Томас Гуд, Гуд Томас, Год: 1901

Время на прочтение: 8 минут(ы)

Изданіе Общества распространенія полезныхъ книгъ.

Томасъ Гудъ
(1798—1845)

Біографическій очеркъ англійскаго поэта, съ приложеніемъ его стихотвореній.

Глубокое чувство къ страждущимъ, труждающимся и обремененнымъ было отличительною чертою таланта Гуда. Это былъ истинный рыцарь обремененныхъ и нуждающихся, настоящій христіанинъ въ чувствахъ къ ближнему. Н. Гербель.

МОСКВА.
Типографія Общ. распростр. полез. книгъ, аренд. В. Кудиновымъ.
Моховая, противъ манежа, д. кн. Гагарина.
1901.

Вступленіе.

Въ 1844 году, въ Лондон въ одномъ изъ святочныхъ нумеровъ комическаго журнала ‘Понча‘, между каррикатурами и разными шутовскими тирадами въ стихахъ и проз, была напечатана и ‘Пснь о рубашк‘, безъ подписи автора, но Диккенсъ тотчасъ же догадался, что авторомъ этой псни былъ Томасъ Гудъ, высокодаровитый писатель, съ поэтическимъ талантомъ высшаго разбора. Пснь эта вложена въ уста бдной изнуренной работою, изнемогающей отъ голода швеи, шьющей рубашку.
‘Пснь о рубашк‘ имла огромный успхъ. Вскор но напечатаніи ея, почти вся грамотная Англія стала повторять наузусть слова изъ этой псенки:
Шей, шей, шей!
Въ грязи, нищет, голодна.
Рубашку и саванъ одною иглой
Я шью изъ того-жъ полотна.
Однимъ словомъ, псня стала народной: швеи подобрали къ ней мотивъ. Перепечатанная почти во всхъ англійскихъ повременныхъ изданіяхъ и положенная на музыку, она вскор пріобрла такую популярность во всей Великобританіи и Ирландіи, что стала являться даже на бумажныхъ носовыхъ платкахъ, возбуждая всюду самый горячій энтузіазмъ.
Стихотвореніе ‘О рубашк‘ было навяно чтеніемъ изслдованій комитета о положеніи нуждающихся мастерицъ (needle-women) въ Лондон. Это случилось за два года до кончины Томаса Гуда. Написавъ свою псню, онъ отдалъ ее жен, чтобы та отнесла эту маленькую вещицу въ редакцію ‘Понча‘: ‘я ее общалъ редактору’. Прочитавъ стихотвореніе, мистриссъ Гудъ сказала ему: ‘Припомни мои слова, другъ мой, что это одна изъ твоихъ лучшихъ вещей,— она не пройдетъ безъ большого успха’. Черезъ нсколько дней предсказаніе подтвердилось. Скорбное, но честное и святое слово было сказано во время, и, что еще важнй, сказано безъ задора, безъ подстрекательства на вражду и насиліе. Восторгъ, возбужденный стихотвореніемъ, быстро высказался въ самыхъ Практическихъ проявленіяхъ, По столиц, по большимъ городамъ и въ сельскихъ пріютахъ стали формироваться компаніи жертвователей съ цлью облегченія участи лондонскихъ работницъ. Подписка открывалась каждый день, по Лондону начались розыски бдныхъ женщинъ, образовались особыя компаніи для отправки ихъ за море, доставленія имъ выгодныхъ мстъ и всякихъ пособій въ болзни. Въ одной строф Гудова стихотворенія бдная труженица выражаетъ желаніе, хоть на минуту посмотрть на зелень, вздохнуть чистымъ воздухомъ — даже эта подробность не прошла даромъ: въ числ вновь открывшихся подписокъ были такія, которыхъ касса должна была итти на выселеніе швей изъ столицы въ деревни и маленькіе города на здоровыя мстности, съ пріисканіемъ для нихъ мстъ и занятій.— Въ теченіе года много тысячъ несчастныхъ женщинъ было призрно, успокоено, выселено за море, избавлено отъ изнурительной работы. Въ Лондон ни ‘комитетъ‘, ни люди, ему сочувствовавшіе, не могли даже и вообразить себ, какъ продвинется ихъ дло вслдствіе маленькой псенки, помщенной въ маленькомъ потешномъ журнал!
Такимъ образомъ Томасъ, наконецъ, дождался своего блистательнаго народнаго мста въ литератур.
Томасъ Гудъ имлъ полное право чтобы на его памятник сдлана была надпись:

‘Онъ сплъ псню о рубашк’.

Томасъ Гудъ.

Томасъ Гудъ родился въ 1798 году въ семейств, изъ котораго горе и болзни почти не выходили. Еще дитятей онъ лишился отца и матери, братъ и сестра Томаса умерли отъ чахотки, въ немъ самомъ уже рано появился зародышъ этой же болзни, впослдствіи j соединившейся съ органическимъ разстройствомъ сердца.
Не смотря на собраніе такихъ крайне не утшительныхъ обстоятельствъ, Томасъ Гудъ поражалъ всхъ лицъ, его знавшихъ, своей шаловливостью, веселостью и замчательной бойкостью рчи. Его остроты и шуточныя импровизаціи скоро доставили ему славу рдкаго собесдника, а характеръ прямой и честный далъ ему друзей.
Въ юномъ возраст плохое здоровье Гуда, побудило его отправиться въ Шотландію на берегъ моря къ роднымъ своего отца, жившимъ въ город Донди… Но ему пришлось поселиться нахлбникомъ у одной шотландки, которая содержала комнаты, врод пансіона, для жильцовъ. Тамъ онъ много читалъ, усовершенствовалъ свой стихъ и работалъ очень усердно.
Къ этому времени пребыванія Гуда въ Шотландіи относится и первое его появленіе въ печати. Поводомъ къ этому событію послужило появленіе между жильцами пансіона какого то антикварія, присланнаго изъ Эдинбурга съ порученіемъ сдлать какіе то розыски въ мстныхъ архивахъ.
‘Я былъ того мннія, говоритъ Гудъ въ своихъ ‘Литературныхъ воспоминаніяхъ‘, что, какъ въ домашней, такъ и въ государственной экономіи, гораздо полезне подметать соръ въ настоящемъ, чмъ стирать пыль съ прошедшаго. Вслдствіе этого я рекомендовалъ пріобрсти нсколько щетокъ для городского управленія и послалъ съ такимъ предложеніемъ шуточное письмо къ издателю не то ‘Встника’, не то ‘Хроники‘, выходившей въ Донди’.
‘Письмо удостоилось чести явиться на самомъ видномъ мст въ столбцахъ газеты.
Принятіе письма моего въ газету окрылило меня — и я поспшилъ отправить кое-что и въ ежемсячный журналъ, издававшійся въ Донди. Издатель былъ такъ милостивъ, что- принялъ мою дичь подъ свой покровъ, не поставивъ ничего въ счетъ за ея помщеніе… Такой успхъ превратилъ меня въ самаго усерднаго бумагомарателя, и я продалъ себя душою и тломъ ‘Печатному Бсу, этому меньшому брату нмецкаго Мефистофеля.’
Спустя нсколько лтъ, упомянутый бсъ сталъ, дйствительно, моимъ домашнимъ духомъ.
Въ конц 1820 года Гудъ снова перехалъ въ Лондонъ и, двадцати двухъ лтъ отъ роду, сталъ извстенъ многимъ литераторамъ. Въ 1821 году онъ оставилъ свои прежнія занятія по коммерческой части, чтобъ вступить въ составъ редакціи ‘Лондонскаго магазина’, въ то время пользовавшагося сотрудничествомъ очень даровитыхъ литераторовъ. Остроуміе и веселость мелкихъ статеекъ были такъ оригинальны, что ни публика, ни главные редакторы ‘Лондонскаго магазина’ не обратили вниманія на другія, боле серьезныя стороны Гуда, какъ поэта. Съ того часа, какъ онъ сталъ общимъ забавникомъ, отъ него начали требовать забавы и одной забавы. Напрасно онъ печаталъ стихотворенія, исполненныя тонкой, интимной прелести, стихотворенія, полныя серьезнаго значенія,— общій голосъ говорилъ одно: ‘Прекрасно, но мы хотимъ отъ нашего автора лишь юмора и веселостей’.
Въ 1824 году двадцати шести лтъ отъ роду Т. Гудъ женился по любви на миссъ Дженъ Гейнольдсъ, сестр одного изъ своихъ товарищей по литератур. Десятилтіе отъ 1824 до 1834 было счастливйшею порою его жизни. Семейная жизнь его могла назваться образцовою, а мистриссъ Гудъ, явившаяся почти святою женщиною въ послднюю пору скорбныхъ годовъ, была вполн достойна человка, ею избраннаго. Денежныя дла его были недурны, и онъ могъ жить вдали отъ Лондона, который былъ такъ пагубенъ поэту съ своими туманами, своей суетливостью и своими редакторами-искусителями. Сидя въ свтломъ уединеніи, Гудъ не имлъ надобности изнурять себя для забавы публики. Тутъ онъ написалъ романъ ‘Тильней Голль’, до сихъ поръ читающійся съ удовольствіемъ, и, что еще важне, порядочное количество лучшихъ своихъ стихотвореній.
Въ 1829 году Гудъ является издателемъ альманаха (Fhe Sem), въ которомъ было помщено одно изъ замчательнйшихъ произведеній его, небольшая поэма: ‘Сонъ Евгенія Арама’. Стихотвореніе это имло громадный успхъ и сдлало имя Гуда извстнымъ во всей Англіи. ‘Оно, говоритъ Алленъ Коннингенъ,— даетъ ему высокое мсто въ ряду поэтовъ, которые касаются темной и страшной стороны человческой природы, и не столько яснымъ выраженіемъ, сколько намекомъ говорятъ о преступленіяхъ, имя которыхъ приводитъ людей въ содроганіе’.
Сюжетъ взятъ изъ уголовнаго дла: молодой человкъ совершилъ убійство, которое ему удалось счастливо скрыть. Онъ былъ потомъ школьнымъ учителемъ и пользовался всеобщимъ уваженіемъ. Только черезъ 14 лтъ открылось дло, и виновный былъ казненъ въ 1759 г. въ орк. Ему было 54 года отъ роду.
Въ конц 1834 года, вслдствіе коммерческой катастрофы издателя, Томасъ Гудъ не только лишился всего состоянія, заработаннаго тяжелымъ трудомъ но еще увидлъ себя въ долгахъ.
Долги эти были большею частью по поручительству за другихъ, и Томасъ Гудъ могъ, объявивъ себя несостоятельнымъ банкротомъ, представить въ уплату то, чмъ владлъ въ настоящую минуту. Но Гудъ былъ благороденъ не мене В. Скотта и попросилъ у кредиторовъ нсколько лтъ отсрочки, съ обязательствомъ выплатить весь долгъ безъ малйшей сбавки. Гудъ набралъ работы, какъ можно боле, и перехалъ на Рейнъ, гд жизнь дешевле, чмъ на родин. Около пяти лтъ Гудъ провелъ въ Германіи, работая изо всхъ силъ, постепенно освобождаясь отъ своего долга.
Въ 1840 году большая часть долговъ была уплачена. Поставьте рядомъ съ великимъ романистомъ (Вальтеръ Скоттомъ) Т. Гуда съ женою и малолтними ребятишками на чужой сторон, заваленнаго черной, мало награждающей работой, и вы сознаетесь, что знаменитая твердость В. Скотта отчасти меркнетъ передъ почти неизвстною свту твердостью духа его собрата.
Въ 1841 году Т. Гуда избрали на должность редактора журнала: ‘Новый Ежемсячный Магазинъ‘ (New Mouthly Magazin), съ жалованьемъ въ 300 ф. (Около 2000 р.), независимо отъ платы за статьи, ему принадлежащія. Но редакторство его длилось только два года.
Съ 1844 года сталъ аккуратно выходить каждое первое число журналъ, основанный Томасомъ Гудомъ подъ лаконическимъ названіемъ: ‘Магазинъ Гуда’. Этотъ журналъ скоро сдлался любимымъ чтеніемъ англичанъ, главному требованію которыхъ, заключающемуся въ обиліи занимательныхъ повстей, юмористическихъ статей и хорошихъ стиховъ, онъ удовлетворялъ, какъ нельзя лучше. Томасъ ‘Гудъ’, но выраженію неизвстнаго нмецкаго критика, ‘плъ въ своемъ ‘Магазин’, какъ поетъ птица въ своей клтк: и свои слезы, и свой смхъ переводилъ прямо въ образы, не подвергая ихъ анализу’.
Январскій нумеръ ‘Магазина Гуда’ на 1845 годъ былъ послднимъ нумеромъ, проредактированнымъ самимъ поэтомъ-редакторомъ. Февральскій нумеръ вышелъ въ свтъ уже подъ редакціей Варда. Въ этомъ нумер журнала было напечатано послднее стихотвореніе, написанное Гудомъ. Стихотвореніе начиналось такъ:

‘Жизнь, прощай! Мутится умъ’…

Въ 1844 году королева назначила поэту ежегодную пенсію въ 100 ф., пособіе довольно скудное. По англійскому закону самая высшая пенсія за литературныя заслуги не должна превышать 100 ф. Законъ этотъ принятъ давно, когда эти деньги представляли капиталъ значительный. Съ тхъ поръ цны на все измнились, но не было и рчи объ измненіи закона.
Какъ ни скудна была назначенная пенсія, но она была для Гуда, просто, спасеніемъ. Безъ этихъ бдныхъ сотни фунтовъ Гудъ могъ бы узнать полную нищету, потому что здоровье его совершенно ослабло, и на возстановленіе его не оставалось даже малой надежды.
Весною 1845 года приближеніе кончины стало очевидно, и поэтъ не обманывался въ своемъ положеніи. Уже у него не доставало силы подерживать въ себ обычную, неугасимую веселость, шутить надъ своей болзнью и разсказывать смшныя исторіи маленькимъ дтямъ, которыхъ онъ всегда называлъ драгоцнными собесдниками, но ясность духа и твердость оставались въ немъ прежнія.
‘Нашъ міръ хорошъ, очень хорошъ’,— говорилъ онъ незадолго до своей смерти.— ‘Лежа и думая, я убждаюсь въ этомъ боле и боле. Даже глядя на него съ самой человческой точки зрнія, придется сознаться, что онъ не такъ гадокъ, какъ разные люди о томъ провозглашаютъ. Я зналъ счастливые дни на этомъ свт и не прочь бы пожить въ немъ еще, хотя немного. Но… будемъ надяться, что все устроено къ лучшему.’
Самая кончина Гуда какъ-будто согласовалась съ его жизнью. 3 мая 1845 года онъ умеръ безъ особенныхъ страданій, нжно простясь съ семействомъ и произнося нсколько отрывковъ изъ Священнаго Писанія. Въ послднихъ словахъ его: ‘умираю, умираю’ былъ такой чуждый всякаго страданія тонъ, что онъ напоминалъ, какъ бы восклицаніе человка, посл тяжкихъ дневныхъ трудовъ, наконецъ, добравшагося до спокойной постели.
‘Такъ угасъ, не доживъ до преклонныхъ лтъ, одинъ изъ самыхъ благородныхъ людей и симпатическихъ поэтовъ, какими когда-либо могла гордиться англійская литература’.
3 мая 1845 года Гудъ рано утромъ перешелъ почти незамтно отъ жизни къ смерти.
Похороны Т. Гуда совершились скромно и безъ шуму. Тло усопшаго было предано земл на Кенсаль-Гринскомъ кладбищ, а въ іюл 1855 года былъ воздвигнутъ надъ нимъ памятникъ по всеобщей подписк, представляющій большой бронзовый бюстъ поэта на красивомъ пьедестал изъ полированнаго краснаго гранита. На карниз плиты, поддерживающей бюстъ, начертаны слова: ‘Онъ сплъ псню о рубашк‘. По бокамъ же пьедестала, въ двухъ медальонахъ изображены дв сцены изъ двухъ знаменитйшихъ его произведеній: на одномъ ‘Утопленница‘ (‘Мостъ вздоховъ’), которую выносятъ на берегъ, на другомъ — ‘Евгеній Арамъ‘, только что закрывшій книгу и грустно слдящій за играми своихъ маленькихъ учениковъ. Подъ первой, изображенной на памятник сценой, можно бы было подписать слова изъ ‘Утопленницы*:
Окажите усопшей вниманіе,
Подымите ее поскорй!
Это хрупкое было созданіе:
Прикасайтеся бережно къ ней.
Не гнушайтеся тломъ безжизненнымъ.
Подымите его на рукахъ,
Не клеймя языкомъ укоризненнымъ
Этотъ бдный, истерзанный прахъ.
Подъ второй сценой можно бы подписать слова изъ стихотворенія: ‘Евгеніи Арамъ.’
Наконецъ, онъ порывисто книгу закрылъ,
И рукой исхудалой налегъ
Онъ на темный ея переплетъ и потомъ
Сжалъ застежкой ее поперекъ.
О, мой Боже! когда бы и душу свою
Я закрыть, запереть такъ же могъ.

Заключеніе.

Поэзія Томаса Гуда, какъ и вся его литературная дятельность, говоритъ Н. Гербель, была вполн искренна. Знакомясь съ нимъ, какъ съ человкомъ, мы видимъ тоже гармоническое соединеніе глубокаго, строгаго и серьезнаго чувства и яснаго, гуманнаго и проницательнаго взгляда на жизнь съ почти младенческой беззаботностью и веселостью, къ какимъ способны только чистыя и добрыя души.
‘Глубокое чувство къ страждущимъ, труждающимся и обремененнымъ было отличительною чертою Гудова таланта. Это былъ истинный рыцарь обремененныхъ и нуждающихся, настоящій христіанинъ въ чувствахъ къ ближнему.
Многіе изъ поэтовъ были несравненно бдне Гуда поэтическимъ талантомъ, но имъ, а не ему дались слава и достатокъ… Дло въ томъ, что непрестанная будничная работа не дала ему возможности выступить передъ свтомъ во всемъ оружіи своего блестящаго таланта. Болзнь и черный литературный трудъ изъ-за хлба довершили дло, окончательно отнявъ у поэта возможность трудиться для славы.
Его дятельность была связана судьбою летучихъ листковъ, юмористическихъ журнальчиковъ, литературныхъ альманаховъ,— однимъ словомъ, предпріятій, скоре пагубныхъ, чмъ пригодныхъ для первокласснаго литературнаго дятеля. Гудъ видлъ это и, сознавая въ себ истиннаго поэта, не могъ подавить въ себ скорбнаго чувства. ‘Жребій брошенъ,— говаривалъ онъ своимъ ближайшимъ пріятелямъ,— ‘я умру общимъ забавникомъ. Я долженъ быть веселымъ Гудомъ, чтобъ не быть Гудомъ голоднымъ’. (Тутъ, по его обыкновенію, выходитъ каламбуръ: I must be a lively Hood for а lively Hood)!
Онъ умиралъ въ полномъ спокойствіи, тмъ боле, что не имлъ основанія безпокоиться за судьбу своей семьи: ей уже, какъ мы сказали, была назначена пенсія. Жена пережила его только на полгода. Сынъ его былъ небезъизвстнымъ романистомъ школы Диккенса.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека