СОЧИНЕНІЯ
ВИЛЬЯМА ШЕКСПИРА
ВЪ ПЕРЕВОД И ОБЪЯСНЕНІИ
А. Л. СОКОЛОВСКАГО.
Съ портретомъ Шекспира, вступительной статьей ‘Шекспиръ и его значеніе въ литератур’, съ приложеніемъ историко-критическихъ этюдовъ о каждой пьес и около 3.000 объяснительныхъ примчаній
ИМПЕРАТОРСКОЮ АКАДЕМІЕЮ НАУКЪ
переводъ А. Л. Соколовскаго удостоенъ
ПОЛНОЙ ПУШКИНСКОЙ ПРЕМІИ.
ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ
пересмотрнное и дополненное по новйшимъ источникамъ.
ИЗДАНІЕ т-ва А. Ф. МАРКСЪ.
Настоящая комедія интересна тмъ, что въ ней соединены дв совершенно различныя пьесы, изъ которыхъ дйствіе первой развито въ пролог, а второй — въ послдующихъ сценахъ. Эта послдняя комедія, сюжетъ которой собственно и составляетъ укрощеніе своенравной жены, представлена такъ, какъ-будто бъ ее разыгрывали предъ лицами первой, какъ зрителями. Иной — внутренней — связи между обими пьесами нтъ, и если он соединены, то единственно по прихоти автора. Въ пролог повторена разработка очень стариннаго сюжета, какъ глуповатый простолюдинъ былъ одураченъ тмъ, что его переодли во сн въ богатое платье, перенесли въ пышную обстановку и уврили, будто онъ знатное лицо. Исторія эта, извстная уже по восточнымъ сказаніямъ о калиф Гарунъ Аль-Рапшд, была нсколько разъ разрабатываема и въ средневковой литератур и наконецъ появилась въ Англіи въ 1549 году въ драматической форм, при чемъ къ этому сюжету былъ присоединенъ новый, трактовавшій объ укрощеніи своенравной жены и соединенный съ первымъ также въ вид представленія, даннаго для забавы одураченнаго простолюдина. Въ конц пьесы проведена тенденціозная мысль. Когда заснувшаго героя пьесы переносятъ вновь въ его лачуту, то онъ, проснувшись и сочтя все, что съ нимъ случилось, за сонъ, говорить, что, несмотря на свое разочарованіе, онъ все-таки радъ былъ увидть такой прекрасный сонъ, потому что научился изъ него, какъ укрощаютъ своенравныхъ женъ, и не будетъ боле бояться своей.
Написанная на этотъ сюжетъ Шекспирова пьеса появилась въ первый разъ въ печати лишь въ полномъ собраніи его сочиненій in folio 1623 года, вслдствіе чего мы не имемъ никакихъ фактическихъ указаній для опредленія времени, когда пьеса была написана. Концепція предмета, а въ особенности слогъ и стихи привели однако почти всхъ критиковъ къ единогласному мннію, что она должна быть отнесена ко второму періоду Шекспировой дятельности, т.-е. ко времени между 1595 и 1600 годами, когда имъ были написаны вторая серія драматическихъ хроникъ и лучшія изъ комедій. Нкоторые комментаторы полагали даже, что та старинная пьеса, о которой упомянуто выше, написана тоже Шекспиромъ, и что онъ впослдствіи передлалъ самъ ее, приведя въ тотъ видъ, въ какомъ она напечатана въ изданіи in folio, но мнніе это не иметъ за собой вскихъ доказательствъ. Сходство между обими пьесами дйствительно очень значительно не только по сюжету (который совершенно одинъ и тотъ же), но и по отдльнымъ сценамъ, зато есть не меньшая между ними и разница Такъ, напримръ, мсто дйствья, Шекспировой пьесы въ Италіи, а старой — въ Аинахъ. Въ прежней пьес у старика-отца, кром своенравной дочери, есть дв другія, по Шекспировой же комедіи — только одна, вслдствіе чего значительная чаетъ дйствія пьесы разработана совершенно иначе. Интересно также, что изъ соединенной съ настоящей комедіей исторіи пьянаго, одураченнаго простолюдина Шекспиръ удержалъ только прологъ и дв-три фразы во время дальнйшаго дйствія, заключеніе же, когда пьяница просыпается въ прежней обстановк, выпустилъ совершенно, чмъ уничтожилъ между обими пьесами вншнюю связь. Но, кром этихъ вншнихъ различій, еще боле бросается въ глаза разница самой разработки пьесы. Дйствіе Шекспировой комедіи развито гораздо тоньше и остроумне, характеры изображены рельефне, и наконецъ въ ней устранены въ значительной степени слишкомъ большая грубость и вульгарность многихъ сценъ первой. Вс эти обстоятельства приводятъ къ заключенію, что едва ли первую пьесу можно считать вышедшей изъ-подъ пера Шекспира, и потому гораздо врне предположить, что онъ только взялъ ее за образецъ и передлалъ. Мнніе это, конечно, такъ же предположительно, какъ и первое, а потому много распространяться о немъ не стоить, тмъ боле, что мы имемъ въ изданіи in folio текстъ пьесы, вышедшей безусловно изъ подъ пера Шекспира, о чемъ громко свидтельствуетъ, кром помщенія въ помянутомъ изданіи (сдланномъ товарищами поэта) именно этого текста, еще и то, что рука Шекспира обнаруживается въ немъ несомннно при самомъ поверхностномъ анализ пьесы.
Если бы собрать вс мннія, какія были высказаны относительно настоящей комедіи, и сдлать изъ нихъ общій выводъ, то мы увидли бы, что среди многихъ, очень различныхъ, взглядовъ на детали мнніе о пьес склоняется скоре къ дурному отзыву, чмъ къ хорошему. Большинство критиковъ нападало на грубость тхъ пріемовъ (напоминающихъ правила Домостроя), какіе мужъ своенравной жены употребляетъ для ея исправленія. Фактъ этотъ невольно наводилъ на вопросъ: какимъ образомъ Шекспиръ, далеко опередившій въ дознаніи женскаго сердца взгляды своихъ современниковъ и создавшій такія очаровательныя личности, какъ Миранда, Десдемона и Корделія, могъ рекомендовать и выставлять образцомъ такого рода отношенія между мужемъ и женой? Прозорливость нкоторыхъ мудрыхъ критиковъ во взгляд на этотъ вопросъ доходила до того, что они въ нарисованной Шекспиромъ картин хотли видть даже умышленное изображеніе тхъ семейныхъ отношеній, какія будто бы существовали между Шекспиромъ и его собственной женой. Не говоря о совершенной бездоказательности такого взгляда уже по тому только, что мы о семейной жизни Шекспира не знаемъ ровно ничего достоврнаго, взглядъ этотъ опровергается въ глазахъ понимающихъ цнителей Шекспира еще боле тмъ, что едва ли кто-нибудь въ состояніи заподозрть Шекспира въ перенесеніи на созданныхъ имъ лицъ его собственныхъ субъективныхъ взглядовъ. Такого факта нельзя подмтить ни въ одномъ изъ Шекспировыхъ произведеній, а потому нтъ никакихъ данныхъ предполагать это и въ настоящемъ случа.
Странная однако судьба выпала на долю этой комедіи, объявленной грубой и неудачной! Несмотря на этотъ приговоръ, можно съ увренностью сказать, что изъ всхъ Шекспировыхъ комедій она, безъ исключенія, осталась сагой популярной до сихъ поръ. Ее держать непремнно въ своемъ репертуар вс мало-мальски серьезные театры. Лучшіе актеры и актрисы всегда считаютъ обязанностью исполнить роли Петручіо и Катарины часто даже въ своихъ главныхъ, выходныхъ роляхъ. Очень много лицъ даже изъ образованной публики не видали на сцен никакой иной Шекспировой комедіи, кром этой: а наконецъ, если даже спросить мннія большинства, то мы наврно получимъ въ отвтъ, что, несмотря на вс упомянутые недостатки комедіи, личности героя и героини влекутъ къ себ какой-то невольной симпатіей, несмотря на ихъ отталкивающую вншность. Такой фактъ служитъ явнымъ знакомъ, что огульный неблагопріятный приговоръ о комедіи чисто вншній, и что если мы углубимся въ боле подробный анализъ, то придемъ къ совершенно другому выводу.
Взглянувъ на отношенія между Петручіо и Катариной только съ вншней стороны, мы дйствительно поразимся грубой стороной этихъ отношеній, — грубой, можно, пожалуй, сказать, до безобразія. Мужъ, морящій жену голодомъ, истомляющій ее безсонницей и т. п.— это ли, повидимому, не варваръ и не тиранъ? Неблагопріятный отзывъ критики иметъ съ такой точки зрнія полное основаніе. Его нельзя опровергнуть даже возраженіемъ нкоторыхъ защитниковъ Шекспира quand mme, говорящихъ, что въ грубыхъ поступкахъ Петручіо изображена общая идея, будто сила и твердость въ мужчин всегда имли и будутъ имть надъ женщинами какую-то обаятельную силу, заставляющую ихъ охотно подчиняться этой сил, хотя бы она выражалась даже въ жестокомъ вид. Такого рода мысль часто воспроизводилась въ литературныхъ произведеніяхъ всхъ временъ, при чемъ къ слову можно прибавить, что современные намъ писатели нердко заходили и заходятъ въ изображавшихся ими картинахъ гораздо дале того, что изобразилъ Шекспиръ. За примромъ ходить не далеко: стоить указать хотя бы на Золя и на его Bte humaine. Что сила и твердость такія нравственныя качества, помощью которыхъ человкъ, одаренный ими въ большей степени, чмъ другой, непремнно подчинить этого послдняго своему вліянію,— объ этомъ, конечно, никто не будетъ спорить. Правило это до того обще, что оправдывается въ жизни не только по отношенію мужчины къ женщин, но и наоборотъ. Но чтобы врно опредлить и оцнить это правило, необходимо договориться: въ чемъ же оно должно выражаться фактически, чтобы получить имя общаго? Если человкъ, одаренный большей физической силой, будетъ жестоко поступать съ существомъ сравнительно слабымъ и тмъ подчинитъ его волю своей, то при близорукомъ взгляд на предметъ можно будетъ, пожалуй, привести и этотъ примръ въ числ доказательствъ помянутаго правила. Скажемъ больше: въ жизни бываютъ даже такого рода случаи, когда слабое существо не только подчиняется такому обращенію, но даже привязывается къ своему мучителю какой-то необъяснимой любовью. Но такіе случаи принадлежатъ уже къ области психіатріи, а не этики, и ни въ какомъ случа не могутъ быть выдаваемы за общее правило. Для того, чтобы нравственное подчиненіе одного существа другому могло назваться нормальнымъ и достойнымъ, оно должно основываться не на страх передъ физической силой, а на уваженіи къ сил нравственной, при чемъ первымъ и главнымъ качествомъ этой силы должно быть то, чтобы боле сильное существо обладало прежде всего умньемъ владть собой, т.-е., иначе говоря, начало примненіе своей силы къ самому себ, да и вообще примняло бы ее не по капризу, а лишь для достиженія ясно сознанной, благой цли. Эта мысль до того проста и понятна, что отголосокъ ея мы находимъ даже въ правилахъ домостроя. Даже тамъ при преподаваніи дикаго правила, какъ мужъ долженъ учить жену — ‘вжливенько за руки держа’ прибавлено: ‘а наказавъ, пожаловать да больше и не поминать’. Значитъ, даже въ этомъ, самомъ дикомъ изъ всхъ трактатовъ семейной нравственности способъ исправленія рекомендуется не ради самого факта, но какъ средство для достиженія хорошей цли, посл чего и средство должно бытъ отброшено въ сторону. Перенося этотъ вопросъ на спеціальную почву отношеній между мужчиной и женщиной, можно съ увренностью сказать, что если и найдутся психопатки, готовыя преклониться предъ дикимъ кулакомъ, то такія личности будутъ составлять очень рдкое исключеніе, истинно же развитая женщина въ случа, если она даже признаетъ надъ собой власть избраннаго ею человка, сдлаетъ это никакъ не изъ преклоненія предъ его физической силой, но вслдствіе сознанія, что настойчивость его ведетъ къ дйствительно благимъ послдствіямъ, и что, сверхъ того, самыя свои требованія онъ проводить съ полнымъ сознаніемъ, чего хочетъ, или, говоря иными словами, вполн владя собой.
Обращаясь собственно къ Шекспировой пьес, мы увидимъ, что критики, произносящіе о ней безусловно неблагопріятный приговоръ, впадаютъ въ ошибку именно тмъ, что длаютъ свои заключенія на основаніи только вншнихъ, изображенныхъ въ пьес, фактовъ, упуская изъ виду психологическую ихъ подкладку. Пусть Петручіо морить свою жену голодомъ, пусть не даетъ ей спать, пусть буянить и кричитъ въ ея присутствіи (при чемъ замтимъ, что кричитъ онъ не на нее, а на слугъ),— все это, конечно, поступки грубые и непохвальные, но не надо упускать изъ виду, что вдь поведете его въ этомъ случа не боле, какъ искусно надтая маска, что, поступая такъ, онъ вполн владетъ собой и, сверхъ того, ведетъ себя такъ, преслдуя дйствительно благую цль, которой и достигаетъ. Взглянувъ на Петручіо такимъ образомъ, мы увидимъ, что личность его обрисуется передъ нами совсмъ въ иномъ, не только не грубомъ, но, напротивъ, въ очень симпатичномъ свт. При этомъ необходимо прибавить, что хотя такой взглядъ, конечно, не можетъ совершенно оправдать его поступковъ съ фактической стороны, и что сами по себ они все-таки останутся грубыми и непохвальными, но вдь извстно, что, примняя современную оцнку къ анализу собственно фактовъ Шекспировыхъ произведеній, намъ пришлось бы говорить противъ многаго и въ корол Лир и почти во всхъ другихъ пьесахъ. Каждый вкъ иметъ свои нравы, которымъ невольно слдуютъ вс, а потому и Шекспира надо судить какъ художника, по необходимости создавшаго свои произведенія только изъ того матеріала, какой былъ у него подъ руками.
Характеръ Петручіо въ томъ вид, какъ онъ созданъ Шекспиромъ, вполн соотвтствуетъ высказанному выше взгляду. Молодой человкъ, очень умный и, сверхъ того, обладающій врнымъ, уравновшеннымъ взглядомъ на жизнь, сознательно хочетъ устроить себ семейное гнздо, зная напередъ, что устроить его именно такъ, какъ хочетъ. Ручательствомъ за это служитъ ему вся его прошлая жизнь. Онъ много видлъ, много путешествовалъ, встрчалъ опасности лицомъ къ лицу въ бурномъ мор, въ шум битвъ и всегда выходилъ изъ этихъ столкновеній побдителемъ. Такъ ему ли было сомнваться въ томъ, что онъ суметъ создать себ обыкновенную домашнюю обстановку? Извстіе, что избираемая имъ подруга жизни капризна и зла, не только его не останавливаетъ, но, напротивъ, скорй забавляетъ. Неужели онъ, перенесшій такъ много, не справится съ крикомъ капризной женщины,— крикомъ, который страшенъ ему не боле, чмъ ‘трескъ расколотаго на огн каштана’? Надо прибавить, что, говоря такъ, Петручіо вовсе не хочетъ выразить къ женщинамъ какого-либо презрнія или сдлать имъ упрекъ въ ничтожеств характера. Напротивъ, образъ женщины, которая, какъ жена и подруга, должна внести въ домъ миръ, любовь, счастье и быть полноправной хозяйкой, стоитъ постоянно переть его глазами, и вс его стремленія состоятъ именно въ томъ, чтобы поставить свою жену въ такія съ собой отношенія. Увидя, что прославленные пороки Катерины не боле, какъ наружный нароетъ, не имющій глубокихъ корней въ ея душ, онъ придумываетъ средство усмирить ее ея же оружіемъ: на крикъ — отвчаетъ крикомъ, вдвое сильнйшимъ: на капризъ — такимъ же капризомъ: на упрямство — упрямствомъ. Казалось бы, что при такомъ равенств оружія борьба должна была кончиться ничмъ, но на сторон Петручіо было громадное преимущество, состоявшее именно въ томъ качеств, о которомъ сказано выше, а именно, что онъ умлъ владть собой, и потому, сражаясь равнымъ оружіемъ по виду, въ сущности былъ гораздо’ сильне. Результатъ оправдалъ его ожиданія. Въ борьб съ Катариной онъ сознательно возсталъ только противъ ея дурныхъ качествъ и, уничтоживъ ихъ, сберегъ нетронутыми хорошія.
Какъ ни симпатично нарисованъ Шекспиромъ основной характеръ Петручіо, нельзя однако пройти молчаніемъ, что въ немъ какимъ-то страннымъ образомъ проскользнула одна черта, не только не симпатичная, но, напротивъ, идущая совершенно въ разрзъ съ благопріятнымъ впечатлніемъ, какое производитъ вся его личность. Черта эта высказывается въ разговор Петручіо съ Гортензіо, когда на предложеніе жениться на двушк злой, но богатой, Петручіо отвчаетъ, что ему нужны только деньги, и что он скрасягь въ его глазахъ всякаго урода,’ будь онъ даже золъ, какъ самъ чортъ. Какимъ образомъ Шекспиръ допустилъ въ изображеніи Петручіо эту положительно неподходящую къ его характеру черту — сказать трудно. Былъ ли это недосмотръ и небрежность, или, можетъ-быть, въ тогдашнемъ обществ смотрли на этотъ предметъ иначе, но во всякомъ случа нельзя не сказать, что пьеса выиграла бы, если бъ сцена эта не существовала совсмъ.
Въ характер Катарины проведены съ замчательнымъ искусствомъ черты, длающія вполн понятными какъ ея исправленіе, такъ равно и возникшую въ ея душ горячую любовь въ Петручіо. По натур Катарина вовсе не зла. Она только вспыльчива и озлоблена. Если эти свойства приняли въ ней слишкомъ дурной видъ, то это объясняется вліяніемъ той среды, въ которой привелось ей жить до брака. Будучи двушкой очень умной и очень самолюбивой, она не умла лгать, а между тмъ ей пришлось жить съ отцомъ, ограниченнымъ почти до идіотизма, и съ сестрой, тихой и скромной съ виду, но фальшивой въ душ. Эту обстановку дополняла толпа пустыхъ ухаживателей, явно искавшихъ въ брак только денегъ. Такая удушливая атмосфера поневол вызвала въ душ Катарины протестъ противъ посланной ей судьбы и обострила выраженіе недовольства до такой степени, что манера ея себя держать дйствительно приняла очень непріятный видъ. Озлобленная противъ всхъ, кто ее окружалъ, она невольно прониклась предубжденіемъ даже противъ новыхъ знакомыхъ, а этимъ объясняется и тотъ пріемъ, какой встртилъ отъ нея Петручіо. Но зато, будучи очень умна отъ природы, она скоро почувствовала, что за грубой съ виду личностью Петручіо скрывалась прямая, твердая и, главное, правдивая душа. Потому становится совершенно понятнымъ, что поверхностная наслойка дурныхъ качествъ Катарины снялась какъ бы сама собой, при чемъ обнаружилось, что въ душ она была такъ же достойна такого мужа, какъ онъ былъ достоинъ ея.
Прочія лица комедіи не имютъ серьезнаго значенія. Личность Біанки блдна и выведена почти исключительно для контраста съ Катариной. Старикъ-отецъ, при нкоторыхъ забавныхъ комическихъ чертахъ, не представляетъ однако ничего особенно интереснаго, если разсматривать его какъ цльный характеръ. То же должно сказать и о всей серіи жениховъ. Только личность старика Груміо разработана съ искусствомъ, напоминающимъ руку Шекспира. Роль этого лица въ комедіи совершенно второстепенная, и введеніе ея въ пьесу оправдывается разв только неизбжнымъ въ то время требованіемъ публики, чтобы на ряду съ серьезнымъ дйствіемъ непремнно являлись для ея потхи шуты и клоуны. Но тутъ-то и сказалось необыкновенное умнье Шекспира, съ которымъ онъ, подчиняясь такому требованію, успвалъ удовлетворять ему безъ ущерба для истиннаго искусства. Оставивъ Груміо забавнымъ шутомъ, Шекспиръ умлъ придать ему и общечеловческія черты, изобразивъ въ этомъ маленькомъ человчк типъ тхъ тихенькихъ, забитыхъ слугъ, которые подъ маской вынужденнаго шутовства таили въ сердц и теплыя чувства и врные взгляды на жизнь, хотя и не могли выражать того или другого иначе, какъ въ робкой, приниженной форм, прикидываясь порой даже идіотами.
Лордъ.
Христофоръ Слэй, пьяный мдникъ.
Хозяйка корчмы.
Пажъ, музыканты, охотники, актеры и слуги.
Баптиста, богатый падуанскій дворянинъ.
Винченціо, старый пизанскій дворянинъ.
Люченціо, его сынъ.
Петручіо, веронскій дворянинъ.
Гортензіо, Гортензіо, женихи Біанки.
Траніо, Біондело, слуги Люченціо.
Груміо, Куртисъ, слуги Петручіо.
Старый странствующій учитель.
Катарина, Біанка, дочери Баптисты.
Жена Гортензіо.
Мсто дйствія въ Паду и въ загородномъ дом Петручіо.
(Входятъ Слэй и хозяйка корчмы).
Слэй. Я отколочу тебя!.. отколочу, какъ Богъ святъ!
Хозяйка. Въ колодку тебя, мошенника!
Слэй. Ахъ, ты, потаскуха!.. Въ род Слэевъ мошенниковъ нтъ… Прочитай старыя книги. Мы пришли съ Ричардомъ Завоевателемъ 1)., а потому пришей языкъ 1). Paucas pallabris. Къ чорту весь міръ! Sessa.
Хозяйка. Такъ ты не заплатишь за разбитые стаканы?
Слэй. Ни гроша!.. Клянусь святымъ Еремемъ. Ступай грться въ свою конуру.
Хозяйка. Я знаю, что длать: пойду за десятскимъ 3).
Слэй. За десятскимъ, за сотскимъ, за тысяцкимъ — за кмъ хочешь! Я сумю отвтить любому, а съ мста не тронусь!.. Пусть лзутъ хоть вс.
(Ложится на землю и засыпаетъ. Хозяйка уходитъ. За сценой охотничьи рога. Входитъ лордъ съ охотниками).
Лордъ. Пусть соберутъ, какъ слдуетъ, собакъ.
Бдняжка Рзвая совсмъ задохлась.
Горластаго сосворьте съ Мордашемъ.
А Серебро!.. Вотъ кладъ: напалъ на слдъ,
Гд сбились съ толку вс! Ты не замтилъ?
Тамъ, на углу?.. Собаки этой я
Не уступлю, давай хоть двадцать фунтовъ.
1-й охотникъ. Звонокъ, милордъ, не хуже Серебра,
Вы вспомните: онъ чуялъ звря тамъ,
Гд смолкли вс, на самый темный слдъ
Напалъ два раза, да вдь какъ удачно!
Песъ первый сортъ,— такого не найти!
Лордъ. Несешь ты вздоръ. Будь побыстр Эхо,
Онъ стоилъ бы двнадцати Звонковъ.
Сберите жъ ихъ да накормите всхъ,
Охотиться я буду завтра утромъ.
1-й охотникъ. Все сдлаемъ.
Лордъ (увидвъ Слоя). Кто это здсь лежитъ?..
Онъ мертвъ иль пьянъ?.. Живъ или ужъ отдалъ душу?
1-й охотникъ. Онъ живъ-то живъ, да накатился элемъ.
Согрться бы иначе мудрено,
Разлегшись спать на этакой постел.
Лордъ. Безпутный скотъ! Разлегся, какъ свинья.
Какъ гнусенъ образъ безпощадной смерти!
Пришла охота подшутить надъ этимъ
Пьянчугой мн. Что, если бы его
Снести въ постель, одть въ шелка и бархатъ,
На пальцы — перстни, возл — пышный столъ
Съ подборомъ блюдъ, блестящій рядъ лакеевъ…
Вдь одурлъ, пожалуй бы, совсмъ
Онъ, пробудясь въ подобной обстановк.
1-й охотникъ. Наврно такъ.
2-й охотникъ. Какую бъ скорчилъ рожу,
Проснувшись, онъ!
Лордъ. Вообразилъ себя бы
Онъ въ сладкомъ сн иль сладострастной грез.
Начнемте же, не тратя лишнихъ словъ,
А главное — умно ведите шутку.
Пускай тишкомъ снесутъ его въ мой замокъ
И тамъ уложатъ въ лучшую постель,
Соскоблятъ грязь съ лица и головы,
Крутомъ развсятъ радостныхъ картинокъ,
Накурятъ въ спальн деревомъ душистымъ,
А чуть начнетъ потягиваться онъ —
Пусть тотчасъ же раздастся возл спальни
Звукъ музыки, небесный, сладкій звукъ.
Чуть онъ заговоритъ — бросайтесь разомъ
И кланяйтесь униженно съ вопросомъ:
‘Что ваша честь желаетъ приказать?’
Одинъ неси серебряную чашу,
Другой — кувшинъ съ душистою водой,
Тотъ — возл стой съ расшитымъ полотенцемъ,
И разомъ вс твердите: ‘не угодно ль
Умыть вамъ руки, благородный лордъ?’
Кругомъ на стульяхъ разложите платья,
Вопросъ задайте, какъ желаетъ нынче
Одться онъ? Ведите рчь о псахъ,
О лошадяхъ на лордовой конюшн.
Словцо вверните, что его супруга
Въ отчаяньи, что долго такъ страдалъ
Болзнью онъ. Намъ надобно его
Уврить въ томъ, что будто онъ лунатикъ.
А чуть начнетъ себя онъ называть
Тмъ, кто онъ есть, твердите, что онъ бредитъ,
Что онъ — высокій, благородный лордъ.
Старайтесь все исполнить осторожно.
Когда умно наладить эту штуку —
То выдастся забава хоть куда.
1-й охотникъ. Ручаюсь, сэръ, сумемъ мы такъ ловко
Его надуть, что приметъ самъ себя
Наврно онъ за то, что мы наскажемъ.
Лордъ. Несите жъ въ замокъ бережно его,
И къ длу вс, пока онъ не проснулся.
(Слэя уносятъ. За сценой труба).
Поди взглянуть, кто тамъ трубитъ!
(Одинъ изъ слугъ уходитъ).
 , Быть-можетъ,
Какой-нибудь прозжій джентльменъ
Быть принятымъ желаетъ на ночь въ замк.
Ну, что? Кто тамъ?
Слуга. Актеры, сэръ, они
Вамъ предложить хотятъ свои услуги.
Лордъ. Пускай войдутъ. (Входятъ актеры).
Съ пріздомъ, господа!
Актеры. Благодаримъ покорно вашу милость.
Лордъ. Согласны ль вы остаться на ночь здсь?
2-й актеръ. Согласны, сэръ, но мы зато желали бъ
Вамъ услужить.
Лордъ. Я радъ отъ всей души.
(Указывая на одного изъ актеровъ).
Вотъ этого изъ вашей труппы помню
Отлично я. Игралъ передо мной,
Мн помнится, онъ фермерскаго сына
И такъ прекрасно сватался тогда
На знатной барын. Забылъ я имя,
Но роль провелъ онъ ловко и умно.
1-й актеръ. Игралъ тогда онъ, врно, въ роли Сото 4).
Лордъ. Ну, да, ну, да!.. онъ былъ великолпенъ.
Вы очень кстати прибыли схода.
Затялъ здсь забавную я шутку,
И вы, какъ знатоки въ такихъ длахъ,
Поможете, какъ должно, все наладить.
Вотъ дло въ чемъ: есть у меня одинъ
Знакомый лордъ. Онъ очень бы желалъ
Увидть васъ въ какой-нибудь піес,
Но я боюсь, сумете ли вы
Себя сдержать при немъ, не разсмявшись.
Въ манерахъ онъ большой оригиналъ
И, сверхъ того, не видывалъ театра
Ни разу въ жизнь, а потому при первой
Насмшк, взгляд иль какой-нибудь
Неловкой вашей выходк онъ тотчасъ
Обидится и выйдетъ изъ себя.
1-й актеръ. Не безпокойтесь: мы себя удержимъ,
Будь онъ смшнйшимъ въ мір чудакомъ.
Лордъ (слуг). Веди же ихъ и прикажи, чтобъ дали
Въ буфет имъ все, что о ни хотятъ.
Весь домъ и дворъ къ полнйшимъ имъ услугамъ.
(Служитель уводитъ актеровъ).
(Другому слуг). Ступай, найди пажа Бартоломея.
Пусть въ дамскій онъ однется нарядъ
И явится затмъ къ пьянчуг въ спальню.
А ты зови его съ покорнымъ видомъ
Сударыней, скажи, что если онъ
Мн хочетъ угодить, то пусть суметъ
Передразнить манеры знатныхъ дамъ.
Чтобъ обращался съ мужемъ онъ съ почтеньемъ.
Пусть очаруетъ пьяницу своей
Онъ нжностью, подсядетъ съ томнымъ взглядомъ,
Глядитъ въ лицо, съ покорнымъ видомъ спроситъ:
‘Что добрый лордъ желаетъ приказать
Своей жен? Чмъ выразить должна
Она любовь ему свою и ласку?’
И тутъ, склонясь головкой на плечо,
Обнявъ его, съ нжнйшимъ поцлуемъ,
Пусть разразится онъ потокомъ слезъ
Отъ радости, что вновь обрлъ здоровье
Достойный лордъ, что семь онъ лтъ себя
Воображалъ несчастнымъ, бднымъ нищимъ.
Когда мальчишка не суметъ плакать,
Какъ бабы вс, по первому значку,
То пусть натретъ себ глаза онъ лукомъ,
Головку луку сунетъ пусть въ платокъ.
Иди жъ скорй и все исполни мигомъ,
Что длать дальше, я скажу потомъ
Мальчишка передразнитъ въ совершенств,
Увренъ я, ужимки важныхъ дамъ.
Ужъ я теперь себ воображаю,
Какъ пьяницу онъ будетъ величать:
‘Мой милый мужъ!’ Боюсь лишь одного:
Не разразилась смхомъ бы прислуга,
Начавъ служить болвану за столомъ.
Пойду туда, чтобъ присмотрть за ними.
При мн они воздержатся врнй,
А то, пожалуй, всю испортятъ штуку. (Уходитъ).
(Слъй лежитъ въ богатомъ халат. Кругомъ слуги съ умывальникомъ, платьемъ и прочими принадлежностями туалета. Входитъ лордъ, одтый также слугой)
Слэй (просыпаясь). Ради самого Создателя, кружку эля!
1-й слуга. Бокалъ портвейну, благородный лордъ?
2-й слуга. Быть-можетъ, пожелаете варенья!
3-й слуга. Какой подать прикажете нарядъ.
Слэй. Съ чего называете вы меня лордомъ? Я — Христофоръ Слэй! Портвейну не пивалъ отродясь, а хотите угощать меня вареньемъ, такъ дайте вареной говядины. Какое я хочу надть платье — нечего спрашивать, потому что камзоловъ у меня столько же, сколько спинъ, чулокъ — сколько икръ, а башмаковъ — сколько ногъ. Да и то еще могъ бываетъ подчасъ больше, чмъ башмаковъ. Башмаки жъ такіе, что сквозь носки выглядываютъ пальцы
Лордъ. Храни васъ Богъ отъ этихъ жалкихъ мыслей!
Не странно ли?.. Богатый, знатный лордъ,
Поставленный высоко въ общемъ мнньи,
Поддался вдругъ такой блажной хандр!
Слэй. Вы, кажется, вздумали свести меня съ ума! Разв я не Христофоръ Слэй, сынъ стараго Слэя изъ Бертона? по рожденью разносчикъ, по ремеслу карточникъ? Разв не сдлался я потомъ вожакомъ медвдей и наконецъ мдникомъ? Спросите у Маріанны Гакетъ, толстой хозяйки въ Винкот. Она меня знаетъ, и если отречется, что я долженъ ей четырнадцать пенсовъ за эль, то зовите меня первымъ вралемъ въ цломъ христіанств! Кажется, я еще не въ блой горячк!
1-й слуга. Вотъ то, о чемъ рыдаетъ ваша леди.
2-й слуга. Вотъ чмъ своихъ печалите вы слугъ.
Лордъ. Вотъ почему вс близкіе не здятъ
Къ вамъ больше въ домъ: вашъ недугъ ихъ изгналъ.
О добрый лордъ!.. Припомните, какъ славенъ
Вашъ древній родъ! Возстановите прежній
Вашъ образъ думъ и отгоните прочь
Вс эти унизительныя бредни!
Взгляните лишь: толпа усердныхъ слугъ
Наперерывъ готовится исполнить
Все то, что вамъ угодно приказать.
Хотите музыки? Тсс… (музыка) тронулъ лиру
Самъ Аполлонъ, и двадцать соловьевъ
Ему въ своихъ усердно вторятъ клткахъ!
Быть-можетъ, сонъ смежаетъ вамъ глава —
Уложимъ васъ на ложе мы роскошнй,
Чмъ пухъ Семирамидиныхъ палатъ.
Угодно вамъ, быть-можетъ, прогуляться —
Устелемъ путь коврами мы для васъ!
Скакать верхомъ хотите на кон —
Вамъ скакуна снарядимъ мы со сбруей
Изъ золота и цнныхъ жемчуговъ!
Пустить хотите сокола — взовьется
Онъ ласточки быстре въ небеса!
Иль, можетъ-быть, спустить хотите борзыхъ —
Откликнется ихъ лай веселымъ эхомъ
Отъ ндръ земли до самыхъ облаковъ.
1-й слуга. Нужна гоньба?— и ланей и оленей
Опередитъ ватага вашихъ псовъ.
2-й слуга. Когда жъ угодно вамъ полюбоваться
На живопись, то мы покажемъ вамъ
Адониса на лон струй журчащихъ!
Увидите Венеру вы надъ нимъ,
Какъ средь втвей богиня притаилась,
Дыханьемъ робкимъ листья шевеля,
Какъ-будто бъ ихъ леляли зефиры.
Лордъ. Красотку Іо мы покажемъ вамъ.
Увидите, какъ молодая два
Сгубила честь, не разглядвъ обманъ!
Такъ наяву все написалъ художникъ!
3-й слуга. Увидите, какъ молодая Дафна,
Изранивъ ноги, мчится по полямъ,
И Аполлонъ, ее увидя, плачетъ,—
Живй нельзя изобразить ни слезъ
Ни крови ранъ.
Лордъ. Вы — знатный лордъ, инымъ
Вамъ быть нельзя. Краса супруги вашей
Затмитъ всхъ женщинъ въ нашъ ничтожный вкъ.
1-й слуга. И если бъ слезъ обильныя струи,
Пролитыя отъ горести и скорби,
Не исказили лзшаго лица,