Свифт, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1853

Английские юмористы XVIII века
Время на прочтение: 55 минут(ы)
Скачать в PDF

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
В. ТЕККЕРЕЯ

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ.

3АМУЖНІЯ ДАМЫ.

Изъ мемуаровъ Д. Фицъ-Будля.

САТИРИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ

ИЗБРАННЫЕ ЭТЮДЫ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, No 16
1895.

Разсматривая англійскихъ юмористовъ прошлаго столтія, я имю въ виду не столько ихъ произведенія, сколько самихъ авторовъ. Такимъ образомъ это будутъ по преимуществу біографическіе очерки, Читатель, разумется, не можетъ ожидать, чтобы упомянутыя біографіи имли характеръ собранія забавныхъ, или же смшныхъ анекдотовъ. Извстно, что, снимая маску, арлекины принимаютъ чрезвычайно серьезный видъ. Разсказываютъ, будто къ одному изъ лондонскихъ врачей явился человкъ, страдавшій меланхоліей. Докторъ, недоумвая, какимъ именно образомъ разсять мрачное настроеніе духа этого больного, посовтовалъ ему повидаться съ арлекиномъ. Меланхоликъ въ отвтъ на это грустно улыбнулся. Оказалось, что онъ и самъ былъ арлекинъ {Этотъ анекдотъ разсказываютъ про лучшаго изъ англійскихъ арлекиновъ, Рича.}. Подобно всмъ остальнымъ смертнымъ, арлекины томятся въ нашей земной юдоли, а потому въ какой бы шутовской маск онъ ни являлся передъ публикой, остается подъ этой маской не только серьезнымъ, но зачастую даже и грустнымъ. Размышляя о нашемъ прошедшемъ и настоящемъ, намъ всмъ приличествуетъ находиться въ серьезномъ настроеніи духа. Не удивительно поэтому, если въ разсказахъ о вншней и внутренней жизни людей, произведенія которыхъ отличались такимъ блестящимъ, задорнымъ юморомъ, вы встртите сплошь и рядомъ серьезныя, а зачастую даже грустныя повствованія. Еслибы юморъ отождествлялся со смхомъ, то біографіи юмористовъ наврядъ-ли могли бы представлять большій интересъ, чмъ частная жизнь упомянутаго бдняги-арлекина, обладавшаго тоже, вдь, способностью васъ смшить. Если жизнеописанія юмористовъ могутъ возбуждать сравнительно большую степень любопытства и симпатіи, то это объясняется тмъ, что они, съ помощью своихъ произведеній, вызываютъ у читателя не одинъ только смхъ, но обращаются также и ко многимъ другимъ душевнымъ его способностямъ. Они пробуждаютъ и заставляютъ дйствовать въ извстномъ направленіи чувства любви, состраданія и доброты,— вызываютъ вражду и негодованіе ко лжи, лицемрію, обману и самомннію и заставляютъ симпатизировать слабымъ, бднымъ, несчастнымъ и угнетеннымъ. Юмористъ старается но мр силъ и возможности освтить будничную нашу жизнь со всми обычными ея импульсами и страстями, онъ, такъ сказать, беретъ на себя роль проповдника по буднямъ. Мы награждаемъ его своимъ почтеніемъ, уваженіемъ, а иногда даже любовью, сообразно съ тмъ, въ какой степени ему удается распознавать, чувствовать и высказывать намъ истину. На его обязанности лежитъ разбирать жизнь своихъ ближнихъ и обсуждать ихъ поступки. Подобнымъ же образомъ, посл его смерти, мы можемъ разбирать его собственную жизнь. Вчерашній проповдникъ служитъ самъ текстомъ для сегодняшней проповди.
Родители Свифта были англичане и происходили изъ хорошей семьи, многіе члены которой занимали видныя мста въ англиканской церковной іерархіи {Онъ принадлежалъ къ младшей линіи Свифтовъ изъ Іоркскаго графства, ддъ его, преподобный Томасъ Свифтъ, гудрихскій викарій въ Герефордскомъ графств, пострадалъ за врноподданическія свои чувства къ Карлу I. Томасъ Свифтъ былъ женатъ на родственниц Дрейдена, Елизавет Дрейденъ. Вальтеръ Скоттъ съ обычной своей обстоятельностью разсказываетъ, что юмористъ Свифтъ былъ роднымъ сыномъ троюродной сестры Дрейдена. Необходимо замтить, что Свифтъ недолюбливалъ Дрейдена, объ этомъ свидтельствуетъ его ‘Битва книгъ’. Онъ говоритъ тамъ о новйшихъ писателяхъ: ‘Особенноожесточенная неурядица обнаруживалась среди конницы, каждый, кому только удалось вскарабкаться на Пегаса или Пегасика, начиная съ Тасса и Мильтона,— кончая Дрейденомъ и Уйшеромъ, считалъ себя вправ занять первое мсто’. Затмъ въ своей рапсодіи о поэзіи онъ совтуетъ рифмоплету:
‘Прочти вс предисловія Дрейдена,
Такъ какъ имъ очень довряютъ наши литературные критики,
Хотя предисловія эти были написаны
Лишь для пополненія мста, чтобы не было такъ стыдно
Взять за томикъ стиховъ цлый шиллингъ’.
Дрейденъ какъ-то позволилъ себ сказать своему родственнику: ‘Кузенъ Свифтъ, вы никогда не будете поэтомъ’. Этотъ суровый приговоръ врзался въ памяти обидчиваго юноши.}. Іонаанъ Свифтъ родился въ Дублин, въ 1667 году, черезъ семь мсяцевъ посл смерти своего отца, занимавшагося тамъ адвокатскою практикою. Его посылали въ школу, сперва въ Килькенни, а потомъ отдали въ коллегію св. Троицы при дублинскомъ университет. Онъ принадлежалъ къ числу наиболе веселыхъ, взбалмошныхъ и бдныхъ студентовъ этой коллегіи, такъ что съ трудомъ лишь добился тамъ ученой степени. Матери Свифта удалось въ 1668 году пристроить его въ семь сэра Уилльяма Тэмпля, съ которой она была знакома въ Ирландіи. Свифтъ покинулъ своего патрона въ 1694 году, а въ слдующемъ затмъ году поступилъ въ духовное званіе и былъ причисленъ къ дублинской эпархіи. Ничтожное мсто, которое онъ тамъ получилъ, его не удовлетворяло, а потому онъ вернулся къ Тэмплю и жилъ въ его семь до 1699 года, когда сэръ Уилльямъ скончался. Утративъ со смертью своею покровителя надежду добиться чего-нибудь путнаго въ Англіи, Свифтъ вернулся въ Ирландію, гд получилъ Ларакорскій приходъ. Онъ пригласилъ туда къ себ незаконную дочь Тэмпля, Эсирь Джонсонъ {Миссъ Гетти, какъ ее звали въ семь Тэмпля. Ея наружность, костюмъ и обращеніе съ нею сэра Уилльяма вполн явственно выказывали, что онъ былъ ея отцомъ. Въ своемъ завщаніи сэръ Уилльямъ оставилъ ей 1000 фунтовъ стерлинговъ.}.
Свифтъ началъ питать къ ней нжныя чувства еще въ то время, когда они оба жили подъ крылышкомъ Тэмпля и находились отъ него въ зависимости, Посл того Свифтъ пробылъ цлыхъ девять лтъ на родин, лишь отъ времени до времени посещая Англію.
Въ 1709 году онъ переселился туда на жительство и провелъ тамъ цлыхъ пять лтъ, за исключеніемъ кратковременной поздки въ Ирландію, гд его ввели во владніе деканствомъ св. Патрика. Онъ принималъ весьма видное участіе въ политическихъ событіяхъ и интригахъ, передъ смертью королевы Анны. Посл кончины этой королевы, партія, къ которой принадлежалъ Свифтъ, оказалась въ опал. Убдившись въ тщет честолюбивыхъ своихъ замысловъ и предположеній, Свифтъ вернулся въ Дублинъ и прожилъ тамъ безвыздно двнадцать лтъ, въ это время написаны имъ знаменитыя ‘Письма Суконщика’ и ‘Путешествія Гулливера’. Онъ женился на дочери Джонсона, которую называлъ Стеллой, и похоронилъ Эсирь Вангомрей, которую называлъ Ванессой. Эта вторая Эсирь послдовала за нимъ въ Ирландію изъ Лондона, такъ какъ была влюблена въ него до безпамятства. 1726 и 1727 годы Свифтъ провелъ въ Англіи, откуда въ послдній разъ вернулся въ Ирландію, узнавъ, что его жена опасно заболла. Стелла скончалась въ январ 1726 года, а Свифтъ дотянулъ до 1745 года, онъ прожилъ 78 лтъ, причемъ послднія пять лтъ провелъ въ состояніи умопомшательства подъ наблюденіемъ приставленныхъ къ нему сторожей {Во время умственной своей болзни Свифтъ ходилъ иногда по нсколько часовъ подрядъ но всему дому, иногда же по нсколько часовъ сидлъ, не трогаясь съ мста, въ состояніи какого-то оцпеннія. По временамъ у него являлись проблески сознанія и онъ усиленно старался тогда добиться, чтобы искра разума, таившаяся подъ пепломъ, вспыхнула опять яркимъ пламенемъ. Однажды, когда Свифта водили гулять, чуть не упалъ на него камень, свалившійся съ лсовъ при постройк какого-то новаго зданія. Онъ изъявилъ глубокое сожалніе, Что камень пролетлъ мимо. Не разъ случалось ему повторять съ разстановкою и вполголоса: ‘Знаю, чмъ я сталъ’. Послднее, что онъ написалъ, была слдующая эпиграмма на постройку арсенала и пороховыхъ складовъ, ему указали на эти зданія тоже во время одной изъ прогулокъ: ‘Вотъ доказательство ирландскаго разсудка:
Народный умъ наглядно здсь блисталъ
И въ результат вышла штука —
Въ Ирландіи построенъ арсеналъ’.}.
Существуетъ нсколько жизнеописаній Свифта, между прочимъ, имется его біографія, составленная великодушнйшимъ изъ людей — Скоттомъ, который при всемъ своемъ уваженіи къ таланту великаго англійскаго юмориста былъ все-таки не въ силахъ отнестись къ нему съ сочувствіемъ. Правдивый и смлый старикъ, Джонсонъ, вынужденный признать Свифта принадлежащимъ къ числу наиболе выдававшихся изъ тогдашнихъ литературныхъ дятелей, ‘принимаетъ у себя знаменитаго ирландца, снимаетъ передъ нимъ на улиц шляпу, но длаетъ это съ видимымъ недовольствомъ,— глядитъ на него, какъ будто мряетъ его съ головы до ногъ и тотчасъ старается перейти на другую сторону улицы’ {Кром знаменитыхъ біографій, составленныхъ Скоттомъ и Джонсономъ, имется еще подробное жизнеописаніе Свифта. Авторъ его, Томасъ Шериданъ, котораго Джонсонъ называлъ Шерри (т. е., хересъ), отецъ Ричарда Бринслея и сынъ добродушнаго, умнаго ирландца, близкаго пріятеля Свифта, придворнаго священника доктора Шеридана, лишившагося своего мста, за то, что въ день рожденія короля выбралъ для проповди текстъ: ‘Довлетъ дневи злоба его’. Къ числу наиболе выдающихся біографій Свифта слдуетъ причислить также ‘Замтки о жизни и сочиненіяхъ доктора Іонаана Свифта’, написанныя графомъ Оррери, утверждаютъ будто сіятельный авторъ стремился къ литературной извстности главнымъ образомъ для того, чтобы снять съ своей репутаціи пятно, наложенное на нее тмъ обстоятельствомъ, что его отецъ отказалъ по завщанію громадную собственную библіотеку не ему, а совершенно постороннему лицу. Можно опасаться, что чернила, употребленныя для того, чтобы смыть означенное пятно, сдлали его еще боле замтнымъ. Во всякомъ случа Оррери былъ лично знакомъ со Свифтомъ и состоялъ въ переписк съ другими его знакомыми. Составленный Оррери біографическій очеркъ, вышедшій въ 1761 году, поднялъ въ печати оживленную полемику, въ которой принялъ между прочимъ участіе и докторъ Делани интереснымъ своимъ памфлетомъ, озаглавленнымъ ‘Замчанія по поводу замтокъ лорда Оррери и т. д.’}.
Дублинецъ, докторъ Вильде, написавшій очень интересную книгу о послднихъ годахъ Свифта, называетъ Джонсона ‘злостнйшимъ изъ его біографовъ’ {Книга доктора Вильде была написана по случаю того, что въ 1835 году, во время передлокъ въ собор св. Патрика, въ Дублин, разрыта была гробница Свифта и его Стеллы. Не безъ нкотораго изумленія узнаемъ, что черепа ихъ при этомъ случа ходили изъ дома въ домъ и служили предметомъ любопытства для разныхъ диллетантовь. Одинъ изъ нихъ оставилъ себ на память гортань Свифта. Френологія была тогда въ мод и нкоторыя изъ ея адептовъ, осматривавшіе черепъ Свифта, ршили, что умственныя его способности были далеко не изъ важныхъ.
Докторъ Вильде доказываетъ, что у Свифта, задолго до окончательнаго помшательства, обнаруживались предвстники страшной болзни и подтверждаетъ это выдержками изъ сочиненій самого Свифта. По его словамъ, можно было замтить даже въ строеніи черепа, что умственная дятельность великаго юмориста имла до извстной степени болзненный характеръ, обусловленный все возроставшей наклонностью къ воспалительнымъ процессамъ въ мозгу.}.
Безъ сомннія, литературному критику изъ англичанъ не легко понравиться ирландцамъ, даже если бы онъ и ршился на такую попытку. Между тмъ Джонсонъ искренно восхищается талантомъ Свифта, не высказываетъ своего негодованія по поводу отступничества Свифта отъ прежнихъ политическихъ своихъ убжденій и не сомнвается въ искренности политическихъ его воззрній. Даже по поводу знаменитаго инцидента съ Стеллой и Ванессой, докторъ Джонсонъ не особенно сурово обрушивается на Свифта. Тмъ не мене гордый, прямодушный старикъ не считаетъ возможнымъ подать декану честную свою руку, онъ кладетъ ее себ за пазуху и удаляется прочь {Босвель въ своемъ ‘Путешествіи на Гебридскіе острова’ говоритъ: ‘Я подмтилъ у него (доктора Джонсона) странное предубжденіе противъ Свифта и разъ какъ-то позволилъ себ спросить, ужь не обидлъ-ли Свифтъ его лично, но онъ возразилъ мн:— Нтъ, не обидлъ’.}.
Пріятно-ли было бы жить съ такимъ человкомъ, какъ Свифтъ? Обдумывая произведенія, жизнь и характерныя особенности какого-либо дятеля, каждый изъ читателей его біографіи иметъ полное право задать себ этотъ вопросъ — хотлось-ли бы вамъ быть пріятелемъ знаменитаго декана? Я, лично, согласенъ бы чистить сапоги Шекспиру, чтобы имть возможность жить съ нимъ подъ одною крышей,— обожать его — выполнять вс его порученія и видть въ награду за это кроткое, ясное его лицо. Я былъ бы не прочь жить въ качеств молодого человка въ Темпл, на одной лстниц съ Фильдингомъ, вынимать у него изъ кармана ключъ отъ его собственной квартир, отворять этимъ ключемъ двери этой квартиры и укладывать его въ постель, ради удовольствія обмниваться съ нимъ по утрамъ рукопожатіемъ, слушать во время завтрака веселые его шутки и остроты за кружкою плохенькаго пива. Каждый изъ насъ дорого бы заплатилъ, чтобы провести вечеръ въ клуб, въ обществ Джонсона, Гольдсмита и почтеннаго сквайра Джемса Босвеля. До сихъ поръ свжи еще преданія о томъ, какимъ очаровательнымъ собесдникомъ былъ Аддисонъ. Что же прикажете сказать про Іонаана Свифта? Если бы вы уступали ему въ талант (что, несмотря на все уваженіе къ читателю, представляется мн довольно правдоподобнымъ), но занимали бы одинаковое съ нимъ общественное положеніе, онъ сталъ бы говоритъ съ вами дерзкимъ и презрительнымъ тономъ, словно стараясь умышленно васъ оскорбить. Если, не убоясь репутаціи знаменитаго декана, вы бы отвтили ему на дерзость дерзостью, онъ тотчасъ бы присмирлъ,— не посмлъ бы немедленно васъ срзать, но не простилъ бы вамъ до могилы и, по прошествіи нсколькихъ лтъ, разразился бы противъ васъ эпиграммами самаго ядовитаго свойства,— подстерегъ бы васъ гд-нибудь возл навозной ямы, чтобы нанести вамъ сзади предательскій ударъ замаранной въ грязи дубиною {Весьма не многіе ршались на такую попытку, какъ срзать Іонаана Свифта, но такія попытки сплошь и рядомъ оказывались успшными. Одинъ джентльменъ позволилъ себ освдомиться у декана: ‘правда-ли, что онъ получилъ свое первоначальное образованіе у своего дядюшки Бодвина?’ Свифтъ, которому до чрезвычайности не нравилась эта тема разговора, такъ какъ онъ вообще не долюбливалъ своихъ родственниковъ, сурово возразилъ: ‘Да, онъ воспиталъ меня, какъ собаку!’ — ‘Отчего же у васъ въ такомъ случа, сударь, нтъ присущаго собакамъ чувства благодарности?’ — воскликнулъ его собесдникъ, ударивъ кулакомъ по столу. Выходка эта до того смутила Свифта, что онъ не нашелся на нее отвтить.
Во многихъ другихъ случаяхъ Іонаанъ Свифтъ, даже и посл того, какъ занялъ въ Ирландіи почти царственное положеніе, поджималъ, если можно такъ выразиться, хвостъ, неожиданно встрчая себ сильный отпоръ. Иногда ему случалось попадать изъ за своей дерзости въ довольно опасное положеніе. Такъ, между прочимъ, онъ позволилъ себ написать про извстнаго дублинскаго юриста Беттсворта, занимавшаго почетный постъ сержанта юстиціи:
Въ здшнемъ суд есть болванъ Беттсвортъ,
Которому вся цна грошъ,
Въ законахъ онъ не смыслитъ ни аза,
А все-таки считается сержантомъ наравн съ Эпильтономъ.
Почтенный сержантъ поклялся, какъ увряютъ, убилъ за это обидчика и дйствительно явился въ деканство. На вопросъ декана, какъ его зовутъ, онъ отвчалъ: ‘Я, сударь, сержантъ Беттсвортъ!’
— Позвольте освдомиться, въ какомъ полку вы состоите сержантомъ?— ехидно освдомился Свифтъ.
Къ тому времени образовалась уже при особ Свифта стража изъ добровольцевъ.}.
Иное дло, если бы вы были лордомъ, украшеннымъ голубою лентою ордена Подвязки, въ томъ случа, если знакомство съ вами могло бы польстить его тщеславію или же помочь осуществленія честолюбивыхъ его плановъ, вы нашли бы Іонаана Свифта прелестнйшимъ въ мір собесдникомъ. Онъ выказалъ бы себя передъ вами такимъ живымъ, бодрымъ, энергическимъ, остроумнымъ, насмшливымъ, веселымъ оригиналомъ и чудакомъ, что вамъ бы показалось, будто онъ въ бесд съ вами единственно только отводитъ душу. Вы могли бы счесть его за наивнйшаго, безхитростнаго человка, не задающагося никакими задними мыслями. Какую трепку отпуститъ онъ вашимъ врагамъ и какъ будетъ осмивать оппозицію! Раболпство его до такой степени шумно, что по наружности смахиваетъ на независимость {Я не намренъ скрывать отъ васъ, любезнйшій Гамильтонъ, искреннія мои мысли и чувства. Я расположенъ считать характеръ моего друга Свифта способнымъ внушить его англійскимъ пріятелямъ искреннее желаніе ему всяческихъ благъ и успха тамъ, гд онъ могъ бы находиться отъ нихъ подальше. Пріискивая по возможности вжливое выраженіе, позволю себ назвать его темпераментъ очень тяжелымъ. Его геній зачастую проявляется въ крайне непріятныхъ формахъ. Соглашаясь исполнять ваши порученія, Свифтъ длаетъ это съ видомъ скоре покровителя, чмъ друга. Вмсто того, чтобы совтовать, онъ охотно отдаетъ приказанія.
Сражаясь за васъ на улиц или въ печати, онъ не снимаетъ за то въ гостиной шляпы передъ вашей женою и дочерьми, какъ бы удовлетворяясь такою платой за безспорно важныя услуги, оказываемыя имъ въ качеств наемнаго брави.}.
По этому поводу г-жа Вилькинтонъ разсказываетъ анекдотъ, представляющійся весьма правдоподобнымъ: ‘Въ послдній свой пріздъ въ Лондонъ деканъ зашелъ пообдать къ графу Бурлингтону, который недавно лишь передъ тмъ женился. Графъ, по всмъ вроятіямъ, шутки ради, не представилъ его жен и даже не называлъ его въ ея присутствіи по имени. Посл обда деканъ, обращаясь къ ней, сказалъ: ‘Лэди Бурлингтонъ? я слышалъ что вы умете пть: спойте-ка мн псенку!1 Графин не понравилась такая безцеремонность со стороны совершенно незнакомаго человка и она отказала ему на отрзъ. Онъ возразилъ: ‘Извините, сударыня! Если вы не хотите пть добровольно, то я васъ заставлю пть! Вы, кажется, считаете меня за какого-нибудь изъ здшнихъ злополучныхъ вашихъ сельскихъ поповъ, но вы сильно ошибаетесь. Извольте же пть, когда я вамъ приказываю!’ Столь дерзкое обращеніе незнакомца окончательно смутило графиню, тмъ боле, то ея мужъ все время хохоталъ до упада. Она залилась слезами и ушла изъ гостиной. Когда деканъ въ слдующій разъ снова увидлъ графиню, онъ ее спросилъ: ‘Позвольте освдомиться у васъ, сударыня, вы и теперь еще такая гордая злючка какъ въ прошлый разъ?’ — Она возразила съ веселой усмшкой: ‘Нтъ, господинъ деканъ! Теперь я готова, если вамъ угодно, спть для васъ все, что прикажете’. Съ тхъ поръ Свифтъ всегда относился къ ней съ большимъ уваженіемъ (Вальтеръ-Скоттъ)… Въ разговор его нельзя было подмтить ни малйшаго оттнк тщеславія.— Свифтъ говорилъ про себя, что слишкомъ гордъ для того, чтобы забавляться такими пустяками, и это было, повидимому, вполн справедливо. ‘Если онъ съ кмъ-нибудь вжливъ, то эта вжливость иметъ совершенно своеобразный характеръ, дружбы своей равно какъ и вражды онъ не скрывалъ и въ той и другой онъ отличался постоянствомъ’ (Оррери).
Самъ Іонаанъ, въ письмахъ своихъ къ Болингброку, говоритъ: ‘Вс мои старанія отличиться вызывались единственно только отсутствіемъ громкаго титула и богатства. Я хотлъ, чтобы люди, составившіе себ истинное, или хотя бы даже ложное мнніе о моихъ талантахъ, обращались со мной какъ съ лордомъ. Такимъ образомъ репутація остроумія и учености замняетъ мн до извстной степени голубую орденскую ленту и карету, запряженную шестерней’ {Я изображаю изъ себя нчто лишь при Двор. Тамъ я не разъ умышленно отворачивался отъ лордовъ, чтобы вступить въ бесду съ наиболе скромными изъ моихъ знакомыхъ… Всевозможные писатели въ проз и стихахъ заваливаютъ меня своими книгами и поэмами, гаже которыхъ я ничего не видывалъ. Я передалъ лакею списокъ такихъ авторовъ съ приказаніемъ ни подъ какимъ видомъ не впускать ихъ ко мн… Но знаю, разсказывалъ-ли я теб, что лордъ-казначей, какъ и я самъ, глуховатъ на лвое ухо… Я не смю обратить его вниманія на этотъ фактъ, такъ какъ его сіятельство чего добраго заподозритъ, будто я умышленно притворяюсь глухимъ, съ намреніемъ къ нему подмазаться (Дневникъ для Стеллы).}.
Разв мыслима боле чистосердечная откровенность: передъ нами человкъ, стоящій вн закона, онъ говоритъ: ‘Я разсчитываю потягаться съ Фортуной и съ помощью моихъ мозговъ добиться громкихъ титуловъ и почестей. Свинцовыя пули моихъ пистолетовъ превратятся въ золото. Заслышавъ приближеніе каретъ, запряженныхъ шестерикомъ, онъ, какъ подобаетъ рыцарю большой дороги, останавливаетъ ихъ и заставляетъ пассажировъ платить себ выкупъ. Все общество падаетъ передъ нимъ на колни, епископскія облаченія, голубыя орденскія ленты высокородныхъ лордовъ и штофныя платья знатныхъ дамъ склоняются передъ нимъ въ грязь. У одного онъ отбираетъ бенефицію, у другого доходную должность, у третьяго теплое мстечко при Двор и раздаетъ все это своимъ приспшникамъ. Добыча, которую онъ предназначалъ для себя самого, что-то замшкалась, карета съ митрой и посохомъ задержалась въ пути отъ Сентъ-Джемскаго дворца. Онъ ждетъ ее съ нетерпніемъ до поздней ночи, когда высланные имъ соглядатаи возвращаются съ донесеніемъ, что этотъ экипажъ похалъ другою дорогой. Съ громкими проклятіями разряжаетъ онъ тогда свои пистолеты, стрляя на воздухъ, и возвращается на борзомъ кон во-свояси {Чернильная война велась съ обихъ сторонъ и виги безпощадно бичевали своими памфлетами министерство, за которое стоялъ Свифтъ. Болингброку удалось наложить свою руку на нсколькихъ оппозиціонныхъ писакъ. Объ отношеніяхъ его къ нимъ можно составить себ понятіе изъ слдующаго письма:
‘Болингброкъ къ графу Страффорду.
‘Уитголльскій дворецъ, 23 іюня 1712 года.
‘Нельзя не пожалть о томъ, что законы нашего отечества оказываются во многихъ случаяхъ слишкомъ мягкосердечными: они не караютъ достаточнымъ образомъ мятежныхъ писакъ, осмливающихся чернить самыя свтлыя репутаціи и непочтительно отзываться о людяхъ, занимающихъ самыя почетныя должности. Обстоятельство это, милордъ, представляется мн однимъ изъ многихъ симптомовъ дряхлости и обветшанія нашего государственнаго строя и свидтельствуетъ о роковой слпот, принуждающей насъ смшивать своеволіе съ свободой. Мн пришлось ограничиться арестованіемъ типографщика Гарта, котораго я засадилъ въ Ньюгетъ, но долженъ былъ выпустить на поруки, по взятіи съ него обязательства явиться къ суду. Если мн удастся заручиться какими-нибудь законными уликами противъ автора, Ридпата, то и съ нимъ будетъ поступлено также’.
По части добродтельнаго негодованія на мятежныхъ писакъ Свифтъ не уступалъ высокородному своему другу. Въ ‘Исторіи четырехъ послднихъ лтъ царствованія королевы Анны’ деканъ говоритъ назидательнйшимъ образомъ о распущенности и безсовстно-ругательскомъ тон оппозиціонной печати:
‘Надо сознаться, что типографщики до чрезвычайности неразборчивы, они печатаютъ ршительно все и вслдствіе этого заслуживаютъ строжайшей кары за вредъ, причиняемый ими обществу… Враждебная намъ партія, раздраженная своимъ устраненіемъ отъ власти, и обладающая съ тхъ поръ избыткомъ досуга, единодушно ршилась изводить насъ памфлетами. Съ этой цлью виги устроили у себя подписку и на вырученную, такимъ образомъ, сумму наняли цлую стаю писакъ, навострившихся по части ругательствъ. По стилю и таланту писаки эти стоятъ на одномъ уровн съ большинствомъ своихъ читателей… Какъ бы ни было, вредъ, приносимый печатью, слишкомъ великъ для того, чтобы его можно было исцлить такимъ средствомъ, какъ налога на мелкія печатныя произведенія. Законопроектъ о боле серьезныхъ карательныхъ мрахъ былъ, правда, внесенъ въ палату общинъ, но сессія приходила уже къ концу, такъ что не успли его провести, что обусловлено было, впрочемъ, отчасти и неохотой, съ какою прибгаютъ у насъ къ мрамъ обузданія своевольства печати’.
Необходимо замтить, что самъ почтенный деканъ энергически высказывался противъ одной изъ статей упомянутаго законопроекта, требовавшей, чтобы каждое печатное произведеніе (книга, брошюра или листокъ) выходило за подписью автора. Его преподобіе говоритъ: ‘Многіе благочестивые мужи, вдохновляемые истинно христіанскимъ смиреніемъ, предпочитаютъ не подписывать своихъ именъ подъ обнародованными ими душеспасительными сочиненіями. Не подлежитъ также сомннію, что вс истинно талантливые и свдущіе люди, при обнародованіи первыхъ своихъ произведеній, стсняются вслдствіе непреодолимой скромности и недоврія къ своимъ силамъ, ставить подъ ними свое имя’.
Надо полагать, что непреодолимая скромность и христіанское смиреніе были единственными причинами, заставлявшими автора ‘Писемъ суконщика’ и сотни другихъ душеспасительныхъ сочиненіи, скрывать свое имя. Во всякомъ случа, относительно писателей оппозиціоннаго лагеря, Іонаанъ Свифтъ стоялъ за то, чтобы имъ не давали спуска. Такъ въ ‘Дневник для Стеллы’ читаемъ:

Письмо XIX.

‘Лондонъ, 25 марта 1710—11.
‘…Мы разршили, наконецъ, похоронить Гискарда, по предварительно въ теченіе двухъ недль показывали его трупъ, взимая съ любопытныхъ по два пенса за входъ. Человкъ, показывавшій мертвое тло этого писаки, говорилъ: ‘Вотъ посмотрите, господа, эту рану нанесъ ему свтлйшій герцогъ Ормондскій, а эту…’ и т. д. и т. д. По окончаніи осмотра тотчасъ же впускалась другая партія зрителей и представленіе начиналось снова. Жаль, что англійскіе законы не позволяли намъ повсить его трупъ въ цпяхъ. Дло въ томъ, что надъ нимъ не было постановлено судебнаго приговора, а по закону человкъ считается невиннымъ до тхъ поръ, пока судъ не призналъ его виновнымъ’.

Письмо XXVII.

‘Лондонъ, 26 іюля 1711.
‘Сегодня я, посл полудня, заходилъ вмст съ статсъ-секретаремъ въ его канцелярію и воспрепятствовалъ помилованію одного молодца, осужденнаго за насиліе. Младшій статсъ-секретарь расположенъ былъ его пощадить, но я объяснилъ, что, за отсутствіемъ благопріятнаго отзыва отъ самого судьи, правительству нтъ ни малйшаго основанія высказываться за помилованіе. Къ тому же это былъ писака оппозиціонной партіи, а слдовательно, негодяй, во всякомъ случа заслуживавшій вислицы. Онъ будетъ, поэтому, повшенъ’.}.
Свифтъ представляется мн чрезвычайно характернымъ типомъ тогдашнихъ временъ и обычаевъ. Слдуетъ, впрочемъ, принять во вниманіе распущенность современныхъ ему нравовъ. Не онъ одинъ, но и другіе джентльмены вызжали тогда на большую дорогу, многіе другіе кондоттьеры грабили тогда казну. Сраженіе при Бойн было дано, выиграно и проиграно. Побду короля Вильгельма торжествовали колокольнымъ звономъ, совершенно также, какъ если бы она была одержана королемъ Іаковомъ. Люди утратили всякое уваженіе къ политическимъ принципамъ и заботились, преимущественно, о цлости собственной шкуры. Они, подобно стариннымъ врованіямъ и учрежденіямъ, оказывались сорвавшимися, если такъ можно выразиться, съ якорей, и носились безъ руля и безъ втрилъ по бушующимъ волнамъ. Подобно тому, какъ въ дутой спекуляціи съ акціями компаніи ‘Южнаго моря’, почти вс играли на бирж, а въ желзнодорожную горячку, свирпствовавшую не столь много вковъ назадъ, почти каждый сколько-нибудь выдающійся дятель являлся боле или мене къ ней причастнымъ, также и въ конц царствованія королевы Анны, человку, обладавшему талантомъ и честолюбіемъ, какъ Свифтъ, трудно было устоять противъ искушенія и не хватать добычу, которая сама шла ему въ руки. Горькое, злобное негодованіе и презрніе къ людямъ, принявшее впослдствіи у Свифта характеръ настоящей мизантропіи, приписываются нкоторыми панегиристами сознательному убжденію въ испорченности человчества и пламенному желанію исправить его путемъ сатиры. Молодость Іонаана была исполнена горечи, такъ какъ въ то время крупный его талантъ сдерживался въ своемъ полет позорными узами и безсильно томился въ безславной зависимости, но еще большею горечью исполнена была его старость {Въ дом Свифта день его рожденія разсматривался, по его приказанію, какъ день печали.}.
Крупный его талантъ одержалъ уже верхъ въ борьб съ Фортуной, когда побдный внокъ вырванъ былъ изъ его рукъ. Зачастую потомъ Свифтъ, ставъ одинокимъ изгананникомь, задумывался о жизненныхъ своихъ неудачахъ. Человкъ, если угодно, можетъ приписывать богамъ то, что вызвано его собственнымъ самодурствомъ, злостью или разочарованіемъ. Каждый государственный и общественный дятель найдетъ подходящій предлогъ для своихъ поступковъ. Вельможа, замышляющій государственный переворотъ,— король, ршившійся вторгнуться въ сосднее государство,— сатирикъ, собирающійся обрушиться на общество или отдльную личность,— не затруднятся пріискать для себя оправданіе. Во Франціи нашелся, вдь, генералъ, предлагавшій вторгнуться въ Англію и разграбить ее до чиста, чтобы отомстить за поруганіе надъ принципами гуманности, учиненное поступками англичанъ въ Копенгаген. Вообще люди аггресивнаго характера найдутъ себ всегда извиненіе: они ужь отъ природы воинственны, склонны къ стяжанію, жаждутъ борьбы, грабежа и власти {‘Эти дьявольскіе негодяи изъ Грубстрита, печатающіе на одномъ и томъ же лист бумаги свою ‘Летучую Почту’ и ‘Всякую Всячину’, ни за что не хотятъ успокоиться. Они постоянно злословятъ я орда-казначея, лорда Болингброка и меня. Мы возбудили судебное преслдованіе противъ самаго свирпаго изъ ихъ стаи, Болингброкъ выказываетъ въ данномъ случа нкоторую вялость, но я все-таки надюсь, что намъ удастся повсить эту бшеную собаку въ образ шотландскаго негодяя Ридпата. Мы сажаемъ этихъ скотовъ въ тюрьму, но ихъ оттуда берутъ на поруки и они снова продолжаютъ писать. Мы снова упрятываемъ ихъ въ кутузку, а они опять выходятъ оттуда на поруки. Такъ съ ними ничего и не подлаешь. (Дневникъ для Стеллы).}.
Сравнивая тогдашнихъ дятелей съ хищными птицами, надо будетъ признать, что между ними нельзя найти сокола съ боле мощнымъ полетомъ, боле острыми когтями и клювомъ, чмъ у Свифта. Я съ своей стороны очень радъ, что судьба вырвала у него изъ когтей добычу, подрзала ему крылья и посадила его на цпь. Можно смотрть съ благоговніемъ, сожалніемъ и состраданіемъ, на орла, сидящаго на цпи за ршеткой.
Не подлежитъ сомннію, что Свифтъ родился 30 ноября 1667 года въ Дублин, въ Гейскомъ подворь, въ дом за нумеромъ седьмымъ. Никто не осмлится оспаривать у Зеленаго острова чести быть родиной Свифта, но съ другой стороны врно и то, что онъ быль въ такой же степени ирландцемъ, въ какой можно признать индусомъ человка, явившагося на свтъ Божій въ Калькутт отъ англійскихъ родителей {Свифтъ придавалъ этому обстоятельству весьма важное значеніе, во многихъ его произведеніяхъ встрчаются ссылки на то, что онъ кровный англичанинъ, хотя и родился въ Ирландіи. Между прочимъ, въ письм къ Попе, онъ говоритъ: ‘Мы получили томъ вашихъ писемъ… Многіе изъ тхъ, кто васъ высоко цнить и немногіе, знающіе васъ лично, крайне сожалютъ о томъ, что вы не усматриваете различія между англійскимъ дворянствомъ и дикарями-ирландцами, приписывающими себ благородное происхожденіе, хотя они просто на просто туземцы и не имютъ ничего общаго съ джентльменами, обитающими въ ирландскихъ провинціяхъ Британскаго королевства. Замтьте себ, что англійскія колоніи, составляющія по населенію три четверти британскаго королевства, гораздо цивилизованне многихъ англійскихъ графствъ. Въ англійскихъ колоніяхъ говорятъ на боле правильномъ англійскомъ язык и даютъ дтямъ сравнительно лучшее воспитаніе’.
Въ четвертомъ ‘Письм Суконщика’ заявляется:
Коротенькая брошюрка, напечатанная въ Бристол и перепечатанная здсь, приводитъ слова мистера Гуда, будто бы изумляющагося безстыдству и дерзости ирландцевъ, отказывающихся принимать монету собственной его чеканки. Правильне было бы сказать, что эту монету отказывались принимать ирландскіе англичане, хотя, если бы она была предложена туземному ирландскому населенію, оно забраковало бы ее тоже. Скоттъ. Томъ IV, стр. 453).
Въ добродушно-сатирической брошюрк ‘О варварскихъ наименованіяхъ въ Ирландіи’ Свифтъ осмиваетъ по обыкновенію неправильное удареніе и неврные обороты у шотландцевъ, говорящихъ по англійски, а затмъ, возвращаясь къ ирландскому акценту и порицанію, вызываемому таковымъ, говоритъ: ‘Хуже всего, что порицаніе это распространяется на тхъ, кто этого совсмъ не заслуживаетъ, а именно, на людей, имвшихъ лишь несчастіе родиться въ Ирландіи, хотя бы отъ чистокровныхъ англичанъ и воспитывавшихся по томъ преимущественно въ самой Англіи…
Если вообще придавать какое-либо значеніе рас, то слдовало бы, кажется, признавать англичаниномъ человка, отецъ котораго происходитъ изъ старинной фамиліи Іоркскаго графства, а мать ведетъ свой родъ отъ столь же старинной лейчестерской семьи.}.
Гольдсмитъ былъ и всю жизнь оставался ирландцемъ, тоже самое слдуетъ сказать и о Стил, что касается до Свифта, то онъ является англичаниномъ до мозга костей, вс его привычки оказываются чистокровными англійскими, да и самая логика иметъ истинно англійскій характеръ. Онъ очень заботился о томъ, чтобы выражаться но возможности просто,— избгалъ игры словъ и метафоръ,— пользовался идеями и словами съ такою же благоразумной сдержанностью и экономіей, какъ и деньгами. Въ важныхъ случаяхъ Іонаанъ обнаруживалъ величайшую щедрость, но вмст съ тмъ избгалъ всякаго излишняго мотовства. Свифтъ никогда не позволялъ себ безъ надобности щегольства реторическими фигурами, черезмрно роскошною образностью и обиліемъ эпитетовъ. Онъ всегда высказывалъ свое мнніе, какъ нельзя боле просто и ясно, но эти именно качества и сообщали его доводамъ самую внушительную серьезность {Онъ говорилъ приблизительно такимъ же стилемъ, какъ и писалъ, выражаясь всегда коротко, ясно и внушительно. Однажды на праздник у шерифа въ числ прочихъ тостовъ ему предложили выпить за преуспяніе Ирландіи. Онъ не задумываясь отвтилъ: ‘Я не имю привычки нить здравицы за покойниковъ’…
Свифту случилось встртиться въ обществ съ бойкимъ молодымъ человкомъ, имвшимъ притязаніе щеголять своимъ остроуміемъ: ‘Имю честь сообщить вамъ, господинъ деканъ, что я слыву человкомъ не глупымъ!’ — объявилъ этотъ юноша — ‘Совтую вамъ не врить пустой молв’,— возразилъ деканъ.
Другой разъ, въ присутствіи Свифта, какая-то дама длиннымъ своимъ шлейфомъ зацпила великолпную скрипку, которая упала и разбилась. Онъ тотчасъ же воскликнулъ: ‘Mantua vae miserae nimiurn vicina Cromunae’ (для несчастной Кремоны не можетъ быть большаго бдствія, какъ сосдство Мантуи). (Делани)}.
Опасеніе, какъ бы не сдлаться смшнымъ, естественное въ человк, особенно же въ англичанин его характера, удерживало его зачастую отъ употребленія въ дло поэтическихъ талантовъ, которыми онъ фактически обладалъ, читая его, нердко чувствуешь, что онъ могъ бы выражаться гораздо краснорчиве, но не ршается возвысить голосъ боле, чмъ это принято въ обществ.
Знакомство съ политикой, государственными длами, великосвтскою жизнью и даже литературой было пріобртено Свифтомъ за время пребыванія его подъ кровомъ сэра Уильяма Тэмпля. Дйствительно, безалаберная студенческая жизнь въ Дублин наврядъ-ли могла дать ему основательныя свднія хотя бы даже о національной англійской литератур. Впослдствіи самъ Свифтъ любилъ разсказывать, какое громадное число книгъ поглотилъ онъ въ бытность свою секретаремъ у сэра Уильяма и какъ его величество король Вильгельмъ училъ его тогда разрзать спаржу на голландскій манеръ. Іонаанъ Свифтъ провелъ цлыхъ десять лтъ въ Шен и Муръ-парк. За время этого десятилтняго ученичества, онъ получалъ ежегодно двадцать фунтовъ стерлинговъ жалованья и обдалъ за столомъ съ высшими чинами хозяйской прислуги. Этотъ гордый, одинокій геніи носилъ тогда костюмъ, немногимъ лишь отличавшійся отъ лакейской ливреи. Обладая столь же развитымъ сознаніемъ собственнаго достоинства какъ Мильтоновскій Люциферъ, онъ долженъ былъ преклонять колна, испрашивая себ какую-нибудь милость у милэди Тэмпль, и состоять на побгушкахъ, выполняя какое-нибудь порученіе сэра Тэмпля. Исполняя свою должность секретаря, или же сопровождая своего патрона во время прогулки, Свифтъ видлъ людей, управлявшихъ государственной машиной и распоряжавшихся судьбами Англіи, онъ слышалъ ихъ разговоры и сопоставлялъ съ этими людьми себя самого. Молча наблюдая за ними изъ своего уголка, онъ измрялъ ихъ мозги, взвшивалъ ихъ умъ, потрошилъ ихъ, если можно такъ выразиться, и принималъ въ свднію внутреннее ихъ содержаніе. Подумаешь, сколько тогда ему пришлось выслушать глупостей, избитыхъ общихъ мстъ и плохихъ шутокъ! Какими ничтожными людишками казались подъ громадными своими париками эти важные сановники молчаливому, смуглому, необтесанному молодому ирландцу! Интересно знать, приходило-ли когда-нибудь въ голову Тэмплю, что этотъ секретарь ирландецъ, выше его самого цлой головой {Тэмпль зачастую позволялъ себ удовольствіе порядкомъ мучить своего секретаря. Свифтъ пишетъ по этому поводу: ‘Помните, какъ я тревожился, когда сэръ Уильямъ Тэмпль начиналъ относиться ко мн холодно и въ продолженіе трехъ или четырехъ дней бросалъ на меня недовольные взгляды? Изыскивая причины этого недовольства я придумывалъ разныя боле или мене правдоподобныя комбинаціи и фактически страдалъ душою. Потомъ я сталъ значительно равнодушне къ манерамъ и обращенію сэра Уильяма. Такимъ образомъ, ему удалось испортить матерьялъ, изъ котораго могъ бы выйти отличнйшій джентльменъ.}.
Думаю, что такая страшная мысль никогда не шевелилась подъ раздушеннымъ парикомъ почтеннаго вельможи, въ противномъ случа Тэмпль ни подъ какимъ видомъ не сталъ бы держать Іонафана Свифта при своей особ. Самому Свифту надодало секретарствовать у сэра Уильяма: онъ подымалъ знамя бунта, отказывался отъ мста, а затмъ смирялся, просилъ извиненія и возвращался на прежнюю должность. Такъ протекло десять лтъ, въ теченіе которыхъ онъ запасался свдніями, скрпя сердце выносилъ незаслуженное презрніе и съ затаенной, все бохе накипавшей злобой, подчинялся своей участи.
Самъ Тэмпль былъ для тогдашняго времени недурнымъ писателемъ: стиль его отличается благовоспитаннымъ изяществомъ. Не проникая особенно въ глубь предмета, о которомъ пишетъ, сэръ Уильямъ всегда обнаруживалъ знакомство съ таковымъ, вполн достаточное для благовоспитаннаго джентльмена. Правда, онъ щеголялъ латинскими цитатами, но единственно лишь оттого, что он были тогда въ мод, подобно тому, какъ были въ мод парики и кружевные рукавчики для великосвтскихъ джентльменовъ. Надо отдать справедливость Тэмплю, что, если онъ, слдуя мод, носилъ пряжки и башмаки съ широкими носками, то ходилъ въ нихъ замчательно изящно и ловко,— никогда не позволялъ имъ скрипть или же наступать въ, толп придворныхъ на шлейфы дамъ и пятки соперниковъ. Если толпа эта слишкомъ волнуется или же становится слишкомъ шумной, онъ вжливо изъ нея уходитъ, удаляясь въ мирное уединеніе Шене или же Муръ-парка и предоставляетъ партіямъ короля и Оранскаго принца раздлываться другъ съ другомъ какъ знаютъ. Онъ уважаетъ своего монарха и, быть можетъ, никго не свидтельствовалъ врноподданической своей преданности такимъ изящнымъ, придворнымъ поклономъ. Онъ восхищается принцемъ Оранскимъ, но есть на свт человкъ, Удобства и комфортъ котораго ему Дороже всхъ принцевъ въ свт. Этимъ драгоцннйшимъ членомъ общества является онъ самъ, Guliemus Temple, Baronettus. Обликъ его представляется мн совершенно явственно въ превосходно Устроенномъ тэмпльскомъ помсть, между роскошной библіотекой и великолпными грядами тюльпановъ {…Обусловливая счастье человка спокойствіемъ духа и отдыхомъ тла, эпикурейцы высказывали въ боле подходящей форм также и боле правильное понятіе. Разъ что мы состоимъ изъ духа и тла, естественно допустить, что оба они должны принимать участіе въ хорошемъ или дурномъ нашемъ самочувствіи. Подобно тому, какъ одна и та же мысль выражается на разныхъ языкахъ весьма различными словами, мы замчаемъ, что въ разныя времена, въ различныхъ странахъ и у различныхъ народовъ, живущихъ подъ снью различныхъ законовъ и вроисповданій, весьма неодинаковыя выраженія могутъ въ сущности обозначить одно и тоже. ‘Апатія’ или ‘безстрастіе’ стоиковъ, ‘нетревожность’ скептиковъ, ‘квіетизмъ’ молинистовъ и ‘спокойная совсть’ обыкновенныхъ смертныхъ, повидимому, являются только различными наименованіями полнйшаго спокойствія духа… Поэтому-то Эпикуръ проводилъ, если можно такъ выразиться, всю жизнь въ саду. Тамъ обогащалъ онъ умъ свдніями и доставлялъ тлу должный моціонъ и тамъ же преподавалъ свою философію. Дйствительно, наврядъ-ли найдется другое мстопребываніе, способное въ такой степени содйствовать душевному и тлесному спокойствію, которое онъ ставилъ себ главною цлью. Благораствореніе воздуха, ароматъ цвтовъ, пріятный для глазъ зеленый колоритъ растеній, чисто приготовленная, удобоваримая пища, моціонъ, доставляемый прогулкою и работою въ саду, а преимущественно свобода отъ всяческихъ заботъ и опасеній благопріятствуютъ и улучшаютъ какъ здоровье, такъ и способность къ созерцанію, одновременно ласкаютъ и чувства и воображеніе и такимъ образомъ вызываютъ тлесное и душевное спокойствіе и довольство. Вопросъ о томъ, гд, именно, находился земной рай, служилъ, предметомъ дятельной полемики, которая такъ и не привела ни къ какому соглашенію. Сравнительно легче, повидимому, составить себ понятіе о томъ, какимъ именно представляли себ Эдемъ. Кажется, что слово Эдемъ — персидское, такъ какъ Ксенофонтъ и другіе греческіе авторы упоминаютъ объ эдемахъ персидскихъ царей и описываютъ эти эдемы самыми восхитительными красками. Подобнымъ же образомъ Страбонъ говоритъ объ Іерихон: ‘Ibi est palmetum, cui mmixtae sunt etiam aliae stirpes hortenses, locus ferax palmis abundaus, spatio stadiorum centum, ttus irriguus: ibijest Rgis Balsami paradisus’. (Очеркъ сэра Уильяма Тампля о садахъ).
Въ этомъ самомъ очерк Тэмпль говоритъ объ одномъ изъ своихъ пріятелей, благоразуміемъ котораго особенно восхищается:
…Одинъ изъ моихъ пріятелей, Стаффордширскій помщикъ, большой любитель садоводства, производить на меня впечатлніе весьма благоразумнаго джентльмена. Дло въ томъ, что, не смотря на доброкачественность почвы, онъ не задается боле высокими цлями, какъ разведеніе превосходнйшихъ сортовъ сливъ. Развязывая ихъ шпалерами по стнамъ, выходящимъ на югъ, онъ достигаетъ замчательно хорошихъ результатовъ, подобныхъ которымъ, разумется, не могъ бы получить, если бы пытался выращивать персики и виноградъ. Между тмъ ‘хорошая слива, разумется, лучше плохого персика’.}.
Онъ подрзаетъ абрикосовыя свои деревья и выправляетъ литературныя свои произведенія. Онъ здсь уже не государственный дятель и не посолъ, а только философъ эпикурейской школы. Тмъ не мене онъ оставался всегда великосвтскимъ джентльменомъ и придворнымъ кавалеромъ какъ въ Сентъ-Джемскомъ дворц, такъ и у себя въ Шене, гд, вмсто того, чтобы ухаживать за королями и придворными красавицами, строилъ куры Цицерону, танцовалъ менуэтъ съ эпическою музой или любезничалъ въ саду, у стнокъ, выходившихъ на югъ, съ румяными садовыми нимфами.
Сколько можно судить, сэръ Уильямъ Тампль требовалъ отъ своихъ приближенныхъ величайшаго благоговнія къ своей особ. Баронету, дйствительно, оказывали это благоговніе и ухаживали за нимъ съ такимъ же нжнымъ вниманіемъ, съ какимъ онъ самъ ухаживалъ за самымъ любимымъ своимъ растеніемъ. Когда Тэмпль захворалъ въ 1693 году, вс въ его дом были страшно перепуганы этой болзнію. Превосходнйшая подруга лучшаго изъ людей, супруга Уильяма Тэмпля.
‘Mild Dorothea, peaceful, wise, and great,
Trembling beheld the doubtful hand of fate’.
(‘Кроткая Доротея, мирная, мудрая и величественная,
Трепетно взирала на невдомыя цли судьбы’).
Что касается до Доринды ея сестры:
‘Тотъ, кто хотлъ бы описывать горе,
Могъ бы отмтить его слды на лиц у Доринды.
При вид ея слезъ самое веселое лицо затуманивалось печалью.
Взоры всхъ домочадцевъ наполнились грустью.
Весь домъ словно одлся въ трауръ по животворящему духу,
Наполнявшему все бодрой силой и движеніемъ’.
Въ англійскихъ стихахъ описаніе горя, заставляющаго всхъ домочадцевъ облачаться въ траурныя ливреи, выходило очень образнымъ и изящнымъ. Оно составлено однимъ изъ упомянутыхъ домочадцевъ, не долюбливавшимъ, однако, тэмпльской ливреи, не смотря на приплату къ ней ежегоднаго жалованья въ размр 20 фунтовъ стерлинговъ. Постарайтесь вообразить себ этого неловкаго молодого прислужника съ опущенными внизъ глазами, идущаго съ книгами или бумагами въ рукахъ за сіятельнымъ вельможею, который изволитъ прогуливаться по саду, или ожидающимъ приказаній сэра Уильяма Тэмпля, если баронетъ, страдая подагрой, сидитъ въ большихъ своихъ креслахъ, испытывая жестокія муки отъ прижиганій, прописанныхъ ему домашними докторами. Когда сэръ Уильямъ страдаетъ подагрой, или вообще чувствуетъ себя не въ дух, за столомъ старшей прислуги водворяется самое тяжелое настроеніе {Мысли Свифта о повшеніи.
(Наставленіе лакеямъ).
‘Состариться въ лакейской должности является самою позорною участью, какую только можно себ представить. Поэтому, замтивъ, что года подвигаются, не принося съ собою надежды на видное мсто при Двор, въ арміи, по управленію государственными имуществами или же въ казначейств (для занятія мстъ двухъ послднихъ категорій необходимо умнье читать и писать) — если вы не имете въ виду побга съ хозяйскою дочерью или племянницей, то я безъ дальнихъ обиняковъ совтую вамъ выйти на большую дорогу, какъ единственную предоставленную вамъ арену почетной дятельности. Тамъ вы встртите многихъ прежнихъ товарищей и проживете, если не долго, то, по крайней мр, весело, причемъ сойдете со сцены съ подобающей торжественностью. По этому поводу я считаю долгомъ дать вамъ кое какія полезныя наставленія.
Предупреждаю васъ объ умстности обратить особое вниманіе на послдній изъ моихъ совтовъ относительно того, какъ вамъ слдуетъ вести себя при повшеніи, котораго вамъ, по всмъ вроятіямъ, не суждено избгнуть. Поводомъ къ нему можетъ послужить грабежъ у вашего хозяина, кража со взломомъ, разбой на большой дорог, или же ссора въ пьяномъ вид, во время которой вы убьете перваго попавшагося вамъ на глаза. Причиною всему окажется одна изъ слдующихъ трехъ добродтелей: любовь къ товарищамъ, врожденное великодушіе, или чрезмрная пылкость чувствъ. Какъ бы ни было, добропорядочное ваше поведеніе на суд несомннно должно интересовать всхъ вашихъ ближнихъ. Поэтому мужественно отпирайтесь и отрицайте факты. наилучше подтвержденные слдствіемъ. Не забывайте, что сотни вашихъ собратій охотно явятся въ судъ подтвердить подъ присягой все, что вамъ заблагоразсудится. Понятно, что вы ни подъ какимъ видомъ не станете сознаваться, кроми того случая, когда вамъ общаютъ полное помилованіе за выдачу другихъ соучастниковъ. Впрочемъ, и тутъ игра, пожалуй, окажется не стоющая свчъ, такъ какъ если и удастся на этотъ разъ избавиться отъ вислицы, то все-таки, рано или поздно, васъ постигнетъ та же участь. Отъ своей судьбы, какъ говорится, не уйдешь! Закажите прощальную свою рчь лучшему изъ ньюгетскихъ писателей. Какая-нибудь добродушная двица изъ вашихъ близкихъ знакомыхъ, безъ сомннія, снабдить васъ рубашкою голландскаго полотна и блымъ колпакомъ, украшеннымъ алой, или черной лентой. Проститесь съ веселымъ духомъ, со всми вашими ньюгетскими пріятелями, мужественно взберитесь на казенную колесницу, преклоните колна, возведите очи горч держите въ рукахъ раскрытую Библію (хотя бы вы даже не умли читать), а когда васъ подвезутъ къ вислиц, энергически клянитесь въ полнйшей вашей невинности, объявите палачу, что вы его прощаете и подтвердите вашу снисходительность братскимъ поцлуемъ. Продлавъ все это, можете оставаться совершенно спокойными: васъ переселятъ изъ этой земной юдоли куда слдуетъ,— вы будете торжественно похоронены на казенный счетъ, хирургу не позволятъ коснуться до васъ своимъ скальпелемъ и слава о васъ будетъ гремть до тхъ поръ, пока мсто ваше не заступить столь же достославный преемникъ’.}.
Секретарь ирландецъ самъ сознавался въ этомъ впослдствіи. Можно представить себ, что являясь обдать, онъ мастерски терзалъ и мучилъ прислугу своими насмшками и суровымъ презрніемъ. Интересно было бы узнать мнніе дворецкаго о гордости ирландскихъ школяровъ, въ особенности если бы ему было извстно, что Свифтъ даже и въ ирландскомъ своемъ университет далеко не хваталъ звздъ съ неба. Весьма вроятно также, что домашній дворецкій его превосходительства долженъ былъ свысока и презрительно относиться къ дублинскому секретарю изъ духовнаго званія. Между лакеями и домашними капелланами постоянно шла ожесточенная война. Трудно ршить, которое изъ этихъ двухъ общественныхъ положеній самъ Свифтъ считалъ боле позорнымъ. Можно вообразить себ разочарованіе, печаль и страхъ, наполнявшіе сердечко молоденькой дочери ключницы,— хорошенькой двочки съ улыбающимся личикомъ и роскошными черными волосами, которые отъ природы вились уже локонами! Секретарь, учившій ее читать и писать,— человкъ, котораго она любила и уважала боле всего на свт,— который былъ для нея дороже матери, дороже кроткой Доротеи и важне грознаго сэра Уильяма въ парик и парадныхъ башмакахъ съ широкими носками,— мистеръ Свифтъ,— спускался внизъ отъ барина, взбшенный на чемъ свтъ стоитъ и не находитъ иной разъ добраго словечка даже для своей маленькой Эсири Джонсонъ!
Очень можетъ быть, что на секретаря-ирландца снисходительность его превосходительства дйствовала еще хуже, чмъ дурное расположеніе сіятельнаго духа. Сэръ Уильямъ безпрерывно приводилъ цитаты изъ древнихъ писателей, преимущественно изъ латинскихъ классиковъ по поводу своихъ садовъ, статуй голландской фабрикаціи и цвточныхъ клумбъ. Онъ говорилъ объ Эпикур, Діоген Лаерціи, Юліи Цезар, Семирамид, Геснеридскихъ садахъ, Меценат, страбоновсконъ описаніи Іерихона и объ ассирійскихъ царяхъ. По поводу бобовъ онъ не упускалъ случая напомнить, что Пиагоръ предписывалъ своимъ ученикамъ отъ нихъ воздерживаться и присовокуплялъ, что это предписаніе, вроятно, надо истолковывать въ смысл умстности для мудреца воздерживаться отъ государственныхъ длъ. Изъ всего этого необходимо вытекало, что самъ онъ истинный эпикуреецъ, достигшій желаннаго душевнаго спокойствія, а въ то же время философъ пиагоровой школы и во всякомъ случа мудрецъ. Безъ сомннія, вдь и Свифтъ убжденъ въ этомъ? Можно представить себ, что опущенныя рсницы Свифта на мгновеніе приподымались и что изъ его глазъ сверкало тогда молніеносное презрніе. Слдуетъ замтить, что глаза Свифта были цвта небесной лазури. Поне говорить про нихъ: ‘Его глаза сіяли небесной синевою, къ которой примшивался оттнокъ чарующаго лукавства’ (вообще Попе говорилъ и думалъ о своемъ пріятел, всегда очень возышенно и великодушно). Не подлежитъ сомннію, что въ величественномъ, торжественномъ и благодушномъ Муръ-парк имлась особа, для которой небо заключалось именно только въ этихъ глазахъ.
Вельможное благодушіе и торжественная роскошь Тэмплей были не по сердцу Свифту. Его такъ закармливали шенскими яблоками, что онъ, объвшись ими, разъ чуть не умеръ. Въ уединенной бесдк, которую Свифтъ устроилъ для себя въ Муръ-парк и гд онъ съ алчностью зачитывался всми книгами, какія только удавалось раздобыть, онъ схватилъ головокруженіе и глухоту, оставшіяся у него на всю жизнь. Вообще, онъ не выносилъ тамошней жизни, или, лучше сказать, зависимаго лакейскаго своего положенія. Даже въ стихахъ, написанныхъ по обязанности службы и долженствующихъ выражать скорбь по случаю барской болзни, проглядываетъ сквозь притворную грусть искреннее раздраженіе. Кажется, какъ будто поэтъ съ бшенымъ возгласомъ вырывается изъ рядовъ чинной процессіи скорбящихъ домочадцевъ и убгаетъ, оплакивая свое собственное горе и проклиная свою собственную судьбу. Онъ считаетъ себя забытымъ не только счастьемъ, но и надеждой и какъ бы предчувствуетъ будущее свое умопомшательство.
Трудно вообразить себ что-либо грустне письма къ Тэмплю, въ которомъ бдняга, только что вырвавшійся передъ тмъ изъ рабства, съ отчаяніемъ ползетъ опять къ своей клтк и всячески старается смягчить гнвъ хозяина. Онъ проситъ о выдач ему аттестата, который отъ него требуютъ въ дублинской консисторіи и пишетъ: ‘Въ означенномъ аттестат должно быть упомянуто о моей нравственности, поведеніи и образованіи, равно какъ и о причинахъ, по которымъ я оставилъ домъ вашего превосходительства, т. е. не было ли это обусловлено какими-нибудь дурными поступками съ моей стороны? Моя участь находится всецло въ вашихъ рукахъ, хотя при этомъ и кажется, что я не могу упрекать себя ни въ чемъ, кром болзненнаго состоянія. Этимъ исчерпывается все, о чемъ я осмливаюсь теперь просить у вашей чести, такъ какъ ныншнія условія моего существованія не заслуживаютъ вашего вниманія. Мн остается теперь только пожелать здоровья и благоденствія вашему превосходительству и всей вашей высокородной семь и молить Небо, да ниспошлетъ Оно мн когда-нибудь случай положить у вашихъ ногъ доказательства моей признательности. Прошу засвидтельствовать глубочайшее мое уваженіе и готовность къ услугамъ обимъ миледи: супруг и сестриц вашего превосходительства’.— Что можетъ быть раболпне этихъ заявленій? Можно-ли требовать большаго низкопоклонничества даже и отъ невольника? {‘Онъ вернулся въ домъ сэра Уильяма Тэмпля и жилъ тамъ до кончины этого великаго человка’ (Анекдоты о семь Свифтовъ, записанные самимъ деканомъ).
‘Богу угодно было взять къ себ этого великаго благодушнаго мужа’ (Предисловіе къ сочиненіямъ Тэмпля).
Во всхъ случаяхъ, когда приходилось говорить публично о сэр Уильям, Свифтъ выражался подобнымъ же образомъ. Читатель пойметъ, однако, до какой степени наболло у него сердце отъ всего, что ему приходилось выносить въ семь почтеннаго баронета, изъ слдующихъ выдержекъ Дневника Свифта:
‘Не разъ случается мн вспоминать о благоговйномъ уваженіи, съ которымъ мы относились къ сэру Уильяму Тэмплю зато, что онъ, въ пятидесятилтнемъ возраст, могъ удостоиться должности статсъ-секретаря. Теперь, однако, должность эту занимаетъ молодой человкъ, всего лишь лтъ тридцати, не боле.
‘…Я заходилъ вчера къ статсъ-секретарю развдать, что за муха укусила его въ прошлое воскресенье и при этомъ случа сказалъ ему надлежащее поученіе. Увдомивъ, что замтилъ дурное расположеніе его духа, я объявилъ, что не ожидаю объясненія причинъ таковаго, но буду очень доволенъ, если въ этомъ душевномъ настроеніи послдуетъ желаемое улучшеніе. Вмст съ тмъ, я предупредилъ его никогда не обнаруживать въ обращеніи со мною холодности, такъ какъ я не допущу, чтобы со мной поступали, какъ съ мальчишкой. Мн пришлось достаточно уже натерпться такого обращенія (со стороны сэра Уильяма)’.
‘…Ныншній статсъ-секретарь держится со мною также дружески, какъ если бы онъ былъ до сихъ поръ просто на просто мистеромъ Аддисономъ. Это заставляетъ меня зачастую вспоминать, какъ тщеславился сэръ Уильямъ Тэмпль своею статсъ-секретарскою должностью’.
‘…У лорда казначея былъ страшный припадокъ ревматизма, но теперь онъ совершенно оправился. Я игралъ въ прошлый вечеръ съ нимъ и его семьей въ рулетку. Передъ началомъ игры онъ снабдили каждаго изъ насъ двнадцатью пенсами на разживу. Это напомнило мн про сэра Уильяма Тэмпля’.
‘…Кажется, что Джекъ Тэмпль (племянникъ сэра Уильяма) съ женой прохали мимо меня въ карет, но я не обратилъ на нихъ вниманія. Душевно радуюсь, что окончательно отдлался отъ этой семьи’ (Изъ писемъ къ Стелл за сентябрь 1710 года).}.
Двадцать лтъ спустя епископъ Кеннетъ разсказываетъ про того же самаго бывшаго домашняго секретаря: ‘Д-ръ Свифтъ, при вход своемъ въ ресторанъ, удостоился перваго поклона отъ всхъ, кром меня. Во дворц, выйдя передъ молебствіемъ въ пріемную, я нашелъ, что д-ръ Свифтъ играетъ тамъ самую видную роль, въ качеств собесдника и дльца. Онъ просилъ графа Аррани переговорить съ своимъ братомъ, герцогомъ Ормондскимъ, о мста для одного священника и общалъ мистеру Торольду выхлопотать ему черезъ лорда-казначея ежегодное содержаніе въ 200 фунтовъ стерлинговъ, какъ представителю англиканской церкви въ Роттердам. Задержавъ Ф. Гвина, шедшаго съ краснымъ мшкомъ къ королев, онъ громко ему объявилъ, что долженъ кое о чемъ съ нимъ переговорить по порученію лорда казначея. Вынувъ золотые свои часы и сообщивъ, что именно они показываютъ, онъ жаловался, что часы эти страшно отстаютъ. Услышавшій это замчаніе джентльменъ объявилъ, что самъ почтенный докторъ слишкомъ уже ‘проворенъ’ (Swift по-англійски значитъ скоръ).— ‘Я тутъ не причемъ’,— возразилъ докторъ.— ‘Не моя въ томъ вина, если здсь при Двор пожаловали мн часы, которые ни за что не хотятъ идти правильно!’ Затмъ онъ сообщилъ одному молодому вельмож, что лучшій изъ ныншнихъ англійскихъ поэтовъ (мистеръ Попе (папистъ), начавшій уже переводить Гомера на англійскій языкъ, и предложилъ всмъ присутствовавшимъ подписаться на этотъ переводъ. ‘Попе не станетъ его печатать прежде, чмъ я соберу для него, по крайней мр, хотя тысячу гиней’. Лордъ-казначей, возвращаясь изъ кабинета королевы, прошелъ черезъ пріемную и далъ д-ру Свифту знакъ слдовать за нимъ. Оба они ушли какъ разъ передъ молебствіемъ’. Въ замчаніи епископа объ уход Свифта ‘какъ-разъ передъ молебствіемъ’ скрывается малая толика ехидства {Д-ръ Джонсонъ въ свою очередь говоритъ: ‘Надо сознаться, что Свифтъ въ теченіе нкотораго времени предписывалъ англійскому народу политическія его убжденія’.
Въ бесд о политическихъ брошюрахъ Свифта Джонсонъ сказалъ какъ-то разъ крылатое словцо, одно изъ остроумнйшихъ въ своемъ род. Кто-то хвалилъ при немъ памфлетъ декана, озаглавленный ‘Поведеніе союзниковъ’.— ‘Помилуйте’,— возразилъ Джонсонъ,— ‘ему было вовсе не трудно написать такую штуку, какъ ‘Поведеніе союзниковъ’. Особеннаго искусства для этого не требовалось… Это могъ написать самъ Томъ Дэвисъ (весьма второстепенный писатель, а также діаволъ)’. (Босвель, Жизнь Джонсона).}.
Этотъ портретъ великаго декана кажется схожимъ съ оригиналомъ. При всей рзкости очертаній онъ въ общей сложности не производитъ непріятнаго впечатлнія. Въ разгаръ своихъ интригъ и личныхъ тріумфовъ Свифтъ длалъ много добра людямъ, заслуживавшимъ сочувствія и поддержки. Въ его собственномъ дневник и во множеств анекдотовъ, сохранившихся до настоящаго времени, разсказывается про его грубое обращеніе и добросердечные поступки. Рука его всегда протягивалась, чтобы помочь честному человку. Осторожный въ расходованіи денегъ, онъ, въ случа надобности, умлъ быть щедрымъ. Не знаю, хотли-ли бы вы, однако, попавъ въ нужду, встртить такого благодтеля? Я лично предпочелъ бы получить отъ Гольдсмита картофелину и ласковое слово, чмъ быть обязаннымъ декану за сытный обдъ и золотую гинею {Встрчаясь съ кмъ-нибудь въ первый разъ въ обществ, деканъ обыкновенно старался составить себ понятіе объ ум и характер этого человка, обращаясь къ нему съ неожиданнымъ вопросомъ, который зачастую можно было принять За дерзость, или же за грубую выходку. Если отвтъ получался удовлетворительный и обнаруживавшій хорошее расположеніе духа, Свифтъ заглаживалъ грубую свою выходку вжливымъ обращеніемъ. Напротивъ того, при малйшемъ признак неудовольствія, вызваннаго оскорбленной гордостью, тщеславіемъ, или же самомнніемъ, онъ прекращалъ всякія сношенія съ незнакомцемъ. По этому поводу г-жа Пилькингтонъ разсказываетъ слдующій анекдотъ: ‘Посл ужина деканъ, переливъ вино изъ бутылки въ графинъ, вылилъ остатокъ въ стаканъ и, видя, что вино мутное, предложилъ этотъ стаканъ мистеру Пилькингтону (моему мужу). ‘Я всегда приглашаю какого-нибудь небогатаго попа пить за меня плохое вино’,— сказалъ онъ. Пилькингтонъ, принявъ это за шутку, поблагодарилъ Свифта и возразилъ, что не понимаетъ въ вин толка, но съ удовольствіемъ выпьетъ то, что ему даютъ. ‘Въ такомъ случа вы не получите этого стакана, такъ какъ я выпью его самъ! объявилъ деканъ. Вы, чортъ возьми, гораздо умне дрянного викарія, котораго я пригласилъ къ себ на обдъ нсколько дней тому назадъ. Когда я сдлалъ ему тоже самое предложеніе, онъ объявилъ, что не понимаетъ подобнаго обращенія и ушелъ безъ обда. Такимъ образомъ мн удалось сразу сообразить, что это за птица. Я объяснилъ рекомендовавшему его джентльмену, что этотъ викарій просто напросто болванъ и на этомъ съ нимъ покончилъ. (Шериданъ, Жизнь Свифта).}.
Оказывая человку услугу, онъ вмст съ тмъ его оскорблялъ, доводилъ женщинъ до слезъ, дурачилъ своихъ гостей, грубо обращался съ пріятелями-неудачниками и, если можно такъ выразиться, бросалъ свои благодянія въ лицо бднякамъ. Нтъ, деканъ не былъ настоящимъ ирландцемъ! Оказывая кому-нибудь помощь, ирландецъ длаетъ это всегда отъ добраго сердца и сопровождаетъ добрымъ словомъ.
Разсказываютъ, ставя это какъ будто въ заслугу Свифту, что деканъ собора св. Патрика каждое утро молился со всми своими домочадцами, причемъ это длалось у него всегда въ такой тайн, что люди, гостившіе въ дом, даже и не подозрвали ничего подобнаго. Во всякомъ случа особ духовнаго сапа не было ни малйшей надобности тайно собирать своихъ домочадцевъ на молитву, какъ если бы имъ угрожало преслдованіе со стороны язычниковъ. Мн кажется также, что общественное мнніе, подозрвавшее Свифта въ атеизм, было не далеко отъ истины и что епископы, совтовавшіе королев Анн не назначать автора ‘Сказки о бочк’ на епископскую каедру, поступили благоразумно и добросовстно. Человкъ, написавшій эту дикую ‘Сказку’, долженъ былъ заране знать, къ какимъ логическимъ заключеніямъ необходимо приводятъ выставленныя тамъ положенія. Пріятель Попе и Болингброка, выбравшій ихъ себ друзьями и повренными, безъ сомннія, слышалъ многое такое, о чемъ не принято говорить высокопоставленнымъ сановникамъ англиканской церкви. Роспивая портвейнъ у Попе и бургундское у лорда Сентъ-Джона, онъ, разумется, и самъ участвовалъ въ такихъ не подобающихъ его сану разговорахъ.
Отличнйшее понятіе объ искренности религіозныхъ возрній Свифта даетъ его совтъ Джону Гею поступить въ духовное званіе и добиваться епископской каедры. Гей, авторъ. Продлокъ нищаго разнузданнйшій изъ тогдашнихъ лондонскихъ кутилъ и остроумцевъ,— получилъ отъ Іонаана Свифта совтъ облечься въ рясу ради достиженія мірскихъ выгодъ совершенно также, какъ передъ тмъ Свифтъ совтовалъ тому же Гею обходиться бережливе съ деньгами и отдать свой капиталъ въ тысячу фунтовъ стерлинговъ на приращеніе процентами {Письмо архіепископа кешльскаго:

‘Кешль, 31 мая 1735 года.

Милостивйшій государь!
‘Мн до такой степени не везло за послднее время во всхъ распряхъ, что я ршился не вступать боле въ таковыя, особенно же въ тхъ случаяхъ, когда могу заране разсчитывать на пораженіеИмя основательную надежду на то, что прошлое не будетъ мн поставлено въ укоръ, сознаюсь, что я всячески пытался отстаивать безнадежное дло. Мои друзья совершенно нравы, говоря, что я бездйствую, но позволю себ замтить, что мое бездйствіе обусловливалось до сихъ поръ скоре замшательствомъ, вызваннымъ тысячью несчастныхъ и непредвиднныхъ обстоятельствъ, чмъ просто напросто лнью. Теперь у меня на рукахъ остался всего лишь одинъ хлопотливый процессъ, но я надюсь освободиться и отъ него съ помощью имющагося здсь хорошаго адвоката и тогда общаю сдлаться образцовымъ ирландскимъ епископомъ. Сэръ Джемсъ Уоръ составилъ весьма полезный сборникъ достопамятныхъ дяній моихъ предшественниковъ. Онъ сообщаетъ про каждаго изъ нихъ, въ какомъ именно англійскомъ или ирландскомъ пригород родился этотъ святитель, въ какомъ году былъ онъ рукоположенъ въ епископы и въ какомъ притвор соборной церкви похороненъ: въ сверномъ или южномъ (если только тло его не перевезено на родину для погребенія въ фамильномъ склеп). Отсюда я заключаю, что обязанности хорошаго епископа состоятъ въ томъ, чтобы сть, пить, спать, жирть, богатть и… сойти въ могилу. Этому похвальному примру я разсчитываю слдовать въ теченіе всей остальной моей жизни. Между нами будь сказано, я встртилъ за послднія четыре или пять лтъ среди моихъ ближнихъ такую массу измны, низости и неблагодарности, что наврядъ-ли могу считать обязательнымъ для кого бы ни было благодтельствовать столь развращенному поколнію.
‘То, что вы сообщили мн о состояніи вашего здоровья, искренно меня огорчаетъ. Безъ сомннія, поздка на югъ оказалась бы наилучшимъ цлебнымъ средствомъ и заставила бы васъ опять пополнть. Я положительно не могу пріискать въ данномъ случа боле подходящаго для васъ маршрута, какъ изъ Дублина сюда. Нкоторое затрудненіе могъ бы составить лишь послдній этапъ, такъ какъ до Килькенни вы найдете на каждыхъ 18—25 верстахъ шлагбаумъ и хорошую гостинницу. Зато отъ Килькенни ко мн считается верстъ 35 по скверной дорог, на которой нтъ ни одного постоялаго двора. Для васъ, впрочемъ, можно въ данномъ случа помочь горю. Какъ разъ на половин дороги, у подошвы высокаго холма, живетъ въ хорошенькомъ домик, крытомъ соломой, сельскій священникъ, далеко не изъ бдныхъ. Жена его пользуется репутаціей милйшей дамочки въ свт и, во всякомъ случа, прекраснйшей хозяйки. Ни у кого въ околодк не найдется лучшаго эля и боле жирныхъ цыплятъ. Кром того, у священника имется особый свой погребъ, ключи отъ котораго онъ держитъ всегда при себ. Тамъ у него постоянно хранится добрая бочка лучшаго вина, какое только онъ могъ раздобыть, тщательно разлитая по бутылкамъ. Онъ уметъ выдерживать вино лучше всякаго спеціалиста-виноторговца. Я разсчитываю пріхать туда за вами въ карет. Если вы окажетесь очень утомленнымъ, мы тамъ переночуемъ, а если нтъ, то посл обда часа въ четыре тронемся въ путь и къ девяти часамъ будемъ уже въ Кешл. Упомянутый священникъ покажетъ намъ дорогу цликомъ и проселками, но которой можно миновать несомннно очень скверныя каменистыя и ухабистыя мста обыкновеннаго прозжаго пути. Надюсь, вы будете такъ добры увдомить меня за день или за два до вашего отъзда, когда именно прибудете въ Килькенни, чтобы я могъ приготовить для васъ все необходимое. Если вы попросите Копе хать съ вами, онъ можетъ быть согласится, для меня же лично, я знаю, онъ ничего не сдлаетъ. Засимъ, разсчитывая на ваше положительное общаніе, я не могу васъ боле уговаривать и остаюсь По истин врнйшимъ и покорнйшимъ вашимъ слугою,

Тео Кешль’.}.

Королева, епископы и общественное мнніе были совершенно правы въ своемъ недовріи къ религіозности такого человка.
Религіозныя воззрнія Свифта и другихъ англійскихъ юмористовъ прошлаго столтія интересуютъ меня лишь по стольку, по скольку они отражаются въ ихъ литературной дятельности и въ особенностяхъ ихъ сатиры. Нераскаяннйнне гршники изъ числа смертныхъ, принадлежащихъ къ означенной категоріи, а именно Гарри Фильдингъ и Дикъ Стиль, наиболе громко и, сколько можно судить, съ наиболе искреннимъ благоговніемъ провозглашали свое исповданіе вры. Они обработывали, какъ говорится, на вс корки свободныхъ мыслителей и побивали камнями атеистовъ, пользуясь для этого всякимъ удоби неудобнымъ случаемъ,— длая отступленія, чтобы прокричать о собственномъ своемъ правовріи и нападать на исповданіе ближнихъ. Если они гршили и спотыкались на жизненномъ пути, впадая сплошь и рядомъ въ долги, пьянство и тому подобныя художества, то съ другой стороны охотно становились на колни и звучнымъ самымъ что ни на есть правоврнымъ тономъ восклицали: ‘Peccavi!’ Да, оба эти бдняги: Гарри Фильдингъ и Дикъ Стиль, были надежными и врными сынами англиканской церкви. Они ненавидли католицизмъ, атеизмъ, деревянныя сандаліи и всяческое язычество, а вмст съ тмъ усердно пили за процвтаніе англиканской церкви и поддерживающаго ее правительства.
Что же сказать о Свифт? Его умъ прошелъ иную школу и обладалъ совершено иною мощью логическаго мышленія. Онъ воспитывался не на гауптвахт среди пьяныхъ солдатъ и выучился разсуждать не въ ковентгарденскомъ кабачк. Онъ былъ въ состояніи провести логическое построеніе совершенно строго отъ начала и до конца. Онъ усматривалъ съ роковою ясностью вс дальнйшія слдствія любого философскаго положенія. Когда Іонаанъ, состарвшись, просматривалъ свою Сказку о бочк и говорилъ: ‘Какимъ, подумаешь, Господи, я былъ тогда геніальнымъ человкомъ!’ надо полагать, что онъ восхищался не столько своимъ геніемъ, сколько послдствіями, къ которымъ привелъ его этотъ геній,— грандіозный, величественный геній, ослпительно блестящій и могущественный, дозволявшій познать, выяснить и уловить всякую фальшь,— вцпиться когтями ей въ самое сердце,— проникнуть въ скрытыя пружины человческой дятельности и выволочить на свтъ Божій мрачную изнанку людскихъ мыслей. Это былъ несомннно страшный геній,— злой духъ!
Нельзя не пожалть, что человкъ, охваченный такимъ геніемъ, воспитавшійся книгами изъ библіотеки эпикурейца Тэмпля и состоявшій въ дружб съ такими людьми, какъ Попе и лордъ Сентъ-Джонъ, произнесъ роковые обты, побуждавшіе его къ пожизненному лицемрію передъ Всевышнимъ, Которому онъ поклонялся съ такимъ искреннимъ смиреніемъ и глубоко прочувствованнымъ почтеніемъ. Свифтъ по природ своей былъ человкомъ набожнымъ, способнымъ испытывать чувство благоговнія. Дйствительно, онъ могъ любить и молиться. Сквозь бури и грозы бшеной его души ясно сіяли въ голубой лазури звзды любви и вры, хотя ихъ зачастую скрывали отъ взоровъ мрачныя тучи, гонимыя ураганами его жизни.
Я убжденъ, что Свифтъ жестоко страдалъ отъ сознанія собственнаго своего скептицизма и что ему стоило большого труда смирить свою гордыню настолько, чтобы выставить на показъ свое отступничество {‘Мистеръ Свифтъ жилъ нкоторое время у него (сэра Уильяма Тэмпля), но, чувствуя стремленіе къ самостоятельности, былъ расположенъ поступить въ духовное званіе. При всей ограниченности своего состоянія, онъ тмъ не мене смущался мыслью сдлать такой шагъ единственно лишь съ цлью обезпечить себ кусокъ хлба’. (Анекдоты изъ семейной жизни Свифта).}.
Оставшееся въ его бумагахъ сочиненіе, озаглавленное: ‘Мысли о религіи’, представляетъ собою въ сущности рядъ извиненій тому, что его авторъ не исповдывалъ совершенно открыто неврія. Свифтъ говоритъ о своихъ проповдяхъ, что он были въ сущности памфлетами и содержали въ себ такъ мало отличительно христіанскаго, что ихъ можно было бы читать съ крыльца еврейской синагоги,— эстрады мусульманской мечети, или пожалуй, даже съ каедры отдльнаго кабинета въ какомъ-нибудь ресторан. Въ его ‘Мысляхъ о религіи’ нтъ, или почти нтъ ничего подобнаго лицемрію и ханжеству. Онъ обладалъ слишкомъ могучимъ умомъ и слишкомъ грандіознымъ сердцемъ, для того чтобы допустить себя до такой мелочности. Онъ добросовстно признаетъ свои проповди плохими. При всемъ томъ чувствуется, что ряса, которую онъ на себя надлъ, его отравляетъ. Можно положительно сказать, что Свифта удушило пастырское его облаченіе. Онъ испытывалъ въ этомъ облаченіи мученія несчастливца, одержимаго злымъ духомъ. Подобно Абуд въ сказк изъ ‘Тысячи и одной ночи’, онъ постоянно ждалъ посщенія фуріи, зная, что непремнно наступитъ ночь, и что вмст съ ней явится безпощадная его мучительница. Боже Праведный, что это была за ночь! Какіе страшные припадки бшенства выносилъ этотъ гигантъ въ своемъ одиночеств! Какъ долго тянулась его агонія и какой злющій коршунъ терзалъ его сердце! {Лицо д-ра Свифта носило отъ природы строгое выраженіе, которое рдко смягчалось даже улыбкою и рдко прояснялось даже при самомъ добродушномъ и веселомъ настроеніи его духа. За то трудно представить себ что-либо ужасне и сурове этого лица, когда оно искажалось злобой и бшенствомъ. (Оррери).} Страшно подумать объ ужасающихъ страданіяхъ этого великаго человка. Вся жизнь его складывалась такъ, что онъ постоянно чувствовалъ себя одинокимъ. Впрочемъ, въ такомъ же положеніи оказывались Гете и, по всмъ вроятіямъ, Шекспиръ. Гигантамъ мысли нельзя жить вмст съ простыми смертными. Царственныя особы не могутъ имть близкихъ друзей и пріятелей. Свифтъ во всему этому томился въ своемъ одиночеств страшными муками,— тмъ боле страшными,— что онъ ихъ заслуживалъ. Это были неслыханно тяжкія муки, для выраженія которыхъ не найдется словъ въ человческомъ язык.
Бшеное негодованіе, о которомъ самъ Свифтъ говорилъ, что оно разрывало ему сердце,— то самое негодованіе, которое онъ осмлился начертать на своемъ надгробномъ камн, какъ если бы прахъ, лежащій подъ этимъ камнемъ въ ожиданіи Страшнаго Суда, имлъ право негодовать, вырывается наружу почти на каждой страниц многочисленныхъ его произведеній,— неустано терзаетъ и мучитъ несчастнаго ихъ автора. Ожесточенный изгнанникъ осыпаетъ свирпыми, злобными проклятіями людей, стоящихъ у кормила правленія, откуда его самого оттснили,— и все вообще населеніе Англіи, гд для него закрылась возможность блестящей карьеры. Можно-ли, спрашивается, признавать знаменитыя его ‘Письма суконщика’ патріотическимъ произведеніемъ? Они являются образцами убійственной, безпощадной сатиры и, съ точки зрнія формальной логики, выдержаны очень недурно, по основныя ихъ положенія столь же чудовищны и баснословны, какъ, напримръ, островъ лилипутовъ. Свифтъ выходитъ, изъ себя не потому, чтобы зло было такъ уже особенно черно, но его приводитъ въ бшенство самый видъ врага, и онъ нападаетъ на этого врага съ изумительной энергіей и безпощаднйшей свирпостью. Его можно уподобить Сампсону съ ослиной челюстью въ рук, устремляющемуся на филистимлянъ и истребляющему ихъ тысячами. Въ такихъ подвигахъ дло, во имя котораго они совершаются, отступаетъ какъ-бы на задній планъ. Все вниманіе привлекаютъ на себя: изумительная мощь, грандіозный гнвъ и свирпое бшенство героя. Какъ это нердко бываетъ съ умопомшанными, нкоторые предметы обладаютъ способностью раздражать Свифта и вызывать у него припадки бшенства. Къ числу такихъ предметовъ принадлежитъ, между прочимъ и бракъ. Свифтъ свирпствуетъ на многихъ сотняхъ страницъ своихъ произведеній противъ брака,— свирпствуетъ противъ дтей. Небогатый священникъ, обремененный большою семьей, служитъ благодарнымъ объектомъ для его сатиры и кажется ему еще презрительне, чмъ капелланъ какого-нибудь лорда. Мысль о злополучномъ отц, обремененномъ семьею, неизмнно вызываетъ у него дкія насмшки и ожесточенную брань. Разв могли бы Дикъ Стиль, Гольдсмитъ, или же Фильдинга, въ минуту самаго беззавтнаго увлеченія сатирической жилкой, написать что-нибудь врод сдланнаго деканомъ ‘Скромнаго предложенія’ кушать дтей. Вс они относятся къ дтскому возрасту съ сочувствіемъ и нжностью,— любятъ дтей, ласкаютъ ихъ и смягчаются при мысли о дтяхъ. Достопочтенный деканъ не испытываетъ такихъ человческихъ слабостей. Онъ входитъ въ дтскую твердой ршительной поступью людода и обнаруживаетъ чисто людодскую веселость. ‘Проживающія теперь въ Лондон мои знакомый, очень свдущій американецъ, уврялъ меня,— говоритъ Свифтъ,— въ своемъ ‘Скромномъ предложеніи’,— что молодой, здоровый, хорошо выкормленный ребенокъ, въ годичномъ возраст, можетъ служить въ высшей степени вкуснымъ, питательнымъ и здоровымъ блюдомъ, если только его надлежаще изготовить въ вид тушеваго, жаренаго, печенаго, или же варенаго мяса. Я нисколько не сомнваюсь, что изъ него можно было бы приготовить отличнйшее рагу’. Исходя изъ этой милой шутки, Свифта по обыкновенію развиваетъ съ величайшей серьезностью вс вытекающія изъ нея логическія послдствія. Онъ переворачиваетъ свой ‘предметъ’ на тысячи различныхъ ладовъ, крошитъ его въ мелкіе кусочки, сервируетъ холоднымъ и горячимъ подъ всевозможными соусами и подливками и находитъ его во всхъ видахъ замчательно вкуснымъ. По его словамъ, человческая ‘самка’ мечетъ, маленькаго съдобнаго дтеныша. Онъ совтуетъ этой самк побольше кормить маленькое животное грудью въ послдній мсяцъ, для того чтобы оно стало увсисте и жирне и такимъ образомъ сдлалось боле пригоднымъ для ‘порядочнаго’ стола! ‘Годовалый ребенокъ,— говоритъ его преподобіе,— можетъ доставить два блюда для званаго обда, а если гостей нтъ, то на обдъ для семьи хватитъ одной задней, или даже передней четверти’ и т. д. и т. д. Почтенный деканъ до того увлекается своею темой, что положительно не можетъ съ нею разстаться. Поэтому онъ совтуетъ помщикамъ кушать за обдомъ, вмсто дичи, ‘отроковъ и отроковицъ въ возраст между двнадцатью и четырнадцатью годами’. Не правда-ли, какой милый юмористъ и какъ великолпно отстаиваетъ онъ дло нравственности? Въ дни юности декана зачастую практиковался хорошо извстный ему пріемъ: Если въ какой-нибудь трактиръ или ресторанъ заходилъ увалень-провинціалъ, то городскіе ловкачи тотчасъ же принимались его ‘поджаривать’. Свифтъ точно также ‘поджариваетъ’ свою тему. Онъ длаетъ это съ любовью и прирожденнымъ талантомъ. Не даромъ говорится въ ‘Гастрономическомъ альманах’ ‘On nait rtisseur’.
Слдуетъ замтить, что Свифтъ доказывалъ безразсудство любить дтей и обзаводиться таковыми не только путемъ сарказма, но также и разными иными способами {‘Лондонъ 10-го апрля 1713 г.
‘Старшій сынокъ лэди Метемъ очень боленъ и, вроятно, не выживетъ. Она осталась въ Кэнсингтон за нимъ ухаживать, что очень непріятно для всхъ насъ. Она до такой степени чадолюбива, что доводитъ меня просто до бшенства. Ей слдовало-бы ни на минуту не покидать королеву и пожертвовать всмъ остальнымъ для важныхъ цлей, съ которыми связаны какъ государственные, такъ и ея собственные, разумные интересы’… (изъ Дневника).}.
Въ путешествіяхъ Гулливера неумстность любви и брака доказывается боле вскими и серьезными доводами. Описывая пресловутое царство лилипутовъ, Свифтъ одобрительно отзывается о существующемъ тамъ обыча отбирать немедленно дтей отъ родителей и воспитывать этихъ дтей на казенный счетъ. У его возлюбленныхъ ‘лошадей’ порядочная конская чета ни подъ какимъ видомъ не позволяетъ себ наплодить боле пары жеребятъ. Дйствительно, великій англійскій сатирикъ считалъ супружескую любовь дломъ неумстнымъ и нежелательнымъ: Онъ подкрплялъ теоретическія свои воззрнія собственнымъ примромъ и, да проститъ ему Господь, сдлалъ себя самъ однимъ изъ несчастнйшихъ людей на Божьемъ свт {‘Мое здоровье нсколько поправилось, но даже и въ т часы, когда я чувствую себя всего лучше. у меня болитъ голова и сердце’. (Дневникъ въ ма 1719 г.).}.
Серьезное логическое развитіе нелпаго положенія, примромъ чего можетъ служить упомянутый уже людодскій проектъ, является у Свифта общимъ методомъ, на которомъ построены вс его юмористическія произведенія. Исходя изъ представленія о стран, населенной людьми въ четверть аршина, или же въ десять сажень вышиною, онъ выводитъ отсюда путемъ строго-логическихъ заключеній тысячу изумительнйшихъ нелпостей. Король бробдиньягскій, обращаясь къ первому министру, почтительно стоящему за нимъ съ блымъ жезломъ, почти одинаковымъ по величин съ гротъ-мачтой англійскаго линейнаго корабля, длаетъ философское замчаніе о тщет человческаго величія, способнаго воплощаться даже въ такомъ ничтожномъ существ, какъ Гулливеръ.
Лицо императора лиллипутовъ ‘дышетъ мужествомъ и энергіей’.
Уже въ самой серьезности этого описанія заключается съ ногъ сшибательный юморъ. ‘У него нижняя губа напоминаетъ своимъ очертаніемъ наслдственный типъ габсбургскаго дома. Орлиный носъ, свтло-оливковый цвтъ лица, воинственная выправка, стройное сложеніе и величественныя манеры дополняютъ изображеніе этого монарха. Онъ на толщину моего ногтя выше всхъ своихъ придворныхъ и уже одинъ этотъ громадный ростъ невольно внушаетъ благоговйное почтеніе тмъ, кто удостоивается лицезрть особу его величества’.
Вс эти и подобныя имъ описанія проникнуты изумительнйшимъ юморомъ. Какою благородной, честной и справедливой является здсь сатира Свифта! Какое совершенство отдлки въ его образахъ! Маколей приводитъ очаровательныя строки поэта, въ которыхъ къ царю пигмеевъ прилагается такая же мра. Мы вс читали у Мильтона про копье величиною въ мачту адмиральскаго корабля, но образы Свифта, безъ сомннія, созданы вполн самостоятельно и безъ всякихъ заимствованій. Описываемый предметъ, если можно такъ выразиться, стоитъ передъ нимъ. Авторъ разсматриваетъ его съ тысячи различныхъ точекъ зрнія. Онъ вполн овладваетъ этимъ предметомъ, который сродняется съ его умомъ настолько, что изумительнйшіе для читателя образы возникаютъ совершенно естественно и какъ-бы въ силу необходимости. Такъ въ замчательномъ повствованіи о томъ, какъ орелъ унесъ ящикъ, въ которомъ сидлъ Гулливеръ, и уронилъ этотъ ящикъ въ море, посл чего Гулливеръ былъ освобожденъ оттуда матросами и приведенъ въ каюту, разсказывается, что онъ просилъ матросовъ принести туда же его ящикъ и поставить этотъ ящикъ на столъ. Между тмъ ящикъ, сдланный бробдиньягскимъ придворнымъ столяромъ, чтобы служить жилищемъ Гулливеру, былъ вчетверо больше всей корабельной каюты. Здсь дйствуетъ особенно подкупающимъ образомъ на читателя правдоподобіе разсказа. Человкъ, вернувшійся изъ бробдиньягскаго царства, дйствительно могъ-бы сдлать подобный промахъ.
Наиболе художественнымъ проявленіемъ юмора, если только можетъ быть рчь о чемъ-либо наиболе художественномъ, въ такомъ мастерскомъ произведеніи, какъ
‘Путешествіе Гулливера’, которое почти сплошь состоитъ изъ драгоцннйшихъ перловъ, представляется мн лично то мсто, гд Гулливеръ, узжая изъ страны съ непроизносимымъ названіемъ, прощается съ своимъ хозяиномъ-жеребцомъ. ‘Я вторично принялся прощаться съ хозяиномъ’,— разсказываетъ Гулливеръ, ‘но когда я хотлъ пасть передъ нимъ ницъ, чтобы поцловать его копыто, онъ сдлалъ мн честь ласково поднести таковое къ моимъ губамъ. Знаю, какъ жестоко меня порицали за то, что я позволилъ себ упомянуть про эту подробность! Люди, не питающіе ко мн полнаго доврія, считаютъ неправдоподобнымъ, чтобы такая знатная особа снизошла до оказанія столь великаго почета существу, занимающему столь низкое общественное положеніе. Я какъ нельзя лучше помню также, въ какой степени способны иные путешественники хвастаться высокими почестями, которыхъ они якобы удостаивались. Еслибъ, однако, неврующіе хулители имли случай обстоятельне ознакомиться съ благороднымъ характеромъ и рыцарской вжливостью Гуигнхимовъ, они, разумется, перемнили бы свое мнніе’ {Быть можетъ, самою грустной сатирой во всемъ этомъ геніальномъ, но ужасающемъ произведеніи, является описаніе забытыхъ смертью людей, помщенное въ путешествіи Гулливера въ Лануту. Въ Лугнаг путешественникъ узналъ о существованіи безсмертныхъ, которыхъ называли тамъ струльдбругами и выразилъ желаніе познакомиться съ людьми, долженствовавшими обладать, безъ сомннія, громаднымъ жизненнымъ опытомъ, соединеннымъ съ бездной премудрости и точныхъ знаній. Собесдникъ Гулливера въ отвть на это описалъ ему струльдбруговъ въ слдующихъ словахъ: ‘Въ большинств случаевъ они ведутъ себя какъ обыкновенные смертные до тхъ поръ, пока не достигнутъ приблизительно тридцатилтняго возраста, но затмъ, начинаютъ грустить и чувствовать себя несчастными. Эта меланхолія развивается у нихъ все сильне, пока они не доживутъ до восьмидесяти лтъ. Свднія эти онъ получилъ отъ самихъ струльдбруговъ, но не могъ проврить ихъ слова личнымъ наблюденіемъ, такъ какъ ‘безсмертные’ эти слишкомъ малочисленны для вывода какихъ-либо общихъ заключеній. Дйствительно, въ Лапут рождается въ продолженіи столтія всего лишь два или три струльдбруга. Достигнувъ восьмидесятилтняго возраста, считающагося тамъ предльнымъ для обыкновенныхъ смертныхъ, струльдбруги оказываются надленными не только всми сумасбродствами и слабостями, свойственными вообще старикамъ, но и многими иными пороками и недостатками, порожденными страшной перспективой вчнаго безсмертія. Они не только упрямы, вздорны, алчны, тщеславны, болтливы, пессимистичны, но вмст съ тмъ неспособны къ дружб и къ какимъ-либо чувствамъ привязанности. Родственная любовь никогда не распространяется у нихъ дале родныхъ внуковъ. Преобладающими ихъ страстями являются зависть и безсильныя похоти. Въ особенности завидуютъ они порокамъ молодыхъ людей и смерти стариковъ. Дло въ томъ, что, разсуждая объ означенныхъ порокахъ, они чувствуютъ, что у нихъ самихъ отнята всякая возможность испытывать связанныя съ этими пороками удовольствія. Видъ похоронъ, въ свою очередь, вызываетъ у нихъ приступъ отчаянія при мысли, что умершему удалось прибыть къ мсту успокоенія, являющемуся для нихъ недостижимымъ. У нихъ сохраняется воспоминаніе лишь о томъ, что они узнали и наблюдали въ молодости и въ среднемъ возраст, но эти воспоминанія оказываются весьма неясными и ненадежными. Если надо удостовриться въ истин какого либо факта, то гораздо надежне будетъ обратиться къ сохранившимся въ народ преданіямъ, чмъ къ воспоминаніямъ струльдбруговъ, бывшихъ его очевидцами. Наимене несчастными изъ нихъ оказываются впадающіе въ слабоуміе и совершенно утрачивающіе память. Такимъ ‘безсмертнымъ’ помогаютъ охотне и относятся къ нимъ съ большимъ состраданіемъ, такъ какъ у нихъ не замчается многихъ пороковъ и слабостей, обнаруживающихся у ихъ сверстниковъ, которые сохранили еще тнь разсудка и памяти.
Бракъ между двумя струльдбругами расторгается по существующимъ закопанъ, какъ только младшему изъ нихъ исполнится восемьдесятъ лтъ. Законъ считаетъ, что человкъ, безвинно приговоренный къ вчному существованію въ здшнемъ земномъ мір, иметъ полное право быть по крайней мр освобожденнымъ отъ безсмертной жены, которая только удваивала бы гнетущее его тяжкое бремя жизни.
По достиженіи струльдбругами восьмидесятилтняго возраста ихъ считаютъ юридически какъ бы умершими. Ихъ имущество немедленно переходитъ къ наслдникамъ, которые выплачиваютъ имъ на содержаніе лишь небольшую пенсію. Неимущіе струльдбруги содержатся на общественный счетъ. Струльдбруги старше восьмидесятилтняго возраста считаются неправоспособными. Они не могутъ занимать никакой общественной или частной должности, съ которой сопряжено довріе или уваженіе, не могутъ покупать, или же арендовать недвижимыя имущества, являться свидтелями въ гражданскихъ и уголовныхъ процессахъ, а также въ пограничныхъ спорахъ.
Въ девяностолтнемъ возраст у нихъ выпадаютъ зубы и волосы. Они утрачиваютъ къ тому времени также и чувство вкуса, а потому безъ всякаго аппетита дятъ и пьютъ все, что попадетъ подъ руку. Болзни, которымъ они были передъ тмъ подвержены, остаются въ стаціонарномъ состояніи, не усиливаясь и не ослабвая. Въ разговор они забываютъ названіе вещей, а также имена лицъ, въ томъ числ также ближайшихъ своихъ друзей и родственниковъ. По этой же причин состарвшіеся струльдбруги не могутъ развлекать себя чтеніемъ. Они не въ состояніи запомнить цлую прочитанную ими фразу и, вслдствіе этой забывчивости, лишены единственнаго развлеченія, къ которому были бы въ противномъ случа еще способны.
Мстный языкъ постоянно измняется, потому струльдбруги одного возраста не понимаютъ того, что говорить ихъ товарищи по несчастію, которые лтъ на сто моложе или старше. Точно также, проживъ лта двсти, они оказываются не въ состояніи поддерживать разговора съ обыкновенными смертными. Они поставлены на собственной своей родин какъ бы въ положеніе чужеземцевъ. Таковы были, сколько я могу теперь упомнить, свднія, полученныя мною о струльдбругахъ. Впослдствіи мн удалось самому видть пятерыхъ или шестерыхъ безсмертныхъ, младшему изъ которыхъ было не боле двухсотъ лта. Ихъ неоднократно приводили ко мн мои пріятели. Струльдбругамъ разсказывали, что я великій путешественникъ, объздившій весь свтъ, по они не обнаруживали ни малйшаго любопытства и никогда не обращались ко мн съ разспросами, а только выражали желаніе получить отъ меня ‘слумскудаскъ’, т. е. что-нибудь на память. Это косвенный способъ просить подаяніе. Слдуетъ замтить, что нищенствовать имъ строго воспрещено, такъ какъ они содержатся на общественный счетъ, получая, впрочемъ, весьма скудную пенсію.
Струльдбруги являются предметомъ общей ненависти и презрнія. Рожденіе струльдбруга считается дурнымъ, предзнаменованіемъ и вносится каждый разъ самымъ обстоятельнымъ образомъ въ метрическія книги. По этимъ книгамъ можно было бы съ точностью опредлить возрастъ каждаго изъ нихъ, но, къ сожалнію, он сохранились лишь за послднюю тысячу лтъ. Передъ тмъ метрическихъ книгъ, вроятно не вели, или же он истреблены временемъ, или, наконецъ, утратились вслдствіе какихъ-либо случайностей. Всего удобне, однако, опредлить возрастъ струльдбруга, освдомившись у него, какихъ, именно царей или же именитыхъ, общественныхъ дятелей онъ помнитъ, и справившись, затмъ, въ лтописяхъ исторіи. Послдній изъ этихъ царей несомннно долженъ былъ вступитъ на престолъ раньше, чмъ струльдбругу исполнилось восемьдесятъ лтъ.
Вншность струльдбруговъ производитъ на непривычнаго къ такимъ зрлищамъ человка самое подавляющее впечатлніе. Женщины кажутся еще страшне мужчинъ. Обычное обезображеніе, вызванное крайней преклонностью лта, усложняется у нихъ еще какимъ-то особымъ, до чрезвычайности противнымъ, оттнкомъ дряхлости, который нельзя выразить никакими словами. Степень проявленія этого оттнка состоитъ въ нкоторой зависимости отъ возраста, такъ что въ групп изъ полдюжины струльдбруговъ женскаго пола я самъ могъ безошибочно опредлить наиболе старйшую годами, хотя разница въ возраст между ними не превышала ста или много двухсотъ лтъ. (‘Путешествія Гулливера’).}.
Все здсь дышетъ величайшимъ правдоподобіемъ. Изумленіе самого разсказчика,— полная серьезность тона, которымъ онъ сообщаетъ самыя обстоятельныя подробности,— сознаніе недоврія, съ которымъ могли бы отнестись къ его разсказу о томъ, что онъ удостоился столь необычайныхъ почестей,— почтительный восторгъ, съ которымъ онъ принимаетъ эти почести,— все это дышетъ величайшей искренностью. Все это до безразсудности нелпо, но вмст съ тмъ совершенно логично. Это — истина шиворотъ на выворотъ.
Что касается до построенія самой фабулы и юмора, которымъ проникнуто повствованіе, то они, безъ сомннія, восхищали, восхищаютъ и будутъ восхищать всхъ читателей, что же касается до нравоученія, содержащагося въ этой басн, то я считаю его ужасающимъ, постыднымъ, трусливымъ и богохульнымъ. При всей колоссальности такого гиганта мысли, какъ Свифтъ, я все-таки предложилъ бы почтеннйшей публик ошикать его за послднюю часть ‘Путешествій Гулливера’. Нкоторымъ изъ васъ, господа, быть можетъ, не доводилось ее прочесть. Въ такомъ случа я могу только повторить лаконическій совтъ Понча особамъ, собирающимся вступить въ бракъ: ‘Воздержитесь!’. При первой же встрч Гулливера съ ягу, эти нагія, звроподобныя созданія взлзаютъ на деревья и принимаются бомбардировать его оттуда такою гадостью, что онъ, по собственнымъ словамъ, чуть не задохся отъ мерзости, падавшей вокругъ него цлыми кучами. Читатель четвертой части ‘Путешествій Гулливера’ оказывается приблизительно въ такомъ же положеніи, въ какомъ былъ тогда самъ Гулливеръ. Она написана на язык лгу. Это какіе-то чудовищные, нечленораздльные крики, перемшанные со скрежетомъ зубовнымъ и бшеными проклятіями противъ всего человчества,— осмивающіе всякое цломудріе, приличіе и стыдъ. Это нчто грязное въ словахъ и мысляхъ,— бшеное,— злое и, простите за выраженіе,— похабное.
Страшно подумать, что самому Свифту было извстно, къ чему именно клонилось его исповданіе вры. Онъ видлъ заране роковыя скалы, къ которымъ его неудержимо несло логическое мышленіе. Послдняя часть Гулливера является только слдствіемъ всего предшествовавшаго. Убжденіе въ недостойности рода человческаго, въ его мелочности, жестокосердіи, гордости, слабоуміи, повальномъ тщеславіи, дурацкой притязательности, мнимомъ величіи, напыщенной глупости и скук, низменныхъ цляхъ и подлыхъ успхахъ, сложилось у Свифта задолго уже передъ тмъ и неотступно его преслдовало. Въ ушахъ Іонаана звучали проклятія всему міру, богохульные возгласы и крики мерзостнаго бшенства, когда онъ началъ писать свою ужасающую аллегорію. Очевидно, ее надо понимать слдующимъ образомъ: ‘Человкъ является въ корень испорченнымъ, злымъ, негоднымъ и безсмысленными, существомъ. Страсти его до такой степени чудовищны, а способности, которыми онъ гордится, такъ низменны, что онъ заслуживаетъ быть въ рабств у четвероногихъ скотовъ и что невжество лучше хваленаго его разума’. Прочитавъ эту аллегорію, невольно задаешь себ вопросъ: ‘Что именно такое страшное учинилъ самъ ея авторъ? Какимъ тайнымъ угрызеніемъ совсти терзается его сердце? Что вызвало у него горячечное состояніе, ври которомъ весь міръ кажется залитымъ кровью?’ Каждый изъ насъ смотритъ на міръ собственными своими глазами и строитъ свое міровоззрніе, такъ сказать, изъ собственнаго своего нутра. Наболвшее сердце не въ силахъ радоваться солнечному сіянію, эгоистъ скептически относится къ дружб, точно также, какъ человкъ, не имющій слуха, не интересуется музыкой. Какимъ же ужасающимъ должно было оказываться самопознаніе, глядвшее такъ мрачно на человчество проницательными, ясными очами Свифта?
У Скотта записанъ интересный разсказъ Делани, прервавшаго бесду архіепископа Кинга съ Свифтомъ. Бесда эта была такова, что архіепископъ заливался посл нея слезами, а Свифтъ убжалъ въ страшномъ ужас и волненіи, посл чего архіепископъ, обращаясь къ Делани, замтилъ: ‘Вы видли сейчасъ несчастнйшаго человка на земл, но не пытайтесь никогда узнать о причин, сдлавшей его такимъ несчастливцемъ’.
И такъ Свифтъ былъ несчастнйшимъ человкомъ на земл. ‘Miserrimus’! Неправда-ли, какой это подходящій къ нему эпитетъ? А между тмъ величайшіе остроумцы Англіи были у его ногъ,— вся Ирландія восторженно его привтствовала,— молилась на него, какъ на своего освободителя и спасителя, видла въ немъ величайшаго патріота и гражданина. Знаменитйшіе тогда государственные дятели и поэты рукоплескали тогда декану-Суконщику, Бикерстофу-Гулливеру, и оказывали ему царственныя почести, но въ то же самое время въ письм къ Болингброку изъ Ирландіи самъ онъ говоритъ: ‘Чувствую, что мн пора покончить съ этимъ міромъ. Я такъ бы и сдлалъ, если бы могъ попасть въ боле приличное мсто, прежде чмъ буду отозванъ въ лучшій міръ, и если бы мн не приходилось издыхать здсь отъ бшенства, какъ издыхаетъ въ своей нор отравленная крыса’.
Мы упоминали уже о мужчинахъ и объ отношеніяхъ къ нимъ Свифта, не слдуетъ забывать, что въ числ особъ женскаго пола имлись такія, которыя были очень близки къ великому декану {Варина отодвинута уже на задній планъ боле блестящими именами Стеллы и Ванессы, но у нея тоже имлось кое что поразсказать про голубые глаза юнаго Іонаана. Біографія Свифта открывается сама собою на мстахъ, отмченныхъ этими поблекшими цвтами. Варина заслуживаетъ во всякомъ случа упоминовенія.
Это была сестра одного изъ университетскихъ товарищей Іонаана, двица Дженъ Уорингъ. Въ 1696 году девятнадцатилтній Свифтъ написалъ къ ней страстное письмо, начинавшееся слдующей фразой: ‘Нетерпніе свидться съ предметомъ любви неизбжно у влюбленнаго’. Отсутствіе произвело, однако, большую перемну въ его чувствахъ. Четыре года спустя онъ говоритъ уже въ совершенно иномъ тон. Онъ обращается къ Варин съ очень курьезнымъ письмомъ, въ которомъ, предлагая жениться на ней, облекаетъ это предложеніе въ такую форму, что оно никакимъ образомъ но могло быть принято.
Распространяясь о собственной своей бдности и т. д. и т. д., онъ добавляетъ: ‘Я могъ бы, пожалуй, чувствовать себя счастливымъ, держа васъ въ своихъ объятіяхъ, помимо всякихъ соображеній о томъ, хороши-ли вы, или нтъ, и какъ велико ваше состояніе. Все, чего я бы требовалъ, это чистоплотности отъ вашей особы и нкоторой солидности отъ состоянія’.
Біографы Свифта не говорятъ о томъ, что сталось впослдствіи съ Вариной. Было бы пріятно знать, что она нашла себ достойнаго мужа и что ея маленькія дти, читая ‘Путешествіе въ страну лилипутовъ’, смялись безъ всякой задней мысли о геніальномъ декан.}.
Каждый читатель, знакомый съ англійской литературой, знаетъ двухъ женщинъ, которыхъ Свифтъ любилъ и сдлалъ несчастными. Кажется, что еслибъ это были собственныя наши родственницы, мы, наврядъ-ли, знали бы ихъ лучше, чмъ теперь. Передъ кмъ не носится образъ Стеллы? Кто не питаетъ къ ней искренней любви?— О, милое, нжное созданіе съ чистымъ и любящимъ сердцемъ! Какая теб выгода изъ того, что теперь, посл того, какъ ты покоилась сто двадцать лтъ въ одной могил съ холоднымъ сердцемъ, заставлявшемъ твое собственное сердечко такъ сильно биться отъ горя и неизмнной любви, что тебя вс теперь любятъ и оплакиваютъ! Наврядъ-ли, я думаю, найдется человкъ, который, при мысли объ этой могил, не положилъ бы на нее внокъ искренняго соболзнованія, съ надписью, выражающей свое искреннее сочувствіе. Милая женщина! Такая прелестная, любящая и, вмст съ тмъ, несчастная! Безчисленное число витязей принимало твою сторону, милліоны сердецъ горевали о теб! Изъ рода въ родъ передаемъ мы разсказы о дивной твоей красот, съ замираніемъ сердца слдимъ за трагедіей твоей жизни, за яспымъ утромъ твоей любви и непорочности, за неизмнною твоей врностью, твоимъ горемъ и святымъ мученичествомъ! Мы наизусть знаемъ сказанія о теб! Ты, вдь, одна изъ святыхъ англійской нашей исторіи!
Любовь и невинность Стеллы производили чарующее впечатлніе. Позволю себ замтить, что, не смотря на дурное обращеніе съ нею Свифта,— на различныя недомолвки и оттяжки, таинственную разлуку и столь же таинственный бракъ,— несмотря на отстрочку ея надеждъ и горе, которое это ей причиняло,— несмотря на Ванессу и весь связанный съ нею эпизодъ любовныхъ похожденій декана, заставившій его увязнутъ въ такихъ трясинахъ любовныхъ и иныхъ недоразумній,— несмотря на приговор большинства женщинъ принимающихъ, сколько я замтилъ, въ большинств случаевъ сторону Ванессы,— несмотря на слезы, которыя пришлось проливать Стелл изъ-за Свифта, и на вс утесы и преграды, созданныя судьбою и его собственнымъ характеромъ, чтобы помшать спокойному теченію чистаго ручейка истинной любви, я думаю, что самою свтлою частью біографіи Свифта,— самою яркою звздою въ мрачной и бурной его жизни является любовь къ Эсири Джонсонъ. Въ силу профессіональной своей обязанности я долженъ былъ перечитать въ свое время множество сантиментальныхъ повстей и разсказовъ. Такимъ образомъ я ознакомился съ ухаживаніемъ на различныхъ языкахъ въ различныя времена и въ различныхъ странахъ, но я не знаю ничего нжне, сердечне, утонченне и трогательне нкоторыхъ коротенькихъ замтокъ въ ‘Дневник’, писанномъ Свифтомь для Стеллы, условными выраженіями, которыя онъ называетъ своимъ собственнымъ нарчіемъ {Шамполліонъ въ области ‘сантимента’ могъ бы найти обильную пищу для своего искусства, еслибъ занялся объясненіемъ символовъ этого нарчія. Обыкновенно Стелла обозначается буквами М. Д., но иногда эти буквы служатъ іероглифомъ ея подруги, г-жи Динглей. Свифта именуется Presto, а также P. D. F. R. Въ Дневник встрчаются такія выраженія: ‘Доброй ночи, М. Д., ‘Теперь уже ночь, М. Д’., ‘крошечка М. Д.’, ‘звзденочекъ’, ‘милая звздочка’, ‘дорогая, злая, безстыдная, хорошенькая моя М. Д.’. По временамъ Свифтъ начинаетъ писать стихами:
Желаю вамъ обимъ весело встртить Новый годъ
За ростбифомъ, паштетами и хорошимъ крпкимъ пивомъ,
Себ лично желалъ бы раздлить съ вами это угощенье,
Хорошо было бы, если бы я могъ оказаться у васъ или вы у меня,
О, моя маленькая милая злючка.}.
Свифтъ зачастую пишетъ Стелл по два раза въ день: утромъ и вечеромъ. Онъ никогда не отсылаетъ изготовленнаго письма, не начавъ въ тотъ же день новаго. Онъ не въ состояніи выпустить изъ своей руки ея любящую миніатюрную ручку. Свифта знаетъ, что Стелла думаетъ о немъ и томится по немъ въ далекомъ Дублин. Онъ вынимаетъ письма ея изъ подъ подушки и бесдуетъ съ ними дружески, отечески, давая имъ ласковые милые эпитеты совершенно также, какъ если бы они представляли собою нжное безхитростное созданіе, которое его такъ любило. ‘Погодите-ка,— пишетъ онъ утромъ 14 декабря 1710 года,— я намренъ, не вставая еще съ постели, отвтить сегодня утромъ на нкоторыя изъ вашихъ писемъ. Нутка, посмотримъ! Пожалуйте-ка сюда, маленькое письмецо!— Я здсь, отвчаетъ оно и освдомляется въ свою очередь: — Что скажете вы сегодня утромъ Стелл интереснаго и свженькаго?.. Будетъ-ли она въ состояніи прочесть ваше маранье, не портя милыхъ своихъ глазокъ?’ — добавляетъ онъ въ заключеніе ласковой задушевной своей болтовни. Эти милые глазки ярко сіяли тогда, глядя на него. Ангелъ-хранитель Свифта былъ еще съ нимъ и ограждалъ его своимъ благословеніемъ. Злому року угодно было, чтобы эти глазки пролили много горькихъ слезъ,— чтобы непорочное нжное сердце Стеллы было безжалостно и смертельно изранено. Да, ее дйствительно постигла несчастная, горькая участь! Но согласилась-ли бы она промнять эту горькую участь на какую-либо иную? Одна дама сказала какъ-то въ моемъ присутствіи, что была бы готова терпть жестокосердіе Свифта ради того только, чтобы имть его любовь! Разбивая сердце Стеллы, онъ вмст съ тмъ ее обожалъ. Посл ея смерти онъ говоритъ о ней: объ ея ум, доброт, граціозности и красот, съ невыразимо-трогательной, наивной, благоговйной любовью. Воспоминаніе объ ея задушевности расплавляетъ ледяную кору, сковывающую его сердце, и доводитъ его до паоса. Его стихъ, обыкновенно холодный, вспыхиваетъ и разгорается пламенемъ поэзіи. Онъ самъ, если можно такъ выразиться, падаетъ на колни передъ ангеломъ, жизнь котораго отравилъ, кается въ своей собственной грховности и молится этому ангелу со слезами любви и угрызенія совсти.
‘Лежа на одр болзни,
День и ночь на немъ терзаясь,
Призывалъ я громкимъ стономъ
Силы Неба, духовъ Ада
Прекратить мои мученья.
Тогда Стелла мн на помощь
Тотчасъ же спшила,
Свое горе подъ веселой
Маскою скрывала.
Ей суждено было самой
Страдать сильнй, чмъ мн,
Но жесточайшій властелинъ,
Не могла бы требовать отъ своего раба
Того, что съ радостью исполняла Стелла,
Побуждаемая чувствами дружбы….
Вокругъ моей постели
Неслышной поступью она ходила,
Надломленный мой духъ стараясь ободрить
Милыми своими рчами и божественнымъ взоромъ.
Берегись, о, лучшій образецъ истинной дружбы!
Ты слишкомъ дорого поплатишься за твои заботы!
Такая нжность, спасая мою жизнь,
Подвергаетъ опасности твою собственную.
Слыхано-ли о такомъ сумасброд,
Который сталъ бы разрушать до основанія дворецъ,
Чтобы воспользоваться его матеріалами
Для починки дряхлаго, обветшавшаго дома?’
На долю Стеллы выпало въ жизни все-таки маленькое торжество. Ради нея была сдлана прелестнйшая крохотная несправедливость, за которую, признаться, я лично считаю долгомъ благодарить судьбу и декана. Ей въ жертву была принесена другая особа,— молодая двушка жившая въ Бюри-Стрит, въ пятомъ подъзд, считая отъ параднаго крыльца д-ра Свифта,— двушка, которая такъ ему льстила и такъ бросалась ему на піею, однимъ словомъ — Ванесса.
Свифтъ не хранилъ у себя писемъ, которыми Стелла отвчала на собственныя его посланія {Приведемъ слдующіе отрывки изъ замтокъ, которыя Свифтъ началъ писать въ день ея смерти 28 января 1727 г., 8 ч.: ‘Она въ дтств, до пятнадцатилтпяго возраста, была хворая, но посл того сдлалась совершенно здорова и считалась одной изъ самыхъ красивыхъ, граціозныхъ и милыхъ молодыхъ двушекъ въ Лондон, хотя ее и находили чуть-чуть полне, чмъ бы слдовало. Волосы ея были черне воронова крыла и вс черты лица безукоризненно прелестны.
…Собственно говоря, она умирала уже въ продолженіе цлыхъ шести мсяцевъ, добавляетъ Свифтъ съ полнйшимъ спокойствіемъ, которое, при данныхъ обстоятельствахъ, производитъ особенно ужасное впечатлніе.
‘Ни одна женщина не была одарена отъ природы боле крупными талантами и не усовершенствовала въ такой степени своихъ дарованій чтеніемъ и бесдой съ умными людьми. Вс, кто имлъ счастье быть съ ней коротко знакомыми, единогласно признавали, что за время послобденнаго или же вечерняго разговора лучшее крылатое словцо исходило изъ ея устъ. Многіе изъ насъ записывали остроты и шуточки, на которыя она была такой мастерицей’.
Образчики, приведенные въ записк декана, озаглавленной ‘Остроты Стеллы’, надо полагать, были выбраны не особенно удачно. Во всякомъ случа ея умъ и находчивость не подлежатъ сомннію.
Одинъ джентльменъ, державшій себя очень глупо и дорзко въ ея присутствіи, подъ конецъ началъ обнаруживать скорбь по поводу утраты недавно умершаго у него ребенка. Сосдъ этого джентльмена, епископъ, замтилъ, что отецъ можетъ утшиться, такъ какъ ребенокъ, безъ сомннія, теперь въ раю. Столла возразила епископу: ‘Этото обстоятельство и огорчаетъ несчастнаго отца, ваше преосвященство. Онъ вполн увренъ, что никогда больше не свидится съ своимъ ребенкомъ’. Когда Стелла была очень больна, докторъ сказалъ ей: ‘Сударыня, вы теперь почти подъ горою, но мы постараемся поднять васъ опять наверхъ’. Она возразила ему: ‘Ахъ, докторъ, признаться, я боюсь задохнуться, прежде чмъ доберусь до вершины’.
Знакомую ей особу духовнаго званія, отличавшуюся нечистоплотностью, но вмст съ тмъ обнаруживавшую притязаніе на остроуміе и находчивость, какъ-то спросили: ‘Отчего у вашего преподобія такія грязныя ногти?’ Вопросъ этотъ привелъ священника въ нкоторое смущеніе, но Стелла сейчасъ же за него отвтила: ‘Что жъ тутъ удивительнаго, если ногти у достопочтеннаго доктора грязные? Онъ часто ими почесывается’.
Аптекарь, принадлежавшій къ сект квакеровъ, прислалъ ей флаконъ лекарства, закупоренный длинною пробкой. Горлышко флакона было съ широкой закраиной и обклеено прямо подъ нею этикетомъ. ‘Ни дать, ни взять, сынокъ моего аптекаря!’ — сказала она. Сходство показалось намъ всмъ до того поразительнымъ, что мы расхохатались’. (Сочиненія Свифта).}.
Свифтъ хранилъ письма Болингброка, Попе, Гарлея и Петерборо, Стелла же въ свою очередь весьма тщательно хранила письма своего Іонаана. На свт, впрочемъ, никогда нельзя ожидать полной взаимности. Мы не можемъ поэтому съ увренностью ничего сказать объ ея стил и о томъ, каковы, именно были письма, которыя деканъ клалъ себ на ночь подъ подушку и вынималъ оттуда утромъ, чтобы перечитать ихъ снова. Самъ онъ, въ четвертомъ письм своего Дневника, разсказываетъ про квартиру въ Бюри-стрит, гд нанимаетъ первый этажъ, столовую и спальню за 8 шиллинговъ въ недлю. Въ шестомъ письм онъ сообщаетъ, что постилъ молодую двицу, только что пріхавшую въ Лондонъ, причемъ не упоминаетъ, однако, фамиліи этой двицы. Въ восьмомъ письм, по поводу разспросовъ Стеллы, онъ съ изумленіемъ спрашиваетъ самъ: ‘Не понимаю, что могутъ значить намеки на особу, которая яко бы живетъ но близости отъ меня и у которой я отъ времени до времени обдаю? Чортъ возьми, сударыня, вы, кажется, знаете лучше чмъ я самъ, съ кмъ именно обдалъ вашъ покорный слуга каждый день съ тхъ поръ, какъ онъ съ вами разстался?’ Ей это, безъ сомннія, извстно, а Свифтъ въ свою очередь даже не догадывается, на что именно она намекаетъ! Нсколькими письмами дальше выясняется, однако, что почтенный деканъ изволилъ обдать съ двицей Вангомрей. Потомъ разсказывается, что онъ заходилъ къ сосдк, что ему нездоровится и онъ предполагаетъ, поэтому, цлую недлю обдать у сосдки. Оказалось, что Стелла была совершенно права въ своихъ предположеніяхъ. Она съ перваго же намека видла, что именно должно было случиться впослдствіи и чуяла въ воздух присутствіе Ванессы {‘Посл утренней прогулки мн обыкновенно становится такъ жарко, и я чувствую себя до того лнивымъ, что засиживаюсь у г-жи Вангомрей, гд, кстати, хранится лучшій мой сюртукъ и великолпнйшій парикъ. Мн такъ не хочется трогаться съ мста, что я частенько остаюсь тамъ даже обдать. Это случилось между прочимъ и сегодня’. (Дневникъ).
Мать Ванессы, г-жа Вангомрей, вдова германскаго купца, имвшаго, при корол Вильгельм, въ Англіи выгодные казенные подряды, жила въ Сентъ-Джемскомъ квартал, въ Бюристрит, въ той самой улиц, гд жили Свифтъ, Стиль, а поздне Муръ и Краббэ.}.
Соперница Стеллы положительно преклонялась передъ деканомъ. Ученица и учитель читали вмст,— пили вмст чай,— вмст молились, учились и вмст спрягали: amo, amas, amavi. Для бдняжки Стеллы кончились нжныя объясненія Свифта на его собственномъ нарчіи. Вдь, по законамъ грамматики и общепринятому порядку въ спряженіяхъ посл amо и amas, непремнно слдуетъ amavi.
Желающіе могутъ прочесть про любовь Кадена и Ванессы {Ванесса была очень тщеславна, Каденъ изображаетъ ее весьма художественно, но подобный портретъ не можетъ имть никакихъ притязаній на точность. Она любила наряжаться и служить предметомъ общаго восхищенія, имла очень романично настроенный умъ, превосходившій, по собственному ея мннію, разсудочныя способности всхъ ея сверстницъ,— обладала очень смлымъ, веселымъ и вмст съ тмъ горделивымъ характеромъ,— была не лишена природныхъ и пріобртенныхъ воспитаніемъ талантовъ, пріятныхъ въ обществ,— но далеко не могла считаться красавицей, или же особенно граціозной двицей… Она чувствовала себя счастливой при мысли, что всюду слыветъ любовницей Свифта, но въ тоже время серьезно помышляла преодолть ненависть декана къ законному браку и выдти за него замужъ. (Лордъ Оррери).}, въ собственной поэм Кадена на эту тему, а также въ пламенныхъ стихахъ и письмахъ самой Ванессы. Она откровенно объявляетъ Кадену, что его обожаетъ, молится на него, восхищается имъ, считаетъ его богоподобнымъ существомъ и проситъ только объ одномъ: о разршеніи лежать у его ногъ. {‘Вы приказываете мн успокоиться и говорите, что охотно будете видться со мной но возможности часто. Правильне было бы съ вашей стороны сказать, что вы будете видться со мной такъ часто, какъ вамъ вздумается, разумется, когда при этомъ вспомните, что я вообще существую на свт. Если вы станете обращаться со мною такимъ же образомъ, какъ теперь, то вамъ недолго придется испытывать изъ за меня какія-либо непріятности. Нельзя описать словами, сколько я выстрадала съ тхъ поръ, какъ видлась съ вами въ послдній разъ. Я охотне вынесла бы любую пытку, чмъ ваши жесткія, убійственныя слова. По временамъ у меня являлась мысль умереть, не повидавшись съ вами даже на прощанье, но къ несчастью такая ршимость оказывалась непрочной. Должно быть, уже въ природ человка искать на здшнемъ свт помощи въ своихъ страданіяхъ. Уступая этому чувству, прошу васъ повидаться со мной и побесдовать со мной ласково. Я убждена, что вы не приговорили бы никого къ такимъ мукамъ, которыя мн пришлось вытерпть и что, если бы вы знали, какъ я буду мучиться, вы пожалли бы меня. Я пишу къ вамъ все это, такъ какъ, увидвшись съ вами лично, все равно была бы не въ состояніи вамъ разсказать. Едва только я начинаю жаловаться, вы сейчасъ же сердитесь, и въ вашихъ глазахъ появляется такое страшное выраженіе, что у меня языкъ прилипаетъ къ гортани. Какъ бы я хотла найти у васъ хоть нсколько ко мн сочувствія, чтобъ эта жалоба вызвала въ вашей душ малую толику состраданія. Врьте, что я старалась высказываться какъ можно меньше. Если бы вы читали въ моихъ мысляхъ, вы, безъ сомннія, простили бы меня и поняли, что я вынуждена сообщить вамъ это и все таки остаться въ живыхъ.
(1714 г.). Ванесса.’}
Эти божественныя ноги д-ра Свифта зачастую приводили его на обратномъ пути изъ церкви въ гостиную Ванессы. Ему нравилось служить предметомъ восторга и обожанія. Онъ находитъ миссъ Вангомрей двушкой, обладающей большимъ умомъ, вкусомъ, красотой, остроуміемъ и богатствомъ. Онъ видится съ ней ежедневно, умалчивая объ этомъ передъ Стеллой. Дло доходитъ до того, что энергическая, пламенная Ванесса влюбляется въ него безъ памяти. Тогда почтенный деканъ пугаемся самъ этой пылкой любви, приводящей его въ смущеніе. Я лично убжденъ, что ему не хотлось жениться ни на Стелл, ни на Ванесс, но еслибы онъ не женился на Стелл, то Ванесса не преминула бы заставить его жениться на себ. Когда Свифтъ вернулся въ Ирландію, его Аріадна не пожелала томиться въ одиночеств на сосднемъ остров, а послдовала за бжавшимъ отъ нея деканомъ. Тщетно онъ протестовалъ, клялся, уговаривалъ и бранился, она продолжала упорствовать въ пламенной своей любви къ нему. Наконецъ извстіе о брак декана со Стеллой дошло до Ванессы и убило ее. Она умерла отъ любви {Разсматривая поведеніе Свифта но отношенію къ женщинамъ, найдемъ, что онъ видлъ въ нихъ скоре бюсты, чмъ фигуры во весь ростъ. (Оррери)… Васъ, безъ сомннія, разсмшило бы, если бы вы потрудились зайти къ нему въ домъ. Вы нашли бы тамъ цлый сераль добродтельнйшихъ хорошенькихъ женщинъ, ухаживавшихъ за нимъ съ утра до вечера! (Оррери).
…Марлейское аббатство близь Цельбриджа, куда удалилась двица Вангомрей съ ея любовью, построено такъ, что напоминаетъ, особенно-же своей вншностью, настоящій монастырь. Старикъ, которому перевалило уже за девяносто, служилъ тамъ проводникомъ корреспонденту Вальтеръ-Скотта. Этому старику, въ дтств, зачастую приходилось работать въ саду аббатства съ своимъ отцемъ, который служилъ тамъ садовникомъ. Онъ какъ нельзя лучше помнилъ бдняжку Ванессу и разсказывалъ, что это была довольно полненькая двица. По его словамъ, она почти никуда не выходила и мало съ кмъ видлась, а постоянно читала, или же прогуливалась по саду… Она избгала общества и постоянно грустила, кром тхъ дней, когда прізжалъ деканъ Свифтъ. Тогда она казалась очень счастливой. Въ саду аббатства было до чрезвычайности много лавровыхъ кустовъ. Старикъ объяснилъ, что каждый разъ, когда двица Вангомрей ждала къ себ декана, она собственноручно сажала въ саду парочку такихъ кустовъ. Любимое ея мсто въ саду до сихъ поръ называется Бесдкой Ванессы… Оно окружено тремя, или четырьмя развсистыми деревьями и нсколькими кустами лавровъ.. Два кресла и простой столъ помщаются въ бесдк, откуда открывается живописный видъ на долину рки Лиффе. По словамъ старика-садовника, деканъ я Ванесса часто сидли вдвоемъ въ этой бесдк. На стол передъ ними лежали книги и письменныя принадлежности. (Вальтеръ-Скоттъ, біографія Свифта).
…Двица Вангомрей, раздраженная положеніемъ, въ которомъ оказалась, приняла ршеніе покончить такъ, или иначе съ своими надеждами на бракъ съ предметомъ ея привязанности. Слдуетъ замтить, что до тхъ поръ она леляла эти надежды, не смотря на всю измнчивость обращенія съ нею д-ра Свифта. Вроятнйшимъ препятствіемъ представлялась ей загадочная короткость декана съ двицей Джонсонъ. Короткость эта давно уже возбуждала тайную ревность Ванессы, хотя въ переписк миссъ Вангомрей со Свифтомъ встрчается на это всего только одинъ разъ намекъ. Въ 1713 году, въ бытность декана въ Ирландіи она ему пишетъ: ‘Если вы такъ уже очень счастливы, то съ вашей стороны безсердечно не разсказывать про это мн, кром того случая, когда ваше счастье сдлало бы меня несчастной’. Ея молчаніе и терпніе въ такомъ неопредленномъ положеніи, въ какомъ она пробыла цлыхъ восемь лтъ, слдуетъ объяснить тмъ, что она боялась Свифта и можетъ быть также знала о плохомъ состояніи здоровья своей соперницы, заставлявшемъ съ года на годъ ожидать скорой смерти. Подъ конецъ, однако, Ванесса не утерпла и сдлала ршительный шагъ, обратившись къ двиц Джонсонъ съ письменною просьбой выяснить ей истинный характеръ своихъ отношеній съ деканомъ. Стелла въ отвтъ на это увдомила Ванессу о своемъ брак со Свифтомъ и, негодуя на то, что деканъ далъ на себя другой женщин такія нрава, какія, очевидно, имла на него двица Вангомрей, послала ему письмо, своей соперницы, а затмъ, не ожидая его отвта, немедленно же ухала въ домъ г-на Форда близъ Дублина. Развязка этой драмы извстна всмъ англійскимъ читателямъ. Свифтъ, въ припадк бшенства, которому онъ былъ подверженъ какъ по темпераменту, такъ и вслдствіе болзненнаго своего состоянія, тотчасъ же приказалъ осдлать коня и похалъ въ Марлейское аббатство. Суровое выраженіе его лица навело на злополучную Ванессу такой страхъ, что она едва могла вымолвить просьбу,— не угодно-ли ему будетъ, ссть. Въ отвтъ на это, онъ бросилъ на столъ письмо и, не сказавъ ни единаго слова, вышелъ изъ дома, слъ на коня и вернулся въ Дублинъ. Распечатавъ конвертъ, Ванесса нашла тамъ собственное свое письмо къ Стелл. Это было для нея смертнымъ приговоромъ. Ванесса не выдержала двойного удара, нанесеннаго утратой надеждъ, которыя она такъ долго и такъ тщетно лелела, и непримиримымъ гнвомъ любимаго человка. Сколько именно времени прожила она посл этого свиданья, въ точности неизвстно. Во всякомъ случа черезъ нсколько недль она была уже похоронена.}.
Узнавъ, посл смерти Ванессы, что Свифтъ написалъ про двицу Вангомрей изящную поэму, Стелла объявила: ‘Меня это нисколько не удивляетъ. Всмъ намъ извстно, что деканъ въ состояніи написать изящную поэму хотя бы про палку отъ половой щетки’. Г-жа Свифтъ была женщиной,— настоящей женщиной. Виданное-ли дло, чтобы женщина простила когда-нибудь своей соперниц?
Въ примчаніи къ своей біографіи Свифта Вальтеръ Скоттъ говоритъ, что у его пріятеля, д-ра Тюка, живущаго въ Дублин, имется локонъ волосъ Стеллы въ конверт, на которомъ рукой самого декана написано: ‘Волосы женщины и ничего больше’. Очевидно, что Свифтъ хотлъ скрыть свои чувства подъ маской циническаго равнодушія, замчаетъ Скоттъ.
Мнніи критиковъ могутъ быть до чрезвычайности разнообразны. Такъ, напримръ, я въ данномъ случа вовсе не раздляю мннія Вальтера Скотта и не усматриваю въ словахъ Свифта ни равнодушія, ни попытки скрыть наболвшее чувство. Слова эти кажутся мн напротивъ того въ высшей степени трогательными и патетическими. ‘Волосы женщины и ничего больше’. Любовь, врность, непорочность, невинность, красота, самое нжное и любящее сердце въ мір, натерпвшееся при жизни столько горя,— все это исчезло съ лица земли туда, гд нтъ разочарованій оскорбленнаго чувства,— гд нтъ безпощадной измны. Здсь остался только этотъ локонъ волосъ, да воспоминанія и угрызенія совсти у одинокаго виновнаго несчастливца, трепещущаго надъ могилой своей жертвы!
А между тмъ для того, чтобы обладать такою любовью, необходимо было любить и самому. Этотъ человкъ, безъ сомннія, скрывалъ въ тайникахъ мрачнаго своего сердца драгоцнныя сокровища ума, мудрости и нжнаго чувства. Эти сокровища онъ показывалъ по временамъ немногимъ женщинамъ, которымъ открывалъ туда доступъ. Побывать тамъ не пошло, однако, никому изъ нихъ въ прокъ. Свифтъ не позволялъ ни одной долго оставаться въ его сердц, а кратковременное посщеніе влекло за собою нестерпимую муку. Ему суждено было рано, или поздно отшатнуться отъ всхъ своихъ привязанностей. Стелла и Ванесса умерли не подалеку отъ него, но въ его отсутствіе. У него не достало смлости быть при ихъ кончин. Онъ разошелся съ преданнйшимъ своимъ другомъ, Шериданомъ, и удалился отъ восторженнйшаго своего поклонника, Попе. Смхъ его звучитъ отчаяніемъ еще и теперь, черезъ полтораста лтъ посл того, какъ онъ смолкъ. Свифтъ чувствовалъ себя всегда одинокимъ и одиноко скрежеталъ зубами во тьм, кром тхъ часовъ, когда любящая улыбка Стеллы озаряла его свтлымъ своимъ сіяніемъ. Когда улыбка эта угасла навки, Свифта охватилъ непроницаемый нмой мракъ. Колоссальный его геній погибъ въ ужасающей бездн умопомшательства! Свифтъ производитъ на меня впечатлніе такого умственнаго гиганта, что гибель его напоминаетъ крушеніе могущественнаго царства. У англичанъ имются другіе великіе мужи, но нтъ никого, кто достигалъ бы до такого величія, или же доходилъ до такого мрачнаго паденія {‘Свифтъ это Рабле въ здравомъ ум и вращающійся въ хорошемъ обществ. У него нтъ, правда, веселости Рабле, но онъ обладаетъ зато всею тонкостью, разсудительностью, разборчивостью и вкусомъ, которыхъ не хватаетъ у нашего медонскаго священника. Стихи его обладаютъ своеобразнымъ, почти неподражаемымъ оттнкомъ. Онъ и въ проз и въ стихахъ является замчательнйшимъ юмористомъ, но, чтобы понимать его какъ слдуетъ, надо совершить маленькое путешествіе къ нему на родину’. (Вольтеръ. Письма объ англичанахъ).}.
Теккерей Уильям Мейкпис
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Гогарт, Смоллет и Фильдинг, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1853
  2. Теккерей , как фотограф и нувеллист, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1861
  3. Мильтон, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1825
  4. Парижские известия, Неизвестные_французы, Год: 1803
  5. Граф Чатам, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1844
  6. Общество беззубых, Неизвестные_французы, Год: 1804
  7. Сэр Виллиам Темпль, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1838
  8. Анри Батай, Гурмон Реми Де, Год: 1896
Электронная библиотека