Собраніе русскихъ сказокъ,
ПИСАННЫХЪ
Иваномъ Ваненко.
Сказка изъ похожденій слагается.
Казакъ Луганскій.
Мужъ задуритъ — полдвора горитъ, а жена задуритъ, цлый дворъ горитъ.
Стар. пословица.
II. Сказка о Парамон и о жен его Матрен
Предрчіе, сирчь присказка
I. О томъ, каково баба-Матрена жила съ Парамономъ
II. Отъ чего Парамоновой жен захотлось новыхъ чоботовъ
III. Какъ Парамонъ отправился за чоботами
IV. Какъ ошибся Парамонъ, и попалъ не туда куда надобно
V. Какъ Парамоновъ быкъ козломъ сдлался
VI. Что съ козломъ сталося
VII. Съ чмъ Парамонъ возвратился къ жен
VIII. О томъ, какъ узналъ Парамонъ, что у его жены порча есть
IX. Какъ служивый вылечилъ отъ порчи жену Парамонову
III. Сказка объ Иль женатомъ и о Мартын тороватомъ
Рчь о сказк
1 Приключеніе: Илья похалъ за гостинцемъ жен да и опростоволосился
2. Сталъ Илья и голъ и не правъ
5. И не ждешь да найдешь
4. Вотъ какъ порой надо жить въ город
5. Бери Илья, коль кобылка твоя
6. Илья да Мартынъ духъ перевели, позавтракали
7. Лысый Мартынъ Илью удивилъ
8. Илья ворожеей сдлался
9. Мартынъ съ Ильей за ворожбу въ длежъ пошли
10. Староста, Потапъ Миронычь, знакомецъ Мартына лысаго
11. Новыя хитрости Мартына лысаго…. 181
12. Лукавство Мартына и смышленая псня Лукерьина
15. Послдняя просьба Ильи женатаго
16. Что Илья принесъ въ гостинецъ жен
IV. Сказка о крестьянинъ Яковъ, до прозванію простая голова
II.
СКАЗКА О ПАРАМОН И ЖЕН ЕГО МАТРЕН.
Сказка о… нтъ, дозвольте прежде, люди добрые, порасправить кости старыя, пустошь поболтать, языкъ поразмять, къ сказк приготовиться.
Вотъ пережъ сего какая штука была?
здилъ Фока за море, набрался Фока разума: видлъ тамъ, высмотрлъ, что на земл трава растетъ, а по небу порой тучи ходятъ, порой только одно солнышко, а по ночамъ тамъ ясный мсяцъ глядитъ на землю-матушку, или одн яркія звздочки между собою переглядываются. Больше ничего не замтилъ Фока за моремъ, а привезъ съ собой Фока тетрадку-книжку маленькую, и въ той тетрадк много умнаго понаписано: написано правдиво и съ толкомъ про народъ заморскій, про ихнее житье-бытье, про ихъ правъ и обычаи. И эту тетрадку-книжку маленькую одинъ толстой Руской человкъ, выпросилъ у фоки и предалъ тисненію. И покупили книжки тисненые печатью гражданскою люди разумные, грамотные, стали читать и стали фоку расхваливать, а самъ Фока ни съ переда ни съ бока, ни съ конца ни съ начала, не пойметъ не растолкуетъ ни по книжк печатной, ни по своей тетрадк писаной, за что его люди разумные хвалятъ и жалуютъ. ‘Это за то,— онъ думаетъ,— что пилъ я сыту заморскую, лъ пряники чужеземные!’ А кто зналъ фоку прямо, слухомъ чуялъ его рчи, ощупью пыталъ голову, дивится не надивуется: откуда это у Фоки при пустыхъ рчахъ, при пустой голов набрался разумъ письменный?.. Толкуютъ съ собой, дивуются… ‘Плохо Фока баетъ, а грамоту знаетъ, дло диковенное!..’
Ахъ, люди добрые… не Фок-бъ дивиться, не Фок-бъ честь-слава: вдь въ дорог у Фоки былъ попутчикомъ Сава.
‘И къ чему это нашъ сказочникъ такую приплёлъ присказку негораздую!’ говорили — шушукали между собой братцы-товарищи: ‘не слушаетъ онъ нашего ума-разума, пускается въ ремесло безхлбное — чужаго ума ощупью допытываться!.. Зй, смотри, молодецъ!.. станешь выть по волчьи, цлое стадо волковъ прибредетъ, кто-то ихъ отгонитъ, тебя обережетъ!.. То-то мы дивимся, думаемъ, чего онъ бьется, надсажается, силится разсказать сказку мудреную, и словами кудреватую и рчьми смышленую… а онъ, сердяга, съ своей смышленостью, колеситъ все кругомъ гумна и думаетъ, что напалъ на прямую дорогу новую, только не пробитую, не протоптаную… Нтъ молодецъ-продавецъ, не тмъ ты товаромъ торгъ повелъ!.. Не будетъ теб барыша и выручки — сметанка хороша, да мала скрыночка. Что ты ходишь, набиваешься очками — слпому, сапогами — безногому, рукавицами — безрукому, умомъ-разумомъ — у кого голова что свищъ: въ одно ухо слово влетитъ, а въ другое и выпорхнуло!.. Взялся ты съ умными рчь вести, такъ чего же ты имъ про глупыя продлки разсказываешь?.. Они и сами смекнутъ, что гд надобно. А буде тебя угораздила нелегкая умнымъ ума прибавлять… то смотри, любезный, и самъ опростоволосишься!.. Ты, думая свозить на токъ свой хлбъ необмолоченый, свозишь его туда, куда люди добрые только навозъ кладутъ. У тебя лобъ-то не мдный, а голова не съ пивной котелъ, у тебя ума-разума и про себя не хватитъ порой, чего же ты лзешь съ нимъ по людямъ, которые сами не знаютъ, куда и свою такую обузу свалить!..
Разсказывалъ ты намъ присказки, морилъ насъ ими, помирать намъ не хотлося, да и уморы въ твоихъ присказкахъ не было!.. Дай-ко, послушай вотъ, и мы теб присказку вымолвимъ:
Ходила, въ старые годы, когда это еще наживалось между люду православнаго, ходила сваха сватать жениховъ-молодцевъ, ходила она по богатымъ домамъ, гд дочки невсты взрослыя, а у батюшекъ кошели не простые, вотъ она и настрочила рукописную грамоту, или регистръ, что ли, по ихнему, всмъ женихамъ-молодцамъ, своимъ будущимъ высватанцамъ, и дло тамъ понаписала она, если просто прочесть, а поразмыслить, такъ и выходитъ то дло бездльное!.. Пока она по дуракамъ ходила, то и сватьбы сводила и деньги брала, и отъ каждой сватьбы давай Богъ ноги, посл сватанья, то есть, ужъ видно, что старалась благое творить! Обходивши всхъ дурней въ этой сторон, забрела было и къ умнымъ за такимъ же промысломъ!.. Анъ одинъ насмшникъ и ввернулъ ей крюкъ, добавилъ къ ея регистру смыселу. Вотъ какъ это и сдлалось, вотъ и регистръ тотъ, прочти его! Что просто-то написано, то у бабы-свахи такъ и значилось, а что въ скобкахъ-то понаставлено, то вписалъ этотъ насмшникъ для поясненія.
1. У него дв лавки, да своя земля.
(Лавки т немного ветхоньки: об на четырехъ ножкахъ, за то земля въ новыхъ цвточныхъ горшкахъ понасыпана).
2. Торгуетъ катками да штофами.
(Комки большею частію изъ сбойни жеваной, а штофы не все битые, есть и безъ трещины).
3. Камни гранитъ.
(По мостовой, сердяга, цлый день шляючись).
4. Служитъ дльнымъ парнемъ — переводчикомъ.
(Слпыхъ съ моста на мостъ переводитъ и меньше гроша за разъ беретъ).
5. Молоть гораздъ.
(Каждый день безъ-умолку пересыпаетъ изъ пустаго въ порожнее).
6. Купецъ-не купецъ, не однодворецъ, а дворомъ завдываетъ.
(Ходитъ чемъ свтъ съ метелкою, чиститъ соръ по подъ-оконью).
7. Ходитъ снигирей ловить.
(На носъ собственный).
8. Слоны продаетъ.
(Слоняясь по улиц).
9. Рюмы распускаетъ.
(Хныкаетъ, гд надобно).
10. Такъ хлбъ достаетъ.
(Буде есть готовый, то съ полки и въ ротъ).
Смотри! что бы и съ тобой не поступили такъ разумники: не ввели бъ въ твою сказку замысловатыхъ крючковъ, твой же пай на тебя бъ не прикинули!..
Хоть ты не то, что баба-сваха-сплетница, ты и съ добрымъ своимъ суешься, да суешься-то не въ пору и не къ тому, кому надобно!
Понурилъ голову мой старикъ-сказочникъ. Видно, думаетъ, и впрямь я, подъ старость, безъ мры болтливъ сталъ, молчать бы мн почаще, лучше бы, ужъ меня и прежде за это ругали-ругали, хаяли-хаяли, а я-таки опять съ гршнымъ тломъ да въ горячій кипятокъ!.. Бываетъ, идетъ иному счастье такое безолаберное… иной скажетъ изъ десяти словъ одно умное, его по головк погладятъ, а иной весь вкъ умно говоритъ, да коли разъ обмолвился, то и пошлый дуракъ!.. такъ видно на свт устроено.
Да ну, такъ и быть, начну сказку рубить просто съ плеча, чтобъ была ни холодна ни горяча, а такъ, тепленькая: что бы у умнаго отъ холода языкъ не распухъ, а глупенькой не ожегся бы!
Вотъ вамъ сказка съ прикрасами, не съ моими, съ чужими лясами, я ее купилъ на толкучемъ, такъ не знаю, будетъ ли толкъ въ ней, она тамъ висла на веревочк, подъ деревяннымъ колышкомъ, еще и продалъ-то мн ее мужикъ съ рыжей бородой, въ нагольномъ тулуп. Вотъ видите, я все разсказалъ, ничего не потаилъ отъ васъ, а буде не врите, то сами подите справьтесь, спросите у него сказки такой, и онъ вамъ ихъ хоть сотню повынимаетъ и все одной масти, да еще съ фигурами, а у меня, извините, никакихъ фигуръ тутъ нтути.
Вотъ вамъ она…
СКАЗКА
О ПАРАМОН И О ЖЕН ЕГО МАТРЕН, И О ТОМЪ, КАКЪ ПАРАМОНЪ ХОДИЛЪ ВЪ ГОРОДЪ ЖЕН ЧОБОТЫ ПОКУПАТЬ.
I.
О томъ, каково Матрена жила съ Парамономъ.
Жилъ-былъ мужичокъ Парамонъ, малой во всемъ хватъ, да больно простоватъ, и женись онъ еще, съ дуру, на умниц, запропастилъ бдняга ни за что свою голову: то есть, просто жена изъ него, что хочетъ, то и длаетъ, какъ ей поволится, такъ его и поворотитъ и выворотитъ, ровно куль съ овсомъ сталъ бднякъ Парамонъ: повалятъ — лежитъ, поставятъ — стоитъ, захотятъ — набьютъ, захотятъ опять вытряхнутъ!. Просто, одурила парня женитьба, сбила съ толку, правду говорятъ, что станетъ овцой если загонять и волка
Ужъ какому, въ деревенскомъ быту, какому въ хозяйств толку быть, когда жена станетъ головой мужниной, а настоящая, доморощеная голова мужнина готова вмсто помела въ печи заметать!.
Такъ оно и вышло: что не надо-де дуги, коли есть дышло.
Былъ прежде у Парамона на гумн хлбъ, была на пол скотинка, кого бывало по пути занесетъ Богъ, то найдется про того и пирогъ и масла скрынка, и одежи всякой у Парамона, и другаго-прочаго попроси, все есть, всего сыщешь-бывало, одного не доставало: жены-сатаны, вотъ дядя Парамонъ и пріобрлъ себ таковую.
Была она съ мсяцъ тиха, знать боялась грха, а тамъ стала понемножку всбрыкивать, да какъ спознала, довдалась, что дядя Парамонъ для нее, что пугало для воронъ: только кажется съ виду страшенъ, а и рукой не взмахнетъ, хоть сядь ему на маковку, вотъ принялась Матрена учить Парамона, школить, муштровать на свою бабью стать, взяла повадку точатъ и кроить, длать изъ мужа то верхъ то подкладку… И хитра же была шельмовская!.. Въ людяхъ бывало сидитъ, не дышитъ, только Парамона и видитъ и слышитъ, онъ къ сосдамъ, и она за нимъ слдомъ, выйдетъ ли отъ нихъ онъ, и она вонъ, подетъ ли на базаръ, и она, что товаръ, ужъ торчитъ на возу!.. А какъ дома вдвоемъ глазъ-на-глазъ останутся… ну!.. тутъ бднякъ Парамонъ мста и подъ лавкой не отыщетъ, негоде на палатя залечь, тутъ только и слышна ея рчь, а уже его рчи впереди остаются, тутъ, какъ не смиренъ Парамонъ, а ужъ гляди въ оба зорко, что бы не досталось на об корки, легла ли жена спать, не тряхнись, не ворохнись, ни звни громко, что бы не потревожить ея милости, захворала ли какой лихой болстью, хоть днемъ, хоть ночью, за версту бги къ знахарк за лекарственнымъ снадобьемъ, а попробуй перечить, такъ кажись только и жилъ
Такъ вотъ я къ этому-то слово и молвилъ… какому же-молъ тутъ толку быть?
И дйствительно: Парамонъ и паримъто былъ хомякъ-хомякомъ, а какъ зачала еще муштровать жена бойкая, то сталъ такимъ олухомъ, что хоть воду на немъ вози, то есть, кажись, просто, обортай ему уздой голову, да скажи: ты-де конь! такъ онъ самъ въ оглобли впрягаться пойдетъ… Такъ бднягу загоняла жена, пусто ее!..
А еще и въ томъ толкъ: что какъ тамъ баба ни хитри дома, какъ ни економничай, что бы тамъ изъ горшка лишній уполовникъ щей выгадать, да пожиже кашу сварить, что бы крупъ меньше шло, а если мужъ своего добра за избою не можетъ сберечь, то скоро и въ изб нечего будетъ поставить въ печь!.. Такъ вотъ и нашъ гршный Парамонъ, думая и дома и на пашн, и въ овин и на току только про-жену одну, только размышляя ей угодить, не перечить бы словомъ да биту не быть, совсемъ растерялся сердяга умомъ-разумомъ: изъ страха, чтобъ жена не бранила, что зерно будетъ сыро, два овина сжегъ, взабытьи насялъ ржи къ весн, а къ зим горохъ, а не знавши какъ дла поправить, призанялъ всего у сосдей, что бы лишь жена ничего не провдала, пришло время отдать, денегъ нтъ, животами поплатился, да такими-сякими манерами не оставилъ у себя ни гроша въ кошел, ни зерна въ земл, а животовъ всего на все осталось: лошаденка кляча, коровенка ростомъ съ ягненка, бычишка не мудрый, да козелъ уже состарвшійся.
Баба-Матрена, хоть занималась себ хозяйствомъ, спрядала льну — по дв кудели въ недлю, да ткала въ годъ по холсту, она, видите, праздниковъ больше будней насчитывала и всего чаще смышляла, какъ бы лучше понарядиться, да въ люди явиться,— та къ стало ей нкогда и присмотрть было, что у мужа оставалось мало, да и то сплыло!..
II.
ОТЪ ЧЕГО ПАРАМОНОВОЙ ЖЕН ЗАХОТЛОСЬ НОВЫХЪ ЧЕБОТОВЪ.
Разъ, на сел, въ большой праздникъ, въ Семикъ, коли знаете, еще когда яишню пряженую готовятъ, да съ березкой пляшутъ, да припваютъ:
Подъ липою столъ стоитъ.
Подъ тмъ столомъ двица.
На двиц..
Тьпфу! что я вру, не такъ бишь оно поется!.. старость прихватила, все псни позапамятовалъ, да не въ этомъ сила!
Ну такъ въ этотъ-то большой праздникъ и дерни нелегкая старостиху Козминишну выдти въ новыхъ котахъ строченыхъ хороводъ водить..
Какъ увидла это Матрена Поликарповна, куда ее и веселье двалося и голову повсила, и лишни не стъ, только искоса на мужа поглядываетъ, другіе думаютъ: что съ ней стало? видно выпила мало, подносятъ вина.
‘Матушка, Матрена Поликарповна! покорно прошу!..’
— А вотъ я у мужа спрошу, велитъ ли еще пить, какъ бы битой не быть! отвчаетъ Матрена, кинулась къ Парамону и шепчетъ на ухо: смотрижъ у меня, ты завтра же купи коты такіе, какъ у старостихи!
Вишь вдь какая завистливая проклятая!
Парамонъ и голову понурилъ… вотъ-те курочка и махоточка (горшокъ): ползай не бось! теперь не спасетъ и авось, теперь хоть матушку-рпку пой, а коты купи, ужъ жена отъ своего слова не попятится!.. А на что ихъ добыть? Кабы ты знала да вдала, моего горя отвдала, думаетъ себ Парамонъ, запустивъ руку въ карманъ да изрдка на жену поглядывая, вдь намъ не бсы деньги куютъ, а на базар даромъ никому не даютъ, посмотрла бъ ты въ мой карманъ… вишь! тутъ вотъ одинъ кукишь — что хочешь, то и купишь!
Назавтра еще добрые люди спятъ посл праздника вчерашняго, иной пьянчуга, какъ ни рано встаетъ, а еще и опахмлиться не усплъ, а ужъ въ изб Парамона дребезжитъ Матрена, бьетъ языкомъ, что шерстобитъ струной жиленою…
Да куда ты все двалъ, куда промоталъ? пропьянствовалъ, прогулялъ!.. не даромъ видно безъ меня два-разъ на базаръ здилъ, вотъ теперь и нтъ ничего!.. Ахъ ты окаянный, ахъ ты голова непутная, забубенная! Да что ты затялъ? Да по твоему ли уму безтолковому такія дда?.. Ахъ ты чучело гороховое, ахъ дурацка стать!’
Парамонъ нигугу, сидитъ на лавк, подл самой двери, не шелохнется, только глазами похлопываетъ, да нтъ-нтъ на дверь взглянетъ, чтобы тягу задать, буде жена такъ озартачится, что кинется бить.
‘Да мн распрострли тебя на части, да дуй-те горой!.. Да хоть лопни ты, а чтобъ были коты, чтобы я ихъ видла… слышишь!.. Возьми своего бычишку да козла негоднаго, они то же, что и ты, только даромъ сно дятъ, веди ихъ на базаръ, ступай, и тамъ хоть себя заложи, а коты добудь… не то и мужемъ моимъ не будь, и на глаза не кажись, прибью я тебя, притаскаю, да и всмъ сосдямъ разскажу, что ты безпутничаешь.
Обрадовался несказанно Парамонъ, что жена его настроила сама какъ горю помочь, бухъ ей въ ноги…
— Матушка, Матрена Поликарповна, все исполню и сдлаю, лишь помилуй, прости моей дури — не срывай сердце на моей шкур!.. а позволь какъ приказала, позволь такъ учинить, продамъ я и козла и быка и заложу въ придачу себя-дурака, лишь бы только теб угодить, лишь бы теб услужить… окажи свою милость, позабудь мою провинность!
III.
КАКЪ ПАРАМОНЪ ОТПРАВИЛСЯ ЗА ЧОБОТАМИ.
Вотъ въ туже пору, въ тотъ же часъ и похалъ нашъ дядя Парамонъ въ городъ, слъ на быка и отправился, а козла-сердягу оборталъ за рога веревкою и пошелъ за собой, да столько бился, бднякъ, маялся съ своими животами, пока до города доплелся, что и сказать нельзя: быкъ-то ни вскачь ни рысью не уметъ бжать, а старый козелъ на другую стать: то кинется въ бокъ, то назадъ попятится. А! молвилъ Парамонъ упрямъ ты быкъ, что жена Матрена, а самъ только это вымолвилъ, да и зажалъ рукою ротъ, да и оглянулся назадъ, не стоитъ ли жена за нимъ, видитъ, жены нтъ, перекрестился до и зачалъ опять съ своими животами раздобарывать: упрямъ ты быкъ, да я упрямй тебя, не хочешь ты хать, такъ идижъ пшкомъ! Слзъ Парамонъ съ быка, накинулъ ему свой кушакъ на рога и пошелъ впередъ, а быка да козла за собой ведетъ и думаетъ: что, нелегкій васъ побери, давича вы все врозь да врозь, а теперь идете рядышкомъ небойсь!.. Толькобъ до города добраться, пусто васъ, сей часъ первому встрчному за ничто продамъ, а ужъ надъ собой ломаться не дамъ.
Такъ калякая да мрекая, да плетяся шажкомъ съ козломъ да съ быкомъ, по большой дорог, отбиваючи ноги, дошелъ Парамонъ къ ближнему селу, еще и къ обдни не благовстили, какъ онъ до мста довалился, да такъ упыхался, такъ сердяга взопрлъ, будто цлую чашку горячихъ щей сълъ, а чего теб, ему и вчера-то вечеромъ жена порядкомъ перехватить не дала!..
Вотъ вошелъ онъ на первый дворъ, попросилъ посндать чего бы недорогаго, и чего больше, встимо луку да квасу да хлба кусокъ, пора лтняя, да и не постъ же великій, такъ толокна не дадутъ небойсь.
Полъ-себ, покушталъ дядя Парамонъ, на скорую руку, а не то, думаетъ, въ городъ на торгъ не успешь, такъ долголь до бды оттоль въ дорог заночевать! Вынулъ Парамонъ изъ кошеля полтинку и расплатился за угощеніе.
‘Ты бы, дядюшка, говоритъ хозяйка, животамъ-то снца далъ.’
— Нтъ, тетка, что ихъ кормить попусту, вдь я ихъ на торгъ продавать веду, такъ оно все одно, будь они сыты или голодны, цна одна.
‘Да вишь они какіе тощіе и волъ-то кажетъ не больше городскаго козла откормленаго…’
— Эхъ тетушка-матушка, дуй ихъ горой, вдь не жалко бъ было, коли ихъ за деньги продать, а то вишь надо на коты мнять, такъ пусть ужъ они и сами будутъ не лучше, какъ кошки голодныя! надо правду сказать, и я теперь съ твоей лтней похлбки не сыте ихъ!
‘Ну инъ какъ хошь! прибавила тетка-дворница.
— Да такъ и хочу, какъ сказывалъ — молвилъ дядя Парамонъ.
IV.
КАКЪ ОШИБСЯ ПАРАМОНЪ И ПОПАЛЪ НИ ТУДА КУДА НАДОБНО.
Пошелъ опять дядя Парамонъ со своимъ добромъ, пошелъ тмъ же порядкомъ, тмъ путемъ. Долго ли коротко неблизко ли далеко ли, шагомъ или рысцой, сушью или грязцей, какъ ни пойдешь все таки до мста добредешь, черепаха ползкомъ, что и конь скокомъ, все таки доходитъ куда ей надобно. Такъ и нашъ дядя Парамонъ дошелъ-дотащился до города уже поздо къ вечеру, весь въ поту сердяга, точно въ воду окунутъ былъ, да глядь… анъ вотъ-те Мара еще орхъ, о жен ль думая, или о бык съ козломъ, иль о котахъ женинныхъ,— пошляндалъ онъ отъ села совсемъ въ противную сторону, да хоть и пришелъ въ село, да со всемъ въ незнакомое, невдомое.
Ну, думаетъ, бда теперь моя, видно къ худу такъ пошло на меня! Нелегкая знаетъ, какъ это я обмешулился! Однако какъ же быть, не назадъ же иттить, остаться видно тутъ переночевать да отдохнуть, да завтра подальше отправиться.
Такъ какъ ничего съ нимъ въ пути не приключилось особеннаго, кром какъ-то, что онъ, хоть не хотя, а долженъ же былъ животовъ покормитъ, то я вамъ и не стану разсказывать, а вотъ что было дальше, то, буде въ угоду, послушайте.
Пришелъ ли, пріхалъ ли, зав до по неизвстно, уже на другой день и тожъ къ вечеру, нашъ Парамонъ припожаловалъ въ городъ незнаемый, въ такой, что страшно и кругомъ посмотрть… настроено вишь домъ на дому, и людей-видишь разныхъ видлъ тьму, какъ опосля самъ разсказывалъ.
Пришелъ, спросилъ гд постоялый дворъ, показали люди добрые, эка вещь, и дворъ-то постоялый такой, что у его барина палаты меньше, страшно кажись и войти-то туда. Однако длать нечего, приходитъ плыть, коли брода лтъ, дядя Парамонъ давай своимъ умомъ раскидывать, какъ бы въ такія хоромы ночевать вкарабкаться! Вышелъ какой-то парень на дворъ, Парамонъ ему въ поясъ поклонъ.
‘Можноль, кормилецъ, не во гнвъ твоей милости, учинить мн такое благодяніе, дозволить здсь пріютиться, ночевать-остановиться двоимъ скотамъ моимъ да мн Парамону гршному?’
— Отъ чего же не можно, поди спроси дворника.
‘Да гд жъ мн найти его милость господина дворника? ‘
— А вонъ видишь онъ въ синемъ кафтан стоитъ.
Парамонъ опять поклонъ. ‘Благодарствую, родимый, на ласковомъ слов!’ поплелся къ дворнику и думаетъ: ну, отъ это отбоярился, какъ-то съ тмъ придетъ сговорить: вишь онъ въ кафтан какомъ, у насъ самъ староста, даже и по праздникамъ въ смуромъ похаживаетъ, а и съ тмъ не больно сговоришь.
Однако напрасно роблъ дядя Парамонъ, дворникъ только спросилъ чего ему надобно, безо всякихъ рчей веллъ козла да быка на двор оставить^ а ему самому на кухню идти.
Слава Теб, Господи! думаетъ Парамонъ себ, здсь страшно только снаружи, а внутри какъ и въ нашей изб, только мста побольше, а то есть и палати и печь, можно будетъ прилечь да переждать до завтра, вотъ бы бда, кабы меня на верьхъ повели, толку тамъ мало, только высоко отъ земли.
Однако немного погодя набуркалось столько народу въ кухню, что дяд Парамону показалась и эта широкая изба тснй чмъ его, но какъ онъ усталъ, что лошадь извощичья, то не смотря ни на жаръ ни на тсноту, прилегъ на лавку, прикрылся кафтаномъ да и уснулъ такъ, хоть бы теб въ изб собственной.
V.
КАКЪ ПАРАМОНОВЪ БЫКЪ КОЗЛОМЪ СДЛАЛСЯ.
Встаетъ поутру дядя Парамонъ ранымъ-ранешенько, умылся и Богу помолился и сталъ думу думать, какъ бы на базаръ отправиться? Сколько ни думалъ, самъ не придумалъ: кто-молъ его знаетъ, какой тутъ въ город порядокъ идетъ, можетъ на базар тснота страшная, можетъ впору и самому пройти, такъ лучше одну прежде скотину отведу да продамъ, а тамъ и другую пущу потомужъ пути, впрочемъ дай у людей спрошу, какъ это здсь длается?
Въ изб народу еще было кой-кого, нашъ Парамонъ высмотрлъ такого, что похуже одтъ: этотъ-де авось толкомъ сказать не поспсивится, высмотрлъ парня ощипаннаго, подслъ къ нему и спрашиваетъ:
‘А что, кормилецъ, скажи не откажи, посовтуй, какъ поступить: привелъ я сюда въ городъ двухъ животовъ продать, да не знаю, вмст ли ихъ вести аль поочереди?’
Парень усмхнулся и говоритъ: а у тебя какіе животы, лошади чтоль?
‘Нтъ, родимый, быкъ да козелъ всего на всего.’
— А какой быкъ, хорошей породы, Черкасской чтоль?
‘Нтъ, родимый, онъ у меня рыжій — этакъ изгнда.’
Парень опять ухмыляется. Я не про шерсть говорю, а что-молъ крупенъ ли, то есть какъ великъ твой рыжій быкъ?
‘Онъ гораздо больше козла, а ужъ не знаю какъ противъ вашихъ городскихъ, можетъ не придетъ подстать.’
— А за сколько намренъ продать?
‘И того не вдаю какъ сказать… сколько посулятъ не постою, дорожиться не буду, лишь бы съ рукъ долой!
Ну такъ ведижъ его продавать впередъ, а тамъ и до козла дойдетъ чередъ. А знаешь ли ты, гд базаръ у насъ?
‘Гд жъ знать, я впервой только пришелъ сюда.
— Такъ пойдемъ пожалуй вмст, я покажу.
‘Благодарствую, благодтель, сдлай милость такую, я тебя буду вчно благодарить… А куда же мн козла-то пріютить, пока я съ базара вернусь?’
— Оставь здсь у хозяина, не опасайся, не пропадетъ.
Радъ Парамонъ, что отыскалъ такого милостивца, мигомъ бгомъ на дворъ, отыскалъ дворника, заплатилъ за ночлегъ и сдалъ козла на руки, самъ накинулъ на себя кафтанъ, привязалъ быка и отправился съ своимъ новымъ знакомцемъ.
Прошли они большихъ улицы три да переулковъ нсколько, вышли на площадку, народу тамъ пропасть, такъ кишмя и кишатъ, кричатъ, голосятъ, а чмъ торгуютъ никто и не растолкуютъ: у инаго сапоги въ рукахъ, а самъ босикомъ ходитъ, а сапогами другимъ набивается, иной, въ армяк, носитъ пропасть всякагo-то платья на рук, думаешь онъ продаетъ его, а онъ у другаго кафтанъ торгуетъ, почти силой рветъ, и деньги въ руки суетъ, словно еще ему мало что есть у него. Парамонъ только дивуется.— Экіе, говоритъ, въ город люди торговые, видно не подеревенски живутъ, все мужички богатые.
Зазвался нашъ Парамонъ, а парень, который его привелъ, подшелъ къ одному молодцу-торговцу, что-то ему шепнулъ да на Парамона кивнулъ, а самъ затерся между народа, и не видать его. Парамонъ стоитъ да посматриваетъ кругомъ, кому набиться съ быкомъ, а того не замчаетъ, что его оступили молодцы-продавцы, между собою перемигиваясь да шушукая, а одинъ подшелъ, потрепалъ по плечу Парамона и спрашиваетъ:
— Что, добрый человкъ, али Максимъ что ли, какъ тебя зовутъ?..
‘Парамонъ называютъ.’
— То-то Парамонъ, это по вашему, по-деревенски, Парамонъ, а по нашему по-городски и Максимъ хорошо! Что это ты козла-то продать что ли хоть?
‘Какого козла?
— Вотъ, дурень, какого?.. А этого рыжа то-то, рогатаго, что съ собою привелъ?
‘Да какой же это козелъ? я козла на постояломъ двор оставилъ, а это быкъ:’
— Что?.. быкъ? Ахъ ты увалень, что ты это… ай вздумалъ дурить людей въ город? козла за быка продавать?.. ты думаешь мы, городскіе, глупый народъ, вашихъ деревенскихъ плутней и не провдаемъ… Смотрите, люди добрые, онъ быкомъ козла называетъ!.. скажите ему, что это такое?..
— Да что жъ, разв онъ и впрямь не видитъ, отозвался одинъ мужикъ съ рыжей бородой, что это козелъ! что онъ морочитъ что ли насъ?.. А за нимъ и вс завопили… ‘вишь, братъ, какой ловкой мужикъ, привелъ козла, да и говоритъ, что быкъ!.. Да какъ ты смешь православный народъ обманывать?..’
Парамонъ и струсилъ и дивится и самъ быка осматриваетъ со всхъ сторонъ…— Нтъ, говоритъ, ей Богу же я быка привелъ, да онъ же быкъ и есть, вся наша деревня знаетъ, да и жена, когда меня посылала, говорила…
— Дуракъ ты,— закричали на него,— а ты во всемъ и вришь жен?.. Да жены и не такъ обманываютъ…
‘Не одна жена, и на постояломъ двор говорятъ, что это быкъ, правда, одна баба сказала, что онъ не больше городскаго козла, да все же не совсемъ козелъ, а хоть малъ да быкъ!’
— Когда теб вс говорятъ, что это не быкъ, то и не смй перечить… а не то, отправить тебя на съзжую, такъ другое заговоришь.
‘За что же? если этотъ быкъ и впрямь не быкъ, всежъ не я его, того… не яжъ виноватъ.’
— Что съ нимъ калякать по пусту,— сказалъ мужикъ съ рыжей бородой,— коли онъ его продавать привелъ, то давайте покупать, ну, говори, борода, что стоитъ твой козелъ?
‘Да что стоитъ… я теперь не знаю какъ и сказать: если онъ взаправду быкъ, какъ я самъ покупалъ, то рублишковъ бы десятокъ взялъ…’
— Глупая ты голова, глухой тетеревъ, говорятъ теб вс, что ты спятилъ съ ума, такъ ужъ и не смй пустымъ мстомъ умничать! говорятъ теб, что ты козла привелъ, такъ козла и продавай, а людей не надувай! Вишь ты простота какая, ты еще видно не знаешь чмъ крапива пахнетъ!
Пригорюнился Парамонъ, то на быка посмотритъ, то на своихъ честныхъ покупателей, а т такъ къ нему и льнутъ, что мухи къ меду, не даютъ ему проходу, хотятъ чуть не силой быка отнять Думаетъ Парамонъ: врагъ его знаетъ, какъ это сталося!.. Кажись я козла на двор оставилъ, а быка привелъ, дорогой уже не перемнился ли онъ, а мн все сдается, что это быкъ!.. видно длать нечего, надо съ волка мы но волчьи выть 5 въ собачьей ста по собачьи брехать… махнулъ рукой и сказалъ: ну, буде онъ и вправду козелъ, такъ всежь десяти рублей стоитъ небойсь: онъ у меня прошлымъ лтомъ пашню пахалъ, а ваши городскіе козлы этого не сдлаютъ.’
— Да ты еще подсмиваешься!.. Пойдемъ на расправу къ судь, онъ теб растолкуетъ, какой породы животина твоя!
Парамонъ не въ шутку сроблъ, и такъ и этакъ, биться, маяться… на томъ бдняга и покончилъ, что молодцы-покупатели сунули ему въ руку сколько-то денегъ мелкихъ потертыхъ серебряныхъ, онъ было сощитать, а ему нахлобучили шапку по самыя плечи да каждый еще пристукнулъ по разу, и пока онъ выбился изъ подъ шапки своей да оправился, глядитъ, нтъ возл него ни продавцевъ ни быка, а только въ рукахъ три гривенника.
Всплакнулъ сердяга, утерся рукавомъ и пошелъ прочь отъ базара куда глаза глядятъ. Глядь, подвернулся опять къ нему тотъ молодецъ-сорванецъ-общипанецъ, что подбивалъ съ собой на базаръ итти, подвернулся, какъ вытный и спрашиваетъ:
— Что, дядя, за сколько быка-то продалъ?
‘Да то говорятъ не быкъ, а козелъ видишь былъ!..’ и поразсказалъ Парамонъ какъ и что съ нимъ подялось.
— Экой ты!— говоритъ удалый оборванецъ,— ты бы не продавалъ, а меня бъ подождалъ, это тебя обманули какъ нибудь, какъ это ты обмишулился? Эхъ не хорошо, не ладно, ты, кажется, молодецъ крпко сшитъ, да скроенъ не складно!.. у тебя вишь борода съ ворота, а умъ съ приколитокъ!.. какъ это на себя такую дурь напустить, быка за козла на базар спустить?.. эхъ, не ладно!..
‘Что длать, добрый человкъ, говоритъ Парамонъ, тяжело вздыхаючи, что длать?.. Твоя милость отъ меня отвернулся, а эти лиходи оступили кругомъ и продраться подальше не дали..
— Что же ты теперь намренъ длать?.. козла чтоль продавать?
‘Нтъ, родимый, ужъ боюсь пуститься на это: если уже здсь быка за козла приняли, то пожалуй козла за собаку почтутъ, нтъ, ужъ лучше его на сел продамъ гд нибудь, авось не дешевл городскаго дадутъ, хоть будетъ съ чмъ домой дойти.’
— Ну инъ ладно, жаль мн тебя да помочь нельзя, пойдемъ вмст до постоялова, я опять провожу пожалуй, мн, опять туда же путь лежитъ.
‘Очень благодаренъ, кормилецъ, да мн скоро-то нельзя: надо бы жен коты купить, а вотъ что станешь длать, не знаю какъ быть: сунули эти ахаверники мн деньженокъ, да купить на нихъ не придется, хоть бы ужъ еще своихъ доплатилъ: у меня есть рублишка съ два…’
— Пойдемъ вмст, изволь я покажу гд купить, съ меня, по знакомству, возьмутъ дешево’
Парамонъ радехонекъ. ‘Окажи милость, благодтель!’ И привелъ его благодтель въ лавку къ продавцу, а лавка та Богъ знаетъ съ чмъ, премудреная: всего товару въ ней только и видно какія-то желзки висятъ, да валяется разное стекло битое, да тряпки, да лоскутья суконные. ‘Гд же тутъ коты-то?’
— А вотъ онъ принесетъ… Эй, братъ, Василій! мы пришли у тебя коты купить, дай-ко намъ получше какія!.. Отдавай ему деньги, онъ достанетъ сей-часъ!
Ползъ Парамонъ въ кошель, досталъ деньги послдніе и отдаетъ, сердяга, чуть не плачучи, а кривой Василій посмотрлъ искоса на покупателей, взялъ деньги и говоритъ: — Войдите, обождите: у меня здсь этаго товара нтъ, а я въ палатку сбгаю!
И точно, мигомъ слеталъ, принесъ коты… ну ужъ и коты!.. Фу-ты!.. Парамонъ и глазамъ не врилъ: зеленые, лощеные, краснымъ ремешкомъ обведены, и гд сшиты не видать: все смолкой замазано! Очень радъ Парамонъ, что хорошу штуку купилъ, и о бык позабылъ, хоть нтъ ничего въ кошел, да на душ стало веселй, жена не обидится.
Кланялся, кланялся Парамонъ за такую обнову, а кривой Василій, такой ласковой, говоритъ: — коли хочешь еще приходи, и лучше, говоритъ, добуду и дешевле возьму!
И парень-добрякъ не совралъ, проводилъ Парамона до постоялова, и спросилъ когда онъ домой пойдетъ и въ какую сторожу, пожелалъ Парамону хорошаго пути и распростился съ нимъ какъ надобно.
VI.
ЧТО ТАКОЕ СЪ КОЗЛОМЪ СТАЛОСЯ?
Не звая долго, не мшкая, собрался Парамонъ въ дорогу, уложилъ коты за пазуху, вздохнулъ разъ о бык, взялъ козла и отправился обратнымъ путемъ, такимъ, же чередомъ, какъ и прежде шелъ.
А знакомецъ его забжалъ давно впередъ, отыскалъ своего пріятеля, Яшку солдата-служиваго и разсказалъ по какой дорог Парамонъ пойдетъ и кого за собой поведетъ… Кажись на что бы это, что у людей за любопытство такое имется?
Идетъ-бредетъ Парамонъ домой, привязалъ козла веревкою крпко на крпко и тащитъ за собой да думаетъ… Козелъ упирается, какъ будто ему жаль съ городомъ разстаться, а Парамонъ знай его тащитъ, да говоритъ себ на ум:— нтъ, непутный, не быть теб въ город, а пойдемъ въ село, тамъ все-таки ты пригодишься, а въ город взятки-гладки: назовутъ тебя козломъ, да и возьмутъ даромъ, а меня прибьютъ: не торгуй такимъ товаромъ, нтъ, здсь не по деревенскому, здсь купить — какъ козулю убить, а продать — какъ блоху поймать, здсь покупать ладно, а продавать накладно!
Такъ-то идя да раздобарывая, тащитъ Парамонъ козла, да какъ вспомнитъ зачмъ въ городъ онъ отправился, то вынетъ изъ-за пазухи коты да и посмотритъ на нихъ, и станетъ ему веселй, и опять онъ поволочетъ сердягу своего козла прикрученнаго.
Вотъ и идетъ онъ таковымъ манеромъ, такой ловкой поступью идетъ глухой улицей, только прошелъ не много, а изъ переулка за нимъ слдомъ и вывернулся молодецъ-оборванецъ, что коты покупалъ, да еще и не одинъ, а съ солдатомъ-Яшкою, и вотъ они тихомолкомъ, не стуча, не спша подкрались сзади къ Парамону да и хвать за веревку, а Парамонъ думаетъ, что это все козелъ упрямится, ну сильнй тащить да ругать его больше прежняго, межъ тмъ молодецъ-знакомецъ отвязалъ козла и былъ съ нимъ таковъ, а солдатъ-Яшка оборталъ себ голову веревкою, что козелъ привязанъ былъ, и идетъ за Парамономъ упираючись, а Парамонъ все таки тащитъ, знай таки надсажается.
Вотъ, какъ только молодецъ-знакомецъ увелъ козла изъ виду, солдатъ-Яшка стукъ ногой о землю, и давай назадъ пятиться.
‘Что? ай зацпился, псиная порода!’ молвилъ Парамонъ на козла досадуючи, отлянулся — вотъ-те на!.. вмсто козла стоитъ солдатъ обортанъ веревкою, и голову повсилъ и руки сложилъ, ни слова не говоритъ, а плетется за Парамономъ, переступаетъ, какъ будто такъ надобно.
Парамонъ разинулъ ротъ и руки распустилъ: что-молъ это за оказія?
— Что такое, думаетъ, ай мн мерещится?.. Потянулъ веревку, и служивый идетъ потупившись, выпустилъ веревку — и служивый сталъ какъ вкопаной… Парамонъ инда вскрикнулъ: — ‘что это такое? кто тутъ это такой?’
— Да это я,— отвчалъ Яшка жалобнымъ голосомъ,— бывшій козелъ твой, опять я, видишь, сталъ чмъ быть надобно, а впрочемъ теб перечить не смю, что длать, твоя воля! куда хошь туда и веди, что пожелаешь, то со мной и длай!
‘Полно, служивый, морочить! скажи жъ, гд мой козелъ?’
— Я все жъ, и козелъ, и служивый, это все я одинъ.
‘Какъ такъ?’
— Да такъ: я, видишь ли, проклятъ отцемъ съ матерью за одно дло фальшивое, они мн сказали: что вотъ-де ты сынъ такой-сякой, понадлалъ-де ты сынъ непутное, такъ вотъ теб и зарокъ: быть теб, сыну нашему, козломъ, а не солдатомъ, и быть теб до тоихъ поръ, пока не нападется на тебя добрый хозяинъ и не захочетъ тебя не дождясь твоего вка другому продать!’ — Вотъ ты напался на меня, добрый человкъ, былъ я у тебя козломъ время не малое…
‘Да, сказалъ Парамонъ, я тебя еще позапрошлое лто на базар въ деревн купилъ.’
— Ну, то-то и есть, почти въ позапрошломъ году со мной и случилась эта оказія!.. Да, теперь видно, либо я уже Бога умолилъ, либо родители простили, на свое чадо сжалились, а можетъ и ты, добрый человкъ, Богу угодливъ, такъ ради твоей правоты и моя вина выкупилася!
‘Да оно, дядя-козелъ, то, служивый бишь, оно конечно, передъ людьми-то можетъ я и правъ совсемъ, да жена-то моя не туда глядитъ: все меня виноватымъ становитъ, все меня да меня бранитъ, такъ оно мн и чудно кажется, что ради моей правоты ты-то оправился: гд же, кажись, искать правости у виноватаго?’
— А разв твоя хозяйка-то больно грозна, дядюшка?
‘Вотъ ты какой забывчивой, а не помнишь, какъ ты, бывши козломъ, бывало наровишь овса съ горстку унесть изъ закрома раскрытаго, такъ она бывало тебя цпомъ иль коломъ изъ-за плетня ихлобыснетъ, глядишь, ты бывало только взвизгнешь да и драла задашь?’
— Да, дядюшка, помню, какъ забыть, она вдь, случалось, и теб спуску не даетъ…
‘Ну этаго ты, чаю, не прикидывалъ, вдь она все наровитъ меня въ изб покомшить, такъ ужъ оно длать нечего, хоть и больно да не стыдно, бокамъ не повольно да людямъ не видно.’
— Такъ, дядюшка, такъ, да за чтожъ, кажись, такое обижательство?.. вдь ты кажется малой доброй и простой..
‘Эхъ, братъ, служивый, или козелъ, какъ тебя, коль бы ты, чмъ два-то года козломъ быть, хоть бы мсяца на три мужемъ сдлаться попробывалъ, такъ бы узналъ смакъ въ людскомъ жить-быть, смекнулъ бы, что часто такъ прилучается, часто въ житейскомъ быту случается: что чмъ было волу ревть, анъ телега скрыпитъ.’
— Ахъ дядя, дядя! жаль мн тебя, да тебя глядя я и самъ ровно другой сталъ, простъ ты, простъ, какъ не поврить пословиц: видно и сзаду что Парфенъ!
‘Нтъ, это отца звали Парфеномъ, а меня Парамономъ зовутъ.’
— Я вдь знаю, неужлижъ столько у тебя служивши да еще не знать, что ты Парамонъ Парфенычь!
Ну, думаетъ Парамонъ, коли знаетъ мое имя и отчество, видно онъ точно у меня служилъ! Позадумался и спрашиваетъ:
‘Ну что дядя, козелъ, ай служивый… какъ тебя велишь чествовать?’
— Да какъ хоть себ, такъ и зови, все едино по мн.
‘Что же мн съ тобой длать теперь?’
— Да нешто: теперь веди позавтракать, а ужо на базаръ поведешь.
‘Какъ на базаръ?’
— Чтожъ длать, я твой холопъ, такъ ужъ изъ твоей воли не выступлю, да ты же и деньги платилъ за меня, такъ надо теб ихъ выручить!
‘Вотъ теб внучка онучки, а бобовъ не купилъ,’ сказалъ Парамонъ ухвативши себя за бороду, ‘вотъ теб какая бда еще длается… вишь, накорми его, служиваго, да веди на базаръ на свою пагубу: и людей честныхъ разгонишь и мн такой нагоняй дадутъ: да какъ это можно продавать слугу царскаго? Да этаго николи и во сн не пригрзится, негоде на яву повстрчать!.. Дай (такъ все это размышляетъ себ Парамонъ) дай ужъ я скажу, что-молъ такъ отпущу, ужъ-молъ на продажу не хочу вести!..’ и говоритъ служивому: ‘ну, ступай, братъ, домой! что тебя по базару таскать, ступай съ Богомъ!.. поминай меня Парамона гршнаго.’
— Пожалуй, если ты уже такой милостивый, я на базаръ не пойду, изволь, а ужъ покормить не откажись: вдь ты мой бояринъ, а я твой холопъ, такъ теб должно меня и поить и кормить..
‘Эко, братъ-служивый, вдь ты отслужилъ у меня, такъ за что жъ мн и кормить тебя?’
— Да за старую службу покорми на прощань.
‘А чмъ я тебя стану кормить? Вотъ будь ты козелъ, я тебя бъ сномъ пожалуй удовольствовалъ., а теперь чмъ стану?..’
— А теперь я служивый, такъ мн бъ щецъ да кашки, сивухи да бражки, вотъ я бы и сталъ какъ встрепаной, а коль не накормишь такъ, то я негожусь на службу царскую, буду хворать, въ гошпитал вкъ пролежу, грхъ будетъ и твоей душ и моему тлу мука не малая… Охъ! вотъ и теперь чую — такъ и подводитъ животъ… охъ, батюшки родимые! охъ, сть хочу!
Да съ симъ словомъ бухъ нашъ служивый на траву и давай валяться, да стонать, да охать, да сть просить.
Видитъ Парамонъ — бда неминучая какъ пустится прочь отъ служиваго… да отбжавши чуть не съ полверсты, оглянулся и смотритъ, что съ тмъ длается?.. А служивый, будто насилу перемогаючись, всталъ и идетъ въ противную сторону, кулаками глаза утираючи, будто слезами заливается отъ горькой обиды Парамоновой. Жаль стало сердягу Парамону Парфенычу, ну онъ служиваго опять догонять… подбжалъ къ нему, задыхается…
‘Послушай, братъ-служба, не пняй на меня!.. ей-ей, вотъ-те Христосъ, я бы тебя напоилъ, накормилъ, да денегъ нтути, какъ же мн быть?.. Не пняй пожалуйста!.. Есть у меня алтына съ три всего, да самому на дорогу надобны: я на нихъ кром хлба да воды ничего и сть не буду ни постнаго ни скоромнаго, жаль мн тебя… вотъ возьми кушакъ, можетъ продашь въ город за сколько нибудь, можетъ теб служивому и хорошія деньги дадутъ, можетъ можно будетъ и калачъ купить, такъ на здоровье себ и съшь его! Отдалъ бы я теб и женнины чоботы, да нельзя, право слово нельзя… затаскаетъ жена, свта увидть не дастъ, только покажусь безъ нихъ!’
Служивый остановился, взялъ кушакъ, посмотрлъ на Парамона — и плакать полно.
— Ну,— говоритъ,— старый хозяинъ, спасибо, спасибо теб!.. если не можешь большимъ, хорошо, что и этимъ благодарствуешь!.. За это сослужу я теб службу современемъ, если прилунится мн въ вашей деревн быть… Вотъ видишь ли что: бывши еще козломъ у тебя, я замтилъ, что жена твоя, не въ проносъ слово, порченая, она бы не стала такъ съ тобой обходиться да надъ тобою командывать… знаешь ли что: попробуй-ко полечи ее, вотъ видишь какъ: ты, какъ придешь домой, то и прикинься простякомъ, будто ты ничего не знаешь, а вдь ты малой смышленой, тебя не учить стать!.. Вотъ ты прикинувшись этакимъ манеромъ и залзь на печь, и лежи на лвомъ боку не ворохнись, буде жена теб станетъ что говорить, молчи не отвчай, буде станетъ куда посылать, не вставай, а самъ все таки лежи на лвомъ боку, вотъ какъ она начнетъ уже очень крпко къ теб приступать, ты тутъ и оправься, вскочи съ печи да вдругъ къ ней, погладь ее по голов, а самъ приговаривай: ‘тпруся, тпруся!.. полно бурена, тпруся, ай снца хошь?’ Да побги таки за сномъ, принеси да ее и попотчивай!.. прикинься такъ, какъ будто ты ее и взаправду за корову почелъ… такъ вотъ ты тутъ и увидишь, что будетъ съ нею: просто ты всю порчу какъ рукой снимешь, она у тебя будетъ по нитк ходить!.. Да, ужъ поврь слову солдатскому!.. Прощай же теперь!
Солдатъ-Яшка пошелъ прочь, а Парамонъ поджалъ руки, уставилъ глаза въ земь и думаетъ: а что, и за правду вдь солдатъ-козелъ правду сказалъ?.. вдь дйствительна моя жена порченая!.. вдь это мн нельзя было спознать, а ему оборотню какъ не смекнуть.
VII.
СЪ ЧМЪ ПАРАМОНЪ ВОЗВРАТИЛСЯ КЪ ЖЕН.
Кой-какъ да кое-какъ дотащился Парамонъ до деревни своей, истощалъ сердяга такъ что вчуж жаль, а все это его неисправило: не покинулъ привычки бояться жены. Не дошедши до избы еще за четверть версты, вынулъ коты, поднялъ ихъ да такъ и несетъ: какъ только-де завидитъ жена, то авось спасибо вымолвитъ, иди хоть покрайности отъ нее мн брани миновать.
Идетъ ближе, такъ у него сердце и дрожитъ… вотъ дверь отворилъ и жена передъ нимъ! Парамонъ жен поклонъ и покупку ей…
И точно, Матрена-жена какъ будто умилостивилась, взяла коты, полюбовалась на нихъ и на полку поставила, а мужа даже за столъ посадила и сть дала и стала еще распрашивазь, что онъ въ город видлъ и какъ и что тамъ дется?.. И какой тамъ народъ и всли избы бленыя, а ли просто черныя есть, и прочее…
Парамонъ веселъ несказанно, что жена его покупку приняла, и что сть-то ему дала и что еще съ нимъ раздобарываетъ, уписываетъ съ голодухи инда за ушами пищитъ, а между тмъ не упускаетъ жен на вопросы отвчать и разсказываетъ: ‘диво-де не городъ, чего тамъ нтъ: воротъ, воротъ… а оконъ не перещитать и счетчику, и фонарей и людей… а по латы… такъ куда ты, не найдешь такой и лстницы, чтобы до крыши долзть, а внутри палатъ, тожъ какъ и у насъ въ изб: и печь и полати, и столъ и скамьи, только умывальникъ не на двор, а въ изб, да изба гораздо поболе…’
Ну вотъ стала Матрена разспрашивать дале: какъ онъ животовъ продавалъ, за сколько и сколько денегъ принесъ?
‘Что, говоритъ Паоамонъ, вотъ тутъ-то со мной и сдлалась штука мудреная: быкъ-то козломъ и осоротился…’
— Какъ козломъ?
‘Да лукавый его знаетъ какъ, гляжу, веду быка, а привелъ козелъ говорятъ, да и спорить не велятъ, козелъ да и козелъ, хоть ты лопни, козелъ!’
— Ты таки-такъ и продалъ за козла?
‘Радъ бы не продать, такъ купили насильно, видно ужъ у нихъ обычай такой: одинъ при мн тамъ тожъ насильно у бабы кафтанъ купилъ, хоть у самаго у него такихъ кафтановъ двать нкуда.’
Матрена уставилась на Парамона и вритъ и нтъ, кажется онъ передъ ней никогда не лгалъ, а теперь еще и божится и крестится.
‘Да это еще не все, говоритъ Парамонъ, знаешь ли что: козелъ-то, что мы для приплода держали, вдь то не козелъ, а солдатъ вдь былъ онъ, вишь оборотень…’
Матрена еще больше дивуется и смотритъ на Парамона, не рхнулся ли онъ.
— Да какъ это ложно?.. Что это городишь ты?
‘Ей-ей правда истинная, онъ вишь отцемъ съ матерью проклятъ былъ за одно дло фальшивое, такъ отъ этаго козломъ и сдлался.’
Не знаетъ, что и подумать Матрена Поликарповна, своего мужа выслушивши, постой же, говоритъ себ на ум, спрошу у кумы, бываюгъ ли такіе оборотни?.. кажется мой мужъ врать не гораздъ, откуда ему довелось сплесть такую исторію? И не стала больше Парамона разспрашивать, онъ и радъ этому случаю, залегъ на печь.
А Матрена тотчасъ давай коты примривать, надла ихъ и ходитъ по изб, и себ на ноги поглядываетъ.. ну, говоритъ, душа утшилась, экіе коты, настоящіе городскіе, лучше старостихиныхъ!.. Вотъ и не дурно мужа дурака имть: что захочу, то и получу отъ него!
И поджигаетъ Матрену показать всмъ свою обнову. Идетъ на двор дождь, грязь порядочная, а ей не терпится, сей часъ, говоритъ, къ кум пойду, какъ увидитъ такъ и ахнетъ и завтра же разскажетъ всему селу… сей-часъ пойду!.. Надла коты и отправилась.
VIII.
О ТОМЪ, КАКЪ УЗНАЛЪ ПАРАМОНЪ, ЧТО У ЕГО ЖЕНЫ ПОРЧА ЕСТЬ.
Вечеряетъ на двор. Парамонъ въ изб давно выспался, а все не встаетъ, покрякиваетъ: думаетъ себ: ‘ай да я молодецъ!.. и бды миновалъ, и дива повидалъ, и жену удовольствовалъ! напоила она меня, накормила и ласковымъ словомъ надлила, а что еще ужо будетъ… то ужъ хм! да молчи!.’ и усмхнулся самъ себ Парамонъ на печи лежучи, на теплой грючись, уставилъ глаза въ потолокъ, али въ притолку и думою бродитъ по матиц.
А тутъ и случилась оказія:
Пошляндала по своимъ знакомымъ баба Матрена въ новыхъ чеботахъ, да и занеси ее лукавый въ другое село, дескать мало своимъ, дай чужимъ покажу!.. анъ вотъ-те гд тетка задоринка… не дошла до села не дошляндала, какъ глядь, что-то мокро ног, что за притча? нагнулась взглянуть, анъ отъ чеботовъ криваго Василья только верхушки остались, а подлетковъ нтъ, отвалились прочь, ровно были припаяны. Матрена прежде струхнула было: не навожденьель дескать лукаваго, а посл и позадумалась: это-де насмхъ мн сдлано, а потомъ и ругаться начала: это-де мужъ надлалъ непутный, пусто его, знать на то, чтобы я не ходила въ гости въ новыхъ котахъ!. ‘Доброжъ! молвила Матрена, и задумала зло.’
Парамонъ на печи лежитъ да на бревны, что въ потолк, поглядываетъ, да дивуется своей удачи нежданной-негаданной, какъ вдругъ распахнулась дверь и вбжала въ избу Матрена жена злая, босая, растрепаная, страшно и гадко взглянуть и залилась звонкимъ голосомъ съ перекатами… Гд ты, мошенникъ, насмшникъ, такой сякой!.. а?.. куда спрятался песья порода, собачій сынъ? а?..
