Звезда Вифлеемская
Звезда Вифлеемская
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Звезда Вифлеемская, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1937
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Ели, запушенные снегом, сугробы, а в небесах блестят звезды. Морозная ночь.
В моей деревенской мастерской весело трещит хворост. Пахнет можжевельником.
Приятели сидят за столом.
Уже полночь. Наступило Рождество.
— А в Вифлееме, должно быть, было неплохо,— говорит композитор Юрий Сергеевич,— тепло, постоянное лето. Там везде дом. Положи под голову камень и спи. Ну-ка, у нас поспи-ка снаружи — 30 градусов морозу сейчас. Ну-ка, в хитоне походи. Там идешь — смоковница, на ней бананы висят. Кушаешь банан… задаром.
— А водки, поди, там не было,— перебивает его охотник Герасим Дементьевич.
— Была,— вступился в разговор Василий Княжев, мой приятель, слуга и рыболов.
— Ерунда!— заметил Юрий.
— Чего ерунда? Нет, не ерунда, Юрий Сергеевич. Я тоже на праздниках был у Табоса — он из хрещеных евреев. Так он меня пейсаховкой угощал. И вот водка хороша. Его приятель гонит, Кульнеман. Толстый, чисто шар. Тоже хрещеный. Он говорил, пейсаховка пользительна очень. Это, говорит, в Иерусалиме выдумано. Я, говорит, пью ее завсегда. Потому у вас от вашей белой водки рак в животе заводится. И от купанья еще. Я и пью потому пейсаховку, что рака нипочем не будет. А у нас в реке Иордани раков нет. Так прежде евреи-то были, таких уж теперь нет, прямо пейсаховку из воды Иордани выгоняли. Вот жизнь была. Горы, а на их гранаты растут, виноград, смоковницы, ешь — не хочу! Я ведь сам хотел в Иерусалим пойти, только, это самое, меня с парохода сняли в Одессе и прямо в участок. Пристав, вот жирный, говорит: ‘Ты куда на пароходе без паспорта сел? Куда тебя несет?’ А я ему говорю: ‘Ваше благородие, у меня жена ушла’. — ‘Какая жена, у тебя в паспорте написано, что ты не женат?’ — ‘Мало ли что,— говорю ему,— я в Иерусалим хотел пробраться’. А он: ‘Мало тебе у нас кабаков, трактиров, так ты еще со своим блудом в Иерусалим едешь, Бога одолевать’. У нас вот все так,— обиженно говорил Василий,— душевности этой самой нет. Бедного человека не принимают ни в какое разумение. А может, я хоша и бедный, а на том свете, погодишь, помрешь — уравняют. Еще неизвестно, кто в праведниках будет — я или миллионщик Морозов. А я, если выпить люблю, то на празднике этаком, вот хоша здесь, греха в этом самом не вижу.
— Сознайся, Василий,— говорит охотник Караулов,— ты в Иерусалим-то за пейсаховской поехал?
— Ну вот, вы скажете, выпьешь немного, скажете, пьяница. Вот Березкин тоже, хозяин, я у него удилище правлю, как расчет, завсегда говорит: ‘Тебе что ни дай, все равно пропьешь’. А сам норовит помене дать. А когда работаешь, вот хвалит. То это сделай, то другое, а платить завтра. Завтраками кормит. ‘Ты,— говорит,— артист в своем деле, не для денег работаешь’. А он, видишь, не для денег работает? Хотите знать, я через него и пью с досады.
— В Ерусалиме-то жизнь другая. Это верно,— подтвердил охотник Герасим Дементьевич. — Там пахать не надоть. Все само растет. Земля обетованная, потому. Апельсины, лимоны. Мне один рассказывал, когда я в солдатах служил, так болгарин он, что ли, только когда это у нас война с турками была, так он, после войны, значит, скупил у нас иконы Георгия Победоносца, положил в телегу и поехал к ним. Едет и кричит: ‘Осман-паша, Осман-паша’. А они Осман-пашу вот до чего любили. Он им Георгиев-то и показывает. На коне он. С копьем. Они и верят, что это Осман-паша. Покупали. Дают что хошь. Вот денег набрал. Все продал. Выпряг лошадь да скорей верхом назад. Или их боялся. Убьют. Они за ним погоню. Насилу в Россию из Ерусалима убежал.
— Ну, довольно ерунды,— сказал приятель мой Павел Александрович.
— Вот до чего тихо, и лунная ночь,— входя, говорил приятель Вася. — Чего вы сидите? Пойдемте к Феклину бору. Красота ночь!
— А пойдемте, правда,— согласились все. — Давайте лыжи.
И все мои приятели одевались.
Павел Александрович взял ружье и патронташ.
Быстро шли приятели на лыжах, спускаясь под горку к речке. Большие сугробы освещал месяц. Огромные ели в снегу опускали ветви до самой земли. И таинственен был лес в зимнем саване.
Вдали, в конце леса, мелькал огонек.
— Ишь,— сказал Герасим,— это на мельнице. Ремжа светит. Знать, у мельника гости.
— Пойдемте на Ремжу,— говорят приятели.
Небольшая мельница Ремжа была как игрушка на фоне огромного елового леса. Весело светились окна избы. Обрадовался нам мельник.
— Эх,— говорит,— гости дорогие, пожалуйте.
А мы видим — у него тоже гости. Чай, наливка, запеканка. Дочь нарядная, в косах алые ленты. Хозяйка угощает.
— Испробуйте,— говорит,— пирог с грибками, лещи жареные.
Сейчас же за стол сели. До звезды ведь нельзя. А вот звезда эвона над омутом за лесом вышла. Видать.
— Какая звезда?— спросил Василий Сергеевич. — Пойдем поглядим.
— Да неужто вы не видали?— сказала дочь мельника, улыбаясь. — Звезда Вифлеемская.
Мы вышли на плотину, и в конце удаляющегося леса, переливаясь голубым и красным, сверкала большая звезда.
— А ты говорил, Вифлеемской звезды нет,— сказал Василий Сергеевич, глядя на Павла Александровича.
Тот искал в жилетном кармане пенсне. Найдя, надел на нос и, подняв высоко брови, смотрел на звезду.
— Да,— сказал,— странно. Я никогда раньше ее не видал.
— Я тоже,— удивлялся доктор Иван Иванович.
— В Москве-то нешто вы увидите!— засмеялся Герасим.
Придя домой и ложась спать, Василий Сергеевич заметил:
— Вот ведь мельник правильный человек. До звезды не едят. А мы с утра скоромного нажрались. А надо было сейчас только начинать. А теперь полон стол, да глядеть не хочется. Ведь Младенец только сейчас родился. Волхвы-то вот с этой звездой путешествовали. А мы домой спать пришли. А кто виноват — Ванька, а еще доктор. Ты все говоришь, что питаться надо, пора закусить. Нет в тебе ничего возвышенного. Тебе все равно звезда Вифлеемская.
— Чего звезда, ее ведь тут не видать,— обижался доктор Иван Иванович.
— Вот она, гляди, за лесом. Не узнаешь. Если бы я видел ее, я бы вам тогда сказал, а то делать нечего — наставили полон стол. Один говорит, полынную надо сначала, а другой — березовую. Ведь этак запутаешься. Ну, и пойдет разговенье.
Утро было солнечное. На синем небе, как кружева, в белом покрове инея блестел сад.
В окно я увидел, как мой ручной заяц, радуясь, прыгал в сугробах снега.
В воротах показалась тетушка Афросинья, нарядная, в бархатной кофте и в зеленом, в цветах, шелковом платке. Она торжественно несла покрытый чистой салфеткой пирог. Придя, поздравляла с праздником.
— Вот отведайте пирожка.
— Тетенька Афросинья, а вот вчера все до звезды наелись. Ты-то небось до звезды не ела.
— До звезды-то нешто можно. Да ведь кто как. Мой Феоктист, а уж завсегда как с Гороховым сойдется, то уж до звезды выпивши. Завсегда. И ничем с ним не сладишь. Уж такой уродился.
— Это все предрассудки,— сказал приятель Коля Курин.— Я ведь богословие-то знаю. Там, брат, про еду ничего не говорится. Что ж, Москва-то ничего не должна есть, там звезды не увидишь.
— Ну, вы бросьте вашу ‘этуаль’ {От фр. toile — звезда.}, вы попробуйте, пирог-то какой. Начинка — не поймешь что, а замечательно,— радовался композитор.
— Рябцы,— сказала тетушка Афросинья,— Герасим Дементьевич вчера принес. Вам говорить не велел. С Феоктистом вчера они до утра выпивали. Вот спорили о грехах. Кто грешней, умный аль дурак. До драки было дело дошло. Один говорит, от дурака главный грех, а другой — говорит,— от умного. Вот и пойми их. Выпивши, конечно. А Горохов пошел домой, да вернулся. ‘Я подошел,— говорит,— к дому, вижу — дом мой, а ворота не мои. Проводите, пожалуйста’. Вот до чего догулялись!
Звезда Вифлеемская — Впервые: Иллюстрированная Россия. 1937. 25 декабря. Печатается по журнальному тексту.
Осман-паша — Нури-Гази Осман-паша (1837-1900), турецкий генерал и военный министр. Участвовал в Крымской войне 1853-1856 гг., в подавлении национально-освободительного движения на Крите, командовал корпусом во время сербо-турецкой войны 1876 г. Во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. прославился искусной и упорной обороной Плевны. Отразил три штурма русских войск и надолго сковал их главные силы. Сдался лишь после неудачной попытки прорыва блокады.