Университетский обед, Невский А. К., Год: 1879 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 24 минут(ы)

УНИВЕРСИТЕТСКІЙ ОБДЪ.

Губернскій городъ В. собирался встрчать новый годъ. Хотя погода была отвратительная — несмотря на послдній день декабря, зима настоящая не установилась, а только дулъ холодный втеръ и насыпалъ за стнами, заборами и у подъздовъ сугробы снжной крупы, оставивъ голыми площади и середину улицъ — настроеніе общества, въ ожиданіи предстоящихъ увеселеній, было пріятное. Новый годъ, какъ водится, предположено было встртить на балу въ городскомъ клуб, съ музыкою, танцами, ужиномъ и шампанскимъ, по подписк. Но для нкоторой части в—го общества программа удовольствій этимъ не исчерпывалась. Въ город В., въ которомъ недавно были открыты новыя судебныя учрежденія, случайно оказалось много представителей этихъ учрежденій, окончившихъ въ разное время курсъ въ к—скомъ университет, къ нимъ примкнуло еще нсколько человкъ, служащихъ въ другихъ вдомствахъ и также бывшихъ питомцевъ того же университета: два доктора, директоръ реальнаго училища, совтникъ губернскаго правленія, словомъ, набралось довольно народу для того, чтобы подобная случайность остановила на себ вниманіе и дала поводъ въ двухъ-трехъ городскихъ кружкахъ обратиться къ отраднымъ воспоминаніямъ молодости.

Результатомъ такихъ воспоминаній, въ одинъ изъ обычныхъ клубныхъ вечеровъ, когда посл картъ и танцевъ случайно со брались вмст поужинать человкъ шесть бывшихъ студентовъ, было твердое ршеніе праздновать обычнымъ порядкомъ годовщину университета. Ршеніе это было на другой день передано тмъ, кто наканун не былъ въ клуб, и согласіе на него, разумется, послдовало со всхъ сторонъ. Мало этого, такъ какъ въ настоящемъ году день университетской годовщины миновалъ за долго до товарищескаго договора, то было ршено, на первый разъ, собственно для начала, отпраздновать эту годовщину въ послдній день года, а затмъ уже чествовать ее въ свое время.

Вотъ потому-то, когда большинство в—ской публики отдыхало вечеркомъ, въ ожиданіи клубнаго бала и встрчи новаго года, часть этой публики уже собиралась на первый товарищескій обдъ, назначенный нарочно довольно поздно, въ шесть часовъ вечера, съ тмъ, чтобы прямо съ обда отправиться на балъ.

Такимъ образомъ, раннія, зимнія сумерки 31-го декабря 187. года были встрчены обществомъ города В. среди пріятныхъ ожиданій. Но самое пріятное волненіе, самыя радостныя хлопоты были сосредоточены въ одномъ большомъ дом, стоявшемъ на главной городской улиц, вс окна котораго горли веселыми огнями. Эти яркіе огни были первыми предвстниками ожидаемаго праздника, и причина, почему они загорлись именно въ этомъ дом, была та, что первый товарищескій обдъ долженъ состояться здсь, въ квартир прокурора окружного суда Петра Николаевича Барскаго, одного изъ самыхъ почтенныхъ представителей въ город к—го университета. Но, кром общественнаго праздника, преддверіе котораго уже было ознаменовано изящно накрытымъ обденнымъ столомъ, въ дом Петра Николаевича ожидалось пріятное, уже чисто семейное событіе, къ вечеру должны были пріхать на праздники дти, сыновья-гимназисты, одинъ 6-го, другой 4-го классовъ. Они учились въ другомъ губернскомъ город и не могли пріхать раньше къ Рождеству, потому что, въ числ лучшихъ учениковъ, были приглашены на ёлку къ губернатеру, и, по заране полученному наставленію отъ отца, ни въ какомъ случа не имли права отказаться отъ приглашенія, а домой должны были пріхать нсколькими днями позже, къ новому году. Хотя жен Петра Николаевича и тяжела была отсрочка свиданія съ дтьми, но она понимала, что мужъ имлъ основаніе такъ ршить въ этомъ случа, и зато теперь Анна Николаевна, красивая и хорошо сохранившаяся женщина лтъ 35-ти, не отходя отъ окна, смотритъ на улицу, въ ожиданіи дтей, прижимая горящія отъ волненія щеки къ холодному стеклу зимней рамы.

Петръ Николаевичъ сидитъ у себя въ кабинет передъ роскошнымъ письменнымъ столомъ. Онъ только-что, посл совта съ женою, ршилъ одинъ вопросъ, связанный съ предстоящимъ обдомъ. Петръ Николаевичъ всегда, въ важныхъ и неважныхъ случаяхъ, совтовался съ женою. Но эти совты имли особый характеръ: они длались единственно съ цлью утвердиться въ заране принятомъ ршеніи, котораго никогда возраженія жены отмнить не могли. Да впрочемъ, Анна Николаевна такъ привыкла къ подобному характеру совщаній съ мужемъ, что никогда и не возражала ему. Участниками праздника было постановлено, чтобы обдъ носилъ на себ характеръ интимности и дружественной короткости и потому вс заране согласились во фраки къ обду не одваться. Но Петръ Николаевичъ разсудилъ, что онъ лично не нарушитъ условія, если и наднетъ фракъ: онъ покажетъ этимъ только вниманіе къ гостямъ своимъ, а, между тмъ, дастъ легкій намекъ и на независимость своего собственнаго взгляда на вещи. Поэтому, фракъ, вычищенный и совершенно готовый, лежалъ на диван.

Теперь Петръ Николаевичъ внимательно перечитываетъ исписанный его рукою листокъ бумаги: это рчь, которую онъ будетъ говорить за обдомъ. Понятно, что какъ представитель собравшагося кружка, какъ хозяинъ, онъ долженъ говорить и говорить хорошо, поддержать славу краснорчиваго оратора, кото рая была за нимъ признана и за предлами города, благодаря прекраснымъ рчамъ, произносимымъ въ суд. По обыкновенію, онъ уже читалъ свою рчь и жен, выслушалъ ея полное одобреніе, и теперь повряетъ общее впечатлніе, которое рчь она должна будетъ произвести, а кстати запоминаетъ и порядокъ изложенныхъ въ ней мыслей, такъ какъ, конечно, онъ будетъ говорить ее прямо, а не читать по бумажк.

Представивъ себя слушателемъ, а не авторомъ, Петръ Николаевичъ находитъ, что легкая поэтическая струйка, въ род отрывка какихъ-нибудь стиховъ, была бы очень умстна. Онъ задумывается, но въ голову ему не приходитъ ничего подходящаго, можетъ быть, и потому, что онъ давно, очень давно не читалъ стиховъ. На полкахъ его этажерки тоже нтъ поэтическихъ сочиненій, изъ которыхъ можно было бы чмъ-нибудь позаимствоваться. Петръ Николаевичъ старается вспомнить, какія стихотворенія волновали когда-то его и его молодыхъ друзей, какія строфы заучивались, повторялись и пользовались популярностью въ сред тогдашней молодежи, и думаетъ, не сохранилось ли чего-нибудь изъ этихъ забытыхъ памятниковъ молодости въ его письменномъ стол. Одинъ изъ ящиковъ его большого стола былъ назначенъ исключительно для частныхъ, личныхъ бумагъ, въ немъ были связки писемъ, хранились тетради съ разными литературными попытками давнихъ лтъ, и, какъ помнится Петру Николаевичу, тамъ, на дн ящика, есть пачка студенческихъ бумагъ и записокъ, которую время не растрепало и не развяло. Она случайно осталась въ имуществ Петра Николаевича, какъ иногда среди зимы остается нсколько сухихъ, пожелтвшихъ листковъ на какой-нибудь втк голаго дуба.

Петръ Николаевичъ отперъ ящикъ и сталъ просматривать хранившіяся тамъ бумаги. Сперва онъ вынималъ пачки съ письмами, аккуратно сложенныя, связанныя шнурками и помченныя цифрами годовъ, но вотъ, между двумя толстыми пачками, оказалось одинокое письмо. Петръ Николаевичъ беретъ его, недоумвая, почему оно такъ брошено въ столъ, не поставленное ни въ хронологическую, ни въ какую иную связь съ прочими письмами, и подноситъ его къ ламп. Какое-то воспоминаніе блеснуло у него въ голов, кольнуло въ сердц, откинуло на спинку кресла, уронило его руку съ листкомъ на колно и тяжелою, непріятною тнью легло на его лицо. Онъ напряженно задумался, долго и упорно смотрлъ на зеленое сукно своего стола, потомъ медленно выпрямился, вздохнулъ и протянулъ-было руку съ письмомъ къ открытому ящику стола, но рука будто сама потянулась опять къ ламп и Петръ Николаевичъ сталъ читать.

II.

‘Братъ! много лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ мы разошлись съ тобою, слишкомъ много для того, чтобы память обо мн не потонула въ томъ широкомъ поток жизни, которымъ шли для тебя эти года. Но за ними, на далекомъ горизонт нашего дтства, остались другіе годы, когда-то прочною цпью связывавшіе насъ. Если хоть одно звно этой цпи осталось въ душ твоей — вспомни меня и прочти это письмо. Я не буду теб напоминать, почему мы разошлись, ты, врно, это еще помнишь, и не обвинишь меня, каковы бы ни были твои настоящіе взгляды на вещи. Не обвинишь потому, что я поступалъ именно такъ, какъ ты самъ думалъ и говорилъ, пока не сталъ думать иначе. Я не буду теб разсказывать подробно о моей жизни со времени разлуки нашей, скажу одно: ты оказался правъ въ своемъ прощальномъ предсказаніи мн. Я не видлъ ни удачи, ни отдыха, ни минуты покоя въ жизни, и, оставаясь вренъ своимъ — какъ въ наше время ихъ называли — ‘идеаламъ’, ни одного изъ нихъ не видлъ въ дйствительности, а, между тмъ терялъ и терялъ ту почву, по которой все-таки надо ходить, хотя бы даже и въ поискахъ за идеалами. Не знаю почему я все-таки долго былъ послдователенъ, терялъ мсто за мстомъ, занятіе за занятіемъ и, вслдствіе этого, понятно, терялъ т права, которыхъ никогда не лишаютъ человка оффиціально, но которыя отнимаются отъ него по какому-то недостижимому безмолвному общественному соглашенію. Потерявъ въ числ этихъ правъ, между прочимъ, и право искать для себя подходящаго труда, я ршился обратиться къ такой работ, гд моя матеріальная обстановка была бы мыслима. Я ушелъ въ село. Тутъ, присмотрвшись ко всмъ видамъ крестьянскихъ занятій, отъ волостного писаря до пастуха, я нашелъ единственно возможнымъ для себя физическій трудъ и нанялся работникомъ. Но и тутъ вышла неудача: меня одолли не усилія работы, не матеріальныя лишенія, а убило страшное открытіе физической неподготовленности и непригодности къ работ. Надежда понемногу пріучить руки къ ней не сбылась: мн былъ 36-й годъ и уже во мн развился зачатокъ тяжелой болзни. Я понялъ тогда, что на эту дорогу надо было выходить много раньше. Но идти мн все-таки было ршительно некуда и я пошелъ въ той же деревн въ пастухи. Прошелъ годъ безмолвной праздности на солнц и на дожд, и принесъ съ собою сознаніе, что избранный, сильный умъ не погибъ бы, конечно, въ этой праздности. Я же, принявшій на себя иго только простого, честнаго человка, погибалъ душою, бездйствуя съ своимъ стадомъ въ степи. Вотъ почти вся исторія моя со времени нашей разлуки. Я прибавлю къ ней еще одинъ эпизодъ, вспоминая его съ тяжкою сердечною болью: до тебя, можетъ быть, когда-нибудь доходили слухи, что я погибъ въ омут пьянства… Сознаюсь теб, что я пилъ, пилъ цлый мсяцъ — и не могъ продолжать пить. Братъ! съ слишкомъ противоположныхъ сторонъ дала намъ судьба глядть на жизнь! поэтому, не надясь вызвать въ теб сочувственное оправданіе, прошу только поврить, что были у меня минуты, такія минуты, которыя съ безумною силою тащатъ человка къ порогу насильственной смерти. Но молодая жизнь еще упиралась, не шла за роковую черту — и вотъ ее-то я думалъ обмануть водкой…

‘Еслибы ты взглянулъ на меня, ты бы меня не узналъ: такъ я усталъ, ослаблъ и постарлъ. Но моя больная душа еще пытается ухватиться за жизнь. Можетъ быть, ты подумаешь, что лучше бы этихъ попытокъ уже не было, и я, пожалуй, соглашусь съ тобою. Но видно, срокъ еще не насталъ, и я въ силахъ призывать его только словами… помоги мн, братъ, подняться на послдніе, наврное, немногіе годы! Я еще сохранилъ настолько умственныхъ силъ, что могу исполнять письменную работу на какомъ-нибудь мст, не покрививъ душою, я могъ бы заняться учебнымъ трудомъ. Помоги мн получить какое-нибудь мсто, хотя бы съ самымъ ничтожнымъ вознагражденіемъ, опираясь на свое положеніе, ты, быть можетъ, въ силахъ это сдлать. Я, съ своей стороны, разумется, не ставлю никакихъ условій.

‘На сколько бы я ни казался теб неправымъ за все мое прошлое, какимъ бы малодушнымъ ни счелъ ты меня въ эту минуту, поврь, что я слишкомъ много выстрадалъ, и прости мн мое малодушіе хоть за эти страданія.

‘Еще одна необходимая замтка. Ты знаешь, что моя борьба была скромна, не выходила изъ маленькихъ сферъ жизни, знаешь, что я никогда не былъ склоненъ къ широкимъ планамъ. Врь моей совсти, что ни во всемъ моемъ прошломъ, ни въ моихъ документахъ нтъ никакихъ данныхъ, которыя могли бы компрометировать тебя въ виду твоего служебнаго положенія.

‘Если ты захочешь мн отвтить, прилагаю свой адресъ….’

Письмо это, съ незнакомымъ почеркомъ на конверт, принесли еще лтомъ съ почты, вмст съ другою частною и казенною корреспонденціею. Когда до письма дошла очередь, посл казенныхъ бумагъ, Петръ Николаевичъ взглянулъ на подпись, остановился на минуту и вспомнилъ, что ужь двнадцать лтъ не иметъ никакихъ свдній о брат Евгеніи. Онъ даже сомнвался, чтобы братъ былъ живъ. Потомъ, онъ внимательно прочиталъ письмо, сложилъ его и спряталъ въ столъ. И оно было исключено изъ очереди дневныхъ размышленій до слдующаго утра, съ тмъ, чтобы слды впечатлнія, произведеннаго письмомъ, изгладились и улеглись прежде, чмъ будетъ опредленъ вызываемый имъ образъ дйствій.

‘Подождемъ, чтобы осыпались лепестки съ розы, посмотримъ, что посл нихъ останется, и тогда скажемъ, чего стоила сама роза!’ — такъ однажды, въ одной изъ своихъ блистательныхъ рчей, Петръ Николаевичъ рекомендовалъ относиться къ волнующимъ обстоятельствамъ жизни! Онъ и самъ всегда такъ поступалъ въ тхъ случаяхъ, которые тревожнымъ образомъ дйствовали на его душу.

На утро, вс лепестки, одинъ за другимъ, облетли съ неожиданно пришедшаго изъ далекой глуши вопроса и по мр того, какъ они разлетались подъ дуновеніемъ здраваго обсужденія, обнажалось сухое, колючее ршеніе: не отвчать вовсе на письмо. Желтая тнь на лиц Петра Николаевича блднла и морщинка, единственная маленькая стрлка, показывавшая, въ напряженныя минуты жизни, время на его еще гладкомъ и свжемъ лбу, укорачивалась съ обоихъ концовъ и сдлалась, по обыкновенію, мало замтною.

Онъ спряталъ перечитанное еще разъ письмо въ столъ и позвалъ жену.

— Анна, сталъ онъ ей разсказывать:— я никогда не говорилъ теб, что у меня былъ братъ. Хотя, собственно говоря, онъ и теперь есть, но я все же продолжаю говорить, что онъ только былъ у меня. Мы съ нимъ разошлись рзко, и вновь сойтись никогда не могли. Теперь, онъ самъ подвелъ итогъ своей жизни, и написалъ мн, что итогъ этотъ — нищета безъ надежды и возможности выбиться изъ нея. Можешь судить, до чего мн это… непріятно!

— Гд же онъ и что онъ именно пишетъ теб?

— Не въ этомъ дло, Анна. Не находя возможности къ полученному итогу еще что-нибудь прибавить, братъ проситъ меня помочь ему.

— Чмъ же ты можешь помочь ему?

— Естественно, что я обсуждалъ этотъ вопросъ со всхъ сторонъ и боюсь, что братъ ошибается, думая, что я могу придти къ нему на помощь. О денежной помощи не можетъ-быть и рчи, нсколькихъ рублей, которые равнялись бы милостын, я не считаю возможнымъ предложить ему. Капитала дать тоже не могу, во-первыхъ потому, что я его не имю, но еслибы и имлъ, то изъ этого вовсе не слдуетъ, что я долженъ его отдать кому бы то ни было. Сбереженія наши, о которыхъ теб хорошо извстно, имютъ слишкомъ священное и опредленное назначеніе, чтобы коснуться ихъ даже мыслью. На нихъ основывается будущность нашихъ дтей, ихъ дальнйшее воспитаніе.

Анна Николаевна опустила голову и въ ней быстро зароились мысли, которыя, въ сущности, никогда и не покидали ее, и только временами оттснялись обычными тревогами и заботами дня въ боле покойные и темные уголки души. Дти ея, дйствительно, приближались къ тому возрасту, за которымъ скоро надо было созидать внецъ ихъ образованія и начало карьеры. Затмъ, ей ясно представились и самыя ‘сбереженія’, въ вид небольшой, сровато-розовой пачки, хранившейся въ ея комод, въ спальн, и связанныя съ нимъ разсчеты на Петербургъ, училище правовденія и проч. Поэтому, она, тихо вздохнувъ, сказала:

— Конечно, это все равно, что не наши деньги…

— Конечно, ни я, ни ты иначе разсуждать не можемъ. Но за этою совершенно выяснившеюся стороною вопроса, является другая. Братъ полагаетъ, что я могу достать ему какое-нибудь мсто. Объ этомъ теб, какъ женщин, трудне будетъ сдлать себ ясное представленіе, а потому я много говорить не буду. Скажу только, что, во-первыхъ, я могъ бы выхлопотать ему мсто въ предлахъ нашего города, или нашего округа — не иначе, во-вторыхъ, что подобный шагъ съ моей стороны, могъ бы повести къ самымъ щекотливымъ, крайне нежелательнымъ затрудненіямъ въ виду моего положенія и вообще нашихъ отношеній и связей. Наконецъ, я не могу забыть, что наши сыновья ужь на возраст, почти молодые люди, а ты знаешь, до какой степени надо осторожно допускать какое бы то ни было вліяніе на молодыя головы, особенно, если оно можетъ пользоваться случайною близостью отношеній.

Анна Николаевна читала газеты и журналы, знала, что бываютъ очень опасныя вліянія, и поняла, что мужъ относитъ брата къ числу людей, склонныхъ къ опаснымъ вліяніямъ.

— Да, едва ли ты можешь быть полезенъ ему, сказала она:— хоть это и очень грустно. Разскажи мн, по крайней мр, про него, что онъ за человкъ и за что вы разошлись?

— Много о немъ мн нечего говорить, потому что въ какія бы подробности я ни вдавался, они существеннаго значенія не имли бы. Братъ рано всталъ на ложную дорогу, и пошелъ по ней съ непобдимымъ упрямствомъ, пытаясь протащить въ довольно узкія и слишкомъ хорошо охраняемыя ворота дйствительной жизни весь грузъ молодыхъ увлеченій, не разобравъ ихъ предварительно и не подвергнувъ анализу здраваго смысла. Грузъ былъ слишкомъ безпорядоченъ и несоотвтственъ требованіямъ дйствительности, понятно, что и результатъ вышелъ такой, какого слдовало ожидать. Несомннно, что онъ только себя можетъ винить въ своемъ настоящемъ положеніи, и этого, я полагаю совершенно достаточно, чтобы мы съ тобой не возвращались боле къ предмету настоящаго разговора.

Мысли Анны Николаевны еще нсколько минутъ кружились около этого предмета. Но скоро онъ представлялся ей уже въ довольно смутной и неопредленной форм, какою то неясною тнью, колеблющеюся, готовою затеряться въ толп другихъ, боле подходящихъ представленій. Изъ массы этихъ представленій, въ эту минуту ближе всхъ подошла мысль о сливкахъ. На нихъ какъ бы пальцемъ указала Анн Николаевн стрлка большихъ стнныхъ часовъ, висвшихъ въ кабинет Петра Николаевича, приближавшаяся къ 9 часамъ. А въ этотъ часъ Петръ Николаевичъ пилъ утренній кофе и Анна Николаевна сама должна была вскипятить къ нему сливки. Поэтому, она встала и поспшила въ столовую, искренно позабывъ даже и дорогу къ предмету того разговора, къ которому не слдовало возвращаться, по мннію мужа.

Возвращался ли къ нему Петръ Николаевичъ со дня разговора съ женою и до настоящаго вечера, 31-го декабря 187* года, указаній на это никакихъ не было. Но теперь, нечаянно найденное письмо, неожиданно опять поставило его на дорогу, ведущую къ предмету, къ которому онъ желалъ никогда больше не приближаться. Смягчилось ли его сердце съ тхъ поръ, или подъ вліяніемъ торжественнаго настроенія, въ виду предстоящаго обда и ожидаемой радости свиданія съ дтьми — какъ бы то ни было, но Петръ Николаевичъ оглянулся далеко, далеко назадъ, и задумался.

Сквозь прозрачный занавсъ раздумья, онъ видлъ, какъ горвшая на его стол лампа стала двигаться и уходить куда-то вдаль, какъ стны кабинета тоже начали раздвигаться и исчезать въ темнот… И вотъ, нтъ уже ни лампы, щи стнъ, ни кабинета, а вдалек, на блой скатерти замерзшаго пруда горитъ костеръ, разсыпающій красныя искры въ воздух, и сжигающій милліоны блыхъ искорокъ по сторонамъ. У костра присли два мальчика въ дубленыхъ полушубкахъ, мховыхъ шапкахъ и, затаивъ дыханіе, смотрятъ въ прорубь.

— Женя! видишь?.. чуть дышетъ тихій шопотъ.

— Тс… молчи! она подплыветъ еще…

— Плеснула… уйдетъ.

— Тащи!

И четыре руки изо-всей силы что-то тащутъ изъ проруби.

— Это сомъ, сомъ! держи крпче, не упусти…. прижми къ краю, а то сорвется!

— Тутъ нтъ сомовъ, это щука, ей-Богу, щука.

Багоръ съ силою вырывается изъ проруби и вытаскиваетъ на снгъ толстый, черный, кривой сукъ…

— Сомъ!

— Вотъ такъ сомъ!

— Женя, Петя! кричитъ громкій голосъ съ берега:— бабушка пріхала, сейчасъ будутъ ёлку зажигать! идите, полно вамъ рыбачить. Нешто тутъ въ саду поймаете! Проситесь лучше завтра, къ мельниц пойдемъ!

Дв длинныя тни отдляются отъ костра и, сильно раскачиваясь по блой равнин пруда, мчатся къ берегу. Костеръ длается меньше, и понемногу снова превращается въ лампу на стол…

— Гд-то онъ теперь? Грустно!

Но прошлое все-таки не можетъ уничтожить настоящаго. Петръ Николаевичъ снова положилъ письмо въ ящикъ стола, и блестящій ключъ звонко щелкнулъ, за ‘прошлымъ’.

Часовая стрлка, которая полгода тому назадъ показала Анн Николаевн дорогу отъ предмета разговора къ сливкамъ и кофе, поднималась вверхъ и приближалась къ шести часамъ. Она начала было пробуждать въ голов Петра Николаевича мысль, что скоро начнутъ собираться, какъ тихій, неровный, нсколько разъ повторившійся звонокъ въ передней, обратилъ эту мысль въ вопросъ: неужели ужь кто-нибудь пріхалъ?

У Анны Николаевны одинъ вопросъ, живой, дрожащій, сидлъ съ утра, готовый спорхнуть каждую минуту. Услыхавъ звонокъ, съ радостнымъ крикомъ: ‘дти!’ она бросилась отворять сама двери, и, отворивъ ихъ, отступила, обманутая и удивленная.

Въ дверь вошелъ высокій, худой человкъ, съ большой бородою, одтый вовсе не по зимнему, въ старое пальто, въ мокрыхъ сапогахъ, въ снгу, не успвшемъ стаять на картуз, плечахъ и въ складкахъ длинныхъ голенищъ. Онъ поклонился, снявъ картузъ, и тихо, точно боязливо спросилъ:

— Здсь ли живетъ Петръ Николаевичъ Барскій?

— Здсь, но только не знаю, можно ли его увидть, теперь поздно…

— Сдлайте милость, я васъ убдительно прошу сказать ему, что мн крайне, крайне нужно видть его непремнно теперь.

Анна Николаевна знала, что къ ея мужу часто приходили по разнымъ экстреннымъ случаямъ жизни, по важнымъ служебнымъ дламъ самые странные, разнообразные постители, и притомъ въ самыя неожиданныя минуты. Случалось, что его будили и ночью, увозили отъ недоконченнаго обда, самъ Петръ Николаевичъ отдалъ всмъ домашнимъ строгое приказаніе немедленно докладывать ему о всхъ лицахъ, требующихъ настоятельно свиданія съ нимъ.

Поэтому, Анна Николаевна, попросивъ незнакомаго человка вытереть хорошенько сапоги, приказала подошедшему лакею проводить постителя въ кабинетъ къ барину.

Петръ Николаевичъ, въ ожиданіи отвта на заданный вопросъ, прислушивался къ обычнымъ признакамъ и звукамъ, сопровождающимъ обыкновенно чей либо приходъ въ домъ. Эти признаки выразились тихими шагами, направлявшимися къ нему въ кабинетъ, и отвтъ, вошедшій, въ вид незнакомой, мокрой, грязно одтой личности, не удовлетворилъ его. Онъ вглядывался въ худое, блдное съ темными пятнами на щекахъ лицо вошедшаго, въ его большіе, ясные глаза, разсматривалъ слипшіяся пряди длинной, мокрой бороды, онъ уже готовился къ обычному въ подобныхъ случаяхъ вопросу: чему имю честь и т. д., но что-то смутное, непонятное, тяжелое, скрытое вдругъ стало надвигаться на него, стало подступать къ его горлу и остановило шедшій было на встрчу неизвстному человку вопросъ.

— Братъ, ты не узнаешь меня?.. Я — Евгеній…

Вотъ оно. Открылось и молоткомъ ударило по голов Петра Николаевича.

— Братъ! я ршился придти къ теб… я думалъ, что ты не получилъ моего письма…

— ‘Получилъ!’ поднялся было далеко гд-то внутри Петра Николаевича отвтъ, но не вышелъ наружу, а только стукалъ ему въ виски и шумлъ у него въ ушахъ.

— Я думалъ, что могъ ошибиться въ твоемъ адрес, но потомъ узналъ… и вотъ видишь самъ пришелъ…

‘Вижу’, продолжалъ кто-то стучать въ виски Петру Николаевичу и шумть у него въ ушахъ.

— Извини, что такъ неожиданно… Позволь, я присяду, я едва стою. Извини, я предвидлъ, что могу встревожить тебя… но городъ незнакомый, не зналъ, черезъ кого предупредить… И, кром того, я пришелъ пшкомъ и очень боленъ…

Глаза Петра Николаевича какъ бы прозрли и передъ ними ясно обрисовалось лицо брата.

‘Да, онъ боленъ, сказали эти глаза Петру Николаевичу.— Боже! едва узнать можно! Борода… какія руки, картузъ, сапоги! сколько воды и грязи!’

— Что же, братъ, скажи мн хоть слово, дай хоть руку пожать, говорилъ Евгеній Николаевичъ, протягивая длинную, худую руку и не вставая съ мста.— Прости, не могу подняться. О еслибъ ты зналъ, какъ я усталъ!

Петръ Николаевичъ овладлъ собою и съ болзненнымъ, труднымъ усиліемъ выбился изъ темнаго, густого облака, опустившагося на него. Онъ взялъ за руку брата и сталъ говорить, но изъ его горла, вмст со словами, вроятно, вылетали и послдніе клочья тумана, отъ котораго онъ задыхался, и измняли его голосъ въ какой-то чужой, странный.

— Извини, братъ. Конечно… я не узналъ тебя… столько лтъ прошло и встрчаемся мы при такихъ обстоятельствахъ… Притомъ, я сегодня чрезвычайно отвлеченъ и занятъ… Позволь немного, подвинься, ты слъ на мое платье. Ничего, сиди теперь…

Петръ Николаевичъ взялъ съ дивана свой фракъ, немного примятый братомъ и переложилъ его на стулъ.

Евгеній Николаевичъ тяжело вдохнулъ въ себя воздухъ, придавливая рукою правый бокъ и тихо облокотился о спинку дивана. Губы его слегка вздрагивали, по ногамъ тоже пробгала лихорадочная дрожь.

— Братъ, скажи мн прямо, правду, получилъ ли ты, нсколько мсяцевъ тому назадъ, мое письмо?

— Я… получилъ, отвчалъ Петръ Николаевичъ, тяжело садясь въ кресло противъ брата и опуская глаза внизъ, на полъ, гд они остановились на темныхъ лужицахъ, все увеличивавшихся около сапоговъ Евгенія Николаевича.— Получилъ, повторилъ онъ:— и долженъ теб сказать, къ величайшему моему прискорбію, не могъ теб отвтить…

— Почему?

— Да, я не могъ отвтить. Я думаю, что теб нуженъ былъ отвтъ категорическій, который бы принесъ что-нибудь положительное. Но такой отвтъ былъ вн моей власти.

Глаза Евгенія Николаевича сошли съ лица брата и остановились въ темномъ углу комнаты.

— Сколько я понялъ твое письмо, ты у меня просилъ не денежной помощи, да и не могъ просить ее, зная, что я не капиталистъ и что на мн лежатъ серьёзныя обязательства. Я понялъ такъ, что ты исключительно желаешь моего содйствія въ пріисканіи для тебя мста. Но ты ошибался, приписывая мн средства для подобнаго содйствія.

‘Ошибался’, написалъ кто-то яркими, свтлыми буквами въ темномъ углу, который разсматривалъ Евгеній Николаевичъ.

— Узнавъ о моемъ положеніи, ты естественно могъ предположить, что я въ состояніи предоставить теб мсто въ предлахъ нашего вдомства. Но это предположеніе могло возникнуть лишь потому, что ты не зналъ ни круга моего вліянія въ этой сфер, ни условій, которыя требуются вообще для замщенія должностей въ нашемъ вдомств. Твое заблужденіе въ этомъ случа положительно, я не могу доставить теб мста, хотя бы и желалъ этого.

‘Желалъ’! опять чертилъ кто-то свтлыми буквами въ темномъ углу передъ глазами Евгенія Николаевича.

— Я не говорю, что не желалъ бы этого, но повторяю: я не могъ бы…

Евгеній Николаевичъ вздрогнулъ и, покачнувшись, всталъ съ дивана.

— Довольно, братъ, я вижу, что не могъ. Скажи, по крайней мр, можешь ли ты мн посовтовать что-нибудь? Ты видишь, что со мною, въ какомъ я полож…

Петръ Николаевичъ тоже всталъ, но глаза его не отрывались отъ лужицъ, подползавшихъ теперь отъ дивана почти къ носкамъ его сапоговъ.

— Что же я могу посовтовать теб? Признаюсь, я очень затрудняюсь… Мн крайне жаль, что я не могу предложить теб гостепріимства, квартира наша очень тсна, и кром того, сегодня я очень занятъ, я жду почти оффиціальнаго собранія въ дом у себя… Впрочемъ, если ты слишкомъ затрудняешься относительно помщенія, то вотъ… пока… Но вообще, я очень боюсь, что едва ли могу быть теб впереди существенно полезнымъ…

— Нтъ, ничего… прощай…

Рука Петра Николаевича осталась съ нераскрытымъ бумажникомъ, и глаза его, которые до сихъ поръ не отрывались отъ лужицъ на полу, видли, какъ отъ этихъ лужицъ стали отдляться мокрые слды и одинъ за другимъ пошли къ двери кабинета. За дверью, они пошли по корридору, спустились съ лстницы, возбуждая недоумніе и неудовольствіе стоявшаго внизу лакея, вышли за парадную дверь и только тамъ перестали провожать длинную худую фигуру Евгенія Николаевича, тихо, неровно шагавшую по оледенлой земл и скоро потерявшуюся въ дали темной улицы.

III.

Черный, густой туманъ снова сталъ подниматься съ полу отъ мокрыхъ слдовъ и лужицъ и окутывать Петра Николаевича, стоявшаго неподвижно у своего кресла, съ тяжело опущенною головою. Напрасно мысли одна за другой бросались на встрчу этому туману, пытаясь разорвать его и говорили ему:

‘Правда, тяжело, но никто не виноватъ’…

‘Онъ не ребенокъ, времени опомниться было слишкомъ достаточно’…

‘Притомъ возможно ли теперь что-нибудь для него сдлать?’

‘Наконецъ, у меня у самого есть обязанности и дти!’…

Все было напрасно. Туманъ росъ и поднимался, душилъ грудь, хваталъ за горло и въ свинцовыхъ волнахъ его тонули и дти, и обязанности, и вс усилія мысли. Богъ знаетъ, долго ли бы продолжалось эта мучительная борьба и кто побдилъ бы, еслибы вдругъ въ передней не забилъ тревогу чистый, звонкій колокольчикъ, весело разлившійся по всему дому, до самыхъ далекихъ комнатъ и закоулковъ, смнившій въ ту же минуту туманъ бготнею, радостнымъ крикомъ, смхомъ и возгласами. Петръ Николаевичъ дрогнулъ и выпрямился: онъ понялъ, что этотъ звонокъ возвращаетъ ему и обязанности, и дтей, и чувствовалъ, какъ проклятый туманъ таялъ и расходился подъ напоромъ радостныхъ, ликующихъ звуковъ, шумно врывавшихся къ нему въ кабинетъ.

Вслдъ за звуками, ворвались и дти прямо въ дорожныхъ шубкахъ и теплыхъ сапогахъ, и въ масс ихъ маленькихъ моккрыхъ слдовъ, разбжавшихся по кабинету, потерялись и исчезли другіе большіе слды, недавно пятнавшіе лощенный полъ кабинета.

Обнявъ и разцловавъ дтей, Петръ Николаевичъ вздохнулъ облегчающимъ, продолжительнымъ вздохомъ.

— Ну, дти, сказалъ онъ:— я вами очень, очень доволенъ за все полугодіе. Отмтки ваши мн присланы, и я вижу, что вы учились. Поэтому и я исполняю свое общаніе: вотъ теб, Николай, ружье, а теб, Вася, скрипка, которую ты такъ желалъ. Теперь будешь ужь учиться, какъ слдуетъ, скрипка очень хорошая, изъ Москвы. А ты, Николай, помни: я теб даю вещь, приличную взрослому человку, обращайся же съ нею какъ взрослый. Ружье превосходное, французское.

Новый звонокъ, мрный, спокойный вмшался въ изъявленія дтскаго восторга, и мальчики бросились съ дорогими подарками изъ кабинета въ спальню къ матери.

Петръ Николаевичъ услыхалъ говоръ въ зал и взглянулъ на часы: стрлка прошла за шесть и двигалась дальше, тогда онъ поспшилъ надть фракъ, пригладилъ бакенбарды и вышелъ въ залу. Тамъ жена его, со слдами радостнаго волненія на щекахъ, весело разговаривала съ двумя молодыми товарищами мужа по служб и по ‘дружб’, какъ они громко увряли ее. Оба товарища были во фракахъ.

— Господа! сказалъ Петръ Николаевичъ, протягивая об руки гостямъ, одному лвую, другому правою:— что-жь вы являетесь нарушителями общественнаго договора?

— А вы, который долженъ намъ служить примромъ и закономъ, зачмъ вы сами являетесь отступникомъ?

— Господа, я хозяинъ, я могъ питать мысль выразить вамъ признательность за честь, оказанную моему дому… Но вы — вамъ стыдно…

— Нтъ, вамъ стыдно, Петръ Николаевичъ! мы составили маленькій заговоръ, а вы…

— Господа!..

Но звонокъ за звонкомъ, гость за гостемъ и вс во фракахъ, въ новыхъ изящныхъ фракахъ, вс съ веселыми, громкими укорами хозяину, и не даютъ ему оправдываться.

— Протестуемъ, протестуемъ! вы разрушили нашъ маленькій планъ, вы сбили насъ съ позиціи! Съ вами скоро нельзя будетъ соперничать и бороться нетолько въ суд, но даже и на почв общественнаго права. Въ наказаніе за это избираемъ васъ предсдатемъ сегодняшняго праздника!

— Единогласно и единодушно!..

— Безъ права протеста!

— Съ обязательствомъ сказать прекрасную рчь…

Маленькій планъ состоялъ въ томъ, что и гости, съ своей стороны, несмотря на уговоръ, ршились сдлать сюпризъ Петру Николаевичу и явиться къ нему во фракахъ, чтобы тмъ засвидльствовать ему свою признательность, какъ радушному хозяину и признанному глав кружка.

— Господа! заключилъ изящнйшій присяжный повренный:— хотя нашъ планъ и разрушенъ, но мы можемъ утшиться мыслью, что въ дом у Петра Николаевича нетолько сошлись сегодня добрые друзья и товарищи, но и встртились прекрасныя идеи…

Разрушенный планъ, однакожъ, не разрушилъ превосходнаго оживленнаго обда. Артистически приготовленный супъ смнили веселые разсказы о прошломъ, за цвтною капустою и артишоками слдовали юмористическія воспоминанія о меню студенческихъ обдовъ, содержаніе которыхъ часто исчерпывалось булкой и колбасою, а иногда и одними голодными вздохами, жареныхъ куропатокъ и телятину провожали анекдоты объ экзаменахъ и старыхъ профессорахъ, а дорогой хересъ и лафитъ, мягко и ласково настраивая нервы, направляли рчи собесдниковъ къ старому далекому времени, когда изъ закленнаго бумагою окошечка дрянной квартирки разстилалась передъ глазами молодости панорама всего міра, когда въ это маленькое окошечко широко врывалась жизнь и волновала, звала къ себ молодую душу.

Поданное въ плоскихъ бокалахъ, на подобіе чашъ, шампанское напомнило Петру Николаевичу приговоръ, произнесенный надъ нимъ гостями, и, исполняя его, онъ всталъ, обвелъ своихъ гостей мягкимъ, растроганнымъ взглядомъ, тихо кивнулъ головой жен на другой конецъ стола, и началъ говорить.

— Господа, еслибы свтлый геній нашей молодости незримо проникъ въ эту праздничную залу, узналъ ли бы онъ въ насъ своихъ бывшихъ дтей, пылкихъ юношей, которые, много лтъ назадъ, вдохновленные его животворящимъ духомъ, готовились дружною стаею выпорхнуть изъ своего дорогого университета и понести на служеніе жизни молодыя силы и честныя сердца? Еслибы онъ не узналъ насъ по лицамъ, несущимъ на себ суровые слды времени, то я призываю его выслушать наше слово и признать, отступили ли мы отъ обтовъ, данныхъ ему, сберегли ли до нын идеи любви и добра, завщанныя имъ. Слушай же насъ, добрый геній юности нашей!

Онъ слышитъ, Петръ Николаевичъ! но въ тоже время, въ промежуткахъ прекрасныхъ фразъ, ему слышна и другая рчь, которую холодный втеръ, вмст съ снжною крупою и пылью несетъ черезъ поле съ пустыннаго берега рки, гд, прижавшись къ скользкому, холодному обрыву, сидитъ едва замтная въ неясной мгл зимней ночи одинокая фигура человка.

— Мы, собравшіеся здсь товарищи и друзья, продолжалъ Петръ Николаевичъ:— дошли до той черты жизненнаго пути, за которою все для насъ ясно въ будущемъ, благодаря твердо и честно пройденному прошедшему…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Но что же будетъ тамъ, за этою холодною, темною границею, къ которой изъ вка бгутъ волны? Скажутъ ли хоть они, зачмъ все это такъ надо было? Узнаю ли я въ чемъ я былъ виноватъ, и будетъ ли тамъ продолжаться возмездіе, или тамъ я получу оправданіе? Ахъ, да не все ли это равно!.. какой вздоръ меня мучитъ и зачмъ онъ мучитъ меня!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Если мы бросимъ взглядъ на этотъ пройденный путь, который велъ насъ съ первыхъ шаговъ дйствительной жизни, тихо сявшей на наши головы сдину за сдиною, то едва ли мы скажемъ своему сердцу тяжкій, неискупаемый упрекъ. Порукою тому нашъ собравшійся здсь тсный кружокъ, наше взаимное уваженіе и сердечная привязанность, которыя говорятъ, что мы не разучились врить и любить. И хотя мы всегда твердо помнили свой долгъ и строго были врны своимъ принципамъ, но это не мшало доступу къ намъ никому, кто съ довріемъ обращался къ намъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Отчего я раньше на это не ршился? Когда все кругомъ рвалось, когда ни одной надежды на теплое, ободряющее слово уже не было, я все-таки не могъ помириться съ такимъ концомъ… и все шелъ, все шелъ, хоть некуда было идти. А теперь… О братъ, братъ, зачмъ я пришелъ къ теб!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Конечно, мы не могли не оставить за собою и упрековъ и обвиненій. Безъ борьбы не было бы и жизни, но въ нашей борьб все было открыто и честно. Мы ясно говорили, чего мы требуемъ и куда идемъ, и едва ли могли бы съ такою же ясностью отстаивать свои требованія противники наши. И если они падали въ борьб, то не думаю, чтобы они справедливо винили насъ въ своемъ паденіи…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Не бойся, я не виню тебя! Я только не знаю, почему нужно было прошедшее, зачмъ нужны настоящія минуты? хорошо, я покорно уйду, совсмъ уйду, утону въ этомъ омут, а ты завтра проснешься, и будешь жить много еще дней, будешь цловать дтей своихъ… Но хорошо ли это будетъ и нужно ли непремнно, чтобы это такъ было? Вотъ только это бы знать, только это…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Но и побдителями — мы не были жестокосерды. Мы всегда были готовы поднять упавшаго и простить ему. Мы готовы были помочь ему встать на ту дорогу, по которой онъ, идя слдомъ за нами, могъ бы приближаться къ завтнымъ и почтеннымъ цлямъ жизни…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Еслибы ты пришелъ сюда теперь, еслибы обнялъ меня, еслибъ твои дти сли возл меня и пожалли бы, приласкали меня, еслибъ твоя жена выслушала исповдь моего горя… ахъ, мн бы ничего теперь не нужно было…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Мы, собравшіеся здсь, пришли къ желаннымъ цлямъ и глубоко цня ихъ, выскажемъ твердую увренность, что жизнь никому не ставитъ неодолимыхъ преградъ, выскажемъ горячее убжденіе, что близко время, когда мы больше не будемъ слышать печальныхъ терминовъ: ‘разбитая жизнь’, ‘неудавшійся человкъ’…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Еслибы ты пришелъ и сказалъ мн, что уже никогда больше на земл ни одинъ голодный, безпріютный, разбитый человкъ не выйдетъ въ такую темную ночь изъ дому искать себ еще боле глубокой и страшной тьмы — о, братъ, я бы поцловалъ твои ноги! Но я знаю, что все это давно бывало и много, много разъ еще будетъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Такими успокоительными мыслями позвольте мн закончить рчь мою. Мы понесемъ эти дорогія мысли въ наши семьи и посемъ ихъ въ сердцахъ нашихъ дтей и будемъ врить, что они принесутъ желанный плодъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Какія мысли приходятъ мн въ голову! Или я самъ себя обманываю, оттягиваю послдній тяжелый шагъ? Не все ли равно, кто бы и что бы ни сказалъ мн? Куда я унесу то, что онъ мн скажетъ, и на что мн тамъ все это? Говорятъ, что такіе, какъ я, оставляютъ записки, письма пишутъ… Боже мой, зачмъ они пишутъ? Или само сердце цпляется за послдніе обрывки жизни и такъ трудно порвать послднюю нитку?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

—… и когда, въ свое время, судьба тихо перержетъ послднюю нить нашей честно пройденной жизни, будемъ врить, что наши дти высоко понесутъ наше знамя дальше и дальше впередъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Лучше ли было бы, еслибы эта нить порвалась сама? Да, прежде, было бы лучше, а теперь — все равно, все равно… Только два шага впередъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Призовемъ же еще разъ свтлый духъ нашихъ молодыхъ дней! да благословитъ онъ насъ и дастъ нашимъ дтямъ т дары, которые далъ намъ когда-то!

Еслибы свтлый духъ, призываемый Петромъ Николаевичемъ, послушался его и пришелъ на праздникъ, онъ все равно не услышалъ бы его благословеній за взрывомъ рукоплесканій гостей, онъ не дотолкался бы до него за протянувшимися къ нему бокалами, за горячими объятіями пріятелей. Да и, наконецъ, его благословляютъ благодарныя слезы жены, поцлуи сыновей и громовой, неожиданный тушъ музыки, сюрпризомъ приготовленный и потихоньку спрятанный въ сосдней комнат женою, вступившею для этого въ заговоръ съ секретаремъ и двумя товарищами.

Но если есть на земл хоть одинъ какой нибудь геній, хоть одинъ добрый духъ, то онъ теперь непремнно на пустынномъ берегу рки, возл одиноко поникшей фигуры сидящаго тамъ скитальца. Безъ сомннія, онъ обратился въ настоящую минуту въ холодный пронзительный втеръ, чтобы избавить страдальца отъ страшной необходимости насильно порвать нить своей печальной жизни. Онъ дуетъ рзко, сильно, упорно распахиваетъ полы жалкаго пальтишка, прорывается въ рукава, въ худые швы платья, насыпаетъ тонкую снжную пыль за шею, за пазуху, за голенища старыхъ разбитыхъ сапоговъ и такъ заноситъ снжною крупою и безъ того едва замтную фигуру, что скоро ее совсмъ нельзя будетъ разсмотрть на блесоватомъ фон полуприкрытой снгомъ земли. И пока исчезаютъ подъ снжнымъ заносомъ очертанія коченющаго тла — въ самомъ тл тихо погасаютъ вс воспоминанія о прошломъ и послдняя искра мысли о будущемъ.

А. К. Невскій.

‘Отечественныя Записки’, No 4, 1879

УНИВЕРСИТЕТСКІЙ ОБДЪ.

Читайте также: