Разсказы Р. Зардарьяна
Разсказы Р. Зардарьяна
Улица.
Улица.
* * *
Перев. М. Т.
‘Современникъ’, кн. 11, 1913
Улица, Зардарьян Рубен, Год: 1913
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Улица, тянется ли она прямо или извивается, печальная ли она, или веселая,— глазъ города, самое живое выраженіе его.
Это жизнь города.
Какъ разсказать вамъ исторію той улицы маленькаго провинціальнаго городка, которая пережила длинный рядъ поколній, и которой каждый часъ дня, каждое время года придаетъ собственный своеобразный отпечатокъ?
Когда я закрываю глаза, вижу ясно, какъ будто это было сегодня, улицу моего дтства. Едва вечеръ начинается, едва тьма касается земли,— она уже засыпаетъ мирнымъ и спокойнымъ сномъ пятилтняго ребенка. Такъ проходили лтніе дни. Ни звука шаговъ, ни шума до тхъ поръ, пока, рано утромъ, не раздастся медленный, церковный звонъ, отъ котораго просыпается спящее на крышахъ {Въ Арменіи крыши домовъ плоскія.} населеніе. Вотъ заскрипла церковная дверь, дьячокъ съ шумомъ зажигаетъ лампады и первое, посл дьячка, покашливаніе и голосъ спросонья, которые слышатся на улиц, принадлежатъ священнику. Улица, городъ просыпается съ молитвой на устахъ.
Тотчасъ же старики и старухи нашего квартала закопошились въ темнот, женщины — пробираясь ощупью вдоль стнъ, а мужчины — ударяя острыми желзными концами своихъ палокъ о камни. И обрывки молитвъ ‘Господи, помилуй мя’ и ‘Христосъ на помощь!’, сопровождаемые продолжительными звками, сухимъ и слабымъ кашлемъ, летятъ вслдъ каждому идущему въ церковь. А въ это время птухи изъ темныхъ уголковъ, съ возвышеній, во все горло прокричали пснь разсвта, разбудивъ въ свою очередь многочисленное семейство куръ и цыплятъ, спавшихъ чуткимъ сномъ. Постепенно усиливается движеніе, одни идутъ въ церковь, другіе — молодежь — за водой къ роднику, и когда, наконецъ, совершенно разсвтаетъ, вс двери съ шумомъ открываются, и жизнь въ город, закипаетъ.
Служба въ церкви кончается еще до восхода солнца, и прихожане, все т же старики и старухи, возвращаясь домой, останавливаются черезъ каждые пять-шесть шаговъ, чтобы передохнуть и привтствовать встрчныхъ прохожихъ или тхъ, что стоятъ у своихъ домиковъ, и сказать имъ: ‘Господь, да помилуетъ!’
Посл прихожанъ очередь за торговцами. Съ печальными и озабоченными лицами, поглощенные мыслями о хлб насущномъ, шагаютъ отцы семействъ съ торговыми книгами подъ мышками, заложивъ руки за поясъ или запрятавъ ихъ въ карманы. Взглядъ ихъ, тяжелый, задумчивый, грустный, у всхъ одинаковъ. Уставившись въ землю, они лишь время отъ времени подымаютъ съ неудовольствіемъ голову, чтобы обмняться со встрчными привтствіемъ ‘Богъ въ помощь’.
Затмъ улица снова длается пустынной, движеніе замираетъ, а въ полдень даже и почти совсмъ прекращается, потому что дти въ школ, а возвратившіеся въ городъ изъ садовъ садовники давно уже дохали на осликахъ до дому.
О! я помню, какъ по утрамъ дти нашего квартала цлой ватагой, безъ шапокъ и босикомъ, толкая другъ друга, вперегонку бжали за нагруженный фруктами осликами садовниковъ и хоромъ кричали: ‘Паше, паша, алма веръ, алма веръ!’ {Дай яблоко!}, а садовникъ, по доброму, старому обычаю, бросалъ съ довольной улыбкой пригоршнями яблоки и груши въ толпу мальчиковъ. Подымалась веселая, смшная возня: многочисленныя дтскія ручки схватывали упавшіе фрукты, отбивали ихъ другъ у друга и, наполнивъ пазуху, снова бжали за садовникомъ. И дтская группа все росла, потому что по мр того, какъ подвигалась впередъ, изъ дверей выскакивали другіе малыши и повторяли ту же просьбу.
Какъ я уже упоминалъ, въ полдень уличная жизнь совершенно замирала. И въ самомъ дл, если и случался прохожій, то это былъ кто-нибудь изъ возвращавшихся съ базара съ мшкомъ на плеч или съ кускомъ мяса въ рукахъ. И больше ни одного мужчины.
Улица, во всю ея длину, отъ начала до конца, становилась достояніемъ женщинъ, да еще тунеядныхъ собакъ и безпечныхъ куръ.
Эти собаки, какъ и вс ихъ предки, родившіяся, вскормленныя и выросшія на этихъ же самыхъ камняхъ, оставались хозяевами всего квартала. Нкоторыя изъ нихъ имли собственныя клички — Тало, Комо, Гюмешъ, Ало — полученныя ими еще въ младенческомъ возраст. Мальчиковъ связывала съ ними трогательная взаимная дружба, такъ какъ они были товарищами по играмъ, вмст жили я вмст шутили. Собаки эти не злы и не кусаются. Кроткія, нетребовательныя, жалкія и очень лнивыя, он разъ улягутся, больше ужъ не въ силахъ шевельнуть хвостомъ, лежатъ въ тни и похрапываютъ. Бросишь камень — даже не сдвинутся съ мста, и только, когда голодъ станетъ невыносимъ, он подходятъ къ тому или другому дому и робко заглядываютъ внутрь, лижутъ землю, виляютъ хвостомъ, обнюхиваютъ руки дтей и, если представится удобный случай, зайдутъ въ дверь, сдлаютъ нсколько шаговъ, захватятъ кусочекъ хлба или кость и удалятся. Вотъ и вся ихъ ловкость, вся ихъ стратегія. Ни на что другое он не способны. Если встртятъ случайно кошку, то врядъ ли схватятся съ ней.
И куры, подобно имъ, тоже прирученныя. Непрерывно кудахча, он разгуливаютъ по улиц, въ то время, какъ птухи пріосаниваются, отряхиваютъ крылья и едва сторонятся прохожихъ.
Вс двери открыты настежь и остаются въ такомъ положеніи до вечерняго церковнаго звона, потому что женщины съ утра собираются группами или сидятъ одн на порогахъ домовъ, шьютъ и болтаютъ. Двушки, въ особенности невсты, сидятъ за ними, въ глубин дома. Вдь и домъ ихъ требуетъ этого?
Тнь переходитъ съ лвой стны на правую, и, сообразно времени года, женщины по особымъ примтамъ узнаютъ часъ. Солнце упало на стну Телацовскаго дома,— говаривала мн мать,— теперь полдень, или когда тнь падаетъ на противоположные камни — уже вечеръ. Посл полудня сирійскія двушки, группами по три, по четыре, съ кувшинами на плеч, идутъ къ роднику. Бодрыя, отважныя, неукротимыя и сильныя, эти двушки — потомки амазонокъ — говорятъ громко и не стсняясь, съ варварскимъ произношеніемъ и удареніемъ на гласныхъ буквахъ. Он впиваются въ ваши глаза и взглядомъ пожираютъ васъ, если вы красивый малый. У нихъ плоскія и выдающіяся скулы, съ непріятно-красной окраской, огненное выраженіе голубыхъ глазъ, и на всей фигур ихъ лежитъ отпечатокъ мужественной надменности.
Постепенно улица снова оживляется, движеніе увеличивается, потому что уже вечеръ, торговцы возвращаются домой, сейчасъ зазвонятъ въ церкви. И прохожіе все знакомые люди, т же обыватели, взрослые и дти. Замкнутая, напередъ размренная и ограниченная жизнь, напоминающая о своемъ существованіи этимъ условленнымъ хожденіемъ въ опредленные часы. Наполняютъ улицу и покидаютъ ее, и вс знакомы между собой.
Затмъ снова ночь, и двери запираются прочными задвижками, улица замираетъ и засыпаетъ.
Улица моего дтства, шириною едва въ сажень и длиною въ нсколько саженей, которая зимою наполнялась снгомъ по крыш, и по которой вмст съ оставшимися дома безъ дла стариками мы длали при помощи лопаты ступени, чтобы доставить удовольствіе прохожимъ, гд по утрамъ въ яркіе весенніе дни мы любовались, стоя передъ входомъ въ домъ, первыми букетами фіалокъ, украшавшихъ шляпы садовниковъ,— улица эта все на томъ же мст, съ тмъ же булыжникомъ и тою же мостовой.
Время проходитъ, и товарищей по играмъ больше нтъ уже здсь. Несомннно, новыя дти играютъ теперь передъ воротами, взрослые постарли, и старики одинъ за другимъ отправились по Божьей вол къ праотцамъ, а улица сохранилась. По обимъ сторонамъ улицы т же стны, нсколько, конечно, покривившіяся, со старой штукатуркой, окна, заклеенныя бумагой или стеклянныя — спокойнымъ взглядомъ смотрятъ передъ собой, а поколнія, увы, проходятъ и исчезаютъ одно за другимъ.
Ни одинъ одушевленный предметъ не связанъ съ человкомъ такой сладкой и тсной связью и такими крпкими воспоминаніями, какъ маленькая и спокойная улица маленькаго и спокойнаго городка. Она служитъ вторымъ домомъ для провинціаловъ, потому что по этимъ камнямъ и по этой земл съ давнихъ временъ проходили вс, кто теб дорогъ, во вс періоды ихъ жизни, потому что эта улица была зрительницей и свидтельницей всего, что осталось въ памяти,— событій печальныхъ и радостныхъ. Она раздляла съ незапамятныхъ, временъ веселье и горе семействъ, на ней живущихъ, повторяла жизнерадостныя свадебныя псни и погребальные шараканы {Духовныя пснопнія.}. И будетъ еще жить она, поскольку будетъ живо твое потомство. Здсь, въ этой улиц, протекло дтство и мое, и моего отца, и его ддовъ, подобно сну. Мои бодрые юношескіе шаги, какъ и шаги отцовъ, больше всего именно здсь ступали, и отсюда же прошли въ послдній разъ гробы моихъ предковъ. Поэтому то я не могу ея забыть и время отъ времени ищу ее глазами.
Какъ несчастна и безутшна была бы наша душа, если бъ и вс творенія природы были такъ же преходящи, какъ человческая жизнь, и если бы наряду съ органическими существами не были бы созданы также и камни, и земля,— съ ихъ сравнительной сопротивляемостью, устойчивостью и долговчностью.
На чемъ бы остановилась мысль, и что бы нашла изъ прошлаго въ постоянно движущихся, легко измняющихся окружающихъ предметахъ? Тогда, быть можетъ, Сердце бы умерло, и Фантазія, лежа на его могил съ поджатыми крыльями, походила бы на блый призракъ мертваго ангела, безкрылаго и неспособнаго къ полету. И, быть можетъ, многія ощущенія и впечатлнія, какъ разъ наиболе глубокія и продолжительныя, или наиболе пріятныя,— не существовали бы.
Вотъ почему я отъ всей души люблю нашу землю и наши камни, домъ и крышу, улицу и дорогу, которые съ давнихъ временъ остаются неизмнными и, подобно неблестящему, но отражающему зеркалу, отпечатлваютъ на себ тысячи дорогихъ воспоминаній, отражаютъ тысячи дорогихъ глазъ.