Джон Китс и его поэзия, Венгерова Зинаида Афанасьевна, Год: 1899 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 37 минут(ы)

ДЖОНЪ КИТСЪ И ЕГО ПОЭЗІЯ
Изъ исторіи англійской литературы.

Англійская литература начала XIX-то в. представляетъ замчательную эпоху развитія національнаго генія. Начиная съ поэтовъ такъ-называемой ‘озерной’ школы (Lake-poets), Вордсворта, Кольриджа, Соути и другихъ, она отрекается отъ классическихъ традицій XVIII-го в. и вступаетъ на новый путь — натурализма. Цлый рядъ поэтовъ видоизмняетъ въ частностяхъ основную черту новаго направленія, и вскор образуется новая литературная школа, которая вступаетъ въ борьбу съ узко-національнымъ романтизмомъ Вальтеръ-Скотта и Вордсворта, охватываетъ всю Европу своимъ могучимъ, вдохновеннымъ словомъ и даетъ литератур безсмертныя имена Байрона и Шелли.

Эпоха этой борьбы двухъ направленій, тсно связанной съ политическими событіями времени, къ сожалнію весьма неполно или, скоре, односторонне освщена критикой. Имя Байрона, блестящей главы новой школы, затмило его остальныхъ современниковъ, не уступающихъ ему, однако, во многихъ отношеніяхъ, они, быть можетъ, лишь скромне выступали, чмъ гордый лордъ, занимавшій всю Европу своими личными страданіями, соціальное положеніе мене выдвигало ихъ, чмъ владльца Newstead Abbey, члена палаты лордовъ. Нкоторые изъ нихъ, однако, далеко не заслуживаютъ забвенія, и на слдующихъ страницахъ мы постараемся выдвинуть изъ тни, окружающей еще молодую литературу времени Байрона, одного изъ лучшихъ ея представителей, весьма мало извстнаго вн Англіи и почти неизвстнаго у насъ — Китса.

Изучая литературу той эпохи, мы невольно останавливаемъ свое вниманіе на небольшомъ кружк литераторовъ, образовавшемся еще въ дни славы ‘озерныхъ’ поэтовъ и цль котораго — дятельный протестъ противъ исключительности въ поэзіи тогдашнихъ кумировъ, какъ Вордсвортъ, Скоттъ, Соути, и борьба противъ ихъ политическаго направленія. Кружку этому было суждено дать Англіи лучшихъ поэтовъ и писателей вообще, играть значительную роль въ дятельности Байрона, связаннаго съ нимъ дружескими и литературными отношеніями. Центромъ его является извстный въ свое время литературный критикъ и поэтъ — Ли Гентъ (Leigh Hunt), и группирующіеся около него молодые писатели представляютъ рдкій примръ идеальной дружбы и единенія, кром Гента, мы тамъ встрчаемъ Чарльса Лэмба, извстнаго юмористическаго писателя, шекспирологовъ Ковдена, Кларка, Газлитта, поэта Райнольдса, живописцевъ Гайдона и Северна и, наконецъ, Шелли, Китса и въ связи съ ними Байрона. Въ то время какъ послдній сразу пріобрлъ первоклассное значеніе въ всемірной литератур, а Шелли, непонятый современниками, былъ признанъ великимъ поэтомъ посл смерти, третій изъ нихъ, Джонъ Китсъ, мало извстенъ за предлами своего отечества. Англійская критика давно уже съумла оцнить по достоинству оригинальное дарованіе юноши-поэта, внушающаго глубокую симпатію какъ своимъ творчествомъ, такъ и печальной судьбой, и безусловно считаетъ его классическимъ писателемъ. Но, по странной случайности, имя его, столь громкое въ Англіи, почти неизвстно въ Германіи и Франціи, стихотворенія его не переведены цликомъ ни на одинъ изъ иностранныхъ языковъ {Отдльныя статьи о немъ находятся въ ‘Hauptstrmungen dee Litteratur des 19 Jabrh.’ Брандеса, въ очеркахъ Луи Этьена и Филарета Шаля въ ‘Revieu des Deux Mondes’, въ книг Роша: ‘Les crivains anglais au XIX s., но вс они не исчерпываютъ предмета и, за исключеніемъ статьи Брандеса, уступаютъ англійскимъ изслдованіямъ.}.

Мы задались цлью въ настоящей работ пополнить, по возможности, этотъ проблъ съ точки зрнія исторіи литературы, указать на значеніе Китса, во-первыхъ, какъ замчательнаго поэта самого по себ и, во-вторыхъ, какъ главнаго представителя переходной поры, отмчающаго собой конецъ господства ‘озерныхъ’ поэтовъ и начало новаго литературнаго періода.

Своимъ чуткимъ пониманіемъ природы и красоты во всхъ ея проявленіяхъ онъ иметъ значительное вліяніе на старшихъ нсколькими годами Шелли и Байрона. Если намъ удастся возбудить въ читателяхъ интересъ къ поэзіи Китса и способствовать ознакомленію русской публики съ этимъ выдающимся поэтомъ нашего вка, мы будемъ считать свою задачу исполненной.

‘А thing of beauty is а joy for ever’ (прекрасное всегда доставляетъ наслажденіе), говоритъ начальная строка одной изъ его поэмъ, если заключенная въ ней мысль справедлива, сочиненія Битса всегда найдутъ читателей и почитателей.

Литература всякой страны стоитъ въ зависимости отъ ея политической и соціальной жизни, эта истина тмъ боле оправдывается на литератур Англіи конца XVIII-го и начала XIX-го в., что большинство писателей этой эпохи — политическіе дятели. Свифтъ, Джонсонъ и др. въ XVIII вк, Вордсвортъ, Вальтеръ-Скоттъ, Гентъ, Байронъ, въ начал ныншняго, лично заинтересованы въ борьб политическихъ партій, и поэтому невозможно понять литературнаго движенія того времени, не вникнувъ въ смыслъ событій внутренней и вншней исторіи Англіи въ царствованіе Георга III. ‘Англіи,— какъ резюмируетъ Тэккерей исторію ея за 60 лтъ этого царствованія,— пришлось за это время выдержать возстаніе американскихъ колоній, быть потрясенной вулканомъ французской революціи, бороться и отстаивать свое существованіе предъ своимъ гигантскимъ врагомъ — Наполеономъ, отдыхать, чтобы придти въ себя посл этой потрясающей борьбы. Старое общество съ своимъ придворнымъ блескомъ отживаетъ свой вкъ, поколнія государственныхъ людей появляются и исчезаютъ, Питтъ слдуетъ въ могилу за своимъ отцомъ, лордомъ Чатамомъ, память о Родне и Вольф изглаживается славой Нельсона и Веллингтона, старые поэты, соединяющіе насъ съ эпохой королевы Анны, сходятъ въ могилу, Джонсонъ умираетъ, Скоттъ и Байронъ появляются на горизонт, Гаррикъ восхищаетъ свтъ своимъ поразительнымъ драматическимъ геніемъ, Кинь появляется на сцен и овладваетъ изумленнымъ театромъ. Паръ изобртается, короли казнятся, изгоняются, лишаются престола, возвращаются на престолъ отцовъ, Наполеонъ составляетъ лишь эпизодъ въ ряду этихъ событій, а Георгъ III переживаетъ вс эти перемны, сопровождаетъ свою страну во всхъ революціяхъ мысли, правительства и общества и переходитъ изъ стараго времени въ наше {W. М. Thackerey, ‘The four Georges’, стр. 109.}’. Но этотъ изумительный по своей долговчности король выживаетъ изъ ума уже къ концу прошлаго вка и, свидтель столькихъ перемнъ, не оказываетъ лично никакого вліянія на ходъ длъ, тмъ боле, что не привыкъ еще считать Англію своей страной, интересы Ганновера ему до конца жизни ближе судьбы Британіи. Его сынъ, англичанинъ по воспитанію и духу, стяжалъ себ печальную славу своими пороками, и лучшіе люди Англіи предвидли, что этотъ ‘первый джентльменъ Европы’ столь же мало способенъ къ управленію, какъ его отецъ — съ своими семейными добродтелями и привычками добраго помщика. Парламентъ сосредоточиваетъ управленіе страны въ своихъ рукахъ, но постоянныя распри его вождей, борьба партій вносятъ неурядицу въ общій ходъ длъ. Министры смняютъ другъ друга, старая борьба виговъ и торіевъ возобновляется съ большимъ ожесточеніемъ, и временное торжество той или другой партіи немедленно отражается на внутреннемъ положеніи страны. Любопытно читать очерки тогдашней общественной жизни въ лекціяхъ Тэккерея о ‘Четырехъ Георгахъ’, составленныя въ свойственномъ автору сатирическомъ дух, они ясно рисуютъ безпомощность и неспособность тогдашняго правительства и полны негодованія противъ мелкопомстныхъ нмецкихъ князьковъ, овладвшихъ гордой Британіей.

Въ эту смутную пору литература, особенно политическая, играетъ выдающуюся роль. Уже задолго до того началась въ Англіи борьба за свободу слова. Съ тхъ поръ, какъ въ XVII в. появляются первые политическіе листки, парламентъ протестуетъ противъ опубликованія отчетовъ о его засданіяхъ, противъ критическаго отношенія къ дебатамъ. Но, благодаря сочувствію и поддержк общества, дятельность печати продолжается, несмотря на ужасы звздной камеры, цензуры и политическихъ процессовъ, боле 30.000 политическихъ брошюръ и газетъ появляются въ печати между 1640 г. и реставраціей. Блестящая пора для англійской литературы начинается въ царствованіе королевы Анны, когда лучшіе таланты посвящаютъ ей свои силы, Аддисонъ и Стиль, Свифтъ и Болингброкъ являются редакторами и постоянными сотрудниками тогдашнихъ газетъ. Правленіе Георговъ ознаменовалось жестокими преслдованіями авторовъ политическихъ статей и брошюръ, но оппозиція въ печати пустила уже глубокіе корни, и правительство Георга II и его преемника не можетъ укротить горячность нападокъ памфлетистовъ: политика непопулярныхъ министровъ служитъ предметомъ постоянныхъ насмшекъ и порицаній, смлые публицисты не щадятъ личности короля. Знаменитыя письма Юніуса къ приверженцамъ Георга III и статьи Вилькса въ ‘North Briton’ пріобрли громадную извстность, возбудивъ всеобщее одобреніе своей рзкой критикой дйствій короля. Несмотря на чисто инквизиціонное слдствіе по длу Юніуса, авторъ писемъ не былъ открыть, и рядъ политическихъ процессовъ противъ нкоторыхъ заподозрнныхъ лицъ не привелъ въ желаемому результату. Вильксъ сдлалъ смлое публицистическое нововведеніе въ борьб съ министерствомъ Гренвиля: до тхъ поръ публицисты избгали называть по имени лицъ, противъ которыхъ направлены ихъ статьи, онъ открыто выставляетъ ихъ имена. ‘Лицемрное скрываніе именъ,— говоритъ Мей {Th. Е. May. Verfassungsgeschichte Englands seit der Thronbesteigung ‘Georg III. В. II, 1 Abth, стр. 389.},— не было, въ самомъ дл, достойно свободы и свободолюбія тогдашней печати. Писатель, укрывающійся отъ преслдованій закона, не можетъ брать на себя отвтственность за истину. Истина нераздльна съ откровенностью, и поэтому введенное Вильксомъ открытое называніе именъ иметъ важное значеніе для развитія раціональной политической литературы’. Правительство старается сломить силу печати судебнымъ преслдованіемъ диффамацій, но съ 1731 libellaw, Фокса, пріобртаетъ законную силу съ одобренія обихъ палатъ и судьба авторовъ политическихъ памфлетовъ (libels) зависитъ отъ ршеній присяжныхъ засдателей. Политическіе процессы однако не прекращаются, тмъ боле, что вслдъ за началомъ французской революціи правительству Англіи угрожаютъ, кром оппозиціонной литературы, нсколько тайныхъ политическихъ обществъ, дятельность которыхъ возбуждаетъ ужасъ въ парламент. Самое выдающееся изъ нихъ было ‘London corresponding Society’, состоявшее большей частью изъ рабочихъ и организовавшее массу народныхъ возстаній и нсколько покушеній на жизнь короля. Авторы возбуждающихъ брошюръ подвергались весьма строгимъ наказаніямъ, такъ, въ 1809 г., Побьетъ за протестъ противъ жестокаго обращенія съ солдатами присужденъ былъ къ тюремному заключенію на два года, штрафу въ 1.000 фунтовъ и залогу въ 3.000 ф. для обезпеченія мирнаго поведенія въ теченіе семи слдующихъ лтъ, въ 1811 г. Ли Гентъ и его братъ Джонъ обвинялись въ перепечатк статьи противъ тлеснаго наказанія солдатъ и были оправданы лишь благодаря блестящей защитительной рчи Брума. Такимъ образомъ, къ началу XIX-го в. свобода печати стснена, но значеніе этого четвертаго сословія, какъ называетъ ее Гентъ, признается уже безусловно. ‘Дайте мн,— говоритъ Шериданъ въ 1810 г.,— свободу печати, и я оставлю министру продажную палату лордовъ, подкупную и подобострастную палату общинъ, совершенно свободное право назначать на должности, всю обстановку министерскихъ дйствій, я оставлю ему всю власть, которую его общественное положеніе можетъ доставить, чтобы добиться послушанія и сломить сопротивленіе, и все-таки, имя лишь оружіемъ свободу печати, я смло вступлю съ нимъ въ борьбу, созданное имъ могучее зданіе я сломлю еще боле могучею силою, я свергну съ высоты продажность, присоединивъ ее къ остаткамъ исчезнувшихъ злоупотребленій, служившихъ ей основой’.

Среди ожесточенной борьбы, которую либеральная печать ведетъ съ правительствомъ Георга III, начинается расколъ въ самой литератур, благодаря принадлежности многихъ выдающихся писателей къ партіи торіевъ. По иниціатив Вальтера-Скотта, въ Эдинбург основывается реакціонный журналъ ‘Quarterly Review’ для противодйствія распространенному и весьма популярному либеральному органу Джеффри — ‘Edinboargh Review’,и этимъ открывается антагонизмъ двухъ литературныхъ теченій, вышедшій вскор изъ рамокъ чисто-политическихъ и распространившійся въ сфер поэзіи, изящной литературы и критики. Шотландія въ конц XVIII-то в. была умственнымъ центромъ Англіи, вдали отъ безпокойной жизни Лондона, отъ непосредственнаго вліянія событій дня, отъ зоркихъ глазъ цензоровъ, собираются тамъ выдающіяся по таланту литературныя силы, преданныя идеямъ свободы, готовыя жертвовать всмъ для ихъ осуществленія. Молодой адвокатъ Джеффри, посл разныхъ неудачъ на юридическомъ поприщ, основываетъ здсь, съ помощью нсколькихъ друзей, ежемсячный журналъ первоначально съ чисто литературными цлями. Молодая, талантливая редакція объявляетъ войну дурному вкусу, условности въ литератур и искусств. Между сотрудниками являются имена Сиднея Смита, Юма, Мэкинтоша,Маколэя, Мура, Кольриджа. ‘Edinbourgh Review’ иметъ громадный успхъ. ‘Мы уже продаемъ 2.500 экземпляровъ,— пишетъ Джеффри брату въ самомъ начал,— и надемся продавать вдвое больше чрезъ шесть мсяцевъ, если насъ будутъ поддерживать въ печати’. Вскор голосъ его длается ршающимъ для каждой вновь появляющейся книги, и вмст съ разростаніемъ критическаго отдла, Джеффри удляетъ значительное мсто политик. Либеральныя тенденціи редакціи производятъ большее впечатлніе на общество, свободные взгляды шотландскихъ виговъ прививаются во всей Англіи. Впервые обратилъ вниманіе на громадное распространеніе ‘Edinbourgh Review’ и связанный съ этимъ вредъ для торіевъ — Вальтеръ-Скоттъ, онъ самъ былъ сотрудникомъ журнала въ первое время его существованія, но разошелся съ нимъ, когда либерализмъ Джеффри и его сотрудниковъ сдлался слишкомъ рзкимъ, по его мннію, окончательная ссора между ними произошла посл того, какъ одно произведеніе Скотта было строго раскритиковано въ журнал.

Чтобы противодйствовать вліянію Органа виговъ, Вальтеръ-Скоттъ, съ помощью друзей торіевъ и подъ покровительствомъ министра Баннинга, основываетъ ‘Quarterly Review’, почтенный романистъ хотлъ доставить мирнымъ, преданнымъ правительству гражданамъ возможность узнавать политическія и литературныя новости, не всасывая яда статей Джеффри и его друзей. Новый журналъ обставленъ прекрасно, В.-Скоттъ, Соути, Джиффордъ поддерживаютъ торизмъ, преслдуя всякое проявленіе свободной мысли въ литератур. До какихъ крайностей Джиффордъ доходилъ въ своихъ нападкахъ на писателей враждебнаго направленія, мы увидимъ дале, по его знаменитой статьи объ ‘Эндиміон’ Китса. Антагонизмъ двухъ лучшихъ журналовъ сопровождается ожесточенной борьбой во всей періодической печати, раздлившейся на два враждебные лагеря: виговъ и торіевъ. Въ это время обращаютъ на себя вниманіе братья Гентъ, Ли и Джонъ, издающіе ‘Examiner’, распространенную газету либеральнаго направленія. Популярность Ли Гента начинается главнымъ образомъ въ 1815 г., когда онъ былъ приговоренъ къ тюремному заключенію на два года за брошюру, направленную противъ принца-регента. Самый процессъ сильно волновалъ общество, и вся интеллигенція Лондона навщала Гента въ тюрьм, выражая ему всячески свои симпатіи. День освобожденія Гента, 3-го февраля 1815 г., былъ настоящимъ торжествомъ въ либеральныхъ кружкахъ, ему устраивались оваціи, и положеніе его, какъ вдохновителя новой школы въ литератур и политик, установилось, признанное какъ друзьями, такъ и противниками.

Въ этотъ знаменательный день одинъ изъ ближайшихъ друзей Гента, Кларкъ, бесдовалъ о занимавшемъ всхъ событіи съ своимъ товарищемъ по школ, молодымъ студентомъ -медикомъ. Юноша казался очень взволнованнымъ судьбой Гента и набросалъ предъ уходомъ нсколько строкъ на клочк бумаги, который и вручилъ Кларку. Послдній, не подозрвая въ Джон Китс — это было имя студента — поэтическаго таланта, съ удивленіемъ прочелъ экспромтъ въ стихахъ: ‘Въ день освобожденія Л. Гента изъ тюрьмы’. Съ этихъ поръ Китсъ часто длится своими поэтическими опытами съ Кларкомъ, который, видя несомннные признаки таланта въ своемъ молодомъ друг, показалъ нсколько его стихотвореній Генту. По желанію заинтересованнаго оригинальнымъ поэтомъ критика, Кларкъ знакомитъ ихъ весной 1816 г., въ Гент Китсъ нашелъ друга и покровителя и, оставивъ вс остальныя занятія, всецло предался поэзіи. Онъ длается членомъ его кружка и работаетъ съ какимъ-то почти лихорадочнымъ жаромъ, какъ бы предчувствуя, что немного времени выпало на его долю для исполненія его широкихъ замысловъ. Въ самомъ дл, въ промежутокъ пяти-шести лтъ ему удается написать цлый рядъ произведеній, обезпечивающихъ ему высокое мсто въ англійской литератур.

Жизнь Китса до его дебюта въ литератур представляетъ интересную картину развитія поэтической натуры среди самой будничной обстановки, заставлявшей его искать въ книгахъ пищу для своей природной восторженности. Въ противоположность большинству поэтовъ своего времени, аристократовъ по рожденію, Китсъ былъ простолюдинъ. Отецъ его, Томасъ Китсъ, извозчикъ по ремеслу, женился на дочери Джона Дженкинса, содержавшаго извозчичій дворъ въ Финсбури, и наслдовалъ тестю посл его смерти. Какъ Бёрнсъ — представитель крестьянскаго элемента въ англійской поэзіи, Китсъ — представитель мщанства, разница между ними та, что Бёрнсъ всецло посвятилъ свой талантъ сред, взростившей его, своеобразная муза Китса унесла его далеко отъ жизни, его окружавшей. Обстановка первой поры молодости не оставила слдовъ въ его творчеств, напротивъ, сознаніе своего низкаго происхожденія доставляло ему много горькихъ минутъ въ жизни и, по мннію нкоторыхъ критиковъ, значительно способствовало его озлобленію противъ знатныхъ ‘озерныхъ’ поэтовъ.

Джонъ Китсъ былъ старшимъ сыномъ своихъ родителей, которые посл него имли еще двухъ сыновей, Тома и Джорджа — игравшихъ значительную роль въ жизни поэта — и дочь Фанни. Еще въ дтств онъ лишился отца, упавшаго съ лошади и умершаго отъ полученнаго сотрясенія, нсколько лтъ спустя умерла мать отъ чахотки, наслдственной въ ея семь, и дти остались на попеченіи мистера Аббе (Abbey), который завдывалъ денежными длами сиротъ. Смерть матери была тяжелымъ ударомъ для старшаго сына, тмъ боле, что отношенія мегду ними были необыкновенно нжныя. Джонъ любилъ мать съ нсколько рыцарскимъ оттнкомъ, такъ, сохранился анекдотъ, какъ онъ, шести или семи лтъ отъ роду, защищалъ съ саблей въ рукахъ входъ въ ея комнату, чтобы никто не потревожилъ ея сна. Во время болзни Джонъ не отходилъ отъ ея кровати, стараясь всячески развлечь ее чтеніемъ и разговорами, смерть ея повергла его въ странное для ребенка тупое отчаяніе, изъ котораго долгое время его нельзя было вывести. Первое образованіе Китсъ получилъ въ Инфильд, въ школ Джона Кларка, и здсь началась впервые дружба съ сыномъ начальника школы, Чарльсомъ Ковденомъ Кларкомъ, продолжавшаяся до конца его жизни. Кларкъ много способствовалъ началу литературной дятельности своего младшаго друга, судьба, жестоко преслдовавшая Китса во время его недолгой жизни, вообще наградила его однимъ преимуществомъ — врными, преданными друзьями. Въ воспоминаніяхъ Кларка мы находимъ много подробностей о школьной жизни Китса, онъ вспоминаетъ привтливое, свтлое лицо маленькаго Джона, сдлавшагося вскор общимъ любимцемъ. Особенныхъ способностей мальчикъ не выказывалъ. ‘Онъ былъ очень аккуратнымъ школьникомъ’, говоритъ Кларкъ, но въ этомъ скромномъ школьник развивается вскор необыкновенная страсть къ чтенію, и выборъ любимыхъ книгъ свидтельствуетъ, что подготовительная работа поэта въ немъ началась. ‘Пантеонъ Тука,— продолжаетъ Кларкъ,— классическій словарь Лампріера, ‘Полиемисъ’ Спенсера,— книги, надъ которыми Китсъ проводить цлые дни’.

‘Въ нихъ онъ почерпнулъ знаніе и любовь къ греческой миологіи, ими было вскормлено благоговніе предъ нею, превышающее его классическія познанія,— послднія не простирались дале чтенія Энеиды, которая, правда, произвела такое сильное впечатлніе на Китса, что онъ перевелъ, еще будучи въ школ, значительную часть поэмы’. Его пристрастіе въ греческой миологіи — отличительная черта его творчества — обнаруживается, такимъ образомъ, уже въ мальчик. Кром школьныхъ упражненій, Китсъ никогда не занимался греческимъ языкомъ и постигъ, однако, характеръ и красоту греческой жизни. Воображеніе поэта начинаетъ работать уже въ школьномъ період его жизни и, по словамъ Кларка, не было возможности оторвать Китса отъ чтенія, и, лишь уступая настояніямъ учителя, онъ изрдка соглашался пройтись по аллеямъ парка съ книгой въ рукахъ.

Въ 1810 г., 15-ти лтъ, онъ кончилъ курсъ въ инфильдской школ и, по ршенію семейнаго совта, длается ученикомъ фельдшера Гаммонда въ Эдмонтон. Исполняя добросовстно свои техническія обязанности, Китсъ посвящаетъ досуги изученію англійской литературы вмст съ жившимъ по сосдству Кларкомъ. Послдній разсказываетъ, какъ однажды Китсъ взялъ у него ‘Fairy Queen’ (Царица Фей) Спенсера, въ удивленію всей семьи, находившей весьма страннымъ, что студентъ-медикъ интересуется подобными книгами. Поэма оказала на него волшебное дйствіе. ‘Онъ прыгалъ по сценамъ поэмы, какъ молодая лошадь, выпущенная весной на лугъ. Красивое описаніе, удачный поэтическій образъ, какъ напр. ‘вытсняющій море китъ’ вызывали выраженіе экстаза на его лиц’.

Китсъ не окончилъ обязательнаго курса у Гаммонда, вслдствіе возникшихъ между ними недоразумній, и продолжалъ занятія уже въ Лондон въ больниц св. Томаса, но его умъ занятъ теперь всецло поэзіей. На вопросъ Кларка, доволенъ ли онъ занятіями въ больниц, Китсъ отвчаетъ, что не можетъ съ достаточнымъ вниманіемъ заниматься анатоміей. ‘Напримръ, на дняхъ, прибавляетъ онъ, во время лекціи въ комнату ворвался солнечный лучъ, и съ нимъ цлая толпа воздушныхъ созданій, увлекшихъ меня въ волшебную страну Оберона’. Очевидно, не для анатомическаго театра создана была эта чуткая поэтическая душа. Въ самомъ дл, сдавши окончательный экзаменъ по хирургіи въ іюл 1816 г. и получивъ мсто ординатора, Китсъ вскор окончательно отказывается отъ практической дятельности посл удачной операціи, сдланной имъ въ больниц. ‘Моя послдняя операція,— говорилъ онъ впослдствіи,— состояла въ раскрытіи кровеноснаго сосуда, я исполнилъ ее очень аккуратно, но мысли мои въ это время были такъ далеко, что удачный исходъ мн показался чудомъ, и я съ тхъ поръ не дотрагивался до ланцета.

Съ 1816 г. Китсъ, какъ мы видли, длается членомъ кружка Гента и всецло предается литератур. Дятельность его въ значительной степени опредляется идеями этого общества, которое заключаетъ въ себ будущность новой литературной школы. Прежде чмъ обратиться къ анализу произведеній Китса, постараемся въ краткихъ чертахъ охарактеризовать эту среду, въ которой развивается его талантъ, и главнымъ образомъ личность Ли Гента, вдохновителя молодыхъ писателей, собравшихся вокругъ него.

II.

Періодъ, въ который выступаетъ Китсъ, отмчаетъ собой переломъ двухъ направленій въ литератур, переходъ власти надъ умами отъ титановъ старшаго поколнія къ богамъ младшаго, какъ характеризуетъ эту эволюцію Брандесъ, заимствуя поэтическій образъ изъ ‘Гиперіона’ Китса {Brandes, Hauptstrmungen. В. IV, 8. 141.}. Роль поэтовъ старшаго поколнія сыграна, они начали собой реакцію противъ условности XVIIІ-го в., окунувшись въ національную струю. Сдлаться національнымъ (народнымъ),— говоритъ Брандесъ,— ‘значитъ для Англіи сдлаться натуралистомъ, какъ сдлаться романтикомъ для Германіи, приверженцемъ древне-норвежскихъ сказаній для Даніи. Эти англійскіе писатели изучаютъ и благоговйно преклоняются вс безъ исключенія предъ природой’. Но на этомъ ихъ значеніе останавливается, узкій патріотизмъ, принадлежность къ ретроградной партіи торіевъ, оставляли Вордсворта, Вальтеръ-Скотта и Кольриджа глухими къ идеямъ нравственной и политической свободы, оживляющимъ какъ древнюю, такъ и новую Англію, и ихъ творчество направлено на воспваніе красотъ природы и воспроизведеніе старыхъ шотландскихъ преданій. Конечно, ихъ произведенія сохранятъ навсегда значеніе, какъ образцы безъискусственной свжей красоты, Вордсвортъ даже боле признается потомствомъ, чмъ современниками, которые не могли простить ему торизма. Въ начал XIX-го в. въ обществ настолько сильна уже потребность въ свжемъ свободномъ слов, что симпатіи переносятся на писателей новой школы при самомъ ея выступленіи, т.-е. когда самымъ выдающимся ея представителемъ былъ Ли Гентъ. Домъ его, какъ мы видли, служилъ центромъ молодой литературы, поэты, критики, даже художники обращались къ нему за совтами, Гентъ очаровывалъ ихъ своимъ дружескимъ отношеніемъ и имлъ большое вліяніе на выдающихся людей своего поколнія, не обладая самъ большимъ литературнымъ талантомъ. Симпатичный какъ человкъ, преданный своимъ идеямъ, онъ готовъ былъ всмъ жертвовать для ихъ осуществленія и до самоотверженія любилъ друзей и товарищей по служенію общему длу свободы. Открыть новый талантъ было для него наслажденіемъ, и онъ употреблялъ вс усилія, чтобы развить таящіяся силы. Вліяніе его было въ высшей степени благотворно для начинающихъ писателей, мы увидимъ, какъ оно отразилось на Китс. Но этимъ нравственнымъ воздйствіемъ не ограничивается значеніе Гента. Въ качеств политическаго писателя, литературнаго критика и поэта, онъ также занимаетъ видное мсто въ литератур: ‘Quarterly Review’, нападая на нсколько вульгарный языкъ поэзіи Гента, обвиняетъ его въ томъ, что онъ и его послдователи внесли лавочный оттнокъ въ англійскую поэзію, и присвоиваетъ его школ названіе Cockney-school {Cockney — насмшливое прозвище уличнаго лондонскаго языка и лондонца низшихъ классовъ.}.

Такимъ образомъ, ослпленные ненавистью въ вигамъ, критики торійскаго органа причислили Китса и другихъ представителей новаго направленія въ подражателямъ Гента, но Китсъ и Шелли настолько выше ихъ старшаго друга по таланту, что о подражаніи не можетъ быть рчи. Несомннна лишь общность взглядовъ какъ въ политик, такъ и въ искусств между Гентомъ и его молодыми товарищами. Мы видли, какіе взгляды Гентъ защищалъ въ политик какъ редакторъ ‘Examinera’ и какъ онъ за смлость своихъ нападокъ поплатился личной свободой, эстетическія теоріи его изложены въ важнйшемъ изъ его критическихъ трудовъ, ‘Imagination and fancy’. Мы разсмотримъ нсколько подробне этотъ трудъ, такъ какъ въ немъ отразились взгляды на искусство всего кружка вообще и Китса въ частности.

По теоріи Гента, главный элементъ поэзіи — воображеніе, которое онъ подраздляетъ на нсколько видовъ, опредляя разницу между поэтическимъ представленіемъ о предмет и его реальнымъ значеніемъ слдующей параллелью. ‘Поэзія начинается тогда,— говоритъ онъ,— когда фактъ или научная истина прекращаютъ свое существованіе, какъ таковые, и не представляютъ дальнйшаго развитія, т.-е. своей связи съ міромъ ощущеній и своей способности производить воображаемыя наслажденія. Напр., если мы спросимъ садовника, что это за цвтокъ, онъ отвтитъ: лилія, это фактъ. Ботаникъ прибавитъ, что она принадлежитъ къ такому-то классу, это будетъ научное опредленіе. ‘Это принцесса сада’, скажетъ Спенсеръ, и мы получаемъ поэтическое представленіе о ея красот и граціи. ‘Лилія — произведеніе и цвтокъ свта’ опредляетъ ее Бенъ-Джонсонъ, и поэзія въ его словахъ открываетъ намъ прелесть цвтка, всю его таинственность и великолпіе’. Гентъ различаетъ ‘воображеніе’, какъ принадлежность трагедіи и серьезной музы вообще, и ‘фантазію’, свойственную легкому и комическому жанру. ‘Макбетъ’, ‘Лиръ’, ‘Божественная Комедія’ — созданія воображенія, ‘Сонъ въ Лтнюю Ночь’, ‘Похищеніе локона’ — фантазіи, ‘Ромео и Юлія’, ‘Буря’, ‘Царица Фей’ и ‘Неистовый Орландъ’ — продукты обоихъ элементовъ. ‘Опредленіе воображенія,— продолжаетъ Гентъ,— слишкомъ ограничено, часто слишкомъ матеріально. Оно неизмнно представляетъ понятіе чего-то массивнаго, въ род тхъ фигуръ, о которыхъ продавецъ выкрикиваетъ на улицахъ. Фантазія же предполагаетъ лишь умственный образъ или видніе, но, съ другой стороны, рдко достигаетъ той врности образовъ, которая составляетъ одно изъ главныхъ преимуществъ воображенія’. Насколько Китсъ раздлялъ мнніе Гента о воображеніи, какъ основномъ качеств поэта, видно изъ многихъ разсужденій, которыми полны его письма къ друзьямъ. Кром благотворнаго личнаго вліянія Гента на Китса, послдній, вращаясь съ юныхъ лтъ въ либеральной сред, окружавшей издателя ‘Examinera’, развиваетъ въ себ врожденное чувство любви въ свобод, онъ самъ, впрочемъ, никогда не занимался политическими вопросами въ печати. ‘Что касается политическихъ убжденій Китса,— говоритъ Кларкъ,— то я не сомнваюсь, что они сводились къ общимъ принципамъ свободы для всхъ, т.-е. одинаково справедливаго отношенія ко всмъ, отъ герцога до чернорабочаго’ {Clarke. Recollections, etc, р. 156.}. Въ другомъ мст онъ возвращается къ вопросу объ убжденіяхъ Китса, говоря: ‘Китсъ никогда не заявлялъ въ печати о своихъ политическихъ взглядахъ, лишь исполняя долгъ благодарности за дружеское ободреніе, онъ посвятилъ свою книгу Ли Генту, редактору ‘Examinera’, радикалу и предполагаемому стороннику Наполеона, послднее предположеніе основывалось на томъ, что Гентъ, говоря объ император, не прибавлялъ моднаго прозвища: ‘корсиканское чудовище’. Но эти общіе принципы, несомннно расширившіе его горизонтъ и отразившіеся на его поэзіи, которая вдохновляется свободной жизнью грековъ, страданіями титановъ и голосомъ природы,— эти принципы Китсъ выработалъ въ себ въ обществ Гента и его друзей. Дружба ихъ, начавшись въ 1816 г., приняла характеръ задушевности, возможной только между родственными натурами, одинаково воспринимающими вншнія впечатлнія. Они вмст читаютъ и работаютъ, ‘мы не оставляли ни одного доступнаго уму наслажденія незамченнымъ или неиспытаннымъ’, говорить Гентъ въ своихъ воспоминаніяхъ, ‘начиная отъ сказаній бардовъ и патріотовъ древности до ощущенія прелести солнечныхъ лучей, бьющихъ въ окно, или треска угольевъ въ камин зимой’ {Leigh Hunt. Byron and some of his contemporaries, p. 138.}. Въ этихъ словахъ уже сказывается крайняя, почти болзненная воспріимчивость, одинаково обнаруживающаяся какъ у юноши Китса, такъ и у Гента, который былъ гораздо старше его, мы увидимъ, до какой степени она овладла впослдствіи всмъ существомъ пвца ‘Эндиміона’.

Гентъ сразу понялъ, какой геній таится въ неправильно сложенной голов молодого Китса, и даетъ весьма врную характеристику его душевнаго и умственнаго склада въ періодъ ихъ перваго знакомства. Онъ отмчаетъ болзненную воспріимчивость его натуры: ‘его естественное влеченіе къ наслажденіямъ вырождалось иногда, вслдствіе слабаго здоровья, въ поэтическую женственность’. Поздне, когда талантъ Китса вполн установился, Гентъ замтилъ по поводу ‘Гиперіона’, что герои Китса до того женственны, что падаютъ въ обморокъ отъ малйшаго волненія. Но за этой крайней чувствительностью Гентъ разглядлъ оригинальную силу настоящаго поэта: ‘онъ былъ рожденъ поэтомъ наиболе поэтическаго типа’. Въ то время какъ вліятельная печать рзко нападала на поэзію Китса и когда его талантъ подвергался сомннію даже въ сочувствующихъ кружкахъ, Гентъ смю предсказываетъ ему блестящую будущность. ‘Я осмливаюсь предсказать,— пишетъ онъ посл появленія ‘Эндиміона’,— что Китсъ останется навсегда извстнымъ въ англійской литератур, какъ молодой поэтъ, его произведенія будутъ врными спутниками по полямъ и лсамъ для всхъ тхъ, которые понимаютъ, какое наслажденіе удалиться отъ заботъ мелочной будничной жизни въ міръ одиночества и воображенія, имя при себ томъ любимаго поэта’ {Imagination and fancy, p. 125.}. Въ устарломъ для насъ сантиментальномъ тон англійскаго критика сказывается, однако, пониманіе своеобразной музы Китса, и его отзывы тмъ боле важны, что они были единственными благопріятными для автора ‘Эндиміона’, до появленія третьяго, лучшаго тома его произведеній. Одобреніе уважаемаго всми критика поддерживало энергію поэта въ дни унынія и сомннія въ себ и давало ему силы работать дальше.

Въ дом Гента Китсъ познакомился съ лицами, которыя имютъ большое значеніе для его дальнйшей жизни. Шелли, Газлиттъ, Гайдонъ, поэтъ Райнольдсъ, Олліэ (издатель перваго тома стихотвореній Китса) составляли обычное общество критика, тамъ же Китсъ встртился впервые съ издателемъ ‘Atheneum’а’, Чарльсомъ Вентвортомъ Дилькомъ, съ которымъ оставался всю жизнь въ дружескихъ отношеніяхъ. Все это общество любило Китса какъ пріятнаго собесдника, и многіе сохранили въ своихъ мемуарахъ впечатлніе, которое производилъ постоянно восторженный, витающій въ облакахъ поэтъ: ‘глаза его обладали смотрящимъ въ глубь божественнымъ взглядомъ, какъ у пиіи, подверженной видніямъ’, говоритъ Гайдонъ, изобразившій голову Китса въ знаменитой картин: ‘Въздъ Христа въ Іерусалимъ’ {Rossetti. Keats, стр. 21.}, миссисъ Проктеръ разсказываетъ, что глаза Китса, ‘казались прикованными къ какому-то чудному зрлищу’ {Colvin, Keats, стр. 47.}. По настоянію друзей Китсъ ршился выпустить первое собраніе своихъ стихотвореній, Олліэ взялъ на себя изданіе, и весной 1817 г. появилась книга ‘Poems’, носящая эпиграфъ изъ Спенсера, вполн отвчающій характеру книги:

What more felicity can fall to creature

Than to enjoy delight with liberty?

(Можетъ ли быть большее счастье для человка, чмъ свободно вкушать наслажденіе?)

Судьба этого перваго опыта была весьма печальна. Кром теплой статьи Гента въ ‘Examiner», никто не ободрилъ въ печати выступающаго поэта. ‘Edinbourgh Review’ прошло молчаніемъ появившійся сборникъ, торійскіе же органы (‘Quarterly Review’, ‘Blackwood’) отмтили новаго адепта Гентовской школы, подражающаго своему учителю даже въ фактур стиха, т.-е. употребляющаго десятисложный героическій стихъ поэтовъ Елизаветинской поры, который Гентъ хотлъ возобновить въ поэзіи своей эпохи. Недоброжелательные критики ршили, что новый поэтъ — одинъ изъ плеяды ‘Cockney-school’. Очевидно, слпая ненависть ко всему, что выходило изъ либеральнаго лагеря, заставляло шотландскіе журналы такъ сурово отнестись къ начинающему поэту, не могли же въ самомъ дл критики съ такимъ литературнымъ вкусомъ, какъ Джиффордъ, просмотрть несомннное дарованіе, скрывающееся подъ несмлымъ, юношески необработаннымъ стихомъ Китса. Въ публик сборникъ тоже не имлъ успха, что объясняется своеобразностью поэзіи Китса. Романтичность въ Спенсеровскомъ дух съ одной стороны, вяніе классической Греціи съ другой, весь этотъ непривычный міръ ощущеній, звуковъ и цвтовъ не могъ быть понятъ и оцненъ сразу. Къ тому же многія изъ стихотвореній имли большіе недостатки, сразу бросавшіеся въ глаза, между тмъ какъ красоты таились глубже, доступныя лишь тонко развитому вкусу. Книжка расходилась въ весьма ограниченномъ количеств, и курьезно письмо издателя сборника, Олліэ, къ брату Китса Георгу, гд онъ сожалетъ, что взялся издать поэмы Джона, такъ какъ неуспхъ книги отзывается на репутаціи фирмы, обнаруживая отсутствіе вкуса у издателя, когда уже вскор Китсъ длается однимъ изъ замчательнйшихъ поэтовъ своего времени.

Приговоръ общества надъ первымъ опытомъ Китса имлъ, какъ мы говорили, основаніе, благодаря своимъ особенностямъ, книга Китса предназначалась не для большой публики. Но отвтственность за незаслуженно суровый пріемъ падаетъ на критику: уже тогда автору стоило только отбросить нкоторые вншніе недостатки, чтобы стать на ряду съ лучшими поэтами своей страны.

Свое поэтическое profession de foi Китсъ высказываетъ въ стихотвореніи ‘Сонъ и поэзія’, онъ объявляетъ войну традиціямъ условной поэзіи XVIII-го вка и посвящаетъ читателя въ здоровый, полный свжей поэзіи и жизни романтизмъ Спенсера, Драйдена и др. Отмтивъ прелесть британской поэзіи великой эпохи, т.-е. Драйдена и Мильтона, Китсъ продолжаетъ: ‘Неужели все это могло быть забыто? Да, ересь, взрощенная глупостью и варварствомъ, заставила великаго Аполлона краснть за эту страну. Ничего не понимающіе люди считаются мудрецами, съ ребяческимъ упорствомъ они взгромоздили сокровища Аполлона на деревянную лошадку, вообразивъ ее Пегасомъ. О, слабодушные! Небесные втры шумли, океанъ катилъ свои рокочущія волны, но вы не чувствовали этого, небесная лазурь обнажала свою вчную красоту, роса лтней ночи собиралась украсить утро. Красота проснулась — почему не проснулись и вы? Но вы были мертвы для незнакомыхъ вамъ вещей, были слишкомъ связаны тупоумными законами, начертанными въ неумлыхъ линіяхъ по узкому масштабу, вы научили, такимъ образомъ, цлую школу глупцовъ отдлывать, смягчая, стругая и охорашивая свои стихи, какъ извстные шесты Іакова. Задача была нетрудна, тысяча ремесленниковъ носила маску поэзіи, злополучное нечестивое племя, хулящее великаго бога поэзіи, не зная его сами! Нтъ, они шествовали съ жалкимъ, отжившимъ знаніемъ, на которомъ начертано нсколько пустыхъ изреченій и во всю ширину — имя какого-то Буало {‘Sleep and poetry’. Poetical Works of John Keats with notes of Palgrare. L. 1884. Macmillan. Другія извлеченія мы длаемъ по изданію Ward’s съ примчаніями Россетти.}.

Смлый вызовъ Китса господствующему еще литературному теченію долженъ былъ, по выраженію Гайдона, ‘быть блескомъ молніи, которая отрываетъ людей отъ обычныхъ занятій и заставляетъ ихъ со страхомъ ожидать раскатовъ грома, который неминуемо долженъ послдовать’ {Colvin, b. 65.}. Дйствительность, какъ мы видли, не оправдала этого ожиданія, стихи Китса не были поняты, значеніе поднятаго имъ движенія выяснилось лишь впослдствіи. Относительно приведеннаго нами отрывка критики Китса упрекали въ крайней рзкости и несправедливости къ школ Буало, которую нельзя назвать собраніемъ глупцовъ, но увлеченіе поэта легко объясняется рвеніемъ новатора, смло разрубающаго стснявшія его воображеніе путы условности. Стихотвореніе вмст съ тмъ указываетъ на тотъ путь, по которому намренъ былъ слдовать поэтъ, поклонникъ и послдователь Елизаветинскихъ поэтовъ, здсь звучатъ также отголоски того міра, среди котораго воображеніе Китса находитъ постоянную пищу: красота начинаетъ у него воплощаться въ образы античной Греціи, послдняя играетъ значительную роль въ позднйшихъ произведеніяхъ Китса.

Еще сильне это направленіе выражается въ лучшей пьес книги, сонет ‘По прочтеніи Чапмэновскаго Гомера’: сонетъ до сихъ поръ считается однимъ изъ наиболе трогательныхъ, прекрасныхъ образцовъ англійской поэзіи, и въ самомъ дл трудно найти боле прочувствованные звуки для выраженія восторга красотой. Приводимъ пьесу цликомъ, чтобы пропусками не испортить впечатлнія, которое онъ производитъ:

‘Я много странствовалъ въ владніяхъ золота и видлъ много прекрасныхъ странъ и королевствъ, я плавалъ вокругъ многихъ острововъ на восток, подчиненныхъ пвцами владычеству Аполлона. Я много слышалъ объ одномъ обширномъ пространств, управляемомъ глубокомысленнымъ (нахмуреннымъ) Гомеромъ, но никогда я не могъ вполн наслаждаться его ясностью и чистотой, пока не услышалъ смлыхъ и громкихъ звуковъ Чапмэна. Я пришелъ въ состояніе духа, подобное восторгу астронома, узрвшаго на горизонт новую планету, или величественнаго Кортеса, устремившаго орлиный взоръ на Тихій Океанъ съ вершины молчаливаго утеса Даріи {Историческая ошибка: Дарія (Панама) открыта Бильбоа, Кортесъ же открылъ Мексику.}, въ то время какъ его спутники смотрли другъ на друга въ дикомъ изумленіи!’

Третьей выдающейся пьесой сборника 1817 г. является поэма, начинающаяся словами: ‘Я стоялъ въ ожиданіи на маленькомъ холм’. Поэтъ отдается чарамъ лтней лунной ночи, вызывающей въ немъ образы греческой миологіи, этотъ мотивъ вскор разрабатывается имъ боле обширно въ самой обширной, но далеко не лучшей изъ его поэмъ, ‘Эндиміонъ’, и мы видимъ изъ указаннаго небольшого стихотворенія, какъ сложился этотъ поэтическій замыселъ, результатъ крайней воспріимчивости къ жизни природы. ‘Его воображеніе боле всего было занято миологіей,— говоритъ Кольвинъ,— и физическими чарами луны. Ни одинъ пвецъ не былъ въ юности столь буквально лунатикомъ’. Вотъ лучшія строки поэмы, объясняющія происхожденіе миа о любви богини луны къ царю пастуховъ Эндиміону: ‘Тотъ былъ поэтомъ и зналъ наврное любовь, кто стоялъ на вершин Латмуса въ то время, какъ нжный втерокъ поднимался снизу, изъ миртовой рощи, донося до его слуха торжественные, сладкіе и размренные звуки гимна изъ храма Діаны, иміамъ же возносился къ ея собственному звздному жилищу. Но хотя ликъ ея былъ ясенъ, какъ глаза ребенка, хотя она, улыбаясь, стояла надъ жертвенникомъ, поэтъ заплакалъ надъ ея жалкой судьбой, стуя о томъ, что это прекрасное существо страдаетъ. Изъ золотыхъ звуковъ онъ сплелъ прекрасный внокъ и нжной Цинтіи далъ Эндиміона’.

Кром названныхъ стихотвореній, сборникъ представляетъ мало интереснаго, ‘Посланія къ друзьямъ’ монотонны, обнаруживая въ самомъ дл вліяніе Гента, они длаютъ честь дружескимъ чувствамъ, но представляютъ мало поэтическихъ достоинствъ. Боле интересно ‘посвященіе’ Генту во глав сборника, оно выражаетъ идею, вдохновившую Шиллера въ его ‘Gtter des Griechenlandes’, сожалніе о томъ, что миновало на земл царство греческихъ боговъ. Меланхолическій оттнокъ пьесы показываетъ, что Китсъ сознавалъ, насколько его поклоненіе чистой красот далеко отъ идей, занимавшихъ современное ему общество, и, не имя притязанія открыть новый путь для англійской поэзіи, выражаетъ радость, что находятся люди, которые понимаютъ волнующіе его образы и мысли. ‘Прошла пора великолпія и прелести: выходя теперь раннимъ утромъ, мы не видимъ иміама, возносящагося на встрчу улыбающемуся утру, не видимъ толпы нжныхъ, молодыхъ и веселыхъ нимфъ, приносящихъ въ плетеныхъ корзинкахъ колосья, розы, гвоздики и фіалки, чтобы украшать въ ма алтарь Флоры. Но остались еще столь же высокія наслажденія, я вчно буду благословлять судьбу за то, что въ дни, когда подъ прекрасными деревьями не предполагается присутствіе пана, я все-таки ощущаю восторгъ, видя, что могу доставить удовольствіе своимъ скромнымъ приношеніемъ такому человку, какъ ты’.

III.

Неуспхъ перваго опыта не ослабилъ дятельности Китса. Оставивъ на время Лондонъ, онъ усердно работаетъ надъ задуманной большой поэмой ‘Эндиміонъ’, поддерживая вмст съ тмъ прежнія сношенія съ литературными друзьями. Въ теченіе конца 1817 г. и половины 1818 Китсъ путешествовалъ по острову Уайту, чтобы набраться новыхъ впечатлній, и поселился въ Гампстэд, недалеко отъ Лондона и отъ помстья Гента, ‘Yale of Health’, гд бывалъ частымъ гостемъ. Гампстэдъ былъ имъ выбранъ, главнымъ образомъ, ради его мягкаго климата, такъ какъ вмст съ Китсомъ поселился его младшій братъ Томъ, страдавшій съ нкотораго времени грудью. Кром Гента въ сосдств Китса жили двое новыхъ литературныхъ пріятелей Китса, Дилькъ, издатель ‘Atheneum’а’ и Чарльсъ Броунъ, ближайшій другъ поэта въ послдніе годы его жизни. Броунъ былъ извстнымъ литераторомъ своего времени, онъ провелъ много лтъ въ Россіи, занятый какимъ-то торговымъ предпріятіемъ въ Петербург, затмъ, наживъ небольшой капиталъ, вернулся на родину и, слдуя природной склонности, предался литературному труду. Его опера изъ русскаго быта ‘Наренскій’ не имла успха, гораздо замчательне его критическое изслдованіе по шекспирологіи: онъ впервые указалъ на автобіографическое значеніе сонетовъ Шекспира. Броунъ съ перваго знакомства сильно привязался къ молодому поэту, который, въ свою очередь, полюбилъ его за веселый, открытый характеръ, ихъ дружескія отношенія продолжаются до самой смерти Китса, и Броунъ въ послдніе годы жизни своего друга выказалъ на дл, какъ глубока была его привязанность. Дружба Броуна тмъ боле сдлалась потребностью для Китса въ описываемый періодъ, что нарушились его прежнія отношенія къ Генту. Китсъ замтилъ нкоторую мелочность въ характер своего старшаго друга и покровителя, тщеславіе, ограниченность сужденій, и пересталъ питать къ нему безграничное уваженіе перваго времени ихъ знакомства. Къ тому же антагонизмъ, возникшій между Гентомъ и другимъ постояннымъ членомъ кружка, Гайдономъ, повліялъ на Китса, который очутился между двухъ огней, каждый изъ противниковъ вооружалъ Китса противъ вліянія другого, и мягкая натура поэта потеряла равновсіе между этими противоположными давленіями. Онъ охладваетъ къ Генту и уже не цнитъ какъ прежде его отзывовъ о своихъ стихахъ. Эти литературныя недоразумнія не повели однако къ серьезной размолвк, Гентъ продолжалъ съ прежней заботливостью и теплотой относиться къ Китсу и его поэтической дятельности. Китсъ, освободившись окончательно отъ литературнаго вліянія своего старшаго друга, поддерживаетъ по прежнему личное знакомство, хотя между ними нтъ уже прежней задушевности, и если въ первой книжк отразилось нкоторое подражаніе Генту, этотъ элементъ въ его поэзіи окончательно исчезаетъ посл 1817 г. Живя въ Гампстэд, Китсъ часто бывалъ у Гента и они нердко писали стихи на одну и ту же тему, изъ нихъ сохранилось два стихотворенія: ‘Сверчокъ и Кузнечикъ’, написанныя обоими въ опредленное количество времени въ одной и той же комнат.

Кларкъ, присутствовавшій при этомъ шуточномъ состязаніи, разсказываетъ въ своихъ воспоминаніяхъ, какъ сочувственно Гентъ относился къ своему младшему сопернику, одобряя каждую удачную строчку. Насколько между ними въ ходу были эти поэтическіе турниры, видно изъ трехъ въ одно и то же время написанныхъ сонетовъ ‘Къ Нилу’, авторы которыхъ — Китсъ, Шелли и Гентъ, въ нихъ, между прочимъ, ясно сказывается особенность взглядовъ каждаго изъ трехъ поэтовъ на природу: въ то время какъ натуралистъ Китсъ воспваетъ въ Нил плодородную рку, вносящую жизнь въ пустыню, Гентъ предается воспоминаніямъ о Сезострис и древнемъ Египт, а Шелли обращаетъ Нилъ съ окружающими его руинами въ символъ бренности всего земного.

Полтора года, посвященные сочиненію ‘Эндиміона’, не проходятъ безслдно для поэтическаго и душевнаго развитія Китса. Экспансивный въ своихъ чувствахъ, Китсъ длится съ своими друзьями всякимъ движеніемъ души, всякой задушевной мыслью. Письма его за этотъ періодъ носятъ характеръ дневника: поэтъ какъ бы не думаетъ о тхъ, для кого письма предназначаются, а старается лишь отмтить все то, что иметъ интересъ для него самого. Въ нихъ встрчаются то теоретическія разсужденія о вопросахъ искусства, то мелочи интимной жизни, и, взятая въ цломъ, корреспонденія Китса представляетъ любопытный матеріалъ для наблюденія за развитіемъ этой своеобразной натуры, которая живетъ только своимъ творчествомъ и для которой красота составляетъ высшую цль и наслажденіе въ жизни. ‘Я убдился, что не могу жить безъ поэзіи,— пишетъ онъ однажды Райнольдсу,— безъ постоянной поэзіи, полъ-дня работы для меня недостаточно. Я началъ небольшимъ количествомъ, но привычка сдлала изъ меня Левіаана’. Занятый чтеніемъ Шекспира, онъ выноситъ изъ него особое наслажденіе, доступное лишь избраннымъ натурамъ, воспріимчивость его сказывается и здсь въ тонкой передач волнующихъ его ощущеній. Переходъ отъ ‘Ромео и Юліи’ къ ‘Королю Лиру’ даетъ ему поводъ въ сонет ‘Предъ вторичнымъ чтеніемъ ‘Короля Лира’ изобразить разницу въ характер этихъ пьесъ и производимомъ ими впечатлніи.

‘Прощай! еще разъ я долженъ пройти чрезъ пламя ожесточенной борьбы между муками ада и пожираемымъ страстью смертнымъ созданіемъ, еще разъ вкусить горькую сладость этого плода Шекспира!’ — восклицаетъ онъ, прося Шекспира и облака Альбіона, породившія эту глубокую вчную тему, ‘чтобы они дали ему новыя крылья феникса, когда это пламя испепелитъ его’.

Вліяніе Шекспира весьма значительно въ этотъ періодъ жизни Китса, онъ наполняетъ письма выписками изъ великаго поэта и проситъ друзей въ одномъ письм: ‘когда бы вы ни писали, скажите пару словъ о какомъ-нибудь мст у Шекспира, которое вамъ покажется чмъ-нибудь новымъ, а это случается постоянно, если бы мы даже по сорока разъ читали одну и ту же драму’. Онъ до такой степени проникается мыслью о Шекспир, что воображаетъ его покровительствующимъ ему духомъ. ‘Я помню,— пишетъ онъ Гайдону,— какъ вы говорили, что чувствуете надъ собой присутствіе охраняющаго васъ добраго генія,— я недавно думалъ то же самое, потому что масса чисто случайныхъ поступковъ оправдывается разсудкомъ только по совершеніи ихъ. Не будетъ ли слишкомъ смло съ моей стороны предположить, что охраняющій меня духъ — Шекспиръ? На остров Уайт, въ дом, въ которомъ я жилъ, я натолкнулся на портретъ Шекспира, который изъ всхъ мною виднныхъ наиболе подходилъ къ моему представленію о немъ. Хотя я всего недлю прожилъ тамъ, старуха хозяйка заставила меня взять себ портретъ, несмотря на то, что я спшилъ. Не полагаете ли вы, что это хорошее предзнаменованіе? Я былъ бы радъ, если бы вы сказали, что всякій человкъ съ большими замыслами такъ же мучится порой, какъ я’. Въ самомъ дл, виднія и мысли, осаждающія Китса, мучаютъ его какъ галлюцинаціи, онъ не можетъ безнаказанно увлекаться какимъ-нибудь писателемъ, экзальтація овладваетъ всмъ его существомъ, заставляя его страдать вмст съ любимымъ поэтомъ. Прежде это былъ Спенсеръ, теперь Шекспиръ на очереди. Но великій реалистъ не могъ подчинить себ музу Китса. Слишкомъ далекій отъ міра людского съ его чисто человческими страстями, Китсъ восторгается, главнымъ образомъ, стихійнымъ элементомъ у Шекспира. Для Китса человкъ дорогъ какъ часть вселенной, часть природы, ему цвтокъ столь же близокъ, и поэтому Шекспиръ для него не учитель, а геніальный поэтъ вообще, увлекающій его чуткую душу.

Письма Китса за описываемое время представляютъ еще одну интересную сторону: въ нихъ отражаются его теоретическіе взгляды на искусство, которые онъ вскор примняетъ на дл въ ‘Эндиміон’ и другихъ, боле зрлыхъ произведеніяхъ. Мы видли, что Китсъ вмст съ Гентомъ отводитъ воображенію первенствующее мсто въ поэзіи, въ письм къ Райнольдсу онъ подробно излагаетъ свое пониманіе поэзіи, выражая стремленіе слдовать начертанному имъ идеалу: ‘Я имю нсколько аксіомъ въ поэзіи,— пишетъ онъ,— и вы можете судить, приближаюсь ли я къ ихъ воплощенію въ моихъ стихахъ. Во-первыхъ, я полагаю, что задача поэта поражать читателя не оригинальностью, а тонкостью, казаться ему выразителемъ его собственныхъ мечтаній, напоминать ему что-то отдаленное. Во-вторыхъ, художественные образы никогда не слдуетъ оставлять незаконченными, такъ какъ они не удовлетворятъ читателя, начало, развитіе и заканчиваніе образовъ должно, подобно солнцу, естественно восходить для него, сіять надъ нимъ и спокойно, но величественно заходить, оставляя прелесть сумерекъ. Но легче разсуждать о томъ, что такое поэзія, чмъ создавать поэтическія произведенія. И это приводитъ меня къ новой аксіом: если поэзія не является столь же естественно, какъ листья на деревьяхъ, ей не слдуетъ совсмъ являться’. Въ этихъ нсколькихъ аксіомахъ Китсъ, незамтно для себя самого, даетъ врную характеристику своей поэзіи: ея своеобразная прелесть и есть та безъискусственная красота, которая заставляетъ забыть о поэт изъ-за его произведенія, легкость же, съ которой онъ пишетъ лучшія свои вещи, вполн оправдываетъ его правило, что творчество должно быть столь же непринужденнымъ и естественнымъ для поэта, какъ ростъ листьевъ на деревьяхъ.

Сомнніе въ своемъ призваніи, понятное въ начинающемъ поэт, сильно преслдуетъ Китса во время работы надъ ‘Эндиміономъ’ Письма его переполнены разсужденіями на эту тему, онъ противопоставляетъ безсиліе своего творчества безконечно высокому понятію о поэзіи, которое онъ себ составилъ. ‘Нтъ большаго грха посл семи смертныхъ,— пишетъ онъ Гайдону,— чмъ считать себя великимъ поэтомъ, или причислять себя къ тмъ избраннымъ, которые имютъ право посвятить всю жизнь для достиженія славы’. Мысль о своемъ безсиліи принимаетъ у Китса преувеличенные размры, благодаря обычной интенсивности его ощущеній. ‘Я часто спрашиваю себя, почему я боле чмъ другіе люди призванъ быть поэтомъ,— пишетъ онъ,— ибо вижу, какъ велико назначеніе поэзіи, какихъ высокихъ цлей можно ею достигнуть и что значитъ пріобрсть славу’.

Мы остановились на переписк этого періода жизни Китса, такъ какъ она объясняетъ его душевное состояніе во время работы надъ ‘Эндиміономъ’ и облегчаетъ пониманіе этой поэмы. Въ ней не слдуетъ искать совершенства, она отражаетъ время броженія молодыхъ силъ поэта, и на ряду съ идеальной красотой попадаются весьма слабыя мста, свидтельствующія о несоотвтствіи исполненія съ замысломъ. Настроеніе, породившее ‘Эндиміона’, длается понятнымъ изъ собственныхъ признаній Китса въ его письмахъ, и мы видли, какія сомннія и вмст съ тмъ какіе широкіе замыслы волновали душу поэта во время работы. Переходимъ къ разсмотрнію Эндиміона, его странной судьбы и истиннаго значенія.

Въ основ поэмы лежитъ миъ, занимавшій многихъ поэтовъ древности и разсказываемый ими въ двухъ разныхъ версіяхъ. Эндиміонъ, сынъ Юпитера, былъ пастухомъ или охотникомъ, или же, по другой традиціи, царемъ (эти функціи были совмстимы въ героическую эпоху). Его высокая добродтель, по однимъ разсказамъ, побудила Юпитера общать ему въ награду исполненіе одного высказаннаго имъ желанія, Эндиміонъ выпросилъ у отца безсмертіе, вчную юность и вчный сонъ — отсюда представленіе о ‘спящемъ Эндиміон’, остающееся неизмннымъ во всхъ пересказахъ основного миа. Другое преданіе говоритъ, что Юпитеръ вознесъ Эндиміона на свой Олимпъ, но, уличивъ его въ ухаживаніи за Юноной, осудилъ на вчный сонъ на гор Латмос въ Баріи. Но главный миъ, связанный съ именемъ Эндиміона, содержитъ исторію любви богини луны Селены, или Діаны, къ прекрасному юнош. Когда Эндиміонъ, говоритъ преданіе, усталый отъ охоты, засыпалъ въ одной изъ пещеръ горы Латмоса въ Баріи, цломудренная богиня замедляла бгъ своей колесницы, чтобы любоваться спящимъ красавцемъ, и даже оставляла иногда колесницу, чтобы цловать его прекрасныя губы. Изображеніе Эндиміона и посщенія его Діаной сохранилось на многихъ античныхъ памятникахъ, самое красивое изъ нихъ, передающее рдкую красоту царя пастуховъ, барельефъ Капитолія, гд Эндиміонъ представленъ сидящимъ одиноко на утес и погруженнымъ въ глубокій сонъ, возл него собака, аттрибутъ его званія. На саркофаг Капитолія изображены Эндиміонъ, спящій въ объятіяхъ Морфея, и Діана, пришедшая любоваться имъ, ей предшествуетъ Амуръ съ факеломъ въ рукахъ. Уже древніе начинаютъ комментировать этотъ миъ, стараясь найти реальный фактъ, послужившій ему основаніемъ, такъ, Плиній доказываетъ, что Эндиміонъ первый сталъ наблюдать за движеніями небесныхъ свтилъ, и это повело къ разсказу о его любви въ лун. Въ наше время многіе ученые занимались объясненіемъ миа о спящемъ Эндиміон. Нитчъ въ своемъ миологическомъ словар говоритъ, что Эндиміонъ, вроятно, любилъ свтлыя лунныя ночи и проводилъ ихъ, предаваясь своему любимому занятію, охот. Онъ любилъ мсяцъ — и отсюда поврье, что богиня мсяца любила его. Посл его смерти, вроятно, говорили, что Эндиміонъ, любившій проводить ночи бодрствуя, долженъ теперь спать все время — отсюда миъ о его вчномъ сн, мсто, гд богиня выражала свою любовь Эндиміону — лежащая на восток гора Латмосъ, потому что полагали, что созвздія восходятъ изъ-за горъ, Германнъ въ своей греческой миологіи придаетъ миу астрономическое значеніе: по его мннію, Эндиміонъ не что иное, какъ астрономическій знакъ, представляемый египтянами въ образ человка, изъ устъ котораго въ начал года падаетъ солнечный лучъ. Онъ святъ для Селены, такъ какъ олицетворяетъ лунный годъ, греки по невденію обратили солнечный лучъ въ лунный, причемъ онъ не исходитъ изъ устъ Эндиміона, а направленъ на него, т.-е. на язык поэтовъ лунный лучъ, спускающійся съ неба, цлуетъ Эндиміона. Есть еще попытка объяснить преданіе филологическимъ путемъ, изъ имени Эндиміона. Предметомъ поэтическихъ пересказовъ служитъ, главнымъ образомъ, эпизодъ любви Діаны и Эндиміона, въ утраченной поэм Сафо воспвалась Діана, спускавшаяся каждую ночь къ очарованному ею Эндиміону, Теокритъ, Аполлоній и Овидій передаютъ эту исторію любви смертнаго къ богин, какъ поздне Лукіанъ, Аполлодоръ и Павзаній. Конечно, эти классическіе образцы не были знакомы Китсу, въ англійской литератур сюжетъ этотъ былъ воспроизведенъ поэтомъ XVI-го в., Драйтономъ, а Китсъ прекрасно зналъ поэтовъ Елизаветинскаго времени. Кольвинъ полагаетъ, что поэма Драйтона ‘Человкъ на лун’ послужила образцомъ для Китса, но это мнніе намъ кажется неосновательнымъ. Не говоря о томъ, что поэма Драйтона крайне слаба, авторъ ея понимаетъ миъ совершенно иначе, чмъ Китсъ. Драйтонъ примыкаетъ въ объясненію Плинія, что Эндиміонъ былъ астрономомъ, и разсказываетъ, отъ лица пастуха на празднеств Пана, какъ Эндиміонъ, наблюдая за движеніями луны, впалъ въ меланхолію, изъ нея выводитъ его сама Діана, являясь предъ его восхищеннымъ взоромъ и читая ему цлую лекцію по астрономіи, чтобы доказать свое значеніе во вселенной, она объясняетъ ему движеніе луны вокругъ своей оси, говоритъ о разниц лунныхъ и солнечныхъ затмній, о томъ, какъ она, подобно ея брату Аполлону, иметъ цвтокъ, живущій лишь присутствіемъ луны, какъ геліотропъ — вліяніемъ солнца. Убжденный въ ея величіи, юноша ршается слдовать за любимой имъ богиней, Діана возноситъ его на небо, и съ тхъ поръ смертные видятъ на лун во время полнолунія фигуру человка, это и есть Эндиміонъ, влюбленный въ Селену. Во всей поэм Драйтона есть, по нашему мннію, лишь одно поэтическое мсто, гд Эндиміонъ съ свойственной древнимъ грекамъ способностью отождествлять явленія природы съ олицетворяющими ихъ божествами, задумывается надъ фазами луны, заключая изъ постоянныхъ перемнъ ея вншняго вида о постоянств богини, при этомъ, однако, онъ сознаетъ, что повтореніемъ однхъ и тхъ же перемнъ каждый мсяцъ она даетъ полезныя указанія для смертныхъ.

У Драйтона и Китса общее лишь въ выбор сюжета и въ описаніи праздника Пана, которымъ оба автора начинаютъ поэму, быть можетъ, Китсъ заимствовалъ у своего предшественника мысль подобнаго начала, но выполнилъ ее совершенно въ другомъ дух, чмъ Драйтонъ, начало ‘Эндиміона’ представляетъ одно изъ лучшихъ мстъ всей поэмы.

Китсъ былъ правъ, считая ‘Эндиміона’ пробою своей творческой силы, такъ какъ ‘излагая одно единственное положеніе въ 4.000 стихахъ, онъ долженъ наполнить ихъ поэзіей’. Въ самомъ дл, основное содержаніе поэмы весьма скудно, Эндиміонъ, влюбляющійся въ неизвстную ему богиню, странствуетъ по неземнымъ странамъ въ погон за нею, посл разныхъ испытаній онъ узнаетъ, что возлюбленная его — богиня луны, она освобождаетъ его отъ земной оболочки и возноситъ съ собой на небо. Съ этимъ основнымъ мотивомъ сплетены другія миологическія сказанія объ Аретуз, Цирце и Главк и др. Но эпизоды разсказа до того запутываютъ содержаніе, что разобраться въ немъ становится крайне труднымъ. Недоброжелательные критики, современники поэта, отказывались слдить за фантазіей автора, подписывая ему этимъ свой приговоръ, но несомннно, что въ этомъ запутанномъ разсказ, при всхъ его недостаткахъ, есть большія красоты, и стоитъ дать себ трудъ внимательно прочесть ‘Эндиміона’, уяснить себ его, чтобы убдиться, какъ поэтъ съумлъ проникнуться духомъ греческой жизни, весь этотъ міръ съ его неясными стремленіями къ идеалу и наивными врованіями возстановленъ предъ нами въ поэтической повсти о судьб Эндиміона. Въ первой части (ихъ всхъ четыре) мы присутствуемъ на празднеств въ честь Пана. Пастухи ликуютъ, поютъ хвалебные гимны покровителю ихъ стадъ, вс веселы, лишь царь пастуховъ, прекрасный Эндиміонъ, не участвуетъ въ общемъ ликованіи, огорчая подданныхъ своимъ грустнымъ видомъ. Среди празднества онъ удаляется съ сестрой своей Пеоной на другой берегъ рки и, изнеможенный, засыпаетъ. Пеона плачетъ о тайномъ гор брата, и тотъ, проснувшись, замтилъ ея слезы, онъ открываетъ ей причину своей печали: ему во сн явилась женщина чудной красоты, которую онъ страстно полюбилъ и которая — онъ въ этомъ увренъ — не простое видніе. Сонъ этотъ былъ непродолжителенъ, и посл пробужденія онъ почувствовалъ себя крайне несчастнымъ, сновидніе повторилось еще разъ, но опять его чудесная возлюбленная исчезла, какъ только онъ пришелъ въ себя. Мысль же о ней не оставляетъ съ тхъ поръ Эндиміона, отравляя ему удовольствіе, которое онъ прежде испытывалъ отъ своихъ занятій. Пеона старается утшить его, говоря, что для него, доблестнаго царя пастуховъ, любовь не можетъ быть предметомъ подобныхъ терзаній, что у него есть высшія цли, чмъ воздыханіе по невдомой красавиц. Эндиміонъ увряетъ, что его возлюбленная — существо необыкновенное, и ршаетъ вернуться къ прежнимъ занятіямъ, ожидая повторенія сновиднія.

Во второй части поэмы Эндиміонъ продолжаетъ думать о своей любви, однажды, срывая въ рощ цвтокъ, онъ замчаетъ выпорхнувшую оттуда бабочку, какъ бы манящую его за собой, онъ слдуетъ ея полету и приходитъ къ источнику, здсь онъ видитъ нимфу, которая ему предсказываетъ, что посл долгихъ странствій онъ соединится съ своей прекрасной и таинственной возлюбленной. Нимфа исчезаетъ. Эндиміонъ обращается съ мольбой о помощи къ Діан, въ полузабыть онъ чувствуетъ себя перенесеннымъ на небо въ колесниц богини, но слышитъ голосъ, повелвающій ему сойти въ глубину земли. Онъ повинуется и, спустившись, странствуетъ въ полумрак среди покоевъ, выложенныхъ драгоцнными каменьями, затмъ онъ попадаетъ въ храмъ Діаны, и тутъ страшное чувство одиночества охватываетъ его, онъ хотлъ бы вернуться на землю, но, продолжая путь, попадаетъ въ зеленую долину, гд забываетъ о своемъ желаніи. Онъ видитъ Адониса, спящаго среди дремлющихъ купидоновъ, и одинъ изъ нихъ разсказываетъ Эндиміону исторію зимняго сна и лтней жизни божественнаго юноши, въ это время Адонисъ просыпается, и Венера спускается къ нему, обрадованная его возвращеніемъ къ жизни, она говоритъ Эндиміону, что знаетъ о его любви къ одной изъ безсмертныхъ, и общаетъ, что въ будущемъ онъ достигнетъ счастія, затмъ богиня вмст съ Адонисомъ поднимаются вверхъ на своей колесниц. Успокоенный Эндиміонъ продолжаетъ свой путь, но почувствовалъ усталость и хочетъ раньше отдохнуть. Вдругъ онъ замчаетъ возл себя присутствіе своей возлюбленной, видитъ ея свтлый образъ, слышитъ ея дивный голосъ. Экстазъ Эндиміона выражается въ пламенныхъ увреніяхъ въ любви, которыя въ поэм кажутся слишкомъ напыщенными. Возлюбленная Эндиміона открываетъ ему, что она богиня, но не называетъ себя и общаетъ вознести его вскор на Олимпъ. Они разстаются. Эндиміонъ просыпается. Онъ возвращается въ гротъ, откуда его выманила бабочка, и видитъ два ключа воды (Аретуза и Альфей), любовь которыхъ другъ къ другу выражается въ ихъ пламенныхъ, полныхъ отчаянія, рчахъ, Эндиміонъ возноситъ къ богамъ молитву объ ихъ соединеніи, продолжаетъ путь и попадаетъ въ глубину океана.

Въ третьей части Эндиміонъ продолжаетъ свое путешествіе, слдуя за солнечнымъ лучомъ, который освщаетъ ему путь подъ водой. Онъ видитъ вскор сидящаго на утес старца, который выражаетъ Эндиміону благодарность за то, что онъ пришелъ и тмъ самымъ освободилъ его отъ долголтнихъ страданій. Главкъ (имя этого старца) разсказываетъ, какъ Цирцея, околдовавъ его, обрекла на тысячелтнее томленіе на берегу моря, и какъ онъ досталъ волшебную книгу, открывшую ему, что чрезъ нкоторое время явится къ нему юноша, который можетъ избавить его отъ проклятія Цирцеи. Въ Эндиміон Главкъ узнаетъ этого юношу, ведетъ его съ собой въ потаенный гротъ, гд онъ сохранилъ трупъ своей невсты Сциллы и тысячи другихъ тлъ влюбленныхъ, погибшихъ въ волнахъ океана. Исполняя рядъ дйствій, предписанныхъ волшебной книгой, Эндиміонъ возвращаетъ юность Главку и жизнь Сцилл и другимъ трупамъ. Все общество направляется во дворецъ Нептуна для поклоненія богу моря, тамъ же находятся Купидонъ и Венера, которая опять старается ободрить печальнаго Эндиміона, она уже знаетъ тайну Діаны и говоритъ ему въ утшеніе, что скоро будетъ конецъ его страданіямъ. Во дворц Нептуна начинается пиръ, который не веселитъ, однако, царя пастуховъ, онъ впадаетъ въ забытье, и Нереиды переносятъ его въ лсъ, расположенный вблизи озера, летая въ воздух, онъ слышитъ слова своей богини, общающей вознести его на небо, но, проснувшись, видитъ себя среди глубокаго лса.

Четвертая часть боле интересна. Первый звукъ, который слышитъ Эндиміонъ — женскій голосъ, плачъ вакханки, слдовавшей за Бахусомъ отъ самаго Ганга и стремящейся назадъ, хотя бы для того, чтобы тамъ умереть: ‘о, великіе боги! дайте мн хоть одинъ часъ подышать роднымъ воздухомъ, дайте мн хоть умереть дома!’ поетъ она жалобнымъ голосомъ. Подойдя ближе въ плачущей двушк, Эндиміонъ плняется ея необыкновенной красотой и чувствуетъ, что, поклоняясь своей богин, онъ вмст съ тмъ страстно любитъ вакханку, онъ открываетъ ей свои чувства, хотя слышитъ издали голосъ богини: ‘Горе Эндиміону!’ Въ это время является Меркурій съ крылатыми конями, и Эндиміонъ съ вакханкой поднимаются вверхъ, на пути они видятъ Морфея, разсказывающаго о томъ, что смертный долженъ вскор жениться на одной изъ дочерей Юпитера, присутствіе Морфея усыпляетъ лошадей и всадниковъ, и Эндиміону снится, что онъ на неб въ обществ безсмертныхъ боговъ, между которыми находится Діана, онъ приближается въ ней, но просыпается въ это время, находясь по прежнему на крыльяхъ лошади вмст съ вакханкой. Діану же онъ видитъ по прежнему на неб, онъ цлуетъ свою спутницу и въ то же время увряетъ Діану въ своей врности. Вакханка просыпается, и Эндиміонъ, пораженный двойственностью своихъ чувствъ, хочетъ разстаться съ ней, но показывается мсяцъ, и она исчезаетъ въ его лучахъ, ея лошадь опускается на землю, а Эндиміонъ поднимается все выше и выше. Отъ слышитъ небесныхъ встниковъ, созывающихъ гостей на внчаніе Діаны, и въ это время ея конь опускаетъ его на вершину горы, гд онъ опять видитъ вакханку и ради нея отказывается отъ любви еъ таинственной богин, та отвчаетъ, что воля небесъ не позволяетъ ей любить его. Здсь является Пеона, сестра Эндиміона, совтуетъ влюбленнымъ не грустить и зоветъ ихъ участвовать въ празднеств въ честь Діаны. Эндиміонъ объ являетъ свое ршеніе оставить свтъ и удалиться въ пустыню, сохраняя къ Пеон и къ прекрасной индіанк любовь брата, вакханка клянется посвятить себя Діан, и об женщины удаляются. Эндиміонъ проводитъ цлый день въ глубокихъ думахъ, а вечеромъ направляется къ храму и, увидвъ тамъ своихъ сестеръ, говоритъ имъ, что ршился вопросить небо о своей судьб. Вакханка одобряетъ его ршеніе и при этомъ наружность ея видоизмняется, и изумленный Эндиміонъ видитъ предъ собой Діану, она объясняетъ, что вс ея превращенія, доставлявшія ему столько страданій, помогли ему цной этихъ страданій освободиться отъ земной оболочки. Эндиміонъ преклоняется предъ богиней и въ это время оба исчезаютъ. Пеона возвращается домой чрезъ темнющій лсъ, изумленная всмъ случившимся.

Къ лучшимъ мстамъ поэмы принадлежитъ, какъ мы отмтили выше, ея начало, гимнъ Пану, который могъ бы сойти за оригинальное произведеніе Сафо, это — красивый образчикъ языческой поэзіи, какъ охарактеризовалъ его Вордсвортъ. Достойнымъ дополненіемъ къ нему является пснь вакханки въ четвертой части, она воплощаетъ въ себ глубокую меланхолію и страстность востока и вмст съ тмъ особое наслажденіе въ сознаніи страданія, столь знакомое Китсу и облеченное имъ здсь въ чудные звуки.

‘Приди же, печаль, дорогая печаль! Я буду лелять тебя на груди, какъ родное дитя. Я думала оставить тебя, измнить теб, но теперь я люблю тебя больше всего на свт. Нтъ никого, о, совсмъ никого, кром тебя, чтобы утшить бдную одинокую двушку. Ты ея мать, ея братъ, ты ея возлюбленный’.

Китсъ, какъ видно изъ пересказа поэмы, не достигъ въ ‘Эндиміон’ намченной имъ цли, его ‘изобртеніе’ (invention) не выдерживаетъ строгой критики, запутанное содержаніе, стремленіе наполнить его проблы чистой поэзіей приводятъ его къ реторик, особенно въ любовныхъ сценахъ, которыя удаются ему мене всего. Мы видли, до какихъ странностей онъ договаривается въ объясненіи Эндиміона съ Діаною, столь же холоденъ и реториченъ разговоръ съ Пеоной въ первой части. Увщанія Пеоны слишкомъ отзываются прописной моралью, когда она говоритъ брату, открывшему ей свою тайну: ‘Это и есть причина? Это все? Какъ странно и какъ грустно, увы, что тотъ, кому слдовало бы пройти по земл, какъ пребывающему на ней полу-богу, оставивъ память о себ въ псняхъ бардовъ, будетъ воспваться лишь одинокимъ и робкимъ двичьимъ голосомъ, она будетъ пть о томъ, какъ онъ блднлъ, какъ бродилъ, самъ не зная куда, какъ готовъ былъ отрицать, что причина этого любовь, хотя оно было такъ на самомъ дл, ибо что же другое могло это быть, кром любви? Она будетъ пть, какъ горлица уронила ивовую втку предъ нимъ и какъ онъ умеръ и что вообще любовь губить молодыя сердца, какъ сверный втеръ — розы: пснь о его грустной судьб закончится вздохомъ сожалнія’.

Столь же мало удовлетворителенъ отвтъ Эндиміона, что онъ отказался отъ прежнихъ стремленій къ мірской слав (честолюбіе у царя пастуховъ!), такъ какъ видитъ счастье лишь въ сліяніи съ высшимъ божественнымъ существомъ. Но при всхъ этихъ недостаткахъ поэма Китса свидтельствуетъ объ одной особенности его таланта, которую онъ еще ярче обнаруживаетъ въ боле зрлыхъ произведеніяхъ, превосходя въ этомъ отношеніи всхъ современныхъ и позднйшихъ поэтовъ Англіи. Это — пониманіе греческой жизни, умнье всецло проникнуться ея духомъ и воспроизводить ее съ такимъ совершенствомъ, что читатель забываетъ о вкахъ, лежащихъ между поэзіей Китса и описываемымъ имъ міромъ. Критики, серьезно и безпристрастно разбиравшіе творчество Китса, какъ Суинбёрнъ, Брандесъ, Матью Арнольдъ, не обращаютъ достаточнаго вниманія на эту яркую черту его музы, они считаютъ его представителемъ англійскаго натурализма par excellence, отличающимся отъ старшихъ поэтовъ ‘озерной’ школы своимъ пантеизмомъ, и видятъ въ воспваніи Греціи одинъ изъ элементовъ этой любви къ природ въ ея самыхъ совершенныхъ воплощеніяхъ. Несомннно, что Китсъ понималъ и жилъ жизнью природы боле, чмъ иные изъ величайшихъ поэтовъ, но воспроизведеніе античнаго міра лежитъ вн его натурализма: это самый могучій стимулъ его творчества, создающій ему совершенно особое положеніе въ англійской поэзіи.

Мы еще возвратимся къ вопросу объ эллинизм Китса при анализ ‘Гиперіона’, а теперь постараемся освтить вншнюю исторію появленія ‘Эндиміона’, получившую печальную извстность, благодаря, быть можетъ, излишнему усердію друзей поэта.

Китсъ, издавая ‘Эндиміона’, чувствовалъ недостатки своей поэмы и предвидлъ неблагопріятное отношеніе въ ней со стороны критики, но не хотлъ сдлать въ предисловіи обычной просьбы о снисходительности. ‘Во мн нтъ ни тни чувства смиренія предъ публикой,— пишетъ онъ Райнольдсу 19-го апр. 1818 г.,— ни предъ чмъ бы то ни было въ мір, кром вчнаго духа, идеи красоты и памяти великихъ людей. Предисловіе къ публик, на которую я не могу смотрть иначе какъ на врага, и къ которой не могу обратиться безъ враждебнаго чувства… Я согласенъ подчиниться и смириться предъ друзьями, но у меня нтъ ни малйшаго желанія унижаться предъ толпой, я никогда не писалъ ни одной строчки съ мыслью о публик. Я ненавижу отвратительную популярность и не могу преклоняться предъ толпой’. По настоянію друзей, однако, Китсъ согласился предпослать ‘Эндиміону’ краткое предисловіе, гд высказываетъ открыто свое мнніе о несовершенств поэмы и свое равнодушіе къ посторонней критик, многія изъ его неосторожныхъ словъ были подхвачены рецензентами и послужили противъ него орудіемъ. Такъ, Китсь сознается, что ‘какъ первыя дв части поэмы, такъ и дв послднія, недостаточно закончены, чтобы оправдать свое появленіе въ печати’, и говоритъ дале, что ‘нтъ большей муки, чмъ сознаніе неудачи великаго замысла’, конечно, онъ подразумваеть терзанія собственнаго недовольства собой, а не нападки журналистовъ, и спшитъ прибавить, что онъ ничуть не думаетъ предупредить отзывы критиковъ, а хочетъ примирить съ своимъ твореніемъ тхъ, ‘которые достаточно компетентны, чтобы слдить ревнивымъ окомъ за славой англійской литературы’. Это, не лишенное сознанія своего достоинства, предисловіе послужило исходнымъ пунктомъ для нападокъ въ торійскихъ журналахъ. Преслдуя при каждомъ удобномъ случа поэзію и теоретическіе взгляды Гента, редакторъ ‘Quarterly Review’, Джиффордъ, обрадовался возможности язвить его въ лиц предполагаемаго адепта издателя ‘Examinera’. Джиффордъ начинаетъ съ признанія, что изъ четырехъ частей поэмы прочелъ только одну, но такъ какъ онъ не иметъ о ней боле яснаго представленія, чмъ объ остальныхъ, нечитанныхъ имъ, то заключаетъ, что читать ихъ безполезно, тмъ боле, что авторъ самъ говоритъ, что вс части одинаково никуда не годятся. ‘Самый сюжетъ,— продолжаетъ Джиффордъ,— намъ показался мало понятнымъ, онъ, повидимому, взятъ изъ миологіи и, вроятно, относится къ исторіи любви Эндиміона и Діаны’. Главное содержаніе статьи направлено противъ школы Гента. ‘Мы не говоримъ, что м-ръ Китсь (если это его настоящее имя, потому что трудно предположить, что человкъ въ своемъ ум подпишетъ своимъ именемъ подобную поэму) не обладаетъ извстною силою языка, воображенія и проблескомъ таланта,— онъ ихъ несомннно иметъ, но онъ, къ несчастью, воспитанникъ новой школы, названной кмъ-то Cockney-school, которая занимается воспроизведеніемъ нелпыхъ идей возмутительно страннымъ языкомъ’. ‘Этотъ авторъ — подражатель Гента’, говоритъ дале критикъ, ‘но онъ еще боле непонятенъ, столь же неотесанъ, вдвое туманне, въ десять разъ скучне и нелпе, чмъ его прототипъ, послдній, хотя имлъ смлость посягать на званіе критика и судить о своей поэзіи по своему же собственному критерію, высказывалъ при этомъ все-таки нкоторыя самостоятельныя сужденія. Г. Китсъ не предпосылаетъ никакихъ принциповъ, которые онъ взялся проводить въ литератур, его безсмыслица поэтому совершенно добровольная, онъ пишетъ ее для собственнаго удовольствія и по просьб мистера Гента’. ‘Если кто-нибудь будетъ имть смлость купить эту поэму и будетъ столь счастливъ, что составитъ себ о ней сужденіе, мы его просимъ познакомить васъ съ результатами, мы тогда вернемся къ задач, которую оставляемъ теперь за невозможностью разршенія, и постараемся удовлетворить мистера Китса и нашить читателей’ {‘Quarterly Review’. Sept. 1818. ‘Endimion’, а poetic romance.}.

Къ ‘Quarterly Review’ присоединился ‘Blackwood Magazine’, гд статья противъ Китса была продолженіемъ ряда статей подъ названіемъ ‘Cockney-school of poetry’. Она тоже направлена, главнымъ образомъ, противъ Гента, а разборъ ‘Эндиміона’ ограничивается насмшками по адресу Китса, причемъ авторъ презрительно называетъ его Джонни Китсомъ и отсылаетъ обратно въ аптеку ‘толочь лекарства’.

Вліяніе этихъ враждебныхъ статей на Китса было, вроятно, преувеличено его друзьями, которые посл смерти поэта (черезъ три года посл появленія ‘Эндиміона’) доказывали, что болзнь его началась вслдствіе удручающаго впечатлнія, произведеннаго на него отзывами ‘Quarterly’ и ‘Blackwood’. Гентъ и Газлиттъ безпощадно обрушились на несправедливость этихъ журналовъ къ поэту, но самымъ рзкимъ осужденіемъ злополучныхъ статей является предисловіе въ ‘Адонаису’, поэм Шелли на смерть Китса. ‘Геній глубоко несчастнаго юноши,— пишетъ Шелли,— памяти котораго я посвятилъ эти недостойныя строки, былъ столь же нженъ и хрупокъ, какъ прекрасенъ, и не мудрено, что тамъ, гд изобилуютъ точащіе черви, этотъ нжный цвтокъ погибъ, не успвши расцвсть. Жестокій отзывъ о его ‘Эндиміон’, появившійся въ ‘Quarterly Review’, произвелъ потрясающее дйствіе на его чувствительную душу, отъ этого волненія порвался одинъ кровеносный сосудъ въ легкихъ, послдовала скоротечная чахотка. Позднйшія благопріятныя рецензіи боле справедливыхъ критиковъ, признаніе настоящаго величія его таланта, не могли уже залечить рану. Можно по справедливости сказать, что т жалкіе люди не знали, что творили, они направляли свои оскорбленія и клеветы, не разбирая, попадетъ ли ядовитая стрла въ сердце, сдлавшееся нечувствительнымъ отъ множества ударовъ, или въ душу, созданную, какъ у Китса, изъ боле тонкаго матеріала. Что касается ‘Эндиміона’, то каковы бы ни были недостатки поэмы, какое право имли относиться къ ней насмшливо цнители и прославители ‘Париса’, ‘Женщины’, ‘Сирійскаго разсказа’, и г-жи Лефанъ, и м-ра Говарда Пэна, и цлаго ряда сомнительныхъ знаменитостей? Имютъ ли это право т, которые въ своемъ продажномъ благодушіи проводятъ параллель между почтеннымъ м-ромъ Мильманомъ и лордомъ Байрономъ? Презрнные люди! вы, самые низкіе изъ твореній Бога, дерзкой рукой посягнули на одно изъ его самыхъ благородныхъ созданій. Васъ не оправдываетъ и то, убійцы, что, не умя дйствовать кинжаломъ, вы дйствовали словами’ {Shelley, Worn, стр. 323.}. Основываясь на этомъ рзкомъ обвиненіи въ предисловіи ‘Адонаиса’, Байронъ говоритъ въ 11-ой строф ‘Донъ-Жуана’ съ нкоторой ироніей относительно Китса, котораго онъ не долюбливалъ при жизни и долго не признавалъ настоящимъ поэтомъ: ‘Онъ угасъ отъ журнальной статьи’.

Какъ ни симпатична защита Китса друзьями, нельзя, однако, согласиться съ преувеличеннымъ значеніемъ, которое они приписывали статьямъ Джиффорда и ‘Blackwood-Magazine’. Письма Китса въ этотъ періодъ свидтельствуютъ, что впечатлніе вовсе не было такъ сильно. Въ октябр 1818 г., т.-е. чрезъ мсяцъ посл появленія рецензій, Китсъ пишетъ: ‘Похвала или порицаніе производятъ лишь минутное впечатлніе на человка, который, поклоняясь лишь иде красоты, самъ строго судитъ свои произведенія. Моя собственная домашняя критика доставила мн несравненно больше страданій, чмъ могли произвести ‘Blackwood’ или ‘Quarterly’, съ другой стороны, если я чувствую себя правымъ, никакая вншняя похвала не можетъ мн доставить такого наслажденія, какъ мое собственное удовлетвореніе и одобреніе того, что въ самомъ дл прекрасно’ {Millnees, Life, Letters etc, стр. 214.}. ‘Мн кажется, что имя мое останется въ числ поэтовъ Англіи посл моей смерти,— пишетъ онъ брату Георгу около того же времени:— даже относительно настоящаго, попытка ‘Quarterly’ уничтожить меня повела лишь къ большей моей извстности… Стремленіе унизить меня и выставить въ смшномъ вид ничуть не повредило мн въ обществ’. Защита поэзіи Китса въ печати послдовала еще до его смерти и ране появленія поэмы Шелли, въ стать Джеффри въ ‘Edinbourgh Review’. Джеффри видитъ въ Китс начало новаго литературнаго теченія и считаетъ хорошимъ признакомъ его увлеченіе Елизаветинскою эпохою: ‘подражаніе нашимъ стариннымъ писателямъ,— говорилъ онъ,— и въ особенности прежнимъ драматургамъ, чему мы тоже нсколько содйствовали, вызвало какъ будто вторую весну въ нашей поэзіи, и не многіе изъ ея цвтовъ даютъ боле блестящія надежды, чмъ находящійся въ нашихъ рукахъ сборникъ’. Не скрывая недостатковъ ‘Эндиміона’, которые онъ приписываетъ юности поэта, Джеффри видитъ въ этой поэм и другихъ раннихъ произведеніяхъ Китса большія художественныя достоинства: ‘въ нихъ такіе богатые проблески воображенія, столько поэтическихъ красотъ, что, даже запутавшись въ ихъ лабиринт, невозможно противостоять опьяняющему дйствію ихъ сладости, невозможно закрыть сердце очарованію’. По адресу критиковъ ‘Quarterly’ и ‘Blackwood’ онъ прибавляетъ: ‘Тотъ, кто считаетъ поэму нестоющей вниманія, или не иметъ никакого понятія о поэзіи, или совсмъ не заботится объ истин’ {‘Edinbourgh Review’, August, 1820.}. Любопытно, что Байронъ, впослдствіи большой поклонникъ Китса, когда появилась статья Джеффри, былъ полонъ негодованія къ его снисходительности и адресовалъ издателю журнала цлый рядъ дкихъ писемъ по этому поводу: ‘Пожалуйста не говорите больше о Китс,— пишетъ онъ,— уничтожьте его при жизни, если никто изъ васъ этого не сдлаетъ, я долженъ буду самъ снять съ него кожу. Невозможно выносить идіотской болтовни этого карлика’. Въ слдующемъ письм онъ продолжаетъ на ту же тему: ‘о похвалахъ маленькому Китсу (little К.) я могу замтить тоже, что Джонсонъ, когда онъ узналъ, что актеръ Шериданъ получилъ пенсію. ‘Что, онъ получаетъ пенсію, значитъ, пора мн отказаться отъ своей’. Никто не гордился такъ, какъ я, одобреніемъ ‘Edinbourgh’, никто не преслдовалъ такъ его враговъ, какъ я въ ‘English bards and Scotch Reviewers’. Теперь вс т, которыхъ вы хвалили, унижены этой сумасшедшей статьей. Почему вы не даете отзыва и не восхваляете ‘Guide to health’ (руководство къ здоровью) Саламона? Въ немъ столько же смысла и поэзіи, какъ у Джонни Китса’ {Millnese, стр. 205.}. Очевидно, раздраженіе Байрона заводитъ его слишкомъ далеко, и, какъ свидтельствуетъ Гентъ, онъ впослдствіи очень жаллъ объ этихъ письмахъ.

Исторія, связанная съ появленіемъ ‘Эндиміона’, весьма характерна для своего времени, ожесточенная борьба политическихъ партій обратила въ общественное событіе появленіе новой поэмы и сдлала изъ ея автора мученика идеи. Должно было пройти много времени, пока безпристрастная критика оцнила истинное достоинство этого спорнаго ‘Эндиміона’. Далекій отъ инсинуацій торійскихъ журналовъ, но не безусловный поклонникъ всего, написаннаго Китсомъ, Суинбёрнъ находитъ, ‘что въ лучшихъ своихъ мстахъ ‘Эндиміонъ’ достигаетъ высоты лучшихъ произведеній Барнфильда и Лоджа, съ которыми, еслибы Китсъ не написалъ ничего больше, его можно было бы сопоставить, а это между поэтами второго разряда очень завидное мсто’ {Encyclopedia Britannica, art Keats.}. Къ этому сужденію примыкаетъ и м-съ Олифантъ, которая говоритъ, что ‘Эндиміонъ’ не великая поэма, она несовершенна даже относительно стиха, но полна проблесковъ и образцовъ поэтической гармоніи {Mrs. Oliphant, ‘Literary history of England’, т. III, стр. 110.}. Для Китса съ ‘Эндиміономъ’ кончилась пора литературныхъ неудачъ, все, что онъ пишетъ посл, безусловно одобряется читателями и критикой, и онъ сразу становится въ числ лучшихъ поэтовъ Англіи.

З. В.

‘Встникъ Европы’, No 9, 1889

Читайте также: