Кумушки, Михайлов Михаил Ларионович, Год: 1852 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 21 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
М. Л. МИХАЙЛОВА

СЪ ПОРТРЕТОМЪ, КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ И БИБЛІОГРАФИЧЕСКИМЪ УКАЗАТЕЛЕМЪ

ИЗДАНІЕ Т-ВА А. Ф. МАРКСЪ
С.-Петербургъ.

Подъ редакціей П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ВТОРОЙ

КУМУШКИ.

Сцены изъ простонароднаго быта.

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Петровна, мщанка, лтъ пятидесяти слишкомъ.

Стеша, племянница ея, двушка-невста.

Чигуненко, молодой писарь, женихъ Стеши.

Петръ Авдеичъ, хозяинъ дома, въ которомъ живетъ Петровна, отставной унтеръ, другъ Стешина жениха, лтъ сорока.

Анна Васильевна, жена Петра Авдеича, баба съ гоноромъ, въ чепц. Сидоровна, беззубая старуха изъ богадльни.

Клементьевна, торговка, бодрая старуха, лгь за пятьдесятъ. Мосевна, нянька, шестидесяти лтъ.

(Небольшая горенка у Петровны, о двухъ окнахъ. Печь съ лежанкой. Промежъ оконъ блый, некрашеный столъ, около него старые стулья. У лежанки поставецъ съ посудой).

Петровна (одна, идя къ поставцу). Куды эфто, матушки мои, ложечка-то другая запропастилась? (Ищетъ въ поставц). Ну, нтъ, какъ нтъ! (Пріотворяетъ дверь). Стешенька! а Стешенька! Подь-ка суды, голубушка!

(Входить Стеша).

Стеша. Чего вамъ, тетенька?

Петровна. Да вотъ ищу не доищусь ложечки чайной — вотъ что Иванъ-отъ Лукичъ теб подарилъ, серебряная-то.

Стеша. Она у хозяевъ на кухн.

Петровна. А! ну ладно, матушка. А я не знала — заискалась совсмъ. Ужъ думала, пропала. Да что, Стешенька, вечерни были?

Стеша. Не знаю, не слыхала.

Петровна. Наняли мы, матушка, фатеру съ тобой… И благовсту ниоткол не слышно. Вотъ какой часъ теперь — и не разузнаешь… Время-то этакое срое, солнышко и не показывалось нонче. По солнцу бы хошь узнать, анъ солнышка-то и нту. И у хозяевъ часы-то стоятъ.

Стеша. Часъ пятый теперь въ половин — больше не будетъ.

Петровна. Время бы, коли такъ, и гостинькамъ подойти. Что-то никто не кажется. Клементьевна-то не диво, что запоздала: чай, все съ товаромъ мычется. Ну, а Сидоровна-то безъ дловъ человкъ… Что бы, кажись, не прійти ужъ? Разв вотъ къ вечеренк пошла. (Глядитъ на Стешу). А ты, Стешенька, ладно-таки принарядилась сегодня, голубушка. Платьице-то эфто вотъ-какъ къ теб пристало. Ну, извстно, женихово подареньице!.. Да что это, матушка, вотъ ужъ никакъ третій день его не видать — глазъ не кажетъ?

Стеіна. А видно дла много.

Петровна. Что жъ за дла такія, что и часочка-то не улучить! Вотъ и нонче не заглядывалъ… А вдь знаетъ, чай, что я аменинница.

Стеша. Вамъ ужъ эфто, тетенька, пуще всего, что проздравить-то не пришолъ! А какая ему поутру отлучка?.. Вотъ вечеромъ — дло другое — будьте благонадежны, безпремнно придетъ.

Петровна. И ладно, голубушка, и ладно. Я вдь такъ только сказала… Не видала-то его больно давно.— Ты, Стешенька, не пойдешь ли къ хозяйскимъ, матушка?

Стеша. А что?

Петровна. Да вотъ Анну-то бы Васильевну еще разокъ попросила пожаловать. Общалась она давеча — да вдь ты, матушка, ее знаешь: честь любитъ, горденька-таки. Заодно ужъ и Петру-то Авдеичу напомяни… Онъ вотъ славный такой человкъ — много будетъ пообходительне Анны-то Васильевны… Напомяни ему, матушка — тоже общался утрось. Шпунтикъ бы, другой выпилъ. Вотъ и Ивану-то Лукичу канпаньица будетъ… Придетъ ли вотъ Иванъ-отъ Лукичъ только?

Стеша. Ужъ сказала я вамъ, тетенька, безпремнно придетъ.

Петровна. И я ужъ думаю, какъ ему не прійти! (Смотритъ въ окно). А вотъ и Сидоровна, кажись… Такъ и есть, она.

Стеша. Такъ я сбгаю, тетенька, къ хозяевамъ-то.

Петровна. Сбгай, матушка, сбгай. Ложечку-то, смотри, захвати на кухн, да у Анны-то Васильевны попросила бы двухъ стаканчиковъ на подержанье.

Стеша. Ладно, тетенька. (Идетъ къ дверямъ и встрчается съ Сидоровной)..

Сидоровна. Ахъ, Стешенька! Здравствуй, родимая! Какъ живешь-можешь? Женихъ что?.. Охъ… охъ, устала-то какъ!..

Поцалуемся, Стешенька! (Цлуется со Стешей). Что, посл жениховыхъ-то губъ не сладко? Ну, какъ онъ?

Стеша. Слава Богу, Арина Сидоровна.

Сидоровна. Давненько ужъ не видала я его… Да ты, родимая, шла никакъ куды-то?

Стеша. Да, къ хозяйскимъ на минуточку.

Сидоровна. Иди, родная, иди. Я не держу. Охъ… Здорово, Петровна. Что, какъ, родимая, ноги носятъ?

Петровна. А ничего, матушка, помаленечку.

(Стеша уходитъ).

Сидоровна. Ну, поцалуемся, родная… Охъ, вздохнуть-то не могу — умаялась.

Петровна (цлуясь съ Сидоровной). Да сядь ты, матушка! Устала какъ и не знай что, а стоитъ — съ ноги на ногу переминается.

Сидоровна (садясь). А ссть-было такъ ссть. И сядемъ, родимая. Охъ, ужъ конецъ-то вдь я какой сломала! Диво, какъ ноженьки-то не подкосились.

Петровна (садясь около Сидоровны). Что поздо, матушка, пожаловала? Гд побывала?

Сидоровна. Гд, какъ не у благодтелей моихъ, родимая. Къ генеральш къ Тарарыкиной забрела. Аменинница вдь она тоже нонче — вотъ какъ ты Катерина… Катерина едоровна, родная… какъ же, аменинница. Я и утрось посл обдень съ проздравкой была… Ухъ, родимая, дай духъ перевести!.. Такъ утрось-то дточекъ не видала: въ ученьи были. му вотъ и зашла посл обда. Дточки этакія-то милыя, воспитанныя — такъ-то меня, старуху, уважаютъ. Подлинно, за родительскую доброту Господь и дтей покорныхъ да умныхъ даетъ. Митенька вотъ, старшенькій-то, гривенничекъ подарилъ. Дитя такое скромное. Въ гусары вотъ хочетъ самъ-отъ енералъ отдать… Ну, а Катерин едоровн, голубушк, не хочется эфтого: здоровьицемъ-то онъ такой плохой. Извстно, родимая, материнское сердце…

Петровна. Что и говорить, матушка!

Сидоровна. Далъ ей Господь утшеніе въ дточкахъ за ея за добродтель. А вотъ, родимая, взять хоть Лукояновыхъ… Матвй Матвичъ — слыхала, чай?.. солянымъ приставомъ служитъ…

Петровна. Какъ же, матушка!

Сидоровна. Вотъ ужъ не благословилъ Богъ дтьми, не благословилъ. Хаживала тоже къ нимъ, какъ ея-то само матушка вжив была, Аниса Ниловна. Примрная была женщина, покойница — богомолица, и сиротъ и вдовъ призрвала. Мн, родимая — чай, знаешь — жалованье помсячно платила, по полтинничку. И чаемъ всегда паивала — да, бывало, еще и въ бумажку чайку, сахарку завернетъ, съ собой дастъ. Не нажить ужъ мн никакъ этакой благодтельницы. Ну, Матвй-то Матвичъ суровый такой человкъ. Александра Юрьевна тоже… Я все, бывало, потихонечку къ покойниц-то свтъ, крадучись, чтобы самимъ-то на глаза не попасться — заднимъ крыльцомъ. Самъ-отъ разъ меня и повстрчай… Крутой такой, знаешь… Какъ топнетъ на меня ногой, инда поджилки, родимая, затряслись — такъ я и остамла на мст. ‘Куды, говоритъ, салопница?..’ И салопа-то, родимая, николи не нашивала — испоконъ-вку все вотъ въ эфтомъ шугайчик хожу… Ну, да извстно, осерчалъ ужъ онъ больно. ‘Чего, кричитъ, не видала? Корокъ, говоритъ, арбузныхъ не хочешь ли? Вонъ, говоритъ, на двор подбирай — много ихъ тамъ, у помойной ямы, а въ домъ ни ногой! Я васъ отважу, говоритъ, побирухъ’.

Петровна. Экій, матушки мои, аспидъ!

Сидоровна. И боюсь его, родимая, съ той поры — вотъ какъ боюсь! Завидишь ино время и не всть гд — на другомъ конц улицы… такъ бы вотъ скрозь землю лучше провалилась, чмъ навстрчу ему попасться. А разъ встрлся-таки мн на паперти въ собор. Я-было между нищенокъ затереться хотла… такъ нтъ, родимая — увидалъ-таки. ‘Что, говоритъ, пеныпишь еще на бломъ свт?’ А самъ такъ-то сердито глядитъ — просто вс косточки, матушка, въ колнкахъ заныли. ‘Какъ быть!— говорю ему:— вашими, батюшка, молитвами, пнаю помаленечку’. Ну, въ этотъ разъ грошикъ сунулъ-таки мн въ руку — только такъ-то сердито, что ужъ и деньгамъ-то, родимая, не рада была. Такъ и дтки-то вотъ по родителямъ пошли.

Петровна. Знаю, матушка, знаю… Вотъ Мосевна — въ нянькахъ вдь она у нихъ жила — говоритъ, такія-то озорныя дти.

Сидоровна. И не видывала этакихъ озорниковъ — просто не видывала… Хуже деревенскихъ, родимая. Иду этта мимо ихняго дома… Пришлось ужъ такъ — торопилась я больно, а то все обхожу больше проулкомъ… Такъ иду я, а середній-то сынишка за вороты съ хворостиной выбжалъ — то надъ головой ей махаетъ, то себя по колнкамъ хлыщетъ… Въ лошадки игралъ. Оно, конечно, матушка, дтская игра — и ничего бы, да вдь ужъ годочковъ-то ему много… Ну, да Богъ съ нимъ! Игралъ бы себ, коли ума-разума не нажилъ, а то увидалъ, родимая, меня, да и ну языкомъ дразнить. ‘Стыдно, говорю, сыну хорошихъ родителей, да бдную, говорю, вдову и сироту обиждать’. Какъ вывернется тутъ на улицу собака ихняя дворная — Арапкой зовутъ, онъ и примись меня травить. Зврь этакій страшный, косматая вся, шельма. Я кричать давай… ‘Мамыньки, кричу, помогите! Батюшки, кричу, помогите!’ А онъ все травитъ да уськаетъ. Пустилась-было бжать — да ужъ моимъ ногамъ куды уйти? На колнки такъ середь улицы пала. Спасибо ужъ кучеръ въ сосдяхъ увидалъ — отогналъ Арапку. Все-то платьишко истерхала, проклятая… А страху-то я, страху-то что нанялась!

Петровна. Экое, матушка, дло! экое дло! Да прилунись со мной этакая бда — я бы, кажись, тутъ же на мст умерла.

Сидоровна. Теперь меня никакимъ пряникомъ туда не заманишь.

(Входитъ Стеша).

Петровна. Ну что, Стешенька?

Стеша. Ложечку да стаканы принесла. Анна Васильевна сейчасъ придетъ, и Петръ Авдеичъ тоже.

Петровна. Ну и ладно, голубушка. Клементьевны только все нтъ какъ нтъ.— А ты бы, Стешенька, гостинцевъ на столъ поставила. Вотъ Сидоровна хоть рожочковъ пожущеритъ.

Сидоровна. Спасибо, родная моя. Зубы-то совладаютъ ли только?

Петровна. Полно старухой-то прикидываться! И оршковъ еще погрызешь..

Сидоровна. Ну, ужъ орха не сгрызу, родимая, не сгрызу. Этта тоже взяла-было попробовать — и орхъ-то былъ молодой, мягкій… ужъ валяла я его, валяла во рту — то на одной сторон поваляю, то на другой. Только что десны себ натрудила, а толку-то ни на грошъ.

Петровна. Ну, орховъ не сможешь, Арина Сидоровна, такъ вотъ хоть грушъ моченыхъ пожуй!

(Стеша ставитъ на столъ тарелки съ десертомъ).

Сидоровна. А пожуемъ, родимая, пожуемъ. Вчерась вотъ тоже зашла я къ Симаковой къ капитанш — этакая-то госпожа благодтельная — такъ пастилки она мн грушевой ломотокъ вынесла… Ужъ что эта за сладость такая! Ей-то братецъ изъ Кіева прислалъ — служитъ тамъ.

Петровна. Прикушай, матушка, прикушай. Да вотъ и жемочковъ-то бы отвдала — жемки свжіе, по зубамъ, чай, будутъ.

Сидоровна. И! гд ужъ мн за жемки браться! Рожочковъ-то разв вотъ пососу.

(Входитъ Анна Васильевна).

Петровна (вставая). Ахъ, матушка Анна Васильевна! Вотъ ужъ и не знаю, какъ благодарить васъ, что пожаловали.

Анна Васильевна (жеманясь). Очень рада доставить вамъ это пріятное удовольствіе. Петръ Авдеичъ тоже сейчасъ придетъ.

Сидоровна (встаетъ и подходитъ къ Анн Васильевн). А вы, врно, не изволите узнать меня, матушка Анна Васильевна… Какъ здоровье ваше? дточекъ вашихъ? Можетъ, забыли вы, родная моя, а я вдь много разовъ имла честь встрчать васъ у Раисы Кузьминичны. Вотъ ужъ истинно, добрющая женщина… У меня вдь, матушка, ихній домъ давно въ числ самыхъ что ни есть первыхъ благодтелей… Сколько разовъ видала васъ у Раисы Кузьминичны — и еще разъ имла удовольствіе двугривенничекъ отъ васъ получить.

Анна Васильевна. Ахъ! точно, помню. Васъ вдь, кажется, зовутъ…

Сидоровна. Сидоровной, родимая, Сидоровной, а по святомъ крещеніи Арина. Въ честь баушки-покойницы отецъ нарекъ имя такое… Баушка Арина — по батюшк-то Филатьевной звали — на сел у насъ была бабкой-повитушкой. А давно ли изволили видть Раису Кузьминичну?

Анна Васильевна. Нтъ, не очень давно.

Сидоровна. Здоровы он?.. Прихварывалось имъ что-то, какъ я къ нимъ заходила. Надо будетъ навстить на эфтихъ дняхъ. Вотъ ужъ недля никакъ, не видалась-то я съ ними. Он всегда ко мн, сирот, съ такимъ уваженіемъ. Жаль, вотъ прихварываютъ-то частенько… У нихъ вдь правая нога все нметъ.

Петровна. Да полно ты, Арина Сидоровна! Заговорила совсмъ Анну Васильевну. Садиться милости прошу, матушка — да вотъ позабавиться чмъ не угодно ли?.. Жемочковъ, либо рожочковъ, а то вотъ оршковъ — орхи свжіе. Грушъ не станете, я чай, кушать?

Анна Васильевна. Нтъ, благодарю, я ничего не хочу. (Садится).

Петровна. Что же такъ, матушка? Не побрезгуйте! Чмъ богаты, тмъ и рады. А то для дтокъ бы вотъ взяли — Петеньк да Васеньк. (Садится).

Сидоровна (тоже садясь). Это, врно, вашего сынка довелось мн видть нонче — какъ суды я шла, такъ на крылечк вотъ встрлся… въ красной рубашечк, а сверху кортекольчикъ этакій надтъ…

Анна Васильевна. Да, это мой.

Сидоровна. Съ перваго разу видно, что милое дитя. Какъ подошла я къ крылечку-то, онъ меня и спрашиваетъ: ‘Теб кого, нищенка?’ — ‘Я не нищенка, говорю, голубчикъ ты мой, дай, говорю, рученьку мн свою поцловать’. Онъ мн ручку и протянулъ.— ‘Что же ты, говоритъ, на нищенку больно похожа?’ — ‘Доля-то моя, говорю, горькая — вдовья, мой родимый, доля’.— Такое-то милое, разумное дитя!

(Входитъ Петръ Авдеичъ).

Петровна (идя къ нему навстрчу). Ахъ, здравствуйте, батюшка Петръ Авдеичъ.

Петръ Авдеичъ. Здравствуй, здравствуй, Петровна. Что, какъ поживаешь?

Петровна. Понемножечку, батюшка — живемъ, хлбъ жуемъ.

Петръ Авдеичъ. Что давно къ намъ не заглядывала?

Петровна. Какъ давно? Нонче поутру, батюшка, была — нарочно приходила просить вашу милость моего амениннаго чайку откушать.

Петръ Авдеичъ. Ахъ, да. Вотъ вдь и забылъ совсмъ, что именинница. Имю честь поздравить.

Петровна. Покорно, батюшка, благодарю. Садиться милости прошу. Гостинцевъ не прикажете ли?

Петръ Авдеичъ. Нтъ, ужъ это ваше бабье кушанье. Трубицу бы вотъ выкурилъ. Стешенька, нельзя ли одолжить-съ?

Стеша. Сейчасъ, сейчасъ, Петръ Авдеичъ.

Петровна. Найдется, батюшка, и у насъ табачокъ — для Стешенькина жениха держимъ… тоже вдь лютой трубокуръ.

(Стеша подаетъ Петру Авдеичу трубку).

Петръ Авдеичъ (закуривая). Признательно благодарю-съ.

Сидоровна. Нонче, матушки мои, чай, и человка такого нту, чтобы трубки не курилъ. (Вставая, Петру Авдеичу) Вы, голубчикъ Петръ Авдеичъ, не изволили, можетъ, узнать меня, сироту?

Петръ Авдеичъ (садясь). Пфф… Не помню, старушенька. Можетъ… пфф… и видалъ гд.

Сидоровна (опять усаживаясь). У генерала Тарарыкина управляющаго имла эфто удовольствіе. Ну да гд, батюшка, мою вдовью немощь помнить! Арина, Сидорова дочь… Изволили еще помочь тогда, посл кончины благодтельницы моей Анисы Ниловны, царство ей небесное и вчная память. Вотъ не оставляла, родная, своими богатыми милостями.

Петръ Авдеичъ. Теперь какъ будто… пфф… припоминаю, старушенька.

(Стучатся въ окно).

Стеша. Кто это тамъ стучитъ?

Петровна (глядя въ окно). Иди, матушка, иди! Милости просимъ. (Къ гостямъ) Клементьевна пожаловала.

Сидоровна. Давненько-таки не видалась я съ ней… Вотъ у Симаковой у капитанши только встртилась какъ-то — носила она туды лисій салопъ продавать… Такой-то салопъ богатющій!

(Входить Клементьевна).

Петровна. Здравствуй, Татьяна Клементьевна. Насилу-то прибрела.

Клементьевна. А что, матка, запоздала разв? Хлопотъ-то вишь полонъ ротъ. Туды метнусь, суды метнусь, день-то, глядишь, и подъ-исходъ. Что, губы-то жалешь, что ли? Поцлуемся. (Цлуется съ Петровной и потомъ всмъ раскланивается). Всей честной канпаніи. Стешенька-то гд же? А! Здравствуй, голубка.

Стеша (цлуясь съ Клементьевной). Здравствуйте, Татьяна Клементьевна! Что новенькаго?

Клементьевна. Да что, голубка, новенькаго? Ничего. Свтъ вотъ колесомъ идетъ. Старый старится, молодой растетъ. А! И ты здсь, Сидоровна? Какъ это ты въ этакую погоду выползла? Али куды конь съ копытомъ, туды и ракъ съ клешней?

Сидоровна. Э-эхъ, Клементьевна, родная… Куды ужъ намъ, матушка, за конемъ гнаться? Людьми, родная, живемъ, такъ не за уголъ же отъ людей прятаться… Къ благодтелямъ моимъ тоже заходила… Вотъ Тарарыкина-то енеральша аменинница. Ну, и съ Петровной-то, чай, не со вчерашняго хлбъ-соль водимъ. Для друга, матушка, и семь верстъ не околица.

Клементьевна. Встимо. (Подходить къ столу). Ахъ! И вы пожаловали, Анна Васильевна? А я только-что отъ знакомыхъ отъ вашихъ.

Анна Васильевна. Отъ кого это?

Клементьевна. А отъ Марьи Кондратьевны. Заносила прошивки вотъ показать… Продавать дала барыня одна московская. Нонче вишь платья все такія пошли, съ прошивками. Не взяла Марья-то Кондратьевна…

Анна Васильевна. Что она?

Клементьевна. Плачетъ, сидитъ.

Анна Васильевна. Какъ такъ? Опять разв…

Клементьевна. Такая-то баталія у нихъ нонче вышла, что на-поди. Жизни, золотая, не рада была, что заглянула. Какъ куръ во щи вляпалась. Дала она этта мн, Марья-то Кондратьевна, куртку продавать — матерія этакая шерстяная, да шелкомъ заткана… Названье мудреное такое…

Анна Васильевна. Тармалама?

Клементьевна. Бахтарма не бахтарма, а этакъ какъ-то. И купилъ у меня эфту куртку Рожоновъ, Логинъ Иванычъ. Я и деньги сполна отдала — хорошія далъ деньги, два цлковыхъ. Вотъ на мст мн провалиться, коли копейкой попользовалась. Да и то сказать, куртка-то бол не стоила… подъ мышками-то и узора не знать, все слиняло… Нонче вотъ Марьи-то Кондратьевны муженекъ и хватился… Гд куртка?.. Марья Кондратьевна туды-было, суды, да нтъ — вздогадался. Ну, и пошла перепалка. А и куртка-то вся — тьфу! Яйца выденнаго не стоитъ. Ну да вдь онъ, сокровище, радъ погрызться. И ко мн было-привязался.

Петровна. Садись, матушка, садись. Что стоишь-то? Будетъ ужъ, чай — выросла. Да гостинцевъ-то бы вотъ отвдала.

Клементьевна (садясь). Что, Стешенька, пригорюнилась, голубка?.. Есть, матка, женихи на бломъ свт — не одинъ Иванъ Лукичъ. А провалъ его совсмъ возьми, коли на попятный дворъ двинулся!

(Общее волненіе),

Петръ Авдеичъ. Что-о?

Анна Васильевна. Какъ такъ?

Стеша (быстро подходя къ Клементьевн). Съ чего это взяли?

Петровна (разводя съ ужасомъ руками). Что ты, матушка, пустяковину-то гнешь?

Сидоровна (въ сильной тревог). Мамыньки-свты!

Клементьевна (качая головой). Ахъ вы народъ, народъ! Али на васъ куриная слпота напала, что до сея-то поры не вздогадались?

Стеша. Чего не вздогадались?

Клементьевна. Ахъ ты, душа голубиная! Вдь, чай, не съ сегодня онъ отъ васъ отлыниваетъ.

Стеша. Кто?

Клементьевна. Кто-о? Извстно — кто.

Петровна. Да говори ты толкомъ, олаберная! Глянь на двку-то! Осовла двка совсмъ. Что ты пужаешь-то понапрасну?

Сидоровна. Вотъ, родимые мои, былъ тоже у меня, сироты, благодтель — Кобызовъ, Степанъ едорычъ… Этакій-то человкъ скромный, снисходительный… Еще въ уздномъ суд служилъ засдателемъ… И была одна двица — души, матушки мои, въ немъ не чаяла. Ну…

Петровна (Клементьевн). Что жъ ты, и въ правду, Клементьевна, слова не скажешь, не дашь двк отвта-то? Болкнула этакую напасть да и губы сжала. Сказывалъ теб кто, что ли?

Клементьевна. А Мосевна сказывала, да и сама я видла.

Сидоговна. Вотъ тоже, родныя мои, тарарыкинскаго дворецкаго…

Стеша (берегъ Клементьевну за плечо). Что же видли? Что Мосевна сказывала?

Клементьевна. Ну, садись! Все разскажу. Что перетревожилась-то вся?.. Ишь… ноги-то дрыгаютъ… Сядь, что ли! Эка невидаль — писаришка твой плюгавый… Найдемъ жениха и поначе!

Петръ Авдеичъ. Что-о? Нельзя ли, старушенька, полегче?

Клементьевна. У всякаго, батюшка, свои глаза, а на цвтъ, на любовь товарища нтъ… Не въ обиду вамъ будь сказано…

Стеша (садясь около Клементьевны). Ну, говорите, что ли?

Клементьевна. Да вотъ, можетъ, Петру Авдеичу не любо будетъ? Онъ и то никакъ серчать изволитъ?

Петръ Авдеичъ. Разсказывай знай, разсказывай! Нечего на меня-то клепать.

Клементьевна. Что жъ? И разскажемъ.

Стеша. Ну!

Клементьевна. Да вотъ, мать моя, иду я нонче къ Симачих — и шла-то мимо сокуровскаго дома. Иду мимо ихняго-то дома, а Мосевна пырь мн въ глаза изъ воротъ… Знаешь, чай, что она въ нянькахъ нонче у Сокуровыхъ живетъ…

Стеша. Знаю, знаю.

Клементьевна. Ну, выбжала — меня въ окошко, знаешь, увидала.— ‘Здравствуй, говоритъ, матка!’ — ‘Здравствуй, молъ’.— ‘Что, говоритъ, давно ли Петровну видла?’ — ‘А не больно, говорю, давно — только что не давеча. А что, молъ?’ — ‘Эка бда-то, говоритъ, на нихъ нашла!’ — ‘А какая, говорю, бда? Вотъ и ничевымъ-ничего не слыхала’.— ‘Пригрли, говоритъ, матушка, змя горыныча… Хлбъ-соль лъ, въ глаза-то лебезилъ, а, знать, за пазухой-то камень держалъ’. Словно она меня обухомъ по лбу эфтими словами — и не разобрала-то я ничего хорошенько.— ‘Что ты, матка, говорю, этакую околесину несешь? Говори ты дломъ, а не сбрехомъ’.— ‘Али, говоритъ, не слыхала — писарь-то ихній другую невсту нашелъ’.— ‘Ой ли?’ говорю… и не поврила сперначала.— ‘Да ужъ такъ, говоритъ, доподлинно, говоритъ, знаю. У Ивановны, говоритъ, и днюетъ и ночуетъ. Дочка-то вишь, Катька-то лупоглазая, больно полюбилась’.— Вотъ какъ!

Сидоровна. Охъ, матушки, дло сбыточное! Ивановнина-то тетка — знали, чай — не попусту ворожеей слыла. Чай, кореньемъ какимъ, али снадобьемъ молодца-то приворожили.

Петровпл (всплеснувъ руками). Вотъ, Стешенька, говорила я теб, горлинка моя — и часу не будетъ, говорила… Не хотла ты мн вры дать… Недаромъ онъ, шальной человкъ, столько-то времени глазъ не кажетъ.

Стеша (спокойно). Ужъ вотъ же и вздоръ… Кто бы другой, а ужъ Катька Ивановнина — безпремнно пустякъ.

Петръ Авдеичъ. Конечно. Пустякъ Пустяковичъ Пустяковъ… я этого молодца знаю. Старухамъ онъ большой пріятель.

Клементьевна (Стеш). Нтъ, знать, голубка, не пустякъ. Одежу-то, чай, Катькину знала — всегда отымалкой ходила. А нонче, слышь, Иванъ-отъ Лукичъ подарилъ платье матерчатое… Расфрантилась этта — гулять пошла.

Сидоровна. Было, видно, дло такъ, матушки мои. Ужъ эфто я сама глазыньками своими видла.

Анна Васильевна (тихо мужу). Пріятная компанія, Петръ Авдеичъ, нечего сказать! Я домой пойду.

Петръ Авдеичъ (нахмурившись). Что-о-съ? Иди съ Богомъ — никто не держитъ. Ахъ, Господи! Фря какая — скажите, пожалуста. (Стеш) Нельзя ли еще трубицу, моя красавица?

Стеша (вставая). Сейчасъ, Петръ Авдеичъ.

Петръ Авдеичъ. Пожалуйте-ка, Стешенька, сюда — на минуточку, на два словечка.

(Отходитъ съ Стешей въ сторону отъ старухъ).

Стеша. Что, Петръ Авдеичъ?

Петръ Авдеичъ (тихо). Ужъ вы насчетъ Ивана-то Лукича не безпокойтесь. Этой сволочи-то не слушайте. Это все вздоръ, что он тутъ толкуютъ. Вотъ, посмотрите, какъ я ихъ отдлаю. Экіе языки-то! А и вретъ одна хуже другой.

Стеша. Ужъ я и сама это вижу, Петръ Авдеичъ. Тетенька-то вотъ только вритъ.

Петръ Авдеичъ. А пускай ее вритъ покудова. Дайте часокъ мста. Я вотъ трубочку выкурю да и отправлюсь къ Ивану-то Лукичу. Онъ меня только поджидаетъ — общался я зайти… Потому и сюда-то нейдетъ.

Клементьевна. Ивановна тоже — дочь-то, вишь, именинница — банкетъ нонче заправила. Вотъ ужъ эфто точно своими глазами видла… мимо окошекъ ихнихъ шла, такъ заглянула… Ивановна сидитъ, Катька ея сидитъ… На стол самоваръ… Гости тоже собрались — едора цырульника жена, винный повренный, Антонъ едосеичъ… еще тамъ кто-то… И вашъ-то Чигуновъ…

Петръ Авдеичъ (подходя съ закуренной трубкой). Пфф… Чигуненко, старушенька.

Клементьевна. А все равно, родной — Чигуиовъ ли, Чигуненкинъ ли… Хлба-соли съ нимъ не важивать.

Петръ Авдеичъ. Почемъ, старушенька, знать… пфф… чего не знаешь?

Сидоровна. Какой ужъ, батюшка, Петръ Авдеичъ, посл этакой да марали…

Петръ Авдеичъ. Эй, не плюй, старуха, въ колодецъ! Вдь какъ знать — можетъ, иной разъ и гривенничекъ и понадобится… а взять-то негд! Все лучше, какъ лишній человкъ есть про запасъ.

Сидоровна. Что и говорить, родной!.. Только ужъ тутъ-то — тутъ-то ужъ какая надежда?.. Вотъ, благодтели мои…

Петръ Авдеичъ. То-то благодтели! Языкъ-то вотъ у тебя дегтемъ смазанъ.

Сидоровна. Напрасно, голубчикъ мой Петръ Авдеичъ, обиждать меня, сироту, изволите… Можетъ, по насказамъ какимъ… Конечно, родимый… что я? Человкъ маленькій… На меня что хошь взвалить можно. Нту, батюшка, защитниковъ… Была вотъ благодтельница.— Аниса Ниловна… Да тое ужъ… Царство ей небесное… (Всхлипываетъ).

Петръ Авдеичъ. Разжалобила, старуха, разжалобила. Жаль вотъ мдныхъ-то у меня съ собой нтъ.

Анна Васильевна (вставъ, тихо мужу). Что это за охота теб, Петръ Авдеичъ?.. Вотъ связался.

Петръ Авдеичъ. Оставь, не твое дло. (Стеш) Хорошо, Стешенька?.. Погодите маленечко — я ихъ еще не такъ раскассирую.

Петровна (стоявшая все время въ задумчивости и покачивавшая изрдка головой). Куды это вы, матушка Анна Васильевна? Никакъ домой ужъ собрались?

Анна Васильевна. Да, голова у меня что-то болитъ.

Петровна. Чайку бы вотъ, матушка, откушали. Бда-то у насъ этакая случилась. Ужъ вы извините великодушно.

Анна Васильевна. Нтъ, право, не могу: мн очень нездоровится.

Петръ Авдепчъ (разсерженный). Оставь ее, старушенька! Пусть идетъ. Дти малыя плачутъ. Ступай, матушка Анна Васильевна, ступай, спой имъ тамъ: ‘А я, коза, въ бору была!’ Мы вдь, старушенька, чепчикъ носимъ… Въ иной компаніи и зазорно. (Анн Васильевн) Вонъ пошла!

Анна Васильевна (прерывающимся голосомъ). Что ты… Петръ Авдеичъ?.. Съ ума… что ли… сошелъ?

Петръ Авдеичъ. Я, старухи, съ вами побалагурю.

(Анна Васильевна, до-нельзя разсерженная, киваетъ Петровн головой и быстро уходитъ).

Петровна. Что это вы, батюшка Петръ Авдеичъ, такъ разсердиться изволили?.. Извстно — можетъ, въ нашей компаніи и скучно Анн Васильевн… не такъ воспитана…

Петръ Авдеичъ. То-то и есть, не такъ воспитана — мало, видно, скли, какъ молода-то была… Сдуру-то носъ кверху и деретъ. Ну, да что это? Все пустяки. Мн вотъ, Петровна, тоже надо пойти…

Петровна. Куды же это, Петръ Авдеичъ?.. Посидли бы…

Петръ Авдеичъ. Я какъ разъ ворочусь — неподалеку надо. Вы, смотрите, безъ меня чаю не извольте пить… Я мигомъ…

Петровна. Подождемъ, батюшка, подождемъ. Какъ этакаго гостя да не подождать?

Петръ Авдеичъ. Ну, до свиданья, старухи! (Тихо Стеш) Не робйте, Стешенька! (Уходить).

Клементьевна. Экій, матушки, сахаръ медовичъ! Какъ онъ сердешную Анну-то Васильевну припугнулъ!

Петровна (садясь къ столу). Охъ, ужъ и горда-таки вдь она.

Сидоровна. Да и онъ-то, родимыя мои, кажись, суровый такой человкъ. Ужъ чего я, сирота — что съ меня, сироты, взять? Ни за что облаялъ.

Петровна. А я все, матушки, опомниться отъ бды-то нашей не могу. Этакая-то напасть! Господи!.. И человкъ былъ хорошій, кроткій такой… Мы тоже, кажись, ничмъ ему не согрубили… Этакая-то проруха! Не кручинься, Стешенька, голубушка. И почище жениха сыщемъ.

Клементьевна. Ужъ, конечно, не эфтому будетъ чета — просто въ носъ бросится!

Сидоровна. Охъ, мужчины этакіе-то вс фальшивые… Вотъ, родимыя мои, слыхали, чай, про мою сестрицу, про енюшку? Тоже, матушки…

Клементьевна. А что такое? Впервой слышу.

Сидоровна. Какъ же, Клементьевна, какъ же, родная! Жили мы тогда въ Питер посл матушкиной кончины. Ужъ столько-то эфтому годовъ, что все-то словно во сн видла. Ай-ай молоденькія были тогда… Мн-то годочковъ никакъ пятнадцать было, а енюшк-то моей, покойниц, двадцатый, видно, шелъ. Жила она, родимыя мои, у мадами у одной въ магазе, у французины — и была что ни есть первая работница, а меня-то матушка, еще какъ вжив была, къ перчаточнику отдала — дла-то я не длала, а только, бывало, полъ метешь да посуду моешь… Такъ и не выучилась, родимыя, шить — скоро больно отошла-то отъ эфтого магазейщика… Ну, такъ вотъ, матушки мои, жила енюшка у мадами — и шила и кроила… И держали они ее словно родную — съ ними и обдала и кофе пила, одна изо всхъ изъ мастерицъ… А и было мастерицъ не мало — бол двнадцати. Такая-то была, покойница, красавица — а ужъ доброта какая, такъ и сказать нельзя. Лицо было блое да свжее… Какъ умоется, родная, утромъ студеной водицей, такъ весь день румянецъ въ щекахъ горитъ. Глаза были каріе съ поволокой, а рсницы длинныя-длинныя, да словно золотыя. Бывало, какъ солнышко, такъ и отливаются золотомъ. А ужъ коса, родныя мои — этакой косы и не видывала… Только что не до пятъ… Волосы-то мягкіе-размягкіе, что твой шелкъ шемаханскій — и русые, свтлые такіе русые… И носила она ихъ сзади-то подъ гребенку, а спереди кольчиками этакими да кудерками. Одежа всегда была отмнная — извстно, самая что ни главная швея въ магазе. Сама-то мадама звала ее все Фаней — по нашему-то, вишь, еня, а по-ихнему, по-французскому, Фаня… Да и не скажетъ, бывало, просто: Фаня, а все: мамзель Фаня. Такъ ужъ ее и мастерицы вс звали. Ну и по-французскому она наторла — такъ-то бойко, матушки, говорила, что всякій все думаетъ, бывало — французина тоже… Извстно, съ малыихъ лтъ все по французамъ жила. Вотъ ужъ и не припомнить мн теперича, какъ само-то мадаму звали — мудрено больно Только хаживалъ къ ней одинъ тальянецъ — молодой такой да красивый… сродственникъ, что ли… И обдывалъ часто, и въ кеятру вмст здили — енюшка тоже съ ними. Сама-то хозяйка немолода была, да и изъ себя-то некрасива… Ну, тальянецъ-то эфтотъ все, бывало, около ени… И молодецъ же былъ!.. Усъ черный, брови черныя… и ростомъ взялъ. И полюбилась ему, родимыя, енюшка. Придетъ къ мадам, а самъ больше все и сидитъ и говоритъ съ енюшкой. Двка-то молодая, видная — какъ есть, матушки мои, парочка. Полюбился и онъ енюшк. Подарки разные ей возилъ — виноградомъ тоже, конфетами, бывало, лакомитъ. Прошло эфтому видно съ полгода, какъ познакомились-то они. Ну, и мадама сама видла — добрющая такая женщина была, даромъ что французина… Видитъ: что же? Человкъ онъ хорошій, степенный, енюшка двушка тоже скромница. Какъ есть, женихъ да невста.

Клементьевна. А что, богатъ былъ?

Сидоровна. А какъ же, родимая!.. Лавка своя тоже была — не знаю ужъ теперича, чмъ онъ торговалъ-то. Ну, вотъ ходилъ онъ такъ-то кажный почитай день — и поршили они съ енюшкой въ первый же мясодъ свадебку сыграть. Охъ ужъ не мн бы, сирот, эфто горе-то, что приключилось съ нею, голубкой моей, разсказывать!.. Своего-то горя… (Прослезилась). Своего-то горя не высказать.

Петровна. Ну, матушка, что жъ онъ?

Сидоровна. Да что, родная? Такъ и поршили, что женихъ да невста. Только и говоритъ енюшк тальянецъ-то — какъ имя-то ему было, не упомню — говоритъ онъ ей: ‘Будетъ теб, Фаня, въ чужомъ дом жить, чужую хлбъ-соль сть. Придетъ, говоритъ, вотъ мясодъ, и свадьбу какъ слдуетъ отпразднуемъ’. Нанялъ ей фатеру — перехала она. И ужъ любила же его! День иной не задетъ онъ — съ тоски пропадаетъ, голубушка, да и только. Пришелъ вотъ мясодъ, стала она, сердешная, жениха спрашивать: когда, молъ, свадьба? ‘Скоро, говоритъ, скоро. Дла, вишь, у меня теперь важныя, вотъ какъ дла-то покончу’. Идетъ недля за недлей, а дламъ все конца нту. Стала его енюшка просить да молить. Онъ-то все — добрый былъ съ виду такой — ее, бдняжечку, утшаетъ, всплакнетъ ино время, голубушка — а потомъ и успокоится… ‘Что, говоритъ, я за дура такая! Объ чемъ плачуто? Разв не любитъ онъ меня, что ли?’ И любилъ, родимыя, вотъ какъ любилъ… сама его любовь видла. Да ужъ видно енюшк на роду была написана горькая долюшка. Отвели, должно-быть, недобрые люди. Вотъ какъ вспомню только… такъ вотъ… слезыньки… удержать не могу… (Всхлипываетъ).

Петровна (обтирая глаза). Ну, матушка, ну!

Сидоровна. И боле году никакъ прошло этакъ-то. Все говоритъ: скоро да скоро, а все ничего не видать. Вотъ и было дло подъ осень… Какъ теперь вижу, денечекъ выдался такой-то свтлый, солнышко ясное — только холодно маленько. Какъ встала енюшка съ постели и говоритъ: ‘Какой я сонъ дурной видла! Не къ добру, знать, эфтотъ сонъ’. Я-было спрашивать: какой сонъ? Только и говоритъ, что дурной да дурной, а и не сказала такъ, какой. Сла, голубушка, кофей пить. Хлбнула разокъ-другой. ‘Не могу, говоритъ, тошно!’ Глянула на меня, да какъ заплачетъ вдругъ — навзрыдъ, навзрыдъ. Вся-то душа у меня перевернулась. Бросилась я къ ней на шею, стала ее уговаривать. А она-то плачетъ, горько такъ, горько плачетъ, и все только говоритъ: ‘Охъ, ноетъ мое сердечушко. Словно змя грудь сосетъ’. Такъ-то и все утро проходила тоскливая да блдная, словно полотно… Ходитъ-ходитъ — да вдругъ какъ вздохнетъ!.. А то вдругъ слезыньки изъ глазъ — одна за одной, одна за одной. Гляжу я на нее — сама съ тоски пропадаю, а помочь нечмъ. Вотъ, посл обда — за обдомъ-то, голубушка, и не пригубила она ничего — стала вдругъ снаряжаться… Что ни лучшее платье надла, волосы расчесала гладко-нагладко, а на лобъ кудерки пустила, серьги вздла въ уши браліянтовыя. Я все смотрю — слова сказать не смю… Куды эфто, думаю, собирается? Одлась какъ слдуетъ — и все-то, походитъ-походитъ по комнат, да къ зеркалу — въ зеркало на себя смотритъ… А зеркало было большущее — съ головы до ногъ всю тебя видно. ‘Что, спрашиваетъ меня, али я дурна, Ариша?’ — ‘Какъ есть, говорю, сестрица, красавица’. Она-то усмхнулась — только усмхнулась-то, словно заплакать хотла… Да потомъ и ни словечушка не проронила. Около вечерень этакъ, видно, позвонили у дверей… Въ Питер-то, родныя, у всхъ дверей звонки подланы… Какъ всполохнется енюшка вся — подбжала къ зеркалу, потомъ меня за руку схватила. ‘Что, говоритъ, Ариша, красные у меня глаза?’ — ‘Нтъ, говорю’.— Побжала я отворять… Тальянецъ-то пріхалъ. Смотрю — весь завитой, перчатки блыя, платокъ на ше блый… Самъ во фрак, духами надушился… енюшка навстрчу къ нему бросилась, да вдругъ и остановилась — глядитъ на него. ‘Куды ты, говоритъ, собрался?’ — ‘Въ гости, говоритъ онъ, ду — на балъ звали’. Вошелъ въ гостиную — на диванъ слъ. ‘Садись, говоритъ, Фаня, рядкомъ’. А я все изъ дверей гляжу. Сла енюшка. Сидятъ оба да молчатъ. Онъ-то посидитъ, посидитъ, да часы вынетъ — посмотритъ. И стала вдругъ его енюшка просить, чтобы не здилъ — у нея бы остался. ‘Нельзя, говоритъ, общался’. А самъ опять за часы. ‘Пора, говоритъ, никакъ?’ И всталъ. Какъ бросится къ нему еня. ‘Куды, говоритъ, пора? Рано! Только-что вечерни были’. А онъ-то ей: нужно, вишь, къ пріятелю захать. Положила ему енюшка руку на плечо. ‘Не зди, говоритъ, душа ты моя’. А у самой голосъ рвется… ‘Не зди, коли меня любишь!’ А онъ все свое, нельзя да нельзя. Подошелъ къ зеркалу, сталъ платокъ у себя на ше перевязывать — узелъ-то, вишь, распустился. Вязалъ онъ его, вязалъ — не можетъ: руки дрожмя дрожатъ. ‘Постой, говоритъ ему еня, я теб завяжу’. Стала завязывать… И у самой-то рученьки дрожатъ. Какъ завязывала она, а онъ наклонился да въ лобъ ее, голубушку, и цлуетъ. ‘Прощай, говоритъ, Фаня!’ Какъ сказалъ онъ эфто слово, словно кто енюшку подъ ноги подшибъ — пала она, горлица моя, на колни, да какъ зарыдаетъ. Схватила его за одежу, руки ему цадуетъ — слезами своими поливаетъ. Только и лепечетъ, сердешная: останься, да не зди! Онъ-то ее поднялъ, началъ утшать… А самъ все: нельзя да нельзя. ‘Пріду, говоритъ, сегодня же пріду’. Словно снопъ она, матушки мои, на диванъ покатилась. Какъ почала вопить, какъ почала… Сердце у меня все разорвалось. И у него-то, знать, не совсмъ каменное сердце было — прослезился никакъ тоже. Только взглянулъ опять на часы, да за шляпу схватился и вонъ — такъ-то скоро. енюшка и не видала — закрымши лицо, плакала…

Петровна. Ахъ, сердешная моя!..

Сидоровна. Только-что ухалъ онъ, родныя мои, енюшка и опамятовалась. Выпила воды холодной. ‘Охъ, душно, говоритъ, охъ, грудь давитъ!’ Позвала меня. ‘Ариша, говоритъ, подемъ кататься’. И послала за коляской. Пріхала коляска. енюшка шляпку надла. Похали мы. детъ она — и все-то головой то въ ту, то въ другую сторону… ‘Охъ, говоритъ, жарко’. И салопъ распахнула. А на двор такъ-то было студено. демъ мы… Я все — двчонка еще была, какъ есть двчонка глупая — по бокамъ глазю. ‘Гляди-ка, говорю, сестрица! Свадьба никакъ?’ Какъ схватитъ она меня, голубушка, за руку. ‘Гд? спрашиваетъ, гд?’ А рука-то холодная — вотъ какъ ледъ. ‘А вонъ!’ говорю. Она къ кучеру. ‘Подъзжай!’ говоритъ. И подъхали. Охъ… и говорить-то тяжко… Лучше бы мн не видать этой напасти.

Клементьевна. Что же, матка, что же?

Сидоровна. Вышли мы изъ коляски, да на крыльцо. И трехъ ступенекъ, видно, не сдлали, какъ выходятъ изъ церкви молодые. И свта я, родныя, не взвидла. Онъ-то и есть — тальянецъ. Взвизгнула моя енюшка — и грянулась наземь… да вискомъ объ камень… И удержать-то я, дура, не смогла. О-охъ! горе, матушки, великое!.. Легче бы… легче бы… и не поминать мн… ефто горе. (Плачетъ).

Клементьевна. Экая, матка, оказія!

Петровна. Понадйся вотъ посл эфтого на человка!

Клементьевна (Стеш). Слышала, голубка?

Стеша. Слышала.

Клементьевна. Вотъ и твой-то Чигуновъ такой же, видно, измнщикъ.

(При этихъ словахъ входятъ Петръ Авдеичъ и Чигуненко).

Петръ Авдеичъ. Что-o? Кто измнщикъ?

Клементьевна. Про человка про одного говоримъ.

Петръ Авдеичъ. Знаемъ, что не про борова.— Ну-ка, Иванъ Лукичъ, разскажи намъ, братецъ: какъ ты Ивановнину Катьку помолвилъ? Какое платье ей подарилъ?

Чигуненко. А вотъ сперначала поздороваемся. Здравствуйте, тетенька! Оболгали меня злые языки. (Обнимаетъ Петровну).

Петровна (въ восторг). И не врила, мой батюшка, видитъ Богъ — насказамъ не врила.

Сидоровна. Я, голубчикъ мой, Иванъ Лукичъ, тоже говорила…

Петръ Авдеичъ (топая ногой). М-молчать!

Чигуненко. Я, тетенька, только-что изъ депа: по случаю накопленія длъ безвыходно, можно сказать, въ деп находился. А вотъ примите-ка гостинчикъ: ситчику на платье да башмачки козловые. Утрось-то не проздравилъ васъ. (Стеш) А вотъ и теб, Стешенька, не побрезгуй… марселинчику въ рядахъ взялъ… (Цлуетъ Стешу).

Петровна. Спасибо теб, мой голубчикъ, спасибо.

Клементьевна. Недаромъ я…

Степіа (Чигуненк). Ужъ знала я, что не попусту ты пропадаешь.

Клементьевна. Недаромъ я Мосевнинымъ словамъ вры не давала.

Петръ Авдеичъ. М-молчать!

Клементьевна. Что жъ я…

Петръ Авденчъ. Сказано, молчать! (Выходя на средину) Садитесь вс. Иванъ Лукичъ, садись! Съ невстой, брать, рядкомъ, рядкомъ!

(Стеша и Чигуненко садятся).

Петровна. Самоварчикъ бы, чай, пора, Петръ Авдеичъ?

Петръ Авдеичъ. Погоди маленько, старушенька! Я самъ скажу, когда пора. (Клементьевн) Какъ же это было, соколена? Разскажи… Какъ ты мимо-то Ивановниныхъ-то окошекъ шла?.. Что ты тамъ видла?

Клементьевна. Что жъ такое? И покажется иной разъ…

Петръ Авдеичъ. То-то покажется! А я вотъ дверь теб покажу… Дверь-то видала? Ахъ вы, сплетницы, чтобы на васъ икота напала!

Клементьевна (вставая). Да что это ты лаяться-то вздумалъ?.. Не Анна Васильевна теб далась. Вишь боецъ какой! И почище вашего брата, да никто не лаялъ.

Петръ Авдеичъ. Можно гнать, Петровна?

Петровна (качая головой). Вотъ ужъ и не ждала, Клементьевна, чтобы у тебя да этакій черный ротъ…

Клементьевна. У само-то не бле. Вишь, расхорохорились!

Петръ Авдеичъ. Эй, погоню, старуха.

Клементьевна. Нечего гнать-то, сама уйду.

Сидоровна (дрожа, про-себя). Мамыньки, уйти-было и мн.

Клементьевна (идя къ двери и безпрестанно оборачиваясь). Тьфу… Плевать мн на вашу бесду… Вишь воинъ какой выискался — едотъ нерубленый хвостъ!

Петръ Авдеичъ (бросаясь съ сердцемъ за Клементьевной). Ахъ ты, шушера!

(Вс встаютъ. Клементьевна выбгаетъ, хлоппувъ дверью. Пользуясь минутой, когда Петръ Авдеичъ возвращается къ столу, обтирая съ лица потъ, Сидоровна ускользаетъ).

Чигуненко. Лихо, Петръ Авдеичъ, лихо!

Петръ Авдеичъ. А гд же другая-то ворона?

Петровна. А ушла, батюшка. Перепужалась больно.

Петръ Авдеичъ. Эхма! Что же ты, старушенька, не пріостановила?

Петровна. Богъ ужъ съ ней, батюшка. И такъ у нея, чай, языкъ со страху-то отнялся.

Петръ Авдеичъ. Ну нечего длать! А все бы не мшало и ее маленечко погонять.— Ну, Петровна, пои насъ чаемъ теперь.

Петровна. Сейчасъ, голубчикъ, сейчасъ. Пойду самоваръ ставить. (Уходитъ).

Петръ Авдеичъ. Полноте вы, голуби, амурничать-то! Успете нацловаться. Что, каково обработалъ я старухъ-то? а!.. душ любо!.. Побренькай-ка лучше на гитар, Иванъ Лукичъ.

Стеша. Ахъ, и въ самомъ дл!

Чигуненко. Съ моимъ удовольствіемъ. Гд же гитара-то?

Стеша (подавая гитару). Вотъ.

Чигуненко (настраивая). Эхъ, басокъ-то сплоховалъ.

(Дверь пріотворяется).

Петръ Авдеичъ. Кто это тамъ еще?

Стеша (всматриваясь). Ахъ, Мосевна пришла.

Петръ Авдеичъ. Это нянька-то сокуровская?

Стеша. Да.

(Входитъ Мосевна).

Мосевна. Здравствуй, Стешенька. А Петровнушка гд?

Петръ Авдеичъ (подходя къ Мосевн). Вотъ я теб покажу, гд Петровнушка! Вонъ пошла, да ни ногой сюда — слышишь?.. Ступай къ товаркамъ своимъ къ Клементьевн да къ Сидоровн. Вонъ!

Мосевна (всплеснувъ руками). Батюшки, полоумный! глазищи-то соловые совсмъ. (Бжитъ вонъ).

Петръ Авдеичъ. Подобрала шпанготы-то! Знаетъ, небось, кошка, чье мясо съла.— Ну, Иванъ Лукичъ, играй, братъ, вдь настроилъ ужъ!

Чигуненко. А вотъ сейчасъ. (Садится, беретъ два-три аккорда на гитар и поетъ нсколько въ носъ).

Спш-ши дрруж-же-чикъ мил-лай,

Спш-ши издал-лека!

Въ чуж-жой…

Эхъ, колоколъ-то, варваръ, ослабъ!

(Входитъ Петровна съ чайнымъ приборомъ).

Стеша. Мосевна приходила.

Петровна. Гд же она?

Петръ Авдеичъ. Драла дала. Я ей подпустилъ-таки фефферу.

Петровна. И Богъ съ ними совсмъ! Этакія-то, право, сплетницы. Жаль вотъ только, вечеринка-то у меня не удалась.

Стеша. Нашли о чемъ жалть! Въ первый разъ вамъ ссориться-то, что ли? Этта вотъ у Сидоровны тоже чуть не передрались вс…

Петръ Авдеичъ. А мы и безъ нихъ такой банкетъ справимъ, что любо-дорого. Что жъ ты пріостановился, Иванъ Лукичъ? Затягивай псню-то. А тамъ и шпунтикомъ запьемъ. Стешенька подсластитъ, коли горько покажется. Шпунтикъ-то будетъ, старушенька?

Петровна. Будетъ, батюшка, будетъ. Какъ же!

Петръ Авдеичъ. Ну, уладилъ, что ли, гитару-то, Ивана Лукичъ? Затягивай!

Чигуненко. Уладилъ. (Играетъ и поетъ).

Спш-ши, друж-жо-чикъ мил-лай!

Спш-ши издал-лека!

Въ чуж-жой стран-н ун-ныл-лай

Обрра-до-вать дружка!

Петръ Авдеичъ. Лих-хо! Лих-хо!

1852.

КУМУШКИ.

Читайте также: