I.
I.
II.
II.
Тэнъ
Томас Бабингтон Маколей, Тэн Ипполит Адольф, Год: 1865
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Маколей. Полное собраніе сочиненій.
Томъ I. Критическіе и историческіе опыты. 2-е исправленое изданіе.
Подъ общею редакціею Н. Тиблена и Г. Думшина
С.-Петеребургъ. Изданіе Книгопродавца—Типографа М. О. Вольфа. 1865
‘Критическіе и историческіе опыты’ Маколея составляютъ сборникъ разныхъ статей. Я, признаюсь, люблю подобнаго рода сочиненія. Во-первыхъ, вы можете бросить книгу на двадцатой страниц, начать ее читать съ конца или съ середины, вы здсь не рабъ, а господинъ, вы можете относиться къ ней какъ къ журналу, и дйствительно это журналъ умнаго человка. Во-вторыхъ, у Маколея эти статьи весьма разнообразны: перелистывая страницу за страницей, вы переноситесь отъ эпохи возрожденія къ XIX столтію, изъ Индіи въ Англію, это разнообразіе увлекаетъ и нравится. Наконецъ, авторъ невольно становится тутъ откровененъ: онъ намъ высказывается, ничего не утаивая. Подобная книга иметъ вполн характеръ разговора, а такъ какъ онъ ведется величайшимъ англійскимъ историкомъ, то ничто не можетъ съ нимъ сравниться. Вы совершенно довольны, что можете наблюдать источники этого плодовитаго, сильнаго ума, можете видть, какими качествами былъ одаренъ его талантъ, какія изслдованія образовали его знанія, какія мннія составилъ онъ себ о философіи, религіи, государств, литератур, однимъ словомъ, вы видите, чмъ онъ былъ, какъ развился и сложился, чего желаетъ и что думаетъ.
Сидя въ кресл у камина и перевертывая листъ за листомъ, вы замчаете мало-по-малу, что въ вашемъ воображеніи обрисовываться оживленная и мыслящая физіономія и становится выразительне и рельефне: одна черта этого лица дополняетъ и объясняетъ другую. Авторъ стоитъ предъ нами какъ живой, мы понимаемъ, отчего его мысли должны были сложиться именно такъ, предугадываемъ, что онъ хочетъ сказать, пріемы его разговора намъ столь же знакомы, какъ пріемы человка, котораго мы видимъ ежедневно, его мннія исправляютъ или колеблютъ наши, мы даемъ ему мсто въ нашей мысли и въ нашей жизни, онъ живетъ за двсти льё отъ насъ, а книга его запечатлваетъ въ насъ его образъ, подобно тому, какъ лучи свта, отразившись отъ какого-нибудь предмета, рисуютъ его на горизонт. Таково очарованіе, возбуждаемое книгами, которыя обнимаютъ вс отрасли знанія, знакомятъ насъ съ мнніями писателя о всевозможныхъ предметахъ, заставляютъ насъ проникать во вс изгибы его мысли и даютъ, такъ сказать, возможность сдлать общій обзоръ его ума.
Маколей смотритъ на философію какъ англичанинъ, съ практической точки зрнія. Онъ ученикъ Бэкона и ставитъ его выше всхъ философовъ, онъ говоритъ, что настоящая наука ведетъ отъ него свое начало, что вс умозрнія древнихъ мыслителей ни что иное, какъ игра ума, что въ теченіе двухъ тысячъ лтъ человческій умъ шелъ ложнымъ путемъ, что только со времени Бэкона онъ узналъ цль, къ которой долженъ стремиться, и способъ ея достиженія. Эта цль — польза. Цль науки не теорія, а ея примненія. Задача математики состоитъ не въ удовлетвореніи пустаго любопытства, а въ изобртеніи машинъ, которыя облегчаютъ работу человка, увеличиваютъ его могущество, преодолваютъ природу, длаютъ жизнь безопасне, удобне и счастливе. Цль астрономіи не въ томъ, чтобы приводить къ огромнымъ вычисленіямъ и поэтическимъ космогоніямъ, а въ томъ, чтобы, служить вспомогательнымъ средствомъ географіи и искусству мореплаванія. Цль анатоміи и зоологіи не въ томъ, чтобы краснорчиво излагать свойства организаціи живыхъ существъ или располагать ихъ по замысловатой классификаціи, а въ томъ, чтобы правильно вести руку хирурга и научать доктора. Цль каждаго открытія и каждаго знанія — уменьшить бдствія, увеличить благосостояніе, улучшить положеніе человка, теоретическіе законы важны только по своимъ практическимъ примненіямъ, значеніе и цнность труда въ лабораторіи и кабинетахъ зависитъ только отъ ихъ примненія къ работамъ въ мастерскихъ и заводахъ, надо цнить древо знанія только по его плодамъ. Если хотятъ обсудить философскую систему, то надо узнать ея слдствія, о значеніи же ея надо судить не по книгамъ, а по произведенному ею вліянію. философія древнихъ выражена въ прекрасныхъ сочиненіяхъ, въ возвышенныхъ фразахъ, она породила нескончаемые споры, пустыя мечты, системы, которыя низвергались системами,— и оставила міръ столь же невжественнымъ, жалкимъ и порочнымъ, какъ застала его. Но философія Бэкона вызвала рядъ наблюденій, опытовъ, машинъ, она создала искусства и мануфактуры. ‘Она продлила жизнь человческую, уменьшила горе, уничтожила нкоторыя болзни, увеличила плодородіе почвы, ослабила силу грозы, освтила насъ всмъ блескомъ дня, расширила человческое зрніе, ускорила движеніе, уничтожила разстоянія. Она дала человку возможность проникать въ глубину океана, подниматься въ воздушное пространство и прозжать по земл въ экипажахъ, движущихся безъ помощи лошадей, а по морямъ на корабляхъ, длающихъ по 10 узловъ въ часъ противъ втра. Одна истощилась въ попыткахъ разобраль непостижимыя загадки, создать типъ идеальнаго мудреца, въ переходахъ отъ одной гипотезы къ другой, отъ нелпостей къ нелпостямъ, она презирала все практическое, она общала невозможное и, не зная границъ человческаго ума, не знала и его могущества. Другая, измривъ наши силы и нашу слабость, отклонила насъ отъ тхъ путей, которые для насъ закрыты, чтобы указать намъ новые, она познала факты и управляющіе ими законы, потому что ршилась не пытаться проникнуть въ ихъ сущность, она сдлала человка счастливе, потому что не бралась сдлать его совершеннымъ, она открыла великія истины и дала важные результаты, потому что имла терпніе и благоразуміе начать съ изученія мелкихъ предметовъ и долго останавливаться на простыхъ вещахъ, она пріобрла славу и могущество, потому что старалась быть смиренной и полезной. Прежде наука ставила себ тщеславныя требованія и приходила къ химерическимъ заключеніямъ, она держалась поодаль отъ практической жизни и считала себя властительницею человка. Нын наука обладаетъ пріобртенными истинами, въ ней есть задатки къ боле важнымъ открытіямъ, власть ея постоянно увеличивается, потому что она вошла въ практическую жизнь и объявила себя слугой человка. Если она замкнулась въ своихъ новыхъ обязанностяхъ, если она не старается проникнуть въ область невидимаго, если она отказывается отъ того, что ей должно оставаться неизвстнымъ, то это потому, что она сама по себ не составляетъ цли — она только средство. Не человкъ для нея — она для человка, она сама походитъ на термометры и баттареи, которые человкъ создаетъ для своихъ опытовъ, вся ея слава, вся ея заслуга, все ея назначеніе состоятъ въ томъ, чтобы служить орудіемъ.
Не буду разсматривать этихъ мнній, читатель можетъ оцнить ихъ, если хочетъ, мое дло состоитъ не въ томъ, чтобы критиковать различныя ученія, а въ томъ, чтобы описать человка, это полное пренебреженіе къ умозрнію, эта абсолютная привязанность ко всему практическому, безъ сомннія, чрезвычайно поразительны. Такое настроеніе ума совершенно согласно съ духомъ націи, въ Англіи барометръ называютъ еще и теперь философскимъ инструментомъ, съ философіей въ собственномъ смысл тамъ никто незнакомъ. Тамъ есть моралисты, психологіи, но нтъ метафизиковъ, а если мы и встрчаемъ такого, каковъ напр. м-ръ Гамильтонъ, то онъ всегда оказывается скептикомъ въ метафизик, онъ прочелъ нмецкихъ философовъ для того, чтобы ихъ опровергнуть, онъ считаетъ умозрительную философію нелпостью, созданною пустоголовыми людьми, онъ долженъ извиниться предъ читателями за странность предмета, о которомъ говоритъ, когда старается объяснить нкоторыя умозаключенія Гегеля. Англичане люди положительные и практическіе: ихъ дло — политика, администрація, война и биржа, но они столь же мало, какъ древніе римляне, способны къ отвлеченностямъ утонченной діалектики и грандіозныхъ системъ. Нкогда и Цицеронъ извинялся, приступая къ изложенію глубокихъ и смлыхъ выводовъ стоиковъ, въ аудиторіи, наполневной сенаторами и общественными дятелями.
Одна только часть философіи нравится людямъ такого характера — это нравственность, подобно имъ, она вся дышитъ практичностью и занимается только изслдованіемъ поступковъ. Ее одну изучали въ Рим, и всякій понимаетъ значеніе, которое она имла въ англійской философіи, Гютчесонъ, Прайсъ, Фергюсонъ, Волдастонъ, Адамъ Смитъ, Бентамъ, Рейдъ и многіе другіе написали въ прошломъ столтіи множество трактатовъ о законахъ, опредляющихъ наши обязанности, и о способности, ихъ открывающей. ‘Опыты’ Маколея представляютъ новый примръ этой преобладающей національной склонности, его біографіи составляютъ скоре оцнку, чмъ портреты. Для него главный вопросъ въ томъ, чтобы врно опредлить степень честности или безчестности описываемаго лица, все въ разсказ подчиняется этому, если онъ останавливается на комъ-нибудь, то только для того, чтобы оправдать, извинить, обвинить или осудить. Говоритъ ли онъ о лорд Клайв, Ворренъ Гастингс, Вилліам Темпл, Аддисон, Мильтон или о комъ другомъ, онъ прежде всего старается точно опредлить число и степень ихъ пороковъ или добродтелей, онъ прерывается на средин разсказа, чтобы обсудить, правиленъ или неправиленъ описываемый имъ поступокъ, онъ разсматриваетъ его то какъ юрисгъ, то какъ моралистъ, то съ точки зрнія положительнаго права, то съ точки зрнія естественнаго, онъ обращаетъ вниманіе на состояніе общественнаго мннія, на среду, которая окружала изображаемую личность, на принципы, которыхъ она держалась, на воспитаніе, которое она получила. Онъ подтверждаетъ свое мнніе аналогіями, взятыми изъ обыденной жизни, изъ исторіи всхъ народовъ, изъ законодательства всхъ странъ, онъ приводитъ столько доказательствъ, столько достоврныхъ фактовъ, столько логичныхъ разсужденій, что лучшій адвокатъ могъ бы взять его за образецъ, и когда онъ наконецъ произноситъ приговоръ, то кажется, что вы слышите ршеніе президента суда присяжныхъ. Если онъ разбираетъ, напр., литературу временъ Реставраціи, онъ устраиваетъ надъ ней родъ суда, какъ бы читаетъ обвинительный актъ, затмъ приводитъ защитительмую рчь ея адвокатовъ, которые стараются извинить ея легкомысліе и непристойность, наконецъ начинаетъ говорить въ свою очередь и доказывать, что приведенныя разсужденія непримнимы къ случаю, о которомъ идетъ рчь, онъ говоритъ, что обвиненные писатели преднамренно старались развратить нравы, что они нетолько употребляли непристойныя слова, но съ намреніемъ и обдуманно изображали непристойныя вещи, что они старались изгладить отвратительную сторону порока, сдлать добродтель смшной, они считали прелюбодяніе обязательнымъ поступкомъ для человка съ изящнымъ вкусомъ, онъ говоритъ, что все это тмъ достоврне, что оно было въ дух времени, что они льстили пороку своего вка. Еслибы я осмлился употребять, подобно Маколею, религіозныя сравненія, то сказалъ бы, что его критика похожа на страшный судъ, гд разнообразіе талантовъ, характеровъ, положеній и должностей исчезнетъ при оцнк добродтели и порока, гд не будетъ художниковъ, а будутъ только праведники и гршники.
Во Франціи характеръ критики боле свободный, она мене подчинена нравственности и боле приближается къ искусству. Когда мы хотимъ описать жизнь или изобразить характеръ человка, то охотно смотримъ на него просто какъ на предметъ живописи или научнаго изслдованія: мы стараемся только описать его чувства, показать связь его мыслей и необходимость его поступковъ, мы его не судимъ, а стараемся только изобразить и сдлать понятнымъ. Мы поступаемъ какъ любопытные, не больше. Намъ мало дла до того, что Петръ или Павелъ плуты — объ этомъ должны были заботиться ихъ современники, они страдали отъ ихъ пороковъ и должны были презирать и осуждать ихъ. Теперь они не вредятъ уже намъ, и вмст съ опасностью исчезла и ненависть. На этомъ разстояніи и въ исторической перспектив я вижу въ отжившемъ только машину, одаренную умомъ, снабженную извстными пружинами, брошенную по извстному направленію и сталкивающуюся съ различными обстоятельствами: я вычисляю дйствіе двигателей, чувствую вмст съ этой личностью удары, которые ей наносятъ различныя препятствія, заране вижу отклоненіе ея пути, не чувствую къ ней ни презрнія, ни отвращенія, я отказался отъ этихъ чувствъ, приступая къ изученію исторіи, и теперь испытываю глубокое и чистое наслажденіе, наблюдая какъ духъ человка дйствуетъ по опредленному закону въ опредленной сред, со всмъ разнообразіемъ человческой природы и со всею послдовательностью, какую внутреннее устройство человка налагаетъ на вншнее развитіе его страстей.
Въ стран, гд такъ много занимаются нравственностью, а такъ мало философіей, много религіозности. По недостатку естественной теологіи вс придерживаются теологіи положительной и ищутъ въ библіи метафизики, которой не создалъ разумъ. {Т. IV. 93.} Маколей протестантъ и, несмотря на то, что умъ его ясенъ и либераленъ, въ немъ есть однако англійскіе предразсудки противъ католической вры. {См. ниже, стр. 23, и т. IV, 110.} Въ Англіи папизмъ все еще принимается за нечестивое идолопоклонство и унизительное рабство. Со времени двухъ революцій, протестантизмъ, союзникъ свободы, явился религіей свободы, а католицизмъ, союзникъ деспотизма, явился религіей деспотизма, оба ученія приняли названіе того дла, которое они поддерживали. На протестантизмъ перенесли всю любовь и уваженіе, которое имли къ правамъ, имъ защищаемымъ, на католицизмъ излили презрніе и ненависть, чувствовавшіяся къ рабству, которое онъ хотлъ ввести, политическія страсти разожгли религіозныя врованія, протестантизмъ слился съ мыслью о побдоносномъ отечеств, католицизмъ — съ мыслью о побжденномъ непріятел, предразсудокъ остался, когда борьба уже кончи.лась, и даже донын англійскіе протестанты вовсе не питаютъ къ ученію католиковъ той благосклонности, съ какой французскіе католики относятся къ протестантизму. Но эти англійскія мннія умряются у Маколея горячею любовью къ справедливости. Онъ либераленъ въ самомъ широкомъ, въ самомъ прекрасномъ смысл этого слова. Онъ требуетъ, чтобы вс граждане были равны предъ закономъ, чтобы люди всхъ сектъ были признаны правоспособными ко всмъ общественнымъ должностямъ, чтобы католики и евреи могли, какъ лютеране, англикане и кальвинисты, засдать въ парламент. Онъ опровергаетъ м-ра Гладстона и приверженцевъ государственныхъ религій съ неподражаемымъ жаромъ краснорчія, обиліемъ доказательствъ и силою разсужденія, онъ доказываетъ до очевидности ясно, что государство не боле какъ свтская ассоціація, что цль его чисто мірская, что единственный предметъ его заботы — охраненіе жизни, свободы и собственности гражданъ, что, возлагая на нее защиту духовныхъ интересовъ, ниспровергаютъ порядокъ вещей, и что придавать ей религіозное врованіе значитъ походить на человка, который, не удовлетворяясь тмъ, что ходитъ ногами, поручилъ бы ногамъ заботу и ощущать и видть. Этотъ вопросъ много разъ разбирался во Франціи, о немъ толкуютъ еще и теперь, но никто не внесъ въ него больше здраваго смысла, больше практическихъ основаній, боле осязательныхъ доводовъ. Маколей вывелъ спор изъ области метафизики, онъ сводитъ его на землю, онъ длаетъ его доступнымъ для всхъ, онъ почерпаетъ свои доказательства и свои примры изъ самыхъ извстныхъ фактовъ обыденной жизни, онъ обращается къ купцу, къ мщанину, къ артисту, къ ученому, ко всмъ, онъ связываетъ истину, которую доказываетъ, съ тми простыми и задушевными истинами, въ принятіи которыхъ никто не можетъ задуматься и въ которыя врятъ со всей силой опыта и привычки, онъ овладваетъ и господствуетъ надъ врованіемъ въ силу такихъ прочныхъ основаній, что даже его противники будутъ благодарны ему за то, что онъ убдилъ ихъ, и еслибъ какъ-нибудь нкоторымъ особамъ, у насъ, понадобилось взять урокъ терпимости, то они должны были бы искать его въ этомъ ‘Опыт’. Любовь къ справедливости становится страстью, когда дло идетъ о политической свобод, это — чувствительная струнка, и, дотрогиваясь до нея, мы хватаемъ писателя за сердце. Маколей любитъ политическую свободу изъ интереса, потому что она единственная гарантія имуществъ, счастья и жизни частныхъ лицъ, онъ любитъ ее изъ гордости, потому что она составляетъ честь человка, онъ любитъ ее изъ патріотизма, потому что она — наслдство, завщанное предъидущими поколніями, потому что, въ продолженіе двухъ сотъ лтъ, цлый рядъ честныхъ и великихъ людей защищалъ ее отъ нападеній и спасалъ отъ всякихъ опасностей, потому что она составляетъ силу и славу Англіи, потому что, научая гражданъ имть свою собственную волю и свое сужденіе, она увеличиваетъ ихъ достоинства и ихъ развитіе, потому что, упрочивая внутренній міръ и непрерывный прогрессъ, она предохраняетъ страну отъ кровавыхъ революцій и медленнаго упадка. Вс эти блага находятся постоянно предъ его глазами, и всякій нападающій на свободу, которая создаетъ ихъ, становится тотчасъ же его врагомъ. Онъ не можетъ спокойно видть угнетенія человка, всякое посягательство на человческую свободу оскорбляетъ его, какъ личная обида. На каждомъ шагу у него вырываются горькія слова и плоская лесть царедворцевъ вызываетъ въ немъ насмшку, тмъ боле язвительную, чмъ боле она заслужена. Питтъ, говоритъ онъ, написалъ въ школ латинскіе стихи на смерть Георга I-го. Въ этомъ произведеніи онъ приглашаетъ музъ прійти плакать надъ урной Цесаря, Цесарь, говоритъ поэтъ, любилъ музъ, Цесарь, который не былъ въ состояніи прочесть ни одного стиха Попа и который не любилъ ничего кром пунша и жирныхъ женщинъ.’ — Въ другомъ мст, въ біографіи Миссъ Борни, онъ разсказываетъ, какъ эта бдная молодая двушка, прославившаяся своими двумя первыми романами, получила въ награду и въ знакъ особенной благосклонности мсто горничной у королевы Шарлоты, какъ изнуренная бдніями, больная, почти умирающая, она просила, какъ милости, позволенія оставить свое мсто, какъ ‘кроткая королева’ вознегодовала на такую дерзость, не будучи въ состояніи понять, чтобы можно было отказываться умереть на служб ей или чтобъ писательница могла предпочесть здоровье, жизнь и славу чести складывать платья ея величества. Но только дойдя до исторіи Революціи, Маколей вполн предаетъ правосудію и мщенію тхъ, кто нарушалъ общественныя права, кто ненавидлъ или предалъ народное дло, кто посягалъ на свободу. Онъ говоритъ не въ качеств историка, а какъ современникъ, кажется, что его собственная жизнь и честь замшаны въ дло, что онъ защищаетъ самого себя, что онъ членъ Долгаго Парламента, что онъ слышитъ за дверью стукъ мушкетовъ и сабель солдатъ, посланныхъ арестовать Пима и Гампдена. Гизо разсказываетъ ту же исторію, но въ его книг вы видите спокойное сужденіе философа и безучастное волненіе артиста. Онъ не осуждаетъ поступковъ Страффорда или Карла, онъ ихъ объясняетъ, онъ указываетъ въ Страффорд на природную надменность, на властолюбивую натуру, которая чувствуетъ себя рожденною чтобы повелвать и разбивать сопротивленія, которую непреодолимая склонность возмущаетъ противъ стсняющаго ее закона и права, которая утнетаетъ въ силу какой-то внутренней необходимости и которая создана, чтобы управлять, какъ шпага создана чтобы разить.
Онъ указываетъ въ Карл врожденное уваженіе къ королевской власти, вру въ божественное право, вкоренившееся убжденіе, что всякое возраженіе или требованіе есть оскорбленіе короны, посягательство на ея собственность, нечестивое и преступное возмущеніе: съ этой минуты, вы видите въ борьб короля и парламента только борьбу двухъ ученій, вы перестаете принимать интересъ въ томъ или въ другомъ, чтобы интересоваться обоими, вы становитесь зрителями драмы, вы перестаете быть судьями процесса. Маколей ведетъ предъ вами процессъ, онъ принимаетъ въ немъ извстную сторону, его разсказъ представляетъ собой обвинительный актъ, самый увлекательный, самый жесткій, самый обдуманный изъ всхъ когда-либо писанныхъ. Онъ одобряетъ осужденіе Страффорда, онъ чтитъ Кромвеля и изумляется ему, онъ превозноситъ характеръ пуританъ, онъ хвалитъ Гампдена до того, что равняетъ его съ Вашингтономъ, онъ не находитъ достаточно презрительныхъ, обидныхъ словъ для Лода, и самое ужасное во всемъ этомъ заключается въ томъ, что каждое его сужденіе подтверждается такимъ множествомъ цитатъ, авторитетовъ, историческихъ данныхъ, умозаключеній, очевидныхъ доказательствъ, какое могла бы обнять только громадная ученость Галлама или спокойная діалектика сэра Макинтоша. Мстами статьи его напоминаютъ, по масс библейскихъ метафоръ, рчи Мильтона и пуританскихъ пророковъ, но тмъ немене статьи эти всегда показываютъ, къ какому выходу ведутъ различныя стремленія этого великаго ума, по какому пути идетъ онъ, какимъ образомъ его практическій смыслъ, его научное образованіе и историческій талантъ, непрестанное присутствіе моральныхъ и религіозныхъ идей, любовь къ отечеству и къ справедливости группировались въ немъ, чтобы сдлать изъ него историка свободы.
Въ Маколе прежде всего поражаетъ чрезвычайная основательность его ума. Все, что онъ говоритъ, онъ доказываетъ съ удивительной силой и убдительностью. Слдуя за нимъ, можно быть почти увреннымъ, что не впадешь въ заблужденіе. Если онъ приводитъ чьи-нибудь свидтельства, то прежде всего измряетъ степень достоврности и развитости приводимыхъ имъ авторовъ и исправляетъ т ошибки, которыя они могли сдлать по небрежности или пристрастію. Если онъ произноситъ какое-либо сужденіе, то опирается на самые достоврные факты, на самыя ясныя начала, на самые простые и послдовательные выводы. Развивая какую-нибудь мысль, онъ никогда не теряется въ отступленіяхъ, цль у него всегда предъ глазами, онъ идетъ къ ней самой врной и самой прямой дорогой. Если онъ восходитъ къ общимъ выводамъ, то поднимается шагъ за шагомъ чрезъ вс ступени обобщенія, не пропуская ни одной, онъ ощупываетъ почву на каждомъ шагу, онъ ничего не пропускаетъ и ничего не прибавляетъ къ фактамъ, онъ хочетъ достигнуть истины цною всевозможныхъ предосторожностей и изысканій. Онъ знаетъ безчисленное множество всевозможныхъ подробностей, онъ обладаетъ множетвомъ разнообразныхъ философскихъ идей, но его ученость такой же хорошей пробы, какъ и его философія, и та и другая составляютъ монету, достойную быть въ обращеніи между всми мыслящими людьми. Чувствуешь, что онъ ничему не вритъ безъ основанія, чувствуешь, что еслибы кто усомнился въ одномъ изъ приводимыхъ имъ фактовъ или въ одномъ изъ предлагаемыхъ имъ воззрній, тотчасъ же появилось бы множество подлинныхъ документовъ и цлый тсный строй убдительныхъ доводовъ. Мы, во Франціи и въ Германіи, слишкомъ привыкли принимать гипотезы за историческіе законы и сомнительные анекдоты за засвидтельствованныя событія. Мы слишкомъ часто видимъ, какъ цлыя системы строятся со дня на день, по капризу какого-нибудь писателя, подобно фантастическимъ замкамъ, которые, по своему правильному расположенію, походятъ на дйствительныя зданія, но которыя исчезаютъ отъ одного дуновенія, какъ только хотятъ дотронуться до нихъ. Мы вс строили теоріи, въ спорахъ нашихъ, когда за неимніемъ основательнаго доказательства, намъ необходимо было какое-нибудь подложное, мы походили тутъ на китайскихъ генераловъ, которые, чтобы напугать непріятеля, ставятъ среди своихъ полковъ уродовъ изъ размалеваннаго картона. Мы судили людей наобумъ, по минутному впечатлнію, по отрывочнымъ поступкамъ, по отдльнымъ даннымъ и опутывали ихъ пороками или добродтелями, глупостью или геніемъ, не провряя ни логикой, ни критикой тхъ случайныхъ ршеній, къ которымъ насъ приводила поспшность. Оттого-то и чувствуется глубокое удовлетвореніе, когда оставляются вс эти ученія, появляющіяся со дня на день въ нашихъ книгахъ или обозрніяхъ для того, чтобы слдовать за путеводителемъ столь дальновиднымъ, столь обдуманнымъ, столь образованнымъ и столь способнымъ хорошо вести насъ. Понятно, почему англичане обвиняютъ французовъ въ легкомысліи и нмцевъ въ склонности къ химерамъ. Маколей вноситъ въ нравственныя науки тотъ духъ осмотрительности, ту потребность точности, тотъ инстинктъ правды, которые составляютъ врактическій умъ и въ которыхъ, со времени Бэкона, заключаются заслуги и могущество націи въ научномъ отношеніи. Если искусство и красота теряютъ отъ этого, то истина и достоврность выигрываютъ.
Доказательность Маколея усиливается талантомъ развивать предметъ. Маколей вноситъ столько же свта въ умы невнимательные, сколько убжденія въ умы упорные, онъ такъ же заставляетъ видть, какъ заставляетъ врить, и даетъ столько же наглядности въ вопросахъ темныхъ, сколько достоврности въ пупнктахъ сомнительныхъ. Не понять его невозможно, онъ беретъ свой предметъ во всхъ видахъ и обозрваетъ его со всхъ сторонъ, онъ, повидимому, заботится о всхъ зрителяхъ и старается быть понятнымъ для каждаго въ отдльности, онъ взвшиваетъ степень развитія каждаго и старается пріискать для него подходящую форму изложенія, онъ всхъ беретъ за руку и ведетъ поочереди къ той цли, которую опредлилъ. Онъ отправляется отъ самыхъ простыхъ данныхъ, онъ спускается до нашего уровня, онъ становится на одинаковую степень съ нашимъ умомъ, онъ избавляетъ насъ отъ малйшаго усилія и потомъ ведетъ насъ, во время дороги онъ уравниваетъ намъ путь, мы поднимаемся мало-по-малу, не замчая покатости, и наконецъ достигаемъ вершины, пройдя такъ же удобно, какъ еслибы мы шли по равнин. Если предметъ теменъ, онъ не довольствуется однимъ объясненіемъ, онъ даетъ другое и потомъ третье, онъ въ изобиліи бросаетъ на него свтъ, который вноситъ со всхъ сторонъ и отыскиваетъ во всхъ частяхъ исторіи, и удивительно при этомъ, что его рчь никогда не растянута. Читая его, чувствуешь себя непринужденнымъ, чувствуешь, что созданъ, чтобы понимать, досадуешь на себя за то, что такъ долго принималъ сумерки за день, радуешься, видя эту бьющую волною обильную ясность, точность стиля, антитезы мысли, симметричность построенія, искусное сопоставленіе пунктовъ, энергическіе выводы, правильное теченіе мыслей, частыя сравненія, прекрасное расположеніе цлаго, нтъ ни одной мысли, ни одной фразы въ его сочиненіяхъ, въ которой бы не проявлялись въ полномъ блеск талантъ и потребность объясненія, составляющія свойство оратора. Маколей былъ членомъ парламента и такъ хорошо говорилъ, что его слушали изъ-за одного удовольствія слушать его. Быть можетъ, причина этой несравненной ясности лежитъ въ привычк говорить съ трибуны. Чтобы убдить большое собраніе, надо обращаться ко всмъ его членамъ, чтобы сохранять вниманіе людей, разсянныхъ и утомленныхъ, надо избавлять ихъ отъ всякой усталости, надо, чтобы они поняли слишкомъ много, для того, чтобы понять достаточно. Говорить публично значитъ длать идеи общедоступными, значитъ низводить истину съ тхъ высотъ, на которыхъ она обитаетъ съ нсколькими мыслителями, для распространенія ея среди толпы, значитъ свести ее до уровня обыкновенныхъ умовъ, которые безъ такого вмшательства взирали бы на нее издалека, какъ на что-то парящее гораздо выше ихъ. Оттого-то великіе ораторы, когда они ршаются писать, являются могущественнйшими писателями, у нкхъ философія становится популярною, они заставляютъ подниматься вс умы на цлую ступень знанія и, повидимому, расширяютъ умственное развитіе человческаго рода. Догматы стоиковъ и діалектика академиковъ въ рукахъ Цицерона теряютъ свою неприступность. Замысловатыя умствованія грековъ становятся простыми и удобопонятными, трудныя задачи о провидніи, о безсмертіи, о высшемъ добр становятся общимъ достояніемъ. Сенаторы, дловые люди, законовды, поклонники формулъ и процедуръ, тяжелые и узкіе умы публикановъ понимаютъ выводы Хризиппа, а книга ‘Объ обязанностяхъ’ сдлала общедоступными нравственныя начала Панеція. Въ настоящее время г-нъ Тьеръ, въ своихъ двухъ большихъ историческихъ сочиненіяхъ, сдлалъ общедоступными самые запутанные стратегическіе и финансовые вопросы, еслибъ онъ захотлъ составить курсъ политической экономіи для простыхъ разсыльныхъ, я увренъ, что они поняли бы его, школьники вторыхъ классовъ могли читать ‘Исторію Цивилизаціи’ Гизо.
Когда къ умнью доказывать и объяснять присоединяется еще сильное желаніе сдлать это, человкъ доходитъ до паоса. Эти многочисленныя и сжатыя разсужденія, которыя вс направляются къ одной цли, эти повторяющіеся удары логики, которые ежеминутно слдуютъ одинъ за другимъ и потрясаютъ противника, сообщаютъ слогу теплоту и страстность. Рдко краснорчіе было такъ увлекательно, какъ у Маколея. Онъ одаренъ ораторскимъ вдохновеніемъ, въ каждой его фраз новая сила, чувствуешь, что онъ хочетъ управлять умами, что онъ раздражается сопротивленіемъ, что онъ сражается съ противниками въ своихъ рчахъ. Въ его сочиненіяхъ споръ охватываетъ и увлекаетъ читателя, этотъ споръ идетъ впередъ ровнымъ движеніемъ, съ возрастающей силой, по прямой линіи, подобно ркамъ Африки, столь же бурнымъ, какъ и потоки, и столь же широкимъ, какъ море. Это обиліе мысли и слога, эта бездна объясненій, идей и фактовъ, это огромное скопленіе историческихъ знаній катится впередъ, движимое внутренней страстью, увлекая на своемъ пути вс возраженія и прибавляя къ порыву краснорчія непреодолимую силу своего объема и вса. Можно сказать, что исторія Іакова II — двутомная рчь, произнесенная сразу и безъ малйшаго ослабленія голоса. Видишь, какъ притсненія и недовольство начинаются, растутъ и распространяются, какъ приверженцы Іакова оставляютъ его одинъ за другимъ, какъ мыслъ о революціи раждается во всхъ сердцахъ, укрпляется и опредляется, видишь, какъ совершаются приготовленія, какъ событіе приближается, длается неизбжнымъ и наконецъ разражается надъ слпымъ и несправедливымъ монархомъ, низвергаетъ его тронъ и его родъ со всей силой предвиднной и роковой бури. Истинное краснорчіе именно то, которое вслдъ за разсужденіемъ вызываетъ душевное волненіе, которое посредствомъ единства страсти проявляетъ единство событій, которое движеніемъ и сцпленіемъ мыслей воспроизводитъ движеніе и сцпленіе фактовъ. Оно является истиннымъ подражаніемъ природ, оно полне чмъ чистый анализъ, оно оживотворяетъ историческія существа, его порывъ и сила его увлеченія составляютъ часть науки и истины. Каковъ бы ни былъ вопросъ, разбираемый Маколеемъ,— политическая ли экономія, нравственность, философія, литература или исторія — онъ страстно отдается своему предмету.
Потокъ, уносящій обстоятельства, возбуждаетъ въ Маколе — какъ только онъ его замтитъ — потокъ, уносящій его мысль. Онъ не излагаетъ своего мннія, онъ защищаетъ его. Онъ говоритъ тмъ энергическим, выдержаннымъ и звучнымъ голосомъ, который заставляетъ противниковъ преклоняться и пріобртаетъ врующихъ. Мысль его является дйствующей силой, она внушительна для слушателя, она одолваетъ его такъ наступательно, она является ему окруженною такимъ множествомъ доказательствъ, съ такою явною и законною властью, съ такимъ могучимъ увлеченіемъ, что и не думаешь сопротивляться ей, она охватываетъ наше сердце своею пылкостью въ то самое время, какъ своею очевидностью овладваетъ нашимъ разумомъ.
Другія свойства его таланта — чисто-англійскія. Рука Маколея тяжела, нанося ударъ, онъ убиваетъ. У насъ, говорилъ Беранже,
Chez nous point
Point de ces coups de poing
Qui sont l’honneur de l’Angleterre.
Французскій читатель удивился бы, услышавъ, какъ великій историкъ отзывается о великомъ поэт Соути и объ архіепископ Лод, министр Карла I-го. — Когда Maколей шутитъ, онъ остается серьёзнымъ, какъ почти вс писатели его страны. Англійсісій humour заключается въ томъ, чтобы говорить торжественнымъ голосомъ самыя смшныя вещи, и сохранять возвышенность слога и законченность фразы даже и тогда, когда заставляешь смяться всхъ своихъ слушателей. Таково, напримръ, начало статьи о Борле. Англійскій humour употребляетъ противъ людей положительные факты, коммерческіе доводы, странныя противорчія, извлеченныя изъ обыденной жизни. Онъ удивляетъ и сбиваетъ внезапно читателя, неожиданно наталкиваетъ его на обычную и забавную подробность. Толчекъ такъ силенъ, что разражаешься смхомъ, но безъ особенной веселости, и такъ внезапенъ, такъ жостокъ, что кажется настоящимъ ударомъ. Иронія, сарказмъ, самыя дкія шутки привычны англичанамъ, царапая, они рвутъ. Кто захочетъ убдиться въ этомъ, можетъ сравнить злословіе французское, какимъ оно представляется у Мольера въ ‘Мизантроп’, съ злословіемъ англійскимъ, какимъ оно представляется у Шеридана въ подражаніяхъ его Мольеру и ‘Мизантропу’.
До сихъ поръ мы видли въ Маколе только филоcoфа, ученаго и оратора, но онъ еще не поэтъ, и если даже не считать его ‘Псни древняго Рима’, то, чтобы угадать въ немъ поэта, стоитъ только прочесть нкоторыя его фразы, гд воображеніе, долго сдержанное строгостью доказательствъ, вдругъ вырывается наружу въ великолпныхъ метафорахъ и разсыпается въ блестящихъ сравненіяхъ, достойныхъ эпопеи.
Оканчивая этотъ анализъ, я, быть можетъ, долженъ былъ бы указать на несовершенства, которыя вытекаютъ изъ этихъ великихъ качествъ, какъ этому мужественному краснорчію, этому основательному разсудку, этой горячей діалектик недостаетъ легкости, граціи, разнообразія, простоты и игривости, почему искусство писать и классическая чистота не всегда встрчаются въ сочиненіяхъ этого человка партіи, этого бойца трибуны, однимъ словомъ, отчего англичанинъ не французъ и не аинянинъ. Но я лучше хочу указать на одно мсто, торжественность и великолпіе котораго дадутъ нкоторое понятіе о серьёзныхъ и богатыхъ украшеніяхъ, которыми онъ усыпаетъ свой разсказъ, похожій на могучее растеніе, на ярко-пурпуровые цвты, которыми усяна каждая страница ‘Потеряннаго Рая’ и ‘Чайльдъ-Гаролъда’. Я говорю о суд надъ Гастингсомъ. Обращеніе къ исторіи, къ слав и къ конституціи своей страны составляетъ тутъ картину, единственную въ своемъ род. Патріотизмъ и поэзія, проявляющіяся въ ней, составляютъ сущность таланта Маколея, и этотъ талантъ, какъ и картина, вполн англійскій.
Съ такой подготовкой приступилъ Маколей къ ‘Исторіи Англіи’, онъ выбралъ въ ней ту эпоху, которая больше всего подходила къ его политическимъ мнніямъ, къ его стилю, къ его страсти, къ его научному образованію, ко вкусу его націи и къ симпатіямъ Европы. Онъ описываетъ утвержденіе англійской конституціи группируетъ всю остальную исторію вокругъ этого событія, ‘самаго прекраснаго изъ всего существующаго на свт’ для англичанина и политика. Онъ внесъ въ это произведеніе новый методъ, отличающійся чрезвычайной красотой и силой: успхъ былъ необычайный. Когда вышелъ второй томъ, заране поступило требованіе на 30 тысячъ экземпляровъ. Попробуемъ описать эту исторію, связать ее съ этимъ методомъ, а методъ — съ направленіемъ ума автора.
Эта исторія всемірная и нисколько не отрывочная. Она обнимаетъ самыя разнообразныя событія и ведетъ ихъ рядомъ. Одни разсказывали исторію племенъ, другіе исторію классовъ, иные исторію правительствъ, иные исторію чувствъ, мысли и нравовъ, Маколей разсказываетъ обо всемъ этомъ вмст. Онъ ничего не упускаетъ изъ виду. Портреты мшаются у него съ разсказомъ. Описывая сессію парламента, онъ рисуетъ портреты Данби, Ноттингама, Шрусбёри и Гоу. Мелкіе любопытные анекдоты, подробности внутренней жизни, описаніе мебели встрчаются среди описанія войны, не прерывая его. Оставляя разсказъ о важныхъ длахъ, охотно смотришь на голландскія привычки короля Вильгельма, на китайскій музей, на гроты, лабиринты, птичники, пруды, геометрически-правильные цвтники, которыми король обезображиваетъ Гамптонъ-Куртъ. Разсужденіе о политик предшествуетъ или слдуетъ за описаніемъ сраженія, въ другомъ мст авторъ является туристомъ или психологомъ, прежде чмъ сдлаться политикомъ или тактикомъ. Онъ описываетъ горную Шотландію, полукатолическую, полуязыческую, духовидцевъ, одтыхъ въ бычачью шкуру и ожидающихъ минуты вдохновенія, крещеныхъ людей, творящихъ возліяніе молока или пива мстнымъ злымъ духамъ, беременныхъ женщинъ и двушекъ осьмнадцати лтъ, обработывающихъ жалкое овсяное поле въ то время, какъ ихъ мужья или отцы, люди атлетическаго сложенія, грются на солнц, онъ разсказываетъ, какъ разбои и жестокости считались тамъ прекрасными поступками, какъ людей убивали ударомъ кинжала сзади, или жгли живыхъ, описываетъ отвратительныя кушанья, лошадиный овесъ и пироги съ кровью живой коровы, которые предлагались гостямъ въ знакъ милости и вжливости, вонючія хижины, гд спали на грязи и просыпались полузадохшимися, полуслпыми, полупаршивыми. Минуту спустя, онъ останавливается, чтобы отмтить измненіе въ общественномъ вкус: чтобы представить отвращеніе, которое чувствовали прежде къ этимъ притонамъ разбойниковъ, къ этой стран дикихъ скалъ и голыхъ степей, и восхищеніе, которое чувствуютъ нын къ этому отечеству героевъ, къ этой стран величественныхъ горъ, кипящихъ каскадовъ, живописныхъ ущелій. Причины этого нравственнаго переворота онъ ищетъ въ успхахъ физическаго благосостоянія и говоритъ, что если мы хвалимъ горы и дикую жизнь, то это потому, что мы пресытились безопасностью. Онъ по очереди становится то экономистомъ, то литераторомъ, то публицистомъ, то артистомъ, то историкомъ, то біографомъ, то разскащикомъ, то философомъ, этимъ разнообразіемъ роли онъ подражаетъ разнообразію жизни человческой и представляетъ глазамъ, сердцу, уму, всмъ способностямъ читателя полную исторію цивилизаціи его страны.
Другіе, какъ напримръ Юмъ, старались или стараются достигнуть того же. Они въ одномъ мст описываютъ дла религіозныя, нсколько дальше — дла политическія, еще дальше — литературныя подробности и наконецъ — общіе выводы объ измненіяхъ общества и правительства, полагая, что собраніе разсказовъ составляетъ исторію и что члены, связанные кое-какъ, образуютъ тло. Маколей думалъ вовсе не такъ, и хорошо сдлалъ. Хотя онъ и англичанинъ, но обладаетъ свойствомъ объединенія. Множество собранныхъ имъ событій образуютъ не общую сумму, а одно цлое. Въ его книг вы найдете объясненія, разсказы, разсужденія, анекдоты, картины, сближенія, намеки на современныя обстоятельства. Все это находится въ ум его. Онъ чрезвычайно живо чувствуетъ причины, а он-то и связываютъ факты. Он связываютъ ихъ, потому что он же ихъ производятъ, и историкъ, который отыскиваетъ эти причины, не можетъ не замтить или не почувствовать единства, которое они создаютъ. Прочтите, напримръ, путешествіе короля Іакова по Ирландіи: нтъ картины боле любопытной, но одно ли любопытство возбуждаетъ эта картина? Пріхавъ въ Йоркъ, Іаковъ не находитъ лошадей, чтобы хать дале. Страна представляетъ пустыню. Въ ней нтъ боле ни промышленности, ни земледлія, ни образованности, съ тхъ поръ какъ англійскіе и протестантскіе колонисты были изгнаны, ограблены и перебиты. Его принимаютъ два ряда полунагихъ раэбойниковъ, вооруженныхъ ножами и палками, подъ ноги его лошади разстилаютъ, вмсто ковра, плащи изъ грубаго холста, такіе, какіе носятъ разбойники и пастухи. Вмсто лавровыхъ внковъ, ему подносятъ гирлянды изъ капустныхъ стеблей. Въ одномъ большомъ округ нашлись всего только дв телги. Дворецъ лорда-намстника такъ худо выстроенъ, что дождь мочитъ вс комнаты. Отправляются въ Ольстеръ, дорогой французскіе офицеры думаютъ, что они путешествуютъ въ степяхъ Аравіи. Графъ Аво пишетъ къ своему двору, что для того, чтобъ достать охабку сна, надо бжать за пять или за шесть миль. Въ Чарльмон, въ знакъ особенной благосклонности къ французскому посольству, достали съ большимъ трудомъ мшокъ крупы. Офицеры высшихъ чиновъ спятъ въ такихъ лачугахъ, которыя въ Англіи они сочли бы слишкомъ грязными для своихъ собакъ. Ирландскіе солдаты являются полудикими грабителями, которые умютъ только кричать, душить и разбгаться. Дурно накормленные картофелемъ и кислымъ молокомъ, они бросаются, какъ голодные волки, на большія стада протестантовъ. Они рвутъ зубами мясо быковъ и барановъ и глотаютъ его полукровяное и полусгнившее. Не имя кастрюль, они варятъ его въ кожахъ. Когда наступаетъ постъ, они перестаютъ сть мясо, но не перестаютъ убивать животныхъ. Крестьянинъ убиваетъ корову, чтобы сдлать себ пару башмаковъ. Иногда какая-нибудь шайка убиваетъ сразу пятьдесятъ или шестьдесятъ животныхъ, уноситъ съ собою шкуру и оставляетъ трупы заражать воздухъ. Французскій посланникъ считаетъ, что въ шесть недль было убито пятьдесятъ тысячъ рогатаго скота, которые сгнили на поверхности земли. Считали, что число убитыхъ барановъ и овецъ равнялось тремъ или четыремъ стамъ тысячъ.— Разв не видно заране исхода возмущенія? Чего ожидать отъ этихъ прожорливыхъ, глупыхъ и дикихъ рабовъ? Что можно извлечь изъ страны, опустошенной и заселенной опустошителями? Какой дисциплин захотятъ подчинить этихъ мясниковъ и грабителей? Какъ они будутъ сопротивляться при Боин, когда увидятъ старые полки Вильгельма, разъяренные эскадроны французскихъ выходцевъ, озлобленныхъ и оскорбленныхъ протестантовъ изъ Лондондерри и Эннискиллена, которые бросятся въ рку и устремятся съ обнаженной саблей навстрчу ихъ мушкетамъ? Они обратятся въ бгство съ королемъ своимъ во глав. Исторія нравовъ оказывается тутъ связанною съ исторіею происшествій. Одно порождаетъ другое, и описаніе поясняетъ разсказъ.
Недостаточно еще видть нкоторыя причины, надо видть много причинъ. Во всякомъ происшествіи ихъ бездна. Для того, чтобы понять поступокъ Марльборо или Іакова, достаточно ли припомнить одну изъ склонностей или свойствъ этихъ людей? Нтъ, такъ какъ причина этого поступка лежитъ въ цломъ характер, то нужно, чтобы читателъ усмотрлъ заразъ и въ краткихъ чертахъ весь характеръ и все положеніе, которые его вызвали. Геній сосредоточиваетъ. Онъ измряется количествомъ воспоминаній и мыслей, которыя собираетъ въ одно цлое. То, что соединяетъ въ этомъ отношеніи Маколей, громадно. Я не знаю историка, у котораго память была бы врне, богаче матеріаломъ и лучше управлялась. Разсказывая дйствія человка или партіи онъ въ ту же минуту обозрваетъ вс происшествія его жизни и вс принципы его поведенія, у него ежеминутно предъ глазами вс подробности. Онъ ничего изъ нихъ не забываетъ, вс припоминаетъ такъ же легко, такъ же полно, такъ же врно, какъ въ тотъ день, когда записалъ или пересчиталъ ихъ. Никто не училъ такъ хорошо и не зналъ такъ хорошо исторіи. Вигъ или ярый тори, опытный, извданный въ длахъ, который поднимался и волновалъ палату, не имлъ доказательствъ боле многочисленныхъ, лучше расположенныхъ и боле точныхъ. Онъ не лучше зналъ сильную и слабую стороны своего дла, онъ былъ не боле знакомъ съ интригами, съ характеромъ партій, съ интересами частныхъ лицъ и обществъ. Великіе романисты входятъ въ душу выводимыхъ ими личностей, усвоиваютъ ихъ чувства, мысли, языкъ, намъ кажется, что Бальзакъ былъ и прикащикомъ, и дворникомъ, и распутной женщиной, и старой двой, и поэтомъ, и что вся его жизнь прошла въ томъ, что онъ былъ то тмъ, то другимъ изъ описываемыхъ имъ лицъ: его существо многообразно, и имя ему легіонъ. Съ инымъ талантомъ Маколей иметъ ту же силу: адвокатъ, несравненный, онъ защищаетъ безконечное число длъ, и каждое изъ нихъ онъ знаетъ такъ же хорошо, какъ его кліенты. У него есть отвты на вс возраженія, поясненія для всхъ темныхъ мстъ, основанія для всхъ судилищъ. Онъ всегда готовъ и можетъ защищать каждую часть своего дла. Онъ, повидимому, былъ и вигомъ, и тори, и пуританиномъ, и членомъ тайнаго совта, и посланникомъ. Онъ вовсе не поэтъ, какъ Мишле, онъ вовсе не философъ, какъ Гизо, но онъ такъ обладаетъ всми способностями оратора, онъ собираетъ и распредляетъ такъ много фактовъ, онъ держитъ ихъ въ такой связи, управляетъ ими съ такою ловкостью и силой, что ему удается возсоздать всю послдовательную цлостность исторіи, не пропуская и не выдляя изъ нея ни одной нити. Поэтъ воодушевляетъ мертвыхъ, философъ формулируетъ творческіе законы, ораторъ знаетъ, излагаетъ и защищаетъ дла. Поэтъ воскрешаетъ души, философъ строитъ систему, ораторъ представляетъ цлую цпь причинъ, но вс трое идутъ различными путями къ одной и той же цли.
Второе качество этой исторіи составляетъ ея ясность. Она общепонятна, никто не объясняетъ такъ хорошо и такъ много, какъ Маколей. Онъ точно держит пари со своимъ читателемъ и говоритъ ему: ‘будьте сколько вамъ угодно разсяны, глупы, невжественны. Какъ бы вы ни были разсяны, вы все-таки будете меня слушать, какъ бы вы ни были глупы, вы поймете, какъ бы вы ни были невжественны, вы научитесь. Я повторю ту же самую мысль, въ столькихъ формахъ, я ее поясню такими простыми и точными примрами, я заявлю о ней такъ ясно въ начал, я резюмирую ее такъ тщательно въ конц, я такъ хорошо означу ея отдлы, доводы мои будутъ такъ послдовательны, я выкажу такое сильное желаніе просвтить и убдить васъ, что вы непремнно просвтитесь и убдитесь.’ Онъ несомннно думалъ такимъ образомъ, когда приготовлялъ рчь о закон, который впервые дозволилъ диссидентамъ отправленіе ихъ богослуженія.
До совершенства доведено у Маколея искусство развивать мысль. Противоположенія мысли, поддерживаемыя противоположеніями словъ, симметрическія фразы, выраженія, повторенныя съ намреніемъ привлечь вниманіе,— все это открываетъ намъ талантъ адвоката и оратора, который является на помощь при малйшемъ новомъ оборот дла. Такія свойства его ума проявляются окончательно въ ошибкахъ, въ которыя его вовлекалъ его талантъ. Очень часто объясненія его выходятъ общими мстами. Онъ доказываетъ то, съ чмъ вс согласны. Онъ объясняетъ то, что и безъ того ясно.
Послднее качество этой исторіи, самое странное, наимене англійское, заключается въ томъ, что она интересна. Маколей написалъ, въ ‘Эдинбургскомъ Обозргъніи’, пять томовъ ‘Опытовъ’, каждый знаетъ, что первое достоинство журналиста состоитъ въ томъ, чтобы заставить читать себя. Большой томъ иметъ право наскучить, онъ толстъ не безъ причины, его величина заране требуетъ вниманія того, кто его открываетъ. Прочный переплетъ, симметрическая таблица, предисловіе, существенные параграфы, расположенные какъ солдаты въ баталіон, все заставляетъ васъ взять кресло, надть халатъ, протянуть ноги къ огню и приняться за изученіе. Вы обязаны сдлать все это относительно серьёзнаго человка, который является предъ вами, вооруженный шестью стами страницъ текста и тремя годами размышленій. Но журналъ, который пробгается въ кофейн, обозрніе, которое перелистывается въ гостиной, вечеромъ, предъ ужиномъ, должны привлекать глаза, осиливать разсянность, завоевывать своего читателя. Маколей обратилъ вниманіе на эти требованія и сохранилъ въ своей исторіи привычки, которыя пріобрлъ въ журналахъ. Онъ употребляетъ вс средства, чтобы приковать вниманіе, хорошія и посредственныя, достойныя и недостойныя его великаго таланта, между прочимъ и намеки на современныя обстоятельства. Извстно, что сказалъ редакторъ одного обозрнія, которому Пьеръ Леру предлагалъ статью о Бог: ‘о Бог! это не иметъ современности.’ Маколей пользуется этимъ. Если ему случается назвать какой-нибудь полкъ, онъ въ нсколькихъ строкахъ указываетъ на т подвиги, которые этотъ полкъ совершилъ со времени своего основанія до нашихъ дней: этимъ онъ заставляетъ офицеровъ этого полка, разсянныхъ кто въ Крыму, кто на Мальт, кто въ Калькутт, читать свою исторію. Онъ разсказываетъ о принятіи палатою Шомберга: кто же интересуется Шомбергомъ? онъ тотчасъ же и прибавляетъ, что, сто лтъ спустя, Веллингтонъ былъ принятъ, при подобныхъ же обстоятельствахъ, по церемоніялу, вполн сходному съ первымъ: какой англичанннъ не интересуется Веллингтономъ? Разсказывая объ осад Лондондерри, онъ указываетъ на мсто, которое занимали древніе бастіоны, на поле, которое было занято ирландскюіъ лагеремъ, на колодезь, изъ котораго пили осаждавшіе: кто изъ жителей Лондондерри устоитъ противъ желанія купить его книгу? О какомъ бы город онъ ни говорилъ, онъ указываетъ на измненія, которыя въ немъ произошли, на новыя улицы, на исправленныя или вновь выстроенмыя зданія, на расширеніе торговли, введеніе новыхъ отраслей промышленности,— и вотъ вс альдерманы и вс купцы считаютъ себя обязанными купить его сочиненіе. Крайнія степени качествъ всегда возбуждаютъ вниманіе, поэтому, выводя на сцену какого-нибудь государственнаго человка, онъ всегда объявляетъ о немъ какъ-нибудь громогласно: это былъ ‘самый вкрадчивый’ или ‘самый справедливый’ или ‘самый ученый’ или ‘самый ярый’ или ‘самый развратный’ изъ всхъ политическихъ людей того времени. Но въ этомъ ему столько же помогаютъ его великія качества, сколько и эти литературныя уловки, которыя слишкомъ замтны, слишкомъ многочисленны и нсколько грубы. Множество подробностей, смсь психологическихъ и нравственныхъ разсужденій съ описаніями, разсказами, сужденіями, защитительными рчами и портретами, сверхъ всего этого, хорошая аргументація и непрерывный потокъ краснорчія занимаютъ и удерживаютъ вниманіе до конца. Томъ сочиненій Лингарда и Робертсона кончаютъ съ трудомъ, но трудно было бы не окончить тома Маколея.
Такимъ образомъ, эта исторія, качества которой, повидимому, такъ мало свойственны англичанамъ, является произведеніемъ чисто англійскаго таланта. Обширная, послдовательная, она обнимаетъ вс факты въ ихъ цлости, не раздляя и не прерывая ихъ, она разъясняетъ темные факты и длаетъ самые сложные вопросы доступными самымъ невжественнымъ людямъ. Интересная и разнообразная, она привлекаетъ вниманіе и удерживаетъ его. Въ ней есть жизнь, ясность, единство,— качества, казалось бы, чисто французскія. Авторъ, повидимому, такой же общепонятный писатель какъ Тьеръ, такой же философъ какъ Гизо, такой же художникъ какъ Тьерри. Онъ ораторъ, и, обладая въ высшей степени ораторскими дарованіями, онъ пополняетъ ими т способности, которыхъ у него нтъ. Онъ не философъ: посредственность первыхъ главъ о древней исторіи Англіи достаточно доказываетъ это, но сила его разсужденій, его привычки къ классификаціи и порядку вносятъ единство въ исторію. Онъ не художникъ: изображая какую-нибудь картину, онъ всегда старается что-нибудь доказать, онъ вдается въ разсужденія въ самыхъ трогательныхъ мстахъ, въ немъ нтъ ни граціи, ни легкости, ни живости, ни тонкости, но удивительная память, огромное научное образованіе, пылкая поэтическая страстность, огромный талантъ адвоката, точное знаніе мелкихъ фактовъ,— все это приковываетъ вниманіе, разнообразитъ, оживляетъ и согрваетъ разсказъ. Онъ пишетъ не для народа: онъ слишкомъ горячъ, слишкомъ пылко старается доказать, пріобрсти сторонниковъ, уничтожить противниковъ, чтобы обладать спокойнымъ талантомъ человка, который объясняетъ и излагаетъ безъ всякой побочной цли, который вноситъ свтъ во вс факты, не внося теплоты, но онъ сообщаетъ такъ много подробностей, онъ такъ старается убдить, такъ богатъ разъясненіями, что не можетъ не быть популярнымъ. Это богатство научныхъ свдній, эта сила разсужденій и страсти произвели одну изъ лучшихъ книгъ нашего вка. Эта основательность, эта энергія, эта глубокая поэтическая страстность, эта заботливость о нравственности, эти привычки оратора, эта ограниченная способность къ философіи, этотъ нсколько однообразный слогъ, безъ гибкости и мягкости, эта постоянная серьёзность, этотъ геометрическій путь къ достиженію опредленной цли выказываютъ въ немъ умъ англичанина. Но если онъ таковъ для насъ, то онъ не англичанинъ для своей націи. Оживленіе, интересъ, ясность, единство его разсказа — удивляютъ ихъ. Они его находятъ блестящимъ, смлымъ, это, по ихъ мннію, французскій умъ. Въ сужденіи этомъ заключается самая рзкая черта различія двухъ народовъ. Чтобы перейти къ своимъ сосдямъ, французъ долженъ сдлать два путешествія. Окончивъ первое, онъ долженъ перейти къ Маколею. Путь этотъ труденъ, но приводитъ на настоящую англійскую почву.