ПУШКИНСКІЙ СБОРНИКЪ
(въ память столтія дня рожденія поэта)
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1899
Надежда Худекова.
Надежда Худекова.
ТРИ ЦАРЯ.
ТРИ ЦАРЯ.
Три царя, Худекова Надежда Алексеевна, Год: 1899
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Большой гимназистъ Гуринъ Василій вошелъ въ вагонъ третьяго класса и поспшилъ занять тамъ лучшее мсто за дверью на скамейк, лицомъ къ стн. Чемоданчикъ онъ положилъ на верхъ въ стку, кошолку съ банкой варенья поставилъ въ уголъ на полъ, а футляръ со своей скрипкой около себя. Осенніе сумерки сро смотрли въ окна. Въ вагон было темно, фонарей еще не зажигали. Рабочіе съ туго-набитыми холщевыми мшками на спинахъ, мастеровые въ чуйкахъ, вонючихъ полушубкахъ, бабы съ узлами, ребятами — вс входили, толкались, хлопали дверями, кричали, ссорились и тсно разсаживались по мстамъ.
Вася очень боялся непріятнаго сосдства и оберегалъ свою скамейку.
Мать, провожая его изъ дома, велла ему хать во второмъ класс, но онъ предпочелъ приберечь деньги на разныя покупки, и ради нихъ потерпть сутки всякія неудобства.
Въ кошельк его лежалъ проздной билетъ до Москвы, нсколько серебряныхъ рублей, мелочь и десятирублевая бумажка. Ея-то и не хотлось ему мнять.
‘Куплю себ, непремнно, ножикъ еще лучше того, что потерялъ въ лсу, съ двнадцатью приборами, думалъ Вася.— Потомъ струны, канифоль, нотной бумаги. Общалъ Маш написать свой вальсъ — ‘Прощай деревня’ — такъ имъ восторгалась, и чуть не плакала, когда его игралъ. Правда, въ немъ есть что-то трогательно-грустное… Сочиню еще ‘Слезы сестры’ и заставлю рыдать свою скрипку’.
Посл третьяго звонка на платформ, свистка съ трелью и протяжнаго гудка стрлочника, поздъ тронулся, а двери вагона все продолжали хлопать и впускать новыхъ пассажировъ.
Глмназистъ, боясь, чтобы не толкнули его кошолки съ вареньемъ, хотлъ поставить ее для безопасности подъ скамейку, нагнулся и увидалъ тамъ лежащаго скорченнаго мужика.
— Молчите, баринъ, сказалъ онъ ему хриплымъ шопотомъ.— Не выдавайте.
— Далеко такъ подешь? спросилъ его Вася.
— Тамъ видно будетъ… Надоть-то въ Москву. Мостовщики будемъ, такъ на работу. Купилъ хозяйк корову, на билетъ-то нехватка и вышла, продолжалъ шептать ‘заяцъ’.
— А ты хотя ночью вылзай на станціяхъ — никто не замтитъ, а то отлежишь себ и ноги, и руки, потомъ не встанешь.
— Забота!
Вася легъ на твердую скамейку, снялъ съ себя пальто и спустилъ его до полу.
‘Его такъ не увидятъ, подумалъ онъ.— И какъ могъ забраться туда такой большой мужикъ? Ему и тсно тамъ, и больно, и душно — настоящая пытка инквизиціи. При слдующей остановк куплю ему бутылку пива. Пускай, хоть горло себ промочитъ’.
Въ вагон стояла мгла отъ дыма и смрада. Пахло дурнымъ дкимъ табакомъ, овчинными тулупами, сапогами. Слышался говоръ грубыхъ голосовъ, громкій храпъ спящихъ, неумолкаемый надодливый крикъ ребенка.
Вася лежалъ неподвижно и скверно себя чувствовалъ. Его тошнило отъ запаха махорки. Холодная струя воздуха дула изъ скважинъ окна прямо ему въ лицо, пробиралась за воротникъ по спин. Лежать было жестко, неловко, ноги сползали съ узкой скамейки, каждый толчекъ отдавалъ въ голову. Вася началъ прислушиваться къ ритмическому стуку колесъ, къ шуму движенія позда, къ завыванію втра.
Смшеніе этихъ разнообразныхъ звуковъ казалось ему музыкой, полной стройной гармоніи. Казалось, точно громадный оркестръ съ сотней инструментовъ разыгрывалъ грандіозную симфонію, которая переносила его — то на страшное поле со свистомъ пуль, съ грохотомъ пушекъ, съ крикомъ, стонами несчастныхъ, то вела въ свтлую страну мира, красоты, гд журчалъ ручеекъ, щебетали птицы и влюбленные. Тихая мелодія лилась подъ аккомпаниментомъ нжныхъ струнъ, ее пла скрипка Васи. Онъ ловилъ ее, а она исчезала въ шумномъ поток новыхъ звуковъ, потомъ возвращалась опять, точно дразня его.
Мелодія звучала такъ прекрасно, наввала сладкія мечты, чувства блаженства.
Слушая ее, Вася забылъ про свою тошноту, забылъ все окружающее и про несчастнаго ‘зайца’ подъ собой.
Поздъ два раза останавливался уже на станціяхъ.
Гармоничный гулъ, ревъ, шумные аккорды воображаемаго оркестра затихали, а музыкальная фраза, все одна и та же, продолжала повторяться въ ушахъ Васи и сильнй овладвать имъ.
— Станція Пески. Поздъ стоитъ семь минутъ! прокричалъ кондукторъ у окна.
Вася вздрогнулъ, очнулся и вышелъ на платформу. Тамъ онъ купилъ бутылку пива и снова вернулся въ вагонъ. Когда гимназистъ налилъ стаканъ пивомъ и опустилъ его подъ скамейку, оттуда, изъ чернаго отверстія протянулась къ нему большая дрожащая рука, и хриплый голосъ проговорилъ: ‘спасибо’.
‘А вдругъ онъ тамъ умретъ?’ мелькнуло въ голов Васи. Ему стало такъ жаль этого неизвстнаго человка, который могъ задохнуться, окоченть изъ-за коровы,— что онъ, не задумавшись, досталъ свою десятирублевую бумажку и подалъ ему ее.
— Возьми себ билетъ на слдующей же станціи — слышишь?
— Слышу. Спасибо, баринъ добрый! послышалось опять изъ темноты.
Довольный, счастливый тмъ, что спасъ человка, Вася легъ опять и хотлъ было заснуть, но радостное чувство прогоняло сонъ. Являлось желаніе говорить, слушать того, кто долженъ былъ также понимать эту радость.
— Вылзай теперь, садись. Вс спятъ, никто тебя не увидитъ, сказалъ Вася, свсивъ голову къ своему невидимому спутнику.
Отвта не было.
Мальчику сильно хотлось посмотрть на лежащаго подъ нимъ мужика, но вмст съ тмъ неловко было это сдлать.
Посл долгаго раздумья онъ ршился зажечь спичку и заглянуть подъ скамейку.
Сапоги, борода, голова, локти — все было собрано тамъ вмст и представляло безформенную массу. Большіе срые глаза изъ-за нависшихъ лохматыхъ волосъ смотрли на Васю мутнымъ взглядомъ и глядли не моргая.
— Не можешь, что ли, встать?.. Не помочь ли теб? предложилъ Вася.
— Не надо, не тревожь, проговорилъ неохотно мужикъ. Вася постоялъ передъ нимъ въ смущеніи и снова улегся на свое мсто. Онъ весь дрожалъ отъ страха.
— Умретъ… умретъ подо мной, и я буду лежать на его труп. Онъ старался отгонять отъ себя страшныя мысли, припоминать что нибудь пріятное, веселое, по этого ему не удавалось. Колеса вагона стучали, ударяли молотками ему въ виски, голова тяжелла, и онъ заснулъ тревожнымъ сномъ, продолжая чувствовать тотъ же страхъ, что и на яву.
Вася видлъ свои руки. Он постепенно синли, принимали стальной цвтъ, сперва холодли пальцы, потомъ холодъ поднимался выше, до плечъ. Вс члены теряли свою гибкость, онъ весь становился желзнымъ и начиналъ погружаться куда-то все глубже и глубже… Голова его упала на другую голову съ мутными глазами, изъ которыхъ капали слезы. Тло грузно легло на чужія плечи, бедра, и ихъ кости затрещали подъ его тяжестью, ихъ давила собой и скрипка въ своемъ лакированномъ футляр. Вася метался, длалъ усилія, хотлъ подняться, освободить мужика, по по могъ встать на ноги и продолжалъ все больше налегать и давить его. Тотъ оставался все также неподвижнымъ и тихо стоналъ отъ боли…
Сильный толчекъ встряхнулъ спящаго гимназиста. Онъ проснулся.
Поздъ стоялъ на большой станціи. ‘Зайца’ подъ скамейкой ужъ не было. Вася опустилъ окно и вдохнулъ въ себя холодный ночной воздухъ.
Блдный опрокинутый серпъ луны тихо выплывалъ изъ-за втвей большихъ деревьевъ, сбоку стоялъ темный силуэтъ церкви съ высокой колокольней, на самомъ крест ея горла мягкимъ, теплымъ свтомъ звзда, надъ нею другая, блестящая, а выше еще, на ровномъ разстояніи, искрилась и переливала яркими цвтами третья,— вс три звзды сіяли какой-то особенной таинственной красотой.
‘Три царя!’ прошепталъ Вася.
И сердце его забилось отъ радости и восторга.
Онъ давно уже мечталъ видть созвздіе Оріона, но этого ему неудавалось, потому что онъ всегда спалъ передъ разсвтомъ, въ то время, когда оно появлялось на восток.
Теперь въ этой новой незнакомой мстности, посл многихъ пережитыхъ имъ думъ и ощущеній, видъ красиваго созвздія былъ полнъ символическаго значенья для Васи.
‘Три царя, три силы! думалъ онъ.— И эти силы: любовь, творчество и разумъ. Та, первая звзда, которая выходитъ изъ креста, точно дышитъ теплотой и согрваетъ меня, блескъ другой — ослпляетъ, кружитъ мою голову и заставляетъ все забывать, надъ ними царитъ звзда большая и точно держитъ ихъ своей силой. Быть можетъ и я рожденъ подъ этимъ созвздіемъ, и ‘Три царя’ будутъ руководить моей жизнью!’
Вася долго мечтательно любовался звздами. Поздъ давно ужъ мчался впередъ, а ‘Три царя’ все стояли передъ нимъ въ своей таинственной красот.