Торжество Юлии Андреевны, Крестовская Мария Всеволодовна, Год: 1888 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 119 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

М. В. Крестовская.

РЕВНОСТЬ
БАБУШКИНА ВНУЧКА
ТОРЖЕСТВО ЮЛІИ АНДРЕЕВНЫ.
ИЗДАНІЕ 2-е.

ЧЕТВЕРТАЯ ТЫСЯЧА.

МОСКВА—1904.
Изданіе Д. П. Ефимова.
В. Дмитровка, д. Бахрушиныхъ

Торжество Юліи Андреевны.

(Разсказъ).

I.

Еслибъ у едора Густавовича и Юліи Андреевны Таненбаумъ спросили теперь, зачмъ 20 лтъ тому назадъ они поженились — оба они крайне затруднились бы отвтомъ. Въ сущности они вовсе не подходили другъ къ другу и, зная это, даже и не старались обманывать себя или одинъ другого насчетъ своихъ отношеній. Начать съ того, что едоръ Густавовичъ былъ нмецъ, и нмецъ чистокровный — не только по фамиліи, и по вроисповданію, но и по складу привычекъ и характера, по воспитанію, по убжденіямъ и даже по физіономіи. Онъ былъ патріотъ и по влеченію, и по принциву, и очень любилъ свою Германію, хотя родился и воспитался въ Россіи. Юлія Андреевна была русская, и хотя не отличалась особенною любовью къ отечеству и ко всему русскому, чувствуя себя въ этомъ отношеніи скорй космополиткой, но нмцевъ, во всякомъ случа, терпть не могла.

Одно это уже служило источникомъ многихъ пререканій и несогласій между супругами. Они прожили другъ съ другомъ почти 20 лтъ, но это не сблизило ихъ и ни одного изъ нихъ не заставило боле симпатизировать націи другого, напротивъ — долгое сожительство скорй еще обострило ихъ отношенія. Вс т свойства жены, которыя едору Густавовичу особенно не нравились въ жен, онъ приписывалъ какъ-бы исключительно ея русскому происхожденію и воспитанію, и когда между супругами происходили ссоры, едоръ Густавовичъ всегда старался кольнуть этимъ Юлію Андреевну, говоря съ особенною дкостью:

— О, на это только русскіе способны!

Чмъ всегда выводилъ ее изъ себя, задвая ея самолюбіе и внезапно приливавшій къ ней въ эти мгновенія патріотизмъ.

едоръ Густавовичъ находилъ Юлію Андреевну женщиной черствою, пустою и расточительною.

Юлія Андреевна находила едора Густавовича пошлымъ, глупымъ, скупымъ и, главное, ужасно вульгарнымъ. Все въ немъ, начиная съ его привычекъ, манеръ, выраженій, нмецкаго выговора и кончая его большими неуклюжими ногами и толстымъ, тупымъ, чисто нмецкимъ носомъ на полномъ красномъ лиц съ маленькими рыжими баками — шокировало и возмущало ее, и она говорила про него: ‘Ахъ, нмецъ!’ тономъ такого глубокаго презрнія, какъ будто вс самые оскорбительные эпитеты заключались въ одномъ этомъ слов.

Но двадцать лтъ тому назадъ они какъ-то больше подходили одинъ къ другому.

едоръ Густавовичъ былъ тогда еще молодымъ человкомъ, нсколько сентиментальнымъ и влюбчивымъ, Юлія Андреевна была очень хорошенькая, бойкая двушка, чрезвычайно желавшая выйти замужъ. едоръ Густавовичъ служилъ въ одной частной контор, былъ на прекрасномъ счету у директоровъ и получалъ 2,000 руб. жалованья въ годъ. За Юліей Андреевной давали 20,000, которыхъ не было у едора Густавовича и которыя казались ему, по его скромному тогдашнему положенію, совсмъ недурною придачей къ хорошенькому личику его нареченной. Они давали ему возможность пустить ихъ въ оборотъ и начать какое-нибудь ‘свое’ дло. Къ тому же, крестный отецъ Юліи Андреевны былъ однимъ изъ главныхъ акціонеровъ той компаніи, гд служилъ едоръ Густавовичъ. Это тоже что-нибудь да значило. Они объяснились и поженились очень просто, какъ женятся тысячи людей, безъ особенно пламенной любви съ его стороны и безъ отвращенія съ ея стороны.

Но это прошлое отошло уже далеко — и Юлія Андреевна не любила вспоминать о немъ, почти не вря теперь, чтобы когда-нибудь было такое время, когда она, Юлія Андреевна Таненбаумъ, могла бы находить едора Густавовича подходящимъ для себя мужемъ. Теперь этотъ бракъ казался ей несчастною случайностью и глупою поспшностью, она сердилась и на себя, за то, что приняла его предложеніе, и на него, за то, что онъ смлъ жениться на ней. Еслибы не приличія и не огромное богатство едора Густавовича, которое онъ нажилъ, начавъ съ ея мизерныхъ двадцати тысячъ, она бы давно уже разошлась съ нимъ. Послднее обстоятельство все же нсколько примиряло ее съ нимъ.

Въ сущности они оба слегка побаивались другъ друга: едоръ Густавовичъ — потому, что въ случа полнаго разрыва она могла ему сильно напортить во многихъ домахъ, а также и потому, что вообще боялся домашнихъ сценъ, крика и шума, неизбжныхъ при семейныхъ ссорахъ, въ которыхъ женщина всегда сильна, Юлія же Андреевна — потому, что въ случа серьезной ссоры, едоръ Густавовичъ могъ прекратить ей выдачу ежемсячной суммы на булавки, которую даже она находила довольно крупною, и отказаться отъ уплатъ по безконечнымъ счетамъ разныхъ ея портнихъ, модистокъ, магазиновъ и проч. Но ни тотъ, ни другая не желали сознаться въ этомъ и каждый изъ нихъ усвоилъ себ по отношенію другого особый тонъ: она — дкой насмшки, онъ — презрительнаго равнодушія.

Впрочемъ, былъ одинъ общій пунктъ въ ихъ жизни, на которомъ они не только сходились во взглядахъ и желаніяхъ, но и отдавали полную справедливость другъ другу. Они оба дружно работали и стремились къ одной и той же цли — разбогатть и, поднявъ значеніе своего дома и фамиліи Таненбаумъ, выйти въ люди. Въ этомъ они охотно и умно помогали одинъ другому. Юлія Андреевна даже сознавалась, что въ этомъ отношеніи едоръ Густавовичъ — мужъ очень удобный и подходящій, хотя бы ужъ по одному тому, что раздлялъ ея желанія и цли и не жаллъ никакихъ денегъ для достиженія ихъ.

едоръ Густавовичъ, въ свою очередь, понималъ, что жена во многомъ помогла ему, подавъ ему, такъсказать, ключъ отъ многихъ дверей, безъ которыхъ его величіе было бы не только неполнымъ, но и лишеннымъ тхъ вліятельныхъ протекцій и связей, безъ которыхъ и его финансовыя предпріятія удавались бы, пожалуй, далеко не такъ блестяще. Юлія Андреевна вообще умла придать его дому какой-то особенный важный train, къ которому онъ чувствовалъ большую слабость. А потому едоръ Густавовичъ не только мирился со всми недостатками своей жены, но въ душ отчасти даже гордился ею, какъ блестящею и элегантною представительницей его дома и фирмы. Еслибы кто-нибудь заставилъ Юлію Андреевну откровенно сознаться въ ея самомъ горячемъ желаніи — она отвтила бы: ‘блистать и нравиться.’ Это было даже боле чмъ простое желаніе: это было ея девизомъ, цлью и главною сутью жизни. Нравиться, благодаря ея красивой наружности, всегда ей боле или мене удавалось, но ‘блистать’ стало возможнымъ лишь въ послдніе восемь, десять лтъ, когда едору Густавовичу вдругъ страшно повезло въ разныхъ его финансовыхъ оборотахъ и операціяхъ, и онъ началъ быстро богатть.

Съ этого времени, тамъ, гд не хватало однхъ денегъ едора Густавовича — дополняли тактъ и энергія Юліи Андреевны, гд мало было одного ея такта и энергіи — помогали деньги едора Густавовича, которыя онъ въ такихъ случаяхъ не скупился выбрасывать со щедростью разбогатвшаго выскочки, желающаго пустить пыль въ глаза свту, куда его не пускали такъ долго и гд на него до сихъ поръ, несмотря на его милліоны, глядли все еще съ оттнкомъ снисходительнаго презрнія. Съ каждымъ годомъ, вечера, даваемые Таненбаумами, становились все многолюдне, оживленне и, такъ-сказать, значительне. Съ каждымъ годомъ на нихъ улучшались и общество, и ужины, и обстановка. Пріемныя залы и гостиныя все роскошне украшались дорогими картинами, рдкими коврами, вазами и растеніями, смнявшими постепенно прежнюю рыночную мебель и вульгарную, кричавшую позолоту. Вокругъ Таненбаумовъ группировался теперь уже свой собственный кружокъ денежной аристократіи, въ которомъ даже нердко попадались такъ лестные и пріятные для хозяйскаго уха титулы: madame la baronne, madame la comtesse и т. п,

Словомъ, Юлія Андреевна, наконецъ, вращалась въ избранномъ обществ, была представительницей богатаго дома, имла великолпныхъ лошадей и брилліанты, и выписывала туалеты не иначе какъ изъ Парижа. За ней ухаживали разные тузы, и многія ‘аристократки’ очень любезно улыбались ей изъ своихъ ложъ и закидывали къ ней время отъ времени свои изящныя визитныя карточки, украшенныя графскою короной. Ея вечера и туалеты не разъ описывались въ газетахъ, и входя порой въ свою абонированную ложу бель-этажа итальянской оперы, въ роскошномъ туалет, который уже самъ по себ длалъ изъ нея почти красавицу, и чувствуя какъ при ея появленіи на нее обращались завистливые взгляды женщинъ и восхищенные мужчинъ — Юлія Андреевна не могла удержаться отъ ликующей улыбки удовлетвореннаго тщеславія. Наконецъ-то она добралась до вершины той горы, которая когда-то казалась ей недосягаемой! Она сознавала себя счастливою, торжествующею и возвышающеюся надъ всей этой жалкой толпой, которая сидитъ въ театр въ заднихъ рядахъ креселъ и таскается на извозчикахъ. И съ высоты своей щегольской коляски она кидала гордый взглядъ и презрительную улыбку на всю эту ничтожную улицу, по которой когда-то и она бгала пшкомъ въ грязныхъ резиновыхъ калошахъ и дешевой шубк, пробираясь въ уличной толп и останавливаясь передъ освщенными витринами разныхъ магазиновъ, прельщавшихъ ее своими пестрыми товарами,— смотря на нихъ и на несущіеся мимо экипажи съ безсильной завистью и страстнымъ желаніемъ. Тогда она была просто ІОлинька Ивина, дочка некрупнаго чиновника, скопившаго ей маленькое приданое только благодаря своей чрезмрной скупости, изъ-за которой и жена, и дочь принуждены были жить почти по-нищенски. Тогда она обрадовалась, какъ счастью, даже этому ужасному для нея теперь едору Густавовичу, первому, кто сдлалъ ей предложеніе. Но теперь время это отошло уже такъ далеко, что объ немъ забыли не только другіе, но и сама Юлія Андреевна. Теперь, если на ея блестящее положеніе и падала нсколько сомнительная тнь, то виной этому былъ только одинъ ея мужъ, походившій больше на лавочника чмъ даже на денежнаго аристократа. Какъ ни билась надъ нимъ долгіе годы Юлія Андреевна, но отшлифовать его но могла хотя бы настолько, чтобы не краснть за него поминутно передъ посторонними. Ее же время и общество такъ выработали, что, когда она входила въ гостиную, стройная и изящная, или садилась въ свою карету подсаживаемая ливрейнымъ лакеемъ, ее безусловно можно было принять за кровную аристократку съ прекраснымъ, благороднымъ лицомъ и безукоризненными манерами. Лта Юліи Андреевны подошли теперь какъ разъ къ тому возрасту, когда въ свт объ нихъ начинаютъ любезно умалчивать и забывать, если женщина сама по себ еще красива и интересна. А Юлія Андреевна безспорно была и красива, и интересна, несмотря на то, что ей шелъ уже 38-й годъ. На видъ ей можно было дать скорй десятью годами меньше, чмъ двумя больше. А такъ какъ въ томъ обществ, которое она называла ‘свтомъ’, Таненбаумы начали появляться довольно поздно и не успли еще слишкомъ примелькаться въ немъ,— то, не зная наврное ея лтъ, вс давали ей гораздо меньше чмъ это было на самомъ дл. Говорили, что ей нтъ даже тридцати. Юлія Андреевна знала это и оставляла всхъ въ пріятномъ недоразумніи.

Но въ послднее время маленькій подлогъ этотъ сталъ все больше и больше безпокоить ее. Еще никогда, за всю жизнь свою, Юлія Андреевпа не имла столько успха и поклонниковъ какъ теперь, а она любила и ухаживанія, и успхъ, и свою красоту, и лишиться всего этого почему-бы то ни было, ей очень не хотлось. Имть взрослую дочь — для такой женщины — фактъ не всегда пріятный. А для Юліи Андреевны онъ былъ тмъ непріятне, что объ немъ почти никто не зналъ. Она не спшила его разсказывать, откладывая эту необходимость до ршительной минуты, и это удавалось ей тмъ боле, что двочка воспитывалась въ московскомъ институт, а праздники и каникулы проводила большей частью въ Москв же, у своей тетки, родной сестры едора Густавовича. Прошлою весной Софи окончила курсъ и ухала на лто къ тетк въ деревню, но было ршено, что осенью она вернется въ родительскій домъ и останется жить уже въ Петербург, такъ какъ Tante Luise,— которую, сказать къ слову, Юлій Андреевна терпть не могла, какъ и вообще всю родню мужа,— находила, что молодой двушк настала теперь пора вызжать въ свтъ, чего Tante Luise на свои очень ограниченныя средства не могла доставить своей любимой племянниц въ такихъ размрахъ, какъ могли это.длать Таненбаумы. Юлія Андреевна не протестовала, конечно, находя подобный протестъ неловкимъ, неприличнымъ и даже безполезнымъ для себя, тмъ боле, что едоръ Густавовичъ давно уже желалъ взять дочь къ себ и еще нсколько лтъ тому назадъ пытался перевести ее въ одинъ изъ петербургскихъ институтовъ, но тогда противъ этого возстали и Tante Luise, для которой двочка замняла умершую дочь, и сама ЮліяАндреевна, не видвшая въ томъ никакой необходимости. Теперь же необходимость явилась. Взрослой дочери супруговъ Таненбаумъ не подобало жить въ чужомъ дом, когда у нея имлся свой собственный, и волей-неволей Юліи Андреевн приходилось покориться, взять дочь къ себ и начать вывозить ее, тогда какъ въ душ Юлія Андреевна именно этого-то и не хотла.

И вотъ все очарованіе ея молодости и красоты разомъ исчезнетъ, какъ только подл нея увидятъ восемнадцатилтнюю дочь! Женщина, у которой такая большая дочь — не считается уже молодою, эта дочь только вредитъ выгодному впечатлнію, производимому ея матерью, являясь какъ бы неоспоримою, документальною уликой истинныхъ лтъ, и невольно отрицаетъ кажущуюся молодость и красоту ея. Юлія Андреевна прекрасно сознавала это и заране уже мучилась, предчувствуя, какъ вс ея милыя пріятельницы, въ душ всегда ей завидовавшія и злившіяся за отбитыхъ поклонниковъ и прелестные туалеты, первыя закричатъ, что она, Юлія Андреевна Таненбаумъ, страшно молодится, что ея дочери уже 26 лтъ, а ей самой по крайней мр 40, если еще не больше,— и станутъ злобно и безпощадно подсмиваться за ея спиной въ глаза всмъ ея разочарованнымъ поклонникамъ. А говоря съ ней — будутъ обращаться къ ней съ тою милою, любезною колкостью, которая одна уже будетъ длать ее смшной и старой. Смшной и старой въ самый разгаръ ея жизни! Когда она такъ хочетъ жить, наслаждаться, блистать, хочетъ чувствовать себя молодою, красивою и сильною! И въ этотъ моментъ ей приходится уступить дорогу другой, а себ сказать: ‘довольно съ тебя, ты ужъ пожила’! И жизнь станетъ такой пустою, безцвтною, безсодержательною… Она предчувствовала заране, что не будетъ въ состояніи обходиться безъ этого угара жизни, съ иміамомъ лести, комплиментовъ и поклоненія! Добиться всего этого съ такимъ трудомъ — и уступить все двчонк! Теперь Юлія Андреевна сердилась на себя, зачмъ она такъ тщательно скрывала всегда существованіе своей старшей дочери. Для многихъ ея появленіе будетъ полнымъ сюрпризомъ, и тмъ комичне будетъ скандалъ. Что значитъ вывозить? Это значитъ таскать двушку всюду за собой: и на вечера, и въ театръ, и на прогулку, то-есть все равно, что наклеить себ на лобъ свое метрическое свидтельство. Даже и то было бы лучше, по крайней мр тогда бы знали вс, что ей 38 лтъ, а теперь прокричатъ, что ей вс 45! И уже ничто не предотвратитъ этого злополучнаго событія. За Софи уже ухала miss Morrison и сегодня утромъ он прідутъ въ Петербургъ съ почтовымъ поздомъ.

И Юлія Андреевна, какъ опытный полководецъ, горла нетерпніемъ дать скоре ршительное сраженіе своей дочери. Если ужъ ничто не можетъ предотвратить ея появленія, то пусть оно совершится скорй, пускай вс увидятъ ее! Она познакомитъ съ дочерью свтъ — но не исподволь, не постепенно, а разомъ. Она не хочетъ каждый день выслушивать отъ разныхъ новыхъ лицъ одни и т же удивленные вопросы, съ насмшливыми взглядами и улыбками. Нтъ, она воспользуется предлогомъ возвращенія Софи, и дастъ балъ, первый еще у нихъ въ этомъ сезон, и покажетъ на немъ всмъ сразу свою большую дочь. И Юлія Андреевна тщательно готовилась къ этому Событію, которое увы! могло такъ многое измнить въ ея пріятной жизни.

Она заране обдумывала, какъ будетъ держать себя и относительно пріятельницъ и относительно поклонниковъ. Обдумывала свой туалетъ. Туалетъ, который былъ бы изысканъ, но простъ и строгъ, и который еще сильне выказалъ бы ея красоту. Пожалуй она покажетъ свту, что готова назвать себя старухой и уступить мсто дочери, но она сдлаетъ это такъ, что они же первые станутъ разубждать ее въ томъ и первые назовутъ это ‘преступленіемъ’ со стороны такой прелестной женщины какъ она.

Да, она будетъ бороться, но такъ тонко и умно, что борьбы этой никто не замтитъ — увидятъ только ея побду. До сихъ поръ эта сренькая Софи, которая точно вся пропиталась нмецкими привычками и взглядами своихъ милйшихъ родственниковъ, была очень тиха и скромна, но теперь она, конечно, покажетъ себя. Между нею и дочерью никогда не было нжности — и конечно она, Юлія Андреевна, не такъ глупа, чтобы ожидать отъ нея какой-нибудь любви, напротивъ, нужно быть всегда на-сторож и приготовиться ко всякаго рода пріятнымъ сюрпризамъ.

— Я уврена, что она нарочно будетъ везд мн вредить!— сказала Юлія Андреевна и сердито дернула сонетку. Былъ десятый часъ утра, она давно уже проснулась, но все еще лежала въ постели, занятая своими непріятными размышленіями и чувствуя, что встанетъ въ самомъ дурномъ расположеніи духа.

— Я уврена, уврена,— повторяла она, какъ бы нарочно раздражая самое себя, но вдругъ какое-то чувство неловкости и смущенія шевельнулось въ глубин ея души.

Все-таки же дочь… Ну такъ что же? Разв можно взять и вложить въ себя насильно то чувство, котораго нтъ? И разв она виновата, что это чувство не вложено въ нее самой природой? Вдь вотъ же Нэдъ не вызываетъ въ ней этой недоброжелательности и антипатіи, а вдь та будетъ куда опасне Софи, и опасность эта не за горами: еще года три-четыре — и съ Нэдъ ужъ не справишься… Но та хоть хорошенькая, интересная, она и теперь, несмотря на свои 13 лтъ, уже уметъ нравиться мужчинамъ, той и мсто уступить какъ-то не такъ жаль и оскорбительно. А эта!.. ‘Нмка, совсмъ нмка’, твердила она съ тою глубокою антипатіей къ нмкамъ и ко всему нмецкому, которая овладвала Юліей Андреевной особенно сильно во время ссоръ ея съ мужемъ. И эта ‘нметчина’ въ родной дочери еще больше возстановляла Юлію Андреевну противъ Софи.

Она опять нетерпливо дернула сонетку и сердито накинулась на вошедшую горничную:

— Ну, что же вы пропали! Я два часа васъ звоню!

Горничная неохотно отвтила что-то въ свое оправданіе, но Юлія Андреевна не слушала ее.

— Я еще съ вечера велла вамъ разбудить себя въ девять часовъ, а теперь уже одиннадцать скоро!

— Теперь только девять.

— Ахъ, не разсуждайте, пожалуйста. Вы должны только слушать и исполнять мои приказанія, а не умничать по своему.

Лицо горничной сердито вспыхнуло.

— Вы приказали разбудить васъ въ девять часовъ, а теперь всего пять минутъ десятаго. Если вы, сударыня, находите, что я не исполняю вашихъ приказаній и дурно вамъ служу — вы можете дать мн разсчетъ,— сказала она рзко и съ тою заносчивостью, которая ясно показывала, что она уметъ служить прекрасно и нужна барын по многимъ причинамъ, а потому барыня должна быть съ ней любезна и не вымещать на ней дурное расположеніе духа, иначе она съуметъ постоять за себя.

Это была высокая худая двушка, съ желтымъ некрасивымъ лицомъ, умными глазами и тонкимъ, хитрымъ ртомъ. На видъ ей казалось лтъ тридцать — тридцать пять, и она держала себя съ самоувренною, спокойною манерой, которая нердко пріобртается горничными, привыкшими служить въ богатыхъ домахъ у важныхъ, 7о имющихъ маленькіе гршки барынь.

Юлія Андреевна терпть не могла своей сухопарой горничной — и хотя по нкоторымъ причинамъ очень дорожила ею, но тмъ не мене охотно отдлалась бы отъ нея, еслибъ это не было теперь уже слишкомъ поздно. Сегодня она была такъ раздражена, что чувствовала невольную потребность выместить хоть на комъ-нибудь это раздраженіе. Но срывать его на Анн всегда обходилось довольно дорого. Каждая такая вспышка стоила ей потомъ платья или денегъ. А Юлія Андреевна, въ которой, несмотря на богатство и расточительность, еще оставались слды мелкой, мщанской скупости, перешедшей къ ней отъ отца, совсмъ не любила этихъ частыхъ подарковъ.

Ршительно ей выдался сегодня незадачный день! Теперь опять эту противную Анну придется задабривать своимъ платьемъ! И какъ на грхъ она вс старыя уже раздарила, придется жертвовать, пожалуй, еще новымъ! И мысленно Юлія Андреевна старалась припомнить, которое изъ нихъ хуже всхъ. Сколько разъ она давала себ слово быть сдержанне и осторожне съ этою ханжой и какъ нарочно послднее время раздражается все чаще и чаще!

Накинувъ изящный утренній халатъ, Юлія Андреевна сла передъ зеркаломъ въ самомъ дурномъ расположеніи духа. И барыня, и горничная дулись другъ на друга.

Юліи Андреевн хотлось вырвать гребенку изъ рукъ горничной за ту дерзость, съ которой та спокойно и безцеремонно, словно вымещая барын рвала ея волосы, но предчувствуя, что изъ-за этого выйдетъ пожалуй слишкомъ большая исторія, сдерживалась насколько возможно, подъ вліяніемъ всхъ этихъ мелкихъ непріятностей и сраго, унылаго утра петербургской мокрой осени, Юліи Андреевн весь міръ, и вс люди, и даже самая жизнь, всегда такъ баловавшая ее, казались теперь противными и несносными, и она готова была заплакать отъ клокотавшаго въ ней раздраженія и какой-то тоски… Причесавшись, Юлія Андреевна велла звать къ себ Нэдъ и m-elle Mignard.

II.

Несмотря на то, что Нэдъ водили еще въ короткихъ платьяхъ, чесали l’enfant и держали совсмъ да положеніи ‘bb’ — она уже сознавала себя очень хорошенькою двочкой, и на ея лиц сквозила кокетливая плутоватость, показывавшая, что она все понимаетъ и отлично знаетъ себ цну, а если и подчиняется довольно охотно короткому платью и прическ и l’enfant, то только потому, что у нея прелестные волосы и хорошенькія ножки, которыми она не прочь пококетничать. Это была граціозная, живая двочка съ тмъ золотисто-блокурымъ цвтомъ волосъ, который часто попадается у нмцевъ и который она унаслдовала отъ отца вмст съ его голубыми глазами, но черты, ростъ и манеры она взяла у матери, и они красили ее, придавая ей то врожденное изящество, которымъ отличалась и сама Юлія Андреевна. Нэдъ сознавала, что она уже уметъ нравиться мужчинамъ, и чувствовала, что если она въ наиболе интересныхъ изъ нихъ видитъ будущихъ героевъ своихъ романовъ, то и они, въ свою очередь, уже предчувствуютъ въ ней прелестную женщину, которая развернется и покажетъ свои силы въ недалекомъ будущемъ, и, какъ бы заране уже заискивая въ ней, золотая молодежь и разные почтенные старички, наполнявшіе гостиныя ея матери, уже начинали слегка ухаживать за ней, говорить ей комплименты и привозить нарядныя бонбоньерки.

Нэдъ страстно мечтала скорй вырости, сдлаться ‘совсмъ’ взрослою двушкой, начать вызды, имть поклонниковъ и, наконецъ, выйти замужъ, посл чего только и начиналась, по ея понятіямъ, уже совсмъ настоящая жизнь, потому что пока она будетъ состоять при ‘maman’, ея свобода и независимость все еще будутъ въ очень сильномъ подчиненіи и ей невозможно будетъ развернуться вполн.

Засыпая порой подъ звуки вальса и говора, доносившихся къ ней изъ зала, она мечтала о томъ времени, когда, наконецъ, будетъ дйствовать и сама. Она мысленно примряла къ себ роскошные туалеты и видла себя то въ блестящихъ бальныхъ залахъ, окруженною влюбленными въ нее безъ ума поклонниками, то въ прелестномъ, таинственномъ будуар, обливаемомъ слабымъ свтомъ восточнаго фонаря и пропитанномъ ароматомъ живыхъ цвтовъ и благоуханіемъ раскрытыхъ флаконовъ съ духами. Она воображала, какъ самый красивый, богатый и интересный молодой человкъ, за которымъ вс будутъ гоняться и котораго она отобьетъ у какой-нибудь первой красавицы, вмст съ правами на первенство красоты, шепчетъ ей въ этомъ очаровательномъ будуар страстное признаніе въ любви, а она, прелестная и сводящая его съ ума своимъ кокетствомъ, смется и мучаетъ его…

Впрочемъ Нэдъ уже была немножко влюблена, избравъ себ, такъ-сказать, перваго героя, это былъ Нахмановъ, считавшійся однимъ изъ самыхъ интересныхъ львовъ ихъ кружка и ухаживавшій за ея матерью.

Нэдъ скептически смотрла на нжную любовь родителей къ дтямъ и дтей къ родителямъ, не чувствуя ея не только въ себ, но почти не признавая и въ другихъ. Если же ей случалось замчать нчто подобное въ комъ-нибудь изъ своихъ сверстницъ, то это только смшило и удивляло ее. Она не понимала, почему она должна обожать свою maman, когда эта maman вчно только ‘мудритъ’ надъ нею. Отца она не то, чтобы любила, но предпочитала матери. Онъ ее больше баловалъ, дарилъ ей деньги и подарки, и она хотя въ душ, также какъ и Юлія Андреевна, немножко стыдилась его, охотно ласкалась къ нему, зная что отъ него ей всегда легче добиться чего хочется, нежели отъ матери. Надъ признавала любовь только по отношенію мужчинъ къ женщинамъ и женщинъ къ мужчинамъ. Но и тутъ ей казалось гораздо боле естественнымъ и приличнымъ, чтобы мужчины влюблялись въ женщинъ и сходили по нимъ съ ума, мучились, терзались и при случа, пожалуй, даже стрлялись, если же что-нибудь подобное длали женщины — то это казалось ей уже смшно, глупо и даже неприлично. Женщина должна приказывать, мужчина — повиноваться, женщина должна увлекать, мужчина — влюбляться. Чмъ больше у женщины жертвъ, тмъ больше для нея чести, тмъ она значитъ красиве, умне и интересне. Нэдъ мечтала, что современемъ изъ-за нея непремнно должны застрлиться нсколько человкъ. Это придаетъ женщин какую-то особенную пикантность. Такъ обыкновенно бывало въ тхъ французскихъ романахъ, которые она прочитывала тайкомъ въ своей комнат и въ которыхъ воспвались разныя жестокія красавицы, чрезвычайно нравившіяся Нэдъ. Нэдъ помнила, какъ, годъ тому назадъ, изъ-за одной подруги ея матери, застрлился какой-то господинъ и какъ потомъ вс мужчины бгали и ухаживали за этой Лоло, какъ-будто впервые только понявъ ея очарованіе. Нэдъ видла нсколько разъ эту курносенькую брюнетку, и хотя находила, что въ ней нтъ ничего особеннаго, но тмъ не мене завидовала ей и восхищалась ея умньемъ кружить мужчинамъ головы. Въ глазахъ Нэдъ она была героиней, и Нэдъ старалась подражать ой, изучая ея манеры, разговоры, взгляды и позы.

Свтскія сплетни изъ гостиной Юліи Андреевны долетали и до дтской Нэдъ, гд съ чрезвычайнымъ интересомъ и любопытствомъ обсуждались ею вмст, съ ея воспитательницей, m-elle Mignard, съ которой Нэдъ была очень дружна.

M-elle Mignard поступила въ домъ Таненбаумовъ. года два назадъ, когда Нэдъ только-что начала развертываться, прозрваті. и мечтать не объ однихъ уже только пирожкахъ и куклахъ. M-elle Mignard незадолго передъ тмъ пріхала изъ Парижа, гд служила, продавщицей въ перчаточномъ магазин и гд ей наговорили, что въ Россіи женщина, да еще парижанка, можетъ нажить золотыя горы. Къ сожалнію для m-elle Mignard, она пріхала нсколько поздновато для спекуляціи своею завядшею красотой, которою, впрочемъ, и въ молодости не особенно отличалась.

Горько разочаровавшись въ своихъ надеждахъ, m-elle Mignard наконецъ публиковала въ газетахъ, что пріхавшая изъ Парижа француженка желаетъ поступить гувернанткой или воспитательницей къ дтямъ аристократическаго дома. Посл чего и была взята Юліей Андреевной для маленькой Нэдъ.

M-elle Mignard обладала чрезвычайно веселымъ нравомъ, при уживчивомъ характер и нкоторой дол невинной хитрости. Маленькая, живая, со вздернутымъ носомъ и бойкими, бгающими глазками, смуглая брюнетка, она любила одваться пестро и украшать себя яркими лентами и поддльнымъ золотомъ и брилліантами.

Она скоро поняла, что у Таненбаумовъ можетъ устроиться прекрасно и съ такимъ комфортомъ, какого никогда ужъ конечно не видала у себя въ Париж, въ своей мансард и перчаточномъ магазин,— нужно только всмъ понравиться и со всми ужиться. И составивъ планъ, m-elle Mignard повела атаку.

Юлія Андреевна находила ее очень симпатичною и полезною, видя, что при ней Нэдъ сдлала замчательные успхи во французскомъ язык и. произношеніи. Къ тому же, была и другая причина. Съ m-elle Mignard едоръ Густавовичъ не смущалъ жену ухаживаніемъ, тогда какъ прежней гувернантк она принуждена была отказать именно вслдствіе этого недоразумнія. Не то, чтобы она ревновала — въ сущности ей было ршительно все равно, чмъ развлекается ея ‘благоврный’, но она не желала допускать только ничего подобнаго у себя въ дом.

M-eile Mignard умла всегда занять гостей, если въ томъ случалась надобность, и развлечь Юлію Андреевну, когда та скучала.

едоръ Густавовичъ, съ своей стороны, нисколько не ухаживая за m-elle Mignard и называя ее даже обезьяной, тмъ не мене тоже очень благоволилъ къ ней и любилъ поболтать съ нею за обдомъ, находя ее забавной и остроумной. Но главное, m-elle Mignard почти сразу сумла поладить со своей непокорною воспитанницей, которая раньше приводила въ отчаяніе всхъ своихъ воспитательницъ. М-elle Mignard сразу попала ей въ тонъ и нашла ея слабыя струны. Она восторгалась остроуміемъ Нэдъ, говоря ей на ушко, что Нэдъ будетъ гораздо красиве и интересне своей maman, красота которой скоро окончательно поблекнетъ, впрочемъ почти то же самое m-elle Mignard говорила и мамаш, увряя ее, что, несмотря на красоту ея дтей, имъ далеко до красоты матери, которая почти совершенна. Нэдъ быстро сошлась съ ней и длилась съ нею всми мечтами и желаніями.

Будучи сама женщиной некрасивою, но влюбчивою, съ присущей французамъ восторженностью и добрымъ сердцемъ, m-elle Mignard, потерявшая надежды на осуществленіе собственныхъ желаній, отъ души сочувствовала мечтамъ своей хорошенькой ученицы, предсказывала ей въ будущемъ огромные успхи и, увлекаясь вмст съ нею, заране преподавала ей маленькіе уроки женскаго кокетства.

Он спали въ одной комнат и были дружны какъ однолтки. Иногда, уже лежа въ постели, rn-elle Mignard съ восторгомъ переносилась мысленно въ свое прошлое, протекшее въ миломъ Париж, и разсказывала Надъ разные забавные случаи, пикантныя приключенія и любовныя исторіи изъ своей жизни и жизни разныхъ своихъ парижскихъ пріятельницъ. Она давала Нэдъ, тайкомъ отъ maman, а главное отъ этой bigote de Morrison, разные французскіе романы, большею частью бульварной литературы, которую m-elle Mignard предпочитала всякой другой и которая имъ обимъ еще боле раздражала воображеніе своими кровавыми тайнами, баснословными богатствами и невроятными похожденіями разныхъ героевъ и героинь.

M-elle Mignard усердно старалась позабавить и развить еще больше свою понятливую ученицу, добродушно и почти безсознательно развращая ея умъ и душу. Нэдъ же, въ свою очередь, такъ привязалась къ своей снисходительной и веселой наставниц, что клялась ей никогда не разставаться съ нею, и даже общала, выйдя замужъ, взять ее къ себ въ компаньонки и похать вмст въ Парижъ.

Въ дом Таненбаумовъ у m-elle Mignard былъ только одинъ серьезный врагъ — это сухая, высокомрная и строгая англичанка, miss Morrison, которая не выносила вертлявой француженки. Впрочемъ, англичанку почти никто въ дом не любилъ, начиная отъ Нэдъ, которая ее терпть не могла, и кончая даже добродушнымъ едоромъ Густавовичемъ, который почему-то ее слегка побаивался. Но англичанка жила въ дом уже шесть лтъ и поступила къ Таненбаумамъ прямо изъ дома свтлйшей княгини N, у которой воспитала дочь, вышедшую уже замужъ, а потому Юлія Андреевна держала ее наперекоръ собственному желанію, находя, что она придаетъ ихъ дому особенный, строго-аристократическій тонъ.

III.

Входя вмст съ m-elle Mignard въ комнату Юліи Андреевны, Нэдъ незамтно окинула мать смющимися, плутоватыми глазами и разомъ поняла не только то, что ‘maman’ не въ дух, но и причину, по которой она не въ дух, и быстрымъ, почти неуловимымъ взглядомъ перекинулась съ m-elle Mignard. Глаза ея вспыхнули и губы дрогнули отъ внутренняго смха, но она скромно опустила голову и почтительно поцловала мать въ надушенную пудрою щеку.

— Mon Dieu!— сказала m-elle Mignard, сочувственно вглядываясь въ лицо Юліи Андреевны и съ соболзнованіемъ покачивая головой.— Comme vous tes ple, madame! auriez-vous pass une mauvaise nuit?

Юлія Андреевна тревожно взглянула въ зеркало и замтила, что кожа на лиц ея дйствительно кажется сегодня какою-то дряблою и желтою.

‘Ну вотъ,— подумала она съ неудовольствіемъ,— этого только недоставало!’

— Я совсмъ не спала отъ головной боли,— сказала она сердито.

— Ah, madame, il faut vous soigner! Ваше здоровье такъ слабо!

Юлія Андреевна пользовалась прекраснымъ здоровьемъ, но очень любила, чтобы ее находили слабою и болзненною. Но сегодня ей это вовсе не нравилось, сегодня она должна была имть видъ здоровый и свжій, чтобы казаічься моложе и красиве. Она ничего не отвтила m-elle Mignard, хотя обыкновенно любила жаловаться ей на свои мнимыя болзни боле, чмъ кому-нибудь другому, потому что m-elle Mignard лучше всхъ умла сочувствовать и соболзновать.

— Покажись, Нэдъ,— сказала Юлія Андреевна,— какъ ты одта.

Нэдъ была одта въ блое платьице изъ англійскихъ прошивокъ съ широкимъ голубымъ кушакомъ, на ея стройныхъ ногахъ были туго натянуты голубые же шелковые чулки. Юлія Андреевна придерживалась того мннія, что дтей слдуетъ водить всегда въ бломъ: это такъ идетъ къ ихъ возрасту. Она поправила дочери бантъ и нсколько прядокъ волосъ и отпустила ее, сказавъ, что ей еще надо одваться.

Едва выйдя изъ комнаты Юліи Андреевны, Нэдъ обняла m-elie Mignard и, смясь, шепнула ей на ухо:

— Elle rage!

M-elle Mignard испуганно кивнула на дверь.

— Prenez garde!— сказала она шепотомъ.

Нэдъ осторожно скользнула впередъ и съ шаловливою граціей пробжала по столовой, коридору и классной въ свою комнату.

Тутъ она бросилась на стулъ и разсмялась громко, уже не боясь, что ее услышитъ maman.

— Elle rage terriblement!— повторила она съ такимъ восторгомъ, точно это приносило ей личное удовольствіе.

M-elle Mignard тоже улыбнулась. Предвкушаемое ею интересное соперничество между матерью и дочерью чрезвычайно занимало ее.

Нэдъ сидла на стул и, какъ маленькая, болтала отъ удовольствія своими красивыми ногами, смотря на гувернантку блестящими, смющимися глазами.

— Софи все-таки молоденькая и недурна!— сказала она

Но m-elle Mignard сомнительно качала головой.

— Э! мой другъ, женщин совсмъ не красота нужна! Ужъ кто другой, а она-то отлично это знаетъ! Нужно только, чтобы она обладала тмъ, что они, французы, зовутъ ‘du chien!’ Лучшій примръ тому парижанки! Между ними вовсе не такъ много красавицъ, а между тмъ он самыя обольстительныя женщины міра! А все оттого, что они съ шикомъ умютъ носить свою физіономію, какова бы она у нихъ тамъ ни была!

Нэдъ съ удовольствіемъ слушала, зная, что и она сама съ ея задорно вздернутымъ носикомъ похожа на француженку, несмотря на то, что отецъ ея нмецъ, а мать русская. M-elle Mignard не разъ говорила ей, что у нея типъ чистокровной парижанки.

— А видли,— спросила подсмиваясь Нэдъ,— какое платье maman ей приготовила. Ярко-розовое! прелестное, игрушка, но конечно оно ни за что къ Софи не пойдетъ! Розовое идетъ только къ самому хорошему цвту лица. Maman это отлично знала!

И она снова громко и плутовски расхохоталась.

M-eile Mignard добродушно хлопнула ее.

— Taisez vous, enfant terrible!

— Но только эта maman наврное къ десяти часамъ прогонитъ ее спать и она ничего не увидитъ! Господи, да когда же она наконецъ, выростетъ.

— Эге!— разсмялась m-elle Mignard,— не очень-то торопитесь, душа моя! Ваша мамаша находитъ, что короткое платье на васъ идетъ къ ней гораздо больше, чмъ къ вамъ пойдетъ шлейфъ!

— Но это невыносимо! Такъ ее, пожалуй, до сорока лтъ будутъ водить коротышкой! А что касается сегодняшняго бала, то лучше всего, она прямо пойдетъ къ отцу и выпроситъ у него, чтобы онъ выхлопоталъ ей разршеніе остаться сегодня на вечер до двнадцати часовъ. Одно скверно, эта противная Морисониха прідетъ! Опять начнетъ свои поученія!

— Ah! Cette vieille bigote!— отвтила съ чувствомъ m-elle Mignard, которой одно воспоминаніе объ непріятной соперниц всегда портило хорошее расположеніе духа.

И Нэдъ побжала къ отцу.

IV.

едоръ Густавовичъ сидлъ въ халат у письменнаго стола въ своемъ кабинет и, проглядывая утреннія газеты, пилъ кофе изъ огромной чашки, со сливками и сухарями, какъ онъ любилъ пить его по утрамъ.

Нэдъ подбжала къ нему сзади легкими неслышными шагами и, быстро закрывъ ему одной рукой глаза, другою выхватила у него газету и засмялась, громко цлуя его въ ухо съ манерой шаловливаго, избалованнаго ребенка, которому все позволяется.

— Aha! bist Du’s, Wildfang!

едоръ Густавовичъ, снявъ очки, посадилъ дочь къ себ на колни и съ удовольствіемъ поцловалъ ее въ свженькое, розовое личико, кожа котораго пахла тмъ особеннымъ запахомъ, напоминающимъ струю свжаго воздуха, который бываетъ только у дтей, да у очень молоденькихъ двушекъ.

Нэдъ, смясь, цловала отца въ щеки, глаза и подбородокъ, ластясь къ нему, какъ хитрый граціозный котенокъ.

— О! о! о!— засмялся добродушно едоръ Густавовичъ:— ну вижу, вижу въ чемъ дло! знаю, плутовка, что-то такое нужно! nun gut, was willst Du?

Нэдъ притула къ себ его голову за одно ухо и, плутовски улыбаясь глазами, шептала ему на ухо. Она шептала по-нмецки, зная, что это сейчасъ растрогаетъ его, онъ придетъ въ умиленіе и охотнй исполнитъ все требуемое. Но въ сущности она, какъ и мать, недолюбливала и нмцевъ, и ихъ языкъ.

— О!— засмялся снова едоръ Густавовичъ, выслушавъ просьбу дочери:— ну это не будетъ ли слишкомъ? Я слыхалъ, что маленькія дти ложатся спать въ девять часовъ.

Нэдъ опять пригнула къ себ его голову и, вся вздрагивая отъ смха и прижимаясь къ нему, зашептала:

— Ты слышалъ неправду! И потомъ, что я за ‘маленькое дитя’! Это только maman говоритъ, что я маленькая!— воскликнула она обидчиво и не безъ умысла упоминая имя матери, она знала, и то, что достаточно едору Густавовичу сказать, будто такъ говоритъ или думаетъ Юлія Андреевна, чтобы онъ тотчасъ же возымлъ какъ разъ обратное мнніе.

— Ну, папочка, ну, милый, пожалуйста, устрой!— говорила ластясь къ отцу хитрая Надъ.— А если maman не позволитъ, ты скажи, что ‘ты’ позволилъ, что ты такъ хочешь! Разв ты не можешь приказать своей дочери что хочешь? Отчего же maman можетъ распоряжаться мной, какъ хочетъ, а ты не можешь! Разв ты меньше ея? Ты, папочка, вотъ что сдлай: когда мы будемъ обдать, я буду сидть тихо-тихо и молчать, какъ-будто ничего не знаю, а ты возьми и скажи вдругъ m-elie Mignard: ‘M-elle Mignard, потрудитесь одть Нэдъ посл обда въ вечернее платье, и останьтесь съ ней сегодня на балу до 12 часовъ!’.Тогда maman разсердится и скажетъ: ‘Къ чему это? что еще за новости!’ А ты скажи: ‘Я такъ желаю!’ А maman теб скажетъ: ‘Она еще слишкомъ мала для баловъ! ей нужно учиться, а не танцовать!’ А ты скажи ‘Сегодня балъ не серьезный, сегодня будетъ все больше молодежь, и я нахожу, что Нэдъ вполн прилично присутствовать на первомъ выход своей сестры! И такъ, m-elle Mignard, потрудитесь же исполнить мое распоряженіе!’ Тогда maman ужъ нечего будетъ больше длать, и она должна будетъ, хочетъ-не хочетъ, позволить намъ. И ты папочка выйдешь побдителемъ, а я немножко повеселюсь. Ну, папочка, ну, милый, пожалуйста, сдлай удовольствіе твоей маленькой дочк!

И Нэдъ тормошила отца за волосы и бакенбарды и кокетливо заглядывала ему въ глаза.

едоръ Густавовичъ, улыбаясь, глядлъ на нее съ видимымъ удовольствіемъ. Онъ находилъ, что Нэдъ очень похожа на него, ея красота и умъ льстили его самолюбію, какъ косвенные намеки на его собственныя достоинства.

— Ахъ, плутовка!— воскликнулъ онъ съ восхищеніемъ:— ахъ, маленькій дипломатъ въ юбк!

И онъ съ любовью легонько щелкнулъ Надъ по носу своимъ большимъ краснымъ пальцемъ.

V.

— Надюсь,— обратилась къ мужу Юлія Андреевна тономъ, не допускающимъ возраженія,— вы сегодня будете завтракать дома.

едоръ Густавовичъ поморщился. Въ сущности едоръ Густавовичъ былъ хорошій семьянинъ, но его семья сложилась такъ неудачно, что онъ пересталъ быть хорошимъ семьяниномъ, хотя въ глубин души скучалъ и стремился къ этой семь, которой такъ ему недоставало, несмотря на то, что онъ имлъ ее. Его семейные инстинкты не удовлетворялись тми семейными началами, которыя царили въ его дом, и постепенно онъ дошелъ до того, что ему нравилось бывать везд, только не у себя дома. едоръ Густавовичъ считалъ своимъ долгомъ прізжать къ обду непремнно домой, это былъ почти единственный часъ за весь день, который онъ проводилъ и считалъ нужнымъ проводить въ семь. Но завтраки онъ не считалъ для себя обязательными. Онъ вставалъ рано, пилъ кофе въ своемъ кабинет, и завтракать любилъ у Дюба. Сегодня, впрочемъ, былъ случай исключительный, и онъ еще съ вечера, ради прізда Софи, хотлъ завтракать дома, но вопросъ и тонъ вопроса Юліи Андреевны разсердили его, и онъ сразу ршилъ, что не будетъ завтракать дома, хотя бы уже только потому, что Юліи Андреевн желательно этого требовать.

Поморщась онъ принялъ обычный равнодушный видъ, котораго, какъ онъ зналъ, Юлія Андреевна окончательно въ немъ не выносила.

— А почему же?— спросилъ онъ ее, флегматично выпуская изо рта крупныя кольца дыма.

Юлія Андреевна нетерпливо передернула плечами.

— Потому что сегодня, кажется, ваша дочь прізжаетъ.

— О, я знаю, aber was doch?— спросилъ онъ, длая нарочно ничего не понимающее лицо.

Юлія Андреевна зло разсмялась.

— О, нжный папаша!— воскликнула она ядовито:— васъ это, кажется, нисколько не интересуетъ?

едоръ Густавовичъ слегка волновался, но старался сохранить свой спокойный видъ.

— Ну, ну, кто тамъ… нжный папаша или нжная мамаша, про то не будемъ лучше разговаривать, чтобы сдлать вамъ любезность.

Юлія Андреевна вспыхнула, и глаза ея сердито засверкали.

— Ну, это ужъ не ваше дло,— сказала она, стараясь, по возможности тоже быть спокойне: — ваше дло завтракать сегодня дома.

— А почему это мое дло? Я самъ знаю мои дла и не люблю, чтобъ въ нихъ мшались кого я не просилъ. Я не буду сегодня завтракать дома,— заключилъ онъ ршительно.

Юлія Андреевна смрила его взглядомъ такого глубокаго презрнія, которое оскорбляло и возмущало едора Густавовича больше всякихъ словъ, и, не сказавъ ничего, вышла изъ кабинета.

едоръ Густавовичъ остался въ чрезвычайно непріятномъ расположеніи духа. Онъ сердился и на Юлію Андреевну, и на самого себя. Въ сущности теперь ему еще больше хотлось бы остаться дома, но онъ не могъ уступить жен и долженъ былъ отказаться отъ этого желанія только потому, что и она желала и требовала того же.

Хотя онъ не былъ особенно горячимъ и заботливымъ отцомъ, но по своему очень любилъ своихъ дочерей.

VI.

Юлія Андреевна прошла прямо къ себ въ комнату. Было уже 10 минутъ 12-го. Черезъ четверть часа прідетъ Софи съ miss Morisson — и сердце Юліи Андреевны при этой мысли сжималось какъ-то тревожно и непріятно.

Она сидла, прислушиваясь къ стукамъ экипажей по мостовой, и думала о томъ, что сейчасъ, подъдетъ карета Софи и что она, Юлія Андреевна, должна будетъ принять ее не только любезно, какъ принимала многихъ другихъ своихъ соперницъ, которыхъ ненавидла въ душ, но и съ особенною лаской, какъ любящая мать дорогую дочь, и ни на одну секунду не дать замтить этой дочери, что она видитъ въ ней только опасную конкурентку, пріхавшую отнять ея право на молодость, красоту и то, что она понимала подъ словомъ ‘счастье’.

Особенныхъ ‘нжностей’ отъ нея, впрочемъ, никто, вроятно, не ожидаетъ,— она всегда была нсколько холодна со своими ‘двочками’, къ этому давно вс привыкли, и это никого по удивляетъ и никому не кажется неестественнымъ.

Черезъ нсколько минутъ къ дому подъхала карета.

Юлія Андреевна быстро встала и подошла къ окну, смотря съ какимъ-то страннымъ любопытствомъ, какъ выбжавшій лакей и швейцаръ суетливо и почтительно высаживали изъ кареты Софи и принимали безконечные свертки и пакеты отъ miss Morrison.

Черезъ нсколько минутъ въ сосдней комнат послышались голоса и шаги.

Юлія Андреевна сдлала доброе лицо и съ ласковою, немного смущенною улыбкой пошла навстрчу къ входившимъ.

— Bonjour, mon enfant!— сказала она, цлуя дочь, и, почувствовавъ на своей надушенной рук крпкій поцлуй, снова вдругъ вспомнила баронессину дточку, и, слегка покраснвъ, наклонилась и еще разъ поцловала дочь въ щеку.

— Доброе утро, miss Morrison, вы врно утомились въ дорог…

— О, да, ночь въ вагон всегда утомительна!

Юлія Андреевна съ привтливымъ соболзнованіемъ улыбнулась miss Morrison.

Она всегда была изысканно вжлива съ англичанкой, отчасти потому, что слегка побаивалась ея, но главнымъ образомъ потому, что желала казаться ей настоящей аристократкой и отличаться безукоризненными манерами.

— Въ такомъ случа, мы васъ не будемъ сегодня больше безпокоить, идите въ свою комнату и отдохните, Софи я сначала сведу къ едору Густавовичу, а потомъ сдамъ m-eile Mignard.

Miss Morrison удалилась, наклопивъ въ знакъ благодарности голову надменнымъ поклономъ, а Юлія Андреевна, обнявъ дочь за талію, направилась съ ной на половину мужа.

Дорогой, она разспрашивала ее, хорошо ли ей было хать, не чувствуетъ ли она сильной усталости или головной боли, и болтая съ ней о разныхъ мелочахъ, на которыхъ всегда вертится разговоръ въ первыя минуты посл дороги, незамтно разсматривала дочь. Въ послдній разъ он видлись прошлымъ лтомъ, когда проздомъ изъ Крыма Юлія Андреевна нарочно останавливалась на нсколько дней у Tante Luise для того, чтобы повидаться съ Софи. Тогда Софи имла видъ еще полудвочки, и, несмотря на то, что ей было 17 лтъ, казалась не старше пятнадцати. Но за этотъ годъ она сильно подросла, выровнялась и въ своемъ длинномъ плать и высокой дорожной шляп казалась уже совсмъ взрослою двушкой. Она была худощава и довольно высока ростомъ, и назвать ее хорошенькою было нельзя, несмотря на прекрасные голубые глаза и правильныя черты. Въ лиц ея недоставало яркихъ красокъ и оживленія, а лежавшее на немъ выраженіе — не то задумчивости или застнчивости, не то апатичности, портило его, придавая ему какую-то безцвтность. Она вся имла какой-то блдный, сренькій видъ, и даже прекрасные, густые, блокурые волосы, красивые быть-можетъ у другой,— не красили ее.

Юлія Андреевна внимательнымъ взглядомъ опытной женщины разсматривала ее искоса.

‘Сренькая! voil le mot’, подумала она и чутьчуть улыбнулась.

— А Tante Luise здорова?— спросила она вслухъ.

— Да, maman merci, она просила вамъ кланяться.

— Благодарю, мн надо будетъ еще написать ей и поблагодарить за вс хлопоты и заботы о теб.

Софи ничего не отвтила, но по лицу ея пробжала грустная тнь, и она еще ниже опустила глаза.

Когда едоръ Густавовичъ увидлъ входящую жену и дочь, онъ быстро отодвинулъ свое кресло отъ стола и грузно всталъ навстрчу дочери, радостно протягивая ей руки. Глаза Софи вдругъ ласково вспыхнули и освтились счастливою, дтскою улыбкой, отъ которой разомъ заиграло и загорлось все ея блдное личико. Она бросилась къ отцу и нжно прижалась къ его груди.

— Gut Morgen, mein Kindchen! Gut Morgen, mein Schtzchen! очень, очень радъ тебя видть, очень радъ!

И онъ ласково трепалъ дочь по плечу своею огромною красною, волосатою рукой, неловко цлуя ее въ голову и нсколько смущепно поглядывая въ сторону жены, которая своимъ присутствіемъ стсняла его нжный порывъ.

Юлія Андреевна молча, холоднымъ, насмшливымъ взглядомъ наблюдала эту ‘трогательную сцену свиданія’. Она видла, какъ радостно вспыхнула Софи, увидвъ отца, и какъ самъ едоръ Густавовичъ бросился къ ней навстрчу, и чувство отчужденности отъ нихъ обоихъ сильне поднялось въ ней.

‘Да, они больше подходятъ другъ къ другу — думала она съ какой-то странною горечью на душ-и въ ней та же противная нмецкая натура!’

— Ну, какъ же ты дохала?— спрашивалъ едоръ Густавовичъ, ласково усаживая дочь подл себя. Онъ замчалъ, что жена недовольна и имъ, и дочерью, и былъ въ душ очень обиженъ не за себя — къ этому онъ относился вполн равнодушно — но за ‘свою’ дочь. Въ эту минуту ему казалось, что Софи именно только его дочь и падчерица Юліи Андреевны, которая съ ней холодна и нелюбезна, и на зло жен онъ старался быть съ Софи не только вдвое ласкове, но даже началъ говорить съ ней по-нмецки, съ особеннымъ вниманіемъ и нжностью разспрашивая о Tante Luise и другихъ своихъ московскихъ родственникахъ, чего Юлія Андреевна, считавшая всхъ его родственниковъ за нмецкихъ сапожниковъ, терпть не могла. Но Софи, очевидно любившая ихъ, съ большимъ удовольствіемъ отвчала отцу на вс вопросы чистйшимъ нмецкимъ языкомъ.

— Здорова ли Tante Luise? Что Францъ выдержалъ ли экзамены? А дядя Шмидтъ снялъ, кажется, магазинъ?

Юлія Андреевна презрительно усмхнулась.

‘Tante Luise, Францъ, дядя Шмидтъ… для меня вс эти господа совершенно чужіе люди, а для нихъ — свои, кровные, родные… Она вся пропиталась этимъ нмецкимъ духомъ, ничего моего… Нтъ, нтъ, она мн чужая, совсмъ чужая…’ И ей казалось страннымъ и непонятнымъ, что эта сренькая нмочка — ея родная дочь. Глядя на нихъ, естественне предположить, что она дочь едора Густавовича отъ перваго брака съ какой-нибудь нмкой…

‘Не къ чему было отдавать воспитывать ее этой старой дур Луиз… Я всегда была противъ, но благоврный непремнно этого желалъ… вотъ теперь и вышло Богъ знаетъ что… Впрочемъ, она уже съ дтства выказывала вс эти нмецкія добродтели — это ужъ врожденное, папенькино! И какъ могла я выйти за него! Какъ могла!— чуть не съ отчаяніемъ говорила себ Юлія Андреевна.— А теперь и эта, чего добраго, успла уже, пожалуй, влюбиться въ какого-нибудь нмецкаго кузена, и, быть можетъ, въ довершеніе всхъ прелестей, въ пріятной перспектив предстоитъ еще цлая любовная исторія въ нмецкомъ дух съ какимъ-нибудь Herr-Шмидтомъ, башмачникомъ съ Кузнецкаго моста!..’

И Юлія Андреевна вдругъ сердито заговорила:

— Однако, вы успете поговорить объ этомъ и посл, а теперь дали бы ей лучше раздться: она еще и шляпы не сняла!

— Ну что такое,— возразилъ едоръ Густавовичъ:— это не бда, будетъ еще успвать…

Но Юлія Андреевна рзко оборвала супруга.

— Уже первый часъ — сегодня завтракать будемъ раньше, а ей нужно еще переодться. Пойдемъ, Софи.

Софи смущенно взглянула на мать и на отца, видимо не зная, котораго изъ нихъ ей слушаться, но въ глазахъ матери чувствовалось такое холодное приказаніе, что она невольно встала и, взглянувъ на отца виноватыми глазами, какъ-бы извиняясь, что не исполняетъ его желанія, поцловала его еще разъ и пошла за матерью.

Теперь Юлія Андреевна шла впереди по длинному ряду залъ и гостиныхъ, отдлявшихъ ея половину отъ половины мужа. Она уже не держала дочь за талію и даже не оглядывалась на нее, если раньше въ душ ея и было какое-то теплое чувство къ Софи, то теперь, за короткое время свиданія ея съ отцомъ, чувство это совсмъ исчезло, и она не могла принудить себя даже къ простой любезности съ этой дочерью.

— Voici, m-elle Mignard, encore une l&egrave,ve pour vous!— громко проговорила она, входя въ дтскую, гд Нэдъ, сидя на стол, говорила что-то, смясь и болтая ногами, m-elle Mignard. При вход матери она поспшно соскочила со стола и, испуганно взглянувъ на нее, перевела сейчасъ же любопытные глаза на вошедшую сестру.

— Ah! charme, charme!— воскликнула радостно m-elle Mignard и, любезно протянувъ къ Софи об руки, горячо поцловала ее въ щеку.

— Мы уже были знакомы съ m-elle Софи,— заговорила она по-французски,— а теперь мы съ ней, надюсь, подружимся еще больше! О, m-elle. Софи, j’adore toute votrefamille.

M-clle Mignard слегка прослезилась и крпко поцловала Софи, которая съ замшательствомъ глядла на страстную поклонницу своей семьи и не знала что сказать ей въ отвтъ. Но m-elle Mingard и не ожидала отвта, она очень любила маленькія трогательныя сцены и краснорчивыя рчи и всегда пользовалась удобнымъ случаемъ сказать ихъ.

— Eh bien, m-elle,— сухо прервала Юлія Андреевна,— поторопитесь къ завтраку. Софи нужно еще переодться, займитесь ея туалетомъ.

И она ушла, оставивъ Софи, которую смущали и краснорчіе гувернантки, и холодность матери, и насмшливо улыбавшееся личико сестры.

M-elle Mingard и Нэдъ тотчасъ обступили ее и съ любопытствомъ, свойственнымъ какъ француженкамъ, такъ и двочкамъ-подросткамъ, закидали ее всевозможными вопросами и о Москв, и о дорог, и о разныхъ знакомыхъ.

VII.

Во второмъ часу подали завтракать, и вс собрались въ столовую нсколько не въ дух. Юлія Адреевна была разстроена съ утра ожиданіемъ дочери, у miss Morrison начиналась съ дороги мигрень, а Софи была смущена и взволнована непривычною для нея обстановкой. Она видимо стснялась передъ всми этими новыми лицами, которыя хотя и назывались ея семьей, но въ сущности были ей еще совсмъ чужды. Даже едоръ Густавовичъ, обыкновенно благодушный и болтливый, былъ сильно не въ дух. Онъ не завтракалъ, какъ и общалъ Юліи Андреевн, но теперь ему еще больше хотлось остаться дома, и онъ сердился на жену, изъ-за которой долженъ былъ отказать себ въ этомъ удовольствіи только для того, чтобы сдлать, неудовольствіе ей.

Когда вс уже сидли за столомъ, онъ вошелъ только на минуту, чтобы проститься, онъ прямо подошелъ къ Софи и нжно поцловалъ ее, а потомъ взялъ въ свою большую руку мордочку Нэдъ и крпко сжалъ, ее, прижимая ей носъ къ подбородку, что продлывалъ съ ней всегда, каждый день, съ какимъ-то особеннымъ, удовольствіемъ и аппетитомъ.

— Разв вы, папа, не будете съ нами завтракать?— спросила его Софи своимъ робкимъ голосомъ.

едоръ Густавовичъ нахмурился и сердито поглядлъ на жену.

— Нтъ, къ сожалнію, у меня есть безотлагаемое дло…

Онъ стоялъ посреди комнаты, въ цилиндр, сдвинутомъ слегка на затылокъ, и, широко разставивъ ноги, сердито натягивалъ на руки модныя рыжія перчатки.

Юлія Андреевна съ неудовольствіемъ глядла на него, и все въ немъ было ей противно: и этотъ лоснящійся цилиндръ, и толстый красный затылокъ, заросшій подстриженными слегка вьющимися, рыжими волосами, и громкій голосъ, и короткіе унизанные кольцами мщанскіе пальцы, на которые съ трудомъ лзли узкія франтовскія перчатки, и его пошлые, какъ ей казалось, маленькіе глазки, и даже клтчатыя брюки…

‘Господи, и какъ могла я выйти за него замужъ…’ думала она въ сотый разъ съ ожесточеніемъ и отвращеніемъ, и ей хотлось закричать ему, чтобы онъ не раздражалъ бы ее своимъ присутствіемъ, и скорй уходилъ съ ея глазъ, но сдерживалась, не желая длать сцену при Софи, которая стсняла ее какъ новый человкъ, не посвященный еще во вс семейныя тайны и отношенія. Она холодно кивнула мужу на прощанье съ брезгливымъ жестомъ, скорй отнимая отъ него руку.

едоръ Густавовичъ ухалъ. Разговоръ за завтракомъ все не клеился, хотя Юлія Андреевна, любившая всегда имть видъ свтской женщины, привыкшей не выказывать никакихъ своихъ чувствъ, любезно распрашивала Софи и miss Morrison о Москв и о впечатлніи, вынесенномъ ими изъ нея. Но и Софи, и miss Morrison были неразговорчивы и плохо поддерживали разговоръ. Нсколько разъ за столомъ воцарялось неловкое, непріятное молчаніе, во время котораго присутствовавшіе какъ бы сильне еще чувствовали холодную отчужденность другъ отъ друга и не знали что сказать. Нэдъ исподтишка подталкивала подъ столомъ m-elle Mignard кончикомъ ноги и быстро шептала ей, наклоняя лицо надъ тарелкой:

— Она не изъ разговорчивыхъ.

M-elle Mignard старалась оживить общество и съ большимъ интересомъ распрашивала о Москв, которую считала главнымъ мстожительствомъ всхъ русскихъ милліонеровъ и спрашивала:

— Правда-ли, что тамъ живутъ одни купцы и вс дома обращены въ лавки?

Miss Morrison брезгливо сжимала губы.

Она ничего объ этомъ не знаетъ, она нашла Москву грязною и некрасивою. Во все время ея пребыванія тамъ была ужасная погода, у нея сдлался флюсъ, и она не выходила.

Тогда m-elle Mignard обратилась къ Софи.

— Monsieur Anatole разсказывалъ ей, что подъ великимъ колоколомъ царя Ивана строютъ къ выставк новый пассажъ. Видла ли она эту постройку, вроятно, она должна представлять собой грандіозное и необычайное зрлище.

Вс разсмялись, даже застнчивая Софи.

— Это невозможно,— сказала Софи, улыбаясь и слегка красня (она всегда немного краснла, когда говорила),— въ немъ не помстится и одна лавка!

— Comment donc! возможно-ли? Но какъ же monsieur Anatole разсказывалъ ей, что Царь-колоколъ выше и больше шестиэтажныхъ домовъ! а во время нашествія великой французской арміи (эти слова m-elle Mignard проговорила торжественнымъ голосомъ) въ немъ были скрыты два института со всми воспитанницами, учителями и классными дамами.

Вс снова разсмялись, кром miss Morrison, которая только высокомрно поморщилась. Она давно считала m-elle Mignard дурой и ожидала отъ нея всякихъ нелпостей.

— Monsieur Anatole шутилъ съ вами,— сказала насмшливо Юлія Андреевна:— не надо быть такой легковрной!— добавила она такимъ тономъ, въ которомъ чувствовалось, что она этой фразой намекала на что-то еще другое.

— Vraiment? Ah, le blagueur!— восклицала съ добродушнымъ негодованіемъ m-elie Mingard:— онъ всегда разсказываетъ мн о Россіи разныя чудеса, но я больше не стану ему врить.

M-elle Mingard своимъ наивнымъ легковріемъ развеселила немножко скучавшее общество. Юлія Андреевна стала надъ ней слегка подтрунивать, она знала о слабости m-elle Mignard къ Анатолію Бахманову и любила, будучи въ дух, подразнить ее на этотъ счетъ. M-elle Mignard была соперница уже настолько неопасная, что ей смло можно было разршить маленькое ухаживаніе за интереснымъ молодымъ человкомъ, которымъ и сама хозяйка дома очень интересовалась.

Въ конц завтрака, когда подали кофе, лакей доложилъ о прізд самого Бахманова, и Юлія Андреевна, слегка покраснвъ, велла просить его прямо въ столовую. Бахмановъ бывалъ у Таненбаумовъ такъ часто, что его считали своимъ человкомъ и не стснялись съ нимъ.

При вход его у Юліи Андреевны, Нэдъ, и m-elle Mignard оживились лица.

Нэдъ перестала толкать m-elle Mignard ногами подъ столомъ и приняла свтскій видъ взрослой и кокетливой двушки.

— Vous voil, blagueur!— встртила его m-elle Mignard, укорительно грозя ему пальцемъ.— Maintenant je sais que vous n’tes qu’un blagueur!

Бахмановъ, сдлавъ общій поклонъ, подошелъ къ хозяйк и полулниво, полупочтительно поцловалъ ея протянутую руку.

— Blagueur!— повторилъ онъ равнодушно: — pourquoi donc?

— Et les btises que vous m’avez dbit sur Москва et sur Царь-колоколъ?

— Pas un brin de btise.

— Allons donc!

— Садитесь, Бахмановъ!— прервала его Юлія Андреевна, слегка поморщившись и указывая на пустое мсто едора Густавовича подл себя.

— Впрочемъ,— вспомнила она съ маленькимъ, чуть замтнымъ замшательствомъ,— вдь вы еще не знакомы съ моей Софи,— позволите васъ познакомить?

Бахмановъ издали почтительно поклонился смутившейся Софи. Юлія Андреевна глядла на него тревожными глазами, стараясь прочесть по его лицу, какое впечатлніе произвелъ на него видъ ея взрослой дочери. На лицо Бахманова осталось такъ я:е спокойно, съ присущимъ ему выраженіемъ какой-то равнодушной ко всему апатіи.

— Хотите кофе?— спросила его Юлія Андреевна.

Отъ кофе Бахмановъ отказался и только налилъ себ въ длинненькую узкую рюмку ликеру.

— За что на меня напали?— спросилъ онъ у нея съ лнивой усмшкою.

— За то, что вы все дурачите бдную m-elle Mignard и разсказываете ей разныя небылицы, а она вритъ и повторяетъ.

— Это ужъ не моя вина, зачмъ она вритъ…

— C’est boni — воскликнула снова m-elle Mignard — la guerre comme la guerre — mais je me vengerai! allez! Она всегда немножко пикировалась съ Бахмановымъ, но въ сущности ей нравилось, когда онъ, поддразнивая ее и подтрунивая надъ ней, вступалъ съ ней въ какіе-нибудь споры — для нея это являлось предлогомъ поболтать съ нимъ.

Бахманову на видъ казалось лтъ двадцать восемь или тридцать, лицо его, съ коротко остриженными волосами и маленькой бородкой Henri quatre, было красиво и умно, но лежавшее на немъ выраженіе надменной насмшки и скучающей апатіи портило его, придавая ему что-то непріятное и отталкивающее.

Бахмановъ имлъ репутацію злого и остроумнаго человка и въ душ очень дорожа ею, всячески старался поддерживать ее. Въ обществ его слегка побаивались, потому что благодаря этой репутаціи онъ позволялъ себ говорить злыя дерзости, на которыя большею частью ему почему-то не рисковали отвчать тмъ же. Средства его были нсколько туманны и вроятно невелики, но жилъ онъ хорошо, какъ живетъ большинство такъ-называемой jeunesse d’ore. Говорили, что у него есть какія-то имнія, но говорили такъ же, что никакихъ имній у него нтъ, а если и были, то онъ давно уже усплъ ихъ проиграть и спустить. Воспитанъ онъ былъ хорошо, держалъ себя прекрасно, въ театр бывалъ въ первомъ ряду, одвался отлично, имлъ собственныхъ лошадей, хорошую родню и знакомство, и вслдствіе всхъ этихъ причинъ считался однимъ изъ самыхъ порядочныхъ и интересныхъ представителей своего круягка.

Послднее время онъ сталъ бывать у Таненбаумовъ такъ часто, что въ обществ уя’е начали ходить очень опредленные слухи объ его ухаживаніи за Юліей Андреевной. Бахмановъ всегда ухаживалъ за кмъ-нибудь,— къ этому давно привыкли, но тмъ не мене ухаживаніе его очень цнилось самими женщинами, какъ всегда цнится ими ухаживаніе человка завдомо умнаго или чмъ-нибудь замчательнаго. И теперь оно положительно льстило честолюбію Юліи Андреевны, которая не только не скрывала этого, но, напротивъ, отчасти бравировала, выставляя это на видъ.

Бахмановъ ухаживалъ всегда за самыми изящными, красивыми и модными женщинами,— это вс знали,— и такимъ образомъ его ухаживаніе какъ бы само по себ придавало женщин извстный интересъ, а потому именно теперь Юлія Андреевна желала боле чмъ когда-нибудь сохранить его во что бы то ни стало, но сознавала съ непріятнымъ ощущеніемъ стыда и страха, что именно теперь-то это и будетъ, пожалуй, очень трудно. Бахмановъ вовсе не славился постоянствомъ и изъ-за одной боязни показаться смшнымъ, продолжая состоять ‘при старой женщин’, могъ поспшить удалиться и, такимъ образомъ, первый подать примръ всмъ остальнымъ поклонникамъ.

И Юлія Андреевна тревожно и пытливо всматривалась въ него, стараясь предугадать, какое впечатлніе сдлала на него Софи и что онъ теперь думаетъ. Появленіе Софи было для Бахманова почти такимъ же сюрпризомъ какъ и для всхъ прочихъ. Юлія Андреевна только недлю назадъ, уже отправивъ miss Morrison за дочерью, разсказала ему незначительнымъ тономъ, осторожно предупреждая, что скоро прідетъ ихъ старшая дочь, о существованіи которой онъ слышалъ до тхъ поръ очень рдко и только то, что она воспитывается въ институт въ Москв.

— Разв вы хотите перевести ее въ одинъ изъ Петербургскихъ институтовъ или она будетъ доканчивать воспитаніе дома? — спросилъ онъ тогда у Юліи Андреевны.

Юлія Андреевна слегка замялась.

— Въ сущности она почти окончила курсъ,— отвчала она неопредленно,— но конечно ей необходимо будетъ дополнить образованіе еще дома,— добавила она поспшно.

— А!— Бахмановъ усмхнулся и какъ-то загадочно покачалъ головой,— Такъ значитъ m-elle Софи совсмъ ужъ взрослая барышня? А я почему-то все воображалъ, что она годомъ или двумя всего старше Нэдъ.

Юлія Андреевна покраснла и нахмурилась. Въ тон своего поклонника она почувствовала уже ту насмшливую нотку, которой такъ боялась.

— Ну, что жъ,— сказалъ Бахмановъ какъ будто равнодушнымъ тономъ,— вы вроятно начнете вывозить ее теперь?

— Да, начну вывозить,— коротко и сухо отвчала Юлія Андреевна, избгая встрчаться съ нимъ глазами.

Съ этихъ поръ въ теченіе всей недли насмшливая нотка часто проскальзывала въ голос Бахманова, когда онъ говорилъ съ Юліей Андреевной и особенно когда справлялся, скоро ли она ждетъ m-elle Софи. А справлялся онъ часто, и это раздражало Юлію Андреевну. Каждый разъ, какъ она подслушивала насмшку своимъ чуткимъ ухомъ опытной женщины въ самомъ простомъ повидимому вопрос, она гнвпо вспыхивала и думала:

‘Погоди… мы еще увидимъ… чья возьметъ!’

И вотъ, наконецъ, этотъ день насталъ. Софи сидитъ передъ Бахмановымъ, который, судя по его равнодушному виду, мало интересуется ею.

Онъ болталъ почти исключительно съ Нэдъ и m-elle Mignard, поддразнивая ихъ обихъ по своему обыкновенію, но въ самомъ тон этихъ шутокъ, злыхъ и дкихъ, Юлія Андреевна чувствовала, что он относятся больше къ ней, чмъ къ m-elle Mignard, и что подъ благовиднымъ предлогомъ онъ просто ядовито прохаживается все время на ея счетъ. Она снова стала раздраженно волноваться и поспшила, вставъ изъ-за стола, прекратить непріятную бесду. Вс поднялись вмст съ ней.

— Возьмите вашъ ликеръ, Бахмановъ,— сказала она какъ будто совсмъ спокойно,— и пойдемте пить кофе въ маленькую гостиную.

Но говоря это, она подумала, что отправить Софи въ дтскую, какъ маленькую Нэдъ — неловко, и нужно пригласить въ гостиную также и ее. Но это будетъ такая скука! Лучше пригласить всхъ, ршила она, потомъ подъ какимъ-нибудь предлогомъ можно удалить…

Когда Софи подошла благодарить ее, Юлія Андреевна съ улыбкой обняла ее за талію и сказала:

— Посиди немножко у меня, мы съ тобой почти не видлись еще…

Глаза Софи мягко вспыхнули, и она радостно улыбнулась.

— Miss Morrison, m-elle Mignard, не хотите ли допить кофе у меня?..

Miss Morrison поблагодарила, но чувствуя себя утомленною посл дороги, отказалась и попросила позволенія удалиться въ свою комнату, а m-elle Mignard была очень рада.

Он съ Нэдъ предпочитали гостиную дтской. Нэдъ приняла приглашеніе и на свой счетъ, хотя знала, что оно къ ней не относилось, и безцеремонно отправилась въ гостиную матери вслдъ за остальнымъ обществомъ.

Гостиная была прелестная, вся мягкая, застланная коврами и пропитанпая тонкимъ ароматомъ розъ и гіацинтовъ.

Общество размстилось на отдльныхъ диванчикахъ и пуфахъ передъ маленькими изящными столиками, но вс невольно почувствовали себя здсь какъ-то еще боле натянутыми чмъ, въ столовой.

Разговоръ совсмъ не клеился, даже Бахмановъ пересталъ поддразнивать Нэдъ и ея гувернантку, и лниво, со скучающимъ выраженіемъ на лиц, цдилъ свой ликеръ.

Юлія Андреевна посидла нсколько минутъ, волнуясь и сердясь въ душ и на Бахманова, и на всхъ присутствовавшихъ, и даже на себя, наконецъ не выдержала и встала, извиняясь, что ей нужно еще распорядиться кое-чмъ для сегодняшняго бала.

Когда она ушла, m-elle Mignard почувствовала себя свободнй и весело заболтала, а Нэдъ граціозно раскинулась на низенькомъ кресл и кокетливо вытянула свои ножки.

Оставаясь втроемъ съ m-elle Mignard и Нэдъ, Бахмановъ всегда оживлялся. Француженка смшила его своимъ бульварнымъ остроуміемъ и своей влюбленностью въ него, которая забавляла его, а Нэдъ нравилась ему, какъ хорошенькая и неравнодушная къ нему двочка-подростокъ, за которой онъ предчувствовалъ уже напередъ, что непремнно будетъ сильно ухаживать, какъ только она подростетъ.

Пока онъ былъ для нея и героемъ, и другомъ, съ которымъ она и кокетничала, и откровенничала съ наивною, но задорною болтливостью испорченнаго ребенка.

Втроемъ имъ всегда было весело, они понимали другъ друга, но теперь присутствіе Софи стсняла ихъ, съ ней нужно было разговаривать и нельзя была говорить ‘всего’, какъ имъ это нравилось и какъ они къ тому уже привыкли.

Бахмановъ нсколько разъ обращался къ Софи съ разными вопросами, стараясь по привычк свтскаго человка, наперекоръ собственному желанію, занять разговоромъ скучную для него двушку, которую онъ, со свойственнымъ ему уже навыкомъ въ этомъ отношеніи, сразу оцнилъ, и понялъ, что для него она, никогда не будетъ интересна. Но Софи стснялась и на вс вопросы отвчала сконфуженно и односложно. Ей хотлось бы уйти къ себ въ комнату, но она не ршалась и сидла съ застнчивымъ видомъ молоденькой провинціалки.

Нэдъ, насмшливо улыбаясь, бросала на Бахманова выразительные взгляды и только пересмивалась съ m-lle Mignard. Но къ общему удовольствію явилась вдругъ Маша, горничная ‘барышень’, и попросила Софью едоровну къ miss Morrison, которой нужнобыло вынуть свои вещи изъ чемодана Софи. Софи, обрадовавшись удобному предлогу, поспшно встала, и когда она вышла, вс съ облегченіемъ вздохнули.

— Вотъ невозможная особа!— воскликнула возмущенная m-lle Mignard:— у нее надо вытягивать каждое слово!

Бахмановъ засмялся.

— Она недурна!— сказалъ онъ, поддразнивая m-elle Mignard и Нждъ и, видя, что он об удивились, прибавилъ смясь, нарочно, чтобы посердить ихъ:— право, очень пикантна!

Но m-elley Mignard даже разсердилась.

— О! Вотъ, ужъ все что угодно, только не это! Да, въ такомъ случа, онъ ровно, значитъ, ничего не понимаетъ въ женщинахъ. Она была до сихъ поръ лучшаго мннія о его вкус!

Бахмановъ весело смялся.

По его мннію, Софи прелестна, и онъ собирается за ней даже ухаживать, къ тому же, у нея очень правильныя черты, что въ современныхъ женщинахъ встрчается очень рдко,— она гораздо красиве Нэдъ.

— Ah, mon Dieu!— воскликнула m-elle Mignard почти съ ужасомъ и ударила Бахманова по рук забытымъ Юліей Андреевной веромъ. Но Надъ ничего не сказала и только презрительно усмхнулась.

— Mais il devient tout—fait insupportable!— кричала m-elle Mignard, длая видъ, что ужасно сердится на Бахманова. Вчера онъ разсказывалъ ей небылицы о Цар-колокол, а сегодня дразнитъ этой банальной нмецкой красотой! Можно ли сравнивать ихъ съ Нэдъ! И во всякомъ случа, нмка не можетъ никогда быть ни изящной, ни пикантной.

Но Бахмановъ очень любилъ дразнить m-elle Mignard,— ему нравилось выводить ее изъ себя.

— Нтъ,— говорилъ онъ смясь,— это въ васъ просто говоритъ излишній патріотизмъ и политическая вражда за то, что нмцы разбили васъ въ 70-мъ году! Вотъ вы и не хотите сознаться теперь, что нмки вообще чрезвычайно интересны!

— Eh bien, monsieur!— горячо воскликнула m-elle Mignard, блестя разгорвшимися глазами, и голосъ ея вдругъ зазвучалъ страстно и торжественно.— Пусть это будетъ политическая вражда! Она не отрекается! Она француженка, настоящая чистокровная француженка и ненавидитъ всхъ нмцевъ и гордится этимъ! Ея бдная мать умерла отъ горя и нужды въ 70-мъ году, ея кузенъ палъ мертвымъ, защищая свою несчастную родину, она сама питалась кониной и голодала вмст со всмъ Парижемъ, когда эти проклятые пруссаки побдили ихъ славную французскую армію и ворвались къ нимъ, какъ варвары въ Римъ! Все это правда, и она первая признаетъ это, но никогда и ни въ какое время нмки не побдятъ француженокъ.

— Браво, браво, m-elle Mignard! привтствую васъ и какъ славную патріотку, и какъ краснорчиваго оратора! Я вамъ даже поцлую ручку за вашъ патріотизмъ! Право, его надо цнить въ женщинахъ, тмъ боле, что въ нашихъ русскихъ дамахъ онъ или совсмъ отсутствуетъ, или отзывается лежалыми леденцами! Браво, m-elle Mignard, ну давайте ручку!

И Бахмановъ взялъ ея руку и крпко поцловалъ, что m-elle Mignard тронуло и удивило, такъ какъ на подобныя любезности онъ быль скупъ не только съ ней, у которой еще никогда не цловалъ руки, но даже и съ прелестной Юліей Андреевной.

— Ну, а теперь,— продолжалъ Бахмановъ смясь,— вы поссоритесь съ Нэдъ, такъ какъ въ лиц нмцевъ задли и ее: она тоже нмка!

— Я совсмъ не нмка!— воскликнула Нэдъ съ неудовольствіемъ:— я русская!

— Къ сожалнію, вы нмка. Между настоящими русскими фамиліями нтъ такихъ, которыя бы оканчивались на ‘баумъ’, а вы маленькая Frulein Tannenbaum!

— Неправда! Я русская!— повторила Нэдъ, сердито красня, и лицо ея вдругъ приняло такое выраженіе, какое является у маленькихъ дтей, когда они собираются заплакать.

— Ah, mchant, encore! il faut toujours qu’il taquine quelqu’un! Ne le croyez pas, ch&egrave,re enfant! Нэдъ русская по рожденію, а по характеру и воспитанію это настоящая француженка! Не даромъ же она прошла черезъ руки ея, m-elle Mignard!

— Ну вотъ,— засмялся Бахмановъ,— это-то и доказываетъ значитъ лучше всего, что и нмка можетъ…

Но m-elle Mignard сердито замахала на него руками, крича, что она больше не хочетъ ни слушать, ни говорить съ нимъ, но въ сущности она вспылила — и теперь гнвъ ея уже прошелъ, сердиться долго она вообще не могла, а на Бахманова и въ особенности.

— Ну, хорошо, хорошо,— сказалъ Бахмановъ, со смхомъ успокаивая ее:— не буду больше затрогивать политическихъ вопросовъ.— И помолчавъ немного, онъ прибавилъ: — А Нэдъ все-таки даже хорошенькою никогда не будетъі Волосы у нея рыжіе, ротъ большой, носъ неправильныя…

И говоря это, онъ окидывалъ всю ея изящную, граціозную фигурку любующимся взглядомъ тонкаго знатока женской красоты.

На это Нэдъ не разсердилась, она только слегка скосила на него исподлобья красивые, блестящіе глаза и плутовато усмхнулась.

Въ томъ, что она не нмка — она не была вполн уврена, фамилія и отецъ смущали ее какъ доказательства нмецкаго происхожденія, котораго она всегда немножко стыдилась, а съ тхъ поръ, какъ m-elle Mignard сдлалась ея наставницей, Нэдъ окончательно стала возмущаться имъ, поэтому названіе нмки ее всегда очень сердило, тмъ боле когда это говорилъ Бахмановъ. Но въ своей красот она была вполн уврена и вс Бахмановскія насмшки на этотъ счетъ переносила весьма спокойно, понимая, что онъ только такъ ‘нарочно’ дразнитъ ее, а въ сущности она очень ему нравится, если же она и принимала иногда обиженный видъ, то только изъ кокетства, зная, что это идет къ ней.

— М-elle Mignard!— послышался голосъ Юліи Андреевны изъ внутреннихъ комнатъ: — venez ici, je vous en prie!

M-elle Mignard поспшно поднялась и, проходя мимо Бахманова, еще разъ ударила его по плечу веромъ.

— Donnez lui une bonne correction, Ned!— сказала она шепотомъ уже въ дверяхъ и погрозила ему пальцемъ.

— Не желаю!— отвтила Нэдъ презрительно обиженнымъ тономъ.

Но Бахмановъ самъ поймалъ ея руку и притянулъ къ себ то кресло, на которомъ она сидла.

— Ого, какъ мы разсердились!— сказалъ онъ смясь.— Ну, Богъ съ вами, Нэдъ, не стану больше дразнить, давайте вашу ручку и помиримтесь…

Но Нэдъ не давала своей руки.

— Пустите меня,— сказала она, длая видъ, что сердится и хочетъ вырваться отъ него.

— Не злиться, Нэдъ, а то я пожалуюсь вашей мам, и она васъ поставитъ въ уголъ!

— О!— и Нэдъ уже съ негодованіемъ вырвала свою руку и вскочила съ кресла:— я никого не боюсь,— сказала она съ гордымъ презрніемъ:— я ужъ слишкомъ выросла для угловъ!

— Нтъ, ничего, еще можно! а если мама одна не справится съ вами — я ей помогу!

Нэдъ громко засмялась.

— Ну, васъ-то я и совсмъ не боюсь!

— Напрасно..! я теперь для васъ опасне многихъ,— сказалъ Бахмановъ, крпко стискивая въ своей рук ручку Надъ и какъ-то странно смотря на нее.

— Почему?

Нэдъ съ удивленіемъ, не то искреннимъ, не то притворнымъ, вскинула на него свои смющіеся глаза.

Бахмановъ ничего не отвтилъ и только смотрлъ съ загадочной улыбкой въ ея глаза, всегда слегка волновавшіе его бьющею изъ нихъ жизнью и задоромъ.

Нэдъ чувствовала, что онъ любуется ею.

— Ну, скажите,— спросила она уже ласковымъ, вкрадчивымъ голосомъ,— разв правда, что Софи вамъ такъ понравилась?

— Правда.

— Нтъ, неправда! Я знаю, кто вамъ нравится…

— Кто?

Нэдъ хотлось сказать ‘я’, по она передумала и сказала:

— Мама!

‘Умница будетъ’, подумалъ съ удовольствіемъ Бахмановъ.

— Нтъ, не мама,— отвтилъ онъ улыбаясь.

— А кто?

— Когда вы выростете, тогда я вамъ такъ и быть скажу, кто мн нравится!

— Такъ долго? это слишкомъ долго!— протянула Нэдъ съ искусственнымъ разочарованіемъ.

— А вамъ сколько лтъ?— спросилъ онъ ее.

— Ахъ, ужасно мало!— сказала Нэдъ, вздыхая и даже конфузясь слегка отъ того, что ей еще такъ мало лтъ.— Всего еще четырнадцатый годъ!

— То есть, значитъ 13, а можетъ быть и всего даже 12!— засмялся Бахмановъ.— Да, это дйствительно немного. Ждать придется долго. Ну чтожъ, потерпите годочка три-четыре!

— Ахъ, maman идетъ!— тихонько воскликнула Нэдъ, осторожно прислушиваясь къ голосамъ въ будуар. Ну прощайте, я убгу!

— Зачмъ же вамъ убгать, посидите лучше съ нами.

— Да мама все равно прогонитъ, ужъ я лучше сама уйду. Сейчасъ ко мн придетъ Курилинъ читать эту глупую исторію! А знаете, я сегодня также на балу буду!— сказала она съ наивнымъ торжествомъ.— Вы будете?

— Буду.

— Только мама конечно не позволитъ мн танцевать!

— Да вы разв умете танцевать?— сказалъ Бахмановъ, но увидвъ, какимъ негодованіемъ и обидой вспыхнуло личико Нэдъ, невольно засмялся.

— Врю, врю…— сказалъ онъ поспшно:— вы прелестно танцуете!

— Ну то-то же!

И она съ примирительной улыбкой взглянула на него и, о чемъ-то подумавъ, вдругъ прибавила:

— Вотъ вы теперь не хотите со мной танцовать, а я когда выросту — съ вами не буду!

— Неправда, будете,— сказалъ увренно Бахмановъ,— и не только танцовать, но и… и…

— Что, что и?— воскликнула Нэдъ съ любопытствомъ.

Бахмановъ пригнулъ къ себ ея розовое ушко и шепнулъ ей:

— И цловаться!

— О, вотъ, никогда, никогда!— воскликнула Нэдъ съ негодованіемъ ударяя его по рук, и она выскользнула у него изъ рукъ и убжала, но въ дверяхъ комнаты опять обернулась и, чему-то плутовски засмявшись, кивнула ему головкой.

‘Бдовая будетъ,— думалъ Бахмановъ, смотря ей вслдъ,— и лучше матери: въ той слишкомъ много злости,— это всегда портитъ женщину, а эта, эта прелесть!’

VIII.

— Ну вотъ, наконецъ-то я отдлалась!— сказала Юлія Андреевна входя: — сегодня ужасно много было хлопотъ, но теперь, кажется, уже всмъ распорядилась и все приготовлено.

Она утомленно опустилась на кресло.

— У васъ дйствительно очень утомленный видъ,— сказалъ Бахмановъ, всматриваясь въ нее какимъ-то страннымъ, пристальнымъ взглядомъ.

— Право?

Юлія Андреевна тревожно взглянула на себя въ висвшее насупротивъ зеркало. На ней былъ роскошный пунцовый плюшевый капотъ, убранный желтоватыми мягкими кружевами, который всегда чрезвычайно шелъ къ ней, но сегодня ей казалось, что онъ только усиливаетъ еще больше желтизну ея лица.

— Ну, а какъ же вамъ понравилась моя Софи?— спросила она вдругъ.

— Ваша Софи?— Бахмановъ слегка прищурился и насмшливо улыбнулся одними уголками губъ: — ничего… она очень мила…

— Въ самомъ дл? Ну я очень рада, теперь я могу быть спокойна, значитъ, она понравится: вы требовательне другихъ въ этомъ отношеніи,— добавила она съ легкой ироніей.

Онъ насмшливо поклонился ей.

— Но она иметъ видъ вполн взрослой двицы, судя по вашимъ словамъ, я ожидалъ увидть почти двочку…

Юлія Андреевна чуть чуть покраснла и отвернулась отъ этихъ прищуренныхъ, непріятныхъ для нея въ эту минуту глазъ, насмшливо пытавшихъ ее.

— Ей всего семнадцать лтъ, но она немного старообразна!— сказала она, досадуя въ душ на эту старообразность дочери, въ груди ея начинало закипать раздраженіе, но она сдерживала себя, старась притворяться, что не понимаетъ его злыхъ намековъ.

— Неужели?— протянулъ Бахмановъ точно съ недовріемъ,— она кажется старше, ей можно дать около двадцати, но все-таки она очень мила, хотя, къ сожалнію, она повидимому не изъ тхъ женщинъ, которыя долго держутся. Есть женщины,— прибавилъ онъ черезъ минуту,— которыя и въ сорокъ лтъ кажутся еще молодыми, но она уже и къ тридцати годамъ состарится настолько, что ей будетъ казаться сорокъ лтъ.

Онъ говорилъ небрежно, какъ-будто безъ всякой цли и задней мысли и только исключительно разбирая красоту Софи. Но въ глазахъ Юліи Андреевны засверкали сердитые, надменные огоньки. Она понимала, что Бахмановъ смется надъ ней въ глаза и мститъ ей за то, что она до сихъ поръ такъ ловко обманывала его насчетъ своихъ лтъ, но онъ длалъ это такимъ образомъ, что она, если не желала длаться еще боле смшной, не могла ни придраться, ни отвтить ему ничего, и должна была, прикидываясь ничего непонимающею, любезно продолжать съ нимъ разговоръ въ томъ же тон и поневол позволять ему издваться надъ собой.

‘Ну хорошо,— сказала она себ, поднимая на него сердитые глаза, блиставшіе злобными огоньками:— rira bien, qui rira le dernier! Ты еще раскаешься!— думала она, не спуская съ него пристальнаго вызывающаго взгляда.— Ты надешься теперь, кинувъ мн въ глаза послднія насмшки, благородно ретироваться! Но ты ошибаешься! ты еще раскаешься и вернешься! да, раскаешься!’

И въ глазахъ у нихъ свтилась обоюдная злоба и насмшка.

— Однако, я дйствительно очень утомлена сегодня,— холодно сказала Юлія Андреевна, поднимаясь съ кресла:— я думаю немного отдохнуть, вы извините, надюсь…

— Ахъ, пожалуйста!

Бахмановъ поспшно всталъ и съ какою-то особенною почтительностью, тою почтительностью, съ которою онъ имлъ обыкновеніе раскланиваться съ пожилыми женщинами, раскланялся и съ Юліей Андреевной. Она закусила губы и холодно протянула руку. Но вдругъ ей пришло въ голову, что онъ, пожалуй, не прідетъ вечеромъ, и не увидитъ ея торжества,— и она прибавила боле любезнымъ тономъ:

— Сегодня, вроятно, увидимся…

— Вроятно,— отвчалъ онъ небрежно, какъ бы нехотя,— я званъ сегодня еще къ Неручаевымъ, но постараюсь захать и къ вамъ…

— Пожалуйста,— сухо пригласила она и тутъ же подумала:

‘Нтъ, это вздоръ, ты, конечно, прідешь, потому что теб захочется посмяться надо мною и посмотрть на мое пораженіе’.

И холодно пожавъ еще другъ другу на прощанье руки, они разстались, очень недовольные одинъ другимъ и предчувствуя оба близкое начало конца.

IX.

Постель Софи поставили въ комнат miss Morrison, это была просторная высокая комната, уставленная только самой необходимою мебелью. Нэдъ съ m-elle Mignard спали черезъ комнату, и об спальни соединялись общею гостиной, въ которой, впрочемъ, сидли довольно рдко.

‘Дтскую гостиную’, какъ величали ее въ дом, заново отдлали передъ пріздомъ Софи, уставивъ свтлою кретоновою мебелью съ букетами блдныхъ розъ по голубому полю, которая, вмст съ нарядными тюлевыми занавсками, придавала комнат уютный и веселый видъ. У каждой изъ сестеръ былъ въ ней ‘свой уголокъ’ съ собственнымъ, небольшимъ, но изящнымъ письменнымъ столикомъ, надъ которымъ висли въ темныхъ рамахъ большіе поясные портреты едора Густавовича и Юліи Андреевны. Съ потолка спускался голубой фонарикъ и въ жардиньеркахъ стояли цвты. Теперь Нэдъ, гордясь, что у нея собственная гостиная, съ особеннымъ удовольствіемъ принимала въ ней своихъ молоденькихъ гостей и разыгрывала передъ ними свтскую даму, имющую свой ‘salon’. Но въ обыкновенное время она предпочитала находиться въ своей комнат, гд все-таки было подальше отъ miss Morrison и гд он съ m-elle Mignard чувствовали себя гораздо свободне и пріятне.

Спальни были просты и удобны, но каждая изъ нихъ носила отпечатокъ характера своихъ хозяекъ.

Въ спальн miss Morrison, которая любила чистый воздухъ и порядокъ, всегда было немного холодно отъ часто растворяемыхъ форточекъ. Мебель была разставлена чинно и аккуратно, и все, начиная отъ заграничной постели съ тонкимъ англійскимъ матрасомъ и до самаго пола, блествшаго воскомъ, было такъ чисто, что и Нэдъ, и m-elle Mignard входили туда всегда съ какимъ-то непріятнымъ и боязливымъ чувствомъ. Никакихъ лишнихъ вещей въ комнат не было, отчасти съ гигіенической цлью, чтобъ не загораживать свободнаго пространства и не портить тмъ воздуха, а также и потому, что никакихъ бездлушекъ и украшеній miss Morrison не терпла. У окна стояло глубокое темнаго сафьяна кресло съ прямою и жесткою спинкой, въ которомъ почти всегда сидла miss Morrison, днемъ занятая безконечнымъ вязаньемъ чулковъ, одялъ и шарфовъ, для бдныхъ, а по утрамъ и вечерамъ читая Библію въ старинномъ, темномъ кожаномъ переплет, которая досталась miss Morrison еще отъ прабабушекъ и которую она берегла съ какимъ-то холоднымъ благоговніемъ.

Софи, новая питомица ея, которая съ ныншняго дня отдавалась главнымъ образомъ подъ ея опеку и должна была раздлить съ ней и спальню, повидимому сочувствовала ей въ стремленіяхъ къ чистот и порядку.

Miss Morrison сидла выпрямившись на своемъ кресл и, стуча длинными спицами вязанья, изрдка кидала на нее поверхъ большихъ очковъ внимательные взгляды, но видя какъ аккуратно складывала и развертывала Софи свои вещи, англичанка все больше успокаивалась.

Сначала, узнавъ, что Софи будетъ спать у нея, она очень встревожилась, боясь, что та своимъ присутствіемъ въ ея комнат, станетъ производить такой же безпорядокъ, какой, бывало, производила Нэдъ, которая до поступленія m-elle Mignard спала съ miss Morrison, которая въ конц-концовъ, категорически объявила Юліи Андреевн, что или она будетъ вынуждена покинуть ихъ домъ, или пусть Нэдъ переведутъ изъ ея комнаты.

Тогда Надъ, къ полному восторгу, какъ своему, такъ и англичанки, была переведена къ m-elle Mignard, которая только что поступила къ нимъ тогда въ домъ.

Спальня Нэдъ и m-elle Mignard являла собой полный контрастъ со спальней miss Morrison. Въ ней всегда былъ безпорядокъ, платья и тетради валялись на креслахъ и на столахъ вмст съ туфлями и коробками конфектъ. Горничная поминутно ходила и убирала ихъ, но едва она успвала убрать, какъ все снова оказывалось почему-то разбросаннымъ. Зато подл окна стоялъ пышный тюлевый, на розовомъ чехл туалетъ, подобно этажеркамъ и комоду сплошь заставленный массою всякихъ бездлушекъ, бонбоньерокъ, флаконовъ и т. п., къ которымъ у m-elle Mignard была положительно какая-то страсть. Надо сказать правду, что главный безпорядокъ въ комнат производила все-таки Нэдъ, но и m-elle Mignard относилась къ нему довольно равнодушно. Если miss Morrison щеголяла чистымъ и свжимъ воздухомъ, то m-elle Mignard и Нэдъ не могли имъ похвастаться, у нихъ всегда пахло духами, колбасой, сыромъ, апельсинами и тому подобной провизіей, хранившейся по ящикамъ комода m-elle Mignard.

И Нэдъ, и m-elle Mignard, считавшая себя почему-то южанкой и приходившая въ ужасъ отъ русскихъ морозовъ, об любили тепло и по цлымъ днямъ топили свой каминъ, чмъ всегда раздражали miss Morrison, поневол принуждая ее сидть съ затворенными наглухо дверями, изъ боязни, чтобы и къ ней въ комнату не ворвался какъ-нибудь этотъ ‘ужасный жаръ’.

И m-elle Mignard, и Нэдъ очень любили свою комнату, гд были изолированы почти отъ всякаго непріятнаго присмотра и могли длать все, что хотли. Но особенно уютною она казалась имъ иногда по вечерамъ, когда он устраивали въ ней свои маленькіе ужины. Дождавшись того времени, когда miss Morrison запирала свою дверь, а Юлія Андреевна узжала куда-нибудь въ театръ или на вечеръ, он посылали горничную Машу въ лавку за каштанами, сыромъ, сардинками и финиками, и когда она возвращалась, осторожно неся подъ передникомъ разные фунтики и пакеты, он запирались на задвижку и вс втроемъ начинали приготовлять импровизованный ужинъ. Пекли въ горячей зол камина каштаны, поджаривали на огн черный хлбъ съ масломъ и съ наслажденіемъ ли грошевую колбасу, купленную Машей въ сосдней мелочной лавк, задая все это апельсинами и леденцами и запивая лимонадомъ. Маша была ихъ сообщницей и, раздляя ихъ лакомства, сторожила у дверей, пока он кушали.

M-elle Mignard эти ужины напоминали то чудное время, когда она, служа еще продавщицей перчатокъ въ своемъ миломъ Париж, возвращалась, бывало, по вечерамъ къ себ въ мансарду и принималась собственноручно приготовлять обдъ, а Нэдъ предпочитала ихъ самымъ изысканнымъ и тонкимъ блюдамъ дорогого Таненбаумовскаго повара. Они восхищали ее своей таинственностью, необычайнымъ меню и тмъ безотчетнымъ, тревожнымъ страхомъ, который охватывалъ ее и который ей именно и нравился. Он старались не шумть ножами, говорили шопотомъ, прислушиваясь къ каждому шороху за дверями, и вздрагивали, испуганно смясь каждый разъ, какъ въ камин съ трескомъ разрывались каштаны или хлопала пробка отъ лимонада. Если бы Юлія Андреевна узнала про эти ужины, имъ пришлось бы очень плохо, но до сихъ поръ он еще ни разу не попались. Юлія Андреевна рдко входила къ нимъ, предпочитая приглашать ихъ къ себ, а miss Morrison, съ тхъ поръ, какъ Нэдъ поступила въ вдніе m-elie Mignard, относилась и къ ней, и къ m-elle Mignard съ холоднымъ презрніемъ, считая своей обязанностью преподавать Нэдъ только уроки англійскаго языка и ни до чего остального не желая больше касаться.

M-elle Mignard почти совсмъ не говорила по-русски. Маша ни слова не понимала по, французски, но Нэдъ служила имъ переводчицей, и вс втроемъ он весело смялись и болтали другъ съ другомъ. Маша и Нэдъ учили m-elle Mignard русскимъ словамъ, а m-elle Mignard Машу — французскимъ, но об ученицы такъ коверкали вс слова, что Нэдъ умирала отъ смха.

Посл подобнаго ужина Маша собирала грязныя тарелки, ножи, остатки закусокъ и съ торжественною таинственностью уносила ихъ опять подъ передникомъ на кухню, а m-elle Mignard и Нэдъ раздвались, брали какіе-нибудь французскіе романы и, улегшись въ постель, принимались за чтеніе.

X.

До обда время въ дом Таненбаумовъ на этотъ разъ тянулось долго и скучно. Юлія Андреевна, подъ предлогомъ усталости, никого не принимала и сидла запершись у себя въ комнат. У Нэдъ были уроки — и m-elle Mignard не знала какъ убить время.

Отъ скуки она подошла даже къ порогу комнаты miss Morrison и глядла какъ Софи разбираетъ свои вещи. Она не желала входить совсмъ въ комнату miss Morrison, съ которой по обыкновенію была въ дурныхъ отношеніяхъ, но сидть долго одна не умла и предпочитала, стоя на нейтральной почв, болтать съ Софи и разсматривать ея вещи.

Софи стояла на колняхъ передъ нижнимъ ящикомъ комода, въ который аккуратно укладывала вынимаемое изъ чемодана блье.

Miss Morrison, съ холоднымъ, надменнымъ выраженіемъ на лиц, молча’вязала, стуча спицами, и, вполн игнорируя присутствіе m-elle Mignard на порог своей комнаты, не вмшивалась въ ея разговоръ ни одинмъ словомъ.

— Вы врно сами вязали эти кокетки на рубашкахъ?— съ любезной улыбкой спрашивала m-elie Mignard Софи, протягивая руку къ одной изъ рубашекъ, сквозь кружева которой аккуратно была продернута розовая ленточка.

— Очень мило, какой хорошенькій узоръ! Кто училъ васъ вязать эти кокетки?

— Тетя Луиза,— отвчала Софи, слегка приподнимая голову съ присущей ей застнчивою манерой.

— О! вс нмки прекрасныя рукодльницы!— воскликнула какъ бы съ восхищеніемъ m-elle Mignard.

Софи слегка оживилась, и лицо ея покрылось легкою розовою краской.

— О, tante Luise очень искусная рукодльница! Она превосходно вяжетъ, шьетъ и вышиваетъ. Въ своей гостиной она вышила всю мебель и на вс окна связала занавсы!

И въ глазахъ Софи при этихъ словахъ затеплилось что-то нжное, и она ласково гладила руками кружева на кофтахъ, которыя ей подарила тетка, какъ будто мысленно предназначала свое ласковое прикосновеніе не только этимъ кружевамъ, но и той, которая вязала ихъ.

— А вотъ ея портретъ!— сказала она, вынимая изъ чемодана фотографическую карточку, въ орховой рамк, и съ нжною гордостью взглядывая на милое ей, добродушное, полное лицо tante Luise, ласково улыбавшееся ей изъ своей рамки.

— Voyons! montrez moi! Она еще не стара, и у нея очень пріятное лицо!— любезно сказала m-elle Mignard, разглядывая портретъ.

— О, да!— воскликнула радостно Софи.— Она чрезвычайно симпатична! Вс, вс, кто ее знаетъ, любятъ ее, и потомъ, она такая добрая, она очень… любила меня…— прибавила она съ легкимъ, грустнымъ вздохомъ, и на лицо ея набжала печальная, задумчивая тнь.

— Очень, очень видная женщина!— любезно продолжала m-elle Mignard, и уже хотла отдать обратно карточку, какъ вдругъ въ эту минуту вошла Нэдъ, у которой только-что кончился урокъ, и увидавъ стоявшую въ дверяхъ m-elle Mignard, тоже подошла къ ней. Замтивъ портретъ, она взяла его изъ ея рукъ и нсколько секундъ, молча, съ блуждающею на кончикахъ губъ усмшкой, разглядывала его.

— Это tante Luise?— спросила она.

Софи молча кивнула головой и протянула за портретомъ руку. Нэдъ, не сказавъ ни слова и только еще разъ взглянувъ на него, отдала его ей. Ей хотлось разсмяться и подшутить надъ этой толстой нмецкой тетушкой съ такимъ полнымъ лицомъ и въ невозможной наколк, но боясь miss Morrison, она сдержалась, и только глаза ея насмшливо вспыхнули.

Тмъ не мене она переступила порогъ комнаты и съ критической улыбкой начала разбирать и разсматривать вещи сестры, обмниваясь насмшливыми взглядами съ m-elle Mignard.

— Не трогайте безъ спроса чужихъ вещей!— строго сказала miss Morrison, сердито взглядывая на нее изъ-подъ очковъ.

Нэдъ молча оставила ихъ, она знала по опыту, что противорчить англичанк безполезно. Софи испуганно взглянула и на miss Morrison, и на Нэдъ.

— О, ничего,— сказала она сконфуженно:— если хочешь, смотри…

Нэдъ насмшливо поблагодарила.

— Благодарю, тутъ нтъ ничего интереснаго…

— Habillez vous, mon enfant, il est temps!— поспшно заговорила m-elle Mignard, и взявъ Нэдъ за талію, тихонко вытолкнула ее изъ комнаты.

— Ужасно трогательно!— переходя въ гостиную засмялась Нэдъ тихо, но все же настолько громко, чтобы Софи могла слышать ея слова:— вязаныя кружевца на рубашкахъ и портретъ der lieben Tante Luise надъ кроватью! Ah, comme c’est touchant! Что касается до меня, то я предпочитаю вязанымъ кружевамъ настоящія и портретамъ тет…

— Chut!… taisez-vous donc, enfant terrible!— испуганно замахала на нее руками m-elle Mignard, которая, исключая miss Morrison, никому не любила говорить колкостей.— Ne dites pas des btises! Habillez vous bien vite!

И втолкнувъ Надъ въ спальню, она заперла за ней дверь.

Miss Morrison искоса взглядывала на Софи, которая съ грустнымъ лицомъ молча запирала комодъ.

— Черствый ребенокъ!— проговорила miss Morrison, сердито глядя вслдъ Нэдъ, и о чемъ-то укорительно покачала головой.

XI.

Передъ самымъ обдомъ Юлія Андреевна пришла на ‘половину дочекъ’ спросить отдыхала ли Софи и какъ она себя чувствуетъ. Она заглянула въ об спальни и нашла, что Софи устроила все очень мило, похвалила вышитыя ею туфли для едора Густавовича и подушку на диванъ для себя и, поболтавъ еще немного съ m-elle Mignard, взяла подъ руки ‘своихъ двочекъ’ и прошла вмст съ ними въ столовую.

Вообще она была очень ласкова и любезна, съ той особенной обворожительной привтливостью, которая всегда являлась къ ея услугамъ по желанію.

Въ столовой уже дожидался едоръ Густавовичъ, бесдовавшій съ двумя гостями, обдавшими у него,— какимъ-то чистенькимъ розовымъ старичкомъ и высокимъ военнымъ, съ длинными бакенбардами и желчнымъ лицомъ.

У Таненбаумовъ всегда обдалъ кто-нибудь изъ знакомыхъ, часто это были лица въ сущности очень мало знакомыя, попадавшія случайно и не являвшіяся потомъ по цлымъ мсяцамъ и даже годамъ.

— А вотъ и мои двчурки!— воскликнулъ громко едоръ Густавовичъ, увидя жену, входящую съ дочерьми.

— Позвольте познакомить васъ съ моей старшей дочерью!

Софи, красня, застнчиво поклонилась, она повидимому не ожидала встртить за обдомъ постороннихъ, и эти чужія, неожиданныя лица еще больше смутили ее.

— Прошу покорно!— пригласилъ едоръ Густавовичъ, и шумно отодвинувъ свой стулъ, грузно опустился на него.

Юлія Андреевна велла поставить приборъ Софи рядомъ съ собой — это была особенная любезность, которую она оказывала только самымъ почетнымъ и симпатичнымъ гостямъ.

Блюда съ дымившимися кушаньями разносили два лакея, которые своими важными физіономіями, казалось, тоже нсколько смущали Софи, она робла и брала микроскопическія порціи.

На противоположномъ конц стола, гд сидли мужчины, шелъ громкій разговоръ о какихъ-то акціяхъ и тарифахъ. Желчный офицеръ спорилъ о чемъ-то съ едоромъ Густавовичемъ, который по-русски нсколько затруднялся развивать свои идеи вполн ясно, и поминутно переходилъ на нмецкій языкъ, на которомъ его доказательства казались ему убдительне и краснорчиве.

Но желчнаго барина нмецкій языкъ раздражалъ повидимому еще больше и онъ озлобленно опровергалъ вс доводы едора Густавовича.

Софи съ тревогой поглядывала въ ихъ сторону, не понимая, какъ можно спорить такъ рзко съ хозяиномъ дома, и даже боясь, какъ бы отецъ не поссорился съ этимъ сердитымъ офицеромъ.

Дамы не принимали въ опор никакого участія и сидли съ равнодушными лицами.

Юлія Андреевна, видя, что Софи все молчитъ, старалась съ любезностью свтской хозяйки занять и развлечь ее.

— Въ которомъ часу обдала ты у Tante Luise?— спросила она ее.

— Въ два часа!

— А deux heures! Vraiment? Mon Dieu!.. Si tot?— воскликнула съ удивленнымъ видомъ m-elle Mingard, прислушивавшаяся къ ихъ разговору:— deux heures! mais c’est impossible! Она бы не была въ состояніи проглотить въ это время логику супу.

— Ужасно рано!— сказала и Юлія Андреевна, насмшливо покачивая головой.

Софи удивилась: она въ свою очередь не понимала, что находятъ они въ этомъ такого необыкновеннаго. Многія ея знакомыя обдали еще раньше.

— Вдь Tante Luise вставала очень рано. Она въ восемь часовъ уже пила кофе.

Но m-elle Mingard начала удивляться еще больше.

— Comment donc? Какъ? пила кофе въ восемь часовъ, значитъ она вставала часовъ въ шесть! Невозможно, кто встаетъ такъ рано?

— Отчего же?— спросила Софи, которой удивленіе m-elle Mingard было немного непріятно.— Отчего же невозможно? Дядя Шмидтъ вставалъ еще раньше — въ 5 часовъ.

M-elle Mignard всплеснула руками и хотла усиленно поразиться, но Юлія Андреевна, не любившая никакихъ разговоровъ объ родственникахъ мужа и допускавшая исключеніе для одной Tante Luise, на которую глядла какъ на необходимое зло, нахмурилась, и быстро перевела разговоръ на другую тему.

M-elle Mignard, поймавъ недовольный взглядъ хозяйки, поняла, что лучше больше не удивляться.

— Отчего ты такъ мало взяла этого соуса?— обратилась Юлія Андреевна къ дочери: — это очень вкусно.

— Онъ очень жжетъ ротъ… я врно еще не привыкла,— сказала Софи съ извиняющейся улыбкой: — у Tante Luise были всегда очень простыя кушанья.

— Да, мн случалось обдать у нея, она хорошая хозяйка,— замтила снисходительно Юлія Андреевна, но едоръ Густавовичъ вдругъ вмшался въ ихъ разговоръ.

— О, Tante Luise великолпная повариха!— воскликнулъ онъ громко черезъ весь столъ, невольно привлекая на себя всеобщее вниманіе.— Она будетъ подавать вамъ самый простой вещь, но уметъ такъ приготовлять ее, что вы будете облизать себ вс пальчики.

И онъ поднесъ къ губамъ свои сложенные вс вмст пальцы и со вкусомъ, точно что-то смакуя, чмокнулъ ихъ.

Юлія Андреевна брезгливо поморщилась.

— Я надюсь, Sofichen,— продолжалъ онъ,— что она научала тебя своему мастерству.

— О, да!— отвчала Софи съ наивнымъ удовольствіемъ.— Tante Luise не разъ брала меня съ собой на рынокъ, нарочно, чтобы я практиковалась.

— А, ну это превосходно! Но была ли ты понятливой ученицей? Я думаю, что вертушку Нэдъ сама Tante Luise ничему бы не научила? А? Нэдъ, was sagst Du?

Нэдъ презрительно улыбнулась.

— Я не знаю,— сказала Софи съ застнчивой улыбкой и чуть замтной гордостью,— вроятно я была понятлива. Tante Luise иногда совсмъ не выходила въ кухню, а поручала весь обдъ моей отвтственности.

— Ну, и что-жъ, доставалось теб потомъ на орхи?

— Иногда… но большею частью я особенно старалась, и Tante Luise оставалась мной довольна… и хвалила меня… Я очень люблю стряпать…— прибавила Софи it тотчасъ же сконфузилась, чувствуя инстинктивно, что она не должна бы была признаваться здсь въ этомъ.

Нэдъ едва удерживалась отъ смха и подталкивала, по своему обыкновенію, m-elle Mignard, бросая на нее насмшливые взгляды.

Глаза Юліи Андреевны становились все темне, и она больше раздражалась.

— А, ну, вотъ и превосходно!— воскликнулъ съ удовольствіемъ едоръ Густавовичъ.— Значитъ, мы будемъ надвать на тебя завтра еще weisse Schurze и ты сама будешь приготовлять, по рецептамъ Tante Luise Sandkuchen. Ахъ, какъ она длала это кушанье! Я до сихъ поръ не могу забывать. А если хочешь, то возьми меня въ помощники. Я буду брать блый колпакъ у Никиты, передникъ и буду приходить помогать теб длать Sandkuchen.

И онъ громко засмялся своимъ добродушнымъ хохотомъ, отъ котораго колыхалось все его огромное тло.

Розовенькій старичокъ одобрительно засмялся, а Нэдъ, которой живо представилось, какъ отецъ, въ бломъ колпак и передник, а Софи, съ засученными какъ у судомоекъ рукавами, возятся у плиты съ мдными кастрюлями, залилась веселымъ хохотомъ.

— Ну, это будетъ совершенно излишне!— сухо замтила Юлія Андреевна, кидая вмст съ miss Morrison строгій взглядъ на Нэдъ,— Она можетъ дать свои рецепты повару и онъ приготовитъ все это и безъ ея вмшательства.

— Но, нтъ!— воскликнулъ едоръ Густавовичъ:— поваръ совсмъ не то! У нихъ это будетъ выходить все очень тонко и прекрасно, но совсмъ но такъ вкусно, какъ будетъ умть приготовлять еще Frau. Кухней, по моему мннію, должна распоряжаться женщина.

Юлія Андреевна насмшливо повела глазами и замолчала, не желая, при постороннихъ входить въ безполезные и неумстные споры.

— Да, ваша правда,— согласился розовый старичекъ, сочувственно кивая головой,— ваша правда, теперь-то вдь такія хозяйки, какъ въ старину водились — давно ужъ вывелись. Я помню, моя матушка своимъ хозяйствомъ на всю губернію славилась. Молоденькія дамы къ ней учиться прізжали-съ. Да-съ! Потому что прежде между дамами въ этомъ дл соревнованіе было, гордость была, а теперь все это пропало. Покойница матушка такіе пироги длала, что къ намъ бывало по воскресеньямъ верстъ за 30 прізжали, чтобы только покушать ихъ. А теперь гд вы это найдете? Нтъ-съ, Юлія Андреевна, любовь къ хозяйству въ двушк большое-съ достоинство! Очень большое!

— А знаете,— прервалъ его, обращаясь къ едору Густавовичу, желчный офицеръ, котораго хозяйственные вопросы очевидно не интересовали:— Боровинъ, говорятъ, будетъ назначенъ на мсто Попова.

— Но!— едоръ Густавовичъ очень удивился.— Скажите на милость! но врно-ли то? про него никто ничего не разговаривалъ и вдругъ! Я слышалъ, будетъ назначаться Аксель.

— Нтъ, это врно, мн говорилъ Дементьевъ. Богъ знаетъ, что у насъ длается.

— Да! ну это будетъ бывать для многихъ непріятный сюрпризъ!— засмялся едоръ Густавовичъ, и разговоръ опять перешелъ на назначенія, акціи и тарифы.

Нэдъ все съ большимъ безпокойствомъ поглядывала на отца, подавали уже пирожное, а онъ еще и не думалъ исполнять ее просьбу о бал. Она кидала на него выразительные взгляды, но едоръ Густавовичъ увлекся назначеніемъ Боровина и спорилъ, не замчая ея взглядовъ и не обращая на нее никакого вниманія.

‘Нтъ, онъ забудетъ!’ думала Нэдъ съ отчаяніемъ и придумывала какъ бы обратить на себя его вниманіе. Она кашляла, смялась и говорила громче, чмъ это допускалось Юліей Андреевной, но едоръ Густавовичъ все-таки не замчалъ ея.

Надъ чуть не плакала: она боялась, что такъ и не попадетъ на балъ.

‘Ну, такъ я пролью вино,— придумала она,— на меня вс накинутся, и онъ вспомнитъ, вотъ онъ всегда такъ: общаетъ, а самъ и забудетъ, несносный!’

И протянувъ руку къ своему стакану, она какъ-будто нечаянно задла и опрокинула стаканъ своей сосдки, miss Morrison.

Нэдъ вскрикнула, miss Morrison испуганно отодвинулась отъ залитой скатерти, и Юлія Андреевна бросила на Нэдъ сердитый взглядъ.

— Вчно шалости!— сказала она строго.

— Пролить красное вино на скатерть — это верхъ неприличія и невоспитанности,— сказала по-англійски miss Morrison съ глубокимъ презрніемъ.

Лакей поспшно бросился перемнять залитый приборъ и положилъ чистую салфетку на мокрую скатерть. Такимъ образомъ за столомъ произошелъ легкій переполохъ, и едоръ Густавовичъ невольно обернулся въ сторону Нэдъ.

— Ай, ай, ай!— закачалъ онъ укорительно головой, увидвъ на скатерти красное пятно.— Это не скоро будетъ выходить!

Нэдъ не отводила отъ его лица какъ будто виноватыхъ глазъ, стараясь всми мысленными силами заставить его подъ этимъ взглядомъ вспомнить свое общаніе. едоръ Густавовичъ, увидавъ виноватые глаза дочери, съ мольбой смотрвшіе на него, подумалъ, что она испугалась, и ему стало ея жаль.

— Ну ничего… ничего!— сказалъ онъ добродушно.— Не бда!— И ласково кивнувъ ей головой, снова обратился къ желчному офицеру и продолжалъ съ нимъ начатый разговоръ.

А Нэдъ, потерявшей, наконецъ, всякую надежду заставить отца припомнить, стало такъ досадно на него и такъ ужасно жалко, что она не попадетъ теперь уже на балъ, что она не вытерпла и вдругъ заплакала, совсмъ еще по-дтски, крупными-крупными слезами, поспшно вытирая ихъ платкомъ, свернутымъ въ комочекъ.

M-elle Mignard, знавшая какъ рдко плачетъ ея ученица, поразилась на этотъ разъ уже вполн искренно.

— Qu’avez vous, mon enfant?— спросила она съ удивленіемъ.

— Это что за новости?— тихимъ, но строгимъ голосомъ спросила Юлія Андреевна.— Перестань сейчасъ же! какъ теб не стыдно!

Софи съ удивленіемъ и жалостью смотрла на сестру, думая, что она плачетъ о томъ, что получила выговоръ за пролитое вино.

Но Нэдъ расплакалась уже совсмъ по-дтски, всхлипывая и прижимая свой платокъ къ глазамъ, быстро наполнявшимся слезами, и не могла теперь остановиться.

— Ты врно хочешь, чтобы я выслала тебя изъ-за стола?— спросила опять Юлія Андреевна очень сдержанно, но съ сердитыми нотками въ голос.

едоръ Густавовичъ, услышавъ всхлипываніе, обернулся и очень удивился, увидвъ плачущую Нэдъ.

— Nedchen!— was hast Du, mein Kind? Pfui, Schande!— Ну что такой! съ кмъ бды не случалось, зачмъ для этого плакать!

— Выйди!— коротко приказала Юлія Андреевна, показывая m-elle Mignard взглядомъ, чтобъ она увела свою провинившуюся воспитанницу.

Нэдъ поднялась и, закрывая лицо платкомъ, сердито отодвинула свой стулъ и вышла. M-elle Mignard поспшно и съ недоумніемъ, не понимая, что вдругъ сталось съ ея ученицей, которая всегда держала себя вполн взрослою двицей, пошла за ней.

— Съ дтьми всегда недоразумнія!— обратилась къ гостямъ Юлія Андреевна съ любезною улыбкой, какъ бы слегка извиняясь передъ ними за свою капризную дочь.

— Помилуйте!— воскликнулъ не то радостно, не то озлобленно желчный господинъ:— у меня у самого ихъ пятеро! знакомъ съ этими исторіями!

— Боже мой, я думаю, они васъ часто безпокоятъ!

— Да, случается-таки, задаютъ концерты!

— Но что такое случилось?— недоумвалъ едоръ Густавовичъ:— она такъ рдко плачетъ!

— Вотъ-съ!— не обращаясь собственно ни къ кому, заговорилъ опять розовый старичокъ укорительно и съ сожалніемъ улыбаясь.— Вотъ-съ, нынче пятеро дтей — и ужъ считается много! И родители жалуются, и не знаютъ какъ съ ними управиться. А какъ же въ наше-то время было? У нашей матушки насъ одиннадцать человкъ было? у тетушки Марьи Петровны, сестрицы ея,— четырнадцать! Да и то не жаловались, и въ дом все было чинно и спокойно. Въ старину въ этомъ видли милость Божію и радовались. А нынче, помилуйте, рдко-рдко въ которой семь встртишь больше двухъ, трехъ, много четырехъ дтей! Или вотъ еще у насъ помщица одна была, Анна Герасимовна Куличева, прекрасная, здоровая такая дама была, такъ у той восемнадцать человкъ-съ было. Да-съ, восемнадцать человкъ! Да и то рдкостью не считалось, случалось и по двадцати имли. Бывало, въ какомъ-нибудь помщичьемъ барскомъ дом какъ сядутъ за столъ, такъ весь столъ персонъ на двадцать, на двадцать пять накрытый и займутъ. И все своя семья! Или бывало въ праздникъ, въ именины, или вотъ въ Рождество съдется вся родня въ одинъ домъ, большею частью, конечно, къ старшему въ род, такъ поврите ли — до ста человкъ доходило! И все свои: дочери замужнія, сыновья женатые, внуки, даже правнукамъ случалось быть. Такъ даже умилишься просто! А все отчего?— жизнь правильне была, здоровье крпче было. Нынче, помилуйте, молодой человкъ лтъ въ двадцать, двадцать пять, въ самый можно сказать, расцвтъ свой — и ужъ болетъ, анеміи тамъ разныя, а въ наше время ничего этого не знали. Я вотъ, моего дда прекрасно помню, такъ, лтъ уже семидесяти слишкомъ былъ онъ все же, можно сказать, просто красавецъ мужчина былъ — волосы вс цлы, зубы крпкіе, лицо румяное, свжее! Самъ тройкой правилъ, да вдь какъ! Только крикнетъ бывало на лошадей,— голосъ зычный, звонкій имлъ: ‘Ну, голубчики, не посрамите старую голову, выносите соколики!’ Такъ бывало и молодымъто за нимъ не угнаться. Именно какъ сказалъ г-нъ Лермонтовъ:

Да, были люди въ наше время —

Не то что ныншнее племя,

Богатыри — не вы!

Но Юлія Андреевна, знавшая скучную привычку благодушнаго старичка распространяться по три часа о прежнихъ славныхъ временахъ, поспшно отодвинула стулъ и встала, давая знакъ объ окончаніи обда.

Вс подходили уже благодарить ее, какъ вдругъ едоръ Густавовичъ ударилъ себя по лбу.

— Ахъ!— вскрикнулъ онъ, внезапно вспоминая наконецъ о просьб Нэдъ:— я забылъ! совсмъ забылъ! M-elle Mignard! а! Да ея нтъ. Вотъ что, душенька,— обратился онъ къ жен особенно ласковымъ голосомъ,— Нэдъ просилась сегодня на балъ, пожалуйста, сдлай милость, пускай ее!

Юлія Андреевна слегка удивилась.

— Когда же она просилась?

едоръ Густавовичъ, припомнивъ подробности утренняго посщенія Нэдъ и ея просьбу не выдавать ее матери, нсколько смутился, понявъ, что онъ ее выдаетъ. Но было уже поздно, и онъ не умлъ ни выгородить Нэдъ, ни поправить свою ошибку.

— Сегодня утромъ, только, пожалуйста, сдлай мн удовольствіе, пускай eel

— А! сегодня утромъ!— сказала Юлія Андреевна и пахмурилась.— ‘Это,— подумала она про себя,— когда я застала ее въ кабинет, гм!.. не спросясь меня…’

— Она должна была проситься у меня, а не у васъ,— сухо замтила она мужу: — но за то, что она такъ скверно вела себя за обдомъ, она не будетъ пущена на балъ.

— Aber mein Gott, это я всему виноватъ, пожалуйста…

— Ахъ, нтъ, пожалуйста!— Юлія Андреевна нетерпливо отвернулась отъ мужа:— вы знаете, что я разъ навсегда просила васъ не вмшиваться въ эти мелочи.— Я сказала: нтъ, значитъ: нтъ,— просить безполезно.

— Bses Weib!— проворчалъ едоръ Густавовичъ и сердито отошелъ отъ жены. Онъ сердился и на нее за ея характеръ, и на себя за то, что не умлъ повести дла ловко, какъ совтовала Нэдъ, и жаллъ Надъ, отъ которой онъ зналъ, что ему еще порядкомъ достанется посл.

едоръ Густавовичъ увелъ мужчинъ къ себ въ кабинетъ, куда имъ подали превосходныя сигары, черный кофе и разные ликеры и гд они могли на свобод, не стсняясь уже дамскимъ обществомъ, продолжать интересные для нихъ политическіе и экономическіе споры, а Юлія Андреевна ласково обратилась къ Софи:

— Пойдемъ ко мн посидть, мы съ тобой совсмъ еще не говорили.

И обнявъ дочь, она прошла съ ней анфиладою комнатъ въ свой прелестный японскій будуаръ, стны и мебель котораго, низкая и мягкая, какъ бы располагавшая къ нг, были обиты желтымъ китайскимъ шелкомъ. Вс стны и углы были заставлены изящными японскими ширмами, шкапчиками и этажерками, убранными дорогимъ китайскимъ фарфоромъ въ вид вазъ, куколъ и тарелокъ. Подъ потолкомъ тихо покачивался японскій фонарь, обливавшій комнату пріятнымъ желтовато-розовымъ свтомъ, а изъ большихъ вазъ возвышались пальмы и простирали въ воздух свои огромные верообразные раскидистые листья латаніи. Весь воздухъ казался пропитаннымъ ароматомъ фіалокъ и гіацинтовъ, сливавшимся съ тонкимъ запахомъ духовъ изъ раскрытыхъ флаконовъ…

Юлія Андреевна очень любила этотъ уголокъ и гордилась имъ какъ воплощеніемъ своего изящнаго артистическаго вкуса. Большею частью она именно здсь принимала Бахманова и другихъ боле или мене интересовавшихъ ее поклонниковъ, находя, что въ этомъ прелестномъ уголк и сама она кажется еще изящне и красиве.

— Ну вотъ присядь тутъ!— сказала она указывая дочери на маленькую козетку, возл которой распростерлась на полу тигровая шкура съ раскрытою пастью. Сама она сла напротивъ Софи на низкую козетку и молчала нсколько мгновеній, придумывая о чемъ бы ей начать говорить съ дочерью. Она чувствовала, что, несмотря на вс старанія, все, что она говорила съ дочерью, выходило все-таки холодно и оффиціально, тмъ боле для перваго дня свиданія посл долгой разлуки. Еслибы Софи была просто знакомая или родственница, пріхавшая погостить къ нимъ, она конечно умла бы занять и развлечь ее, но Софи была ея родная дочь и однимъ своимъ присутствіемъ напоминала ей, что сегодня же вечеромъ судьба ея, Юліи Андреевны, можетъ сильно измниться къ худшему. Мысль эта продолжала мучить ее, несмотря на предчувствіе и даже увренность въ своемъ успх и побд, и невольно отталкивала ее отъ этой дочери, которая, быть можетъ, сегодня же вечеромъ, однимъ своимъ появленіемъ, состаритъ ее въ глазахъ общества на добрыя десять лтъ. Но, несмотря на эти тяжелыя и мучительныя для нея мысли, она все-таки желала быть съ дочерью любезне и пріискивала въ ум разныя привтливыя фразы.

— Нравится теб эта комната?— ласково спросила она у Софи, которая съ удивленіемъ и восторгомъ оглядывала весь будуаръ.

— О да, очень, но я совсмъ не помню ея почему-то.

— Она всего три года какъ отдлана, это моя любимая комната, тутъ все сдлано по моимъ указаніямъ и рисункамъ.

— Я думаю, тутъ очень пріятно иногда посидть… но жить мн кажется пріятне въ боле простыхъ комнатахъ.

— Какъ на чей вкусъ,— сухо замтила Юлія Андреевна, удивляясь въ душ этому мщанству въ своей родной дочери.

— Можетъ-быть я ошибаюсь,— смущенно прибавила Софи, чувствуя, что мать какъ будто осталась недовольна ея замчаніемъ:— у Tante Luise комнаты были очень простыя, съ самой обыкновенной мебелью.

‘Ахъ, эта несносная Tante Luise,— съ тоской подумала Юлія Андреевна:— сколько мщанскихъ привычекъ она привила ей…’

— Какіе прелестные цвты!— сказала съ восхищеніемъ Софи, подходя къ жардиньеркамъ, наполненнымъ розами, гіацинтами и фіалками, ароматомъ которыхъ пропитанъ былъ весь воздухъ.— Вы сами выводите ихъ?

— Конечно нтъ — за ними смотритъ садовникъ.

— Я очень люблю цвты, мы съ Tante Luise всегда сами ухаживали за ними. Она научила меня выводить луковицы и камеліи, къ Святой у насъ всегда вс окна были уже заставлены тюльпанами и гіацинтами. Это такъ пріятно… самимъ выводить ихъ…

— Да, конечно, это пріятно…— отвчала Юлія Андреевна еще холодне, все больше раздражаясь на дочь за то, что та каждый разговоръ сводила на свою обожаемую Tante Luise.

Софи взглянула на мать виноватыми глазами, догадываясь, что чмъ-то сердитъ ее и невольно сознавая, что относится это именно къ Tante Luise. Ей было это больно и тяжело, и она не понимала, какъ можно не любить добрую, милую Tante Luise, которая ей, Софи, казалась лучше и умнй всхъ людей въ мір.

Еще въ года своего дтства, во время рдкихъ пріздовъ Юліи Андреевны въ Москву, Софи начала понимать, что ея мать и Tante Luise не долюбливаютъ другъ друга. Tante Luise никогда не сказала ей про мать ни одного дурного слова, но въ выраженіи ея глазъ и голоса, когда она говорила о Юліи Андреевн, невольно чувствовалась какая-то непріязнь и холодность. Софи удивлялась и грустила объ этомъ, не понимая, какъ могутъ он не любить другъ друга, потому что если Tante Luise она находила добре и лучше всхъ людей, то мать, въ свою очередь, казалась ей великолпне и прекрасне всхъ женщинъ. Красота матери внушала ей какой-то благоговйный восторгъ и удивленіе, ея величественная фигура, прекрасное, гордое лицо и роскошныя платья и восхищали, и одновременно смущали Софи, порождая невольную робость, которую она не въ силахъ была побдить въ себ даже и впослдствіи, когда уже совсмъ выросла. Мать казалась ей какимъ-то дивнымъ, но недоступнымъ божествомъ, которое она обожала въ глубин души, мысленно всегда стремясь къ нему, но въ присутствіи котораго безотчетно смущалась и робла.

Отецъ былъ ей ближе и понятне. Онъ напоминалъ ей дядю Шмидта, котораго она очень любила, съ нимъ она чувствовала себя гораздо легче и проще чмъ съ матерью, и всегда радовалась, когда онъ прізжалъ въ Москву. Но совсмъ хорошо ей было только въ маленькихъ, уютныхъ комнаткахъ своей Tante Luise, гд полъ и блые чехлы на мебели блестли голландской чистотой, а на окнахъ, заставленныхъ цвтами распвали въ клткахъ желтенькія канарейки, наполняя всю комнату веселымъ щебетаньемъ и трелями. Чмъ больше выростала Софи, тмъ все ближе длалась ей Tante Luise съ ея маленькой квартиркой и тмъ дальше становился домъ отца и матери. Еслибы ей позволили выбирать, она бы всю жизнь предпочла оставаться съ Tante Luise, но отецъ потребовалъ ея возвращенія, и ей въ голову не приходило, что она можетъ ослушаться его. Тоскливо, со щемящею болью въ сердц, оторвавшись отъ всего, съ чмъ такъ сжилась, и что любила, она покорно похала за miss Morrison въ Петербургъ, въ богатый домъ отца, заорно уже пугавшій ее непривычною для нея обстановкой, въ которомъ она инстинктивно предчувствовала себя лишнею и чужою. едоръ Густавовичъ, знавшій любовь ея къ тетк, понималъ, хотя не вполн ясно, что первое время разлуки съ ней, будетъ для двушки тяжело, и заране утшалъ ее въ письм общаніемъ баловъ и нарядовъ, но балы эти только пугали Софи, которая съ неувренностью и робостью застнчивой натуры думала о томъ, какъ она, вроятно, будетъ казаться тамъ глупа и смшна. Въ душ ей было грустно и тяжело, однако, она не только не роптала, но еще находила себя неблагодарною и дурною дочерью и всми силами старалась не выказать своей грусти отцу или матери, чтобы не оскорбить ихъ, такихъ добрыхъ и готовыхъ длать ей разныя удовольствія.

И вотъ она сидла, наконецъ, въ этомъ дом напротивъ матери, и он об не знали о чемъ говорить другъ съ другомъ — обимъ было неловко и тяжело.

Софи боялась уже говорить о своей Tante Luise и о чемъ-нибудь касавшемся ея, чтобы не сердить мать, но именно теперь, когда она была такъ далеко отъ тетки, ей хотлось вспоминать и говорить объ ней. И Софи думала о томъ, что длаетъ теперь ея старушка. Теперь восьмой часъ. Tante Luise завсила чистыми полотенцами клтки съ птицами, чтобы огонь отъ лампъ не будилъ ихъ, и сидитъ въ столовой въ ожиданіи самовара, который подастъ ей сейчасъ старая Лотхенъ, живущая у Tante уже пятнадцать лтъ. Она тоже врно думаетъ и скучаетъ о своей милой Sofchen… И сердце Софи тоскливо ныло, ей хотлось бы заплакать, но она сдерживалась и разглядывала богатые плюшевые альбомы съ портретами разныхъ дамъ и генераловъ, имена которыхъ Юлія Андреевна, слегка покачивавшаяся напротивъ нея на качалк, издали называла ей. Наконецъ, вс альбомы были пересмотрны, и тема для разговора опять оборвалась. Он снова замолчали тмъ тяжелымъ натянутымъ молчаніемъ, въ которомъ какъ бы чувствуется скрытая непріязнь.

— Быть можетъ, мой другъ, ты хочешь отдохнуть немного,— ласково спросила Юлія Андреевна,— у тебя очень усталый видъ, еще только половина восьмого, теб не къ чему начинать одваться раньше половины девятаго, въ Петербург на вечера съзжаются очень поздно — цлый часъ еще въ твоемъ распоряженіи. Поди, мой другъ, прилягь.

Софи встала, безсознательно радуясь, что можетъ уйти, а Юлія Андреевна, со вздохомъ облегченія, поцловала ее и улыбнулась ей на прощанье.

Нмое благоговніе передъ матерью осталось въ Софи до сихъ поръ, малйшая ласка матери трогала ее и заставляла радостно краснть, но ласки эти были рдки и неискренни, дочь невольно чувствовала эту неискренность и огорчалась ею.

Войдя въ свою гостиную, Софи услышала чьи-то рыданія и испуганно остановилась. Это плакала Нэдъ, которая все еще никакъ не могла примириться съ мыслью, что не попадетъ сегодня на балъ.

М-elle Mignard сидла въ гостиной и сердито вязала какой-то голубой шарфъ. За работу m-olle Mignard принималась только въ минуты сильнйшаго раздраженія.

— О чемъ она плачетъ?— участливо спросила у нея Софи.

— Оставьте ее,— воскликнула сердито m-elle Mignard: — это невыносимое дитя, она разсердила даже меня. Пусть ее кричитъ и бьетъ ногами по своей кровати! точно кто виноватъ, что monsieur такой безпамятный, а madame такъ деспотична!

Софи стало жаль сестру.

— Могу я пройти къ ней?— спросила она.

— О, конечно, если хотите, чтобъ она васъ укусила.

— Ну, быть можетъ, она и не укуситъ меня!— сказала Софи съ улыбкой и, растворивъ запертую наглухо дверь спальни, подошла къ Нэдъ.

Нэдъ лежала ничкомъ на кровати и, уткнувъ голову въ подушки, громко рыдала, ударяя ногами по кровати.

— Нэдъ, что съ тобой?— спросила Софи, наклоняясь надъ ней: — зачмъ ты такъ плачешь, быть можетъ maman еще позволитъ теб…

— Ахъ, отстань!— сердито вскрикнула Нэдъ.

Софи въ раздумь стояла надъ ней, удивляясь, какъ можно такъ сильно сердиться.

— Хочешь, я попрошу у maman?..— спросила она нершительно.

— Да отстань же отъ меня!— взвизгнула съ отчаяніемъ Нэдъ: — убирайся пожалуйста!.. точно тебя кто послушается!

И она еще громче зарыдала.

Софи испуганно отступила отъ нея и вышла изъ комнаты, съ недоумніемъ пожимая плечами.

— Вдь я говорила вамъ!— воскликнула съ торжествомъ m-elle Mignard.

Софи подошла къ дверямъ своей спальни, тоже наглухо запертымъ, и постучалась,— думая, что miss Morrison заперлась нарочно, чтобъ къ ней не входили.

— Войдите!— послышалось оттуда.

Софи осторожно пріотворила дверь.

— Только притворите дверь,— сказала miss Morrison, вкладывая себ въ уши огромные куски ваты.— Чтобъ не оглохнуть отъ этого неистоваго крика,— пояснила она Софи съ холоднымъ презрніемъ, видя, что та удивленно смотритъ на нее.

— Я хотла бы прилечь,— сказала Софи, запирая дверь.

Miss Morrison неодобрительно покачала головой.

— Не слдуетъ ложиться на постель днемъ, это неприлично, вотъ очень удобное кресло, отдохните въ немъ,— сказала она, вставая съ своего желтаго сафьяноваго кресла.

— О нтъ, miss Morrison, пожалуйста, не безпокойтесь, я могу ссть на стулъ!— смутилась Софи, увидвъ, что miss Morrison уступаетъ ей свое кресло.

Но miss Morrison съ холодною настойчивостью заставила ее ссть.

— Вамъ надо отдохнуть,— сказала она тономъ, не допускавшимъ возраженія, иначе вы будете очень утомлены къ балу… ‘котораго вовсе не слдовало бы назначать сегодня’, прибавила она про себя.

Софи нехотя опустилась на ея мсто, она чувствовала себя утомленною, разбитою, но спать все-таки не могла,— и сидла, вяло прислушиваясь къ постепенно затихающимъ крикамъ Нэдъ, долетавшимъ даже сюда. Прямо передъ ней висло новое легкое розовое платье, которое черезъ часъ она должна была надть, чтобы показаться сотн чужихъ глазъ. Мысль эта мучила и пугала ее. Весь ныншній день и все въ ихъ дом казалось ей теперь такимъ страннымъ и непонятнымъ, она удивлялась, какъ можно жить такою скучною, какъ ей казалось, утомительною и непріятною жизнью, и думала, какъ было бы хорошо, еслибы все это оказалось только сномъ — она проснулась бы и снова увидала бы себя въ милыхъ комнаткахъ Tante Luise. Но она знала, что этого не случится и что не скоро, а быть можетъ и никогда уже больше не очутится она въ тхъ милыхъ комнаткахъ и взамнъ того многіе долгіе и скучные годы должна будетъ прожить въ этомъ парадномъ, но холодномъ дом, среди этихъ людей, называвшихся ея родными, и въ сущности совсмъ чужихъ для нея… И она отвернулась къ окну, чтобы miss Morrison, читавшая Библію, не замтила ея слезъ, которыя крупными каплями медленно скатывались у нея по щекамъ.

XII.

Какъ только часы пробили половину девятаго, miss Morrison закрыла Библію, сняла очки, положила ихъ бережно на маленькій столикъ передъ постелью и обратилась къ Софи, объявляя, что теперь пора уже начать одваться.

Софи поспшно встала, въ послднія десять минутъ ей удалось-было задремать, но это только хуже утомило ее, и голова ея была теперь еще тяжеле.

Miss Morrison отворила дверь въ гостиную, гд Маша уже зажгла передъ трюмо свчи и дожидалась выхода Софи, разговаривая съ m-elle Mignard на томъ своеобразномъ нарчіи, на которомъ только он умудрялись понимать другъ друга.

— Маша,— обратилась къ ней miss Morrison, умвшая говорить немного по-русски,— можно помогайтъ miss Tannenbaum.

Маша оборвала свои разсужденія съ m-elle Mignard и быстро подвинула къ трюмо стулъ. Она тоже сильно побаивалась суровой англичанки.

— Барышня, васъ мамаша велли спросить — вы сами можетъ любите причесываться, или парикмахера позвать, а не то я могу — я маленькую барышню завсегда сама чешу.

— Нтъ, благодарю васъ, мн не надо, я всегда сама причесываюсь,— сказала Софи.

— Такъ извольте садиться, вотъ вамъ пудельмантель и гребенки.

Софи сняла лифъ, надла пеньюаръ и, свъ передъ зеркаломъ, стала распускать волосы, заплетенные въ дв тугія косы. Ей было немножко неловко, потому что вс съ любопытствомъ смотрли на нее, и она торопилась, расплетая свои косы, но по мр того, какъ она ихъ распускала, волосы ея длались вс роскошне и волнисте, такъ что когда она расплела ихъ наконецъ совсмъ и блокурая волнующаяся масса ихъ почти закрыла всю ея фигуру, m-elle Mignard не выдержала и ахнула.

— Но, Боже мой, вдь это цлое богатство! Какъ это вы умудряетесь такъ ихъ запрятывать, что они длаются совсмъ незамтными? На вашемъ мст я бы кажется ходила всегда съ распущенными волосами, только бы не скрывать такой роскоши!— воскликнула она съ восторгомъ.

Маша тоже ахала и восхищалась, и даже Нэдъ, переставшая наконецъ плакать, но все еще сердито лежавшая на кровати, съ которой ей было видно и трюмо, и одвающуюся сестру, съ любопытствомъ приподняла съ подушекъ голову.

— Mais, mon Dieu! неужели же вы снова запрячете ихъ?— воскликнула m-elle Mignard, съ жалостью и почти негодованіемъ увидвъ, что Софи заплетаетъ и укладываетъ ихъ на голов обыкновенною своей манерой.— Вдь это жестоко!

— Я не умю иначе,— сконфузилась Софи, улыбаясь точно виноватою улыбкой.— Каждый разъ, какъ я пробовала причесать ихъ какъ нибудь иначе — выходило еще хуже, у меня ихъ слишкомъ много для красивой прически.

М-elle Mignard съ сожалніемъ и укоромъ покачивала головой.

— Нтъ,— сказала она со вздохомъ,— съ волосами одн француженки умютъ обращаться. Да, никто лучше ихъ не уметъ пользоваться тми преимуществами, которыя даетъ имъ природа.

Нэдъ покусывала подушку, издали насмшливо усмхаясь и мысленно называя сестру дурой за ея прическу.

Когда Софи причесалась, на помощь Маш явилась еще домашняя портниха — и он въ двоемъ принялись одвать Софи, суетясь и ползая вокругъ нея на колняхъ, поправляя разныя складки и буфы на подол и тюник платья.

Софи, волнуясь и отчего-то робя въ душ, смущенно стояла передъ ними, вполн отдавшись на ихъ волю и почти не принимая въ ихъ стараніяхъ никакого участія.

— Dlicieux! dlicieux!— воскликнула въ восхищеніи m-elle Mignard, когда Маша съ портнихой надли на Софи платье изъ блдно-розоваго crpe de Chine, перемшаннаго съ легкимъ и нжнымъ какъ воздухъ крепомъ, граціозныя складки котораго прихотливо и легко падали внизъ, подхватываемыя кое-гд бутонами чайныхъ розъ.

Платье было дйствительно прелестно сшито и задумапно съ тонкимъ, изящнымъ вкусомъ, но Софи было въ немъпочему-то неловко, и съ присущимъ женщин инстинктомъ она чувствовала, что оно не идетъ къ ней и что отъ этого чуднаго розоваго цвта она сама кажется еще утомленне и безцвтне.

M-elle Mignard, совершенно искренно восхищенная платьемъ, суетилась подл нея вмст съ Машей, усердно оправляя на ней складки и банты и слегка досадуя въ душ на эту bte de Sophie, относящуюся къ нему съ такимъ вялымъ равнодушіемъ.

Нэдъ соскочила съ постели и тоже вышла въ гостинную, оглядывая сестру прищуренными глазами. Лицо ея было еще заплакано, но уже повеселло и приняло обычное плутовато-насмшливое выраженіе.

— Ne ce pas que c’est superbe?— спросила ee m-elle Mignard, которой уже наскучило дуться на свою капризную воспитанницу и хотлось помириться съ ней.

Надъ молча съ насмшливою улыбкой кивнула головой.

— Да, ужъ можно сказать,— вторила францужепк-и Маша:— деликатное платье! Хоть принцесс какой, такъ и то бы не стыдно надть было! А ужъ легкое какое, такъ все и сквозитъ, кажется какъ взять на руки, такъ все и растаетъ.

Вс столпились вокругъ Софи и разсматривали ее съ любопытствомъ, улыбками и замчаніями.

Даже miss Morrison вышла изъ своей комнаты и, велвъ Софи отойти отъ нея на нсколько шаговъ, издали осмотрла ее строгимъ и внимательнымъ взглядомъ съ ногъ до головы и собственноручно оправила на ней какую-то неровно падавшую складку.

— Вотъ какъ для нашей барышни будутъ балъ длать, такъ и имъ такое же платье сошьютъ!— сказала съ улыбкою Маша, обращаясь къ Нэдъ, которую она по преимуществу считала своею барышней.

Нэдъ насмшливо усмхнулась и покачала головой.

‘Ну, нтъ ужъ,— подумала она про себя,— тогда-то я ихъ и получше заставлю сдлать!’

Наконецъ Софи была совсмъ готова, и Маша отправилась къ Юліи Андреевн узнать, могутъ ли барышня притти къ нимъ показаться. Черезъ минуту она вернулась съ отвтомъ, что барыня уже одты и дожидаютъ барышню у себя въ комнат.

Вс заволновались и снова бросились къ Софи, оправляя ее въ послдній разъ, прежде чмъ она предстанетъ предъ строгіе и зоркіе глаза Юліи Андреевны.

— Ну, желаю вамъ успха, дитя мое!— сказала вдругъ miss Morrison и ласково, какъ бы ободряя, погладила Софи по голов своей тонкой холодной рукой.

И въ глазахъ, и голос ея при этихъ словахъ было такъ много теплоты и няіности, что Софи вдругъ вспыхнула, и не отдавая себ отчета, можно ли это или нельзя, крпко обняла ее и поцловала.

Эта сцена была такъ неожиданна и непривычна, что не только Нэдъ съ m-elle Mignard, но даже и Маша съ удивленіемъ и насмшливыми улыбками переглянулись другъ съ другомъ.

— Это еще что за нжности?— тихо спросила Нэдъ, когда, Софи, съ чувствомъ какого-то смущенія и неяснаго страха, отправилась на половину матери.

Но miss Morrison, окинувъ ихъ горделиво презрительнымъ взглядомъ, ушла опять въ свою комнату и затворила дверь. Маша съ портнихой принялись убирать разбросанныя шпильки и булавки, а m-elle Mignard, которой поручено было сопровождать сегодня Софи вмсто отдыхавшей miss Morrison, отправилась къ себ доканчивать туалетъ.

— Еслибы ее одть въ блое или даже голубое, она казалась бы гораздо интересне,— сказала Нэдъ съ видомъ знатока,— а это розовое платье совсмъ убьетъ ее.

— У этой глупой двушки,— отвчала m-eile Mignard, старательно прикалывая себ передъ зеркаломъ бантъ на голову,— есть въ распоряженіи три прекрасныя вещи: глаза, волосы и зубы, но она держитъ ихъ въ глубокомъ секрет, глазъ почти не поднимаетъ, волосы закручиваетъ такъ туго, что они совсмъ пропадаютъ, а смется такъ рдко, что никто никогда не разглядитъ какіе тамъ у нея во рту зубы.

— Ah, monsieur, n’entrez pas! je ne suis pas encore prte!— воскликнула она вдругъ, увидвъ на порог комнаты едора Густавовича, и съ кокетливымъ ужасомъ замахала на него руками, поспшно накидывая шаль поверхъ блой кофточки.

едоръ Густавовичъ благодушно разсмялся.

— Ну, ну,— сказалъ онъ, успокоивая ее,— я съ вами не любопытенъ. Мн нужно только Нэдъ.

Но m-elle Mignard продолжала волноваться.

— Allez, mon enfant, fermez la porte!

Увидвъ отца, Нэдъ сердито нахмурилась, но замтивъ у него въ рукахъ какіе-то свертки, нехотя встала, и пошла за нимъ въ гостиную съ недовольнымъ видомъ.

едоръ Густавовичъ, повидимому, только-что пріхалъ съ улицы, лицо его было красно и отъ негоеще пахло пріятнымъ морознымъ воздухомъ.

Проводивъ своихъ гостей, онъ тотчасъ похалъ, къ ювелиру. Ему хотлось порадовать чмъ-нибудь Софи, которая казалась ему грустною, какъ будто чмъ-то обдленною, и онъ ршилъ подарить ей какую-нибудь брилліантовую вещицу, всегда утшавшую, по его мннію, женщинъ не только въ грусти, но даже и. въ большомъ гор.

Онъ долго выбиралъ въ магазин, пока остановился, наконецъ, на жемчужныхъ серьгахъ, осыпанныхъ крупными брилліантами. Стоили он очень дорого, и вынимая за нихъ нсколько радужныхъ бумажекъ изъ своего толстаго бумажника, едоръ Густавовичъ даже поморщился, но онъ желалъ, чтобы его первый сюрпризъ дочери былъ роскошнымъ подаркомъ, въ которомъ ей не стыдно было бы щегольнуть на сегодняшнемъ балу, а также думалъ, что чмъ дороже привезетъ онъ подарокъ, тмъ больше обрадуется Софи и тмъ сильне онъ выкажетъ онъ ей свою любовь.

Потомъ едоръ Густавовичъ, сознавая себя провинившимся передъ Нэдъ и желая утшить ее при свиданіи, котораго слегка побаивался посл своей злополучной разсянности, ршилъ сдлать заодно какой-нибудь подарокъ и своей капризной любимиц.

Но выборомъ онъ очень затруднялся. Золотыхъ вещей Юлія Андреевна носить ей не позволяла, туалетами ея завдывала тоже Юлія Андреевна, и едоръ Густавовичъ ршительно въ нихъ ничего не понималъ, въ игрушки, сколько онъ помнилъ, Нэдъ давно ужъ не играла и, пожалуй, только больше еще разсердится, если ей привезти что-нибудь въ род большой куклы или красивой книжки съ картинками.

— Nun, dann kauf ich Bonbon!— ршилъ онъ, не будучи въ состояніи ничего больше придумать, и захавъ въ кондитерскую, купилъ роскошную бонбоньерку съ нсколькими фунтами конфектъ, очень довольный своими покупками, онъ услся съ дорогой сигарой въ зубахъ въ свои маленькія саночки и въ самомъ великолпномъ настроеніи духа, мурлыкая себ подъ носъ какую-то веселенькую нмецкую псенку, весело помчался по ярко освщенному Невскому.

— Ну, Nedchen, поцлуй твой старый папаша!— весело сказалъ онъ, когда Нэдъ вошла вмст съ нимъ въ гостиную,— Я знаю, что я совсмъ безпамятный. Я знаю, что имлъ передъ тобой провинность, но ты не будешь сердиться на твой папаша, который тебя очень любитъ! Nicht wahr, mein Kind? Ну, пускай же меня поцловать тебя!

И онъ хотлъ обнять Нэдъ, но она капризно отвернулась отъ него съ новыми слезами на глазахъ при воспоминаніи о томъ, чего изъ-за него лишилась.

— Ну, Nedchen, ты совсмъ не любишь твой папаша! А вотъ тутъ есть кое-что, что будетъ тебя немножко утшать!— сказалъ онъ, развертывая бумагу и вынимая бонбоньерку.

Глаза Нэдъ, пока онъ разворачивалъ бумаги, загорлись любопытствомъ, но увидвъ, что это только коробка съ конфектами, они разочарованно потухли и она снова надулась. Къ бонбоньеркамъ, въ противоположность m-elle Mignard, она была вполн равнодушна, а конфекты у нихъ въ дом и безъ того не переводились.

Она небрежно, съ недовольнымъ видомъ поцловала отца, думая, что такъ сильно провинившись, онъ могъ бы подарить ей что-нибудь и получше этихъ глупыхъ конфектъ.

— А это что?— спросила она, указывая глазами на другой маленькій свертокъ въ рук едора Густавовича.

— А это?— едоръ Густавовичъ, гордясь внутренно своимъ дорогимъ подаркомъ, сдлалъ значительную и таинственную физіономію.— Dass ist fr Sofichen!— отвчалъ онъ важно.

— Ахъ, покажи!— воскликнула Нэдъ, снова загораясь любопытствомъ.

— Nein, mein Kind, man kann nicht, не надо разворачивать до ней!

— Ну вотъ еще!

И ловкимъ движеніемъ выхвативъ изъ рукъ отца маленькій футлярчикъ, она быстро сорвала съ него тонкую бумагу и, раскрывъ его, тихо вскрикнула.

Нсколько мгновеній она смотрла на серьги молча, съ широко раскрытыми глазами и тяжело дыша, какъ будто дыханіе стснилось въ ея груди.

— M-elle Mignard!— вскрикнула она вдругъ:— venez vite! Vite! vite!— и она поднесла футляръ съ серьгами прямо къ огню свчей.

M-elle Mignard выбжала и остановилась на порог, всплеснувъ руками, въ восторг и удивленіи.

— Mois c’est dlicieux! dlicieux!— воскликнула она, не сводя глазъ съ горвшихъ и переливавшихся на голубомъ бархат безчисленными радужными огопьками брилліантовъ.

Нэдъ поворачивала футляръ во вс стороны, приноравливая его такъ, чтобы пламя свчей ярче било по камнямъ.

Она ничего не говорила, только ноздри ея раздувались и вздрагивали, а глаза горли жаднымь блескомъ.

— Pour qui a, monsieur?— тихо спросила m-elle

Mignard, какъ будто боясь громкимъ голосомъ нарушить очарованіе минуты.

— Pour Soflchen!— съ добродушною гордостью отвчалъ едоръ Густавовичъ, любуясь блескомъ и игрой камней. Онъ былъ чрезвычайно доволенъ тмъ эффектомъ, который произвели его серьги на m-elle Mignard и Нэдъ, и въ душ проникся еще большимъ уваженіемъ къ собственному подарку.

— Чудо, чудо!— повторяла m-elle Mignard, но уже съ легкимъ разочарованіемъ, внутренно сожаля, что такія прелестныя серьги попадутъ къ этой глупой, ничего не смыслящей Софи.

Нэдъ поспшно, какъ бы боясь, что ее остановятъ, вынула ихъ изъ футляра и, быстро продвъ ихъ себ въ уши, качала головой направо и налво, заставляя серьги переливаться и горть еще сильне, и глаза ея при этомъ сверкали въ зеркал почти такъ же, какъ брилліанты въ ушахъ.

— Nun! теперь довольно!— торжественно проговорилъ едоръ Густавовичъ, протягивая къ ней руки, но Нэдъ быстро отклонилась отъ него.

— Нтъ, нтъ!— воскликнула она чуть не съ отчаяніемъ:— еще минуточку!

И закачавъ еще сильне головой, она снова впилась въ зеркало влюбленными, очарованными глазами, не зная сама, что притягиваетъ ея взоръ: эти ли чудныя серьги, или свое собственное хорошенькое личико въ этихъ чудныхъ серьгахъ.

— Charmant! dlicieux!— шептала въ упоеніи m-elle Mignard. Наконецъ Нэдъ вынула серьги изъ ушей, долго укладывала ихъ въ футляръ и съ сожалніемъ закрыла его, бросивъ на нихъ послдній жадный взглядъ.

— Лучше бы, папочка,— сказала она со вздохомъ, возвращая ему футляръ,— ты мн вмсто конфектъ подарилъ бы такія же серьги!

— Ого, ха, ха, ну твой ротикъ не дурачекъ!— воскликнулъ едоръ Густавовичъ, громко смясь и сплющивая по обыкновенію все ея разгорвшееся личико своими толстыми пальцами.— Для этого теб надобно сначала немножко выростать.

— Да, какъ же!— воскликнула она съ негодованіемъ и сердито качая головой:— скоро у васъ тутъ выростешь. Вы съ maman меня до двадцати лтъ все будете водить въ короткихъ юбочкахъ и отсылать спать въ 10 часовъ.

— Та-та-та-та!— передразнилъ ее едоръ Густавовичъ:— не надо такъ спшить, все будетъ наставать въ свое время!

Но Нэдъ только безнадежно махнула рукой, какъ будто хотла сказать: ‘ахъ, ужъ знаю я васъ!’

M-elle Mignard ушла въ свою комнату, шумя своимъ шелковымъ срымъ платьемъ, спеціально подареннымъ ей для торжественныхъ случаевъ Юліей Андреевной, и хотя сначала ршила было воздержаться отъ всякихъ украшеній своей особы разными поддльными брилліантами и золотомъ, зная, что этого терпть не можетъ Юлія Андреевна, которая желала, чтобы гувернантки, жившія въ ея дом, были бы всегда строго приличны,— но серьги Софи такъ взволновали и раздражили ее, что она уже не могла вытерпть и надла себ на шею красную бархатку, приколовъ ея фальшивой брилліантовой звздой.

Какъ только она ушла, Нэдъ бросилась къ отцу и, крпко прижимаясь къ его могучей груди, начала ласкаться своею кошачьею манерой.

— Послушай, папочка,— обиженно заговорила она,— вдь это я изъ-за тебя не попала сегодня на балъ, и ты долженъ меня за это наградить. Конфекты! Что такое конфекты!— воскликнула она съ презрніемъ, кивая на бонбоньерку:— я ихъ каждый день мъ сколько угодно. А сегодня ихъ и еще больше будетъ. Ты лучше подари ихъ m-elle Mignard, она все равно со мной подлится, а мн… мн, папочка…— она еще ближе прижалась къ нему и крпко поцловала въ щеку,— дай лучше денегъ, я тогда по крайней мр куплю что хочу!

— Но! разв дтямъ даютъ деньги?— спросилъ едоръ Густавовичъ, поддразнивая ее, и, прищуривъ одинъ глазъ, съ сомнительной улыбкой покачивалъ головой.— Когда я былъ такой маленькій клопъ, какъ ты, Vater давалъ мн одинъ двугривенный на цлый недля!

— Твой Vater былъ скупой и бдный, а ты добрый и богатый,— сказала Надъ лукаво смясь.

— Ахъ ты маленькій плутъ въ юбк! Nun gut, gut, такъ ужъ и быть, на бумажникъ, бери сколько, теб надо.

И онъ въ великодушномъ порыв, чувствуя себя въ особенно хорошемъ настроеніи духа, протянулъ ей свой толстый бумажникъ, Нэдъ быстро схватила его, и при вид его плотныхъ пачекъ, глаза ея жадно вспыхнули и загорлись. Она нжно приложилась къ бумажнику лицомъ и тихо, точно наслаждаясь прикосновеніемъ къ нему, гладила по немъ своей щекой. Потомъ вдругъ радостно засмялась и, вспрыгнувъ на колни къ отцу, вынула десятирублевую бумажку.

— Можно?— спросила она, кокетливо заглядывая на него снизу вверхъ.

едоръ Густавовичъ нжно любуясь ея красивыми движеніями, ласково кивнулъ ей головой. Тогда она вынула вторую такую же бумажку и опять, съ плутовской улыбкой засматривая на него, спросила:

— А эту можно?

едоръ Густавовичъ добродушно засмялся, но поднялъ бровь и покачалъ головой уже съ нкоторымъ сомнніемъ. А Нэдъ, не обращая на это вниманія, выдернула третью десятирублевую бумажку и залилась веселымъ хохотомъ.

Тогда едоръ Густавовичъ выхватилъ у нея бумажникъ и хотлъ отнять третью бумажку, но двочка быстро соскочила съ его колнъ и одною рукой высоко надъ головой подняла деньги, а другою схватила его за шею и съ громкимъ хохотомъ, прыгая на одномъ мст, душила его крпкими поцлуями.

— Ну, ну, ну, ты будешь совсмъ задушатъ меня!— кричалъ едоръ Густавовичъ, стараясь освободиться отъ нея, и подальше спрятать свой бумажникъ.

M-elle Mignard выбжала на шумъ и хохотала вмст съ Нэдъ, смотря на неловко отбивавшагося неуклюжаго едора Густавовича.

— Совсмъ маленькій воришка, совсмъ ограблялъ меня!— сказалъ онъ, тяжело дыша, съ трудомъ освободившись наконецъ отъ ея крпкихъ объятій и поспшно запрятывая бумажникъ подальше въ карманъ.— Совсмъ ограблялъ, лучше уходить скорй nach Hause, а то она будетъ пожалуй снимать даже мой сюртукъ!

И онъ полушутливо, полуискренно боясь, что она опять выхватитъ у него бумажникъ, поспшно, переваливаясь на ходу всей своей толстой фигурой, выбжалъ изъ комнаты, а Нэдъ, смясь и потрясая надъ головой красными бумажками, пла, прыгала передъ m-elle Mignard:

— Теперь мы покутимъ! Теперь мы покутимъ!

XIII.

Когда Софи вошла въ комнату матери, Юлія Андреевна стояла во весь ростъ прямо лицомъ къ ней, въ роскошномъ, пластично обтягивавшемъ ея стройную фигуру, темно-зеленомъ бархатномъ плать, строгой, почти античной простоты, безъ всякихъ украшеній и отдлокъ, съ длиннымъ падающимъ красивыми, мягкими складками трапомъ и съ открытыми, прекрасными, какъ бы выточенными рзцомъ тонкаго художника руками и грудью, на которой сверкало дрожа и переливаясь огнями отъ каждаго ея движенія, старинное жемчужное ожерелье, перемшанное крупными брилліантами. Точно такое же украшеніе сіяло и въ ея черныхъ синеватаго отлива, немного жесткихъ, но вьющихся и красивыхъ волосахъ, которые были начесаны кверху изящнымъ узломъ и, открывая граціозную линію ея шеи, завивались на затылк мелкими змиными кольцами. И въ этомъ простомъ, но великолпномъ паряд она поражала своей красотой, въ которой было что-то властительное и покоряющее.

Софи, увидвъ мать, невольно вскрикнула и молча остановилась, смотря на нее восхищенными глазами. Юлія Андреевна замтила ея восторгъ и улыбнулась тою снисходительною улыбкой, которою улыбаются красивыя женщины, видя человка, пораженнаго ихъ красотой.

— Ну, мой другъ, ты уже готова?— привтливо обратилась она къ дочери.

— О, мама!— машинально сказала Софи, не отводя отъ нея очарованныхъ глазъ.— Какая вы красавица!

Юлія Андреевна засмялась, окидывая дочь быстрымъ проницательнымъ взглядамъ, ей вдругъ стало какъ-то и жутко, и весело. Ея смхъ и движенія были немного нервны и порывисты, она чувствовала себя волнующеюся и возбужденною, и отъ этой лихорадочной тревоги глаза ея то безпокойно вспыхивали, то потухали, а лицо слегка разгорлось нжнымъ розовымъ румянцемъ.

— Ну, покажись!— сказала она, смясь чему-то своимъ нервнымъ смхомъ, и взявъ Софи за руку, поставила ее прямо передъ собой и, медленно поворачивая ее кругомъ, осматривала ее пытливо и тревожно.

— Прелестно,— сказала она наконецъ, блеснувъ вдругъ загорвшимися глазами,— очень мило, очень… теперь недостаетъ только цвтовъ…— вотъ они, я еще на прошлой недл заказала садовнику приготовить какъ можно больше чайныхъ бутоновъ и ландышей. И она вынула изъ стоявшей на стол плетеной корзинки небольшой букетъ ландышей и розъ, лежавшихъ въ мокромъ мху.

— Ахъ, какая прелесть!— воскликнула Софи.— Но вдь это жаль, что погублено столько бутоновъ — за ночь они вс завянутъ и ужъ потомъ не распустятся.

— Ну, это не бда!— весело отвчала Юлія Андреевна, улыбаясь ‘сентиментальностямъ’ дочери.— Мы закажемъ новыхъ. Дай я приколю теб ихъ! Ты не модно причесалась, мой другъ, впрочемъ, это ничего — главное, чтобы шло. Ну вотъ, теперь твой туалетъ вполн законченъ!

Она внимательно оглядла дочь еще разъ и вдругъ повернула ее прямо къ трюмо и встала рядомъ съ ней, слегка обнявъ ее за талію.

Какъ ни была она уврена въ своей красот и въ томъ, что ей удастся затмить и побдить дочь, но все же тревожное сомнніе закрадывалось въ ея душу и мучило ее въ послднюю минуту, и, какъ опытный полководецъ, передъ началомъ сраженія, она ршила стать лицомъ къ лицу съ непріятелемъ и помряться съ нимъ силами.

Но собственная роскошная, величественная красота поразила ее, и дочь казалась передъ ней совсмъ маленькою, незамтною и ничтожною. Юлія Андреевна стояла передъ зеркаломъ, невольно любуясь собой и улыбаясь своему прекрасному отраженію счастливою торжествующею улыбкой тщеславной женщины, сознающей свою красоту.

— Теперь,— сказала она съ тою же улыбкой, наклонясь надъ дочерью,— ты съ этими ландышами совсмъ похожа на весну, а я… а я — на отцвтающую осень…

— О, мама!— воскликнула Софи съ упрекомъ,— какъ вы можете это говорить!

Но Юлія Андреевна съ недоврчивой улыбкой качала головой.

— Это ничего не значитъ, мой другъ, я могу еще казаться красивой, но все же я почти уже старуха…

— Нтъ, мама! это неправда!— сказала Софи наивно и горячо.— Я моложе васъ, по я въ сто разъ хуже васъ, и еслибы я была художникъ, вы бы поразили меня съ перваго взгляда, съ первой встрчи.

— Ну это просто такъ кажется теб, оттого, что ты очень любишь меня!— сказала, смясь, Юлія Андреевна,— и я очень рада, что ты такъ любишь меня…— тихо, съ какою-то задумчивою теплою нжностью прибавила она, и вдругъ, наклонившись, крпко и почти неожиданно для себя, обняла дочь и горячо поцловала ее въ голову.

Это былъ ея первый искренній поцлуй — и Софи, вся радостно вспыхнувъ, чутьемъ уловила это и, закинувъ руки на шею матери, дтскимъ движеніемъ, крпко и радостно прижалась къ ней. Въ эту минуту она любила боле чмъ когда-нибудь свою прекрасную мать, которая однимъ взглядомъ, одной лаской умла очаровывать и привлекать къ себ сердца,— и все тяжелое и натянутое, что отчуждало Софи отъ матери, вдругъ порвалось и исчезло само собой, одно довріе, очна любовь, нжная и горячая, наполнила ея сердце. Но Юлія Андреевна вдругъ сухо отстранила ее, и въ глазахъ ея блеснулъ опять враждебный огонекъ.

Сначала ей стало какъ будто жаль дочери и стыдно за то, что она такъ сознательно старается затмить и затереть ее въ первое же появленіе въ свт. Горячая ласка Софи тронула ее, стыдъ и жалость сильне поднялись въ душ ея, она крпче прижала къ себ дочь, и глаза ея затеплились мягкимъ, влажнымъ взглядомъ, но ей стало страшно этого теплаго, нарождающагося въ ней чувства, страшно оттого, что оно могло помшать ей въ ея цли, и женщина, которая была въ ней сильне матери, проснулась въ ней и заглушила это чувство… ‘Нтъ, нтъ,— сказала она себ,— къ чему это?.. Ей не нужна моя любовь… Ее любятъ за меня другіе, и она въ сущности этихъ другихъ любитъ гораздо больше, чмъ меня… Такъ, порывъ одинъ… И впереди ей предстоитъ еще много, много, быть можетъ, этой любви… Передъ ней еще цлая жизнь, а мн… мн осталось какихъ-нибудь пять-шесть лтъ… и они должны быть мои… я не уступлю ихъ никому… никому…’ И лицо ея стало опять сурово и сумрачно, она холодно отошла отъ дочери, и слегка поежившись, точно озябнувъ, накинула на свои открытыя плечи блую бархатную накидку, опушенную темнымъ соболемъ.

Софи съ печальнымъ удивленіемъ глядла на мать. Минуту назадъ она чувствовала ее такою близкою къ себ, такою нжною и любящею, а теперь, хотя Юлія Андреевна не сказала ей ни одного неласковаго слова, но Софи невольно почувствовала, что мать опять ушла отъ нея куда-то далеко, и передъ ней стоитъ снова только чужая свтская женщина съ любезными словами и улыбкой, но съ какимъ-то затаеннымъ враждебнымъ холодомъ въ глазахъ.

— Ну, мой другъ,— начала Юлія Андреевпа своимъ обычнымъ, нсколько повелительно-дловымъ тономъ,— надо узнать, готова ли m-elle Mignard — пора выйти въ гостиную, уже безъ двадцати минутъ десять, а създъ назначенъ ровно въ 10 часовъ.

Въ эту минуту въ дверь кто-то постучалъ и послышался голосъ едора Густавовича

— Можно входить?

Юлія Андреевна слегка удивилась, едоръ Густавовичъ очень рдко являлся на половину своей супруги.

— Войдите,— сказала она, пожимая плечами и недоумвая, зачмъ это ея благоврному вздумалось пожаловать къ ней.

едоръ Густавовичъ отворилъ дверь и показался на порог весь сіяющій и торжественный, во фрак, въ бломъ галстук и брилліантовыхъ запонкахъ на безукоризненно блой рубашк, отъ глубокаго вырза которой лицо его казалось еще толще и красне, какъ будто благодаря туго затянутому галстуку къ нему прилила вся кровь.

Но, переступивъ порогъ, едоръ Густавовичъ остановился, какъ бы пораженный прекраснымъ видніемъ.

— О, mein Gott!— воскликнулъ онъ, разводя руками.— Какой великолпіе! Совсмъ еще schne королева съ маленькой лсной фея!

И очень довольный и нкоторымъ образомъ даже торжествующій отъ сознанія, что у него такая красавица-жена и такая нарядная, миленькая дочка, едоръ Густавовичъ внезапно почувствовалъ особенный приливъ нжности не только къ Софи, но даже и къ самой Юліи Андреевн, что случалось съ нимъ крайне рдко.

— Пускайте вашъ врноподданный поцловать вашу прекрасную ручку!— воскликнулъ онъ съ шутливою любезностью и, подойдя къ снисходительно улыбающейся Юліи Андреевн, съ рыцарской галантностью поцловалъ ея блдную, съ тонкими голубыми жилками, ручку, всю залитую брилліантами.

Собственно красота Юліи Андреевны производила на едора Густавовича очень мало впечатлнія. Во-первыхъ, онъ уже настолько привыкъ и приглядлся къ ней, что почти не замчалъ ея, а во-вторыхъ, дурныя отношенія, всегда господствовавшія между супругами, портили и отравляли ему всякое пріятное впечатлніе, но тмъ не мене онъ всегда былъ чрезвычайно польщенъ, когда замчалъ это впечатлніе, производимое ею на другихъ. Какъ бы то ни было, она все-таки его жена, т.-е. въ нкоторомъ род благопріобртенная собственность, которою онъ любилъ щегольнуть передъ друзьями и знакомыми, почти такъ же, какъ любилъ щегольнуть передъ ними и дорогою картиной, и рдкою вазой, и тонкимъ виномъ, которое можно было найти только у него, едора Густавовича фонъ-Таненбаумъ.

— А вотъ для этой маленькой дебютантки,— сказалъ онъ,— я приносилъ кое-что, такъ себ, одинъ хорошенькой игрушка!

И едоръ Густавовичъ, уже заране наслаждаясь эффектомъ, который произведетъ его щедрый подарокъ, торжественно раскрылъ футляръ. Увидавъ брилліантовыя серьги, Юлія Андреевна слегка нахмурилась.

‘Ну,— подумала она съ неудовольствіемъ,— это только моему благоврному могутъ приходить въ голову такія нелпыя, мщанскія идеи. Дарить двушк брилліанты!’

— Дай мн твои ушки,— обратился къ смущенно улыбавшейся Софи едоръ Густавовичъ, приписывавшій сухое молчаніе своей супруги просто зависти.— Я буду,— продолжалъ онъ,— самъ продвать теб мой подарокъ!

Юліи Андреевн не хотлось ссориться съ мужемъ и портить себ передъ самымъ баломъ расположеніе духа, но эти брилліанты раздражали ее.

— Послушайте, мой другъ,— сказала она по возможности любезне,— съ вашей стороны это, конечно, очень мило, и Софи, вроятно, вполн оцнитъ ваше вниманіе къ ней, но вдь вы же знаете, что такой молодой двушк, какъ она, неприлично носить брилліанты, да еще такіе огромные,— прибавила она, брезгливо кивая на нихъ головой,— а потому вы лучше ужъ и не надвайте ихъ на нее.

— Но!— едоръ Густавовичъ въ непріятномъ недоумніи остановился съ серьгами въ рукахъ.— Разв правда?— недоврчиво спросилъ онъ, хотя уже сбитый отчасти съ толку, но тмъ не мене продолжая приписывать запрещеніе жены все той же зависти.— Но!— повторилъ онъ, съ сомнніемъ поглядывая на нее.— Правда ли это? Я нарочно покупалъ ей, чтобы она на своемъ первомъ балу могла показывать ихъ своимъ подругамъ… Это недурной подарочекъ, зачмъ же ему будетъ теперь пропадать!

Юлія Андреевна нетерпливо передернула плечами.

— Во-первыхъ, вы забываете,— сказала она,— что она только-что пріхала изъ Москвы и никакихъ подругъ у нея еще нтъ, во-вторыхъ, носить брилліанты въ ея годы — страшное мщанство, а въ-третьихъ, подарокъ вашъ все равно не пропадетъ, онъ останется ей въ приданое.

— Ну да, это разумется такъ. Но все-таки же это очень шалко! очень шалко!— говорилъ въ полномъ разочарованіи едоръ Густавовичъ, для котораго всякая художественная или роскошная вещь теряла полцны, если онъ не могъ ею немножко похвастаться.

— Ну что-жъ длать!— сухо замтила Юлія Андреевна и тотчасъ же обратилась къ дочери, совтуя ей пойти скорй къ себ спрятать эти серьги, а затмъ возвращаться вмст съ m-elle Mignard уже прямо въ гостиную.

Софи, еще разъ поблагодаривъ отца, слегка сконфуженнаго неожиданнымъ окончаніемъ съ серьгами, ушла къ себ, а едоръ Густавовичъ, праздничное настроеніе котораго было отчасти уже испорчепо, тоже хотлъ удалиться.

Юлія Андреевна скользнула скучающимъ, брезгливымъ взглядомъ по его толстой фигур, но вдругъ въ глазахъ ея вспыхнулъ какой-то игривый, задорный огонекъ, и лукавая, насмшливая улыбка пробжала по красивымъ губамъ.

‘Вотъ,— сказала она себ, мысленно смясь отъ внезапно пришедшей ей въ голову мысли,— вотъ будетъ интересная-то проба’.

Она подняла на мужа свои жгучіе, злые глаза и тихо спросила его:

— Куда-же вы уходите? Послушайте,— заговорила она вдругъ, вставая и дотрогиваясь своей ручкой до обшлага его фрака.— Вы какъ будто немного обидлись на меня, мой другъ, за то, что я не позволила, Софи надть вашъ подарокъ? Но видите-ли… это могло, бы многимъ показаться смшнымъ, сказали бы, что мы выставляемъ на видъ наше богатство и хвастаемъ и… Про него и такъ вс знаютъ… а моя первая забота была всегда о томъ, чтобы никто и никогда не смлъ бы сказать про васъ и про вашъ домъ чего-нибудь дурного или… что еще хуже, смшного…— прибавила она, взволнованно отходя отъ него.

едоръ Густавовичъ очень удивился. Обыкновенно Юлія Андреевна не имла привычки давать объясненія своихъ поступковъ или, что еще удивительне, извиняться въ нихъ.

— Нтъ,— сказалъ съ недоумніемъ едоръ Густавовичъ,— я совсмъ не обижался, но мн бывало только непріятно, что подарокъ долженъ пропадать.

Ироническая насмшка опять пробжала по губамъ Юліи Андреевны, но голосъ ея, когда она заговорила, звучалъ мягко и нжно, казалось даже, что она какъ будто проситъ прощенія…

— Онъ не пропадетъ, мой другъ, ей представится еще много случаевъ показаться въ немъ… Вы идете въ залу? Да, пора… пойдемте вмст… дайте мн руку.

едоръ Густавовичъ удивился еще больше, но очень любезно поспшилъ исполнить ея просьбу и подставилъ ей съ галантнымъ видомъ свою руку.

Она окинула его какимъ-то страннымъ взглядомъ, въ которомъ свтилась какъ будто и насмшка, и что-то нжное, манящее къ себ,— и пошла,— слегка прижимаясь къ нему, рядомъ съ нимъ, такъ близко, что тонкій запахъ ея душистыхъ, волнующихся волосъ пріятно щекоталъ его обоняніе. Они шли по длинному ряду парадныхъ, ярко освщенныхъ, но еще совсмъ пустыхъ комнатъ, уставленныхъ красивыми группами тропическихъ растеній, смшанныхъ съ камеліями, розами и гіацинтами, ароматъ которыхъ нжно лился въ свжемъ, прохладномъ воздух. Прелестная фигура Юліи Андреевны, въ роскошномъ туалет съ длиннымъ, лниво волочащимся за ней трономъ, поминутно отражалась въ огромныхъ зеркалахъ, мимо которыхъ они проходили. едору Густавовичу казалось, что онъ ведетъ по какому-то волшебному дворцу прекрасную королеву,— и сознаніе, что этотъ дворецъ со всми его богатствами и роскошью — его собственный домъ, а прекрасная королева собственная его жена — восхищало его, наполняя его сердце гордостью и еще большимъ не только уваженіемъ, но даже какъ бы нкоторымъ благоговніемъ къ самому себ. Онъ шелъ, надменно закинувъ голову и стараясь придать лицу своему надлежащую важность, а Юлія Андреевна все нжне опиралась на его руку, все ближе прижималась къ нему, и волосы ея склоненной головы теперь уже касались его шеи и щекотали ему ухо. Онъ искоса съ недоумніемъ поглядывалъ на нее, но недоумніе это было пріятно и льстило его самолюбію.

— Быть можетъ,— говорила она нжнымъ воркующимъ голосомъ, тмъ голосомъ, отъ котораго самыя простыя слова и фразы казались какими-то чарующими,— быть можетъ, вы подумали, что я позавидовала подарку, который вы сдлали Софи? Нтъ, мой другъ, я не могу завидовать брилліантамъ,— сказала она съ печальной, горькою усмшкой:— у меня ихъ слишкомъ много… и больше я право не хочу… Но вдь иногда невольно хочется чего-то другого еще… чего отъ васъ я… не получала никогда… Впрочемъ, нтъ… когда-то было, но давно, очень давно…— задумчиво прибавила она съ глубокимъ вздохомъ,— когда мы съ вами были еще такъ молоды… Хочется вниманія… заботъ, въ которыхъ бы чувствовалась любовь…

И она грустно склонила голову.

— Но!— воскликнулъ едоръ Густавовичъ уже съ полнымъ удивленіемъ и растерянно смотря на жену, которой почти не узнавалъ въ этой прелестной, нжной и грустной женщин. И притомъ она, кажется, укоряла его въ недостатк вниманія и любви? едоръ Густавовичъ почти не врилъ своимъ ушамъ и мыслепно опрашивалъ себя, такъ ли онъ понимаетъ ее, какъ она говоритъ, не перепуталъ ли онъ чего-нибудь, по незнанію языка, но она, какъ бы желая еще больше уврить его, поспшно воскликнула:

— Да, да, это такъ!— и снова заговорила печально и нжно,— Когда сегодня вы принесли вашъ подарокъ Софи, и я увидала при этомъ ваше лицо, услышала вашъ голосъ, то я невольно и впервые поняла — (она снова тяжело, какъ бы съ мучительной нравственной болью, вздохнула) — разницу въ томъ, какъ вы дарите мн и какъ дарите ей… Для нея вы — весь любовь… тогда какъ со мной — простое исполненіе долга… и долга, даже непріятнаго…

Она болзненно засмялась, и остановясь въ одной изъ гостиныхъ, вдругъ опустилась на круглый атласный диванъ, окружавшій посреди комнаты громадную латанію, тоскливо сжавъ и вытянувъ вдоль колнъ свои красивыя обнаженныя руки.

едоръ Густавовичъ также остановился и, не зная, что ей отвчать, продолжалъ молча и растерянно глядть на нее. Въ словахъ ея было много правды, онъ невольно сознавалъ это, но онъ никогда не думалъ, чтобы это могло огорчать ее… Теперь же, при вид ея тоскливой позы и грустнаго лица, ему стало казаться, что онъ дйствительно виноватъ передъ ней отчасти: ему стало и совстно какъ-то, и жаль ея… Къ тому же, она была такъ поразительно и трогательно красива…

— Но нтъ!— заговорилъ онъ нсколько сконфуженно и смущенно:— вы ошибайтесь… даю вамъ слово, ошибайтесь… Я всегда желалъ длать для васъ всякій удовольствій, но вы сами… вы сами бывали со мной всегда такъ нелюбезны и… и… даже презрнни…

— О!— Юлія Андреевна подняла голову и обдала его тмъ прелестнымъ взглядомъ, который бываетъ у любящихъ, но гордыхъ и самолюбивыхъ женщинъ.— Я не могла заискивать и унижаться передъ вами, зная…. зная, что вы не любите меня…

И закрывъ лицо руками, она слегка запрокинула голову и до-бла закусила губы, какъ бы сдерживая рыданія, наконецъ, точно пересиливъ себя, она порывисто встала и проговорила задыхающимся шепотомъ:

— Пойдемте… пора…

Но едоръ Густавовичъ взволнованно схватилъ ея руки и судорожно сжалъ ихъ, преграждая ей дорогу. Ему вдругъ стало казаться, что онъ всегда безумно любилъ эту прелестную женщину, вдь она обольстительно прекрасна и въ то же время его жена, его законная жена, на которую онъ вотъ уже многіе годы, въ силу какого-то ужаснаго, невозможнаго недоразумнія, не обращалъ никакого вниманія, поставивъ себя въ самое скверное положеніе, въ самыя глупыя отношенія вмсто того, чтобы пользоваться всми своими правами.

И вдругъ теперь, когда почти все уже было навсегда потеряно, она сама намекаетъ, почти прямо говоритъ ему, что любитъ его… а онъ… О, какой большой дуракъ бывалъ онъ все это время! Страстный порывъ какого-то опьяненія и раскаянія охватилъ его, лицо его побагровло и тяжело дыша, онъ стиснулъ ея руки въ своихъ рукахъ, дрожавшихъ отъ волненія, боясь что она уйдетъ, теперь, именно теперь!.. О, какой большой дуракъ бывалъ онъ все это время!

— Нтъ, нтъ,— заговорилъ онъ порывистымъ шепотомъ,— теперь нельзя уходить, теперь намъ надо объяснять… это… это… недоразумніе.

Но Юлія Андреевна выдернула руки и быстро отвернулась отъ него, глаза ея горли торжествомъ побды и все лицо дрожало отъ внутренняго смха. Она боялась заговорить и взглянуть на мужа, чтобы не расхохотаться, та легкость, съ которой она одурачила его и разомъ влюбила въ себя, потшала и изумляла ее самое.

— Пустите, пустите меня,— заговорила она, пересиливая смхъ,— потомъ когда-нибудь… въ другой разъ мы поговоримъ — теперь уже поздно… сейчасъ начнутъ съзжаться… пустите…

Но едоръ Густавовичъ уже не хотлъ ни пускать ее, ни отлагать объясненія.

— Нтъ, нтъ!— говорилъ онъ ршительно и горячо: — лучше поздно чмъ не будетъ совсмъ!

И почти не понимая, что онъ длаетъ и зачмъ, онъ обнялъ ее за талію и сильнымъ движеніемъ заставилъ ее опять ссть на диванъ, а самъ тяжело опустился передъ ней на колни, страстно цлуя ея руки.

— Я бывалъ дуракъ,— шепталъ онъ безсвязно,— я ничего не понималъ въ сердц женщины, я думалъ, что я непріятенъ и противенъ для васъ и что вы ненавидите меня! О, mein Gott, еслибы я могъ понимать, что это не такъ, я бывалъ бы самый лучшій, самый любезный мужъ! Но теперь мы понимали другъ друга, теперь надо все это кончать и теперь мы будемъ immer, всегда любить другъ друга! Nicht wahr, mein Liebchen?

Она прятала свое лицо, ей хотлось расхохотаться прямо ему въ глаза и сказать: ‘о глупый тюлень!’ Но она сдерживалась и, чувствуя надъ нимъ свою власть, только перемнила тонъ — изъ любяще-тоскующаго перешла въ игриво-кокетливый и снисходительный, который былъ ей боле присущъ и въ которомъ она чувствовала себя удобне и легче.

— Ну какъ знать, какъ знать!— сказала она, съ кокетливой улыбкой покачивая головой: — нельзя цлые годы только ссориться и оскорблять другъ друга, а потомъ вдругъ взять и сразу разнжничаться и опять влюбиться другъ въ друга. Нтъ, то, что прежде, быть-можетъ, вышло бы само собой, теперь надо заслуживать! Да,— прибавила она смясь,— надо заслуживать! Вотъ мы и посмотримъ, будетъ ли кто-то объ этомъ стараться! А въ сердц женщинъ вы дйствительно ничего не понимаете,— что правда, то правда!

И смясь задорнымъ смхомъ, она смотрла прямо въ его недоумвающіе удивленные глаза.

Смхъ этотъ слегка коробилъ едора Густавовича: онъ не совсмъ ясно понималъ, чего она хочетъ и про что говоритъ ему и чувствовалъ себя отчасти даже какъ будто оскорбленнымъ въ своемъ страстномъ, искреннемъ порыв къ жен, но его обезоруживало, наполняя страстнымъ очарованіемъ, и снова примиряя съ ней, ея лицо, злое и прелестное, съ сіявшими передъ нимъ ея темными, мрачными глазами и сочнымъ чувственнымъ ртомъ, который точно дразнилъ его, когда она наклонила голову такъ близко къ нему, что онъ даже чувствовалъ его горячее, неровное дыханіе, и который онъ все-таки не смлъ поцловать, хотя такъ страстно желалъ бы этого.

— Ну,— сказалъ онъ, подозрительно вглядвшись въ нее, но все еще не вставая съ колнъ,— такъ это все шутки были? да?

Она съ загадочной улыбкой тихо покачивала головой.

— А вы какъ думаете?— спросила она не то насмшливо, не то нжно.

— Я! я ничего не думаю! Я думаю, что вс женщины похожи на волшебный сказка, въ которой на каждой страниц по два чуда и гд совсмъ не знаешь, что будетъ на слдующей страниц.

— А!— сказала она смясь:— очень милое сравненіе! Значитъ и я тоже похожа на волшебную сказку?

— О, вы еще больше, чмъ вс другія!

— Да? Ну чтожъ, для васъ это должно быть очень интересно. Сказки всегда интересны — право, мн нравится ваше сравненіе, въ немъ есть что-то новое, а потому можете еще разъ поцловать мою ручку, а затмъ изволіте подниматься съ колнъ. Сейчасъ придетъ Софи съ m-elle Mignard, и Боже мой! что скажетъ m-elle Mignard, если застанетъ насъ въ этой трогательной сцен? Она къ нимъ не привыкла.

— Ахъ, какой мн дла, что скажетъ эта дура! Ви моя законный жена! Ну скажите же мн правду, будемъ мы теперь переставать ссориться?

— Вдь я вамъ уже сказала: если хотите прощенія и мира — старайтесь заслужить это!

И вставъ, она подошла къ трюмо, подняла руки высоко надъ головой и стала оправлять въ волосахъ брилліанты.

— Заслужить!— сказалъ едоръ Густавовичъ, съ сокрушеніемъ покачивая головой:— но какъ?

— Если вы очень этого захотите, тогда сумете понять какъ!

едоръ Густавовичъ невольно смотрлъ на ея открытую шею, обнаженныя поднятыя руки, на изящный затылокъ, и тихо вздыхалъ.

— Это будетъ очень трудно длать,— сказалъ онъ со вздохомъ,— мы есть немножко капризны.

— О, да!— она громко и весело засмялась, блеснувъ на него въ зеркал ярко вспыхнувшими глазами:— я капризна, я злая, это правда,— ну чтожь, тогда и не старайтесь лучше… оставьте…

— Нтъ,— сказалъ едоръ Густавовичъ, не отводя отъ нея влюбленнаго взгляда,— я лучше буду стараться…

И наклонившись, онъ вдругъ прижался горячими губами къ ея теплому, душистому затылку. Она слегка вздрогнула и, быстро отодвинувшись, ударила его своимъ веромъ.

— Ну, этого вы еще совсмъ не заслужили… и вы напрасно такъ торопитесь, вамъ этого еще никто не разршалъ,— проговорила она съ сердито вспыхнувшими глазами.

— Ну, ну, я не буду больше, не буду, до… только ручку!

— Нтъ и ручки не заслужили.

— Ну пальчикъ, одинъ хорошенькій маленькій пальчикъ!

— Нтъ, и пальчика не заслужили.

— Ну нтъ, это я уже заслужалъ.

И онъ хотлъ уже схватить ея руку, но въ эту минуту вошла Софи съ m-elle Mignard.

едоръ Густавовичъ смущенно, какъ будто не m-elle Mignard застала его ухаживающимъ за женой, а жена — за m-elle Mignard, отшатнулся отъ Юліи Андреевны, стараясь принять равнодушный и приличный видъ.

XIV.

M-elle Mignard, которой еще на пути къ гостиной послышались какіе-то поцлуи, съ удивленіемъ взглянула на обоихъ супруговъ. Сконфуженный видъ едора Густавовича еще боле подтверждалъ это, но зная отношенія monsieur и madame, она сочла подобный случай совсмъ невозможнымъ и была склонна скорй думать, что это только такъ ей показалось.

Едва переступивъ порогъ, она, такъ же какъ передъ тмъ Софи, вскрикнула и остановилась, пораженная на половину искренно, на половину же входя въ роль и увлекаясь, по своему обыкновенію, торжественнымъ моментомъ.

— О, madame!— воскликнула она, поднимая глаза и всплескивая руками.— M-elle Софи уже говорила мн, какъ вы прекрасны, но чтобы понять это вполн — нужно видть васъ… Это что-то необычайное!

Юлія Андреевна разсмялась и перейдя къ другому, боле удобному для пріема дивану, пригласила ссть подл себя m-elle Mignard и Софи. едоръ Густавовичъ долженъ былъ отправиться въ другую залу, смежную съ роскошно убранной гостиной, гд онъ долженъ былъ встрчать гостей, и въ первый разъ за вс послднія десять лтъ сожаллъ о томъ, что уходитъ отъ жены. M-elle Mignard продолжала подозрительно поглядывать своими юркими, любопытными глазками на супруговъ и особенно на едора Густавовича. Эти любопытные взгляды m-elle Mignard крайне досаждали едору Густавовичу, который, чтобы маскировать свой сконфуженный видъ, старался придать своему лицу нчто чревычайно солидное и серьезное.

Было уже десять минутъ одиннадцатаго, но еще никто не являлся: каждый боясь прибыть первымъ, предпочиталъ запоздать лучше на цлый часъ. Наконецъ начало было сдлано двумя совсмъ еще юными офицерами въ блестящихъ съ иголочки мундирахъ и съ дтски-веселыми, безусыми, миловидными лицами. Оба они были изъ тхъ необходимыхъ для каждаго бала ‘кавалеровъ’, которыхъ приглашаютъ всюду исключительно какъ танцоровъ и которые служатъ общимъ фономъ картины.

Молоденькіе прапорщики, очевидно сконфуженные тмъ, что явились первыми, старались игривою развязпостью скрыть свое смущеніе, и, громко звеня шпорами, расшаркивались передъ прелестною хозяйкой, которая плохо знала даже ихъ фамиліи, но тмъ не мене сейчасъ же познакомила ихъ съ Софи и была съ ними, за отсутствіемъ другихъ, боле интересныхъ и значительныхъ гостей, очень любезна. Она съ улыбкой болтала съ ними о разныхъ мелочахъ, избитыхъ и безсодержательныхъ, но которыя у нея выходили особенно мило и граціозно.

Молоденькіе офицеры, не разъ встрчавшіеся съ нею на разныхъ балахъ и еще прежде восхищавшіеся ея красотой, еще больше очаровались ея любезностью, и уже совсмъ съ влюбленнымъ видомъ, на перегонку другъ передъ другомъ, осыпали ее восторженными комплиментами, усердно и весело смялись надъ ея остроумными замчаніями и всми силами старались занять ее, только чтобы имть счастье понравиться ей. Они упрашивали Юлію Андреевну подарить имъ по одной кадрили, или хоть одну пополамъ на обоихъ, по она отвчала съ кокетливой улыбкой, что съ ныншняго дня бросаетъ танцовать, передавая это право своей дочери.

Тогда она поспшили пригласить Софи, на которую, поглощенные мамашей, почти не обращали вниманія, но пригласивъ и получивъ согласіе, тотчасъ же обратились опять къ Юліи Андреевн съ самыми горячими и искренними убжденіями не бросать танцевъ. Они находили такое ршеніе съ ея стороны просто преступленіемъ, и увряли чуть не со слезами на глазахъ, что она лишаетъ ихъ этимъ огромнаго счастья, что балы теперь потеряютъ всю свою прелесть и что никто не станетъ здить на нихъ.

Но она все съ той же прелестной улыбкой упорно отказывалась, шутливо увряя, что съ ныншняго дня записывается въ старухи, чмъ приводила юныхъ прапорщиковъ совсмъ въ отчаяніе и вызвала самые горячіе протесты.

XV.

Къ половин одиннадцатаго пріхала Ninon Шиллингъ съ своимъ мужемъ, молодымъ и представительнымъ полковникомъ въ густыхъ эполетахъ, которыя онъ умлъ носить какъ-то особенно эффектно и красиво, также какъ и ордена на груди.

Ninon считалась одной изъ самыхъ красивыхъ и опасныхъ соперницъ Юліи Андреевны. Это была высокая, стройная блондинка, съ интереснымъ и хорошенькимъ лицомъ, которому впрочемъ слегка подкрашенные глаза, напудренные, густо завитые волосы и насмшливое, вызывающее выраженіе лица придавали нкоторую вульгарность.

Ninon и сама прекрасно это знала, но это нисколько не смущало ее, напротивъ, ей это нравилось, и она нарочно старалась подражать и въ манерахъ, и въ костюмахъ дамамъ domi-mond’а и бравировала этимъ смлымъ пошибомъ, на зло своимъ боле застнчивымъ пріятельницамъ, которыхъ заставляла краснть разными эксцентричными выходками. Съ Юліей Андреевной она, повидимому, находилась въ большой дружб и была даже на ‘ты’, но въ душ об дамы недолюбливали другъ друга и завидовали одна — молодости другой, другая — богатству и успху одной.

Еще поднимаясь по лстниц и замтивъ, что залы совсмъ пусты, Ninon разсердилась на мужа, у котораго была дурная привычка быть не только аккуратнымъ, но даже пунктуальнымъ, и который вслдствіе этого всегда торопилъ ее, когда она одвалась, и они часто прізжали, на вечера гораздо раньше, чмъ это слдовало по мннію Ninon. Мужъ ея, большой поклонникъ Юліи Андреевны, былъ тоже нмецъ и даже приходился едору Густавовичу какимъ-то дальнимъ родственникомъ, но обруслъ гораздо боле своего родственника, къ которому, несмотря на все почтеніе передъ его богатствомъ, относился нсколько свысока и покровительственно, считая его за человка мало образованнаго и невоспитаннаго, самъ онъ, благодаря связямъ и протекціямъ, воспитывался въ высшемъ военномъ училищ, гд всегда отличался примрнымъ поведеніемъ и успхами въ наукахъ, что впослдствіи, составивъ ему репутацію дльнаго и исправнаго офицера, помогло сдлать очень недурную карьеру. Не только въ выговор его и рчи, почти литературно правильной, какъ это часто бываетъ у нмцевъ, много занимающихся языкомъ, но даже и въ лиц, румяномъ и красивомъ, съ прекрасными срыми глазами и темными каштановыми волосами и бакенбардами, не было ничего нмецкаго, только по одной его выправк, черезъ-чуръ уже военной, которую русскіе офицеры рдко усваиваютъ себ, можно было угадать въ немъ нмца.

Увидвъ входящую Ninon, которую едоръ Густавовичъ съ торягественною, но нсколько фамильярною почтительностью велъ подъ руку, Юлія Андреевна любезно поднялась къ ней навстрчу, и протянувъ руки, он съ привтливыми улыбками поцловали воздухъ, приложившись другъ къ другу щеками.

Молодые прапорщики поспшно вскочили, нсколько смущенные появленіемъ начальства въ лиц полковника Шиллинга, служившаго въ ихъ же полку.

— Ну, познакомь меня съ твоею дочерью, я ею очень, очень интересуюсь,— сказала Ninon, подчеркивая слово ‘очень’.

Юлія Андреевна, предчувствуя напередъ, что пріятельница сейчасъ же скажетъ ей какую-нибудь милую колкость, тмъ не мене поспшила любезно исполнить ея просьбу.

— Вотъ,— сказала она, взявъ Софи за руки,— прошу любить и жаловать.

— О, еще бы!— воскликнула Ninon, весело протягивая молодой двушк об руки и цлуя ее:— мы съ вашей maman старые друзья, а потому я и васъ уже заране готова полюбить отъ всей души. Хотя, по настоящему, съ вами бы слдовало скорй враждовать!— воскликнула она шутливо:— вдь вы теперь наша соперница! Ахъ, ch&egrave,re,— обратилась она вдругъ къ Юліи Андреевн, съ печальнымъ вздохомъ,— какъ летитъ время! положительно не замчаешь, какъ старешь: еще какихъ-нибудь девять-десять лтъ — и мн придется длать такой же балъ и для моей маленькой Китти. Злыя двочки!— прибавила Ninon смясь,— он точно нарочно спшатъ такъ рости, чтобы только скорй состарить насъ и занять наши мста.

И она снова засмялась и поцловала Софи, какъ бы желая хоть поцлуемъ смягчить свои слова.

Юлія Андреевна вспыхнула и сердито закусила губы.

— Да,— сказала она,— въ сущности гораздо выгодне выходить замужъ поздно (Ninon нсколько поздно вышла замужъ, и это было ея больнымъ мстечкомъ), а то слишкомъ рано приходится длаться бабушкой.

Ninon слегка покраснла въ свою очередь и подумала:

‘Ну, хорошо же, я въ долгу не останусь!’

И небрежно раскинувшись на низенькомъ кресл, она начала, играя глазами и веромъ, говорить, шутя и смясь, самыя злыя и рзкія колкости. У нея былъ свой жаргонъ и своя манера говорить ихъ, съ самымъ невиннымъ видомъ, какъ будто совсмъ нечаянно безъ всякаго злого умысла, съ милыми наивными улыбками, такъ что придраться къ ней за нихъ было почти нельзя.

Эти маленькія шпильки всегда доставляли ей большое удовольствіе, а сегодня тмъ боле. Она была не въ дух и оттого, что пріхала слишкомъ рано, и оттого, что ей, когда она увидла поражавшій изящною простотой костюмъ Юліи Андреевны, вдругъ пересталъ нравиться собственный дорогой, но эксцентричный туалетъ, состоявшій изъ розовой атласной юбки, затканной множествомъ пестрыхъ бархатныхъ птичекъ, съ откиднымъ золотистымъ плюшевымъ трэномъ и такимъ же глубоко вырзаннымъ лифомъ. На груди и волосахъ ея, высоко зачесанныхъ, пріютились, вмсто цвтовъ, гнздышки изъ листьевъ и моху съ такими же, какъ и на юбк, маленькими птичками, сидящими въ нихъ.

Эти гнздышки приводили ее сначала въ восхищеніе своей оригинальностью, но какъ только она увидла на ше Юліи Андреевны ея роскошное старинное ожерелье, они сейчасъ же потеряли въ ея глазахъ всю прелесть. Она сердилась и на Юлію Андреевну, которая смла обладать такими драгоцнностями, и на своего мужа, который не былъ въ состояніи доставлять ей подобныя вещи, и на этого толстаго дурака Таненбаума, который былъ такъ неприлично богатъ, и даже на юныхъ прапорщиковъ, по сіяющимъ лицамъ, которыхъ она замтила, что они уже успли влюбиться въ эту молодящуюся старуху. Вслдствіе всего этого, бдной Юліи Андреевн приходилось очень плохо отъ милыхъ колкостей своей пріятельницы, и, волнуясь въ душ, она едва сдерживалась, отвчая ей столь же мило, но столь же зло и дко.

XVI.

Къ одиннадцати часамъ създъ начался вполн, и гостиная стала быстро наполняться. едоръ Густавовичъ, радушный и гостепріимный боле чмъ когда-нибудь, встрчалъ гостей въ главной зал, любезно пожимая руки мужчинамъ и осыпая дамъ шумными комплиментами.

Онъ былъ чрезвычайно въ дух. Пріятное волненіе, охватившее его въ гостиной во время неожиданной сцены съ женой, не покидало его и теперь, придавая ему какую-то особую бодрость и оживленіе.

Онъ невольно припоминалъ т фразы, которыя она говорила ему въ начал сцены, ихъ тонъ и выраженіе лица ея при этомъ — и все боле убждался, что она положительно любитъ его, но скрывала это только, будучи слишкомъ гордою женщиной.

Передъ нимъ вдругъ вырзывались ея жгучіе, красивые глаза, ея прелестный, какъ бы созданный для поцлуевъ ротъ, сочный и яркій, ея обнаженныя поднятыя кверху руки — и то ощущеніе, которое онъ уловилъ на своихъ губахъ, когда поцловалъ ея тонкую, душистую шею, и маленькія колечки ея пушистыхъ волосъ, змившіяся подл, вдругъ защекотали его,— снова повторялось и жгло ему губы. Кто влекло и тянуло къ этой жестокой женщин, не хотвшей дать ему поцловать даже одинъ пальчикъ…

едоръ Густавовичъ волновался, давно не испытывая уже ничего подобнаго, но волненіе это было пріятное, какъ бы освжающее, онъ самъ себ казался теперь моложе, бодре и даже красиве, проходя мимо зеркалъ, онъ выше поднималъ свои богатырскія плечи и самодовольно говорилъ, оглядывая себя:

— Ну, едоръ Густавовичъ, вдь и ты еще не старикъ! Мы съ тобой еще совсмъ молодцы и будемъ заживать теперь на славу.

И легкой, эластичной походкой еще совсмъ молодого человка онъ бросался навстрчу входившимъ дамамъ.

Гостиныя наполнялись все больше и больше, отъ дыханія и люстръ, въ прохладныхъ комнатахъ становилось уже тепло и душно. Въ двнадцатомъ часу стало прізжать сразу по нсколько человкъ, дамы, шурша шлейфами и оправлясь мимоходомъ передъ зеркалами, входили въ блую гостиную, гд принимала Юлія Андреевна, и здоровались между собою, съ радостными восклицаніями и любезными улыбками. Почти вс он были хорошо знакомы, встрчаясь другъ съ другомъ уже нсколько лтъ подъ рядъ на однихъ и тхъ же балахъ, визитахъ, спектакляхъ, концертахъ и въ разныхъ благотворительныхъ обществахъ, въ которыхъ почти каждая изъ нихъ была участницей или покровительницей.

Поздоровавшись съ хозяйкой, он группами разсаживались на маленькихъ диванчикахъ и креслахъ и, оправляя свои шлейфы, незамтно, но внимательна осмотрвъ туалеты другъ друга, принимали красивыя позы и начинали болтать вс вмст, какъ умютъ говорить только женщины, не слушая и прерывая одна, другую, о разныхъ послднихъ новостяхъ, концертахъ, операхъ, модныхъ пвцахъ, болзняхъ дтей, бенефисахъ актрисъ, проигрышахъ мужей и т. п.

Юлія Андреевна, со спокойною граціей и самоувреннымъ достоинствомъ, принимала своихъ гостей, съ любезной улыбкой представляя вновь прибывавшимъ, свою Софи.

Но въ душ она волновалась, при вход каждаго новаго лица и особенно женщины, глаза ея чуть вспыхивали, и она тревожно приготовлялась къ ‘отпарированію’ кблкихъ замчаній и насмшливыхъ любезностей. И дйствительно, неожиданное появленіе Софи вызывало всеобщую сенсацію.

Вс поражались, многіе даже не врили.

— Какъ, неужели это ваша дочь! такая большая! Боже мой, ну кто бы могъ подумать, смотря на васъ, что у васъ уже взрослая дочь.

Голоса дамъ звучали при этомъ такъ ядовито и злорадно, что Юлія Андреевна невольно вспыхивала и сердито сжимала въ рукахъ свой круглый веръ, въ восточномъ вкус, изъ павлиньихъ и страусовыхъ перьевъ, съ дорогой ручкой изъ золота и эмали. Но мужчины, толпившіеся въ дамской гостиной и ухаживавшіе за хорошенькими женщинами и особенно за прелестною хозяйкой, безсознательно поддерживали ее и помогали ей.

Хотя появленіе Софи не мало удивляло и ихъ, но они относились къ нему гораздо проще и безъ всякаго злорадства. Красота Юліи Андреевны всегда ихъ привлекавшая, была сегодня слишкомъ очевидна и обаятельна, чтобъ такой пустой въ сущности фактъ, какъ большая дочь, могъ подйствовать на нихъ ршительно охлаждающимъ образомъ. Напротивъ, плняемые ея чарующими взглядами и нжными улыбками, на которыя она сегодня не скупилась, они ухаживали за ней особенно усердно.

Видя это, Юлія Андреевна начинала въ душ все боле успокаиваться и ободряться. Она знала, что въ подобныхъ случаяхъ главная сила все-таки въ мужчинахъ, и всячески старалась очаровывать ихъ, такъ какъ, образовавъ изъ нихъ большую партію, ей уже не трудно будетъ справиться потомъ съ женщинами и заставить ихъ замолчать.

‘Вотъ погодите,— думала она, смясь въ душ,— я сегодня вскружу хорошенько головы всмъ вашимъ мужьямъ и поклонникамъ, и посмотримъ какъ-то ‘вы тогда будете смяться и злорадствовать!’

Между тмъ юные офицерики, почти совсмъ забытые Юліей Андреевной и обдляемые даже ея улыбками, но все еще влюбленные и врные ей, успли разнести всть, что прелестная Юлія Андреевна отказывается отъ танцевъ. Извстіе это произвело новую сенсацію, вс подходили къ ней, спрашивали, правда ли это, сожалли, не врили и упрашивали отказаться отъ такого ужаснаго ршенія, многихъ повергавшаго въ самое искреннее разочарованіе, такъ какъ Юлія Андреевна танцовала дйствительно замчательно хорошо.

Но она ршительно и упорно отказывалась.

— Нтъ, господа, въ мои годы это уже не идетъ,— говорила она.— Вотъ вамъ моя дочь, она замнитъ вамъ меня,— прибавляла она съ кокетливой улыбкой.

Но всмъ, при взгляд на Софи, сидвшую подл матери съ печальнымъ, утомленнымъ лицомъ, длалось очевиднымъ, что она-то ужъ никогда не суметъ замнить свою блестящую мать.

Софи то красня, то блдня отъ всхъ этихъ устремленныхъ на нее насмшливо критическихъ взглядовъ, инстинктивно понимала эти мысли. Отъ непривычной ей толпы чужихъ, незнакомыхъ лицъ, съ которыми ее то и дло знакомили, у нея пестрло въ глазахъ и кружилась голова. Она не помнила почти ни одного изъ названныхъ ей именъ, и вс они смшивались для нея во что-то одно, непріятно смущавшее и тяготившее ее. Она съ тупою покорностью позволяла цловать себя всмъ этимъ наряднымъ, любезнымъ дамамъ, которыя называли себя лучшими подругами ея матери, но во взгладахъ и фразахъ которыхъ она невольно чувствовала что-то странное и враждебное, не только къ себ, но даже и къ своей матери, ихъ лучшему другу. Что же касалось мужчинъ, то на нихъ она почти не смла смотрть и только, мучительно красня, застнчиво наклоняла голову, когда они изъ любезности къ хозяевамъ дома спшили заране ангажировать ее на кадрили и мазурку.

Голосъ Ninon и ея смхъ, вызывающій и дерзкій, чаще и громче другихъ вырывался среди голосовъ, пугая и смущая Софи, которая почему-то боялась этой красивой, но непріятной для нея женщины. Она невольно вздрогнула, когда Ninon, увидя входившаго подъ руку съ вновь пріхавшей дамой едора Густавовича, вдругъ громко крикнула ему:

— Послушайте, едоръ Густавовичъ, мы вс на васъ ужасно сердиты!

едоръ Густавовичъ, любившій хорошенькихъ женщинъ и слегка даже пріударявшій за втренною Ninon, добродушно и весело засмялся.

— Но! Какой такой преступленія я совершалъ?

— Очень большія!— воскликнула Ninon капризнымъ тономъ женщины, избалованной ухаживаніями:— какъ вы смли до сихъ поръ прятать отъ всхъ насъ вашу прелестную дочку! Разв это не преступленье? Теперь вдь мы можемъ подумать, что вы длали это нарочно?

— Какъ нарочно? зачмъ нарочно?— удивился едоръ Густавовичъ, не совсмъ понимая, про что говоритъ ему Ninon.

Но Юлія Андреевна, уже все понявшая, быстро и громко заговорила со своей сосдкой о бенефис итальянской примадонны, нарочно отвлекая вниманіе слушателей.

— Да, да, хорошо!— засмялась Ninon, замтившая маневръ Юліи Андреевны и покрывая ея слова своимъ звонкимъ голосомъ.— Вы хотли молодиться! Нтъ, нтъ, не отрекайтесь, теперь это вс поняли! Ай, ай, едоръ Густавовичъ, какъ стыдно! и вы не краснете?

И она шутливо грозила ему, весело смясь.

Кругомъ вс насмшливо улыбались, искоса поглядывая на поблднвшую отъ гнва Юлію Андреевну, а едоръ Густавовичъ, принявшій слова Ninon въ буквальномъ смысл, благодушно и громко хохоталъ.

— О! когда имешь такую старушку, то старость не есть страшна!— воскликнулъ онъ весело и, воспользовавшись удобнымъ случаемъ, схватилъ ручку Юліи Андреевны, перевернулъ ее ладонью кверху и звучно, со вкусомъ, точно что-то смакуя, поцловалъ ее въ. открытое между пуговицами мстечко.

Ему сейчасъ же, почти вс мужчины, нсколько сконфуженные дерзкою выходкой Ninon, стали апплодировать, одобрительно и любезно смясь его находчивости, а едоръ Густавовичъ, очень довольный и своей находчивостью, и поцлуемъ жениной ручки, шутливо раскланивался, обводя всхъ торжествующими взглядами.

Въ эту минуту раздались первые звуки вальса, и вс оживились.

едоръ Густавовичъ не танцовалъ уже много лтъ, но ‘на радостяхъ’, какъ онъ выразился, ршился сегодня тряхнуть стариной и, быстро подскочивъ къ Софи, обнялъ ее за талію и воскликнулъ:

— Ну, дочка, будемъ открывать балъ!

Юліи Андреевн, не любившей никакихъ трогательныхъ сценъ, а тмъ боле при постороннихъ, не особенно понравилось ‘столь семейное начало’ торжества,, но останавливать это было уже поздно, такъ какъ едоръ Густавовичъ, подхвативъ сконфузившуюся Софи, уже несся съ ней изъ гостиной въ залу, и большинство гостей послдовало ихъ примру.

Юлія Андреевна оглянулась и увидла, что подл нея въ выжидательныхъ позахъ стоятъ нсколько лучшихъ кавалеровъ, все еще повидимому разсчитывавшихъ, что она перемнитъ свое ршеніе. Ихъ настойчивость была ей очень пріятна.

— Eh bien!— сказала она, съ улыбкой обращаясь къ нимъ: — сегодня мы на положеніи ‘мамаши’, а потому нужно выбрать гд-нибудь уютный уголочекъ ‘возл стнки’, и смотрть оттуда какъ танцуетъ дочка.

И она подошла къ порогу залы, отрицательно качая головой на новыя уговариванья и упрашиванія своей свиты.

— Господа, зачмъ вы теряете даромъ время? Я ршила, что не буду — и не буду, право, я уже слишкомъ стара для этого и это было бы очень смшно,— смясь отвчала на ихъ просьбы, и смхъ ея при этихъ словахъ звучалъ такъ молодо и весело, глаза сверкали, и отъ всей ея фигуры, лица и голоса вяло такой жизнью, страстью и очарованіемъ, что красота ея казалась еще ярче и обаятельне.

Подл нея остались вс лучшіе танцоры и самые блестящіе кавалеры всхъ баловъ. Тутъ былъ и изящный баронъ Ферингъ, красивый блондинъ, съ роскошною, расчесанною бородой, которую онъ, несмотря на моду, не ршался подстричь и которая чрезвычайно шла къ нему, составляя нкоторымъ образомъ его гордость, тутъ были и два брата Лотухины, блестящіе кавалергарды, прозванные въ свт братьями-красавцами, и молодой милліонеръ Шуровцынъ, ловимый всми мамашами и дочками, но безнадежно влюбленный въ Юлію Андреевну, и мужъ Ninon, сдлавшій карьеру между прочимъ и танцами, въ которыхъ онъ былъ виртуозомъ, какъ выразилась про него жена одного изъ его начальниковъ. Надоставало только Бахманова, и Юлія Андреевна тревожно поджидала его, боясь въ душ, что онъ, пожалуй, совсмъ не прідетъ.

едоръ Густавовичъ, передавшій Софи молодому Юрину, дирижировавшему танцами, подлетлъ къ жен, еще совсмъ красный и запыхавшійся отъ непривычнаго для него моціона, но тмъ не мене въ самомъ пріятномъ расположеніи духа и желая непремнно пройтись и съ Юліей Андреевной еще хоть одинъ туръ.

— Ну что такое!— упрашивалъ онъ, смотря на нее влюбленными глазами: — съ мужемъ можно! Будемъ воображать, что эта наша серебряный свадьба, это обычай!

Но Юлія Андреевна нахмурилась, упоминаніе вслухъ о серебряной свадьб, до которой ей оставалось всего какихъ-нибудь пять-шесть лтъ, было ей непріятно и она слегка даже разсердилась.

— Идите, идите,— сказала она сухимъ, повелительнымъ голосомъ,— встрчайте гостей, еще не вс пріхали, или устройте винтъ на своей половин, право, карты идутъ къ вамъ больше танцевъ,— прибавила она съ насмшливой улыбкой.

едоръ Густавовичъ опять былъ нсколько и разочарованъ, и обиженъ, но не желалъ показывать этого при гостяхъ, и съ натянутымъ смхомъ развелъ руками.

— Ну, будемъ утшать себя картами!— воскликнулъ онъ, и, опять не утерпвъ, поцловалъ ручку жены.

— И такъ это ршено безповоротно и окончательно?— спросилъ, вздыхая, полковникъ Шиллингъ, когда едоръ Густавовичъ отошелъ отъ нихъ.

— Окончательно и безповоротно,— повторила Юлія Андреевна, весело играя глазами.

— Въ такомъ случа, вроятно многіе на сегодняшній вечеръ послдуютъ вашему примру, по крайней мр за себя я ручаюсь,— сказалъ онъ съ покорнымъ поклономъ.

— Отличная идея!— воскликнулъ обрадовавшійся почему-то баронъ Ферингъ:— я съ восторгомъ присоединяюсь къ ней!

‘Идею’ одобрили и Шуровцынъ, и братья Лотухины, которымъ она въ сущности совсмъ не нравилась, но которымъ не хотлось отставать отъ другихъ.

— Къ чему это, господа!— воскликнула Юлія Андреевна съ неискреннимъ упрекомъ,— зачмъ вы хотите лишить моихъ бдныхъ дамъ лучшихъ кавалеровъ?

— А зачмъ же вы насъ, бдныхъ кавалеровъ, хотите лишить лучшей дамы?!— воскликнулъ тоже съ упрекомъ полковникъ Шиллингъ.

Это неожиданное, но любезное ршеніе всей ея свиты было очень пріятно Юліи Андреевн, и торжествуя въ душ, она упрашивала ихъ не длать глупостей и танцевать съ другими дамами, но теперь отказывались уже они, увряя, что имъ гораздо пріятне будетъ провести время разговаривая съ нею, чмъ танцуя безъ нея,

Между тмъ Юринъ, узнавъ, что Юлія Андреевна ршительно не хочетъ танцевать, пришелъ въ полное отчаяніе. Онъ не хотлъ даже дирижировать, заявляя, что теперь у него пропалъ весь пылъ и вдохновеніе.

— Боже мой!— воскликнула она съ шутливымъ отчаяніемъ: — что вы вс со мной длаете! Право, мой балъ, кажется, совсмъ разстроится, если вы вс будете такъ капризничать!

Но Юринъ, любившій всегда подурачиться и побалагурить, требовалъ, чтобы его пропустили къ выходу, говоря, что ему остается теперь только кричать:

Карету мн, карету!

Пойду искать по свту,

Гд оскорбленному есть чувству уголокъ!

— Не пускайте его, баронъ!— просила, смясь, Юлія Андреевна.

Баронъ вмст съ Шуровцынымъ и братьями Лотухиными, загородили ему дорогу, и вырвавъ у него шапо-клякъ, передали его на сохраненіе Юліи Андреевн.

— Ну вотъ, теперь вы у меня подъ арестомъ,— сказала Юлія Андреевна, кладя въ его цилиндръ свой тонкій надушенный платокъ,— и въ наказаніе удете послднимъ, раньше я васъ не пущу, впередъ бунтовать не будете.— Ну, не упрямьтесь же, Юринъ,— продолжала она нжно,— будьте умницей и постарайтесь дирижировать лучше такъ, чтобы заставить всхъ этихъ господъ отказаться отъ ихъ нелпаго ршенія. Смотрите, какъ вс вяло танцуютъ! Идите и увлекайте всхъ вашимъ жаромъ, вдь когда вы захотите, такъ у васъ даже старички пускаются въ плясъ!

Юринъ оглянулся на танцующихъ: въ сущности онъ страстно любилъ и танцы, и дирижированіе, но ему хотлось немножко поломаться, что было его обычной манерой.

— Танцуйте, Юлія Андреевна, и я расшевелю даже мертвыхъ!— воскликнулъ онъ съ театральнымъ паосомъ, но она нетерпливо прервала его:

— Ну такъ я приказываю, наконецъ!

— Слушаю-съ!— сказалъ онъ съ покорнымъ вздохомъ и, низко поклонившись ей, отправился къ середин залы и сталъ дирижировать съ самымъ вялымъ и равнодушнымъ видомъ, издали показывая Юліи Андреевн и всей ея компаніи, со смхомъ наблюдавшей за нимъ, и голосомъ, и жестами, и выраженіемъ лица свое полное равнодушіе на этотъ разъ къ любимому длу.

— Ахъ, господа,— сказала Юлія Андреевна, укорительно покачивая головой, но съ самою милой своей улыбкой,— право, вы меня очень огорчаете, и право, это очень нехорошо съ вашей стороны, но такъ какъ вы не хотите меня слушаться, то пойдемте ужъ лучше въ восточную гостиную, велимъ подать себ фрукты, мороженаго и шампанскаго и будемъ болтать.

На это вся свита выразила полную готовность и съ видимымъ удовольствіемъ отправилась за ней.

Но едва они успли войти туда и ссть, какъ вбжалъ едоръ Густавовичъ, искавшій жену и желавшій познакомить ее съ какимъ-то новымъ гостемъ, высокимъ, сдымъ старикомъ, съ двумя внушительными звздами у борта фрака и съ красивымъ, но нсколько надменнымъ лицомъ, которому едоръ Густавовичъ очевидно желалъ выказать особенное уваженіе и даже почтительно придерживалъ передъ нимъ тяжелую портьеру.

Это былъ одинъ изъ очень важныхъ и вліятельныхъ сановниковъ, присутствія котораго у себя Таненбаумы уже давно, но до сихъ поръ безуспшно добивались.

Увидвъ его, Юлія Андреевна вся даже радостно вспыхнула.

‘А,— подумала она,— какъ все это кстати!’ и съ изящной граціей поспшно подошла навстрчу.

— Вотъ, mein Liebchen, его сіятельство бывало такъ любезно, что почитало нашъ вечеръ своимъ присутствіемъ!— торжественно сказалъ едоръ Густавовичъ, видимо чрезвычайно польщенный пріздомъ стараго князя.

.Юлія Андреевна медленно подняла на сановника свои жгучіе, загадочные глаза и молча съ улыбкой глядла на него, точно чаруя его своимъ сіяющимъ взоромъ и въ то же время какъ бы давая ему лучше разсмотрть себя.

— Я безконечно благодарна вамъ, князь, вы сдлали нашъ сегодняшній вечеръ вдвойн счастливымъ,— сказала она съ такою глубокою и трогательною благодарностью въ голос, что князю стало даже немножко совстно за то, что онъ такъ долго не хотлъ хать къ этимъ Таненбаумамъ и былъ столь нелюбезенъ съ ними, особенно съ прелестною madame Таненбаумъ, эффектная красота которой невольно бросилась ему въ глаза.

Онъ низко поклонился въ отвтъ на ея привтствіе, съ той истинно рыцарской любезностью, которая отличаетъ почти всхъ людей, воспитывавшихся въ сороковыхъ годахъ.

— Можетъ быть вашему сіятельству будетъ угодно сдлать намъ честь играть въ карты?— поспшилъ освдомиться едоръ Густавовичъ, съ восхищеніемъ смотрвшій и на сановника, и на жену.

Но князь поспшно, хотя и очень любезно, отказался, сказавъ, что ему необходимо сегодня быть еще на одномъ вечер, а потому онъ, къ сожалнію, пріхалъ очень не на долго. какъ бы для большей убдительности, онъ даже вынулъ часы и, взглянувъ на нихъ, объявилъ, что въ его распоряженіи всего одинъ часъ.

‘Ну, положимъ!— подумала Юлія Андреевна:— если ты уже пріхалъ, то я не отпущу тебя такъ скоро,— да это вздоръ, ты и самъ потомъ не захочешь’.

Она чувствовала, что произвела на князя очень благопріятное впечатлніе, и ршила, что если хорошенько постараться и пококетничать съ нимъ, то этому пріятному впечатлнію весьма легко будетъ перейти ‘въ маленькое увлеченіе’, чего ей очень хотлось. Какъ только едоръ Густавовичъ, еще разъ почтительно раскланявшись и извинившись передъ своимъ почетнымъ гостемъ, убжалъ назадъ къ картамъ, гд партнеры нетерпливо ожидали его, она граціознымъ жестомъ пригласила князя ссть рядомъ съ нею, чмъ вся ея свита осталась не очень довольна, такъ какъ этотъ, оффиціально всмъ хорошо извстный, но лично почти незнакомый сановникъ стснялъ всхъ, внушая однимъ своимъ присутствіемъ тотъ невольный, почтительный страхъ, который люди склонны чувствовать къ разнымъ высокопоставленнымъ лицамъ, хотя бы вовсе отъ нихъ и не зависли.

Юлія Андреевна всми силами старалась поддержать и оживить разговоръ, который съ приходомъ князя тянулся холодно и натянуто, въ душ она сознавала, что всмъ скучно и даже этому князю, котораго она всячески силилась занять. И несмотря на пріятное впечатлніе, сразу произведенное на князя ея красотой, она начала уже опасаться, что изъ этого пожалуй ничего большаго не выйдетъ. Такъ что когда портьера опять приподнялась и вошелъ Бахмановъ вмст съ Рогозинымъ, молодымъ, но уже моднымъ художникомъ, котораго въ обществ очень любили за его веселость и какую-то особенную симпатичность,— вс очень обрадовались и встртили ихъ привтливыми восклицаніями.

Увидвъ Бахманова, Юлія Андреевна вздрогнула и поблднла, сердце ея забилось такъ сильно, что на мгновеніе ей даже показалось, что она страстно любитъ этого человка, который одинъ умлъ не покориться ей и мучить ее, задвая ея гордость и самолюбіе, но она тотчасъ же пересилила себя и холодно, почти небрежно кивнувъ ему, весело обратилась къ Рогозину:

— А!— сказала она, чему-то нервно смясь:— это очень мило, что вы пріхали, а я уже думала не сбжали-ли вы опять куда-нибудь въ Италію или Сибирь!— вдь вы любите внезапно исчезать.

— Нтъ,— отвчалъ Рогозинъ весело, цлуя ея руку, съ которой, зная красоту ея, она сняла перчатку.— Я просто заперся въ своей мастерской и работалъ. На меня напала горячка работы…

И онъ радостно обвелъ всхъ своими веселыми, добрыми глазами, въ которыхъ дйствительно сверкалъ тотъ особенный лихорадочный огонекъ, который вообще присущъ художникамъ, писателямъ и музыкантамъ, когда на нихъ вдругъ нападаютъ порывы вдохновенія, продолжающіеся иногда по цлымъ недлямъ.

Бываютъ люди, сами по себ не очень остроумные, не очень даже веселые, но почему-то всмъ невольно симпатичные, на которыхъ пріятно смотрть съ доброю улыбкой, пріятно слушать ихъ и быть вмст съ ними, хотя они не говорятъ и не длаютъ для этого ничего особенно умнаго или забавнаго. Подобные люди всегда однимъ своимъ появленіемъ, невольно, помимо даже своего старанія, оживляютъ все общество, вызывая во всхъ какое-то особенное настроеніе непринужденной веселости и добродушныхъ шутокъ, смха и даже дурачествъ.

Рогозинъ принадлежалъ именно къ такимъ лицамъ. Вс его любили, вс ему радовались, и всмъ становилось съ нимъ необыкновенно легко и пріятно. У Таненбаумовъ онъ бывалъ не особенно часто, но съ Юліей Андреевной они были большіе друзья, и онъ былъ почти единственный человкъ, къ которому она относилась съ полной искренностью, хотя онъ никогда не ухаживалъ за ней и не разъ даже, съ добродушіемъ добраго малаго, откровенно говорилъ съ ней о разныхъ ея дурныхъ сторонахъ. Въ ихъ кружк его почти вс знали и встртили какъ стараго друга, у него вообще было множество знакомыхъ и, къ общему удовольствію, даже со старикомъ-княземъ, лицо котораго при вход Рогозина вдругъ тоже просвтлло и даже потеряло отчасти свое строго-оффиціальное выраженіе, они оказались хорошими знакомыми, Рогозинъ, не то благодаря своей свободной профессіи, не ставившей его ни отъ кого въ зависимость, не то по врожденному характеру, ни съ кмъ никогда не стснялся и держалъ себя съ княземъ также просто, какъ и со всми другими.

— Но, Боже мой!— воскликнулъ онъ, въ изумленіи останавливаясь передъ Юліей Андреевной.— Да какая же вы сегодня прелесть! Просто восторгъ и ослпленіе!

И съ безцеремонностью художника, который восхищается не столько самою женщиной, сколько типомъ интересной для него красоты, онъ слегка поправилъ складки ея длиннаго шлейфа, падавшаго у ногъ ея на тигровую шкуру, и разсматривалъ ее тмъ пристальнымъ, любующимся взглядомъ, которымъ бывало смотрлъ и на прекрасную картину, и на поразившую его своей типичностью голову старика-нищаго, и на классическую статую, словомъ — на вс т предметы, которые будили въ немъ струнки художника.

Юлія Андреевна чувствовала, что вмст съ нимъ ею невольно любуются и вс остальные, и съ покорной граціей позволила восхищаться собой.

— Вотъ такъ васъ слдуетъ написать!— воскликнулъ Рогозинъ съ загорвшимися уже глазами,— И даже знаете что, не только въ этомъ самомъ костюм, но даже и съ этимъ тигромъ у ногъ, съ этимъ индійскимъ опахаломъ въ рукахъ и въ этой самой восточной комнат! Все это чрезвычайно идетъ къ типу вашей красоты и придаетъ вамъ самой что-то восточное…— И онъ, казалось, мысленно уже видлъ, какъ напишетъ ее въ этомъ темно-зеленомъ бархатномъ плать, съ этимъ жемчугомъ на ше и въ волосахъ, съ этой затаенной и какой-то коварной нгой, искрившейся въ ея глазахъ и дрожавшей въ уголкахъ рта.

Юлія Андреевна смялась, искоса взглядывая на князя, и насмшливо улыбавшагося Бахманова, и душу ея охватывалъ тотъ радостный, счастливый восторгъ, который свойственъ только женщин въ т минуты, когда она сознаетъ себя прекрасною, интересною, чарующею и чувствуетъ на себ любующіеся взгляды мужчинъ.

Она велла подать сюда шампанскаго и фрукты, и они сидли тутъ, отдленные отъ всхъ и никмъ не безпокоимые, весело болтая и смясь. Изъ залы къ нимъ доносились звуки музыки, и самая эта комната, вся мягкая, застланная по стнамъ и по полу пушистыми восточными коврами, со спущенными на дверяхъ персидскими шалями вмсто портьеръ и обливаемая пріятнымъ молочнымъ свтомъ восточныхъ лампъ, казалось, располагала къ нг и истом. По угламъ слегка дымились курильницы съ благовонными травами, и ароматъ ихъ смшивался съ сильнымъ и прянымъ запахамъ какихъ-то пунцовыхъ оранжерейныхъ цвтовъ въ серебряныхъ вазахъ.

Балъ былъ въ полномъ разгар и отсутствіе хозяйки почти не замчалось танцующими гостями, а если и замчалось, то она мало объ этомъ безпокоилась, выбравъ всхъ, кто ей нравился, она съ эгоизмомъ женщины предоставляла всмъ другимъ забавляться какъ они сами того желали.

— Знаете!— воскликнулъ Рогозинъ,— Вы теперь похожи на какую-то восточную царицу! Право, въ васъ какая-то странная смсь Востока и Парижа. Ахъ, какую великолпную Клеопатру можно бы написать съ васъ!

И онъ началъ ее упрашивать, чтобъ она позволила ему писать съ нея, и горячка творчества такъ охватывала его, что онъ мечталъ теперь только объ одномъ — начать скорй, какъ можно скорй.

— Вдь если поусиленне работать, такъ можно еще къ выставк поспть! Ахъ господа, вотъ вы увидите, какъ это выйдетъ!— восклицалъ онъ съ разгорвшимся лицомъ, и не отводя отъ Юліи Андреевны своего лихорадочнаго взгляда, онъ старался уловить въ ея лиц то выраженіе, которое ему хотлось придать ей на своей будущей картин. Его художественный восторгъ невольно заражалъ и другихъ, силой своего воображенія онъ увлекалъ ихъ, заставляя и ихъ видть въ ней то, что желалъ видть самъ, но его восторгъ — восторгъ художника, отражаясь на другихъ мужчинахъ, переходилъ въ простое чувственное увлеченіе, и невольно воображая ее вмст съ Рогозинымъ, въ разныхъ позахъ и костюмахъ, въ которыхъ онъ хотлъ написать ее на своей картин, они увлекались все больше и, болтая съ ней о разныхъ пустякахъ, не спускали съ нея страстныхъ глазъ.

Старый князь былъ горячимъ поклонникомъ женской красоты, и такой рдкій экземпляръ ея, какой онъ видлъ въ лиц Юліи Андреевны, невольно очаровывалъ и заинтересовалъ его какъ тонкаго цнителя и знатока. Къ тому же, она кокетничала съ нимъ такъ очевидно, что это не могло не льстить его самолюбію. Его оффиціальная натянутость исчезала, и, подъ вліяніемъ ея чарующихъ взглядовъ, онъ постепенно сталъ обращаться изъ холоднаго и строго оффиціальнаго сановника, почтившаго своимъ присутствіемъ домъ, на хозяевъ котораго онъ глядлъ съ высоты своего положенія,— въ нжнаго поклонника хорошенькой женщины, передъ которой готовъ былъ и преклоняться, и ухаживать, лишь бы добиться ея особеннаго вниманія. Онъ еще продолжалъ нсколько сдерживаться, стараясь до конца выдержать свою высокопоставленную роль и заморозить возникавшую въ немъ страсть сознаніемъ собственнаго достоинства и уваженіемъ къ своему сану, но Юлія Андреевна уже завладла имъ и не желала выпускать его изъ своихъ стей, придумывая для него самые обворожительные улыбки, позы и взгляды, и онъ поневол сдавался ей все больше и больше. Къ тому же, общій восторгъ и увлеченіе, которыми Рогозинъ всхъ заразилъ, захватывали и его, а шампанское и острый запахъ красныхъ цвтовъ слегка кружили ему голову.

Но въ душ князь все-таки подумывалъ, что ему пора бы уже хать, онъ даже вынулъ опятъ часы и посмотрлъ на нихъ, больше впрочемъ для очищенія совсти, такъ какъ сознавалъ, что хать теперь ему совсмъ не хочется… Но Юлія Андреевна, замтившая это, вдругъ быстро обернулась къ нему.

— Нтъ,— сказала она шутливымъ тономъ, но съ повелительнымъ блескомъ въ глазахъ,— я не отпущу васъ такъ скоро. Разв для этого получаса ждала я васъ такъ долго?— прибавила она быстрымъ, нжнымъ шепотомъ, подъ говоръ и смхъ другихъ голосовъ.— Нтъ, я этого не хочу и вы не удете!

Она слегка дотронулась своей рукой до его руки, и въ нжномъ шепот ея было столько повелительнаго, а глаза такъ загадочно и нжно манили къ себ, что старый князь, котораго обожгло прикосновеніе ея горячей ручки, потерялъ и послднее желаніе хать на скучный оффиціальный балъ вмсто того, чтобы сидть въ этомъ мягкомъ ароматичномъ уголк и любоваться чарующими взглядами прелестной женщины Онъ покорно преклонилъ передъ ней свою сдую, но все еще красивую голову.

— Я могу остаться еще на часокъ,— отвчалъ онъ ей такимъ же шепотомъ, хотя безсознательно уже ршилъ не хать совсмъ, но не хотлъ еще сознаться въ этомъ вслухъ не только ей, но даже и себ.

Она загадочно усмхнулась и протянула къ нему свой бокалъ.

— Мы должны чокнуться!— тихо сказала она.— Я буду пить,— заговорила она такъ тихо, что ея слова могъ слышать только князь да Бахмановъ, молча съ угрюмымъ лицомъ слдившій за ней,— за то, чтобы наше знакомство не оборвалось безслдно, и за то, чтобы… оно не было такъ холодно, какъ это шампанское!..— И запрокинувъ голову, она медленными глотками выпила до дна свой искрящійся бокалъ, смотря на князя полузакрытыми глазами, слабо мерцавшими изъ подъ матовыхъ длинныхъ рсницъ.

‘Въ ней есть что-то царственное и сатанниское! именно сатанинское!— думалъ старый князь, съ какимъ-то страстнымъ наслажденіемъ любуясь ею.— Это какая-то чародйка, но какъ она прелестна, какъ прелестна!’ — И съ почтительнымъ поклономъ, онъ чокнулся съ ней и выпилъ все до послдней капли.

— Теперь,— сказалъ онъ шутя, но блдня,— это шампанское уже никогда не замерзнетъ!

Она засмялась и попросила его очистить себ дюшесъ.

Шуровцынъ, увидвшій это, вдругъ страшно огорчился и обидлся. Это всегда было его правомъ — и онъ кидалъ обиженные взгляды на Юлію Андреевну и недовольные на князя, отбившаго у него эту привилегію и чистившаго сочную грушу съ сосредоточенно важнымъ выраженіемъ, присущимъ вообще его лицу.

— Господа!— воскликнулъ вдругъ баронъ Фернигъ, которому Рогозинъ въ пылу увлеченія подробно разсказывалъ, какой костюмъ нужно будетъ надть Юліи Андреевн для его Клеопатры.— Вообразимъ, что мы не въ Петербург и не у милой Юліи Андреевны Таненбаумъ, а гд-нибудь въ Кашмир, въ какомъ-то заколдованномъ дворц, у ногъ какой-то прекрасной индійской царицы, и пьемъ по шампапское, а восточный нектаръ!

— Да У васъ, баронъ, богатое воображеніе,— засмялся полковникъ Шиллингъ.— Я самъ никогда бы не былъ въ состояніи придумать ничего подобнаго, но разъ, что баронъ придумалъ это за всхъ насъ, я очень радъ позаимствовать у него!— И ставъ въ театральную позу, онъ заговорилъ, стараясь придать и голосу, и жестамъ своимъ восточную, красивую плавность.

— Привтствую тебя, прекрасная царица, звзда всего Востока! Повели!— и врный рабъ твой умретъ за тебя!

Юлія Андреевна засмялась, и всмъ очень понравилась неожиданная выходка полковника. Рогозинъ нашелъ въ немъ даже что-то типичное и подходящее къ взятой имъ на себя роли, а Шуровцынъ, пришедшій совсмъ въ восторгъ отъ выдумки барона, скинулъ съ одной изъ отоманокъ шитую шелкомъ подушку на полъ и услся на ней, сложивъ ноги по-турецки.

— Отчего же и не дать иногда воли воображенію!— задумчиво сказала Юлія Андреевна, смотря куда-то въ даль печальными глазами.— Дйствительность такъ скучна… Да къ тому же сегодня мой послдній день! И я хочу, чтобы онъ прошелъ бы весело, давайте дурачиться, пить, смяться! Справьте мн, господа, веселую тризну!— воскликнула она поднимая свой бокалъ.

Но ея слова вызвали общій ропотъ и негодованіе. Зачмъ она говоритъ такія страшныя вещи! Зачмъ портитъ у всхъ настроеніе!

Но Юлія Андреевна тихо и грустно качала головой.

— Вы этого не понимаете, господа,— говорила она съ грустной улыбкой.— Ну да, сегодня моя тризна, мой послдній день, и мн пора уже сказать себ: довольно! ты пожила и теперь начинай спокойно стариться! Право, это совсмъ не страшно и не грустно. Такъ только жутко немножко сначала! А потомъ ничего, привыкнешь… Стариться, когда сознаешь, что твоя молодость воскресаетъ и повторяется вновь въ твоемъ ребенк — это не страшно и не горько, это даже пріятно. Только вы, господа, этого не поймете, чтобы понять это — нужно быть матерью!— воскликнула она съ прелестной, кроткой улыбкой.

— Но позвольте,— вскричалъ старый князь, которому было непріятно, что такая прелестная женщина говоритъ о старости, вообще непріятной ему,— вы тоже не можете понимать подобнаго чувства: для этого, вы сами говорите, нужно начать стариться.

— Я и начала,— сказала она съ легкимъ и какъ бы покорнымъ вздохомъ и, поднявъ свои прекрасные глаза, медленно обвела ими своихъ собесдниковъ.

Но вс засмялись вокругъ нея такъ весело и искренно, какъ будто бы это сказала не сорокалтняя женщина, а семнадцатилтняя двушка, въ устахъ которой это всегда выходитъ забавно и смшно.

— Напрасно вы сметесь,— сказала она, грустно качая головой.— Когда у женщины такая большая дочь, какъ у меня, она не можетъ боле считаться ни молодою, ни красивою, и она должна умть это понять, иначе она будетъ смшна, вы же первые, господа, замтите это и начнете смяться надъ ней.

Тогда вс горячо и даже обиженно стали протестовать противъ этого.

— Это бываетъ совсмъ въ другихъ случаяхъ,— воскликнулъ баронъ Ферингъ: — если женщина стара и дурна — это дйствительно смшно, но разъ, что она еще совсмъ молода и прелестна — тогда эта добровольная, преждевременная старость ея — положительное преступленіе передъ всмъ обществомъ.

— О!— Юлія Андреевна насмшливо расхохоталась,— Общество черезъ мсяцъ забудетъ меня, какъ и вообще уметъ забывать всхъ и все, что сошло съ арены, и никакого лишенія отъ этого не почувствуетъ. На мое мсто явится много другихъ, боле молодыхъ и красивыхъ, и одна изъ нихъ будетъ моя же собственная дочь и уступить ей свое мсто — мн не будетъ ни обидно, ни непріятно.

— Но зачмъ же, зачмъ же уступать!— воскликнулъ старый князь и, обернувшись къ маленькому столику, стоявшему подл нея, онъ быстро вынулъ изъ серебряной вазы прелестную пунцовую розу, сидвшую въ самой середин букета.

— Взгляните,— сказалъ онъ, указывая на ея пустое мсто,— какъ испортился отъ этого весь букетъ. Въ немъ образовалась некрасивая пустота на самомъ видномъ мст, которое совершенно справедливо занимала въ немъ эта чудная роза, маленькій бутончикъ, посаженный на ея мсто, не наполнитъ этой пустоты. То же самое будетъ и съ нашимъ бднымъ обществомъ, если вы вдругъ его покинете,— сказалъ онъ, совершенно забывая, что общества ихъ въ сущности различныя и что ‘его’ обществу нтъ до нея, говоря правду, никакого дла.

Но рыцарская любезность его находчивости всмъ очень понравилась, князь положительно длался въ этомъ кружк все боле и боле своимъ: его уже не дичились, но и не благоговли больше передъ нимъ. Напротивъ, съ нимъ уже и говорили, и смялись какъ съ равнымъ. Шампанское, которое они вс вмст пили, и ухаживаніе за Юліей Андреевной какъ бы свело его въ ихъ глазахъ съ той недосягаемой высоты, на которой онъ представлялся имъ еще часъ тому назадъ.

Старый князь внутренно сознавалъ это и все это было ему очень непріятно, но улыбки Юліи Андреевны,— которыя, какъ ему казалось, были обращены исключительно на него,— были очень пріятны, и онъ старался заглушать въ себ докучливое сознаніе, мшавшее ему наслаждаться вполн.

Бахмановъ сидлъ подл него почти все время молча и среди всеобщей веселости одинъ былъ угрюмъ и недоволенъ. Еслибы Юлія Андреевна проиграла бы сегодня свою игру — онъ отошелъ бы отъ нея безъ всякаго труда и сожалнія, убдивъ себя, что она давно уже перестала ему нравиться, а пожалуй даже и не нравилась никогда. Но дло вышло иначе: въ ухаживаніи за ней не только не оказывалось ничего пошлаго или смшного, напротивъ, въ немъ открылся тотъ особенный букетъ, ради котораго многіе люди длаютъ глупости изъ-за модной актрисы или танцовщицы, въ сущности нисколько имъ даже не нравящейся, но которая сводитъ съ ума весь Петербургъ, а слдовательно и они тоже должны представляться сведенными съ ума.

Этотъ увлекшійся сановникъ, этотъ Рогозинъ, мечтавшій написать съ Юліи Андреевны свою Клеопатру, эти лучшіе кавалеры бала, не танцующіе ради нея, хотя и раздражали Бахманова, но въ то же время невольно вліяли на него.

Онъ сидлъ угрюмо, злясь и ревнуя ее ко всмъ этимъ господамъ, кокетство ея съ которыми и ухаживаніе которыхъ за нею было, по его мннію, положительно неприлично. Но если бы ея кокетство и ихъ ухаживаніе было меньше, то и собственная его ревность, а вслдствіе ревности и новый приливъ увлеченія ею были бы тоже гораздо меньше, онъ даже какъ-то безсознательно сознавалъ это. Намъ всегда бываетъ пріятно чувствовать, что та женщина, которая всхъ интересуетъ и увлекаетъ, принадлежитъ исключительно намъ и любитъ только насъ — это невольно обостряетъ чувство къ ней. Бахмановъ зналъ, что въ Юліи Андреевн было гораздо больше тщеславія чмъ любви, къ тому же, она была горда, злопамятна и рдко прощала обиды, а потому теперь могла воспользоваться удобнымъ случаемъ, чтобы отомстить ему за вс его насмшки и пренебрежительное поведеніе въ послднюю недлю и смнить прежняго, уже наскучившаго ей поклонника новымъ, гораздо боле любезнымъ и къ тому же гораздо боле значительнымъ и блестящимъ. Когда старый князь начнетъ всюду являться за шлейфомъ Юліи Андреевны съ ея накидкой и букетомъ въ рукахъ (а зная Юлію Андреевну, Бахмановъ былъ увренъ, что изъ одного тщеславія и желанія похвалиться своимъ важнымъ поклонникомъ, она непремнно заставитъ его все это продлывать), то вс поймутъ, что Бахмановъ смненъ, и смненъ не по своей вол и желанію, а просто потому, что онъ надолъ и его прогнали. Этого съ нимъ еще никогда не случалось, и онъ счелъ бы это почти позоромъ, обыкновенно — ‘онъ’ охладвалъ и бросалъ, а теперь… Стыдъ, гнвъ и ревность заставили его блднть и поднимали въ немъ всю желчь.

Чмъ меньше Юлія Андреевна, совсмъ невидимому забывшая о его существованіи, обращала на него вниманія, тмъ сильне онъ волновался, ревновалъ и желалъ во что бы то ни стало вернуть все то вниманіе, которымъ она дарила его эти полгода.

Но Ninon и нсколько другихъ лицъ открыли ихъ уютный уголокъ, и Юлія Андреевна поневол покинула его и вышла въ другія комнаты, любезно разговаривая и занимая своихъ гостей, передъ которыми чувствовала себя нсколько виноватою въ невнимательности. Врная свита ея, въ конецъ очарованная ею, не покидала ее, медленно двигаясь всюду за ея длиннымъ трономъ, и только одинъ князь, котораго Юлія Андреевна, видимо рисуясь имъ, не отпускала отъ себя, шелъ рядомъ съ ней своею осанистою, красивою походкой, съ ея пунцовой розовой въ петличк, которую она сама приколола ему въ награду за его милое сравненіе и на память объ сегодняшнемъ вечер, какъ она сказала ему, съ многозначительнымъ выраженіемъ въ глазахъ. Съ другой стороны, она взяла подъ-руку Софи, и съ нжной лаской опиралась на ея руку, не то кокетничая этимъ передъ другими, не то искренно желая хотя лаской загладить передъ, дочерью свое поведеніе.

Любовь, нжная и глубокая, не была въ натур Бахманова, точно такъ же, какъ не была она и въ натур Юліи Андреевны, но онъ могъ страстно увлекаться или, врне, заставлять себя страстно увлекаться и теперь, боясь, что навсегда теряетъ ее, искренно мучился и волновался. При взгляд на ея, красивый изящный профиль и всю ея фигуру, стройную и какъ бы созданную для однихъ наслажденій,— ему начинало казаться, что онъ страстно и безумно любитъ ее и готовъ лучше натворить изъ-за нея сотнюг лупостей, чмъ уступить ее кому-нибудь другому и въ то же время онъ почти ненавидлъ ее съ какою-то острой и злобной болью.

Бахмановъ то пробовалъ ухаживать за Ninon, думая пробудить этимъ ревность Юліи Андреевны, то хотлъ ухать совсмъ съ этого бала. Но и злясь на Юлію Андреевну, и на себя, и на сановника, и на всхъ этихъ поклонниковъ, курившихъ ей иміамъ и портившихъ ее тмъ, еще больше онъ сознавалъ, что ухать все-таки не въ силахъ и останется до самаго конца, ухаживаніе за Ninon, казавшейся ему глупою и пошлою, надоло ему черезъ пять минутъ, тмъ боле, что не производило никакого дйствія на Юлію Андреевну, изрдка только окидывавшую его насмшливыми взглядами.

Но когда Рогозинъ сказалъ Юліи Андреевн, что для полной красоты и гармоніи ея прекраснаго туалета ей недостаетъ только живыхъ желтыхъ розъ на груди, которыя чрезвычайно бы пошли къ темному бархату ея платья и жемчугу на ше, и она стала жалть, что не подумала объ этомъ раньше, а теперь уже было невозможно достать ихъ, Бахмановъ, почти неожиданно для самого себя, ршилъ, что подетъ и достанетъ ей эти розы.

Онъ посмотрлъ на часы. Былъ второй часъ, конечно все уже давно было заперто, но въ оранжереяхъ, на Каменноостровскомъ, гд онъ всегда покупалъ цвты, можно было достучаться и поднять садовника.

Положимъ, это будетъ глупость, и даже большая глупость, хать теперь на Каменноостровскій, стучать, будить народъ изъ-за какихъ-нибудь десяти розъ, платить за нихъ, благодаря необычайному часу, бшеныя деньги… Но на Бахманова находило временами страстное желаніе длать подобныя безумныя и эксцентричныя глупости, о которыхъ потомъ еще долго вс говорили.

И не сказавъ никому ни слова, онъ быстро сбжалъ внизъ по лстниц, наскоро накинулъ шинель и, свъ въ свои сани, крикнулъ съ какимъ-то мальчишескимъ задоромъ своему удивленному кучеру: ‘на Каменноостровскій’.

XVII.

Когда торжествующая Юлія Андреевна замтила внезапное исчезновеніе Бахманова, оно очень встревожило ее.

Весь вечеръ онъ былъ съ ней нелюбезенъ, почти невжливъ, хотя ходилъ за нею вмст съ другими, но тмъ не мене съ такимъ насмшливымъ, скептическимъ видомъ, какъ будто не доврялъ ни ея успху, ни ея очарованію, и посмивался въ душ и надъ ней, и надъ ея поклонниками. И въ довершеніе всего ухалъ даже не простясь! Быть можетъ онъ злится и ревнуетъ? Это было бы очень пріятно Юліи Андреевн, женщины всегда любятъ, когда люди, нравящіеся имъ, ревнуютъ ихъ,— почти каждая женщина видитъ въ этомъ доказательство любви. Но Юлія Андреевна боялась, что онъ просто окончательно охладлъ къ ней.

Если Бахманову хотлось властвовать надъ Юліей Андреевной, то и она желала власти надъ нимъ. Любить она не умла, но онъ нравился ей боле всхъ другихъ. А потому, несмотря даже на сознаніе, что она достигла цли и сумла затмить появленіе своей дочери, придавъ ему ничтожный, ничмъ не вредящій ей характеръ,— торжество ея, если ей не удастся опять увлечь и покорить Бахмапова, казалось ей все-таки неполнымъ и не удовлетворяло ее. Чмъ больше ухаживали за ней другіе, тмъ больше хотлось ей заставить ухаживать за собой его, но онъ повидимому не поддавался ея чарамъ, и, волнуясь въ душ, она кокетничала со всми, кокетничая въ сущности съ нимъ однимъ. Но убдясь, что онъ ухалъ, она вдругъ смутилась и разсердилась, ей стало скучно, досадно — и вс ея поклонники сдлались ей почему-то непріятны и противны, было даже мгновеніе, когда она вдругъ почувствовала себя уставшею, недовольною и недостигшею ничего, только потому, что не достигла новой побды надъ Бахмановымъ.

Но она пересилила себя, и возбуждая самое-себя тою легкостью побдъ, которыя ей сегодня особенно удавались, стала кокетничать еще больше съ какимъ-то нервнымъ оживленіемъ, точно на зло себ и Бахманову.

Между тмъ у Софи разболлась голова, и она чувствовала себя очень плохо. M-elle Mignard, замтившая ея блдность и узнавшая, что ей нехорошо, поспшила съ таинственнымъ видомъ сообщить Юліи Андреевн, что Софи нужно отдохнуть и освжиться, иначе ей сдлается дурно.

Юлія Андреевна встревожилась, она терпть не могла подобныхъ сценъ на вечерахъ, считая ихъ крайне неприличными и смшными, и вмст съ m-elle Mignard увела Софи въ свой китайскій будуаръ.

— Ничего,— сказала она успокаивающимъ, но слегка недовольнымъ тономъ, пока m-elle Mignard суетилась возл Софи, натирая ей виски одеколономъ:— это пройдетъ, просто съ непривычки. Растегнись немножко.

Софи сидла блдная, утомленная и дорогой, и баломъ, и танцами, и массой необычныхъ для нея впечатлній, ей было очень совстно и оттого, что ей сдлалось дурно, и оттого, что мать съ нахмуреннымъ лицомъ хлопочетъ подл нея вмст съ m-lle Mignard.

— Пожалуйста, maman, не безпокойтесь,— говорила она сконфуженно:— теперь мн совсмъ уже хорошо, я могу опять выйти въ залу.

— Только не танцуй, мой другъ, сейчасъ начнется мазурка, и теб нужно поберечь къ ней свои силы,— сказала ей Юлія Андреевна и, поправивъ ей волосы и платье, она велла ей выйти вмст съ m-lle Mignard, а сама еще осталась на минуту поправить слегка прическу. Но въ ту минуту, какъ она хотла уже выйти, она вдругъ лицомъ къ лицу столкнулась на порог комнаты съ Бахмановымъ.

Юлія Андреевна вздрогнула отъ удивленія и неожиданности, но увидвъ въ рукахъ его прелестныя желтыя розы, вдругъ разомъ поняла, куда онъ узжалъ и кому привезъ эти розы, глаза ея радостно вспыхнули и заискрились и все лицо покрылось нжнымъ розовымъ румянцемъ.

— Откуда вы?— спросила она, притворяясь удивленною, но съ невольной улыбкой на лиц.

Бахмановъ насмшливо, но ласково, какъ будто смясь немножко надъ самимъ собою, подалъ ей розы.

— Вотъ,— сказалъ онъ,— теперь вашъ туалетъ будетъ вполн законченъ.

Она глядла на него съ недовріемъ, почти не вря въ возможность подобной любезности съ его стороны, но всмотрвшись въ его лицо и глаза, сверкавшіе теперь восторгомъ и страстью, поврила и засмялась.

— Гд вы ихъ достали?— спросила она, вдыхая тонкій ароматъ благоухавшихъ розъ, напоминавшихъ цвтъ и запахъ персика,— Теперь все заперто! Какъ вы ухитрились?

— Ну, это не трудно, стоитъ только захотть!— сказалъ онъ съ легкой насмшкой.

— И вы захотли?— спросила она тихо и все лицо ея озарилось какимъ-то мягкимъ, ласковымъ свтомъ. Бахмановъ молча, съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ въ лиц, кивнулъ ей головой и вдругъ подошелъ къ ней совсмъ близко, взялъ ей руку и крпко прижалъ ее къ своимъ горячимъ губамъ.

Юлія Андреевна молча, съ безсознательной улыбкой смотрла на него потухшими, едва мерцающими глазами, какое-то новое чувство поднималось въ душ ея и медленно, но властно обхватывало все ея существо, голова ея кружилась и ей самой хотлось припасть къ этой красивой голов, такъ страстно цловавшей ея руку, хотлось какъ будто даже заплакать…

‘Отчего ты никогда не любила?..— звучало гд-то внутри ея,— Люби, люби, вдь это счастье… а ты никогда… никогда не знала его… этого счастья’… Лицо ея блднло и что-то жуткое, но радостное охватывало всю ея душу…

Но вдругъ она опомнилась.

‘Нтъ, нтъ!— ршила она, преодолвая самое себя:— если это случится теперь, я все испорчу, онъ влюбленъ сейчасъ, потому что ревнуетъ — и чмъ больше онъ будетъ ревновать, чмъ холодне я буду съ нимъ — тмъ сильне станетъ моя власть надъ нимъ!’ И она вдругъ захохотала насмшливымъ, торжествующимъ хохотомъ.

— Вы ли это Бахмановъ!— воскликнула она.— Я васъ не узнаю! Но, право, вамъ это новая роль не къ лицу.

Онъ поднялъ голову и смотрлъ на нее еще отуманенными страстью глазами, безъ мысли и безъ сознанія, какъ человкъ, котораго грубо оторвали отъ сладкой грезы.

— Бахмановъ,— сказала она вдругъ, странно зазвенвшимъ голосомъ и кладя свои руки на его руки:— скажите мн, что думали вы обо мн сегодня утромъ? скажите!

Она близко наклонила къ нему свое прелестное, поблднвшее отъ волненія лицо съ ярко горящими на немъ темными злыми глазами.

— Хотите я вамъ скажу сама? Вы думали: ‘эта женщина стара и надола мн, любить ее смшно и дико, а ухаживать за ней пошло и глупо! Къ чему мн возиться съ ней, когда можно найти десятокъ, другихъ на ея мсто, и моложе, и лучше ея!’ А теперь, Бахмановъ, теперь что вы думаете?

Она еще ближе наклонила къ нему свое лицо, и глаза ея засверкали торжествующимъ огнемъ.

— Теперь вы готовы умолять меня, чтобы только вернуть прошлое! А черезъ мсяцъ вы будете ползать предо мной на колняхъ, вы отдадите быть можетъ десять лтъ жизни за минуту счастья со мной! Но этого никогда уже не будетъ,— слышите, никогда! А если и будетъ, то тмъ хуже для васъ, потому что это будетъ вашимъ горемъ, вашимъ униженіемъ, вашимъ стыдомъ! Новы все-таки будете добиваться этого, потому что даже стыдъ и униженіе изъ-за меня будутъ для васъ счастьемъ! Вы не хотли быть господиномъ, теперь будете рабомъ, вы стыдились любить меня, а теперь я васъ измучаю, истерзаю, а вы все-таки побжите за мной, потому что я зла, Бахмановъ, потому что я не прощаю обидъ и умю мстить за нихъ!

Она съ трудомъ перевела духъ и остановилась. Грудь ея порывисто дышала и глаза сверкали злобнымъ торжествомъ и наслажденіемъ мести.

Бахмановъ молча, съ искривившимся отъ бшенства и оскорбленія лицомъ смотрлъ на нее. Ея слова мучительно хлестали его по самолюбію. Но чмъ больше она говорила, чмъ дольше глядлъ онъ въ это злое, прелестное лицо ея, тмъ сильне чувствовалъ всю унизительную, безпощадную правду ея словъ. Теперь онъ одновременно и ненавидлъ ее и боготворилъ — онъ готовъ былъ въ бшенств избить ее, и готовъ былъ упасть передъ ней на колни и цловать ея ноги.

Когда она кончила и отошла отъ него, злая, торжествующая и гордая своей силой надъ нимъ, онъ дышалъ такъ же тяжело, какъ и она, и лицо его было такъ же блдно, какъ и у нея.

Но онъ вдругъ схватилъ ея руку и самъ не зная, что длаетъ, до боли стиснулъ ее.

— Все это ложь!— вскрикнулъ онъ задыхающимся шепотомъ,— и вы будете не такою, какою вамъ вздумается быть, а такою, какою я захочу сдлать васъ!

— Никогда!— воскликнула она, гордо поднимая голову, и презрительно засмялась.

Рука ея, стиснутая какъ клещами въ его небольшой, но сильной рук, вся затекла и посинла, но она даже не вскрикнула отъ боли, и только до крови закусила свои губы. Мгновеніе они молча боролись, онъ точно хотлъ сломить ее, точно хотлъ силою заставить ее упасть передъ нимъ на колни, но она была тоже сильна и гибка какъ змя и не сдавалась ему.

Вдругъ портьера приподнялась, и на порог показалась улыбающаяся Ninon.

— Гд же ты опять спряталась?— спросила она, подозрительно оглядывая ихъ,— твои старички везд тебя ищутъ.

Юлія Андреевна оправилась и, дыша еще съ трудомъ, но уже со спокойнымъ лицомъ, улыбнулась своей подруг.

— Посмотри,— сказала она,— какія прелестныя розы привезъ мн Анатолій Николаевичъ.

— Боже мой, какъ это трогательно! Вы, Бахмановъ, совсмъ рыцарь безъ страха и упрека!— насмшливо проговорила Ninon, иронически поглядывая на Вахманова.

Юлія Андреевна приколола розы къ своей груди съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ въ глазахъ, и вышла вмст съ Ninon и Бахмановымъ въ гостиную, гд ея поклонники начали уже сильно скучать въ ея отсутствіи.

XVIII.

Въ зал между тмъ шли приготовленія къ мазурк. Лакеи внесли серебряные подносы, заваленные букетами для дамъ и орденами для мужчинъ.

Увидвъ входящую Юлію Андреевну, Юринъ кинулся къ ней.

— Юлія Андреевна!— воскликнулъ онъ:— ну ради Бога, не отнимайте у меня вдохновенія! Вы должны танцовать! Мазурка — и вдругъ безъ васъ! Разв это мыслимо!

Вс подхватили его просьбу, не только мужчины, даже дамы упрашивали ее танцовать, но Юлія Андреевна все еще упорно качала головой.

Старый князь, такъ и не ухавшій на другой балъ, тоже умолялъ ее не лишать его удовольствія видть ее танцующею мазурку, которую, какъ онъ слышалъ, она танцуетъ восхитительно.

Юлія Андреевна взглянула на него, и въ глазахъ ея вспыхпула какая-то новая мысль.

— Ну, хорошо,— сказала она, смотря на него чарующимъ взглядомъ,— я буду танцовать…

— Неужели! — радостно воскликнули многіе, а Юринъ даже подпрыгнулъ отъ восторга.

— Но съ однимъ условіемъ,— прибавила она, кокетливо улыбаясь.— Князь, я хочу танцовать съ вами.

Князь какъ-то растерянно вспыхнулъ.

— Со мной? Помилуйте, вдь я не танцовалъ уже двадцать лтъ,— сказалъ онъ, какъ-то печально разводя руками.

— Никто не мшаетъ начать на двадцать первый!— воскликнула она смясь:— при томъ же, вдь это мое единственное условіе.

Князь нсколько сконфуженно глядлъ вокругъ, видимо не зная, на что ршиться. Танцовать, да еще въ дом Таненбаумовъ, ему понятно очень не хотлось. Онъ занималъ для того слишкомъ видный и значительный постъ, довольно и того, что онъ согласился пріхать къ нимъ и пробылъ у нихъ весь вечеръ. И разсматривая вопросъ съ этой стороны, князь чувствовалъ необходимость уклониться отъ предложенія прелестной хозяйки, но съ другой стороны, отказать въ просьб, да еще въ подобной просьб хорошенькой женщин, было не въ его правилахъ, и онъ колебался, придумывая, какъ лучше выйти изъ непріятнаго положенія. Но вс ждали его отвта, онъ задерживалъ танцы, а Юлія Андреевна чаровала его своимъ безмолвнымъ взглядомъ.

— Я безмрно осчастливленъ вашимъ желаніемъ, но боюсь, что буду неудачно выбраннымъ кавалеромъ. Шестьдесятъ лтъ на плечахъ что нибудь да значатъ въ подобныхъ вещахъ!— проговорилъ онъ, въ душ почти уже ршая покориться своей участи, которая, если и шокировала его какъ сановника, то, съ другой стороны, все же льстила ему, какъ мужчин, выбранному прелестною женщиной и царицей бала изъ толпы всхъ прочихъ, молодыхъ, блестящихъ и красивыхъ.

Глаза Юліи Андреевны блеснули гордымъ торжествомъ, и съ самой обворожительной своей улыбкой она подала князю руку, а онъ поклонился ей съ такимъ глубоко почтительнымъ видомъ, какъ будто однимъ этимъ поклономъ хотлъ возвысить ее въ глазахъ всей этой толпы, которая посл такого поклона уже не смла бы больше находить ее недостойною для него дамой.

Когда только узнали, что Юлія Андреевна будетъ танцовать, Юринъ въ восторг кинулся на средину залы и вскрикнулъ, ‘a vos placer, mesdames et messieurs!’ съ такимъ одушевленіемъ, что вс сразу оживились и повеселли, почувствовавъ, что онъ сегодня въ особенномъ удар и что мазурка пройдетъ великолпно, а когда вошла Юлія Андреевна подъ руку со своимъ маститымъ кавалеромъ, ведшимъ ее съ рыцарски-благородною почтительностью,— по всей зал пробжалъ ропотъ изумленія.

Это была такая важная и быстрая побда, что невольно поражала всхъ какъ какое-то крупное событіе, и дамы, злившіяся на Юлію Андреевну еще съ начала вечера, тихо перешептывались, провожая и ее, и князя насмшливыми улыбками и завистливыми взглядами.

Раздался второй ритурнель. Юринъ всегда начиналъ мазурку польскимъ и очень гордился этою исключительно своею выдумкой. Какъ дирижеръ танцами, онъ шелъ всегда въ первой пар, но теперь онъ считалъ это неловкимъ относительно князя и, подлетвъ къ нему, съ любезной почтительностью предложилъ ему помняться мстами. Князю это не очень понравилось, и онъ поспшилъ отказаться отъ этой чести.

Юлія Андреевна тоже засмялась и сказала, что сегодня праздникъ ея дочери и она не хочетъ отнимать у нея первенство, Они встали во второй пар, и князь, въ душ смущенный и упрекающій себя за безхарактерность, тмъ не мене такъ высоко держалъ свою сдую, благородную голову, шелъ такъ плавно и спокойно, съ выраженіемъ такого глубокаго достоинства и уваженія и къ себ, и къ своей дам, эффектная красота которой въ величественномъ плавномъ польскомъ выступала еще ослпительне, что они невольно выдлялись отъ всхъ другихъ и обращали на себя всеобщее вниманіе и глаза всхъ были обращены на нихъ, эту интересную и прекрасную вторую пару, и никто не замчалъ и не говорилъ о первой.

Даже ярые игроки бросили на время карты и подошли къ дверямъ залы полюбоваться на танцующихъ. едоръ Густавовичъ тоже пришелъ. Сегодня ему положительно и не сидлось за картами, да и не везло. Онъ игралъ разсянно, длалъ страшныя ошибки, пропускалъ хорошія игры, ставилъ штрафы, и вс его партнеры сердились на него и просили быть внимательне къ игр. едоръ Густавовичъ извинялся, сознавалъ свою вину и конфузился, стараясь побдить разсянность, по чудные плечи и глаза жены вставали передъ нимъ и, путая все, мшали окончательно сосредоточиться, наполняя его голову совсмъ другими, неподходящими для картъ мыслями, такъ что, когда его партнеры ршили сдлать маленькій перерывъ и выйти въ залу, онъ чрезвычайно обрадовался.

Увидвъ князя, выступавшаго рядомъ съ его женой, сіявшей торжествомъ и красотой, едоръ Густавовичъ невольно остановился въ дверяхъ, пораженный и растроганный этою неожиданною картиной.

‘О!— сказалъ онъ себ, проникаясь къ жен еще большею нжностью: — это геніальная женщина. Ей надо было рождаться королевой или министромъ. Такой побда! Такой побда! Но это цлый выигрышъ въ двсти тысячъ. О, это дипломатическій побда: теперь мой проектъ объ акціяхъ X. желзной дороги будетъ непремнно проходить! Я могу бывать спокоенъ’.

И онъ съ восхищеніемъ слдилъ за ними, проникаясь усиленнымъ уваженіемъ и къ князю, и къ жен, и къ себ, и къ своему дому, и съ гордымъ самодовольствіемъ, какъ бы желая воскликнуть: ‘видите-ли, кто танцуетъ съ моей женой и понимаете ли вы теперь, у кого вы!’ — поглядывалъ на всхъ, стараясь придать лицу своему, невольно расплывавшемуся въ счастливую, благодушную улыбку, сосредоточенно важное, но равнодушное выраженіе, какъ будто онъ давно уже привыкъ къ подобнымъ вещамъ и он были ему совсмъ не въ диковинку.

Между тмъ польскій перешелъ въ мазурку. Князь сдлалъ со своей дамой еще два тура и затмъ, подведя ее къ мсту и придвинувъ ей стулъ, раскланялся передъ ней съ самымъ глубокимъ почтеніемъ.

едоръ Густавовичъ, находившій, что ему все-таки слдуетъ поблагодарить князя за такую честь, оказанную его дому, тотчасъ же подлетлъ къ нему и, радостно улыбаясь, что-то говоря и за что-то благодаря, но отъ волненія такимъ ломанымъ русскимъ языкомъ, что его не понималъ не только князь, но даже и онъ самъ, крпко обими руками жалъ руку сановника. Князь хмуро, съ недовольнымъ лицомъ, сердясь на то, что этотъ глупый толстый нмецъ своими безтактными благодарностями обращаетъ на него еще большее вниманіе, какъ бы подчеркивая его неосторожный поступокъ,— сухо и холодно отвчалъ ему что-то сквозь зубы, какъ бы нарочно вымещая на немъ ту побду, которую одержала надъ нимъ его жена, заставившая его не только ухаживать за собой, но даже и танцовать, какъ какого-нибудь мальчишку.

А Юлія Андреевна едва успла ссть, какъ тотчасъ же къ ней поспшно, точно боясь, что кто-ніг будь опередитъ его, кинулся Юринъ.

Она съ улыбкой взглянула на него и, слегка пожавъ плечами, подала ему руку.

— Какъ вамъ не скучно танцовать съ такой старухой,— сказала она, смясь такъ весело и счастливо, что ея лицо казалось еще прелестне и моложе.

Юлія Андреевна танцовала изящно и легко, съ чисто польскимъ пошибомъ, который она унаслдовала отъ своей польки бабушки.

Вс мужчины, какъ только увидли ее танцующей, желали танцовать съ ней во что бы то ни стало, они перебивали ее другъ у друга, не давая ей даже отдыхать и караулили ее на ея мст цлыми десятками. А она, точно желая наградить себя за весь вечеръ, танцовала съ какимъ-то страстнымъ упоеніемъ, вся разгорвшаяся, съ полуоткрытыми губами, и влажные глаза ея мерцали изъ-подъ рсницъ полные нги, а желтыя Бахмановскія розы трепетали и вздрагивали на ея открытой, прекрасной груди.

Она чувствовала на себ вс эти влюбленные, жадные взгляды и сознавала, что она дйствительно прелестна, и что вс любуются и восхищаются ею, и что никогда быть-можетъ еще за всю свою жизнь она не была еще такъ обаятельна, такъ прекрасна, какъ сегодня, благодаря тому волненію, въ которомъ пробыла весь день, и тому радостному сознанію своего торжества, своего огромнаго успха, которое наполняло ее теперь такимъ счастьемъ. Она никому не отказывала, расточая всмъ свои чарующія улыбки, которыя невольно еще больше покоряли ей всхъ, и не только дочь ея, съ восторгомъ любовавшаяся своей красавицей-матерью, но почти вс другія женщины были забыты, она смялась надъ ними и увлекая ихъ мужей и отнимая у нихъ поклонниковъ, нарочно дразнила ихъ и мстила имъ за т обиды и насмшки, которыя выслушала отъ нихъ въ начал вечера, а блдное, страдающее лицо Бахманова, съ мучительной ревностью угрюмо слдившее за ней, наполняло ее жуткимъ сладкимъ наслажденіемъ.

Она смялась и надъ нимъ, и надо всми, но вс они были сегодня ея покорные рабы, жадно ловившіе ея взгляды, и радовавшіеся ея улыбкамъ, успхъ этотъ опьянилъ ее самое, но ей съ ненасытнымъ желаніемъ хотлось все большаго и большаго.

Въ той фигур, гд она должна была бросить свой платокъ, она вдругъ порывистымъ движеніемъ сорвала съ груди своей Бахмановскія розы и высоко подбросила ихъ кверху…

Розы разлетлись и кружились въ воздух, упадая внизъ, но сотни рукъ уже бросились ловить ихъ, вс суетились, вс съ какимъ-то бшенствомъ, толкали другъ друга, чтобы только поймать и перехватить у другого ея розу, и даже старикъ-князь, на котораго Юлія Андреевна кинула короткій жгучій взглядъ, вдругъ рванулся въ середину толпы и, ловко перехвативъ у кого-то ея цвтокъ, высоко поднялъ его, счастливый тмъ, что ему удалось добыть этотъ трофей…

А она стояла посреди нихъ, властная, торжествующая, улыбающаяся, и глядла на Бахманова, поблднвшаго отъ гнва, оскорбленія и муки, злыми наслаждающимися глазами. Но одна роза, случайно или нарочно, осталась на ея груди, и она крпко прижала ее къ себ своей горячею рукой…

Балъ кончился, огни потушили, и вс разъхались уже на зар.

Юлія Андреевна вошла въ свою комнату и молча дала камеристк раздвать себя. Но когда Анна ушла и она осталась одна, передъ своимъ туалетомъ въ глубокомъ, мягкомъ кресл, темные, усталые глаза ея, отражавшіеся въ зеркал, засіяли снова гордымъ счастьемъ.

Слабый свтъ зари уже пробивался въ окна и свчи тускло мерцали желтовато-красными огоньками, но Юлія Андреевна, вся еще полная впечатлніями проскользнувшей какъ чудный сонъ этой ночи, не замчала разсвта. Желтая роза, слегка уже поблекшая, лежала подл нея, и она съ задумчивой улыбкой смотрла на нее.

‘Я спрячу ее,— подумала она, съ нжною лаской прикасаясь къ ней, и любя въ ней не только свой успхъ, но даже какъ будто и того, кто ей привезъ эту розу,— спрячу на память объ этомъ вечер… Осеннія розы… быть можетъ это послдніе мои цвты’.

— Но нтъ,— воскликнула она вдругъ, гордо блеснувъ глазами.— Нтъ, они не послдніе! Это было мое торжество! Мой лучшій день за всю жизнь! И теперь я опять сильна и уже надолго, а мн… Боже мой! Вдь мн уже скоро сорокъ лтъ! Вотъ что значитъ быть умной женщиной!

И лицо ея сіяло счастьемъ и сознаніемъ своего торжества и успха, которые она такъ любила и безъ которыхъ не понимала жизни…

1888 годъ.

С.-Петербургъ.