Щербатов М. М.
Щербатов М. М.
Умный разговор.
Умный разговор.
Драматический диалог.
Действующие лица:
***
***
На этом рукопись обрывается.
З. П. Рустам-Заде, П. Н. Берков.
Умный разговор, Щербатов Михаил Михайлович, Год: 1784
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Самоум.
Размысл, племянник его.
Самоум. Ну, друг мой, ты ко мне возвратился. Отец твой был посредственный человек, он много тебя учил, да учил с мучением, по большим книгам, и ты много поту пролил над мрачными писателями, чему бы легко можно, переворачивая листы словарей, научиться, заставил тебя путешествовать по разным странам чуждым и отечества своего, и ты, возвратившись, не застал его живым. Я тебя, как племянника и наследника своего, послал осмотреть мои волости. Ты, чаю, увидав благосостояние их и доброе управление, больше научился, нежели во все твои путешествия. Не умён ли я? Эх, братец, говори.
Размысл. Мне как вам противоречить, государь, когда вы столь сами собою довольны? Но желательно для всякого, что б другие такое же бы хорошее мнение о нём имели.
Самоум. Врёшь, братец, не всякому дано и понимать ум превышающего разумом его человека, а которые и понимают, те завидую. А я сам чувствую, что я умён, да имею на то и доказательства, ибо все дела мои успевают. Итак, я могу сказать, что я умён.
Размысл. Я бы весьма хотел слышать о ваших делах, дабы чрез них самих научиться, как должно и мне поступать.
Самоум. Так, любезный мой! Желание твоё показывает, что ты чувствуешь, сколько я умён, и для того, не сокрыв всего, тебе о том расскажу. Получив после отца моего наследство деревень моих, нашёл я его во вражде с Любомудровой за искреннего своего друга Оптима, и оба они великое дело против Любомудровой производили. Брат мой, а твой отец же, дурак, который по праву старшинства имел малое время правление деревнями родительскими и которого я, яко безумного, отрешил от наследства, посадил его в заключение, где он вскоре, Бог знает как, умер, для того что ему долго жить нельзя было, помирился было, но мир их был не кончен, а я окончил и Оптима оставил одного, отчего и он был принуждён помириться.
Размысл. Дивлюсь, что вы глупого батюшки моего намерению последовали, а чрез то лишились верного друга своего дома.
Самоум. Тем-то я и умён, что и из глупого намерения хорошее выбираю, правда, что в Любомудровой сколько я на него ни надеялся, но прямого друга себе не нашёл. Но нет нужды, мы с ним и на политике живём. А теперь уже с сыном Оптима мы подружились, да, проворен малый. Однако меня не обманешь.
Размысл. Сие должно время показать. Но нет ли каких других из этого следствий?
Самоум. Есть, да посторонние. Ты знаешь волость Самоволку?
Размысл. Знаю, сударь.
Самоум. Эта волость всегда бы так зависима от предков наших, что её господа нам прислуживали, часто мы рано в лесах там зверей выбивали, скотиной луга вытравливали, а при нас всё молчали. Мне захотелось друга своего Пустомыслова сделать наследником этой волости. Ни законы, ни желание крестьян того не позволяли. Я сперва крестьян велел бить, по судебному месту и деньгами, и силою то выходил, а друга своего Пустомыслова сделал волости помещиком. Болванов, который так же сосед этой волости, боясь, что б я у него не стал полей травить, завёл со мною дело, я и здесь прибил его, и силой, и деньгами дело выиграл.
Размысл. Да, я чаю, вам всё это дорого стоит.
Самоум. Ну, что об этом говорить, да по-моему стало. Не умён ли я?
Размысл. Что ж далее?
Самоум. Как я был в тяжбе с Болвановым, тогда сын Оптима вздумал было со мною тягаться.
Размысл. Как же вы сей тяжбы избежали?
Самоум. С двумя бы мне тягаться было трудно. Я волость Самоволку разделил, дал Оптимову сыну лучшие поля, что бы и с Любомудровой в тяжбу не вошёл, и той дал пустоши и селения кстати, а себе взял хотя болота, да кстати же, а серёдку Пустомыслову оставил, да те же оба стали так, как и я, въезжать в сию волость. Не умён ли я?
Размысл. Конечно, сударь. И вы выиграли только-то: великий убыток, много болот с лягушками, злодея в друге вашем Пустомыслове и участников двух в волости Самоволке, над которой вы прежде один некоторую власть имели, а долго ли, коротко ли за то-то вы и с Оптимовым сыном и с Любомудровой, и с Болвановым ещё подерётесь.
Самоум. Не так ты, братец, рассуждаешь. Что нужды думать вперёд, да лишь бы теперь по-моему было, а и болото кстати не безделица. Так знай, мой друг, что я умён.
Размысл. Но как тяжбу вы с Болвановым кончили?
Самоум. Я кончил её счастливо, однако не так, как хотелось. Проклятый враг Чудовин, мой крестьянин, взбунтовавшись против меня, взбунтовал мои волости, сделал, что я не мог до мата Болванова довести.
Размысл. Однако!
Самоум. Я не взял почти ничего, а довольно, что в драках всё его бил, а он принуждён был маленькое число денег, около сотой доли, во что мне тяжба стоит, заплатить, обещал некоторые выгоды волостям своим, что, однако, волен он держать или нет. Вот мне, ну к чёрту, в его волостях ему не указывать, и почтенным именем меня назвал, дозволил мне по пруду своему прогуливаться на лодках, которых у меня нет. Ну, брат, не умён ли я? То ли не слава?
Размысл. Что вы умны, в этом сомнения нет, но что касается до славы, то я худо ли иль хорошо учился, но мне сказывали, что слава зависит, что бы помещику стараться сыскивать выгоды и благоденствия своим крестьянам, что бы издержки умерять по прибыли, каковую можно от оных получить, что не имя, но вещь почтенна и что не для чего то предпринимать, чего не надеешься исполнить. А во всём сём деле, простите мне, а кажется, что крестьяне ваши от сей тяжбы неблагополучны стали, а претерпели, что более вы убытка от неё, нежели прибыли, получили, что приобрели тщетное название и что плавание по пруду без лодок вам пользы не принесёт.
Самоум. Я не думал, что б ты так глупо рассуждал, но всему причиною дурное твоё воспитание, оно тебя испортило. Какая-то проклятая логика, да математика, считать, да по посылкам заключать тебя научили, а я по одним словарям всему научался ( по одним словарям всему научившись, не так…) и не так рассуждаю. Польза крестьян в том, что мне славно, они славой моей должны питаться, и потому не вдаль на них, на себя смотря, об их пользе рассуждаю, что мне славно, то им, конечно, полезно, а что нужды на другие безделицы глядеть. Я умён, учись, братец, у меня, а что бы тебе больше доказать, что я умён, то послушай, что ещё я после тяжбы сей сделал.
Размысл. Со вниманием буду слушать речи ваши.
Самоум. Слушай же, братец. Ты знаешь по плану ваших волостей, что у Болванова на чёрном поганом пруде была пустошка Быковка, здесь несколько деревень находилось. Крестьяне были воры, нападчики и беспорядочны и часто грабили моих мужиков. Я сперва испросил, что бы Болванов определил здесь старостой, кого я хочу, то есть Ветрехова, а потом, хоть в мире с Болвановым был, Ветрехова уговорил мне пустошь эту отдать и ещё взял пустошь Конникову со всеми людьми и принудил Болванова, и то мне после прежнего мира уступить и помог Оптимов сын.
Размысл. Конечно, сия уступка Болванова показывает к вам его снисхождение, но правоты вашей не показывает, ибо что на миру сказано, то, казалось, должно быть свято.
Самоум. Всё вздор. Это в старину бывало, а нынче уже сие не в обычае, что взял, то взял.
Размысл. Но есть ли вам какая знатная прибыль от сего приобретения?
Самоум. Ты всё о прибыли говоришь, а я о славе. Однако скажу тебе о состоянии этой пустоши…
1784 г.
Особый интерес представляет неоконченное произведение под названием ‘Умный разговор’. К сожалению, установить точную дату его написания нам не удалось. Можно предположить, что оно было создано в 70-х годах XVIII века под влиянием сатирической литературы, в частности статей Н. И. Новикова, близких ему по стилю и содержанию. Впервые ‘Умный разговор’ был опубликован профессором П. Г. Любомировым, который не нашел в нем ‘чего-либо особенно интересного для характеристики той эпохи или взглядов автора’. (М. М. Щербатов. ‘Неизданные сочинения’, Соцэкгиз, ГИМ, [М.], 1935 г., стр. 30).
Мы не можем согласиться с выводом историка, так как данная сатира отражает не только нравы русских помещиков XVIII века, по и взгляды писателя на крепостнические отношения. Эта сатира в прозе писалась Щербатовым в форме диалога — излюбленной форме автора. Сопоставляя разные точки зрения, он строил большинство своих произведений по принципу ‘тезис — антитезис — вывод’.
Этот принцип не был новым в русской литературе XVIII века. Так написаны, например, некоторые сатиры А. Д. Кантемира.
‘Умной разговор’ — поучение, урок помещикам. Как сатирик-классицист, Щербатов наделил своих героев значащими именами. Читатель может ясно представить себе уже по именам — Болванов, Любомудрова, Ветрехов и др. — всю группу жадных н глупых помещиков, жизнь которых проходила в постоянных тяжбах. Центральным героем сатиры является помещик Самоум. Чтобы особенно выделить его отрицательные качества, автор использует прием самохарактеристики героя. Напыщенность и самодовольство Самоума подчеркиваются рефреном, повторяющимся почти после каждой его реплики: ‘Не умен ли я?’
Рисуя главного героя, Щербатов отступает от правил, принятых у классицистов. В отличие от них, заострявших внимание на определенной черте персонажа, писатель дал более многогранный образ помещика. Если у А. Д. Кантемира в сатире ‘К уму своему’ каждый герой — носитель только одного порока, то Самоум как бы синтезировал в себе все порочные черты. Он — помещик-крепостник, самодовольный, знакомый с науками только по словарям. Более того, Самоум — враг просвещения, считающий, что учить детей ‘по большим книгам’ и заставлять их заниматься ‘мрачными писателями’ — пустая трата времени. Желая восполнить пробел в воспитании племянника, получившего широкое образование, Самоум на собственном опыте учит его жить. Он прекрасно знает, как отнять у соседа землю, откупившись ‘сплою и деньгами’, как разорить конкурирующего помещика, достичь своей цели, не брезгуя никакими средствами. Для пего нет ничего святого, и даже родственные чувства его исчезают, когда дело касается материальных выгод: отрешив родного брата ‘яко безумного’ от наследства и посадив его в заключение, ‘где он вскоре, Бог знает как, умер’, он становится единственным наследником отца. В Самоуме очень много общего с Трифоном Панкратьевичем из ‘Писем к Фалалею’ (‘Живописец’, 1772, лист. 15). Оба они с сожалением вспоминают старину, когда легко и безнаказанно можно было завладеть землей соседа, оба с самодовольством передают свой опыт крепостников младшему поколению. Но в отличие от Трифона Панкратьевича щербатовского героя не все отталкивает в новых порядках. Он с удовольствием принимает некоторые практические правила современной жизни. Гак, па слова Размысла: ‘…что на мире сказано, то, казалось, должно быть свято’ — Самоум с презрением отвечает: ‘Все вздор. Это в старину бывало, а нынче уже сие не в обычае, что взял, то взял’. Это изречение и становится его основным жизненным принципом.
Создавая образ нравственного урода из дворян, Щербатов доказывал, что такой человек не может быть хорошим помещиком. Для Самоума крестьяне — только рабы, обязанные ‘питаться славой’ своего господина. Не удивительно, что автор вскользь упоминает о крестьянине, взбунтовавшем его волости. Этим Щербатов как бы подтверждает высказанную еще в Комиссии мысль о том, что злоупотребления рабством могут привести к опасностям (стр. 192), как это случилось во время Пугачевского бунта.
В образе Самоума писатель, вероятно, видел не вполне типичного помещика-крепостника. Для автора это было в какой-то мере исключительное явление. Возможно поэтому, одним из приемов борьбы со злом у него является противопоставление отрицательному персонажу положительного. Этим же приемом пользовался и Д. П. Фонвизин при построении образов своих комедий. Следует отметить, что общая политическая программа приводила к совпадению многих взглядов этих писателей. ‘Мы видим все несчастные следствия дурного воспитания’, — говорит Фонвизин о Митрофане устами положительного Стародума. ‘Всему причиною дурное твое воспитание, оно тебя испортило’, — говорит Самоум о Размысле. Иронизируя над Самоумом, Щербатов именно его заставляет произнести эти слова. Почти буквальное повторение одной и той же мысли двумя противоположными героями показывает, что оба писателя одинаково представляли себе цели воспитания и считали его одним из основных принципов формирования человека. Отсюда противопоставление ‘невоспитанным’ Простаковым и Скотпнииым ‘воспитанных’ Милона и Правдина у Фонвизина, противопоставление ‘невоспитанному’ Самоуму ‘воспитанного ‘ Размысла у Щербатова.
Отказавшись понять и принять уроки дяди, Размысл высказывает ему свой собственный взгляд на отношение к крестьянам, свое понимание славы дворянина. ‘… Слава зависит, — говорит он, — чтобы помещику стараться сыскивать выгоды и благоденствия своим крестьянам, чтобы издержки умерять по прибыли, каковую можно от оных получить…’
Но тезис Размысла, который выражает мысли Щербатова, повисает в воздухе. Самоум, на моральное перевоспитание которого он надеется, не может и не хочет согласиться с племянником и только высмеивает его. Так иллюзорная надежда писателя на моральное перерождение ‘злонравных’ помещиков терпит крах.
Правдивый художник, Щербатов верно подметил типичные черты большинства русских крепостников XVIII века. Самоум предстал в сатире одним из тех помещиков, которые были мишенью сатиры Кантемира, Сумарокова, Новикова, Фонвизина. Этот образ можно включить в галерею ‘злонравных’ Безрассудов, Недоумов, Трифонов Панкратьевичей, Скотининых и других самодуров, выведенных в литературе того времени. Борясь против Самоумов и подобных ему помещиков, Щербатов тем самым вел борьбу с крепостной действительностью, породившей их, хотя сам, ввиду сословной ограниченности, не мог, а возможно, и не хотел бы признать это.
Взгляды Щербатова на крестьянство и крепостное право во многом совпадали с представлениями А. II. Сумарокова, H. II. Новикова, H. II. Панина и даже в какой-то мере Д. И. Фонвизина. В основном все писатели до А. И. Радищева рассматривали крестьянскую проблему не в социальном, а в этическом плане, по-своему понимая и ‘социальное’, и ‘этическое’. Создав сатирический портрет русского помещика, Щербатов выделил тот тип крепостников, которые, по его мнению, порочили звание дворянина, против которых выступали демократические депутаты в Комиссии 1767 — 1768 годов, боролись все прогрессивные русские писатели XVIII века.
Сказанное выше о М. М. Щербатове не означает, что мы забываем о его принципиальных позициях. Восстававший против злоупотреблений помещиков, он, тем не менее, выступал за сохранение крепостного строя.
Однако перед молодыми исследователями творчества Щербатова, как, впрочем, и вообще литературы XVIII века, стоят большие трудности. Главная из них заключается в том, чтобы научиться читать литературные тексты этой эпохи. Простое ‘умение читать’ здесь не только явно недостаточно, но может даже повлечь за собой превратное понимание смысла изучаемых произведений. Тексты XVIII века лукавы, зашифрованы и таят в себе многое, не бросающееся сразу в глаза неподготовленному читателю. Заинтересованные в создании ‘понимающей’ аудитории, писатели XVIII века намеками раскрывали свою позицию, иногда в таких произведениях, в которых меньше всего можно было бы ожидать это. Так, Я. Б. Княжнин в сатирическом ‘Отрывке толкового словаря’ под словом ‘читать’ писал: ‘Читается трояким образом: 1) читать и не понимать, 2) читать и понимать, 3) читать и понимать даже то, чего не написано. Большая часть людей читают первым манером, по третьим весьма мало’.
Щербатова нельзя читать ни ‘первым’, ни ‘вторым манером’: его надо читать, проникая даже в то, ‘чего, — говоря словами Княжнина, — не написано’, то есть читать ‘между строк’, раскрывая завуалированные мысли автора.
Для подтверждения сказанного мы остановимся на отрывке ‘Умный разговор’, написанном в диалогической форме и впервые опубликованном в ‘Неизданных сочинениях’ Щербатова, напечатанных в 1935 году.
Редактор этого издания профессор П. Г. Любомиров недооценил это произведение. ‘Сатира в прозе на глупого и самовлюбленного дворянина, плохого хозяина и жестокого помещика Самоума не блещет литературными достоинствами и не дает чего-либо особенно интересного для характеристики той эпохи или взглядов автора’, — писал по поводу ‘Умного разговора’ профессор П. Г. Любомиров.
Ошибка профессора Любомирова, историка по специальности, заключалась в том, что форма произведения (драматическая, а не прозаическая, как неточно сказано в приведенной нами цитате) заставила редактора предположить, что перед ним сатирико-нравоописательное упражнение сомнительного литературного достоинства. На самом деле ‘Умный разговор’ представляет собой резкий политический памфлет в диалогической форме, вместе с тем ему нельзя отказать и в известной художественности. Это — язвительная сатира, главный герой которой, Самоум, изображен не без таланта.
В ‘Умном разговоре’ два действующих лица: помещики Самоум и Размысл. Самоум хвастается тем, что ловко обделывает свои делишки, и на каждом шагу самовлюбленно подчеркивает, как он умен. Размысл — его племянник и наследник, он многому учился ‘по большим книгам’, путешествовал ‘по разным странам чуждым и отечества своего’ и производит впечатление человека серьезного, умного и сдержанного. Самоум с иронией говорит об образовании Размысла, считая, что всем его знаниям ‘легко можно, перевертывая листы словарей, научиться’.
‘Я не думал, чтоб ты так глупо рассуждал, — говорит Самоум, — но всему причиною дурное твое воспитание, оно тебя испортило. Какая-то проклятая логика, да математика, считать, да по посылкам заключать тебя научили, а я, по одним словарям всему научившись, не так рассуждаю’.
Поверхностно образованный, самовлюбленный Самоум рассказывает о своих успехах в распрях с соседями, Любомудровой и Болвановым, говорит о том, что посадил помещиком в волость Самоволку некоего Пустомыслова, что присвоил себе зависевшие от Болванова пустоши Быковку и Конникову и т. д. Жалуется, что довести Болванова ‘до мату’ ему помешало то, что ‘проклятой враг Чудовин, мой крестьянин, взбунтовавшись против меня, взбунтовал мои волости’.
Чем больше всматриваешься в образ Самоума и вдумываешься в его ‘славные действия’, тем яснее становится, что в данном персонаже М. М. Щербатов изобразил Екатерину и ее внешнюю и внутреннюю политику, а в Размысле, очевидно, — Павла Петровича, наследника престола. В самом деле, Любомудрова, с которой, по словам Самоума, отец его был во вражде ‘за искреннего своего друга Оптима, и обои они великое дело против Любомудровой производили’, — это Фридрих II Прусский (первоначально она была в рукописи названа ‘Захватеей’, по-видимому, как намек на воинственные занятия германского монарха), ‘отец’ Самоума — Елизавета Петровна, а Оптим — это Мария- Терезия, императрица австрийская. ‘Великое дело’, которое ‘отец’ и Оптим ‘производили’ против Любомудровой, — Семилетняя война. Дальше упоминается сын Оптима, с которым, равно как и с Любомудровой, была поделена часть волости Самоволки, сын Оптима — Иосиф II, император австрийский. Болванов — это Турция, волость Самоволка — Польша, друг Самоума, Пустомыслов, — Станислав Понятовский, пустошки Быковка и Конникова — Крым и Новороссия, ‘проклятой враг Чудовин, мой крестьянин’ — несомненно Пугачев.
В особенности интересно в изложении Щербатова то место, где рассказывается о судьбе Петра III.
‘Брат мой, а твой дядя же, — говорит Самоум Размыслу, — дурак, которой по праву старшинства имел малое время правление деревень родительских и которого я, яко безумного, отрешил от наследства, посадил его в заключение, где он вскоре, Бог знает как, умер, для того, что ему долго жить нельзя было, помирился было <,с Любомудровой>,, но мир их был не кончен, а я окончил и Оптима оставил одного, отчего и он был принужден помириться’.
Приведенные отрывки из ‘Умного разговора’ показывают, как Щербатов последовательно и резко критически освещал в этом произведении деятельность Екатерины. Еще решительнее в этом отношении реплики Размысла, в которых политика Екатерины характеризуется как неосновательная и продиктованная одним только тщеславием, вот два примера таких оценок.
‘Что вы умны, в этом сомнения нет, но что касается до славы, то я худо ли иль хорошо учился, но мне сказывали, что слава зависит, чтобы помещику стараться сыскивать выгоды и благоденствия своим крестьянам… А во всем сем деле, простите мне, а кажется, что крестьяне ваши от сей тяжбы неблагополучны стали, а претерпели, что более вы убытка от нее, нежели прибыли получили, что приобрели тщетное название и что плавание по пруду без лодок вам пользы не принесет’.
По поводу присоединения Крыма и Новороссии Размысл замечает: ‘Конечно, сия уступка Болванова показывает к вам его снисхождение, но правоты вашей не показывает, ибо что на миру сказано, то, казалось, должно быть свято’.
‘Умный разговор’ не был кончен Щербатовым, рукопись обрывается на словах Самоума, в которых тот обещает рассказать о состоянии пустоши Быковки, то есть Крыма. По-видимому, диалог Щербатова и был написан вскоре после присоединения Крыма, то есть в 1783 или в начале 1784 года.
Такое произведение не могло, конечно, быть напечатано и предназначалось, очевидно, для распространения в рукописной форме и только среди единомышленников. Тем не менее ‘Умный разговор’ представляет значительный интерес — и как свидетельство крайне отрицательного отношения определенной части русского общества к внешней политике Екатерины, к ее личности, к ее самовлюбленности и саморекламированию, и как документ, говорящий о том, что сатира в драматической форме была в 1780-е годы признана удобным средством для выражения политических воззрений, впрочем, понятных только тем, кто умеет читать ‘третьим манером’.
Источники текста:
М. М. Щербатов. ‘Неизданные сочинения’, Соцэкгиз, ГИМ, [М.], 1935 г. С. 159 — 164.
Журнал ‘Русская литература, No 3, 1966 г. C. 76 — 81.