Три письма, Мечников Лев Ильич, Год: 1886 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

ПРОМЕТЕЙ, 1967

Арк. Лишина

Революционный эмигрант о Толстом и толстовщине

Письма Л. И. Мечникова

Имя Льва Ильича Мечникова (1838—1888), старшего брата великого русского микробиолога И. И. Мечникова, известно сейчас немногим. А между тем, по словам Г. В. Плеханова, он был одним из ‘самых замечательных и самых симпатичных представителей того поколения шестидесятых годов, которому много обязана наша общественная жизнь, наша наука и литература’ {Г. В. Плеханов, Л. И. Мечников. (Некролог.) В кн.: Г. В. Плеханов, Соч., т. VII, М., 1925, стр. 329.}.

Исключенный из Харьковского университета за участие в студенческих волнениях, Мечников сдал выпускные экзамены в Петербургском университете и уехал в качестве переводчика русской дипломатической миссии на Ближний Восток. Двадцати двух лет он вступил волонтером в армию Гарибальди и командовал батареей в битве при Вольтурно 1 октября 1860 года. Поправившись после тяжелого ранения, полученного в этом бою, он вынужден был стать эмигрантом. Двадцати пяти лет Лев Ильич — деятельный сотрудник ‘Колокола’ и активный участник многих действий заграничных землевольцев. Мечников был близок к Первому Интернационалу, к польским, итальянским, французским и испанским революционерам. Он много путешествовал и много писал, был профессором Токийского университета и Невшательской академии.

Художник и журналист, путешественник и ученый, Л. И. Мечников был прежде всего революционером. Он умер пятидесяти лет вдали от родины, убитый туберкулезом и нищетой. ‘Лев Ильич, — писал Г. В. Плеханов, — был не только ученым, он был творцом, который умел с оружием в руках отстаивать дело свободы. Само собою понятно, что при современных русских условиях такой ученый должен был умереть изгнанником’ {Г. В. Плеханов, Л. И. Мечников. (Некролог.) В кн.: Г. В Плеханов, Соч., т. VII, М., 1925, стр. 331.}.

Напечатав в 1861 году в ‘Русском вестнике’ ‘Записки гарибальдийца’, Мечников до последних дней продолжал сотрудничать в русских журналах. Его статьи на самые разнообразные темы появлялись под многочисленными псевдонимами в ‘Современнике’, ‘Русском слове’, ‘Отечественных записках’, ‘Деле’ и других журналах. Издатели дорожили Мечниковым как талантливым сотрудником, а читатели признавали за ним глубину и беспощадную трезвость суждений.

Примером остроты и беспощадности мечниковского анализа могут служить публикуемые ниже письма Льва Ильича к Л. Ф. Маклаковой-Нелидовой. Высоко ценя художественный талант Л. Н. Толстого, Мечников решительно осуждает толстовщину как подход к решению социальных вопросов. Ядовитая критика морально-религиозного учения Толстого и страстная отповедь толстовщине очень характерны для Льва Ильича, который всю жизнь оставался человеком революционного действия.

Русская писательница Лидия Филипповна Маклакова-Нелидова (1851—1936) была близким другом семьи Мечниковых. Она познакомилась со Львом Ильичом, его женой Ольгой Ростиславовной и приемной дочерью Надеждой Владимировной Скарятиной-Кончевской в конце 1860-х годов в Швейцарии и около года прожила в их семье. Переписка Л. И. Мечникова с Л. Ф. Маклаковой-Нелидовой не прерывалась до самой его смерти. Судя по письмам Льва Ильича, Л. Ф. Маклакова пользовалась его особенным доверием и откровенностью.

В публикуемых ниже письмах Лев Ильич делится своими впечатлениями о только что прочитанном XII томе пятого издания сочинений Л. Н. Толстого {В томе были напечатаны следующие произведения Л. Н. Толстого: Чем люди живы. — Упустишь огонь — не потушишь. — Свечка. — Два старика. — Где любовь, там и бог. — Тексты к лубочным картинкам. — Сказки. — Три старца. — Статья о переписи в Москве. — Мысли, вызванные переписью. — В чем счастье. — Смерть Ивана Ильича. — Народные легенды. — О народном образовании.}, который вышел в свет в 1886 году. Письма хранятся в личном архиве писательницы {Центральный государственный архив литературы и искусства в Москве (ЦГАЛИ), фонд 331, опись 1, дело 213, листы 9—9 оборот, 32—34 оборот.}. Первое из них датировано октябрем — ноябрем нового стиля, вероятно, потому, что писалось долго или не было сразу отправлено.

Второе письмо, строго говоря, представляет собой только постскриптум без даты. Судя по содержанию, он относится либо к приведенному выше письму, либо к другому, написанному вскоре после него.

Clarens, 12 окт<ября> — ноябрь нов. ст. <1886>

Драгоценная Лидия Филипповна!

Сего… не помню какого именно октября Лозанской губернии Вевейского уезда Шателярской волости, в селе Кларансе, случилось чудо: на моем столе появился ХII-й том сочинений графа Л. Н. Толстого. Приписать чудо сие персту Провидения не могу, ибо село мое вертеп <1> вальденских еретиков, держащихся богомерзких вероучений Иоаннуса Кальвина, и я, по благочестию своему, не могу допустить, чтобы Провидение стало тыкать перстом в столь нечистое место. Нелепо было бы, с другой стороны, приписать богоявление сие козням Лукавого, ибо сей последний, по причине упадка вексельного курса нашего рубля и иных экономических компликаций нашего времени {В 1882—1886 годах Россия переживала тяжелый экономический кризис, второй за эпоху послереформенного развития.}, давно уже ликвидировал свои дела и отказался от своей расточительности доброго старого времени. К тому же, так как по званию своему он лукав, но отнюдь не глуп, то невозможно допустить, чтобы он истратил в книжном магазине наличных три рубля в платонической надежде приобрести через то со временем законные права на мою душу, коей стоимость по биржевым ценам Нового Времени не должна превышать медного гроша {Газета ‘Новое время’ своим глумлением над революционной молодежью и передовыми идеями снискала славу наиболее продажной и лицемерной газеты.}, коей существование вообще отрицается новейшими любомудрами…

Короче говоря, по зрелом и всестороннем расследовании вышесказанного загадочного явления и при достодолжном освещении его лучезарным блеском современного научного и философского развития, никому иному приписать его нельзя, как некоей благодетельной фее. По справкам же, тщательно мною наведенным, не только во всех российских общих календарях, но даже и в специальных (каков, например, врачебный календарь, издаваемый ежегодно нарочитым комитетом в Харькове) — на всем пространстве от Разгуляя до Тверской включительно, проживает только одна благодетельная фея, к которой без нарушения законов вероятности можно было бы отнести корни и нити сего богоявления. И фея сия есть — Вы…

Ergo!!!…

Чувствительнейше Вам за то благодарен.

Содержание присланного Вами мне последнего тома произведений нашего бессмертного беллетриста и чревовещателя, по ознакомлении с ним, было тотчас же разделено мною на 3 нижеследующие части:

1-е. Сказки с чертиками и свечками, т. е. все писанное для народа, т. е. не про нас или, более специально, не про меня: ибо читать сию часть невозможно, не рвавши на себе волос, а так как оных у меня нет, то мне пришлось бы рвать на себе лысину. Скальпирование же, по установленным непреложным законам самоновейшего этнографического знания, дозволяется только краснокожим, да и те до сих пор практикуют его еще исключительно на своих врагах, к самоскальпированию же обратятся только тогда, когда у них народится свой краснокожий гр. Л. Н. Толстой или же, когда сей 12-й том сочинений нашего не краснокожего Л. Н. Толстого будет переведен на их полисинтетические наречия. По поводу этой народнической беллетристики автора Казаков и Анны Карениной мною уже был сделан запрос одному из горячих литературных сторонников толстовщины: точно ли Л. Н. уже просветлел до чертиков или же это только ‘devant les gens’? {‘Для публики’ (франц.).} Но запрос сей, как и следовало ожидать, остался без разъяснения, зато ‘сторонник’ наговорил мне 7 страниц ругательно-любовно-революционно-прекраснодушной чепухи.

2-е. Апостольское послание Л. Н. {Апостольское послание — статья Л. Н. Толстого ‘В чем счастье’.}, очевидно, предназначается им для нищих духом, но богатых кошельком московских дармоедов, но, по недоразумению, принимается голодающим духовно и телесно русским интеллигентом на свой счет и производит в анемичном мозгу оного интеллигента очень удачное подобие вавилонского столпотворения. Часть сию я уже читал прежде — не без зубовного скрежета.

3-е. Наконец, Смерть Ивана Ильича, которую я так сильно желал прочесть вследствие Ваших же о ней отзывов. Чтение этого последнего произведения Толстого ‘для господ’, которое я нигде раньше не мог достать (я не знал, что для этого нужно покупать целый том из перепечатываемых журнальных статей и народных сказок), напоминало мне на каждом шагу японскую поговорку… Надо знать, что у японцев за разсупэ-деликатес считается рыба Тай… Они и говорят: ‘Тай хоть и протухнет, а все останется Тай!..’ Что у Л. Н. талант — действительно Тай — это можно уже не говорить, но до чего этот Тай протух, в особенности же, если он имел в виду действительно покойного Ивана Ильича, т. е. (как помнится, Вы же писали) моего брата… {Прототипом Ивана Ильича в рассказе Л. Н. Толстого был старший брат Льва Ильича — Иван Ильич Мечников (1836—1881), бывший член Тульского окружного суда.} Иван Ильич был действительно карьерист, а я карьеристов не люблю, но насколько его психический регистр был богаче того, которым наделил Толстой своего героя!.. Вот что значит ‘просветление’, думалось мне, если даже такому художнику, как Толстой, понадобилось душу опошляемого им героя обратить в квадрат плохо вычищенного паркета. Да и самый реализм рассказа больше уже напоминает сцену родов из Pot Bouille (‘Une-fantasic de carabin en dlire’ {‘Бред студента-медика’ (франц.).}, — как выразился какой-то французский рецензент), чем Войну и мир или Анну Каренину…

Впрочем… Requiescat inpace {Да почиет в мире (латин.) — надгробная надпись.}. A затем, т. е. больше за память обо мне, большое Вам спасибо. Только зачем Вы так <на> долго наложили печать молчания на свои уста и напоминаете нам о своем существовании только андреевскими чаями и толстовскими просветлениями?

У нас все обстоит благополучно. Здоровье мое, слава Богу, скверно, а в последнее время так просто и отвратительно: из рук вон.

Жена и Надя Вас целуют, а я удерживаюсь от этого светскими приличиями и

С истинным уважением и пр.

С искреннею благодарностью и др. приличными случаю ощущениями

Имею честь быть

Вашим, милостивейшая Государыня, Лидия Филипповна!

Покорнейшим слугою

Л. Мечников.

P. S. Толстовская ‘Свечка’ оставила в моем мозгу такой чад, что у меня нет охоты читать какие бы то ни было, а в особенности народные произведения этого автора. Я Толстого любил очень и считаю его за самого талантливого современного беллетриста, но этот Толстой умер с Анною Карениною. Этот даровитейший писатель сошел с ума — в этом нет ничего удивительного или даже особенно грустного. Но безмерно грустно положение современного русского интеллигента. Урядник усиленнее тащит его в кутузку, чем когда-нибудь, а архи-наррродническое прекраснодушие ставит ему совсем уж неисполнимое требование: 1-е, возьми имение свое, продай и раздай нищим, 2-е, забудь грамоте и 3-е, не выходи из-под власти земли. — Но ведь имения какого бы то ни было, кроме грошовых долгов, за интеллигентом нет. Невозможно по щучьему Толстова или карасьему Златовратского {Златовратский Николай Николаевич (1845—1911) — беллетрист-народник.} велению забыть, что б + а = ба, и уверовать, что ‘Семка младенца бы беспременно воскресил, кабы становой не помешал’… Остается визжать, как поросенок, засаженный в мешок, не для того, чтобы символизировать угнетенную невинность, а в наказание за грехи боровов XVII-го столетия, его праотцев. Это, может быть, очень умилительно, но во мне — каюсь — это эпитимиальное нытье, даже при громадном таланте Гл. Успенского, не способно вызвать ничего, кроме боли под ложечкой. Все эти литературные факиры наши, самоистязующиеся среди буренинско-биржевых оргий и полицейского карнавала, мне претят. А тут изволь к ним питать совершенное уважение и пр…

Литературными факирами Л. И. Мечников называл тех писателей и журналистов, которые в годы разгула жестокой реакции проповедовали ‘опрощение’, ‘нравственное самоусовершенствование’ и ‘христианское смирение’, звали ‘на выучку к народу’. Одним из таких ‘литературных факиров’ был упоминавшийся в письме к Л. Ф. Маклаковой ‘сторонник толстовщины’ Леонид Егорович Оболенский (1845—1906). В молодости Оболенский участвовал в революционном кружке и привлекался по ‘делу 4 апреля 1866 г.’. В 1880-х годах он стал редактором народнического журнала ‘Русское богатство’. Об этом журнале в феврале 1885 года Л. Н. Толстой писал А. Д. Урусову: ‘Это журнал, имеющий мало успеха, но с самым нам близким направлением. Он проповедует любовь на основании эволюции и прогресса, т. е. научным жаргоном, но в сущности это журнал с христианским направлением’ {Л. Н. Толстой, Собр. соч., т. 25. М., 1937, стр. 748—749.}.

Л. И. Мечников горячо сочувствовал ‘хождению в народ’ и героизму народовольцев. С В. И. Засулич, С. М. Степняком-Кравчинским, В. К. Дебагорием-Мокриевичем и другими революционными народниками его связывала большая дружба. Но проповедь пассивности и христианского смирения ему претила, поэтому к либеральному народничеству он относился отрицательно. Протест Мечникова, высказанный им в письме к Оболенскому, был вызван попыткой совместить народнические теории с толстовским морально-религиозным учением и тем самым идейно разоружить русскую революционную интеллигенцию. Революционер и атеист Мечников отказывается сотрудничать в народническом журнале, предоставившем свои страницы для проповеди толстовства.

Письмо Л. И. Мечникова к Л. Е. Оболенскому, относящееся также к 1886 году, известно только в черновике, который набросан трудно поддающимся прочтению почерком {Центральный государственный архив Октябрьской революции (ЦГАОР), ф. 6753, оп. 1, д. 20, лл. 24—45.}. Из этого письма ниже публикуются некоторые фрагменты.

Я только что получил Вашу последнюю книжку и душевно обрадовался, не найдя в ней по недоразумению посланной Вам мною статьи. Журнал Ваш с каждым No все решительнее окрашивается тем направлением, которое я считаю по преимуществу предосудительным в настоящее время в России и на борьбу с которым желал бы посвятить остающийся еще в моем распоряжении слабый остаток сил. Но бороться с Вами ужасно трудно, цензура не позволит начать с чего следует, т. е. показать, что всякая религия, в особенности Ваша религия любви и сына божия, Адониса, Вакха или Христа, дающих на растерзание свою плоть для искупления грехов человечества, — всегда стояла поперек здравому развитию.

Я бы начал с той поры, когда человек житейскою эволюциею приводится к сознанию, что металлический нож режет лучше, а религия, прославляющая нищенство духа, ему предписывает употребление заостренного камня вместо ножа. Греховный прогресс доходит скоро до того, что человеческая мысль уничтожит кровопролитие, религия же заставляет хоть в торжественных случаях причащаться кровью жертвы, замученной во искупление всемирного греха.

Жизнь уясняет, что прописная мораль не имеет ровно никакого значения ввиду общего строя обстоятельств, обуславливающих наши поступки, религия твердит, что все дело в формулах, дающих духовное просветление, а что сама жизнь человека грех, скверна и суета. <...>

Вы скажете, что так действуют другие религии, а не толстовская, которая с вероисповеданиями ничего общего не имеет, а есть только квинтэссенция народничества, усиленная всей мощью толстовского беллетристического таланта, начитанности и его честности и чистоты души. Вы уже и говорили что-то подобное в старых Ваших книжках, но я старый воробей и на такую мякину меня поймать нельзя.

Мой идеал — сознательный работник, строящий свое благополучие в самом греховном и плотском смысле этого слова, но служащий такому же благополучию всех людей.

Толстовский идеал — нищий дух, презирающий всякое благополучие ради просветления своей души, как поповский христианин презирает его ради спасения своей души. Разница между мною и Вами, как выясняется, громадна, разница же между православной или католической поповщиной и толстовщиной вся сполна исчерпывается разницею слов просветленный и спасенный. Но и этой плохонькой разницы за глаза достаточно, чтобы сделать Ваше просветление христиански вредным по существу… <...>

Объединять без насилия людей может только разумная, доказательная причина. При сильном таланте вдохновенный проповедник может вливать свое просветление в души более или менее многочисленных впечатлительных приверженцев, которые на первый взгляд как будто бы и объединены. Но какое преувеличенное значение придает одному человеку эта способность действовать чуть ли не волшебно-чарующим образом на сотни сердец! На такой-то гипертрофии выдающегося личного обаяния хотите Вы основать проповедь равенства и братства всех людей?

Напрасно стали бы Вы возражать, что дело не в личном влиянии, а в учении. Выкиньте милейшую и даровитейшую личность Толстого, что останется от его проповеди: нагорная проповедь, насчитывающая свыше 1 500 <лет> существования да <нрзбр> эластический принцип несопротивления злу… <...>

Вам, пережившему в России 60 г<оды>, додуматься до излечения общественных недугов детскими нравственными рассказами, хотя бы и без чертиков. Знаете, искреннего человека это одно может довести до отчаяния. <...>

Прочтя обвинение Вас в мракобесии, Вы победоносно указываете на научные рефераты, печатающиеся в Русском Богатстве и очень часто недурные сами по себе. Но непоследовательность — не оправдание.

Прежде, чем г. Толстой, лучшая наша молодежь, воспитанная на традициях ‘Современника’ и пр., ходила жить в народ, и не затем, чтобы научиться там верить, что юродивый Семка мертвого младенца воскресил бы, если бы становой не помешал. Не детские сказки с чертями и без чертей, с чудно горящими свечками, а искреннее старание учителя научить жить ‘по разуму’ несли эти люди с собой в эти экскурсии, против которых только то и можно возразить, что они были неразумными подвигами, а не будничным делом. <...> Геройство рано или поздно непременно остынет, а проклятые будни шкурного вопроса будут вечно тут со всей своей неотразимой навязчивостью <...> Я сказал Вам, что народничество 70-х г. <...> было светлым моментом в нашей общественной жизни, но разбилось, потому что было недостаточно зрело для действительной жизни.

Арк. Лишина

Революционный эмигрант о Толстом и толстовщине

Письма Л. И. Мечникова

Читайте также: