‘Репертуаръ и Пантеонъ театровъ’, т. 6, 1847
Торквато Тассо, Хант Ли, Год: 1847
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Торквато Тассо происходилъ изъ Знатнаго и многочисленнаго рода, коего многіе члены неразъ занимали важныя должности, не только въ Италіи, но и во Фландріи, въ Германіи и въ Испаніи. Какой-то Тассо, на-примръ, былъ посломъ Филиппа II, въ Англіи, другой отличался въ Ленантской битвъ, третій, наконецъ, былъ родоначальникомъ нмецкаго владтельнаго дома Туръ и Таксисъ. Названіе его, Тассо или Латинское Taxus, означаетъ барсука или тисовое дерево, большая часть членовъ этого дома принимали его въ первомъ значеніи, и имли барсука на герб, но нашъ поэтъ и ближайшіе его родственники, предпочли боле поэтическое значеніе тисоваго дерева. Корень дома ихъ былъ въ Бергамо, въ Ломбардіи, гд и родился отецъ Торквата, Бернардо Тассо, котораго имя занимало бы очень завидное мсто въ итальянской литературъ, если-бы не затмила его слава сына.
Бернардо Тассо, авторъ многихъ недурныхъ лирическихъ стихотвореній, нсколькихъ томовъ писемъ и занимательной, хотя нсколько напыщенной поэмы Амадиджи, заимствованной изъ испанскаго романа Амадисъ Гальскіи, и нынче почти забытой, былъ человкъ съ небольшимъ состояніемъ, благородный и добрый, но безпокойный, честолюбивый и охотник пожить выше своихъ средствъ. Онъ находилса въ служб разныхъ итальянскихъ владтельныхъ князей, но безъ всякой пользы, между прочимъ, нсколько лтъ служилъ онъ несчастному Сансеверино, князю Салерискому, который очень уважалъ и любилъ его, и вроятно наградилъ бы его почестями и богатствами, какихъ онъ былъ достоинъ, если-бы не угнетенія испанскаго владычества, погубившія и его самого и его служителя, Бернардо, въ счастливое время своей службы князю Салерискому, женился, на 46-году, на Порціи Росси, двушк изъ богатаго и благороднаго дома, которая должна была принести ему значительное приданое. Онъ провелъ съ нею нсколько счастливыхъ лтъ въ Сорренто, чудесной стран, считавшейся нкогда жилищемъ сиренъ, тутъ родились у нихъ трое дтей, изъ нихъ только двое остались въ живыхъ, дочь Корнелія, старшая, и Торквато, меньшой. Домъ ознаменованный рожденіемъ творца Освобожденнаго ерусалима, былъ возстановленъ въ начал ныншняго вка осифомъ Бонапарте, бывшимъ тогда королемъ Неаполитанскимъ, и сдланъ великолпнымъ дворцемъ.
Торквато Тассо родился 11 Марта 1544 г., девять лтъ спустя посл смерти Аріоста, бывшаго въ тсной дружб съ его отцомъ. Воспитаніе его было самое тщательное, онъ быстро, развивался, какъ физически такъ и морально, такъ что, по собственнымъ словамъ, въ девять лтъ ему уже давали двнадцать. Одиннадцати лтъ, онъ принужденъ былъ разстаться съ матерью, и слдовать за отцомъ, изгнаннымъ вмст съ своимъ покровителемъ, княземъ Салернскимъ, мать осталась въ Неапол для полученія слдовавшаго ей приданаго, въ чемъ она однакоже не успла, братья ея овладли имъ, и вс ея старанія остались тщетны, наконецъ, черезъ два года она умерла отъ яду, какъ полагалъ Бернардо. Трогательны слова, въ которыхъ сынъ ея, спустя двадцать четыре года, среди собственныхъ своихъ бдствій, вспоминалъ о слезахъ бдной матери, отпускавшей его въ трудный путь: ‘Ребенкомъ,’ говоритъ онъ, оторвала меня суровая судьба отъ лона матери. Со вздоромъ вспоминаю я ея поцлуи, орошенные слезами горести, ея жаркія молитвы, разнесенныя втромъ. Не суждено мн было боле смотрть ей въ лицо, сжатому въ ея нжныхъ и тсныхъ объятіяхъ. Увы, подобно Аскапію, о Камилла, пошелъ я нетвердою ногою, за скитальцемъ — отцемъ.’ (*)
(*) Me dal sen della madre enipia fortuna
Pargoletto divelse. Ah! di que’ baei,
Ch’ella bagn di lagrime dolenti,
Con sospir mi rimembra, а degli ardenti
Preghi, ehe sen portr Taure fugaci,
Ch’io giunger non dovea pi volto а volto
Tra quelle braccia accolto,
Con nodi cosi strclti e si tenaci.
Lasso I e seguii eon mal sicure piante,
Qual Ascanio, о Camilla, il padre errante.
Юный изгнанникъ прохалъ къ отцу въ Римъ. Пробывъ въ этомъ город два года, въ-теченіе которыхъ онъ продолжалъ свое ученіе подъ руководствомъ стараго священника, жившаго съ ними, онъ перехалъ сначала съ отцомъ къ своимъ родственникамъ въ Бергамо, а оттуда въ Пезаро, въ Урбанскомъ герцогств, гд онъ воспитывался около двухъ лтъ съ молодымъ принцемъ, бывшимъ впослдствіи герцогомъ Франческо-Марія II. (делла Ровере,) который сохранилъ къ нему дружбу до самой смерти. Въ 1559 г. онъ перехалъ къ отцу въ Венецію, гд Бернардо получилъ мсто секретаря академіи, но въ слдующемъ году, отецъ, по-какому-то странному заблужденію, безпрестанно повторяющемуся въ исторіи поэтовъ, послалъ его въ Падую учиться юриспруденціи. Онъ пробылъ въ Падую шестнадцати лтъ, но вмсто того, чтобы заниматься законовдніемъ, какъ желалъ его отецъ, написалъ поэму Ринальдо, напечатанную два года спустя, въ Венеціи. Добрый Бернардо, самъ будучи поэтомъ, убдился этимъ обстоятельствомъ, что напрасно было-бы доле стснять наслдственную страсть сына, позволилъ ему вполн предаться литератур, и для изученія ея послалъ его въ Бонопію, тамъ, на двадцатомъ году жизни, началъ онъ свой Освобожденный ерусалимъ, т. е. составилъ планъ, и написалъ три псни, изъ которыхъ сохранилъ впослдствіи только нкоторыя станцы. Онъ недолго пробылъ въ Бовоніи, оскорбившись взведеннымъ на него обвиненіемъ въ сочиненіи какой-то пасквили, онъ оставилъ этотъ городъ, и постивъ Нкоторыхъ пріятелей своихъ въ Кальтевестро и въ Кореджіо, возвратился въ Падую, по Приглашенію друга своего Сципіона Гонзаги, впослдствіи кардинала Гонзаго, Желавшаго сдлать его членомъ основанной имъ академіи Эирнымъ (delg’ Eterei,) Тутъ онъ принялся за изученіе любимаго своего философа, Платона, и написалъ три разсужденія о героической поэзіи, которыя посвятилъ своему другу. За-тмъ похалъ онъ въ Мантую, навстить отца, которому удалось получить должность секретаря при герцог Мантуанскомъ, во-время непродолжительнаго своего пребыванія въ этомъ город, влюбился онъ въ молодую двицу изъ знатнаго дома, Лауру Пеперара, впрочемъ, эта любовь не помшала ему скоро возвратиться въ Падую и снова приняться за свои занятія, въ которыхъ провелъ почти весь слдующій годъ. Узнавъ въ это время, что кардиналъ Эсте, которому онъ посвятилъ свою поэму Ринальдо, назначилъ ему должность при своемъ двор, и что его ждутъ въ Феррару къ 1-му декабря, онъ похалъ снова въ Мантуу, объявить о томъ отцу, прибывъ въ Мантуу, онъ опасно заболлъ, и болзнь удержала его въ Манту около году. Выздороввъ, онъ поспшилъ въ Феррару, и прибылъ туда 31 октября 1565 г. Съ этого дня начался для него длинный рядъ годовъ славы и страданіе.
Кардиналъ Эсте былъ родной братъ Феррарскаго герцога, Альфонса II, внука Альфонсэ, покровителя Аріоста. Нельзя не замтить любопытнаго обстоятельства, что двое изъ знаменитйшихъ итальянскихъ поэтовъ, себ на-бду, брошены судьбою въ сношенія съ двумя государями изъ одного и того-же дома.
Когда Тассо прибылъ въ Феррару, Альфонсъ, бывшій нрава надменнаго, тщеславнаго и сварливаго, готовилъ празднества и турниры для встрчи своей невсты, сестры императора Максимиліана II. Онъ вступалъ ужо во второй бракъ. Первая его жена была изъ ненавистнаго ему тосканскаго дома, и бракъ ихъ былъ несчастенъ. Новая супруга прихала черезъ нсколько нсдль, и пронята чрезвычайно великолпно. Молодой поэтъ былъ въ восторг отъ окружавшаго его великолпія, об сестры герцога и самъ герцогъ ласкали его, его Освобожденный ерусалимъ быстро подвигался, и онъ, несмотря на примръ Аріосто, намренъ былъ воспть въ своей поэм славу дома Эсте, въ чаду самолюбія и ожиданія смотрлъ онъ на герцога, отправлявшагося, подобно героямъ его поэмы, на помощь къ императору противу Турковъ, съ тремя стами дворянами въ полномъ вооруженіи, и въ богатыхъ, бархатныхъ, разноцвтныхъ мантіяхъ съ золотымъ шитьемъ.
Въ довершеніе счастія молодаго поэта, можетъ быть и для начала его разочарованія, онъ влюбился въ прекрасную Лукрецію Бендодіо, которая, впрочемъ, не отвчала кажется его любви, ибо вышла за какого-то Макіавелли. Въ числ его соперниковъ былъ Гвариии (впослдствіи соперникъ его въ пастушеской драм), который обвинялъ его въ томъ, что будто-бы онъ ухаживалъ за двумя женщинами въ одно время.
Гвариніево обвиненіе обыкновенно относятъ къ сестр герцога — Леонор, которой имя такъ романически вплели въ біографію Тасса, но изслдованія послдняго его біографа, ученаго профессора Розиви, доказываютъ, что Гварини намекалъ на Лауру Пенерару, его Мантуйскую богиню. Впрочемъ вашъ поэтъ не избгнулъ вліянія вольныхъ нравовъ Италіи, и влюбляясь досихъ-поръ боле воображеніемъ, нежели сердцемъ, воспвалъ всхъ и каждую, не исключая разумется и принцессъ. Чтобы снискать уваженіе всего прекраснаго пола вообще, по обычаю того времени, онъ выдержалъ всенародно въ продолженіе трехъ дней пятьдесятъ любовныхъ диспутовъ, которые очаровала его самого и прекрасныхъ слушательницъ, но вмст съ тмъ, возбудили противъ него много зависти и недоброжелательства.
Въ 1569 г. умеръ его отецъ, смерть его такъ огорчила сына, что онъ опасно заболлъ, однако-же продолженіе Освобожденнаго ерусалима, рчь, говоренная имъ при открытіи Феррарской академіи, бракъ Лукреціи, сестры Леоноры, и наконецъ, самое общество Леоноры, которая, будучи чрезвычайно слаба здоровьемъ, вела жизнь уединенную и любила бесду литераторовъ, мало-по-малу развлекли его горе, всего же боле поправила его поздка во Францію, совершенная имъ въ конц слдующаго года, случай доставило ему желаніе кардинала Эсте навстить родственника своего, Карла IX. Полагаютъ, что кардиналъ здилъ за тмъ, чтобы переговорить съ королемъ на счетъ раздоровъ, породившихъ немного спустя, рзню Вароломейской ночи.
Передъ отъздомъ, Тассо вручилъ одному изъ своихъ пріятелей документъ, который мы сообщимъ вполн, потому-что онъ очень любопытенъ, и можетъ объяснить часть его несчастій.
‘Такъ какъ жизнь ненадежна, и Всемогущему Богу можетъ быть угодно отнять ее у меня во время поздки моей во Францію, то я прошу синьора Эрколе Рондинелли, чтобы онъ въ случа моей смерти, взялъ на себя наблюденіе за исполненіемъ слдующихъ моихъ желаній:
‘Во-первыхъ, что касается моихъ сочиненій: я желаю, чтобы вс мои любовные сонеты и мадригалы, были собраны и напечатаны, т же, любовнаго или другаго содержанія, которые я писалъ кому-либо изъ своихъ друзей, я прошу положитъ со-мною въ гробъ, за исключеніемъ одного, начинающагося словами: ‘Or ehe l’aura mia dulce al trove spira’. Прошу также издать рчь, говоренную мною при открытіи Феррарской академіи, четыре книги о Героической поэзіи, послднія шесть псенъ Годфреда (Освобожденнаго ерусалима), и изъ первыхъ двухъ псенъ т станцы, которыя покажутся наимене несовершенными. Вс эти сочиненія должны, однако-же, быть подвергнуты разсмотрнію синьора Сципіона Гонзага, синьора Доменика Веніеро, и синьора Баттиста Гварини, которые, я увренъ, не откажутся отъ этого труда въ память моей искренней къ нимъ дружбы.
‘Предупреждаю ихъ притомъ, чтобы они безпощадно выключали и обрзали все, что покажется имъ ошибочнымъ или излишнимъ. Въ отношеніи вставокъ или измненій, я желалъ бы, чтобы они поступало осторожне, тмъ боле, что поэма во-всякомъ случа останется несовершенною. Что касается прочихъ моихъ сочиненіи, если синьоръ Рондинелли и прочія вышеприведенныя лица найдутъ между ними что-либо достойное печати, то пускай поступятъ по своему усмотрнію.
‘Въ отношеніи прочаго моего имущества, я желаю, чтобы то, что я отдалъ въ залогъ Аврааму — въ двадцати пяти лирахъ, и семь кусковъ обоевъ, находящихся также залогомъ у синьора Асканіо, въ тринадцати скуди, равно и все, что найдется въ моемъ дом, было продано, и чтобы излишекъ отъ выручки былъ употребленъ на высченіе слдующей надписи на гробницъ моего отца, покоющагося въ церкви св. Павла. Въ случа же, если бы въ исполненіи моихъ желаній встртились какія-либо затрудненія, а прошу синьора Эрколе обратиться къ великодушію милостивишей государыни Леоноры, въ участіи которой къ моей памяти, я немогу усомниться
‘Я, Торквато Тассо, писалъ эту записку въ Феррар, 1570 г.’
Мы будемъ еще имть случай поговорить объ этомъ завщаніи, теперь замтимъ только, что и тутъ уже замтны его безпорядочность въ денежныхъ длахъ и увренность въ добромъ расположеніи принцессы.
Тассо былъ представленъ Французскому королю, какъ пвецъ Французскаго героя, и побдъ христіанъ. Карлъ самъ былъ одаренъ довольно замчательнымъ поэтическимъ талантомъ, онъ такъ обласкалъ поэта, что тотъ, въ своей простодушной самоувренности, сталъ даже мшаться въ дла, и осуждать Французское правительство, за излишнее снисхожденіе къ гугенотамъ, не предвидя замысла, крывшагося подъ этимъ снисхожденіемъ. Этой неловкой выходк приписывалъ онъ послдовавшую вскор за тмъ размолвку свою съ кардиналомъ, принудившую его возвратиться въ Италію. Кардиналъ вроятно только того и желалъ, ибо по призд въ Феррару, Тассо очень милостиво принятъ въ службу герцога, съ жалованьемъ, по пятнадцати золотыхъ скудо въ мсяцъ, и съ освобожденіемъ отъ всякихъ опредленныхъ обязанностей, чтобы не стснять его въ литературныхъ занятіяхъ. Бальзакъ увряетъ, что во-время пребыванія своего при Французскомъ двор, Тассо былъ такъ бденъ, что не разъ случалось ему занимать у пріятелей по одному экю, и что онъ выхалъ въ томъ же плать, въ которомъ прихалъ. Нельзя слпо врить словамъ остряка о сказочника по ремеслу, однако-же оно очень немудрено съ безпечностью, которую Тассо наслдовалъ отъ отца,
Тассу, казалось, открывалась спокойная и счастливая жизнь, Онъ былъ свободенъ отъ всякихъ заботъ, былъ при деньгахъ, пользовался почестями, къ которымъ былъ довольно склоненъ, занимался исправленіемъ своего Освобожденнаго ерусалима, написалъ свою прекрасную пастушескую драму Аминту, которая представлена при двор герцога въ присутствіи многочисленнаго и знатнаго общества. Сестра герцога Лукреція, принцесса Урбинская, ревностная покровительница поэта, потребовала его къ себ въ Пезаро для прочтенія новой драмы, въ слдующій же карнавалъ она представлена съ огромнымъ успхомъ про двор ея свекра. Въ этомъ сочиненіи есть очень любопытное мсто, показывающее, что уже въ это время, въ чалу почестей и милости, онъ начиналъ уже разочаровываться въ своихъ мечтахъ о придворной жизни, но надо замтить, что пастухъ Тирсисъ, изображающій его самого, только хвалитъ своего царственнаго покровителя я придворную жизнь, осужденіе же онъ влагаетъ въ уста друга — пастуха, Мопса (какъ полагаютъ, Сперони), въ вид совтовъ и предостереженія, Мопсъ между прочимъ длаетъ такіе ясные намеки на Альфонса, что нельзя сомнваться въ значеніи его совтовъ, и можно полагать, что они не остались безъ вліянія на расположеніе его покровителя, несмотря на окружавшія ихъ хвалы и лесть.
Лтомъ, 1574 года, герцогъ Феррарскій отправился въ Венецію поздравить преемника Карла IX, возвращавшагося изъ Польши, Тассо похалъ съ нимъ, и, пользуясь этомъ случаемъ, сталъ искать издателя для своей поэмы, подходившей къ концу. Вс писатели того времени старались печатать свои сочиненія въ Венеціи, потому-что венеціанское правительство не обезпечивало книгъ, печатанныхъ въ другихъ городахъ. Однако-же продолжительная, хотя и неопасная болзнь Тассо, опять отсрочила на-годъ окончаніе его труда. Наконецъ, онъ его кончилъ, и казалось, что ему оставалось уже только покоиться на лаврахъ.
Но Тассо уже чувствовалъ безпокойство, сопровождающее необыкновенныя души, и къ несчастью, недовольно былъ твердъ, чтобы бороться съ нимъ. Онъ былъ чрезвычайно раздражителенъ, и склоненъ къ сильнымъ припадкамъ хандры, онъ немогъ хладнокровно переносить зависть, насмшка бсила, злобная критика огорчала его. Самое счастіе развивало въ немъ зародышъ подозрительности. Творецъ Армады и Освобожденнаго ерусалима сталъ находить, что оказываемое ему уваженіе не равнялось его заслугамъ, о въ то же время гоняясь съ какимъ-то болзненнымъ рвеніемъ за похвалами и судомъ, онъ не только охотно читалъ свои рукописныя сочиненія во всхъ обществахъ, но, чтобы снискать благорасположеніе папской ценсуры, послалъ свою поэму въ Ромъ на разсмотрніе, тутъ, въ продолженіе двухъ лтъ ее безпощадно разбирали и бранили придворные ханжи и лицемры, ибо римскій дворъ въ это время былъ уже совсмъ не то, что въ Аріостово время.
Это новое огорченіе до такой степени усилило безпокойство Тасса, что онъ, приписывая вс свои неудачи пребыванію своему въ Феррар, ршился искать другаго убжища, онъ думалъ, что въ другомъ мст ему легче было-бы умилостивить своихъ критиковъ. Однако же онъ не посмлъ открыть своего положенія Альфонсу, старался казаться довольнымъ, а между тмъ, подъ рукою писалъ о томъ къ другу своему Сципіону Гонзаг, бывшему въ это время уже прелатомъ при римскомъ дворъ, прося его быть осторожнымъ и не погубить его перепискою. Сципіонъ Гонзага, желая успокоить своего друга, и понимая, что ему никакъ нельзя было долго жить въ согласіи съ герцогомъ Альфонсомъ, сталъ ревностно хлопотать о пристройк его къ кому-нибудь изъ дома Медичи.
Къ несчастно, Альфонсъ наслдовалъ всю ненависть своего дома къ счастливому дому Медичи, нельзя не замтите при этомъ случа, что та же самая вражда, которая препятствовала Аріосту сойтись съ домомъ Медичи, была еще пагубнй для Хасса, она ввергла его въ самыя жестокія бдствія. Напрасно предостерегало его, и дружески и съ угрозою. Герцогиня Урбинская (Лукреція), умоляла его не вызжать изъ Феррары, говорила ему, что за нимъ наблюдаютъ, онъ самъ подозрвалъ, что письма его было вскрываемы, что очень вроятно, потому-что такъ было впослдствіи. Тассо ничего не слушалъ, и отправился въ Римъ. Сципіонъ Гонзага представилъ его кардиналу Фердинанду Медичи, бывшему впослдствіи герцогомъ Тосканскимъ. Фердинандъ предложилъ ему свое покровительство. На его щедрыя и милостивыя предложенія возбудили подозрніе поэта, видвшаго въ нихъ боле ненависти въ дому Эсте, нежели уваженія къ нему самому. Онъ отказался. Во все время пребыванія своего въ Рим, онъ огорчалъ и приводилъ въ недоумніе друзей, слушалъ критиковъ и бсился на нихъ, и ходилъ по церквамъ, чтобы показать, что любовныя сцены въ его ерусалим самое невинное дло, ибо ханжи начинали осуждать такое припутыванье любви къ священной войн.
Тассо воротился въ Феррару и для утшенія своего сталъ воспвать двухъ прекрасныхъ гостей, прибывшихъ ко двору Альфонса,— Элеонору Сантивале, незадолго передъ тмъ выведшую замужъ за графа Скандіано, и ея свекровь, Барбары Сансеверино, графини Сала. Онъ написалъ множество стиховъ въ честь той и другой, и въ особенности въ честь прелестныхъ устъ графина Скандіаво, она была второю изъ трехъ Элеоноръ, въ которыхъ, по словамъ Мансо, былъ влюбленъ Тассо. Нынче доказано, что третья вовсе не существовала, а ухаживаніе его за второю Леонорою можетъ сложить доказательствомъ, какъ мало было истинной страсти въ стихахъ его къ первой (принцесс Леонор), и вроятно ко всмъ прочимъ женщинамъ, бывшимъ при двор. Онъ питалъ, въ стихахъ, безнадежную любовь даже къ горничной молодой графини. И такія-то сонетныя любезничанія величаютъ изліяніями страстной души!
Тоска его скоро возобновилась, и онъ снова сталъ искать предлога выхать изъ Феррары, онъ сталъ просить мста исторіографа, надясь, что ему будетъ отказано. Но просьба его противъ ожиданія исполнена. Это обстоятельство навлекло на него неудовольствіе дома Медичи.
Въ такомъ положеніи вполн обнаружился слабый характеръ Тассо. Тоска довела его до раздражительности, почти граничившей съ безуміемъ, а обстоятельства еще боле усилили ее. Вдругъ онъ вообразилъ, что одинъ пріятель его, которому онъ давалъ ключь отъ своихъ покоевъ во дворц, какъ онъ самъ объясняетъ, для какой-то интриги, отворялъ комнату, гд были его бумаги. Тассо потребовалъ отъ него объясненія, и разгорячившись, далъ ему пощечину, оскорбленный, по словамъ Тасса, подкараулилъ его въ глухомъ мст, съ нкоторыми родственниками, и хотлъ его зарзать, но поэтъ, своею храбростью и ловкостью, обратилъ ихъ въ бгство.— Онъ подозрвалъ герцога одинъ день въ зависти, другой день въ желаніи сжечь его поэму, подозрвалъ слугъ, сомнвался даже въ врности друга своего Гонзаги. Ораціо Аріосто, племянникъ великаго Аріоста, написалъ въ честь ему похвальные стихи, онъ вообразилъ, будто они писаны за-тмъ, чтобы его одурачить, и поругаться надъ нимъ. Наконецъ онъ вбилъ себ въ голову, будто враги обвиняли его передъ Инквизиціею въ ереси. Словомъ, везд видлъ онъ вокругъ себя враговъ и предателей, страшился кинжала и яду, однажды, въ припадк бшенства, неизвстно, вслдствіе чего, онъ въ собственныхъ покояхъ герцогини Урбинской, бросился съ ножемъ на одного изъ ея служителей.
Узнавъ объ этомъ, Альфонсъ веллъ держать его въ его покояхъ, и отдать на попеченіе врача. Это происходило лтомъ 1577 г., на тридцать третьемъ году жизни нашего поэта.
Тассо былъ чрезвычайно огорченъ этимъ обращеніемъ, но переносилъ его съ покорностью, Альфонсъ, тронутый его горестью, взялъ его съ собою въ загородный свой дворецъ, Бельригуардо. Въ одномъ своемъ отчет объ этихъ обстоятельствахъ, Тассо говоритъ, что въ Бельригуардо герцогъ обходился съ нимъ какъ съ роднымъ братомъ, въ другомъ же мст, онъ обвиняетъ его въ томъ, будто-бы онъ хотлъ принудить его взнести на себя ложное обвиненіе и сознаться въ какихъ-то длахъ, которыя остались загадкою для потомства. Нкоторые писатели полагаютъ, что преступленіемъ его была любовь къ принцесс Леонор, а можетъ-быть и ея любовь къ нему, другіе думаютъ, что тутъ о любви и рчи небыло, и что герцога занимало только желаніе Тассо перенести свою службу и славу въ домъ Медичи. Третьи наконецъ считаютъ вс жалобы Тасса плодомъ его больнаго воображенія, и соглашаются съ первымъ его показаніемъ, что герцогъ обходился съ нимъ милостиво и ласково.
Нтъ сомннія, что Альфонсъ старался недопустить тайнаго печатанія Освобожденнаго ерусалима въ разныхъ городахъ Италіи, чего Тассо очень боялся, онъ силился также успокоить его на счетъ Инквизиціи, эти обстоятельства доказываются оффиціальными и другими документами, независящими ни отъ свидтельства третьихъ лицъ, ни отъ пристрастнаго показанія страдальца. Но Тассо почувствовалъ скоро такую тоску въ Бельригуардо, что просилъ позволенія удалиться на короткое время въ монастырь. Онъ провелъ нсколько дней въ Францисканскомъ монастыр, и эта жизнь показалась ему такою отрадою, что онъ носалъ къ герцогу о намреніи своемъ постричься въ монахи, но недолго продолжалось это спокойствіе, мысль объ Инквизиціи не оставляла его, онъ писалъ въ Римъ, прося, чтобы ему позволили явиться въ этотъ городъ, оправдаться отъ обвиненій враговъ. Онъ писалъ также къ двумъ своимъ друзьямъ, прося ихъ похлопотать объ исполненіи его просьбы, и присоединяя, что герцогъ разгнванъ на него вслдствіе неудовольствія великаго герцога Тосканскаго, который, какъ кажется, обвинялъ Тасса въ томъ, что онъ будто-бы передалъ Альфонсу его оскорбительные о немъ отзывы. Эта письма вроятно были перехвачены, обо найдены въ тайномъ архив въ Моден, единственномъ город, оставшемся въ рукахъ дома Эсте, такъ, что Альфонсъ, если не зналъ прежде этихъ оскорбительныхъ словъ, то узналъ ихъ изъ этихъ писемъ. Можно себ представить его досаду. Въ тоже время Тассо писалъ и къ нему о томъ же предмет, должно притомъ замтить, что въ письмахъ своихъ въ Римъ, онъ величаетъ Козьму Медичи великимъ герцогомъ, въ письмахъ же къ Альфонсу, называетъ его просто герцогомъ Флорентинскимъ. Извстію, какъ былъ взбшенъ Альфонсъ, когда папа далъ Козьм титулъ великаго герцога, тмъ боле взбсила его эта почесть въ письмахъ собственнаго своего служителя. Сверхъ того, Тассо имлъ почти ребяческое отвращеніе къ горькимъ лекарствамъ, и безпрестанно самыми умильными письмами просилъ, чтобы его не кормили ими. Герцогъ наконецъ запретилъ ему писать. Тогда Тассо, въ которомъ страхъ дурнаго обращенія дошелъ до высшей степени, воспользовался случайною слабостью присмотра, и тайно бжалъ изъ монастыря и изъ Феррару.
Несчастный поэтъ избиралъ для побга самыя уединенныя дороги, и направилъ путь въ Неаполитанское королевство, къ сестр. Онъ боялся погони, нуждался вроятно въ деньгахъ, вспомнивъ наконецъ его разстроенное здоровье, и страхъ Инквизиціи, можно себ представить, что онъ перенесъ въ долгомъ своемъ переходъ черезъ церковныя владнія и Абруцскія горы, до Неапольскаго залива. Для большей безопасности, онъ переодлся въ платье пастуха, онъ сначала такъ боялся даже своей сестры, не зная, помнитъ ли она его, что первое его свиданіе съ нею было тяжелымъ испытаніемъ. Коринлія Тассо, бывшая уже вдовою, жала съ двумя сыновьями въ Сорренто, съ какимъ мучительнымъ чувствомъ долженъ былъ несчастной бглецъ смотрть на мста, гд протекло его спокойное дтство. Онъ не открылся сначала сестр, явился къ ней, будто съ письмами отъ ея брата. Корнелія столько лтъ не видала брата, время, страданія и одежда такъ измнили его, что она его не узнала. Прочитавъ письма, она обратилась къ подателю, который долженъ былъ ей сообщить въ большей подробности вс опасности грозившія ея брату, если бы она не дала ему убжища. Онъ разсказалъ свои бдствія съ такимъ жаромъ, что нжная сестра лишилась чувствъ. Когда она пришла въ себя, незнакомецъ успокоилъ ее какъ могъ, и постепенно открылся ей. Корнелія приняла его съ братскою нжностью, исполнила вс его желанія, выдавая его знакомымъ за своего двоюроднаго брата, прохавшаго будто-бы изъ Бергамо въ Неаполь, по семейнымъ дламъ.
Дружба сестры, красота Сорренто, успокоили душу Тассо, но ненадолго, безпокойство его скоро возобновилось. Онъ боялся, что на смерть оскорбилъ герцога Феррарскаго, и съ обыкновеннымъ непостоянствомъ, пожелалъ возвратиться къ нему по той-же самой причин, по которой бжалъ отъ него. Онъ написалъ къ герцогу письмо, которое оставлено безъ отвта, герцогиня Урбинская также хранила молчаніе, одна Леонора отвчала, но отвтъ ея былъ неутшителенъ. Все это еще усилило его желаніе ршить свою участь. Онъ ршился отдаться снова въ руки герцога. Напрасно сестра уговаривала его оставаться, онъ отправился въ Римъ, въ конц осени, и немедленно явился къ агенту герцога, который, посовтовавшись съ Феррарскимъ посланникомъ, писалъ о томъ къ своему государю. Гонзага и кардиналъ Альбапо, не совтовали Тассу хать въ Феррару, они хотли, чтобы онъ довольствовался заочнымъ прощеніемъ, и возвращеніемъ задержанныхъ бумагъ своихъ о имущества, о чемъ они и писали самому герцогу. Альфонсъ въ отвт своемъ соглашался на вс ихъ просьбы, но говорилъ, что по случаю болзни герцогини Урбинской, въ рукахъ которой находились требуемыя бумаги, не можетъ прислать ихъ немедленно. Какъ-бы то ни-было, по бумаги не возвращены. Тассо въ тоск и страх ршился продолжать путь свой въ Феррару. Въ числ причинъ, влекшихъ его туда, могла быть и любовь, но изъ этого не слдуетъ, чтобы предметомъ этой любви была принцесса.— Тассо послалъ герцогу прошеніе о дозволеніи ему явиться въ Феррару, Альфонсъ далъ ему это позволеніе, но съ тмъ, чтобы онъ снова подвергся курсу леченія, присоединяя, что въ противномъ случа, онъ ршительно и навсегда изгоняется изъ его владній.
Въ Феррар Тассо принятъ чрезвычайно милостиво, чуть ее слишкомъ милостиво для спокойствія его души, ибо пріемъ этотъ внушилъ ему столько бодрости и смлости, что герцогъ счелъ необходимымъ нсколько сбить ее. Это возобновило прежнія подозрнія несчастнаго поэта, а непонятное удержаніе бумагъ его, только подтверждало его подозрнія. Чтобы разсять ихъ, онъ прибгнулъ къ вину и увеселеніямъ, которыя ввергли его въ тяжкую болзнь, и едва нестоили ему жизни.— Оправившись, онъ опять сталъ хлопотать о возвращеніи бумагъ, а еще боле — о своихъ поэмахъ, которыя, по мннію его, должны были занимать все человчество, несмотря на то, что Освобожденный ерусалимъ былъ извстенъ еще только въ рукописи, и что даже его Аминта небыла еще печатана. Феррарцы, не предвидя какою славою внчается имя Тасса въ потомств, и не желая поддерживать человка, задумавшаго стать соперникомъ ихъ соотечественника Аріоста, начали считать своего неаполитанскаго гостя не только умнымъ и жалкимъ, но и искательнымъ, нестерпимымъ энтузіастомъ. Дворъ однакоже показывалъ участіе къ своему пвцу, хотя Тассо и воображалъ, будто Альфонсъ намренъ сжечь его ерусалимъ. Альфонсъ, кажется, съ своей стороны боялся того же отъ самого Тасса. Такимъ образомъ, бумаги, между которыми былъ кажется и единственный чистый списокъ поэмы, небыли возвращаемы, и Тассо, въ новомъ порыв отчаянія, опять бжалъ изъ Феррары. Эта тайна удержанія бумагъ осталась странною загадкою для потомства.
Тассо сначала отправился въ Мантуу, но будучи недоволенъ пріемомъ, недолго тамъ оставался. Такъ же мало пробылъ онъ въ Урбино. Герцогъ Урбинскій былъ къ нему очень милостивъ, сестра герцога сама перевязывала ему рану. Но какъ ни восхитителенъ былъ врачъ, леченіе пугало его, онъ бжалъ въ Туринъ. Онъ не имлъ вида и притомъ былъ такъ бдно одтъ, что его не впустило въ городскія ворота’, къ счастью, онъ встртилъ одного литератора, видавшаго его при Феррарскомъ двор, онъ узналъ знаменитаго странника, ввелъ его въ городъ и представилъ маркизу Филиппу Эсте, зятю герцога Савойскаго, а потомъ и князю Карлу Эмануэлю Піемоатскому, который принялъ его чрезвычайно милостиво, и удержалъ при своемъ двор. Тассо снова ободрился, писалъ къ кардиналу Альбано о своемъ счастіи, сознаваясь, что былъ отчасти самъ виноватъ въ прежнихъ своихъ бдствіяхъ своимъ непостоянствомъ, и мечтательностію, кардиналъ отвчалъ ему самымъ дружескимъ письмомъ, полнымъ добрыхъ совтовъ. Вс надялись, что онъ наконецъ успокоится. Но онъ опять обманулъ надежды друзей, какая-то невдомая сила влекла его въ Феррару. Онъ опять просилъ у Альфонса позволенія воротиться къ нему, Альфонсъ далъ позволеніе, но на боле тяжелыхъ еще условіяхъ противъ прежняго. Несмотря на то, въ начал 1579 г. Тассо былъ снова въ Феррар, и восхищался блестящимъ създомъ со всхъ концовъ Италіи, по случаю третьяго бракосочетанія герцога (съ принцессою Мантуйскою). Онъ вообразилъ, что при этомъ случа, онъ не можетъ ни въ чемъ получить отказа отъ жениха, котораго онъ славилъ и воспвалъ.
Но то самое обстоятельство, отъ котораго онъ ждалъ счастія, было ближайшею причиною всхъ его бдствій. Бракосочетаніе Альфонса совершилось на слдующій день, по прибытія Тасса, поэтому ему нкогда было думать о поэт. Принцессы также мало обращали на него вниманія, никто не заботился о немъ. Онъ просилъ возвращенія задержанныхъ бумагъ, но безъ успха. Это возобновило его тоску, онъ сталъ жалть, что прохалъ въ Феррару, видлъ вокругъ себя не только пренебреженіе, во даже насмшки, наконецъ, тоска его обратилась въ бшенство. Онъ явно бранилъ герцога въ самыхъ неумренныхъ выраженіяхъ, проклиналъ его и весь его домъ, отрекался отъ всего, что когда-либо говорилъ или писалъ въ похвалу кого-либо изъ этого дома, называлъ его и весь дворъ его собраніемъ неблагодарныхъ трусовъ и мерзавцевъ. Эта выходка дошла до герцога и слдствіемъ ея было заключеніе несчастнаго поэта въ госпиталь св. Анны, назначенную для призрнія неимущихъ и умалишенныхъ, здсь онъ пробылъ боле семи лтъ. Это несчастное происшествіе было въ март 1579 года.
Этотъ ударъ такъ поразилъ Тасса, что онъ въ первое время могъ только жаловаться и умолять, чтобы его освободили. Герцогъ отвчалъ, что ему должно сперва вылечиться, тотъ же отвтъ получалъ онъ на вс послдующія свои просьбы. Бдный страдалецъ обращался ко всмъ своимъ друзьямъ, ко всмъ принцамъ и великомъ людямъ, прося ихъ заступиться за него, иногда даже винилъ герцога въ письмахъ къ друзьямъ, которыя вроятно были вскрываемы, но онъ умолялъ его, льстилъ ему впродолженіе семи лтъ, безъ всякаго успха. Наконецъ, воображеніе его стало дйствительно разстроиваться, ему не только являлись виднія, даже слышались небывалые звуки, но онъ даже воображалъ, что къ нему ходитъ какой-то чертенокъ, что имъ владютъ колдуны. Чертенокъ кралъ его добро, а колдуны не давали ему выздоровть. Подобно Бенвенуто Челлини, явилась ему однажды Богородица во всей своей слав, онъ надался на-ночь, чтобы уснуть, иначе онъ во всю ночь не смыкалъ глазъ. Иногда казалось ему, будто онъ падалъ съ лошади. ‘Сжальтесь надо-мною, писалъ онъ одному изъ своихъ друзей, разсказывая ему свое положеніе, я страдаю отъ несправедливости свта.’
Врачи совтовали ему не пить вина, онъ отвчалъ, что не можетъ обойтись безъ него, хотя впрочемъ готозъ былъ употреблять его умренно. Дйствительно, ему нужно было чего-нибудь для подкрпленія его противъ самыхъ врачей, которые истощали его силы своими лекарствамо, и ее могли поддерживать ихъ воздухомъ и свободою. Смшно и въ то же время больно читать, какъ онъ, то возстаетъ противъ врачей, закармливавшихъ его лекарствами, то покоряется имъ, и проситъ только, какъ ребенокъ, чтобы лекарство было нетакъ горько. Одно только воображеніе спасло его отъ желанія разбить себ лобъ объ стну.
Сочиненіе было единственнымъ утшеніемъ Тасса въ его заключеніи, геній его доставлялъ ему подарки отъ государей, деньги отъ издателей, и вооружалъ его твердостью противъ критиковъ. Во время его заключенія печатанъ былъ въ первый разъ его Освобожденный ерусалимъ, но къ крайнему его огорченію, съ подложнаго и искаженнаго списка. Несмотря на то, поэма возбудила всеобщій восторгъ, который обновилъ его силы, и когда за этимъ восторгомъ послдовали жаркія возраженія и осужденія враговъ, бдный, больной узникъ удивилъ и взбсилъ всхъ своихъ хулителей своими спокойными и глубокими разсужденіями о поэзіи и философіи. Споры, возбужденные появленіемъ его поэмы, не только не повредили ему, какъ обыкновенно утверждаютъ, но напротивъ, развлекли его, и внушили ему сознаніе собственныхъ силъ о славы. Трудъ сталъ для него утшеніемъ, и никогда не владлъ онъ такъ мастерски перомъ. Почти, невроятно сколько томовъ онъ написалъ среди мученій неволя, болзни и лекарствъ. Письма его къ друзьямъ, составятъ огромный томъ, письма къ критикамъ, другой, сонеты и оды, третій, разговоры по образцу Платоновыхъ, еще два. Можетъ быть добрая половина всего, что онъ оставилъ, писана въ госпитал св. Анны. Сверхъ того, онъ много читалъ, напримръ, для разсужденій своихъ объ Освобожденномъ ерусалим, онъ долженъ-былъ читать все, что было написано по этому предмету въ его время. Но прискорбно читать его поэмы и письма, какъ часто бывали они писаны изъ-за денегъ въ хвалу недостойныхъ лицъ! въ письмахъ его безпрестанно видишь вс его мелкія нужды, его мелкія страданія! то онъ стуетъ на невозвращеніе книги, на неприсылку общаннаго подарка, то проситъ книгъ, блья. Онъ благодаритъ за посщенія, за почтительныя письма, за лакомства, и незнаетъ куда даваться съ присылаемыми ему плохими сонетами и похвальными одами, въ то же время онъ не упускаетъ ни одного случая просить о выхлопотаніи ему свободы. Иногда не можетъ онъ скрыть отъ герцогскихъ служителей своего презрнія къ тирану. Альфонсъ превосходилъ самого Тасса въ страсти къ великолпію и къ лести, и какъ часто несчастный поэтъ трунитъ надъ его слабостью къ титламъ. Въ письм къ управителю герцога, онъ говоритъ напримръ: ‘Прошу васъ, если моему пресвтлйшему, всемилостивйшему и непобдимйшему государю-герцогу угодно держать меня въ тюрьм, возвратить мн небольшія мои пожитки, которыя его непобдимйшее, всемилостивйшее, пресвтлйшее высочество изволилъ мн общать.’
Но такіе примры веселости, или, можетъ быть горькаго отчаянія, рдко, есть между прочими его сочиненіями, шутливый сонетъ къ кошк, которымъ онъ проситъ ее одолжать ему своихъ глазъ, чтобы писать ночью, вроятно онъ по какому-нибудь случаю оставался безъ огня, ибо ему неотказывзли въ свчахъ. Обыкновенно же онъ говоритъ о своихъ страданіяхъ совсмъ другимъ языкомъ, проситъ друзей сжалиться надъ нимъ, просить за него, приписывать его проступки болзни, жалуется на слабющую память, признается, что онъ подверженъ временному разстройству умственныхъ силъ, въ чемъ прежде его несправедливо обвиняли враги.
Но вс его попытки были тщетны, Альфонсъ не отвчалъ ни ему, ни ходатайствовавшимъ за него.
Причины этого долгаго и безчеловчнаго заключенія Тасса до-сихъ-поръ приводятъ въ недоумніе всхъ писателей. Обыкновенно разсказываютъ, что Тассо былъ влюбленъ въ принцессу Леонору, а можетъ быть и былъ любимъ ею, и что братъ, ея хотлъ наказать его дерзость. Такъ думалъ первый біографъ Тасса, Мансо, бывшій его другомъ въ послдніе годы его жизни, а отъ Мансо это мнніе разошлось по всей Европ. Монтанъ, видвшій Хасса, въ госпитал, приписываетъ его положеніе напряженію воображенія и ума, и противуположностямъ его характера, но на слова Монтаня нельзя слишкомъ полагаться, потому-что онъ говоритъ, напримръ, будто Тассо уже не помнилъ ни себя, ни своихъ сочиненій, что совершенно несправедливо.— Муратори, бывшій въ служб дома Эсте въ Модео, приводитъ анекдотъ, разсказанный ему однимъ старикомъ, знавшимъ современниковъ Тасса, будто Тассо, находясь однажды въ обществ съ герцогомъ и его сестрою, подошелъ къ принцесс, чтобы отвчать на ея вопросъ, и въ ультра-поэтическомъ восторг, поцловалъ ее, будто герцогъ, обратясь къ свит, сказалъ: ‘Какъ жаль, что такой великій человкъ сошелъ съ ума’, и тотчасъ веллъ посадить его въ домъ съумасшедшихъ, но Муратори и не признаетъ и не отвергаетъ этого обстоятельства. Тирабоски сомнвается въ справедливости анекдота, и полагаетъ, что Альфонсъ заключилъ его, потому-что боялся какого нибудь несчастія отъ его болзненной раздражительности. Серасси, посвятившій свою біографію Тасса принцесс изъ дома Эсте, ненавидвшей Тасса, ршительно отвергаетъ вс прочія мннія, и приписываетъ заключеніе Тасса его дерзкимъ отзывамъ о герцог. Вс новйшіе писатели: Женгене, Фосколо, Сисмонди, и въ особенности Розиви, раздляютъ мнніе Мансо, и силятся всми средствами доказать, что причиною заключенія Тасса была любовь его къ Леонор.
Не отвергая возможности и почти вроятности любви Тасса къ Леонор, мы должны однако же сознаться, что несмотря за вс свои старанія, не могли отъискать не одного Факта въ подтвержденіе этого предположенія, т же факты, на которыхъ основываются эти писатели, ровно ничего не доказываютъ. Стихи Тасса, въ которыхъ говорится о любви, могутъ такъ же легко относиться къ Леонор, какъ и ко всякой другой, т же въ его сочиненіяхъ, которыя явно относятся къ ней, нисколько не говорятъ о любви, а просто — о дружб, объ уваженіи, но изъ того, что она уважала перваго поэта своего времени, и питала къ нему дружбу, нельзя еще заключать, чтобы они другъ въ друга были влюблены. Человкъ, побитый имъ на улиц, за то, что читалъ его бумаги, могъ въ нихъ найти множество другихъ тайнъ, кром любовныхъ, слуга, на котораго Тассо напалъ съ ножемъ, опять могъ не имть ничего общаго съ этою тайною, сонеты, которые Тассо просилъ похоронить съ нимъ, намъ неизвстны, но почему же имъ было непремнно относиться къ Леонор? По смерти Леоноры, бывшей во время его заключенія, вс поэты оплакивали ее въ стихахъ, Тассо одинъ молчалъ: и молчаніе его приписываютъ сил его любви! Можетъ-быть и такъ, но можетъ быть и напротивъ! это ровно ничего не доказываетъ.
Впрочемъ, очень вроятно, что Тассо, сочиняя любовные стихи всмъ женщинамъ при двор, не оставилъ безъ вниманія и принцессы, немудрено даже, что онъ, по своей самонадянности, позволялъ себ передъ нею такія вольности, которыхъ Альфонсъ помогъ терпть. Но все это одн возможности, которыхъ дйствительность ничмъ недоказана. Въ одномъ только нтъ никакого сомннія: что Тассо говорилъ и писалъ дерзкія, оскорбительныя рчи о герцог, и что онъ желалъ перейти въ службу къ враждебному ему дому, что онъ утверждалъ, будто его сначала выдавали за съумасшедшаго только изъ угожденія герцогу, и что наконецъ, тяжкое заключеніе произвело въ немъ дйствительное кроткое съумасшествіе. Альфонсо помогъ простить оскорбленій Тасса, и держалъ его въ заключеніи частью изъ мести, частью же потому, что незналъ куда съ нимъ дваться для своей и для его собственной безопасности. Ему прежде неставало щедрости, чтобы обезпечить нужды своего пвца, и ловкости, чтобы внушить ему почтеніе, теперь неставало ему твердости и увренности въ своихъ заслугахъ, чтобы оставлять безъ вниманія его упреки. Тассо съ другой стороны былъ также слабъ въ житейскихъ длахъ, не умлъ покориться обстоятельствамъ, и но умлъ ршительно свергнуть съ себя иго,— безпрестанно колебался, искалъ себ подъ рукою новаго покровителя, и въ то же время льстилъ старому, Такіе два характера немогли долго ладить между собою, при первомъ случа Альфонсъ положилъ конецъ этому неловкому положенію, засадивъ поэта на семь лтъ въ домъ съумасшедшихъ.
Въ Феррар показываютъ какой-то склепъ, въ которомъ будто-бы содержался Тассо, это несправедливо. Но онъ довольно много страдалъ отъ обращенія настоятеля гошпиталя, Агостина Мости, того же самого, который воздвигъ памятникъ Аріосту, полагаютъ обыкновенно, что энтузіазмъ его къ Аріосту и былъ причиною нелюбви его къ Тассу, самъ же Тассо приписывалъ его обращеніе тайнымъ приказаніямъ. Племянникъ его, Джуліо Мости, очень полюбилъ бднаго страдальца, и всми средствами старался утшать и ободрять его.
Наконецъ наступилъ часъ освобожденія. Лтомъ 1585 г., донъ-Винчендзо Гонзага, принцъ Мантуйскій, родственникъ Тассова друга Сципіона, прохалъ въ Феррару поздравить Альфонса съ женитьбою его наслдника. Раздляя уваженіе своего двора къ Тассу, онъ вырвалъ у Альфонсэ позволеніе взять его съ собою, но долженъ былъ общать не выпускать его изъ Мантуи. Секретарь Тосканскаго посольства, Антоніо Константини, часто извщавшій Тасса въ гошпитал, пошелъ приготовить его къ счастливому извстію. Тассо столько уже разъ обманывался въ своихъ надеждахъ, что едва врилъ своему счастію.
Нсколько дней спустя, его постилъ самъ принцъ, разговаривалъ съ нимъ очень ласково, просилъ написать стихи на данный предметъ, и сказалъ, что отправляясь обратно въ Мантуу, возьметъ его съ собою. Тассо не смыкалъ глазъ во-всю ночь, писалъ заказанные стихи, и на слдующій день послалъ ихъ въ письм къ Константину котораго просилъ не давать принцу забыть общаніе. Принцъ не забывалъ его, дня черезъ два отдано приказаніе освободить Тассе, и онъ выпущенъ изъ гошпиталя. Заключеніе его продолжалось семь лтъ, два мсяца и нсколько дней.. Недли дв ждалъ онъ отъзда принца, и жилъ все это время у Константину не являясь ни къ кому, даже ни къ герцогу, который впрочемъ, не звалъ его, и едва ли желалъ съ нимъ видться, хотя Тассо впослдствіи и воображалъ, что обидлъ его, не явившись благодарить его проститься съ нимъ. Въ половин юля 1586 г. онъ навсегда выхалъ изъ Феррары.
Въ Манту ждалъ Тасса самый лестный и милостивый пріемъ, какого онъ могъ желать. Старикъ герцогъ, другъ и покровитель его отца, приготовилъ для него хорошее помщеніе во дворц, принцъ одарилъ его нарядами, принцеса и ея свекровь была жаркими почитательницами его произведеніи, придворные ласкали его, онъ даже не могъ нахвалиться на столъ и вина, и былъ доволенъ врачемъ, не терзавшимъ его горькими лекарствами.
Нкоторое время Тассо былъ доволенъ своею участью: исправлялъ свои прозаическія сочиненія, докончилъ трагедію Торисмондо, начатую за нсколько лтъ, переписывался съ разными владтелями, докончилъ и издалъ эпическую поэму, начатую отцомъ. Тассо чрезвычайно чтилъ память отца, каждая счастливая минута его жизни соединялась въ ум его съ мыслью объ отц, въ конц отрывка ‘О del grand’ Apennоno,’ изъ котораго мы уже приводили трогательное воспоминаніе его о матери, онъ немене трогательно ороситъ у отца прощенія въ томъ, что потревожилъ духъ его своими земными страданіями. (*)
(*) ‘Padre, о buon padre, die dal ciel rimiri,
Egro e morlo Ir piansi, e ben tu il sai,
Egemendo scaldai
La iomba e il letto. Or che negli altri giri
Tu godi, а le si deve onor, non lutto:
А me versato il mio dolor sia tiilto.’
‘Отецъ, добрый отецъ, взирающій на меня съ неба, ты знаешь, сколько я оплакивалъ тебя, больнаго и мертваго, какъ я орошалъ слезами твой одръ и твою могилу. Нын же, когда ты наслаждаешься счастіемъ въ лучшемъ мір, я обязанъ теб благоговніемъ, а не печалью. Да обратится же на меня одного все мое горе!’
Къ несчастію, Тассо не могъ долго наслаждаться покоемъ, черезъ нсколько мсяцовъ онъ соскучился въ Манту, онъ снова вообразилъ, что его не довольно уважаютъ, стовалъ на герцога, которому нкогда было много имъ заниматься, сердился на вельможъ, не позволявшихъ, чтобы его ставили наравн съ ними {Non posso viver in cilla, ove tultr inobili, о non mi concedono i primi luoghi, о alnieno non si conlenlino che la cosa in quel che apparliene а quesle esteriori dimostrazioni, vada dal pari. Opere, vl. 15 p. 155.}, наконецъ, прискорбно ему было не имть права выходить изъ города, и всегда быть подъ присмотромъ слуги. Однако-же онъ терплъ цлый годъ, принцъ, сжалившись надъ нимъ, позволилъ ему хать къ своимъ родственникамъ въ Бергамо, а одинъ изъ его родственниковъ, Каваліере Тассо, прислалъ за нимъ лошадей.
Съ мсяцъ прожилъ онъ въ прекрасномъ помстьи, до сихъ поръ принадлежащемъ Фамиліи Тассо, въ дом своего отца, и думалъ тутъ найти счастіе, но не прошло мсяца, какъ тоска снова погнала его въ Мантуу, гд ему опять не ужилось боле двухъ мсяцевъ.
Изъ Мантуи, несмотря на совтъ друзей, онъ отправился черезъ Лоретго въ Римъ, надясь получить мсто при пап, во суровый Сикстъ V не обратилъ на него никакого вниманія, и онъ слдующею же весною отправился въ Неаполь обнять сестру и отъискивать приданое матери и конфискованное имніе отца.
Неаполитанцы съ восторгомъ приняли поэта, по сестра его была уже въ могил, отцовскаго имнія онъ не получилъ, а приданое матери получилъ уже слишкомъ поздно, Непроживъ году въ Неапол, онъ воротился въ Римъ. Въ Неапол приобрлъ онъ друга, столь же нжнаго и преданнаго, какъ Константиви, этотъ другъ былъ біографъ его, Джіамбаттиста Мансо, маркизъ ди-Вилла. Подъ вліяніемъ прекраснаго климата и нжныхъ попеченій новаго своего друга, Тассо сталъ другимъ человкомъ, забавлялся охотою, музыкою, любилъ посщать сельскіе праздники, виднія его не прекращались, но приняли отпечатокъ не раздраженнаго страданіями воображенія, а тихой грусти. Онъ совсмъ забылъ страхъ Инквизиціи, такъ что уже уврялъ Мансо въ дйствительности духа, разговаривающаго съ нимъ въ сочиненіи его Посланникъ, между тмъ, какъ прежде силился доказывать, что онъ былъ чистымъ произведеніемъ Фантазіи. Однажды онъ вызвался даже доказать его существованіе неврующему Мансо на дл, и среди дружеской бесды передъ каминомъ, ‘вдругъ обратилъ взоры къ окну.’ говоритъ Мансо, ‘о долго смотрлъ такъ пристально, что даже не отвчалъ мн, когда я назвалъ его по имени.’ Наконецъ, онъ сказалъ мн: ‘Смотри, мой духъ пришелъ побесдовать со мною, подними глаза, и ты увидишь истину.’ Я немедленно обратилъ глаза въ ту сторону, но ничего не видалъ, кром лучей солнца, падавшихъ въ комнату сквозь стекла. Между тмъ, какъ я осматривался вокругъ себя, Тассо завелъ съ этимъ невидимымъ существомъ весьма занимательный разговоръ. Я, правда, никого не видалъ и не слыхалъ — кром его самого, но онъ говорилъ, то вопросами, то отвтами, будто разсуждалъ съ другимъ лицомъ о какомъ-то весьма важномъ предмет. Изъ словъ Topквата я могъ часто догадываться о томъ, что говорилъ его собесдникъ, по не слыхалъ его рчей. Разговоръ ихъ былъ такъ возвышенъ и чудесенъ, и по возвышенности предмета, и по странности и оригинальности мыслей и оборотовъ, что я самъ былъ будто въ какомъ-то обаяніи, несмлъ ни прервать ихъ, ни спросить Тасса, гд же духъ, съ которымъ онъ бесдовалъ. Это продолжалось довольно долго, наконецъ, духъ ушелъ, по-крайней-мр должно было такъ заключать изъ словъ Торквато, который за-тмъ обратился ко мн, и сказалъ: ‘Теперь вроятно вс твои сомннія разсялись.’ — Напротивъ, отвчалъ я, они сильне чмъ когда-либо, я слышалъ много чудесныхъ рчей, но невидалъ того, что ты общалъ мн показать.— Онъ улыбнулся и сказалъ: ‘ты видлъ и слышалъ, боле, можетъ быть, чмъ — и остановился. Я побоялся распросить его ясне и разговоръ нашъ этимъ и кончился. Изо-всего этого я могу заключить только то, что уже говорилъ, что скоре онъ собьетъ меня съ толку своими видніями, мечтами, чмъ я успю разуврить его въ его истинныхъ или мечтательныхъ врованіяхъ.’
Во-время пребыванія своего въ Неапол, Тассо жилъ преимущественно въ Монте-Оливетскомъ монастыр. Въ Рим холодный пріемъ, а можетъ быть и различіе климата, возобновили его старую тоску, однако-же онъ опять нашелъ убжище въ монастыр, и принялся исправлять старыя свои сочиненія, и писать новыя. Съ этого времени, жизнь его стала безпрестаннымъ скитаніемъ съ одного мста на другое, соскучившись въ монастыр, онъ перебрался въ городъ, потомъ опять въ монастырь, ршился воротиться въ Мантуу, но приглашеніе герцога Тосканскаго привлекло его во Флоренцію. Побывъ нсколько мсяцевъ во Флоренціи, онъ возвратился въ Римъ, и потомъ назадъ въ Мантуу. Но даже ласки его освободителя, сдлавшагося въ то время уже герцогомъ Мантуйскимъ, не могли долго держать его на мст, онъ опять похалъ въ Римъ, а оттуда въ Неаполь, везд ему были рады, и везд находилъ онъ самый дружескій пріемъ, но нигд ему долго не уживалось, въ Неапол жилъ онъ поперемнно, то у адмирала князя Конка, то у Мансо, то въ монастыр Санъ-Северино. Черезъ нсколько мсяцевъ, онъ опять переселился въ Римъ и жилъ въ Ватикан у друга своего Чинтіо Альдобрандини, племянника папы Климента VIII, разстройство здоровья принудило его скоро воротиться въ Неаполь.— Онъ поселился въ монастыр Санъ-Северино, гд безпрестанно навщали его Мансо, Марини, бывшій впослдствіи главнымъ виновникомъ порчи итальянской поэзіи, и князь Беноза, извстный въ то время своимъ музыкальнымъ талантомъ. Князь Веноза такъ былъ восхищенъ мадригалами умирающаго поэта, что, по случаю бракосочетанія своего съ принцессою изъ дома Эсте, хотлъ помирить его съ герцогомъ Феррарскимъ, и Тассо, котораго все еще какая-то волшебная сила тянула на старое мсто жительства, и вроятно за тмъ, чтобы опять поссориться при первомъ случа, написалъ своему мучителю письмо полное покорности и раскаянія. Но Альфонсъ не хотлъ и слышать о немъ, поэтъ нанесъ ему самое жестокое оскорбленіе, передлавъ свой ерусалимъ, подъ именемъ Завоеваннаго ерусалима (Gerusalemme conquistata), и выбросивъ изъ него все, что прежде написалъ въ хвалу дома Эсте.
Между тмъ Тасса ожидала самая высшая изъ почестей, и въ тоже время новая насмшка судьбы. Кардиналъ Чинтіо Альдобрандини уговорилъ папу удостоить великаго поэта почести внчанія, онъ желалъ ея года за три, но въ это время, говоритъ Мансо, и не думалъ о ней, что очень естественно, ибо онъ чувствовалъ приближеніе смерти. Однако же онъ похалъ въ Ромъ. Обрядъ внчанія, по суровости зимы, былъ отложенъ до весны. Папа позаботился и о Финансовомъ его положеній, и назначилъ ему пенсію во сто скуди, въ то же время тяжба его съ родственниками матери кончилась въ его пользу и она обязались платить ему ежегодно двсти червонцевъ, кром значительной единовременной суммы. Но уже было поздно. Едва наступилъ день, назначенный для внчанія, Тассо почувствовалъ приближеніе смертнаго часа. Онъ просилъ, чтобы его перенесли въ монастырь св. Онуфрія, написалъ прощальное письмо къ Константини, и умеръ 25 апрля 1595 году, на 51 году жизни, крпко обнявъ распятіе, и говоря слабымъ голосомъ: ‘Въ руц Твоя, Господи!’
Судьба и по смерти его хотла посмяться надъ нимъ, обрядъ внчанія совершенъ надъ безжизненнымъ тломъ. Великолпная тога замнила саванъ, на голову ему возложили лавровый внокъ, толпы народу провожали его съ факелами изъ Капитолія въ церковь св. Онуфрія, гд его похоронили. Надъ могилою хотли поставить великолпный памятникъ, но онъ остался въ предположеніи, Мансо съ трудомъ выпросилъ себ позволеніе положить надъ нею простую каменную доску. Только черезъ восемь лтъ, Феррарскій кардиналъ, Бевилаква, воздвигъ памятникъ, существующій донын.
Характеръ Тасса, бывшій главнымъ источникомъ всхъ его бдствій, вполн выражается и въ его сочиненіяхъ. Отъ матери наслдовалъ онъ нжную, чувствительную, раздражительную душу, и соединилъ ее съ честолюбіемъ, и безпокойною фантазіею отца, отъ котораго перешла къ нему и небрежность въ денежныхъ длахъ, любовь, и стремленіе за славою и почестями, наполняли всю жизнь его, он же составляютъ главное содержаніе его поэзіи. Его Освобожденный ерусалимъ рядъ превосходныхъ эпизодовъ, въ которыхъ описываются поперемнно подвиги и любовь христіанскихъ рыцарей. Въ этомъ Тассо сходенъ съ прочими итальянскими эпическими поэтами, Пульчи, Боіардо, Аріосто, но онъ жилъ уже не въ такое время, когда вс смотрли на жизнь шутя, забавлялись турнирами и любовными интригами. Реформація имла сильное вліяніе на Италію, и это вліяніе вполн выразилось въ Тасс. Рядомъ съ рыцарскими похожденіями является у него великая цль, занимавшая все христіанство, освобожденіе Гроба Господня, съ лтами, этотъ серіозный взглядъ еще усилился, въ Завоеванномъ ерусалим, онъ старается по возможности очистить свою поэму отъ всего посторонняго, но этимъ онъ лишалъ ее главной ея прелести, Освобожденный ерусалимъ остался до-сихъпоръ однимъ изъ прекраснйшихъ эпическихъ произведеній католической Европы, а Завоеванный ерусалимъ и другая, позднйшая и еще боле строгая передлка, забыты почти немедленно по своемъ появленіи. Единство цли, разумется, потребовало отъ Тасса формы боле стройной, нежели форма Аристова, Тассо имлъ передъ глазами образецъ, хотя и неудачный, такой формы въ Освобожденной Италіи Триссино (Italia liberata). Триссино заимствовалъ ее у древнихъ, преимущественно у Виргилія, по его поэма, холодная и скучная, не могла дать ей хода въ литтератур Италіи, это дло предоставлено было Тассу, съ котораго начинается классицизмъ въ итальянской литератур.
Кром Освобожденнаго ерусалима, изъ Тассовыхъ произведеній до-сихъ-поръ, читаются Аминта и Сонеты.
Аминта, пастушеская драма, весьма занимательная, и полная поэзіи, несмотря на нкоторую неестественность и жеманность, неотлучную отъ этого рода поэзіи, исключительно принадлежащаго старинной литературъ Испаніи, Португалліо и Италіи. Въ Италіи съ нею могутъ поспорить разв только пастушескія драмы Бернардо Тассо, имющія передъ нею преимущество еще большей музыкальности стиха, и знаменитый Pastor fido Гварини.
Сонеты и прочія лирическія стихотворенія Тасса чрезвычайно многочисленны. По самому своему характеру, нжному, мечтательному, славолюбивому и раздражительному, Тассо долженствовалъ быть поэтомъ по преимуществу — лирическимъ. Въ самомъ Освобожденномъ ерусалим всего лучше мста чисто лирическія. Посл этого неудивительно, что. среди такой безпокойной жизни, онъ усплъ написать такую бездну лирическихъ стихотвореній, изъ которыхъ многія не уступаютъ лучшимъ стихотвореніямъ Данте и Петрарки. Въ особенности любопытны т, которыя относятся къ собственной его жизни, къ чувствамъ и страданіямъ его души. Въ этомъ же отношеніи любопытна его огромная переписка.
Прочія произведенія Тасса, какъ стихотворныя, такъ и прозаическія, совершенно забыты, даже въ его отечеств. И нельзя жалть о томъ, какъ ни уважать его геній, нельзя однако-же не сознаться, что его классическая трагедія, Торисмундъ, очень незанимательна, а поэма Сотвореніе міра (Sette Giornate), еще скучне, и что въ его философскихъ и критическихъ разсужденіяхъ, боле цитатъ о ссылокъ, нежели дла.