Тайна Распутина
Тайна Распутина
Репринтное воспроизведение издания 1924 года
1. Святой.
1. Святой.
II.
II.
ЖИТИЕ.
ЖИТИЕ.
III.
III.
ЦАРЬ И БОГ.
ЦАРЬ И БОГ.
Тайна Распутина, Евреинов Николай Николаевич, Год: 1924
Время на прочтение: 84 минут(ы)
Николай Николаевич Евреинов
— Правда ли, что Григорий Ефимович — святой человек?
С таким вопросом обратился однажды к Николаю II его собственный сын незадолго до убийства Распутина, назвав последнего , по имени и отчеству, в то время, как в интимном царственном кругу его обычно звали ‘отцом Григорием’, ‘другом’, ‘старцем’, или просто ‘Он’ — местоимением, уснащающим переписку Романовых и различных падежах, но с неизменно прописной буквой. Вопрос был задан, за ‘высочайшим’ столом, к которому приглашался обыкновенно и протоиерей о. А. Васильев, бывший настоятель царскосельского Феодоровского собора, — священник, к которому был очень привязан наследник, как к своему воспитателю и учителю ‘закона божьего’.
Николай II, вместо ответа наследнику, попросил тут же дать соответствующее ему разъяснение о. А. Васильева, чье отношение к Распутину, после целого ряда газетных разоблачений личности знаменитого ‘старца’, скандальных слухов о нем, думских запросов о его влиянии на политику и пр. — считалось при дворе крайне подозрительным. Рассказывая об этом случае С. Н. Белецкому (б. директору департамента полиции), о. А. Васильев вспоминал, ‘как пытливо на него смотрела императрица, не спуская с него своего взгляда во время его ответа’ [С. П. Белецкий. ‘Григории Распутин’. Изд. ‘Былое’. П., 1923, стр. 57.].
Хорошо понимая щекотливое положение, в которое его поставили как вопрос наследника, так и предложение его ‘августейшего родителя’, о. А. Васильев не дал в свою очередь прямого ответа, а объяснил Алексею, ‘какие требования предъявляет завет спасителя и священное писание к каждому, кто искренно желает угодить богу’.
Государь, после этого, встал из-за стола, и разговор на этом оборвался [Морис Палеолог. ‘Распутин’. Воспоминания. Изд. ‘Девятое Января’. М., 1923, стр, 53].
Почему же, спрашивается, царь ‘встал из-за стола’ и тем демонстративно оборвал разговор?
По той простой причине, что Распутин был давно уже в глазах его святым и, следовательно, рассуждение о его святости, далекое от ее апологии, было не чем иным, как лишь суетным мудрствованием, неуместным и даже оскорбительным в отношении высочайше-чтимого ‘друга’ и спасителя царской семьи.
— Вот, посмотрите, — говорил однажды Николай II одному из своих адъютантов Д. — Когда у меня забота, сомнение, неприятность, мне достаточно пять минут поговорить с Григорием, чтобы тотчас почувствовать себя укрепленным и успокоенным. Он всегда умеет сказать мне то, что мне нужно услышать. И действие его слов длится целые недели … [Там же, стр. 61].
В пять минут смочь ‘укрепить’ и ‘успокоить’ своим простецким ‘мужицким’ разговором самого ‘самодержца всея России’, когда у него ‘сомнение’ и ‘неприятности’, когда ‘зарвавшийся неприятель’ вторгся в пределы ‘святой Руси’, кругом угроза ‘крамолы’, а на руках больной, кровоточивый наследник колеблющегося престола, — для этого поистине надо быть или ‘святым’, ‘чудотворцем’, или чем-то вроде этого.
Кем был на самом деле этот ‘последний мужик’ из бедного села Тобольской губернии, сумевший стать ‘первым’ в Царском Селе Петербургской губернии, мы постараемся выяснить дальше с тою обстоятельностью, какую дает нам изучение исторических документов, — пока же остановимся пристально на этом решающе-важном как для карьеры Распутина, так и для последних лет царствования четы Романовых факте: — Николай II считал Григория Ефимовича Распутина-Новых за праведника, за ‘человека божьего’, равного святому. быть может даже за равного … Христу.
Тщетно, в продолжение почти целого десятилетия, старались многие и многие из приближенных царя разуверить его в ‘святости’ этого, далеко еще не старого ‘старца’, сплетавшего с каждым годом все теснее и теснее свою судьбу с судьбой дома Романовых. Результаты всех этих разуверений и разоблачений не приводили ни к чему иному, как к немилости и форменной порой опале непрошенных осведомителей.
Первым, кажется, из пользовавшихся доверием царя разоблачителей Распутина потерпел неудачу П. А. Столыпин.
С докладной запиской в руках, составленной командиром корпуса жандармов П. Г. Курловым, на основании данных департамента полиции, о кутежах ‘святого старца’, кончавшихся обыкновенно крупными скандалами, о любовных похождениях сего ‘праведника’ и об авантюризме дурного тона этого ‘человека божьего’, — П. А. Столыпин ‘поверг к стопам’ Николая II свое почтительное предостережение от близости к обласканному им крестьянину. Прав был Курлов, когда советовал Столыпину ‘не делать этого, так как такой доклад, содержащий только данные о частной жизни Распутина, произвел бы на царя впечатление, будто хотят очернить в его глазах человека, к которому он благоволит. Столыпин меня не послушал, — сетует Курлов в своих воспоминаниях, — но когда вечером вернулся из Царского Села, то призвал меня к себе и сказал, что я был совершенно прав: выслушав доклад о Распутине, царь не сказал ни одного слова, а велел перейти к докладу о текущих делах’ [‘Конец русского царизма’. Изд. ‘Петроград’. П. — М., 1923, стр. 180].
Не подействовали на царя и газетные разоблачения ‘подвигов’ знаменитого старца, начавшиеся в 1910 г., когда стали писать о нем, по выражению б. иеромонаха Илиодора, ‘весьма срамные вещи’.
Выступление А. И. Гучкова с думской трибуны, когда сей лидер октябристов, в достаточно прозрачных выражениях, посмел осудить ‘высшие сферы’ за сношения их с Распутиным, привело лишь к тому, что, по указанию свыше, были приняты меры к охране личности ‘святого’, а смелый грешник был поставлен под негласный надзор [С. П. Белецкий. ‘Григорий Распутин’, стр. 11]…
Ректор Духовной академии о. Феофан, раскусивший, наконец, Распутина должным образом и принесший пред ‘высочайшими особами’ как бы ‘покаянную’ в рекомендации им некогда сомнительного ‘праведника’, навлек тем на себя жестокую опалу и, несмотря на все свои заслуги, несмотря на то, что служил раньше духовником самой императрицы, был вскоре после этого перемещен, вернее сослан (по постановлению Синода!) в Таврическую губернию.
(‘Царица выгнала от себя, когда он начал говорить про Гришу неподобное’, — сообщает Илиодор в памятной записке, послужившей конспектом для книжки ‘Святой чорт’).
Не преуспел в избавлении Романовых от ига этого ‘святого’ и В. Н. Коковцов, в бытность свою председателем совета министров.
По словам французского посла Палеолога — друга Коковцова — последний 1-го марта 1912 г. умолял царя разрешить ему отослать Григория обратно в его родную деревню. — ‘Этот человек овладел доверием вашего величества. Это шарлатан и негодяй наихудшей породы. Общественное мнение против него. Газеты…’. Царь прервал своего министра презрительной улыбкой: ‘Вы обращаете внимание на газеты?’ ‘Да, государь, когда они нападают на моего государя и от этого страдает престиж его власти. А в данном случае наиболее лойяльные газеты оказываются наиболее суровыми в своей критике’. С скучающим видом царь опять прервал его: ‘эти критики бессмысленные. Я знаю Распутина’. Коковцов не знал, стоило ли продолжать. Однако он закончил: ‘государь, ради династии, ради вашего наследника, умоляю вас, дайте мне принять необходимые меры, чтобы Распутин вернулся в свою деревню и никогда больше не возвращался’. Царь ответил холодно: ‘Я ему сам скажу, чтоб он уехал и не приезжал больше’. — ‘Должен ли я считать это решением вашего величества?’ — ‘Это мое решение’. Затем, посмотрев на часы, которые показывали половину первого пополудни, царь протянул Коковцову руку: ‘До свидания, Владимир Николаевич, я вас больше не задерживаю’ [М. Палеолог. ‘Распутин’. Воспоминания. Изд. ‘Девятое Января’, М., 1923 г., стр. 16].
В 1911 г. сам вернейше-подданный иеромонах Илиодор, бывший смиренным поклонником ‘святого простеца’, решил, наконец, ‘с царями сцепиться’ и ‘их дернуть за то, что они с такою сволочью, как Григорий Распутин, возятся’. — ‘Посмотрю, — говорил он епископу Гермогену в Царицыне, — откажутся они от этого подлеца или нет. А то это что же: мы за них здесь умираем, изводимся, а они там бог знает что разделывают с распутником…’ [Бывш. иер. Илиддор (Сергей Труфанов) ‘Святой чорт’. Изд. журнала ‘Голос Минувшего’ (изд. 2-е). М., 1917 г., стр. 132].
План Илиодора и Гермогена — раз навсегда скомпрометировать Распутина в глазах царей, уличив его перед свидетелями [Ближайшими свидетелями были выбраны писатель П. А. Родионов юродивый Митя, купец Чернышев и священники: Ледовский, Сошественокий и Стефан Твердынский] в блуде мерзостях и злоупотреблении ‘священным сосудом’ самодержавия был выполнен блестяще, как в кабинете Гермогена, куда Распутина заманили хитростью и избили, в довершение внушения, крестом по голове, так и в соборе, где его заставили поклясться перед мощами не переступать порога царских дворцов. Но результаты такого ‘шельмования’ оказались самыми плачевными для его инициаторов: Николай II, поверив Распутину, что на жизнь его было совершено завистливыми пастырями покушение, — заточил Илиодора во Флорищеву пустынь, а самого Гермогена — в Жировицкий монастырь.
В 1914 году всплыли перед читающей публикой новые разоблачения ‘старца’, в связи уж с настоящим, а не вымышленным покушением на его жизнь. Обвинялась портниха из Царицына Хиония (Феония) Кузьминишна Гусева (28-ми лет), сифилитичка, с провалившимся носом, мстившая Распутину отчасти за поруганную честь некоей монахини Ксении, отчасти за свергнутого им Илиодора, отчасти же за отвергнутые ласки самой Хионии (‘не пускать эту рожу’, — приказал разборчивый ‘старец’). Гусева пробралась на родину Распутина и ранила его в живот кинжалом, метившим, по-видимому, в половые органы (оказался задетым мочевой пузырь).
‘Так как вообще с мнением Гусевой о разделке с Гришкой я был согласен, — пишет Илиодор в своих записках (‘Святой чорт’), — то не препятствовал, когда в октябре месяце 1913 года среди моих гостей образовалась компания из обиженных Распутиным девушек и женщин для оскопления ‘блаженного старца’. Компания эта уже была готова к ‘делу’, уже были пошиты великосветские платья, как явился предатель Синицын… Он донес об этом Распутину… И дело провалилось… Хиония же Гусева тогда же решила дело поставить на очередь и хотя одной, — а довести его до конца’ [‘Святой чорт’, стр. 185].
Когда, в связи с этим покушением на Распутина, ‘Биржевые Ведомости’ отважились дать место столь скандальным данным о подвигах придворного ‘святого’, что ни у кого уж не осталось сомнения в овечьей маске этого ‘волка’, — Николай II (осведомляемый в то время самим министром юстиции И. Г. Щегловитовым о ходе следствия) остался в результате все-таки непоколебленным в своей любви и преданности к пострадавшему ‘старцу’. Газетам же с, тех пор было строжайшим образом предписано не сметь касаться более личности Г. Е. Распутина, переменившего к тому времени свою предательскую кличку на фамилию Новых [Мотивом просьбы Распутина о перемене фамилии послужило, — по словам ‘Петерб. Газеты’ (N 316) 1911 г., — ‘несоответствие духовной деятельности ‘старца’ фамилии ‘Распутин’. Переменой фамилии на ‘Новых’ Распутин, по объяснению этой газеты (см. статью ‘Перемена фамилий’), как бы желал подчеркнуть свое обновление. По словам же самого Распутина, в передаче Илиодора, — наследник, увидав однажды старца, захлопал ручонками и залепетал ‘Новый, Новый, Новый’. Это были первые его слова. ‘Тогда царь якобы дал приказ именовать Распутина — Новых’. (См. ‘Святой чорт’ стр. 26)].
Стараться разуверить Николая II в святости Распутина стало вскоре, в глазах некоторых, какой-то смехотворно-невыполнимой задачей. — Когда быв. председатель Государственной Думы М. В. Родзянко, например, решился, в связи с попавшими в его руки (от Илиодора) письмами царицы и ее дочерей к Распутину, посоветовать Николаю II выслать ‘человека божьего’ из Петербурга, — П. Г. Курлов и ею клика, нейтрально относившиеся к ‘отцу Григорию’, сочли такой поступок просто дурацким со стороны председателя Государственной Думы. — ‘Нужно быть таким самоуверенным и таким ограниченным человеком, как Родзянко, чтобы удивляться и быть недовольным, когда его совет не имел никакого успеха’. — смеется П. Г. Курлов в своих воспоминаниях [Op. cit… стр. 183].
Чего же больше! Сама родная мать Николая И, сама родная сестра Александры Федоровны, и те, как ни старались, не смогли развенчать ‘старца’ в глазах своего упрямого родственника. И Марии Федоровне, и Елизавете Федоровне последний отвечал всегда самоуверенно и неизменно одно и то же: ‘Это все клевета. Впрочем, на святых всегда клевещут’ [М. Палеолог. ‘Распутин’, стр. 19].
Раз ‘на святых всегда клевещут’, а Распутин ‘святой’, — туг разумеется, все, без исключения, должны были потерпеть полное фиаско в просветлении Николая II. С таким силлогизмом ничего не поделаешь! — Тут встанет в тупик и мудрейший знаток логики на свете!
Но так как законы логики были не писаны для большинства поенных старого закала и так как некоторым из них казалось, что стену удается в некоторых случаях прошибить своим лбом, то великий князь Николай Николаевич, — эта ‘кавалерийская косточка’, как его называли товарищи по оружию, — предпринял в начале войны вновь шаги к разубеждению Николая II в святости ‘отца Григория’, путем личного, родственного воздействия на монарха.
Николай Николаевич, впрочем, считал, что ему особенно легко достичь желанного по той простой причине, что он был, как и царь, мистиком-спиритом и вместе с тем лицом, представившим ему в 1906 году, вместе с женой своею Анастасией (тогда еще невестой), их бывшего фаворита о. Григория. Так как близкое знакомство с ним скоро раскрыло глаза Николаю Николаевичу на истинную сущность рекомендованного им царю ‘подвижника’, то великий князь, сознав спою ошибку, стал тревожиться, как бы она не стала роковой для династии. Время настало грозное: — война с превосходившим своей военной культурою неприятелем, положение главнокомандующего всеми боевыми силами внушало чувство широкой ответственности перед народом: народ знал, что при дворе творится некое ‘непотребство’ под влиянием Гришки Распутина!.. — И великий князь, как главнокомандующий на фронте, решил обезопасить тыл удалением от царя виновника такого ‘непотребства’.
Сказано — сделано! — и вот, в конце 1914 года, Николай Николаевич, через посредство своего управляющего хозяйственной частью дворца полковника Балинского, обращается к директору департамента полиции С. П. Белецкому с просьбой дать сведения о порочных наклонностях Распутина, ‘так как, по словам полковника Балинского, великий князь решил определенно поговорить с государем об удалении Распутина из Петрограда’ [С. П. Белецким. ‘Григорий Распутин’. Изд. ‘Былое’. П., 1921 г., стр. 13.].
Получив просимые сведения, почерпнутые С. П. Белецким из имевшейся у него лично на руках филерской сводки о скандальном поведении Распутина, в. кн. Николай Николаевич отправился немедля к своему ‘высокому тезке’ и ‘умолял, заклинал царя, — как пишет Палеолог, — прогнать гнусного мужика’ [М. Палеолог. ‘Распутин’, стр. 28], несколько раз возобновляя попытку. Ничего не вышло.
‘На святых всегда клевещут’.
‘Распутин — святой)).
‘На Распутина клевещут’.
Перед этим силлогизмом главнокомандующий русскими армиями оказался еще немощнее, чем перед вражескими немецкими полчищами.
Этот пример, однако, оказался слишком заразительным для остальных членов семьи Романовых. — ‘Вы знаете, В. М., — разоткровенничался как-то старый вел. кн. Николай Михайлович пред В. М. Пуришкевичем, — что почти вся наша семья Романовых подала государю записку о Распутине, прося взять бразды правления над Россией в свои руки и прекратить вмешательство в государственные дела императрицы Александры Федоровны, во всем инспирируемой этим хлыстом, из записки, как и следовало ожидать, конечно, ничего не вышло. Я се даже не подписал… Я сделал иначе: получив серьезное поручение от государя и выполнив его, я написал доклад… Хотите… я вам прочту этот доклад’. — В. М. Пуришкевич выразил желание его прослушать, и Николай Михайлович прочел ему ‘небольшую, но очень сильно и резко написанную записку, в коей обращалось внимание государя на то, что в случае дальнейшего вмешательства Александры Федоровны и Распутина в государственные дела, династии грозит гибель, а российской империи — катастрофа’ [‘Убийство Распутина’ (Из дневника П. Пуришкевича). М., 1923 г., стр. 81 — 82].
Результатом этого доклада, как известно, явилась ‘немилость’ царя к Николаю Михайловичу, ‘опала’ и ‘полное охлаждение’ к нему (фанатичного апологета ‘святости’ Распутина.
После всех этих афронтов ‘высочайших лиц’, безрезультатными, само собой разумеется, оказались и попытки других сановных противников Распутина разоблачить последнего в глазах столь слепо в него веровавшего. — По-видимому, уж слишком подходящим, уж чересчур соблазнительным для этого показался такой повод, как ‘исторический’ в своем роде скандал, учиненный 26-го марта 1915 года Распутиным в московском ресторане ‘Яр’.
На этом скандале стоит остановить наше внимание потому, что Распутин предстает в нем перед нами во весь свой гигантский рост распоясанного ‘святого’, охмелевшего до последней степени и обнаглевшего во хмелю до полного, казалось бы, выявления своего настоящего ‘лика’.
Он приехал в Москву — как он сам ‘раззвонил’ — побуждаемый к тому благочестивым порывом: — помолиться в Кремле на могиле патриарха Гермогена, во исполнение обета, данного год перед этим, когда, раненый, он находился при смерти.
О том, как он исполнил утром этот обет на патриаршем! могиле — история умолчала. — О том же, как он ужинал вечером в ‘Яре’, заговорила вскоре вся Москва.
Как передавал Палеологу один из родственников московского градоначальника Адрианова, ‘с Распутиным были два журналиста и три молодые женщины, из которых по крайней мере одна принадлежала к лучшему обществу Москвы. Ужин начался около полуночи. Было много выпито. Балалаечники исполняли национальные мотивы. Сильно разгоряченный, Распутин принялся рассказывать с циничным воодушевлением о своих любовных похождениях в Петрограде, называя по фамилиям женщин, которые ему отдавались, раздевая их одну за другой, сообщая о каждой какую-нибудь интимную особенность, какую-нибудь смешную или скабрезную подробность’ [М. Палеолог. ‘Распутин’, стр. 31].
До каких откровенностей доходил иногда этот ‘старец’, мы знаем хотя бы из копии протокола показаний б. иеромонаха Илиодора, (привлекавшегося по ст. 103 бывш. Уголовного Уложения), в каковых показаниях приведены по-видимому ‘общие места’ рассказов ‘старца’ о своей придворной карьере.
‘Царь и царица, — хвастал обычно Распутин, — становились передо мной на колени и целовали мои ноги. Государь называл меня Христом, императрица во всем слушалась меня. Когда я прихожу, она кладет голову на плечо ко мне. Я беру ее на руки свои, жму ее и на руках ношу ее. Я хожу по дворцу, как по своему дому. Для меня всегда открыты двери в детскую царской семьи’ и т. п.
После ужина вслед за оркестром балалаечников появился женский хор. Показывая певичкам жилет, вышитый ‘старушкой’ (так называл Распутин Александру Федоровну), пьяный ‘старец’ тут же прибавил про ‘самодержицу всея России’:
‘Я делаю, с ней всё, что хочу’ [Там же, стр. 31].
Начав с жилета, Распутин кончил тем, что ‘сбросил с себя платье и предстал перед хором в таком виде, что все хористки потребовали немедленного его удаления, заявив при этом, что они петь не будут. Распутий на это ответил: ‘В царской семье и показывался, может быть, еще в более интересном виде’ [‘Бирж. Вед.’ от 8-го марта 1017 г. См. заметку ‘За что ушел в отставку генерал Джунковский’].
По сведениям пристава 2 уч. Сущевской части г. Москвы подполковника Семенова, поведение Распутина в эту ночь ‘приняло совершенно безобразный характер какой-то половой психопатки: он, будто бы. обнажил свои половые органы и в таком виде продолжал вести беседу с певичками, раздавая некоторым из них собственноручные записки с надписями вроде: ‘люби бескорыстно’ и пр. [См. ‘совершенно секретное’ и ‘тайное’ доношение начальника ‘отделения по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве’ Мартынова от 3-го июня 1915 г. за .N 29183 товарищу мин. вн. дел Джунковском‘]. Поднялся невероятный скандал. Присутствовавшие настаивали на составлении протокола. ‘Приехал градоначальник Адрианов и стал успокаивать хор и просить не составлять протокола, так как это не понравится царской семье’ [‘Бирж. Вед.’ от 8-го карта 1917 г.].
По другим источникам, генерал Адрианов хотел доложить царю о скандале, но дворцовый комендант генерал Воейков не допустил его до этого, и Адрианов обратился тогда к генералу Джунковскому, пользовавшемуся правом непосредственного доклада Николаю II, исходатайствованным ему еще Н. Л. Маклаковым.
Джунковский, ярый противник Распутина, несколько раз уже пытавшийся представить его в надлежащем свете ‘пред очами императора’, был рад, конечно, воспользоваться адриановскими сведениями об инциденте в ‘Яре’, чтобы окончательно скомпрометировать ‘старца’, столь оригинально исполнявшего обет молитвы в .Москве на патриаршей могиле.
Николай II, не доверяя, как и следовало ожидать, ‘наветам’ на ‘святого’, поручил произвести дополнительное следствие по этому делу своему любимому адъютанту (интимному фавориту царицы) Саблину.
Последний, как это ни было ему тяжело, должен был всецело подтвердить справедливость показаний Джунковского и Адрианова.
Что тут было делать? Факты оказались, несмотря на ‘высочайшую волю’, неопровержимы.
Тогда Николай II, Александра Федоровна и се ‘знаменитая’ подруга Анна Вырубова решили втроем, что ‘адские силы расставили их святому другу страшную ловушку и что ‘божий человек’ не отделался бы так дешево без божьей помощи’ [М. Палеолог. ‘Распутин’, стр. XI.].
После этого приверженцам династии Романовых, желавшим наперекор всему историческому ходу развития революции в России спасти во что бы то ни стало и какою угодно ценой эту несчастную династию, осталось только одно, — убить Распутина.
Первым, кто хотел это сделать из числа верноподданных Николая II, был ялтинский градоначальник, известный в свое время черносотенец типа Держиморды — генерал Думбадзе. — С. II. Белецкий передает, что во время его управления департаментом полиции при министре Н. А. Маклакове, когда семья Романовых вместе со ‘старцем’ находилась к Ливадии, Думбадзе послал ‘лично’ Белецкому шифрованную телеграмму, гласившую: ‘Разрешите мне избавиться от Распутина во время его переезда на катере из Севастополя в Ялту’. Белецкий передал эту телеграмму ‘в собственные руки Н. А. Маклакова’, который, как выяснилось в дальнейшем, не дал eй никакого хода. Один из планов убийства Распутина, по справке впоследствии Белецкого, состоял у автора этого плана и следующем: над Ялтой высится скала, на которой построен одним московским купцом ‘железный замок’, Думбадзе думал завлечь туда Распутина и сбросить его вниз. Второй план Думбадзе состоял и ‘разбойном нападении’ на ‘старца’. Третий план, согласно его телеграмме Белецкому, — убить Распутина на катере по дороге его в Ялту и сбросить труп в море,
О покушении на жизнь Распутина в селе Покровском, организованном, как утверждают некоторые, ‘самим’ Илиодором (инспирировавшим якобы Хионию Гусеву), — покушении, только случайно не удавшемся, к искреннему огорчению многочисленных врагов ‘старца’, мы уже говорили вскользь, и нет нужды, пожалуй, в нашем кратком очерке возвращаться к подробностям этого ‘путанного’ дела.
Автором третьего но счету покушении на жизнь ‘богоспасаемого’ Григория Ефимовича история определенно называет бывшего министра внутренних дел А. Н. Хвостова, оказавшегося столь обязанным в своей карьере Распутину и столь, увы, неблагодарным своему покровителю, как это видно из показании самого Хвостова Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства и 1917 г. [‘Падение режима’, — стенограф, отчеты вопросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезв. Следств. Комиссии Врем. Правительства. Редакция II. К. Щеголева. Госуд. Изд. 1924 г. т. I, стр. 2 — 53.] По словам Белецкого, ‘избавление от Распутина, — как полагал
Xвостов — очистит атмосферу около трона, внесет полное удовлетворение и общественную среду… умиротворит настроение Государственной Думы и подымет и глазах общества, Думы и Совета наш престиж’ [С. П. Белецкий. Григории Распутин., стр. 73 — 74.] т.-е. престиж той самой власти, которую допустила к ‘кормилу правления’ воля того же Распутина… Благодаря предательству хитрого Белецкого, бывшего конфидентом Хвостова (на правах соучастника ‘деле ‘очищения атмосферы около трона’), предательству, обусловленному высокомерием Хвостова, не посчитавшегося с личным самолюбием своего сподвижника. — грандиозный план этого убийства, наемными руками афериста-охранника Ржевского, остался неосуществленным, а сам Хвостов — в отставке.
Прикончить житие ‘святого’, в продолжение стольких лет спасавшего своими ‘подвигами’ чету ‘благочестивейших’ Романовых и его присных, сподобились, наконец князь, Ф. Ф. Юсупов (граф Сума-. роков-Эльстон) и В. М. Пуришкевич, при пособничестве вел. кн. Дмитрия Павловича, доктора С. С. Лазалерта и поручика С. — ‘Старца’ заманили на такую вкусную приманку, как красавица кн. II., в Юсуповский дворец, накормили там отравленными пирожными, напоили отравленным вином, а когда цианистый калий не оправдал ожидавшейся скорости действия, — ‘святого’ застрелили, раздробив ему вдобакок голову тяжелой гирей.
По-видимому, сам бог, который столько раз спасал эту ‘драгоценную’ жизнь, — и тот разочаровался со временем в достоинствах ‘святого’, а разочаровавшись, отказался наконец, не взирая на горячие молитвы Романовых, от всяческой небесной охраны.
Убили ‘святого’, а на другой день, по иронии судьбы, все газеты, словно сговорившись [Таково было распоряжение главы управления по делам печати], огласили, что убили какую-то собаку.
‘Собаке — собачья смерть’, говорили ничего не понимавшие читатели газет и почитатели Распутина. ‘Собаке — собачья смерть’, повторяли они, и никто из них, конечно, не только не прослезился, но даже не перекрестился.
Каждому святому подобает делать чудеса. Ни один порядочны!! ‘пятой не может обойтись без них. ‘Делать чудеса’ — это, можно сказать, функция святого, по которой главнейшим образом и квалифицируется каждый снятой.
Распутин тоже делал ‘чудеса’ и делал их нарядно много, Не прославь он себя ‘чудесами’, стал бы разве Николай II так упорно и горячо считать его за ‘святого’, несмотря на целый ряд разубеждений со стороны его верноподданных и даже его кровно-близких.
Как делал ‘чудеса’ Распутин, мы рассмотрим в одной из следующих глав, в этой яге мы сперва ознакомимся, какие чудеса ему приписывались, т.-е. в чем именно эти чудеса состояли.
Собственно говоря, ‘чудес’ в жизни Распугана было так много, что, при прилежном изучении его биографии, начинаешь видеть в ней не просто жизнь прославленного смертного, а как бы житие замечательного чудотворца.
И правда! Разве всё его ‘обращение’ на ‘путь истины’, его головокружительная Карьера, его мировая слава, его отдельные, исторически-незабвенные ‘подвиги’, — разве неё это не чудеса в наш ‘просвещенный век’ и разве цепь этих чудес не представляется каким-то ‘житием’, еще не включенным в наши Четьи-Минеи?
В главнейших чертах ‘житие’ еле, согласно имеющимся данным [Данные эти, кроме монографии о Распутине, вышедших отдельными изданиями, я почерпнул из рассказов старца о самом себе, сообщенных Илиодору (См. ‘Святой чорт’), из целого ряда газетных заметок (1911 — 1917 г.), где использовано, в частности, ‘Житие’, составленное самим Распутиным и хранившиеся долгое время у Лохтиной, из показаний А. Н. Хвостова Чрезв. Следств. Комиссии и 1917 г. (назв. соч.) и из переписки Николая и Александры Романовых]. представляет собою следующий ряд приснопамятных для ‘православных’ событий.
Григорий Ефимович Распутин родился в селе Покровском. Тюменского уезда Тобольской губернии, в 1863 г. У отца его, Ефима Васильевича, земледельца и рыболова, был, по-видимому, некоторый достаток: так, известно, что он был собственником ветряной мельницы.
Маленький Гриша, росший среди девственной природы далекой Сибири, уже в отрочестве глубоко задумывался о тайнах бытия и о боге.
‘В 15 лет, — вспоминал он много лет спустя [См. беседу с Распутиным И. М-ва в ‘Новом Времени’ 1912 г. N 1290 ‘У Григория Распутина)], — в моем селе, в летнюю нору, когда солнышко тепло грело, а птицы пели райские песни, я ходил по дорожке и не смел итти по середине се… Я мечтал о боге… Душа моя рвалась в даль… Не раз мечтая так, я плакал и сам не знал, откуда слезы и зачем они. Постарше, с товарищами подолгу беседовал я о боге, о природе, о птицах… Я верил в хорошее, в доброе… и часто сиживал я со стариками, слушая их рассказы о житии смятых, о великих подвигах, о больших делах, о царе Грозном и многомилостивом… Так прошла моя юность… В каком-то созерцании, в каком-то сне… И потом, когда жизнь коснулась, дотронулась до меня, я бежал куда-нибудь в угол и тайно молился… Неудовлетворен я был… На многое ответа не находил… И грустно было… И стал я попивать’…
Пьянство, как известно, до добра не доводит, и из благочестивого отрока вышел в конце концов не верный помощник своему отцу в хозяйстве, а блудодей, табокур, вор и хулиган, которого нередко колотили почтенные отцы семейств и даже неоднократно, но приказанию исправника, наказывали розгами. Бывало,- едет он за хлебом или за сеном в Тюмень (что в 80-ти верстах от села Покровского), и возвращается домой ни с чем, без денег, пьяный, избитый, а часто даже без лошадей.
Но вот, к 30-ти годам, на многогрешного Григория нисходит благодать, изменяющая всю его жизнь.
Случилось это так:
Однажды пришлось Григорию отвезти в Тюмень студента духовной академии, монаха Мелетия Зборовского, ставшего впоследствии ректором Томской духовной семинарии. Студент-монах во время этой поездки произвел на Григория своей благочестивой беседой такое впечатление, что он тут же ‘одумался’, покаялся и вскоре круто изменил образ жизни.
С этого времени (с 1893 г.) и начинается, собственно говоря, ‘житие’ старца Григория — житие, сразу же отмеченное чудесами.
Так, ‘во время молотьбы, когда над его святостью смеялись домашние, он воткнул лопату в ворох зерна и, как был, пошел но святым местам. Ходил целый год. Много видел, много слышал. Пришел домой… в хлеву у себя выкопал пещеру и молился там богу две недели. Через некоторое время пошел опять странствовать. Повелел это ему… св. Симеон Верхотурскии. Он явился ему во сне и сказал: ‘Григорий! Иди, странствуй в спасай людей’. Он пошел. На пути в одном доме он повстречал чудотворную икону Абалакской божьей матери, которую монахи носили по селениям. Григорий заночевал в той комнате, где была икона. Ночью проснулся, смотрит, а икона плачет, — и он слышит такие слова, ‘Григорий! я плачу о грехах людских, иди, странствуй, очищай людей от грехов их и снимай с них страсти’ [‘Святой чорт’ (Записки о Распутине), бывш. иер. Илиодора (Сергея Труфанова). Изд. ‘Голоса Минувшего’. М., 1917, стр. 24].
Григорий послушался приснившейся ему иконы и пошел странствовать.
Где он только не был на богомолье? — и в Верхотурье, и в Саровской пустыни, и в Одессе, и в Киеве, и в Москве, и в Казани, и даже в Петербурге. Возвратившись из своего долгого странствования, он стал еще богомольней, чем раньше, доходя до того, что при молитвах в церкви, на глазах всего народа, бил лбом о пол до крови.
С этого времени стал Григорий уже не говорить, а изрекать, подолгу задумываясь прежде, чем подарить ответом. И ответы его, загадочные, отрывистые, стали походить на пророчества и чтение в сердцах людских. ‘Три месяца, до самого Покрова, не будет дождя’, сказал однажды Григорий. И что же? — Так и случилось: не было дождя, и люди плакали от неурожая. Когда весть об этом пророчестве достигла до Петербурга, аскет о. Феофан, будучи тогда еще инспектором духовной академии, в умилении произнес: ‘Вот вам и Илья пророк, заключивший небо на три года с месяцами’, — и стал ждать с тех пор случая узреть своими глазами пророка.
Григорий был уже женат ко времени своего просветления, награжденный от супруги Прасковий сыном Дмитрием и дочками Матреной и Наталией. Долго не верила Прасковья, по ‘темноте душевной’, в святость своего благоверного, скоро, однако, и ей пришлось убедиться в даре прозорливости и подвижничества своего ‘обращенного’ мужа.
Слава сего праведника стала вскоре распространяться далеко за пределами села Покровского. Особенно девушки и женщины, как наиболее отзывчивые и чуткие по сравнению с мужчинами, стали следовать за Григорием, как за ‘старцем’, властным спасти человеческие души.
Преисполненный духа отшельничества, любил святой старей удаляться на молитву в окружавшие село Покровское леса, взбираться на деревья и водружать на них кресты во славу божию. Ходили за ним вслед сюда и его поклонницы, которых он любовно звал своими ‘сестрами’. Все они по большей части были молодые, красивые, страстно веровавшие и искавшие спасения девушки. Круто молился с ними старец в лесной тишине и, с ублаженным молитвою сердцем, горячо целовал их, обнимал, ласкал, а нередко, в восторге подвижническом, и плясал с ними вместе, радуя тем бога и милуя сестер.
Правда (много врагов в мире даже и у праведников!), жаловались односельчане Григория начальству, будто губит он деревню порчей девок и что много уже изб, куда бедные подбрасывают новорожденных младенцев. Слава старца, однако, от этого не только не потускнела, а еще ярче разгорелась.
И стали к нему вскоре, приезжать в Покровское со всех сторон России, а кто приехать не мог, засыпали его письмами и телеграммами, прося благословения, заступничества перед богом или совета. И были среди них послания и от важных генералов, и от великосветских дам, и даже от архиереев.
В 1903 г. иступил отец Григорий и в широкий свет.
Случилось это после знакомства старца с купчихой Башмаковой, с коей встретился он на одном богомолье, куда прибыла Башмакова, только что похоронившая мужа. Святой старец утешил ее, и привязалась она сердцем к нему, не жалея на добрые дела своего миллионного состояния. Повезла его купчиха знакомить с близкими ей людьми сначала в Казань, потом в Киев, Москву и, наконец, в Петербург, где старец произвёл на о. Иоанна Кронштадтского огромное впечатление [‘Русское Слово’ от 21-го декабря 1916 г.] и получил от него напутствие помогать людям, служа как бы правой рукой о. Иоанна [‘Святой чорт’, стр. 24].
Хотя о. Иоанн Кронштадтский и был тогда вхож по дворец, но не через него, однако, сподобился ‘царь-батюшка’ свести знакомство с ‘отцом Григорием’, а через ректора духовной академии о. Феофана, которого глубоко чтили вел. князья Николай и Петр Николаевичи, а еще больше их жены Анастасия (Стана) и Милица Николаевны, взгляды коих на ‘божьих людей’ разделяли глубоко-верующие в них царь и царица. Отца же Феофана познакомил с ‘божьим человеком’ Григорием архимандрит Хрисанф Щетковский, бывш. начальник корейской духовной миссии, приехавший из Сибири и потому хорошо знавший о чудесных подвигах своего земляка.
Так, через о. Феофана и через вышенареченных великих княгинь, царица, а за ней и царь узнали вскоре про отца Григория, к знакомству с которым они были, впрочем, подготовлены еще богобоязненными и взыскующими чуда друзьями, среди коих не последнее место занимали Христа-ради юродствовавшая жена действительного статского советника Ольга Владимировна Лохтина и подруга ее — любимейшая фрейлина Александры Федоровны — Анна Александровна Вырубова (дочь бывш. обер-гофмейстера и главноуправляющего канцелярией Николая II — А. С. Танеева).
О знакомстве царицы со ‘старцем’ близкие к придворным кругам люди передавали в свое время, как об умилительном событии, в коем сразу же царице дано было свыше почувствовать чудотворную силу отца Григория.
Анна Вырубова, горячо уверовавшая к тому времени в старца, не захотела познакомить его с Александрой Федоровной в обычной дневной обстановке официального приема, а, желая испытать чуткость царицы, привезла отца Григория в Царскосельский дворец поздно вечером, где оставила гостя в ‘малой приемной’, наказав придворной прислуге привести его ровно к полуночи в салон ‘ее величества’.
Сказано — сделано.
Сели вечерком царица с Вырубовой поиграть в четыре руки ‘Лунную сонату’ Бетховена, всегда умилявшую до слез наболевшую душу Александры Федоровны, а уж время шло к полуночи … Рядом, в полуосвещенную комнату тихо был введен отец Григорий и, согласно уговору, стоял неподвижно в дверях, вперив взор свой в царицу, сидевшую за роялем спиною к дверям.
Часы пробили полночь…
— Не чувствуешь ли, Сана, что происходит нечто особенное? — спросила Вырубова, медленно поворачивая голову в сторону отца Григория.
— Да, — ответила царица, невольно подражая движенью головы своей подруги, и вдруг, в ужасе от неожиданности, вскрикнула и забилась в истерике.
Царица приняла святого старца за видение…
Он подошел к ней ласково и начал гладить ее голову, щеки и плечи, приговаривая: ‘Не бойся, милая, Христос с тобою’…
Царица пришла в себя и тут же, поняв, кто перед нею, вся в слезах, припала к груди своего высокого гостя [‘Святой чорт’, стр. 7].
Так совершилось это историческое, чреватое своими последствиями и для России, и для Романовых знакомство.
Не менее чудодейственное влияние испытал и Николай II при ближайшем знакомстве со старцем.
‘Было раз так, — рассказывал об этом времени о. Феофан б. иеромонаху Илиодору. — Государь, государыня с наследником на руках, я и он сидели в столовой во дворце. Сидели и беседовали о политическом положении России. Старец Григорий вдруг как вскочит из-за стола, как стукнет кулаком по столу. И смотрит прямо на царя. Государь вздрогнул, я испугался, государыня встала, наследник заплакал, а старец и спрашивает государя: ‘Ну что? Где ёкнуло? Здеся, али ту то?’ — при этом он сначала указал пальцем себе на лоб, а потом на сердце. Государь ответил, указывая на сердце: ‘Здесь, сердце забилось!’ — ‘То-то же’, — продолжал старец: — ‘Коли что будешь делать для России, спрашивай не ума, а сердца. Сердце-то вернее ума…’ Государь сказал: ‘Хорошо’, а государыня, поцеловав его руку, произнесла: ‘Спасибо, спасибо, учитель’ [‘Святой чорт’, стр. 7].
С тех пор царь и царица обрели в отце Григории советника, слову которого они стали верить, как сущему слову божьему.
Особенно же горячо и скоро привязалась душой к старцу царица Александра Федоровна, на которую ласки его произвели раз навсегда неотразимо-благостное впечатление.
Оно и понятно, ежели принять во внимание чуткость и покорность женской души по сравнению с мужской, а также то немаловажное обстоятельство, что отцу Григорию дан был от бога дар преимущественного спасения женских душ, чрез униженье их гордыни, очищенья их от скверны, снятия с них страстей, особливо же дар изгнания из грешниц блудного беса.
Об этом, в частности же о последнем чуде, столь прославившем житие святого отца, надлежит сказать здесь несколько вразумительных слов.
Дар спасенья женщин, через унижение, обрел в себе старец еще задолго до появления своего в царских чертогах, а именно в родном своем селе, куда стекались из высшего света именитые и богатые паломницы, прослышавшие о чудесах отца Григория.
— Я видел их гордость, — объяснял потом старец [См. беседу с Распутиным И. М — ва и ‘Новом Времени’ 1912 г. N 12908 — ‘У Григория Распутина‘]. — Они считали себя превыше всех… Золото, бриллианты и деньги туманили их ум… Ходили как павы… Думали, что весь свет для них… Все остальные ничто… Я полагал, что надо их смирить… унизить… Когда человек унизится, он многое постигает… Я хотел, чтобы они пережили всё это… И вот, в этом диком заблуждении, я заставил их итти с собой в баню… Их было двенадцать женщин… Они мыли меня и перетерпели все унижения.
Побывав в 1911 г. в Иерусалиме [О своем путешествии в Иерусалим Распутин написал впоследствии книгу ‘Мои мысли и размышления. Краткое описание путешествия по святым местам и вызванные .им размышления по религиозным вопросам’. Ч. I. Петроград, 1915 г. Книжка снабжена двумя портретами, на одном из них Распутин изображен растрепанный и рубашке, на постели, после покушения на него в Сибири. Книга эта в продаже не появилась. Вот некоторые из ‘мыслей’ Распутина, напечатанных в этой книге: ‘В настоящее время, как у греков, все епископы грамотные и боголепие соблюдают и служат, но нищеты духа пет, а народ только и идет за нищетой духа, толпами пойдет за ней, потому что боголепие высоко, а нищета духа выше’ (Стр. 28). Повели нас за Патриарший Двор, стали умывать ноги. Боже, какая восстает в уме картина. Умывают ноги, утирают полотенцем и полились слезы у верующих, все изумлены глубиной поучения, как нас учат смиряться’ (Стр. З5). ‘Иордан речка небольшая, обросла кустарниками и мелким лесом, купальни нет, просто с берега купаются’ (Стр. 42). ‘У православных, когда зазвонят и идешь в храм, то и ногами Пасху хвалишь’ (Стр. 54) и т. п. Из афоризмов же Распутина, попавших в печать, стали известны следующие: — ‘А почему у рак праведных чувствуем приятно? Потому что жизнь их — страданье, как Христос страдали после его. страданья была Пасха’. — ‘Да не зли беса, то он поедет на тебе, потому что люди тут неготовые заняты гуляньями’. — ‘Рай построен для изгнанников правды’. — ‘Скорби весь этикет вышибут, — бес остался ни с чем’ и т. п. (См. ‘Петерб. Газету’ 1914 г. N 90 ‘Афоризмы Распутина’)], о. Григорий обратил там сугубое внимание на унизительный обряд умовения ног, совершаемый в ‘великий четверг на страстной седмице’, о чем писал ядрице: ‘Золотые мои малютки, достиг град свят… напишу о всей церемонии умыли неги я расскажу приеду вы истинные мои боголюбивые вы хотя без вас умыванье ног господи гроб это такая радость’ и пр. [‘Святой чорт’, стр. 35]
Немудрено, что старец обратил в Иерусалиме главное внимание на этот обряд, ибо одною из излюбленных им мер, для вящего унижения ‘прекрасного пола’, было, как известно, принуждение гордых красавиц мыть ему ноги (чему пример явил, — как он воочию видел — сам Иисус Христос), при чем при умовеньи ног своих отец Григорий, совершенно голый, заставлял обычно и женщин раздеваться до-нага, дабы, в муках голизны своей, грешницы сильней почувствовали высшее смирение. — ‘А может ли быть больше унижения для женщины, — справедливо говорит отец Григорий, — когда она, будучи сама обнаженной до полной наготы, моет ноги голому мужчине’ [‘Распутинство и общество великосветских дам’ — статья академика Бехтерева в ‘Петроград. Газете’ от 20 марта 1917 г.].
Когда же, для унижения женской гордыни, и это средство оказывалось недостаточно, — старец прибегал к телесному наказанию, имея пред собой ‘евангельский’ пример Христа, изгнавшего однажды вервием торгующих из храма. Так, осталось памятным, как, среди многих случаев, отец Григорий, выйдя из публичного дома в Казани, где он просвещал души женщин, принужден был бичевать своим поясом бежавшую перед ним голую девицу [М. Палеолог. ‘Распутин’. Воспоминания, Изд. ‘Девятое Января’ М., 1923 г., стр. 9].
Умерщвлял он истязанием и плоть своих привержениц в с. Покровском Александры и Ирины Дубровиных, преждевременно скончавшихся на пути спасения [‘Петрогр. Газета’ 21 декабря 1916 г. ‘Из жизни Распутина’].
Пояски отца Григория, оберегавшие от бед путем бичеванья, стали впоследствии (в 1915 г.), украшенные молитвами, оберегать, как слыхал о том Ал. Эр. Пистелькорс (верный царский слуга), и русских воинов от вражеских пуль. Царица с любовью раздавала подобные пояски офицерам, ехавшим на: войну, так как твердо верила, что опоясанные ими всегда оберегались на поле брани от смерти [Письмо Александры Федоровны к Николаю П от 20-го сентября 1915 г. (См. Переписка Романовых. Гос. Изд., 1923 г.)].
В случаях же менее злостных проявлений женской гордыни святой отец обыкновенно находил достаточным ‘шлепанье ладонью по голому телу’, о чем между прочим поведала на исповеди о. Феофану одна из усмирявшихся старцем девиц [‘Святой чорт’, стр. 81. — О том, как Распутин смирял гордыню фрейлины А. А. Вырубовой, мы знаем между прочим из сообщения А. Н. Хвостова, сделанного им Чрезв. Следств. Комиссии в 1917 г. — ‘Она целовала полы его кафтана!.. Он всячески над нею надругивался: например, привозил к ней уличных женщин, свою кухарку, какую-нибудь судомойку, грязную публичную женщину, — всех он привозил, которые ему понравятся, всех он привозил к ней в гости, чтобы укрощать ее гордыню, — всех заставлял угощать, кормить, чтобы смирить ее гордость… Он заставлял ее делать все, что ему было угодно’. — См. ‘Падение режима’. Стен, отчёты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезв. След. Комиссии Времени. Правительства. Ред. П. Е. Щеголева т. I, стр. 28.].
Все эти данные, однако, бледнеют перед теми чудесами, какие достигались отцом Григорием во врачевании блудных страстей путем поцелуев, объятий, прикосновений особого рода, а главное — путем совокупления, ради совершенного изгнания из одержимых женщин блудного беса. Власть изгонять бесов, — признавался святой старец, — была дана ему самим господом богом за усиленные подвиги поста и молитвы.
— ‘Мне прикоснуться к женщине, — объяснял он непонятливому Илиодору, — все равно, что к чурбану. У меня нет похоти. И дух бесстрастия, во мне сущий, я передаю им, а они от этого делаются чище, освящаются’ [(Святой чорт’, стр. 65.].
Много женщин ‘освятилось’ через отца Григория, так много, что и не перечесть всех. И были среди них всех возрастов и различного общественного положения, но особенно много ‘освятилось’ молодых и богатых, в коих блудный бес, как известно, особенно властно дает о себе знать рядом с духом гордыни.
Правда, многие из этих ‘освященных’, не понимая должным образом божьей милости, на них снизошедшей, жаловались на якобы растление, обидное для них лишение целомудрия и даже поругание их женской стыдливости. Но большинство, должным образом оценивавшее свою близость к святому отцу, радовалось, поучая устами О. В. ЛохтинОй, что ‘ничего здесь неладного нет, для святого — всё свято’ [‘Святой чорт’, стр. 81] и, — в благородном возмущении от кривотолков, — стыдило сомневавшихся, вопрошая: — ‘Что, отец Григорий такой, как все люди, что ли? Люди делают грех, а он тем же только освящает и низводит благодать божию’ [‘Святой чорт’, стр. 81].
Относясь к сим подвигам порою, как к подвигам любви, святой отец и сам почерпал в них, по собственному признанию, новую для себя силу.
— Без любви я силы своей лишаюсь, — говорил он Е. Ф. Джанумовой, противившейся его ласкам, — и ты отнимаешь от меня силу мою.
— Почему вы не соглашаетесь принадлежать ему?, — спрашивала сию строптивицу полковница Б. — Разве можно отказать такому святому? — ‘Неужели же святому нужна грешная любовь? Какая же это святость, если ему нужны женщины’? — ‘Он всё делает святым и е ним всякое дело святое’, — не задумываясь, заявила полковница. — ‘Да неужели же вы согласились бы ?’ — ‘Конечно, я принадлежала ему и считаю это величайшей благодатью.’ — ‘Но ведь вы замужем, как же муж?’ — ‘Он знает это и считает это великим счастьем. Если отец пожелает кого, мы считаем это величайшей благодатью, и мы, и мужья наши, если у кого есть мужья. Теперь мы все видим, как он мучится из-за вас. Я решила всё вам высказать от имени всех почитательниц отца, просить вас не. мучить еще больше святого отца, не отклонять благодати’ [Е. Джанумова. ‘Мои встречи с Распутиным’. П. Изд. Петроград. 1923 г., стр. 30.].
Подобно ученым отцам Западной церкви, знавшим, что ‘diaboli yirtus in lumbis’, т.-е. что ‘прелесть (добродетель) дьявола скрывается в ляшках’, и о. Григорий, несмотря на свою неискушенность в науке, хорошо был осведомлен, где именно прячется в женщинах мучающий их блудный бес. Отсюда именно и изгонял он властно лукавого, не заботясь о суетном чувстве приличия у спасаемой им, подобно тому, как не заботится о том и мудрый гинеколог, врачующий пациентку от тайного недуга.
Знал ‘мудрый’ старец не только, где скрывается блудный бес у женщин, но и чем именно можно изгнать его из места его пребывания.
В этом отношении трогательные воспоминания сохранил нам о святом бывш. иеромонах Илиодор, некогда горячо в него веровавший.
Была в Царицыне, — рассказывает он, — Еленушка, жена извозчика, молоденькая, полненькая и очень симпатичная бесноватая.
Зашли однажды к ней в дом Илиодор и святой старец. Илиодор начал служить молебен, а Еленушка упала на землю и стала биться, пока не впала в обморочное состояние. Перенесли ее на постель.
— А ты знаешь, где у нее бес? — спросил отец Григорий Илиодора.
— Да где? Как и у других: вот здесь под ложечкой…
— Нет! У нее — блудный бес. Слушай-ка, дружок, ты езжай домой, а я беса… того, выгоню.
— Как выгонишь?
— А ты как бы его изгонял?
— Да как? Известно: молитвой, крестом да водой.
— Нет, так этого беса не выгонишь. Его нужно, проклятого, вот чем [‘Святой чорт’, стр. 77 — 78].
Как трудился в этом направлении отец Григорий, буквально себя не жалея, показывает случай исцеления, явленный им над одной богатой царицынской купчихой, лет 50-ти с лишком, ‘здоровой и полной’, как характеризует ее Илиодор. Вот что рассказывает последний об этом замечательном чуде:
— В главных комнатах огромного купеческого дома ‘старец’ схватил за грудь хозяйскую невестку, женщину лет 32-х, очень смазливую и очень привлекательную. Невестка как-то странно вскрикнула и убежала от старца.
Григорий и говорит: — здеся, в этих комнатах, беса нельзя выгонять, надо выбрать более укромное место.
Пошли в другое помещение, состоявшее из четырех маленьких комнаток, одна комната была совсем маленькая: в ней стояла только одна большая кровать. ‘Старец’ сказал: — вот здеся хорошо беса выгонять. Повели туда ‘больную’. Она начала трястись и мычать. Вошел в ту комнату и ‘старец’, закрывши за собою двери.
Я с мужем больной остался в залике и начал его, как мог, утешать.
В комнате поднялась страшная возня. Тянулась она долго. Я начал нервничать. Не вытерпел, заглянул в дверь сквозь стекло и увидел такую картину, что, крайне смущенный, прямо-таки отскочил от дверей.
Минут через пять вышел из ‘кабинета’ и ‘старец’. Вид его был ужасно усталый, он тяжело дышал. — Ну брат, вот бес, так бес фу, какой большой. Во как я уморился! Мотри, вся сорочка мокрая. Устал, заснула и она…
Когда ‘старец’ это говорил, несчастный муж плакал, а я, искренно веривший в бесноватых, как о них в евангелии написано, думал: действительно, бесов трудно изгонять [‘Святой чорт’, стр. 76].
Пришлось ли о. Григорию, среди его многочисленных подвигов при дворе, явить и чудо изгнания блудного беса из самой царицы, — нам к сожалению не дано узнать из непосредственных свидетельств. Сам же старец на этот счет отзывался чаще намеками, так, он говорил Илиодору: — я царицу на руках носил’, — и давил, прижимал, целовал…’ [С. П. Белецкий. ‘Григорий Распутин’. Издательство ‘Былое’. Петроград, 1923. См. Приложение ‘Гриша’, стр. 95.]. — ‘Когда я бываю у царей, я целые дни провожу в спальне у царицы… Целую ее, она ко мне прижимается, кладет на плечи мне свою голову, я ее ношу по спальне на руках, как малое дитя. Это ей нравится. Так я делаю часто, часто’ [‘Святой чорт’, стр. 26.]. — ‘Я делаю с ней все, что хочу,’ [М. Палеолог ‘Распутин’. Воспоминания. Изд. ‘Девятое Января’. М., 1923, стр. 31] и пр.
Правда, говоря о своих отношениях к царской дочке Ольге, ‘старец’ более открыто касался своих прошлых отношений к Александре Федоровне. Он распространял всюду слух, — говорит министр А. Н. Хвостов в своем показании Чрезв. Следств. Комиссии, — что он с Ольгой в близких отношениях… Он говорил: ‘Мать мне надоела: — я с дочкой Ольгой. Так он неоднократно позволял себе это говорить’, — подчеркивает А. Н. Хвостов [‘Падение режима’, стр. 39 (курсив наш, Н. Е.)].
Зная крайне чувственный характер Александры Федоровны, можно и без заверения о. Григория предположить, что царице приходилось порою страдать от блудного беса, ища избавления от оного в освящающих объятиях великого чудотворца.
На ‘половую возбудимость’ царицы обратил внимание и биограф ее Вл. Канторович, отмечающий в своем труде ‘Александра Федоровна Романова’, что, ‘прожив двадцать лет с мужем, она не перестает быть во власти эротических воспоминаний и образов, которые порой вытесняют все остальное’ [См. ‘Былое’ N 22, 1923 г., стр. 218]. Она ‘знала об измене мужа’ с Вырубовой, — говорит Канторович, — но роль советницы и тут осталась за ней. Откровенные рассуждения царицы на тему об отношениях Вырубовой к мужу, и наоборот, Николая к ней, поражают своей противоестественностью. Цинизм, атрофия нравственного возмущения, последняя степень равнодушия к своему собственному достоинству — только этими причинами объясняет Канторович поведение царицы [См. ‘Былое’, стр. 223.], не допуская, впрочем, мысли о ‘физической связи’ ее с о. Григорием [См. ‘Былое’, стр. 233].
Мысль эту, однако, помимо сказанного, в значительной, пожалуй, степени допускает переписка Александры Федоровны со своим благоверным, отдельные места которой, воочию обнаруживая чувственность царицы, выдают вместе с тем и ее пристальный интерес к половому вопросу. ‘Целую без конца каждое дорогое любимое местечко’, пишет она Николаю II 21 сентября 1914 г. ‘Целую тебя еще и еще, очень неясно, все мои любимые местечки’, повторяет она снова в письме от 20 января 1915 г. и т. п. Одно из писем, где царица ‘жаждет показать’ придворным трусам ‘свои бессмертные штаны’ [На мне надеты невидимые ‘брюки’, — хвастает царица своей мужественностью в письме от 22-го августа 1915 г.], кончается нескромным предложением: ‘Понюхай это письмо’ [От 23 авг. 1915 г. Зная по-видимому ценность, какую придавала царица обонятельным впечатлениям, наследник ей писал, однажды, что ‘папа (Николай II) мною и долго сегодня утром вонял, — лежа вместе с ним в постели, где, по словам царя, ужасно уютно спать друг возле друга. (См. письма от 7 окт. и 6 окт. 1915 г.)]. Другое — кончается словами: ‘Ах, тяжело расставаться! Мне так грустно сегодня ночью — я так горячо тебя люблю’ [От 27 февраля 1915 г]. Через 10 дней после этого ночною томления, она уже прямо, без обиняков, начинает свое послание признанием: ‘Какое счастье знать, что послезавтра я буду держать тебя крепко в своих объятиях’ [От 9 марта 1915 г.], и т. п. Читатель ‘Переписки Николая и Александры Романовых’ не может, наконец обойти вниманьем и тот педантизм, с каким царица ежемесячно оповещала мужа о наступлении женского недомогания, условно говоря о нем, как о ‘приходе инженера-механика’!
О пристальном же и несколько болезненном интересе царицы к тому органу, коим святой отец обыкновенно творил чудеса изгнания блудного беса, говорит достаточно красноречиво такая, напр., выдержка из письма Александры Федоровны от 20 ноября 1914 г.: ‘Мне пришлось перевязывать несчастных с ужасными ранами… они едва ли останутся мужчинами в будущем, так всё пронизано пулями, быть может, придется. всё отрезать, так всё почернело, но я надеюсь спасти, — страшно смотреть, — я всё промыла, почистила, помазала водяном, покрыла вазелином, подвязала, — всё это вышло вполне удачно, — мне приятнее делать подобные вещи самой под руководством врача. Я сделала три подобных перевязки, — у одного была вставлена туда трубочка. Сердце кровью за них обливается, — не стану описывать других подробностей, так это грустно, но, будучи женой и матерью, я особенно сочувствую им. Молодую сестру (девушку) я выслала из комнаты… [Центрархив: ‘Переписка Николая и Александры Романовых 1914-1915 г.’ т. III, Гос. Изд. 1923 г. стр. 55.].
Ни одну из операций, в бытность свою сестрой милосердия, царица не описывает с такими подробностями своей собственной работы (‘всё промыла, почистила, помазала… покрыла… подвязала…’). Нигде, в других ее письмах, мы не находим, при описании помощи оперируемым или больным, признания, что ей ‘приятнее’ делать подобные вещи (при которых стыдливо высылается из комнаты молодая девушка) самой. Нигде, наконец, в переписке ее с мужем, касаясь тех или иных операций или болезней, царица не выражает столь горячего сочувствия жены и матери, как здесь, в отношений кастрированных войной и кастрируемых хирургом мужчин. Говоря, что быть ‘может придется всё отрезать’, она пишет тут же: ‘но я надеюсь спасти’, — не хирург (заметьте!), не наука — надеется она — спасет половые органы оперированных, а она, у которой, как у жены, ‘сердце кровью обливается’ за мужчин, могущих перестать быть ими.
Невольно возникает вопрос: да нужно ли вообще было присутствие царицы при -таких операциях, при которых надлежало высылать из комнаты молодых девушек? И почему в самом деле царице было приятнее, по ее словам, ‘делать подобные вещи’ самой?
А что она, по-видимому, часто доставляла себе такие ‘приятности’, подтверждает ее кокетливая приписка к письму от 28/29 ноября
1914 г., где царица, посылая привет (Н. П. Саблину) другу ее благоверного, сообщает им обоим: ‘Рада, что вам, двум старым грешникам, посчастливилось увидеть хорошенькие личики [В Кубанском женском институте (См. письмо Николая П от 25 ноября 1914 г.)], мне чаще приходится видеть иные части тела, менее идеальные’.
Мешала ли царице в таких случаях женская застенчивость? А если и мешала раньше, то во имя кою она подавляла ее, при своих разъездах по военным госпиталям?
На этот вопрос ясно отвечают следующие строки из письма ее к Николаю II от 28 ноября 1914 г.: — ‘Наш Друг желает, чтобы я разъезжала, а потому я должна подавить свою застенчивость’.
‘Наш Друг’ — это отец Григорий, ‘наш Друг’ — это тот, чье желание ‘преследует’ царицу, знающую, что ‘неисполнение его может стать роковым для нас и всей страны’ [Письмо Александры Федоровны от 11 июня 1915 г.].
Вопрос об ‘освящении’ царицы старцем, стало быть, зависел только от желания последнего. Желание его, надо думать, стояло в зависимости от чувственного характера царицы. Чувственный же характер обусловливается, как мы знаем с его слов, ‘блудным бесом’, могущим быть изгнанным только через чудо, коим старец не пренебрегал ради спасенья даже простых смертных.
Мог ли он не проявить этого ‘чуда’ в отношении чувственной царицы, всё время ‘преследуемой’, по ее словам, желанием святого старца!
Тайна сия велика есть.
Переходя к другим чудесам, прославившим ‘святого старца’ и укрепившим его исключительное положение у трона, надлежит тут же заметить, что ввиду изрядного количества этих чудес, мы можем — в этом кратком описании ‘жития святого’ коснуться только некоторых из них, наиболее примечательных.
Начнем с ознакомления с чудом, непосредственный свидетель какового, чуждый веры до сего в чудеса, оставил нам о нем печатное воспоминание.
У Е. Ф. Джанумовой, находившейся в 1915 г. в Петрограде, тяжко заболела в Киеве ее любимая племянница Алиса.
Старец Григорий, в одно из своих посещений Е. Ф. Джанумовой, неожиданно узнал, что больная при-смерти и что тетушка, столь нравившаяся святому, должна в тот же день уехать на юг.
‘Тут произошло что-то странное, — пишет Джанумова в своем дневнике, от 26 ноября, — чего я никак объяснить не могу. Как ни стараюсь понять, ничего придумать не могу. Не знаю, что это было. Но я изложу всё подробно, может быть потом когда-нибудь подъищутся объяснения, а сейчас одно могу сказать — не знаю. Он взял меня за руку. Лицо у него изменилось, стало как у мертвеца, желтое, восковое и неподвижное до ужаса. Глаза закатились совсем, видны были только одни белки. Он резко рванул меня за руки и сказал глухо: — ‘Она не умрет, она не умрет, она не умрет’. Потом выпустил руки, лицо приняло прежнюю окраску. И продолжал начатый разговор, как будто ничего не было… Я собиралась вечером выехать в Киев, но получила телеграмму: ‘Алисе лучше температура упала’. Я решила остаться еще на день. Вечером к нам приехал Распутин… Я показала ему телеграмму: — ‘Неужели ты этому помог?’ — сказала я, хотя, конечно, я тому не верила. — ‘Я же тебе сказал, что она будет здорова’, — убежденно и серьезно ответил он. ‘Ну, сделай еще раз так, как тогда, может быть она совсем поправится’. — ‘Ах, ты, дурочка, разве я могу это сделать? То было не от меня, а свыше. И опять это сделать нельзя. Но я же сказал, что она поправится, чего ж ты беспокоишься’. Я недоумевала. В чудеса я не верю, но какое странное совпадение-Алиса поправляется. Что это значит? Лица его, когда он держал за руки, я никогда не забуду. Из живого оно стало лицом мертвеца, — дрожь берет, как вспомню’ [Е. Джанумова. л Мои встречи с Распутиным’. II. Изд. ‘Петроград’. 1923, стр. 27 — 28.].
Другое чудо исцеления, — за истинность которого говорит текстуальное описание его С. П. Белецким со слов самого чудотворца, — еще более замечательно, так как может быть рассматриваемо, как воскрешение из мертвых, происшедшее на глазах царя и царицы.
Чудо это было явлено отцом Григорием на возлюбившей рабе его Анне Вырубовой, пострадавшей при железнодорожной катастрофе между Петроградом и Царским Селом в 1913 г.
‘Будучи в бредовом горячечном состоянии, — пишет С. П. Белецкий [С. П. Белецкий. ‘Григорий Распутин’. Издательство ‘Былое’. Петроград, 1923, стр. 21 — 22.], — не открывая все время глаз, А. А. Вырубова повторяла лишь одну фразу:
— Отец Григорий, помолись за меня!
Узнав о тяжелом положении Вырубовой со слов графини Витте, и не имея в ту пору в своем распоряжении казенного автомобиля, Распутин воспользовался любезно предложенным ему графинею Витте ее автомобилем и прибыл в Царское Село в приемный покой лазарета, куда была доставлена А. А. Вырубова женщиною-врачом этого лазарета княжною Гедройц, оказавшей на месте катастрофы первую медицинскую помощь пострадавшей. В это время в палате, где лежала А. А. Вырубова, находились государь с государыней, отец А. А. Вырубовой и княжна Гедройц. Войдя в палату без разрешения и ни с кем не здороваясь, Распутин подошел к А. А. Вырубовой, взял ее руку и, упорно смотря на нее, громко и повелительно сказал ей:
— Аннушка! проснись, поглядь на меня!
И к общему изумлению всех присутствовавших, А. А. Вырубова открыла глаза и, увидев наклоненное над нею лицо Распутина, улыбнулась и сказала:
— Григорий — это ты? Слава богу!
Тогда Распутин, обернувшись к присутствовавшим, сказал:
— Поправится!
И, шатаясь, вышел в соседнюю комнату, где и упал в обмороке. Придя в себя, Распутин почувствовал большую слабость и заметил, что он был в сильном поту’.
‘Я ясно представлял себе, — справедливо замечает С. П. Белецкий, — какое глубокое и сильное впечатление эта сцена ‘воскрешения из мертвых’ А. А. Вырубовой Распутиным должна была произвести на душевную психику [‘Душевная психика’ — характерная для невежественного Белецкого тавтология (‘Записки’ этого сановника Поражают вообще своей неграмотностью, в особенности — синтаксической)] высочайших особ, воочию убедившихся в наличии таинственных сил благодати Провидения, пребывавшей на Распутине, и упрочить значение и влияние Распутина на Августейшую семью’ [С. П. Белецкий, ‘Григорий Распутин’. Стр. 22].
Мог ли сей чудотворец-целитель не иметь влияния в этой ‘августейшей семье’, где родители непрестанно дрожали над здоровьем и жизнью их кровоточивого детища — наследника престола!.. [Наследник Алексей страдал, как известно, гемофилией, считающейся характерным признаком дегенерации].
Не только находясь вблизи наследника, но даже на далеком от него расстоянии, о. Григорий одинаково чудотворно врачевал его недуги.
Однажды (в 1913 г), уезжая на родину (куда он часто отлучался, радея о благоустройстве своего имения), старец сказал родителям наследника: ‘Я знаю, что злые люди подкапываются под меня. Не слушайте их. Если вы меня покинете, вы потеряете в течение шести месяцев вашего сына и вашу корону’. Царица воскликнула: ‘Как можем мы тебя покинуть? Разве ты не единственный нага покровитель, наш лучший друг!’ И, преклонив колени, просила ее благословить. И вот однажды юный наследник, возвращаясь с прогулки в лодке на озере, плохо рассчитал свой скачок на берег и ушиб себе бедро о борт лодки. Контузия сначала казалась легкой и невинной. Но через 2 недели, 1-го октября, появилась опухоль в паху, бедро распухло, затем внезапно поднялась температура. Доктора Федоров, Деревенко, Раухфус, поспешно вызванные, определили кровяной нарыв, кровяную опухоль и начинающееся заражение крови. Надо было немедленно произвести операцию, но предрасположение ребенка к кровотечению исключало возможность надреза. Между тем температура с каждым часом вес поднималась. 21-го октября температура дошла до 39,8R. Родители не выходили из комнаты больного, ибо врачи не скрывали своего беспокойства. В церкви, в Спале, попы сменялись для молитвы днем и ночью. По распоряжению царя, торжественная литургия была отслужена it Москве перед иконой Иверской Богоматери. Утром 22-го октября царица в первый раз сошла в салон, где собрались: дежурный адъютант Нарышкин, дежурная фрейлина княгиня Елизавета Оболенская, Сазонов, прибывший для доклада царю, и начальник царской охоты в Польше граф Владислав Велепольский, Бледная, похудевшая Александра Федоровна, однако, улыбалась. На обращенные к ней тревожные вопросы она ответила спокойным тоном: ‘Врачи не констатируют езде никакого улучшения, но лично я уже не беспокоюсь. Я получила сегодня ночью телеграмму от отца Григория, которая меня совершенно успокоила’. Затем она прочитала телеграмму: ‘Бог воззрил на твои слезы и внял твоим молитвам. Не печалься. Твой сын будет жить’ [М. Палеолог. ‘Распутин’. Воспоминания. Изд. ‘Дев. Янв.’. М., 1923 стр. 17 — 19.].
Это был, в противоположность своим разным предшественникам, истинно-современный чудотворец своего века: — святой ‘века пара и электричества’, — умевший для своих чудес так же хорошо пользоваться телеграфом, как и телефоном.
Об использовании, в частности, последнего ‘изобретения’ ради исцеления того же наследника, Е. Джанумова отметила в своем дневнике (от 28 ноября 1915 г.) следующий случай. — Сидит отец Григорий у нее в гостях, вдруг, звонок телефона! — говорят из Царского. Он подходит: — ‘Что? Алеша не спит? Ушко болит? Давайте его к телефону’.
Жест в нашу сторону, чтобы мы молчали.
— Ты, что, Алешенька, полуношничаешь? Болит? Ничего не болит. Иди сейчас ложись. Ушко не болит. Не болит, говорю тебе. Слышишь? Спи.
Через пятнадцать минут опять позвонили. У Алеши ухо не болит. Он спокойно заснул.
— ‘Как это он заснул’? — ‘Отчего же не заснуть? Я сказал, чтобы спал’. — ‘У него ведь ухо болело’. — ‘А я же сказал, что не болит’. Он говорил со спокойной уверенностью, как будто иначе и быть не могло [Е. Джанумова. ‘Мои встречи с Распутиным’. Стр. 28 — 29].
Мог ли он не говорить ‘со спокойной уверенностью’ в таком сравнительно пустячном случае, когда его чудотворным заклинаниям подчинялись порой даже стихии природы! — По крайней мере о таком чуде заклинания нам ясно говорит письмо царицы от 22 декабря 1915 г., совпавшее с туманами, мешавшими русским войскам на одном из фронтов великой войны.
‘Наш Друг всё молится и думает о войне, — пишет в этом письме к мужу царица. — Он говорит, чтоб мы Ему тотчас же говорили, как только случается что-нибудь особенное, — она [А. А. Вырубова.]. Ему сказала про туман, и Он сделал выговор, что Ему этого не сказали тотчас же, — говорит, что туманы больше не будут мешать’ [Центрархив ‘Переписка’. Гос. Изд., 1923 г., стр. 506].
Подобными чудесами, молитвами, видениями и вещими снами старец, начиная с 1906 года, — когда он проник в царскую семью для спасения династии от грозившей ей революции [См. Предисловие С. П. Мельгунова к ‘Святому чорту’ Илиодора, стр. ХII.], — настолько укрепил свое положение у трона в качестве посланца небес, что благословенная чета Романовых и помыслить не могла, к концу своего царствования, обойтись без помощи, советов или руководства этого замечательного чудотворца.
Особенно хорошо понимала это значение о. Григория для блага династии чуткая и ревнивая в вопросах веры царица Александра Федоровна. — ‘Слушайся нашего Друга, — наставляла царица царя, — верь ему, его сердцу дороги интересы России и твои. Бог не даром его нам послал, только мы должны обращать больше внимания на его слова, — они не говорятся на ветер. Как важно для нас иметь не только его молитвы, но и советы [Письмо от 10 июня 1915 г.].
Что кроме молитв и советов святого старца важно было также иметь под рукой и некоторые священные предметы от него, — Николай II мог хорошо убедиться, держа при себе палку о. Григория (с изображением рыбы и птицы) и его чудесную гребенку, спасительную в ‘минуту жизни трудную’.
‘Не забудь причесаться маленькой гребенкой’, — телеграфирует царица мужу 15 сент. 1915 г. ‘Не забудь перед заседанием министров… несколько раз расчесать волосы Его гребнем’, — напоминает рассеянному супругу Александра Федоровна в письме от 15 сент. 1915 года. ‘Иду поставить свечу. Бог да поможет тебе. Не забудь про гребенку’, — вновь телеграфирует она в ставку 16 сент. 1915 г.
Если столь велика была вера царицы в Ту или иную вещицу, на которую нисходила благодать чудотворца, — легко представить себе, как горячо она верила в него самого, вплоть до его мученической кончины, каковую царица сочла лишь переходом его из царского чертога в божеский.
‘Мой дорогой мученик, дай мне твое благословение, чтобы оно постоянно сопровождало меня на скорбном пути, который мне остается пройти здесь, на земле. И вспоминай о нас на небесах в твоих святых молитвах’ [М. Палеолог. ‘Распутин’. Воспоминания. Стр. 103]. — Таково было послание царицы к почившему о. Григорию, Заботливо вложенное в руки старца при положении его во гроб.
Однако просьба царицы к покойному мученику оказалась, как мы знаем, тщетной, ибо сказано было некогда старцем, что, пока он жив, и царская семья будет жива, а погибнет он, — погибнут и Романовы.
Так и случилось, по слову пророка, в назидание неверующим!
Не трудно заметить, что среди ‘чудес’, приписываемых Распутину, одни из них отнюдь не чудеса, а лишь вполне естественные проявления разнузданной похоти, как, например, излюбленное ‘старцем’ ‘изгнание блудного беса’, о других мы знаем только со слов самого ‘чудотворца’ — заносчиво-хвастливого в своей саморекламе, некоторые из ‘чудес’ легко объясняются удачными совпадениями с предсказаниями ‘старца’ (известно, что при осторожном пророчестве, всегда имеется шанс сбывчивости его не менее, чем на 50%), целительные ‘чудеса’ Распутина, в огромном большинстве не что иное, как действие гипноза, наконец некоторая, крайне ничтожная часть этих ‘чудес’, известная при далеко не выяснившейся обстановке их проявления, другими словами — группа недостаточно проверенных объективно ‘чудес’, — эта часть, если только имеются данные видеть здесь так называемую ‘телепатию’, получает равным образом некоторое объяснение в новейших трудах по психо-физиологии, опирающихся частично на аналогию нашего мозга с радио-аппаратами.
Мы еще вернемся к тайне ‘чудотворного’ влияния Распутина в последней главе настоящего очерка.
Здесь же, помимо сказанного, ограничимся лишь указанием, что это ‘чудотворное влияние’ простиралось главнейшим образом на царскую семью, вызывая скептическое к себе отношение в огромном большинстве камарильи, брезгливо — завистливой к ‘грязному фавориту’.
Объяснение этому легко найти хотя бы в том впечатлении, какое должен был производить на привыкшего к вежливости, подобострастию и лести ‘самодержца’ не считавшийся ни с каким придворным или просто светским этикетом грубый и смелый до наглости крестьянский ‘пророк’.
Совершенно невозможно представить себе, чтобы в так называемом ‘приличном’, трезвом обществе кто-либо из присутствующих дерзнул ударить по столу так, чтобы у хозяина сердце дрогнуло 1 — Распутин же, как нам известно, прибег к подобному ‘маневру’ в присутствии Николая II чуть ли не в первый же день их знакомства, и сделал это с таким вызывающим видом, который сразу же должен был смутить непривыкшего к тому монарха.
Смутить, озадачить, ошарашить, застигнуть врасплох того, кого собираешься подчинить своему влиянию — это уже пол-победы в виду намеченной цели. Достигнуть такого успеха в отношении ‘простых смертных’, видавших ‘всякие виды’ и потому редко поддающихся смущающим уловкам — довольно трудно, какой бы высокий пост ни занимал кто либо из ‘простых смертных’. — На ‘царя’ же, ‘помазанника божьего’, ‘неограниченного монарха’, словом на Николая 11, воспитанного в тепличной атмосфере императорского дома Романовых, такие выходки ‘простеца’, тут же корявым языком дающего свои, быть может, и непрошенные вовсе советы, — должны были производить впечатление какой-то неотразимой ‘потусторонний’ мощи!
Раз поддавшись такому ‘влиянию’, и царь, и царица оказались , как бы завороженными этой странной личностью, для которой — им казалось — никакие законы не писаны, кроме ‘божеских’!
Полные, ко времени знакомства со ‘старцем’, всевозможных религиозных предрассудков, суеверий, ‘примет’ и т. п., с непрестанным страхом за свою жизнь и в особенности за здоровье хворого наследника, внемлющие всяким мистико -спиритуалистическим бредням [Достаточно вспомнить о французском духовидце Филиппе, гипноза которого Россич обязана скандалом с лже-родами императрицы], вместе с тем обуреваемые похотью, не вяжущейся с ханжеской моралью, Николай II и Александра Федоровна нашли, наконец, в Распутине того ‘Друга’ и господина их мыслей и чувств, которого так долго не хватало рабским душам этих властителей над шестой, частью земного шара.
Распутин же, если не сразу, то все же очень скоро понял положение, в какое ставила его психическая неуравновешенность его высоких покровителей, и сумел сделать отсюда выводы, открывавшие ему доступ к целому ряду ‘чудес’ в сфере государственного правления Российской империей.
Поистине, в ‘этой сфере Распутин стяжал себе куда большее право на звание чудотворца, чем в сфере мистико-религиозной.
‘Царский лампадник’, как его официально титуловали во дворце, о. Григорий, на первых же порах своей придворной карьеры, стал в действительности ближайшим царским, советником, ходатаем за пар’ перед богом и посредником между этими почтенными правителями.
Очень верную, сравнительно, характеристику ролу Распутина, в этот первый период его ‘государственной’ деятельности, дает нам хорошо знавший ‘старца’ С. П. Белецкий.
‘Войдя в высочайший дворец, — пишет он, — при поддержке разных лиц, в том числе покойных гр. С. Ю. Витте и кн. Мещерского, возлагавших на него свои надежды с точки зрения своего влияния в высших сферах, Распутин, — пользуясь всеобщим бесстрашием, основанным на кротости государя, ознакомленный своими милостивцами с особенностями склада мистически настроенной натуры государя, во многом по характеру своему напоминавшего своего предка Александра I, — до тонкости изучил все изгибы душевных и волевых наклонностей государя, сумел укрепить веру в свою прозорливость, ‘вязав со своим предсказанием рождение наследника и закрепив на почве болезненного недуга его высочества свое влияние на государя путем внушения уверенности, все время поддерживаемой в его величестве болезненно к тому настроенной государыней, в том, что только в нем одном, Распутине, и сосредоточены таинственные флюиды, врачующие недуг наследника и сохраняющие жизнь его высочества, и что он как бы послан провидением на благо и счастье августейшей семье’ [С. П. Белецкий, ‘Григорий Распутин’. Стр. 20].
Став, как ‘прозорливец’, persona grata в чисто семейных делах дома Романовых, Распутин очень скоро и вполне естественно становится пред ‘царскими очами’ и ‘прозорливцев!’ в делах государственных. — Хотя П. Г. Курлов, защищающий, в своих воспоминаниях, царя и Распутина от ‘злостных слухов’, и утверждает, что в назначения высших сановников Распутин ‘в то время’ совершенно не вмешивался, однако и он признает, что ‘мнение его (Распутина) о том или другом человеке не оставалось без влияния, при громадном доверии к нему царя и наклонности последнего к мистицизму, особенно, когда государь но своему убеждению или по каким-нибудь другим причинам колебался при выборе или назначении какого-нибудь лица’ [‘Конец русского царизма, ‘стр. 185].
Но одно дело — давать советы, когда за ними обращается лицо, нуждающееся в них, другое дело — давать их без всякого за ними обращения. В последнем случае советник — как нетрудно заметить — из консультанта становится уже руководителем другого, хотя и продолжает облекать свои указания этому другому в форму ‘советов’.
Не надо быть психологом, чтобы ясно понять, как легко и просто, сравнительно, человек, внушающий другому мысль о своей спасительной для него миссии (путем ряда чудес, Пророчеств, исцеления и т. п.), становится со временем для этого другого не только ближайшим советником, но и верховным руководителем, не только ‘другом’, но и ‘господином’.
Такое положение — вернее говоря, такой именно тайный пост ‘руководителя’ — и занял при царе со временем Распутин, обласканный монархом и прежде всего его ‘благочестивейшей супругой’ в качестве ‘святого’. ‘Император царствует, но управляет императрица… Под указку Распутина’. Вот подлинные слова С. Д. Сазонова в день оставления им поста министра иностранных дел (3 августа 1916 г.), сказанные при прощальном визите французскому послу Палеологу [M. Палеолог. ‘Распутин’. Стр. 85].
Принято думать, что, в то время как Николай II считал ‘советы’ о. Григория внушаемыми ему богом, — ‘советы’ эти на самом деле исходили от небольшого круга сановных лиц, не брезговавших пользоваться положением ‘святого’ для своих чисто карьеристических и наживных целей.
Этот взгляд проходит красной нитью в целом ряде газетных заметок и памфлетов, посвященных Распутину как при его жизни, так и после его смерти. Этот же взгляд доминирует и в литературных трудах, выясняющих роль и значение знаменитого ‘старца’. Так С. П. Мельгунов считает Распутина ‘слепым орудием дельцов и аферистов’, ‘простой игрушкой в руках темных дельцов старой монархии [См. Предисловие к ‘Святому чорту’ Илиодора]. Палеолог склонен думать, что Распутин действовал под влиянием ‘шайки банкиров и скомпрометированных спекулянтов, Рубинштейна, Мануса и пр.’, которые ‘снюхались с ним и щедро заплатили ему’, ‘но их указаниям’, — мнится Палеологу, — Распутин ‘посылает записки министрам, банкам, всем влиятельным лицам’ [М. Палеолог. ‘Распутин’. Стр. 79] и т. д.
Этот взгляд на роль Распутина может быть оспариваем и не без основания. По крайней мере, начиная с 1911 г. — года ожесточенной борьбы Распутина с епископом Гермогеном и с Илиодором — можно легко убедиться, хотя бы из историй этой же борьбы, что Распутин, без всякого влияния с чьей бы то ни было стороны, сам, по собственной инициативе, умел отменно (по своей жестокости) отстоять шкурные интересы и провести на деле чисто личную директиву. Стоит лишь перелистать последнюю главу ‘Святого чорта’ б. иер. Илиодора, чтобы в этом совершенно убедиться, с какой бы осторожностью мы ни подходили к ‘страшной книге’ мятежного монаха. В этом же нас утверждает и переписка Николая II и Александры Романовых, особенно те письма 1915 года, где речь идет о смещении вел. кн. Николая Николаевича с поста верховного главнокомандующего. ‘Старец’ знал, что Николай Николаевич его, Распутина, заклятой враг, этого было совершенно достаточно, чтобы сделать его в глазах царицы, а затем и царя врагом ‘помазанника божия’, интриганом, узурпатором власти, чуть не крамольником. В этом мстительном намерении, так же, как и в проведении его в жизнь, Распутину никто не подсказывал ни образа мыслей, ни образа действий. Ничьей ‘игрушкой’ он здесь не был, а тем более ‘слепым орудием’, как выражается С.П. Мельгунов.
Началось ли самодержавие Распутина… с низвержения Николая ‘большого’ (т.-е. вел. кн. Николая Николаевича), — как это думает М. Н. Покровский [См. его предисловие к ‘Переписке Николая и Александры Романовых 1914 — 1913 г. г.’, стр. 15] — или раньше, об этом можно конечно спорить, бесспорно только то, что в один, далеко не прекрасный для России день, это самодержавие ‘сибирского авантюриста’ стало вполне реальным фактом, на веки опозорившим и без того несчастный дом Романовых.
Распутин видел ясно, что дом Романовых — несчастный дом, ибо он возглавлялся ограниченным, слабовольным монархом, находившимся под влиянием вздорно-истеричной, недоброй, тщеславной и нерусской царицы.
Проникнув в этот, ‘дом’, как в свой, извлекая из него огромные для себя выгоды и привилегии и чая еще большие, — Распутин связал себя с царской семьей узами более прочными, чем кровные, связал себя с судьбой этой семьи, отлично понимая, что счастье ее — ею счастье, что в тот день, как не станет Николая II и Александры Романовых, — не станет и его, Григория Распутина.
Сибирскому авантюристу нужно было захватить бразды правления в свои руки по той простой причине, что они находились в слишком ненадежных руках неудачливого монарха, который не знал ни своего народа, ни его ближайших правителей так, как их знал по своему прозорливый Распутин, с трепетом внимавший нароставшим волнам великой революции.
Он дрожал за трон, в страхе народного гнева, — дрожал потому, что свил себе слишком теплое и прочное, казалось ему, гнездо в самом укромном местечке этого трона.
Отдалить революцию, грозившую прикончить его ‘славные дни Аранжуэца’, не дать ей разыграться и пасть на его собственную голову — было в прямых интересах Распутина. Достигнуть этого он мнил, в своей ‘мужицкой’ простоте, укреплением твердыни царского самодержавия. И если царь не знал, как лучше всего пользоваться своей прерогативой, — Распутину, в их общих интересах, оставалось одно: взглянуть на царскую прерогативу, как на собственную. — Отсюда в сущности и начинается самодержавие Распутина под маскою самодержавия Николая II.
Мы знаем, со слов С. П. Белецкого, что, ‘при каждой смене министра внутренних дел или председателя совета, поднимался вопрос о материальном обеспечении Распутина, какое исключало бы возможность проведения им дел, во многих случаях, сомнительного характера’ [С. П. Белецкий ‘Григорий Распутин’, стр. 63.], знаем, что министр А. Н., Хвостов и тот же Белецкий выдавали Распутину ежемесячные субсидии, имевшие целью подкуп ‘старца’ в их карьеристических целях, знаем, что целый ряд аферистов и просто ходатаев за себя и других делали изрядно-крупные подношения Распутину в виде подарков, пожертвований и т. п., предназначавшихся ‘старцем’ отчасти на дела благотворительности (ради широкой популярности), отчасти же на перестройку и омеблирование дома в с. Покровском, улучшение своего хозяйства и прочие ‘собственные нужды’.
Но, зная всё это, мы тем не менее глубоко поражаемся той близорукости, с какой подобные Палеологу или С. П. Мельгунову современники Распутина взирали на последнего как на подкупленного агента Германии, как на какого-то ‘мошенника’, которого банкирам Манусам и Рубинштейнам легко удавалось обращать взяткой в ‘слепое орудие’ их финансовой политики.
Распутин, отнюдь не брезгуя ‘чужими’ деньгами [Он даже поучал Александру Федоровну: — ‘если будут предлагать большие суммы (с тем, чтобы получить награды), их нужно принимать, так как деньги очень нужны’ (См. Письма А. Ф. от 3-го ноября 1915 г.)], был разумеется гораздо требовательней, чем это полагали в своей наивности и тот же посол Франции, и многие другие. Хитрому ‘старцу’ нужна была прежде всего безопасность трона, негласно им самим занимаемого, нужно было укрепление царского престижа, вот-вот готового рухнуть под угрозой полчищ Вильгельма II, нужно было спасать царя, а главное себя, себя самого, связанного с царем я его казною, сулившими куда большие блага, чем те, что были в распоряжении какого-то Мануса, который ‘обеспечивал связи с Берлином’. — Вот где надо искать причину поворота Александры Федоровны, находившейся под полным влиянием Распутина, в сторону сепаратного мира с Германией (намек на который мы находим уже в письме царицы от 17-го апреля 1915 г., где она цитирует Николаю II послание своего брата вел. герцога Эрнста-Людвига с предложением ‘начать строить мост для переговоров’).
Что ко времени войны 1914 — 1916 г. г. Распутин окончательно овладел директивой всей государственной и церковной жизни России и что Илиодор, называя его ‘неофициальным русским царем и патриархом’ [Op. cit., 94.], не слишком фантазировал, в этом теперь — после Опубликования целого ряда документов, относящихся к эпохе ‘распутиновщины’ — нам не приходится, пожалуй, сомневаться ни в малейшей степени.
За недостатком места в настоящем очерке для планомерных доказательств сказанного, мы ограничимся лишь несколькими фактами, как наиболее яркими и несомненными примерами самодержавия Распутина.
О том, что в делах церкви Распутин стал для духовенства ‘царь и бог’, мы можем заключить не только из земных поклонов В. К. Саблера, отвешенных Распутину за назначение обер-прокурором Синода, не только из победы Распутина над еписк. Гермогеном и т. п., но и непосредственно со слов самой царицы Александры Федоровны, из письма которой (12 ноября 1915 г.) мы узнаем, что от Распутина действительно зависело назначение любого из угодных ‘старцу’ пастырей’ на любой из высших постов, кончая митрополичьим! — ‘Душка, — пишет ‘благочестивейшая’ Николаю (П, — я забыла рассказать тебе о Питириме, экзархе Грузии… он человек достойный и великий молитвенник, как говорит наш Друг (т.-е. Распутин).. Он (Распутин же) просит тебя быть твердым, так как Питирим единственный подходящий человек. У Него (Распутина) нет никого, кого бы он мог рекомендовать на место Питирима… Затем Он просит тебя немедленно назначить Жевахова помощником Волжина. Он… в совершенстве знает церковные дела. — Это твое желание, — ты повелитель’.
Поистине отменим, ко своему цинизму, последние слова А. Ф.: ‘это твое желание’. — Так, ‘желал’, оказывается, когда нужно было Распутину, самодержец ‘неся России’ Николай Александрович.
Легко представить себе, в каком дурацком положении оказались при этом назначении — impromptu, министр внутренних дел А. II. Хвостов, со споим кандидатом — архиепископом тверским, и С. П. Белецкий, с своей рекомендацией епископа могилевского, — претендентами на кафедру митрополита, получившими ‘санкцию’ от самой ‘всемогущей’, казалось бы, А. А. Вырубовой [С. П Белецкий, op. fit., 38].
‘Когда Распутин умер, — пишет Белецкий, — я был в день его похорон вечером у владыки (Питирима), и тут я понял, насколько велик был для нею гнет Распутина’ (курсив наш, Н. Е.) [Ibid, 40].
Об этом гнете можно судить хотя бы по тому, что даже в таких важных, с религиозной точки зрения, вопросах, как, напр., ‘всероссийский крестный ход’, — и здесь даже Распутин ухитрялся вырывать инициативу из рук того, кому она по праву, казалось-бы, принадлежала. — Он тебя настоятельно просит, — пишет про Распутина царица своему супругу 12 нюня 1915 г., — поскорее приказать, чтобы в один определенный день по всей стране был устроен всероссийский крестный ход с молением о даровании победы… пошли свое приказание по телеграфу (открыто, чтобы все могли прочесть) Саблеру… Пусть приказание исходит от тебя, а не от Синода.
Замечательны эти выражения в письмах Александры Федоровны , ‘просит тебя немедленно’ (подчеркнуто!), ‘настоятельно’ (подчеркнуто!) и ‘поскорее’ (подчеркнуто!), передающие царю волю истинного ‘монарха’. Николаю II .не дается даже времени обсудить хорошенько, подумать, пораскинуть умом. Истинному самодержцу некогда да и не охота валандаться с тугодумным царем, и он шлет ему свои внушения через подручную, то бишь царицу, в порядке боевого приказа.
Правда, бывали случаи и неповиновения Николая II истинному самодержцу России, так, однажды он позволил себе иметь собственное мнение в выборе министра внутренних дел (вместо Щербатова), и почему-то воспротивился сначала назначению Хвостова, бывшего другом Распутина. Но эти случаи были сравнительною редкостью и временное ‘неповиновенье’ обычно быстро ликвидировалось внушениями царицы, под диктовку Распутина. ‘Гр. (Григорий)… дал нам понять, что Хвостов подойдет’, — писала Александра Федоровна Николаю 16 сент. 1915 г. ‘Я 4 раза тебе телеграфировала о Хвостове’, напоминает она мужу на следующий день (17 сент.), ‘но ты не ответил’. Она пишет ему вновь и вновь, пока но добивается исполнения воли того, чье ‘желание ее преследует’ (по ее собственным словам).
Назначение А. Н. Хвостова, наконец, состоялось. Казалось бы5 что ‘старцу’ осталось только радоваться ‘царской пляске под его дудку’. Но не тут-то было! — ‘самодержец’ раскапризничался: зачем назначили в его отсутствие!
‘Не только я и А. Н. Хвостов, — пишет С. П. Белецкий об обеде, данном в честь вернувшегося из поездки Распутина, — но и кн. Андроников и Червинская, хорошо его знавшие, были поражены происшедшею с ним переменою: в нем было гораздо больше, чел ранее, апломба и уверенности в себе. Первыми же своими словами Распутин дал нам понять, что он несколько недоволен тем, что наше назначение состоялось в его отсутствии, и это подчеркнул князю, считая его в том виноватым. Однако, оказалось, что этот упрек -и Хвостов и Андроников предвидели, и князь с усиленной любезностью парировал этот удар, рассыпаясь в комплиментах и изъявлении чувства благодарности за его поддержку наших назначений, и трогательно благодарил его за приезд именно теперь на первых шагах нашего вступления в должность, так как отныне его советы и поддержка при дворе поставят нас на правильный путь и охранят от ошибок, которые нам могут быть поставлены в счет на верху и т. д.’ [Op. cit. 28].
Царь и его холопы. — Вот подпись, какую хочется поставить под этой картиною пресмыкательства и низкопоклонства перед зазнавшимся царским ‘лампадником’.
‘Меня царским лампадником зовут, — говорил Распутин. — Лампад ник маленькая шишка, а какие большие дела делает!.. Захочу, так пестрого кобеля губернатором сделаю. Вот какой Григорий Ефимович’ [‘Петр. Листок,’ от 30 марта 1917 г. ‘Фабрика администраторов Распутина и Комп.’. — А. М.].
Он не только участвовал в консультации с министрами (‘Наш Друг виделся с Барком, и они хорошо поговорили в течение двух часов’, — пишет царица мужу 11 мая 1915 г.), но и ездил выбирать кандидатов в министры’. (‘В городе опять ужасно ворчат на милого старого Горемыкина, прямо отчаяние, — жалуется Николаю II жена в письме от 11-го ноября 1915 г. — Завтра Гр. повидает старого Хвостова, а затем вечером я Его увижу. Он хочет рассказать мне о своем впечатлении — будет ли он достойным преемником Горемыкииу’).
О том, как Распутин исполнял поручение ‘из Царского’ поехать ‘посмотреть душу’ кандидата на высокий пост, — рассказано А. Н. Хвостовым Чрезвыч. Следств. Комиссии Врем. Правительства в 1917 г. ‘Это было в Нижнем-Новгороде, — сообщил А. Н. Хвостов, — когда я был губернатором. Ко мне приехал Распутин, мне в то время мало известный… Он предложил мне место министра внутренних дел… объявил мне, что он должен поговорим, со мной, так как он послан, как он сказал, ‘посмотреть мою душу’… из Царского послан’ [Падение Режима. Стенографии, отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезв. Следств. Комиссии Времени. Прав. Ред. II. Е. Щеголева, т. 1, стр. 3].
‘Делателю министров’, — как прозвали Распутина — ничего не стоило, согласно свидетельству С. П. Белецкого (см. его записки), провести в министры Б. В. Штюрмера, Н. А. Добровольского, А. Д. Протопопова, ничего не стоило, как мы знаем из переписки Романовых, отсрочить созыв государственной думы или ускорить его {‘наш Друг сказал в последний раз, что только в случае победы Дума может не созываться, иначе же непременно надо’, — пишет А. Ф. 15 ноября 1915 г. ‘Он сказал, что надо созвать Думу, хотя бы на короткое время’, — сообщает она царю 16-го ноября того же года), ничего не стоило, рядом с официальной ‘Канцелярией комиссии прошений, на высочайшее имя приносимых’, основать свою собственную, на Гороховой, 62, при которой числились ‘секретарями’: И. Ф. Манасевич-Мануилов, П. В. Мудролюбов, А. С. Симанович, Осипенко и др., не считая штата великосветских дам с А. А. Вырубовой во главе. Какое из двух этих почтенных учреждений преуспевало больше, — нетрудно догадаться.
Дрожа за царский трон, как за свой собственный, Распутин свою показную миссию ‘посредника между царем и богом’ рассматривал, надо думать, как миссию посредника между царем и народом, ведь не мог он не знать, что от недовольства последнего, раздуваемого ‘люцинерами’ [Так называл Распутин ‘революционеров‘] грозит ‘бунт’, властный в мгновение ока разбить тог утлый челн самодержавия, на котором с таким риском он дерзнул примоститься.
Поэтому вполне ‘понятна его нервность из — за малейших недоразумений, раз в них могла ему почудиться озлобленность народа против ‘властей предержащих’.
‘Гр. (Григории) несколько расстроен ‘мясным’ вопросом, — пишет А. Ф. царю 10 апреля 1915 г., — купцы не хотят понизить цены на него… и было даже нечто вроде мясной забастовки. Ниш Друг думает, что один из министров должен бы призвать, к себе нескольких главных купцов и объяснить им, что преступно в такое тяжелое время повышать цены и устыдить их’.