Гогарт, Смоллет и Фильдинг, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1853

Английские юмористы XVIII века
Время на прочтение: 50 минут(ы)
Скачать в PDF

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
В. ТЕККЕРЕЯ

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ.

3АМУЖНІЯ ДАМЫ.

Изъ мемуаровъ Д. Фицъ-Будля.

САТИРИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ

ИЗБРАННЫЕ ЭТЮДЫ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, No 16
1895.

Гогартъ, Смоллетъ и Фильдингъ.

До тхъ поръ, пока будутъ существовать на свт романы, авторы которыхъ задаются стремленіемъ интересовать своихъ читателей, въ каждомъ такомъ повствованіи непремнно будетъ имться добродтельный и мужественный герой,— злодй, являющійся его противникомъ, и красавица, нуждающаяся въ защит храбраго витязя. Доблесть и мужество покорятъ сердце красавицы, тогда какъ порокъ, повидимому, торжествовавшій на большемъ или меньшемъ количеств страницъ, потерпитъ неизбжное пораженіе въ послднемъ том, гд его постигнетъ праведная кара, а добродтели суждено будетъ получить достодолжную награду. Сколько мн извстно, вс повсти и романы, которымъ удалось снискать себ большую популярность, построены именно по этому, сравнительно простому, плану. Остроуміе боле сатирическаго пошиба обращается уже не къ массамъ простодушнаго люда, способнаго плакать и смяться надъ книгой, а къ совершенно иной категоріи читателей и мыслителей. Мн кажется, напримръ, что Путешествія Гулливера наврядъ-ли могутъ искренно нравиться дамамъ. Точно также весьма немногія лишь особы прекраснаго пола были бы способны прочесть съ удовольствіемъ великолпную сатиру про Іонаана Вильда (даже помимо грубости выраженій и нравовъ, отъ которой могло бы ихъ покоробить). Въ этой странной апологіи авторъ беретъ себ героемъ величайшаго негодяя, подлеца, труса, измнника, тирана и лицемра, какого только могъ придумать и обрисовать при содйствіи геніальнаго своего воображенія и богатаго житейскаго опыта. Онъ сопровождаетъ этого негодяя чрезъ вс перипетіи его жизни, относясь къ нему все время съ изумительнйшимъ насмшливымъ нритворпымъ почтеніемъ и покидаетъ его лишь на вислиц. Когда Іонаанъ болтается уже въ веревочномъ галстух, сатирикъ отвшиваетъ этому извергу послдній низкій поклонъ съ пожеланіемъ ему добраго дня.
Гогартъ пріобрлъ обширную свою популярность и громкую славу не такою ехидной сатирой, исполненной злости и презрнія {Кольриджъ говоритъ о красот женскихъ лицъ на картинахъ Гогарта, ‘у котораго сатирикъ никогда не затмвалъ любви къ прекрасному, свойственной ему, какъ поэту’.
‘Мн очень понравился, отвтъ одного джентльмена, котораго спросили, какія изъ книга своей библіотеки онъ предпочитаетъ остальнымъ? Онъ объявилъ, что посл Шекспира всего боле цнитъ Гогарта. Дйствительно, картины Гогарта являются въ сущности книгами, такъ какъ имютъ назидательное и плодотворное значеніе словесной рчи. На другія картины мы смотримъ, его же картины читаемъ…’
Количество мыслей, влагаемыхъ Гогартомъ въ каждую изъ своихъ картинъ, само по себ уже должно было облагородить каждую избранную имъ тему…
‘Нельзя сказать, чтобы вс юмористическіе сюжеты Гогарта необходимо заключали въ себ нчто, возбуждающее нашу симпатію. Къ нкоторымъ изъ нихъ мы относимся равнодушно, другіе же, по своему существу, отталкиваютъ насъ отъ себя, возбуждая интересъ лишь изумительнымъ искусствомъ и правдивостью художника. Тмъ не мене, позволю себ утверждать, что въ большинств его картинъ замчаются проблески чего-то возвышеннаго. Он словно окроплены святою водой, прогоняющей и разрушающей бсовское навожденіе. Кром того, он знакомятъ насъ съ будничнымъ лицомъ человчества, научаютъ различать послдовательныя степени здравомыслія и добродтели, пониманіе которыхъ ускользаетъ отъ невнимательнаго или же неподготовленнаго наблюдателя, и предохраняютъ насъ отъ чувства отвращенія въ будничной жизни, которое такъ легко усвоивается человкомъ, способнымъ питать безграничную страстную преданность къ идеальной красот и форм. Въ этомъ, какъ и во многихъ другихъ отношеніяхъ, картины Гогарта обнаруживаютъ большое сходство съ лучшими романами и повстями Смоллета и Фильдинга’. (Чарльзъ Лэмнъ).
‘Неоднократно уже замчали, что картины Гогарта до чрезвычайности разнятся отъ всхъ другихъ пластическихъ изображеній, имющихъ одинаковые съ ними сюжеты. Картины эти образуютъ сами по себ особую категорію, обладающую свойственными ей отличительными чертами. Не лишнимъ будетъ разсмотрть, въ чемъ именно заключаются эти отличительныя черты.
Картины Гогарта принадлежатъ прежде всего къ исторической живописи въ строжайшемъ значеніи этого слова. Если Фильдингъ былъ правъ, утверждая, что его повсть,— Томъ Джонсъ, должна считаться эпической поэмой въ проз, такъ какъ содержитъ въ себ правильное развитіе фабулы съ обстоятельною обрисовкой нравовъ и обычаевъ, характеровъ и страстей, то за картинами Гогарта надо будетъ подобнымъ же образомъ признать гораздо большее право на титулъ эпической живописи, чмъ за многими другими, присвоившими себ за послднее время этотъ титулъ. Говорятъ, что Гогарта исторически обработывалъ свой сюжетъ. Мы хотимъ этимъ сказать, что онъ изображаетъ нравы и обычаи человчества въ дйствіи и въ послдовательномъ развитіи характеровъ. Въ его картинахъ все полно жизни и движенія. Сценическое дйствіе ни на минуту не пріостанавливается, а вмст съ тмъ каждая отдльная черта лица и каждый мускулъ у дйствующихъ лицъ работаетъ съ полной энергіей. Въ результат получается истинное настроеніе даннаго момента, доведенное до высшаго его уровня, а затмъ мгновенно схваченное и навсегда закрпленное на полотн. Экспрессія улавливается всегда на лету, въ преходящемъ состояніи и въ то мгновеніе, когда она становится особенно выдающеюся… Фигуры Гогарта несхожи съ заднимъ фономъ, на которомъ он написаны. Даже картинки на стнахъ имютъ своеобразный характеръ. Къ тому же головы Гогарта соединяютъ съ быстротой, разнообразіемъ и обиліемъ историческаго дйствія реальность и точность, требуемую отъ портретовъ. Онъ пишетъ крайнія формы характера и экспрессіи, изображая ихъ съ величайшей истинностью и точностью. Его композиціи отличаются отъ другихъ того же рода тмъ что он одинаково далеки отъ каррикатуры и обыденной жизни. Гогартовскія лица доходятъ до самаго рубежа каррикатуры, но никогда не переходятъ за этотъ рубежъ’. (Газлитъ).}.
Художественная манера Гогарта является, напротивъ того, простою и безхитростной. Онъ говоритъ притчами, способными заинтересовать наивныхъ и простодушныхъ,— вдохновить ихъ удовольствіемъ, состраданіемъ, или же спасительнымъ ужасомъ, долженствующимъ служить предостереженіемъ. Вс его повствованія оказываются столь-же удобопонятными въ смысл поученія, какъ ‘Пара башмачковъ’.— омушка былъ гадкимъ мальчикомъ и оказался за это больно высченнымъ розгами, а добраго мальчика, Яшу, угостили сладкимъ пирогомъ со сливами,— Совершенно такою же назидательностью проникнуты вс произведенія простодушнаго и знаменитаго англійскаго моралиста. Если нравоученіе, вытекающее изъ басни, изображено слишкомъ крупнымъ шрифтомъ, мы должны принять во вниманіе, что и ученики и самъ учитель были люди безхитростные. Наивное ихъ простодушіе, разумется, нисколько не мшаетъ намъ симпатизировать имъ. Изображая добродтельнаго священника-философа, доктора Гаррисона, являющагося въ ‘Амеліи’ воплощеніемъ добраго начала, Фильдингъ говоритъ: ‘Онъ исходилъ изъ того принципа, что человка никоимъ образомъ не можетъ унизить поступокъ, клонящійся къ тому, чтобы защитить невиннаго, или же довести негодяя до вислицы’. Какъ видите, тогдашніе моралисты не были проникнуты такимъ смиренномудріемъ, какъ ныншніе. Они не дожили еще до скептическаго отношенія къ теоріи наказаній и считали повшеніе вора душеспасительнымъ зрлищемъ. Ремесленники посылали своихъ учениковъ, а учителя брали съ собой дтей поглядть, какъ вшаютъ Джека Шеппарда, или Іонафана Вильда. Фильдингъ и Гогартъ были одинаково проникнуты убжденіемъ въ непогршимости этого нравственнаго закона, когда писали свои произведенія. Кром одного лишь случая, гд, въ сцен изъ сумасшедшаго дома, заканчивающей собою ‘Жизнь развратника’, двушка, соблазненная негодяемъ, который посл того сходитъ съума, ухаживаетъ за нимъ и плачетъ о немъ, ни разу, повидимому, не закрадывалась въ честное сердце Гогарта ни малйшей искры жалости къ извергамъ, которыхъ онъ изображалъ. Въ драконовскую душу этого юмориста никогда не закрадывалось ни малйшихъ сомнній.
Знаменитый рядъ картинъ, извстныхъ подъ названіемъ ‘Модный бракъ’ и выставленныхъ въ Лондон, въ Національной британской картинной галлере, представляетъ собою главную и наилучше обработанную изъ комедій Гогарта. Основательность и систематичность, съ которыми написанъ нравственный фонъ этихъ картинъ замчательны въ такой же степени, какъ остроуміе и искусство наблюдательнаго и геніальнаго художника. Ему надо было изобразить переговоры о свадьб между дочерью богача эльдермена изъ мщанъ и молодымъ лордомъ виконтомъ Мотыгинымъ, промотавшимся сыномъ старика графа, разбитаго подагрой. Во всхъ аксессуарахъ, окружающихъ графа, выражается напыщенная гордость и тщеславіе. Самъ онъ одтъ въ бархатъ, расшитый золотомъ, такъ какъ разв можетъ подобный графъ носить что-нибудь иное? Графская его корона красуется всюду: на скамеечк, подложенной подъ большой палецъ ноги, вздувшейся отъ подагры, на канделябрахъ и зеркалахъ,— на собакахъ,— на костыляхъ его сіятельства,— на большомъ парадномъ его кресл и на балдахин, устроенномъ надъ этимъ кресломъ. Осненный этимъ балдахиномъ графъ величественно указываетъ на свое родословное древо, растущее изъ чреслъ самого Вильгельма Завоевателя. Лицомъ къ лицу съ нимъ изображенъ другой старикъ, эльдерменъ лондонскаго Сити, препоясавшійся ради такого торжественнаго случая мечемъ и надвшій свою эльдерменскую цпь. Для улаженія предположенной сдлки онъ принесъ съ собой мшокъ съ золотомъ, цлую пачку закладныхъ листовъ и банковыхъ билетовъ. Пока дворецкій (методистъ, а слдовательно лицемръ и шутъ, такъ какъ Гогартъ одинаково презрительно относится и къ папистамъ и диссентерамъ) ведетъ переговоры между стариками, дти ихъ сидятъ рядомъ, но остаются еще посторонними другъ другу. Юный лордъ съ восхищеніемъ глядитъ на себя въ зеркало, а его невста, продвъ въ обручальное кольцо носовой платокъ, слушаетъ съ смиреннымъ видомъ убдительныя рчи присяжнаго повреннаго Среброязычнаго, которому поручено составленіе брачнаго контракта. Она хорошенькая двушка, но живописецъ, врный! своей систем, постарался придать ей сходство съ отцомъ. Точно такъ же и молодой виконтъ до извстной степени похожъ на благороднаго своего родителя — графа. Кажется, будто графская корона повсемстно присутствуетъ на картин, подобно тому, какъ она безъ сомннія повсемстно присутствуетъ въ сознаніи тхъ, кто ее носитъ. Стны залы украшены картинами, намекающими на положеніе жениха и невсты: ‘Мученицу ведутъ на сожженіе’, ‘Андромеду приносятъ въ жертву’, ‘Юдиь собирается отрубить голову Олоферну’. Родоначальникъ графской фамиліи (самъ старикъ — графъ, въ молодости) изображенъ съ кометой надъ головою (это предвщаетъ, что карьера его семьи будетъ хотя и блестящей, но кратковременной). Во второй картин старикъ-графъ, вроятно, уже скончался, такъ какъ въ спальн дочери эльдермена кровать и туалетное зеркало украшены графской короной. Молодая графиня находится въ своей опочивальн, слушая опасныя рчи своего юрисконсульта Среброязычнаго, портретъ котораго виситъ тутъ же на стн. Самъ юрисконсультъ услся съ комфортомъ на диван рядышкомъ съ графиней. Онъ, очевидно, свой человкъ въ дом и повренный ея сіятельства. Молодой графъ ищетъ развлеченія вн дома, куда возвращается изъ ресторана пьяный и утомленный, чтобы найти свою супругу звающую въ гостиной по окончаніи партіи виста, когда дневной свтъ врывается уже въ окна. Онъ кутитъ по трактирамъ, въ самомъ непристойномъ обществ, а тмъ временемъ его жена слушаетъ у себя дома пніе теноровъ-иностранцевъ,— тратитъ деньги на аукціонахъ, или, что еще хуже,— ищетъ себ развлеченія на маскарадахъ. Роковой финалъ всего этого извстенъ. Графъ вызываетъ на поединокъ юрисконсульта, тотъ его убиваетъ и пытается спастись бгствомъ, но его арестуютъ. Графин приходится поневол вернуться въ домъ своего отца, лондонскаго эльдермена, гд она падаетъ въ обморокъ, читая предсмерную рчь юрисконсульта Среброязычнаго, произнесенную въ Тибурн, гд онъ былъ казненъ за отправленіе сіятельнаго ея мужа на тотъ свтъ. Нравоученіе: ‘Не слушайте коварныхъ злоязычныхъ адвокатовъ,— не выходите замужъ за человка ради общественнаго его положенія и не женитесь на двушк ради ея приданаго.— Не кутите по трактирамъ, оставляя свою жену скучать дома, если не хотите быть проколотымъ насквозь шпагой, или подвергнуться инымъ злоключеніямъ!’ Вс дйствующія лица оказываются здсь гадкими мальчиками и двочками, а потому трубочистъ уноситъ ихъ всхъ съ собою. Въ ‘Жизни кутилы’ безпутное его существованіе заканчивается подобною же печальной катастрофой. Расточительный сынъ получаетъ богатое наслдство отъ скряги-отца. Онъ окруженъ льстецами и прожигаетъ свой капиталъ въ самомъ дурномъ обществ. Въ финал являются судебные пристава, игорный домъ и больница умалишенныхъ. Въ знаменитой повсти ‘Прилежаніе и лнь’, мораль указывается столь же явственно. Блондинъ Франкъ Добронравовъ улыбается, сидя за своей работой, въ то время какъ гадкій мальчикъ ома Лнтяевъ храпитъ надъ ткацкимъ станкомъ. Въ свободное отъ занятій время Франкъ читаетъ поучительныя баллады о ‘Виттингтон’ и ‘Лондонскомъ ученик’, тогда какъ негодный ома Лнтяевъ предпочитаетъ пспю о красотк Молли и потребляетъ большое количество пива. Въ воскресенье Франкъ идетъ въ церковь и, стоя тамъ на хорахъ, поетъ божественные гимны, тогда какъ ома разлегся за церковью на надгробномъ камн, чтобы играть тамъ подъ шапкою, въ орлянку съ уличными негодными шалунами И получаетъ за это Отъ церковнаго сторожа заслуженную порцію палочныхъ ударовъ. Франкъ получаетъ мсто старшаго мастера на фабрик, тогда какъ ом приходится поступить въ матросы. Франкъ становится компаньономъ своего хозяина и женится на его дочери,— посылаетъ остатки отъ свадебной закуски бднымъ и слушаетъ въ халат и ночномъ колпак съ хорошенькой новобрачной, своей женой, свадебную серенаду, которою угощаютъ его музыканты лондонскаго Сити, а также ветошники и мясники. Тмъ временемъ ома Лнтяевъ, вернувшись изъ плаванія, дрожитъ на чердак, пока его не забираетъ тамъ полиція но обвиненію въ воровств. Его высокостепенство Френсисъ Добронравовъ, эсквайръ, становится лондонскимъ шерифомъ и кушаетъ великолпнйшій обдъ, какой только можетъ быть купленъ за деньги и съденъ эльдерменомъ, тогда какъ бднягу ому задерживаютъ ночью въ воровскомъ притон, гд онъ пьянствовалъ вмст съ одноглазымъ негодяемъ (тмъ самымъ, который выучилъ его играть по воскресеньямъ въ орлянку). Что же происходитъ затмъ? ому приводятъ къ мстному мировому судь, эльдермену Добронравову, который плачетъ, узнавъ въ немъ своего школьнаго товарища, въ то время, какъ одноглазый пріятель омы выдаетъ его съ головой, вслдствіе чего секретарь судьи изготовляетъ бдняг Лнтяеву билетъ въ Ньюгетскую тюрьму. Затмъ наступаетъ развязка, ому везутъ въ Тибурнъ въ позорной колесниц, на которой стоитъ и приготовленный для него гробъ. Тмъ временемъ высокопочтенный Френсисъ Добронравовъ, лондонскій лордъ-мэръ, детъ въ свою ратушу въ позолоченной карет съ четырьмя лакеями и оруженосцемъ. Лондонскіе ополченцы шествуютъ за нимъ въ торжественной процессіи, стрляютъ въ честь его изъ пушекъ и напиваются до пьяна. Въ довершеніе славы и почестей, выпадающихъ на его долю, съ балкона во дворц смотрятъ на золотую карету Добронравова его величество король, съ лентою черезъ плечо, и ея величество королева, со звздою на груди.
До какой степени все съ тхъ поръ успло уже перемниться. Новый почтамтъ занимаетъ теперь то самое мсто, гд на картин изображена эстрада, на одинъ изъ столбовъ которой натыкается пьяный ополченецъ въ парик, съхавшемъ съ головы такъ, что почти закрываетъ собою одинъ глазъ и гд мальчикъ, состоящій въ учень, длаетъ попытку поцловать хорошенькую двушку, взобравшуюся на верхнія мста. Этого мальчика въ учень и этой хорошенькой двушки, разумется, нтъ больше въ живыхъ. Точно также исчезли со свта пьяные ополченцы, ходившіе въ парикахъ и съ перевязью черезъ плечо. На томъ самомъ мст, гд ома Лнтяевъ (котораго я совершенно искренно жалю) простился съ здшнимъ негоднымъ міромъ, и гд вы видите палача, который, прислонившись къ вислиц, куритъ трубку и поглядываетъ на гармутскіе или гэмпстидскіе холмы, воздвигнуто теперь великолпное мраморное зданіе, представляющее собою цлый колоссальный кварталъ въ новйшемъ вкус,— отличающееся чистотой, просторомъ и обиліемъ воздуха,— окрашенное въ темный цвтъ и обладающее многочисленнымъ населеніемъ дтей и нянекъ,— обиталище богатства и комфорта,— изящный, цвтущій, шикарный тибурнскій кварталъ, самый респектабельный во всей населенной части земного шара.
Въ послднемъ отдл лондонскихъ ремесленныхъ учениковъ, изображающемъ апоозу достопочтеннйшаго Френсиса Добронравова, помщенъ въ уголк мальчишка въ лохмотьяхъ, предлагающій на продажу листки съ репортерскимъ отчетомъ, гд сообщаются самоновйшія подробности о появленіи тни омы Лнтяева, казненнаго въ Тибурн. Если бы этотъ призракъ, вмсто того, чтобы вернуться на землю въ 1747 году, обождалъ до 1847 года, онъ нашелъ бы въ британской столиц такія перемны, которыя не преминули бы его изумить. Дорога, но которой постоянно здилъ палачъ и дважды въ недлю прозжалъ оксфордскій дилижансъ, пробгается теперь ежедневно десятками тысячъ экипажей. По другой дорог, по которой Дикъ Тюрпенъ улепетывалъ въ Виндзоръ, а сквайръ Вестернъ путешествовалъ въ столицу (изъ постоялаго двора Геркулесовыхъ столбовъ, гд поселился на окраинахъ лондонскаго пригорода), какая тамъ протекаетъ теперь могучая рка цивилизаціи и порядка! Какія многочисленныя арміи джентльменовъ, вооруженныхъ зонтиками, стремятся по ней въ банкирскія, торговыя, и адвокатскія конторы! Какіе многочисленные полки нянекъ и разодтой дтворы движутся по ней, не говоря уже о мирныхъ процессіяхъ полисменовъ! Какіе легонькіе кабріолеты,— кареты въ одну лошадь,— веселенькіе шарабаны и линейки. Цлыя толпы ремесленниковъ и учениковъ на имперіалахъ дилижансовъ прозжаютъ тамъ ежедневно и ежечасно. Времена омы Лнивцева радикально перемнились. Многое, чмъ тогда восхищались, вышло теперь изъ употребленія. Къ преемникамъ бдняги омы относятся теперь съ гораздо большимъ состраданіемъ и добротою, такъ что условія для нихъ стали теперь несравненно благопріятне, чмъ въ періодъ упрощенной морали, когда Фильдингъ вшалъ этого бднягу, а Гогартъ рисовалъ его жизнеописаніе.
Дивныя картины Гогарта являются положительно неоцнимыми для людей, занимающихся изученіемъ исторіи. Дйствительно эти картины даютъ полнйшее и правдивое изображеніе не только обычаевъ, но даже и мыслей прошлаго столтія. Когда мы смотримъ на нихъ, мимо насъ проходитъ Англія, какою она была сто лтъ тому назадъ. Мы видимъ британскаго пэра въ парадной его зал и знатную даму въ ея аппартаментахъ, окруженную иностранными пвцами и тогдашними модными бездлушками,— англиканскій храмъ съ его страннымъ архитектурнымъ стилемъ, щеголявшимъ обиліемъ орнаментовъ и прихожанами, поющими священные гимны, пасторомъ въ большомъ парик и церковнымъ сторожемъ съ длинной тростью. Мы видимъ передъ собой вс эти изображенія и убждены въ величайшей ихъ точности Мы можемъ полюбоваться параднымъ обдомъ у лорда-мэра,— видимъ, какъ блудный сынъ пьянствуетъ и развлекается въ публичномъ дом,— какъ бдная двушка щиплетъ пеньку въ Бридуел,— какъ воръ распредляетъ свою добычу и пьянствуетъ въ ночномъ притон, и какъ онъ заканчиваетъ свою карьеру на вислиц. Мы можемъ поручиться за точность сходства этихъ странныхъ и столь разнообразныхъ портретовъ минувшаго поколнія. Мы видимъ, какъ посл выборовъ несутъ на рукахъ одного изъ членовъ вальполевскаго парламента,— видимъ, какъ его сторонники кричатъ ура и торжествуютъ выпивкой побду, одержанную надъ кандидатомъ противуположной партіи, видимъ гренадеровъ и ополченцевъ лондонскаго Сити. Передъ нами люди въ шапкахъ, на которыхъ вышитъ блый ганноверскій конь. Они вооружены мечами и фитильными ружьями. Это т самые люди, которые такъ бойко улепетывали съ Джонни Кономъ во глав и тмъ не мене одержали побду подъ Куллоденомъ. Тяжело нагруженная іоркская телга възжаетъ на постоялый дворъ, сельскій священникъ, въ большихъ сапогахъ и въ подрясник, рысцой плетется въ городъ, и мы воображаемъ себ, что это непремнно пасторъАдамсъ съ проповдями въ карман. Сэлисбюрійскій дилижансъ отправляется въ дорогу изъ гостинницы подъ вывской ‘Стараго Ангела’ и мы присутствуемъ при томъ, какъ пассажиры усаживаются въ большой тяжелый экипажъ, куда взбираются по деревяннымъ ступенькамъ, повязавъ себ шляпы носовыми платками, чтобы лучше закрпить ихъ на голов. У каждаго изъ нихъ подъ мышкой шпага, широкій кинжалъ и походная фляга съ водкой. Хозяйка гостинницы, съ лицомъ, раскраснвшимся отъ злоупотребленія напитками въ ея собственномъ буфет, энергически звонитъ въ колокольчикъ. Горбатый почтальонъ, быть можетъ, тотъ самый, что здилъ форейторомъ у Гэмфри Клинкера, проситъ на водку. Одинъ изъ пассажировъ, очевидно, скряга, недовольно ворчитъ, пересматривая поданный ему счетъ. Матросъ съ Центуріона лежитъ на имперіал неуклюжаго экипажа рядомъ съ какимъ-то солдатомъ, быть можетъ, съ смоллетовскимъ Джекомъ Гечвеемъ. Передъ вами ярмарка въ предмсть и странствующая труппа актеровъ. Хорошенькая продавщица молока выкликаетъ свой товаръ подъ окнами взбшеннаго музыканта-француза. Это какъ разъ та самая двушка, которую Стиль за нсколько лтъ передъ тмъ такъ очаровательно описалъ въ журнал ‘Guardian’, когда она пла въ Широкомъ переулк подъ окнами пуританина Латникова миленькую свою майскую псню. Вы видите дворянъ и прощалыгъ низшаго сословія въ трактир, гд они орутъ и бьюгся объ закладъ,— видите Гаррика, одтаго королемъ Ричардомъ,— видите Макгита и Полли въ костюмахъ, въ которыхъ они очаровывали нашихъ предковъ въ т времена, когда вельможи съ синими орденскими лентами черезъ плечо сидли въ особыхъ мстахъ прямо на театральной сцен, находя, что оттуда удобне слушать музыку. Вы видите оборванцевъ, французскихъ солдатъ въ блыхъ мундирахъ и кокардахъ, у воротъ Кале. Они, вроятно, изъ того же полка, куда поступилъ нашъ пріятель Родерикъ Рандомъ и откуда выручилъ этого молодого человка monsieur де-Страпъ, всегдашній его благодтель, съ которымъ ему пришлось сразиться подъ Деттингеномъ. Передъ вами судьи, торжественно возсдающіе на скамь, въ то время какъ публика, присутствующая на засданіи, надрывается отъ смха. Вы видите студента во время спектакля въ оксфордскомъ театр,— мщанина, отправившагося прогуляться за городъ,— боксера Броутона,— преступную убійцу Сару Мальколмъ,— государственнаго измнника Симона Ловата и демагога Джона Уилькса, глазющаго на васъ съ гримасой, которая сдлалась исторической достопримчательностью. Вы невольно припоминаете себ, какъ онъ хвастался, будто уродливая его харя можетъ, если ему заблагоразсудится, привлекать женщинъ столь же сильно, какъ и лицо перваго красавца въ столиц. Вс эти люди въ тогдашней ихъ обстановк проходятъ передъ вами,— вс они живутъ и дйствуютъ. Всматриваясь въ жизнь гуляки, гд изображены сцены на улиц передъ воротами Сентъ-Джемскаго дворца, вы безъ труда можете вообразить себ эту улицу, мало измнившуюся за послднія сто лтъ, заполненной позолоченными каретами и носиками, въ которыхъ боле вка тому назадъ предки ныншнихъ англичанъ, имвшіе входъ ко Двору, являлись на парадные вечера къ ея величеству королев Каролин.
Каковъ же былъ, въ сущности, человкъ, написавшій столь разнообразные, дивные и такъ изумительно схожіе портреты? {Гогартъ оказывался внукомъ вестморлендскаго іомена (однодворца). Отецъ его, переселившійся въ Лондонъ, былъ школьнымъ учителемъ и писателемъ. По наиболе достоврнымъ свдніямъ Уильямъ родился въ 1698 году, въ Людгетскомъ приход, св. Мартина. Онъ поступилъ еще мальчикомъ въ ученье къ граверу, изображавшему вензеля и гербы на серебряной посуд. Приведемъ нкоторыя выдержки изъ его анекдотовъ ‘О мн самомъ’ (изданіе 1833 года):
‘Я обладалъ отъ природы наблюдательностью и любовью къ рисованію. Еще въ дтскомъ возраст мн очень нравились театральныя и всяческія иныя представленія. Свойственная дтямъ любовь къ передразниванію и обезьяничанью была развита у меня очень сильно. Получивъ вскор доступъ въ мастерскую сосда живописца, я пересталъ интересоваться играми Моихъ сверстниковъ и при всякомъ удобномъ случа рисовалъ. Мн удалось пріискать себ товарища, обладавшаго подобными же вкусами, и я быстро выучился изображать съ величайшей правильностью вс буквы азбуки. Школьныя мои тетради отличались не столько качествомъ записанныхъ въ нихъ работъ, сколько изяществомъ украшеній. Я вскор убдился, что въ содержательности означенныхъ работъ меня могутъ превзойти многіе сверстники, одаренные сравнительно лучшею памятью, но что касается до орнаментовъ, то въ этомъ отношеніи со мною никто сравняться не могъ.
‘Мн казалось крайне неправдоподобнымъ, чтобы, слдуя обычному методу копированія съ готовыхъ уже картинъ, я могъ бы пріобрсти возможность писать новыя картины, что съ самаго начала являлось главнйшею цлью моихъ стремленій. Я старался поэтому выработать у себя нчто въ род технической памяти. Тщательно удерживая въ ум формы предметовъ и разлагая эти формы на составныя части, я постепенно выработалъ у себя способность ихъ комбинировать и переносить карандашомъ на бумагу. Такимъ образомъ, не смотря на неблагопріятныя условія, въ которыхъ я находился, у меня имлось все-таки существенное преимущество надъ другими конкуррентами, а именно: пріобртенная издавна привычка удерживать въ ум то, что я намревался изобразить, не копируя этого тутъ же на мст.
‘Какъ только я получилъ возможность располагать своимъ временемъ, я ршился выработать изъ себя порядочнаго гравера на мди. Я вскор досталъ себ работу но этой спеціальности. Заглавные листы съ рисунками къ такимъ книгамъ, какъ, напримръ, Гудибрасъ и т. п. доставили мн изрядное количество заказовъ. Я убдился, однако, что книгопродавцы издатели остались такими же…. какими они были во время моего отца, а это побудило меня заняться самому изданіемъ гравюръ. При этомъ мн пришлось испытать на собственной шкур невыгодныя стороны постановки у насъ печатнаго дла, до крайности убыточныя и неудобныя для порядочнаго художника. Первая обнародованная мною гравюра ‘Столичные вкусы’, служившая сатирой на модныя безразсудства, начала сперва было бойко распродаваться, но потомъ у книгопродавцевъ появились копіи съ нея, которыя продавались за половинную цну, оригинальныя же гравюры возвращались мн обратно. Дло кончилось тмъ, что я вынужденъ былъ продать доску, вырзанную на мди, этимъ разбойникамъ за такую цну, какую имъ было угодно мн заплатить, такъ какъ не могъ продавать моихъ гравюръ нигд иначе какъ у нихъ въ лавкахъ. Вслдствіе этого, а также нкоторыхъ иныхъ обстоятельствъ я, занимаясь гравернымъ дломъ, до тридцатилтняго возраста, съ трудомъ лишь сводилъ концы съ концами. Это не мшало мн, впрочемъ, быть и въ то время уже аккуратнымъ плательщикомъ.
‘Тогда я женился и…
(Уильямъ здсь слишкомъ торопится въ своемъ жизнеописаніи. Дло въ томъ, что 23-го марта 1729 г. онъ женился на Дженъ Торнгиль, дочери сэра Джемса Торнгиля, старшаго класснаго художника безъ разршенія ея родителя. Сэръ Джемсъ въ теченіе нкотораго времени держалъ свое сердце и кошелекъ на запор, по вскор примирился съ молодою четой и началъ оказывать ей посильную поддержку).
…Я началъ тогда писать жанровыя картинки для гостиныхъ, всего лишь отъ 12 до 15 дюймовъ въ вышину. Въ качеств новинки эти картины понравились и хорошо расходились въ продолженіи нсколькихъ лтъ.
(Около этого времени Гогартъ жилъ на дач въ Южномъ Ламбет и занимался самыми разнообразными художественными и декоративными работами, какъ, напримръ, украшеніемъ Весенняго сада въ вокзал и т. п. Въ 1731 г. онъ обнародовалъ гравюру, имвшую характеръ сатиры на Done. Поводомъ къ этому послужилъ слухъ, будто Попе, въ своей поэм ‘О вкусахъ’, осмялъ герцога Чандоса подъ именемъ Симона. Попе изображенъ маляромъ, который штукатуритъ Бурлингтонскій дворецъ и при этомъ обрызгиваетъ карету герцога Чандоса. Попе не обратилъ на эту гравюру никакого вниманія и никогда не упоминалъ о Гогарт).
‘Прежде, чмъ я усплъ достигнуть въ этомъ направленіи сколько-нибудь серьезныхъ результатовъ, я ласкалъ себя надеждами на успхъ въ той отрасли искусства, которая напыщенно зовется въ книгахъ ‘высокимъ стилемъ исторической живописи’. Ни разу не испытавъ еще мою кисть въ этомъ высокомъ стил, я бросилъ портреты и жанровыя картинки малаго размра и, подсмиваясь надъ собственной своей дерзостью, выступилъ въ роли историческаго живописца, написавъ въ сняхъ, на большой парадной лстниц, въ больниц св. Вароломея, дв картины на сюжеты изъ священнаго писанія: Виездинскую купель и Милосердаго Самарянина… Религіозное настроеніе, столь благопріятствующее въ другихъ странахъ процвтанію этого стиля живописи, обртается у насъ въ Англіи не въ авантаж, а потому я, не желая обратиться въ портретныхъ длъ мастера, и все еще стремясь выдлиться чмъ-нибудь изъ уровня обыденности, долженъ былъ отказаться отъ всхъ надеждъ на барыши отъ исторической живописи и вернуться къ прежнимъ жанровымъ моимъ картинамъ.
‘Что касается до портретной живописи,— главной отрасли искусства, при посредств которой живописецъ можетъ еще порядочно кормиться и даже сколотить себ капитальчикъ (если уметъ придержать деньгу), то человкъ съ весьма умренными дарованіями можетъ съ большимъ успхомъ подвизаться въ означенной отрасли, такъ какъ для этого несравненно необходиме умнье и ловкость торговца суровскимъ товаромъ, чмъ талантъ истиннаго живописца. Ныншнее поколніе англійскихъ портретистовъ идетъ, впрочемъ, въ такомъ же направленіи..
‘Надо признаться, что этотъ наплывъ безразсудства и шарлатанства (Гогартъ говорилъ объ успхахъ, достигнутыхъ Ванлоо, прибывшимъ въ Англію въ 1737 г.) сильно меня огорчилъ. Я ршился попробовать, нельзя-ли какъ-нибудь задержать этотъ потокъ и, двинувшись противъ теченія, запрудить его совсмъ. Я осмивалъ притязанія такихъ мазилокъ, презрительно отзывался объ ихъ картинахъ и утверждалъ, что можно, не обладая ни вкусомъ, ни талантомъ, превзойти наиболе популярныя изъ этихъ картинъ. Подобный образъ Дйствій возбудилъ противъ меня сильную вражду, причемъ мои противники отрицали всякую компетентность за моими отзывами, объясняя, что я работалъ въ совершенно иномъ направленіи. ‘Вы слишкомь уже презрительно отзываетесь о портретной живописи, говорили они — Если такъ легко рисовать портреты, то отчего бы вамъ не Доказать этого на дл, написавъ хоть одинъ порядочный портретъ?’ Взорванный этимъ заявленіемъ, я позволилъ себ однажды въ засданіи академіи художествъ, что въ Сенъ-Мартенскимъ переулк, поставить слдующій вопросъ: Предположимъ, что кто-нибудь написалъ бы теперь портретъ столь же искусно, какъ Вандикь. Будетъ-ли искусство его усмотрно и признано, а также суждено-ли этому художнику пріобрсти себ такимъ путемъ славу и какія-либо матеріальныя выгоды?
Мн возразили на это вопросомъ: ‘Ужь не предполагаете-ли вы сами написать подобный портретъ?’ и я чистосердечно отвтилъ, что, кажется, могъ бы это сдлать… Я не имлъ особенно высокаго мннія о великихъ талантахъ, будто бы необходимыхъ для портретной живописи’.
О самой академіи художествъ Гогартъ отзывается слдующимъ образомъ:
‘Двадцать, или тридцать студентовъ, срисовывающихъ съ натуры человка, или лошадь, являются уже и сами по себ недурною насмшкой надъ здравымъ смысломъ, если принять во вниманіе колоссальную сумму, въ которую они обходятся британскимъ плательщикамъ податей. Шарлатанство это представляется, однако, еще изумительне, когда выяснишь себ закулисную его сторону. Дло въ томъ, что нкоторые ловкачи, обезпечившіе себ доступъ къ знатному люду, нашли, что могутъ занять выдающееся положеніе по сравненію съ своими коллегами, а также заручиться доходными мстами съ хорошимъ жалованьемъ, если станутъ, подобно тому какъ это длается во Франціи, указывать, что какая-нибудь нога, или рука, нарисованная начинающимъ мальчишкой, слишкомъ длинна, или коротка.
‘Франція, постоянно заимствовавшая до сихъ поръ у другихъ націй элементы роскоши и великолпія, начала теперь, въ свою очередь, сіять дурацкимъ блескомъ, способнымъ ослплять сосднія государства и выуживать изъ Англіи большія суммы денегъ.
‘Вернемся, однако, къ нашей королевской академіи. Говорятъ, будто одною изъ главныхъ ея цлей является — командировка за-границу молодыхъ художниковъ для изученія античныхъ статуй. Не спорю что такой трудъ можетъ иногда усовершенствовать геній, имющійся въ наличности, но онъ ни подъ какимъ видомъ ее создастъ самъ по себ генія изъ посредственности. Во всякомъ случа мн доподлинно извстно, что путешествіе въ Италію неоднократно отрывало начинающаго художника отъ рисованія съ натуры и побуждало его изображать, взамнъ живыхъ людей, мраморныя фигуры, Великіе античные образцы оказывали ему при этомъ такую же услугу, какую оказала бы трусу броня Александра Македонскаго. Между тмъ подобный живописецъ возвращается изъ своей поздки, преисполненной тщеславія и убжденный, что ему подобаетъ поклоненіе, какъ второму Рафаэлю’.
Приведемъ еще отзывъ Гогарта объ его собственной Сигизмунд.
‘Самая ядовитая и наглая брань по адресу Сигизмунды исходила отъ шайки, съ которой я ставлю для себя за честь никогда не ладить, а именно: отъ объяснителей таинствъ древней живописи. Мн говорили поэтому, что не слдовало бы обращать вниманія на ихъ отзывы, Очень можетъ быть, что это и справедливо по отношенію къ каждому изъ упомянутыхъ молодцовъ въ отдльности, но, такъ какъ они имютъ доступъ къ знати, позволяющей себя обманывать, повидимому, съ такимъ же удовольствіемъ, съ какимъ надуваютъ ее эти торгаши, то могутъ вс сообща причинить много вреда современному художнику. Какимъ бы ничтожествомъ ни былъ продавецъ яда, а все-таки его снадобье оказывается зловреднымъ. Йо крайней мр, мн лично пришлось порядкомъ отъ нихъ натерпться. Дурные примры до такой степени заразительны, что даже самая маленькая собаченка въ нашей профессіи считала своимъ долгомъ меня облаять’.
Гогартъ чрезвычайно характерно обрисовываетъ свою полемику съ Уильксомъ и Черчиллемъ.
‘Застой въ длахъ побудилъ меня придумать что-нибудь подходящее къ современной злоб дня, дабы наверстать потерянное время и заполнить дефицитъ въ моихъ доходахъ. Такова была истинная причина появленія гравюры ‘Времена’, задававшейся цлью содйствовать возстановленію мира и единодушія и выставить противниковъ этихъ гуманныхъ стремленій въ такомъ освщеніи, которое могло показаться очень обиднымъ людямъ, пытавшимся сять недовольство и раздоры въ умахъ населенія. Одинъ изъ наиболе извстныхъ спеціалистовъ по такой части, бывшій до тхъ поръ моимъ пріятелемъ и льстецомъ, обрушился на меня въ ‘Сверномъ Британц’ статьей, составленной въ столь безсовстно злостномъ стил, что самъ авторъ вынужденъ былъ извиняться и объяснять, будто написалъ ее въ пьяномъ вид… Портретъ этого знаменитаго патріота, написанный со всмъ возможнымъ для меня сходствомъ и украшенный кое-какими указаніями на истинный его характеръ, оказался въ высшей степени подходящимъ для моихъ цлей. Смшная его сторона бросалась прямо въ глаза.— Хорошъ Брутъ, нечего сказать! Спаситель отечества, съ такою рожей, представлялся первостатейнымъ фарсомъ, вызывавшимъ взрывы смха у всхъ зрителей, но, разумется, это должно было обозлить до мозга костей и его самого и его сторонниковъ…
Поклонникъ и приспшникъ Уилькса, Черчилль, напечаталъ въ ‘Сверномъ Британц’ ‘Посланіе къ Гогарту’ въ стихахъ, но, такъ какъ оно содержало лишь ругань того самаго свойства, какъ и въ предшествовавшей полемической стать, за исключеніемъ маленькихъ преувеличеній, простительныхъ римачамъ, то оно и не произвело никакого впечатлнія. Розысковъ, однако, у себя мдную доску, на которой изготовлены были уже задній планъ и фигура собаки, я началъ обдумывать, нельзя ли какъ-нибудь воспользоваться этой, лежавшей у меня безъ употребленія, доскою и ршилъ, наконецъ, увковчить на ней милйшаго Черчилля въ образ медвдя. Удовольствіе и матеріальныя выгоды, полученныя мною отъ этихъ Двухъ гравюръ вмст съ прогулками верхомъ, которыя я себ иногда позволялъ, возстановили пошатнувшееся было мое здоровье настолько, насколько можетъ ожидать этого человкъ въ моемъ возраст’.}
Въ національной британской картинной галлере можно видть лучшія и наиболе тщательно отдланныя серіи сатирическихъ его рисунковъ. Тамъ же имется и собственный его портретъ, ясные голубые глаза котораго смотрятъ какъ живые изъ полотна. Они даютъ, до извстной степени, представленіе о прямодушномъ проницательномъ взгляд, которымъ Уильямъ Гогартъ окидывалъ окружавшій его міръ. Онъ самъ меньше, чмъ кто-либо, напоминалъ собою идеалъ героя. Глядя на его портретъ, можно явственно представить себ веселаго честнаго лондонскаго гражданина,— стойкаго и упрямаго забіяку {О безцеремонной смлости Гогарта свидтельствуетъ между прочимъ слдующій случай, относящійся еще ко временамъ его молодости: ‘Одинъ вельможа, некрасивый до уродливости, заказалъ ему свой портретъ. Гогартъ написалъ этотъ портретъ съ искусствомъ, длавшимъ честь художественному его таланту, но ограничился передачею полнйшаго сходства, не давъ себ труда хоть сколько-нибудь польстить оригиналу. Британскому пэру не понравилось точное воспроизведеніе его физіономіи, а потому онъ не былъ расположенъ платить за столь антипатичный портретъ и оставилъ его у художника. По прошествіи нкотораго времени Гогартъ обратился къ оригиналу портрета съ просьбою уплатить причитающійся гонораръ. Не получивъ никакого отвта и повторивъ еще нсколько разъ столь же безуспшно свою попытку, художникъ, придумалъ, наконецъ, ловкій способъ принудить лорда къ уплат. Онъ написалъ ему такое письмо:
‘Мистеръ Гогартъ свидтельствуетъ о своемъ почтеніи лорду.. Хотя его сіятельство, повидимому, и не желаетъ имть написанную для него картину, мистеръ Гогартъ извщаетъ его опять о томъ, что нуждается въ деньгахъ. Если его сіятельство не пришлетъ за картиной черезъ три дня, она будетъ продана съ прибавленіемъ хвоста и нкоторыхъ другихъ придатковъ мистеру Горе, извстному содержателю звринца, такъ какъ г-нъ Гогартъ общалъ по истеченіи означеннаго срока уступить ее этому джентльмену въ качеств вывски для означеннаго заведенія’.
Это предостереженіе произвело ожидаемое дйствіе’.}, сердечнаго и откровеннаго, любящаго веселье, добрыхъ пріятелей, стаканчикъ вина и хорошій англійскій ростбифъ, а вмст съ тмъ питающаго искреннее, мщанское презрніе къ французскимъ лягушкамъ, ‘мусью’, башмакамъ съ деревянными подошвами, къ прізжимъ изъ-за границы скрипачамъ, пвцамъ, а въ особенности — живописцамъ. Вообще онъ относился съ самымъ забавнымъ презрніемъ къ иностранной живописи.!
Безъ сомннія, было бы интересно послушать, какъ свирпствовалъ Гогартъ противъ Корреджіо и Каррачи,— какъ онъ стучалъ кулакомъ по столу, прищелкивая пальцами и говорилъ: ‘Чортъ бы ихъ побралъ,— всхъ этихъ мастеровъ исторической живописи! Вотъ человкъ, который согласенъ написать на любую тему картину лучше каждаго изъ нихъ и готовъ поручиться въ этомъ сотнею фунтовъ стерлинговъ! Удивительно, какъ это могутъ говорить про Сигизмунду’ Корреджіо. Взгляните на ‘Сигизмунду’ Билля Гогарта! Взгляните на мой запрестольный образъ въ церкви Св. Маріи редклифской, въ Бристол! Взгляните на моего ‘Павла передъ Феликсомъ’ и ршите тогда сами, уступаю-ли я хоть чуточки лучшему изъ этихъ проклятыхъ иностранцевъ? {Самъ Гаррикъ не былъ боле чувствителенъ къ лести. Словечко въ похвалу ‘Сигизмунды’ могло доставить пробный оттискъ съ великолпной гравюры, или даже новую оригинальную гравюру работы великаго художника…
Гогартъ могъ служить нагляднымъ доказательствомъ справедливости поговорки, что легче увидть сучекъ въ глазу у сосда, чмъ бревно въ собственномъ своемъ глазу. Обдая какъ-то разъ въ обществ Чезсльдена и нкоторыхъ другихъ лицъ, Гогартъ услышалъ, что врачъ больницы Св. Вароломея Джонъ Фрикъ публично утверждалъ, будто Гринъ, въ качеств композитора, нисколько не уступитъ Генделю.
— Этотъ Фрикъ каждый разъ, когда онъ начинаетъ судить да рядить, говоритъ сущій вздоръ. Такъ и теперь онъ попалъ, какъ говорится, пальцемъ въ небо. Всмъ извстно, что Гендель колоссъ въ музык, а Гринъ не можетъ даже и считаться серьезнымъ композиторомъ,— возразилъ Гогартъ.
— Итакъ вы, находите, что Фрикъ постоянно ошибается въ своихъ сужденіяхъ? А между тмъ онъ божится и клянется, что вы пишите портреты нисколько не хуже, чмъ Вандикъ!— замтилъ не безъ нкотораго коварства его собесдникъ.
— На этотъ разъ Фрикъ, противъ обыкновенія, высказываетъ сущую истину,— объявилъ Гогартъ.— Клянусь всми чертями, что если меня не станутъ торопить и дозволятъ мн выбрать подходящій сюжетъ, то я заткну за поясъ любого Вандика!}.
Потомство не вполн подтвердило мнніе Гогарта относительно его талантовъ но части живописи въ возвышенномъ стил. Хотя Свифтъ и не усматривалъ различія между ‘тра-ля-ля и тра-та-та’, потомство не раздляетъ презрнія, съ которымъ геніальный деканъ относился къ Генделю. Оно усмотрло разницу, которую деканъ не могъ себ выяснить и, хотя восхищается Гогартомъ, но не какъ художникомъ, писавшимъ на сюжеты изъ Священной Исторіи, и не какъ соперникомъ Корреджіо. Человкъ можетъ намъ нравиться,— жизнеописаніе его можетъ казаться для насъ интереснымъ и поучительнымъ, и мы можемъ искренно восхищаться высокоталантливыми его произведеніями, даже припоминая, что онъ врилъ до самой своей смерти, будто ршительно вс состоятъ противъ него въ заговор, съ цлью не признавать его достоинствъ по части исторической живописи. Шайка ‘еретиковъ,’ какъ онъ ихъ называлъ, старалась будто бы затушевать его геній и даже отрицать существованіе такового. Говорятъ, что Листонъ совершенно чистосердечно считалъ себя непризнаннымъ великимъ трагическимъ актеромъ. Очень вроятно, что каждый изъ насъ въ глубин сердца, убжденъ, или по крайней мр желалъ бы убдить другихъ, что онъ не таковъ, какимъ является на самомъ дл. Однимъ изъ самыхъ выдающихся ‘еретиковъ’, по словамъ Гогарта, былъ Уильксъ, разнесшій его въ ‘Сверномъ Британц’, а другимъ — Черчилль, который переложилъ нападки ‘Свернаго Британца’ въ стихотворную форму ‘Посланія къ Гогарту’. Гогартъ отвтилъ каррикатурой на Уилькса, въ которой живетъ передъ нами до сихъ поръ этотъ выдающійся патріотъ съ своей сатанинской гримасой и усмшкой. Черчилля онъ въ свою очередь изобразилъ въ вид медвдя съ малкой, на которой совершенно явственно можно прочесть помтки: первая, вторая, третья… десятая ложь. Гогартовская сатира по существу своему исключала возможность всякихъ недоразумній. Если ему надо было написать человка съ перерзаннымъ горломъ, онъ рисовалъ его съ головой, держащейся, такъ сказать, на одной ниточк. Приблизительно такую же операцію онъ былъ бы не прочь учинить и съ своими врагами въ этой маленькой полемик.
Небольшая курьезная книжечка анекдотовъ Гогарта объ его собственной жизни заканчивается слдующимъ заявленіемъ: ‘До послдняго времени жизнь моя протекала, вообще говоря, къ собственному моему удовольствію и, какъ я надюсь, безъ обиды для кого бы то ни было другого. Смю уврить что но всякомъ случа я старался сдлать моихъ окружающихъ по возможности счастливыми. Даже и злйшій изъ моихъ враговъ не ршится сказать, чтобы я умышленно кого-либо обидлъ. Что будетъ дальше, извстно одному Богу’.
До сихъ поръ сохранилось курьезное повствованіе о праздничной прогулк Гогарта съ четырьмя его пріятелями. Подобно грозному мистеру Пиквику и его товарищамъ, но ровно столтіемъ раньше этихъ героевъ, они снарядились въ путь и совершили экскурсію въ Гревзендъ, Рочестеръ, Ширнесъ и окрестныя мстности {Эта экскурсія произведена была въ 1732 году Гогартомъ въ обществ Джона Торкгиля (сына сэра Джемса), пейзажиста Скотта, Тотзелля и Форреста.}.
Одинъ изъ путешественниковъ велъ дневникъ приключеній, картинки къ которому поставляли самъ І’огартъ и другой изъ его сотоварищей,— тоже художникъ. Эта маленькая книжонка интересна теперь главнымъ образомъ въ томъ отношеніи, что наглядно разсказываетъ про тогдашнюю жизнь лондонскихъ горожанъ, описывая наивные, грубоватые ихъ способы развлекаться. То, что въ ней говорится, примнимо не только къ Гогарту и четыремъ его спутникамъ, но и ко многимъ тысячамъ современныхъ имъ веселыхъ малыхъ. Гогартъ и его товарищи, покинувъ съ псенкой ковентгарденскую гостинницу герба Бедфордовъ, наняли лодку до Биллингсгета и, спускаясь внизъ но теченію, обмнивались шутками со встрчными барочниками. Въ Биллингсгет Гогартъ написалъ каррикатуру съ одного забавника,— носильщика, прозваннаго герцогомъ Пудльдокскимъ, развлекавшаго все общество пригороднымъ юморомъ самаго съ ногъ-сшибательнаго свойства. Раздобывъ себ тамъ большой челнъ, они постлали на дно соломы, чтобы мягче было лежать, а надъ головами устроили нчто врод шатра и продолжали ночью плыть по теченію, причемъ поперемнно то спали, то пли хоромъ веселыя псни.
Прибывъ къ шести часамъ утра въ Гревзендъ, они умыли себ лицо и руки, приказали напудрить свои парики, а затмъ,— отправились пшкомъ въ Рочестеръ. По дорог туда они, впятеромъ, выпили три кувшина эля, а въ часъ пополудни пообдали и запили этотъ обдъ превосходнымъ портвейномъ съ добавленіемъ значительнаго количества пива, посл чего Гогартъ со Скоттомъ играли въ ‘прыгунцы’, состязаясь, кто дальше проскачетъ на одной ног. Главнйшія событія этой загородной прогулки иллюстрированы набросками Гогарта. Въ нихъ мы видимъ его самого, энергичнаго, смлаго человчка, перебирающагося, растопыривъ руки для соблюденія равновсія, по доск на лодку въ Гревзенд. Повидимому имъ всмъ приходилось спать въ одной комнат. По крайней мр составитель путевого дневника сообщаетъ, что они проснулись въ семь часовъ утра и принялись разсказывать другъ другу свои сны. На одномъ изъ рисунковъ изображено все общество въ рыбачьей хижин, гд оно провело ночь. Одинъ изъ путешественниковъ въ ночномъ колпак брется собственноручно, а другого бретъ рыбакъ, третій, накрывъ свою лысину носовымъ платкомъ, завтракаетъ, а самъ Гогартъ срисовываетъ всю сцену.
Вернувшись поздно вечеромъ въ гостинницу подъ вывской ‘Герба Бедфордовъ’, они пили тамъ за здоровье своихъ пріятелей и, по обыкновенію, опорожнили нсколько кружекъ доброкачественнаго флипа (пива, приправленнаго спиртомъ и сахаромъ), причемъ пли веселыя псни.
Это загородная прогулка столичныхъ мщанъ, ршившихся во чтобы то ни стало веселиться. Она обрисовываетъ нравы и развлеченія самого Гогарта и, по всмъ вроятіямъ, также его современниковъ, не особенно утонченныхъ, но честныхъ и славныхъ малыхъ. Самъ Гогартъ является въ ней истымъ лондонскимъ мщаниномъ съ свойственными Джону Булю обычаями, предразсудками и удовольствіями {Докторъ Джонсонъ написалъ на смерть Гогарта очень милое и правдивое четверостишіе:
‘Здсь недвижно лежитъ рука,
Искусно передававшая самую суть изящества,
Смерть сомкнула внимательныя очи,
Разгадывавшія въ лиц человка его характеръ’.
Не знаю почему этимъ стихамъ предпочитаютъ стихи Гаррика?
Г-жа Піацци въ воспоминаніяхъ своихъ о Гогарт говоритъ: ‘Я была еще слишкомъ молода, для того чтобы оцнить по достоинству всю доброту, съ которой относился ко мн Гогартъ. Между прочимъ, онъ очень серьезно хлопоталъ о томъ, чтобы я заручилась знакомствомъ, а по возможности также и дружбой доктора Джонсона. Онъ говорилъ, что Джонсонъ, по сравненію съ другими собесдниками, производитъ такое же впечатлніе, какъ картины Тиціана сравнительно съ малеваньемъ Гудсона. ‘Не разсказывайте только, пожалуйста, никому про это сравненіе, добавилъ онъ.— Вы знаете вдь, что знатоки искусства со мною, что называется, на ножахъ. Я ихъ терпть не могу, они же заключаютъ отсюда, что я ненавижу также и Тиціана. Впрочемъ, пусть ихъ думаютъ, что хотятъ!..’ Бесдуя однажды съ моимъ отцомъ про доктора Джонсона, Гогартъ сказалъ: ‘Онъ не довольствуется тмъ, что вритъ въ Библію, но, кажется, принялъ твердое ршеніе не врить ни во что другое. При всей своей мудрости этотъ Джонсонъ напоминаетъ скоре царя Давида, чмъ царя Соломона, такъ какъ позволяетъ себ слишкомъ уже поспшно утверждать, будто вс люди лжецы’.
Гогартъ скончался 26 октября 1764 года. Его перевезли за день до смерти съ чизвикской его дачи въ городъ. Онъ былъ тогда очень слабъ, но расположеніе духа у него было прекрасное. Только-что передъ тмъ онъ получилъ очень пріятное для себя письмо отъ Франклина. Гогартъ похороненъ въ Чизвик.}.
Общество, собиравшееся у Смоллета, и образъ его жизни описаны самимъ авторомъ Гэмфри Клинкера въ этой до чрезвычайности интересной повсти {‘Сэру Баткину Филлипсу, баронету въ Оксфордскую коллегію Іисуса:
‘Дражайшій Филиппъ, въ предшествовавшемъ письм я упомянулъ, что провелъ вечеръ въ обществ писателей, питавшихъ, повидимому, другъ къ другу одновременно зависть и страхъ. Дядю нисколько не удивило разочарованіе, вынесенное мною изъ ихъ бесды. ‘Можно быть очень интереснымъ и поучительнымъ на бумаг, но въ тоже время до нельзя скучнымъ въ разговор,— сказалъ онъ.— Мн довелось даже замтить, что въ созвздіи геніевъ сіяютъ особенно яркимъ свтомъ лишь второстепенныя звзды. Оно, впрочемъ, и понятно, такъ какъ съ небольшимъ запасомъ идей гораздо легче справляться и показывать товаръ лицомъ, нмъ когда этихъ идей слишкомъ уже много. Хорошій писатель по своей вншности и обращенію обыкновенно ничмъ не отличается отъ другихъ смертныхъ. Напротивъ того, плохіе писатели сплошь и рядомъ стараются выдлить себя какой-нибудь странностью, или сумасброднымъ оригинальничаньемъ. Я убжденъ поэтому,— присовокупилъ дядя,— что собраніе такихъ писакъ должно быть само по себ очень забавнымъ.
Мое любопытство было до такой степени возбуждено этимъ намекомъ, что я посовтовался съ своимъ пріятелемъ Дикомъ Иви, который и общалъ удовлетворить таковое на слдующій же день, а именно въ прошлое воскресенье. Онъ отвелъ меня обдать къ С., съ которымъ мы оба давно уже знакомы по его произведеніямъ. Онъ живетъ на окраин города и каждое воскресенье домъ его открытъ всмъ злополучнымъ братьямъ по перу, которыхъ онъ угощаетъ тамъ ростбифомъ съ картофелемъ, пуддингомъ, портвейномъ, пуншемъ и цлою бочкой кальвертовскаго пива. Онъ назначилъ какъ разъ воскресный день для этого гостепріимства, такъ какъ въ другіе дни недли нкоторымъ изъ этихъ писателей нельзя было бы воспользоваться приглашеніемъ. Причины этого незачмъ объяснять. Меня учтиво приняли въ простомъ, но приличномъ дом, откуда можно было пройти въ хорошенькій садъ, содержимый въ наилучшемъ порядк. Я дйствительно не замтилъ никакихъ вншнихъ признаковъ литературной профессіи ни въ самомъ дом, ни въ его хозяин, принадлежащемъ къ числу немногихъ современныхъ писателей, стоящихъ на собственныхъ ногахъ, не нуждаясь ни въ чьемъ покровительств и ни въ чьей поддержк. Но если самъ хозяинъ не отличался никакими характерными особенностями, то этотъ недостатокъ оригинальности выкупался съ лихвою собиравшимся у него обществомъ.
Въ два часа посл полудня я оказался однимъ изъ десяти сотрапезниковъ, сидвшихъ за его столомъ. Не знаю, можно-ли было отыскать во всемъ великобританскомъ королевств другое такое же собраніе оригиналовъ. Въ числ странностей, которыми они отличались, я не намренъ упоминать о странностяхъ костюма, такъ какъ он могли имть совершенно случайный характеръ. Меня самого особенно поражали у нихъ чудачества, имвшія сперва характеръ аффектаціи, а затмъ вошедшія въ привычку. Такъ, напримръ, одинъ изъ нихъ носилъ за обдомъ очки, а другой сидлъ въ шляп съ широкими полями, надвинутой на глаза. Между тмъ, какъ разсказалъ мн Иви, первый изъ нихъ обнаруживалъ замчательную дальнозоркость, когда, бывало, гонялись за нимъ судебные пристава, а второй, сколько извстно, никогда не страдалъ глазами, кром одного случая, когда, лтъ пять тому назадъ, актеръ, съ которымъ онъ пьянствовалъ, подставилъ ему здоровенные фонари. Третій — носилъ туго стянутыя штиблеты и ходилъ на костыляхъ, такъ ему случилось въ молодости переломить себ ногу, хотя въ настоящее время онъ замчательно ловко перепрыгивалъ черезъ палку. Четвертый пріобрлъ такую антипатію къ сельской жизни и ко всему, что ее хоть сколько-нибудь напоминало, что усаживался всегда спиною къ окну, выходившему въ садъ и вынужденъ былъ нюхать нашатырный спиртъ, когда на столъ подали блюдо съ цвтною капустою. Необходимо замтить, что это былъ сынъ огородника, родившійся гд-то подъ заборомъ и бгавшій въ дтств по деревенскому выгону, вмст съ четвероногими ослами. Пятый — разыгрывалъ роль человка, въ высшей степени разсяннаго. Онъ отвчалъ всегда не впопадъ. Иногда онъ внезапно вскакивалъ съ мста и разражался страшнымъ проклятіемъ, а въ другой разъ начиналъ хохотать безъ всякой причины, складывалъ на груди руки и грустно вздыхалъ, или же принимался шипть, словно полсотни змй заразъ.
Признаться, я сперва счелъ его сумасшедшимъ и началъ даже побаиваться за личную мою безопасность, тмъ боле, что сидлъ какъ разъ возл него. Хозяинъ, замтивъ, что я встревожился, объявилъ, что нтъ ни малйшаго повода къ какимъ-либо опасеніямъ и сказалъ: ‘Этотъ джентльменъ играетъ роль, которая ему совсмъ не подъ стать. При всемъ своемъ желаніи онъ ни за что не могъ бы сойти съ ума. У него почему и помшаться’.— ‘А всет-т-таки л-л-ловкая штука!— замтилъ джентльменъ въ полинявшемъ сюртук, шитомъ позументомъ.— Прит-т-творное пом-м-м-шатель-ство въ д-д-девятнад-д-дцати случаяхъ изъ двад-д-цати сойд-детъ з-за умъ!’ — ‘Точно также какъ притворное заиканье можетъ быть сочтено за юморъ, хотя между ними, клянусь Богомъ, нтъ ничего общаго’! возразилъ хозяинъ. Оказывается, что этотъ франтъ, посл нсколькихъ неудачныхъ попытокъ говорить естественнымъ голосомъ, догадался прибгнуть къ заиканію, съ помощью котораго нердко возбуждалъ смхъ всего общества, хотя въ томъ, что онъ разсказывалъ, не было въ большинств случаевъ и тни остроумія. Заиканіе, являвшееся сперва притворнымъ, вошло потомъ до такой степени въ привычку, что отъ него никоимъ образомъ уже нельзя было отршиться.
Одинъ мерцающій геній, являвшійся на обды въ блыхъ перчаткахъ, при первомъ своемъ знакомств съ г-номъ С… до чрезвычайности обидлся тмъ, что этотъ популярный писатель говорилъ, лъ, лилъ и велъ себя, какъ всякій обыкновенный смертный. Онъ долго не могъ простить С. этого прегршенія. Означенный геній сталъ презрительно отзываться объ умственныхъ дарованіяхъ С. и не хотлъ боле у него бывать, пока не измнилъ своего мннія ради слдующаго обстоятельства: Поэтъ Патъ Уйвиль, посл нсколькихъ тщотныхъ попытокъ войти въ дружбу къ С., сообщилъ ему черезъ третье лицо, что сочинилъ на него одновременно похвальную оду и сатиру. Если С. будетъ его принимать у себя, то похвальная ода немедленно же явится въ печати, если же, напротивъ того, онъ вздумаетъ упорствовать и но прежнему отвергать дружбу поэта, то вмсто похвальной оды явится въ печати сатира. С. объявилъ, что счелъ бы написанный Уйвиломъ панегирикъ личной для себя обидой и оскорбленіемъ, а потому расплатился бы за таковой дубиною. Что же касается до сатиры, то къ ея автору можно, пожалуй, еще отнестись съ извстнаго рода состраданіемъ и во всякомъ случа ему не пришлось бы опасаться никакой мести. Уйвиль, обдумавъ полученный отвтъ, ршился на зло С. напечатать ему панегирикъ, за что и получилъ добрую потасовку. Посл того онъ поклялся оставить въ поко С., который, чтобы избжать судебнаго преслдованія, согласился терпть его у себя. Оригинальность поведенія С. въ этомъ случа примирила съ нимъ философа въ желтыхъ перчаткахъ. Признавъ романиста не лишеннымъ извстной геніальности, философъ этотъ поддерживалъ посл того съ нимъ знакомство.
Интересуясь знать, на какихъ именно аренахъ дятельности подвизались разнообразные таланты, съ которыми я имлъ честь обдать за однимъ столомъ, я обратился къ сообщительному моему пріятелю, Дику Иви. Онъ объяснилъ мн, что большинство изъ нихъ состояли, или же состоятъ до сихъ поръ, чернорабочими у другихъ, боле добропорядочныхъ писателей, Для которыхъ они переводятъ, собираютъ справки, длаютъ компиляціи и тому подобныя подготовительныя работы. Вс они въ разныя времена трудились подобнымъ же образомъ для нашего хозяина, а теперь упрочили себ боле или мене самостоятельное положеніе въ разныхъ отрасляхъ литературы. Не только ихъ дарованія, но также національность и нарчія оказывались до того разнообразными, что нашъ разговоръ за столомъ до извстной степени напоминалъ вавилонское смшеніе языковъ. Ирландскій выговоръ, шотландское произношеніе и чисто иностранный акцентъ — сливались вмст въ весьма негармоническіе крики, такъ какъ вс за столомъ говорили разомъ и каждый, желая чтобы его разслышали, вынужденъ былъ кричать изо всей мочи. Надо сознаться, впрочемъ, что въ бесд этихъ джентльменовъ я не замтилъ ничего педантичнаго. Они тщательно избгали ученыхъ преній и по возможности старались придать разговору забавный характеръ. Старанія эти но всегда оставались тщетными. Нердко у того, или другого изъ собесдниковъ вырывалось крылатое словцо, возбуждавшее общій смхъ. Если кто-нибудь изъ гостей начиналъ забываться и переступать границы приличія, его тотчасъ же останавливалъ и обрывалъ хозяинъ пиршества, обладавшій чмъ-то врод отеческаго авторитета надъ своими легко возбуждавшимися гостями.
Ученйшій изъ всей этой компаніи геній-философъ, изгнанный изъ университета за атеизмъ, пишетъ теперь опроверженіе метафизическихъ воззрній лорда Болингброка. Говорятъ, что этотъ трудъ, значительно уже подвинувшійся впередъ, отличается какъ остроуміемъ, такъ и правоврностью взглядовъ. Вмст съ тмъ, однако, противъ философа возбуждено судебнымъ порядкомъ обвиненіе въ томъ, что онъ въ праздничный день позволилъ себ богохульствовать въ какой-то портерной. Шотландецъ читаетъ публичныя лекціи, въ которыхъ излагаетъ правила англійскаго произношенія. Сборникъ составленныхъ имъ правилъ печатается по подписк.
Ирландецъ оказался спеціалистомъ по части политики, носившимъ кличку лорда Картофельнаго. Написавъ памфлетъ въ защиту одного изъ министровъ, онъ разсчитывалъ получить въ награду за усердіе теплое мстечко, или же пенсію, но ожиданія эти не оправдались. Тогда онъ распустилъ слухъ, будто памфлетъ былъ написанъ самимъ министромъ и обнародовалъ отвтъ, въ которомъ разгромилъ свое собственное произведеніе. Въ этомъ отвт онъ, обращаясь къ автору памфлета, съ такой торжественной серьезностью называлъ его сіятельнйшимъ графомъ, что публика попалась на удочку и раскупила какъ самый памфлетъ, такъ и возраженіе на него. Мудрые столичные политики-любители признали оба памфлета мастерскими произведеніями и сочли нелпыя мечты невжественнаго бумагомарателя глубокомысленными соображеніями престарлаго государственнаго дятеля, хорошо знакомаго со всми тайнами дипломатіи. Въ послдствіи, однако, обманъ разоблачился, и нашему памфлетисту-ирландцу дано было тогда въ насмшку прозвище ‘Милорда’, которымъ онъ пользуется до сихъ поръ, засдая на почетномъ мст кухмистерскаго стола въ Башмачномъ переулк.
Прямо напротивъ меня сидлъ піемонтецъ, разодолжившій англійскую публику юмористической сатирой, озаглавленной: ‘Итоги англійской поэзіи’. Произведеніе это выставило въ надлежащемъ свт не только скромность и вкусъ самого автора, но, въ особенности также, короткое его знакомство съ тонкостями англійскаго языка. Мудрецъ, страдавшій агрофобіей, или, иначе сказать, ненавистью къ зеленымъ полямъ, только что написалъ объемистое сочиненіе ‘О практической сторон сельскаго хозяйства’. Въ дйствительности, онъ ни разу въ жизни не видалъ, какъ ростетъ рожь и былъ такимъ знатокомъ по части земледльческихъ продуктовъ, что нашъ хозяинъ заставилъ его, при всемъ обществ, признать блюдо чечевицы великолпнйшимъ рисовымъ пуддингомъ въ свт.
Заика почти уже закончилъ ‘Путешествія по Европ и части Азіи’, никогда не удаляясь на самомъ дл изъ предловъ, постановленныхъ для лицъ, выпущенныхъ на поруки изъ Королевской долговой тюрьмы. Когда ему приходилось по чему-либо переступать за эту черту, это длалось всегда въ сопровожденіи констебля. Что касается до омушки Кробделя, забавнйшаго изъ членовъ всего общества, то ему удалось благополучно закончить катастрофою двственную трагедію, въ случа постановки которой на сцену онъ ожидалъ пріобрсти безсмертную славу и колоссальные барыши. омушка надялся просуществовать въ теченіе многихъ лтъ писаніемъ повстей по пяти фунтовъ стерлинговъ за штуку, но эта отрасль литературной дятельности запружена теперь женщинами-писательницами, соглашающимися работать безплатно въ интересахъ распространенія добродтели. Он сочиняютъ повсти такъ изящно, съ такимъ тонкимъ умомъ и знаніемъ человческаго сердца и съ такой чарующей самоувренностью, несомннно приличествующей представительницамъ высшаго общества, что читателю остается только восхищаться ихъ геніемъ и совершенствоваться по ихъ указаніямъ.
‘Посл обда все общество вышло въ садъ. Тамъ я замтилъ, что мистеръ С. давалъ каждому изъ своихъ гостей особую краткую аудіенцію въ уединенной крытой алле. Посл этой аудіенціи большинство изъ нихъ, безъ дальнйшихъ церемоній, удалялись во свояси’.
Домъ Смоллета, находившійся въ Лаврентьевскомъ переулк въ Чельзи, теперь боле уже не сущетвуетъ.
‘Смоллетъ былъ очень хорошъ собою. Онъ обладалъ наружностью, сразу же располагавшей въ свою пользу. Вс йріятели Смоллета единогласно утверждаютъ, что онъ былъ весьма интереснымъ и поучительнымъ собесдникомъ. Вс, кто читалъ его произведенія, могутъ составить себ точное представленіе объ его личности. Дйствительно, въ каждой изъ своихъ повстей онъ изображалъ съ самыхъ разнообразныхъ точекъ зрнія главнйшія черты собственнаго своего характера, не скрывая даже и самыхъ неблагопріятныхъ… Когда Смоллетъ не увлекался склонностью къ сатир, онъ отличался добротой, великодушіемъ и гуманностью. Отъ природы смлый, откровенный и самостоятельный, онъ ни предъ кмъ не гнулъ спины, не искалъ ни чьихъ милостей, но честнымъ и достойнымъ образомъ жилъ литературнымъ своимъ заработкомъ… Онъ былъ нжнымъ отцомъ и любящимъ мужемъ. Добрая память, сохранившаяся о Смоллет среди его пріятелей, ясно свидтельствуетъ о любви и уваженіи, съ какими они къ нему относились.}.
Не подлежитъ сомннію, что этотъ портретъ Смоллета не уступаетъ въ сходств любому изъ портретовъ, начертанныхъ искуснымъ карандашемъ родственнаго ему юмориста, Гогарта.
Передъ нами портретъ Товіи Смоллета, писанный имъ самимъ, портретъ мужественнаго, добраго, честнаго, но крайне раздражительнаго человка, измученнаго и пострадавшаго въ бою, но все еще бодраго и смлаго, не смотря на томительно долгую борьбу съ неблагопріятной Фортуной. Умъ его разработывалъ сотни самыхъ разнообразныхъ плановъ. Дйствительно, Смоллету приходилось быть обозрвателемъ, историкомъ, литературнымъ критикомъ, поэтомъ, памфлетистомъ и авторомъ спеціальныхъ медицинскихъ произведеній. Онъ сражался въ несмтномъ множеств литературныхъ битвъ и въ продолженіи многихъ лтъ усердно работалъ дубинкой полемики, подвергаясь и самъ зачастую цлому граду ударовъ. Вообще, въ т времена полемическіе пріемы были чрезвычайно дикими и суровыми, а писательскій гонораръ являлся сравнительно ничтожнымъ. Подъ бременемъ болзни, преклонныхъ лтъ и недостаточности денежныхъ средствъ, Смоллетъ все-таки сохранялъ непреклонную бодрость духа и энергію. Посл боя онъ былъ въ состояніи справедливо отнестись къ врагу, съ которымъ только что передъ тмъ ожесточенно сражался, и дружески пожимать руку, нанесшую ему самому тяжкіе удары. Смоллетъ походитъ на типъ младшихъ сыновей шотландскаго дворянства, такъ часто встрчающійся въ исторіи и такъ хорошо изображенный съ истинно-національной точностью великимъ шотландскимъ романистомъ. Онъ самъ былъ дворянскаго рода {Бонгильскіе Смоллеты въ Думбартонскомъ графств имютъ въ герб на лазурномъ пол золотую полосу, на щит — прыгающій чериленый левъ держитъ въ лап серебряное знамя и пурпуровый охотничій рогъ, на шлем — дубовая червленая втвь, девизъ — viresco.
Отецъ Смоллета,— Арчибальдъ, былъ четвертымъ но старшинству сыномъ сэра Джемса Смоллета бонгильскаго, шотландскаго судьи и члена парламента,— одного изъ комиссаровъ, выработавшихъ объединеніе Шотландіи съ Англіей. Арчибальдъ женился безъ разршенія родителя и умеръ еще въ молодыхъ лтахъ, оставивъ своихъ дтей на попеченіе ддушки. Товія былъ вторымъ сыномъ Арчибальда и родился въ 1721 году въ старинномъ далькугарнскомъ помщичьемъ дом въ левенской долин. Всю свою жизнь онъ любилъ эту долину и восхищался ею и Лохъ-Ломондомъ въ большей степени, чмъ остальными долинами и озерами въ Европ. Получивъ первоначальное образованіе въ думбартонской школ, онъ обучался затмъ въ Глэзго.
Когда ему исполнилось всего только десять лтъ, ддушка его умеръ, оставивъ своего внука безъ всякихъ средствъ къ существованію (онъ изображенъ въ Родерик Рандом въ роли старика судьи). Юный Товія отправился тогда въ Лондонъ, захвативъ съ собою написанную уже имъ трагедію ‘Цареубійца’ (приблизительно такой же солидный капиталъ, съ какимъ незадолго передъ тмъ пріхалъ въ британскую столицу Джонсонъ). Изъ ‘Цареубійцы’ не вышло ничего путнаго, хотя его сперва принялъ было подъ свое покровительство лордъ Литтльтонъ (по словамъ Смоллета, одинъ изъ маленькихъ людишекъ, которыхъ иногда называютъ великими людьми). Смоллету пришлось поступить лекарскимъ ученикомъ на военный корабль перваго ранга и, въ 1741 году, участвовать въ экспедиціи противъ Картагены. Онъ вышелъ въ отставку, когда эскадра, которой принадлежалъ этотъ корабль, находилась въ Вестъ-Индіи и, проживъ нсколько времени на остров Ямайк, вернулся въ 1746 году въ Англію.
Убдившись, что въ медицинской карьер ему не везетъ, Смоллетъ написалъ дв сатиры: ‘Совтъ’ и ‘Упрекъ’, съ которыми ему тоже не посчастливилось. Тогда онъ въ 1747 году, не долго думая, женился на ‘прелестной и благовоспитанной’ двиц Лассель.
Въ 1748 году онъ написалъ ‘Родерика Рандома’, который сразу же имлъ успхъ. Послдующія событія жизни Смоллета можно представить въ краткомъ хронологическомъ обзор такимъ образомъ:
— 1750. Създилъ въ Парижъ, гд главнымъ образомъ работалъ надъ Перегриномъ Пиклемъ.
— 1751. Издалъ Перегрина Пикля.
— 1753. Издалъ Приключенія Фердинанда, графа Фатома.
— 1755. Издалъ переводъ Донъ-Кихота.
— 1756. Началъ издавать Критическое Обозрніе.
— 1758. Издалъ Исторію Англіи — 1763-1766. Путешествовалъ по Франціи и Италіи. Издалъ описаніе этихъ путешествій.
— 1769. Издалъ. Приключенія атома.
— 1770. Отправился въ Италію, гд и скончался, въ Ливорно,— 21 октября 1771 года, на пятьдесятъ первомъ году отъ роду.}.
Онъ располагалъ недостаточными денежными средствами, а потому, вооруженный мужествомъ, голодомъ и прирожденнымъ умомъ, удалился изъ своей сверной родины искать счастья и пробивать себ дорогу на бломъ свт. Шлемъ его увнчанъ разбитымъ грозою дубовымъ деревомъ, пускающимъ молодые побги. На древнемъ его щит изображенъ храбрый левъ и звонкій охотничій рогь. Щитъ этотъ избитъ и изсченъ во многихъ сотняхъ сраженій и стычекъ, въ которыхъ мужественно носилъ его храбрый шотландецъ {Образчикомъ тогдашняго боевого стиля полемики можетъ служить замтка объ адмирал Нульс, за которую Смоллетъ подвергся судебному преслдованію и тюремному заключенію, Объясненія, представленныя адмираломъ посл неудачной рошорской его экспедиціи, разсматривались передъ судилищемъ ‘Критическаго Обозрнія’. Смоллстъ вынесъ Пульсу слдующій приговоръ:
— Это адмиралъ безъ здраваго смысла,— инженеръ безъ знаній,— офицеръ безъ энергіи и человкъ безъ правдивости.
Нелицепріятный судья, постановившій этотъ приговоръ, высидлъ за него три мсяца въ тюрьм. Вообще ‘Критическое Обозрніе’ постоянно служило для Смоллета чмъ-то врод фонтана, обдававшаго всхъ и каждаго струей кипятка. Въ числ мене существенныхъ полемическихъ схватокъ можно упомянуть о препирательности Смоллета съ Грейнджеромъ, переводчикомъ Тибулла. Грейнджеръ возразилъ на замтку ‘Критическаго Обозрнія’ памфлетомъ. По этому поводу въ ближайшемъ нумер ‘Обозрнія’ появилась статья, гд ему грозили доброю поркой, приличествующей сов, которая осмлилась покинуть днемъ свое дупло и вылзти на свтъ Божій.
Въ біографическомъ очерк, составленномъ д-ромъ Муромъ, разсказывается про Смоллета интересный анекдотъ: ‘Издавъ своего Донъ Кихота, онъ вернулся въ Шотландію, чтобы извстить проживавшую тамъ мать. По согланіенію съ г-жей Тельферъ (родной его сестрой) онъ былъ представленъ матери, какъ джентльменъ изъ Вестъ-Индіи и близкій пріятель ея сына. Чтобы лучше выдержать эту роль, Смоллетъ старался придать себ серьезный видъ и угрюмо хмурилъ брови, но когда мать пристально взглянула на него, онъ былъ не въ состояніи удержаться отъ улыбки. Старушка тотчасъ же вскочила тогда съ своего кресла и, обнявъ Товію руками за шею, воскликнула: ‘Нтъ, любезнйшій сынокъ, я все-таки подъ конецъ тебя узнала’.
Впослдствіи она разсказала своему Товіи, что если бы онъ продолжалъ хмуриться, то ему удалось бы, пожалуй, оставить ее еще на нкоторое время въ недоумніи. ‘Старая твоя плутовская улыбка, дружокъ, выдала тебя сразу’,— добавила она.
Вскор посл выхода въ свтъ ‘Приключеній атома’, болзнь, и прежде уже мучившая ихъ автора, вернулась къ нему съ новою силой. Посл тщетныхъ попытокъ добыть для Смоллета мсто англійскаго консула гд-нибудь на прибрежь Средиземнаго моря, ему пришлось хать въ Италію на свои собственныя, весьма скудныя средства. Доброта достойнаго друга и соотечественника Смоллета, д-ра Армстронга, находившагося тогда заграницей, доставила Товіи и его жен домикъ въ Монте-Неро, деревн, раскинувшейся на склон горы у морского берега, не вдалек отъ Ливорно, въ романтическомъ и здоровомъ мстоположеніи, гд. онъ подготовилъ къ печати послднее и самое чарующее изъ своихъ произведеній, являющееся для нихъ какъ бы финаломъ, а именно ‘Экспедицію Гемфри Клинкера’. Оно вышло въ свтъ въ 1771 году’. (Сэръ Вальтеръ Скоттъ).}.
Смоллетъ остается джентльменомъ, всегда и везд: во всхъ своихъ битвахъ и схваткахъ,— въ побдахъ, купленныхъ дорогою цной, и въ пораженіяхъ. Повсти Смоллета являются воспоминаніями объ его собственныхъ приключеніяхъ, а характеры, дйствующихъ лицъ списаны, сколько можно судить, съ живыхъ людей, съ которыми ему довелось лично познакомиться. Онъ вращался въ самомъ разнообразномъ и подчасъ диковинномъ обществ. Будучи еще въ коллегіи, въ Глэсго, онъ завязалъ тамъ интересныя знакомства. Пребываніе въ провинціальной аптек, равно какъ на баттаре военнаго корабля, гд онъ служилъ лекарскимъ помощникомъ, и тяжелая жизнь на берегу, гд смлый искатель приключеніи хотлъ попытать счастья въ борьб съ Фортуной, доставили ему опять-таки обширный матеріалъ для наблюденіи. Кажется, что Смоллетъ даже не старался изобртать и придумывать, но, обладая замчательной наблюдательностью и врностью глаза, описывалъ лишь то, что видлъ, обнаруживая при этомъ жизнерадостный и самый увлекательный юморъ. Мн лично кажется, что дядя Боулингъ, въ Родерик Рандом, выхваченъ прямо изъ жизни, точно также, какъ и сквайръ Вестернъ. Уэльскій аптекарь Морганъ въ такой же степени забавенъ, какъ д-ръ Каюсъ. Кто изъ имвшихъ безцнное счастье съ нимъ познакомиться,— кто изъ читателей, любящихъ Донъ Кихота и маіора Дальгетти, откажетъ въ сердечнйшемъ своемъ сочувствіи достойному лейтенанту Лисмахаго? ‘Гемфри Клинкеръ’ представляется на мой взглядъ забавнйшею изъ всхъ повстей, какія когда-либо писались съ тхъ поръ, какъ появился на свтъ этотъ жанръ литературы. Винифредъ Дженкинсъ и Табита Брамбль будутъ смшить англичанъ въ продолженіи многихъ еще поколніи. Ихъ письма и повствованія объ ихъ любви являются источникомъ заразительнаго смха, столь же неисчерпаемымъ, какъ колодезь Бладуда.
Фильдингъ въ свою очередь тоже изображалъ, хотя и боле энергической рукою, людей и событія, которыя лично видлъ и которыхъ лично зналъ. На его долю выпалъ случай весьма многосторонне ознакомиться съ жизнью. Собственная его семья и полученное имъ воспитаніе, а затмъ — жизненныя удачи и неудачи,— приводили его въ общество людей самыхъ разнообразныхъ сословій и положеній. Онъ лично является героемъ своихъ повстей,— повсою Томомъ Джонсомъ и взбалмошнымъ капитаномъ Бутомъ. При всемъ томъ позволительно думать, что Фильдингъ былъ въ меньшей степени взбалмошнымъ повсой, чмъ Томъ Джонсъ, что онъ отдавалъ себ по крайней мр отчетъ въ своихъ недостаткахъ и сердечно желалъ исправиться.
Въ первый разъ, когда онъ прибылъ въ британскую столицу, въ 1727 году, въ лондонскихъ кофейняхъ и ассамблеяхъ было еще свжо воспоминаніе о прежнихъ подвизавшихся тамъ остроумцахъ. Компетентные судьи объявили тогда, что молодой Гарри Фильдингъ обладаетъ большимъ умомъ и находчивостью, чмъ даже Конгревъ, или кто-либо изъ блестящихъ преемниковъ этого патентованнаго умника. При высокомъ рост и могучемъ сложеніи, Фильдингъ обладалъ красивой, мужественной и очень благородной наружностью. До послднихъ дней жизни онъ сохранилъ величественный видъ. Не смотря на болзнь, подорвавшую его организмъ, этотъ величественный видъ и присутствіе духа внушали невольное уваженіе всмъ окружающимъ.
Между Фильдингомъ и капитаномъ корабля, на которомъ онъ совершилъ послднее свое путешествіе, произошла ссора {Ссора эта вызвана была намреніемъ капитана вмшаться въ права Фильдинга на каюту, за которую было заплачено тридцать фунтовъ стерлинговъ. Разсказывая обстоятельства, при которыхъ капитану пришлось просить у него извиненія, Фильдингъ добавляетъ:
‘Не желая, чтобы меня заподозрили въ намреніи воскуривать себ самому иміамъ, я положительно отрицаю у себя всякое право на похвалу за то, что простилъ капитана. Въ данномъ случа ршеніе простить подсказывалось мн вовсе не великодушіемъ, или же христіанскими принципами. На самомъ дл я простилъ до причин, которая заставила бы всхъ насъ относиться гораздо снисходительне къ нашимъ ближнимъ, если бы только мы были вообще поумне: для меня самого было несравненно удобне простить’.}.
Фильдингъ разсказываетъ, что капитанъ подъ конецъ сталъ передъ нимъ на колни и просилъ прощенія. Вообще онъ жилъ до послднихъ дней полною жизнью и никогда не падалъ духомъ. Надо полагать, что онъ былъ одаренъ изумительно могучей жизненной энергіей. Лэди Мери Вертлей Монтегю {Лэди Мери приходилась Фильдингу двоюродной кузиной. Ихъ дды были родными братьями, сыновьями Джоржа Фильдинга, графа Десмондскаго, который въ свою очередь доводился сыномъ Уильяма, графа Денбингскаго.
Въ письм, написанномъ какъ разъ за недлю до смерти Фильдинга, она говоритъ:
‘Фильдингъ замчательно точно обрисовалъ себя самого и первую свою жену въ г-н и г-ж Бутъ, хотя можетъ быть отчасти и польстилъ при этомъ своей собственной наружности. Я убждена, что многіе изъ упомянутыхъ имъ инцидентовъ списаны съ дйствительныхъ фактовъ. Удивляюсь только, какъ онъ не замчаетъ, что Томъ Джонсъ и мистеръ Бутъ — оба страшные негодяи… У Фильдинга имется и въ самомъ дл изрядное количество истиннаго юмора. Очень жаль, что онъ при своемъ вступленіи въ свтъ не имлъ другого выбора, какъ сдлаться извозчикомъ, или же литературной извозчичьей клячей. Его дарованія заслуживали лучшей участи, но тмъ не мене я не могу не порицать нескромности (выражаясь по возможности мягче), которая владла имъ всю жизнь и, повидимому, владетъ еще и теперь. Съ тхъ поръ, какъ я родилась, не появлялось въ англійской литератур, никакого оригинальнаго писателя, за исключеніемъ Конгрева и Фильдинга, который, я думаю, могъ бы близко подойти къ совершенству Конгрева, если бы нужда не заставляла его издавать свои произведенія безъ особенно тщательныхъ исправленій и выпускать въ свтъ такія вещи, которыя онъ швырнулъ бы въ огонь, когда бы можно было раздобыть хлбъ насущный безъ денегъ, или же деньги безъ бумагомарательства… Жаль, что я не вижу новыхъ произведеній Перегрина Пикля. Очень бы мн хотлось узнать имя автора.} прекрасно характеризуетъ Фильдинга и замчательную его способность чувствовать себя счастливымъ въ маленькой біографической замтк по случаю его смерти. Она сравниваетъ Фильдинга съ Стилемъ, обладавшимъ столь же жизнерадостной и непредусмотрительной натурой и говоритъ, что имъ обоимъ слдовало бы жить вчно. Можно представить себ, что человкъ такого могучаго сложенія, какъ Фильдингъ,— съ такимъ крпкимъ здоровьемъ и могучимъ аппетитомъ, такимъ веселымъ юморомъ, соединеннымъ съ искреннимъ сердечнымъ желаніемъ жить во всю, долженъ былъ съ жадностью прильнуть къ чаш наслажденій, предложенной ему сто лицеи. Быть можетъ, кто-нибудь изъ читателей припоминаетъ себ студенческія пирушки и гомерическія количества истреблявшихся нашихъ яствъ и питей. Я лично могу воскресить у себя воспоминаніе о нкоторыхъ герояхъ этихъ юношескихъ пирушекъ и какъ нельзя явственне представляю себ юнаго Фильдинга, только что прибывшаго изъ Лейдена съ здоровеннымъ молодымъ аппетитомъ веселымъ жизнерадостнымъ см хомъ, могучими силами и стремленіемъ вкусить всяческихъ радостей жизни. Остроуміе и прекрасныя манеры этого молодого человка доставили ему всюду друзей. Онъ вращался въ тогдашнемъ великосвтскомъ обществ,-за нимъ ухаживали британскіе пэры и великосвтскіе богачи. Онъ получалъ отъ своего отца, генерала Фильдинга, порядочное содержаніе, которое, по словамъ самого Гарри, могъ дисконтировать каждый, кому это было благоугодно. Онъ любилъ хорошее вино, хорошее общество и къ тому же хорошо одвался. Все это обходилось очень не дешево, а потому Гарри Фильдингъ началъ входить въ долги и занимать деньги: точь въ точь такъ, какъ занимаетъ ихъ, въ его повсти, капитанъ Бутъ. Нисколько не смущаясь, онъ соглашался позаимствовать нсколько монетъ изъ кошельковъ богатыхъ своихъ пріятелей и, какъ справедливо разсказываетъ Вальполь, зачастую надодалъ имъ настойчивыми требованіями угостить его обдомъ, или же дать ему гинею. Чтобы обезпечить себя деньгами, онъ принялся писать театральныя пьесы, предварительно заручившись обширными закулисными знакомствами съ разными Ольдфильдами и Брэсджирдлями. Онъ самъ смялся надъ этими пьесами и относился къ нимъ презрительно. Какъ-то разъ публика начала шикать въ сцен, которую Фильдингъ полнился исправить, находя, какъ самъ заявилъ Гаррику, что публика по своей глупости не замтитъ ея недостатковъ. Авторъ пьесы совершенно хладнокровно сказалъ: ‘А вдь все-таки замтили! Молодцы, не ожидалъ отъ нихъ такой прыти!’ Къ своимъ повстямъ Фильдингъ относился иначе. Онъ тщательно закладывалъ тамъ фундаменты и возводилъ зданія будущей своей славы.
Время и непогоды повредили имъ очень мало. Архитектурный стиль и орнаменты, разумется, соотвтствуютъ тогдашнимъ модамъ, по самыя зданія остаются до сихъ поръ прочными, грандіозными и построенными замчательно пропорціонально во всхъ частяхъ. Они являются такимъ образомъ замчательными художественными памятниками генія и искусства.
Я не берусь и не надюсь сдлать изъ Гарри Фильдинга героя. Нтъ ни малйшей возможности скрыть его недостатки. Самыми замысловатыми фразами не замаскируешь его слабостей. Остается поэтому только показать его такимъ, какимъ онъ былъ на самомъ дл: не въ поз героя, изящно драпирующагося въ блестящую блоснжную мраморную тогу, а съ забрызганными чернилами рукавчиками,— пятнами отъ краснаго вина на поношенномъ сюртук, обшитомъ позументами, и съ мужественнымъ, красивымъ лицомъ, на которомъ можно прочесть, что онъ былъ добрый товарищъ, которому пришлось на своемъ вку вынести много заботъ и болзней, а также истребить изрядное количество спиртныхъ напитковъ. Не смотря на эти пятна, а также слды, оставленные заботами и разгульной жизнью, Фильдингъ сохраняетъ, однако, нкоторыя изъ драгоцннйшихъ и величественнйшихъ достоинствъ, какими только можетъ быть надленъ человкъ. Онъ обладаетъ замчательной прирожденной любовью къ истин,— сильнйшимъ инстинктивнымъ (отвращеніемъ къ лицемрію и счастливйшимъ сатирическимъ даромъ осмивать это лицемріе такъ, чтобы вызывать къ нему общее презрніе. Остроуміе его отличается изумительной мудростью и умньемъ проникать въ сокровеннйшіе тайники сердца человческаго. Оно сверкаетъ надъ негодяемъ и освящаетъ мерзавца, словно фонарь,: полисмена. Фильдингъ остается всегда и всюду мужественнйшимъ и добрйшимъ изъ людей. При всхъ своихъ слабостяхъ и недостаткахъ онъ уважаетъ женское цломудріе и дтскую невинность. Впрочемъ, можно было бы и заране предвидть, что такое величественное храброе сердце должно оказывать имъ почтительное покровительство. Нельзя быть такимъ храбрымъ, великодушнымъ и искреннимъ, какъ Фильдингъ, не будучи въ то же время безпредльно сострадательнымъ, нжнымъ и всепрощающимъ. Онъ отдастъ свой кошелекъ каждому нуждающемуся, такъ какъ не въ состояніи сдерживать порывовъ своей доброты и щедрости. Низменными могутъ быть у него только вкусы, но никакъ не образъ мыслей. Онъ сердечно уважаетъ хорошихъ, добродтельныхъ людей,— не унижается до лести,— не помнитъ зла,— презираетъ безчестные подвохи и хитрости,— добросовстно исполняетъ служебныя обязанности, нжно любимъ семьею и умираетъ за работой {Утромъ въ воскресенье, 30-го іюня, 1754 года онъ отплылъ изъ Гревзенда въ Лиссабонъ и началъ писать дневникъ своего путешествія, а въ начал октября того же года умеръ и похороненъ въ португальской столиц на англійскомъ протестантскомъ кладбищ близъ Эстрелльской церкви. На его надгробной плит начертано.

‘Honricus Fielding.

Luget Britannia gremio non datum
Fovere natum’.}.

Если считать (какъ это мн кажется обязательно) врными и правильными теоретическія соображенія, что человческой природ всегда нравится зрлище невинности, избавляемой отъ бды своею врностью, непорочностью и мужествомъ, то изъ героевъ трехъ повстей Фильдинга намъ Долженъ больше всего нравиться честный Джозефъ Эндрюсъ. Второе мсто въ нашихъ симпатіяхъ Можетъ занять капитанъ Бутъ, а на долю Тома Джонса выпадаетъ лишь третье мсто {Самъ Фильдингъ, по словамъ д-ра Вартона, предпочиталъ Джозефа Эндрюса остальнымъ своимъ произведеніямъ.}.
Джозефъ Эндрюсъ, хотя и носитъ подержанную ливрею лэди Буби, является въ ней, по меньшей мр, такимъ же приличнымъ человкомъ, какъ Томъ Джонсъ въ своемъ плисовомъ костюм, или же капитанъ Бутъ въ мундир. Подобно этимъ героямъ, онъ обладаетъ здоровенными икрами, широкими плечами, красивой наружностью и большимъ мужествомъ. Перечень его добродтелей и достоинствъ: чрезмрная музыкальность голоса, препятствующая надлежаще кричать на собакъ во время охоты,— мужество, съ которымъ онъ здить на скачкахъ съ препятствіями, заступая мсто провинціальныхъ джентльменовъ, и стойкость, съ какою онъ отказывается отъ взятокъ и преодолваетъ всяческія искушенія,— трогательны по своей наивной свжести и располагаютъ читателя въ пользу молодого красавца-героя. Фанни, являющаяся такимъ милымъ полевымъ цвточкомъ, и чарующее простодушіе пастора Адамса изображены до того симпатичными штрихами, что невольно подкупаютъ читателя, а потому онъ чувствуетъ, разставаясь съ этими дйствующими лицами, большее сожалніе, чмъ при прощань съ Бутомъ и Джонсомъ.
Не подлежитъ сомннію, что Фильдингъ началъ писать ‘Эндрюса’ съ намреніемъ осмять ‘Памелу’. Понятно, что его атлетическій и до безцеремонности откровенный геній должнъ былъ чувствовать искреннее презрніе и величайшую антипатію къ слащавому и сантиментальному роману Ричардсона. Онъ не могъ не смяться надъ мщанскимъ ничтожествомъ писаки, наполнявшаго безчисленные томы сантиментальнымъ киселемъ. Онъ обзывалъ этого писаку негоднымъ молокососомъ и глупышекъ. Оно и понятно. Собственный его геній былъ вскормленъ на молок съ коньякомъ, а не на жиденькомъ ча. Его муза являлась запвалой въ трактирныхъ хоровыхъ псняхъ, — видла несмтное число разъ, какъ утреннее солнце играетъ на опорожненныхъ бокалахъ, и возвращалась къ себ на квартиру, дружески опираясь на плечо городового, тогда какъ за богиней Ричардсона ухаживали старыя двы и вдовицы, вспоившія ее чаемъ съ сладкими булочками. ‘Молокососъ!’ реветъ Гарри Фильдингъ, потрясая ставни у робкаго автора Памелы. ‘Негодяй, чудовище, могавкъ!’ кричитъ этотъ сантиментальный авторъ, и вс дамы его свиты подхватываютъ эти крики пронзительнымъ хоромъ! {‘Ричардсонъ, по словамъ достойной г-жи Барбо, ‘до чрезвычайности обидлся появленіемъ въ свтъ этой повсти (Джозефа Энлрюса) тмъ боле, что онъ лично состоялъ съ Фильдингомъ въ хорошихъ отношеніяхъ и былъ очень друженъ съ обими его сестрами. Повидимому, онъ не въ силахъ искренно простить эту обиду. Быть можетъ, это даже немыслимо для человческой природы. Во всякомъ случа онъ отзывается въ своихъ письмахъ очень рзко о Том Джонс,— боле рзко чмъ это представляется умстнымъ со стороны соперника на литературномъ поприщ. Самому Ричардсону, разумется, казалось, будто его негодованіе вызывается исключительно лишь безнравственностью Тома Джонса и его автора. Но вдь онъ могъ же выносить Чиббера.’}.
Фильдингъ вознамрился написать повсть, съ цлью осмять направленіе автора Памелы, которое ему не нравилось и которое онъ считалъ заслуживающимъ величайшаго презрнія. Самъ Гарри, однако, обладаетъ такимъ добрымъ, великодушнымъ и жизнерадостнымъ характеромъ, что начинаетъ сочувствовать изобртеннымъ имъ дйствующимъ лицамъ, а потому невольно рисуетъ ихъ не просто смшными, а вмст съ тмъ симпатичными и заслуживающими уваженія. Прежде, чмъ закончить свою повсть, онъ питаетъ уже къ ея героямъ совершенно искреннюю, сердечную любовь.
Гадливое отвращеніе Ричардсона къ Гарри Фильдингу является само во себ столь же естественнымъ, какъ и насмшливое презрніе Фильдинга къ сантиментальному автору. Не думаю, чтобы такого рода симпатіи и антипатіи отсутствовали и въ настоящее время. Каждый писатель долженъ принимать во вниманіе, что порицаніе ему можетъ высказываться не только вслдствіе недомыслія, или же злостнаго недоброжелательства критики, но также и въ силу совершенно честной и добросовстной враждебности къ общему его направленію. Такимъ образомъ его могутъ ненавидть и бранить на основаніи какъ хорошихъ такъ и дурныхъ побудительныхъ причинъ. Ричардсонъ питалъ совершенно честную непріязнь къ произведеніямъ Фильдинга, а Вальполь столь же честно и добросовстно называлъ ихъ пошлыми и глупыми. Разслабленные желудки антагонистовъ Фильдинга возмущались грубостью пищи, сервировки и самого общества на веселыхъ его пирушкахъ. Дйствительно, скатерти и салфетки могли бы быть у него значительно чище, а самый обдъ и приглашенное на него общество наврядъ-ли оказывались подходящими для утонченнаго дэнди. Благодушный и добрый старикъ Джонсонъ тоже вдь не желалъ принимать участія въ этихъ пирушкахъ {Само собою разумется, что д-ръ Джонсонъ не могъ сочувствовать разгульной жизни Фильдинга. Необходимо къ тому же принять во вниманіе, что Ричардсонъ былъ однимъ изъ самыхъ близкихъ и самыхъ давнишнихъ пріятелей старика, расходившагося, кром того, въ политическихъ воззрніяхъ съ Фильдингомъ. Тмъ не мене даже и Джонсонъ прочелъ (по словамъ Ботвеля) Амелію, не отрываясь отъ книги.}.
Другой ученый, являющійся звздою боле крупной величины, чмъ Джонсонъ, счелъ, однако, для себя возможнымъ восторгаться изумительнымъ геніемъ Гарри Фильдинга. Всмъ извстенъ величественный панегирикъ, написанный ему Гиббономъ и остающійся колоссальнымъ монументомъ славы этого великаго беллетриста. ‘Нашъ безсмертный Фильдингъ, пишетъ Гиббонъ, принадлежалъ къ младшей отрасли графовъ Денбигскихъ, ведущихъ свой родъ отъ графовъ Габсбургскихъ. Преемники Карла V, разумется, могутъ глядть свысока на своихъ англійскихъ братьевъ, но при всемъ томъ не подлежитъ сомннію, что повсть ‘Томъ Джонсъ’,— эта великолпная жанровая картина, исполненная такого блестящаго юмора,— переживетъ дворецъ въ Эскуріал и австрійскаго имперскаго орла’.
Приговоръ, постановленный этимъ великимъ судьей, никоимъ образомъ не можетъ быть опротестованъ. Имя, упомянутое Гиббономъ, словно начертано на купол храма Св. Петра въ Рим. Паломники со всего свта восхищаются имъ и запечатлваютъ его въ своей памяти.
Въ качеств жанровой картинки или изображенія нравовъ повсть ‘Томъ Джонсъ’ дйствительно превосходна. Она построена дивно хорошо. Замчательный умъ и наблюдательность автора, многочисленность счастливыхъ измненій въ фабул и удачныхъ остроумныхъ мыслей и, наконецъ, разнообразіе характеровъ въ этомъ великомъ комическомъ эпос все время поддерживаетъ у читателя любопытство и вызываетъ у него искреннее восхищеніе {‘Нравы и обычаи мняются съ каждымъ поколніемъ, а вмст съ тмъ измняется повидимому и нравственность. Въ дйствительности она мняется лишь у нкоторыхъ, но при этомъ кажется, будто измненіе произошло у всхъ, за исключеніемъ однихъ лишь отсталыхъ. Ныншній молодой человкъ, который вздумалъ бы выкинуть, напримръ, въ Уитон, такую же штуку, какъ Томъ Джонсъ съ лэди Белластонъ, не былъ бы Томомъ Джонсомъ. Съ другой стороны, ныншній Томъ Джонсъ, не сдлавшись, быть можетъ, въ глубин души лучше, чмъ былъ во времена Фильдинга, согласится скоре умереть, съ голода, чмъ существовать на средства разбогатвшей двицы легкаго поведенія. Герой этой повсти не можетъ считаться образцомъ добропорядочнаго поведенія, да и вся вообще повсть не претендуетъ быть нравоучительной. Не смотря на все это, я съ негодованіемъ отвергаю лицемрное сужденіе тхъ, кто рекомендуетъ Памелу и Клариссу Гарлоу, какъ высоконравственныя повсти (хотя он отравляютъ воображеніе молодежи постоянно повторяющимися дозами любовнаго напитка), тогда какъ чтеніе Тома Джонса запрещается, какъ безнравственное. Не говорю о молодыхъ двицахъ. Позволю себ лишь замтить, что юноша, нравственное чувство котораго можетъ оскорбиться этою повстью, долженъ быть совершенно уже испорченнымъ, особенно же если она окажется способной возбуждать у него страсти. Вся повсть Фильдинга проникнута отраднымъ, сіяющимъ, свжимъ и жизнерадостнымъ настроеніемъ, рзко отличающимся отъ затхлой парниковой атмосферы Ричардсона, погружающей умъ и сердце въ обезсиливающую дремоту, (Кольриджъ).}.
Тмъ не мене мы имемъ право предъявить протестъ противъ самого Томаса Джонса и объявить, что недовольны уваженіемъ, которое авторъ, очевидно, питаетъ къ этой личности. Чарльзъ Лэмбъ очень мило замчаетъ о Джонс, что одной искренней его усмшки достаточно, ‘дабы очистить воздухъ’. Позволимъ себ замтить въ свою очередь, что для этого надо предположить своеобразное состояніе атмосферы. Понятно, что когда она отравлена такими личностями, какъ Блифиль, или же лэди Белластонъ, то ее можно очистить до нкоторой степени присутствіемъ Томаса Джонса. Имется, однако, полное основаніе опасаться, что каждый разъ (кром послдней сцены повсти), когда мистеръ Джонсъ входитъ въ гостиную Софіи, чистый воздухъ тамъ начинаетъ отзываться запахомъ трубки и пунша. Не могу признать мистера Джонса добродтельнымъ джентльменомъ. Если Фильдингъ такъ его любитъ и до такой степени имъ восхищается, то это свидтельствуетъ, какъ мн кажется, лишь о томъ, что нравственное чувство великаго сатирика было до извстной степени омрачено его собственнымъ образомъ жизни, и что, съ точки зрнія искусства и этики, онъ сдлалъ крупный промахъ. Авторъ иметъ несомннное право восхищаться выбраннымъ имъ героемъ, но въ такомъ случа надо позаботиться о томъ, чтобы этимъ героемъ и въ самомъ дл стоило восхищаться. Нкоторые авторы (прямо въ ущербъ своимъ интересамъ) задаются предвзятымъ мнніемъ, будто въ жизни не существуетъ ничего подобнаго, а потому находятъ, что и въ повсти, являющейся картиной, списанной съ дйствительной жизни, не должно быть безупречныхъ характеровъ. Съ такой точки зрнія мистеръ Томъ Джонсъ можетъ быть допущенъ въ качеств героя повсти, и мы вправ подводить итоги хорошимъ и дурнымъ его качествамъ, подобно тому какъ длаемъ это для пастора Твакума, или же двицы Зитримъ. Совершивъ означенную ариметическую операцію, мы приходимъ, однако, къ заключенію, очень невыгодному для Тома Джонса. Онъ оказывается героемъ съзапятнаиной репутаціей, унижающимся изъ-за какой-нибудь гинеи, не платящимъ квартирной хозяйк за комнату и вынужденнымъ торговать своей честью. Такой герой представляется намъ нелпымъ, и притязанія его на означенный высокій рангъ мы считаемъ лишенными всякаго основанія. Я положительно протестую противъ признанія мистера Тома Джонса героемъ. Мн кажется даже неумстнымъ смотрть на него иначе, какъ на зауряднаго молодого человка, румянаго, широкоплечаго, любящаго вино и всяческія удовольствія. Правда, что онъ не согласится обокрасть церковь, но этимъ исчерпывается все, что, можетъ быть сказано въ его пользу. Разсматривая выведенные въ повсти, сплошь и рядомъ встрчающіеся въ жизни, типы гуляю, и лицемровъ: Джонса и Блифила, Чарльза и Джозефа Сюрфесъ, не сразу ршишь, кто именно изъ нихъ является худшимъ членомъ общества, и наиболе заслуживаетъ порицанія. Капитанъ Бутъ, не смотря на страсть къ мотовству, все-таки лучше своего предшественника Джонса, хотя бы уже потому, что не такъ много о себ воображаетъ какъ Джонсъ. Дйствительно, капитанъ, съ сердцемъ сокрушеннымъ и смиреннымъ, падаетъ на колни, сознается въ своихъ слабостяхъ и восклицаетъ: ‘Не ради меня лично, но ради моей непорочной, милой, прелестной жены Амеліи, прошу тебя, читатель-критикъ, пощади и помилуй!’ Означенный строгій моралистъ,— возсдая на судейскомъ своемъ кресл (мы не станемъ говорить здсь, какъ этотъ судья ведетъ себя въ частной жизни), бросаетъ на него строгій взглядъ и говоритъ: ‘Не подлежитъ сомннію, капитанъ Бутъ, что вашу жизнь нельзя назвать благопристойной и что во многихъ случаяхъ вы изволили выказать себя, съ позволенія сказать, мошенникомъ. Вы пьянствовали въ трактир, въ то время какъ самая милая и добрая женщина въ мір сварила вамъ дома на ужинъ баранину и прождала васъ цлую ночь. Вы испортили такимъ образомъ, во-первыхъ,баранину, а во-вторыхъ, заставили нжное сердечко Амеліи мучиться и томиться по пустякамъ {Лэди Мери Вортлей Монтегю была коротко знакома съ первою женой, которую такъ нжно любилъ Фильдингъ и которую онъ изобразилъ въ своей Амеліи. По словамъ этой лэди, самыя восторженныя и пламенныя черты, которыми Гарри рисуетъ Амелію, передаютъ только въ точности дивныя Достоинства оригинала и его красоту, хотя эта послдняя до нкоторой степени и нострадала отъ несчастнаго случая, о которомъ упомянуто въ повсти. Г-жа Фильдингъ упала изъ экипажа и при этомъ расшибла себ переносицу. Мужъ страстно ее любилъ, и она платила ему взаимностью…
Біографы Фильдинга какъ будто стыдятся сообщать, что, посл смерти этой очаровательной женщины, онъ женился на ея горничной. На самомъ дл поступокъ этотъ никоимъ образомъ не компрометируетъ Фильдинга до такой степени, какъ это могло бы показаться на первый взглядъ. Горничная не обладала сама по себ особенными прелестями, но была хорошею двушкой, искренне преданной своей барын, смерть которой ее страшно огорчила. Фильдингъ, въ первое время посл утраты жены, почти обезумлъ отъ горя и чувствовалъ нкоторое облегченіе лишь оплакивая ее, вмст съ горничною. Впослдствіи, нсколько успокоившись, онъ находилъ единственнымъ для себя утшеніемъ говорить съ этой горничной объ ангел, о которомъ они оба такъ искренно скорбли. Такимъ образомъ горничная мало по малу стала Для Фильдинга довренною подругой, а съ теченіемъ времени онъ пришелъ къ убжденію, что наврядъ-ли найдетъ для своихъ дтей боле любящую мать, а для себя самого боле преданную хозяйку и боле усердную сидлку. По крайней мр, самъ онъ объяснялъ вторую свою женитьбу именно этими соображеніями. Дйствительно, Фильдингу не пришлось раскаиваться въ своемъ выбор (Письма лэди Мери Вертлей Монтегю). Первая жена Фильдинга, рожденная миссъ Краддокъ, изъ Салисбюри, была еще очень молода, когда вышла за него замужъ въ 1736 году. Она принесла Фильдингу въ приданое полторы тысячи фунтовъ стерлинговъ. Онъ самъ къ тому времени получилъ въ наслдство помстье, приносившее ежегодный доходъ въ 200 фунтовъ стерлинговъ. Располагая такими. средствами, Фильдингъ велъ нсколько времени въ дорсетскомъ графств жизнь богатаго провинціальнаго джентльмена и въ три года спустилъ все свое состояніе, а затмъ вернулся въ Лондонъ и началъ изучать юриспруденцію.}. Вы входили въ долги, не располагая средствами, необходимыми для ихъ уплаты. Вы прокучивали деньги, которыя вамъ слдовало уплатить домохозяину за квартиру. Вы растрачивали на пьянство, или на еще худшія удовольствія, т гроши, которые ваша жена выручала отъ продажи немногихъ имвшихся у нея драгоцнностей — брошекъ, серегъ, браслетовъ и дтскихъ игрушекъ. Тмъ не мене, вы хоть и негодяй, но все-таки смиренно признаете себя таковымъ. Вы никогда, ни на минуту, не выдавали себя за порядочнаго человка, а всегда искренно считали себя несчастнымъ, слабохарактернымъ скотомъ. Въ глубин сердца вы обожаете вашу супругу,— этого ангела въ образ женщины. Ради нея только вы, протобестія, признаны по суду оправданнымъ! Счастье для васъ и для многихъ другихъ вамъ подобныхъ, что, несмотря на ваши слабости и несовершенства, непорочныя сердца питаютъ къ вамъ состраданіе и любовь! Ради вашей жены вамъ разршается вернуться на этотъ разъ домой, не понеся заслуженнаго наказанія. Поручаю вамъ, кстати, передать этой ангелоподобной дам, отъ имени всего суда, выраженіе сердечнаго почтенія и восторженнаго удивленія’. Амелія выгораживаетъ такимъ образомъ своего мужа Уильяма Бута. Она же заставляетъ простить многое и взбалмошному шалопаю, своему отцу, добродушному старику Гарри Фильдингу. Изобрсти такую личность, какъ Амелія, является не только торжествомъ искусства, но въ тоже время и добрымъ дломъ. Говорятъ, впрочемъ, будто Фильдингу удалось лично познакомиться съ Амеліей и любить ее,— что она была не созданнымъ имъ дтищемъ, а собственной его женою, и что этотъ наиболе очаровательный образъ въ области англійской фикціи списанъ съ натуры. Разв можно, однако, въ подобныхъ случаяхъ говоритьофикціи? Чмъ, позвольте спросить, различается такая фикція отъ дйствительности? Для меня лично Амелія представляется такимъ же живымъ существомъ, какъ и леди Мери Вортлей Монтегю. Полковникъ Бугъ кажется мн почти въ такой же степени дйствительной личностью какъ, напримръ, полковникъ Гардинеръ или же герцогъ Кумберлэндскій. Я восхищаюсь авторомъ Амеліи и благодарю великаго художника за то, что онъ соблаговолилъ меня познакомить съ такой прелестной милой особой, къ которой я питаю самое нжное искреннее сочувствіе. Быть можетъ, что, съ точки зрнія художественной техники, Амелія не лучше Тома Джонса, но она превосходитъ его въ этическомъ отношеніи. Прежде, чмъ получить прощеніе, блудный сынъ тамъ по крайней мр раскаивается, тогда какъ этотъ поганецъ, широкоплечій Джонсъ, завладваетъ своей красоткой, почти не пройдя черезъ столь желательный для его исправленія процессъ угрызеній совсти за многоразличные свои грхи и недостатки. Во всякомъ случа онъ слишкомъ мало еще наказанъ за свои провинности въ тотъ моментъ, когда на долю ему выпадаетъ столь незаслуженный первый призъ любви и богатства. Меня это положительно сердитъ. Съ какой стати награждать этого молодого повсу, буяна и забіяку, такимъ изобиліемъ пирожнаго и всяческихъ другихъ сладостей жизни? Софія сдается ему слишкомъ уже легко, тогда какъ ей слдовало бы обнаружить въ данномъ случа побольше строгой чопорности. Между тмъ у этой любящей, глупой двченки сейчасъ же и затрепетало сердечко! ‘Ахъ, господинъ Джонсъ,— сказала она,— отъ васъ самихъ зависитъ назначить день’. Надо полагать, что Софія точно также списана съ натуры, какъ и Амелія. Многимъ молодымъ людямъ которые оказывались, пожалуй, нисколько не лучше Тома Джонса, удавалось захватить нечаяннымъ нападеніемъ сердце очаровательной двушки, владть которымъ они, по всей справедливости, были недостойны.
Какое изумительное искусство! Какимъ дивнымъ талантомъ надленъ былъ отъ природы авторъ этихъ повстей, если онъ можетъ такимъ образомъ приковывать еще и теперь нашъ интересъ, возбуждать наше сочувствіе и овладвать нашей доврчивостью до такой степени, что мы и въ самомъ дл относимся къ созданнымъ имъ образамъ, какъ къ живымъ людямъ, серьезно разсуждаемъ объ ихъ достоинствахъ и недостаткахъ, отдаемъ предпочтеніе одному изъ нихъ передъ другимъ, скорбимъ о пристрастія Джонса и Бута къ азартнымъ играмъ и спиртнымъ напиткамъ, равно какъ о злополучномъ положенія женъ обоихъ этихъ джентльменовъ. Мы любимъ этихъ очаровательныхъ дамъ, восхищаемся ими отъ всего сердца и бесдуемъ о нихъ съ такой же точно увренностью, какъ если бы завтракали у нихъ въ гостяхъ сегодня же утромъ, или разсчитывали встртиться съ ними посл полудня въ парк. Какой у него могучій геній, какой свтлый проницательный умъ и какая наблюдательность, соединенная съ живйшей ненавистью ко всему низкому и подлому! И все это объединяется у Фильдинга пламенной любовью къ людямъ. Да, онъ былъ великимъ поэтомъ,— бдительнымъ, вдумчивымъ, увлекательнымъ и созидающимъ! Какое множество истинъ оставилъ онъ въ наслдіе потомству! Сколько поколній научилъ онъ разумному и честному смху! Сколькихъ онъ создалъ учениковъ и послдователей, усвоившихъ себ глубокомысленный его юморъ и смлое, энергическое остроуміе. Дйствительно, Фильдингъ обладалъ замчательнымъ мужествомъ, безстрашный и всегда жизнерадостный его умъ неизмнно и ярко свтился сквозь вс жизненныя бури и до послдняго часа не покидалъ истренанное и разбитое ими тло. Сопоставляя все горе и бды, которыя пришлось выдержать Фильдингу, невольно приходишь въ изумленіе. Не смотря на нужду, болзни и угрызенія совсти, онъ, какъ писатель, оставался всегда незлобивымъ и жизнерадостнымъ. Воззрнія его на истину несправедливость никогда не искажались, а великодушная любовь къ людямъ никогда не утрачивалась {Въ лондонскомъ журнал ‘Gentlemans Magazine’ за 1786 годъ, разсказывается слдующій анекдотъ о Фильдинг, наиболе выдающимися чертами котораго, по словамъ репортера, были добродушіе и филантропія, доходившія до крайнихъ предловъ. Ему давно уже слдовало уплатить приходскіе налоги съ своего дома въ Бофортскомъ квартал. По крайней мр, за этой суммой нсколько разъ уже являлся сборщикъ податей. Дло дошло до того, что Гарри ршилъ, наконецъ, отправиться къ Джонсону, отъ котораго и получилъ требуемую сумму подъ залогъ кое-какой литературной своей собственности. Возвращать съ деньгами домой, Фильдингъ встртился съ своимъ старымъ школьнымъ товарищемъ Z, съ которымъ много лтъ уже не видался. Онъ пригласилъ этого школьнаго товарища отобдать съ собою въ сосднемъ трактир и, узнавъ, что Z. находится въ затруднительномъ финансовомъ положеніи, переложилъ вс деньги изъ своего кармана въ карманъ пріятеля. Придя домой, онъ узналъ, что сборщикъ податей два раза уже заходилъ за ними. ‘Дружба явилась ко мн за ними и получила ихъ отъ меня,— объяснилъ Фильдингъ.— Сборщикъ податей можетъ зайти еще разъ какъ-нибудь на-дняхъ’.
Разсказываютъ, что, встртившись однажды въ гостяхъ съ своимъ родственникомъ, графомъ Денбигскимъ, спросившимъ: отчего онъ называетъ себя Фильдингомъ, а не Фейльдингомъ, какъ это длаетъ глава фамиліи? Гарри отвтилъ на этотъ вопросъ: ‘Единственная причина, на которую можно указать вашему сіятельству, заключается въ томъ, что отрасль фамиліи, къ которой я имю честь принадлежать, одна только и выучилась говорить по англійски правильно и не коверкая произношенія’.
Въ 1748 году Фильдинга назначили на должность вестминстерскаго и миддльсекскаго мирового судьи. Должность эта была сопряжена съ большимъ количествомъ работы, нельзя сказать, чтобы особенно чистой и пріятной, такъ какъ при разсмотрніи длъ взималась въ пользу судьи съ тяжущихся сторонъ опредленная пошлина. Фильдингъ, во введеніи къ своему путешествію, разсказываетъ, въ чемъ именно заключались его обязанности и въ какомъ состояніи находился онъ самъ за послдніе годы. Вмст съ тмъ выясняется также, какимъ именно образомъ относился онъ къ выполненію своихъ обязанностей.
‘Подготовляясь къ путешествію и смертельно утомленный трудными, запутанными слдствіями по пяти различнымъ убійствамъ, совершеннымъ въ продолженіе одной и той же недли шайками уличныхъ грабителей, я получилъ черезъ королевскаго фельдъегеря, мистера Каррингтона, приглашеніе отъ его свтлости герцога Ньюкестльскаго явиться къ нему на слдующее утро по важному длу, но извинился, объяснивъ, что, во первыхъ, хромаю, а во вторыхъ,-не на шутку расхворался отъ предшествовавшихъ усиленныхъ занятій по должности, вслдствіе чего положительно не могу ходить.
‘Его свтлость прислалъ ко мн тмъ не мене на слдующее же утро опять черезъ мистера Каррингтона требованіе немедленно явиться къ нему. Я чувствовалъ себя совершенно больнымъ и разстроеннымъ, но все-таки немедленно же явился къ герцогу. Къ несчастью для меня, онъ былъ въ то время занятъ. Мн пришлось нсколько времени ждать, а затмъ, вмсто его свтлости, вышелъ другой джентльменъ переговорить со мною о мрахъ, которыя надлежало бы принять для пресченія убійствъ и грабежей, ежедневно совершавшихся на улицахъ столицы. Я общалъ письменно изложить мое мнніе герцогу, который, какъ сообщилъ бесдовавшій со мною джентльменъ, намревается представить это мнніе въ королевскій тайный совта.
‘Я схватилъ во время означеннаго посщенія серьезную простуду, но, по смотря на это, тотчасъ же принялся за работу и черезъ четыре дня послалъ герцогу цлый проектъ необходимыхъ мропріятій, настолько хорошо разработанный, насколько было для меня возможно, снабдилъ его многочисленными доводами и самыми вскими соображеніями, какія только могъ придумать. Самый проектъ и пояснительная къ нему записка заняли нсколько листовъ бумаги. Вскор было получено отъ герцога извщеніе, что мой проектъ вполн одобренъ, и что его надлежитъ выполнить во всхъ подробностяхъ.
‘Главной и наиболе существенной изъ этихъ подробностей являлась немедленная передача въ мое распоряженіе шести сотъ фунтовъ стерлинговъ. Я принималъ за себя обязательство, располагая этой суммой, разсять вс, находящіяся въ моемъ участк разбойничьи шайки и привести городскую полицію въ такое положеніе, при которомъ новыя шайки не въ состояніи будетъ организоваться, или по крайней мр, окажутся крайне недолговчными, такъ что опасность, угрожающая теперь личности и имуществу, значительно уменьшится.
‘Не взирая на многократные совты знакомыхъ врачей и пламенныя увщанія лучшихъ моихъ пріятелей, я отложилъ на нкоторое время поздку въ Батъ, хотя моя болзнь осложнилась уже сильной желтухой, при которой батскія воды слывутъ превосходнйшимъ цлебнымъ средствомъ, излечивающимъ почти наврняка
Меня удерживало, однако, въ Лондон пламенное желаніе предварительно покончить съ шайками этихъ негодяевъ и головорзовъ…
‘По прошествіи нсколькихъ недль казначейство выплатило деньги, и черезъ нсколько дней посл того, какъ первые двсти фунтовъ стерлинговъ поступили въ мое распоряженіе, упомянутыя разбойничьи шайки были уже окончательно разсяны…’
Въ томъ же введеніи Фильдингъ говоритъ:
‘Сознаюсь, что въ начал зимы личныя мои дла находились далеко не въ блестящемъ состояніи. Я не грабилъ народъ и не обижалъ бдняковъ, хотя людямъ, которые сами не кладутъ охулки на руку, если представится къ тому возможность, и угодно было заподозрить, что я страшно наживаюсь на должности мирового судьи. Напротивъ того, стараясь всячески кончать миромъ ссоры между швейцарами и нищими, вмсто того, чтобы разжигать эти ссоры и доводить ихъ до судебнаго разбирательства (стыжусь сказать, что это длается не везд и не во всхъ случаяхъ), а также отказываясь брать шиллингъ съ человка, у котораго онъ несомннно послдній за душою, я уменьшилъ почти до трехсотъ фунтовъ стерлинговъ ежегодный доходъ, простиравшійся прежде до пяти сотъ фунтовъ (самыми наигрязнйшими деньгами, какія только можно себ представить). Значительная часть этихъ трехсотъ съ небольшимъ фунтовъ пошла, къ тому же, на содержаніе моего секретаря’.}.
Во время упомянутой уже ссоры, которою ознаменовалось послднее путешествіе Фильдинга въ Лиссабонъ, гордый капитанъ корабля сталъ на колни и просилъ у больного прощенья. ‘Я не могъ допустить,— воскликнулъ Фильдингь съ обычной своей благородной искренной сердечностью, при чемъ, глаза его сверкнули на мгновенье прежнимъ своимъ огнемъ,— я не могъ допустить, чтобы такой славный человкъ и такой старикъ хоть на минуту остался въ такомъ положеніи, и тотчасъ же простилъ его’. Мн лично Фильдингъ, съ его благороднымъ образомъ мыслей и неистощимымъ великодушіемъ, напоминаетъ одного изъ тхъ мужественныхъ людей, о которыхъ мы читаемъ въ описаніяхъ англійскихъ кораблекрушеній и бдствій на мор. Такъ, напримръ, онъ походитъ на того офицера на африканскомъ берегу, который, видя, что болзнь подкашиваетъ его экипажъ и что его самого схватила уже горячка, бросаетъ все-таки лотъ почти оцпенвшей въ предсмертныхъ судорогахъ рукою,— опредляетъ глубину кругомъ корабля, и затмъ, соображаясь съ этими промрами, отводитъ корабль отъ опаснаго берега и умираетъ, исполняя свой долгъ. Пожалуй, также, что онъ напоминаетъ раненаго капитана, судно котораго получило въ бою такія пробоины, что непремнно должно пойти ко дну. Не теряя присутствія духа, онъ смотритъ прямо въ лицо опасности и находитъ для каждаго слово ободренія до тхъ поръ, пока не свершается неизбжная судьба, и его корабль не идетъ ко дну. Такое же безстрашное, любящее сердце,— такой же мужественный, бодрый духъ я съ радостью узнаю въ энергичномъ, любезномъ англійскому сердцу Гарри Фильдинг.
Теккерей Уильям Мейкпис
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Свифт, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1853
  2. Теккерей , как фотограф и нувеллист, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1861
  3. Бьернштерне-Бьёрнсон, Брандес Георг, Год: 1881
  4. Историческое известие о трех Альдах Мануциях, славных типографщиках своего времени, Неизвестные_французы, Год: 1804
  5. Франция, Неизвестные_французы, Год: 1803
  6. Шатобриан, Фаге Эмиль, Год: 1889
  7. Письмо из Парижа, Неизвестные_французы, Год: 1802
  8. Генри Ирвинг, Шоу Бернард, Год: 1905
Электронная библиотека