Театр купца Епишкина, Мирович Евстигней Афиногенович, Год: 1914 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Е. А. Мирович (Дунаев)

Театр купца Епишкина

Сатира в 1-м действии

Русская театральная пародия XIX — начала XX века

М., ‘Искусство’, 1976

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Артем Сосипатрович Епишкин, содержатель трактира, он же антрепренер кинотеатра ‘Счастливая Аркадия’*.

Рыбинский, режиссер, он же помощник режиссера и артист.

Ричардов, Гвоздинская, Сладкопевов — драматические артисты, они же оперные.

1-я, 2-я, 3-я — балетные артистки.

Парикмахер.

Капельмейстер (за неимением оркестра — пианист).

Декорация. Сцена разделена на две части. На левой стороне — сцена. Все пьесы идут на сцене без декораций — в сукнах, с приставками окна и двери и с необходимой бутафорией. Сцену закрывает театральный занавес, на которой красуется четкая надпись:

‘КИНОТЕАТР МЕНЕАТЮР’

‘ШИСЛИВАЯ АРКАДИЯ’ 10-ть СЕРИЙ В ВЕЧЕР.
КУПЦА ВТОРОЙ ГИЛЬДИИ А. С. ЕПИШКИНА

ЛЕПЕРТУАР!

ДРАМА! КОМЕДИЯ! ОПЕРА! БАЛЕТ!
КИНЕМАТОГРАФ ПЕРВОГО ИКРАНА¹С МАКСОМ ЛИНДЕРОМ И ПРЕНСОМ!
И ПРОЧ. ЗАГРАНИЧНЫЕ ГЕРОИ ИКРАНА
ОТ 20 КОП. ДО 55 КОП.

ВНИМАНИЕ!

Галоши и пальты можно не скидывать.

ВНИМАНИЕ!

¹ За неимением кинематографа можно заменить китайскими тенями на экране или чем-нибудь другим.

На правой стороне — место за кулисами, на первом плане у сукон — ширмы небольшие, еде одеваются Гвоадинская и Ричардов, тут же бутафория и проч. Летучка для рекламы и отдельные программы для публики желательно, чтобы печатались так:

КИНО-ТЕАТР МИНИАТЮР

‘СЧАСТЛИВАЯ АРКАДИЯ’
КУПЦА ВТОРОЙ ГИЛЬДИИ
АРТЕМА СОСИП. ЕПИШКИНА.

Дано будет:

ЖЕНУ УКРАЛИ. (Пикантный французский фарс в 1-м д.)

КИНЕМАТОГРАФ (с Максом Линдером) 300 метров длиною и с пением итальянского тенора г-на ***. (Сильно комично.)

III

ИЗ-ПОД ВЕНЦА ДА В МОГИЛУ! Трагическая опера в 1-м д. с пением, с хором и с самоубийством под собственный оркестр из 30 человек.

КИНЕМАТОГРАФ (с г-ном Пренсом, веселым экранным исполнителем в главной роли, под пианино фабр. Шредер).

ПРАЗДНИК МОТЫЛЬКОВ. Балет с участием итальянской придворной прима-балерины г-жи *** и всего кордебалета с собственной музыкой,

КИНЕМАТОГРАФ с интермедией. (Сплошное удивление.)

VII

ОТЕЛЛО, МАВР ВЕНЕЦИАНСКИЙ. Приспособленная к сцене потрясающая драма, историческая трагедия великого Вильяма Шекспира, первого писателя всех городов Англии, и с роскошной обстановкой, выписанной из Лондона.

НАЧАЛО СПЕКТАКЛЯ

Общий занавес раздвигается. Идет сумятица. Только что окончилась седьмая серия, и все торопятся начать восьмую серию. Гвоздинская и Ричардов одеваются за ширмами. Ричардов в халате Отелло с последнего акта, под халатом надеты рейтузы и сапоги на Альфреда из оперы ‘Травиата’, и поверх этого надевает современные брюки, докторский халат, цилиндр помятый. Рыбинский суетится, плотник носит стулья, убегает на сцену и снова выбегает оттуда. Занавес на сцене закрыт.

Ричардов (одеваясь, пьет водку). Фу, устал! Семь серий уже без передышки отмахал!

Рыбинский (плотнику). Живей, живей, торопись, обставляй сцену на восьмую серию! (Убегает на сцену.)

Ричардов (ему). Эй, Рыбинский! Какого черта торопишься? Дай передохнуть. Ведь семь серий отжарили. При такой работе лошадь и та сдохнет, а мы все-таки люди.

Рыбинский (вбежал из-за сцены). Торопись, времени нет, еще три серии осталось. (Опять убегает.)

Гвоздинская (одеваясь). Рыбинский, и я не успею, у меня весь грим сполз с лица… Я вся мокрая.

Ричардов. Мокрая, говоришь? Вот счастливица! А у меня вся телесная влага испарилась, больше уже и потеть нечем.

Рыбинский (вбегая). Господа, не развлекайтесь, публика ждет. Фойе битком набито. Не задерживайтесь! Сейчас начинаем восьмую серию. (Убегает.)

Епишкин (входит). Ну и публики, тьма!

Ричардов. Что, Артем Сосипатрович, хорошо торгуешь? (Гримируется на доктора.)

Епишкин. Да, жаловаться грех, дела хороши.

Ричардов. Выходит, что кинематографический театр выгоднее держать, чем твой трактир второго разряда?

Епишкин. Да как тебе сказать? Театру держать хорошо, и трактир не убыточно. Да и дело одно с другим схожи. В трактире я кормлю публику телесной пищей, а тут, значит, духовную даю пищу.

Ричардов. Пищу-то даешь, только с душком, не первого сорта, вот что.

Епишкин. Ну, голубчик, по цене и товар. Я публике даю и комедию, и оперу, и балет, и кинематограф, и драму, и все это за двугривенный. А что же можно за двугривенный хорошее дать? Пожалуй, найми я актеров первого сорта, али даже второго сорта, так и выложи им сотню али полторы в месяц, а зачем? Ежели ты у меня за сорок целковых и лепартуешь и поешь, а публика прет.

Ричардов. По-твоему выходит, что я актер третьего сорта? Ах ты, купец! Да если бы я не хотел есть, так меня и за триста не заманил бы в свой кинематограф!

Епишкин. Будто бы? Ха-ха-ха! Да ну, ха-ха-ха!

Ричардов. Вот тебе и ‘ну’!

Рыбинский (входит). Господа, торопитесь, публика ждет.

Епишкин. Да-да, ребята, поторапливайтесь. Отжарим восьмую серию, а на девятой пошабашим. (Смотрит на часы.) Эх, черт возьми! Можно бы сегодня и все десять серий провертеть, да время не позволит. Этот тенор, горлодер несчастный, тянул-тянул свою увертюру, чтоб его черти на том свете так за язык тянули! И кому нужна его симфония тянучая? Тут дело все в скорости, ткнуть нельзя, ежели публика в двух фойях накопилась на следующую серию. Вот не тянул бы свои ноты, смотришь, десять серий сегодня бы успели отмахать.

Ричардов. Слушай, меценат, а ежели я на десятой серии не выдержу, ноги протяну, что тогда?

Епишкин. Не протянешь! Ты у меня крепкий, выносливый актер. А говоришь ты роли свои — одно заглядение! Сыплешь как горох, Значит, понимаешь наше театральное дело. Тут, значит, жарь бея остановки, не задерживай почтенную публику!

Гвоздинская (одеваясь). Ай-яй-яй, не знала я, что вы так смотрите на театр!

Епишкин. А как же иначе на него смотреть? Вот и вы, мамзель Гвоздинская, меньше глазами водите по публике. А то, накося, глазом ворочает, поговорит и оттяжку сделает… А вы валяйте без оттяжки чтобы лишнюю серию выкроить, вот тогда, значит, актриса настоящая, как есть.

Гвоздинская. Нет, я не согласна. Хотя нам и приходится играть наряду с кинематографом, все-таки это театр, искусство.

Ричардов. Ну, знаете, Гвоздинская, когда играешь десять серий, в каждой по три роли, это выходит, что тридцать раз оденься, и тридцать раз физиономию краской намажь, так после этого тут и запаха не останется от искусства. Принцип у нас такой: есть публика — валяй галопом, не задерживай почтенную, как сказал меценат, а нет публики — разводи искусство на здоровье. Верно я говорю?

Епишкин. Правильно! Молодец Ричардов! Эх, полтора целковые прибавки назначаю, черт с тобой, грабь меня, хе-хе… Так-то, мамзель Гвоздинская, вы свое искусство оставьте. У меня в театре актеры, что на бегах лошади. Ты, значит, покажи резвость, секунды свои, вот ты и фаворит мой будешь.

Ричардов. А не высоко ты ценишь своих фаворитов, если прибавил мне полтора рубля за тридцать ролей, это выходит — по пятаку за резвость накинул.

Епишкин. Оптом оно всегда дешевле.

Гвоздинская. А знаете, Артем Сосипатрович, если бы все так играли, как вы хотите, так публика перестала бы к вам ходить.

Епишкин. Ха-ха-ха! Чудачка! Вы думаете, что ваша игра очень нужна публике? Или вообще театр? Нет. Ей нужен мой кинематограф с Максом Линдером, да еще то, что она сидит в пальтах да галошах. Отними я у публики эту привилегию, так она на ваши представления и не посмотрит. Тут все дело в Линдере, в пальтах да галошах.

Рыбинский (входит из-за сцены). Артем Сосипатрович, публику впустили, у меня все готово, можно звонить?

Епишкин. Звони, звони. А публики много?

Рыбинский. Битком! И на девятую серию берут билеты. (Бежит за сцену.)

Епишкин. Да ну?! Здорово! Эх, не тяни этот проклятый тенор, можно было б и десять серий провертеть. Рыбинский! Зови сюда дирижера и этого певуна.

Рыбинский убегает. Входит тенор Сладкопевов.

Вот он. Слушай, батенька, что у меня тут — театр али кладбище? Что ты ноты тянешь, как на панихиде?

Сладкопевов.. Позвольте… раз указано фермато…

Епишкин. Фирматы! Тоже придумал штуку! А ты валяй без фирматов.

Сладкопевов. Позвольте, в нотах…

Епишкин. Плюнь на ноты. Публика дожидается, когда ее впустят на следующую серию, а ты ее своими фирматами задерживаешь.

Капельмейстер (входит). И что надо, г-н Епишкин?

Епишкин. Слушай, Иван Иванович, время осталось мало, а я хочу девятую серию еще прогнать. Так ты палочкой махай скорей, не задерживай.

Капельмейстер. Это не выйдет. Я играю оперы такие, что…

Епишкин. Ну да, рассказывай! Я тебе любую оперу отмахаю, как хочу! Ты хотя и дилижер, а в музыке ничего не смыслишь.

Капельмейстер. Ну, это вы, ах, оставьте. Это вы ничего не смыслите.

Епишкин. Вот не смыслю, а вас, иродов, кормлю. А ежели кормлю, так и приказывать могу.

Капельмейстер. Не, портить музыку вы не имеете права!

Епишкин. Что-о? О правах заговорил? А имеешь ли ты право жительства в столице, а?

Капельмейстер. Ой, что вы кричите! Не можете это сказать мне на ухо? И какой вы странный, я говорю с вами о музыке, а вы говорите о паспортной системе. Хорошо, мне не жалко, — вам надо скоро играть, я буду скоро. При чем тут вероисповедание?

Епишкин. Эх, вкуса у тебя нету, хотя ты и дилижер! Хоть бы раз сыграл ‘Дунайские волны’ али ‘Вниз по матушке по Волге!’…

Капельмейстер. Я вам лучше сыграю из оперы ‘Паяцы’.

Епишкин. Ну вот тоже выдумал название! Сыграй коротенький марш.

Рыбинский (вбегает). Сейчас начинаю восьмую серию. Маэстро, начинайте играть!

Епишкин. Сыпь, сыпь!

Капельмейстер убегает, и начинает играть оркестр быстрым темпом марш.

Ну, ребята, смотрите торопитесь, не задерживайте. (Убегает.)

Ричардов. Парикмахер, смотри не перепутай парики!.. Прошлый раз я впопыхах не заметил, так в плешивом парике и играл Отелло.

Рыбинской. Гвоздинская, на сцену! Ричардов, сейчас ты! Свет на рампу! Туши в публике! Давай занавес!..

(Убегает за сцену и разыгрывает быстрым темпом, скороговоркой, почти в один тон, фарс под названием):

ЖЕНУ УКРАЛИ. В 1-м д.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ:

Муж — Рыбинский.

Жена — Гвоздинская.

Доктор — Ричардов.

Декорация фарса: сукна, мебель, кресло, стул, столик — на нем телефон. При поднятии занавеса на сцене Муж и Жена.

Муж (в пальто и с большим рваным портфелем). Ну, милая, я иду на службу. В пять часов я буду дома. (Наскоро ее целует и убегает за кулисы направо.)

Жена (одна, радуется по-детски). Он ушел! Великолепно! (Быстро сбрасывает с себя капот и одевается на сцене в голубой пеньюар.) Позвоню сейчас доктору-душке. Неужели он и сегодня не поймет, что я его адски люблю? До сих пор он этого не замечает и относится ко мне индиферентно. (Подбегает к телефону.) 445-36! Доктор, милый, я больна, приезжайте!

Рыбинский (за кулисами). Ричардов, сейчас тебе!

Жена. Боже мой, как я его люблю!

Рыбинский sa кулисами на первом плане нажимает автомобильный рожок и звонит.

Ах, это он! (Принимает позу больной, показывая красивые ажурные чулки. Стонет.)

Доктор (вбегает). Что с вами? Я так испугался вашего тревожного голоса в телефон, что немедленно примчался на автомобиле. Что с вами?

Жена. Ах, доктор, у меня сердце страдает и слабость в ногах. (Показывает ноги.)

Доктор. Позвольте, я осмотрю вас всесторонне и поставлю диагноз вашей болезни. (Наклоняется к сердцу, осматривает ноги. Все это проделывается быстро.) У вас больное сердце и невроз оконечностей.

Жена. Ах, доктор, спасите!

Доктор. Сейчас. Помощь необходима немедленная… Я сам поеду на автомобиле в аптеку за лекарствами. (Убегает за кулисы.)

Рыбинский нажимает рожок автомобиля.

Жена (вскочив). Неужели он еще не догадывается о моей любви!.. Боже мой, что я испытывала, когда он коснулся ухом моих оконечностей! Какое колоссальное блаженство!..

Рыбинский нажимает автомобильный рожок, звонит в колокольчик.

Ах, он уже приехал! (Ложится.)

Доктор (входит). Фу! Так спешил, что, кажется, двух старух задавил автомобилем. Вы еще не умерли?

Жена. Нет, пока еще не умерла.

Доктор. Славу богу… Вот примите лекарство. (Дает.) Что, лучше чувствуете?

Жена. О да!.. Надо ему намекнуть о моей любви. Доктор, милый… (Хватает его за шею.) Мой исцелитель!.. Позвольте вас поблагодарить за оказанную помощь и поцеловать вас, как брата… (Быстрые поцелуи.)

Он освобождается и бегает по сцене.

Доктор. Фу! Фу! Фу! Что вы сделали со мною? Вы нарушили равновесие моей души. Я чувствую, что начинаю вас любить… Фу!.. Фу!..

Жена. Ага, наконец-то догадался!.. Милый, я тоже тебя люблю! (Вскакивает.)

Доктор. Да ну?.. Ах, какая приятная неожиданность! (Целует ее.) Милая, я полюбил тебя пылкой, страстной любовью… (Говорит быстро, не останавливаясь. Не дает ей сказать ни слова.)

Жена. Я тоже…

Доктор (перебивая, слегка отталкивая ее рукой). Постой, постой! Я полюбил тебя нежной любовью… Я давно чувствовал это чувство в своем сердце, но я не придавал этому значения… Но теперь…

Жена. Милый мой…

Доктор (перебивая ее). Постой, постой! Я думал, что это склероз сердца… я не верил этому внутреннему голосу… Но теперь… Я так люблю…

Жена. Я тоже…

Доктор. Постой, постой! Я так полюбил тебя, что готов унести тебя на край света…

Жена. Неси, милый…

Доктор. Постой, постой! Я унесу тебя туда,

‘Где птицы райские поют…

С одной блаженства чаши пьют…’

Бежим!.. (Подставляет руки.)

Жена (прыгает на руки). Бежим!

Вбегает Муж.

Муж. Вот и я пришел обедать. Кто это… и что это?

Жена и Доктор. Муж!.. Бежим скорей! (Уносит ее на руках.) Муж. Куда? Остановитесь!.. Батюшки, собственную жену украли!.. (Убегает за кулисы, нажимает автомобильный рожок и сейчас же вбегает обратно на сцену.) Ах, черт возьми! Ускакали на автомобиле! Что ж делать, таков удел всех мужей!

Оркестр играет вступление к куплетам. (Он говорит.)

Ах, горе мне, я бедный муж,

Что без жены остался уж.

Давно ли был счастливый муж, 2 р.

Теперь жених опять стал уж.

Всем этим я не поражен, 2 р.

Пойду искать я новых жен.

Жена и Доктор (возвращаются и поют).

Мы вернулися опять,

Чтоб на прощание сказать,

Век теперь такой, ей-ей — 2 р.

Бегать женам от мужей.

Оркестр играет галоп. Жена и Доктор танцуют канкан. Дают занавес, они остаются за занавесом и сейчас же убегают. Аплодисменты в публике. Они раскланиваются.

Занавес на сцене падает.

Ричардов и Гвоздинская бегут за кулисы направо и за ширмами переодеваются на оперу. Рыбинский суетится, с плотниками таскает мебель со сцены.

Ричардов (снимает пальто, докторский халат и брюки и под ним костюм надет уже на оперу, но без сюртука. Пьет водку). Черт знает, ну и работа! Фарс отмахали, а сейчас оперу валяй…

Рыбинский. Спускай экран!

На сцене экран для кинематографа спускают.

Тенор, иди петь под кинематограф! Эй, плотник, обставляй сцену под оперу! Господа, готовьтесь на оперу! Гаси свет на рампе и пускай кинематограф!

Экран спустили перед занавесом на сцене, и тем временем, пока за кулисами переодеваются, гримируются, на экране кинематографическая картина, какого содержания — это не важно. Тенор поет романс не торопясь.

(После двух спетых куплетов.) Тенор, валяй галопом! У нас готово.

Картина быстро замелькала, тенор перешел на скорый темп, но последнюю ноту тянет.

(Затыкая ему рот, говорит.) Довольно!

Картина кончилась.

Убирай экран!

Экран поднимается.

Господа, начинаю оперу! Капельмейстер, давай увертюру! Гвоздинская на сцену! (Тянет ее за руку.)

Оркестр играет.

(Кричит.) Занавес!..

Занавес поднимают. Начинается опера, отрывок из ‘Травиаты’. Гвоздинская, сидя на кресле, поет.

Рыбинский (Ричардову). А ты пьешь? Опять скандалить будешь? (Надевает на себя белый балахон, трепаный белокурый парик ‘на доброго гения’ и подвешивает сзади золотые крылья.)

Выходит одна из балетных: поверх туники надет балахон, она изображает служанку в опере. С ней любезничает Ричардов, забывая, что ему надо одеваться на оперу. Когда подходит место по музыке, она выбегает на сцену и докладывает: ‘Синьора!’ Ричардов быстро одевается, надевает парик и, не успевая, поет за кулисами и в конце выбегает на сцену.

НАЧАЛО ОПЕРЫ

Виолетта — Гвоздинская

(поет по-цыгански)

Простите вы навеки,

О счастьи мечтанья!

Я гибну, как роза,

От бури дыханья,

А сердце когда-то…

(Встает и комично прикладывает руки к сердцу.)

Любило так нежно.

И счастье казалось

Мне так безмятежно.

Все скрылось… прошло.

Балетная

(выходит)

Синьора!

Виолетта

Альфред здесь? Скорее! Ах, где он?

Альфред, Альфред, о, ты вновь со мной!

Да, снова ты со мной, о, радость!

Альфред

(из уборной, одеваясь, поет вместе с Виолеттой)

О Виолетта! Я вновь с тобою!

Снова я с тобой, о радость!

Виолетта

(одна)

Ты вновь со мною, и все забыто!

Ах, да все силы в этом мире

Нас не разлучат, разлуки нет!

Альфред

(выбегает на сцену и поет вместе с Виолеттой)

Ах, нет, не разлучат нас с тобой!

Покинем край мы,

Где так страдали,

Где все полно нам

Былой печали.

Блаженство, мир и радость вернутся

В приюте дальнем чужой страны.

Там снова радость

Нам улыбнется,

Тоску и горе

Забудем мы…

В это время, когда Ричардов увлекся и на слове ‘снова’ выдерживает фермато, вбегает за кулисы к Рыбинскому Епишкин и горячится.

Епишкин. Что он тянет? Занавес опущу. Давай в конец! (Убегает.)

Рыбинский (из-за кулис, перебивает Ричардова). Ричардов, бери в конец! Епишкин сердится.

Ричардов (капельмейстеру). Маэстро, в конец! (Гвоздинской.) Умирай! Епишкин сказал.

Гвоздинская берет высокую ноту, Ричардов тащит ее на кресло. Она сразу умирает. Рыбинский сзади кресла стоит в костюме доброго гения с поднятыми руками. Балетная, на коленях, плачет. Дают белый свет прожектором. (Картина.) Занавес опускается. Все бегут за кулисы переодеваться на драму. Балетная сбрасывает балахон и остается в тунике, их встречает Епишкин.

Епишкин. Молодцы, ребята! Скоро отжарили оперу. Весело!

Ричардов (раздеваясь, накидывает на себя халат и надевает парик Отелло). Кому весело, а кому и грустно.

Рыбинский. Спускай экран! Давай кинематограф!

Епишкин. Постой, не надо кинематографа! Время не хватит для девятой серии. Давай сразу балет!

Плотник и Рыбинский суетятся.

Рыбинский (кричит). Балет на сцену! (Убегает.)

Ричардов (хмелеет, снимает костюм из оперы и остается в костюме Отелло). Эй, эксплуататор! Куда торопишься?..

Епишкин. Я, брат, американскую пословицу помню: ‘время — деньги’…

Ричардов. Ах, ты, меценат американский! (Пьет.)

Гвоздинская (переодеваясь). Голубчик, Артем Сосипатрович, не торопитесь, я не поспею переодеться на Дездемону. Ведь я и так устала.

Епишкин. Ничего, дома отдохнете.

Входят три балетных.

Эй вы, насекомые! Дрыгайте ногами расторопней, не задерживайте!

1-я Балетная. Мы и так стараемся.

2-я Балетная. Скорее вам ни одна балетная не станцует.

3-я Балетная. У нас трудное ‘на’.

Епишкин. А вы без ‘пав’ валяйте.

Все Балетные (передразнивают). Без пав!.. Ну и смешной вы! Ха-ха-ха!

Рыбинский (вбегает, звонит). Эй, мотыльки, марш на сцену!

Епишкин. Слушай, Ричардов, не тяни ты своего Отелу. Урежь ты его, окаянного, уж очень он длинный… Время нет… Знаешь что, выйди на сцену да сразу с конца и начни: ‘так и так, мол, ты вот как!’… Схвати ее за глотку и придуши, а потом и сам себя зарежь.

Ричардов (пьяный). Нет, голубчик, это тебе не пройдет. В твоих дурацких фарсах да операх я могу хоть все слова вычеркнуть, а в ‘Отелло’ великого классика Шекспира я ни одного слова не выкину. Раз я играю Шекспира, я его уважаю… Уважай и ты, купец второй гильдии!

Епишкин. Да плюнь ты! Очень нужно ему твое уважение! Все равно он не придет к нам и не узнает.

Ричардов. Прийти он, действительно, не придет, ибо прах великого классика покоится в хладной земле!.. Он умер!

Епишкин. Ну и царство ему небесное! Что ж ты с покойником стесняешься? Ему ты хочешь уважение сделать, а меня в убыток вводишь. Смотри, время и так мало осталось для девятой серии…

Ричардов. Слушай, ты, торгаш искусством! У меня вот тут артист еще не умер! (Указывает на грудь.) И если ты еще раз предложишь корнать самого Шекспира, я вышвырну тебя вон из театра. Иди, урезывай порции в своем трактире, а Вильяма Шекспира не трогай. Он тебе не антрекот, и тут не трактир, а храм искусства, хотя и скверный, но храм… Не оскверняй его. А если хочешь, ломай сам Шекспира, а я не желаю!

Епишкин. Ах, вот как?! Напился и забастовку делаешь! Хорошо!.. Я тебя последний раз спрашиваю: играешь ты Отелу али не играешь?

Ричардов. Нет.

Епишкин. Нет? Сам сыграю! (Снимает сюртук, жилет и манжеты.) Нас не запугаешь, мы народ тертый. Повар в трактире раз забастовал, так и то я дела не остановил и сам за плиту встал, а там дело труднее, чем твоего Отелу сыграть. Давай кустюм!

Ричардов. Не дам!

Епишкин (подходя). Не дашь?

Ричардов. Не подходи, убью!.. Не дам купцу осквернить шекспировский костюм! Играй в своем пиджаке для скорости. (Уходит.)

Епишкин. Вот подлец! Забастовщик! Но нас не запугаешь! Нам все единственно.

Рыбинский. Балет, приготовься! Давай занавес!

Балетные выбегают на сцену и быстро танцуют не более двух минут. В оркестре преобладает барабан. Балет под названием ‘Праздник мотыльков’. Во время исполнения балета за кулисами идет следующая сцена: Епишкин ищет костюм Отелло и не находит, убегает и снова прибегает, парикмахер приносит парик на Отелло, Епишкин надевает его, парикмахер помогает. Когда балет окончился, занавес закрылся. Балетные пробегают за кулисы. Рыбинский вбегает.

Рыбинский. Балет окончили.

Епишкин. Давай кинематограф!

Рыбинский. Спускай кинематограф! Мишка, валяй!

На экране идет картина.

Епишкин. Эй, Рыбинский! Ричардов напился, я играю Отелу.

Рыбинский. Вы?! Как это так? Вот подлец!

Епишкин. Ничего, все к лучшему. Он бы Отелу растянул на полчаса, а я в пять минут с ним управлюсь. Подлец, костюм только унес.

Рыбинский. А вы в чем будете?

Епишкин. Плевое дело! Простыней закроюсь, вот и все. Отело спать идет, не все ли равно.

Рыбинский убегает.

Госпожа Гвоздинская, слышали, Ричардов отказался от Отелы, приходится самому играть.

Гвоздинская. Что вы! Как можно!

Епишкин. А что ж поделаешь! Да вы не бойтесь, для меня это плевое дело, я наизусть знаю, слава богу, насмотрелся на Ричардова.

Гвоздинская. Голубчик, Артем Сосипатрович, я боюсь играть с вами.

Епишкин. Не бойтесь. Я вам за храбрость пять целковых прибавлю. Эй, парикмахер, мажь меня!

Парикмахер красит его лицо в черный цвет.

Вот что физиономию приходится мазать сажей, вот это действительно неприятно. Эй, Рыбинский! У нас от оперы сапоги свободные есть, дай их мне, я надену, а то в щиблетах Отелу играть неудобно.

Рыбинский. Портной, давай оперные сапоги! Артем Сосипатрович, вот наденьте этот докторский халат и турецкий пояс!

Портной приносит сапоги, Епишкин надевает рыцарские ботфорты.

Рыбинский (к плотнику). Неси на сцену трон и кровать!

Епишкин. Кровать не надо! Я Дездемону задушу на троне, не все ли равно.

Рыбинский. Тащи трон!

Плотник несет на сцену, за ним Рыбинский.

Рыбинский (выбегает из-за кулисы). Кинематограф сейчас кончится.

Епишкин. Да ну? Ай, батюшки, а я не готов! Да торопись ты! Ну что ты трешь все одно место?

Парикмахер. Нос у вас глянцевитый и склизкий, краска плохо пристает.

Епишкин. Да черт с ним, с носом! Эй, Рыбинский, пусти кинематограф с Максом Линдером!

Рыбинский. Он уж был.

Епишкин. Ах, черт возьми!.. Эй, тенор!

Рыбинский (бежит за тенором и кричит). Сладкопевов!

Выходит Сладкопевов.

Епишкин. Слушай, тенор, сделай-ка коротенький дивертисмент… Спой что-нибудь… Сусанина, что ль…

Сладкопевов. Сусанин — басовая партия, а не теноровая, мне не подходит.

Епишкин. Ну да, рассказывай! Скажи, что не умеешь петь.

Рыбинский (вбегает). Вы готовы?

Епишкин. Сию минуту. Рыбинский, убирай экран!

Рыбинский (бежит на сцену и звонит). Убирай экран. Маэстро, начинай увертюру!

Оркестр настраивает инструменты.

Епишкин. Гвоздинская, упреждаю вас, что много говорить я вам не дам, и так опоздали здорово. Вы не робейте, ежели я с конца начну. Не отменять же девятую серию.

Гвоздинская. Я ужасно боюсь, как-то у нас выйдет.

Епишкин. Выйдет еще лучше.

Парикмахер, закрасив лицо черной краской, поправляет парик.

Эй, парикмахер, спроси у хористов блестящую шапку!

Парикмахер убегает и сейчас же приносит. Епишкин надевает халат. Его заматывают шарфом.

Рыбинский (вбегает). Можно начинать?

Епишкин. Валяй, валяй!

Оркестр играет.

Рыбинский. На сцену Дездемона!

Гвоздинская (идет). Ох, что-то будет!.. (Идет на сцену.)

Оркестр прекращает играть увертюру, и только скрипки тихо играют ‘мелодраму’ для настроения. Занавес тихо раздвигается.

Разыгрывают ‘Отелло’.

Гвоздинская

(сидя в кресле)

Отелло мне сказал, чтоб я всю свиту распустила.

И чтоб одна осталась бы я на ночь.

Какое страшное предчувствие мне говорит,

Что я умру сегодня.

(Задумывается.)

Епишкин (за кулисами). Я выйду на сцену.

Рыбинский. Рано вам.

Епишкин. Да мы не успеем! Кому нужна ее канитель? (Выходит.) Ага! Вот ты где?

Гвоздинская. Рано! Зачем вышли? (Продолжает говорить роль).

У матери моей была служанка…

Епишкин. Ты все говоришь? Ну хорошо, поговори, а я послушаю в сторонке. (Выбегает за кулисы.) Она все, подлая, говорит!…

Рыбинский и парикмахер его сдерживают, он порывается на сцену. За кулисами собираются все из любопытства посмотреть, как будет играть ‘Отелло’ Епишкин.

Гвоздинская

(продолжает)

Она все песнь любви лишь пела,

И с песнью на устах она так и скончалась,

И у меня сегодня эта песнь с ума не сходит,

И петь, все петь ту песнь любви

Больное сердце просит…

(Засыпает.)

Епишкин

(вырывается и вбегает)

Ага! Заснула!.. Вот ты где?!

Вот причина! Вот причина!

Я не хочу пролить эту кровь

И поцарапать эту кожу,

Белее снега и глаже либастровых изделий,

А все ж ей умереть должно!

Но прежде чем убить,

Должон огонь любви я погасить!

(Тушит свечку.)

О, сладкое дыханье!

(Целует ее и пачкает ей лицо краской.)

Еще последний раз… Я плачу… О!.. Ах, она проснулась!

Гвоздинская. Кто здесь? Отелло? Что ты не спишь?

Епишкин. Я уж выспался, спасибо! (В позе угрожающей.) Молилась ты аль не молилась?

Гвоздинская. Молилась.

Епишкин. Молись еще! (Бросается на колени.) Я не хочу убить тебя без покаяния пред богом.

Гвоздинская. Ты говоришь о смерти?

Епишкин. Подумай о грехах!

Гвоздинская. Мои грехи — любовь к тебе.

Епишкин. Любовь? Врешь! Ты мой платок подарила Кассию!

Гвоздинская. О нет, неправда!

Епишкин (спокойно). Врешь.

Гвоздинская. Ах, как страшен ты! Тебя люблю я…

Епишкин. Врешь!.. Да что тут долго канитель тянуть! Схватить тебя за глотку и придушить.

Гвоздинская. О милый мой, убей хоть завтра!

Епишкин. Нет, милая моя, без всякой отсрочки. Умри, изменница! (Душит.)

Шум за кулисами.

Что там за шум? Неужто жандармы скачут?!

Ну, нет! Живой не дамся в руки.

Пожалуйста, берите! (Закалывает себя и падает.)

Оркестр играет что-то громкое и смолкает. Занавес падает.

Епишкин (вбегает sa кулисы). Вот вам и Отелу сыграл! Раз-два и готово! Что с ним канителиться.

Ричардов (выпивший, вбегает sa кулисы, его останавливает Рыбинский). Пусти меня на сцену! Я хочу крикнуть на весь мир, что сделали с храмом искусства!.. Его превратили в балаган, в пошлый кинематограф! Кто правит театром? Кто стоит у кормила искусства? О время! О публика!..

Епишкин. Ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха!..

Ричардов. Смейся! Тебе искусство чуждо, купец! А я плачу потому, что оно мне дорого и я люблю искусство!

Епишкин. А я скажу одно: эх, братцы вы мои коллеги, сыграл я Отелу и всей душой полюбил русское искусство. Все сам буду играть. Валяй десятую серию!

Оркестр начинает играть. Общий занавес падает.

Конец

(1914)

Комментарий

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ:

‘А’ — журнал ‘Артист’

AT — Александрийский театр

‘Б’ — журнал ‘Будильник’

‘Бр’ — журнал ‘Бирюч’

‘БВ’ — газета ‘Биржевые ведомости’

‘БдЧ’ — журнал ‘Библиотека для чтения’

‘БТИ’ — ‘Библиотека Театра и Искусства’

‘ЕИТ’ — ‘Ежегодник Императорских театров’

‘ЗС’ — ‘Забытый смех’, сборник I и II, 1914—1916

‘И’ — журнал ‘Искра’

‘ИВ’ — ‘Исторический вестник’

‘КЗ’ — А. А. Измайлов, ‘Кривое зеркало’

‘ЛГ’ — ‘Литературная газета’

‘ЛЕ’ — ‘Литературный Ералаш’ — отдел журнала ‘Современник’

MT — Малый театр

‘МТж’ — журнал ‘Московский телеграф’

‘HB’ — газета ‘Новое время’

‘ОЗ’ — журнал ‘Отечественные записки’

‘ПИ’ — ‘Поэты ‘Искры’, под редакцией И. Ямпольского, Л., 1955

‘РП’ — журнал ‘Репертуар и Пантеон’

‘РСП’ — ‘Русская стихотворная пародия’, под ред. А. Морозова, М.-Л., 1960

‘С’ — журнал ‘Современник’

‘Ср’ — ‘Сатира 60-х годов’, М.—Л., 1932

‘Сат’ — журнал ‘Сатирикон’

‘Т’ — журнал ‘Театр’

‘ТиИ’ — журнал ‘Театр и Искусство’

‘ТН’ — ‘Театральное наследие’, М., 1956

ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства

‘Э’ — ‘Эпиграмма и сатира’, т. I, М.—Л., 1931

ТЕАТР КУПЦА ЕПИШКИНА

Сатира в 1-м действии

Впервые — в кн.: Е. А. Мирович, Первый репертуарный сборник Петроградского Литейного театра. Три боевых новинки, Пг., 1917, стр. 24. Печатается с исправлением по автографу Ленинградской театральной библиотеки им. А. В. Луначарского. Премьера состоялась в октябре 1914 г. на сцене Литейно-Интимного театра (режиссер Б. Неволин, ‘ВВ’, 1914, 20 октября, No 14445, 24 октября, No 14453). Пародия разоблачала засилие купечества и мещанских вкусов в театре начала XX в. А. Г. Алексеев пишет в своих воспоминаниях: ‘Но когда началось поветрие и эти театры (театры миниатюр) стали появляться как грибы, потому что они давали доход… Е. А. Мирович написал на такого хозяина и его театр пародию под названием ‘Театр купца Епишкина’, и эта ‘номенклатура’ тут же намертво прилипла к таким антрепризам, пока ее не сменило слово ‘халтура’ (А. Г. Алексеев, Серьезное и смешное, М., ‘Искусство’, 1967, стр. 35—36). Н. Н. Евреинов в 1916 г. писал: ‘…Купеческий театр развратил критику, приучив ее видеть театр неизменно подкупающим…’ И добавил: ‘Пьеска ‘Театр купца Епишкина’ Мировича представляет лишь один из примеров долженствовавшего случиться’ (H. H. Евреинов. Театр для себя, ч. 2, Пг., изд. Бутовского, 1916, стр. 47). По свидетельству ветерана русской сцены Радашанского, ‘Театр купца Епишкина’ был целиком списан с петербургского театра миниатюр ‘Ниагара’, хозяином которого был ‘хитрый русский мужичок’ Шурыгин (С. А. Пятровіч, Народны артист БССР Е. А. Міровіч, Мінск, 1963, стр. 26—27).

Счастливая Аркадия — очевидно, намек на петербургский театр-кафешантан ‘Аркадия’ Д. А. Полякова и А. Г. Александрова.