Какъ-то разъ ординарный профессоръ харьковскаго университета Никифоръ Дмитріевичъ Борисякъ, въ конц лта 1860 года, шелъ домой съ однимъ изъ своихъ знакомыхъ (капитаномъ генеральнаго штаба Сергемъ Ивановичемъ Турбинымъ, они жили въ одномъ дом), у воротъ стоялъ молодой дтина, единственная прислуга профессора. Парень какъ-то особенно осклабился и проговорилъ, съ сильнымъ малорусскимъ акцентомъ:
— А у насъ, Никифоръ Дмитріевичъ, гость есть, какой-то незнакомый, да такой чудной!
— Чмъ чудной?
— Да какъ же, посмотрите сами! Я такихъ съ роду не видывалъ. По одеж мужикъ-кацапъ, а сейчасъ видать, что баринъ. Кафтанъ мужицкій, сапоги стоптанные, а при очкахъ. Пришелъ, объ васъ пытается. Я говорю — дома нтъ, а онъ мн: — ‘все одно!’, да такъ въ передней и легъ на полъ, такъ и заснулъ.
— Держу пари, что это Павелъ Ивановичъ Якушкинъ. Вы его знаете? обратился профессоръ къ капитану.
— Познакомились у покойника Стаховича, впрочемъ, я видалъ его еще прежде, когда онъ гд-то у насъ учительствовалъ… Да мы, кстати, земляки и сосди, я вдь тоже орловскій: онъ малоархангельскій, а а ливенскій…..
— Тмъ лучше.
При вход въ небольшую квартиру Борисяка, представилась такая картина: въ довольно темной, узкой и небольшой передней, на голомъ полу, съ сумкою подъ головой, лежалъ человкъ съ окладистою бородою и храплъ во всю ивановскую. Вошли мы очень тихо, но спящій что-то промычалъ и проснулся.
— Павелъ Ивановиъ! Вы какими судьбами?
— Ногама моима! {Это не ошибка я не опечатка. Павелъ Ивановичъ любилъ иногда въ шутку употребить въразговор древнеславянскія слова и рченія. Авт.} — отвчалъ Павелъ Ивановичъ.
— Надолго?
— Это зависитъ отъ властей предержащихъ, имъ же всякая душа вовинуется…
— Попрежнему, псни записываете?
— Случается, только я пришелъ сюда не за этимъ: я записываю сходки. Он здсь особенныя…
— Это почему?
— Да потому, что здсь соединеніе двухъ разновидностей одного и того же племени. Съ одной стороны, украинцы-казаки, превращенные въ войсковыхъ обывателей, и, съ другой, по вашему, кацапы, т. е., великоруссы, дти боярскіе, обращенные въ однодворцевъ. Теперь же, сами знаете, какъ т, такъ и другіе названы государственными крестьянами. Отсюда-то и выходитъ, что харьковскія сходки не похожи ни на курскія, ни на полтавскія. У меня уже много записано.
Якушкинъ поднялъ съ полу сумку, служившую ему подушкою. Сумка была наполнена бумагами.
— Гд же ваши вещи?
— На мн. Какъ это — omnia mea mecum porto, такъ, что ли? отвчалъ Павелъ Ивановичъ, улыбаясь.
— Обдали ли вы, сегодня?— вопросилъ профессоръ.
— Экъ хватились, я еще въ 10 часовъ утра въ Лозовой пообдалъ!
— Ну, такъ напьемся чаю, закусимъ…
— Это допускается.
Пока хозяинъ распоряжался, капитанъ предложилъ вопросъ Якушкину: отчего онъ, вмсто того, чтобы лечь на мягкій и удобный диванъ въ зал, расположился на полу въ передней?
— Чтобы привычки не терять, не баловаться. Помните, какъ мы встртились у покойника Михаила Александровича (Стаховича): я тамъ жилъ съ мсяцъ по-дворянски, да такъ набаловался, что какъ пришлось потомъ лечь на голыхъ полатяхъ — просто смерть. Недли, я думаю, дв прошло, пока наново не освоился.
Подали закуску. Павелъ Ивановичъ лъ чрезвычайно мало, отказался наотрзъ отъ портера и хереса, но водки выпилъ.
— Что жевы думаете сдлать съ вашими сходками?
— Думаю отдать Михаилу Петровичу (Погодину), онъ на нихъ что нибудь устроятъ.
Сколько намъ извстно, о сходкахъ, записанныхъ Якушкинымъ, нигд не было даже помина {Почтенный авторъ въ данномъ случа ошибается: о сходкахъ въ трудахъ Якушкина часто упоминается, въ чемъ убдится читатель этой книги. Изд.}.
На усиленныя просьбы профессора и капитана прочесть что нибудь, хоть отрывокъ, Павелъ Ивановичъ отвчалъ:
— Для васъ, господа, мало интереснаго, если захотите — прочтете современемъ.
Въ Харьков Якушкинъ пробылъ больше недли. Рано утромъ онъ выходилъ изъ дома и возвращался поздно вечеромъ. Бумаги изъ сумки на другой день были отправлены, кажется, въ Малоархангельскъ. Жаль , если он пропали {По наведеннымъ нами справкамъ, ни у родныхъ ни у ближайшихъ друзей Якушкина никакихъ ‘бумагъ’ его не оказалось, какъ не оказалось ихъ при немъ и въ моментъ его смерти, сколько извстно. Изд.}. Павелъ Ивановичъ исчезъ изъ квартиры профессора такъ же неожиданно, какъ и появился. Наканун ухода онъ зашелъ къ капитану — земляку, проговорили очень долго объ остаткахъ древнихъ земляныхъ укрпленій въ Валковскомъ узд и объ украинской кордонной линіи, т. е., земляномъ вал, насыпанномъ при императриц Анн, отъ устья р. Верски, впадающей въ Донецъ, до устья Ореля — притока Днпра. По этой линіи построено нсколько укрпленій и во всхъ поселены великороссы, выведенные изъ разныхъ губерній. Павелъ Ивановичъ разсказывалъ, что у этихъ переселенцевъ выговоръ и нарчіе сгладились, а псенъ чисто мстныхъ, занесенныхъ съ родины, осталось много. Прощаясь, Якушкинъ ни словомъ не намекнулъ, что онъ завтра разстанется съ Харьковомъ. Ни слова объ этомъ онъ не сказалъ и профессору.
При прощаньи Якушкинъ съ капитаномъ закусили, само собою разумется, выпили и ни съ того ни съ сего начали, какъ земляки, говорить одинъ другому ты.
— Слушай, началъ Якушкинъ, рекрутскихъ наборовъ нтъ, слава Богу, съ коронаціи, и будутъ — врно: я ихъ опишу.
— Врешь, не напишешь!
— Сказалъ, что напишу, кончено — шабашъ!… Плевать въ тетрадь…
Въ март 1864 года капитанъ совершенно случайно встртился съ Павломъ Ивановичемъ въ увеселительномъ заведеніи у Аничкина моста, гд плъ русскій хоръ Молчанова, съ которымъ Якушкинъ былъ въ самыхъ короткихъ отношеніяхъ. Жилъ онъ въ это время (кажется) въСаперномъ переулк у Г. Т. Филиппова.
Вмсто обычнаго здравствуй, Павелъ Ивановичъ къ земляку обратился съ такими словами:
— Ты говорилъ: ‘врешь, не напишешь’ — и совралъ самъ. Мало того что написалъ, напечаталъ… Да еще гд? Въ ‘Россійскомъ Инвалид!’… Понимаешь!… Дайте ему ‘Инвалидъ’…
Подали. Статья небольшая, но насквозь проникнутая знаніемъ, т. е. правдою. Землякъ, прочитавъ, сказалъ:
— Прелесть, правда!…..
— Все ты, братецъ, врешь! Тутъ половина вымарана… Какая же это правда — половинкина дочь? Плевать на такую правду! Я теб лучше спою! Молчановъ, голубчикъ, хвати про чиновника, ты видишь — онъ офицеръ, ему будетъ по сердцу!
И хоръ грянулъ, съ участіемъ Якушкина, извстную въ то время въ загородныхъ гуляньяхъ балладу, въ которой есть стихи: