Н. Н. Захаров-Мэнский
Н. Н. Захаров-Мэнский
Только несколько слов…
Только несколько слов…
Примечания
Примечания
Только несколько слов…, Захаров-Мэнский Николай Николаевич, Год: 1927
Время на прочтение: 7 минут(ы)
То, что мне хочется сказать сегодня, отнюдь не является ни исчерпывающими воспоминаниями современника, ни критическим очерком внимательного исследователя, отнюдь, это только несколько слов, несколько слов о человеке, любившем и любимом, страдавшем и надеявшемся, всю жизнь страстно мечтавшем о славе и нашедшем ее, увы, только после смерти и только на один год. Сейчас этот год, год беспримерной популярности Есенина, окончился, и я не буду пророком, если скажу здесь, что ближайшие 365 дней будут низведением с пьедестала этого во многом переоцененного, но все же исключительного и неповторимого лирика последнего десятилетия. Появившийся в No 1 и 2 ‘Красной нивы’ рассказ В. В. Вересаева (‘Собачья улыбка’)1, понятный даже и для непосвященного, — несомненное доказательство правильности моего утверждения.
Странна была судьба Есенина. Целый год мы жили под каким-то гипнозом этого имени, сотни поэтов посвятили ему стихотворения, неразумные подражатели кончали самоубийством, повторяя его стихотворения, о нем, о котором при жизни было написано только несколько статей, написали тома, критики переспорили друг друга на диспутах, доказывая то, что для всякого и без них было понятно и ясно, Приблудные, Ковыневы, Наседкины — ‘ты их имена, Господи, веси’ — перепели его стихотворения, барышни, никогда не читавшие Есенина, влюбились в его фотографию, и даже обыватели, которым решительно все равно, что кругом них происходит, читающие Шеллера-Михайлова, Вербицкую и Арцыбашева, даже они со злорадством произносили имя Есенина: ‘Вот, мол, тебе, Советская власть, и кукиш с маслом’. При чем тут, собственно говоря, был кукиш и при чем Советская власть, так, в сущности, и осталось невыясненным, но факт остается фактом — даже они заинтересовались Есениным и упивались безграмотнейшей подделкой под него — ‘Письмом к Д. Бедному’2, от которой бы до ушей покраснел бедный Сережа. А сколько появилось его друзей, приятелей, товарищей?! Всякий, с кем Сергей выпил бутылку пива или кого матерно выругал в пьяном виде, стал писать о нем воспоминания: Есенин, мол, сказал — ‘ты да я, умрем’… — и т. д. и т. д. Уже на первом вечере его памяти в Камерном театре, куда сошлись все так хорошо знавшие и так любившие его как человека, какой-то разбитной юноша читал о нем безграмотное стихотворение, в котором так больно резало — ‘Сережка… Гармошка…’. Каким бы матом огрел Сергей этого юношу! Откуда-то из всех нор повылезла прятавшаяся там пошлость — и ну делить посмертную славу покойного… Кто только о нем не писал, что только о нем не писали… И как бы эпиграфом выходкам всех этих ругателей и хулителей — десяток книжечек А. Крученых3, и как бы эмблемой ко всему этому — никому-никому не ведомый в литературе и искусстве юноша, который играет первую скрипку на всех юбилеях и похоронах знаменитостей, с которыми (как, например, с Есениным) едва ли был знаком при их жизни.
Я не был ни близким другом, ни закадычным его приятелем4. И в жизни, и в литературе мы шли с ним разными дорогами, но мне привелось в продолжение семи лет, часто почти ежедневно, часто с большими или меньшими перерывами, наблюдать дни и дела Сергея. Мы встречались в семнадцатом году5 в ‘Кафе Четырех Бурлюков у Настасьинского переулка’, как всегда называли ‘Кафе поэтов’ (Бурлюка, Гольцшмидта, Маяковского и Каменского), в помещении бывшей прачечной на Тверской в Настасьинском переулке, рядом со зданием ломбарда. Здесь, по ночам, мы читали стихи, пели и говорили об искусстве… Хорошее было время. Бывало — на Тверской стрельба и ходят патрули, на Дмитровке в Купеческом клубе подвизаются анархисты, а мы слушаем ‘Облако в штанах’ в неподражаемом исполнении самого Маяковского, острое слово об искусстве умнейшего Давида Бурлюка и горланим песенку кафе:
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
День твой последний приходит, буржуй!..6
Здесь я познакомился с Есениным. Он часто бывал в кафе. Приходил с С. Клычковым, садился в угол к стене, почти всегда молчал (говорить Сергей вообще не умел, да и не любил) и только изредка читал, и как всегда прекрасно, свои стихотворения. Сергей читал не по-актерски, но тот, кто слышал его самого, не захочет слушать его стихи в исполнении даже самого раззнаменитого артиста. О нем говорили — приличный поэт, подает надежды, и только… Помню, когда приехал Ивнев, какой знаменитостью он показался нам, молодежи, как он совершенно затмил Есенина. Не говоря уже о И. Северянине, которого торжественно чествовали футуристические киты, даже К. Липскеров, С. Рубанович, даже Влад. Королевич были в то время и популярнее и известнее Есенина. Через год открылся Союз поэтов в кафе ‘Домино’, на Тверской, 18. Мы с Есениным были выбраны в один из первых президиумов. Заседаний Сергей не посещал, и вообще, как и всякий большой художник, он был никудышным общественным деятелем. Это было время расцвета имажинизма. Помню номера ‘Советской страны’, где впервые появилась декларация и мариенгофовские ‘подштанники’7, самого Мариенгофа, прилизанного и любезного, которого наборщики неуклонно переделывали в ‘Марлингофа’ на афишах союза, Кусикова в феске и с Георгием в петлице, в то время вершителя судеб союза — Шершеневича… В союзе Сергей выступал очень часто, почти ежедневно, книжки его, выпускаемые Артелью художников слова, с смешной датой ‘II год I века’, а впоследствии комическими издательствами ‘Чи-хи-Пихи’ и ‘Имажинисты’, — всегда были для нас, молодежи, большим праздником. Подарив мне одну из книг, он подписал: ‘Милосердной сестрице русских поэтов’8 (я был в то время секретарем союза), и так меня звал Сергей до самого последнего времени. Не помню я ни дебошей Сергея в это время, ни пьянства. Все это пришло после, главным образом после знаменитой поездки с Айседорой Дункан. Сергей участвовал и во всех больших выступлениях союза. Вечера эти обычно устраивались в Политехническом, в большой аудитории No 1. Сюда-то когда-то они с Мариенгофом и явились в цилиндрах, и здесь-то и разыгрался инцидент, не раз рассказанный многими вспоминателями, когда В. Брюсову пришлось утихомиривать взбунтовавшуюся против Есенина публику9. А сколько триумфов его помнит эта аудитория. Помню я и пресловутый суд над имажинистами10, и альманах No 1 со стихами Есенина, и многое-многое другое… Потом — его сближение с Дункан. Что было между ними общего? Я не раз задавал себе этот вопрос и всегда отвечал — ‘имя’. И он и она — ‘знаменитости’. Не мог Есенин быть мужем простой смертной, подавай знаменитость, подавай шумиху в газетах, поездку в Берлин на аэроплане, в Америку, мне рассказывали, что где-то они на русской тройке из одного государства в другое жарили, триумфы, чудачества, пьянство. Мне рассказывали, что остроумнейший из белогвардейских поэтов Л. Г. Мунштейн (Lolo) так встретил приезд этой четы в Германию стихотворным приветствием в ‘Руле’11:
Не придумаешь фарса нелепее.
Вот он, вывоз сырья из Совдепии —
Вот восторг образованных стран,
С разрешения доброго Ленина
Привезла молодого Есенина
Не совсем молодая Дункан!..
Потом он вернулся: как-то сразу осунувшийся, как-то сразу постаревший и другой. Мы встретились в ‘Домино’, я возился в то время с вечером в пользу голодавшего Спиридона Дрожжина12. Сергей страшно заинтересовался судьбой старика: ‘Ты бы, милосердная сестрица, сборник, сборник бы надо, я стихи дам… Что вечер… вечер провалится, не соберешь ничего…’ Вечер действительно, несмотря на участие всей литературной Москвы, провалился: публики было до обидного мало.
Потом пошли тяжелые встречи. Мне не хочется вспоминать о них, к чему?.. Пресловутое дело ‘четырех поэтов’13, два суда — в ЦБ и в Доме печати, кутежи, пьянство, дебоши, скандалы. Кто не знает всего этого? Милиционер на похоронах и тот говорил мне: ‘Поэта Есенина мы хорошо знаем. Нам и товарищ комиссар заказал, коли, мол, пьяного поэта Есенина приведут, так гоните скорее, с ним хлопот не оберешься’… Я был свидетелем многих скандалов Сергея. Бывало, дежуришь по клубу Союза поэтов и только Бога молишь, как бы Есенин после часу ночи не приехал. Один его дебош — драку с Б. Глубоковским — я и теперь с ужасом вспоминаю. Ночь, в кафе пьяная публика, и Сергей, с разодранной рубашкой, кричит что-то несуразное, пьяное, больное, Глубоковский, замахнувшийся стулом, тоже пьяный, под кокаином, а перед Сергеем бросившийся на колени, протягивающий какую-то икону и вопиющий: ‘Сереженька, во имя Бога!..’ — Клюев14. Нет, не хочу вспоминать… Только пьяный угар и невменяемость могли довести до такого состояния этого хорошего, милого кудрявого поэта. В последний раз я видел его за несколько дней до смерти, в кафе ‘Капулер’. Он шел в кино с С. А. Толстой и сестрой Катей. Если не ошибаюсь, они шли на ‘Михаэля’ — превосходную инсценировку романа Банта15. Это снова был прежний Сережа, тихий и милый, грустный немного, и эти полчаса, проведенные с ним в последний раз, останутся навсегда для меня дорогим воспоминанием. Потом эта смерть и стихотворение, такое непонятное… То ли это розенкрейцерство, которым будто бы интересовался Сергей, ведь чем же иным можно объяснить слова:
В этой жизни умереть не ново,
Но и жить, конечно, не новей…
То ли?!! Нет, нельзя догадываться о том, что укрыто завесой смерти, не будем… Но что меня всегда удивляло, так это приписываемый Сергею атеизм, критики наперебой хотели доказать, что Есенин отказался от религиозности своих первых книг. Думается, что это не так, и вот пример: едва ли многие знают, что умерший поэт А. Ширяевец, который был погребен по гражданскому обряду16, перед этим, и при ближайшем участии С. Есенина, был отпет священником с соблюдением всех церковных обрядов. ‘Венчик мы ему под подушечку положили, радостно рассказывал Сергей. — Поп спрашивает, почему красный гроб, а мы говорим — поэт покойный был крестьянским, а у крестьян: весна красная, солнце красное, вот и гроб красный…’ Мне кажется, эта несомненно бывшая у Есенина вера во что-то загробное много(е) объясняет и освещает и в его творчестве, и в обстоятельствах его смерти. Впрочем, кому дано разгадать вечную тайну жизни и смерти? Этот год будет годом его развенчания, хоть и не пророк я — пророчу… а потом — потом, когда мы сможем беспристрастно подойти к его поэзии, мы, быть может, оценим по заслугам этого незабываемого лирика ярчайших лет, пережитых Россией. А пока ‘до свидания, друг мой, до свидания’, пусть твои слова закончат эти несколько строк человека, который всегда считал твою поэзию лучшим достижением литературы эпохи Великой Русской Революции.
1927
Захаров-Мэнский Николай Николаевич (наст, фамилия Захаров, 1895 — после 1940) — поэт, критик, активный участник литературной жизни Москвы первых послеоктябрьских лет. Согласно известному словарю ‘Писатели современной эпохи’ (М., 1928, репринт — М., 1992), шесть лет работал в правлении Всероссийского союза поэтов (ВСП), основал группы ‘Литературный особняк’ и ‘Неоклассики’, а также литературную студию ВСП, преобразованную затем в Высшие государственные литературные курсы. В 30-е гг. отбывал срок в Казахстане. Был выпущен из лагеря и пытался в 1940 г. вернуться в литературу (см. его письмо в Союз писателей СССР — РГАЛИ). После этого следы Н. Н. Захарова-Мэнского теряются, по неподтвержденным сведениям, дожил до начала 1960-х гг. Воспоминания публикуются впервые по авторизованной машинописи (ГЛМ).
1 Вересаев В. Собачья улыбка // Красная нива. 1927. Ms 1. 2 янв. С. 1-4, No 2. 9 янв. С. 6-7.
2 Автором этого сочинения был журналист Н. Н. Горбачев (см. наст, изд., кн. 3, раздел III, п. 175).
3 Резко отрицательную оценку этой ‘продукции номер такой-то’ (так сам автор помечал свои книжечки) В. В. Маяковским см. в кн. 3 наст, изд., с. 440.
4 Об этом свидетельствует также ироническое упоминание переиначенной фамилии мемуариста в письме Есенина А. Кусикову от 7 февраля 1923 года (наст, изд., кн. 3, раздел I, п. 155).
5 Точнее, с весны 1918 г.
6 Автор двустишия — В. В. Маяковский.
7 Из поэмы А. Мариенгофа ‘Магдалина’ (газ. ‘Советская страна’, 10 февр. 1919).
8 Книга с этой надписью неизвестна.
9 См., например, воспоминания И. Н. Розанова и комментарии к ним в наст. кн.
10 Состоялся 4 ноября 1920 г. в Большом зале консерватории.
11 ‘Газ. ‘Руль’, Берлин, 1922, 21 мая, под заглавием ‘Сырье (экспромт)’, здесь цит. автором воспоминаний по памяти.
12 Дата этого вечера пока не установлена.
13 Документы, связанные с этим ‘делом’, см. наст, изд., кн. 3.
14 ‘См. об этом также одно из писем Клюева (наст, изд., кн. 3, с. 61-62.)
15 ‘Роман датского писателя Г.-И. Банта ‘Михаэль’ неоднократно издавался в рус. пер. в 1910-е гг.
16 ‘А. Ширяевец был похоронен на Ваганьковском кладбище 17 мая 1924 г.
‘Русское зарубежье о Сергее Есенине. Антология.’ М.: Терра — Книжный клуб, 2007.