Дендизм и Джордж Бреммель, Барбе_д-Оревильи Жюль Амеде, Год: 1861

Критика
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Скачать в PDF

Барбэ д’Оревильи

ДЭНДИЗМЪ
и
Джорджъ Брэммель.

ПЕРЕВОДЪ
М. Петровскаго,

0x01 graphic

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ М. Кузмина.

МОСКВА
‘Альціона‘
1912

Il est plus difficile de plaire
aux gens de sang-froid que d’tre
aim de quelques mes de feu.
Trait de a Princesse (Indit)

ПРЕДИСЛОВЕ.

Какъ бы ни углублялъ самъ Барбэ д’Оревильи понятія ‘дэндизма’, говоря, что это не только искусство завязывать галстуки, какъ бы ни старались его поклонники и толкователи сдлать изъ его блестящей и парадоксальной книги катехизисъ индивидуальной психологіи,— тмъ не мене эта книга о мод, можетъ быть о мод внутренней, у о психологической манер ‘завязывать галстуки’, но своего рода ‘хорошій тонъ’ скоре для вншняго поведенія и вншняго мышленія цлаго литературнаго поколнія. Едва ли люди не литературы знали и оцнили эту книгу, примчательную, какъ документъ и какъ удивительный фейерверкъ парадоксовъ, словечекъ и изреченій. Мы не хотимъ нисколько умалить значеніе этой книги, говоря, что она — о мод, такъ какъ придаемъ послднему слову боле широкое значеніе. Mode, fashion, образъ жизни, уставъ, укладъ,— это все, что въ данный моментъ признается извстнымъ кругомъ общества за общепринятое, за надобное, за приличное. Всхъ бы поразило выраженіе: ‘У старообрядцевъ мода при начал службы длать семипоклонный началъ’, такъ же какъ: ‘По уставу при сюртук не полагается благо галстука’,— межъ тмъ какъ разница вся въ томъ, что первый обычай касается церковной практики и освященъ столтіями, а вторая подробность относится къ туалету и освящена лишь десятками лтъ или даже минутой,— но сущность ихъ одинакова. Нсколько такихъ минутъ запечатллъ въ своей книг о дэндизм и Барбэ д’Оревильи, внося много личнаго и отчасти творя моды, нежели ихъ документируя. Но не такъ ли поступалъ и Оскаръ Уайльдъ, часть афоризмовъ котораго нужно признать не за индивидуальныя утвержденія, а за мннія современнаго ему кружка эстетовъ. Въ этой области, какъ и во всякой другой, конечно, единичное и коллективное творчество разнятся другъ отъ друга, и то, что сегодня мнніе и парадоксъ д’Оревильи или Уайльда, не можетъ ли завтра быть параграфомъ общаго устава моды. И хотя Дэндизмъ имъ понимается какъ бунтъ индивидуальнаго вкуса противъ нивелировки и тиранніи моды, не служитъ ли этотъ самый протестъ извстной модой, уже имвшей прецеденты въ итальянскомъ ренесанс, гд вс одты по разному, ни одинъ человкъ не хочетъ быть похожимъ на другого и даже одна нога стремится разниться отъ другой цвтомъ?
Капризность и произвольность этой книги придаетъ ей особую остроту и привлекательность, можетъ быть нсколько уменьшая ея значеніе практическаго кодекса.
Какъ извстно, появленіе этой вещи имло мсто въ 1845 году наканун перелома, совершившагося въ творчеств Барбэ д’Оревильи, когда онъ вернулся къ католичеству и средневковью съ ихъ укладомъ, утварью и обстановкой, нсколько напоминая Рэскина и предвосхищая Гюисманса. Хотя на ряду съ католическими изслдованіями, онъ не оставляетъ и модныхъ хроникъ, написанныхъ истиннымъ дэнди. Его статьи, какъ его вншность, поведеніе, были проникнуты какимъ-то наивнымъ и трогательнымъ достоинствомъ, но мы должны признаться, что вполн понимаемъ улыбку современниковъ при вид этой пламенной и нсколько ходульной, романтически протестующей и наивной, непримиримой и дтски простой фигуры. Безусловно, предметъ, трактуемый въ ‘Дэндизм’,— подлинное достояніе искусства и большій, можетъ быть, нежели спортъ и военное дло, какая-то пятнадцатая муза (которыхъ вообще слишкомъ мало) — муза моды вдохновляла эту горячую, упрямую, можетъ быть нсколько смшную голову.
Барбэ д’Оревильи занималъ видное мсто въ переходной отъ романтизма (но въ проз, кром жестокостей В. Гюго и Е. Сю — не боле ли классическаго, нежели это принято думать?) къ натурализму и снова романтическому декадентству и символизму. Этимъ переходнымъ положеніемъ объясняется недостаточное признаніе этой самой по себ противорчивой, причудливой, вызывающей и обаятельной фигуры. Но зоркій глазъ суметъ примтить въ этой рдкости, ихтіозавр горячее сердце, простое и наивное, подлиннаго великаго поэта.

М. Кузминъ.

СЕЗАРУ ДАЛИ,
редактору
‘REVUE DE L’ARCHITECTURE’.

Дорогой Дали!

Семнадцать лтъ тому назадъ я писалъ Вамъ:
‘Пока Вы путешествуете, дорогой Дали, и пока память Вашихъ друзей не знаетъ, гд найти Васъ, вотъ нчто (я не смю сказать: книга), что будетъ дожидаться Васъ у Вашего порога. Это — статуэтка человка, который и не заслуживаетъ, пожалуй, ничего иного, кром статуэтки: достопримчательность быта и исторіи, мсто которой на этажерк вашего рабочаго кабинета.
‘Брэммель не принадлежитъ къ политической исторіи Англіи. Онъ соприкоснулся съ ней по своимъ связямъ, но не входитъ въ нее. Его мсто въ исторіи боле высокой, боле общей и боле трудной для написанія,— въ исторіи англійскихъ нравовъ, ибо политическая исторія не захватываетъ всхъ общественныхъ уклоновъ, а изучаемы должны быть вс. Брэммель былъ выраженіемъ одного изъ этихъ уклоновъ, иначе его вліяніе было бы необъяснимо. Описать его, изслдовать, показать, что вліяніе Брэммеля не было поверхностно, все же могло бы быть темой для книги, которую забылъ написать Бэйль (Стендаль) и которая соблазнила бы Монтескье.
‘Къ несчастью, я не Монтескье и не Бэйль, не орелъ и не рысь, но все же я старался разобраться въ томъ, на что многіе, конечно, не удостоили бы потратить объясненій. Что я увидлъ, я и предлагаю Вамъ, дорогой Дали. Вамъ, который чутокъ къ изящному, какъ женщина и какъ артистъ, и который отдаетъ себ отчетъ въ его власти, какъ мыслитель, Вамъ хочу я посвятить этотъ этюдъ о человк, почерпнувшемъ свою славу изъ своего изящества. Если бы я написалъ этюдъ о человк, почерпнувшемъ славу изъ силы своего ума, то и тогда я смло могъ бы посвятить его Вамъ, обладателю столькихъ дарованій.
‘Примите же это какъ знакъ дружбы и какъ воспоминаніе о боле счастливыхъ дняхъ, когда мы видлись чаще, чмъ теперь.

‘Преданный вамъ
‘Ж. А. Барбэ д’Оревильи.

‘Пасси, вилла Beausjour. 19 сентября 1844 г.’
Такъ вотъ, мой другъ, въ этомъ посвященіи, которому уже семнадцать лтъ, я не измню сегодня ни одного слова, и это будетъ первый случай, когда семнадцать лтъ протекли, ничего не измнивъ.
Пусть оно останется неприкосновеннымъ, какъ дружба, которой оно было выраженіемъ и которая осталась между нами неизмнной, безоблачной и непрерывной. Я не всегда имлъ такую удачу въ дружб, какъ съ Вами, нетронутой временемъ колонной среди моихъ развалинъ! Семнадцать лтъ! Вамъ извстно, какъ этотъ презрнный Тацитъ, всегда несносный, ибо всегда правдивый, называетъ этотъ длинный рядъ дней, о которыхъ, быть можетъ, мн лучше было бы умолчать, если бы съ печалью о прожитомъ, дорогой Дали, я не соединялъ, по крайней мр, радостнаго права сказать, что я остался къ Вамъ тмъ же, какимъ я былъ вотъ уже столько лтъ, и, такъ какъ все въ этой книг фатовство, похвалиться моими неумирающими чувствами.

Ж. А. Барбэ д’Оревильи.

Парижъ, 29 сентября 1861 г.

ПРЕДИСЛОВЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНЮ.

Эта книга едва ли можетъ считаться вторымъ изданіемъ. Отпечатанная въ немногихъ экземплярахъ нсколько лтъ тому назадъ, она была роздана собственноручно немногочисленнымъ лицамъ, и такого рода малая и сокрытая ея гласность принесла ей счастье,— будетъ ли ей столь же благопріятной и та широкая, на которую ршаются теперь?.. Легкій шорохъ молвы, онъ, какъ женщины: настигаетъ, когда длаешь видъ, что отъ него бжишь. Въ этомъ дьявольскомъ мір лучшимъ средствомъ создать себ успхъ, быть можетъ, было бы организовать нескромныя разоблаченія тайнъ.
Но авторъ Не былъ столь глубокомысленъ, когда издавалъ эту бездлку. Въ то время его мало занимали слава и литературныя дла. О, еще бы! Онъ былъ занятъ иными нарядами, чмъ нарядомъ собственной мысли, и иными заботами, чмъ о томъ, чтобы его читали. Впрочемъ, надъ заботами тхъ дней онъ самъ теперь смется, ибо такова жизнь. Не вся ли она здсь, въ этой смн, возобновляющейся непрестанно, въ смн заботы и насмшки?..
Авторъ Дэндизма и Джорджа Брэммеля не былъ дэнди (и чтеніе этой книги достаточно ясно покажетъ почему), но онъ былъ въ той пор юности, которая побудила лорда Байрона сказать съ его меланхолической ироніей: ‘Когда я былъ красавцемъ съ вьющимися локонами’…, а въ т дни сама слава не перевсила бы на всахъ и одного изъ этихъ локоновъ. Итакъ онъ написалъ безъ авторскихъ претензій, у него были другія, будьте покойны, дьяволъ тутъ ничего не лишился. Онъ написалъ эту маленькую книжку единственно затмъ, чтобы доставить удовольствіе самому себ и тридцати лицамъ, своимъ неизвстнымъ друзьямъ, въ которыхъ нельзя быть слишкомъ увреннымъ, какъ нельзя безъ тщеславнаго фатовства похвалиться тмъ, что имешь тридцать друзей въ Париж, Такъ какъ у него не было недостатка въ фатовств, то онъ полагалъ, что ихъ иметъ, и дйствительно имлъ. Да будетъ ему разршено это высказать, ибо онъ сталъ скроменъ: онъ нашелъ себ тридцать читателей для своихъ тридцати экземпляровъ. Это не было Битвой Тридцати, это было сочувствіемъ Тридцати {Combat des Trente — поединокъ между тридцатью французскими и тридцатью англійскими рыцарями — одинъ изъ эпизодовъ войны 1341—1365 гг. Прим. переводчика.}.
Будь эта книга написана о чемъ-нибудь великомъ или о какомъ-нибудь великомъ человк, она, конечно, канула бы со своими тридцатью экземплярами въ то безмолвное невниманіе, которое подобаетъ великому и неуклонно платится ему мелкимъ, но она была написана о человк суетномъ и сходившемъ за самый законченный образецъ элегантной суетности въ обществ весьма требовательномъ. А въ свт каждый считаетъ себя элегантнымъ или стремится быть имъ. Даже т, что отказались отъ этой мысли, хотятъ все таки знать толкъ въ элегантности, и вотъ почему книгу читали. Глупцы, которыхъ я не назову, хвастались, что ее поняли, и я ручаюсь моему издателю, что они ее раскупятъ. Повсемстное фатовство! Фатовство, создавшее первый успхъ, создастъ и второй этой вещиц, на первой страниц которой была сдлана попытка написать дерзость: ‘О фат, фатъ для фатовъ’, ибо все служитъ зеркаломъ для фатовъ и эта книга тоже зеркало для нихъ. Многіе придутъ посмотрться въ него и расправить усы, одни — чтобы въ немъ узнать себя, другіе — чтобы сдлаться при помощи его… Брэммелями.
Правда, это будетъ безполезно. Брэммелемъ сдлаться нельзя. Имъ можно быть или не быть. Мимолетный властелинъ мимолетнаго міра, Брэммель иметъ свой смыслъ и свое божественное право на существованіе подобно другимъ королямъ. Но если въ послднее время заставили уличныхъ звакъ поврить въ то, что и они властелины, то почему бы и черни салонной не имть своихъ иллюзій подобно уличной черни?
Тмъ боле, что ихъ отъ этого излчитъ эта маленькая книжка. Они изъ нея увидятъ, что Брэммель былъ одной изъ самыхъ рдкихъ индивидуальностей, давшей себ единственно трудъ — родиться, но, чтобы развернуться, ей необходимо было еще преимущество чрезвычайно утонченной аристократической среды. Они изъ нея увидятъ, чмъ только надо обладать… и чего у нихъ недостаетъ, чтобы быть Брэммелемъ. Авторъ Дэндизма попытался это перечислить: т всемогущіе пустяки, при помощи которыхъ повелваютъ не одними только женщинами, но онъ хорошо зналъ, когда ее писалъ, что его книга, не книга совтовъ, и что Макіавелли элегантности были бы еще боле нелпы, чмъ Макіавелли политики…. которые нелпы уже въ достаточной мр. Онъ зналъ, наконецъ, что его книга заключаетъ лишь осколокъ исторіи, археологическій фрагментъ, которому мсто какъ рдкости на золотомъ туалетномъ столик фатовъ будущаго,— если у нихъ будутъ таковые, ибо прогрессъ, съ его политической экономіей и территоріальнымъ раздломъ, угрожающій сдлать изъ человчества расу жалкой дряни, если и не уничтожитъ фатовъ, то, весьма возможно, упразднитъ ихъ туалетные столики въ стил д’Орсэ, какъ нчто несообразное равенству и соблазнительное.
Во всякомъ случа, вотъ книга, какой она была написана, ничто въ ней не измнено, ничто не вычеркнуто. Въ нее только вонзили кое-гд одно или два примчанія.
Чопорная важность его времени, надъ которой авторъ Дэндизма нердко смялся, коснулась его не настолько, чтобы заставить смотрть на эту маленькую книжку, легкую по тону быть можетъ (къ легкости онъ стремился, она ему еще не надола), какъ на шалость своей молодости, за которую ему слдовало бы теперь извиниться. Какъ бы не такъ. Онъ готовъ даже, если бы довелось, утверждать передъ лицомъ самыхъ тупоголовыхъ изъ господъ Чопорныхъ, что его книга столь же серьезна, какъ и всякая другая историческая книга. Въ самомъ дл, что видимъ мы здсь при свт этой искорки?.. Человка съ его тщеславіемъ, общественную утонченность и воздйствія весьма реальныя, хотя и непостижимыя для одного только Разума, этого великаго глупца, но тмъ боле привлекательныя, чмъ трудне ихъ понять и въ нихъ проникнуть. А что можетъ быть значительне даже съ высшей точки зрнія людей наиболе отршившихся и отвернувшихся отъ міра, отъ его длъ и великолпія и наиболе презрвшихъ его пустоту и ничтожество?.. Спросите ихъ. Разв въ ихъ глазахъ вс виды тщеславія не имютъ одной цны, какое бы имя они ни носили и какъ бы жеманно они ни выступали? Если бы Дэндизмъ существовалъ въ эпоху Паскаля, онъ, который былъ Дэнди, насколько имъ можно быть во Франціи, разв не могъ бы написать его исторію, прежде чмъ вступить въ Port-Royal: Паскаль, разъзжавшій въ карет, запряженной шестерикомъ! А Рансэ, тоже тигръ по суровости, прежде чмъ углубиться въ джунгли Траппизма, быть можетъ, перевелъ бы намъ капитана Джесса {Предпослдній историкъ Брэммеля.}, вмсто того, чтобы переводить Анакреона, ибо Рансэ былъ тоже Дэнди, Дэнди-священникъ, что еще разительнй, чмъ Дэнди-математикъ, и замтьте, каково вліяніе Дэндизма: строгій монахъ, о. Жервезъ, біографъ Рансэ, оставилъ намъ очаровательное описаніе его восхитительныхъ костюмовъ, какъ бы давая намъ случай пріобрсти заслугу въ борьб съ искушеніемъ, поселеннымъ въ насъ жестокимъ желаніемъ ихъ надть.
Впрочемъ, это не значитъ, чтобы авторъ Дэндизма считалъ себя такъ или иначе Паскалемъ или Рансэ. Онъ никогда не былъ и не будетъ янсенистомъ и онъ не траппистъ… пока еще.

Ж. К. Барбэ д’Оревильи.

ДЭНДИЗМЪ И ДЖОРДЖЪ БРЭММЕЛЬ

I

У чувствъ бываетъ своя судьба. Есть одно среди нихъ, къ которому безжалостенъ весь міръ: это — тщеславіе. Моралисты заклеймили его въ своихъ книгахъ, даже т изъ нихъ, которые лучше всего показали, какое обширное мсто занимаетъ оно въ нашихъ душахъ. Свтскіе люди, тоже моралисты въ своемъ род, такъ какъ двадцать разъ на день имъ случается произносить свой судъ надъ жизнью, повторяли приговоръ, вынесенный книгами этому чувству, если имъ поврить, послднему изъ всхъ.
Можно угнетать чувства, какъ и людей. Правда ли, что чувство тщеславія — послднее въ іерархіи нашихъ душевныхъ чувствъ? Но пусть даже оно послднее, зачмъ презирать его, разъ оно тоже занимаетъ свое мсто?..
Но дйствительно ли оно послднее? Общественное значеніе чувствъ — вотъ что придаетъ имъ цнность, но что же иное въ ряду чувствъ бываетъ полезне для общества, чмъ эта безпокойная погоня за людскимъ одобреніемъ, чмъ эта неутолимая жажда рукоплесканій, которая въ великихъ длахъ зовется любовью къ слав, и тщеславіемъ въ малыхъ? Быть можетъ, любовь, дружба или гордость? Но и любовь въ тысяч своихъ оттнковъ и въ безчисленныхъ своихъ производныхъ, и даже дружба и гордость исходятъ изъ предпочтенія къ другому, или къ нсколькимъ другимъ, или, наконецъ, къ самому себ, и это предпочтеніе исключаетъ другія. Тщеславіе считается со всмъ. Если оно отдаетъ иногда предпочтеніе однимъ одобреніямъ передъ другими, то его особенность и его честь велятъ ему страдать, когда отказано хотя въ одномъ изъ нихъ, ему не спится на лож изъ розъ, когда одна изъ нихъ измята. Любовь говоритъ возлюбленному: ты мой міръ, дружба: ты мн довлешь, и нердко:— ты меня утшаешь. Гордость же, та безмолвна. Одинъ блестящій остроумецъ сказалъ: ‘Гордость — король одинокій, праздный и слпой, его діадема закрываетъ ему глаза’. Тщеславіе владетъ мене тснымъ міромъ, чмъ любовь, что достаточно для дружбы, того ему мало. Оно — королева въ той же мр какъ гордость — король. Но королева всегда окруженная свитой, всегда занятая и бдительная, и ея діадема — тамъ, гд она лучше всего ее украшаетъ.
Необходимо было высказать это, прежде чмъ заговорить о Дэндизм, этомъ плод чрезмрно гонимаго тщеславія, и о великомъ тщеславц Джордж Брэммел.

II

Когда тщеславіе удовлетворено и не скрываетъ этого, оно становится фатовствомъ. Таково достаточно дерзкое названіе, придуманное лицемрами, скромности, т.-е. всмъ свтомъ, изъ страха передъ истинными чувствами. И ошибкой было бы считать, какъ это, быть можетъ, принято, что фатовство есть исключительно тщеславіе, проявляющееся въ нашихъ отношеніяхъ къ женщинамъ. Нтъ, бываютъ фаты всякаго рода: фаты рожденія, состоянія, честолюбія, учености: Тюфьеръ — одинъ изъ нихъ, Тюркарэ — другой, но такъ какъ женщины занимаютъ видное мсто во Франціи, то тамъ подъ фатовствомъ привыкли разумть тщеславіе тхъ, что имъ нравятся и что считаютъ себя неотразимыми. Однако это фатовство, общее всмъ народамъ, у которыхъ женщина играетъ какую-нибудь роль, совсмъ не то, что вотъ уже нсколько лтъ длаетъ попытку привиться въ Париж подъ именемъ Дэндизма. Первое есть форма тщеславія человческаго, всеобщаго, второе — форма тщеславія очень и очень особеннаго — тщеславія англійскаго. Все человческое, всеобщее иметъ свое имя на язык Вольтера, но что не таково, должно быть внесено извн въ этотъ языкъ. И вотъ почему Дэндизмъ не французское слово.
Оно останется чуждымъ для насъ, какъ и выражаемое имъ явленіе. Какъ бы хорошо мы ни отражали вс цвта, хамелеонъ не можетъ отражать благо, а для народовъ блый цвтъ это сила ихъ самобытности. Мы могли бы обладать еще большей способностью усвоенія, которая и такъ насъ отличаетъ, и все же этотъ Божій даръ не подавилъ бы иного могущественнаго дара — способности, быть самимъ собой, которая составляетъ самую личность, самую сущность народа. Итакъ, сила англійской самобытности, отпечатлвшаяся на человческомъ тщеславіи,— томъ тщеславіи, которое глубоко коренится даже въ сердц любого поваренка, и презрніе къ которому Паскаля было лишь слпой заносчивостью,— эта сила создаетъ то, что называется Дэндизмомъ. Никакая страна не раздлитъ его съ Англіей. Онъ такъ же глубокъ, какъ ея геній. Обезьянство не есть подобіе. Можно усвоить чужой видъ или позу, какъ воруютъ фасонъ фрака, но играть комедію утомительно, но носить маску — мученіе даже для человка съ характеромъ, который могъ бы быть Фіеско Дэндизма, если бы это понадобилось, тмъ боле для нашихъ милыхъ молодыхъ людей. Скука, которую они испытываютъ и нагоняютъ, придаетъ имъ только ложный отблескъ Дэндизма. Они вольны принимать пресыщенный видъ и натягивать до локтя блыя перчатки — страна Ришелье не породитъ Брэммеля.

III

Оба этихъ знаменитыхъ фата могутъ походить другъ на друга своимъ общечеловческимъ тщеславіемъ, но ихъ раздляютъ вс физіологическія особенности двухъ расъ, весь духъ окружавшихъ ихъ обществъ. Одинъ принадлежалъ къ нервной сангвинической французской рас, которая доходитъ до послднихъ предловъ въ бур своихъ порывовъ, другой былъ потомокъ сыновъ Свера, лимфатическихъ и блдныхъ, холодныхъ, какъ море, ихъ породившее, но и гнвливыхъ какъ оно, любящихъ отогрвать свою застывшую кровь пламенемъ алкоголя (high-spirits). Люди столь разныхъ темпераментовъ, они оба обладали громаднымъ тщеславіемъ и, разумется, сдлали его двигателемъ своихъ поступковъ. Въ этомъ отношеніи они оба одинаково пренебрегли упреками моралистовъ, осуждающихъ тщеславіе вмсто того, чтобы опредлить его мсто и затмъ извинить. Удивляться ли этому, когда рчь идетъ о чувств, вотъ уже восемнадцать столтій какъ раздавленномъ христіанской идеей презрнія къ міру, идеей, все еще продолжающей царить въ душахъ мене всего христіанскихъ? Мало того, разв не хранятъ мысленно почти вс умные люди того или иного предразсудка, у подножія котораго они затмъ приносятъ покаяніе въ собственномъ ум? Это объясняетъ все то худое, что не преминутъ высказать о Брэммел люди, считающіе себя серьезными только потому, что не умютъ улыбаться. И скоре этимъ, нежели партійнымъ пристрастіемъ, объясняются жестокія выходки Шамфора по отношенію къ Ришелье. Сбоимъ дкимъ, блестящимъ и ядовитымъ остроуміемъ онъ пронзалъ его точно отравленнымъ хрустальнымъ стилетомъ. Здсь атеистъ Шамфоръ несъ ярмо христіанской идеи и тщеславенъ самъ не сумлъ простить чувству, въ которомъ самъ былъ повиненъ, что оно давало счастье другимъ.
Ришелье, какъ и Брэммель,— даже больше, чмъ Брэммель,— испыталъ вс виды славы и наслажденій, какіе только можетъ доставить молва. Оба они, повинуясь инстинктамъ своего тщеславія (научимся произносить безъ ужаса это слово), какъ повинуются инстинктамъ честолюбія, любви и т.д., оба они увнчались удачей, но на этомъ и прекращается сходство. Мало того, что у нихъ были разные темпераменты, въ нихъ проявляются вліянія среды и длаютъ ихъ еще разъ непохожими другъ на друга. Общество Ришелье сорвало съ себя всякую узду въ своей неутолимой жажд забавъ, общество Брэммеля со скукой жевало свои удила. Общество перваго было распущеннымъ, общество второго — лицемрнымъ.
Въ этомъ двоякомъ расположеніи и коренится различіе, какое мы замчаемъ между фатовствомъ Ришелье и дэндизмомъ Брэммеля.

IV

Дйствительно, Брэммель былъ Дэнди и только. Иначе Ришелье, Прежде чмъ быть тмъ фатомъ, образъ котораго вызываетъ въ насъ его имя, онъ былъ вельможей въ кругу умирающей аристократіи, Онъ былъ полководцемъ въ военномъ государств, Онъ былъ прекрасенъ въ годы, когда возставшія чувства гордо длили съ мыслью свою власть надъ нимъ, а нравы эпохи не запрещали слдовать влеченьямъ. Но и за предлами той роли, какую онъ игралъ, все же еще можно его представить себ какъ Ришелье. Онъ обладалъ всмъ тмъ, что иметъ силу въ жизни. Но отнимите Дэнди отъ Брэммеля — что останется? Онъ не былъ годенъ ни на что большее, но и ни на что меньшее, какъ быть величайшимъ Дэнди своего времени и всхъ временъ. Онъ имъ былъ во всей точности, во всей чистот, во всей наивности, если такъ можно сказать. Въ общественномъ мсив, которое изъ вжливости зовется обществомъ, почти всегда удлъ человка превышаетъ его способности, или же способности превышаютъ его удлъ. Но что касается Брэммеля, то на его долю выпало рдкое соотвтствіе между его природой и предназначеніемъ, его геніемъ и судьбой. Боле остроумнымъ и боле страстнымъ былъ Шериданъ, большимъ поэтомъ (ибо Брэммель былъ поэтомъ) — лордъ Байронъ, большимъ вельможей — лордъ Ярмутъ, или опять-таки Байронъ: Ярмутъ, Байронъ, Шериданъ и множество другихъ людей той эпохи, прославившихся на самыхъ разныхъ поприщахъ, тоже были ДэнДи, но и кое-чмъ сверхъ того. Брэммель совсмъ не обладалъ этимъ кое-чмъ, которое у однихъ было страстью или геніемъ, у другихъ — высокимъ происхожденіемъ, огромнымъ состояніемъ. И онъ только выигралъ отъ этой своей скудости, ибо весь отдавшись лишь той единственной сил, которая его отличала, онъ поднялся на высоту единой идеи, онъ сталъ воплощеніемъ Дэндизма.

V

Описать это почти такъ же трудно, какъ и опредлить. Умы, видящіе вещи только съ ихъ самой незначительной стороны, вообразили, что Дэндйзмъ былъ по преимуществу искусствомъ одваться, счастливой и смлой диктатурой въ дл туалета и вншней элегантности. Конечно, это отчасти и такъ, но Дэндизмъ есть въ то же время и нчто гораздо большее {Вс длаютъ эту ошибку, даже сами Англичане. Не счелъ ли недавно ихъ Томасъ Карлейль, авторъ Sartor Resartus’а своимъ долгомъ заговорить о Дэнднам и о Дэнди въ книг, которую онъ назвалъ Философіей одежды (Philosophy of clothes)? Но Карлейль нарисовалъ модную картинку пьянымъ карандашемъ Гогарта и сказалъ: ‘Вотъ Дэндйзмъ’. Это не было даже карикатурой, ибо карикатура только все преувеличиваетъ, но ничего не отбрасываетъ. Карикатура — это изступленное преувеличеніе дйствительности, а дйствительность Дэндизма носитъ черты человчности, общественности и духовности… Это не ходячій фракъ, напротивъ, только извстная манера носить его создаетъ Дэндйзмъ. Можно оставаться Дэнди и въ помятой одежд. Былъ же имъ лордъ Спенсеръ, во фрак у котораго оставалась единственная фалда. Правда, онъ ее отрзалъ, и такимъ образомъ создалъ тотъ покрой, что носитъ съ тхъ поръ его имя. Боле того, однажды, можно ли поврить? у Дэнди явилась причуда носить потертое платье. Это было какъ разъ при Брэммел. Дэнди переступили вс предлы дерзости, имъ больше ничего не оставалось. Они изобрли эту новую дерзость, которая такъ была проникнута духомъ Дэндизма: они, вздумали, прежде чмъ надть фракъ, протирать его на всемъ протяженіи, пока онъ не станетъ своего рода кружевомъ или облакомъ. Они хотли ходитъ въ облак, эти боги. Работа была очень тонкая, долгая и для выполненія ея служилъ кусокъ отточеннаго стекла. Вотъ настоящій примръ Дэндизма. Одежда тутъ ни при чемъ. Ея даже почти не существуетъ больше.
А вотъ другой примръ: Брэммель носилъ перчатки, которыя облегали его руки, какъ мокрая кисея. Но Дэндизмъ состоялъ не въ совершенств этихъ перчатокъ, принимавшихъ очертаніе ногтей, какъ ихъ принимаетъ тло, а въ томъ, что перчатки были изготовлены четырьмя художниками-спеціалистами, тремя для кисти руки и однимъ для большого пальца {Мн такъ хочется быть яснымъ и понятнымъ, что я не боюсь казаться смшнымъ, вставляя примчаніе къ примчанію. Князь Кауницъ, который не будучи англичаниномъ (правда, онъ былъ австріецъ) приближается боле другихъ къ типу Дэнди по невозмутимости, небрежности, величественному легкомыслію и свирпому эгоизму (онъ говорилъ тщеславно: ‘у меня нтъ ни одного друга’, и ни смерть, ни агонія Маріи Терезіи не подвинули часа его вставанія и не сократили ни на минуту времени, которое онъ отдавалъ на свои неописуемые туалеты),— князь Кауницъ не былъ Дэнди, когда надвалъ атласный корсетъ, подобно Андалузк Альфреда де-Мюссэ, но онъ былъ имъ, когда, чтобы придать своимъ волосамъ требуемый оттнокъ, онъ проходилъ по анфилад залъ, которыхъ онъ высчиталъ длину и число, и лакеи, вооруженные кисточками пудрили его, ровно то время, какъ онъ проходилъ этими залами.}. Томась Карлейль, который написалъ другую книгу, озаглавленную Герои, и который далъ намъ образы Героя Поэта, Героя Короля, Героя Писателя, Героя священника, Героя Пророка и даже Героя Бога,— могъ бы намъ дать также и образъ Героя праздной элегантности — Героя Дэнди, но онъ забылъ о немъ. То, что онъ говоритъ впрочемъ въ Sartor resartus о Дэнди вообще, которыхъ онъ клеймитъ рзкимъ именемъ секты (Dandiacal sect), достаточно показываетъ, что со своимъ путаннымъ нмецкимъ взглядомъ, англійскій Жанъ Поль ничего не разглядлъ бы въ тхъ ясныхъ и холодныхъ оттнкахъ, изъ которыхъ слагался Брэммэль. Онъ заговорилъ бы о нихъ съ глубокомысліемъ мелкихъ французскихъ историковъ, которые въ важныхъ до глупости Обозрніяхъ судили о Брэммел приблизительно также, какъ сдлали бы это башмачники или портные, не удостоенные имъ заказа, грошевые Дантаны, выскающіе перочиннымъ ножемъ свой собственный бюстъ изъ куска виндзорскаго мыла, негоднаго для мытья.}. Дэндизмъ — это вся манера жить, а живутъ вдь не одной только матеріально видимой стороной. Это — ‘манера жить’, вся составленная изъ тонкихъ оттнковъ, какъ это всегда бываетъ въ обществ съ очень старой цивилизаціей, гд комическое становится столь рдкимъ и гд приличія едва торжествуютъ надъ скукой. Нигд антагонизмъ приличій и порождаемой ими скуки не чувствуется сильне въ глубин быта, чмъ въ Англіи, въ обществ Библіи и Права, и, быть можетъ, изъ этой отчаянной борьбы, вчной какъ поединокъ Грха и Смерти у Мильтона, произошла та глубокая самобытность пуританскаго общества, которая создаетъ въ области вымысла Клариссу Гарлоу, и лэди Байронъ — въ дйствительной жизни {Среди писателей она создаетъ такихъ женщинъ, какъ миссъ Эджевортъ, миссъ Эйкинъ (Aikin) и др. См. Мемуары послдней о Елисавет: стиль и мннія педантки и недотроги о недотрог и педантк.}. Въ день, когда побда будетъ ршена, манера жить, носящая названіе Дэндизма, претерпитъ, надо думать, большія измненія, если не исчезнетъ вовсе къ тому времени, ибо она плодъ безконечной борьбы между приличіемъ и скукой {Безполезно настаивать на скук, сндающей сердце англійскаго общества и дающей ему надъ другими обществами, пожираемыми этимъ зломъ лишь печальное превосходство въ разврат и числ самоубійствъ. Современная скука — дитя анализа: но къ ней, нашей общей властительниц, присоединяется въ англійскомъ обществ, богатйшемъ въ мір, еще скука римская, дитя пресыщенія, которая умножила бы число ‘Тиберіевъ на Капри’, Тиберіевъ безъ императорской власти, конечно,— если бы это общество среднимъ числомъ состояло изъ людей боле крупныхъ.}.
Такимъ образомъ, одно изъ слдствій Дэндизма и одна изъ его существенныхъ чертъ, лучше сказать его главная черта, состоитъ въ томъ, чтобы поступать всегда неожиданно, такъ чтобы умъ, привыкшій къ игу правилъ, не могъ этого предвидть, разсуждая логически. Эксцентричность, другой плодъ, взросшій на англійской почв, преслдуетъ ту же цль, но совсмъ по иному — необузданно, дико и слпо. Это мятежъ личности противъ установленнаго порядка, порою противъ природы: отсюда недалеко до безумія! Дэндизмъ, напротивъ: онъ издвается надъ правилами и все же еще ихъ уважаетъ. Онъ страдаетъ отъ ихъ ига и мститъ, не переставая имъ подчиняться, взываетъ къ нимъ въ то время, какъ отъ нихъ ускользаетъ, поперемнно господствуетъ самъ и терпитъ надъ собой ихъ господство: двойственный и перемнчивый характеръ! Для этой игры надо имть въ своемъ распоряженіи всю ту гибкость переходовъ, изъ которой слагается грація, подобно тому, какъ изъ сочетанія и оттнковъ спектра рождается игра опала.
Итакъ, вотъ чмъ обладалъ Брэммель. Онъ обладалъ граціей, даруемой небомъ и столь часто извращаемой общественными стсненіями. Но такъ или иначе онъ ею обладалъ и тмъ отвчалъ прихотливости общества, скучающаго и чрезмрно подавленнаго стснительной строгостью приличій. Онъ былъ живымъ доказательствомъ той истины, о которой должно неустанно напоминать людямъ строгихъ правилъ: если отрзать крылья у Фантазіи, они вырастутъ вдвое {См. въ американскихъ журналахъ объ энтузіазм, вызванномъ M-lle Эсслеръ среди потомковъ пуританъ старой Англіи: нога танцовщицы вскружила ‘Круглыя Головы’.}. Онъ обладалъ той фамильярностью, очаровательной и рдкой, которая ко всему прикасается, ничего не профанируя. Онъ жилъ какъ равный и какъ товарищъ со всми могущественными и выдающимися людьми эпохи и своей непринужденностью поднимался до ихъ уровня. Тамъ, гд и боле ловкій человкъ потерялъ бы самообладаніе, онъ его сохранялъ. Его смлость всегда была врнымъ разсчетомъ. Онъ могъ хвататься безнаказанно за лезвіе топора. И все же говорили, что этотъ топоръ, лезвіемъ котораго онъ столько разъ игралъ, обрзалъ его наконецъ, что онъ заинтересовалъ въ своей гибели тщеславіе другого подобнаго ему Дэнди, и Дэнди царственнаго, Георга IV, но его прошлая власть была такъ велика, что, если бы онъ захотлъ, то могъ бы вернуть ее.

VI

Его жизнь всецло была вліяніемъ на другихъ, т.-е. тмъ, что почти не поддается разсказу, Это вліяніе чувствуется все время, пока оно длится, когда же прекращается, можно указать на его результаты, но, если эти результаты не отличны по своей природ отъ породившаго ихъ вліянія и если они столь же недолговчны, то исторія ихъ становится невозможной. Геркуланумъ возстаетъ изъ пепла, но нсколько протекшихъ лтъ врне погребаютъ бытъ общества, чмъ вся лава вулкановъ. Мемуары, эта лтопись нравовъ, имютъ сами лишь приблизительную достоврность {И то, не всегда. Что такое, напримръ. Мемуары Раксалля (Wraxall)? Однако, былъ ли когда-нибудь человкъ въ положеніи лучшемъ, чмъ онъ, для наблюденій?}. И такъ никогда не будетъ возсоздана во всей необходимой четкости, не говоря уже о жизненности, подробная картина англійскаго общества временъ Брэммеля. Никогда не удастся прослдить вліяніе Брэммеля на современниковъ на всемъ его извилистомъ протяженіи и во всемъ его значеніи. Слова Байрона, что онъ предпочелъ бы быть Брэммелемъ, чмъ императоромъ Наполеономъ, всегда будутъ казаться смшной аффектаціей или ироніей. Истинный смыслъ ихъ утрач
Барбе_д-Оревильи Жюль Амеде
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Философия обстановки, По Эдгар Аллан, Год: 1840
  2. Философия творчества, По Эдгар Аллан, Год: 1846
  3. Религия рояли, Шоу Бернард, Год: 1911
  4. Нео-эллинизм, Леметр Жюль, Год: 1886
  5. Эрнест Ренан, Бурже Поль, Год: 1883
  6. Marginalia, По Эдгар Аллан, Год: 1849
  7. Сара Бернар и Дузэ, Шоу Бернард, Год: 1911
  8. Морис Баррес, Гурмон Реми Де, Год: 1896
Электронная библиотека