамеронъ’ Боккачіо, какъ, изъ послдующихъ, картина Рубенса ‘Kermess’.
‘Усмиреніе строптивой’ было предметомъ множества позднйшихъ передлокъ. Англійскій актеръ Гаррикъ передлалъ ее въ довольно грубый 3-актный фарсъ ‘Саtharine and Petrucchio’ (1756), a до него сдлана передлка I. С. Worsdale’емъ (1736). Въ Германіи существовало много передлокъ: комедія ‘Kunstberalle Knste ein bs Weib gut zu machen’ (1672, изд. Khler’омъ въ 1864,. фарсъ ‘Die bse Karharina’ Xp. Вейзе (1705) и др. Въ новйшее время Гауптманъ воспользовался прологомъ ‘Усмиренія’ для своей комедіи ‘Schluck und Jau’.