Святой Николай, Брет-Гарт Фрэнсис, Год: 1875

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Френсис Брет Гарт

Святой Николай
(Рождественский рассказ)

Сюжет рождественского рассказа ‘Святой Николай’ взят автором из жизни рудокопов в Калифорнии. Рисуя грубых людей, зачерствевших сердцами в тяжелой работе и постоянной нужде, Брет-Гарт сумел найти и указать в них теплое, нежное чувство любви к детям. Это и составляет высокую поэтичность рассказа, благодаря чему он так и просится на стихи, хотя по-английски написан прозой. Вот почему он изложен мною в стихотворной форме, причем я предпочел выбрать нерифмованный стих, как наиболее, по моему мнению, подходящий для передачи реальных рассказов.

Н. Позняков

Ах, если б вы, читатель, только знали,
Как этот люд и груб, и неразвит!
Хотя мне вас вести и неприятно
В корчму, куда теперь они забрались,
Но все ж на них нескромным глазом взглянем,
Послушаем, что говорят они.
Ни слова нет без гадкой, грязной брани.
О водке речь угрюмо рудокопы
Ведут. В корчме давно им в долг не верят:
Все дочиста они уж пропились.
А хочется им очень водки выпить!..
Но не на что… Долина Сакраменто
Вся залита дождями проливными,
Из берегов повыступили реки
И прерваны работы наводненьем…
Где денег взять? В селенье Симпсон-Баре
Застой в делах, безденежье и скука.
Вот все, о чем, сойдясь в харчевне мрачной,
Гуторили угрюмо рудокопы.
Вдруг настежь дверь харчевни отворилась —
И пред собой увидели они
Товарища по службе и работе.
То ‘Старый’ был. (Хоть не был стар он вовсе,
Но уж давно так прозвали его,
Лет пятьдесят ему, не больше было).
На вид румян, здоров, и свеж, и весел,
Казалось, он приятелей хотел
Развеселить какой-то острой шуткой,
Но, увидав, как все угрюмы были,
Он общему поддался настроенью
И голосом промолвил недовольным:
— Прескверная погода! а? не так ли?
Когда же он заметил, что уныло
Молчали все, то тихо продолжал:
— Сегодня, ведь, рождественский сочельник…
Я шел сюда и думал: — ‘хорошо бы,
Когда бы вы ко мне на чарку водки
Теперь зашли’… Настанет завтра праздник —
И вместе бы мы встретили его…
Ну, что ж? пойдем! пойдем ко мне, ребята!
— Пойти-то мы пойдем: пойти недолго…
Да что жена твоя на это скажет?
— Ну, вот еще! чего ее бояться!
Ведь, не в чужой вас дом, а в свой зову я.
Не сам ли я его построил, братцы?
Ну, побрюзжит спервоначалу баба —
Что за беда? Нет, это мой дом, мой!..
Когда ж друзей вести сбирался ‘Старый’,
Один из них, по имени Дик Боллин,—
Отчаянный и ветреный кутила,—
Спросил его: — А что твой Яша, ‘Старый’?
Здоров ли он? Вчера его я встретил,
И он таким больным мне показался,
Что если так, то нам бы, право, лучше
Остаться здесь: зачем его тревожить!
Вниманием таким отец был тронут
И принялся он друга уверять,
Что сын его уж начал поправляться
И что почти совсем уже здоров:
Веселая компания немножко
Развлечь его должна, по крайней мере.
— Ну, если так, тогда веди нас, ‘Старый’,—
Сказал ему Дик Боллин в заключенье,
И вместе вое гурьбою из харчевни
На улицу они со смехом вышли.
Темна была рождественская ночь,
И ветер выл, и дождик с неба лился.
Да слышалось, как на деревьях ветви
По воздуху хлестали с резким свистом.
Когда друзья пред хижиной широкой
И низенькой, покрытою корой
Древесною, остановились молча,
Заметили они, что их хозяин
Стесняется как будто и робеет…
— Я думаю, —сказал оа ям, — не лучше ль
Мне самому туда сходить сначала
Да посмотреть, что? как там все? в порядке ль?
А вы меня немножко обождите.
И он пошел. Соседи — же остались
На улице, хотя шел дождик сильный.
Но вот им ждать его уж надоело,
И стали все ворчать нетерпеливо:
— Чего он там застрял?.. Не проломила ль
Она ему башку его тупую?
А может быть, там варит что-нибудь,
Чтоб окатить гостей своих нежданных?..
Не лучше ль нам уйти отсюда, братцы!
Но только что уйти они сбирались,
Как из дверей послышался им голос,
— Войдите же! Что на дожде стоите?
То голос был не ‘Стараго’, а также
И не жены его, — то голос был
Их мальчика, больного сына, Яши.
Черты лица его красивы были,
Хоть портили их грязь и отпечаток
Голодного житья и ранней скорби.
Ребенок был укутан в одеяло:
Он только что с постели соскочил.
— Идите же, да только не шумите, —
Вновь пригласил он их. Они вошли
И у стола уселись на скамейке,
А он, достав им водку и закуску,
Поставил все на стол перед гостями
И, не простясь, ушел в свою каморку,
Где бросился на жесткую кровать.
— Куда же ты? — спросил его Дик Боллин:
Никак опять в свое гнездо укрылся?
Но ничего в ответ не молвил Яша.
— Да что с тобой? здоров ли ты, милейший?
— Нет, нездоров.
— А что же у тебя?
— Ах, братцы, все: озноб и лихорадка,
И ревматизм… Ой-ой! как ноги ломит!
Он замолчал. И все они молчали,
Охвачены унынием каким-то.
А между тем из кухни доносились
До них слова хозяина: жену
Упрашивал он робко и поспешно:
— Да не сердись… прошу тебя… Я знаю,
Что все они и пьяницы, и плуты…
Да что же мне поделать с ними было,
Когда они навязывались сами
Идти со мной?.. А хуже всех Дик Боллин…
Такой нахал!.. Ведь, говорил ему я:
‘С ума сошел ты, что ли, или пьян?
‘Вот выдумал идти вдруг ночью в гости!..
Усовестить хотел я Стэпльса также:
‘Нельзя, нельзя… у нас, ведь, Яша болен…’
Куда! они и слушать не хотят!
Ну, можно ли с народцем этим сладить?
Им только бы на даровщинку выпить,
Да закусить!.. Ну, не сердись, жена…
Простила бы она, быть может, мужу,
Но услыхав, что в комнате раздался
Веселый смех сидевших там соседей,
Она ушла на улицу из кухни
И с шумом дверь захлопнулась за нею.
Тогда к своим гостям хозяин вышел
С приветливой улыбкой на лице
И сообщил:
— Вот, вспомнила старуха,
Что нужно ей сходить в одной соседке.’
Никто ему не рассказал, что слышан
Прекрасно был их разговор из кухни,
И принялись все вместе пировать.
Все выпито, все съедено давно.
К концу идет веселая беседа.
Вдруг за стеной послышалось, как Яша
Позвал отца. Тот побежал к нему
И вскоре вновь к приятелям вернулся.
— Ну, что?
— Опять ломота. Хорошо бы
Его теперь вот этим натереть.
И, головой тряхнувши, на бутылку
Он указал. Она была пуста.
Но, к счастию, в стаканах оказалось
Оставшейся еще немного водки,
И, взяв ее, пошел он о нею к сыну,
А дверь за ним незапертой осталось.
Не мудрено, что слышен был гостям
Весь разговор, что за стеною велся!
— Ну, что, сынок? где у тебя болит?
— Везде, везде… то бок, то ноги ломит…
Ой, не могу!.. сильнее три, сильней…
Вам весело там было?
— Да, сынок.
—Вы пили там?
— Да, пили.
— Папа, правда,
Что завтра день великий?
— Правда, милый.
— Какой -же день? чем этот день велик?
Вот тут еще вотри немножко, папа…
Чем он велик?
Но ‘Старый’ не нашелся,
Как на вопрос верней ответить сыну,
И промолчал, а Яша вновь спросил:
— А правда ли, что завтра праздник, папа?
— Да, Рождество.
— А что такое праздник?
— Такой уж день…
— Мне мама говорила,
Что в этот день, в день Рождества Христова,
В других местах дарят друг другу люди
Подарки… да? Ты слышал? правда это?
Еще она рассказывала мне,
Что будто в ночь пред Рождеством Христовым
Спускается какой-то человек
Через трубу печную — (Николаем
Святым его зовут) — и вещи детям
Он разные приносит… Правда это?
И будто их кладет он в сапоги,
А по утру, проснувшись, дети видят.
Что в сапогах у них лежат игрушки!
Мне кажется, что мама пошутила,
Чтоб посердить меня. Не так ли, папа?
Что ж ты не трешь? Потри еще немножко…
Вот тут, вот тут… Теперь как будто легче…
А ты гостей своих одних оставил?
Что делают они теперь? Скучают?
Как раз, когда он это говорил,
Послышалось, как в комнате соседней
Зазвякали монеты на столе
И речь вели приятели о чем-то.
— Затеяли они играть, должно быть,
Во что-нибудь, — заметил тихо ‘Старый’
И с места встал, чтоб к ним пойти, но Яша
Сказал ему:
— Нет, погоди немного:
Дай мне заснуть, не оставляй меня.
Послушавшись несмелой просьбы сына,
Придвинул стул отец к его кроватке
И, заглянув в ту комнату, где гости
С ним только что беспечно пировали,
Увидел он, при свете очага,
Что там сидел один Дик Боллин только
И не было из прочих никого.
— А где-же все? — спросил хозяин Дика.
— Пошли они немножко прогуляться,
Сейчас за мной зайдут — и по домам
Отправимся мы от тебя все вместе:
Пора и честь уж знать — теперь ведь поздно,
А у тебя я сын, к тому же, болен.
— Да посиди.
— Нет, время отправляться…
Пожалуйста, не церемонься с нами…
Я ухожу, за мной идут. Прощай.
А ты с больным сынишкой оставайся.
И, руку дав хозяину, Дик Боллин
На улицу к друзьям поспешно вышел.
Плечом пожал в недоуменье ‘Старый’,
— Куда, зачем Дик Боллин так спешил
И отчего глаза его блестели,
Как будто он поплакал втихомолку,
В той комнате наедине оставшись?
Хотел было пойти за другом ‘Старый’,
Чтоб разузнать, что значило все это,
Но только тут заметил он, что Яша,
Дремотою болезненной забывшись,
Держал его за полу сюртука.
Боясь будить больного понапрасну,
Остался он при нем, в его постели
Придвинул стул, к подушке головою
Припал и сам сном мертвенным заснул.
А рядом с ним, на маленькой кроватке,
Закутанный с ногами в одеяло,
Лежал больной, и тяжкое дыханье
Его неслось среди ночной тиши.
Темна была рождественская ночь,
И ветер выл, и дождик с неба лился,
Да слышалось, как на деревьях ветви
По воздуху хлестали о резким свистом,
На улице пред хижиною мрачной,
Где только что соседи пировали,
Теперь они все вместе собрались
И горячо о чем-то говорили.
Один из них держал за повод лошадь.
Вот, наконец, Дик Боллин показался,
И, обступив его, они спросили:
— Готов ли ты ?
— Готов. Который час?
— Уж за полночь. Успеешь-ли?
— Успею.
— До города от нас далеко очень.
— Э! ничего! вернусь сюда к рассвету.
И на седло вскочив, добавил он:
— А хорошо, ведь, братцы, что у Стэпльса
Нашлись еще деньжонки, а не то бы
Но удалось нам этого устроить’.
Ох! хитрый Стэпльс? не говорил в харчевне,
Что у него не все деньжонки вышли!..
— Ну, поезжай немедли’, торопись,—
Заметили ему, и слышно было,
Как на лошадь он крикнул, и по камням
Копытами она затопотала,
А вслед ему напутствия неслись:
— Скорей, гляди…
— Не возвращайся низом…
— Опасно там.
— Легко ограбить могут…
— К пяти часам мы будем ждать у брода…
— Счастливый путь!..
Но этих всех напутствий
Не слышал Дик: он был уж далеко.
Темпа была рождественская ночь,
И ветер выл, и с неба дождик лился.
Но дождь, и мрак, и буря не мешали
Скакать тому, кто добрым чувством полн,
На маленький, но смелый подвиг вышел.
Во тьме ночной неслась ретиво лошадь,
То по грязи скользя, то спотыкаясь.
И фыркая, и головой мотая.
Однако, Дик ни разу не свалился,
Благодаря искусству своему,
Облитый весь ручьями пота, крепко
Поводья он держал рукою сильной,
Коленами коню бока сжимая
И взоры вдаль, во мрак ночной вперев.
Вот высится неясною громадой
Пред ним гора, окутанная тьмой,
А пред горой, под самыми ногами
Его, поток клокочет и бурлит,
И пенится, и брызги рассыпает,
Все унося в пучину роковую.
Что по пути ему ни попадется.
Но всадника поток не устрашит
И не страшна ему лихая бездна.
Товарища не выдаст добрый копь:
Вот, кинувшись в стремительные воды,
Рассек он их своей могучей грудью.’
Вот он плывет все дальше и быстрее,
Стремительней потока самого…
Вот он на миг весь под водою скрылся,—
(‘Пропал!’ — шепнул тогда уныло всадник) —
Но вот еще, еще одно мгновенье.
Один лишь миг отчаянной борьбы,
Еще одно могучее усилье,—
И берега достигла конь и всадник.
— Ну, молодец! — сказал тогда Дик Боллин
И, на землю с седла спрыгнувши, лошадь
Он ласково по шее потрепал.
Дав отдохнуть на месте ей немного,
Поехал он сначала тихим шагом
Извилистой и узкою дорогой —
Там, где гора пугала крутизной
И где нельзя скорее было ехать.
С боков — то рвы зияли черной пастью,
То высились кремнистые утесы,
Как призраки, один другим сменяясь,
То из-под ног коня срывались камни
И с грохотом в ущелье упадали,
То налетал порывом буйный ветер
Из-за скалы, с каким-то диким свистом.
Но всаднику и мрак, и путь опасный,
И ветра вой, и призрачные скалы —
Все ни по чем: ни разу он не вздрогнул,
Его души ни разу не смущало
О начатом поступке сожаленье.
Вот, под гору спустившись терпеливо,
Он низменной долиною поехал,
Опередил почтовый дилижанс
И на седле подпрыгнул, как ребенок,
Как малое дитя, заплакал он
От радости, от светлого восторга,
Когда вдали церковных колоколен,
Домовых крыш и ярмарочных флагов
Увидел он немые силуэты.,.
То — город был, куда спешил Дик Боллин.
Еще быстрей тогда понесся всадник,
Еще звончей подковами стальными
По мостовой затопотала лошадь.
Уже достиг он площади обширной,
К гостинице подъехал, у крыльца
С коня спрыгнул, привратнику оставил
Его, а сам пошел поспешно к лавкам,
Которые окошками слепыми
На улицу уставились безмолвно.
Давно уже хозяева-торговцы
Спать улеглись. Дик Боллин это знал,
Но этим он нисколько не смущался:
Приблизившись к одной из тех лавчонок,
Он в дверь ее стучать, что было силы,
Стал кулаком, ругаясь во всю глотку,
И так кричал, что тотчас же за дверью
Послышались шаги и чей-то голос.
— Кто там?
— Я… я!
— Да кто же?
— Отворяй!
— Что надобно?
— Отворишь, так узнаешь.
— Какой вас черт ночами носит!
— Эй!
Не рассуждай, советую, любезный..,
— Да что тебе? скажи же, что?…
— Конечно,
Не в гости я, а покупать приехал.
Ну, отворяй! нето твою лавчонку
Всю разнесу!
И вот его пустили.
А через пять минут оттуда он,
С резиновым мешочком за плечами,
Отдав сполна все деньги за покупки,
На улицу с веселым смехом вышел,
К гостинице направился и, вновь
Сев на коня, в обратный путь пустился.
Тем временем стал ветер утихать,
Меж темных туч кой-где мерцали звезды,
И с неба дождь уж более не лился.
По-прежнему скакала бодро лошадь,
По-прежнему облитый потом всадник
На ней сидел, держа поводья крепко
И ей бока коленами сжимая.
Когда же он подъехал к той горе,
Где так узка и тяжела дорога,
Боясь опять по ней измучить лошадь,
Сказал себе он тихо:
— Нет! объездом,
Долиною проехать лучше будет!
Хоть дальше тут, зато дорога легче.
Забыл тогда совет друзей Дик Боллин,
Чтоб низом он не ездил, где опасно,
Где обобрать ого до нитки могут,
И, повернув коня, он по долине
Пустил его в преспокойно песню
Запел…
Но вдруг шарахнулся с дороги
В испуге конь. Другого седока
Такой скачок с седла бы сшиб, наверно,
Но не таков наездник был Дик Боллин:
Он усидел, собрал поводья быстро
И удержал попуганную лошадь.
А перед ним, на бережку канавы,
Которая тянулась вдоль дороги,
Огромнейший усатый человек,
Как из земли вдруг выросший нежданно,
Стоял, рукой за повод уцепившись,
И голосом глухим кричал:
— Слезай!
Почувствовал Дик Болдин тут, что лошадь
Дрожала вся и фыркала в испуге…
И крикнул он:
— Чего тебе, разбойник? Пусти меня!., пусти, проклятый вор!..
Прочь!., слышишь ли?.. Не то убью на месте!
Но тот стоял, по — прежнему за повод
Держа рукой и требуя:
— Долой!
Тогда рванул за повод Дик рукою,
И на дыбы взвился ретивый конь,
А человек, стоявший на дороге,
Пластом слетел в глубокую канаву…
Но не пришлось беды им миновать:
За ними вслед она вдогонку мчалась И догнала… Раздался выстрел громкий —
И Дику кость руки разбила пуля…
И мчался Дик, как дикий, как безумный,
Как буйный вихрь нестися только может,
Еще сильней коленами сжимая
Коню бока и гиканьем бодрящим
Гоня вперед товарища в беде.
Но скоро он остановить решился
Его и слез, чтоб руку подвязать.
Погони Дик, конечно, не боялся —
(О! не страшна обоим им погоня!) —
Но видел он, что на востоке дальнем,—
Да, видел он, так ясно, ясно видел,
Что звездочки бледнели и бледнела,
А над горой забрезжилась полоска,
И выше все, и шире разрасталось…
II понял он, что занимался день,
А до дому еще далеко было…
И твердое, как камень, сердце Дика,
Ни перед чем не дрогнувшее раньше,
Вдруг сжалося при этой грустной мысли
Мучительной и безнадежной болью…
Дав отдохнуть коню немного, руку
Он подвязал себе кой-как, поспешно,
И, поглощен бессменною мечтою,
Вновь на седло вскочил и поскакал.
А небо все светлее становилось…
За ним следя, Дик Боллин замечает,
Что о ним самим творится что-то злое:
Слабеет он… и взор его мутится…
В ушах звенит… кружится голова…
Он местности узнать не может даже…
Тут что?.. поток?.. Да, кажется, поток,—
Да, верно —он… Но что же с ним случилось?
Так вздулся он, так пенится и мчится,
Что переплыть его не хватит силы…
О неужли? И в первый раз в ту ночь
Почувствовал Дик Боллин, что робеет…
И в этот миг и волны, и гора,
И солнышко, что весело всходило,—
Все спуталось в его глазах унылых…
Закрыл он их, чтоб ничего не видеть,
Обдумать план и с мыслями собраться.’
И в памяти его мелькнула вдруг
Знакомая и грустная картина:
Уютная и грязная каморка,
Свет очага, и ночника мерцанье,
Печальное лицо больного Яши,
Отец с пустой бутылкою в руке…
— Не может быть, чтобы я тут остался!
Лишь переплыть — а там уж не далеко,—
Сказал себе с решимостью Дик Боллин.
И мигом он с себя все платье сбросил,
Снял сапоги, седло с коня швырнул
И, привязав мешок свой драгоценный
К плечам себе, вновь на коня вскочил
И кинулся в стремительные волны
С отчаянным и исступленным криком.
И вновь в борьбе взял верх он над стихией:
Уж берега достигли конь и всадник
И, отдохнув, несутся к Симпсон-Бару.
На очаге, когда проснулся ‘Старый’
Огонь потух, и свечка чуть мигала
В той комнате, где с вечера за чаркой
Приятели вели беседу дружно.
Жена его, должно быть, не вернулась:
Она свечу, наверно, потушила б.
Вдруг кто-то в дверь поспешно постучался.
— Вот и она! — сказал с улыбкой ‘Старый’:
Ишь, как ее мы тут разогорчили:
И ночевать осталась у соседки!
Когда же дверь он в сени отворил,
То отступился, о порога в изумленье
И в ужасе: пред ним окровавленный,
Полунагой и бледный человек
Стоял в сенях, к стене облокотившись.
— Дик! это ты?
— Тссс! Что? проснулся Яша?
— Нет, спит еще.’ Но что с тобою, Дик?
— Молчи, дурак! Дай мне хоть каплю водки,
Да поскорей!..
Пошел за водкой ‘Старый ‘,
Бутылку ваял — она была пуста.
За это Дик ругнуть его сбирался,
Да силы-то на это не хватило.
Чуть на ногах от слабости держась,
Он ‘Старому’ сказал с улыбкой светлой:
— Вот здесь, в мешке, есть кое-что для Яши,
Сними о меня.
Снял ‘Старый ‘ эту ношу
И пальцами дрожащими принялся
Развязывать мешок. Там три игрушки
Блестящие, раскрашенные ярко,
Топорного изделья, были скрыты.
Одна была изломана, другая
Попорчена водой при переправе,
На третьей — же — увы! — краснелась кровь —
Не больно-то красивы… Ну, что ж делать! —
Проговорил Дик Боллин огорченный : —
Мы сделали, что только можно было…
А хорошо, что Стэпльс не проболтался,
Что у него не все деньжонки вышли…
Возьми-ка, брат, ты этот хлам, да Яше
Подсунь его, пока он спит, в сапожки’.
Когда же он — (ай, ‘Старый ‘, поддержи,
Я падаю!) — когда же он проснется,
Скажи ему, что Николай Святой,
Пока он спал, к нему являлся ночью
Через трубу печную… и принес Вот это все…
Ну, знаешь сам, как надо Присочинить’. Ой! не могу!..
Дик Боллин,
Не досказав, упал и чувств лишился…
А в этот час рождественское утро,
Встав над землей, с невыразимой лаской
Светило ей лучами золотыми,
Как бы сказать хотело ей, что радо
Оно тому, что новым добрым делом
В ту злую ночь земля обогатилась.

———————————————————————

Источник текста: Лучшие годы. Собрание стихотворений Н. И. Познякова. — СПб: Издание М. М. Ледерле, 1896. С. 183—201.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека