Шапка Ивона.
Шапка Ивона.
Разсказъ Жана Экара*).
Переводъ съ французскаго М. М. Красновой *).
‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 5, 1897
Шапка Ивона, Экар Жан, Год: 1897
Время на прочтение: 11 минут(ы)
*) Авторъ не прибавилъ отъ себя ни одной подробности къ этой исторіи. Онъ передалъ здсь одинъ изъ тхъ фактовъ, которымъ только скептики не поврятъ, потому что здсь обрисованъ самоотверженный человкъ — полный душевной красоты. Прим. автора.
*) Жанъ Экаръ — современный французскій писатель. Его первые разсказы были посвящены изображенію провинціальной жизни южной Франціи. Особенное вниманіе обратили критики и читатели на молодого писателя посл его большого романа ‘Черный алмазъ’. Прим. переводчицы.
Дйствительно, это былъ неисправимый бретонецъ.
Это былъ истый бретонецъ, по своему упрямству и необыкновенному пристрастію къ пьянству.
При всемъ томъ, онъ былъ чуднымъ матросомъ. Вс офицеры его очень любили. Я былъ тогда лейтенантомъ, и въ одно время съ Ивономъ мы вступили на палубу ‘Formidable’, судна, которое шло подъ адмиральскимъ флагомъ.
Ивонъ не шутилъ службою. Неутомимый въ работ, быстрый въ исполненіи приказаній, онъ былъ, говоря по совсти, самымъ исправнымъ матросомъ.
‘Долгъ службы прежде всего’ — это былъ его лозунгъ, врность ему обуздывала даже его порокъ — слабость къ вину, у Ивона была своя особая манера напиваться, онъ соблюдалъ при этомъ извстный порядокъ, въ который вносилъ сознаніе важности своей служб во флот,— самому государству, а также и сознаніе своего личнаго достоинства.
Наивность Ивона и разныя его чудачества были до крайности забавны, но въ его присутствіи товарищи воздерживались отъ смха, зная, что онъ былъ вспыльчивъ и не любилъ шутокъ.
Добрый малый постоянно высылалъ своей жен почти все свое жалованье. То небольшое количество денегъ, которое Ивонъ оставлялъ себ, онъ долго копилъ, пока, наконецъ, не составлялась сумма, достаточная для такой выпивки, какую онъ называлъ основательнымъ, разумнымъ пьянствомъ.
Все время до этого Ивонъ велъ себя безукоризненно.
Онъ только собиралъ на дн своего мшка т драгоцнныя монеты, благодаря которымъ, наконецъ, настанетъ столь желанный день, когда сбудутся его мечтанія — день, посвящаемый водк.
Мшокъ Ивона — это цлая поэма. По вншнему виду онъ былъ очень широкій, какъ вс мшки матросовъ. Главное его отличіе отъ другихъ, подобныхъ ему мшковъ, состояло въ томъ, что онъ былъ весь разрисованъ однимъ товарищемъ Ивона, мечтавшимъ когда-нибудь сдлаться художникомъ. Этотъ товарищъ написалъ на мшк Ивона разные рисунки нестираемыми чернилами и даже красками, очень яркихъ тоновъ. На середин мшка былъ изображенъ большой морской щитъ, поддерживаемый двумя перекрещивающимися морскими флагами, на щит красками трехъ цвтовъ изображена была группа веселящихся матросовъ, нкоторые изъ нихъ поддерживали другъ друга подъ руки, другіе, побжденные хмелемъ, уже лежали на земл, нсколько человкъ стояло поодаль, въ такихъ позахъ, какъ извстные персонажи на картин Рубенса ‘Кермесса’. Тутъ же внизу была надпись: ‘Да здравствуетъ вино Франціи!’
Пока у Ивона было мало денегъ, чтобы какъ слдуетъ повеселиться, устроивъ себ настоящій праздникъ, онъ никогда не отпрашивался со своими товарищами на берегъ. Нсколько стакановъ его не удовлетворили бы, ему требовалось гораздо больше: онъ хотлъ насладиться ‘до полноты чувствъ’. Все или ничего — неправда ли? Ивонъ понималъ пьянство идеально. Онъ любилъ постепенно съ начала дня понемногу напиваться и, наконецъ, насладившись всми степенями опьяненія, свалиться съ ногъ. Посл всхъ наслажденій полное забвеніе всего! А чтобы достигнуть этой блаженной минуты, ему надо было порядочно-таки жидкости! Право, онъ не былъ слабымъ ребенкомъ! Онъ гордо носилъ свою матросскую куртку. Ивонъ былъ человкомъ, котораго не уложили бы на мст нсколько бутылокъ. Онъ могъ бороться съ огромною бочкою. Онъ только тогда удовлетворялся, когда бочка была пуста…
И вотъ подобными шутками его всегда осаждали товарищи. Но онъ ихъ выдерживалъ съ достоинствомъ: когда совсть покойна, ничто не смущаетъ.
Надо было видть, какія необыкновенныя приготовленія предшествовали наканун всмъ его праздникамъ,— тмъ днямъ, когда онъ ходилъ съ корабля на берегъ, чтобы опустошить свой кошелекъ.
Со дна своего знаменитаго мшка Ивонъ вынималъ прежде всего, съ особеннымъ благоговніемъ, старый кисетъ для табаку, который служилъ ему копилкою. Онъ съ минуту смотрлъ на него растроганнымъ взоромъ, такъ какъ уже одинъ видъ его давалъ полное представленіе о тхъ радостяхъ, какія Ивонъ черезъ него получитъ.
Затмъ Ивонъ долго разсматривалъ содержимое кошелка, закрывалъ его и взвшивалъ на рук и, наконецъ, клалъ кошелекъ въ карманъ, потомъ онъ вынималъ изъ своего мшка зеркальце и внимательно разсматривалъ себя въ него.
Красивъ былъ нашъ молодецъ — широкоплечій, съ тщательно расчесанною бородою, его волосы, подстриженные подъ гребенку, своимъ блескомъ и цвтомъ напоминали бобровый мхъ, его красныя губы показывали блые, острые зубы, точно у акулы.
Шапка Ивона, сдланная изъ грубаго холста, натянутаго на легкое ивовое кольцо, была у него всегда немного на затылк, причемъ надъ его лбомъ, какъ бы съ самохвальствомъ, бросалась въ глаза надпись золотыми буквами: ‘Formidable’, по плечамъ нашего матроса, точно флаги, развивались втромъ два конца ленты, украшенные золотыми якорями.
Ивонъ былъ всегда очень аккуратно и чисто одтъ, его шея, немного красная, выдлялась изъ полосатаго трико, его рубашка была разглажена, даже воротникъ былъ слегка накрахмаленъ, что было не по форм… но въ дни торжествъ ‘онъ себ разршалъ нкоторыя отступленія’. Начальство его очень любило и въ эти дни многое спускало.
Командиръ судна выказывалъ Ивону особое расположеніе, родъ нкотораго уваженія, полнаго добродушія и снисходительности, которыя проявлялись въ его отеческой фамильярности съ матросомъ. Ивонъ этимъ гордился.
Какъ только Ивонъ попадалъ на берегъ, въ день своихъ праздниковъ, онъ моментально исчезалъ.
— Вотъ, нашъ Ивонъ отправился искать славы!
Было ли это въ Брест, Тулон, Алжир, Тунис, Пире, везд происходило одно и то же.
По какимъ безвстнымъ закоулкамъ скитался нашъ матросъ въ свои священные дни, его товарищи не знали. Трактиры порта, честно открывавшіе свои двери при восход солнца и выставлявшіе на соблазнъ публики разные яды — до него не касались. Ивонъ плавалъ по малоизвстнымъ отдаленнымъ окрестностямъ. ‘Большому кораблю, большое и плаванье’. Онъ ничего не боялся. Нашъ бретонецъ поражалъ своей смлостью всхъ незнакомцевъ.
Ивонъ былъ вренъ своей жен. Онъ требовалъ себ въ тавернахъ только права кричать и ударять своимъ сильнымъ кулакомъ по столу, заставленному бутылками и стаканами. Разгулявшійся матросъ довольствовался тмъ, что обращался къ кутившимъ тамъ женщинамъ на ‘ты’, или, обнявъ ихъ рукой за талію, подъ вліяніемъ винныхъ паровъ, уже представлялъ себ, что переживаетъ мимолетный сонъ настоящей любви, длящейся всего одну минуту… Когда же эти несчастныя двушки длались съ нимъ слишкомъ фамильярны, Ивонъ съ достоинствомъ ихъ отстранялъ, давая понять, что, угостивъ виномъ, онъ уже отблагодарилъ ихъ за компанію и больше имъ нечего отъ него ждать.
Затмъ достаточно выпивъ, порядкомъ нашумвъ, опрокинувъ почти вс столы и стулья въ отдаленныхъ кабачкахъ, Ивонъ длался пасмурнымъ и немного пошатывался. Онъ слегка накренивался, какъ судно, во время небольшого шторма. Потомъ, какъ ‘Formidable’ во время бури, Ивонъ то и дло наклонялся, то на правый бортъ, то на лвый.
Какъ только Ивонъ замчалъ это за собой,— его совсть все время бодрствовала,— онъ бралъ себ подъ мышку бутылку съ остатками абсента или водки, три четверти которой онъ уже осушилъ съ своими собутыльниками, и приступалъ къ расплат по счету, причемъ соблюдалъ необыкновенную аккуратность. Ивонъ до двадцати разъ пересчитывалъ т послднія деньги, съ которыми долженъ былъ разстаться, затмъ, собравъ вс свои силы, онъ уже довольно твердою поступью возвращался на пристань, оставивъ кутить другихъ своихъ компаньоновъ, не столь благоразумныхъ, какъ онъ.
Ивонъ ни за что на свт не хотлъ пропуститъ срокъ, къ которому слдовало явиться на судно. ‘Служба прежде всего’. Съ этою мыслію нашъ молодецъ торопился на пристань къ тому мсту, гд обыкновенно приставали баркасы съ ‘Formidable’. На пристани Ивонъ располагался всегда на такомъ мст, откуда, былъ увренъ, что прибывшіе съ судна товарищи замтятъ его и возьмутъ съ собой. Здсь онъ снималъ жилетъ и устроивалъ себ изъ него родъ подушки, затмъ, допивъ остатки изъ бутылки, уже мертвецки пьянымъ закончивалъ свой хорошо проведенный праздникъ. Теперь Ивонъ достигалъ своего идеала и спалъ сномъ праведника.
Привычки Ивона были всмъ извстны и, когда онъ спалъ, подъзжавшіе гребцы еще издали искали его глазами, а штурманъ съ борта ‘Formidable’ указывалъ имъ дорогу и кричалъ:
— Я вижу моего Ивона отсюда. Это не человкъ, это какая-то огромная свая для привязыванія канатовъ. Смле, ребята! У меня глазъ врный… это, безъ сомннія, онъ!
Матросы причаливали, каждый что-нибудь да прибавлялъ отъ себя:
— Это, конечно, онъ! Ахъ, ты бродяга! Вотъ негодяй! Право, теперь онъ дошелъ до полнаго удовольствія! Онъ круглъ, какъ бочка! Онъ, молодчина, не ошибся, выпилъ какъ слдуетъ!
Матросы подбирали Ивона, кто за руки, кто за ноги, и укладывали, какъ мертваго, на дно лодки. Раздавалось ‘отчаливай!’ и Ивонъ и другіе матросы, бывшіе на берегу, вс возвращались на ‘Formidable’. Дорогой смхъ не умолкалъ, матросовъ особенно занимало, какъ при такомъ состояніи Ивонъ могъ быть аккуратенъ и ни разу не заснулъ гд-нибудь въ таверн или на улиц.
Слдующій эпизодъ отлично рисуетъ характеръ Ивона и несокрушимую силу его порока.
Случилось какъ-то разъ, что одна лодка была спущена съ судна по какимъ-то обстоятельствамъ раньше обычнаго времени, но нашъ Ивонъ уже былъ на сборномъ пункт и спалъ, какъ тюлень. Гуляка разсчитывалъ поспать на земл еще смло часовъ пять, но, могу васъ уврить, что въ то же время онъ былъ не въ состояніи выразить не только какого-либо протеста, но даже не понималъ, что съ нимъ происходило. Матросы, какъ всегда, перенесли Ивона совсмъ соннаго на бортъ ‘Formidable’, гд онъ проснулся только на другой день.
— Однако, Ивонъ, ты, кажется, желаешь отличиться? Вчера ты вернулся изъ отпуска двумя часами раньше!
Услышавъ эти слова отъ одного своего товарища, Ивонъ воскликнулъ:
— Я вернулся раньше срока! Это невозможно, скоре солнце и луна сойдутся, чмъ это случится! Пусть посметъ кто-нибудь это утверждать!.. Я пришелъ къ сборному пункту какъ всегда, когда мн надо было, зная, что товарищи не могутъ меня унести оттуда раньше обыкновеннаго прихода лодки!..
— Да вдь ты былъ пьянъ и ничего не помнишь!.. Да, дружище, ты былъ достаточно хорошъ… тебя несли, какъ грузъ. И угостился же ты, должно быть, здорово, и очень здорово!
Разузнавъ смыслъ этихъ шутокъ, Ивонъ ‘во имя справедливости’ и для разршенія своего недоумнія пошелъ къ командиру.
Увидя командира, Ивонъ посмотрлъ на него серьезно, потомъ сталъ вертть въ рукахъ свою полотняную шапку, въ которой подъ непромокаемой подкладкой лежали: щепотка табаку, наперстокъ, черныя и блыя нитки, а можетъ быть и какіе-нибудь дорогіе для нашего бретонца амулеты.
— Что теб надо, любезный?
Тогда матросъ началъ свободно:
— Господинъ командиръ, меня обидли!
— Тебя, мой другъ? Да вдь это невозможно! Ты всеобщій любимецъ какъ товарищей, такъ и начальства. Никто не станетъ тебя обижать!
Командиръ судна улыбался. Ивонъ гордо поднялъ голову:
— Да, господинъ командиръ, меня обидли.
— Какъ же это могло случиться? Объясни мн.
Ивонъ чистосердечно все передалъ, при чемъ слегка понижалъ голосъ во время признаній о своемъ обычномъ пьянств, но вслдъ затмъ опять говорилъ громче, когда передавалъ, насколько у него сознаніе службы выше всхъ его дурныхъ привычекъ. Затмъ онъ заключилъ:
— Я имлъ отпускъ до десяти часовъ. Они же меня подняли въ пять часовъ. Я могъ бы еще проспать свободно пять часовъ на земл! Вдь я имлъ право еще оставаться на берегу! Дурного я тамъ ничего не длалъ, а только спалъ.
— Хорошо, Ивонъ, но сознавалъ ли ты, гд находился, на земл или въ другомъ мст? Сообрази же, чмъ для тебя хуже, что ты спалъ на борт судна вмсто того, чтобы, какъ бродяга, спать на пристани?
— Они не имли права меня поднимать. Вотъ и все. Я имлъ право еще поспать на свобод. И теперь надо мной потшаются товарищи. А я этого не люблю.
Затмъ съ необыкновенною важностью, почти торжественно онъ произнесъ:
— На этотъ разъ я это дло оставлю. Но могу я надяться, господинъ командиръ, что подобный случай больше не повторится?
Ивонъ твердо отстаивалъ свои права. Обезпечить за Ивовомъ его личное право значило въ то же время быть увреннымъ, что и онъ, съ своей стороны, будетъ строгъ въ исполненіи своей служебной обязанности.
Командиръ былъ одинъ изъ тхъ людей, которые понимаютъ, съ кмъ имютъ дло. Онъ сдлалъ огромное усиліе, чтобы быть серьезнымъ, и, смясь въ душ, сказалъ:
— Успокойся, Ивонъ, можешь быть увренъ, я теб общаю, что это больше не повторится… Но кстати, позволь мн еще разъ дать теб добрый совтъ… Брось, любезный, свою дурную привычку. Излечись отъ твоего порока. Онъ теб въ жизни можетъ повредить. Ты самъ видишь, что въ это время не понимаешь, ни что самъ длаешь, ни что длаютъ съ тобой другіе. Послушайся меня, Ивонъ, не пей больше, это будетъ гораздо лучше!
Ивонъ печально поникъ головою. Этотъ порокъ слишкомъ въ немъ вкоренился, иногда выпить было единственнымъ удовольствіемъ, какое онъ признавалъ.
— Я отъ многаго откажусь,— говорилъ онъ иногда,— только чтобы время отъ времени получать свою выпивку! Отъ нея отказаться? Никогда! Разв когда я умру… лучше умереть, чмъ отъ этого отказаться!
Вдругъ, къ общему удивленію, вс узнали, что въ продолженіе нсколькихъ мсяцевъ Ивонъ не сходилъ съ борта своего судна. Да, что вы думаете?— онъ пересталъ выходить на берегъ въ т дни, когда имлась на то полная возможность… Чмъ это объяснить, ужь не конецъ ли свта насталъ? О, Господи, что же это значитъ! Ужь больше не видно на Ивон ни необыкновенно тщательно разглаженной рубашки, ни накрахмаленнаго воротничка… Не охорашивается нашъ молодецъ больше передъ своимъ зеркальцемъ. Гд тотъ кошелекъ, которымъ Ивонъ любовался съ такимъ забавнымъ видомъ, вынимая его изъ мшка и взвшивая на рук по нскольку разъ?
Товарищи надъ нимъ трунили:
— Ужь не покаялся ли ты во всхъ грхахъ? Теперь ты совсмъ, какъ барышня или послушникъ изъ монастыря.
Да, Ивонъ дйствительно бросилъ пить!
Онъ отказался отъ своего ‘большого праздника’.
Мы стояли въ Тулон, Ивонъ не сходилъ съ ‘Formidable’, самаго внушительнаго броненосца даже среди другихъ, тоже довольно большихъ кораблей. Это былъ плавучій военный городъ, защищенный желзною бронею, на мачтахъ были расположены желзные балконы и башни, въ ихъ отверстіяхъ, по всмъ направленіямъ горизонта, грозно выглядывали пушки. Этотъ движущійся городъ былъ населенъ цлымъ народомъ.
— Ну, что же, Ивонъ, ты зваешь, вдь сегодня день твоего отпуска,— сказалъ я ему какъ-то утромъ, когда онъ стоялъ на палуб и глядлъ на длинный остроконечный баркасъ, увозившій его товарищей.— Ты, дружище, больше не здишь? Нааонецъ-то ты послушался нашихъ совтовъ!
Во взгляд нашего любимца было какое-то мрачное равнодушіе. Это былъ взглядъ монаха, въ глубцн своей кельи размышляющаго о мірской сует.
Ивонъ мн не отвчалъ. Я началъ смяться.
— Ты теперь совсмъ перемнился, это очень хорошо! Значитъ, мы не напрасно теб совтовали не напиваться!… Ты, наконецъ поврилъ нашимъ словамъ?
Никакого отвта.
— Что же, Ивонъ, ты молчишь? Доврься мн, разскажи наконецъ, какъ ты достигъ своего полнаго исцленія?
Я зналъ, что Ивонъ меня очень любилъ.
— Ахъ, лейтенантъ, я вовсе не исправился,— сказалъ онъ мрачнымъ голосомъ,— мн очень тяжело, что я не зжу теперь на берегъ.
— Зачмъ же теб здить на берегъ? Вдь ты больше не пьешь. Вотъ уже сколько времени ты ведешь себя благоразумно.
На это онъ мн возразилъ все тмъ же глухимъ недовольнымъ голосомъ:
— Если я не бываю на берегу, то не оттого, что я не хочу больше пить! О, нтъ! Я скучаю безъ этого удовольствія.
— Если такъ, то почему же ты больше не позволяешь его себ? Тогда, какъ бы конфузясь, не глядя на меня, Ивонъ отвчалъ: — Вамъ я могу разсказать это, капитанъ: вы всегда выказывали ко мн дружеское расположеніе. Вотъ въ чемъ дло. Тамъ, въ Брест, въ одномъ дом съ нами, знаете, гд я живу наверху, подъ самой крышей, была у насъ одна сосдка…. и вотъ умерла. Остались посл нея два мальчугана: пяти и восьми лтъ, моя жена взяла ихъ къ себ, какъ и надо было…. Теперь по совсти я больше не могу пить… Приходится высылать имъ все жалованье ради этихъ двухъ маленькихъ мальчугановъ.
О, чудное сердце бднаго матроса! Безъ фразъ онъ подчинился обязанности, которую оно ему подсказало… ‘По совсти я больше не могу пить: надо все высылать’, эти слова выражали ясно сознанный имъ долгъ къ ближнему. Простякъ не задумывался надъ этимъ вопросомъ. Сосдка оставила двухъ ребятишекъ, и онъ взялъ ихъ на воспитаніе, чтобы ихъ прокормить, бдный матросъ отказался отъ единственнаго удовольствія, которое позволялъ себ, онъ бросилъ глубоко вкоренившійся въ него порокъ, противъ котораго безсильны были не только совты и приказы начальства, но даже предостереженія докторовъ о грозившей ему болзни и смерти. Послушно, какъ ребенокъ, Ивонъ покорился необходимости быть добрымъ и сострадательнымъ, хотя бы цною самыхъ геройскихъ усилій. Ивонъ исполнилъ завтъ Бога, котораго представлялъ себ, должно быть, необыкновенно почтеннымъ адмираломъ, заслуживающимъ особаго уваженія.
Я глядлъ вслдъ Ивону и былъ глубоко растроганъ.
Спустя восемь дней, мы оставили Тулонъ. Время стояло холодное, но чудное ясное солнце освщало рейдъ. Повсюду вдоль берега и на пристани виднлись любопытные въ праздничныхъ платьяхъ, собравшіеся посмотрть на прибывавшія и отплывавшія суда.
‘Formidable’ снялся съ якоря, слегка дрогнулъ и величественно двинулся въ путь, постепенно ускоряя свой ходъ.
Ивонъ помогалъ при уборк якоря, который поднимали на бортъ, босыми ногами онъ сталъ на этотъ гигантскій якорь, висвшій надъ едва колыхавшейся водой. Вода въ мор казалась ледяной при одномъ взгляд на нее.
Стояли мы недалеко отъ фарватера: поэтому судно быстро вышло изъ рейда и, поднятое волной, стало удаляться, постоянно ускоряя свой ходъ.
Вдругъ раздался крикъ, сопровождаемый пронзительными свистками съ борта:
— Человкъ въ мор!
Надо было остановить паровую машину. Сложное дло! Началась необыкновенная суматоха, вс уже отданныя приказанія пришлось отмнить, и отдать новыя, необходимыя въ данномъ случа. Вахтенный офицеръ сердится, топаетъ ногой. Командиръ недоволенъ, адмиралъ также.
Чудное маневрированіе при отъзд нарушено на глазахъ множества праздничныхъ зрителей, наблюдавшихъ за нами съ берега и наврно обвинявшихъ всхъ насъ въ неправильно отданной команд.
— Скверная исторія!
Стоя на своемъ посту, я взглянулъ за собой въ воду, ища упавшаго матроса, и вдругъ увидлъ моего храбраго Ивона!…
О немъ я не безпокоился… Онъ плавалъ, какъ морская свинка, каждый взмахъ его руки почти равнялся сажени, но, странное дло, чудакъ, вмсто того, чтобы плыть къ ‘Formidable’, гд отданы приказанія его принять, очень быстро сталъ отъ насъ удаляться!…
Вскор я замтилъ причину этого неожиданнаго поступка нашего матроса. Шапка Ивона, опрокинутая донышкомъ книзу, точно маленькая лодочка, качалась на волнахъ то вверхъ, то внизъ, по слдамъ нашего судна.
Конечно, Ивонъ отправился ловить свою шапку.
Я видлъ, какъ онъ ее схватилъ, быстро надлъ на голову и старательно подправилъ подъ подбородокъ блый шнурокъ! Потомъ онъ повернулъ къ борту и поплылъ къ намъ…
Я втайн смялся, хотя въ то же время и жаллъ бднаго пловца, которому, врно, было очень холодно.
Когда Ивона подняли на бортъ, вода лилась съ него ручьями, его зубы стучали. Вс боялись, чтобы съ нимъ не случился ударъ, такъ какъ онъ обдалъ мене часа тому назадъ. Нашего храбреца растерли и затмъ уложили въ лазаретъ. Часъ спустя, я пошелъ его навстить. Онъ уже напился чаю и рому. Видъ у него былъ уже здоровый, но въ его открытомъ взгляд я подмтилъ что-то лукавое… Мн захотлось узнать…
— Ну, разсказывай, Ивонъ, какъ это произошло, вдь такой ловкій матросъ, какъ ты, не можетъ даромъ свалиться съ якоря при такой тихой погод! Ты закаленный морякъ, держишься на якор, какъ паукъ на стн, и когтями, и лапами!…
Мой Ивонъ улыбался… Тогда я попробовалъ задть его самолюбіе.
— Неужели ты оплошалъ и упалъ по неосторожности? Ахъ, ты, мой бдный новичекъ, вдь это теб должно быть стыдно!
— Да, упалъ,— замтилъ на это Ивонъ съ загадочнымъ видомъ.— Вы ко мн очень добры, господинъ капитанъ, и потому вамъ я могу сказать… вы меня не выдадите!… Я вовсе не падалъ, вы поймете… другіе не догадались… Вдь упала только моя шапка, ее сдернулъ у меня съ головы конецъ каната, брошеннаго въ море! Я же, стоя на якор, увидалъ, какъ мою шапку погнало отъ меня втромъ, точно дтскій корабликъ… Мн стало ея жаль… Втеръ гналъ ее все сильне и сильне по мр того, какъ наше судно на всхъ парахъ пошло въ обратную сторону… Ну, я и не могъ этого выдержать… Моя шапка, подумайте, чего въ ней только нтъ… иголки, нитки, мой наперстокъ, табакъ и еще другія вещи. Къ тому же она сама чего стоитъ! Всего наврно набралось бы на пять франковъ… Теперь вы знаете все, капитанъ, это вдь деньги двухъ бдныхъ мальчугановъ. ‘Formidable’ долженъ былъ для этого остановиться!…
‘Formidable’ долженъ былъ для этого остановиться! Онъ былъ правъ. Нашъ Ивонъ прекрасно выяснилъ себ смыслъ законовъ жизни. Для двухъ маленькихъ ребятишекъ, о которыхъ онъ заботился, для двухъ сиротъ,— да, конечно, ‘Formidable’ долженъ былъ остановиться!
Итакъ, шапка Ивона имла большую власть: она остановила на всемъ ходу одинъ изъ самыхъ грозныхъ броненосцевъ Франціи, на которомъ помщался цлый военный арсеналъ и экипажъ изъ шестисотъ человкъ съ адмираломъ во глав.
Посл этого случая я не могъ смотрть на шапку Ивона безъ особаго умиленія.