'Таинственная капля'. Части первая и вторая, 'Стихотворения' М. Дмитриева, 'Эпопея тысячелетия' И. Завалишина, 'Дневник девушки' Е. Ростопчиной, 'Сон и пробуждение' В. Божича-Савича, 'Оттиски' Я. Полонского, 'переводы из Мицкевича' Н. Берга, 'Евгений Онегин', Темного человека, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1866 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 21 минут(ы)

Н. А. Некрасов

‘Таинственная капля’. Части первая и вторая, ‘Стихотворения’ М. Дмитриева, ‘Эпопея тысячелетия’ И. Завалишина, ‘Дневник девушки’ Е. Ростопчиной, ‘Сон и пробуждение’ В. Божича-Савича, ‘Оттиски’ Я. Полонского, ‘Переводы из Мицкевича’ Н. Берга, ‘Евгений Онегин’, <пародия> Темного человека

Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах

Критика. Публицистика. Письма. Тома 11—15

Том одиннадцатый. Книга вторая. Критика. Публицистика (1847—1869)

Л., ‘Наука’, 1990

Таинственная капля, народное преданье, в двух частях. Берлин.

Стихотворения М. А. Дмитриева,

в двух частях. Москва.

Эпопея тысячелетия. Паломничество. Ипполита Завалишина. Москва.

Дневник девушки. Роман графини Ростопчиной.

С.-Петербург.

Сон и пробуждение. Поэма, сочинение Вожича-Савича.

С.-Петербург.

Оттиски, стих. Я. П. Полонского. С.-Петербург.

Переводы из Мицкевича, Н. Берга. Варшава.

Евгений Онегин, роман в стихах, сокращенный

и исправленный по статьям новейших лжереалистов

Темным человеком. С.-Петербург.

Пишет ли современная Россия стихи? Вот вопрос, который представляется для многих напрасным. ‘Разумеется, не пишет!’ — отвечают они. Современная Россия пишет проекты банков и железных дорог, раскладки земских повинностей, она говорит в собраниях о том, что нет ни у кого денег, и предлагает средства самые верные от безденежья, какие прежде предлагались только от зубной боли… словом, она всё делает, обо всем пишет и про всё говорит, только ничего не делает по части стихов, ничего не пишет стихами и не говорит ими — даже на сцене Александрийского театра говорит редко!

Так думают читатели, но иначе, совсем иначе думают редакторы литературных журналов!

Говорят, из десяти писем, получаемых в редакции, в девяти непременно стихи! Из десяти человек, приходящих в редакцию в обычные приемные дни, девять непременно со стихами.

Стихи пишут! 9/10 всей грамотной России пишет стихи! Это мы узнали: редакция ‘Современника’, со свойственною ей нескромностью, не скрыла от нас этого. Но что стихи печатаются, то есть издаются на собственный риск и кошт, подобного не могло себе представить наше воображение, покуда нам не был прислан целый ворох испечатанной стихами бумаги (с лишком 150 листов!). И чего-чего только нет в этих полутораста листах! И элементы патриотические (на сотне без малого листов!), и нравственно-религиозные, и безнравственно-любовные, есть даже магнетические (‘Магнетизм любви’ г. Божича-Савича), нет только элементов поэтических. Крошечной брошюрке г. Полонского, с небольшим в 1 1/2 печатных листа, одной суждено быть исключением и представлять собою гомеопатическую крупинку поэзрш (собственную). Переводы г. Берга показывают тоже поэзию — Мицкевича.

Как бы то ни было, ввиду всеобщего писания стихов и самоотверженного печатания их многими авторами, мы находим, что молчать о стихах более невозможно, и посвящаем им настоящую статейку.

Соединение воедино имен и произведений, выставленных в начале нашей статейки, подводит итоги деятельности стихотворствующих россиян начиная за полвека назад и до наших времен. Тут есть и такие книжки, как г. Дмитриева и ‘Таинственная капля’, которые еще шевелили сердца наших бабушек и настраивали дедушек на патриотический и возвышенный лад. Тут есть и г-жа Ростопчина, беспокоившая наших дядюшек, и г. Полонский, тревоживший нас самих. Одна только стихотворная работа г. Завалишина, очевидно сверстника двух первых, кажется, напрасно тщится расшевелить кого-либо. Почтенные старики так искренно и так благодушно поют свои рапсодии, сидя у края дороги, по которой уже давно отказались идти их неподвижные ноги, что всё бегущее вперед, живое и бодрое, с улыбкой снисхождения должно проходить мимо. Какое, в самом деле, чувство может оскорбить ‘Таинственная капля’, в двух толстеньких томах рассказывающая подробно и длинно, как подобает старости, стихами в рифмах и без рифм, в сценах прозою и без прозы, коротенькое предание о разбойнике, покаявшемся Христу на кресте? Какое кому до того дело, что к легенде, созданной наивным воображением народа, автору вздумалось приделать предание о падении трехсот идолов, беседы ада с сатаною и смертью, ‘песнь о шестодневном’, говорящие стихами кометы, ‘тревоги в высшем воздухе от движения летящего мира’ и т. п. и т. п.? Никто не оскорбится, разумеется, и тем, что в избытке пиитического пламенения автор мечет образами без всякой умеренности и, описывая бегство святого семейства в Египет, живописует так одежду пресвятой девы:

В одежды алые жена одета,

Скроенные (?) как будто из зари (?!),

И голубой покров — отрезок неба (?!?) —

Вился вокруг главы ее прекрасной.

Это применение кройки и портняжного искусства к заре и небу несколько игриво. Но опять-таки кто за это станет гневаться на старика?

Сочинение издано в Берлине (отчего не в Москве?) и, говорят, не могло быть издано до сей поры в России. Странно, почему бы это?

Второй обломок прошлого, г. Дмитриев, собрал всего себя, и тоже в двух томах, хотя более лепешкообразных и похожих на блин, как и подобает быть изданию, рожденному в самом сердце отечества — в Москве, и притом на Малой Молчановке. Будучи старцем, подобно таинственному автору ‘Капли’, московский поэт существенно отличается от этого мироносца своим темпераментом: он более холерик. Он весь предан суетам мира сего, и даже на Белинского (названного ‘безымянным критиком’) ополчается не хуже всякого современного писателя, подвизающегося на страницах ‘Русского вестника’.

Нет, твой подвиг не похвален! —

говорит г. Дмитриев, —

Не привет России он (?)!

Карамзин тобой ужален,

Ломоносов уязвлен!

Точно назначение критика — делать ‘приветы’ России! ‘Сделай, мол, душенька, ручку тете!’

Но далее еще лучше — уже прямо предчувствие приемов самих ‘Московских ведомостей’:

Подточивши цвет России,

Червем к корню подползать…

Радикал, значит!

Дух ли это анархии…

Замечаете, куда гнет! Да еще в 1842 году! ‘Дух анархии’!! Подумайте только, чем это в <18>42 году пахло! Даже и подумать страшно!

В противоположность анархическому направлению петербургских умов москвич рисует следующую увлекательную картину благонравия Москвы:

Нет, у нас в Москве смиренной

На гробах (каких?) священный страх (кого?!).

Имя дедов нам священно…

<. . . . . . . . . . . . .>

Плод и в корне почитаем,

Но не чтим растленный плод!

Само собою разумеется, что нашему времени достается еще более:

Оттого, что век реальный

Хочет денег, пить и есть.

За такие пороки, конечно, следует ‘погонять’ хорошенько. Вишь чего захотел!

Скороспелому прогрессу

Я не верую, друзья, —

говорит далее г. Дмитриев, —

Да и грамотность народа

Разведет одних плутов.

Разумеется! Это уже и в прозе объясняемо было неоднократно.

Еще загвоздка нашему времени и назидательное изображение не нашего. Пьеса называется ‘Льстецы народа’:

Поэты наши в стары годы

Вельможам льстили и царям:

О том свидетельствуют оды

И их обильный (верно) фимиам!

И, между прочим, ваша собственная ода московскому генерал-губернатору.

А вы, газетные клевреты,

Кому плетете вы венцы?

Не душ вы доблестных поэты,

Толпы безграмотной льстецы!

А вот и еще сказание г. Дмитриева — последнее, — больше не станем. И это-то уже потому только, что уж очень хорошо:

Визиты

Вот замолчали уж ранних обеден призывные звоны,

К поздним торжественно-громко звонят…

и т. д.

А у нас начались уж езда и каретная скачка.

NB. В Москве, значит, бывают особые скачки — не с препятствиями, но ‘каретные’, которым г. Дмитриев, впрочем, весьма не прочь подставить препятствия:

Прадеды наши (говорит он) в день этот сидели

с семьей, не шатались!

Только на третий день (и почему именно на третий?)

праздника ездили

в гости, к кому же?

К старшему в роде, потом к кумовьям да к

родным попочетней,

Вступят в хоромы, крестом осенясь, похристосуясь,

сядут,

Умную речь поведут да закусят, степенные

люди!

Уж точно степенные! А еще жили в век, который есть и пить не хотел. Что же, если б они жили в наш ‘век реальный?’ Умрите, г. Дмитриев, если вы еще живы! Лучше этого вы ничего не напишете!

Воспевшему ‘Эпопею тысячелетия’ г. Завалишину непременно простятся его стихотворные прегрешения за ту беспредельную детскую незлобивость и наивность прилежного ученика, упражняющегося в стихосложении, какими дышит его эпопея. Вот бы кому воспевать каплю! Он до того добр, сердце его так не очерствело, что он даже слова ‘разумное’ и ‘прогрессивное’ употребляет не в замену игл, для уязвления молодого поколения, а взаправду. В его любящем сердце столько любви, в его горячей голове столько воображения, что в России для него ‘что этот шаг, то великое событие! что эта мысль, то великое воспоминание!’ Он пишет целый путеводитель по России рифмованными стихами (уж какими — за то его простит пусть Аполлон!) ‘в ее <...> памятниках и великих людях, благородных порывах и утешительных надеждах…’ И, поверьте, автор дает всё, что обещает, даже более, чем обещает: он описывает все мосты (стихами!) и все постройки, какие ему попадаются на пути. Он очень добросовестен! Он увековечивает такие имена, о которых не всякому и слышать приходилось. В Крыму, например, перед ним проходят ряды вот каких героев последней войны:

И Тетеревников, и Белевцов с полками,

Отшибшие не раз врага от сих валов,

Немчинов, Бельгард и Гордеев, памятями

Отважных для своих живущи (?). Огарев

Бесстрашный, Галман и Тимашев (,) с именами

Которых слава есть с хвалой (?), Прескурнякоз,

Кишинский

и проч., и проч.

Может быть, и вероятно, всё это очень были храбрые люди, но мы по крайней мере их до сих пор мало знали, в чем и раскаиваемся чистосердечно.

Г. Завалишин обходит всю Россию и везде найдется сказать что-нибудь приветливое: Петербургу, Москве, Киеву — уж и подумать страшно, каких только он наговорил комплиментов. Да чего! в Шуе, даже в самой Шуе он побывал, можно сказать, не всуе! И ее подарил двумя стихами:

Вот Шуя (говорит), городок фабричности богатый,

Трудолюбивый край — себя он разовьет.

Впрочем, это только из любезности он так говорит, вообще же, по его мнению, не фабрики, но

Для нас суть вот что: труд сохи и скот, двойной

Залог спокойствия и силы родовой.

Да, такому человеку, как г. Завалишин, решительно всё прощается — даже заблуждение насчет значения его ‘песен’, как он зовет свою тяжелую работу над стихами. Представьте себе, он в одном месте восклицает:

Я памятник себе воздвиг, чудесный, славный,

Гранитов лучше он и тверже пирамид,

А каждую черту сей песни православной,

Родной, понятной всем (уж это едва ли!),

народ мой сохранит.

И далее:

Да, верю я, что Русь немудры песни эти

Почтит сочувствием, их родственность поймет,

Что ими заслужил народного (?) поэта

Названье — и меня воспомнит мой народ!

<. . . . . . . . . . . . . . . . . .>

Ибо я первый здесь тысячелетье славы

В едино собрал, их (кого их?) значенье указал

И в формах столь простых воздвиг им величавый,

Прекрасный ‘Памятник’, как новгородский,

и проч.

Жалко разочаровывать, но нельзя не сказать, что даже хуже новгородского!

И вспомнит мой народ, когда меня не будет,

Певца народности,—

настаивает г. Завалишин. Ну, бог с вами совсем! думайте как знаете, — от этого ведь никому не хуже.

Соблазнительница наших дядюшек, уже покойная графиня Ростопчина извлекает нас из области любви к отечеству (от Новгорода до Шуи включительно) и ввергает непосредственно в горнило страсти к Владимиру… не подумайте тут чего-нибудь другого, — нет, просто-таки к Владимиру, к господину Владимиру, по всем вероятиям даже Петровичу или Семенычу, с которым г-жа Ростопчина сперва помещается ‘в просторной ложе’, потом ссорится и по этому случаю:

За чаем <...> не села близ него,

Как принято у нас.

Но он приехал звать ее ‘для санного катанья’ (в Москве то каретные скачки, то санные катанья — покоя себе люди не дают!), и они помирились. Да и немудрено, — с таким редким молодым человеком никак нельзя долго жить в ссоре:

Не делит он хлад века своего,

Не увлечен припадком (?) вычислений!

Напротив того:

Он разгадал весь мир своей мечтой.

За что же с ним ссориться? Притом г-жа Ростопчина узнала, что ‘походу должно быть’:

И полк его из первых выступает, —

Поэтому из первых будет он

В бою…

А сама г-жа Ростопчина, как только полк уйдет, ‘вернется тотчас в Стрельну’. Даже и времени нет для ссор!

В Стрельне происходит между тем следующее достопамятное в жизни графини событие. Случилось ей найти клочок бумаги, где Владимир, — теперь, увы, выступающий перед своею ротою в ногу, — писал прежде всякий вздор, который учил г-жу Ростопчину повторять за собою. Но нет, пусть лучше она сама расскажет: это обстоятельство капитальное и притом такое невероятное, что если мы его расскажем, нам, чего доброго, и не поверят. На страницах 272—274 рукою г-жи Ростопчиной начертано:

…И вот, попался мне

Клочок простой бумаги, где однажды

Карандашом чертил он.

<. . . . . . . . . . . . . . . . . .>

Случилась фраза целая по-шведски:

Як-эльзкар-дыг… И, говоря ее,

Он на меня смотрел с своей улыбкой,

Опасной мне…

<. . . . . . . . . . . . . . . . . .>

…Долго я

В раздумии твердила и шептала,

Как чудный талисман, как заклинанье,

Магический девиз ‘Як-эльзкар-дыг’!

Як-эльзкар-дыг! о звук небесный (пощадите!!)!

<. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .>

В уме живет, в устах (?) всё вьется (?),

В ушах и сердце раздается:

Як-эльзкар-дыг!

Вы думаете, излилась г-жа Ростопчина по поводу шведского небесного звука! Далеко нет!

Як-эльзкар-дыг (продолжает она, не переводя

духу), любви преданье

и проч., и проч.

И через пять строк опять кричит:

Я долго вслед за ним шептала:

Як-эльзкар-дыг!

Як-эльзкар-дыг! в разлуке скучной

Отрада сердцу моему,

Язык чужой, но сладкозвучный

Понятен страстному уму,

И в час желанного свиданья

Скажу ему, забыв страданья:

Як-эльэкар-дыг!

Минута будет высококомическая! и он, наверное, расхохочется.

После этого говорить о ‘романе девушки’ нечего. Еще по-шведски можно бы, но, к нашему душевному прискорбию, нас этому сладкозвучному языку не обучали. А ведь можно бы, как говорит, кажется, Хожалкин у Гоголя, — стоило только посечь, и мы бы выучились, непременно бы выучились!

Темный человек написал пародию на ‘Онегина’ Пушкина или, вернее, на ‘Онегина’ ‘Русского слова’, и это одна из самых остроумных его пародий: сущность учения этого ‘Слова’ мастерски усвоена стихом и приемом очень близким пушкинскому. Нам особенно понравилась сцена Онегина с Татьяной после знаменитого письма:

Татьяна вздрогнула, глядит:

Пред ней в саду стоял Евгений

И, сняв фуражку с головы,

Ей говорит: ‘Здоровы ль вы?

Ну, духота! Пот льется градом…’

Потом он, вынув свой платок,

Стер пот с лица, сел с Таней рядом

И начал длинный монолог

О том, что физик Маттеучи

Выл ярким солнцем в темной туче,

Что всем нам праотцом — полип,

И что похож на мелкий гриб

Acetabulum известковый.

Что от несчастий всех народ

Ассоциация спасет,

Что реалист закалки новой —

Иль пьянства мрачного поэт,

Иль гениальный Архимед…

и т. д.

Всё это остро и смешно. Но спросим откровенно автора: не меркнет ли его удачное выворачиванье наизнанку чужого произведения перед этим собственноручным выворачиванием самой себя г-жою Ростопчиною? Пари можно держать, что такой пародии, какую сочинила г-жа Ростопчина, не придумать никакому Темному человеку в мире. Один только г. Божич-Савич, автор поэмы ‘Сон и пробуждение’, еще до некоторой степени способен до нее возвыситься. Угадайте, например, чье это: г-жи Ростопчиной или ее ученика?

Проснулось всё… Рука горела…

Меня ты быстро ухватил (?)!

В самозабвении танцуя,

Со мной беспечно ты играл!

Действие происходит, по-видимому, в одном из поющих кафе (cafe chantant) северной Пальмиры, где только и можно играть, да еще беспечно, хватая свою даму.

Потом ты в польку устремился…

<. . . . . . . . . . . . . . .>

Схватив за талию (еще!) в испуге,

Боясь, чтоб я бы не ушла (?),

В ребуре (?!) быстром и летучем

Меня, на руки подымал.

Ну что, угадали? Нет? Так еще слушайте:

Зачем тряхнул ты головою

И медленно пошел от нас?

Зачем в гостиную убрался?

Зачем опять ко мне, бесстыдный,

Ты приближаешься…

Нет, где же графине Ростопчиной! Так может писать только мужчина! Зато г. Божич-Савич до того доигрался и дохватался, что вынужден сознаться печатно, что он

Здоровье, благо жизни милой,

И счастье, силы потерял!

И вдруг, среди всего этого вранья, карканья ворон и рева петухов и индюшек, услышать хоть маленькую, отрывочную, как бы сквозь зубы спетую, но всё же песенку г. Полонского. Право, растаешь! жаль только, что в ‘Оттисках’ тоже попадаются пьесы вовсе не поэтические.

‘Поцелуй меня…

Моя грудь в огне…

Я еще люблю…

Наклонись ко мне…’

Так в прощальный час

Лепетал и гас

Тихий голос твой.

Словно тающий,

В глубине души

Догорающей.

Я дышать не смел.

Я в лицо твое,

Как мертвец, глядел, —

Я склонил мой слух…

Но, увы! мой друг.

Твой последний вздох

Мне любви твоей

Досказать не мог.

И не знаю я,

Чем развяжется

Эта жизнь моя!

Чем доскажется

Мне любовь твоя!

Право, ведь это соловей поет! А вот это, воля ваша, ворона каркает:

Жизнь наша — развратная барыня,

У ней на пиру ты не скромничай

И не идеальничай.

Бездушная, своекорыстная.

Она, вишь, не любит чувствительных,

Она любит чувственных.

В гостях у нее Расточительность

Целуется с Жадностью — да пьянствует

Разврат с Безобразием.

В гостях у нее Чванство с Пошлостью,

Обман — да еще два приятеля:

Успех с Лицемерием…

и т. д.

Нет, сердиться вы не умеете, так и не заставляйте уж себя, не прикидывайтесь зверем, когда вы соловей.

У нас, как известно, водятся поэты трех родов: такие, которые ‘сами не знают, что будут петь’, по меткому выражению их родоначальника, г. Фета. Это, так сказать, птицы певчие. Потом поэты с тенденциями, или поэты-граждане:

Эти не блещут особенным гением.

Но ведь не бог обжигает горшки,

Скорбность главы возместив направлением,

Пишут изрядно стишки! —

и, наконец, птицы певчие, наряжающиеся, по мере надобности, в платья гражданского покроя, какой бывает в моде. Этих иные видят даже во сне — к перемене погоды, и к ним-то менее всего следует пристраиваться поэтам категории г. Полонского.

Если его лира (выражаясь классически) имеет и немного струн, зато струны, какие на ней есть, звучат верным и поэтическим аккордом…

По поводу переводов г. Берга из Мицкевича следовало бы многое кое-что сказать о переводах вообще и переводчиках, которых итальянцы называют не без основания предателями: traduttore — traditore, — но легкая статья наша и без того уже грозит сделаться тяжелою по своему объему, а потому ограничимся несколькими словами.

Передавать близко стихи иностранного поэта русскими стихами вообще трудно, часто труднее, чем прямо писать русские стихи. Причин тому множество, и между прочим длина наших слов, особенно причастий, деепричастий, прилагательных и проч., так что переводить тем же размером, тем же количеством строк, сохраняя по возможности самый наружный вид стихотворения (а это-то и значит переводить близко), иногда почти невозможно! Есть поэты, как А. Шенье например, которого передать таким образом нет средств. Да и не он один, — всякий поэт изящной формы и у кого внешнее изящество выше внутреннего содержания (как и у Шенье) непереводим близко. Какой-нибудь грубиян по форме, Барбье, но силач по содержанию, поддается гораздо легче переводу. А попробуйте перевести близко Петрарку — не выйдет ничего: букет выдохнется, а вкуса не останется.

Мы не можем пожаловаться, чтобы у нас переводили мало стихами, напротив! Кто только и чего у нас не переводит! Но несправедливо было бы жаловаться и на то, что, переводя слишком много, переводят слишком хорошо. Тоже напротив — это случается особенно редко.

Г. Берг (Н.) чуть ли не один из самых неутомимых и неисчерпаемых переводчиков в России: он переводил с французского, немецкого, английского, кажется даже о индейского и калмыцкого, и теперь переводит с польского. Переводы его грешат менее всего близостью к подлинникам. Но стихи его хороши. Есть переводчики, у которых свои стихи до того же плохи, что готов подарить им и близость, только бы немножко отлегло от уха…

Мицкевич, которого теперь перевел Н. Берг, — один из тех редких поэтов, у кого форма и содержание неразделимы: одно превосходно и другое превосходно. Значит, переводить Мицкевича тоже нелегко. Особенно эта трудность должна увеличиваться родственным сходством языков польского и русского. С близкого по духу языка переводить еще труднее, — может быть оттого, что ближе, нагляднее чувствуется недостижение подлинника. С итальянского, например, легче переводить иногда, чем с малороссийского. Невероятно, а между тем верно.

Но какой же, однако, общий итог нашего стихотворства по всем этим частным итогам, нами приведенным? — спросят нас. Отвечаем: дефицит, как и в других итогах, и потому не будем сокрушаться много, вспомнив, что тот дефицит, в век реальный, который хочет есть и пить, еще гораздо сокрушительнее…

Авторство Некрасова установлено К. И. Чуковским, который без мотивировки включил входящее в комментируемую рецензию четверостишие ‘Эти не блещут особенным гением…’ в издания: ПССт 1927, с. 373 и 464, ПССт 1931, с. 405 и 634 (ср. также: Ашукин, с. 317). Принадлежность Некрасову четверостишия и всей статьи обоснована А. Я. Максимовичем, обнаружившим первоначальный вариант четверостишия на полях наборной рукописи ‘Балета’ (см.: наст. изд., т. II, с. 327).

Рецензируемые книги, неоднородные по своему характеру и литературному уровню, послужили поводом для размышлений Некрасова о современной поэзии, в частности о принципах поэтического перевода.

С. 259. Пишет ли современная Россия стихи? ~ ‘Разумеется, не пишет!’ ~ Современная Россия пишет проекты банков и железных дорог… — Ср. в поэме Некрасова ‘Современники’ (1875):

Прежде Русь стихи писала,

Рифмам не было числа,

А теперь практичней стала:

На проекты налегла!

(наст. изд., т. IV, с. 227)

С. 259. Современная Россияне говорит в собраниях о том, что нет ни у кого денег… — Имеется в виду разразившийся в середине 1860-х гг. острый финансовый кризис. С этой темой связаны стихотворный фельетон Некрасова ‘Финансовые соображения’ (1860— 1861) и его сатира ‘Балет’ (1866) (см.: наст. изд., т. II, с. 100— 102, 372 и 231—235, 424—425).

С. 260. (‘Магнетизм любви’ г. Божича-Савича)… — Имеется в виду стихотворение В. Г. Божича-Савича, напечатанное перед его поэмой ‘Сон и пробуждение’ (СПб., 1866). Отзывы об этой поэме см. в ‘Книжном вестнике’ (1866. No 3, с. 62) и ‘Голосе’ (1866, No 128).

С. 260. …и такие книжки, как г. Дмитриева… — М. А. Дмитриев (1796—1866) — поэт, беллетрист, критик, известный в 1820— 1840-х гг. своими нападками на А. С. Пушкина, А. С. Грибоедова, Н. А. Полевого, ‘натуральную школу’ и особенно В. Г. Белинского. Чтобы отличить его от поэта И. И. Дмитриева, современники называли его ‘Лжедмитриевым’. Его ‘Стихотворения’ (ч. 1—2. М., 1865) — одно из изданий, подводивших ‘итоги деятельности стихотворствующих россиян’, дало Некрасову повод поговорить о нем.

С. 260. …’Таинственная капля’… — Религиозно-мистическая поэма (в двух частях) Ф. Н. Глинки, в 1861 г. изданная анонимно в Берлине в Вольной русской типографии. В России эту вполне благонамеренную поэму запретила духовная цензура, поскольку в ее основу была положена апокрифическая легенда. Речь в легенде шла о том, что Иосиф и Мария с младенцем Иисусом во время бегства в Египет попали к разбойникам, и богородица спасла умирающего ребенка одного из разбойников, приложив его к своей груди. Этот ребенок оказался впоследствии тем разбойником, который был распят в один день с Христом и рядом с ним (см.: Штакеншнейдер Е. Л. Дневник и записки (1854—1869). М., 1934, с. 33—39 и 471—472). В России ‘Таинственная капля’ была опубликована лишь в 1871 г. В молодости декабрист. Глинка в зрелые годы сблизился с идеологами ‘официальной народности’ С. 11, Шевыревым и М. П. Погодиным.

С. 260. …г-жа Ростопчина, беспокоившая наших дядюшек…— В стихах и письмах поэтессы графини Е. П. Ростопчиной (1811—1858) запечатлены встречи ее с В. А. Жуковским, А. С. Пушкиным, М. Ю. Лермонтовым. Признание современников получила любовная лирика Ростопчиной. Известен одобрительный отзыв Белинского о первом сборнике ее ‘Стихотворений’ (СПб., 1841) (т. V, с. 456—461). В ее повестях и романах (‘Чины и деньги’, 1838, ‘Поединок’, 1838, ‘Счастливая женщина’, 1852) содержится критика светского общества. После 184b г. Ростопчина в известной мере поправела. По поводу ее стихотворения ‘Моим критикам’ (1856) Некрасов заметил в письме к И. С. Тургеневу от 30 июня 1857 г.: ‘Гр<афиня> Ростопчина написала доносец в стихах’. Н. П. Огарев в стихотворении ‘Отступнице’ (1857) обвинил ее в измене свободолюбивым идеалам. См. также: Громов В. А. Стихотворение ‘Блажен незлобивый поэт…’ в литературно-общественной борьбе 1850-х гг. (Некрасов и Ё. П. Ростопчина).— Некр. сб., X. с. 109—118.

С. 260. …г. Полонский, тревоживший нас самих. — Имеется в виду рецензия Некрасова на ‘Стихотворения’ Я. П. Полонского (СПб., 1855) (см.: наст. кн., с. 135—137).

С. 260. …стихотворная работа г. Завалишина… — И. И. Завалишин — брат декабриста Д. И. Завалишина, литератор. Кроме рецензируемой Некрасовым ‘Эпопеи тысячелетия’ (М., 1866) известно его ‘Описание Западной Сибири’ (М., 1862).

С. 260. Почтенные старики ~ поют свои рапсодии…— Рапсодии (древнегреч.) — отрывки из эпических произведений, исполняемые бродячими певцами. Слово включено в иронический контекст.

С. 261. В одежды алые жена одета ~ Вился вокруг главы ее прекрасной. — Цитируется ‘Таинственная капля’ (т. 1, с. 5) с незначительным разночтением, курсив Некрасова.

С. 261. Второй обломок прошлого, г. Дмитриев… — В этой характеристике Дмитриева, приверженца классицизма, можно отметить реминисценцию из стихотворения Ф. И. Тютчева ‘Как птичка раннею зарей…’ (1836). У Тютчева:

Обломки старых поколений,

Вы, пережившие свой век!

С. 261. …в Москве, и притом на Малой Молчановке. — Малая Молчановка — одна из улиц поблизости от Арбата. Арбат и прилегающие к нему улицы в XIX в. являлись средоточием литературной жизни. Здесь жили А. С. Пушкин. Н. В. Гоголь, М. К). Лермонтов. А. И. Герцен, С. Т. Аксаков, А. С. Хомяков, И. В. и П. В. Киреевские, М. П. Погодин и другие писатели. См. об этом: Стародуб К., Емельянова Д., Краусова И. От Кремля до Садовых. Путеводитель по литературным местам Москвы. М., 1984, с. 152—188. ‘Стихотворения’ Дмитриева были изданы в типографии Л. И. Степановой, помещавшейся на Малой Молчановке.

С. 261. …и даже на Белинского (названного ‘безымянным критиком’) ополчается не хуже всякого современного писателя, подвизающегося на страницах ‘Русского вестника’. — Имеется в виду донос в стихах Дмитриева ‘К безымянному критику’, опубликованный в ‘Москвитянине’ (1842, ч. V, No 10, с. 281—284) и перепечатанный в рецензируемой книге.

С. 261. Нет, твой подвиг не похвален!.. — Здесь и далее цитируется стихотворение Дмитриева ‘К безымянному критику’ из сборника его стихотворений (ч. 1, с. 34—35, 37, 38).

С. 261. …уже прямо предчувствие приемов самих ‘Московских ведомостей’. — Имеются в виду выступления ‘Московских ведомостей’, направленные против ‘Современника’. В одной из передовиц, написанной М. Н. Катковым, с негодованием перечислялись имена писателей, значащихся в программе преподавания русской словесности в гимназии: И. С. Тургенев, Н. А. Некрасов, В. Г. Белинский, Н. А. Добролюбов, А. Н. Островский — ‘весь синклит ‘Современника». ‘Это ли не надругательство над смыслом и над бедными детьми?’ — писал далее Катков, заявляя, что после такой программы ‘нечего жаловаться на нашу несостоятельность и наш ‘нигилизм» (MB, 1865, 18 дек., No 278).

С. 262. Оттого, что век реальный ~ Хочет денег, пить и есть.— Цитата из стихотворения Дмитриева ‘Слепому поэту’, входившего в его сборник (ч. 1, с. 5).

С. 262. Скороспелому прогрессу Я не верую, друзья… — Цитата из стихотворения Дмитриева ‘Старик’, также входившего в сборник его стихотворений (ч. 1, с. 132).

С. 262. Да и грамотность народам. Это уже и в прозе объясняемо было неоднократно. — Имеется в виду журнальная дискуссия по поводу реформы образования и распространения грамотности в народе. Ср. фельетон Некрасова ‘Что поделывает наша внутренняя гласность?’ (1860, наст. изд., т. XII). См. об этом: Твардовская В. А. Идеология пореформенного самодержавия. (М. Н. Катков и его издания). М., 1978, с. 148—162.

С. 262. Пьеса называется ‘Льстецы народа’: Поэты наши в стары годы ~ Толпы безграмотной льстецы! — Это стихотворение Дмитриева цитируется по его сборнику (ч. 1, с. 254—255), курсив Некрасова.

С. 262. …ваша собственная ода московскому генерал-губернатору. — Эта ода не была включена в рецензируемый двухтомник, но в него вошли оды в честь царствующего императора, которые Некрасов не мог назвать: ‘На восшествие на престол императора Александра Второго’, ‘На коронование государя императора’.

С. 263. А вот и еще сказание г. Дмитриева — последнее…— Перефразированная цитата из ‘Бориса Годунова’ (1824—1825) А. С. Пушкина (слова Пимена: сцена ‘Ночь. Келья в Чудовом монастыре’):

Еще одно, последнее сказанье…

С. 263. Визиты. — Это стихотворение Дмитриева цитируется по сборнику его стихотворений с незначительным разночтением (ч. 2, с. 108—110).

С. 263. Умрите, г. Дмитриев, если вы еще живы! Лучше этого вы ничего не напишете! — Перефразировка слов, обращенных, согласно известной легенде, князем Г. А. Потемкиным к Д. И. Фонвизину на первом представлении комедии ‘Недоросль’: ‘Умри теперь, Денис, или хоть больше ничего уже не пиши: имя твое бессмертно будет по этой одной пьесе’ (Евгений <Болховитинов Е. А.> Словарь русских светских писателей, соотечественников и иностранцев, писавших в России, т. I. M., 1845, с. 78, ср. также: Вяземский П. А. Полн. собр. соч., т. V. СПб., 1880, с. 141).

С. 263. Он до того добр ~ что он даже слова ‘разумное’ и ‘прогрессивное’ употребляет не в замену игл, для уязвления молодого поколения, а взаправду. — Некрасов иронизирует над следующими словами И. И. Завалишина о своей поэме: ‘Это дело творчества разумного и прогрессивного’ (‘Предисловие’, с. 5).

С. 263. …’что этот шаг, то великое событие!.. — Здесь и далее цитируется ‘Предисловие’ к поэме Завалишина (с. 5, 6).

С. 263. …за то его простит пусть Аполлон!)… — В древнегреческой религии Аполлон — один из самых почитаемых богов. В классическую эпоху расцвета рабовладельческой культуры Аполлон считался покровителем музыки, пения и поэзии.

С. 264. В Крыму, например, перед ним проходят ряды вот каких героев последней войны ~ Прескурняков, Кишинский… — Некрасов цитирует поэму Завалишина ‘Эпопея тысячелетия’ (с. 176).

С. 264—265. Вот Шуя (говорит), городок фабричности богатый ~ Певца народности. — Цитируется поэма Завалишина (с. 216, 59, 120—121), в последнем случае с незначительными разночтениями.

С. 265. Жалко разочаровывать, но нельзя не сказать, что даже хуже новгородского! — Речь идет о памятнике М. О. Микешина (1835—1896) в честь тысячелетия России, установленном в Новгороде в 1862. Современники не находили в нем ‘народной представительности’, считали его недостаточно величественным (см.: Савинов А. Микешин. М., 1971, с. 7).

С. 265. …с которым г-жа Ростопчина сперва помещается ‘в просторной ложе’ ~ За чаем <...> не села близ него, как принято у нас. — Здесь и далее цитируется роман Е. П. Ростопчиной ‘Дневник девушки’ (СПб., 1866, с. 105, 118, 121, 137, 200, 272, 273, 274), курсив Некрасова.

С. 265. Но он приехал звать ее ‘для санного катанья’ (в Москве то каретные скачки, то санные катанья — покоя себе люди не дают!)…— Действие романа Ростопчиной происходит не в Москве, а в Петербурге.

С. 267. Еще по-шведски можно бы… — Ср. ироническое высказывание Некрасова о стиле М. П. Погодина в рецензии на ‘Молодик’ (1843): ‘…для нас это чересчур по-английски’ (наст. том, кн. 1, с. 119).

С. 267. …нас этому сладкозвучному языку не обучали, ~ А ведь можно бы, говорит, кажется, Хожалкин у Гоголя, — стоило только посечь, и мы бы выучились… — Перефразированная цитата из пьесы Н. В. Гоголя ‘Женитьба’. При постановке ‘Женитьбы’ на сцене ‘неблагозвучная’ для офицера фамилия Анучкин была заменена (видимо, по цензурным причинам) на Ходилкин в Москве и на Хожалкин в Петербурге (см.: Гоголь, т. V, с. 451). Имеются в виду следующие слова Анучкина-Хожалкина: ‘Вы думаете, я говорю по-французски? Нет <...> меня легко было приучить, стоило только посечь хорошенько, и я бы знал, я бы непременно знал’ (там же, с. 35).

С. 267. Темный человек написал пародию на ‘Онегина’ Пушкина или, вернее, на ‘Онегина’ ‘Русского слова’… — Темный человек — один из псевдонимов поэта-искровца Д. Д. Минаева (1835—1889). В его »Евгении Онегине’. Романе в стихах, сокращенном и исправленном по статьям новейших реалистов’ (СПб., 1866) пародируются статьи сотрудников ‘Русского слова’: ‘Пушкин и Белинский’ Д. И. Писарева и некоторые статьи В. А. Зайцева, Онегин в пародии изображен ‘нигилистом’ (см.: Минаев Д. Д. Собрание стихотворений. М.—Л., 1947, с. 266—308, 454—458 (Б-ка поэта. Большая сер.)).

С. 267. Татьяна вздрогнула, глядит ~ Иль гениальный Архимед…— Цитируется рецензируемое издание (с. 38—39).

С. 267. Проснулось всё… Рука горела... — Здесь и далее цитируется поэма В. Г. Божича-Савича (СПб., 1866, с. 15, 17, 7).

С. 268. …хоть маленькую, отрывочную ~ песенку г. Полонского. — Ср. оценку поэзии Я. П. Полонского, данную Тургеневым в ‘Письме редактору <'С.-Петербургских ведомостей'>‘ (1870): ‘Худо ли, хорошо ли он поет, но поет точно по-своему’ (Тургенев, Соч., т. XV, с. 156).

С. 268—269. ‘Поцелуй меня ~ Мне любовь твоя! — Стихотворение Полонского ‘Последний вздох’ (первая публикация: Эпоха, 1864, No 9) перепечатано в сборнике ‘Оттиски’ (СПб., 1866, с. VIII). Цитируется Некрасовым с одним разночтением: ‘Чем доскажется Мне любовь твоя!’ вместо ‘Где доскажется Мне любовь твоя!’.

С. 269. Жизнь наша — развратная барыня ~ Успех с Лицемерием… — Цитируется стихотворение Полонского ‘На ранних могилах’ из сборника ‘Оттиски’ (с. XXV).

С. 269. …такие, которые ‘сами не знают, что будут петь’, по меткому выражению ~ г. Фета. — Перефразированная цитата из стихотворения А. А. Фета ‘Я пришел к тебе с приветом…’ (1843). У Фета:

Рассказать, что отовсюду

На меня весельем веет,

Что не знаю сам, что буду

Петь, — но только песня зреет.

С. 269. Эти не блещут особенным гением ~ Пишут изрядно стишки! — Впервые опубликованная в этой рецензии эпиграмма Некрасова на ‘поэтов с тенденциями’ имела и конкретный адресат — А. Н. Майкова, что подтверждает первоначальная зачеркнутая редакция (ГБЛ):

Он не блещет особенным гением,

Но ведь не боги мастачат горшки.

Скорбность главы возместив направлением,

Пишет изрядно стишки!

(наст. изд., т. II, с. 327)

Ср. эпиграммы Н. Ф. Щербины на Майкова, например написанную в 1854(?) г.:

И как хамелеон меняя убежденье,

Ты заслужил всеобщее презренье…

Но я спрошу тебя дилеммою такой:

Скажи — подлец ли ты иль ‘скорбен головой’?

(Щербина Н. Ф. Избр. произведения. Л., 1970, с. 267)

См. также такие его эпиграммы на Майкова, как ‘Биографические черты’ (1854?), ‘Теперешний Майков’ (1857) и др.

Эпиграммы на Майкова создавались Некрасовым и ранее (см. ‘Послание к Лонгинову’ (1854), написанное совместно с И. С. Тургеневыми А. В. Дружининым, — наст. изд., т. 1, с. 430).

С. 269. …птицы певчие, наряжающиеся, по мере надобности, в платья гражданского покроя ~ Этих иные видят даже во сне — к перемене погоды… — Намек на Майкова усилен цитатой из пародийного ‘Сонника современной русской литературы’ Щербины: ‘Майкова во сне видеть — к перемене погоды’ (СПб., 1873, с. 322).

С. 269. …к ним-то менее всего следует пристраиваться поэтам категории г. Полонского. — По-видимому, когда Некрасов писал эти строки, он имел в виду обращенное к нему стихотворение Полонского ‘Поэту-гражданину’ (Эпоха, 1864, No 9), которое заканчивалось призывом: ‘Любовью — к правде нас веди!’. В другом стихотворении ‘Для немногих’ (1859), сопоставляя свою музу с некрасовской, Полонский определял задачи поэзии иначе: ‘…слова любви сводить на землю’. Возможно, Некрасов усматривал в этом тезисе не меньшую опасность, чем сближение с позицией Майкова, одновременно намекая на то, что полемика о ‘поэте-гражданине’ внутренне чужда поэтам ‘категории г. Полонского’.

С. 269. …его лира (выражаясь классически) имеет и немного струн ~ звучат верным и поэтическим аккордом… — Ср. аналогичную, но более развернутую оценку поэзии Полонского Тургеневым: ‘Талант его представляет особенную, ему лишь одному свойственную, смесь простодушной грации, свободной образности языка, на котором еще лежит отблеск пушкинского изящества и какой-то неловкой, но всегда любезной честности и правдивости впечатлений. Временами, и как бы бессознательно для него самого, он изумляет прозорливостью взгляда… (см. стихотворение ‘Жалобы музы’ в ‘Оттисках’)’ (Тургенев, Соч., т. XV, с. 158). См. также: наст. кн., с. 135—137 и 348—350.

С. 269—270. По поводу переводов г. Берга из Мицкевича следовало бы многое кое-что сказать о переводах вообще и переводчиках ~ Но несправедливо было бы жаловаться и на то, что, переводя слишком много, переводят слишком хорошо. — Ср. высказывание Тургенева по поводу перевода ‘Вильгельма Телля’ Шиллера, выполненного Ф. Миллером (1843): ‘Но переводы… о, переводы! Traduttore — traditore, гласит итальянская пословица. <...> Дух (личность) переводчика веет в самом верном переводе, и этот дух должен быть достоин сочетаться с духом им воссозданного поэта. Оттого-то хорошие переводы у нас (да и везде) чрезвычайно редки’ (Тургенев, Соч., т. I, с. 207).

С. 270. Есть поэты, как А. Шенье например, которого передать таким образом нет средств.— В своих размышлениях над проблемами стихотворного перевода Некрасов исходил из оценки переводческой деятельности не только Н. В. Берга, но и Н. В. Гербеля и П. И. Вейнберга. Двое последних выступали и как переводчики Шенье (см. об этом: Левин Ю. Д. Русские переводчики XIX века. Л., 1985, с. 169, 264).

С. 270. …грубиян по форме, Барбье, но силач по содержанию…— Анри Огюст Барбье (1805—1882) — французский поэт, в обличительных стихотворениях которого грубое просторечие сочеталось с ораторской декламацией.

С. 270. А попробуйте перевести близко Петрарку — не выйдет ничего… — Попытки перевода Петрарки в России известны. После смерти поэта и переводчика Д. Е. Мина в его бумагах были обнаружены переводы девяти сонетов Петрарки (см.: Левин Ю. Д. Русские переводчики XIX века, с. 226).

С. 270. Г. Берг (Н.) чуть ли не один из самых неутомимых в неисчерпаемых переводчиков в России ~ Переводы его грешат менее всего близостью к подлинникам. Но стихи его хороши. — Имеются в виду переводы Берга, принесшие ему литературную известность: ‘Краледворская рукопись. Собрание древних чешских эпических и лирических песен’ (Прага, 1846), ‘Сербские народны’ песни’ (М., 1847), ‘Песни разных народов’ (М., 1854), ‘Переводы и подражания Н. В. Берга’ (СПб., 1860). По поводу ‘Песен разных народов’ Некрасов писал Тургеневу 9 октября 1854 г.: ‘…кроме дельности книга имеет большое литературное достоинство — в ней встречаются настоящие перлы поэзии’. В ответном письме от 15 (27) октября 1854 г. Тургенев заметил: ‘…это предприятие Берга очень полезно и хорошо — вот где бьют родники истинной поэзии. Я тебе благодарен за мысль выслать эту книгу’ (Тургенев, Письма, т. II, с. 231). Ср. рецензию Н. Г. Чернышевского на ‘Песни разных народов’ (ОЗ, 1854, No 12), в которой автор упрекал Берга за то, что ‘он мало заботился о точности перевода’ и за то, что он ‘не переводит, а переделывает’ (т. II, с. 355—366). В другой рецензии, опубликованной в No 11 ‘Современника’ за 1854 г., Чернышевский в целом положительно оценил книгу Берга (см. там же, с. 291—317).

С. 270. Мицкевич, которого теперь перевел Н. Берг ~ Значит, переводить Мицкевича тоже нелегко. — Рецензируемой Некрасовым книге Берга ‘Переводы из Мицкевича’ (Варшава, 1865) предшествовали журнальные публикации отдельных сонетов А. Мицкевича в переводе этого же автора: ‘Дорога над пропастью в Чуфут-Кале’ (М, 1845, ч. 8, No 5—6), ‘Аккерманские степи’, ‘Отплытие’, ‘Могила Потоцкой’ (М, 1846, ч. 2, No 3), ‘Чатырдаг’ (М, 1849, ч. 2, No 8), ‘О Волга-матушка, родимая река…’ (‘К Неману’) (М, 1854, No 24). В письме к Некрасову от 30 июня 1856 г. Берг заметил по поводу последнего сонета: ‘…писал скоро, на походную руку, в Кишиневе, когда собирался в Севастополь. <...> Было не до ровности слога. <...> Вообще желал бы перепечатать все сонеты, переведенные из Мицкевича, которых наберется до 20′ (ЛН, т. 51— 52, с. 116). Переводы сонетов Мицкевича вошли также в книгу ‘Переводы и подражания Н. В. Берга’ (СПб., 1860). Переводы Берга из Мицкевича переиздавались и позднее. Основным его трудом был перевод поэмы Мицкевича ‘Пан Тадеуш’ (Варшава, 1875). О переводческой деятельности Берга см.: Ланда С. С. Примечания. — В кн.: Адам Мицкевич. Сонеты. Л., 1976, с. 325—327 (Лит. памятники).

С. 270. …в век реальный, который хочет есть и пить... — Перефразированная цитата из стихотворения Дмитриева ‘Слепому поэту’.

Таинственная капля, народное преданье, в двух частях. Берлин.

Стихотворения М. А. Дмитриева,

Эпопея тысячелетия. Паломничество. Ипполита Завалишина. Москва.

Дневник девушки. Роман графини Ростопчиной.

Сон и пробуждение. Поэма, сочинение Вожича-Савича.

Оттиски, стих. Я. П. Полонского. С.-Петербург.

Переводы из Мицкевича, Н. Берга. Варшава.

Евгений Онегин, роман в стихах, сокращенный

КОММЕНТАРИИ

Читайте также: