Rachilde
TPИ POЗЫ *)
(Свтская исторійка)
*)Переводъ съ рукописи М. Кузмина.
Три розы, Рашильд, Год: 1909
Время на прочтение: 5 минут(ы)
‘Аполлонъ’, No 2, 1909
Сидя на пуфф, обтянутомъ, какъ тло кожей, полосатымъ шелкомъ цвта семги съ серебромъ, поэтъ Роперсъ цвтисто разсуждалъ о женщинахъ, положа нога на ногу, которыя — онъ зналъ были красивы, a графиня Клотильда слушала его, улыбаясь.
Полумракъ сумерокъ вызывалъ безвольность, можетъ быть, даже немного желанья. Лнивые, удлиненные нсколько къ низу, глаза, горькое выраженіе рта, рыжіе усы, уже посыпанные срой амброй воспоминаній, пальцы, слишкомъ обремененные перстнями, сюртукъ, слишкомъ въ талію, вкрадчивое мальчишество, иногда пугающее своею неожиданностью,— все придавало Роперсу видъ стариннаго придворнаго, какого нибудь распущеннаго философа, благороднаго искателя приключеній, и кром того — любителя окружающей роскоши, живущаго во времена Регентства.
— Я не люблю,— говорилъ онъ голосомъ, привыкшимъ скандировать стихи,— я не люблю, когда меня обвиняютъ въ ненависти къ женщинамъ, потому что женщины потеряли бы для меня всю цну, если бы я ихъ ненавидлъ, a такъ какъ, въ сущности, я ихъ люблю, я не простилъ бы себ, если бы внушалъ имъ страхъ, какъ не простилъ бы имъ, если бы он мн его внушили. Когда вечеромъ, совершенно интимно, наедин съ Вами, которая въ счетъ не идетъ, оставаясь для меня только другомъ, я могу мечтать, я мечтаю о темной нормандской лодк, которая отвозила меня на войну… Я принадлежу къ нсколько боле отдаленной эпох, чмъ повсы. Я былъ здорове ихъ, и лепестки розъ, пролитыя въ ихъ крови на гильотин, имютъ для меня мене прелести, чмъ вы думаете… Море!— (Роперсъ гибко вскочилъ и зашагалъ по будуару развалистой походкой матроса, раскачивая туловищемъ, такъ что скриплъ на немъ черный сатиновый кушакъ, обернутый три раза, какъ носили въ тотъ годъ, вмсто жилетовъ, что придавало поэту циничную небрежность свтскаго нагрузчика.) — Море!.. Ахъ, графиня Клотильда, принцесса поэзіи, жрица извращенности, Вы ничего не знаете ни обо мн, ни о мор. Что значитъ мой разсказъ о причудахъ писателя, когда его выслушиваетъ писательница? Мы — суетны! сочиненьица, маленькая музыка! Знаете ли вы, что y меня была нормандская барка? Барка, на высокой корм которой была вырзана медвжья морда съ пастью, еще точащей слюну посл прожеванной рыбы, барка еще боле пьяная убійствомъ и терпкимъ виномъ побдъ, чмъ безсмертный корабль Ренбо? Я пришелъ въ міръ поэзіи, насытившись крпкою пищей, симфонія сраженій, оркестрованная не для салоновъ, библейская легенда безъ вуалированной наготы, исторія любовныхъ похищеній безъ любви! Я испытывалъ голодъ и жажду, благоговйно неся трупъ Сирены, которая не хочетъ больше пть, такъ какъ люди боятся грозъ и сдлались картонными плясунами и ихъ одежда — переплеты книгъ, безсильные и бездушные.— Графиня, y васъ капиллеры неизвстнаго сорта, откуда вы ихъ достали? (Роперсъ прервалъ свою рчь, наклонясь къ голубому севрскому горшечку, гд дрожали тонкіе волосики зеленаго растенія).
— Я не помню — въ ‘Лувр’ или въ ‘Bon Marche’, вроятно. Это — привившееся растеніе. Но продолжайте, мой другъ: вы такъ хорошо отплыли.
— Не смйтесь, Клотильда. Насъ заставляетъ сходить съ корабля именно то, что ли — слишкомъ хорошо привившіяся растенія. О да, трупъ Сирены оставляетъ несшія его руки непріятно липкими, но это — не прикосновеніе самой истины. Я видлъ ее мертвою, столь сладостно прекрасною, что можно было бы желать жить съ единственной цлью отомстить за нее. И ея закрытые глаза, нкогда блиставшіе зеленымъ блескомъ отъ черныхъ рсницъ, теперь будто склеенные каплями чернилъ, ея закрытые глаза смотрли на меня черезъ блдныя вки и, казалось, кричали:— я мертва, оттого что зорко видла!— Зачмъ ее пережилъ я, знавшій ее, съ дтства влюбленный въ прощальную легенду? Графиня, буря бушевала на мор, въ моемъ сердц страстнаго моряка, молніи, какъ обнаженные нервы неба съ содранной кожей, бросали блдный блескъ на это мраморное чрево… покрытое красными жилками, такъ какъ въ эту ночь ее изнасиловали и она истекала кровью (Роперсъ вздохнулъ). Въ это время путешествій, образовывающихъ юношество, я самъ, веселый матросъ, разв и я не насиловалъ ее?— но мн отдали ее мертвой, и я бжалъ, унося ее, прямо впередъ, не зная куда, оплакивая красоту, любовь ея и свою скорбь. Я больше не плачу. Я понялъ въ тотъ бурный вечеръ, что океанъ составленъ изъ слезъ любви. И я усталъ отъ этого бга, усталъ, какъ на зар посл бала. Вы понимаете меня? Если бы я смлъ говорить обыкновеннымъ языкомъ, я бы сказалъ, что морская болзнь въ ту роковую ночь заставила меня выплюнуть женщину. Но отъ Сирены я не отрекся, я набожно похоронилъ ее съ моей нормандской лодк, привязавъ ядро къ ногамъ: такъ врный юнга топитъ судно въ виду врага, оставшись одинъ на палуб. Честь поэта меня принуждала къ тому! Я заходилъ слишкомъ далеко, слишкомъ высоко, чтобы потомъ быть въ состояніи жениться на другихъ, на тхъ, что съ совершенно естественной граціей идутъ по подлому cyxoму пути. Я происхожу отъ первой въ мір пвицы и сцена ея смерти баюкала меня бшенными волнами.
Клотильда разразилась смхомъ, сдлавшимъ ея задумчивое лицо совсмъ молодымъ.
— Мой бдный Роперсъ, зачмъ мучить себя этимъ акробатнымъ презрніемъ къ простому языку? Будучи настолько одареннымъ для борьбы съ фразой и грубымъ жестомъ, зачмъ такъ бояться простыхъ вещей? Я бы хотла женить васъ на дочери нотаріуса, которая очаровательна, Роперсъ поглядывалъ на свои перстни, обвелъ глазами будуаръ. Восточныя ткани, жемчужно-желтыя, еще смутно блестли тамъ и сямъ, китайскіе божки слдили за нимъ своими гадкими, мудро сдержанными взглядами, Діана — охотница натягивала свой лукъ, и букетъ мимозъ высилъ за нимъ свои золотые колокольчики — маленькія неподвижно-веселыя гремушки въ намшливаго хорошаго вкуса.
Роперсъ снова слъ посл бурной рчи. Былъ ли онъ печаленъ или только обманутъ въ ожиданіяхъ? Нельзя было угадать, такъ какъ настоящія рыданія звучали въ его голос, когда онъ говорилъ о своей прошлой жизни, о тайнахъ своей юности. Наврно онъ зашелъ дальше, чмъ думалъ, въ символическій океанъ, о которомъ говорилъ, и считалъ для себя славой то, что не было даже его преступленіемъ.
У нкоторыхъ писателей все — не боле, какъ литература, но что въ Роперс пребывало самымъ врнымъ,— это его подлинная страсть къ этой женщин, принцесс литературы, жизнь которой, столь же легендарная, какъ и его, ему внушала почти страхъ, настолько пустой онъ ее чувствовалъ, какъ и свою, настолько управляемой лишь втромъ безумствъ, свирпо дующимъ въ горячемъ мозгу создателей химеръ.
Графиня Клотильда откинулась, чтобы, коснувшись кнопки, заставить расцвсть цвтокъ свта. Роперсъ ее увидлъ такою же, какъ всегда: странной женщиной, скрывающей свою игру, рдко смющейся. Брюнетка съ тонкими губами, теплыми, умными глазами, она была одта въ платье съ монашескими складками и окутана въ черный вуаль, которому придавала отблескъ неба длинная вышивка изъ голубоватыхъ блестокъ.
— Роперсъ, хотите мою ‘дочь нотаріуса’?
— Нтъ, я предпочту чай.
— Вы отлично знаете, что въ непріемные дни y меня не пьютъ никакого чая.
— Значитъ, вы меня терпите.
— Я надзираю за вами, да.
Это было жестоко. Поэтъ всталъ и, весь трепеща, подошелъ къ ней.
— Зачмъ вы оскорбляете меня, графиня! Мы оба изъ одной семьи. Мы абсолютное предпочитаемъ глупости, и если соглашаемся писать, чтобы меньше говорить, это потому, что мы слишкомъ много думаемъ о мертвой Сирен въ нашихъ безнадежныхъ сердцахъ, Вы полюбили бы меня просто, если бы посмли, и я увренъ, что, несмотря на мои пороки, приключенія, ужасную репутацію, вы бы имли къ такому любовнику, какимъ я могу быть, уваженіе тмъ большее, то оно состояло бы изъ вашей благодарности къ любви, наконецъ стертой. Вамъ тоже неизвстна естественная любовь. Любовь привившаяся — не лучшая. Ее достаютъ въ ‘Лувр’ или въ ‘Bon marche’, какъ ваши капиллэры.
Графиня пожала плечами, выражало ли это недовольство или негодованіе? Особенно снисходительная до сихъ поръ къ отклоненіямъ разговора, она остерегалась замтить въ этомъ эксцентричномъ Роперс человка, какъ вс. Какъ упрямый ребенокъ, она обхватила руками колни, сдвинутыя будто въ защиту отъ всякаго мужского поползновенія.
— Я не могу любить тхъ, которые знали Сирену раньше меня.
— Вы сами — Сирена больше другой, такъ какъ вы никого, вы никого не любите, даже — говорятъ — вашего мужа…
Графиня Клотильда быстро встала. Она хотла отдать приказаніе, крикнуть что-нибудь въ телефонъ, чтобы избжать тяжелаго взгляда Роперса. Поэтъ понялъ, что на сегодня дло проиграно. Нужно было хоть выйти изъ него красиво, спасти го, что она исключительно любила въ немъ: всегда живущую поэму авантюриста и салоннаго фантазера, и онъ прошепталъ совсмъ нжно, голосомъ такъ непохожимъ на только что бывшій тонъ моряка, носимаго бурнымъ втромъ.
— Клотильда, злая принцесса, послушайте меня еще немного. Это — сказка. Вы требуете, чтобы я женился, я вамъ надодаю, и вы ищете для меня простую женщину съ примитивными желаніями? Я исполню ваше требованіе, но съ однимъ условіемъ. A именно, чтобы выбранная вами для меня двушка могла, съ совершенно закрытыми глазами, назвать мн цвтъ трехъ розъ, которыя я сорву для нея въ моемъ саду, въ нашемъ символическомъ саду: блой, красной и желтой, эти цвта она должна угадать единственно по различію запаха. Если она не ошибется, я подумаю. До свиданія, графиня. Разв я не достаточно простъ?
И поднявъ къ своимъ губамъ руки Клотильды, онъ ихъ медленно повернулъ, чтобы поцловать въ ладонь.
Она улыбнулась ему снова снисходительно и покорно. И снова между ними пробжалъ трепетъ невозможнаго.